Егоров Виктор Алексеевич : другие произведения.

Дом для ветхого человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вашу душу когда-нибудь собирали по частям?

   Дом для ветхого человека
  
   Повесть
  
   1.
  
   -Дедо, ты вообще кто? - спросил один из парней, что сидели на длинном диване у другой стены огромной комнаты.
  
   Меня разместили напротив них на диван такой же длины, и я сидел "в одиночестве", склонив голову и уставившись глазами в светлый ворс ковра на полу между моих черных носков.
  
   Парней было много, это я успел заметить, когда меня вели в эту комнату, но кто они, как выглядят и какого возраста, я не разглядел.
  
   - Иегемон, - ответил я вопрошавшему.
  
   - Кто, кто? - переспросил тот же голос.
  
   - Прокуратор.
  
   - Прокурор?
  
   - Нет. Прокуратор.
  
   Перед смертью сына мы вместе с ним на пару перечитывали на даче нашу любимую книгу, это летнее событие, видимо, не прошло бесследно и всплыло в подсознании первым в минуту душевного помешательства.
  
   Парень больше не спрашивал, и вокруг меня воцарилось молчание.
  
   - Понтий Пилат, - пояснил я, догадавшись, что слово прокуратор никому в этой комнате не знакомо.
  
   - Вас так зовут? - услышал я женский голос. Значит, в комнате были еще и женщины. Я поднял глаза и увидел в кресле рядом с диваном молодую девушку с симпатичным лицом и кудряшками, спадающими на её плечи.
  
   - Не меня. Так звали всадника Золотое Копье, прокуратора Иудеи. Ну, помните, - тьма, пришедшая со Средиземного моря...в белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой... Булгаков... мастер и Маргарита...
  
   Какой-то паренек оживился и сообщил, что "Мастер и Маргарита" классный фильм, и он смотрел одну серию.
  
   Ребята начали вспоминать, про Маргариту они тоже что-то видели по телевизору, вроде, она голой не то летала, не то стояла, и все телки вокруг тоже были голыми, а мужики - во фраках. Потом вспомнили, что Булгаков - это Швондер, а фильм про него называется "Собачье сердце".
  
   - Точно! Душили душили, душили душили... - засмеялся паренек, стоящий у белой колонны почти в самом центре комнаты между диванами.
  
   - А чем занимаешься, Батя, работаешь кем? - ребята вернулись к теме знакомства.
  
   - Пишу статьи.
  
   - Так ты писатель?
  
   - Писателем был Булгаков, а я просто статьи пишу.
  
   - А-а-а... - и окружающая меня молодежь утратила ко мне интерес. Они о чем-то болтали, громко орали и хохотали. Потом врубили музыкальный центр и "навалили" такой звук, что я перестал их слышать в грохоте рока и барабанов. Я поднял голову и стал осторожно поглядывать по сторонам, чтобы понять, где я и куда попал.
  
   2.
  
   Меня привезли сюда поздно вечером. Я помню две машины, одна показывала, куда ехать, в ней сидели два моих старинных друга, а во второй был мой родной брат, который незадолго до этого упорно спрашивал меня, что я собираюсь делать. А я упорно отвечал ему, что хочу быть там, где мой умерший сын. И наливал один стакан за другим. Не полный, конечно, но и не на донышке.
  
   Мне становилось легче на полчаса, а потом душу вновь окутывала тьма, "пришедшая со Средиземного моря". Она приходила вместо сна, который я ждал, как избавление от "плача и скрежета зубов".
  
   Почему в часы страданий начинают скрежетать зубы? Вот сейчас, когда я пишу эти строчки, они не скрипят.
  
   Брат и мои верные друзья предложили мне поехать туда, где врачи могут усыпить и успокоить всех страждущих и обремененных. Один укол, десять минут ожидания, и вот он, сон, которого я так долго жду. Хоть на трое суток, хоть на неделю, и даже можно на десять дней.
  
   - Там тебе будет хорошо, тебе там понравится, - убеждали меня друзья.
  
   Рай был так близок, надо было только кивнуть в знак согласия. Я мотнул головой, и меня погрузили в машину в тапочках и домашнем халате.
  
   Мы долго ехали по городу, но я не мог понять, в какую сторону, потом выехали за город, потом заехали в лес, потом поворачивали между какими-то коттеджами и остановились у единственного столба с фонарем. Но пошли не к воротам в стене из кирпича, где стоял этот столб, и где над воротами торчали два огромных железных орла, а к деревянной калитке какого-то темного забора напротив.
  
   ...Дом, улица, фонарь... Сейчас должна была явиться аптека.
  
   Стучали, и нам отворили. Лестница наверх, крохотная комната, двое мужчин лет сорока в спортивной одежде, разглядывающие поздних гостей, расправленная постель. И никаких белых халатов.
  
   Я попросил выпить, мне дали стакан воды. Я хотел закурить, мне сказали, что сигарет нет, я хотел пойти к машине, где осталась моя пачка, но сделал только один шаг и рухнул на пол.
  
   О том, что я упал мимо постели, мне рассказали эти мужчины через три недели. Спал я на полу, забывшись и ни о чём не вспоминая, - два дня. Как под меня засовывали матрац с простынкой и подушку, я не помню.
  
   Странное дело, на третий день я пришел в себя, но у меня не болела голова, и я не ощущал похмелья. Просто лежал и слушал громкую танцевальную музыку под полом на первом этаже. Внизу кто-то радостно танцевал, кричал и веселился.
  
   Первая "дискотека" была часа через три после рассвета. Народ внизу отжигал по полной, так шумно не гуляют даже на свадьбах. Второй "дискач" стартовал часа за три до сумерек. А третий, заключительный, перед тем, как весь дом погружался в тишину наступившей ночи.
  
   А на утро снова "танцы".
  
   Это, наверное, клуб или Дом культуры, размышлял я. Но почему в этом клубе мне на подносе приносят в мою крохотную комнату хлеб, чай, и горячую кашу?
  
   В комнате со мной почти постоянно находился какой-то молодой, очень высокий мужик весьма благообразной наружности, вежливый, обходительный, относившийся ко мне подчеркнуто вежливо и уважительно. И хотя в комнате был разложен для сна диван, он тоже спал на полу. Как я понял спустя пару недель, он в прямом и переносном смысле охранял мой сон. И меня.
  
   - Если хотите встать и осмотреть наш дом, я вам помогу, - сказал он мне, когда на третье утро я стал поглядывать в окно.
  
   - Как вас зовут? - спросил я его.
  
   - Владимир.
  
   - А по отчеству?
  
   - Владимир Владимирович.
  
   - "...Однажды Владимир Владимирович...", - прошептал я довольно громко неизменную первую строчку каждого нового рассказика на одном популярном российском интернет-ресурсе.
  
   - Что вы сказали? - спросил мой сосед.
  
   - Ничего, Владимир. Мне бы только хотелось узнать, где тут у вас находится туалет.
  
   3.
  
   Мы вышли из комнаты и начали спускаться вниз по деревянной лестнице. Она была настолько крутая, что я вцепился в перила двумя руками и делал каждый шаг по лакированным ступенькам с мыслью: поставь ногу и убедись, что не промахнулся, и что она может соскользнуть, когда перенесу на нее вес своего шатающегося тела.
  
   Туалет - более просторный, чем та комната, где я спал. В одном углу на возвышении - ванна. В другом - стиральная машина, посередине у стены - белоснежная раковина и огромное зеркало без единого пятнышка. Далеко за спиной - крошечный, если сравнивать с размерами комнаты, простенький унитаз.
  
   Бачок его почему-то располагался не параллельно стене, и поэтому вся его конструкция выглядела кособоко. Под бачком в кафельную плитку были воткнуты два полена и похоже, что на них он и опирался. Санфаянс выглядел негостеприимно, однако был чист, свеж и тщательно протерт. Пластиковое кольцо и крышка - имелись.
  
   Рядом были поставлены ёршик, ароматизатор воздуха и рулон бумаги. Желтые резиновые перчатки висели у бачка на шланге. Губка и тряпочка-салфетка тоже были под рукой.
  
   Гигиена на уровне, сделал я вывод, но почему унитаз то кривобокий?
  
   Могу ответить прямо сейчас, хотя ответ я получил через много дней после своего первого визита в коллективный узел телесной санитарии. Пребывал в этом доме директор одной строительной фирмы, имел он большую массу внешнего и внутреннего содержания, но был весьма брезглив, поэтому горделивой птицей взлетел на очко вместе с "когтями". А на "скале" сидеть прямо еще не мог. В момент извержения критической массы потерял равновесие, упал, выломал крепления и разворотил коллективное очко.
  
   Потом он клялся и божился, что когда "выйдет", привезет новое, и сотрудники фирмы установят его за пять секунд. Вышел, но не привез.
  
   И теперь десятки новых "директоров фирм" каждый день бесчисленное количество раз вспоминают его не самыми евангельскими словами.
  
   Из двух вариантов разрешенной Святым Писанием клятвы: "да, да" или "нет, нет", лучше бы он выбрал второй.
  
   Когда я умылся, Владимир предложил мне побыть "внизу" и осмотреться, чтобы запомнить ориентиры самого главного жизненного пути человека земного. То есть, на кухню и в туалет.
  
   Первое впечатление - это помещение сделал богатый человек, но он изначально не знал, для чего он его делал.
  
   Весь "низ" - одна гигантская гостиная с аркой в прихожую и открытым, без дверей, проемом на кухню. Здесь хорошо проводить фуршеты на сорок персон, но жить здесь негде: ни одного удобного квадратика для работы или интимного уголка для сна.
  
   Двухуровневый потолок с люстрой в центре, огромное количество плафонов по периметру, евроотделка, гипсокартон, ламинат. Две белые колонны почти в центре комнаты разделили пространство на зону деревянного трехметрового стола с лавками такой же длины и зону домашнего кинотеатра с диванами, пышными креслами и огромным ковром на полу.
  
   На стенах - никакой символики, только портрет какого-то леопарда с черными пятнами на рыжей шкуре.
  
   Я никогда не жил в таких гостиных, и у меня никогда не было гостей, которым бы хотелось находиться в разных зонах на расстоянии пятнадцати метров друг от друга и общаться с помощью подзорной трубы.
  
   Владимир проявил инициативу и объявил начало знакомства с вновь прибывшим гостем. Он показал, где мне сесть, все остальные плюхнулись на оставшиеся свободные места. Как я уже описал, знакомство было скоротечным, и народ недолго интересовался личностью "Золотого Копья".
  
   Лишь один паренёк подошел ко мне и сказал:
  
   - Когда вас привезли, я удивился: неужели наступил Новый год? Подумал, что нам Деда Мороза подогнали.
  
   - Я исполнял эту роль для детей своих друзей, но теперь они выросли, - ответил я, не поднимая головы, и лишь потом посмотрел ему в глаза.
  
   Глаза у паренька были черными и колючими, как два жестких шипа. Звали его Эдиком, он оказался единственным татарином в доме и, к тому же он - единственный мусульманин в данном религиозном сообществе. Попозже я еще о нем напишу, потому что на руке у Эдика поверх вен набухли пять красных рубцов, и эти шрамы были очень свежими.
  
   Сколько человек в доме?
  
   Их невозможно сосчитать. Они постоянно перемещались, как молекулы воды во время кипения: кто-то несется вверх по лестнице, другой летит по ней вниз, один выскочил из кухни, двое, наоборот, заскочили туда, кто-то вообще пропал из вида неизвестно куда, другой появился неизвестно откуда.
  
   Девушек - две, это стало понятно быстро. Одна с кудряшками на плечах - Наташа, другая с хвостиком волос и заколкой - Оля.
  
   Обе молодые, но не молоденькие. У обеих отличные фигуры и симпатичные личики. Обе хорошо одеты, и у обоих штанишки не облегающего покроя, закрывающие колени, но оставляющие голыми всё, что ниже.
  
   Девушки ходили в миниатюрных цветастых сланцах по ламинату, но скидывали их, когда ступали на ковер. Ноготки поблескивали лаком розового перламутра.
  
   Мужчины ходили исключительно в шлепках из черного или черно-синего пластика. Кто-то на босу ногу, кто-то в носках. Одни в шортах, длина которых не превышала длины трусов, и поэтому на диванах часто виднелись мохнатые голые ляшки, или "булки", как называли тут раздвинутые мужские телеса ниже пояса. Другие возлегали в джинсах, третьи - в спортивных шароварах.
  
   Одним словом, унификация соблюдалась следующая: все одеты, одежда чистая и приличная. Никакой рвани.
  
   В словесном общении тоже чувствовалась унификация - никто не матерился.
  
   Я считал мелькающих людей и по спинам, и по шлепкам, оставленных перед ковром. Получалось человек семнадцать. Один явно пенсионер, один моего возраста, один юноша лет восемнадцати и все остальные - от 25 до 40.
  
   Коллектив меня устраивал.
  
   4.
  
   В какой-то момент хаотичное движение в зале неожиданно прекратилось, и все расселись кругом вдоль стен. Впрочем, расселись - не совсем точное определение того положения на диванах, креслах и стульях, которое приняли тела обитателей "низа" - первого этажа загородного коттеджа.
  
   Юноша возлег в кресло, подсунув одну ногу под себя, а вторую закинув на подлокотник кресла. Эдик накинул на голову капюшон красного спортивного костюма, который закрыл его лицо до подбородка, и приготовился дремать, как дремлют в электричках с мягкими сиденьями.
  
   Почти все оказались в позиции, напоминающей полусонное состояние человека, но при этом каждый держал в руках толстую черную книгу небольшого формата, на торце которой маленькими золотыми буквами было написано - Библия.
  
   Только двое сидели без Библии: Эдик, спрятавший руки в карманы, и пенсионер, сложивший их на своем животике.
  
   Девушки сидели рядом и они первые открыли книгу на какой-то закладке. Взъерошенный парнишка в майке с олимпийскими завитками нашей сборной и надписью "Россия" посмотрел в мою сторону, закрыл глаза и начал бормотать: "Дорогой Бог! Благослови нас на это священнодействие, дай нам разумение понять тебя, дай нам силы реформировать наше сознание...".
  
   Всё бы ничего, но он говорил эти слова с какой-то странной одинаковой по тону и громкости интонацией, затягивая звучание последнего слога и добавляя протяжную гласную букву "э". Получалось примерно следующее: "Дорогой-ой-ой-э-э-э Бог-ог-ог-э-э-э... ре-а-а-э-э-формиро-э-э-э-ать-э-э ...".
  
   В конце своей длинной фразы он довольно четко и без мычания выговорил звук "омэн", и все присутствующие, кроме Эдика, пенсионера и меня дружно повторили за ним - "омэн!".
  
   Это что, молитва, или они так прикалываются, вольготно возлегая на диванах? Омэн - это аминь, что ли? Я смотрел на публику и ничего не мог понять.
  
   Ребята раскрыли книгу и по очереди начали читать её вслух, предварительно объявляя: псалом Давида номер такой-то. Кто-то читал быстро и внятно, сразу после него начинал читать парень, который, наверное, слегка подзабыл буквы и поэтому произносил слова по слогам, другой бумчал так тихо, что я не мог разобрать и половину из того, что он озвучивал себе под нос, и лишь Ольга читала все слова быстро и четко, не коверкая их.
  
   Но вот очередь читать псалмы дошла до двух парней, которые не возлегали, а сидели на стульях так, как положено на них сидеть во время выполнения каких-либо серьезных занятий: обе ноги на полу, спина прямая, руки держат книгу, а не чешут между ног.
  
   Эти ребята читали красиво. И знакомые мне фразы наконец-то наполнились привычным для меня смыслом: "Жертва Богу - дух сокрушенный. Сердце сокрушенное Бог не уничижит. Отврати лицо Твое от грехов моих, и изгладь все беззакония мои...".
  
   В 9.30 чтение началось, в 10.15 закончилось. Кто-то произнес слово "притчи". Все тут же зашелестели страницами и открыли книгу в другом месте. Начался спор, на какой главе остановились вчера. Начали звучать жаргонные словечки: да ты чо, в натуре, ты реально тупишь...
  
   Никто из присутствующих не был похож на уголовника, наркомана или алкоголика, но речь выдавала более привычный стиль общения, и этот стиль резко контрастировал с только что прочитанными текстами псалмов.
  
   Наконец определились, что вчера закончили читать книгу притчей на десятой главе. Уткнулись в одиннадцатую и стали зачитывать по одной на каждого, начиная с первого стиха: "Неверные весы - мерзость пред Господом, но правильный вес угоден ему". Следующий в круге, если считать по часовой стрелке, подхватывает: "Придет гордость - придет и посрамление, но со смиренными - мудрость".
  
   Читают, читают, очередь доходит до юноши на кресле с задранной ногой. Юноша не то дремлет, не то спит. Начинают обсуждать, как бы приколоться над ним: ударить сначала по левой щеке в полном соответствии с Писанием или сразу долбануть по правой. Злобствовать не хотели, поэтому шлепнули по ноге. Новопроснувшемуся сообщили номер "его" стиха, дождались, когда он начнет соображать и различать буквы, затем пошли дальше.
  
   Главу дочитали через минуту, захлопнули книги, взъерошенный паренёк скороговоркой, почти без мычания, произнес заключительные: "Отец Бог, спасибо за помощь, вразумление и трансформацию...", быстро все встали, и в комнате тут же возобновилась движуха. В основном, у дверей туалета, где особенно ощутимо чувствовалось нетерпение молодых и неторопливость старых.
  
   Взъерошенный паренёк подбегал к двери, дергал за ручку, убеждался, что "кабинет" занят, произносил огорчительное "о-па-на!" и убегал. Во время четвертой попытки он весьма громко заявил: "Блин, по ходу я сегодня на молитве обкакаюсь".
  
   Он употребил другое слово, более грубое, но мне не хочется его цитировать. Смысл не в слове, а в том, почему ему не хотелось откладывать отправление своих естественных нужд на более поздний срок. Тогда я не знал, какое действо в этом доме называется молитвой и сколько времени оно продолжается. Когда узнал, понял, что у него были обоснованные причины предполагать возможность постыдного конфуза.
  
   Молитва должна была начаться через пять минут, и я тоже поддался общей тревоге и занял место в очереди у двери туалетной комнаты. Подошедшей позже меня Ольге я вежливо предложил зайти в кабинет, когда тот освободится для приема нового посетителя, раньше меня, поскольку в предстоящем ритуале участвовать не планирую.
  
   Девушка выразила чувства глубокой признательности и благодарности наклоном прекрасной головки и похлопыванием угольно-черных ресниц. Мне кажется, именно в эту секунду между нами установились незримые и никому не заметные личные отношения.
  
   5.
  
   Ровно в 11 часов в зале появился неизвестный мне высокий худой сутулый мужчина лет сорока. Он был в синей футболке с короткими рукавами. Из рукавов от самых плеч до кистей на коже его рук виднелись синие узоры, напоминающие своими изогнутыми линиями шевелящиеся под волнами заросли морских водорослей.
  
   Какие необычные наколки, вернее, партаки, - отметил я про себя, припоминая лагерные словечки. Как и когда он вошел в дом? И почему он такой "синий"?
  
   - Это кто? - шепнул я пенсионеру, с которым только что познакомился и которого звали Михалычем.
  
   - Лидер ихний, - тихонько ответил Михалыч, стараясь говорить так, чтобы его не услышал никто, кроме меня, и чтобы никто не понял, что он со мной разговаривает.
  
   - Начальник? - я тоже перешел на конспиративный шепот, когда шепчут, не поворачивая головы к собеседнику.
  
   - Начальник у них другой, это - надзиратель. У него свои ключи.
  
   Было понятно, что Михалыч не испытывает никаких симпатий к мужчине с "водорослями" на руках.
  
   Тот и вправду выглядел подозрительно: он осматривал комнату и всех её обитателей не самым радушным взглядом, голова его клонилась то вперед, то назад, а сам он пошатывался, и было видно, что ноги и руки его делают не совсем осмысленные движения.
  
   Обитатели "низа" впали в оцепенение, но предварительно или встали и держали руки по швам, или сели на своих диванах прямо, поджав не только ноги, но и "хвосты" своей недавней вольницы.
  
   - Все нормально, братья и сестры, псалмы прочитали? - спросил "надзиратель" хриплым, но совсем не таким страшным голосом, как я ожидал услышать.
  
   - Прочитали, - за всех ответила Наташа, девушка с завитушками.
  
   Он задержал на ней взгляд, улыбнулся и сказал одно слово: молодцы, но этого слова хватило, чтобы все присутствующие оживились, заулыбались и закивали радостно головой в знак согласия, что они во время его отсутствия проявили себя с самой лучшей стороны и достойны этой лаконичной похвалы.
  
   - Тогда будем молиться, - он кашлянул и поднял свои руки с узором морского дна вверх. Ребята быстро встали в круг, а правильнее сказать, в овал вдоль кромок прямоугольного ковра, и тоже подняли руки.
  
   - Закрывайте глаза, - лидер откинул голову назад, лицом к потолку. Круг сделал то же самое. И прозвучали первые слова: "Господь, благослови.....".
  
   Но как прозвучали! У мужчины оказался голос громовержца. Он так вскрикнул слово Господь, что я вздрогнул, хотя находился от него дальше всех - в углу за деревянным обеденным столом.
  
   Разумеется, я забыл про приказ закрыть глаза и смотрел на этих парней и девушек, качающихся из стороны в сторону с вознесенными к потолку руками. Все они сразу же начали громко говорить на непонятном мне наречии и вскрикивать незнакомые моему уху слова. Из всего, что они кричали, я услышал поначалу лишь один ранее известный мне звук: алилуйя!
  
   Голос мужчины перекрывал гул какофонии криков двадцати человек. "Руба, бара, барруни, ра муни...", - восклицал он все громче и громче. Ребята в ответ тоже усиливали звук своих восклицаний, но что они восклицали, уже невозможно было разобрать.
  
   И вдруг мужчина согнулся к ковру, напрягся и заорал нечто совершенно нечленораздельное - просто орал, как будто из него вырывают жилы или рвут всё его тело на части.
  
   Я никогда в жизни не слышал ничего подобного, потому что при мне никогда не пытали людей и не вырывали у них ногти без наркоза.
  
   У меня в прямом смысле побежали мурашки по спине, и я содрогнулся. Но когда все "молящиеся" подхватили утробный крик и заорали по-страшному хором, меня начало трясти, как от сильного холода.
  
   Выражение "на голове зашевелились волосы" - оно не придумано для красного словца. У меня задергалась кожа на голове за ушами, и волосы действительно зашевелились.
  
   Это - сумасшедшие, первая мысль, которая смогла пробиться до моего сознания. Они кому молятся, каким богам, я куда попал?
  
   Но тут же всплыла в памяти картинка черных книжек с золотыми буковками - Библия, потом я вспомнил, что на обнаженной части груди Ольги в ложбине меж пухлых возвышений на белой коже я отчетливо видел православный крест на тонкой цепочке, значит, это - христиане. А что с ними случилось, почему они так страшно орут?
  
   Гул и крик неожиданно стихли. Ребята начали напевать песню с незнакомой мне мелодией, и эта мелодия была приятна на слух. Из слов песни я разобрал сначала такие: "реки воды живой". Потом еще три слова: "свят Господь Саваоф". Это был припев, который они повторили раз двадцать или тридцать.
  
   А потом опять все кинулись в крик. Некоторые в порыве неистовства начали подпрыгивать.
  
   Затем опять же неожиданно, по сигналу, который я тогда не распознал, наступила тишина, и все участники коллективного священнодействия спокойно произнесли все вместе молитву "Отче наш". Потом еще "поговорили" на неведомых языках, но уже не так эмоционально, немного покричали хором после громких призывов "ведущего" ниспослать всем прощение и благословление "во имя Иисуса Христа", а в заключение произнесли все вместе традиционное и хорошо мне знакомое словосочетание: "во имя Отца, Сына и Святого Духа".
  
   Несомненно, что религия молящихся была христианской, но уж очень шокирующей в её ритуальном исполнении. Если сказать прямо, я был под сильным впечатлением от того, что увидел, и напуган тем, что услышал.
  
   После смерти сына, когда я увидел его неподвижное тело, меня трудно было чем-то потрясти и шокировать. Но ребятам в "круге низа" это удалось.
  
   Сразу после молитвы я возжелал немедленно покинуть сей дом душераздирающей терапии. Как мало я знал об его внутреннем уставе, как мало у меня в тот миг было печали!
  
   Вот уж действительно, во многом знании - в натуре реально много печали.
  
   6.
  
   - Михалыч, если этот мужик с наколками на руках не главный, кто тогда тут самый главный? - подсел я к пенсионеру для получения нужных мне сведений по иерархии и уставу.
  
   - Его нет, он вечером приезжает.
  
   - Покажешь мне его?
  
   - Покажу, но это бесполезно.
  
   - Почему?
  
   - Я уже десять раз к нему подходил, - Михалыч сказал это с недоброй интонацией в шипящих звуках своего конспиративного шептания, - у меня желудок больной, мне осталось жить три понедельника, просил, объяснял ему - бесполезно. Нет, и все.
  
   - А тебе, Михалыч, сколько лет?
  
   - Шестьдесят три.
  
   - За что ты тут?
  
   - Жена засунула.
  
   - Бил, что ли?
  
   - Да нужна она мне! - Михалыч повысил тональность шепота, но эмоциональный смысл его реакции был прямо противоположен первичному содержанию прозвучавших слов, - подумаешь, две поллитровки утром выпивал да две вечером. Нашла, тоже мне, алкоголика...
  
   - Поллитровки - водки?
  
   - Да не, пива.
  
   - И сколько ты тут уже?
  
   - Двадцать дней.
  
   - А надо сколько?
  
   - Шесть месяцев.
  
   - Сколько? - мне показалось, что я не понял шипящий голос пенсионера.
  
   - Шесть. Вот и думай, куда мы с тобой попали.
  
   Начал я думать. Но что тут думать? У меня совершенно другая жизненная ситуация. Я практически непьющий человек. Последний раз прикасался к бутылке 9 мая, причем, первый раз в течение всего 2012 года. В конце сентября - второй раз. Два раза в году - это не два раза каждые сутки. Мне тут делать нечего, а бездельничать я не люблю. К тому же, надо быть рядом с супругой: ей тяжело, а меня рядом нет. Домой, срочно домой!
  
   - Михалыч, а этот, в наколках, коли у него есть ключи, может меня выпустить?
  
   - Нет.
  
   - Только главный?
  
   - Только главный. Через шесть месяцев, - Михалыч встал и начал ходить передо мной от стены до стены. Его клетчатая рубашка маячила перед глазами, а его передвижение слишком навязчиво напоминало мне прогулку в клетке.
  
   Я отодвинул оконную штору и увидел за стеклом железную решетку. За решеткой - двухметровый забор. Но колючей проволоки нигде не наблюдалось, и отсутствие этой "детали" расшевелило мой дух надежды.
  
   Суда не было, приговор не зачитывали, значит, я - свободный человек. Это главное, а остальное обсудим и решим вечером, когда приедет начальник "дома".
  
   Пока надо разузнать у Владимира Владимировича, с которым я спал на полу комнатушки, что за ветвь христианства тут исповедуют. Мне это как бы не надо, но просто любопытно.
  
   Владимир Владимирович сидел в комнатушке на втором этаже и читал Библию. Рядом на столике лежала толстая тетрадь, когда я вошел, он как раз закончил в неё что-то записывать.
  
   - Володь, можно спросить? - обратился я к Владимиру Владимировичу несколько фамильярно, потому что вспомнил, что мы все тут - братья, если судить по первой фразе обращения к нам нашего "надзирателя".
  
   - Давай, Батя, - ответил он и отложил Библию.
  
   - Понимаешь, я не понял, зачем на молитве все так сильно кричат?
  
   - Чтобы прорваться к Богу.
  
   - Прорваться?
  
   - Ну да, Сатана всегда пытается заглушить наши голоса, поэтому необходимо прорываться через его оборону.
  
   - Ясно. А на каком языке вы прорываетесь, на арабском?
  
   - На языке Духа Святого.
  
   - То есть, на каком, на иврите?
  
   - Да нет, у каждого свой язык, тот, на котором с каждым говорит Дух.
  
   - Не понял, Володя...
  
   - Тут, в комнате, ты это не поймешь. Вот встанешь с нами на молитву в круг, если Святой Дух придет к тебе и войдет в тебя, ты будешь говорить с ним на его языке, чтобы Сатана не понимал тебя и не знал, о чем ты молишься.
  
   - Все равно не понял. Ну, ладно, это для меня не так важно. Я просто сегодня вечером уеду, поэтому хотел кое-что разъяснить для себя.
  
   - Сегодня вечером уедешь? Это тебе кто сказал? - Володя удивился моим словам.
  
   - Сам так решил. Жду, вот, когда вечером ваш начальник приедет, который выпускает отсюда.
  
   - Никуда он тебя не выпустит, - уверенно сказал Володя и, как мне показалось, сказал это со снисходительной усмешкой.
  
   - Почему не выпустит?
  
   - Да никого тут не выпускают на третий день. На третий месяц еще могут, если родственники пожелают, а на третий день - никогда и никого.
  
   - А ты уже сколько здесь?
  
   - В этот раз - вторая неделя пошла, а прошлый раз - шесть месяцев.
  
   - Так ты не первый раз?
  
   - Я сам лидером был. Потом пять лет нормально жил, работал, в Академию культуры даже заочно поступил, но вот сорвался и - сюда. Опять рядовым.
  
   - Ты музыкант?
  
   - Режиссер. Смотрел спектакль "Двенадцать лет спустя"?
  
   - По телевизору?
  
   - Да не, в живую, в ДК железнодорожников?
  
   - В Тюмени?
  
   - Конечно, в Тюмени, в ДК на улице Первомайской за мэрией ближе к вокзалу?
  
   - Нет, не смотрел, но название знакомое, кажется, я его на афишах видел.
  
   - Вот, а я режиссер этого спектакля и одну роль в нем исполнял - главную.
  
   - Какую?
  
   - Сатаны.
  
   Владимир Владимирович улыбнулся, закинул руки за голову, вытянул ноги и стал покачивать тапочками, вспоминая, наверное, творческую жизнь.
  
   Я поднялся с пола, на котором вел беседу, и вышел из комнаты. Встал перед лестницей, ведущей вниз, и глубоко вздохнул. Предчувствие предстоящих долгих мук уже ощутимо колыхалось внутри моей души. Глаза наполнились влагой, и первые капли полетели на деревянные ступеньки.
  
   Как так получилось, какой же я дурак, почему я здесь, зачем они меня - сюда?
  
   Внизу ребята уже рассаживались и готовились к следующему священнодействию. Я провел ладонями по щекам и начал опускаться в их "храм".
  
   7.
  
   Вначале было Слово, и Слово было у Лидера, и Слово было - Владимир Владимирович.
  
   Я не над Евангелием от Иоанна подшучиваю, а припоминаю, о чем думал, когда ровно в полдень началась проповедь.
  
   Проповедником оказался тот самый покачивающийся мужик с синими "водорослями" на руках. И зовут его - тоже Владимир Владимирович.
  
   - Дядя Витя, у вас какое отчество? - спросил он меня, когда оглядывал слушателей с тетрадками в руках.
  
   - Алексеевич, - ответил я, догадываясь, что его заинтересовала моя борода, которая и возбудила некоторое любопытство к человеку намного старше его. Кроме меня тут больше не было усатых и бородатых.
  
   - А моё - Владимирович, - сообщил он мне и всем остальным, сидящим в "круге".
  
   Слушатели зашушукались: как у президента, блин. Они прибыли в дом до меня, но отчество своего лидера почему-то услышали первый раз. Я же про себя отметил, что в последнее время на небосклоне моей судьбы активизировались многочисленные и разнообразные Владимиры Владимировичи: президент, тюменский губернатор, сосед-режиссер по комнате и вот еще один - лидер-проповедник.
  
   Новопредставленный Владимирович подошел к кафедре, которую незадолго до этого вытащили из угла и поставили в центре зала, протерев, на всякий случай, от пыли её пюпитр. Посмотрел, есть ли в стакане вода, которую минуту назад налил из под крана пожилой мужчина моего возраста по имени Валдис, и - приготовился говорить.
  
   За кафедрой он выглядел намного солидней, потому что из вида пропали его шлепанцы на голую ногу, а тело оратора перестало покачиваться из стороны в сторону. Но голые руки с морским узором не дали мне возможность ассоциировать эту картинку с университетской обстановкой или атмосферой брифинга Барака Обамы, которого я часто видел в телевизоре примерно за такой же изящной геометрической конструкцией с узким основанием и широким верхом, который венчала полочка с бортиками, позволяющими припрятать от телекамер теплое молоко для горла и тезисы подсказок для ума.
  
   Но говорить с кафедры лидер не стал. Он прошел через весь зал, взял стул, подтянул его к кафедре и сел на него, уперев ладони в колени и выставив в стороны "синие" локти.
  
   Не так, конечно, угрожающе, как Доцент в фильме "Джентльмены удачи" при первой встрече с сокамерниками, но тоже достаточно грозно.
  
   - Слушай, братва, тут такая тема, - начал он, - когда мы молились, Святой Дух был с нами, я это чувствовал, но когда я приехал к вам, открыл дверь и зашел в ребцентр, Святого духа тут не было, я реально говорю. То, как вы читали псалмы, это может терпеть только дьявол, Святой дух такого отношения к себе не потерпит.
  
   - Вот ты лежал, булки раскинул, все свое хозяйство перед сестрами развалил и мычал книгу Святого духа, будто три пайки каши заглотил и подавился, - Владимир Владимирович уставился в одного из парней. Тот затих и опустил голову.
  
   - А ты, дядя Вова, - посмотрел он на пенсионера, - почему не взял в руки Библию и шнырял там за колоннами на кухню?
  
   - Да не буду я брать в руки вашу книгу, и я не шнырял, а за водой ходил, потому что желудок болит, - проворчал в ответ Михалыч.
  
   - Ты в Бога веришь?
  
   - Нет.
  
   - Почему?
  
   - Не хочу.
  
   - А что ты хочешь, пива?
  
   - Выпустите меня, не надо мне ни Бога вашего ни вашего Святого духа.
  
   - И через месяц твои, дядя Вова, дети привезут тебя обратно и заплатят не за два месяца, а сразу за шесть, чтобы хоть полгода отдохнуть от тебя и твоей пьянки, - громко и со злостью в голосе закончил диалог Владимир Владимирович.
  
   - Эдик, а ты почему свое лицо прячешь от всех под колпаком? - повернулся лидер к парню на диване.
  
   - Я никому не мешаю, - ответил Эдик.
  
   - Ты мне мешаешь. Я не хочу видеть перед собой человека, который прячет от меня свои глаза.
  
   - Откройте дверь, я уйду.
  
   - А как ты здесь оказался, помнишь?
  
   - Сам я сюда не приходил.
  
   - Правильно, сам не приходил, мать твоя и родственники твои притащили тебя, когда ты полмашины проколол. Сними колпак, возьми Библию, сядь, как все, и слушай.
  
   - Не буду я её брать.
  
   - Почему?
  
   - У меня другой Бог. Дайте мне Коран.
  
   - Попал бы ты ко мне в камеру, Эдик, ты бы узнал, кто у тебя Бог. Короче, Эдик, или ты все делаешь вместе с нами, или я звоню твоим друзьям мусульманам, и они сегодня же приедут учить тебя уважать нашу веру.
  
   - Я реально говорю, братва, - обратился лидер ко всем присутствующим, - никому не позволю оскорблять Бога. Меня - можете, Бога - не позволю. Кто проявит неуважение к Иисусу Христу, к Отцу и Духу Святому, тот будет говно через тряпочку сосать. Простите, сестры, - он посмотрел в сторону напуганных девчат, - но это касается всех. Условно-досрочные освобождения - отменяются. Каждый - по полной программе. Каждый - шесть месяцев. А кто-то, - Владимир Владимирович глянул на Эдика, - восемь месяцев.
  
   Надо сказать, даже я, новичок, и то понял, что лидер берет нас на испуг сугубо в целях правильного "воспитания", потому выполнить свои угрозы не сможет: буквально на днях он должен уехать на служение в Магнитогорск, чтобы "подымать" там и "ставить на ноги" точно такой же реабилитационный центр. В доме, где круглосуточно находятся двадцать человек, трудно утаить какую-либо важную для всех обитателей информацию.
  
   Но "воспитательное" вступление к проповеди имело все же большой успех: в зале царила такая тишина, что было слышно, как ворочаются мысли в головах.
  
   Сколько же заплатили за меня, за месяц, за два? А вдруг - за четыре или шесть? Об этом думал я и не сомневаюсь, что другие размышляли на эту же тему. Есть там "такая тема", и она мучает всех постоянно.
  
   А Владимир Владимирович убрал стул, встал за кафедру и приступил к выполнению пункта расписания дня под названием - проповедь. На часах было 12.15.
  
   - Пиши! - скомандовал проповедник Владимир Владимирович Кунгурцев.
  
   И я писал:
  
   "Церковь - собрание людей, верующих в Иисуса Христа";
  
   "Церковь - это как мама, которая заботится и вскармливает нас";
  
   "Церковь - это лицензированный продукт Бога";
  
   "Церковь - Божья монополия";
  
   "Церковь - собрание людей, имеющих духовную власть";
  
   "Церковь - представительство Бога на земле";
  
   "Церковь - место, куда заползают гусеницы и где из гусеницы появляются бабочки";
  
   "Лучший материал для церкви - качественный грешник".
  
   Когда я дописал конспект проповеди до этой строки, я поднял голову и увидел, как медленно пишут в своих тетрадках все остальные. Что-то меня улыбнуло в их неумении обращаться с ручкой и бумагой. Судя по всему, я находился среди очень качественных грешников.
  
   Вокруг меня были - лучшие.
  
   8.
  
   - Смотри, короче, вы сейчас офигеете, - Владимир Кунгурцев начал расхаживать перед кафедрой, закончив "теоретическую" часть проповеди и приступив к практической, то есть, к доказательствам истинности своих слов на базе личного опыта.
  
   - Кто я был до того, как попал в этот центр? Да я был хуже черта. Я с семи лет уже стакан подымал и папиросу в рот заталкивал. Прихожу со школы домой, батя на кухне сидит, перед ним бутылка портвейна и пачка "беломора". Он опрокинет в себя полбутылки, папиросу закурит и начинает учить меня: Вовка, запомни, пить и курить - нельзя! Понял? Понял, говорю ему, ухожу в другую комнату, тоже наливаю в стакан, не вина, правда, а простой воды, опрокидываю, делаю вид, что закуриваю и точно, как он, подымаю голову и выдыхаю "дым" в потолок - короче, дети ничего не понимают, они просто копируют старших.
  
   Потом я вырос, потом первый срок и тюрьма. Там были такие, которые придут в колонию, под бушлат лягут, и ничего им не надо. Так в плесень под этим бушлатом и превращались.
  
   А мне все было интересно, я хотел жить, я там столько книг прочитал, сколько в школе даже не видел.
  
   Меня тюрьма не пугает, нормальные мужики живут там нормально, мне доверяли и меня уважали, но в третий раз мне уже туда не хотелось. А чем заниматься, если я нигде никогда не работал и ничего не умею, кроме как вопросы с братанами решать?
  
   Знаете, какой у меня трудовой стаж? Семь месяцев. Нет, вру, - восемь. Это когда я колоться перестал и пришел в фирму "Барс" по объявлению: им какой-то бригадир нужен был. Вот, говорю, берите меня, я бригадиром могу работать. Они меня о специальности и профессии давай спрашивать, мол, что руками умеешь делать, а я им по ушам - всё умею, всё могу.
  
   Ну, там ребята тоже протертые не на один раз, привели на склад и говорят: тут старая мебель, разбери её и порежь на такие вот заготовки. Когда сделаешь, продолжим разговор. А где бригада то? - спрашиваю. Сейчас придет, - отвечают.
  
   Приходит какой-то шибзик, меня, грит, под твоё начало поставили. А чем мы эту мебель резать будем? - спрашиваю его. Он отвечает: лобзик надо. Я ему: ты гонишь, что ли, это тебе не фигурки из фанеры выпиливать, смотри, мол, какие края у мебели толстые. Так не лобзик, а электролобзик, - он мне объясняет. А что, есть такой? Есть, говорит. Пошел, принес. Как он включается? - спрашиваю шибзика. Он показал.
  
   И вот с этим лобзиком я неделю сидел в складе с утра до полуночи, даже когда оставался один - пилил и пилил. И я сделал этот склад.
  
   Мужики из "Барса" все поняли, конечно, но видят: кандидат старается. Получилось как в Писании: кому можно доверить в малом, того можно поставить над многими. И вот так стал я бригадиром. А потом экспедитором, у них тогда их тема на Север пошла, я за день начал зарабатывать столько, сколько за год в колонии.
  
   Деньги появились, а человеком то я остался прежним - ветхим, плотским. Делаю только то, что я хочу, а что хочу, то давай мне немедленно. Но что я мог хотеть, если не было во мне обновления? То же, что и всегда: бухло и наркоту.
  
   Из "Барса" меня швырнули, деньги кончились. Где их взять? Ну, не вам объяснять. Давай я опять стричь "поляны" и шевелить "кусты".
  
   Одного своего друга я раз восемь похоронил, под похороны деньги в долг отдают легче всего. Даже старушек начал через дорогу переводить, поддерживаю её одной рукой, а другой в сумке кошелек нашариваю. Ну, в натуре - черт.
  
   Потом за мать взялся, она без слез ни одного дня не жила.
  
   Короче, смотри, дошел, не сегодня так завтра - могила. Я реально говорю. Но когда себя спрашивал, ты хочешь умереть? Нет, не хотел. И все время помнил, как хорошо было, когда после тюрьмы не бухал и не стучал поутру зубами - куда пойти и где дозу взять.
  
   Пошел я путешествовать по ребцентрам, но больше, чем на десять дней нигде не задержался. И вот попал в один такой осенью, они на огороде все копошились. Там тема такая, за тебя все молятся, а ты можешь свалить оттуда в любой момент.
  
   Ну, стою на огороде среди них, сам вмазанный, прикалываюсь вслух, сейчас мне свалить или через час? А потом посмотрел на небо и про себя спрашиваю: Бог, давай поговорим серьезно, сделай так, чтобы у меня здесь все было, и я там к тебе попал. Сделаешь?
  
   Ответа я не дождался и - свалил. Докатился, по оконцовке, я до этого дома, мать сюда сдала. Сижу вон в том кресле, где сейчас дядя Вова дремлет, приехали какие-то люди из "Бизнес-Альянса" лекцию о финансах читать, и я в натуре, как дядя Вова, тоже заснул и нифига не слышал, что они говорили, блин.
  
   А один из этих бизнесменов подошел ко мне, встал напротив и как закричит на меня: тот, кто будет жить по этой книге, у того все будет здесь, и там он будет у Господа!
  
   Я даже глаза не успел открыть, как уже испугался: Бог пришел и увидел, что я сплю, поэтому он обиделся и припомнил мне мои слова. Когда открыл глаза, увидел Библию, которую бизнесмен сунул мне под нос, и мне стало так плохо, что я побежал в туалет.
  
   Почему меня так тошнило и крючило в тот момент, не знаю, но после этого наказания я реально поверил, что Отец Господь знает меня, видит меня и слышит меня. Во мне родился другой внутренний человек. И книга Евангелия открылась мне, и я стал верен Иисусу Христу. Кто верен в малом, того поставят над многими. Поэтому я стою перед вами.
  
   И вас всех он тоже видит. Бог простой. Он в натуре любит вас, пытается помочь вам, а вы - спите. Разбудите дядю Вову, опять захрапел старина, - Владимир Владимирович закончил проповедь, но продолжал смотреть в сторону Михалыча, которого уже шлепали по плечам с двух сторон.
  
   Из кухни потянуло гороховым супом. Ребята завертели головами, активно любопытствуя: дежурные уже начали носить тарелки к деревянному столу или у них там задержка на старте?
  
   На часах - 13.55. Ровно через пять минут - обед. Всё как на космодроме - можно начинать обратный отсчет. Вернее, молитву за "житницы" и "пажити", без которой ни одна ложка не вздрогнет и не взлетит к нёбу с поверхности стола.
  
   9.
  
   Лидер-проповедник вместе со всеми сел к накрытому столу. Поскольку дежурные не знали, с какой стороны стола он приземлится, в тарелках было налито примерно одинаковое количество гороховой жидкости.
  
   Тарелки, как я сразу же заметил, все до одной были разные по глубине и диаметру.
  
   - Не беспокойтесь, братья, у всех поровну - две поварешки, я проследил, - успокоил самых подозрительных ответственный за кухню Андрей, потому что те, у кого суп виднелся лишь на дне тарелки, уже с недоумением глядели в тарелки соседей, полные до краёв.
  
   Каждый сразу же взял с подноса три кусочка хлеба и положил рядом со своей тарелкой. Так, видимо, было надежней. На подносе остались лежать лишь "три кусочека" из пайки проповедника: ему подтягивать хлеб поближе к телу - излишняя предосторожность.
  
   Хлебали быстро, жевали еще быстрее. Почти у всех хлеб кончился раньше супа.
  
   - Кому не хватило, возьмите мой, - предложил Владимир Кунгурцев. Два его кусочка страждующие моментально поделили на шесть порций и продолжили хлебать, но уже не так быстро. Время хлебать и время смаковать. Всему своя скорость.
  
   - Вкусно, - оценил работу дежурного Андрея лидер-проповедник, - а есть добавка?
  
   - Да, как там насчет добавки? - живо и с энтузиазмом поддержал лидера Артем, взъерошенный паренек с надписью "Россия" на груди.
  
   Братья окинули взором весь стол и обнаружили на нем три нетронутых тарелки, поэтому вопрос о добавке был единодушно актуализирован, поднят и поставлен во главу угла.
  
   - Это - Аркадию, Жене и Руслану, которые еще не вернулись со служения, - пояснил предназначение трех нетронутых тарелок дежурный.
  
   - Ну, значит, сегодня без добавки, - Владимир Кунгурцев встал и громко сказал спасибо дежурному. Братья тоже начали вставать и говорить спасибо, однако в их голосе нотки смирения перед судьбой слышались не столь очевидно.
  
   Перешагивая через лавку у стола, братья кидали взгляд последней надежды на тарелки сестер, но суп был такой вкусный, что сестры тоже съели все и даже - хлеб.
  
   Мне же показалось, что я вообще не ел ничего. Все-таки обед, который состоит из двух поварешек жидкого гороха, в которые, оказывается, все включено: тут и первое, и второе, и третье, - к такому обеду трудно привыкнуть с одной попытки. Поэтому пребывал в некотором недоумении, особенно когда услышал финишное спасибо и понял, что гуляш, азу и пражские шпикачки отменяются, хотя, быть может, и не навсегда, но весьма надолго.
  
   Однако через секунду я уже был озабочен более важной проблемой, чем "набить кишку".
  
   Уходя, Владимир Кунгурцев бросил в зал фразу: "Братва, не забывайте, что носки и белье надо менять каждый день. И мыть тело - тоже. С вами сестры живут, и чаще открывайте форточки".
  
   - С кем это, интересно, из нас живут сестры? - тут же раздался мужской смешок, но проповедник уже взбегал вверх на второй этаж по деревянной лестнице и этот смешок не услышал.
  
   На мужской юмор можно было не обращать внимания: как и в любой компании, где присутствуют мужики, глаголы встал, упал, висел, иметь, вставить и другие многозначные русские слова вызывали у многих желание задать уточняющие вопросы - у кого встал, кому вставить?
  
   В компании, где находился я, даже библейское выражение "увидел тыл врага своего" из главы про битву древних евреев с филистимлянами вызывало бурю ассоциаций, заканчивающихся ярким образом Давида, превращающего всех своих противников в "петушков".
  
   Но на замечание о необходимости блюсти гигиену я не мог не отреагировать. Кто здесь не мылся уже три дня? Только один из присутствующих - я.
  
   Подошел я к Валдису, человеку моего возраста, которому не так стеснительно задавать интимные вопросы, и спрашиваю, по какой системе здесь моются и стираются.
  
   - Понимаешь, меня привезли без долгих сборов, поэтому у меня одна майка, которая на мне, одни трусы и одни носки, - объяснил ему возникшие у меня сложности на пути к "внутренней и внешней чистоте".
  
   Валдис - мужчина с невероятно отзывчивой душевной ипостасью. Он завел меня в туалет и все показал:
  
   - Вот ванна, но ты её не набирай, потому что в ней стоит корыто с водой - это запас на случай, если вода пропадет. Вот маленький тазик, но ты его не бери, потому что девчонки в нем своё белье замочили. Вот другой тазик, но он скотчем обмотан, потому что дырявый. Носки и трусы постираешь врукопашную, а все остальное - в стиральной машине.
  
   - Не успею, в три часа - опять молитва.
  
   - Завтра постираешь.
  
   - Но у меня тогда надеть будет нечего.
  
   - Надеть - найдем. Душ не принимай.
  
   - Почему?
  
   - Не, ты принимай, но не так, как дома.
  
   - А как?
  
   - Включи, намочи себя, выключи. Намылься, включи, смой.
  
   - Сложно тут все у вас..., - взгрустнул я.
  
   - Тут канализации нет, просто бак вкопан, а он переполняется. Чтобы реже вызывать ассенизаторскую машину, воду пускать просто так нельзя. На воде и дерьме надо экономить.
  
   - Вон оно как, понял, спасибо, Валдис!
  
   - И это, не закрывайся.
  
   - Да я вешаться не собираюсь.
  
   - Да не в этом дело. Мужики на очко будут забегать, ты им не помешаешь, и они тебе не помеха.
  
   - А сестры?
  
   - Я их сейчас предупрежу, они до тебя сходят. Пошли за одеждой чистой.
  
   Валдис вытащил из своего ящика майку-безрукавку (на фото под заголовком я - в ней), шорты и розовую рубашку "на выход". Когда мы с ним примеряли обновы, его шорты оказались мне так малы, что их можно было принять за стринги. Он порылся у себя в ящике еще раз и нашел мне спортивные штаны до колена. Кажется, из униформы велосипедистов.
  
   Душ я принял очень быстро, так как горячая вода появилась на секунду и исчезла. А мыться холодной - это так же легко и приятно, как говорить правду.
  
   С носками вышла заминка: я долго искал, где же их можно повесить на просушку - нигде ни батарей, ни полотеничников. Когда я пытался подцепить их к трубке, на которой висела ванная штора, в туалет зашла Наташа.
  
   - Ужас! - вскрикнула она, увидев меня в полный рост с поднятыми руками.
  
   - Почему ужас? - хотел я спросить в ответ, но Наташа уже голосила с той стороны двери, требуя поставить "часового".
  
   После того, как я вышел, Валдис довел помывку до логического конца: он нашел мне полотенце и расческу. Да, и еще показал, где сушат нижнее бельё - за шторами в зале на батареях отопления.
  
   Когда ко мне подошла Ольга, я уже комплексовал не по поводу гигиены, а из-за своего смешного вида в штанах велосипедиста: борода длиннее, чем концы брюк.
  
   - Я вам все постираю и выглажу, - сказала Ольга, проходя мимо зеркальных дверок встроенного шкафа у туалета, где лежал комок моей "бывшей" одежды.
  
   - Гладить не надо, что вы... Мне бы тазик, там тазик занят, - и я посмотрел не на Ольгу, а на её отражение в огромном зеркале от пола до потолка. Она тоже смотрела в зеркало, в котором видела меня, и получилось, что мы стояли рядом, но видела друг друга в полный рост: сатир с животиком, под которым торчали кривые голые ноги и стройная девушка с печальными черными глазами.
  
   - Я всем стираю и всем глажу. Это мое служение..., - ничего более не добавляя, она повернулась к зеркалу спиной и пошла к лестнице в комнатушку наверху, называемую сестринской. А я остался один, вернее мое изображение осталось одно, пока в зеркале не появилось лицо Артема, и я не услышал от него: "Дядя Витя, прикольно выглядите, подтягивайтесь на молитву!".
  
   - Подтягиваюсь..., - побрел я в зал, сверкая обновками.
  
   10.
  
   Алгоритм послеобеденной молитвы был иной. Перед её началом "братве" раздали бумажки, на которых значились слова, написанные крупными зелеными буквами: "Финансы", "Исцеление", "Пастор", "Тюмень", "Бытовая техника"...
  
   Все встали в круг, закрыли глаза и начали "говорить на языках", то есть тарабарить свои "кара -бар-рака - кара-бунда". Потом по очереди выходить в центр круга и на чистом русском просить: "Господь Бог, Отец наш любимый, Во имя Христа ниспошли нашему ребцентру достойное финансовое обеспечение....".
  
   Все кричали "алилуйя", некоторые подпрыгивали, сопровождая свой танец неистовым ревом, затем ведущий прикасался к следующему по кругу, и тот объявлял новую "тему" молитвы - за исцеление тех, кого постигла болезнь и немощь: то есть, Михалыча и его желудок, а также Валдиса, страдающего от высокой температуры и кашля.
  
   Подпрыгивали, кричали и переходили к следующей "бумажке".
  
   Сам Михалыч, то есть пенсионер Владимир Михайлович, сидел в это время на стуле за колонной с выморочным выражением лица, а болящий Валдис стоял в круге, но молчал и не подымал рук.
  
   Слушая и наблюдая, я расшифровал смысл "зеленых" слов на розданных каждому листочках. Например, "Тюмень" - это молитва за всех жителей города, чтобы они познали милость и благословление Отца нашего, а также за мудрость и вразумление радетелей наших во власти мирской - мэра и губернатора.
  
   За Александра Моора и Владимира Якушева, нашего мэра и губернатора, кричали и подпрыгивали также неистово, как и за финансы.
  
   Сомнения, а не попал ли я к религиозным экстремистам христианского "тахрира", мгновенно улетучились. Лояльность к власти была засвидетельствована громогласным хором на "языках", которыми, как я уже знал, наделил братьев ни кто иной, как сам Божественный Дух.
  
   Это вам, ребята, не от Суркова получить мандат на "откровения".
  
   Не совсем понятным оставался листочек с надписью про бытовую технику. Но вот и до него дошла очередь. Наташа вышла в круг и каким-то низким грудным, даже можно сказать утробным голосом запросила у Отца, чтобы он призрел две насущные нужды: позаботился о пылесосе и электроплите.
  
   Женщины непосредственны и органичны: просьба к Богу ниспослать здоровья деткам легко перемежается с просьбами о "здоровье" пылесоса.
  
   Молитва длилась всего двадцать минут, что совсем немного по сравнению с длительностью всех остальных священнодействий, из которых состоял каждый насущный день в центре.
  
   Следующее по расписанию длилось полтора часа. Братья зачитывали кусок из Библии и разбирали каждый стих по косточкам. Я, надо сказать, уже так устал сидеть на стуле, что пододвинул его поближе к белой колонне и навалился на нее, приготовившись слушать с закрытыми глазами. У меня не было очков, и я не мог полноправно участвовать в процессе чтения, а уж делиться мыслями по поводу прочитанного - тем более.
  
   Но голова моя тут же стукнулась об колонну, к которой прижалось моё тело, потому что я моментально отключился. Колонна, кстати, оказалась не каменной. По звону в голове и звуку удара я предположил, что это - железная труба большого диаметра, выкрашенная в белый цвет. И вряд ли ошибаюсь.
  
   Дремать с открытыми глазами - это когда ты думаешь не о том, что видишь. А думал я, что же мне сказать начальнику центра, когда он появится, и мне дадут сигнал к сближению. Что я - христианин, но не протестант? Что люблю стоять в храме, когда там никого нет, и беззвучно молиться, глядя на покачивающийся в темноте огонек свечи и её отсвет, летящий к белой бороде на иконе святителя Николая Чудотворца? Что не хочу креститься потаенно, незаметно для всех двигая перстами чуть повыше резинки от велосипедных штанов? Что просто хочу к себе в свой дом? Что не могу без чашки настоящего чая поутру, а не той жидкости, которую заваривают здесь из расчета четыре пакетика на двадцать кружек?
  
   - Евреи очконули и не захотели сквозануть в пустыню за Моисеем..., - услышал я часть фразы, которую произносил Валдис.
  
   Кто очконул, какие евреи? - я вернулся мысленно к теме священнодействия. Забавная лексика у моих новых братьев и сестер.
  
   - Да Моисей сам зассал, когда они без его визы золотого тельца забабахали, - в отсутствие Владимира Кунгурцева дискуссия в "круге низа" шла по упрощенному "чину", далекому от кафедральной благости.
  
   Сонливость и тоска, благодаря ребятам, покинули мою душу на следующий отрезок времени. Правда, их тут же заменило чувство голода. Вот уж действительно, свято место пусто не бывает.
  
   До ужина оставалось всего три часа. Дотерплю? Да конечно! Родственники мои годами жили впроголодь и смогли войну выиграть, а потом еще и лагерь отсидеть. Да те же евреи, вон, сорок лет ничего, кроме крупы манной не ели. Впрочем, евреям перепадали жареные перепела. Но ничего, и нам что-нибудь перепадет.
  
   Сразу после того, как я себе это сказал, спускается вниз Владимир Кунгурцев и говорит, хлопнув предварительно в ладоши:
  
   - Братва, а не замутить ли нам пирог?
  
   - Сейчас? - хлопнули энергично закрывающиеся страницы Библии.
  
   - После ужина. А сейчас давайте просто поиграем в какую-нибудь полезную игру.
  
   - Давайте в "мафию"! - вскинула руку Наташа.
  
   - Не, Наташа, в "мафию" нельзя, мы будем играть в игру "тайный друг".
  
   - Ура! - закричала Наташа своим низким и хорошо натренированным голосом.
  
   Ну вот, подумал я, пирог, игры... Ты не в тюрьме, ты - в раю.
  
   11.
  
   Девушки проявили активность, быстро разрезали лист бумаги на мелкие кусочки по количеству обитателей загородного коттеджа, на каждой бумажке написали имя одного из реабилитантов, бумажки скатали в шарики и высыпали их в сиреневую вязаную шапочку.
  
   "Тайный друг", судя по вспышке энтузиазма у сестер, - древняя и любимая девичья игра.
  
   Затем Наташа обошла всех без исключения и попросила вытянуть шарик, предупреждая при этом, что разворачивать и читать написанное надо уединенно и тайно, соблюдая конспирацию, чтобы никто не догадался, кто кому достался.
  
   Условие игры такое: волею судьбы и жребия ты узнаешь имя человека, которому в течение суток ты должен творить добро, но так, чтобы он не мог понять, кто стал для него на один день ангелом радости.
  
   Делай ему подарки через третьих лиц, сокрой свои чувства и не выдавай секрета. По мере необходимости можешь врать и заметать следы, если попал под подозрение, и твой подопечный вот-вот вычислит, кто у него тайный ангел из числа присутствующих.
  
   Будь артистом и лгуном, тебе простится. На святое дело идем: "Счастье и любовь мы дарим людям", - как пели бременские музыканты.
  
   -Е-е-е- е-е!, - благословил нас заочно ушастый ослик из незабвенного советского мультика.
  
   Почему я вспомнил сейчас этого ослика? Потому что вечер приобретал черты томного праздника еще юных и чистых сердец. Аркадий, как говорится, достал гитару.
  
   Эта гитара лежала струнами вниз на шкафе в прихожке. На ней умел играть только один паренек - Аркадий. Но он своими мыслями и делами был уже где-то далеко от коллектива. Шестимесячный срок у него давно закончился, он остался жить в доме, но почти каждый день выполнял какие-то важные поручения "по ту сторону калитки", уходил до завтрака, а возвращался к нам чаще всего к ужину, но иногда и после отбоя.
  
   А в этот вечер "в Гаграх" он вернулся чуть раньше, узнал, что его имя тоже в игре, обрадовался, достал гитару, настроил и дал великолепный концерт по заявкам, и самая первая заявка поступила от Владимира Кунгурцева, который, как оказалось, с глубокого детства симпатизировал "бременской" гоп-стоп-компании.
  
   Какое имя выпало мне, для кого я был предназначен на целые сутки стать тайным другом? Ну, наверное, вы уже поняли.
  
   Как только сестры выходили из зала, ребята начинали задавать друг другу вопросы, кому сегодня повезло, на кого выпали сестры, кто тут у нас счастливчик? Было очевидно, что некоторым очень хотелось побыть в роли ангела именно у девушек, а не у дяди Вовы, например.
  
   Я понимал их чувства, но ничем помочь уже не мог: в шарике, который достался мне, на измятой бумаге красовалось имя - "Ольга". И мне предстояло сохранить это имя в тайне.
  
   - Что-то дедо затих за колонной, - заметил Эдик и обратился ко мне с вопросом: - старина, сестры не у тебя?
  
   - Не у меня, - соврал я и, судя по всему, соврал убедительно. Мой профессиональный опыт, делать вид, что ничего не знаешь, хотя знаешь много, первый раз в жизни сработал на благо моей души.
  
   Меня сбросили со счетов и вычеркнули из списков подозреваемых. Разве может молодая красивая девушка в круге молодых и перспективных "достаться" старому и бородатому? Нет, разумеется. Судьба не так глупа, рок не так слеп, а Бог - не настолько неисповедим.
  
   Не знают молодые, какие стези плетут нам Небеса.
  
   Знаки, знаки, как много знаков посылают нам, и мы слышим и видим их, но никогда не разумеем, ни в годы юности, ни на склоне наших лет.
  
   Я многое предвидел, но ничего не предотвратил.
  
   Что должен делать я, зачем мне "выпадает" Ольга? Куда направляет меня "мышца Господня"?
  
   Поздно, Бог. Поздно. Извини. Вернее, - прости.
  
   Но быть "тайным другом" - это сделаю.
  
   Я изловчился и отловил Владимира Кунгурцева, когда он на полминуты остался один перед лестницей, и нас не могли слышать другие обитатели "низа".
  
   - Владимир, - обратился я к нему, - мне нужно купить две шоколадки, два апельсина и две упаковки гранатового сока. Как мне это сделать?
  
   - Никак, - сразу ответил он, - а почему всё по два?
  
   - У меня - Ольга, а девушек двое. Надо и для Наташи.
  
   - Я куплю сам, - пообещал Владимир. - Завтра утром сбегаю в магазин и найду вариант, как вручить.
  
   - Будь им за меня "тайным другом".
  
   - С удовольствием. Ни о чем не беспокойся, дядя Витя.
  
   Забегая вперед, скажу, что он действительно выполнил обязанности "друга" с удовольствием, так как был влюблен в Наташу, а в этой игре Наташа "досталась" не ему.
  
   На следующий день, еще до подъема, подарки посыпались на головы реабилитантов. Кто-то обнаружил в своем ящичке баночку кофе, кому-то насыпали конфет, у троих появились новенькие футболки, которые им преподносили братья со словами: тут меня один друг просил передать, бери и надевай!
  
   Мне Артем преподнес розовую рубашку на плечиках и сказал: "Какой-то друг-э-э постирал и выгладил её-э-э, вот-э -э, но это-э-э не я-э-э!".
  
   Поздно вечером все собрались, чтобы раскрыть великую тайну: кто у кого был "тайным другом". Спрашивали каждого по очереди и с глубочайшим интересом узнавали главный секрет дня. Иногда слышались возгласы: "Я так и думал!", но чаще произносилось: "Спасибо, ты настоящий друг!".
  
   Пришлось и мне сделать признание. Я назвал имя и покраснел. А когда узнал, что моим "ангелом" был Владимир Кунгурцев, покраснел еще больше. Так вот кто для меня рубашку гладил!
  
   В этот вечер я впервые после знакомства сказал публично в круге несколько слов о том, что переживаю и думаю: "Не знаю, хорош или плох ваш путь к познанию Бога, но то, как вы сегодня дарили друг другу радость и добро - это шаг, как мне показалось, туда, где живет Бог".
  
   И еще сказал о том, что в этот день я, первый раз после смерти сына, смог улыбаться и чему-то радоваться.
  
   Мне кажется, что эту часть речи ребята не поняли. Ну, и хорошо. Им еще рано.
  
   Забежал я вперед, рассказывая об игре. А как прошла встреча с начальником центра, которую я так ждал сутки назад?
  
   Нормально прошла. То есть, безрезультатно, как и положено. Он угостил меня чаем, настоящим, два пакетика на одну чашку, выслушал, потом сообщил два важных и убедительных довода оставаться в центре: никто еще не пожалел, что пробыл здесь несколько месяцев. Все дела, которые были брошены "в миру", благополучно продолжатся с помощью Господа после того, как Святой Дух обновит и обустроит внутренность "ветхого человека".
  
   В эту минуту, кстати, Святой дух действительно посетил мою "внутренность", потому что я вдруг совершенно точно осознал, что я здесь пробуду ровно месяц и не больше.
  
   Не знаю, откуда еще могла прийти ко мне такая уверенность, разговора об этом с руководителем центра не было. Но в сознании моем беззвучно шевельнулась фраза: "Итак, месяц. Всего - месяц. Месяц - это ерунда".
  
   Я сам себе, но уже не про себя, а вслух сказал: "Понял". И мы расстались с руководителем без злобных обвинений и жалостливых просьб.
  
   Гораздо больше меня взволновало известие, что ночью привезут новенького, и мне надо из комнатушки переносить свой матрац к ребятам в зал, который каждый день после вечерней молитвы превращался в спальню.
  
   Когда я спустил "полосатого" с лестницы и встал с ним у входа в зал, парень по имени Руслан показал на свободное место рядом с диваном и предложил: "Ложись сюда". Все остальные места на светлом ковре уже были заняты другими матрацами. На диванах расправили простыни пенсионер Михалыч и старший по кухне Андрей.
  
   - С братвой веселей! - приветствовал меня Эдик. Он уже разделся, и на его голой спине светились многочисленные "купола" наколок.
  
   - Все мы там были, - кивнул на потолок Валдис, расправляющий одеяло у колонны, - очухался, и - здравствуй, половая жизнь!
  
   12.
  
   При мне в центр попали четыре новичка: Сергей, Илья, Катя и Олег.
  
   Первый, Серега, сразу после прибытия начал носиться по залу, стуча пятками по полу. Он был на взводе, так как перед "арестом" заглотил упаковку колес, взбадривающих тело и подсознание до состояния финишного рывка. Его никто не караулил, потому что Серега "заехал" по второму кругу, он все правила поведения знал, и его тут тоже хорошо знали.
  
   Две ночи парня мучила бессонница, ему, в прямом смысле слова, не сиделось и не лежалось в комнате, поэтому он лунатил по лестнице вверх -вниз и по залу вдоль стены - вперед-назад.
  
   Ноги слушались его плохо и постоянно натыкались на чей-то матрац или тапочки, а руки выплясывали в воздухе сумбурные движения.
  
   Где-либо в другом месте Серегу бы, наверное, связали, но здесь отнеслись к его "гону" с величайшей терпимостью: побегает пару суток и успокоится.
  
   Так оно и получилось. В первое утро Сергей встретил час подъема, когда в зале зажегся свет, криком: "Ну, наконец-то!". Он всю ночь таращил глаза на спящие тела, страшно соскучился по общению и смог, наконец-то, "говорить и показывать" в полный голос, а голос у него был не слабый.
  
   На второе утро топал и скакал лишь в полночь. А дальше трансформировался в обычного реабилитанта, довольно быстро засыпающего в начале ночи и довольно долго спящего после её окончания, когда пора уносить с ковра ноги и матрац.
  
   Забрать сына на очередную детоксикацию и многомесячное "восстановление социальных связей" попросила мать Сергея. Он об этом знал, но желанию матери не сопротивлялся, потому что уже устал искать и употреблять.
  
   Специализировался Сережа на маке, а мак в Тюмени исчез. Первое, что он сообщил своим знакомым, когда здоровался и обнимался с ними в нашей прихожей: "Пацаны, в городе реально мака не купить!".
  
   У меня нет оснований не доверять столь опытным специалистам: видимо, госнаркоконтроль реально провел какую-то успешную операцию.
  
   Вторым к нам заехал Илья - высокий тоненький паренек двадцати пяти лет с лицом тринадцатилетнего подростка. Его мне было особенно жаль: он совершенно не был приспособлен к казарменной жизни. Не мог спать в "чужой кроватке", есть кашу без масла и самому себе стирать носки.
  
   А еще он не мог поверить, что его родители могли с ним так жестоко, с его точки зрения, поступить. Илья давно подсел на курительные смеси, но умудрялся долго скрывать от родителей свое пристрастие, пока они, наконец, не разобрались, почему сын чуть не каждый день находится в неадеквате - от него же не пахло алкоголем.
  
   Илья затосковал на следующее утро после прибытия, а когда увидел и услышал молитвенную практику своих новых братьев, когда вокруг него все дружно и неистово закричали, вскочил с дивана и побежал к входной двери. Но дверь эта для него была закрыта еще вчера и - надолго.
  
   Ребята, надо отдать им должное, понимали его чувства и после молитвы сказали Илье много слов дружеского сочувствия и ободрения. Все-таки, центр - не тюрьма и не армия, здесь иная духовная атмосфера. Здесь даже у самых слабых не забирают шлюмку и беззащитных не прогоняют под шконку.
  
   Когда один из реабилитантов покинул дом, закончив шестимесячную "программу", освободилось спальное место на диване. Мы приняли коллективное решение: уступить его для Ильи, которому "половая жизнь" приносила особенно много мучений.
  
   Поначалу ребят встревожила привычка Ильи подолгу не выходить из туалета.
  
   - Ты что там делаешь? - упорно искали они объяснение.
  
   - Ничего.
  
   - А если ничего, почему не выходишь?
  
   - На воду смотрю.
  
   - В унитазе?
  
   - В кране.
  
   - Что значит "в кране"?
  
   - Я люблю смотреть, как течет вода.
  
   - Бл! - вскрикнул дежурный по кухне Андрей две начальные буквы. После этого прочитал Илье лекцию о необходимости экономить на ассенизаторских услугах - и больше никакой ругани.
  
   По окончанию диалога ребята дали Илье погремуху - Водолаз. Вот так там рождаются "ники".
  
   Третьим новичком, вернее, третьей новичихой оказалась студентка университета Катя. Ничто в её внешнем виде или во взгляде, или в голосе не говорило о том, что девушка погибала под грузом "соли". Приятная в общении, умная девочка. Очень грамотная: она, в отличие от парней, могла прочитать любой текст в Библии, правильно расставляя ударения в многочисленных "ветхозаветных" словечках, которые даже мне было иногда трудно произнести без ошибок. Попробуйте, прочитайте вслух слово - облагодетельствовавшему, и вы поймете, что я имею ввиду.
  
   Что с ней случилось, как попала она в долину печали? Не знаю, время откровений для нее еще не наступило. Девушка пока пребывала в состоянии шока.
  
   - Почему на молитве нет Кати? - спросил ответственный за порядок в зале Руслан.
  
   - Она боится, - ответила Наташа.
  
   И было понятно, почему: после первого присутствия на утренней молитве у неё началась истерика. Впрочем, как и у Ильи. Как и у многих других, как и у меня. Просто некоторые из нас смогли удержать эмоции и впечатления глубоко внутри души, а у других они вырывались наружу через плач и слезы.
  
   Всем новичкам выдавали из шкафа черные книжки Библии. С момента выдачи этот томик должен сопровождать тебя в течение всего дня. Мне досталась Библия, густо разрисованная предыдущей хозяйкой. Места, которые надо выучить наизусть, были помечены сердечками и цветочками. А почерк надписей над псалмами - явно девичий, аккуратный, изящный.
  
   Где-то в начале книги, между Бытием и Царствами, мне попалась надпись: "Я хочу домой". Полистал книгу и ближе к её концу вижу продолжение тем же почерком: "Я хочу домой, домой, домой, домой...". Вся страница исписана от левого верхнего угла до правого нижнего одним рукописным словом - домой!
  
   Мне показалось, что девушка, излившая свою душу на святые страницы Евангелия, была очень похожа на Катю. Дай Бог, чтобы они вернулись в свой дом и никогда больше не променяли его на тот, что предназначен для ветхих и павших.
  
   Четвертый - Олег, скрипач из подземного перехода на улице Пермякова. За скрипача мне как-то спокойней, он не кололся и не "солил" свой организм, просто выпивал после ежевечерних гастролей и натыкался частенько своей головой на чей-то кулак. Правильнее сказать - претыкался, именно это слово используется в центре для определения, у кого какая по жизни проблема.
  
   Группа захвата приняла его на автобусной остановке около ресторана "Седьмое небо". Подходящее название для начала маршрута в "низ", к нашему шалашу.
  
   В группу входил Большой Андрей, бывший боксер из Лысьвы огромного роста и свирепого выражения на побитой жизнью физиономии. По сравнению с ним, скрипач - как скрипка рядом с ударной установкой.
  
   Навела группу на след мама Олега, которая приехала из Екатеринбурга, чтобы проверить образ жизни любимого сына. Она обнаружила, что у сына пробита голова, он две недели был в коме, а после того, как выписался из больницы, ему уже успели сломать нос.
  
   Скрипача - брать, решили в центре после материнского звонка.
  
   Олег пробыл в нашей реанимации на втором этаже недолго и вскоре спустился к нам знакомиться. Молитвенное действие, конечно, впечатлило и его, но после тех заварушек, в которые он попадал на тюменских улицах, крики молящихся его не испугали.
  
   Он лишь спросил у ребят, нельзя ли молитвы и чтение Библии заменить на любые хозработы, например, на чистку снега во дворе или картошки на кухне. Успеешь, Олег, объяснили ему ребята, и снег убрать, и картошку посадить, когда придет весна.
  
   Он выслушал расписание своей жизни на 2012-2013 годы с блаженной улыбкой на лице. Не поверил. Да и правильно, что не поверил. Я тоже не верил, и оказался прав.
  
   13.
  
   - Пока я сидел свои восемь лет, жена моя снова вышла замуж. Как я её ненавидел, я убивал её каждый день, я её и резал и стрелял, я снова и снова догонял мужа её и каждый раз мучил его и терзал.
  
   Так началась проповедь Большого Андрея, который стоял рядом с кафедрой в ярко-синих трусах. Может, для мелкого парнишки эти трусы и были бы шортами, но на длинноногом боксере они смотрелись именно трусами, причем, не самого большого размера.
  
   Почему он вышел на священнодействие в пляжном наряде, хотя у него было полно брюк самого разного фасона, я мог только догадываться. Так ему, видимо, было привычнее - маневрировать перед зрителями, сверкая коленками и тренированными икрами.
  
   Для боксеров всегда и везде делают некоторые поблажки, которые никогда не перепадают на долю шахматистов или прыгунов с шестом. В определенной среде очень уважают мастеров биатлона, но те не имеют привычки выходить на рубеж голышом.
  
   А вот почему Большой Андрей примерял на себя роль проповедника, это мне уже было понятно: тут все два раза в неделю превращались в праведников, пророков и проповедников.
  
   Выступления с кафедры входили в расписание занятий. Самостоятельно выбирай тему, ищи в Библии подходящие "местописания", то есть цитаты, и - вперед, учись говорить с "кровли", евангелизируй язычников и отступников.
  
   Большой Андрей просто слишком вольно поступил с композицией своей евангельской речи. Ему простительно, он же был Андреем Большим, а не Первозванным.
  
   В соответствии с каноном, он должен был сначала обозначить тему, показать её актуальность, озвучить вступление, напомнить, что по этой теме уже сообщили предыдущие ораторы, например, Исайя, Иов или Иеремия, а уж потом на примере личного опыта убедительно доказать правдивость и мудрость Божественного Откровения.
  
   Андрей обошелся без предисловия и сразу взял нас за наши гнутые рога: ничто так не привлекает внимание, как чужой неудачный личный опыт.
  
   - Ну вот, сижу я, и ничто мне не в радость, молчу и сжимаю кулаки - мести жажду. А был там у нас в камере один верующий. Что, говорит, ты Андрюша такой угрюмый? Но я не буду же ему говорить, кого зарежу первым делом. Так, мол, отвечаю, своё катаю про жизнь проклятую. Он мне и говорит: простить тебе их надо. Я на него посмотрел, кого их? - спрашиваю. Верующий ответил: ты знаешь, кого.
  
   И ничего больше не сказал. Но в тот день на прогулке меня прошибло: да нафик она мне нужна, супруга моя бывшая. Да и он, мужик её новый, вот нафига он мне сдался?
  
   И отпустило меня, и жизнь, братва, совсем другая у меня пошла. Короче, братва, просите Духа святого, чтобы освободил он вас от обиды и гнева, чтобы Сатана не ослепил вас яростью.
  
   А с женой своей бывшей я как то случайно столкнулся на улице. Она - на испуге, не бойся, говорю, я давно тебя простил. Не поверите, мы до сих пор иногда встречаемся. Нормально говорим, без грузилова, просто наши жизни пошли разными дорогами. Бог уберег нас, он и её спас, и меня.
  
   Большой Андрей взял с кафедры свою Библию, которую так и не открыл во время проповеди, и пошел к дивану на свое место, откуда стартовал десять минут назад. В зале раздались аплодисменты. Такая тут традиция: по мере возможности устраивать каждому проповеднику некое подобие овации, а если его "личный опыт" западал в душу слушателей - хлопать от всей этой самой "запавшей" и тронутой души.
  
   Надо сказать, меня удивляла та искренность, с какой ребята рассказывали о своих самых глубоких чувствах и переживаниях. Никто из них не был наивным простачком, готовым первому встречному раскрыть память сердца своего. То ли среда "своих", то ли пример древних пророков, рвущих сердца пред толпой и царями, то ли проповеди нынешних тридцатилетних и сорокалетних пасторов и епископов, что прилюдно и под запись видеокамер раскрывали свои потайные сундучки, набитые под завязку их собственными греховными "туками", включая интимно-семейные - что-то подталкивало всех, с кем я познакомился, публично исповедоваться и каяться.
  
   Они спешили вырвать из души грех, выставив его на всеобщее обозрение. Они рвали его корни и называли эту душевную работу - обрезанием.
  
   Если кто из вас силен в теологии, то наверняка в курсе, что обрезание - символ Завета. Говоря современным языком, - это главное условие меморандума о сотрудничестве и взаимопонимании между двумя высокими договаривающими сторонами: между тобой и Богом.
  
   У меня грехов не меньше, чем у братвы и пасторов, но я не готов к такому "обрезанию" и в каком-то смысле им завидую: они освобождаются от сердечной ноши, а я ношу её с собой.
  
   Искренность - путь к исцелению, но совесть нельзя вынуть и поделить на всех. Впрочем, возможно я слишком ветхий для нового завета.
  
   У кафедры - Артем, веселый взъерошенный парень, вечный студент "строяка". Его семейный клан - лучшие строители Тюмени, они проектировали и сооружали знаменитый Центр дзюдо на улице Гнаровской. Вся его родня - при деле, и лишь у него судьба системного обитателя самых разнообразных российских реабилитационных центров. За рубежом он тоже что-то пробовал и где-то "сохранялся".
  
   Но теперь у него есть жена и ребенок, и Артем не скрывает, в каком отчаянии находится его любимая женщина. Но он верит, что скоро грех его будет вынут, потому что впервые "заехал" по своей воле и даже остался здесь на служение добровольно и в твердой памяти. Ради жены и ребенка.
  
   Ребята поддержали его аплодисментами.
  
   Следующий практикант-проповедник - Руслан. Ему, оказывается, сегодня звонила девушка, с которой он планировал наладить "длительные отношения" - такое определение дал Руслан своему тайному желанию на ней жениться. Тем, кто пробыл в центре более двух месяцев, разрешено пользоваться мобильным телефоном. Не своим, конечно, а руководителя. Руслан уже на пятом месяце "божественного обеспечения", до него уже можно дозвониться.
  
   - Она сказала мне, что приняла решение найти другого парня. Ну, и, вроде, нашла. Ты ведь все равно меня не любил, сказала она мне. А я как раз перед этим думал, что был не очень внимателен к ней, когда мы встречались, что надо быть нежнее, да, как правильно сказать? Ну, больше говорить ей о своих чувствах, не молчать. Вот. Я не знаю, как мне теперь поступить. Тоже, наверное, кого-то искать.
  
   В эту минуту Руслан замолчал, позабыв о необходимости кому-то что-то проповедовать.
  
   - Сколько времени вы встречались? - спросили ребята.
  
   - Два месяца.
  
   - А, тогда забудь её и никогда ей больше не звони, - советовали братья.
  
   - Почему, не звони, поговорить еще раз все равно надо, - советовали сестры.
  
   - Таких миллион, не парься, - со знанием дела заявил Сергей, который был отнюдь не юного возраста, но все еще холостой.
  
   - Что я хотел то сказать, - заканчивал проповедь Руслан, - а представляете, если бы моя девушка сказала мне такое, когда мы были бы мужем и женой. Бог позаботился обо мне и избавил меня от еще худшего, потому что Бог желает нам только добра.
  
   Зазвучали аплодисменты.
  
   Наташа поведала о том, как ей нравилось быть центром внимания "на районе", как в её квартире работала "варочная", как выгоняла её из дома мама, говорившая ей: "Ты - чудовище", и как в маму она кидала ножи. И как принимали её менты, и как относились к ней в камере. А потом - как попала сюда, как "гнала" и бунтовала, и как представляла Владимира Кунгурцева закопанным в землю по самую голову и себя с пистолетом у его виска.
  
   Некоторые из ребят помнили её "заезд", и какой страхолюдиной она была в тот момент: "тощая, чахоточная, злая, материлась и визжала". Честно говоря, мне трудно было представить эту симпатичную девушку в том образе, который описали слушатели.
  
   - Так вот, не будьте мертвыми, отдайте свое сердце Богу, и он на фундаменте вашего сердца построит новую душу вашего внутреннего человека!
  
   Аплодисменты.
  
   Подошла очередь занять кафедру Ольге. Мне стало не по себе: я не хотел знать её прошлое. Можно было не сомневаться, оно было не менее ужасным, чем у Наташи. Закрыть уши? Встать и выйти?
  
   Романтикам надо читать стихи о Прекрасной даме и смотреть фильм "Храброе сердце". И хорошо бы умереть еще до выхода из кинотеатра.
  
   Поражаюсь я силе женщины. Ушедший "гражданский муж", ребенок, оставшийся у бабушки, рыдание и слезы по ночам, но вот рассвет, подъем, движение в человеческом круге и внешне - она спокойна, обаятельна, общительна, трудолюбива и добра. А потом новая ночь и новые рыдания.
  
   Её сюда никто не привозил, она пришла сама, чтобы спасти себя для сына.
  
   В чем сила, Бог? Сила в материнской молитве. Помоги ей, Господь.
  
   14.
  
   Фигурой начальника центра я поначалу не заинтересовался: начальник и начальник, много я видел всяких начальников. К тому же фигура у него была небольшого роста и весьма тщедушная по внешним очертаниям - тихий, худой и молчаливый человек.
  
   Но вместе с начальником в центре появились его маленькие дети: четырехлетний Даниил, двухлетняя София и годовалая Валерия. Славные шумные создания. А вместе с детьми - их мама с мелодичным именем Влада.
  
   Это та самая певица, что исполняла какую-то евангельскую роль в спектакле "Двенадцать лет спустя" - узнал я молодую женщину, которую видел буквально час назад во время просмотра разрешенных к показу зрелищ на дисках DVD.
  
   Замечательная многодетная семья, но... Разве может быть у "этих", как называл их Михалыч, быть такие примерно-образцовые семьи?
  
   Начальника зовут - Александр Николаевич Булыгин. Он перевернул моё представление о судьбе "качественных грешников".
  
   Разумеется, начальник тоже отсидел немалый срок, если не ошибаюсь, семь лет. Эта строчка биографии была тут "общим местом", потому что каждый второй член братской общины уже вдоволь напутешествовался по этапам государственной программы исправительно-трудовой реабилитации. Кто намотал на свой личный тюремный счетчик четыре "шага", кто семь, а кто и девять. Двенадцать "шагов", слава Богу, никому из них не прописал целитель-прокурор, иначе бы, наверное, все они ушли бы слишком далеко.
  
   Был когда-то он женат, и супруга ждала его шесть лет и шесть месяцев, но за полгода до освобождения сообщила, что полюбила другого мужчину. Не просто некого другого, а его лучшего друга, с которым приезжала к нему на свидания.
  
   И такие вот бывают "свидания".
  
   Дух ревности - горькая вода проклятия.
  
   Вышел он на свободу таким свободным, что врагу не пожелаешь той свободы. Устроился грузчиком в судмедэкспертизу и однажды пришлось ему переносить усопшую старушку. "Она была не тяжелее авоськи, я её взял в одну руку и понес", - рассказывал он ребятам во время одной из проповедей. Но за эту работу хорошо платили.
  
   Он стал вполне обеспеченным человеком, и какое-то время можно было не думать о хлебе насущном. И все помыслы сосредоточились на "герыче", который стал доступен почти в неограниченном количестве.
  
   Так он и достиг высочайшего качества своей греховной сущности и через непродолжительное время погряз в долгах и заложил квартиру.
  
   Всё как у всех, кроме одной детали: каждый раз, когда он хотел покончить с собой, кто-то отводил от него смерть. Если собрался уснуть от передоза, попадался сильно разбодяженный порошок, и уснуть не получилось, когда выбрал механический путь "отхода", вынули из петли.
  
   Он попал в центр (это случилось в Новосибирске) со смутным пониманием, что кто-то оберегает его, и этот Кто-то - спасет и сохранит. И ничего не потребует взамен, кроме верности и веры.
  
   В том новосибирском центре Александр первый раз взял в руки Библию и познакомился с сестрой, которую звали - Влада.
  
   ...Суббота. Все малыши переезжают на выходные в наш дом, и он превращается в детский сад. Валдис берет на себя роль воспитателя для любознательной Софии, показывая ей картинки из библейской энциклопедии, Ольга кормит из бутылочки кроху Валерию, а я занимаюсь математикой с Даниилом, мы учимся считать до ста, раскладывая на столе "десятины" из гранатовых косточек.
  
   Пятилетний Максим, сынишка Наташи, стесняется нас и осторожничает в отношениях со взрослыми. Он не выпускает мамину руку и подолгу разглядывает каждого в незнакомой ему пока "группе".
  
   Но вскоре детишки сбиваются в дружный косячок и начинают носиться по ковру, под столом, на лестнице и в чулане на втором этаже, где хранятся матрацы, а годовалая Валерия пытается от них не отставать, направляясь ползком туда, откуда долетает шум детских игр и проказ.
  
   И вот логическое завершение буйного веселья - сначала раздается плач Софии, к источнику звука бежит Влада, и вскоре Даниил уже дает подробные показания, доказывая свою полную невиновность.
  
   - Чебачок, - обращается к нему Валдис, - ты любишь свою сестру?
  
   - Люблю, - чистосердечно признается Даниил.
  
   - Отдай ей "сладкий пластилин", обними её, никогда не обижай и от всех защищай.
  
   - Хоросё.
  
   Ребятишки убегают туда, откуда их доставили на допрос, и там снова весело и шумно.
  
   Даня настолько привязался к Валдису, что попросил у своего папы, Александра Николаевича, разрешить ему спать на полу рядом с Валдисом у колонны. Я тоже спал у этой колонны, и теперь в моих соседях была не только голова Валдиса, но и вихры ребенка, который засыпал иногда прямо на полу, а потом под него осторожно подталкивали его крохотный матрац.
  
   Не в разговорах и беседах, не в делах и совместных занятиях я проникался уважением к руководителю центра Александру Булыгину, а тогда, когда глядел на его спящего сынишку и радовался его семейному и родительскому счастью.
  
   Что мне до того, что он не так молится и не так крестится? Он верит, и вера его сильна, и по вере ему - дано.
  
   Даня - так называют братья и сестры его сынишку, который предлагает им свои конфеты, засунутые ему в карман заботливой маманей. И если даже конфета последняя, он протягивал её без тени сожаления, ибо не стремился "быть, как дети", а был, как дети.
  
   Царство небесное - оно гораздо ближе облаков. Протяни руку к ребенку своему, и ты коснешься Неба.
  
   Оно дано нам изначально, оно всегда с нами, даже когда мы думаем, что потеряли его навсегда.
  
   Именно в субботу, когда в доме слышались детские голоса, я решил во время утренней молитвы не сидеть в сторонке, "катая вату" своих тягостных раздумий, а встать поближе к человеческому кругу и молиться одновременно со всеми.
  
   Я не поднимал рук и не раскрывал рта. Под шум "языков" я кричал молча. И случилось нечто удивительное: мой сын ожил.
  
   Да, это были видения и галлюцинации. Но я обрадовался, что время вдруг вернулось к тем дням, когда счастье было всегда рядом.
  
   Сорок минут молитвы пролетели, будто их совсем и не было. Когда в зал вернулась тишина, я не хотел открывать глаза. А когда открыл, отошел к стене и закрыл их снова.
  
   Но видения пропали и больше в этот день ко мне не возвращались, как не пытался я сосредоточиться и ощутить их вновь.
  
   15.
  
   Что знаем мы о себе?
  
   Есть в памяти какие-то мгновения из глубокого детства, чуть больше из отрочества и юности, чуть ярче - первая влюбленность, чуть резче - первые обиды и разочарования.
  
   Но сложи вместе эти обрывки воспоминаний, и они не составят и часа нашей жизни.
  
   Где наша молодость? Где тысячи дней и ночей, пропавших бесшумно и незримо, как будто и не было в них напряжений пульсирующего сердца и всполохов зарниц наших бушующих мыслей. Куда унес ветер времени гигантские волны чувств, прокатившиеся через нашу душу за многие годы, и где следы тех молний, что жгли её и оставляли след угля в нашем мятущемся сознании.
  
   Где наша жизнь? Да нет её уже. И нас нет там, где мы стоим и дышим.
  
   Пройдет пару столетий, пройдет тысячелетие, и никто не докажет, что мы были, даже если найдет пару случайно сохранившихся костей.
  
   Мы исчезаем быстрее, чем живем.
  
   Что было то, что мы считали жизнью? Видением духа, на мгновение мелькнувшим в образе живущем. Частица света в темноте.
  
   Кто знает хорошо себя?
  
   Лишь грешник, что худшего уже не сотворит и новой заповеди не нарушит.
  
  
  
   Тот, кто кричал "распни!" своей мечте и вере,
  
   В толпе бежал, громя и убивая,
  
   Кто полог скинии руками разрывая,
  
   На камень жертвы лег, его собой согрев.
  
  
  
   Каждый раз после утренней молитвы в течение многих дней я стоял с закрытыми глазами у окна, притворяясь, будто интересуюсь пейзажем нашего забора и красных крыш гигантских коттеджей вдали.
  
   А сам в это время еще и еще раз проматывал в сознании то, что только что увидел и пережил в шумящем потоке человеческих восклицаний, "прорывающих" реальность.
  
   Как узник Тауэра, которого посетила королева, как отшельник-патриарх, в скит которого заглянул Великий князь, как Робинзон, увидевший белый парус далеко за горизонтом, я пытался удержать в памяти и осмыслить увиденное: каждое движение руки сына, его улыбку и кинутый на меня веселый взгляд, поворот его головы и волосы на белой салфетке переднего кресла в самолете, что летел под звездами, а я глядел в иллюминатор и хотел показать ему: смотри, как хорошо виден над крылом Млечный путь, но дальше, впереди, там, куда мы летим, все еще виднеется полоска солнечного неба.
  
   Однажды я очнулся после молитвы и обнаружил, что стою не лицом к центру ковра, а почти что спиной. Я, вроде, не шевелил ступнями ног и не качался, как и когда я "станцевал" и развернулся?
  
   - У старины сегодня была очень сильная молитва, - во всеуслышание заявил Эдик, - он коснулся меня и как током ударил, из меня сто пятьдесят бесов сразу выскочили. Надо ему поручить помолиться за наши финансы.
  
   Разорванная реальность стремится ликвидировать появившиеся прорехи, но порция целительной энергии уже со мной и во мне.
  
   Свидания продолжались снова и снова, они успокоили меня и вылечили. Ко мне вернулись все признаки здоровья: сон, смех и аппетит. Иногда, конечно, накатывало, если быть точным - раз в сутки обязательно накатывало как бы противовесом к после молитвенному душенастрою, но накаты эти становились все слабее, а главное, стихла вулканическая активность в зоне эмоциональных разломов, и соль души перестала скатываться по щекам.
  
   ... - Ну, так что, замутим или не замутим мы сегодня пирог? - повторил свой вопрос Владимир Кунгурцев.
  
   - Так уже решили, все - за, - подтверждают братья свое полное непротивление добру равнодушием.
  
   - Что значит решили? Решили - это когда понятно, кто за что отвечает, кто замешивает тесто, кто рубит капусту, кто печет и мажет маслом. А кстати, плиту то починили? Есть среди нас мужчины, а? Аркадий, ты почему молчишь?
  
   Аркадий, кроме того, что он умеет петь и играть на гитаре, знает, как надо подключать стиральную машину, духовку в раздолбанной электроплите, ремень ГРМ в двигателе старенькой "тойоты" и гардину к стене, чтобы шторы перестали провисать и портить геометрию прямоугольного окна.
  
   Ответственность потянет за собой дополнительный труд ответственного, но пирога то хочется! Духовку подключают, тесто замешивают, у Ольги уже все руки в белой муке. А гардину? Волокут перфоратор и шуруповерт. Движуха, однако!
  
   Мне очень понравилась система распределения ответственности за каждый уголок и каждую минуту коллективного времяпрепровождения. На огромном зеркале в прихожей появилось пятнышко. Ищут не того, кто лапанул зеркало ладошкой, а ответственного за чистоту внешней поверхности зазеркалья. Раздается вопрос, кто ответственный? И Женя бежит в прихожую, по пути прихватывая распылитель химреагента и кусок чистой простыни.
  
   В ванной появилась лужа воды. Сроду не дознаешься, кто наплескал, поэтому идут более правильным и эффективным путем: кто ответственный за туалет? Я. И вот уже мне надо поспешать наводить порядок на вверенной мне территории.
  
   Как нашей стране не хватает подобной системы контроля и исправления ошибок. Повсюду в экономике и политике "пятна" и "лужи", а никто не бежит с куском простыни и шваброй - нет ответственного.
  
   У меня был выбор, когда в очередной раз делили "ответственность", стать главным по утренней физзарядке или по туалету. Я вспомнил рассказ Александра Булыгина о днях его пребывания в новосибирском центре, где он полгода "отвечал" за туалет, и пошел по его стопам.
  
   А зарядку повесили на Серегу, который её в последний раз делал в детском садике, но он не растерялся, попросил меня показывать из-за колонны, когда крутить головой, а когда руками и ногами, и справлялся с заданием легко, ритмично и с хорошим настроением.
  
   Драить туалет - ума много не надо. И это прекрасно. Как легко и приятно делать работу, которая позволяет твоей голове отдохнуть и расслабиться. Помню, принц Гарри, когда ему пришлось в одном студенческом волонтерском лагере на территории Африки чистить унитаз, гордился тем, что он первый представитель королевской династии, прикоснувшийся к очку руками, и ничто ему так не хочется, как жить жизнью простого человека.
  
   Желтые перчатки, в которых он елозил щеткой по керамике, вошли в мировую моду. На шланге нашего унитаза висели и ждали моих рук перчатки желтого цвета, наверное, поэтому мне и вспомнился документальный фильм о храбром английском принце.
  
   Вместе с ответственностью у меня появилось одно неоспоримое преимущество: я мог позволить себе закрыться и задержаться у очка, когда в двери туалета начинали скрестись и постукивать братья, переполненные желаниями и впечатлениями текущего дня.
  
   К сожалению, на кухне во время пирогамепечения я никому ничем помочь не мог и ничьё бремя ответственности облегчить был не способен. А когда пирог переворачивали, от него иногда отпадали весьма солидные кусочки румяного теста, право тут же съесть которые имели только те, кто в кухонной теме.
  
   Зато мне однажды на дежурстве выпала честь варить пельмени: пять килограммов на двадцать человек. Я и сейчас помню, что сами пельмешки делили по 21-й штуке на брата, а бульона было - два котла. И я с ложкой рядом, и право имею.
  
   Какой славный был тогда ужин! Правда, перед этим мы три дня постились и ничего, кроме теплого чая не "ели", но это - мелочи духовной практики, подчеркивающие и усиливающие прелесть контролируемого чревоугодия.
  
   - Неужели ты действительно не умеешь варить суп и каши? - удивлялся Андрей, ответственный по кухне, когда я спрашивал его во время своих дежурств, сколько надо сыпать кукурузной крупы и что делать с морковкой.
  
   - Я не люблю каши и не ем супы, - ответил я, но потом поправил сам себя: - не любил каши и не ел супы, пока не оказался здесь.
  
   - Как можно дожить до таких лет и не уметь себе готовить, - не мог поверить Андрей.
  
   - Я жарю по утрам яичницу с колбасой, но здесь, ведь, нет ни яиц, ни колбасы, - приводил я доводы в свое оправдание.
  
   - Это точно, - улыбался Андрей и вставал к плите вместо меня.
  
   Зато мне доверяли разрезать торты, которые привозили родители. Даже Эдик и Андрей, два самых главных наших кухонных кудесника, не решались брать на себя ответственность "взять и поделить" круглое сладкое сокровище на нечетную цифру, например - 23. А я брал нож и пластал коржи не дрогнувшей рукой. Есть один секрет, сейчас его можно обнародовать: разметку надо проводить под 25 кусков. После нарезки обязательно бросятся в глаза самый большой и сам маленький кусочек. Их надо тут же спрятать. А потом разбодяжить на 6-7 кусочков и преподнести или детишкам как награду за хорошее поведение, или взрослым за особые заслуги перед коллективом.
  
   Одним словом, торжество равенства и справедливости - не такая уж чисто философская абстракция мечтателей идеалистов, как это кажется поборникам теории социального дарвинизма.
  
   Все намного проще, как любил повторять мой сын. И в центре мне тоже много раз говорили: Бог очень простой. Он всегда рядом, он всегда желает нам добра. Значит, и суть жизни должна быть очень простой: уклоняйся от зла, и ты безошибочно попадешь на верный путь.
  
   Как все просто.
  
   Пока ребята в центре - они защищены от "мира сего". В коконе, куда не проникает алкоголь, табак и наркотики, где не звучит бранная речь, не работает телевизор и на экране только фильмы "Иисус", "Давид" и "Соломон", где читают только одну книгу, и эта книга - Книга книг, у братьев и сестер рождаются для полета крылья необыкновенной красоты.
  
   Я видел это и ощущал, как они расправляются и крепнут. Но крылья бабочки слабы, а их красота так тонка и воздушна, что может погибнуть от одного лишь взмаха гигантского и сильного крыла хищника.
  
   Наши родные и близкие пытаются укрыть и спрятать нас от летящей тени, даже Бог находится в тревоге за нас и ждет, что мы успеем добежать до самого надежного убежища во всей Вселенной - дома Надежды, который Он обустроил для нас.
  
   А мы выпорхнем из закрытой двери и пролетим мимо открытой. Той единственной двери, где ждало нас спасение.
  
   Когда прошел месяц, и мне можно было ехать домой, я сказал ребятам, что завтра ухожу. Но не ушел и подождал еще два дня - до субботы. Потому что суббота - родительский день, и все прощания и проводы должны проходить в субботу.
  
   Мне не хотелось сбегать, мне хотелось уйти с благословением. Как когда то мы провожали Владимира Кунгурцева на служение в Магнитогорск, как прощались с парнем, которого тоже зовут Аркадием, но которого я пока еще ни разу не упомянул.
  
   Мы вставали в круг и говорили уезжающим хорошие и добрые слова. А потом обнимались и - наш брат в сопровождении растроганного отца уходил "в мир". Отец Аркадия не ожидал, что сына так тепло проводят. А мама Владимира плакала и извинялась: "Вот такие мы женщины, горе - плачем, и когда счастье - тоже плачем".
  
   Я много раз представлял себе, как я буду ехать домой на серебристой машине. У моего друга - серебристая "Гранд Сузуки", и мне все время казалось, что именно он приедет за мной. Так и получилось.
  
   Какие-то вещи совсем легко предвидеть - размышлял я, пока друг выруливал из березового леса у виадука по дороге на Верхний Бор. И они затем происходят в реальности в полном соответствии со "знамением". А какие-то, гораздо более важные, не дают о себе знать, а если и дают, то не подталкивают к немедленным и решительным действиям. Мы смотрим и слышим, но остаемся в покое, даже если о чем-то встревожимся, то все равно ничего не предпримем.
  
   Почему?
  
   Кто приоткрывает нам завесу будущего и для чего позволяет взглянуть в него одним глазком? А кто сковывает нас и не дает шевельнуться?
  
   Как то в самом начале месяца, когда с утра за окном начался тоскливый осенний дождь, Владимир Кунгурцев спросил каждого из нас, чтобы ты делал в такую погоду, если бы находился в своем родном доме?
  
   Сестры ответили, что уделили бы больше времени своим малышам, Артем - вроде как занялся бы подготовкой дипломного проекта, Серега - нырнул бы под одеяло к своей девушке. Вариантов набралось всяких разных, вплоть до рискованных. Это когда Валдис сказал, что пошел бы навестить своих друзей.
  
   - А чего бы ты делал, дядя Витя?
  
   Хотел я ответить, что просто бы посидел в комнате рядом с матерью, но зачем-то придумал более профессиональную "легенду": в такой день, мол, мне очень хорошо пишется, и я бы сел за стол и работал весь день, и написал бы залпом целую главу какой-нибудь повести.
  
   - Такую же грустную, как этот дождь? - смотрел Владимир на мокрые крыши за стеклом.
  
   - Не, не такую, - и я сам надолго повернул голову к окну.
  
   Елки-палки, прошло полтора месяца, и вот я целый день стучу залпом "целую главу".
  
   Грустную, как осенний дождь, и тоскливую, как мокрые чужие крыши за забором.
  
   Володя, все исполнилось! Значит, исполнится и то, что мы говорили о любви.
  
   Отвечаю.
  
   Виктор Егоров.
  
   25 ноября 2012 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"