Аннотация: История о девушке из семьи путешественников во времени и её удивительных приключениях
20 октября 1915 года
Город Жевесанс, Роузвуд
17.09
Холод сковывает душу изнутри,
и, кажется, мрачная погода
усердно пытается меня
окончательно добить.
Я никогда не забуду те дни, когда я была совершенно беззаботна...
С этих строк Элизабет Оливер начала свой долгий рассказ, который она записала в старом, ветхом альбоме. Этот альбом служил ей не только местом скопления её самых необычных картинок и зарисовок, но и хранилищем всех священных воспоминаний, переживаний, эмоций.
Когда Элизабет грустила, она открывала альбом и читала свои воспоминания о тех днях, когда ей было хорошо... И, на какое-то время, ей действительно становилось лучше. В воображении вспыхивали отрывки из памяти прошлых лет, окутывая сердце словно пуховым одеялом, согревая душу... Но после, разочарование о прошедших моментах охватывало её с такой силой и болью, что по щекам текли слёзы, а на душе становилось ещё хуже. Много раз этот альбом ранил ей сердце, не раз она хотела сжечь его, но что-то всё же сдерживало девушку, и она, как сумасшедшая извинялась перед любимой книгой за столь подлые мысли.
Сейчас же, она стремилась именно записать свои переживания, потому что, в общем-то, больше никто не мог её выслушать. Все вокруг исчезли, будто растворились в воздухе. И только старый альбом мог разделить боль и отчаяние. Единственный друг. А ведь раньше было иначе...
Помню тот день, когда мне исполнилось десять лет. Обычно тридцать первого июля ещё тепло, но жара уже спадает. В тот день, дедуля устроил мне настоящий праздник, купил шарики, торт, украсил наш сад. На столе на просторной веранде стояла огромная ваза, которую было почти не видно из-за огромных пышных кустов пионов, сорванных с грядки нашего сада. А вокруг вазы были аккуратно разложены приборы на нас двоих. Вот я бегу к дедушке, обнимаю его, и мы вместе идём к столу. Я присаживаюсь, задуваю свечи и, закрыв глаза, загадываю желание. Как же я хотела новое голубое платье! А дедушка знал...Как только я вновь открыла глаза, я увидела перед собой огромную нежно-голубую коробку, повязанную праздничной лентой. Открыв от восторга рот, в предвкушении чего-то необыкновенного я принимаю подарок. А в нём то самое голубое платье. Поверх него лежали потрясающие круглые карманные часики, напоминающие мне дедушкины. Внутри они были украшены цветочным орнаментом в винтажном стиле. К цепочке были присоединены крылья, на которых было написано: "Свобода". Часы показывали не только время, но и дату. Тридцать первое июля тысяча девятьсот тридцать второго года.
Дедушка наказал мне всегда носить часы с собой на шее, чтобы никогда не потеряться во времени. Тогда, его слова звучали странно, но я не восприняла их в серьёз. Моему счастью не было предела, а если я счастлива, то и он счастлив. Я целую дедушку в щёку, его седая борода щекочет мне шею. Я морщусь, а он улыбается, смеётся. Морщинки появляются вокруг его глаз, но взгляд всё такой же молодой. Дедушка вообще выглядел младше своих лет, он был очень статным, красивым, моложавым. А ещё, очень интеллигентным. Дедушку я люблю больше жизни, а он меня больше всего на свете, и никого нам больше не надо.
А вот мне 14 лет: наш домик на самом краю Сангрина освещён весенним солнцем. Мы с дедушкой Грэгом вновь отправляемся на прогулку, и я с удовольствием слушаю его сказки. Он рассказывает их так сладко, как не расскажет никто другой, даже самый лучший сказочник на свете. Моя любимая сказка была про путешественников во времени. Я до сих пор помню её наизусть. Дедушка всегда заканчивал её со словами: "Так, они смогли вернуться в свою эпоху, жить по-настоящему долго и счастливо". А потом, восхищённым голосом прибавлял: "Возможно, совсем скоро придёт время, когда и мы с тобой сможем отправиться куда захотим! Нужно только подождать, нужно только подождать..." Я слышала эти слова, наверное, миллион раз, и каждый раз я спрашивала у него вновь, когда же придёт нужное время. Тогда, он, хмурясь, доставал из кармана свои маленькие часики, на которых виднелся маленький ключик, и говорил: "Скоро, родная, скоро".
Элизабет опрокинула голову на широкую спинку дивана. И тут же, перед её глазами предстал неповторимый орнамент высокого потолка. Раньше, она бы с изумлением разглядывала его до малейших деталей, возможно, даже попыталась бы сделать похожие зарисовки в своём альбоме. Но не сегодня. Её глаза опухли от непрекращающихся слёз, они были заболочены толстым туманом, сквозь который девушка не могла оценить по достоинству узоры мастеров. Она смотрела словно сквозь потолок, сквозь крышу этого дома, и взгляд был абсолютно пустым, направленным в никуда. В её глазах было столько боли, сколько не смог бы вынести ни один человек на Земле, за всю её многовековую историю. Но хуже всего было то, что эти муки она должна была вынести одна. "Никто больше не придёт. Никто не выслушает и не поможет. Одна на веки". Именно эта мысль уже в сотый, а может, и в тысячный раз приходила в голову юной Элизабет. От этой мысли у неё по телу пробегала дрожь, а душу накрывала волна полнейшей безысходности. Слёзы текли по её розовым щекам, а сверкающие голубые глаза меркли, становясь кроваво-красными и блёклыми. В прекрасной, уютной комнате девушка себя чувствовала совершенно одиноко и ничтожно. И, несмотря на то, что помещение круглые сутки отапливал массивный камин, она ужасно замерзала в душе, а от этого становилось холодно и снаружи. В целом, её состояние было жалким и угрюмым. Красивый, роскошный интерьер комнаты пугал её, заставлял вспоминать об ужасных минутах, произошедших совсем недавно, а своё отражение в зеркале вызывало отвращение.
Элизабет была очень сильной девушкой, поэтому слёзы на её лице были редкостью. А тут она рыдала, успокаивалась и вновь рыдала, всхлипывая, давясь слюной. Зрелище было просто ужасным. А для неё ещё и омерзительным. Но если раньше, она была оптимисткой и всегда знала выход из сложных ситуаций, то сейчас она не знала ничего, поэтому ничем не могла себе помочь. И никто не мог. Вот от этого то слёзы не высыхали не её лице и всё капали, капали...
Каждый день, думая о своих родителях, которых только обрела и сразу потеряла, о дедушке, о предательстве, о мерзком, гнусном унижении Эли от боли сворачивалась в клубок, зарывалась в одеяло и рыдала, засыпая в ужасных муках. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, а душа болела, будто бы была насквозь изрезана. Пару раз девушка от бессилия, а возможно из-за отказа от еды падала в обморок, расшибая коленки и локти. Её хрупкое тело было усыпано ужасными синяками. Один раз, ударившись о спинку дивана, девушка расцарапала себе щёку, от этого кровь полилась вперемешку со слезами, обжигая нежную кожу. Но боль от синяков была настолько крошечной после того, что она испытала, что Элизабет её не чувствовала вовсе. После потери близких и ужасного предательства, погубившего её жизнь, она, наверное, вообще мало что могла чувствовать, кроме ужаса и страха. Но обо всём поподробнее.