- Ты, Витюша, будешь на полу спать, - говорю двоюродному брату, который приехал из своей деревеньки в Тюмень и решил у меня переночевать.
Он смотрит на пол моей квартиры, на диван, весьма внушительных размеров, стоящий в комнате, и, показав на него рукой, спрашивает:
- А на диване нельзя?
- Нельзя, он сломался.
Мы отправляемся на кухню заваривать чай, но Витюшу не отпускают мысли о диване:
- А что в нем такого могло сломаться, что на нем спать нельзя?
- Да что-то отлетело, отошло, провалилось, перекосилось - не заснешь, короче. На полу - и просторно, и надежно.
Вроде, мои объяснения удовлетворили Витюшу. Заварили чай, разлили в чашечки, начали фантики у шоколадных конфеток разворачивать, Витюша опять о своем:
- Не может диван сломаться так, что на нем нельзя спать. Пойдем, покажи.
- Давай, Витюша, пить чай и разговаривать. Не хочу даже прикасаться к нему: однажды попробовал, он тяжелый, потом спина месяц болела.
- Тем более надо посмотреть, пока нас двое, - Витюша упорствовал.
- Ладно, сейчас только шнурки завяжу.
- Какие шнурки?
- Да никакие. Подожди, чай допью.
Отправились к дивану. А он, во-первых, чуть не по всей длине стены, то есть, огромный, во-вторых, даже в свои лучшие годы раскладывался только усилиями двух человек, меня и моей жены, причем, не сразу, а после нашей предварительной совместной нервотрепки по поводу - не туда тянешь и не там жмешь. Сейчас всё повторилось, как много лет назад: тяну, толкаю, спинка криво, вперед не идет, назад не возвращается.
- Витюша, если ляжешь, то сам видишь: провалишься на фанерное дно в пыль и тряпки. Это, кстати, постельное белье, сюда припрятанное и тут забытое. Может, и не стираное. Бесполезно, лучше бы не трогали.
- Подожди, подожди, - брат заглубляется между диванными створками и после продолжительного исследования дна подает из пыльной глубины голос, - понятно.
- Что понятно?
- Штанга с одной стороны вышла из крепления, болт торчит, гайки нет. Открутилась. И где она может быть?
Он шарит рукой по фанерному нутру, но ничего не находит. Садится на пол и смотрит на меня: где гайка?
Тут я вспоминаю, что лет десять назад находил какую-то гайку под диваном, когда его отодвигали от стены, чтобы протянуть телефонный провод. Выбросить я ее не мог, потому как тоже из крестьянской семьи, а крестьяне ничего не выбрасывают.
- Лежит где-то, - отвечаю брату и перебираю в уме, куда мог ее положить.
- Ищи.
- До утра искать придется.
- А ты подумай вначале.
- Думаю.
- Дрель есть? - сбивает меня с мысли брат своим новым вопросом.
- Есть.
- Найдешь гайку, поставим штангу, закрепим этот деревянный упор шурупом, больше никогда не открутится. Шуруп под дерево есть?
- Есть, - начинаю понимать общий план ремонтно-восстановительных работ и даже соглашаюсь, что оно было бы неплохо вновь заиметь полноценное спальное место, надо лишь гайку найти и повозиться часик. Вдвоем то - мы быстро.
Открываю шкапчик с инструментами в туалете, и гайка сама на меня смотрит - на нижней полочке среди водопроводных шайб. Как положил, можно сказать, по молодости, так и лежит до седин на голове.
Значит, сделаем. Одна у нас помеха: время за полночь, как мы сверлить будем, соседи же проклянут.
- Полотенцем дрель обмотаем, - быстро решил задачу брат, - так домушники делают, чтобы шума не подымать, когда сердечник замка дырявят.
К двум часам ночи мы управились. Нижняя часть дивана стала выезжать, верхняя опускаться. Я протер все его деревянные детали чистой влажной тряпочкой, под диваном - шваброй. Между прочим, черный мой бумажник там нашелся. Жаль, пустой, но зато из кожи. Сейчас такой тысяч пять стоит, а может, и больше. Это типа мне вознаграждение.
Так, думаю, надо и брата бы возблагодарить за заслуги перед диваном.
- Будешь водку с устатку перед сном? - спрашиваю Витюшу.
- А ты?
- Я нет, мама расстроится, если завтра к ней с запашком приду.
- И мне тогда не надо, - проявил брат солидарность.
Завтра поутру, или сегодня, раз уже далеко за полночь, мы с Витюшей к нашему третьему брату пойдем - к Вадиму. Маме захотелось увидеть нас всех вместе, она у Вадима сейчас живет, у самого старшего. Видение ей было, что мы стоим втроем перед ней. Просит собраться и предстать. Пойдем. Надо.
Постелил я новенькую простынь на диван обновленный, и мы разошлись по моим двум комнатам: спать. Часов в десять утра проснулись, Витюша командует: рюкзак в студию, через пятнадцать минут - выход.
- Как спалось, - интересуюсь его диванными впечатлениями.
- Отлично, ничего не болит.
- Ты же не на кирпичах лежал, почему болеть то должно?
- К дочери приезжал, она меня на надувной матрац положила размером больше, чем твоя кухня. Не поверишь, встал, и все тело болело. На мягком не могу, твой - как раз по мне.
Предлагаю Витюше доехать до брата на автобусе, мне его рюкзак шибко тяжелый показался, когда с балкона его тащил.
- До Вадима сколько идти пешком по прямой? - спрашивает меня.
- Полчаса.
- Это рядом, пошли, - и уже свою ношу к плечам прилаживает.
Так и отправились, без чая и без завтрака. Он с утра не ест, я тоже, он чай любит пить вечером, я утром, но перечить ему не стал.
Пересекаем главную городскую улицу, выходим на бульвар и теперь - шагай, пока в дом брата не уткнешься. Он в двух шагах от мэрии.
А время - солнце светит, полдень почти. На бульваре лошадка пони в цветастой попоне ребятишек катает.
- Как мой рыжий, - смотрит Витюша на лошадку.
- Рыжий кто, кот?, - я тоже смотрю на пегую малышку с розовощекой крошкой в седле.
- Рыжий - конь у нас в лесничестве такой числился, забыл?
- Тот, которому ты сено косил?
- Тот.
- Он, разве, не твой был?
- Лесничества, но под мою ответственность. Вот тоже, как у тебя диван. Заболел, хромать стал, и сразу не нужен. Главный лесничий нам предлагает: давайте уазик вместо коня купим, снегоход возьмем. А коня куда, спрашиваю начальство. На убой. Да его вылечить и еще пять лет служить будет, говорю им. Они мне: лечи, если тебе надо. И коси для него. И домой к себе забери. Я и забрал.
Вот оно, оказывается, как дело было. Помню, конечно, помню, я этого коня. Приехал к брату в гости в его деревеньку на берегу реки, стоим во дворе, из двора виден огород, а за изгородью какая-то лошадь пасется.
- Смотри, как бы тебе картошку не потоптала, - говорю брату и показываю на то место, где в изгороди не хватает двух верхних перекладин.
- Не потопчет, - отвечает он.
- Нас испугается?
- А чего ему нас пугаться, он спать домой идет. Я ему и открыл: там жерди на проволоке подвешены. Зайдет, закрою.
- Твой, конь?
- Наш, - сказал тогда брат, и я понял его так: наш, то есть, домашний, семейный.
Еще помню, что коня этого брат никогда не искал. Я в гостях третий день, например, коня днем нигде не видать.
- Не боишься потерять его? - спрашиваю.
- А как я могу его потерять?
- Уйдет куда-нибудь, украдут...
- Некому тут красть, и уйти некуда.
- Где он сейчас, знаешь? - допытываюсь у брата.
- Знаю.
- Где?
- На лугу вдоль склона. Вечером пить к реке пойдет, потом - домой.
Наступает вечер, около изгороди появляется конь. Жерди - сняты.
В общем, это всё, что я раньше знал о той животинке, что обитала в огороде, откуда на рассвете уходила и куда перед закатом возвращалась.
Давно о нем разговора не было, лет десять, наверное.
- И ты его сам вылечил?, - заинтересовали меня вновь открывшиеся обстоятельства.
- Ну, не сам. Степан Дмитриевич, мой сосед, он же кавалеристом служил. Копыто ему поскреб, чем-то смазал - конь хромать перестал. Старики - они всё знали. Лечить могли, как не каждый врач сегодня сможет. Видишь у меня щетина растет, - брат показал мне свой подбородок, сдвинув шарф на грудь, - а могла бы не расти.
- Кавалерист гриву твою лечил?
- Не кавалерист, а танкист, и не гриву, а лицо. Иван Андреевича помнишь?
- Нет.
- На самом краю деревни жил. Он в танке горел, инвалид. Я раз за водой не уследил в двигателе трактора. Вижу, перегрет, крышку головки отворачиваю, и пар как даст мне в лицо. Кожа волдырями, меня в районную больницу, там зеленкой намазали, возвращаюсь в деревню, моя мне - к тебе подходить страшно. Ну, и Андреевич меня к себе позвал, сам на протезах, но залез под стреху своей бани, пучок травы оттуда прихватил, потом угли из печки выкатил, натер их с травой и золой, водой замешал, как цементом облепил мне рожу и до самых глаз забинтовал. Дырки для рта и носа сделал, чтоб я дышать мог. До утра, сказал, не снимай, щипать будет сильно, терпи, но не срывай. Я до утра терпел, мычал в дырку от боли. Рассвело, узел за ушами развязываю, бинт как маска из гипса на пол - стук. Гляжу в зеркало: кожа у меня гладкая и новая. Моей кричу: смотри, уже не страшно. Она поверить не могла, как такая бяка смогла за одну ночь исчезнуть. Я и сам не знаю, но видишь - ни следа от ожога.
- А конь, он тоже ветеран войны был? - шучу я, бодрым шагом двигаясь по бульвару.
- Ясно дело не жеребец, кто мне молодого отдаст. Но тоже всё знал. Один раз на нем по лесным "квадратам" проехал, больше ему поводья не нужны. Говоришь, Рыжий, пошли "квадраты" смотреть. Идет сам сначала к 34-му, потом к 35-му и под конец - к 36-му. Именно так, и безошибочно. Я огороды соседям пахал на нем без вожжей. Даже водку в споре выигрывал у тех, кто не верил, что рыжему вожжи не нужны. Встану с плугом, Рыжий, идем влево. Он понимал, пахать будем вразвал от краев к центру. Рыжий, идем вправо, пашет от центра огорода к краям. Один раз скажешь, больше командовать не нужно.
- Летом конь - для тебя помощник. А зимой ты с ним что делал, на санях катался?
- На рыбалку по реке катался каждую неделю. Семь километров туда, семь обратно. Скажешь, Рыжий, пошел, и можешь вперед не смотреть. Он сам выбирает, где у правого берега пройти, где у левого.
- Ищет, где снега меньше?
- Где лед толще. Хороший конь сам знает, какой под копытами лед. Если встанет и никуда не идет: дороги по льду нет, слишком тонкий или полынья под снегом, надо по берегу обходить.
- Рыжий - полезный товарищ, - проникся я уважением к старичку.
- Один лишь раз он ошибся, да и то, потому что меня послушался, - продолжает любимую тему Витюша, - я бригаде рыбаков помогал мешки вывезти, к деревне подъезжаю, метров десять до взъёма оставалось, Рыжий встал и стоит. Но я же знаю, что там лед метровой толщины, вперед, приказываю. Он два шага сделал, вдоль берега как ухнула трещина, и лед обвалился - под ним пустота образовалась, потому что вода в реке за неделю вниз откатилась. Мы с Рыжим в воде по пояс, назад нельзя, вперед - ему метровую ледяную ступень не перескочить. Ладно, Степан Дмитриевич по берегу прогуливался, я ему кричу: помоги.
- Танкисту?
- Кавалеристу. Он мне с берега: стой рядом с конем. Стою, а Степан Дмитриевич не ко мне, а от меня заковылял. Ты куда, кричу. За топором, он мне кричит. Я Рыжего успокаиваю, сам понять не могу, Степан кого зарубить собрался? Возвращается, начинает две ямки на льду топором вырубать. Сейчас, говорит мне, я коня усыплю, ты упряжь отрезай, но не раньше, а то коня покалечишь. Ямки вырубил, веревку вокруг шеи Рыжего обматнул, нажал ему на сонную артерию и давит на нее рукой, Рыжий обмяк и в воде затих. Отрезай постромки и выбирайся наверх, приказывает мне Степан Дмитриевич. Отрезаю, выбираюсь. Натягивай веревку! Натягиваю. Он руку от шеи отпускает и по лбу ему кулаком: вставай, Рыжий! И что ты думаешь, Рыжий морду подымает, копыта в ямки и как альпинист по льду - цок цок цок. А я у него на страховке.
- А мешки?
- В санях плавали. Ни одного под лед не утащило - все достали.
Бульвар закончился, мы не заметили, как мимо нас прошагали цирк, мэрия, торговый центр. Светофор переходили не разговаривая, вновь сосредоточившись на окружающей нас городской действительности.
Звоним в домофон, слышим голос Вадима: "Витя, ты?". Отвечаем: "Мы!".
Вадим - старший, я - младший, Витюша - средний и двоюродный, но имя у меня с ним и фамилия одинаковые.
Мама лежала на крохотном диванчике. Маленькая, тихая. Волосы белые белые, аккуратно подстрижены, расчесаны. Легкое одеяльце сверху, постель опрятная, чистая. Я знаю, это Вадим старается. Он умывает, он кормит, он всё делает. Уже год, как перевез маму к себе. С того большого дивана и сломанного, на этот маленький и уютный. Вадим смог дать маме то, что не мог я - спокойную и ухоженную старость. Она жила со мной восемь последних лет, но когда не смогла самостоятельно вымыться в ванне, попросила о помощи старшего сына. Перед младшим стеснялась. И отлично знала, что я тоже крайне стеснителен, и выхожу из комнаты всегда, когда ей нужно переодеться.
- Вот, Витя из деревни приехал, - Вадим притронулся к маминому плечу.
- Да, а где он, я не вижу, - зрение у мамы совсем ослабло.
Витюша сел на стул рядом с диванчиком, взял ее руку, погладил. Провел ладошкой по ее голове, наклонился к ней и обычным своим голосом довольно громко говорит: "Вставай, тетя Феня, карасей будем чистить".
- Каких карасей? - мама заинтересовалась, она всегда на праздники для гостей жарила карасей.
- Наших, с кривого озера. Я привез. Хочешь карасика?
- Ухи горячей можно глоточек, - голос у мамы звучал негромко, но слышать его мне было приятно. Два дня назад она ничего не говорила, а только вздыхала тяжело и иногда стонала.
Вадим выдвинулся на кухню - быстрее варить уху. Я за ним. Слышим, в комнате за спиной уже разговор идет, и Витюша, как обычно, докладывает тёте Фене: "У нас всё нормально, дочь работу нашла, внучка в школу пошла...".
Сколько времени надо, чтобы пяток карасей почистить и сварить? Полчаса, может, чуть больше. Вадим уже наливает уху в один бокал, переливает в другой, чтобы быстрее охладить, вот я несу в комнату кружку и вижу: мама сидит на диванчике, прижавшись к Витюше, который со стула перекочевал к ней поближе. Ему и бокал в руки.
Сделала мама глоточек, другой, третий. Витюша опять предлагает:
- Вставай, тетя Феня!
- Зачем, Витя?
- Хороший конь отдыхает стоя. Пусть тело отдохнет от лежания, - говорит Витюша и подзывает старшего, - Вадим, подойди с другой стороны, поддержи.
Мама не отказывается, и они медленно встают, аккуратно поддерживая ее под руки. Братья мои старшие - две несущие колонны, два подъемных крана, две ямки во льду для Рыжего, крутится в моей голове словесная карусель. Пусть крутится, пока я смотрю на них и радуюсь.
Три дня назад иная тут картина была. Мама нам с Вадимом говорит: "Отживаю я, последние мои денечки остались". Кто тебе сказал? - Вадим спрашивает. "Боженька".
- Тетя Феня, я с Боженькой спорить не буду, но ты сделай еще глоточек, ладно? - говорит Витюша маме.
- Ладно, - и братья осторожно опускаются на диванчик вместе с мамой.
Витюша знал, как неожиданно слегла тетя Феня. 30 декабря еще ужинала вместе со всеми за столом. С того дня ни разу не попросила кушать, легла и не вставала. Были врачи, назначили уколы, приходили медсестры, ставили. 18 января я принес после крестного ходы святой воды, налил в чашечку, мочил платочек и прикладывал к ее вискам. Не холодная?- спрашивал. Нет, - мама ответит беззвучно, лишь чуть качнув головой в разные стороны.
Когда попросила вызвать Витю из деревни, загрустили мы с Вадимом. Наша бабушка Дарья Гавриловна дней пять ничего не говорила, а потом сказала: "Позовите Нюру, позовите Феню, а Толю не зовите, он не успеет". И точно, дядя Толя не успел бы приехать, потому из Кривого рога до нас четыре дня добираться, а бабушка сказала последние слова и через час умерла.
Нюра - это мама Витюши, сестра моей мамы. Нет тети Нюры уж много лет. Никого нет, и дяди Толи тоже нет давным давно.
Вечером провожал я Витюшу на автовокзал. Напоследок, думаю, спросить его или не спросить про Рыжего, что с ним стало, как он путь свой завершил. Спрошу.
- Рыжего ты хоронил, Витюша?
- Нет, не я.
- Кто?
- Не знаю. Забрали у меня его, сказали другому леснику на пару дней надо, как увели, так я его больше не видел.
- Могли бы и сообщить, куда коня дели.
- Знаю я, куда его дели. Через неделю как увели, Рыжий мне ночью приснился, звал меня, видимо. Я утром давай звонить лесничему, а поздно уже: продали заготовителям.
- Леса?
- Мяса.
- Как?
- А вот так, за двести рублей, за бутылку. Я тот сон, глаза, когда он смотрел и будто звал меня, никогда не забуду.
И у Витюши дрогнул голос. Я умолк, потому что почувствовал, что и у меня дрогнет голос.
Когда брат уехал, я зачем-то перенес книжки и компьютер в большую комнату, где стоял диван, читал, мониторил какие-то новости, хотел сильно сильно устать, чтобы заснуть, не раздумывая. И заснул. Тут, на диване. Без подушки и не раскладывая.
Сны пролетели мимо моей головы.
- Как мама? - позвонил утром Вадиму по громоздкому аппарату, который стоит у дивана, и которым я почти не пользуюсь.
- Нормально. Два раза помогал встать - пробует ходить, я держу, она идет. На четырех ногах - до кухни и обратно.
- Как конь, - сказал я в трубку бессознательно, не подумав.
- До коня нам еще далеко, скачем, но потихоньку, - Вадим рассмеялся. Первый раз в этом году.
15 февраля у мамы день рождения. Ей 87 лет исполнится. Витюша опять приедет, но без нашего звонка. Сказал нам так: "Если что случится, тетя Феня мне сама позвонит".