El Renovador : другие произведения.

Летопись первая. Стажировка (черновой вариант)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Обыкновенный школьник из обыкновенной семьи готовится стать в будущем обыкновенным офисным планктоном. Участие в фантастических событиях, могущественные силы, вмешивающиеся в человеческую историю, помогают ему в конце концов найти своё настоящее призвание.

   Ночами долго курят астрономы,
   Колышет космос звёзды-ковыли.
   Там, в океане, пламя неземное,
   Вскипают бури неземной любви.
   Какой корабль, надеждой окружённый,
   Рванётся разузнать, что там, в огне?
   Какие убиваться будут жёны
   Сгоревших в неразгаданной стране?
  

          Юрий Визбор

  

1. Стальная балка и тормозные рекуператоры

   В семь часов хором прозвенели будильники.
   Сложные агрегаты в стенах и подвалах жилых комплексов один за другим пробуждались к жизни, готовые обеспечить всем необходимым своих хозяев -- жителей трёхмиллионного города. Люди, беспокойно спавшие по ячейкам квартир, со стонами и проклятиями поползли из нагретых за ночь постелей. В кранах зашумела тёплая, пахнущая ржавчиной и медью вода; заплескались в душевых кабинках модницы и спортсмены, привычные к уходу за своим телом. Большинство обитателей города ограничивались тем, что осторожно омывали лицо и чистили зубы, боясь перерасхода воды. Многие с тревогой бросали заспанные взоры на окошки счётчиков: сколько съедено электроэнергии, сколько вылито из крана драгоценной влаги, нет ли излишка по лимиту тепла? Домохозяйки засуетились на кухнях. Из окошек пневмосистем выпадали коробочки лёгких рационированных завтраков, имевших в народе не слишком-то лестное прозвище "кондрат": детям -- побольше сладкого; беременным и кормящим матерям -- сливки в пакетиках; и юношам, и умудрённым опытом мужчинам причиталась, помимо тостика с маргарином и ломтя синтетического бекона, обязательная таблетка, избавлявшая на весь день от наработанного прошлым вечером тяжкого гидролизного похмелья.
   -- Налетай! "Кондрата" хватило!
   Этот бодрящий возглас оставался популярным уже много лет. В первые годы существования города почти все были твёрдо уверены, что умирающий мир не в состоянии будет обеспечить население условно-бесплатной роскошью рационированных завтраков; в прошлом, когда всё было в порядке, треть населения планеты пухла от голода, а четверть задыхалась под слоями нездорового жира, вызванного обильным потреблением самой скверной еды. Мало кто верил, что в условиях катастрофы кто-то может и будет заботиться о таких вещах, как горячая вода, завтраки или чистый воздух на улицах. Но кем-то это всё же было сделано, вопреки всем прогнозам и обещаниям. Жителей мало интересовало, кто и как позаботился об этом. Теперь "кондрат" было принято поругивать за низкую калорийность, а его неведомых изготовителей -- безусловно подозревать в воровстве.
   -- Себе, небось, сливки натуральные выписывают, -- вздыхали домохозяйки, распаковывая по утрам пакетики с кокосовым молоком, в которое для пущей жирности вбивалась эмульсия растительных масел.
   Вздыхала по настоящим сливкам и Гохон Осоровна Нартова, домашняя хозяйка сорока лет от роду. Нартова была гордой женщиной. Для гордости у неё было много поводов и целых три причины. В девичестве она носила фамилию Пяст и защитила кандидатскую диссертацию по педагогике, а в замужестве -- всегда умела достать дефицитные продукты, так что семье Нартовых ни разу доселе не приходилось сидеть впроголодь. Сейчас в дополнение к пачкам "кондрата" на столе перед Гохон Осоровной красовался французский пресс, наполненный натуральным зелёным кофе, а подле коробок с "кондратом" лежали в аккуратных тарелочках кунжутные хлебцы, копчёная мелкая рыбка и фиолетовый синтетический мармелад. Чуткий вкус Гохон Осоровны подсказывал ей, что к этому ансамблю вкуса очень подошли бы натуральные сливки, но сливки были роскошью, и семье Нартовых, подобно большинству горожан, приходилось довольствоваться кокосовым молоком.
   Отец семейства, Артемий Петрович Нартов, встал позже всех. Такова была его маленькая привилегия. Пока отец мылся, фырча под струями воды, как кит, за столом рассаживались дети Нартовых: старший Лёня, надежда семьи, студент факультета менеджмента, бестолковая Лена, желавшая стать звездой какого-нибудь шоу, и младший Костя -- подросток с неопределёнными данными, по единодушному приговору семьи -- будущий юрист. Правда, сам Костя собирался стать врачом, но от этого решения его вроде бы отговорили.
   -- Кого лечить-то будешь? Небось, сейчас врач -- не то, что в прежние времена...
   В самом деле, медицина в городе, да и во всём мире превратилась уже давно в техническую, сервисную службу, наподобие службы энергетиков или доставки того же "кондрата". Профессия врача потеряла ореол значительности и тайны, с которой был связан её общественный престиж и немалая толика дохода. Врачи, подобно инженерам или ремонтникам, стали восприниматься как необходимая часть того ненавязчивого, но востребованного костяка, на котором продолжало держаться общество умирающей планеты. О доходах врачей за последнее время никто ничего особенного не слышал. Это было показательно. Поэтому семья единодушно решила: готовить Костю в юристы. Профильная школа с углублённым изучением политических специальностей, в которой учился Костя, могла весьма поспособствовать успеху этого предприятия. Перед Костей ставилась простая задача: успешное окончание школы -- ключ ко всем другим будущим его успехам.
   Нагнувшись через стол, Гохон Осоровна подала Косте хлеб и мармелад.
   -- Опять сегодня доклад делаешь, отличник?
   Это было завуалированное оскорбление. Два первых в этом учебном году доклада, входивших в программу "самостоятельной исследовательской работы", Костя с треском завалил. Катастрофой ещё не пахло, но нехорошая тенденция уже наметилась. Учительница, которую посетил встревоженный Артемий Петрович Нартов, пожаловалась тому на "шаблонность" и "зашоренность мышления" у его младшего сына. В попытках выяснить уже дома, где же дало трещину воспитание, картина раскрылась с неожиданной стороны: оценки за Костины доклады были снижены именно из-за того, что Костя позволил себе в работах несколько смелых мыслей, сдобренных подростковым апломбом.
   -- Чёрт с ними, -- рекомендовал отец, -- пиши, как требуют. Мысли твои никому там не интересны. Здесь Россия, здесь к мужику требования простые: молчи, служи, работай! Твоё дело -- поступить в юридический колледж, а потом -- окончить университет. А вся эта трепология до добра не доводит.
   -- Считаешь, что наша история вообще не имеет значения? Тогда зачем её изучать?! - удивлялся сын.
   -- Нашей истории, -- назидательно отвечал Артемий Петрович, -- осталось триста лет. При самом хорошем раскладе -- триста пятьдесят! Кто после этого будет читать твои велемудрые исследования? Инопланетяне с Альфы Центавра?
   -- Ну, не всё же так плохо, наверное, -- возражал Костя. -- Может быть, человечество построит звёздные корабли. Успеет освоить соседние солнечные системы. Или найдёт способ, как зажечь обратно Солнце: погасить же смогли как-то, так, наверное, и разжечь можно попробовать...
   -- Вряд ли. Всё это слишком дорого, -- отвечал ему отец. -- Мы и так тратим огромные усилия на то, чтобы поддержать в наших городах хотя бы вот этот вот уровень жизни! Любое строительство, любой масштабный проект -- и весь мир обрушится в труху. Наша экономика просто не выдержит этого. Её предназначение теперь одно: спасать и продлевать как можно больше человеческих жизней!
   -- Спасать и продлевать? А стоит ли, если конец неотвратим?! Не лучше ли сейчас, сразу, покончить со всем -- если, конечно, не пытаться вырваться?
   -- Я знаю многих, кто хотел бы покончить со всем и сразу, -- вздыхал Артемий Петрович. -- Я даже знаю некоторых, кому это удавалось. И я не хотел бы, чтобы ты, мой сын, был похож на них хоть в чём-то. Жизнь даётся человеку для того, чтобы прожить её, а не для того, чтобы её потерять или растратить. Живи, Константин! Живи!
   От таких разговоров юноше делалось по временам тошно. Но протестовать он не пытался: во-первых, он ещё помнил, как глупо выглядел любой протест Лёни или Лены в глазах всех окружающих, когда его брат и сестра были подростками, а во-вторых, Костя отчётливо осознавал конечную правоту отца. Жизнь стоила того, чтобы не отказываться от неё из одного только упрямства. Конечно, во Вселенной наверняка существовали более важные вещи, чем жизнь, но их было мало и они -- пока что, во всяком случае, -- были довольно далеко.
   Сегодня отец, выйдя из ванной комнаты и усевшись за стол, сказал младшему сыну всего одну фразу:
   -- Помни: ты должен обеспечить свою жизнь.
   Отец был прав. Но не возражать ему было нельзя. Костя открыл рот, чтобы ответить заранее припасённой на этот случай тирадой, но в этот миг Гохон Осоровна предостерегающе подняла руку, призывая к тишине. Оба взрослых члена семьи придвинулись к столу, вытянув шеи и застыв с выражением благоговейного внимания на лицах. Младшие тоже замерли, не смея нарушить покой взрослых. Начинался священный ритуал -- в половине восьмого автомат городского радио зачитывал прогноз погоды.
   -- В течение сегодняшних суток в городе и близлежащих районах ясно... в девять часов и в двадцать часов ожидаются пятнадцатиминутные дожди. Температура в светлое время суточного цикла плюс семнадцать градусов, в тёмное время -- плюс двенадцать градусов по шкале Цельсия. Атмосферное давление -- семьсот шестьдесят три миллиметра, ветер южный, три, порывы до шести метров в секунду. Магнитное поле спокойное. Плотность конверсионного поля -- одна целая, девяносто восемь стотысячных эль. Ожидаемый уровень загрязнённости воздуха -- не более сорока процентов от санитарной нормы. Количество воды в водоёмах, имеющих хозяйственное значение, на семнадцать процентов выше номинального уровня. Сейчас в городе -- семь часов двадцать девять минут... прослушайте сигналы точного времени...
   Оба старших Нартова испустили облегчённый вздох.
   -- Жить вроде бы можно. Три метра в секунду -- это не так страшно.
   -- Да, и давление вроде бы приличное...
   -- Так искусственная же среда, -- встрял со своей репликой студент Лёня. -- С чего бы ей меняться?
   -- Вот начнёт меняться -- узнаешь, с чего, -- пообещала его сестра.
   -- Я думаю, -- сказала Гохон Осоровна, -- погоду они тоже как попало проектируют. О людях думать у нас немодно, сами понимаете! Ну вот кто удумал такое -- семнадцать градусов! В рубашке с утра не походишь, куртка нужна, а в куртке -- днём жарко. Ну, хоть магнитное поле спокойное -- головы болеть не будут!
   -- А с чего бы ему быть беспокойному? Солнца-то нет, -- вздохнул Костя. -- Сколько слушаю, всегда говорят -- "магнитное поле Земли спокойное". Раньше-то его от солнечных вспышек перекашивало, а теперь с чего бы?
   -- Так ведь Солнце-то никуда от нас не девалось, -- поправил Артемий Петрович. -- Оно только светить перестало, а так -- и на небе его видно, и греет ещё заметно. Ну, и магнитные бури бывают всё-таки иногда.
   -- А мне вот всегда было интересно, -- добавила Гохон Осоровна, -- что это за конверсионное поле такое? Каждый день по три раза сообщают -- плотность конверсионного поля такая-то. Кому это может быть интересно?
   -- Ну, это такое поле, которое возникло, когда Солнце начало гаснуть, -- объяснил Лёня снисходительно. -- Это как бы первичное состояние материи. Ну, вроде того, как было после Большого Взрыва. Оно конвертируется... да во всё оно конвертируется! Поэтому так и называется: конверсионное поле.
   -- А в деньги оно не конвертируется, случаем? -- сострила Лена.
   -- Тогда понятно, -- сказала мать семейства. -- Это, значит, так за Солнцем следят: если конверсионное поле в пределах нормы, то Солнце в порядке, тихо гаснет. А если его станет больше -- тогда: бабах! И все мы наконец-то окажемся на том свете!
   -- В последние дни, -- зловеще прошептал Лёня, -- плотность конверсионного поля последовательно возрастает.
   -- Да ну тебя! -- отмахнулась Гохон Осоровна.
   Лёня пощёлкал ногтем по панели коммуникатора, выложил его на стол экраном кверху.
   -- График, -- сказал он, -- за последние три недели. Было один и семьдесят одна стотысячная, плюс-минус две. На таком уровне и держалось в последние три года. Потом стало семьдесят пять стотысячных, восемьдесят, а сейчас уже и за девяносто зашкаливает. Так что солнышко наше не в порядке...
   -- Пошли вон из-за стола! -- спохватилась Гохон Осоровна, -- опоздаете всюду к чертям! Костя, тебе сегодня к восьми тридцати?
   -- К девяти.
   -- Всё равно, придёшь в восемь тридцать. Ты, студент, тоже вали -- нечего тут сидеть, -- обратилась она к Лёне. -- Ну, а моя любимая девочка сейчас загрузит работой уборочный комбайн и стиральную машину.
   -- Ну, ма-ма... -- взмолилась Лена. -- Мне же сегодня на отбо-ор!
   -- Тебе каждый день на отбор, да вот пока что никто никуда не отобрал. Хотя пора бы! Отбор в двенадцать, а до тех пор -- изволь убрать кухню и постирать бельё. А я пока пойду, попробую достать чего-нибудь вкусного к ужину.
   -- Пива купи, -- попросил отец.
   Это тоже было ежедневной грустной шуткой.
   -- А что, -- выйдя в прихожую, спросил Костя у Лёни, -- правда, что это конверсионное поле имеет какое-то отношение к Солнцу?
   -- Книжки читай, -- посоветовал ему старший брат.
   Молодые люди попрощались с родителями и, поспешно натянув куртки, выбежали в холл жилого здания -- каждый направлялся к своему лифту, к своей станции, в своё учебное заведение, в свою жизнь.
  
   От платформы на нижнем этаже жилого комплекса отправлялась в путь скоростная городская электричка. Второй вагон электрички был выкрашен в жёлтый цвет; пропускали туда только пассажиров со школьными биометрическим пропусками -- учителей и учеников. Костя задержался на полминуты у входа на платформу -- поглазел на пустопорожний рекламный ролик. Результат не заставил себя ждать: электричка унеслась из-под самого носа, и над опустевшим перроном станции зажглось табло ожидания, сообщавшее о прибытии следующего поезда через четыре с половиной минуты.
   От нечего делать Костя прошёлся по перрону из конца в конец. Перрон был типовой, выкрашенный белой и фисташковой красками, с незамерзающим серебристым полом и яркими лампами в высоте. Через равные промежутки на перрон выходили двери для автоматов и обслуживающего персонала -- стерильные серебристые прямоугольники, украшенные сверкающей красной эмблемой с изображением стилизованного молота; эти эмблемы назывались отчего-то мудрёным словом "ипсомена" и означали, вообще, всякого рода технические или производственные подразделения. Костя не мог припомнить, когда он в последний раз видел такую дверь открытой или хотя бы незапертой. Между тем, за ними наверняка происходила какая-то своя жизнь. Порой за дверями слышались неведомые живые звуки, что-то шипело или перекатывалось, а иногда -- падало, производя тяжкие, почти неслышимые сотрясения. Двери с эмблемой технической службы казались воротами в иной мир, от них веяло таинственностью, и некоторые дети уверены были почему-то, что за дверями этими живут в сумерках внешнего мира неведомые, страшные чудовища. Маленький Костя как-то раз спросил у отца, что же там такое, за этими дверями, и получил лаконичный ответ.
   -- Воруют там.
   -- Что воруют? -- не понял Костя.
   -- А всё, до чего дотянутся, -- нехотя, равнодушно ответил Артемий Петрович. -- Жизнь нашу они воруют, понимаешь!
   От этих слов мальчику стало не по себе.
   -- А зачем она им, наша жизнь? Что они с ней делают?!
   -- А у них своей жизни нет, -- ещё более загадочно ответил отец. -- Собственной.
   Костя тогда очень напугался, но потом подрос и успокоился. Он узнал, что рабочие технических служб работают сверхурочно и постоянно, что они почти никогда не уходят с работы, даже ночуют за этими дверями; в отличие от нормальных людей, всё это они делают почти бесплатно, исключительно за пайковую еду. Конечно же, выдерживать такую жизнь по доброй воле никто бы не смог, поэтому в рабочие попадали, как на каторгу: попадал разный сброд, которому, конечно же, было бы не место ни в каких более цивилизованных местах, и неудачники, неспособные найти себе более достойное место. Существенным плюсом существования в этих машинных катакомбах было то, что они обеспечивали девяносто процентов жизни города. По объяснениям Артемия Петровича, там всегда было что украсть, чтобы этого никто не заметил. Торгуя или меняясь этими крадеными вещами, обитатели трущоб технического уровня обеспечивали собственное скудное существование. Косте следовало бояться как их самих, так и их печальной участи, которая неизбежно ждала бы его самого, не сумей он исполнить мечту родителей и поступить на юридический факультет. Светящаяся красная "ипсомена" на дверях читалась для Кости как дантовское "Входящие, оставьте упованья!": там, за дверью, было не место для него.
   Людей на станции с каждой секундой становилось всё больше. Обитатели огромного жилого комплекса спускались на скоростных лифтах на девять пересекающихся перронов. В высоте над Костиной головой, на два яруса выше его платформы, с шипением и треском остановилась электричка, направлявшаяся в коммерческую зону. Плавные обводы электрички осветились мягким золотистым сиянием, пролившимся сквозь арочные окна станции -- там, снаружи, начинался световой цикл. Костя поднял глаза, чтобы посмотреть, как уходит освещённый утренним сиянием поезд -- и обомлел.
   Под днищем электрички, у самого края монорельсового полотна, висел человек в рабочем комбинезоне, раскинувший руки и ноги, как морская звезда. Одной рукой он уверенно орудовал, управляясь с каким-то крупным и, судя по всему, сложным инструментом. В такт его движениям огромная продольная балка под днищем вагона качалась, словно на ниточке; было ясно, что она держится на одной лишь точке крепления, опасно свисая над головами пассажиров нижних ярусов. Второй, параллельной балки под вагоном не было. Из зияющего прорана на её месте свешивались кишки электрической арматуры. Костя подумал было, что акробатические трюки висящего мужчины -- всего лишь отчаянная попытка закрепить падающую конструкцию, но в этот миг тот подвинулся в сторону, и стало ясно, что балка сейчас упадёт вниз, на людей.
   -- Берегись! -- не своим голосом заорал Костя, показывая вверх.
   С полдесятка пассажиров последовали его предупреждению: глянув мельком вверх, отскочили в стороны, под защиту консолей и пилонов, поддерживающих конструкцию платформ. Ещё десятка три либо не придали значения, либо просто подвинулись ближе к краю собственной платформы, уже озарённому светом приближающегося поезда. Несколько человек достали коммуникаторы и принялись снимать, как балка, раскачиваясь прямо над их головами, медленно отделяется от вагона. Электричка наверху тронулась, вздрогнув и вытянувшись в струнку. Это движение, сопровождавшееся сильным сотрясением, помогло балке, висевшей дотоле на каком-то неведомом креплении, освободиться окончательно и начать свободное падение с пятнадцатиметровой высоты в толпу -- вниз, вниз, вниз...
  
   Удар был страшен. Серебристый пластик платформы был пробит концом балки, вспорот и разорван на плитки, взлетевшие над станцией крупной блестящей чешуёй. С разворота конец балки вывернул из-под пола искрящие тугие трубки нагревательных элементов. Люди полетели кубарем кто куда -- им повезло. Но это было только начало катастрофы. Верхний конец падающей балки описал дугу и врезался в носовой обтекатель электрички, подошедшей к Костиному перрону. В своём движении балка смяла и смела на рельсы перед поездом не меньше десятка людей. Ещё столько же остались на платформе -- балка прошлась по ним, точно гигантская дубина, и на взломанный пол хлынули брызги артериальной крови. Стон и крики раненых смешались с воплями ужаса. У эскалаторов и лифтов возникла давка: люди спешили покинуть как можно скорее участок своего мирка, неожиданно ставший смертельно опасным.
   Костя, слегка остолбеневший от страха, обнаружил себя сидящим на корточках в маленьком алькове под опорной колонной лифта; спина его упиралась в дверь с "ипсоменой" и строгим предупреждением: "Не входить -- опасно!". Он вскочил на ноги, быстро ощупал себя -- цел. Быстро выбрал на коммуникаторе стандартное сообщение "Со мной всё в порядке", отправил всем членам семьи -- такой порядок заведён был у Нартовых на всякий подобный случай. Опершись спиной о дверь со страшной надписью, он спрятал коммуникатор в карман куртки и попробовал оценить, что правильнее делать дальше -- лезть в паническую давку у лифтов или оставаться на платформе. То и другое выглядело опасным. Крики и мольбы о помощи, доносившиеся со стороны раненых, ещё больше убавляли Костину решительность. Однако, поколебавшись не более секунды, Костя решил сделать то, что диктовало ему чувство собственного достоинства. Бросив на пол алькова сумку с учебными принадлежностями, он принялся раздеваться.
   Стоило ему снять куртку, как позади него послышался металлический щелчок. Дверь с жутковатой надписью плавно отворилась.
   Из полутьмы, оттолкнув Костю, на платформу быстро вышел коренастый человек среднего роста. На нём были чёрные туфли и синяя пиджачная пара в тонкую вертикальную полоску, со светящейся "ипсоменой" на лацкане пиджака. Это был довольно дорогой костюм. Глядя на него, Костя сразу решил, что имеет дело с большим начальником.
   -- Здравствуйте, -- вежливо сказал он, продолжая раздеваться.
   -- Ты цел? -- спросил вместо ответа человек в костюме.
   -- Совершенно! -- сказал Костя.
   -- А зачем раздеваешься, если ты не ранен?
   -- Хочу порвать рубашку на бинты. Кого-нибудь придётся перевязывать.
   -- Здорово, -- с уважением сказал человек в костюме. -- На-ка, возьми лучше бинты. Ты умеешь перевязывать?
   -- Нет, -- признался Костя. -- Только в атласе видел, как это делается. Я вообще-то хотел стать врачом... Думаю, главное сейчас -- остановить кровь!
   -- Так иди и останавливай! -- заорал вдруг человек в костюме. -- Какого дьявола ты тут треплешься?! Займись теми, кто сверху, на платформе!
   Костя схватил протянутую ему пачку бинтов в упаковках, схваченную поверх аптекарской резинкой. Не чуя ног, он устремился к тому месту, где упала балка. Желудок его подготовился подсознательно к страшному испытанию, но, как ни странно, на перроне всё было в относительном порядке. Никто из пассажиров, оставшихся наверху, не погиб и даже не получил серьёзных увечий. С грехом пополам Костя сумел забинтовать несколько разрезов и глубоких царапин, обильно сочившихся кровью. Вида крови он не боялся совершенно -- вспомнил только с мимолётной гадливостью, что надо будет забежать потом в школьный здравпункт и написать объяснительную о "контакте с чужими биологическими жидкостями", необходимую для экстренной прививки от кровоконтактных заболеваний.
   Находившихся в шоке пострадавших -- таких было трое, -- он с усилием оттащил в сторону от тлеющего участка пола, в такой же альков, в каком сидел сам несколькими минутами раньше.
   Тогда, перебарывая страх, он подошёл к краю платформы и заглянул вниз, под упавшую балку.
   Человек в синем костюме суетился там, внизу, поднимая на ноги одного за другим пассажиров, скинутых мимолётным движением балки под поезд.
   -- Вылезайте, вылезайте! -- командовал он. -- Переживать и делиться эмоциями будете попозже! Мужчины, что вы стоите? Помогите женщинам залезть на перрон! Нет, нет, можете опереться на эту штуку -- я отключил ток в магистрали. Сегодня единственный раз в вашей жизни, когда вы можете это проделать... Ну что, перевязал? -- заметив Костин внимательный взгляд, обратился он к тому.
   -- Всех перевязал. Убитых и серьёзно пострадавших нет.
   -- Есть серьёзно пострадавшие, -- вздохнул человек в костюме, подсаживая на платформу толстую женщину. -- Послушай, это ведь ты кричал "берегись"?
   -- Да, я.
   -- Интересно. -- "Большой начальник", отряхивая руки, вылез на перрон. -- Послушай-ка, ты не мог бы задержаться на полчасика? Есть кое-какой разговор.
   Косте стало страшно.
   -- Нет, извините. У меня в школе сегодня доклад по истории, а мне ехать сорок минут.
   -- Героям -- почёт и уважение: доедешь за двадцать на специальной автомотриссе, -- посулил человек в костюме. -- Сейчас движение по веткам на этом направлении всё равно перекрыто, маршрутное управление тебе выпишет квитанцию об опоздании в связи с форс-мажором.
   -- А мой доклад?
   -- История ведь у тебя не первым уроком. Успеешь.
   -- Откуда вы знаете, что она не первым уроком?
   -- По твоему возрасту. Первым уроком в ваших классах всегда идёт стратегия индивидуального маркетинга, или половая психология, или ещё что-нибудь такое же важное -- чтобы все успели проснуться перед настоящей учёбой. Иди пока, надень куртку и постой, подожди меня. Сейчас приедет моя автомотрисса -- смело заходи в неё и жди там. Тогда и поговорим как следует.
  
   Вернувшись за своими вещами и курткой (ничего, к счастью, не украли), Костя с интересом наблюдал из полураскрытых дверей служебного выхода за действиями "большого начальника". Человек в синем костюме открыл каким-то специальным ключом двери первого вагона электрички и выпустил пассажиров. Дождавшись, когда лифты и эскалаторы начнут разносить пленников первого вагона по верхним этажам жилого комплекса, он таким же способом освободил пассажиров из второго вагона. Во втором и третьем подняли скандал:
   -- Чего тормозишь, пролетарий?! Выпустил бы всех сразу!
   -- И не подумаю, -- отвечал человек в костюме. -- Вы же стадо! Задавите ещё кого-нибудь нечаянно, а то и специально под шумок спихнёте. Будете выходить в порядке строгой очерёдности!
   -- Ты мне поговори ещё! Не знаешь, с кем разговариваешь?!
   -- Вы правы: имя ваше мне неведомо, а это -- показатель вашей значимости. Посему смею предположить, что разговариваю с чванливым ничтожеством. Соблаговолите заткнуться и проследовать к эскалатору...
   Из толпы пассажиров третьего вагона вырвался крупный мужчина, занёс гигантскую волосатую руку над человеком в костюме -- не удержался, растянулся на полу.
   -- Дзюдо, -- сообщил "большой начальник". -- Есть ещё желающие попробовать?
   Желающих попробовать дзюдо больше не было. Зато нашлось множество людей, грозивших субъекту в синем костюме самыми разнообразными неприятностями. Неприятности варьировались по калибру от небольших "пожалуюсь начальнику управления дорог, он мой кореш" до зловещего и странного "я Петюнчика знаю, самоеда, он с тобой, падла, живо по-свойски разберётся -- пожалеешь ещё, что семью заводил...".
   Тем временем к пострадавшей электричке подбежал спереди по рельсам маленький, звонкий вагончик, похожий чем-то на сильно укороченный городской автобус. Костя догадался, что это и есть автомотрисса, собирался было направиться к ней, но тут позвонила мама. Несколько долгих и лишних минут Костя объяснял растревоженной Гохон Осоровне, что у него всё в порядке, он жив и здоров, а маршрутное управление выпишет ему карточку, что он опоздал в школу не по своей вине. Про автомотриссу и человека с "ипсоменой" на лацкане Костя решил пока что старательно умолчать. Конечно же, он слышал много неприятных историй про разных сомнительных субъектов, похищавших подростков при самых неожиданных обстоятельствах, но здесь его успокаивала мысль, что субъект со столь чёрными намерениями мог бы просто утащить его в глубину служебного прохода, воспользовавшись всеобщей паникой, а не помогать вместо этого битый час пострадавшим на платформе.
   На всякий случай Костя всё же перепрограммировал коммуникатор на быстрый вызов и задал автоматическую подачу тревожного сигнала через сорок пять минут. Судя по рассказам родителей, мир был жестоким местом, и пренебрегать осторожностью не следовало ни при каких обстоятельствах.
   Когда пассажиры со скандалом и криками очистили аварийный перрон, на платформе тотчас заработали ремонтные агрегаты. Маленькие самоходные системы, похожие на механических морских свинок, тушили и меняли тлеющую проводку, устанавливали новые плитки на место покоробившихся старых. Из больших дверей с "ипсоменой" выполз автоматический погрузчик, потянул манипулятором упавшую балку, закрепил с лязгом на своей продолговатой аппарели. Человек в синем костюме тотчас упруго вскочил на балку, осмотрел, ощупал, озадаченно покачал головой. Потом он слез и удивлённо осмотрелся.
   -- Эй, -- позвал он. -- Ты далеко?
   Костя вышел из своего убежища.
   -- Я здесь!
   -- Дверь закрой и садись. Сказано же тебе было -- сразу лезь в мотриссу! Мало ли что тут ещё могло случиться! А я потом отвечай, да?
   Костя поторопился сесть в уютный, пахнущий искусственной кожей вагончик.
   -- Извините, -- сказал он, -- мне звонила мама. Больше не было пострадавших?
   -- Никого, кроме неё. -- Человек в синем костюме указал на смятую падением балки кабину электрички. -- Бедняжка не могла никак выбрать -- подставиться под удар и спасти тех, кто стоял на платформе, или же резко затормозить и спасти людей на путях. Поразмыслив, она пришла к правильному выводу, что на платформе балка убьёт больше народу... в итоге пострадала сама, да и вообще -- мы видим разнообразные последствия.
   При этих словах он что-то нажал на широком пульте управления -- таких пультов было два, в голове и хвосте автомотриссы, совершенно одинаковых на вид. Где-то под полом раздался густой металлический звук, за ним последовал звонкий щелчок и свист выходящего воздуха.
   -- Девочка оглушена, -- сказал человек в синем костюме, -- и к тому же совершенно потеряла ход. Должно быть, повыбивало гироскопы в головной кабине. Ладно, придётся задержаться ещё на пару лишних минут. Отвезём её в депо, пусть там с ней разбирается Афина. Я, честно говоря, совершенно выдохся на этих пассажирах: сперва семь трупов и ещё пятеро идиотов в почти безнадёжном состоянии, а потом ещё этот скандал. Ну, а потом я сразу же отвезу тебя в школу.
   Автомотрисса вдруг дёрнулась и потянула вдоль перрона; за ней, напрягшись струной, вдруг двинулась пострадавшая электричка. Над станцией разнёсся душераздирающий скрежет и стон покорёженного, испорченного металла. По приборной доске заметались разноцветные огоньки.
   -- Больно, девочка, -- вздохнул человек в синем костюме, -- я понимаю, что больно. Ну, ничего, потерпи. До депо -- три перегона!
   -- Это вы электричку "девочкой" называете? -- на всякий случай спросил Костя, вновь начавший сомневаться в здравом рассудке человека в синем. В последнюю минуту тот говорил о каких-то непонятных вещах.
   -- Да, конечно, -- ответил его собеседник. -- Тебя как зовут?
   -- Костя.
   -- Хорошо. Меня зовут Анастас. Я врач. Будем знакомы!
   Человек в синем костюме протянул Косте руку. Костя осторожно пожал крепкую, гладкую ладонь, казавшуюся очень горячей.
   -- Будем знакомы, -- сказал он. -- А теперь я всё-таки пойду, наверное. Дома за меня будут бояться!
   -- Ну, как хочешь, -- ответил ему Анастас и открыл дверь автомотриссы. -- Выходи, скорость ещё маленькая. Или притормозить?
   Костя с удивлением посмотрел на него:
   -- Как вам удобнее. А впрочем... может быть, довезёте меня до какой-нибудь работающей ветки?
   "Большой начальник" закрыл дверцу.
   -- Размещайся, -- он показал Косте на удобный широкий диванчик, тянувшийся прямоугольником вокруг большого короба, занимавшего центр автомотриссы. -- Надеюсь, ты не боишься, что я похищу тебя и продам на чёрном рынке твои внутренние органы?
   -- Боюсь немного, -- признался Костя.
   -- В общем-то, наверное, правильно делаешь, что боишься. С людьми это запросто: самый симпатичный и умный компаньон может неожиданно оказаться предателем. И это уж не говоря о друзьях. Но бывает и по-другому! -- заключил он вдруг свою тираду, так похожую поначалу на воспитательные энциклики Костиного отца.
   -- А куда мы едем? -- спросил Костя, которому становилось всё больше не по себе от этого разговора.
   -- Я же сказал -- в депо. Станция "Каменская", за ней -- депо, поворотный круг и диспетчерский участок. Бедняжка Сара сильно покалечилась...
   -- Со всем уважением, доктор, -- сказал вдруг в динамике переговорного устройства приятный женский голос, -- я не Сара, а Реми. Сара сегодня с утра бегает на кольцевом маршруте правобережья.
   -- Извини, Реми, -- откликнулся человек в синем костюме. -- Я помню, что у тебя диваны с обивкой из серого шинила, а у Сары -- внутренняя обивка "антивандал", искусственная кожа коричневого цвета. Но я привык, что здесь по утрам работает она, а внутрь не заглянул. Так что, прости, пожалуйста, мою ошибку.
   -- Тебе можно, Анастас. Но ты дезинформируешь молодого человека.
   Мужчина в пиджачной паре хихикнул.
   -- Ты сама его дезориентируешь. Он же почти ничего не понимает! Снизь лучше давление в амортизаторах по левому борту: сейчас будет довольно паршивый поворот, и я не уверен, что у меня хватит тяги затащить всю твою массу...
   -- Может, мне форму сменить? -- спросили в динамике.
   -- Ага, -- с неожиданно резкой иронией ответил человек в синем костюме. -- Хочешь зафиксировать навечно косметический эффект от встречи с балкой?
   -- Починят...
   -- Тебя чинить -- себе дороже! Рафаэль уже пробовал, скажи ему спасибо, что не плюнул на полдороге на это дело. Терпи до депо, хавера, там пожалуешься Афине на свои проблемы. А пока -- готовься входить в поворот!
   Костя сидел на диванчике с крайне озадаченным видом.
   -- Слышал? -- Анастас повернулся к нему. -- Лечиться они не хотят!
   -- А где было семь трупов? -- невпопад спросил Костя. -- Ну, и пятеро идиотов?
   -- Да там же, на станции... -- Человек в синем ткнул рукой назад, в том направлении, откуда только что отъехала автомотрисса.
   -- Странно. Я ни одного не заметил!
   -- Логично: я же их вылечил! Это вообще-то моя работа: лечить больных, воскрешать мёртвых, э-э-э... ещё давать надежду страждущим, и всё такое. Ты уверен, что тоже хочешь стать врачом? Тогда мы коллеги.
   -- Вообще-то родители хотят, чтобы я стал юристом, -- ответил Костя по-прежнему невпопад.
   -- Гм! Странный выбор. Хотя... Вот давно хотел спросить у какого-нибудь юриста: какой подход к понятию права вернее -- номинативный или естественный?
   Костя замялся.
   -- Ну вот, -- расстроенно сказал "большой начальник", повернувшись к динамику переговорного устройства, -- и все они так же. А ведь элементарный, казалось бы, вопрос.
   -- Постойте-ка! -- воскликнул Костя, наморщив лоб. -- Вопрос этот вовсе не элементарный! Это старая тема для споров. Я помню, я читал...
   -- Отлично. А сам ты как думаешь?
   -- Ещё никак специально не думаю... Мне кажется, неправы и те, и другие. Право -- это вроде искусства. У природы искусства нет, но люди сперва научились видеть в природе красоту, потом создали искусство. Так же и с правом: его не было, но люди, наблюдая за природой, смогли осознать его необходимость и создать его.
   -- Какая глубокая мысль! -- восхитился Анастас. -- Ты у кого это вычитал?
   -- Сам придумал только что, -- сознался Костя.
   -- Ну! Не врёшь?!
   -- Честное слово.
   -- Да, жаль, -- сказал человек в синем костюме. -- Вселенная, возможно, теряет великого врача. Хотя... просто для интересу: сколько групп крови бывает у человека?
   -- Четыре основных, имеющих клиническое значение: "ноль", "а", "бэ" и "а-бэ". Ещё бывает система "эм-эн", но она не так важна. Ну, и резус-фактор.
   -- Кажется, в пределах школьной программы, -- сокрушённо сказал Анастас. -- А что такое холинэстераза?
   -- Фермент, сопряжённый с ацетилхолином, -- ответил Костя, которого немного позабавил этот тест на эрудицию. -- Ацетилхолин отвечает за передачу сократительных импульсов от нерва к мышце, а холинэстераза освобождает ацетилхолин. Если заблокировать чем-нибудь холинэстеразу, мышца сократится и не расслабится вновь, наступит окоченение. Есть нервно-паралитические яды, которые так и действуют: эзерин и зарин.
   -- Зарин, зарин, героический ядовитый газ, -- странным голосом сказал Анастас странную фразу. -- Неплохо. Очень неплохо. Ну ладно, я хотел поговорить с тобой не об этом. Как случилось то, что ты заметил падающую балку, а другие -- не заметили?
   -- Я тупо пялился вверх, -- сознался Костя, -- когда подошла та электричка. Я увидел висящего под ней мужика, а ещё увидел, что эта вот балка уже качается. Но я думал, что он её прикрутит на место.
   -- Постой, постой, -- насторожился человек в синем костюме. -- Какого такого мужика?
   -- Ну, там висел мужик в рабочем комбинезоне, и он крутил эту штуку...
   Анастас нахмурился. Достал откуда-то потрёпанного вида ноутбук, раскрыл, пощёлкал клавишами.
   -- Вот показания видеокамер наблюдения, зафиксировавших развитие катастрофы, -- сказал он.
   На экране отчётливо видно было днище подъехавшей электрички, свисавшее широкими краями над аркой монорельсового полотна. Балка под днищем вагона шевелилась и опасно раскачивалась. Костя увидел себя с задранной кверху головой. Потом в том же направлении посмотрел ещё один стоявший снизу пассажир, потом ещё... Балка раскачивалась и дёргалась совершенно самостоятельно. Потом поезд тронулся, раздался крик "Берегись!", и балка обвалилась величественно и медленно -- так в ледоход обваливается вставшая на попа льдина, снесённая напором стылой воды на прибрежный торос.
   -- Стойте! -- воскликнул Костя. -- Там был мужчина в рабочем костюме! Вот здесь! -- Он ткнул пальцем в экран. -- И я не вру, -- прибавил он на всякий случай.
   -- Анастас! -- сказал женский голос в динамиках. -- Ты ведь посмотрел, отчего отвалилась балка?
   -- Её просто открутили, -- ответил человек в синем.
   -- Вот так вот!
   В динамике чуть слышно вздохнули.
   -- Честное слово, -- торопливо добавил Костя, как будто для него сейчас было по-настоящему важным, поверят ему или нет. -- Там был мужик в комбинезоне!
   -- Был, был, -- согласился Анастас. -- Я же не возражаю.
   Автомотрисса вдруг быстро замедлила ход и, тихо повернув на какой-то малозаметной стрелке, пошла в обратном направлении.
   -- А вот и депо, -- сказал человек в синем, обращаясь к Косте. -- Ты что, думаешь, я тебе не поверил? Это для меня -- роскошь непозволительная, я поверю всему, что ты скажешь. Это ты можешь мне не верить, когда я говорю про семь трупов и так далее. А я тебе не верить не могу. Просто права не имею, понимаешь? Так что, -- прибавил он после секундного раздумья, -- если вздумаешь меня обмануть, это легче лёгкого. Но потом, узнав правду, я обязательно обижусь... А пока что -- раз ты сказал, значит, всё так и есть.
   Костя вздохнул.
   -- Я просто ничего не понимаю, -- признался он. -- Чего вы от меня хотите?
   -- О, -- сказали в динамике. -- Вот тот вопрос, которого всегда приходится ждать от современного представителя вида "человек разумный".
   -- Помолчи, хавера, -- сказал на это Анастас.
   Осторожно, точно носилки со всамделишным раненым, маленькая автомотрисса втолкнула помятую электричку в огромный полуподземный зал, пересечённый множеством концентрических и радиальных линий монорельсового полотна. Где-то в дальнем конце зала сверкали разряды дуговой сварки. Большой механизм, сползавший с потолка, целился стальными клешнями в поезд с расцепленными вагонами, стоявший на рельсовом мостике.
   -- А вот и вторая пострадавшая, -- весело произнёс "большой начальник".
   -- Та, у которой отвалились обе балки?
   -- Ага. Кстати, интересно было бы проверить -- куда девалась ещё одна балка... Ладно, я сейчас отцеплю автомотриссу и заскочу на сервисную площадку -- надо сказать Афине пару слов. А ты, если хочешь, посиди здесь, а если интересно -- вылезай, разомни ноги!
   Пшикнув тормозами, автомотрисса остановилась. Анастас открыл двери, вышел на узкую -- смотреть страшно! -- неогороженную площадку над страшной глубиной технического зала и сделал Косте приглашающий жест.
   -- Сумку можно оставить? -- спросил Костя.
   -- Конечно! Через пять минут мы уже поедем обратно.
  
   Они прошли по площадке -- Анастас впереди, Костя на шаг сзади, -- и, встав на маленький квадрат открытого лифта, с головокружительной скоростью понеслись вниз. Мимо промелькнули рельсы, эстакады, настилы, пучки проводов; Косте всё казалось пугающим и мрачным, но в то же время очень чистым, ухоженным, как мамин зимний садик на окне. Двадцать секунд падения в бездну -- и лифт, плавно затормозив, остановился на краю широкой бетонной полосы, формой напоминавшей клин или нос корабля.
   По краю полосы к лифту скорым шагом подошла молодая женщина в комбинезоне техника и жёлтой каске с "ипсоменой". У женщины было умное живое лицо, золотистые волосы и пронзительно-голубые глаза, взгляд которых обежал Костю с самым пристальным вниманием.
   -- Знакомься, товарищ Афина, -- сказал Анастас. -- Это Костя.
   -- Свидетель происшествия? -- спросила женщина, не переставая оглядывать Костю самым бесцеремонным образом, отчего молодой человек почувствовал себя вконец неуютно.
   -- Свидетель обвинения, так точнее. Кроме того, несмотря на моё присутствие на станции, он недвусмысленно рвался оказывать пострадавшим медицинскую помощь.
   Женщина слегка присвистнула.
   -- И как?
   -- Представь себе: оказал! Буквально последнюю рубашку снять с себя пытался. Но ещё важнее то, что он видел то, чего не удалось заметить камерам наблюдения: он видел человека, отвинчивавшего прямо на станции эту проклятую балку...
   -- Постойте, постойте! -- возразил Костя. -- Я вовсе не уверен, что он её именно отвинчивал! Что-то делал с ней, это да, но я же не видел, что именно!
   Молодая женщина посмотрела Косте прямо в глаза.
   -- Обалдеть можно! -- сказала она, подавая ему руку. -- Меня зовут Афина.
   Костя пожал протянутую женскую ладонь.
   -- Пойдёмте в диспетчерский зал, -- предложила Афина. -- Там интереснее. Например, там уже обе балки. Стасик, а где Реми?
   -- Ждёт ремонта на двадцать шестой аппарели. Поправь её, если сможешь. Или дай мне немного энергии.
   -- Сегодня конверсионное поле обещали девяносто семь, -- вроде бы невпопад сказала Афина.
   -- Девяносто восемь, -- поправил Костя. -- Девяносто восемь стотысячных.
   -- Ух ты! -- удивилась Афина. -- А ты зачем это запоминаешь?
   -- Родители слушают прогноз погоды, а там всегда говорят про конверсионное поле. Сегодня в полвосьмого передавали -- девяносто восемь стотысячных.
   -- Хорошо, -- кивнула женщина. -- Костя, а как зовут твоего отца?
   Костя хорошенько подумал, имеет ли смысл отвечать на этот вопрос. В конце концов, всё это могло оказаться хорошо продуманной сценой похищения. С другой стороны, похитители могли получить нужные сведения о нём, просто просмотрев оставленную им сумку с учебными принадлежностями.
   -- Артемий Петрович, -- с приличествующей случаю важностью сказал он.
   -- Как Волынского, -- оценила Афина.
   -- А кто такой Волынский? -- с интересом спросил Анастас.
   -- Враг Бирона. Надеюсь, ты не хочешь спросить при молодом человеке, кто такой Бирон? Если нет, -- она отперла большим ключом серебристую дверь, украшенную "ипсоменой", -- предлагаю размещаться и приступить к делу. А потом меня ждёт Реми, а вас -- ваши повседневные дела. Садись, Константин Артемьевич, -- Афина показала на ряд глубоких удобных кресел в глубине открывшегося помещения, перед стенкой, заполненной пультами и экранами. -- А ты, Стасик, иди пока что вон туда, подзаряжайся.
   -- Я бы в очередной раз попросил не называть меня Стасиком, -- ворчливо произнёс человек в синем костюме. -- Тем более на людях. Меня самого уже сегодня оборвала довольно грубо Реми, которую я имел неосторожность перепутать с её подружкой Сарой. Тебя-то никто не назовёт неподобающим образом, и ты пользуешься этим, а потом ещё издеваешься. Сама ведь знаешь: nomen est omen!
   -- Извини, Анастас, -- серьёзно сказала Афина. -- Я не издеваюсь. Сказывается разница в возрасте, только и всего. Нереализованный сестринский инстинкт, если угодно. Константин Артемьевич, а у тебя есть сестра?
   -- Есть, -- сказал Костя.
   -- Старшая или младшая?
   -- Старшая... -- угрюмо сознался молодой человек.
   -- Скажи честно: бывало, что старшая сестра лупила тебя почём зря?
   -- Всякое случалось...
   Афина рассмеялась:
   -- Видишь, Анастас, у нас с тобой всё как у людей! Ну ладно, не сердись. Я тебя люблю, честное слово! Давайте всё же вернёмся к делу. Константин Артемьевич, расскажи ещё раз в подробностях, как и что ты видел?
   Костя вновь рассказал историю про человека под электричкой и про упавшую балку.
   -- Угу, -- кивнула Афина. -- Это то, что ты видел. А теперь я хочу понять, как тебе это удалось!
   -- В каком смысле -- "как"? Глазами...
   -- Непорядок, -- женщина покачала головой, явно не удовлетворившись объяснением. -- Глаз -- очень несовершенная штука, если судить с оптической точки зрения. Изображению, которое создаёт глаз, нужен хороший видеоредактор, зашитый в человеческий мозг. А теперь -- внимание, вопрос: почему твои, именно твои глаза видели человека, а оптика следящих камер -- не видела?
   -- Хотите сказать, что всё это происходило только в моём мозгу?
   -- Не хотим. Лично я хочу сказать, что всё это сложилось в картинку только в твоём мозгу, а это совсем другое дело. Для меня это повседневное явление, а вот для тебя -- нет. Обыкновенный человек видит, а точнее, воспринимает мозгом только привычные ему вещи. Значит, либо ты необыкновенный человек, Константин Артемьевич, либо для тебя вполне привычно видеть мужиков, откручивающих продольные балки от вагонов электричек. И тот, и другой вариант весьма интересны, хотя бы с точки зрения открывающихся возможностей.
   -- Может, потому, что я в этот момент как раз думал о том, зачем люди всё ломают? -- предположил Костя.
   Афина тотчас заинтересовалась:
   -- Что ломают?
   -- Да нет, -- молодой человек смутился, -- это долго объяснять. У меня сегодня доклад по истории, об истоках французской революции. Нам так объясняли: раньше говорили, что источник революции -- бедствия и недовольство народа, но это всё зашоренность мышления. Человек с открытым, свободным мышлением зрит прямо в корень. Он знает, что любая революция основана на склонности простого человека разрушать всё, что построено до него, так как способностью созидать отличаются единицы из миллионов, а разрушение нравится всем, потому что позволяет на опыте пережить собственную смерть, убивая мир вокруг себя...
   -- Ни фига себе логика! -- искренне восхитилась Афина.
   -- Ну вот, -- сказал Костя. -- Нам так объяснили, что революционеры всё ломают в считанные дни, а потом уходят десятки лет, чтобы восстановить старый строй, то, что было раньше. И всё равно, восстановить это полностью не получается, накапливаются искажения, которые в итоге и привели к смерти нашего мира. Вот я и задумался: ведь это верно и с другой стороны -- революция создаёт что-то новое, и те, кто восстанавливает старый мир, тоже разрушают, и немало. Получалось так, что люди всё время стремятся к разрушению, а революция там или реакция -- это уже как раз неважно. Как раз, думая об этом, я и увидел всю эту картину с электричкой...
   -- Вот сволочи! -- сказал "большой начальник". Во время этого разговора он стоял на маленьком полупрозрачном пьедестале в углу комнаты с экранами и креслами, держась за два вертикальных медных поручня.
   -- Сволочи, -- кивнула Афина, -- я вполне согласна. Значит, Константин Артемьевич видел человеческую фигуру, занимавшуюся разрушительной деятельностью, именно потому, что думал в это время о парадоксах человеческой разрушительной деятельности. Интересная схема! Всё начинает понемногу становиться на свои места...
   -- Калабит? -- Анастас, отпустив поручень, чуть подался со своего пьедестала. В комнате неожиданно и резко запахло озоном.
   -- Возможно. Хотя, помимо Третьего Легиона, есть немало других вариантов. Помнишь старый американский мультфильм про "кремлёвских гремлинов"? В любом случае, открутивший эту балку подонок -- ненормальное, неестественное существо. А это уже кое-что значит!
   -- Сперва зарин, потом балка, -- согласился человек в синем костюме. -- Планомерные атаки на транспорт. И именно сейчас, именно тогда, когда мы здесь!
   -- Мы здесь из-за инцидента с зарином, -- сказала Афина, -- так что это даже не совпадение. Что до балки, мне кажется, это не атака. Если бы он хотел атаковать, он мог бы развинтить и разрушить рельсовый путь. Да ещё в час пик, да ещё на гораздо более многолюдной станции. Нет, тут решительно надо разбираться, что к чему!
   -- Зариновая атака тоже не показалась тебе слишком успешной, -- напомнил ей Анастас.
   -- И до сих пор не кажется. Думаю, что в обоих случаях нападавшие преследовали мелкие тактические цели. Ёмкость с зарином, как мне кажется, больше всего подходила, чтобы убрать нежелательных свидетелей, и это бы удалось нападавшим, если бы не Сара с её знаменитой наблюдательностью. Здесь же неизвестный, отвинчивавший балки, просто слишком торопился. Ему было наплевать, куда упадёт обломок конструкции второго вагона.
   -- Любопытно, -- добавил Анастас, сходя со своего пьедестала, -- что в обоих случаях это был второй вагон. И в Иркутске то же самое. Ты не знаешь, Рафаэль сейчас в Иркутске?
   -- Вчера был там.
   -- Это не показатель. А может быть, ты знаешь сама, чем второй вагон монорельсовой электрички отличается от всех остальных вагонов?
   -- Там рекуператоры, -- сказала Афина.
   -- Э-э... рекуператоры?
   -- Устройства, переводящие инерцию при торможении поезда в электроэнергию. Так понятнее?
   -- Да, спасибо. Не может ли быть так, чтобы кто-то решил незаметно подкормиться энергетическими запасами из, мягко говоря, не самого известного источника?
   -- Ничего себе -- "незаметно"? Без тебя и без Сары в этом городе был бы большой траур!
   -- Вряд ли, -- ответил человек в синем костюме, -- люди умирают тысячами ежедневно, и всем плевать. Для большинства это проходит по категории "незаметно". Как в анекдоте про льва, который питался генералами Генштаба, и никто ничего не замечал, пока лев не съел уборщицу. Теперь вот заметил Константин Артемьевич, честь ему и хвала. А если бы тот же самый "лев" решил вдруг полакомиться электрическим током прямо из городской энергоцентрали -- быть бы тому "льву" уже запертым в соответствующих размеров клетке Фарадея!
   -- Я буду продолжать разбираться, -- пообещала молодая женщина. -- Ты восстановился хоть немного? Иди тогда, подлечи Реми сам. И отправь её сюда, мне нужно поговорить с кем-то, кто побольше меня понимает в рекуператорах и стальных опорных балках.
   -- Мне ещё надо Костю отвезти, -- добавил Анастас.
   -- Куда отвезти?
   -- В школу, конечно. На доклад про французскую революцию!
   -- Сходить, что ли, послушать прения по докладу? -- мечтательно подумала вслух Афина. -- Это должно быть нечто... феерическое! Я могла бы даже рассказать, кстати, за что Шарлотта Корде на самом деле убила Марата. В этой истории, что бы там ни писали в газетах, нет ни капли неприличного. Эх, жаль, работы много! А так бы обязательно пошла...
   Костя покачал головой:
   -- Ну, какой там доклад? Это же простое выступление в классе. Отбубнил двадцать минут, и к стороне.
   -- А можно будет хотя бы посмотреть на текст твоего доклада? Тема всё-таки редкая, по нынешним временам.
   -- Конечно, -- Костя был слегка польщён. -- Дайте адрес, я пришлю по почте.
   -- У нас адреса разные, -- удивлённо сказала Афина. -- Стасик... гм, прости, Анастас, ты ему запиши наши адреса потом. А ты, Константин Артемьевич, заходи при возможности в гости. И, кстати, чем раньше, тем лучше. Надо нам всё-таки поподробнее поговорить про эту историю с балкой!
   -- А как вас найти? -- на всякий случай спросил Костя.
   -- Зайдёшь в любую дверь техслужбы -- знаешь, такие, с молотком. Там спросишь у кого-нибудь, где найти меня или Анастаса. Если на городской "железке", можешь ещё Реми поискать, она тебя теперь тоже знает. Ну, а там уже не потеряемся!
   Костя покачал головой:
   -- Двери же всегда заперты!
   Женщина стремительно подошла к нему, вложила в Костину руку ключ -- простую, изогнутую в форме буквы "Г" трубочку, трёхгранную снаружи и с высверленной полостью квадратного сечения внутри. По всей длине трубочки шла незнакомая латинская надпись мелкой вязью: "Terrarum revolvitur orbis".
   -- Подходит ко всем нашим дверям, -- сказала Афина. -- Авось, тебе пригодится.
  
   Они молча поднялись наверх на том же самом маленьком лифте. Лифт слегка покачивало.
   -- А почему здесь нигде нет поручней? -- спросил Костя, чтобы разрушить молчание. Он был сильно удивлён происходящим.
   -- Кое-где есть, -- ответил Анастас.
   -- Но почему бы их везде не поставить?
   -- Очень дорого. Ты же видишь, сколько тут всяких сооружений. Приходится экономить на неважном.
   -- Человеческая жизнь и безопасность -- это неважно?
   -- Важно -- в относительном измерении, конечно. Но здесь люди почти никогда не бывают. Иди осторожно, заходи в автомотриссу. Сейчас я разберусь с Реми, и мы поедем в твою школу.
   -- Уже без пяти девять. Не успеем.
   -- Опоздаешь на пять минут -- эка невидаль! И путевая служба, конечно же, выпишет талончик о мотивированном опоздании. Что у вас там первым уроком -- стратегия закупок?
   -- Эстетика.
   -- Эстетика -- предмет полезный, -- задумчиво проговорил человек в синем костюме. -- Остаётся понять, почему только её так бестолково преподают. Ладно, садись, а я пойду, займусь Реми.
   Пройдя на пару шагов дальше автомотриссы, Анастас остановился у помятой кабины электрички и внезапно, засучив рукава пиджака, погрузил сильные волосатые руки по локти прямо в металл кабины. По поверхности кабины прошла волна, точно она состояла из пластинок упругого киселя. Верхняя часть кабины вздулась пузырём, потом что-то громко хлопнуло и зазвенело. Косте показалось, что мир вокруг него весь пошёл кисельными волнами. Он крепко, до дрожи в шейных мышцах, зажмурил глаза. Настил монорельсового полотна закачался под автомотриссой, послышался свист воздуха, а затем -- сильный, почти бесшумный басовитый толчок. Потом окружающая Костю Вселенная немного успокоилась и повела себя более привычно. Костя осторожно открыл глаза и посмотрел сквозь стекло кабины перед собой, в сторону помятой электрички. Электрички не было.
   Анастас открыл двери автомотриссы, пропуская перед собой внутрь высокую девушку с медно-рыжими волосами. К зелёному рабочему комбинезону девушки прикреплена была сверкающая красная "ипсомена". Анастас молча указал ей на место в дальнем от Кости конце дивана; та, осторожно ступив в кабину автомотриссы, прошла мимо Кости.
   -- Здравствуйте, -- вежливо сказал Костя.
   -- Как, -- удивилась девушка, -- ты меня видишь?!
   -- Да, конечно, -- согласился Костя не менее удивлённо. Подумал секунду и прибавил: -- Я же не камера слежения!
   -- Это Реми, -- сказал человек в синем костюме. -- Это очень интересно, что ты её сейчас видишь.
   -- А что это означает? -- встревоженно спросил Костя, ощупью проверяя тем временем сохранность вещей в своей учебной сумке.
   -- Пока не знаю. Скорее всего, это означает, что у тебя есть легенда.
   -- В каком смысле -- есть легенда?
   -- Тебе никогда не доводилось совершать героические поступки?
   -- Когда бы и где бы? -- вздохнул Костя. -- Да и что такое "героический поступок" в наше время? В школе нам объясняли, что героизм -- это...
   -- Отстань со своей школой, -- сказала вдруг Реми. -- Мне в школе тоже много интересного объясняли! В школу ему...
   -- Реми, -- укоризненно произнёс Анастас. -- Нет ничего плохого в том, что молодой человек хочет учиться. Скорее даже наоборот!
   -- Учиться! -- фыркнула Реми, как разъярённая кошка. -- Я уже училась в современной школе, я всё это на своей шкуре знаю! Социал-дарвинизм, консенсуальность управленческой элиты, теория стратификации, пирамида потребностей Маслоу. Зачем это учить? Какое всё это имеет значение, когда вся Вселенная на грани гибели?!
   -- Современная теория эволюции, -- мягко напомнил Реми человек в синем костюме, трогая с места свою автомотриссу. -- Палеонтология, археология, сравнительная история, общая и генетическая биология, медицина и гигиена. Математика, во всей её высоте и сложности. Исторический материализм, теория искусства, электромагнетизм и химия полимеров, сопромат и начертательная геометрия, астрономия и астрофизика, квантовая теория, репагулярно-синкретическая теория, термоядерный синтез. Теория конверсионного поля, в конце концов.
   -- Разве это преподают в школе? -- возразила Реми.
   -- Кое-что преподают, -- заметил в ответ Костя.
   -- В каком ты классе?
   -- В девятом.
   -- Я удрала из восьмого, -- заявила Реми, -- и горжусь этим. Правда, это было в другом полушарии.
   -- Константин Артемьевич, -- сказал Анастас, ткнув рукой в сторону Кости, -- хочет стать юристом и имеет свои представления о теории права. При этом он сегодня повёл себя в высшей степени достойно, оказывая довольно грамотную медицинскую помощь пострадавшим при аварии людям. Сегодня он будет делать доклад по истории, и, судя по тому, как он на него торопится, доклад этот выйдет весьма скандальным. Товарищ Афина уже сидит неровно, исходя от нетерпеливого желания прочитать этот доклад! А что умеешь ты, Реми? Превращаться в городскую электричку?!
   Костя посмотрел на своих спутников с полным изумлением во взгляде.
   -- Что-то ты, Анастас, стал совсем на язык невоздержан, -- укоризненно сказала рыжая девушка.
   -- А какая разница? Он всё равно всё видит: думаешь, сперва не поверит, а потом вообще забудет? Сама видишь -- не та ведь порода! А то, что он может и хочет учиться,-- это его большое достоинство.
   -- Я и не говорю, что учиться плохо! -- возразила девушка. -- Я говорю, что плохо учиться в современной школе. Она же вообще не даёт никакого представления о подлинной картине мира...
   -- Например, о нас с тобой, -- ядовито сказал человек в синем костюме.
   Реми кивнула в знак согласия.
   -- Или об Эль Президенто, -- добавила она тихо.
   При последних её словах оба спутника Кости склонили головы и надолго замолчали.
  

2. Пропавший бумажник и ювенальная юстиция

   Доклад явно не удался. Учительница хмурила брови, сидевший на стуле позади класса куратор-воспитатель озадаченно жевал губами, а главная классная отличница Наташа Семирук несколько раз кряду требовала от Кости ответа на один и тот же вопрос о "склонности всех известных в истории общественных реформаторов к непредставимым порокам, прямо из учебника, страница девяносто четыре". Наташа требовала, чтобы все эти пороки были прямо и недвусмысленно поименованы докладчиком, желательно -- с примерами.
   В конце концов Косте объявили "удовлетворительно" -- с такой оценкой жить можно, но очень обидно, -- и отпустили сесть на место. Сосед по парте не обратил особого внимания на Костины беды: пользуясь тем, что на него никто не смотрит, он играл в "Виртуальную волшбу" на маленькой игровой приставке и, кажется, даже не заметил доклада. Учительница открыла прения, но участвовать в них изъявила желание только Наташа Семирук, горевшая мыслью всё-таки добиться от Кости ответа на свой вопрос. Костя мысленно махнул на всё рукой и принялся терпеливо ждать перемены.
   На перемене Костя отправился бродить по боковым коридорам. Это были мрачные и неприятные, но, против ожидания, довольно безопасные места: шумные компании школьного хулиганья предпочитали свет и скамейки -- привилегию рекреационных залов. Костя поднялся на третий этаж, прошёл по решетчатой галерее технического балкона и уперся в дверь с красной "ипсоменой". У двери сидел Фима, Костин одноклассник, отчего-то не явившийся на урок истории. Фима был занят странным делом: резал маленькими маникюрными ножницами роскошное тело фотомодели, грубо вырванной из глянцевого журнала.
   -- Ты что делаешь? -- из вежливости спросил Костя.
   -- Вырезаю бюстгальтер, -- ответил Фима, -- не видишь, что ли?
   У Фимы были длинные, до лопаток, волосы и аккуратно отполированные ногти.
   -- Слушай, Нартов, -- добавил Фима, делая ножницами очередное движение. -- Шёл бы ты отсюда, а?
   -- Я тебе мешаю? -- удивился Костя.
   -- Конечно, -- Фима пожал плечами. -- Ты всем мешаешь.
   -- Впервые слышу об этом...
   -- Про тебя многие говорят, что ты, в общем-то, специально не нужен.
   -- Кто это такое говорит? -- удивился Костя.
   -- Многие, -- загадочным голосом повторил Фима. -- После той истории -- в особенности.
   -- Какой ещё истории?
   -- А ты словно бы и не знаешь, какой? Кто тебя, Нартов, просил лезть вперёд всех на летней практике? Подумаешь, звезда восьмого класса!
   Костя подумал и вспомнил. Буквально три месяца назад, в июне, в школе распределяли летнюю практику: кому куда идти работать, приобщаясь в течение трёх недель к тяготам "взрослого" труда. По неписаной традиции всех школ, Костин класс в полном составе саботировал трудовое мероприятие. Костя, стараясь не отделяться от коллектива, тоже никуда не записался и был определён в итоге мыть и красить классные комнаты вместе с двадцатью пятью своими одноклассниками; простая медицинская справка о больном животе или аллергии навсегда и полностью освобождала любого школьника от этой работы. Но в день распределения в школу вдруг пришёл новый вызов на работу -- из грузового авиаотряда. От слов "грузовой авиаотряд" на Костю повеяло вдруг какой-то трудно представимой романтикой. Вместе со старшеклассником Сашей Владимировым, носившим отчего-то в школе обидное прозвище "Штирлиц", он тихо покинул стройные ряды учебного класса и отправился в авиаотряд. И, хотя работа была пустяковой и совершенно не "авиационной" -- надо было собирать из готовых модулей металлические шкафы для разной пустяковой документации, -- работать в аэропорту и глазеть сквозь окно на лайнеры, несущиеся по взлётной полосе, было до крайности интересно. Ребята две недели собирали шкафы, расставляли по ним в нужном порядке папки и лотки, ухаживали за комнатными цветами и даже помыли окна, выходящие в сумеречный край лётного поля, а на третьей неделе худощавый менеджер с яркой помадой на губах, почёсывая лодыжку сквозь короткие брюки, предложил им срочно разбирать всё обратно.
   -- Лишняя работа была, -- сказал он, -- я с самого начала был против этих архивов. Разбирайте всё! Здесь будет склад нового магазина...
   -- В конце концов, -- сказал на это часом позже начальник авиаотряда, -- оставить это так, как есть, было бы просто нечестно.
   Тем же вечером обоих "добровольных помощников" прокатили в кабине грузового самолёта, выполнявшего часовой рейс до соседнего Красноярска. Костя поднимался в воздух впервые в жизни. Самолёт был беспилотный, кабина служила как раз для перевозки пассажиров и была оборудована множеством самых разнообразных средств безопасности. Со смешанным чувством восторга и страха Костя наблюдал, как стремительно несётся под колёсами машины лента взлётной полосы, как ревёт в высоте неожиданно налетевший холодный ветер, как уползает за горизонт светлое зарево родного города, уступая место мертвенной ровной тьме погибающего мира. Далеко внизу, под крыльями, ползли массивы хвойных деревьев, каким-то чудесным образом остававшихся живыми -- спящими, но живыми! -- в этом царстве мрака. Стояло лето, и температура, поддерживаемая гаснущей звездой, держалась на плюс девяти градусах.
   -- Как самочувствие, пилоты? -- интересовались в диспетчерской башне.
   -- Отлично, спасибо! -- отвечал Саша-"Штирлиц".
   -- Солнце видите? Позади вас, прямо по хвосту, у самого края блистера кабины.
   Костя вгляделся в Солнце. На этой высоте облаков почти не было, и можно было отчётливо увидеть над горизонтом тусклый, едва заметный крошечный диск, окружённый длинными хвостами розового пламени. Зрелище погасшей звезды было одновременно величественным и трагически-щемящим. Костя почувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза. В этот миг он и допустил ошибку, стоившую ему, должно быть, уважения одноклассников.
   -- Эх, жалко наше солнышко, -- сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь. -- Вот бы его обратно зажечь, а?!
   Ничего особенного не было в этих словах, но людям, сидевшим в диспетчерской башне грузового авиаотряда, они, должно быть, пришлись крепко по душе. Во всяком случае, в Красноярске двоих школьников встретили очень тепло, накормили прекрасным ужином и тотчас отправили обратно, а дома, по возвращении, встретить их собралась целая толпа авиаторов.
   -- А что, ребята, -- спросил пожилой мужчина в очках, пожимая им руки, -- может, и впрямь вам выпадет честь зажечь Солнце?
   Костя знал, что это невозможно. Из-за опытов с космической энергетикой, проделанных в конце прошлого века, Солнце потеряло часть плотной массы, рассеяв её в пространстве в виде каких-то неведомых полей -- возможно, того самого конверсионного поля, вокруг которого сегодня утром ходило столько странных разговоров. Несколько десятилетий после этого наука была на Земле, мягко говоря, чрезвычайно непопулярным занятием. Кто знает, какими дикими погромами могло бы всё это кончиться, если бы голос разума не подсказал разъярённым людям, что от научных и технологических достижений человечества напрямую зависит теперь его выживание или хотя бы достойная смерть. Как бы то ни было, Солнце погасло, и астрофизики вынесли свой диагноз: массы всего вещества Солнечной Системы не хватило бы, чтобы заставить мёртвую звезду загореться вновь. Если же космический катаклизм и воспламенил бы Солнце заново, взрыв его разгорающегося ядра через восемь минут полностью сжёг бы на Земле всё живое. Возрождение Солнца оставалось для человечества несбыточной мечтой. Видимо, мечта эта была для взрослых под строжайшим запретом: никто, кроме очкастого мужчины, даже не попытался напомнить вслух ребятам о сказанной ненароком Костиной фразе. И всё же сказанные слова вызвали, должно быть, в душе у каждого из слышавших это авиаторов какой-то давно позабытый ответ.
   -- Поживём -- увидим, -- как старший, дипломатично ответил очкастому "Штирлиц".
   Остаток трудовой практики школьники украшали маленькую комнату -- "зал памяти", фотографический музей истории авиаотряда. Авиаторы и работники предприятия были с ними очень внимательны и вежливы. Менеджер с крашеными губами, наоборот, за что-то сильно озлился на парней и пару раз пытался их крепко унизить. Костя собирался было даже возмутиться в ответ на такое обращение, но Саша сказал ему на ухо пару любопытных слов относительно этого менеджера, и с тех пор Костя сам мысленно издевался над холёным субъектом в коротеньких брючках. Практика закончилась весело, работники авиаотряда направили благодарность в школу и родителям ребят, Гохон Осоровна Нартова сделала незадачливому сыну внушение, чтобы будущий юрист не смел ближе, чем на триста метров, приближаться к самолётам... (Полёт в Красноярск Костя благоразумно сохранил в секрете.) История летней практики прошла и забылась, присоединившись в Костиной душе к череде разнообразных житейских воспоминаний. Три месяца в Костином возрасте представлялись очень большим сроком. Он и думать не мог, что какие-нибудь его школьные неприятности, охладевшее отношение одноклассников или учителей, странные намёки и мысли по его поводу могут иметь хоть малейшее касательство к событиям той короткой летней практики...
  
   -- Слушай, Фима, -- спросил Костя неприязненно. -- А какое, собственно, тебе дело до того, как я провёл свою летнюю практику?
   -- Все сбежали, а ты выслужился, -- ответил Фима, бросив на колени отрезанную по плечи голову глянцевой фотомодели и принимаясь работать ножницами в районе её живота.
   -- Я не выслуживался. Я тоже сбежал, помнишь? А потом -- какое кому дело, что и как я делал потом? Хочу -- работаю, хочу -- отдыхаю.
   -- Это ты ошибаешься, Нартов, -- резонно сказал Фима. -- Так неправильно говорить. Правильно тратить время только на то, что тебе пригодится в жизни.
   -- А откуда ты знаешь, что мне пригодится в жизни? -- Костя начал заводиться. -- Может, я на эту практику всю жизнь мечтал попасть? Чего это вдруг мне будут все указывать, что я в жизни должен делать?!
   -- Ты же вроде бы хотел юристом стать, когда вырастешь.
   -- Я пока не знаю. А если и юристом? С чего ты решил, что мне не пригодится то, что я там делал, на этой практике? Я ведь там архивы разбирать помогал, между прочим!
   -- Это не то же самое, -- назидательно объяснил Фима, ещё раз расчленив фотомодель ножничками. В этот момент он донельзя напомнил Косте крашеного менеджера из офиса грузового авиаотряда. -- Тебе надо делать только то, что впрямую помогает тебе спрямить жизненный путь до прямой линии. Хочешь быть юристом? Иди, занимайся, учи законы. Готовься в колледж, в университет, в конце концов. До колледжа последний год остался! Тебе ведь, Нартов, потом семью кормить придётся -- жену, детей... Не до глупостей!
   -- Слушай, Фима, -- спросил неожиданно Костя, глядя, как его одноклассник ловко отрезает фотомодели ноги по линии кружевных трусиков, -- а вот кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
   -- Как это "кем"? -- удивлённо переспросил Фима. -- Девочкой, конечно!
   -- Что-о?
   -- Хочу стать девочкой, -- повторил Фима. -- Ты разве не замечаешь? У меня для этого есть все данные, я уже и сейчас очень красивый. Исполнится мне шестнадцать лет, запишусь на операцию, пересажу всё, что надо... Я, если что, первой красавицей могу стать!
   -- Ну, а потом? -- хрипло спросил Костя, поражённый такой глубиной Фиминой жизненной перспективы.
   -- Потом? Замуж выйду. Не сразу, конечно: постараюсь пробиться сперва повыше в свете. А там найду хорошего мужа, чтобы зарабатывал много, чтобы прислуга в доме была натуральная, живая... Буду с ним жить...
   -- Детей растить?
   Фима дёрнулся, как от удара:
   -- Ты что, Нартов, совсем дураком стал? Какие ещё дети?! Самому бы дожить ещё до старости! Жизни успеть порадоваться...
   -- Я вот слышал, -- мстительно заметил Костя, -- что женщина такой практической складки может удержать своего мужчину только наличием любимых детей!
   Фима, фыркнув, достал из лежавшей подле него сумки собственную фотографию в стиле "ню" и приложил на интимные места фотоснимка беспощадно вырезанные из журнальной модели трусики и лифчик.
   -- Не то, -- сказал он с тихим отвращением. -- А насчёт детей -- это ты, Нартов, загибаешь. Жизни ты не знаешь, вот что я тебе скажу! Но кое-какими сведениями я с тобой, пожалуй, поделюсь: вот на такие вот случаи и нужно, чтобы у меня был впоследствии хорошо знакомый юрист. Так что учись хорошо, Нартов, и не надо высовываться, куда не просят... От тебя, представь себе, зависит моя судьба!
   Костя хотел ответить что-то, но в этот миг требовательно прозвенел школьный звонок, заставивший молодого человека покинуть своего одноклассника и быстрыми шагами направиться на урок биологии.
  
   После школы Костю ожидали большие неприятности. Вернувшись домой, он застал мать в крайне расстроенных чувствах. Напротив неё сидел на диване мужчина средних лет, показавшийся Косте знакомым. Присмотревшись, Костя заметил, что у мужчины поранена рука, и вспомнил, что сегодняшним утром он перевязывал этого человека и оттаскивал в безопасное место от тлеющих плиток пола.
   -- Бумажник-то отдай, мальчуган, -- вместо приветствия сказал раненый мужчина.
   -- Костя, -- строго сказала Гохон Осоровна. -- Я жду от тебя объяснений.
   Несколько секунд Костя соображал, что происходит, пока отдельные реплики не сложились у него в общую катастрофическую картину.
   -- Если вы думаете, -- сказал он мужчине, -- что я украл у вас бумажник, то вы ошибаетесь. В конечном итоге, я мог бы обокрасть вас и убежать. А я вместо этого перевязывал вам руку.
   -- Перевязывал, потому что так легче было бумажник вытащить, -- сказал раненый. Голос у него был до крайности неприятный: слащавый, маслянистый, как звук хорошо смазанного затвора.
   -- Да зачем мне ваш бумажник? -- удивился Костя.
   -- Мой сын никогда ничего не крал, -- с достоинством подтвердила Гохон Осоровна.
   -- Крал, крал, -- ответил на это мужчина с перевязанной рукой. -- Обязательно воровал. Потому что все воруют. Но это ничего, мы сейчас отучим его воровать. Мы его сейчас накажем. Правда, мальчуган?
   -- Неправда, -- ответил Костя. -- Вы сперва докажите!
   -- Ты ещё дерзить мне тут будешь! -- заорал вдруг мужчина.
   Костя в растерянности посмотрел на маму.
   -- Прекратите орать, -- сказала та, -- вы у меня на кухне и разговариваете с моим сыном. А от тебя, Костя, я хочу выслушать твою версию происшествия: что там случилось?
   Костя, стараясь не запинаться и не сорваться на крик, рассказал в подробностях, как с проходившей по верхнему виадуку монорельсовой электрички отвалилась балка, как он крикнул "Берегись!" и как потом оказывал первую помощь. О мужчине в синем костюме он упомянул вскользь, а о человеке, отвинчивавшем балку, и о своих приключениях на автомотриссе и в депо решил благоразумно умолчать. Показания камер видеонаблюдения пока что не подтверждали его версию.
   -- Зачем ты полез в это дело? -- строго спросила Гохон Осоровна.
   -- Потому что там люди были раненые, -- ответил Костя.
   -- Ты что -- врач? Что ты там мог бы сделать?!
   -- Бумажник украсть, например, -- сообщил мужчина с раненой рукой.
   -- А что я должен был сделать? -- спросил Костя. -- Стоять и смотреть, как из людей кровь вытекает?!
   -- Ох ты, герой какой! -- воскликнул раненый. -- Смотри-ка ты!
   Повернувшись к матери, он сказал ей строго:
   -- Вину считаем доказанной, не так ли? Верните мне мой бумажник, и давайте забудем обо всей этой истории. Передаю его вам для дальнейшего наказания.
   -- Но у меня нет бумажника! -- воскликнул вновь Костя. -- Я его не брал!
   Мужчина покачал головой:
   -- Раз взрослые говорят, что брал, значит, им виднее. Подростковая преступность -- это известное зло, и мы сейчас будем его искоренять! А в бумажнике было, между прочим, семь с половиной тысяч. И это не считая карточек, восстановление которых обойдётся ещё тысячи в две, плюс стоимость самого бумажника. Итого -- десять тысяч. Я думаю, -- прибавил он тихо, -- мальчик извёл их на наркотики.
   -- Я вообще ничего не знаю об этих деньгах, -- из последних сил стараясь держать себя в руках, сказал Костя.
   -- С тобой разговор особый. А деньги -- пускай пока что родители отдают! А не то у меня с такими, как ты, отношения простые: сдам в ювенальную юстицию, и дело с концом! -- Мужчина с раненой рукой всё больше распалялся. -- Можешь тогда сказать "адью" университету, и вообще всему, включая папу с мамой. А у тебя, помнится, ещё и брат есть студент, ему тоже с этого сладко не будет, попомни у меня это...
   Гохон Осоровна закрыла лицо руками.
   -- Надо же ещё доказать, -- пролепетал Костя.
   -- Да не надо ничего доказывать! -- радостно закричал мужчина. -- Знаешь, как делается?! Тебя засунут на пресс-хату, знаешь, что это такое? Там тебе быстро покажут пятый угол. А полицай ещё добавит! У них, знаешь, методы свои: одну почку отбить, чтоб кровь шла, а вторую оставить. Ты -- к врачу, а врач тюремный тебя -- на операционный стол, почку твою -- здоровую -- вырежет и продаст, а денежки пропьёт! Вот какие у них методы! Там разом всё признаешь, и кошелёк, и что маму родную убил...
   -- Я не могу уже, -- прошептала Гохон Осоровна. -- Где же отец, в конце концов?!
   -- Ох, нет, голубушка, ещё как можешь! -- посулил раненый. -- Я ещё, считай, не начинал!
   -- Замолчите немедленно! -- заорал Костя, не сдержавшись более ни секунды. -- Или думаете, если там я кошелёк у вас украсть мог, так сейчас не пойду на убийство?!
   Мужчину как током дёрнуло. Несколько секунд он тупо открывал рот, вращая глазами и силясь вымолвить хоть слово.
   -- Ах ты... ты... -- прошептал он через силу.
   -- Костя, не усугубляй положение, -- взяв себя в руки, медленно проговорила Гохон Осоровна.
   Подойдя к кухонному серванту, Костина мама открыла ларчик для медикаментов и дрожащими руками нашарила в нём тугой свёрток кредитных билетов.
   -- Здесь десять тысяч, -- сказала она, отсчитав бескровными пальцами двадцать коричневых, с прозеленью купюр. -- Вы сами сказали, что ваш бумажник столько стоил, причём крепко накинули цену. Вот вам эти деньги, и я попрошу вас навсегда избавить мой дом и моего сына от всяческого вашего присутствия.
   -- Ух ты, -- сказал мужчина, протягивая руку за деньгами, -- гордая какая.
   -- И расписку с него взять, -- прибавил Костя. -- Знаю я таких подонков: скажет потом, что никаких денег не брал, и снова припрётся, мразь долбучая!
   -- Костя! -- предостерегающе крикнула мать.
   Мужчина подскочил к нему, замахнулся здоровой рукой.
   -- Убью... зашибу сопляка насмерть!
   Костя гордо выпрямился:
   -- Давай, ударь, мерзавец! -- с весёлой яростью предложил он. -- Посмотрим после этого, кто и с чем пойдёт в полицию.
   -- Вторжение, шантаж, нападение на несовершеннолетнего, -- прибавила Гохон Осоровна. -- Двое свидетелей. Замечательно! Костя, закрой дверь, я позвоню...
   -- Доказательства, -- забормотал раненый. -- Доказательств у вас нету! Нету!
   -- Странно вы говорите, -- сообщил ему Костя. -- У вас тоже нет доказательств. А у нас хотя бы свидетели! Вы угрожали, кричали, оскорбляли, шантажировали...
   -- Да кто тебе поверит?! Ты подросток, сопляк, а я...
   -- А я -- кандидат наук, -- сказала Гохон Осоровна. -- А мой муж -- служащий городского департамента. Наш старший сын -- студент. У нас приличная семья, мы не занимаемся воровством, шантажом и вымогательством. А вот чем вы занимаетесь, каковы ваши источники доходов -- об этом вас там наверняка спросят. Что будете отвечать?
   Судя по всему, дело оборачивалось для мужчины с раненой рукой каким-то неожиданным образом. Он сел на кухонный диванчик и вдруг заплакал злыми, резкими слезами.
   -- Ограбили вы меня, -- сказал он, всхлипывая. -- Без ножа зарезали. Сперва бумажник отняли, а теперь ещё и живота лишаете! Разве же так можно с человеком?
   -- А вам с нами можно -- так? -- жёстко спросил Костя.
   -- Да замолчишь ты сегодня, или нет?! -- вдруг заорала на него Гохон Осоровна.
   Костя пожал плечами и сел на табурет в углу.
   -- Ты действительно не брал у него бумажник? -- спросила мать.
   -- Я никогда ничего ни у кого не крал, -- ответил Костя, -- кроме конфет из шкафа. Конфеты я воровал и воровать буду, особенно Ленкины, а вот вещей чужих мне и даром не надо. И ты прекрасно это знаешь.
   -- Знаю, -- сказала Гохон Осоровна. -- Но мне неприятно, что всякая сволочь, -- на последних двух словах она сделала жёсткий акцент, -- способна походя подвергнуть сомнению репутацию и честное имя нашей семьи. Забирайте названную вами сумму, -- обратилась она к мужчине, размазывавшему слёзы по лицу здоровым кулаком, -- и проваливайте прочь. И чтобы я вас здесь больше не видела!
   -- Мама, -- сказал Костя. -- Надо расписку.
   -- В чём расписку, дурак?! -- воскликнула Гохон Осоровна. -- Если он напишет, что я дала ему денег -- получится, что он их чем-то заслужил! Пусть берёт так и убирается.
   Костя покачал головой. Здесь его жизненный опыт был ещё бессилен.
   Мужчина вскочил, схватил протянутые ему деньги и направился в прихожую.
   -- Закрой за ним, Костя, -- устало сказала Гохон Осоровна, прикрывая рукой свои прекрасные раскосые глаза.
   Костя вышел в прихожую вслед за неприятным посетителем, рывком распахнул дверь и указал раненому мужчине на лифтовую площадку.
   -- Эй, пацан, -- сказал тихо, едва слышно раненый. -- Я тебе это всё ещё попомню!
   -- Сопли сперва подбери, подлец, -- предложил ему Костя и в самом буквальном смысле слова вытолкал наглеца взашей из своего дома.
  
   Артемий Петрович был страшно расстроен.
   -- Твоё глупое донкихотство, -- сказал он младшему сыну, -- обошлось семье в десять тысяч, и не факт, что этим всё кончится. И не вздумай оправдываться!
   Почему нельзя оправдываться, Костя понять не мог, но тон отца не предвещал ничего хорошего. Костя почёл за благо не спорить.
   -- Твои обеды за вторую четверть, -- перечисляла Гохон Осоровна семейные потери. -- Отцовский плащ. Ботинки для Лёни...
   -- Переживу без ботинок, -- твёрдо сказал старший брат.
   -- Да уж, придётся пережить, -- вздохнула мать. -- Потом ещё две сковородки, мои прогорели. Закупка по осени двадцати килограммов курятины с завода. Солярий для Ленки...
   -- Что?! -- взвизгнула Лена. -- Я останусь без солярия?!
   -- Скажи "спасибо" младшему брату, -- предложила Гохон Осоровна.
   -- Да ты хоть знаешь, что такое для меня этот солярий?! -- заметалась по квартире Лена.
   Костя вновь смолчал.
   -- Словом, чёртова уйма деньжищ! -- подытожил отец. -- На кой хрен ты, Гохон, отдала этому проходимцу целое состояние?!
   -- Я не хочу, -- отрезала Гохон Осоровна, -- чтобы моего сына подозревали в воровстве. Чтобы честь нашей семьи была опорочена, чтобы кто-то хоть на секунду допускал, что мы -- мы! -- должны ему денег!
   -- Потому что ты их не зарабатываешь, этих денег! -- сорвался Артемий Петрович. -- Тратить их все хорошо умеют, четверо нахлебников на шее, а туда же! Чёрт подери, мне что, разорваться теперь?! Всех нищих не накормишь!
   -- Честь дороже денег, -- покачала головой его жена.
   -- Мать всю жизнь была дура, и сын туда же пошёл! -- Артемий Петрович в сердцах плюнул в угол, чего в семье Нартовых сроду не видали. -- Как брякать и языком трепать, они первые, а как заработать хоть копейку -- это к отцу! И хоть бы кто, хоть бы один меня уважал в этой семье! Нет, денег им только давай, а так ты -- быдло, ни о чём понятий не имеешь, работай только, как вол, день деньской, пока вся жизнь не провалится! А они будут сидеть и... гордиться! Тьфу! -- Нартов-отец вновь плюнул.
   -- Костя, Костя, -- заплакала Гохон Осоровна. -- Что же ты натворил?!
   Как ни сдерживался весь день Костя, но тут его терпение истощилось.
   -- Интересно, -- сказал он. -- Значит, у тебя, мама, есть семейная честь, есть достоинство и так далее. А у меня, значит, достоинства нет? Я должен был стоять и смотреть, как люди умирают, так? Хорош бы я был тогда -- с таким подходом! Или у нас теперь всё так устроено, что ты одна в семье должна быть вся такая честная и праведная, а мы -- сиди в грязи по шею?! Круто!
   Море бессильного раздражения, неопределённо плескавшееся до той поры в стенах семейной гавани, наконец-то нашло себе достойный выход. В Костю устремились со всех сторон пульсирующие заряды ярости, точно молнии, торопящиеся в громоотвод.
   -- Как с матерью разговариваешь, сволочь?! -- наступая на Костю, орал отец. -- Ни копейки в жизни не заработал ещё... паразит!
   -- Ты хоть понимаешь, что ты нас по миру пустил?! -- перекрикивая его, голосила в углу мать, готовясь в порыве чувств расколотить о раковину большую керамическую кружку. -- Ты хоть понимаешь, что мы для тебя всё делаем?! А ты... ты...
   -- Я на крокодила похожа буду... солярий! -- неопределённо вопила старшая сестра из своей комнаты. -- Как я теперь буду... зимой... к ноябрю уже... крокодил! Я же!
   Артемий Петрович попытался схватить Костю за воротник рубашки, но тот увернулся. Красные пятна шли по его лицу.
   -- Я виноват, наверное, -- сказал он, -- хоть и не знаю, в чём. Значит, мне и исправлять вину. Пойду работать!
   У Артемия Петровича опустились руки.
   Гохон Осоровна побледнела и осела на край кухонной раковины. Чашка, выпавшая из её рук, так и не разбилась.
   Старший брат оторвался от компьютера, на котором он решал какие-то задачки, чтобы не принимать участия в скандале, и с недоумением уставился на Костю сквозь стёкла своих модных бифокальных очков.
   Лена, выглянувшая из своей комнаты, мелко и торжествующе захихикала, но, почуяв, что происходит нечто вовсе уж невообразимое, ойкнула и тихо спряталась обратно.
   -- Ты что, Константин, совсем рехнулся? -- опуская руки, тихо спросил Артемий Петрович. -- Может, нам надо психушку вызвать, а?
   -- И кем же ты вдруг собрался работать? -- удивлённо спросил старший брат. -- Считаешь, что ты кому-то ещё нужен, кроме своей семьи?
   А Гохон Осоровна, выпрямившись над мойкой, сказала вдруг вообще странное:
   -- Да, верно говорят: маленькие детки -- маленькие бедки...
   -- Я должен семье денег, -- сказал Костя с достоинством. -- Я понимаю, что папа заработал эти деньги, и что из-за моего поступка этих денег в семье не стало. Я не считаю, что я поступил неправильно. Но деньги в семью я верну!
   Артемий Петрович приобрёл вдруг свекольный цвет. Воздух застрял в его лёгких на вдохе; кулаки медленно прижались к груди, точно отец семейства Нартовых хотел ударами кулаков помочь себе выдохнуть.
   Лёня взял отца за локоть:
   -- Папа, не надо. Это подростковое. У меня ведь тоже было что-то такое, помнишь?
   Отец тяжело выдохнул.
   -- Помню, -- сказал он, отходя от Кости.
   И молча ушёл в спальню.
   Старший брат вновь отвернулся к компьютеру, и Костя неожиданно остался в одиночестве.
   Полчаса спустя на диван рядом с ним присела заплаканная мать.
   -- Ты хороший мальчик, -- неожиданно и тихо сказала она, так, чтобы никто, кроме Кости, не услышал её слов. -- И я не считаю, что ты поступил плохо. Неправильно -- да, возможно. Это очень суровое время, мы все живём без солнечного света, без надежды, без перспектив. Мы состаримся и умрём, а на твою долю или на долю твоих детей, быть может, выпадет ещё видеть последние минуты Земли. И до этих последних минут людям надо дожить с достоинством. Но, к сожалению, дать человеку это достоинство сейчас могут только самые близкие. Вот за них тебе и надо держаться. И я прекрасно понимаю это твоё юное стремление -- помочь всем, порадовать, защитить и так далее. В нём нет ничего неправильного или плохого. Мы все через это прошли. Проблема только в том, что все мы люди, создания слабые и смертные, и не в наших силах изменить ничего, что выходит за рамки вот этого вот крошечного круга...
   Мать обвела рукой гостиную, указав на себя, на Костю, на двери спальни и Лениной комнаты.
   -- Это -- всё, что у нас есть, -- повторила она, -- и всё, на что у нас может хватить сил.
   -- В прошлом сил у людей было гораздо больше, -- заметил Костя.
   -- Да, -- вздохнула Гохон Осоровна, -- и поэтому они убили Солнце. Люди погубили наш мир -- от гордости и от невежества. От желания быть лучше всех и сделать в один миг так, чтобы всем стало хорошо. И теперь мы получили то, чего давно заслуживали: всем нам остаётся только та крошечная доза любви, которая отмерена нам судьбой в наших близких. Понимаешь?
   -- Понимаю, -- кивнул Костя. -- Но очень уж не хочется верить в это.
   -- Позже поверишь. Это, к сожалению или к счастью, тоже неизбежный процесс -- взросление. Так что не рань больше наши родительские души и не заговаривай о том, что пойдёшь работать!
   -- А что в этом-то плохого? Я ведь как раз хотел помочь семье. Может, и десять тысяч эти верну, и ещё денег подзаработаю. И время у меня есть...
   -- Как ты не понимаешь! -- снова вздохнула мать. -- Хорошую работу сейчас найти очень, очень трудно. Нужно образование, нужно с первых взрослых лет, а лучше раньше, начинать думать о карьере в приличной компании или службе, в общем -- много что нужно. А другая работа... Это же работа технического персонала! Я даже не знаю, что сейчас бывает в этой сфере: уборщики какие-нибудь, полотёры, разносчики пиццы, наверное...
   -- Ну и что?
   -- Как это "что"? Труд без перспективы, без надежды, грошовая оплата. И все, кто рядом, выше, все главнее: по возрасту, по должности, по количеству денег. Все приказывают тебе, как и что надо делать. Ты -- их раб! Тебе придётся делать всё, что они придумают или прикажут, а приказать они могут много разного, тут уж ты поверь моему материнскому опыту. Если откажешься -- в лучшем случае, изобьют до смерти, а могут убить или посадить в тюрьму, как собирался сделать этот жлоб. Ты теряешь возможность нормально учиться, нормально отдыхать, читать книги, играть в игры. Лучшее твоё удовольствие -- алкоголь, к которому тебя пристрастит компания таких же, как ты, замотанных работяг... Или наркотики. Словом, это не жизнь. Это катастрофа, не для таких, как ты -- у тебя, слава богу, есть ещё любящие родители, и отец твой не для того всю жизнь гробился, чтобы ты вдруг так вот взял и перечеркнул своё будущее. Твоя работа сейчас -- учиться, осваивать серьёзную, престижную специальность, а не бегать в перемазанной спецовке по техническим этажам...
   Костя вспомнил вдруг Афину и Реми. Спору не было -- их мир выглядел странным, но в нём точно уж не было никакого места для всех тех ужасов, о которых повествовала сейчас Гохон Осоровна. Во всяком случае, на первый взгляд.
   -- Я вообще-то собирался сперва попробовать устроиться в грузовой авиаотряд, -- сказал Костя просто так, на всякий случай. -- Ну, туда, где я летом практику проходил.
   -- Интересно: в авиаотряд! Ну, и кому бы ты там был нужен?
   -- Ну, не знаю... Там приглашали заходить, если что. Я вообще-то, -- он вдруг испытал некий порыв вдохновения, -- думал, что можно было бы как раз поработать в таком месте, где потом можно было бы пристроиться на юридическую практику.
   Гохон Осоровна посмотрела на сына с уважением.
   -- Идея неплоха! Ты умный мальчик, я это знаю, -- сказала она с материнской нежностью. -- Но только тут надо устраиваться исключительно по знакомству. Иначе загонят чёрт-те куда... К сожалению, здесь ни я, ни отец не можем тебе поспособствовать: у нас никого нет знакомых в таких вот конторах.
   -- По крайней мере, -- сказал Костя, -- я напомнил бы им о своём существовании. Так бы и сказал: нужны деньги, чтобы обучаться на специалиста. Я же не стал бы им рассказывать про эту историю с бумажником. А так -- разве напомнить о себе хорошим знакомым повредит?
   -- Какие они тебе "хорошие знакомые", -- отмахнулась Гохон Осоровна. -- Они тебя и не вспомнят! А вообще, -- она подумала несколько секунд, -- знаешь, что, Костя? А сходи к ним, в самом деле! Ни работы, ни денег ты там не найдёшь, об этом даже и не думай. Но, может, хоть в самом деле напомнишь о себе. Вот так вот начнёт какой-нибудь поганец собирать на тебя характеристику, а тут -- авось, найдётся, кому вступиться. Опять же, получается, подросток работу искал, значит, тунеядствовать не собирается. Общественное мнение такие вещи может и оценить... Сходи, сынок, сходи в этот авиаотряд! Лишним не будет! Только отцу пока ничего не говори, он у нас ранимый, отец-то...
  
   Вечером Костя отправил текст своего доклада по двум адресам электронной почты, которые дал ему перед расставанием Анастас. Час спустя он получил ответ; доклад вернулся, исчирканный вдоль и поперёк жёлтым маркером; вписанные в текст серыми буквами абзацы -- примечания -- все до одного гласили: "Что за бред?!", "Откуда взялась эта ерунда?!", "Где проверенные источники?!" или даже "Какой мерзавец учит школьников этой гадости?!". Судя по адресу, рецензировала доклад Афина. В конце текста прилагался список литературы на двух страницах, с помощью которого Косте предлагалось "срочно вытряхнуть из межушного пространства словесную солому и заняться нормальным изучением истории". Ни одна из этих книг не входила в школьную программу, но Костю порадовало то, что примерно четверть их он уже читал. Разгромный отзыв на доклад, как ни странно, порадовал и немного успокоил его.
   Ночью ему снились странные сны -- чёрное горячее солнце в небе, ночной полёт в Красноярск, рыжая Реми, превращавшаяся на его глазах в скоростную электричку. Сны были странные и, пожалуй, тягомотные, но поутру от них осталось почему-то светлое ощущение.
   Проснувшись и наскоро умывшись, Костя вышел к завтраку. Отец и Лена демонстративно игнорировали его; мама, напротив, была нежна и ласкова. В торжественном молчании прослушали прогноз погоды ("В тёмное время суток -- плюс семь градусов, ветер северный, порывы до двадцати метров в секунду. Плотность конверсионного поля -- одна целая, одна десятитысячная", Костя постарался запомнить эту цифру), принялись одеваться. Мира в семье не было.
   Костя уже шагнул в двери, как вдруг на его плечо легла тяжёлая, сильная рука отца.
   -- Послушай-ка, Константин, -- сказал Артемий Петрович. -- Насчёт этой твоей вчерашней глупости.
   Костя молча поглядел в отцовские, серые от переполнявшей их ярости глаза.
   -- В этой семье, -- сказал Артемий Петрович, -- хозяин я. И, пока я жив, другого хозяина в этой семье не будет. Если я решу, что ты должен работать -- ты пойдёшь работать. Хоть дворником, хоть уборщиком, хоть санитаром в полицейский медвытрезвитель. Но до тех пор в этом доме все деньги и всё, что с ними связано, проходят только через меня. Никакой самостоятельности ты не получишь!
   -- При чём тут самостоятельность? -- удивился Костя.
   -- А при том! Я должен контролировать твои доходы и расходы. Не хочу, чтобы мой сын тратил деньги на наркотики и проституток. Не хочу, чтобы ты вошёл во вкус денежных трат и запутался раньше времени в кредитах. И, наконец, не хочу давать лишний повод для процветания твоих подростковых амбиций. Я -- отец, и я -- глава семейства. Всё будет так, как я захочу. Это понятно?!
   -- Понятно, -- ответил Костя.
   -- Не так на отца смотришь! Глаза опусти, когда виноват!
   Костя опустил глаза.
   -- А теперь так: месяц без сетевых передач и без книг. Сидишь по вечерам на кухне под домашним арестом. Я скажу матери, чтобы присмотрела за тобой, и не вздумай там развлекаться. Сестре перечить вообще не смей! Вот так-то, -- прибавил Артемий Петрович, видимо, весьма довольный собственной суровостью. -- А за десять тысяч эти, -- прибавил он тише, -- ты мне всю оставшуюся жизнь обязан будешь. Как за себя самого, обязан. Как за каждый съеденный тобой кусок хлеба. Вырастешь -- поймёшь, почему!
   Костя пожал плечами и вышел вон.
  
   На этот раз он спустился на станцию без опозданий. Жёлтый школьный вагон электрички открыл двери прямо напротив него. В школе Костя был за двадцать минут до занятий. Читать не хотелось, идея бродить по школе вызывала отвращение. От нечего делать Костя пошарил в карманах -- и наткнулся на ключ с надписью "Terrarum revolvitur orbis". Впервые в жизни ему в голову пришла идея самостоятельно заглянуть снова в таинственный мир, скрытый за дверями с красным молотком.
   Два урока проползли тихими улитками, не оставив по себе ни следа, ни памяти. Внезапно отменили третий урок; оставшиеся без надзора ученики расползлись по рекреационному залу. Костя решился: выскользнув в боковой проход, поднялся на решетчатую галерею, где вчера Фима кромсал ножницами роскошное тело фотомодели, и вставил ключ в замочную скважину двери под эмблемой "ипсомены".
   Ничего особенного за дверью, естественно, не было: узкий, стерильно чистый коридор, едва освещённый хемолюминесцентными панелями. Быстро закрыв за собой двери -- не дай бог, увидит кто! -- Костя вошёл внутрь. Выходить обратно он решил после звонка: опоздать на следующий урок на пару минут особенным прегрешением не считалось, а шансы на то, что кто-нибудь заметит его выходящим обратно на галерею, с первыми звуками звонка резко падали.
   Завернув за поворот, Костя увидел в дальнем конце коридорчика винтовую лестницу, ведущую вниз. На стене у лестницы висело примитивное переговорное устройство с кнопкой вызова -- такие устройства часто ставились в поездах, подъездах, на пожарных и распределительных щитах. Никаких надписей, кроме четырёхзначного серийного номера, устройство не содержало. Костя поколебался минуту, потом решил -- была не была! -- и нажал кнопку вызова.
   Несколько секунд ничего не происходило. Потом под потолком зажглась яркая ксеноновая лампа, а из корпуса переговорного устройства выдвинулся маленький вращающийся объектив. В динамике хрипло спросили с фантастическим восточным акцентом:
   -- Малшык, тэбэ щито?
   -- Здравствуйте, -- вежливо сказал Костя. -- Я хотел бы услышать Анастаса.
   -- Щито?! -- переспросил голос в динамике.
   -- Анастаса, пожалуйста. Или Афину. Если, конечно, можно, -- повторил Костя.
   -- Вай, -- сказал голос. -- Афина йок, Анастас... Анастас джок.
   -- Минуточку, -- вмешался в хрипение динамиков голос Анастаса. -- Какого чёрта ещё там происходит?
   -- Извините, -- сказал Костя. -- Это я.
   -- Кто именно -- "ты"?!
   -- Я -- Костя. Вы меня вчера подвозили до школы.
   -- А, Константин Артемьевич! Случилось что-нибудь, или просто соскучился?
   -- Вообще-то случилось, -- вздохнул Костя.
   -- Тогда скажи мне номер устройства связи, у которого ты стоишь.
   Костя продиктовал четыре красных цифры на боку переговорного устройства.
   -- Отойди в сторону, -- сказал в динамике Анастас.
   Костя сделал пару шагов назад по коридору. Вспыхнул яркий свет, коридор качнуло, из коробки устройства посыпался сноп искр. Костя инстинктивно зажмурился на мгновение. Когда он вновь открыл глаза, перед ним стоял его вчерашний знакомый. Вместо синего костюма Анастас был в спортивной одежде. Левая рука "большого начальника" была по локоть в крови, правая -- в чём-то тягучем и чёрном, как дёготь.
   -- Стой от меня подальше, -- предупредил Костю Анастас, вытирая правую руку салфеткой. -- Эта дрянь небезопасна.
   -- Вы ранены? -- спросил Костя.
   -- Нет, я ранил противника сам. Теперь только не знаю, что с этим делать. По хорошему, сейчас меня надо закатать в бетонный куб со стороной пятьдесят футов и похоронить на Фолклендских островах. Впрочем, я надеюсь, что Афина что-нибудь придумает. В любом случае, давай быстрее: рассказывай, что там у тебя стряслось.
   Костя, стараясь сохранять деловитую невозмутимость, рассказал про случай с бумажником и про всё то, что последовало за ним.
   -- Десять тысяч! -- возмутился Анастас. -- Да я бы этому подонку фальшивого шиллинга не отдал!
   -- Мама считает, что задета наша честь...
   -- Я тоже считаю, что честь была ранена, а такие раны лечат кровью. -- Анастас поднял кверху окровавленную левую руку. -- Никогда не любил Кальдерона, но в этом случае он был, пожалуй, прав. Другой вопрос: действительно ли кто-то спёр бумажник? Впрочем, на разрешение этого вопроса нужно время. А вот что ты, Константин Артемьевич, собираешься делать сейчас?
   -- Я хотел поискать работу, -- ответил Костя, -- но отец мне даже думать об этом запретил.
   Анастас помрачнел.
   -- Вообще-то он прав, -- сказал он после краткого раздумья. -- С чисто человеческой точки зрения, твой отец совершенно прав. Работа и раньше-то была не сахар, а в наше время занятие это, говорят, для людей просто опасно... Поэтому всё зависит от того, на какой точке зрения стоишь ты сам, Константин Артемьевич.
   -- В каком смысле -- на какой? Что я отцу могу сделать?
   -- Ну, я не знаю, -- неопределённо сказал Анастас.
   -- Удрать из дому? Бесполезно! -- прокомментировал Костя самую очевидную из своих идей. -- Меня уже предупреждали: стоит появиться такому намерению -- вернуть меня домой вернут, конечно, но потом уж точно поставят на мне крестик. Отец и так вложил все силы в моих брата с сестрой, а я третий, меня мама хотела, а отец говорил -- не надо. Вот и пойдёт всё в жизни наперекосяк!
   Анастас, криво усмехнувшись, покачал головой:
   -- Не пойдёт ничего наперекосяк: родители всё-таки. Да и в тебе, вижу, авантюрная жилка невелика -- ещё и сбежать не пробовал, а уже думаешь, как будешь жить, когда назад вернёшься... И это правильно, в общем-то: беспризорников всегда было много, а толку от них -- очень мало.
   -- Стас, -- спросили с восточным акцентом в динамике переговорного устройства, -- ы щито мэнэ с йим далшэ-та дэлат?
   -- Запихни в тигель и сожги, -- посоветовал Анастас. -- А пепел надо замуровать и переправить в спецмогильник.
   Костя отшатнулся назад, к двери.
   -- Да не тебя же! -- хихикнул Анастас. -- Это мы сегодня с Мамедом Сулеймановичем отработанные шлаки ликвидируем. Ладно, мне тоже пора возвращаться. А насчёт работы... Ты раньше занимался чем-нибудь? Я имею в виду -- ты когда-нибудь уже работал?
   Костя в двух словах рассказал про авиаотряд, крашеного менеджера и полёт в Красноярск.
   Его знакомый задумался:
   -- Интересно! Я спрошу при возможности. Может, и впрямь удастся что-нибудь придумать. Попозже.
   -- А пока что делать?
   Анастас пожал плечами:
   -- Иди, отбывай своё наказание. Здесь я тебе помочь не в состоянии. Точнее, в состоянии, но моя помощь пока что только усугубит твой положение. А там, попозже, посмотрим: утро вечера мудренее, как говорили раньше, когда в мире ещё случалось настоящее утро. И не переживай! Это только маленькая капелька от того, что иногда случается в мире... Такое бывает иногда... Ни на одну голову не налезает! Тебе, кстати, Афина прислала рецензию на твой доклад?
   -- Прислала... -- расстроенно сказал Костя.
   -- Ох, и ругалась она на тебя вчера вечером -- спасу не было! Правда, больше не на тебя, а на школьную систему образования. Так вот, она тебе составила список книг для чтения по истории: есть учебные, документальные, а есть и художественные. Вот их и читай на досуге. Не соскучишься! Объяснение простое, если что: доклад получился неудачный, надо подтянуть знания.
   -- Спасибо, -- сказал Костя.
   -- До свидания, -- ответил "большой начальник" и, махнув на прощание окровавленной рукой, побежал вниз по лестнице.
  
   После школы Костя вернулся домой в подавленном настроении. "Домашний арест", наложенный на него, вступил в силу сразу и как бы автоматически, без дополнительных комментариев. Съев обед, Костя уселся в углу гостиной за откидной металлический ящик, передняя дверца которого служила ему рабочим столом, и принялся за уроки. Мать, в душе явно не очень-то согласная с решением отца, несколько раз заходила проверять: делом ли занят её непутёвый младший сын, не развлекается ли он, не читает ли что-нибудь запрещённое? Когда вернулся с работы Артемий Петрович, Костя, против обыкновения, на вышел в прихожую поприветствовать отца; когда же тот вошёл в комнату, Костя поздоровался с демонстративной вежливостью. Отец вздохнул -- явно непокорен сын, хочет продемонстрировать характер, а не придерёшься: не было в семье Нартовых обычая возобновлять старые счёты и споры. Проверил, чем занят Костя, и ушёл на кухню.
   В семь часов вернулся из университета Лёня. Не здороваясь с Костей, сразу же прошёл в кухню -- Гохон Осоровна готовила ужин. Вполголоса, негромко поговорил с матерью и, видимо, здорово её расстроил: звякнула, покатившись, выпавшая из женских рук чашка. За ужином все молчали, бросая на Костю настороженные, опасливо-изучающие взгляды.
   В половине девятого вновь позвонили в дверь. Отец посмотрел в экран домовизора, вздохнул, открыл. На пороге стояли двое -- румяная женщина в штатском и верзила в полицейской форме.
   -- Мы из управления ювенальной юстиции, -- представилась женщина, -- меня зовут Лариса Викторовна. -- А вы, очевидно, Нартов Артемий Петрович?
   Костин отец кивнул. Было видно, как на лбу его проступают отчётливо лиловые жилки набрякших кровеносных сосудов.
   -- Нам нужен ваш младший сын, Константин. У нас есть исковое заявление от гражданина о том, что вчера утром ваш сын, пользуясь его беспомощностью, извлёк из его кармана бумажник с деньгами и кредитными карточками. Оценочная стоимость потери -- двенадцать тысяч, что полностью исключает мировое соглашение.
   Воцарилась тишина.
   -- Я могу узнать, кто заявитель? -- осведомился отец.
   -- Нет, на данном этапе это исключено. В своё время вам будет представлен иск по всей форме. А пока что наш долг -- побеседовать с виновником по душам.
   -- Интереснее всего будет, -- вдруг безмятежно сказала высунувшаяся из своей комнаты Лена, -- если это уже другой бумажник!
   Гохон Осоровна схватилась за голову.
   -- А что, -- с интересом спросила Лариса Викторовна, -- был и ещё какой-то бумажник?
   Отец Кости вздохнул.
   -- Давайте пройдём на кухню. -- предложил он, -- и я вам расскажу всё с самого начала.
   -- Нам не надо ничего рассказывать, -- весело проговорила, почти пропела Лариса Викторовна. -- Ваш мальчик нам всё расскажет сам, правильно? Сейчас мы заберём его с собой, а завтра...
   -- Никуда вы его не заберёте! -- взметнулась Гохон Осоровна. -- Вы не можете, не имеете права арестовывать моего сына без судебного постановления!
   -- Это вовсе не арест, -- певуче возразила сотрудница ювенальной юстиции, -- это даже не задержание. Просто приглашение для разговора в удобное место. Таковы правила.
   -- Ну уж нет! -- воскликнул Артемий Петрович. -- Либо разговаривайте с ним здесь, в моём присутствии, либо я поеду с ним, и опять-таки он будет разговаривать с вами только в моём присутствии. У меня родительские права, и вы сына просто так у меня не отберёте!
   -- Не отберём сына, не отберём. Зато мы можем просто так отобрать родительские права. На семьдесят два часа. Лёшенька, бланк!
   Полицейский вынул блокнот и протянул молодой женщине, которая быстро выписала на бланке какие-то цифры и буквы.
   -- Если вы так упрямитесь, что не отпускаете вашего сына с нами по-хорошему, -- вздохнула она, протягивая бланк Артемию Петровичу, -- то мы будем вынуждены изъять его полностью из-под вашей опёки на трое суток для производства необходимых оперативных действий по иску. Впоследствии вопрос о вашей адекватности как родителей, конечно же, будет рассмотрен судом. А пока что распишитесь, постановление вступает в законную силу немедленно.
   -- Хорошо, -- сказал Артемий Петович, -- выкиньте этот бланк в помойку. Одевайся, Костя, ты поедешь с ними!
   Женщина скомкала свою бумажку, положила на трельяж в прихожей. Костя выключил учебный ноутбук, вышел в соседнюю комнату. Его отец молча ждал.
   -- Костя, надень свитер, -- тихо сказала мать. -- Там холодно.
   -- Я этого так не оставлю, -- пообещал сотрудникам ювенальной юстиции Артемий Петрович.
   -- Вот только не надо нам угрожать, -- почти ласково ответила ему Лариса Викторовна. -- Мы же при исполнении. А вам надо было лучше за детьми следить, -- прибавила она уже более суровым голосом, -- особенно за старшим. Вот этого мы вам, господин Нартов, точно так не оставим. Это -- наша профессия.
   Мужчина в полицейской форме взял одевшегося Костю за локоть и вывел в безлюдный коридор, к лифту.
  
   -- Всех дел на десять минут, -- сказала Лариса Викторовна, когда Костю привезли в управление ювенальной юстиции, зловещее, пустое здание. -- Ты ведь не крал бумажник, верно?
   -- Конечно, нет, -- сказал Костя.
   -- Тогда почему твой старший брат утверждает, что ты мог бы и украсть?
   -- Лёня? Я не верю...
   -- Сегодня, когда мы навещали его в университете, он сказал, что ты бываешь нечист на руку, -- Лариса Викторовна покачала головой.
   -- Неудивительно. -- хмуро сказал Костя, -- если вы его напугали так же, как моих родителей, он мог сказать всё, что угодно. Для него на университете свет сошёлся клином!
   -- Учёным хочет стать, наверное? -- предположила Лариса Викторовна, задумчиво улыбаясь.
   -- Да нет, менеджером по планированию.
   -- Тоже достойная работа, -- сказала сотрудница ювенальной юстиции, -- хотя что там планировать можно, в наше-то время... А почему твоя сестра сказала про ещё один бумажник?
   -- Вчера к родителям приходил уже один тип, жаловался на меня. Наверняка, он же и иск подал...
   -- Он или не он,тебе гадать не положено. Так ты не брал ни у кого бумажника?
   -- Не брал.
   -- Точно?
   -- Точно.
   -- Ты понимаешь, что потом, если выяснится всё-таки, что брал, тобой займётся не ювенальная юстиция, а полиция?
   -- Понимаю, -- сказал Костя понуро. И прибавил вдруг: -- Я же в правоведы готовлюсь.
   Лариса Викторовна повернулась к субъекту в полицейской форме.
   -- Хороший мальчик, сразу видно, -- с облегчением сказала она. -- Открытый, честный. И держится с достоинством.
   -- Парень неплохой. Покладистый, -- согласился полицейский, почёсывая нагрудную бляху.
   -- Ну, как говорится, с нашей стороны вопросов больше не имеется, -- вздохнула Лариса Викторовна. -- Отпускаем. Тем более, и время уже позднее.
   -- А бумажник? -- недовольно спросил полицейский.
   -- Бумажники искать -- не наше дело, пусть отдел краж этим занимается сколько влезет. Наше дело -- проверить сигнал о недостаточном правовом воспитании. А какое тут "недостаточное правовое воспитание", если он сам в правоведы готовится? Он ещё нас с тобой, Лёшенька, праву поучить может... -- Лариса Викторовна улыбнулась Косте. -- Пишем докладную: отклонений в воспитании ребёнка не обнаружено.
   Мужчина в форме кивнул.
   -- А ты, Костя, распишись здесь, -- Лариса Викторовна поставила галочку на подчёркнутой строке внизу бумажного листа, -- и здесь, это копия. И всё, можешь быть свободен. Родители там, наверное, уже с ума сходят. Напугали мы их, да и время позднее!
   Костя взял протянутый ему голубой фломастер и бумаги. Сбиваясь, быстро водя по строчкам глазами, начал читать сверху вниз.
   -- Я этого не подпишу! -- твёрдо сказал он спустя три секунды.
   Лариса Викторовна вздрогнула. Улыбка сползла с её румяного лица.
   -- Что, что? -- переспросила она.
   -- Я не буду подписывать эту бумагу, -- повторил Костя. -- Это признание в краже бумажника, а я его не брал! Не брал! И вы это знаете! -- Костя сорвался на крик.
   -- Ты здесь не кричи, -- посоветовала Лариса Викторовна.
   Полицейский вдруг встал и, ухватив Костю сзади за воротник куртки, резко приложил лицом о стол. Костя почувствовал, как что-то слабо хрустнуло в переносице. Обжигающая боль пронзила его. Полицейский откинул назад Костину голову, встряхнул -- Костя почувствовал, как кровь хлынула носом. Тогда субъект в форме с силой сжал переносицу Кости двумя пальцами, сдавив её так, что внутри вспыхнул целый огненный фонтан слепящей, непереносимой боли. Кровь полилась в дыхательное горло, вылетев с кашлем наружу алым веером брызг. Лариса Викторовна брезгливо отодвинулась. Полицейский с размаху отбросил Костю вместе со стулом, на котором тот сидел, в дальний угол.
   -- Вы за это ответите! -- крикнул Костя, яростно сжимая кулаки.
   -- За что -- за это? -- безмятежно удивилась Лариса Викторовна. -- Это была истерика, всего лишь истерика. Ты принялся биться о пол и сломал себе нос. А ну-ка, Лёшенька, добавь ему!
   Полицейский молча подошёл к вставшему на ноги Косте и с размаху ударил того по лицу, стараясь вновь задеть травмированный нос. Костя ловко увернулся.
   -- Свяжи волчонка, -- скомандовала Лариса Викторовна.
   Субъект в форме ухватил Костю за руки, вывернул их назад -- захрустели суставы, с мукой выкручиваясь из привычного ложа.
   -- Открой ему рот!
   Полицейский резко нажал кончиком резиновой палки на основание Костиной нижней челюсти. От неожиданности и резкой боли Костя открыл рот, и кончик палки вошёл между его зубами.
   -- А ещё он в истерике грыз карандаш, -- ласково сказала Лариса Викторовна, -- и нанёс себе множественные травмы твёрдого и мягкого нёба остро заточенным грифелем. Дай-ка я посмотрю, как лучше всего было бы нанести эти травмы...
   Она резко сунула в рот Косте карандаш, разорвав слизистую оболочку рта длинной полосой.
   -- Не дёргайся, малыш, а то острие воткнётся в мозг, -- посоветовала она. -- Сейчас ещё пара разрезов, и на сегодня -- всё. Мы будем считать, что мы договорились, правда?
   Не глядя, она ещё два раза ткнула его карандашом в рот.
   -- Вынимай, Лёшенька, палочку. Зубы ломать будем попозже, -- пропела она, отходя к столу. Из щели офисного принтера полезла распечатанная бумага.
   -- Подписывай, или продолжим, -- со вздохом предложила Косте выбор сотрудница ювенальной юстиции.
   -- Я не подпишу, -- повторил Костя, сплёвывая кровь на пол. -- Не подпишу! А вас... вас обоих!..
   -- Как мило: угроза сотрудникам российских органов власти, -- пропела румяная женщина. -- Да ты хоть понимаешь, кто мы? Мы -- государство! Ты должен всё делать так, как мы скажем! Всё! Сказали: подписывай! -- и подпишешь. Никуда не денешься! Захочу -- дерьмо своё есть заставлю! И никто, слышишь, никто тебе не поверит! А нам поверят -- что ты угрожал нам, что ты крал этот бумажник, что мы нашли у тебя наркотики, что твой брат читает тайком экстремистскую литературу... Мы всегда и во всём будем правы! Всегда! И ты ничего, -- она вдруг раскатисто, гулко засмеялась, -- ничего не докажешь!
   -- У меня есть родители, -- напомнил Костя.
   -- Уже нет! Твой вшивый ублюдок папаша отречётся от тебя, стоит ему только увидеть вот эту вот бумажку, подписанную твоей рукой! -- Лариса Викторовна потрясла в воздухе свежей копией чистосердечного признания. -- А твою маму я сама в гроб сведу рассказами про то, что с тобой творится. Просто так, для практики! И это ты, слышишь, ты, маленький подонок, -- она приблизила свои губы к его уху, -- ты будешь в этом виноват! Твоё упрямство мешает нам работать, ты сидишь здесь сам и заставляешь сидеть нас, хотя времени уже десять вечера! Поэтому сейчас, -- она вернулась к столу, -- ты подпишешь эту бумагу, и тебя отправят домой. А там уже будут с тобой разбираться в открытом суде! Для первого раза тебя просто отпустят -- поставят под специальный надзор, и всё. Все подростки крадут, хулиганят, колются! Тебе это ничем, слышишь, ничем и никогда не помешает жить дальше. Поэтому подпиши эту чёртову бумажку и катись отсюда! Слышишь? Подписывай!
   -- Я не подпишу, -- сказал Костя.
   Лариса Викторовна тяжело вздохнула.
   -- Лёшенька, -- сказала она полицейскому. -- Выведи-ка мальчугана на веранду, пусть проветрится. Ему не мешает немного остыть!
   Полицейский грубо толкнул Костю в спину, открыл широкую остеклённую дверь. В проём двери ворвался сильный порыв леденящего ветра. "В тёмное время суток -- плюс семь градусов, ветер северный, порывы до двадцати метров в секунду", -- некстати вспомнил Костя прогноз погоды нынешним утром. Субъект в форме сорвал с него куртку.
   -- На, охолонись!
   Пинком выставил его на веранду кабинета и закрыл позади дверь.
   Костю моментально пробрало до костей. Окровавленная рубашка, высыхая, стремительно отдавала тепло. Высота была неожиданно большой, в свете городских огней широкая река внизу казалась тёмной лентой, брошенной в озеро горящих угольков. Ветер трепал слипшиеся волосы, вонзался в уши тупыми, тугими тампонами. Костя, скорчившись, опустился на пол веранды, закрыл уши и лицо руками, стараясь не дотрагиваться до носа.
   -- Это называется "карбышевание", -- неотчётливо донеслось до него.
   Он осторожно поднял взгляд. В стеклянной стене между кабинетом и верандой приоткрылась форточка. В форточку, разрумянившись от ветра ещё больше, высовывалась Лариса Викторовна, державшая в руке большой графин с водой.
   -- На, освежись! -- со смехом сказала она, выплёскивая воду на голову и грудь Косте.
   -- Что вы такое делаете?! -- закричал Костя.
   -- Три дела, -- ответила сотрудница ювенальной юстиции, убирая руку с графином. -- Во-первых, выполняем свою работу, во-вторых, наказываем непослушного умника, а в-третьих, воспитываем полноценного члена традиционного общества. Все эти дела мы обязаны делать, это просто-таки наш гражданский долг!
   -- Выпустите меня! -- крикнул Костя.
   Рука Ларисы Викторовны вновь просунулась в форточку. Вместо графина в ней были бумага и фломастер.
   -- Подпиши, и я тебя выпущу!
   -- Не подпишу! -- крикнул Костя и снова закрыл руками голову, сжавшись в комочек под ограждением веранды.
   -- Что же, -- весело пропела Лариса Викторовна, -- посмотрим. Посмотрим, что ты скажешь утром! А пока что -- до свидания, спокойной ночи!
   Она захлопнула форточку. Несколько секунд спустя в кабинете погас свет. В полутьме Костя увидел, как входная дверь кабинета открывается, выпуская наружу одетых по-вечернему людей. Дверь закрылась. Теперь в кабинете было пусто.
   Костя зябко поёжился, вспомнив, как тепло было в куртке. Куртка висела в кабинете, на виду, но, чтобы добраться до неё, Косте потребовалось бы проникнуть внутрь. В отчаянии он несколько раз ударил стеклянную стену ногой, совершенно не задумываясь о том, что будет, если ему удастся пробить эту стену. Тогда он медленно, внимательно осмотрел веранду в поисках выхода. Выхода не было.
   Костя представил себе, что будет, когда сотрудница ювенальной юстиции вернётся поутру и найдёт здесь, на веранде, его закоченевший труп, и вдруг понял отчётливо, что этого не произойдёт. Лариса Викторовна рассчитывала вернуться гораздо раньше: через час, максимум, через два. Она наверняка смогла бы оправдать побои и увечья (Костя сплюнул кровью) -- в конце концов, все знают, что правоохранительные органы не сахар, могут ещё и почки отбить. А вот оправдаться за смерть ребёнка, заживо замороженного на веранде кабинета, ей бы не удалось уже никакой служебной необходимостью. Должно быть, она просто дала холоду и отчаянию подтачивать Костину психику, а сама поехала поужинать, или, быть может, издеваться над Костиными родителями, или даже просто спустилась на несколько этажей ниже и просто выжидала сейчас, чтобы вернуться в намеченное время. Это, в свою очередь, означало только одно: по возвращении Ларисы Викторовны Костю ждали новые мучения и пытки. Этого он допустить не собирался. Ни за какую цену.
   Для начала ему пришла в голову идея просто спрыгнуть вниз. Ярость и боль отключили инстинкт самосохранения -- Костя готов был умереть, причинив тем самым некоторые неприятности окружающему миру и, во всяком случае, прекратив собственные муки. Разум, однако, подсказывал, что это отнюдь не лучший выход. Кроме того, веранда наверняка не в первый раз использовалась Ларисой Викторовной как инструмент оказания давления на непокорных подростков, поэтому где-нибудь внизу обязательно должна была присутствовать система для борьбы с попытками суицида. Самоубийственные же намерения подростка -- Костя знал это -- буквально развязывали руки правоохранительной системе, способной после этого оправдать любое своё действие психической невменяемостью подследственного. Поэтому прыгать вниз Костя решительно отказался.
   Тогда он осмотрел веранду повнимательнее. Веранда имела двенадцать шагов в длину и всего полтора в ширину; она не нависала балконом, а была утоплена заподлицо в фасад здания. Слезть или перелезть с неё хоть куда-нибудь было невозможно. Зато в дальнем конце веранды виднелась техническая дверь с "ипсоменой" и зловещей надписью "ПОЖАР". В сердце Кости забрезжил луч надежды. Он сунул руку в карман в поисках ключа с латинской надписью -- и вспомнил, что ключ остался в куртке, вместе с коммуникатором, школьной карточкой и проездным билетом.
   От нахлынувшего отчаяния, холода и боли Костя принялся стучать в дверь кулаками:
   -- Анастас! Анастас! Вы слышите меня?! Кто-нибудь меня слышит?!
   Конечно же, его не слышал никто. Разве что Лариса Викторовна со своим Лёшенькой, наблюдая с хорошей дистанции за Костиным отчаянием с помощью какого-нибудь хитроумного следящего устройства, хохотали сейчас жизнерадостно и свежо, глядя, как из их подопечного с каждой секундой выходят последние крохи надежды...
   -- Анастас! -- теряя силы, крикнул Костя.
   Тишина и рёв ветра служили ответом на этот последний выкрик.
   Костя сполз плечом по двери, съёжился у порога, замер в тоскливом ожидании неведомого ужаса. Сознание и силы покинули его.
  

3. Скорая помощь и технический ифрит

   Очнулся Костя от неведомого жара, пронизавшего всё его тело. Он осторожно открыл глаза и огляделся. Вокруг Кости было темно, но отсветы яркого пламени, исходившие откуда-то снизу, освещали в высоте над ним сводчатый потолок и высокие, блестящие металлом края стен, украшенные гризайльной росписью тонких проводов и кабелей.
   -- Ти што арал, малшык? -- спросили грозно прямо у него над ухом. -- Ти пошэму так поздна балькон ходыш? Тэба побиль кто-та, да?!
   Костя рывком сел на своём ложе. Это была ровная, горячая бетонная плита.
   -- М-м-м, -- сказал он, потому что его рот был заполнен кровью. Он по-прежнему пытался вглядеться получше в окружавшую его темноту.
   -- Кров на пол плэват нэ нада, да? -- полувопросительно предложили из этой темноты. Костя по-прежнему не видел говорившего, но вспомнил его голос и ужасный восточный акцент. -- Там вэдэр, в йего плуй!
   Костя подвинул к себе ногой стоявшее подле плиты оцинкованное ведро и с наслаждением сплюнул. Во рту и в носу заколыхалась пронзительная боль. Горло пересохло и требовало к себе избыточного внимания.
   -- Где я? -- осторожно спросил он.
   -- Внутры, -- ответили ему. -- Мэня завут Мамэд.
   -- Мамед Сулейманович, да? -- переспросил Костя. -- Извините, а у вас нет аптечки?
   -- Йок, -- вздохнул голос. -- Так кто тэба побыл, малшык?
   -- Это в полиции, -- вздохнул Костя.
   -- Зерван бир, расулы хак, -- сказал голос совсем уж непонятную вещь.
   Костя хотел было переспросить, но тут плита под ним затряслась внезапно мелкой дрожью. Послышался гулкий, звонкий приближающийся грохот -- точно самосвал с металлическим ломом катил по дороге из пустых медных барабанов. Грохот приближался, наваливаясь со всех сторон. По стенам заметались яркие отсветы электрических огней.
   -- Что это?! -- хрипло, проталкивая воздух в горло, выкрикнул Костя.
   -- Мэталл! -- коротко ответил ему невидимый Мамед Сулейманович.
   Косте показалось, что в голосе отвечавшего звучал неподдельный восторг.
   Он хотел осмотреться получше, но от усилия подъёма, от боли и пережитых потрясений у него вдруг сильно закружилась голова. Чтобы не попасть в какую-нибудь новую неприятность, он лёг и закрыл глаза. Грохот и блеск, окружавшие его, внезапно стихли. Воздух упруго и сильно качнулся, точно гаснущий отзвук далёкой взрывной волны.
   -- Сара, эмбюленс, -- сказал женский голос над самой Костиной головой. По голосу Костя узнал Реми.
   Что-то негромко хлопнуло, зашуршало. Потом послышалось гудение мощного электрического мотора. На Костино плечо легла горячая, узкая женская рука. Костя открыл глаза и увидел Реми, стоявшую подле него. Рядом с Реми стояла длинная санитарная машина на электрическом ходу.
   -- Пойдём, -- обратилась Реми к Косте. -- Тебе нужна медицинская помощь.
   -- Где... я?
   -- В технической службе, естественно. Это реактор, -- неопределённо сказала Реми. -- Нам нужно уезжать отсюда, пока ты, хотя бы из праздного любопытства, не заглянул вниз, под плиту.
   Костя встал -- всё тело болело.
   -- Как я сюда попал? -- спросил он.
   -- Как говорят по-русски, "тайна сия велика есть", -- ответила Реми. -- В двери ты вошёл незнамо как: ключа при тебе не было, а двери, естественно, непроницаемы ни для биологической, ни для технической формы. Так что ты буквально просочился в закрытое пространство. Впрочем, с подростками и не такое бывает... Опять же, конверсионное поле сегодня сотка, и падать пока не собирается, -- туманно заключила Реми. -- Давай, лезь внутрь. Сара займётся твоим носом в отсутствие Анастаса.
   Костя заглянул в машину. В салоне и на водительском сиденье было пусто.
   -- А где она? -- спросил Костя на всякий случай.
   Реми обошла машину, запрыгнула на сиденье водителя. Двери мягко захлопнулись.
   -- Кто -- она? -- спросила Реми.
   -- Сара. Мы к ней едем, да?
   Реми хихикнула:
   -- Неужели ты так ничего и не понял? Сара, скажи ему. Он всё равно ездил с нами в депо на Анастасовой автомотриссе.
   -- Сара -- это я, -- сказал в динамике под потолком другой женский голос, более низкий и глубокий. -- Ты во мне едешь, Константин Артемьевич.
   -- Вы машина? -- спросил Костя.
   -- Вообще-то нет. Я могу при необходимости становиться машиной, но для меня это не вполне естественное состояние. В отличие от некоторых других, -- с сомнением прибавил низкий женский голос.
   Реми тихонько хихикнула.
   -- Я, для разнообразия, ничего не понимаю, -- признался Костя.
   -- Не факт, что ты должен что-нибудь понимать, -- предположила на это Реми. -- Чтобы понять, тебе тяжёлого металла надо побольше!
   -- Чего, чего?!
   -- Тяжёлого металла, говорю! "Роттинг Крайст", "Мегадеф", да хоть бы и простой "Мановар", в конце концов! Хотя они и пижоны.
   -- Реми, брось гадить в мозги моему пациенту, -- сказал голос в динамике.
   Реми снова захихикала.
   -- Так, Константин Артемьевич, -- предложили из динамика. -- Сейчас ложись на живот на кушетку, голову свесь там в такую прорезь, руками подними маску из резины с такой липучей дрянью внутри. Видишь маску?
   Костя исполнил требуемое. Из маски пахло мятой. В ней было разлито что-то, напоминавшее силиконовый клей.
   -- Приложи обеими руками это дело к лицу, открой рот и глубоко вдохни, -- скомандовал голос из динамика.
   Костя вдохнул -- и не смог выдохнуть. Липкая масса моментально и прочно закупорила его рот и нос, дойдя в глубину до самой гортани. Волосы Кости зашевелились от ужаса. Он уже собирался было задёргать ногами в агонии неизбежного удушья, как вдруг сильное разрежение воздуха в маске вытянуло комки мерзкой липучки наружу.
   -- Готово, -- удовлетворённо произнёс женский голос. -- Ну-ка, Реми, посмотри внимательно, всё ли получилось, как надо. И Константину Артемьевичу покажи в зеркало.
   Костя вздохнул с облегчением.
   -- Каждый раз, когда меня называют Константином Артемьевичем, -- пожаловался он, -- мне кажется, что это завуалированное издевательство. Зовите меня Костей, если хотите.
   -- Не пойдёт, -- сказала Реми, роясь одной рукой в большой спортивной сумке. -- У людей есть род, поэтому людей нужно называть по имени-отчеству. Кроме американцев, правда.
   -- Почему? -- удивился Костя.
   -- Спроси у Афины при случае, она тебе лучше объяснит.
   -- А почему вы все называете себя и друг друга только по именам?
   -- С нами проще: мы не люди. Наше имя означает только одно -- нас самих, или совокупность наших деяний, что, с определённой точки зрения, ровным счётом одно и то же. Есть у нас такое правило -- nomen est omen, имя равно его значению. И с этой точки зрения род наш ровным счётом ничего не значит.
   -- Уже не значит, -- поправил женский голос в динамике. -- С тех пор, как мы перестали быть людьми.
   Реми нашла в сумке складное зеркальце, бросила руль стремительно мчавшейся по изгибам неосвещённых коридоров машины и полезла, подобрав юбку, с водительского сиденья в салон.
   -- Каблуками по торпедке не надо, больно, -- попросил голос в динамике.
   -- Извини, Сара. -- Реми устроилась рядом с Костей, внимательно вгляделась в него. -- Всё, никаких повреждений! Даже и следа нет. Дура ты, хавера, вот что я тебе скажу...
   -- Почему "дура"?
   -- Надо было его сперва на экспертизу сдать, на предмет побоев. Вот кое-кто повертелся бы потом перед российским правосудием!
   -- О Правосудье Человека! -- медленно ответил голос в динамике. -- Подобно ты Судьбе. Ты губишь слабых, губишь сильных в чудовищной борьбе, ты сильных бьёшь пятой железной. Проклятие тебе!
   -- Не веришь в правосудие? -- с кривой ухмылочкой спросила Реми. -- А как же Северьян Авдеев?
   -- Где он теперь? -- ответил женский голос. -- Где бы он ни был -- даже если он жив, его мир больше не называется Землёй. Его заставили отступить.
   -- Придут другие, менее уставшие...
   -- И так же уйдут. В мире людей больше не место законам космоса.
   -- А вы, значит, не люди? -- спросил Костя. -- Кто вы? Инопланетяне? Машины?
   -- Мы были людьми, -- сказала Реми. -- Потом нам это надоело. Мы поняли, что мы можем стать чем-то большим. И стали... Чем, кстати, мы стали, Сара?
   В динамике промолчали.
   -- Не знаю, чем мы стали, -- грустно сказала Реми. -- Мы тянем на себе весь этот мир -- все творения людей, от которых сами люди отвернулись, как от неважного, и которые тем не менее по-прежнему обеспечивают их жизнь. Мы -- как античные боги, каждый из которых держал на своих плечах какую-нибудь стихию или силу мира...
   -- Почему -- "как"? -- грустно спросила Сара. -- Они никуда не девались. Просто теперь людям понадобились ещё и мы -- боги нового, невиданного, боги небоскрёбов и кибернетики, аспирина и мягкой абляции, пассивной безопасности и межзвёздных перелётов. Боги монорельсов.
   -- Нет, -- возразила Реми, -- мы всё-таки не боги, пожалуй. Боги были нужны людям. По-настоящему нужны.
   -- Мы нужнее. И тоже по-настоящему.
   -- Спроси об этом у Афины, Реми. Она помнит.
   В машине воцарилось молчание, прерываемое печальными вздохами девушки.
   -- Не морочь себе голову, Константин Артемьевич, -- сказала Реми в конце концов, запустив ладонь в свои медно-рыжие волосы. -- Мы -- почти такие же люди, как и все остальные. Разве что чуть-чуть отличаемся. Мы используем потенциал конверсионного поля, чтобы управлять косной материей.
   -- Очень хорошо и понятно звучит, -- усмехнулся голос в динамике. -- Поблагодари её за объяснение...
   -- Спасибо, -- неуверенно сказал Костя.
   Реми и голос Сары прыснули одновременно.
   -- Извини, я и не думала издеваться, -- медленно произнесла Реми. -- У этого явления и в самом деле есть ровно два объяснения: одно выглядит как эзотерический бред, другое звучит в высшей степени наукообразно. Оба в общих чертах верны, но не до конца; оба отстоят от истины -- с разных её концов, конечно же, -- на примерно одинаковое расстояние. Выбирай, что тебе больше по душе. Мы привыкли к тому и к другому!
   -- Я в этом ничего не понимаю, -- сознался Костя.
   -- Ничего удивительного: почти никто не понимает. Конверсионное поле -- это тебе не М-теория, которую знают двадцать человек, зато сто миллионов убеждены, что понимают её интуитивно. Здесь строго наоборот: мы все встречаемся с этим явлением, но только два десятка высоколобых умников во всём мире думают иногда, что понимают, как это происходит и почему.
   -- Да, -- сказал Костя. -- Я к ним точно не отношусь. И потом, простите меня, но я не до конца уверен... гм!.. в реальности происходящего.
   -- Не говори канцеляритом, -- попросил голос Сары. -- Между товарищами это считается плохим тоном.
   Костя вежливо извинился.
   -- Хороший товарищ, -- зачем-то отвернувшись от Кости, произнесла Реми. -- Знаешь, Сара, я уже хочу с ним работать, если что.
   -- Я ещё учусь, -- вздохнул Костя.
   -- Учёба?! -- фыркнула Реми. -- В этом дурацком заведении, где из школьников делают пустоголовых овец?! Я удрала из школы в тринадцать лет, и с тех пор я узнала больше, чем за десять лет любой учёбы!
   -- А сколько с тех пор прошло лет? -- живо поинтересовался Костя.
   -- Два с половиной, -- неуверенно ответила Реми. -- Ну, почти три. И с тех пор я выучила шесть языков, дифференциальное и интегральное исчисление, комбинаторику, статистику и стохастику, сопротивление материалов, теорию музыки, научилась программировать задачи в реальном времени, работать с реакторами всех типов...
   -- Ты не выучила это, хавера, -- прервал Реми голос в динамике. -- Ты просто скачала из сетей прикладные алгоритмы.
   -- Какая разница?! -- отмахнулась рыжеволосая. -- Алгоритмы, шмалгоритмы! Важно то, что я это знаю, а не то, каким путём эти знания были получены! От сидения за школьной партой развиваются мозги, но страдают глаза и задница! А мне моя задница дорога, она...
   -- Кгхм! -- с сомнением кашлянула Сара.
   Реми покраснела до свекольного цвета. Костя отвернулся и стал смотреть в угол салона, на большой медицинский ящик с красным ромбом на крышке.
   Машина вдруг резко развернулась и снизила скорость -- Костя чудом удержался руками за край кровати, рискуя полететь кубарем с кушетки прямо на сидящую напротив девушку. Коротко взвизгнули тормоза -- транспортное средство остановилось.
   -- Кажется, мы приехали, -- с облегчением произнесла Реми.
  
   Анастас, задрав ноги на подушку, спал на коротком кожаном диванчике. В его левой руке была зажата зелёная брошюрка с надписью на обложке "Две тактики".
   При появлении Кости и Реми Анастас выронил брошюрку на пол, смачно зевнул и вскочил на ноги.
   -- Что новенького? -- встревоженно спросил он.
   Костя принялся нудно и путано объяснять. Реми, прервав его, дала Анастасу в трёх предложениях краткий и ёмкий очерк происшедшего.
   -- М-да, -- вздохнул Анастас. -- И ведь в самом деле -- теперь не докажешь!
   -- В следующий раз обязательно оставлю его с набитой мордой, -- пообещала Реми. - А вот что нам теперь делать? Вернуть его домой, откуда завтра поутру его вновь заберут со скандалом в то же самое учреждение, или заняться киднэппингом и оставить у нас?
   -- Сперва посмотрим, чем заняты его похитители, -- Анастас щёлкнул пальцами. -- Где Сара?
   Вошла полненькая черноглазая девушка с толстой смоляной косой, уложенной вокруг её крупной головы в виде венца.
   -- Я тут... -- сонно сказала она.
   -- Сара, найди этих, из ювенальной юстиции. Я хочу видеть, где они и чем они занимаются.
   Неведомо откуда появился потрёпанный ноутбук, на котором полтора суток назад Анастас демонстрировал Косте показания камер видеонаблюдения. Сара, присев на диван, положила ноутбук на колени, пощёлкала клавишами, повернула экран так, чтобы остальные присутствующие видели изображение. Изображение не сулило ничего хорошего: полицейский Лёшенька перерывал вверх дном кабинет Ларисы Викторовны и соседние комнаты, а сама румяная сотрудница ювенальной юстиции семью минутами раньше вышла из лифта на площадке напротив Костиной квартиры.
   -- Очень любопытно, -- сквозь зубы произнёс Анастас. -- Сара, а нет ли записей того, что и как происходило в этом кабинете, когда... Часа два-три назад, в общем?
   Сара ещё немного поработала с ноутбуком. В окне экрана возникли сидящий Костя, Лариса Викторовна и Лёшенька на диване. Отчётливо видно было, как полицейский встаёт, берёт Костю за воротник, прикладывает лицом о столешницу. Видно было и то, как сотрудница ювенальной юстиции, зажав в руке карандаш, подходит к лежащему на полу Косте и делает несколько резких, ударных движений. И то, как Лёшенька срывает с Кости куртку и вышвыривает того на веранду. И то, как Лариса Викторовна выплёскивает в форточку веранды полный графин воды со стола...
   -- Подробностей не видно, -- вздохнул Анастас, -- но догадаться можно и без них. А звука у записи нет, случаем?
   -- Увы, -- вздохнула Сара.
   -- По-моему, и так неплохо! -- держась за щёки ладонями, медленно проговорила Реми. -- Эту запись надо немедленно переслать родителям Константина Артемьевича!
   -- От чьего имени? -- быстро спросила Сара.
   -- Тут надо подумать. Но так этого тоже оставлять нельзя! Там его отец и мать, а эта сука... она сейчас там, у них! Страшно ведь подумать, что она ещё может устроить! Пусть его отец поднимет скандал.
   -- Он не поднимет, -- сказал Костя. -- Побоится.
   -- Не побоится, -- покачал головой Анастас.
   -- Откуда вам знать? -- вскинулся Костя.
   -- Твой отец -- кто угодно, но не трус. Он может проявить осторожность, даже пойти на жертвы под давлением обстоятельств, но для него есть грань, за которую смелый не перейдёт никогда. Откуда знаю? Тут всё просто: лавочник может родить гения, бывает и так, что в семье скрипача вырастает полководец, но никогда трус не породит и не воспитает смелого человека. А ты умеешь не ронять достоинства -- это важный признак смелости.
   -- Отец испугается не за себя, -- напомнил Костя. -- У него есть Лёня и Лена.
   Анастас вздохнул.
   -- Эти люди уже перешли ту грань, за которой их действия впрямую касаются всей семьи. Твои родители не останутся бездеятельными, если получат эту запись. Не знаю только, что они предпримут потом... Они и власти. Надо будет ещё установить, откуда взялось это идиотское исковое заявление. Если это сговор нескольких ублюдков, которых ты вчера утром имел несчастье спасти от уничтожения -- возможно, тебе несдобровать. Если же тебе не даёт покоя только тот тип, который терроризировал тебя вчера -- я его быстренько выведу на чистую воду! Но вот если за этим стоит воля Тёмных... -- Анастас замолчал.
   -- Тёмных? -- с недоумением и брезгливостью переспросил Костя.
   -- Заговорщики, -- быстро ответила Сара.
   -- Инопланетяне, -- одновременно с ней сказала Реми.
   -- Предатели, -- обращаясь к Косте, громко и чётко проговорил Анастас, перекрывая голоса обоих девушек.
   -- "Тёмные" -- это вроде демонов? Если вы называете себя богами, то... Почему инопланетяне? -- по-прежнему недоумённо развёл руками Костя. -- Я вообще ничего не понимаю, да, но я хочу понять хотя бы, о чём вы всё время говорите!
   -- Сейчас -- о Тёмных, -- ответил ему Анастас.
   -- Они люди, -- брезгливо добавила Реми.
   -- Не обыкновенные люди, конечно, -- поправил Анастас.
   -- Почему тогда они "Тёмные"?
   -- Они хотели убить Эль Президенто! -- воскликнула Реми.
   -- Сволочи! -- добавила Сара.
   -- Этого достаточно, чтобы характеризовать их как "Тёмных", -- подытожил Анастас.
   -- А почему вы называете их инопланетянами?
   -- Большинство из них покинули Землю, -- пояснила Реми.
   -- Как и большинство из нас, -- добавила Сара.
   -- Но мы делаем это потому, что устали от человеческого общества! -- решительно сказала рыжеволосая.
   -- А они просто всех ненавидят, -- вздохнула Сара, поправляя причёску.
   -- И это они вчера открутили балку на поезде, -- твёрдым голосом сообщил Анастас, пытаясь дать понять остальным участникам с помощью интонации, что разговор о тёмных пока что окончен. -- И, кстати, мои молодые друзья: мне очень странно слышать, что в присутствии Константина Артемьевича кто-то из вас называл себя богами. У вас завёлся культ?
   -- Нет, мы фигурально выражались, -- произнесла Сара извиняющимся тоном.
   -- В нашем деле нельзя фигурально выражаться. Напоминаю ещё раз: имя равно знамению; "казаться" кем-то -- часть того, чтобы "быть" им. Остальные варианты -- "лучше быть, чем казаться" и "форма важнее содержания", -- оставим патриотам и декадентам, у них лучше получается это вот платоновско-плотиновское разделение всех явлений на низкое земное и высокое иномировое. Но мы материалисты, и мы обязаны учитывать все аспекты нашего бытия, форму не менее, чем содержание!
   Видимо, это был жёсткий выговор. Обе девушки понурились.
   -- Кстати, о форме, -- добавил Анастас. -- Не лишним было бы отметить тот странный факт, что вчера Константин Артемьевич видел Тёмного, присосавшегося к рекуператорам электрички.
   -- А потом, пока ты его вёз в школу, он увидел меня, -- добавила Реми.
   -- Ничего удивительного: ты же заговорила с ним!
   -- Он увидел меня первым и поздоровался.
   -- А что в этом удивительного? -- с интересом спросил Костя. -- Я и сейчас вас вижу. С этим... с Тёмным понятно: он прятался от камер слежения. Я так понимаю, они, как и вы, тоже в особых отношениях с техникой. Но вы-то от меня, надеюсь, не прятались!
   -- Так мы что, с тобой на "вы"? -- удивилась Реми. -- Я тебя чем-то обидела, Константин Артемьевич?
   Костя помолчал, борясь с собой.
   -- Нет, -- сказал он в конце концов, -- это просто форма вежливости. Я не знал, как правильно. -- И прибавил с ноткой сомнения: -- Извини, хавера.
   Реми и Сара засмеялись.
   -- Нет, "хавера" -- это отражение персональной сложности наших с Сарой отношений, -- улыбаясь, сказала Реми. -- Ты можешь использовать русское слово "подруга". Или "товарищ", если тебе так интереснее. У нас ведь, надеюсь, нет сложностей в отношениях?
   -- Сложно сказать, -- вздохнул Костя. -- У вас тут всё... сложно. Я вообще с трудом понимаю: круговерть какая-то сплошная!
   -- Мы тоже с трудом понимаем, -- успокоила его Сара.
   -- И у нас всё время такая круговерть, -- прибавила Реми.
   -- Тихо! -- произнёс вдруг Анастас. -- Я решил!
   Видимо, факт принятия Анастасом был очень важен, потому что обе девушки вдруг стали серьёзными и внимательными, как на экзамене.
   -- Эта женщина ещё там? -- спросил у Сары Анастас.
   -- Нет, вышла две минуты назад.
   -- Никого с собой не увела?
   -- Нет.
   Анастас медленно выпрямился.
   -- Мамед Сулейманович, -- сказал он, глядя куда-то в потолок. -- Заклинаю тебя двумя бутылками адского огненного зелья, полученными тобою от меня: если ты хочешь получить и третью из моих запасов, приказываю тебе незамедлительно явиться передо мною и быть готовым к дальнейшим моим распоряжениям.
   Откуда-то с потолка помещения просочился в комнату вкрадчивый голос с хорошо знакомым Косте акцентом:
   -- Слющаю и павынуюс! -- произнёс он.
  
   В лампах под потолком полыхнуло. Свет погас, из-под штепселя ноутбука, воткнутого в розетку, внезапно посыпались искры. Затем Костя почувствовал сильный рывок, вспыхнуло с треском разноцветное электрическое пламя, и перед Анастасом буквально материализовался из темноты могучий бритоголовый мужчина средних лет, голый по пояс, а ниже пояса одетый в брюки защитного цвета, стянутые на могучих чреслах инструментальным поясом со множеством предметов. Между приподнятыми руками бритоголового временами сверкали короткие электрические искры.
   -- Константин Артемьевич, -- спросил Анастас. -- Ты его видишь?!
   -- Конечно, вижу, -- удивился Костя. -- Добрый вечер, Мамед Сулейманович!
   -- Вай, какой вэжлэвый малшык! -- восхитился бритоголовый. -- Ийи акшамлар, Константин! Добрий вэшер!
   -- В том-то и дело, что не "конечно, вижу", -- Анастас выглядел озабоченным. -- Значит, так, слушайте меня. Домой Константина Артемьевича мы вернуть сейчас никак не можем, разве только он сам очень сильно хочет этого. Причин для невозможности три: во-первых, его зацапают снова, а родителям нечего будет на это возразить; во-вторых, он не сможет никому объяснить ни обстоятельств своего побега из ювенальной юстиции, ни обстоятельств возвращения, не прибегая ко лжи, которая обязательно будет обнаружена; в-третьих, мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах ведёт за ним охоту, а значит -- не знаем и того, к каким средствам этот кто-то прибегнет в следующий раз. Конечно, если ты, Костя, захочешь вернуться, то никто из нас препятствовать тебе не станет. Но для тебя, на мой взгляд, тоже правильнее было бы пересидеть здесь, в комфорте и безопасности. И вот почему: если ты вернёшься, ты будешь виноват в побеге, а если ты сидишь здесь -- ты числишься пропавшим без вести, и виноваты в этом уже сотрудники ювенальной юстиции, потерявшие тебя, а твои родители смогут контратаковать, если захотят.
   -- Я бы остался, -- неуверенно произнёс Костя, -- но боюсь, родители от страху с ума сойдут.
   -- А ребёнка отпускать одного в девять вечера -- они с ума не сошли?! -- взвилась Реми. -- А то, что тебе там чуть было все зубы не выстеклили -- от этого им не страшно было бы?!
   -- Помолчи, Реми, -- посоветовал Анастас. -- Как бы то ни было, прошу всех присутствующих обратить внимание на пункт третий: мы не знаем, кто и зачем охотится на нашего друга. Если родители Константина Артемьевича сейчас займутся поисками, то худшее, что их ждёт -- это скандал с законом. Но если Константин Артемьевич найдётся и окажется дома -- он вновь станет уязвимой мишенью. В этом случае у родителей может не хватить ни сил, ни искусства защитить его. Я считаю, что тебе, Костя, надо спрятаться!
   Костя сидел на диванчике, понурив голову. В этот момент окружавшие его странные люди казались невероятно, бессмысленно чужими. Тёмные и липкие подозрения зашевелились в Костиной душе. Славно было бы оказаться сейчас дома, в гостиной, пусть и под домашним арестом, но всё-таки в простом окружении распорядка знакомых и привычных вещей.
   -- Н-не знаю, -- сказал он, и вдруг вспомнил растерянность и страх в глазах отца, когда Лариса Викторовна делала тому неясные намёки насчёт старшего сына. Лёня, бесспорно, проходил уже через какие-то неведомые испытания в своей короткой жизни. Смогли ли родители защитить его? Хотели -- это бесспорно. Но, видимо, всё-таки не смогли. Не зря же Лёня прячется теперь от всего мира в раковину своей учёбы...
   -- Я думаю, что я останусь, -- сказал Костя. -- Но я должен знать, что будет потом!
   Сара присвистнула.
   -- Серьёзная заявка, -- с уважением сказала Реми.
   Анастас пожал плечами, поднял с пола зелёную брошюру "Две тактики" и свернул её в трубочку на манер импровизированной мухобойки.
   -- По-моему, тут всё ясно как дважды два, -- он взмахнул брошюрой. -- У нас есть всего две тактики: первая -- выжидать, что ещё проявится в отношении Константина Артемьевича и как это связано с другими нашими проблемами; вторая тактика -- решительное и быстрое наступление, связанное с активным противодействием врагам. Нелишне отметить, что первую тактику лично я считаю позорным соглашательством. Мамед Сулейманович!
   -- Да, шэф?! -- сказал полуголый.
   -- Найди для начала, куда же девался этот чёртов бумажник. И подкинь куртку Константина Артемьевича в багажник машины этой тётке. Только обязательно достань оттуда все ключи! Все до единого!
   -- Там ваш ключ, кстати, -- заволновался Костя. -- И мой сотовый коммуникатор.
   -- В коммуникаторе вся соль, -- Анастас поднял кверху большой палец. -- Коммуникатор надо оставить. Если тебе вдруг надо куда-нибудь позвонить, я дам тебе другой сотовый. Но родителям я бы на твоём месте не звонил, а позвонив -- выкинул устройство. Понимаешь, дело в том, что по звонку коммуникатора можно вычислить положение звонившего с точностью как минимум до десятков метров. Тебя зацапают раньше, чем ты успеешь сказать "румпельштильцхен".
   -- Но если он будет лежать в моей куртке, а куртка -- у неё в машине... -- Костя задумался и вдруг усмехнулся: -- Не слишком ли мелко?
   -- Как маленькая месть за пять минут дежурных побоев -- в самый раз. Такие люди, насколько я знаю из опыта, очень чувствительны к малейшему нарушению их собственного душевного комфорта; боль, которую испытает эта дама, принуждённая отвечать на вопрос, что это у неё в багажнике делает твоя куртка, в её глазах многократно превосходит ту боль,, которую она могла причинить тебе своими побоями и своим карандашом. Впрочем, должен заметить заранее, что это только начало её грядущих неприятностей. -- Анастас покачал головой. -- Когда мы найдём похищенный кем-то бумажник -- или убедимся, что его никто и никогда не похищал, что более вероятно, -- мы будем знать гораздо больше о том, что делать дальше. А пока, Мамед Сулейманович, держи то, что я тебе обещал, и отправляйся действовать!
   Анастас извлёк из брючного кармана плоскую бутылку с желтоватой жидкостью и протянул бритоголовому. Тот поклонился в пояс, спрятал бутылку в задний карман собственных брюк и вдруг рассыпался вихрем искр, как цирковой фокусник. В помещении на мгновение вновь погас свет. Затем лампы снова зажглись дрожащим, неверным огнём; где-то тихо гудел старинный магнитный дроссель.
   -- Так ты его всю дорогу видел? -- спросила Реми у Кости.
   -- Конечно! Трудно не увидеть. Он что, ифрит?
   -- Ифрит, -- хихикнула Сара. -- Технический.
   -- Подожди со своими шуточками, хавера! -- строго сказала Реми. -- Разве ты не понимаешь, что происходит: Константин Артемьевич видит истинную форму!
   -- А что я должен был увидеть? -- поинтересовался Костя. -- Ложную форму?
   -- Вообще ничего, -- сказал Анастас. -- Немного спецэффектов и бутылку масла, исчезающую в пустом пространстве. И всё! Кто-то крепко верит в тебя, Константин Артемьевич!
   -- Интересно, -- задумался вслух Костя, -- кто бы это мог быть? Господь бог?
   -- Родители -- самое очевидное объяснение, -- развёл руками Анастас. -- Впрочем, ты уверен, что ни при каких условиях не мог посулить кому-нибудь легковерному маленькое эзотерическое чудо?
   Костя неуверенно пожал плечами.
   -- Вряд ли, -- сказал он, -- зачем бы мне лишние неприятности? Вот разве что Солнце зажечь предлагал однажды...
   -- Что-о?! -- хором воскликнули Сара и Реми.
   Костя насторожился:
   -- А что такое? Однажды в грузовом авиаотряде я увидел Солнце сквозь стекло верхнее самолётной кабины. Ну, и сказал...
   -- Что-о?! -- На сей раз удивлённый возглас вырвался из горла Анастаса.
   -- А что такое? Ну подумаешь, сказал...
   Под жёсткими взглядами троих компаньонов Костя вкратце рассказал приключившуюся с ним историю.
   -- А до этого ты видел Солнце? -- спросил Анастас.
   -- Только на картинках.
   -- Покажи-ка глаза...
   Анастас достал из кармана маленький хромированный инструмент, напоминавший синюю диодную указку, и посветил Косте по очереди в оба глаза. Косте показалось, что из тоненькой хромированной трубочки в руках Анастаса доносится еле слышный, слаженный хорал.
   -- Пигмент сетчатки самый обычный, -- со вздохом сказал Анастас, убирая трубочку. -- А это значит, мои юные друзья, что Константин Артемьевич и в самом деле видит аномалии конверсионного поля. И начал видеть их как минимум до того, как поднялся в стратосферу в кабине грузолёта.
   -- Мать, блин, твою, -- отчётливо произнесла Сара.
   -- Да, -- с глубокой жалостью в голосе добавила Реми. -- Пацан сказал -- пацан сделал...
   Анастас с живейшим интересом повернулся к ней.
   -- Ты думаешь, это митра? -- спросил он.
   Реми промолчала.
   -- Костя, -- спросила Сара с той осторожностью, с какой спрашивают подчас о смертельной болезни, -- а ты не обещал, что снова зажжёшь Солнце?
   Костя постарался припомнить.
   -- Нет, -- ответил он наконец, -- я точно ничего не обещал. "Штирлиц" сказал, что поживём -- увидим, мол.
   -- Какой Штирлиц?
   -- Саша Владимиров, со старшей параллели. Не знаю, почему он "Штирлиц", -- объяснил Костя.
   -- Потому что Владимиров, наверное. -- Анастас пожевал губами, словно решая что-то для себя.
   -- Ну, не Исаев же, -- хмыкнул Костя.
   -- Настоящая фамилия Штирлица была Владимиров, Всеволод Владимиров, -- равнодушно, отвлечённым тоном проговорил Анастас. -- Это хорошо, Константин Артемьевич, что ты не дал митру. С другой стороны, тогда вся эта история с авиаотрядом почти ничего не объясняет. Только начинает тревожить ещё больше, вот и всё. Придётся завтра с утра навестить с тобой этот авиаотряд и узнать там, что к чему. А вы, девушки, возвращайтесь-ка на линейную работу! Вам ждать утра не положено по штатному расписанию!
   Реми и Сара встали.
   -- До свидания, -- сказали они почти хором.
   -- Приятно было повидаться, -- прибавила Реми.
   -- А мне -- познакомиться, -- поправляя косу, улыбнулась Косте Сара.
   Обе девушки вышли, оставив Костю наедине с Анастасом.
   -- Как-то мне не по себе, -- признался Костя. -- Меня обвинили в краже, набили морду, впервые в жизни я ночую вне дома, если не считать больницы, а дома мой отец ещё и наложил на меня домашний арест.
   -- Мне тоже не по себе, -- тяжело проговорил в ответ Анастас. -- Солнце погасло. Землю атакуют. Люди ненавидят друг друга, причём каждый считает, что его мир доживает последние дни, поэтому прожить их надо так, чтобы не печалиться об упущенных возможностях. И у меня нет даже отца, с которым я мог бы посоветоваться.
   -- А что с вашим отцом?
   Анастас насторожился, покосился одним глазом на Костю:
   -- С тобой мы тоже на "вы", Константин Артемьевич?
   -- Ну, вы не Реми, с вами я вряд ли привыкну. Впрочем, извините, если что...
   -- А, ладно, -- отмахнулся Анастас, -- говори пока что, как тебе удобнее. Ты ведь ещё не определился. Может, ты мне вовсе не товарищ, может, нам с тобой ещё воевать придётся.
   -- Воевать? -- удивился Костя. -- С чего бы?
   -- Многие ушли к Тёмным.
   -- Кто это -- "многие"?
   -- Многие, подобные тебе. Способные видеть истинную природу вещей. Одни из них отказываются от пути, который предлагает им жизнь, и выбирают тот путь, который диктует судьба. Таких большинство, и это, быть может, к счастью... -- Анастас подумал мгновение. -- Другие становятся героями, но к ним судьба с каждым годом всё более немилосердна. Судьба думает, что она одна играет вселенскую партитуру, а мы только портим её! Есть такие, кто принимает свой путь как должное. Они служат Земле и людям, по мере сил пытаясь удержать свой родной мир от гибели, но в конце концов убеждаются в полной тщетности своих попыток: люди каким-то удивительным образом ухитряются обратить во зло себе и другим всё, что было для них сделано. Разочаровавшись в человечестве, эти немногие обычно покидают свой родной мир и уходят по Звёздной Дороге. Но есть и такие, кто преисполняется ненависти и горя. Такие легко становятся сперва орудием в руках Тёмных, а позже -- сознательными их союзниками. Я считаю своим долгом уничтожать их, но осуждать их я не могу, -- прибавил внезапно Анастас, точно оправдываясь. -- Это их мир и их выбор. И я знаю, насколько тяжёлые обстоятельства способны иногда этот выбор продиктовать.
   -- Вы так говорите, -- сказал Костя, -- как будто сами вы вообще не человек.
   -- Разве тебе не говорили? Я и так не человек.
   -- Реми сказала, что вы люди, только с какими-то особыми способностями. Вроде чародеев, что ли...
   -- Чародеев, -- усмехнулся Анастас. -- Реми и Сара -- не чародеи, они труженицы. Они -- работники армии труда. Как-то так. Это -- всемирная армия! И, да, они были людьми в самом что ни на есть нормальном смысле этого слова. Сейчас это уже не так, конечно. Я или, скажем, Афина -- совсем другое дело. Я не был даже рождён на Земле. Собственно, я и сейчас по большей части нахожусь вне Земли. Здесь есть лишь несколько моих образов, способных более или менее успешно решать небольшой круг прикладных задач.
   -- То есть, вы с Афиной инопланетяне? -- недоверчиво переспросил Костя.
   -- Нет, мы не инопланетяне. Моя мама по большей части происходит как раз с Земли, так что я могу в каком-то смысле считать именно эту планету своей исторической родиной. Впрочем, инопланетян в привычном смысле в известной части Вселенной, считай, и нету: весь белковый разум и все его производные имеют Землю своим предначальным источником. Я считаю себя землянином. Вопрос лишь в том, что я не человек. Даже по происхождению.
   -- Как-то с трудом верится, -- сказал Костя. -- Я, конечно, видел и слышал тут много всего странного, но пока что это больше похоже на какие-нибудь там трюки...
   -- Неверующее дитя компьютерного века! -- провозгласил Анастас. -- Да будь тебе явлено хотя бы видение пророка Иезекииля, узри ты воочию северный ветер и атомный гриб, клубящийся как бы в форме неких четырёх животных с крыльями вместо рук и подобиями человеческих лиц -- ты отвернёшь от чуда лицо своё и скажешь с презрением: "ах, уж мне эти голливудские спецэффекты"! Ответствуй же, смертный, какие чудеса убедят тебя в том, что всё происходящее -- не мистификация и не кислотный трип?
   Костя подумал.
   -- А что вы можете? -- спросил он. -- Я, например, слышал, что Реми может превращаться в городскую электричку. Это звучит настолько нелепо, что я хотел бы это увидеть своими глазами.
   -- Почему бы тебе было не попросить у Реми? -- удивился Анастас. -- Она бы с удовольствием покатала тебя по ночной магистрали. Это красиво, город ночью, а в кабине машиниста очень удобно спать.
   -- Интересное предложение, -- сказал Костя, -- но я ведь просил вас самого показать сейчас что-нибудь.
   -- Экая штука: "что-нибудь"! Я таких вещей не знаю. Поди туда -- не знаю куда, принеси то -- не знаю что? Я же не Конёк-Горбунок. Я -- доктор, профессионал, сказочные чудеса и престидижитация для публики -- не мой хлеб. Хотя...
   Он подошёл к низенькому журнальному столику, покрытому потрескавшимся мебельным лаком. Несколько секунд всматривался в разводы на столешнице.
   -- Натуральное дерево, -- с сожалением произнёс Анастас в конце концов. -- Такого больше уже никогда и никто не сделает. Раритет, можно сказать -- артефакт. Но, как учил мудрый отец Браун, иногда можно снести все в мире готические соборы, чтобы вернуть покой одной-единственной живой душе. Посмотри внимательно на этот столик, Константин Артемьевич! Он похож на реквизит фокусника?
   Костя осмотрел стол. Стол не был похож на реквизит фокусника. В лучшем случае, фокусник много лет кряду ел на нём колбасу. Впрочем, в реквизите фокусника Костя не слишком-то разбирался.
   -- Сейчас я верну этому дереву жизнь, -- сказал Анастас.
   Легко, кончиками пальцев, он взялся за уголки стола, и стол преобразился. Послышался шорох, переходящий в тихий треск; ножки стола отвалились, столешница распалась и, к удивлению Кости, вдруг разделилась на несколько частей. Каждая из этих частей внезапно обросла корой, из-под которой пробились тоненькие веточки, а затем -- зелёная листва. Перед Костей на полу лежали несколько живых древесных саженцев.
   Анастас поднял с пола небольшую, ветхую на вид бумажку.
   -- "Стол деревянный, липа", -- прочитал он вслух. -- Конечно же, липа! Правда, не стол, а эта бумажка. Вот ведь бракоделы, руки бы выдернуть за такое, мамы моей на них не хватает... Ты только глянь: две бросовых ольхи пошли на столешницу, остальное -- ножки и обвязка, -- просто обыкновеннейшая сосна. Узнаю людей! Ты, Константин Артемьевич, смотри у меня: сам никогда так не делай. Никогда!
   Костя поднял смолистый сосновый саженец, осмотрел. От саженца хорошо пахло.
   -- Выглядит совершенно живым, -- восхитился он.
   -- Он и так живой, -- поправил Анастас. -- Я воскресил его. Вернул к жизни.
   -- Ведь моё имя значит "Воскресение". Тебе же говорили: nomen est omen!
   -- Что нам теперь с ними делать?
   -- Хороший вопрос: завтра попробую высадить их в каком-нибудь зимнем саду или на улице в безветренном месте, иначе не перезимуют. А пока возьми-ка вон там, в шкафу, тряпку, заверни корни и полей водой. Ну что, я тебя убедил?
   -- Во всяком случае, это было круто, -- кивнул Костя. -- А людей вы, если что, тоже можете воскрешать?
   Анастас помолчал, потом ответил задумчиво:
   -- Не всех. Только тех, кто не успел продать или разменять свою душу.
   -- Душу?
   Костин собеседник помолчал ещё несколько секунд.
   -- Личность, -- сказал он наконец задумчиво, -- это не только совокупность привычек, воспоминаний и желаний. Прежде всего личность -- это совокупность поступков и действий. Именно поступки формируют в окружающем пространстве тот образ, который остаётся от разумного существа, когда исчезает оно само. Дерево подобно себе биологически, и можно оживить любое разумное существо -- но так же, биологически; иначе говоря, оно вновь обретёт собственное тело, но не сознание, оно превратится в большого ребёнка и, в лучшем случае, станет новым полноценным членом общества в теле давно умершего старого. В худшем, получится неполноценный индивидуум, голем, лишённый собственного детства и собственных воспоминаний. А без детства несладко жить, Константин Артемьевич, это уж ты мне поверь! Единственный способ вернуть человека из мёртвых к полноценной жизни -- восстановить вместе с телом ещё и личность; но это не в моей власти -- лишь сам человек знает, что сообщить о себе Вселенной в то время, пока он живёт. Деяния и подвиги людей -- единственный их залог на воскресение и жизнь вечную. К сожалению, это правило применимо в обе стороны. Тёмные тоже активно искали такие залоги -- что, в конце концов, может быть слаще для вселенского мерзавца, чем безнаказанно и, как им кажется, вечно мучить героя? А к девяноста пяти процентам населения Земли все эти понятия -- деяния, подвиги, сущность, -- неприменимы вообще. Что бы мы ни делали, чтобы это преодолеть...
   -- А те семь трупов на станции? Они что, не принадлежали к девяноста пяти процентам?
   -- Принадлежали, к сожалению, но не успели умереть по-настоящему. Можно считать, что я не оживил их, а просто вылечил от повреждений, несовместимых с жизнью. Их тела всё ещё отказывались признать себя мёртвыми, и я должен заметить, что это мне весьма помогло.
   -- А почему вы не воскресили Эль Президенто?
   Анастас вздрогнул:
   -- Что?!
   -- Мне уже несколько раз сказали, что Эль Президенто мёртв. Значит, его многие знали и любили. И он явно не принадлежал к тем девяноста пяти процентам, о которых вы говорите. Почему же вы не оживили его?
   Костин собеседник заложил руки за спину, молча прошёлся несколько раз из угла в угол помещения -- ни дать ни взять, хищный зверь в клетке. Костя понял, что задел какую-то очень чувствительную струнку в душе Анастаса.
   -- Это сложно объяснить в двух словах, -- сказал Анастас. -- Эль Президенто умер потому, что слишком доверял людям. Его убийца хорошо знал эту его слабость. Он знал также и то, на что мы способны -- поодиночке, а тем более коллективом. Поэтому он принял меры к тому, чтобы никто и никогда не смог вернуть Эль Президенто к жизни. Даже я.
   -- Он тоже не был человеком, верно? Эль Президенто?
   Анастас покачал головой.
   -- Он был звездой, -- ответил он. -- Но он верил в людей. В людей и в их великое будущее. Будет страшно, если он ошибся. Это значит, что вся его жизнь прошла зря.
   -- Что же нам делать? -- спросил Костя, заворачивая в мокрую тряпку корни саженцев.
   -- Предлагаю спать, -- зевнув, ответил Анастас.
  
   Косте спалось плохо. Он не привык спать вне дома, к тому же, в помещении было жарковато, а диванчик оказался тесным. Сквозь полуприкрытые глаза Костя видел Анастаса: тот спал в углу комнаты стоя; зелёная брошюрка "Две тактики" лежала у него на груди меж скрещенных рук. В минуты забытья Косте виделись кошмары. Женщины с накрашенными до безжизненности лицами, с тёмными провалами вместо глаз тянули к нему руки с длинными, острыми ногтями или сверкающие инструменты; тёмные коридоры с лестницами без перил вели его в неведомые пропасти; где-то во тьме коридоров слышались мерные шаги -- там бродило нечто ужасное, и одного взгляда на это было бы достаточно, чтобы лишиться рассудка... Костя просыпался в холодном поту, вздрагивал и осознавал постепенно черту между явью и сном -- но явь казалась ему в такие моменты немногим лучше.
   -- Не спится, Константин Артемьевич? -- посочувствовал Анастас из угла. -- Могу дать снотворное.
   -- Мне просто не по себе, -- признался Костя. И прибавил: -- Домой хочу!
   -- Ещё бы, -- вздохнул Анастас. -- В жизни ещё не видел человека, который бы не тосковал по дому.
   -- А у вас есть дом? -- спросил Костя.
   Анастас подумал.
   -- Сложно сказать, -- ответил он. -- Есть место, где я родился и где я до сих пор нахожусь по большей части. Но я его не очень люблю. Моя мама выбрала его, потому что там достаточно пищи, а кроме того, это достаточно далеко от Земли, поэтому моё рождение не представляло для людей никакой опасности. По сути, это не дом, а логово... Впрочем, иногда я думаю, что я сам и есть свой дом. А иногда мне кажется, что мой дом -- это моя мама.
   -- Логово -- это у зверей бывает, -- удивлённым тоном произнёс Костя.
   -- Разве нам запрещено быть зверями? Ты, Константин Артемьевич, тоже зверь -- помнишь биологию? Человек уж точно не птица и не рыба, он с полным правом может гордиться родством со зверями, самыми совершенными из белковых существ.
   -- Человек -- не только зверь, -- напомнил Костя.
   -- Спасибо, я знаю. Я тоже.
   -- А ваш отец? Вы так ничего про него и не сказали.
   -- Он умер, -- ответил Анастас. -- Это очень грустная история. Я видел его при жизни только один раз...
   Костя помолчал несколько минут, глядя в тёмный потолок, и вдруг догадался.
   -- Ваш отец -- Эль Президенто? -- спросил он.
   Анастас вздрогнул, точно его ударили. Костя сел на кровати, поджав ноги; внутри у него резко похолодело. Он понял, что сказал что-то важное, ранящее.
   -- Да, -- медленно ответил Анастас.
   -- Вы говорили, что Эль Президенто был звездой...
   Анастас обошёл комнату, присел на корточки перед саженцами, обвязанными мокрой тряпкой, и нежно погладил молодую живую листву.
   -- Он был нашим Солнцем, -- вздохнув, сказал Анастас.
   -- Вот те раз! -- Костя резко привстал на диванчике. -- Как это возможно?
   -- Это долгая история, поверь. Не стоит рассказывать или слушать её в полусонном состоянии, торча в задней комнате диспетчерского узла. Такие вещи, на мой взгляд, достойны эпического сказания, а своих Демодоков и Шота Руставели вы давно извели под корень... Это же фантастика! Триумф свободной воли! Прорыв самостоятельного человеческого духа к новым высотам и глубинам! -- вдруг жёстко и зло прибавил Анастас.
   -- Это просто выходит за рамки моего воображения, -- признался Костя.
   -- Неудивительно: сперва тебе предлагают представить, как симпатичная девчонка превращается в электропоезд, потом появляется технический ифрит, а напоследок ты разговариваешь с каким-то психом, и он называет себя сыном мёртвого Солнца. В промежутках же между этими разговорами тебя обвиняет в краже мелкий подонок, ругают родственники, наказывает отец, пытают мерзавцы, затесавшиеся в правоохранительные органы, -- и всё это за то, что ты не мог стоять, как бесчувственное полено, при виде раненых людей. Тут, друг мой, люди с ума запросто сходят! -- Анастас громко, с хрустом, щёлкнул пальцами. -- Но не тут-то было! Это и есть реальность. А ваш повседневный мир, мир школы и дома, работы и супермаркетов, это мир выдуманный, вымечтанный вами -- мир несуществующего покоя, для которого раз и навсегда прописаны все правила всех возможных изменений! Вы на всё готовы -- лишь бы ничего не менялось, лишь бы раз за разом повторялось всё так, как всегда было! Вы всегда дрались именно за это -- и войны ваши, и революции, и все легенды ваши -- всё упиралось в слова как раньше! Волшебные слова! Золотой век! И сейчас уже сто лет, как вы живёте в мире вашей мечты. В нём ничто не меняется! Счастье!
   --Раньше было лучше, -- напомнил Костя. -- Раньше у нас было солнце.
   -- Было, и не стало. А знаешь, почему? Когда вы выжрали, изгадили, убили всё, что было в вашем мире, что было накоплено для вас миллионами лет -- и накоплено отнюдь не случайно, прошу заметить! -- отец вновь пришёл к вам на помощь. Он предложил вам конверсионное поле, протоматерию, управляя которой, можно было получить от Вселенной любые материальные блага. Но взамен он совершил ужасное преступление -- потребовал перемен! Он знал, что долго так продолжаться не может, ему было бы неоткуда взять эту протоматерию, кроме как вырвать её из себя самого... Ради вас он готов был и на эту жертву! Он гордился вами! И у него, надо сказать, были основания для гордости. Ни у одной звезды во Вселенной больше нет разумной белковой жизни. Сам факт её существования уже бросает прямой вызов второму принципу термодинамики, в который звёзды верят так же безоговорочно, как школьницы в магию, а мусульмане в Коран. Но он потребовал от вас перемен! Это было преступлением в глазах людей, и люди убили Эль Президенто -- уничтожили разум Солнца. Оставшись без управления в критический момент, звезда погасла. Зато у людей хватило теперь ресурсов и сил, чтобы на триста-пятьсот лет сделать в конце концов так, чтобы ничего и нигде не менялось -- завести порядок всех вещей, чтобы всё шло заведённым порядком. Потом все умрут... Ну что, -- ухмыльнулся Анастас, -- хороша сага?!
   -- Ерунда, -- сказал Костя. -- Я думаю, что люди пойдут на всё и всё отдадут, чтобы вернуть будущим поколениям Солнце!
   -- Ты так думаешь, Константин Артемьевич, а вот большинство людей с тобой вовсе не согласно.
   -- Не представляю никого, кто не хотел бы, чтобы Солнце загорелось вновь.
   -- А, это другое дело! -- отмахнулся Анастас. -- Хотят-то две трети, да вот как дойдёт до дела -- они все тебе скажут в приватном порядке: не моя, мол, это задача, Солнце зажигать -- погасло-то оно естественным путём, вон, в Би-Би-Си даже фильм про это сняли, а британские учёные зря не скажут, и вообще -- у меня масштаб не тот, вон, у меня двое детей на шее, обоим надо образование дать, мама старая и начальник сверху дрючит... Вот что ты услышишь от них, Константин Артемьевич! Конечно, когда прижмёт, когда наступят-таки для нынешнего тёмненького рая последние денёчки -- тогда, наоборот, бери их голыми руками! Тогда наступит первый признак революционной ситуации: низы не хотят, верхи не могут. Но не создавать же такую ситуацию искусственно?!
   -- Почему? -- спросил Костя.
   Анастас развёл руками.
   -- Это бесчеловечно.
   -- А ждать, когда мир погибнет, -- не бесчеловечно?!
   -- На этот счёт мнения расходятся, -- серьёзно сказал Анастас. -- Особенно у нас, сущностей сверхъестественных, переменчивых и необычных, а посему вышвырнутых без права голоса из рядов истинного и подлинного человеческого сообщества. Я, например, уверен, что в каждом поколении рождается достаточно много людей, способных заставить свой народ и свой мир взяться за ум. К сожалению, на таких идёт охота, и окружающие простые люди в наше время с большим удовольствием выполняют в этой охоте благородные роли флажковых и гончих псов. Ты, Константин Артемьевич, кстати, испытываешь этот процесс на себе непосредственно сейчас: ты загнан, обложен, ты был ранен, ты скрываешься в логове космического зверя, выдающего себя за доктора... Впрочем, думаю, твои приключения ещё только начинаются. А я жду и смотрю, надеясь, что рано или поздно человечество всё-таки оправдает лучшие надежды моего отца. Революционерка Сара, напротив, предлагает выдернуть из-под седалища человеческой цивилизации скамейку, на которой цивилизация очень удобно устроилась. Нигилистка Реми махнула на человечество рукой и хочет, по примеру большинства своих сородичей, удрать на какую-нибудь другую планету. Впрочем, это не мешает той и другой вкалывать по двадцать два часа в сутки на благо презренных людишек... Афина, по примеру отца, влюблена в людей: в каждом она видит потенциального героя, а всему человечеству скопом -- доверяет на сто процентов и продолжает талдычить на каждом углу о его великом будущем. К тому же, она исповедует диалектический материализм, что делает её в некоторых смыслах совершенно безнадёжной. За три с половиной тысячи лет можно было бы и поубавить пылу! -- Анастас вздохнул. -- Есть ещё подлинные титаны духа, вроде Фосса или Анатолия Гарганя, но каждый из них, будучи сам по себе сущностью космических масштабов, жаждет примерить ко всей Земле своё личное, столь же космическое по размеру лекало. А моя мама, к примеру, ждёт не дождётся, когда Земля в своём стремлении к покою и стабильности открыто продастся Тёмным, так что она сможет наконец-то неплохо позавтракать этой планеткой...
   -- Это как -- "позавтракать"? -- Костя окончательно оторопел.
   Анастас подумал.
   -- Это я загнул, конечно, -- объявил он. -- Там хватит и на обед, и на ужин, и ещё останется сколько-то. Вообще-то она уже пару раз хотела это сделать, но мне она обещала -- не трогать Землю целиком, пока я с ней не наиграюсь. Так, забегает иногда за десертом... -- Анастас неопределённо махнул рукой.
   Костя хмыкнул.
   -- Да, оригинальные у вас родственники.
   -- Я и сам весьма оригинален, -- с достоинством в голосе отметил Анастас.
   -- Но неужели вы не можете сами поднять людей на то, чтобы изменить наш мир? Вы ведь могли бы -- с такой властью, с такой силой...
   -- Могли бы, наверное. Но я, к примеру, не знаю -- нужно ли это людям? Великий труд, возможно, великие страдания -- а что они получат взамен?
   -- У них будет перспектива!
   -- У них была перспектива! -- с нажимом в голосе возразил Анастас.
   -- Они будут жить!
   -- Те из них, кто способен на деяния, и так будут жить. Возможно, в другие времена, в других мирах... Некоторые -- здесь и сейчас. Это не моя самонадеянность и не мистический бред, это закон природы, закон сохранения информации в антиэнтропийных системах. Мой отец позаботился и об этом. Во всяком случае, он создал теоретическую возможность такого исхода, а теперь, когда у Вселенной есть я, это можно довольно успешно реализовать и на практике. Я уже говорил о пяти процентах населения. Остальные... -- Анастас помолчал. -- Их жизнь -- лишь элемент круговорота материи. Они не знают, зачем живут, их жизнь -- это тягостный путь из детства в старость. И на каждом шагу, в каждое мгновение их ждут перемены, а они боятся перемен, и всё, что способно их утешить -- это когда они видят, что меняются, стареют не они одни, но и всё, что их окружает. Они даже пишут иногда книги, а в этих книгах они рассказывают себе и другим, почему бессмертие или, точнее, по-звёздному долгая жизнь -- проклятие, а не дар. Для них это лишь бесконечно долгое старение! А в конце пути, сколь угодно долгого, они всё равно исчезнут, не оставив и следа. И потомство их будет таким же, как они сами, и оно пройдёт всё тот же путь. Сколько же это может продолжаться? Ненужную им вечность?!
   -- Многие из них страдали. Их жизнь угнетали условия, строй, быт, -- возразил Костя, вспомнив уроки истории.
   -- Многие ли из них брались за оружие или за инструменты, чтобы изменить окружающее? -- возразил Анастас. -- Кто брался, о тех разговору нет: тем слава и почёт, и жаль лишь, что окружающие люди обычно создавали для них невыносимые условия, а после смерти их сознанием легко завладевали Тёмные! Миллионы таких, как они, до сих пор мучаются в чужих телах, в чужих мирах, в рабстве, из которого нет выхода. Всё лишь потому, что они осмелились менять жизнь человечества, которую Тёмные считают чрезвычайно эффективной юдолью страданий, раз и навсегда организованной! Но большинство ведь даже не пыталось! Они призывали судьбу, корили судьбу, требовали от судьбы -- но все они, все до единого, верили в судьбу, как в высшую силу!
   -- Это от невежества, -- упрямо сказал Костя.
   -- Век Просвещения наступил четыреста лет назад. Многое ли изменилось?!
   -- В абсолютном измерении -- многое! -- попробовал настаивать Костя.
   -- Афина тоже так считает, -- мягко ответил Анастас. -- Возможно, что это наш шанс... Но век Просвещения закончился. Все верят в магию, в единорогов и в гномов под подушкой, а рыжая девчонка, превращающаяся в поезд, при этом почему-то вызывает у них разрыв шаблона и когнитивный диссонанс... Слушай, Константин Артемьевич, ты спать сегодня будешь или нет?
   -- Слишком много вопросов, -- со вздохом признался Костя. -- И, главное, я не понимаю: ведь вашего отца убили люди. Отчего же вы не хотите заставить их вернуть его к жизни?
   Анастас покачал головой.
   -- Солнце всё ещё можно зажечь, если взяться за это с умом и силой, -- произнёс он, -- а главное, как ни странно -- с любовью. Такое дело нельзя совершать по обязанности, обязательно что-нибудь, да напортачишь, а тут масштабы космические, и занятие это явно не для бракоделов. Но оно может разгореться снова! А вот моего отца не вернёшь: Эль Президенто мёртв, и сознание возрождённого Солнца будет уже другим, совершенно другим...
   -- Но ведь Эль Президенто совершил немало тех самых деяний и подвигов, -- напомнил Костя.
   -- Да. Но это деяния того масштаба, которые по большей части лежат за пределами человеческого воображения, а потому забываются, как дурная сказка.
   -- А почему его звали Эль Президенто?
   -- Было больше всего людей, кто знал его под этим прозвищем. В годы вашего последнего кризиса мой отец был первым президентом республики Эльдорадо.
   -- Никогда не слышал о такой, -- зевая, произнёс Костя.
   -- В наше время это совершенно неудивительно, -- тихим голосом ответил ему Анастас.
  
   Костя сам не заметил, когда и как заснул.
   Проснулся он от резкого, острого запаха. Ни Анастаса, ни саженцев в комнате не было; подле диванчика стоял скучный пластмассовый стол с тарелками и судками. Ещё один такой же стол приткнулся в углу; на нём стояла переносная электроплитка, а над плиткой колдовал Мамед Сулейманович, облачившийся в белый халат и белую чалму. От плитки и от тарелок на столе неслась сложнейшая оратория запахов, заставившая пустой желудок Кости зааплодировать.
   -- Доброе утро, Мамед Сулейманович, -- поздоровался Костя с "техническим ифритом". К этому моменту он уверился, что большая часть событий вчерашнего дня и весь ночной разговор с Анастасом просто приснились его воспалённому воображению.
   -- Гюн айдын! -- непонятно ответил Мамед Сулейманович. -- Кушат-мушат гатова пачты, бэги, малшык, умывайсэ, тувалет-мувалет втарая двэр за лэсниса, там не ашыбошса!
   В туалете, совмещённом с умывальной комнатой и душевой кабинкой, было опрятно и чисто, хотя сильно пахло застойной ржавой водой. В шкафчике над раковиной лежали непонятные одинаковые пакеты. Вскрыв из любопытства один пакет, Костя, к своему удовольствию, обнаружил в нём маленькие пачки мыла, шампуня, пены для бритья, лосьона, зубной пасты, а также одноразовую зубную щётку и станок для бритья. Какими бы странными ни были обитатели технических этажей, нечистоплотность и свинство не входили в число их обычаев.
   Костя быстро принял душ, умылся, старательно поскрёб бритвой пушок на подбородке и чуть обозначившиеся усики. Хотел было сделать зарядку, но испугался пропотеть и заново лезть в душ -- пришлось ограничиться небольшой разминкой. Одевшись, вернулся обратно. Мамед Сулейманович пододвинул ему разом несколько тарелок и блюд, на которых лежали незнакомые Косте кушанья.
   -- Что это? -- вдыхая неясные ароматы, спросил Костя.
   -- Эта -- булгур пилав. Эта -- этли бамья. Эта -- пилав султан решат. Это -- авджы кебаб. А эта -- чобан салатасы, -- указывая поочерёдно на тарелки, сказал "технический ифрит". -- Можно соус-моус налыват, масла с пэрцэм, да?!
   При последних словах он выставил на стол ту самую бутылку, которую давал ему вчера Анастас. В бутылке поубавилось на треть. Видны были тонкие стручки огненно-красного перца, плававшие на дне бутылки.
   Костя придвинул к себе тарелку с "булгур пилавом" и начал есть. Вкус и консистенция еды разительно отличались от привычного "кондрата", но Костя проголодался; к тому же ему отчего-то не хотелось выглядеть консерватором в глазах Мамеда Сулеймановича. Сам того не ожидая, он опустошил одну за другой все тарелки, а на десерт съел ещё и тарелку сладких кусочков заварного теста, размоченных в розовом сиропе.
   -- Ва, харашо еш, -- кивал одобрительно Мамед Сулейманович, -- батыр растош, в роду много батыр бывал, не иначэ!
   Костя подумал о своих родственниках и вспомнил, как те с ненавистью говорили по утрам и вечером о работниках технической службы, которые воруют и выписывают себе разнообразную вкусную еду. "А людям ничего не остаётся..." -- говорили они. Разделение на людей и работников технической службы представилось вдруг Косте с самой неожиданной стороны.
   Он допивал чай, когда в помещение вошёл Анастас, поправляя на ходу галстук.
   -- Собирайся, Константин Артемьевич, поехали, -- весело сказал он.
   -- Куда? -- вскочил Костя, отставляя пиалу с чаем.
   -- Устраивать твою судьбу.
  

4. Мудрая жаба и философская интоксикация

   На этот раз транспортным средством Анастасу служила не автомотрисса, а обыкновенный мини-автобус, но по внутреннему убранству и отделке салона Костя заподозрил близкое родство обоих машин. Пока автобус пробирался широкими дорогами и галереями технических коридоров, думать об управлении не приходилось: машина шла куда нужно, ловко огибая углы или уворачиваясь от висящих проводов. Но стоило распахнуться широким воротам с "ипсоменой", выпускающим автобус на трассу общего пользования, как Анастас тотчас перебрался на водительское сиденье и мёртвой хваткой вцепился в руль.
   -- Не ровен час, зацепят психи, -- пояснил он.
   В салоне остались Костя и Мамед Сулейманович. Белая чалма "технического ифрита" выглядела крайне экстравагантно в сочетании с рабочим комбинезоном из джинсовки.
   -- А куда мы едем? -- вглядываясь в полузнакомые очертания окружающих домов, спросил Костя.
   -- Сперва нам надо кое-кого забрать на часок, -- проговорил Анастас сквозь зубы. -- Нет, ну ты смотри, что делает, гад!
   Прямо перед носом у автобуса выскочил, не снижая скорости, на красный свет приземистый четырёхместный "скорпион-спорт", пронёсся, вильнув, буквально в паре сантиметров от переднего бампера. Несколько стоявших сзади легковых машин попробовали повторить его манёвр, но блоки круиз-контроля остановили их, вцепившись мёртвой хваткой в тормоза.
   -- Вот гад, -- возмутился Анастас, -- блок себе выломал и ездит как хочет! Помял бы мне сейчас скулу, возись тут с ним потом! А меня люди ждут и работа стоит... Надо было ехать по рельсам!
   Мамед Сулейманович осуждающе щёлкнул языком.
   Косте чрезвычайно редко доводилось ездить по автодорогам, и сейчас он с некоторым удивлением наблюдал за толчеёй и беспорядком главных городских улиц. Автоматика круиз-контроля едва удерживала водителей от столкновений или непредсказуемых манёвров; были и такие, кто, по примеру хозяина "скорпиона", просто выламывал или перепрошивал микросхемы ограничителей, обеспечивая себе желанную свободу действий на дороге. Такие машины неслись по тротуарам, нарушали разметку полос, непредсказуемо и без сигнала шли на обгон то слева, то справа. Там и сям в просветах между машинами шныряли стаи мотоциклистов, у многих из них надеты были кислородные маски или даже целые скафандры. Из окон почти всех машин гремела музыка, и звуки её сливались для стороннего наблюдателя в один сплошной ухающий, булькающий комок. Костю замутило.
   -- Потерпи. Скоро приедем, -- ободряюще кивнул ему Анастас.
   Автобус вскоре свернул в неприметный двор и остановился у наружной лифтовой шахты. С аппарели лифта сошла пожилая женщина, опиравшаяся на трость. Костя узнал её: она была одной из пострадавших позавчера, при падении балки. Войдя в автобус, она вежливо поздоровалась с Анастасом, а затем слегка поклонилась Косте.
   -- Как ваша голова? -- сочувственно спросил Костя. -- Не беспокоит?
   -- Голова -- пустяки, царапина, -- с достоинством ответила женщина. -- У меня болит душа. Как мог этот мерзавец воздать злом за добро этому мальчику?
   -- Это бывает довольно часто, -- заметил Анастас, трогая машину.
   Несколько кварталов спустя, чуть не столкнувшись на повороте с огромным джипом, Анастас вновь свернул с широкой улицы куда-то во дворы. В стеклянной галерее меж домов ждал их ещё один раненый -- костистый краснолицый мужчина в спортивной майке и шортах.
   -- Ни хрена ж себе, -- сказал он вместо приветствия, залезая в автобус. -- Я тут помозговал часика полтора на брусьях и решил вот, что я-таки этого отщепенца собственными руками придушу, вот что! Если б не этот парень, я бы не знаю, что было! Он как заорал "Берегись!", так я и отскочил, а так бы та балка концом бы прямо на меня упала! И хорошо, если на голову, а то могла бы и кисть помять, к примеру! А у меня в октябре первенство города по семиборью...
   Автобус покатил дальше, петляя в паутине центральных улиц. Костя, с интересом смотревший в окно, внезапно привстал: в сером угловатом здании справа он опознал управление ювенальной юстиции.
   -- Нам сюда, -- сказал Анастас, заводя автобус на парковку.
   Костя растерялся:
   -- А как же... Меня же там...
   -- Это мы теперь посмотрим, кто там кого, -- уверенно ответил Анастас.
   -- Мальчик прав, вообще-то, -- подала голос пожилая женщина. -- Сейчас может возникнуть такая ситуация, когда его заберут прямо на входе, а нас вообще внутрь не пустят.
   -- В логово врага прямые пути заказаны, -- мрачно проговорил Анастас, приглашая всех выйти из автобуса.
   Он подошёл к трансформаторной будке подле парковки, ключом открыл дверь с красным молотом на эмблеме и решительно шагнул внутрь. Остальные последовали за ним.
   -- Астарожнэ, -- предупредил Мамед Сулейманович, -- кантакт-мантакт трогат нэ нада, да?
   Длинный коридор, освещённый хемолюминесцентным светом, затем поворот, небольшая решетчатая лестница и стремительный подъём на узком лифтике без перил -- Косте всё это было уже знакомо и привычно, не вызывая ни малейшего удивления. Пожилая женщина, напротив, вертела головой во все стороны, точно попала в волшебную страну.
   -- Перила-то можно было бы и поставить, -- заметила она, забираясь на лифтик. -- Как же здесь люди-то работают?
   -- Люди здесь не работают, -- успокоил её Анастас.
   Дверь открылась, выводя в коридор, по которому шёл вчерашним вечером Костя под конвоем полицейского и Ларисы Викторовны. Дверь в кабинет румяной сотрудницы ювенальной юстиции была приоткрыта, и оттуда неслась низкая, как зуд электричества, разноголосица.
   Костя заколебался. Его брала оторопь.
   -- Идём, Константин Артемьевич, -- позвал Анастас. -- Лучшая защита -- нападение!
   На мгновение Костю вновь охватили самые чёрные чувства. Что, если всё, что с ним происходит, -- часть одного плана, заговора, призванного использовать его в какой-то игре? Не против него, нет! Он отдавал себе отчёт, что не представляет никакого интереса. Но это мог быть, например, заговор против его отца, эффективного и успешного управленца Артемия Петровича Нартова. И ещё -- что-то там нехорошее поминалось и о старшем брате...
   -- Идём, идём, -- посоветовал мужчина в спортивной одежде. -- Не хрен их бояться!
   Подчиняясь воле старших, Костя на ватных ногах переступил порог кабинета. Лариса Викторовна, усталая и сонная, сидела за столом, уронив голову на руки. Напротив неё стояли, склонившись над столом, трое полицейских. На столе валялась смятая Костина куртка, коммуникатор, пластиковые карточки, удостоверяющие различные мелкие права и обязанности школьника...
   -- После профилактической беседы... -- тихим, измученным голосом произнесла Лариса Викторовна.
   -- Здравствуйте, -- сказал Анастас.
   Сотрудница ювенальной юстиции подняла голову. Полицейские дружно обернулись.
   -- А, -- радостным голосом сказала Лариса Викторовна, -- вот и он. Надеюсь, господа, вопросов ко мне больше нет?
   -- Минутку, -- остановил её старший из полицейских, майор. -- Вы кто такие?
   -- Я главный врач городской станции "Скорой помощи". Вот мои документы, -- Анастас протянул полицейскому какое-то удостоверение. Тот долго и внимательно изучал бумагу, затем вернул Анастасу.
   -- По-моему, мы раньше встречались... -- неуверенно сказал он.
   -- Да, несколько раз. Ваша фамилия Шведов, я вас помню. Тогда вы ещё были капитаном.
   -- Ну конечно же! -- воскликнул майор. -- Так, если не секрет, где вы нашли пацана?
   -- Наш патрульный экипаж подобрал его здесь, на балконе этого кабинета. Было двадцать два часа семнадцать минут.
   -- Четверть одиннадцатого! -- воскликнул майор. -- Что он там делал?!
   -- Сидел, скорчившись от холода, замерзал, просил о помощи. Что ещё можно делать в четверть одиннадцатого, сидя без куртки на балконе чёрт-те какого этажа?! Об этом, -- с оттенком брезгливости в голосе сказал Анастас, -- вам лучше спросить у Ларисы Викторовны, которая увезла его из дому в девятом часу вечера для профилактической беседы...
   Сотрудница ювенальной юстиции встала. Румянец сполз с её лица, и Косте вдруг стало хорошо видно, что она не так уж молода.
   -- Я думаю, -- сказала она, -- что это наше внутреннее служебное дело. Раз ребёнок нашёлся, пока что у вас не может быть никаких претензий по поводу его исчезновения. А что он делал на балконе, в какое время и так далее... этот разговор я буду вести не с вами, а с его родителями, если они, конечно, того пожелают.
   -- Я в этом не уверен, -- ответил майор Шведов.
   -- В таком случае, какие ещё вопросы у вас остались ко мне?
   -- Мы должны юридически оформить окончание поисков и вызвать родителей ребёнка, чтобы те забрали его. Надеюсь, профилактическую беседу вы продолжать не намерены?
   -- Вы знаете, кто его брат? -- тихо спросила Лариса Викторовна.
   -- Не имею понятия, и не знаю, почему я должен знать это.
   -- Леонид Нартов!
   Майор озабоченно задумался, припоминая. Двое полицейских вдруг взволновались; один из них, наклонившись, шепнул что-то на ухо майору.
   -- Да, да, -- кивнул Шведов. -- Но, вы знаете, меня это не касается! Отведите парня в четыреста двадцать восьмой кабинет, верните ему куртку и вызовите родителей. А вы, -- он повернулся к Анастасу, -- выпишите справку для школы, что ваш подопечный находился на обследовании... Инцидент считаю исчерпанным.
   Он развернулся и вышел из кабинета. Двое других полицейских последовали за ним.
   -- Полагаю, -- вежливо спросил Анастас, -- мы тоже можем считать инцидент исчерпанным и быть свободными?
   -- Я вас и не держу, -- вздохнула Лариса Викторовна. -- Кроме мальчика. Для него у меня есть пара слов наедине.
   -- Наедине с вашим балконом? -- усмехнулся Анастас.
   -- Это не обязательно.
   -- Я буду в коридоре, -- шепнул Косте Анастас. -- Никуда не уйду. Если что, кричи, зови на помощь!
   Костя оцепенел окончательно. Неужели ему всё-таки придётся остаться один на один с этим чудовищем?! Грош тогда цена всей этой помощи Анастаса, Реми, Сары! Или с самого начала на это и был чей-то жестокий расчёт?
   Взрослые вышли, оставив Костю наедине с Ларисой Викторовной. Та осторожно, на цыпочках, подошла к двери и закрыла её на замок.
   -- Удрать думал? -- тихо сказала она. -- "Скорую" вызвать решил? Ах ты...
   Костя стоял без движения.
   Лариса Викторовна подошла к столу, нажала кнопку селектора.
   -- Лёшенька, золотко моё, зайди ко мне, -- попросила она. -- У нас гости!
   В динамике селектора неопределённо хмыкнули.
   У Кости подкашивались ноги. Он хотел было попросить разрешения сесть, но вспомнил вчерашний вечер и запретил себе это. Лариса Викторовна не дождётся от него ни одной просьбы, ни одного проявления слабости!
   -- Здесь хорошие стены, -- задумчиво поигрывая карандашом в тонких пальцах, сообщила сотрудница ювенальной юстиции. К ней постепенно возвращался румянец. -- Они прекрасно изолируют звук!
   -- Не посмеете, -- возразил Костя, чувствуя в горле клокочущий гнев. -- Меня ждут!
   Лариса Викторовна вздохнула:
   -- Для начала, -- сказала она тихим голосом, -- мы лишим твоих родителей опеки над тобой. На три месяца. Мы можем сделать это без судебного постановления, на основании одной лишь инспекции квартиры, а также собеседования с тобой. Мы считаем, что они не воспитывают в тебе должным образом начала гражданственности и уважения к закону. А это, если ты не в курсе, административная статья, дающая нам особые полномочия. Потом мы проведём тебя по делу о похищении бумажника, заведя уголовное преследование по всей форме. Поскольку адвокат тебе не положен, представлять твои интересы перед следствием и на суде буду я, как твой временный опекун. Тюрьма тебе пока что не грозит -- не тот возраст и не тот размах преступления. Но, учитывая обстоятельства дела и твоё нежелание раскаиваться, мы можем потребовать от суда передать тебя в наше исправительное спецучреждение. А уж там с тобой может случиться всё, что угодно. Ты можешь спровоцировать драку и оказаться избитым -- сколько угодно раз, будь уверен. Можешь в истерическом припадке дойти до членовредительства. В конце концов, можешь даже совершить суицид -- многие подростки так делают, здесь нет ничего удивительного... Конечно, это вызовет большой резонанс! В отношении твоих родителей будут приняты меры, так как они допустили в воспитании сына грубые ошибки. Проблемы твоего брата тоже сильно усугубятся, а он ведь едва-едва только доказал, что может быть примерным гражданином и оставить свои нигилистические заблуждения.
   -- Чего вы от меня хотите? -- спросил Костя.
   - Срыть тебя, маленький паршивец! -- завизжала вдруг Лариса Викторовна. -- Срезать, как бородавку! Чтобы и следа от тебя не осталось, понял?! Ты... Ты хоть знаешь?.. Что мне пришлось из-за тебя вытерпеть! Я ночь не спала!!! -- Она трахнула сжатыми кулачками по столу; карандаш в руке переломился. -- Я тебя теперь!.. Я!..
   Она вдруг схватила со стола тот самый графин, из которого полсуток назад обливала стоявшего на балконе Костю.
   -- Убью! -- закричала она, вне себя от ярости, и метнула графин в Костю. Тот уклонился -- графин, задев плечо, пролетел мимо и разбился о несгораемый шкаф.
   Сотрудница ювенальной юстиции тяжело дышала.
   В дверь постучали.
   -- Ага, -- злорадно сказала Лариса Викторовна, -- а это Лёшенька. И знаешь что, мальчик мой? Он тоже не спал из-за тебя всю ночь, и он сейчас будет очень, очень зол!
   Она приоткрыла дверь, и в кабинет ввалился полицейский Лёшенька. Он и в самом деле был очень зол. С ним вместе в кабинете неожиданно объявились ещё двое сотрудников полиции, оба в штатском и без блях, но с жетонами на лацканах. За ними вошёл тот самый тип, который приставал к Косте и его матери, а завершали процессию Анастас, "технический ифрит" и оба пассажира автобуса.
   -- А, вот тут кто, -- буркнул Лёшенька, исподлобья глядя на Костю. -- А я думал, тоже по исковому заявлению...
   -- По какому заявлению? -- сдавленным голосом переспросила Лариса Викторовна.
   -- Ну, о покраже, -- сказал неприятный тип. -- Бумажник, значит, покрали. Он, -- тип мотнул головой в сторону Кости. -- Он, значит, покрал...
   -- А вы, Андрей Андреевич, кому подали исковое заявление? -- осторожно осведомилась Лариса Викторовна. По её голосу Костя догадался, что происходит нечто очень нехорошее, непредсказуемое для неё.
   -- Я в транспортный отдел подал, -- ответил в растерянности неприятный тип. -- Как, значит, вы и писали, что надо сделать... Раз мальчик, значит, пропал? -- непонятно завершил он.
   -- Бир Зерван, расулы хак! -- вырвалось у Мамеда Сулеймановича.
   -- Что это значит?! -- возмущённо закричала сотрудница ювенальной юстиции.
   -- Есть такая поговорка: зло губит себя само, -- усмехнувшись, ответил Анастас. -- Жадность, глупость и мелочная злоба ещё никого не доводили до добра. Иск подан, и я привёз двух свидетелей, которые готовы заверить, что Константин Артемьевич ничего не крал. Кроме того, я тоже свидетель: я сам там был.
   -- Каких таких свидетелей? -- крикнула Лариса Викторовна. -- Кто посмеет?!
   -- Я, -- твёрдо сказала пожилая женщина.
   -- И я, -- прибавил человек в спортивной форме.
   -- Ах, вы! -- прошипела Лариса Викторовна. -- А вы кто, собственно, такие? Вам кто дал право?!
   -- Какое право? Выступать свидетелями? -- изумилась пожилая. -- Уголовно-процессуальный кодекс... Вы его читали когда-нибудь?
   -- Всё равно ничего не докажете! -- ядовито пообещал отвратительный тип. -- Иск-то, вот он! Значит, и суд будет. А до суда мальчишку будет держать ювенильная юстиция, и он подпишет что надо, будьте уверены! Никакие там свидетели не помогут!
   Сотрудница ювенальной юстиции закрыла руками лицо.
   -- Андрей Андреевич! -- произнесла она почти шёпотом. -- Я вас умоляю...
   -- Не стоит его ни о чём молить, -- вскинув взор к потолку, весело произнёс Анастас. -- Всё равно ничего не получите! А вы, -- он повернулся вдруг к ограбленному, -- должны уже понять, что влезли в эту историю с головой. Пора думать не о мести, а о том, как сами будете выкручиваться! Ложное обвинение -- до трёх лет тюрьмы. Поэтому сделайте одолжение -- предъявите господам полицейским бумажник, якобы похищенный у вас Константином Артемьевичем!
   -- Да как же... -- забормотал "потерпевший". -- Откуда вы знаете, что он у меня? -- И вдруг заорал: -- Подкинули! Прям щас вернули! Они все одна банда, сообщники, держите их!
   -- Предъявляйте, предъявляйте, -- с прежней брезгливостью в голосе поторопил Анастас.
   -- Постойте-ка! -- нашлась Лариса Викторовна. -- А по какому, собственно, праву вы здесь командуете?!
   -- Таких прав у меня нет, -- согласился Анастас. -- Господа линейные, -- обратился он к полицейским в штатском. -- Если вам не нужно липовое дело, которое либо превратится у вас в "висяк", либо его отберёт ювенальная юстиция, то, быть может, вы попросите вашего подопечного выложить бумажник?
   -- Он... он у меня дома, -- закрываясь руками, растерянно пролепетал "потерпевший".
   -- Гм! -- Анастас прочистил горло. -- Думаю, по поводу иска всё сказано. Господин полицейский, дело можно считать закрытым?
   Один из сотрудников в штатском взял "потерпевшего" под локоть.
   -- Либо вы немедленно отзовёте своё заявление о краже, -- сказал он, -- либо...
   Мерзкий тип повернулся к Ларисе Викторовне.
   -- Ну, а вы-то что молчите?! -- крикнул он. -- Это ваша ведь, значит, идея-то была! С иском-то!
   Сотрудница ювенальной юстиции вновь закрыла лицо руками.
   -- Я не знаю, о чём вы говорите, -- медленно произнесла она сквозь зубы.
   -- Пойдём, пойдём! -- Полицейский в штатском вытолкал "потерпевшего" взашей из кабинета.
   Осмелевший Лёшенька приблизился на пару шагов к добровольным свидетелям:
   -- Я вот вам покажу, как в наши дела лезть, -- зловеще пообещал он.
   Пожилая женщина пожала плечами:
   -- Попробуйте! Мне в этой жизни терять уже нечего. Кроме собственного достоинства, правда. А оно пока что только подрастает от ваших угроз...
   Лёшенька вдруг взял мужчину в спортивной одежде за плечо.
   -- Угребу суку, -- медленно, с подвыванием произнёс он, дыша тому прямо в лицо.
   Мужчина в долгу не остался: сбросил руку полицейского с плеча.
   -- На кого батон крошишь, падла? -- ответил он.
   -- Оскорбление при исполнении! -- завизжал Лёшенька.
   -- Свидетели не подтверждают, -- хмыкнул Анастас. -- Скорее, даже наоборот.
   Пожилая женщина медленно кивнула.
   -- Есть видеозапись, -- сказала вдруг Лариса Викторовна. -- Если этот жлоб начнёт сопротивляться...
   -- Видеозаписи, -- Анастас наставительно поднял палец кверху, -- есть на все случаи жизни. Скажем, на случай получения взятки в три тысячи прямо в служебном кабинете, за организацию подставного уголовного дела. А это статья, как говорят, лишенческая: от восьми до двадцати лет строгого режима, если только найдутся те, кто по-настоящему заинтересован в расследовании. А они найдутся, будьте уверены! Особенно если у Константина Артемьевича или у его родных будут какие-то -- хоть какие-то! -- неприятности с ювенальной юстицией в ближайшую пару лет...
   -- Я вас всех уничтожу! -- прошептала Лариса Викторовна. -- Всех! У меня есть связи... там...
   -- Спасибо, что предупредили, -- усмехнулся Анастас. -- Я займусь выяснением ваших связей. Думаю, вы уже догадались, что для мня это не проблема. Пойдёмте, нам здесь больше делать нечего... -- он направился к двери, жестом приглашая Костю и остальных посетителей следовать за собой.
   -- Вы не имеете права следить за мной! -- крикнула ему вслед сотрудница ювенальной юстиции. -- Никакого права, совершенно никакого! Ни божеского, ни человеческого!
   Пропуская в дверь свидетелей, Анастас остановился на мгновение.
   -- Вы правы, -- сказал он вдруг, -- никакого человеческого права следить за вами у меня нет. Но я могу поручить вас опёке тех, у кого оно имеется... если хотите, конечно! А вот насчёт божеского права, -- Анастас покачал головой, -- вы, возможно, погорячились.
   Он дождался, пока последний из посетителей покинет кабинет, вышел в коридор сам и тихо затворил дверь за собой. На лице его была написана глубокая задумчивость.
  
   Следующая сцена разыгралась в соседнем здании, соединённом с управлением ювенальной юстиции длинной крытой галереей. В кабинете, отделанном тускло светящимся пластиком под дерево, Костю ждали родители. Майор Шведов подписал какие-то бумаги, козырнул и вежливо попрощался с Костиной семьёй. В сопровождении родителей и Анастаса Костя вышел в неуютный коридор с гербовыми орлами, где мама тотчас принялась плакать и обнимать его. Костя старался успокоить её, как мог. В то же время, стоя несколько поодаль, Артемий Петрович негромко говорил о чём-то с Анастасом.
   Когда Гохон Осоровна выплакалась и успокоилась, Костя усадил её на диван и сам сел рядом, стараясь поместиться поближе к отцу.
   -- Я думаю, это послужит ему хорошим уроком, -- говорил Артемий Петрович. -- Поймите правильно: я не считаю его виноватым ни в чём таком плохом, но в одном он действительно виноват -- в неосторожности. В наше время нельзя жить так!
   -- Сделанного не воротишь, -- ответил Анастас. -- И потом, ваша самая серьёзная проблема не в том, что Константин оказался как-то по-особенному неосторожен. Чем бы он ни обратил на себя внимание, последствия могли быть всякий раз теми же самыми. А не обращать на себя внимание ничем он не сможет. Рано или поздно, если он не хочет сгинуть на самом дне, ему всё равно придётся драться, пробиваться, устраиваться в повседневной человеческой жизни!
   Косте показалось, что последние три слова Анастас произнёс тоном глубочайшего омерзения.
   -- Это так, -- вздохнул отец, -- но, знаете, хотелось бы чем позже, тем лучше. Хотя бы тогда, когда он наберётся самостоятельности...
   -- А где, простите, и на чём он её наберётся при таком подходе? Парень почти пятнадцати лет от роду сидит круглые сутки то в школе, то дома, читает книжки, пишет рефераты, которые были бы весьма хороши, не будь они скроены из такого дрянного материала... Разве так мы с вами жили в его возрасте, Артемий Петрович? А?! Где его друзья? Где его увлечения? Где его работа? Где, наконец, его первая любовь? А?!
   -- Вот только первой любви нам сейчас ещё не хватало, -- мрачно произнёс Костин отец.
   -- Конечно, не хватало: самый нежный возраст, сердце ещё не ожесточилось в войнах, так что пора срочно приступать к сердечным трепетаниям и неумелым поцелуям под акацией! Неужели вы, жестокий родитель, хотите лишить своего сына этого приятнейшего из видов возмужания?!
   -- Сейчас это всё по-другому, -- буркнул Артемий Петрович, -- ещё такая девка попадётся, хлопот не оберёшься с ней... И потом, я в курсе дел своей семьи. Вы просто не знаете наших проблем!
   -- Знаю, -- откликнулся Анастас. -- Юноша имеет несчастье быть младшим братом Леонида Нартова.
   Артемий Петрович помрачнел, надвинулся на Анастаса, как гора:
   -- Ну, знаете... Это вообще не ваше дело... И если я вдруг выясню, что вы... какое-то касательство...
   -- Увы, нет, -- спокойно сказал Анастас. -- Я в это время был в противоположном полушарии. Но если бы я был здесь -- я бы помог, конечно же.
   -- Не лезьте не в своё дело! -- крикнул Костин отец, сжимая кулаки. -- Леонид уже взрослый, он понимает свою пользу, он бросил все эти глупости! Это -- дело прошлое! И не вам судить...
   -- Я не сужу, я пытаюсь помочь вашему младшему сыну, -- по-прежнему спокойно произнёс Анастас. -- Ваше право -- запретить мне это, вы домовладыка, pater familiae.
   -- Sine manu, -- сказала вдруг со своего диванчика Гохон Осоровна.
   Артемий Петрович повернулся в её сторону:
   -- Что, что? -- переспросил он.
   -- Я говорю, pater familiae sine manu, хотя, конечно же, cum patria potestas, -- пояснила Гохон Осоровна, обращаясь преимущественно к Анастасу.
   -- Родительских прав вас пытаюсь лишить не я, -- Анастас слегка смутился. -- Откуда вы всё это знаете?
   -- Я была кандидатом наук...
   -- Что всё это значит? -- спросил Артемий Петрович. -- Я не знаю латыни и, представьте себе, совершенно не стесняюсь этого.
   -- Наши дети -- самостоятельные сущности, -- со вздохом проговорила Гохон Осоровна, вставая с дианчика. -- Мы вправе следить за ними, помогать им, даже требовать от них. Но мы не вправе направлять их жизнь в нужное нашей семье русло.
   -- Почему это не вправе? -- удивился Артемий Петрович.
   -- Потому что наша семья так и не стала самостоятельной сущностью, -- грустно сказала его жена. -- Не надо кипятится, Тёма. Это правда.
   -- Ах, так! -- воскликнул старший Нартов. -- Значит, двадцать лет моей жизни прошли зря?! Я гробился ради семьи, страдал ради семьи, терпел ваши бесконечные выходки -- тоже ради семьи! А теперь выясняется вдруг, что семьи-то у меня и нет! А что же у меня тогда есть, скажите мне на милость?!
   -- У тебя есть мы. -- Гохон Осоровна, склонив голову, уткнулась носом в грудь мужа. -- Мы -- я, Лёня, Лена, Костя. Каждый из нас любит тебя. Это для нас ты старался. И мы все любим тебя -- по отдельности и вместе. Не забывай этого, пожалуйста...
   -- Толку ли мне с такой любви! -- воскликнул в сердцах её муж. -- Двадцать лет я верил, что моя семья -- это семья, а не... сборище самовлюблённых эгоистов! Кой, спрашивается, чёрт я вообще делал все эти годы?!
   -- Папа?! -- воскликнул Костя, делая шаг к нему.
   -- Не подходите ко мне, вы оба! -- крикнул Артемий Петрович. -- Мне здесь больше нечего делать! А вы попомните, -- обратился он к Анастасу, -- если вы хоть словом, хоть пальцем тронете Леонида, то я вам этого ни за что не прощу!
   Он развернулся и гневными, широкими шагами помчался к лифтам. Костя сделал попытку догнать его, но Гохон Осоровна удержала сына за рукав.
   -- Он успокоится, -- сказала она, -- и всё будет в порядке. Наверное.
   -- Да, -- прибавил Анастас, -- последняя его фраза внушает оптимизм. За Леонида он и в самом деле будет драться.
   -- Лёня благодарен отцу, -- проговорила Гохон Осоровна. -- Он понимает, что отец буквально вытащил его. Вернул назад оттуда, куда тот залез по своей подростковой глупости и неосмотрительности. Буквально, сделал его обратно человеком.
   -- Обратно? -- удивился Костя. -- В каком смысле -- обратно?
   Гохон Осоровна с удивлением взглянула на Анастаса.
   -- Вы ему ничего не рассказывали? -- спросила она.
   Анастас развёл руками:
   -- Нет. А вы?
   Мать повернулась к Косте.
   -- В своё время, -- сказала она, -- твой брат связался с очень дурной компанией. Отцу стоило больших усилий, даже жертв, чтобы вытащить его. Он боится, что ты повторишь ту же судьбу.
   -- Я, кстати, тоже опасаюсь этого, -- заметил Анастас. -- Поэтому я и думаю, что взрослым членам семьи было бы нелишне поддержать Константина в его похвальном стремлении работать.
   Гохон Осоровна покачала головой:
   -- Вряд ли это возможно, -- сказала она. -- Я-то, в принципе, не против. Но отец точно не разрешит ему этого! В наше время сами знаете, как с работой: один с сошкой, а с ложкой даже не семеро, как в поговорке, а рыл эдак двести разом! И все просят зачерпнуть этой самой ложкой, а работник кормит их и не сопротивляется... И его же при этом ещё и не уважают! Вот так вот!
   -- Согласен, -- сказал Анастас. -- Но долго так продлиться тоже не может, верно?
   -- Долго сейчас вообще ничто не может продолжаться. Скоро кончится всё, буквально всё. И не говорите мне, что мы не заслужили этой участи...
   -- Ваши дети тоже заслужили её? -- мягко спросил Анастас.
   Костина мать помолчала.
   -- Понимаю, куда вы клоните, -- вздохнула она наконец. -- Но где и как он мог бы найти работу? В сфере сервиса? Вы представляете, что там творится? А в управлении, торговле, творческих профессиях... Там надо учиться!
   -- А в технической службе?
   -- Вы хоть представляете, что такое -- современная техническая служба? -- с ужасом в голосе спросила Гохон Осоровна.
   -- А вы?
   -- Только по рассказам, но мне этого достаточно.
   -- Во-от: по рассказам! А у меня вот что есть, -- сказал Анастас и вынул из кармана значок с "ипсоменой".
   Мать Кости помолчала.
   -- Никогда бы не подумала, -- сказала она в конце концов. -- Такой образованный, вежливый человек...
   -- Я не человек, -- с достоинством возразил ей Анастас, -- и никогда им не был.
   -- Ах, вот что! Это меняет дело.
   Гохон Осоровна и в самом деле выглядела так, будто для неё это всё прояснило.
   -- Можете ли вы дать мне клятву, -- спросила она, -- что вы не желаете зла моим детям?
   -- Как я могу вообще желать зла? -- тихо ответил Анастас. -- И клятву я дать, конечно же, могу. Но боюсь, что удержать её вы не сможете!
   -- С меня достаточно и этого ответа, -- ответила Костина мать. -- Я знаю теперь, с силой какого масштаба имею дело.
   -- Интересно, откуда вы это знаете? -- спросил Анастас.
   -- Не все люди забыли последнюю войну, -- покачала головой Гохон Осоровна. -- Прошло всего сорок два года!
   -- Вы ещё видели свет?
   -- Видела, но не воспринимала: я лежала в колыбельке, тараща в небо бессмысленные глазёнки. Всё, что я помню, -- это остывающее пятно в небесах. И тучи, -- Костина мать грустно вздохнула. -- А ещё я помню, как воспитательница в детском саду выгнала нас на улицу и приказала смотреть вверх, и я помнила, какие у неё были глаза, когда она смотрела, как падает на город ракета. Воспитательница верила, что мы сгорим быстро, что она просто избавляет нас от лишних мучений... И с тех пор я считаю, -- прибавила она резко, -- что нам, людям, нет ни спасения, ни пощады!
   -- Зачем же тогда вы рожали детей?
   -- Я не могу однозначно ответить вам на этот вопрос.
   В сумочке Гохон Осоровны неожиданно залился переливчатой трелью коммуникатор. Трясущимися руками женщина вынула аппарат из сумочки, нажала клавишу приёма, вслушалась.
   -- Это отец, -- сказала она с облегчением. -- Спрашивает, какого дьявола мы застряли и сколько ему ещё торчать в машине, дожидаясь нас. Пойдём, Костя, не надо заново расстраивать папу! А вам, -- она вдруг погладила Анастаса по плечу, -- всё-таки спасибо! Вы замечательный, кем бы вы ни были! И я подумаю насчёт вашего предложения устроить Костю на работу -- вам я сына доверю. Конечно, sine manu и с обязательным условием наших родительских прав на интердикт, -- прибавила она, беря Костю за руку.
   -- Согласен заранее, -- сказал Анастас.
   -- Как вас зовут, сверхъестественное существо? Я имею в виду -- ваше настоящее имя?
   -- Анастас.
   -- Никогда о вас не слышала. Хотя... В Ставке у Рустама Баграмова был какой-то врач по имени Анастас. Он тоже, помнится, не любил называть свою фамилию!
   -- Это был я, -- сказал Анастас с улыбкой.
   -- Странно. Я слышала, что после поражения в Англии и Аргентине всех до единого членов Ставки всё-таки привязали к расстрельному кресту.
   -- Было дело.
   -- А как вы избежали этой участи?
   -- Никак, -- сказал Анастас, останавливаясь у лифта. -- Пришлось разделить её с остальными.
   -- Но... что было потом?
   -- Потом? Ничего особенного: я воскрес и вернулся к активным действиям. Понимаете, моя работа в этом мире ещё не кончилась. Что бы по этому поводу ни думали вы, ваш муж или, скажем, моя мама...
  
   Дома, на кухне, у родителей начался серьёзный и, видимо, неприятный разговор. Костя сидел тихо, стараясь не высовываться, прилежно зубрил содержимое пропущенных сегодня уроков. Наконец, в гостиную тихо вошла Гохон Осоровна.
   -- Папа может уйти от нас, -- вздохнув, сказала она.
   Костя кивнул.
   -- Я понимаю. Но я не знаю, чем так уж сильно провинился перед ним...
   Мать взяла сына за руку.
   -- Это не твоя вина. Наша общая!
   Костя вновь покачал головой:
   -- Я не знаю, что тут делать...
   -- Я тоже. Попробуем быть к нему внимательнее. Может быть, это поможет.
   Мать с тревогой смотрела, как сын, отвернувшись от неё, барабанит пальцами в окно, в стеклянную рамку скучного серого пейзажа, расцвеченного психоделически-ядовитыми светящимися шляпками пластмассовых грибов на детской площадке седьмой террасы.
   -- Что это за последняя война? -- спросил Костя, оторвавшись от невесёлых размышлений. -- Я не помню войны, которая кончилась бы сорок два года назад. Только антитеррористические операции против исламистов, но это было не у нас и не только в то время...
   -- Тогда был последний кризис, -- объяснила мать. -- Кончилось всё: ресурсы, топливо, плодородная земля. Даже вода и воздух были отравлены, разграблены, стали платными... Мир оскудел. Нашлись многие -- люди, сообщества, даже страны, -- кто отказался так жить. Они попытались изменить весь уклад жизни, чтобы спасти человечество. Но этому отчаянно сопротивлялись остальные -- слишком многое приходилось менять, а люди не хотели перемен. Мировые религии первыми выступили против тех, кто хотел изменений к лучшему: традиция требовала оставить в незыблемости многое из того, на что посягали реформаторы. Как ни странно, ислам остался единственной из больших религий, которая не вступила явно на путь борьбы с этими изменениями. Просто исламские страны были заняты своими проблемами в большей степени, чем общемировыми, -- Гохон Осоровна улыбнулась, -- и это приняли за жест согласия с реформами. С мусульманами опять все вдруг начали активно бороться -- это и осталось в школьном курсе истории. Но там и без исламистов было жарко! Революции, реформации, борьба -- всё, что казалось потухшим, вскипело в последний раз в историческом котле... Тогда многие стали героями! Некоторые даже приняли ислам, хотя для большинства такой поступок был следствием опрометчивости, а не сознательного выбора. А в тех странах, где эта борьба не имела религиозной подоплеки, вполне светскими методами были осуществлены реформы таких масштабов, что остальное человечество задрожало. Задрожало и сказало: "Человек должен жить как угодно, но не так!".
   -- И чем кончилось? -- спросил Костя.
   -- Реформаторам ценой колоссальных усилий удалось создать какой-то запас всего, что было необходимо человечеству. Заново открыть недра, очистить воду, восстановить энергоснабжение, транспорт, законность. И тогда инициаторы реформ стали просто не нужны. Человечество заявило им, что устало от их требований. Тем более, что в попытках добыть дешёвый источник постоянной энергии британские учёные к тому моменту случайно погасили Солнце. Этот опыт в глазах многих стал последним доказательством того, как вредно человеку совать нос в дела Вселенной...
   -- Хорошо. А кого ты назвала "сверхъестественными сущностями"?
   -- Твоего приятеля Анастаса. Твой дед рассказывал мне о таких, как он. Говорят, что все они пришли из космоса и хотели помочь Земле, но всех их обманули или поработили дьяволы. У них есть свой закон, который они читают на латинском языке. Честно говоря, я почти не верила в них...
   -- Ты что-то знала об этом не от деда, -- сказал Костя с сомнением. -- Сама!
   -- Я увлекалась в студенческие годы оккультизмом, -- ответила Гохон Осоровна. -- Через это проходят почти все молодые образованные девушки. Папюс, Сангар, Елена Блаватская. Потом, конечно же, Гимбутас, Риан Айслер, Бозе, Спеллинг, "поздний тандем" Мураками, "новая тантра", "Фаллономикон"... Вращаясь в таком кругу и с такими интересами, сложно не знать ничего о сверхъестественных существах, живших всего за несколько десятилетий до тебя, бок о бок сражавшихся в войнах рядом с твоими предками.
   -- А дед?
   -- Он стал героем, -- ответила Гохон Осоровна. -- Он воевал под Иркутском и на Дальнем Востоке против бандитов, наёмников Корпоративной Армии, а потом -- против оккупационных войск Танкреда. Состоял в ударной бригаде при Ставке.
   -- Я никогда не видел его фотоснимков в военной форме.
   -- Был период, -- вздохнула Костина мама, -- когда было очень опасно хранить дома старые фотографии. Никто не знал, как повернётся политика нашей власти. Мы с отцом решили избавиться почти от всех фотоархивов...
   -- Вы уничтожили их?!
   -- К счастью, не пришлось. Бабушка взяла их у нас на сохранение. Она говорила, что ей уже нечего бояться, но отец на всякий случай старался потом несколько лет не навещать её.
   Костя в волнении прошёлся по гостиной, огибая разбросанные по полу мягкие подушки. Взрослая жизнь, казавшаяся ему до тех пор однообразной, как туннель городской электрички, вдруг высветилась в его воображении с самой неожиданной стороны.
   -- А что ты знаешь об Анастасе? -- спросил он вдруг почти без перехода.
   Гохон Осоровна улыбнулась.
   -- Он был легендарным доктором. Почему-то его знали только по имени -- "доктор Анастас". Причём он был не один такой -- были и другие: доктор Рафаэль, доктор Сальватор, доктор Агнимитра и какой-то ещё доктор с японским именем. Говорят, каждый из них умел лечить любые болезни, они даже иногда возвращали к жизни умерших. Но судьба возненавидела их...
   -- И что случилось дальше? -- жадно спросил Костя.
   -- Я не знаю. Для меня это всегда было просто легендой, -- продолжая улыбаться, печально произнесла его мама.
   Костя сел на диван, крепко задумался. Его охватил целый шквал мыслей и чувств -- такого ему ещё не доводилось переживать!
   -- А та ракета? -- спросил он через некоторое время. -- О которой ты говорила?
   -- Что -- ракета? -- переспросила сына Гохон Осоровна.
   -- Почему она не взорвалась?
   Гохон Осоровна надолго замолчала.
   -- Она взорвалась, сынок, -- ответила она наконец.
   Костя поднял на мать глаза, полные удивления.
   -- Как? Как это могло случиться?
   -- В те дни люди искали смерти, -- тихо произнесла в ответ Гохон Осоровна.
   -- Но ты выжила?
   -- Ракета была направлена не на город. У неё нашлась более достойная цель... К тому же, тогда я была маленькой девочкой, совсем маленькой. Я могла спрятаться в любой тени.
   -- И ты спряталась в тени?
   -- Да -- в тени нашей воспитательницы. На память об этом событии у меня осталось только вот это, -- отведя от шеи тугую косу, Гохон Осоровна чуть приспустила книзу воротник платья и показала странный, едва заметный узор из белых колечек, вившийся по коже плеча от ключицы к лопатке. -- Это след от пересадки кожи. Всего лишь это, -- Костина мать вздохнула, вновь закрывая плечо. -- Иногда ребёнку полезно бывает оказаться в тени строгих взрослых. Просто жизненно необходимо, можно сказать...
   -- В каком городе это случилось?
   -- Это уже неважно, -- покачала головой Костина мама.
   Её сын в волнении зашагал вновь по гостиной.
   -- А эти существа... Ты говоришь, они явились из космоса. Хотели нам помочь. И что? Как вышло, что не помогли?
   -- Я же говорю: люди считали, что этих тварей поработила тёмная сила. Дьявольская сила. Поэтому люди изгнали их, или, во всяком случае, по-хорошему попросили не вмешиваться. Хотя, -- Гохон Осоровна грустно улыбнулась своим мыслям, -- на мой взгляд, если тёмная сила предлагает нам жизнь, а светлых сил просто нет или они бессильны -- нам следовало бы тогда не проявлять такую гордость, а попробовать принять предложение...
   -- Почему их считали тёмной силой?
   -- Некоторые из них открыто называли себя "Тёмными". Другие не говорили таких слов, вроде бы даже боролись с первыми, но все они говорили, что противостоят судьбе.
   -- И что в этом плохого?
   -- Люди тоже гордились, что противостояли судьбе, и чем это для нас кончилось? Мёртвый мир, погасшее солнце. Иллюзия стабильности -- как у старика, получившего жирную пенсию и осознающего, что выплата и размер этой пенсии не зависят от него ни в малейшей степени, что он может всего лишиться в следующую же секунду. Вот к чему приводит соревнование с судьбой!
   -- И тем не менее, ты жалеешь!
   -- Жалею. Они не такие, как мы. У них могло бы получиться.
   -- Ты знаешь о них? Кто они такие?
   -- Тебе не стоит лезть в эти вопросы, Костя. Время разнузданной эзотерики и философской интоксикации в нашем мире давно кончилось. Вместе с ракетными бомбардировками. Я рада, что некоторые из них заботятся о нас по-прежнему, я знаю, что один из них вытащил тебя из крупных неприятностей, но я им не верю. Нам, людям, не место в их системе ценностей!
   -- Почему?
   -- Они осознают нас экспонатами в зоопарке. Я не исключаю, что весь наш мир, вся Земля для них -- что-то вроде экзотариума. Крытый заповедник для сохранения исчезающего вида. Мой инстинкт самки позволяет довериться существу, спасающему жизнь и здоровье моего ребёнка, но мой человеческий разум противится мысли о том, что поблизости от них можно жить. Это ведь в лучшем случае положение любимой домашней обезьянки!
   -- Что же мне делать?
   -- Тебе надо суметь пересидеть поднявшуюся бурю. С этой целью ты можешь укрыться и в доме этих высших существ, маленький мой кутёночек... Но это не значит, что ты должен позволить им выдрессировать себя на домашнего любимца! В конце концов, у человека должна быть своя гордость. Гордость за свой народ, за свою расу...
   -- И что мне делать потом?
   -- Живи среди людей. Ты легко вернёшься к людям, если не будешь считать, что ушёл от них. Впрочем, я надеюсь, тебе вообще не придётся никуда уходить.
   Костя прислонился разгорячённым лбом к холодной стеклянной двери, разгораживавшей коридор и гостиную.
   Гохон Осоровна подошла к нему и тихо положила голову на плечо сына.
   -- Твой дед рассказывал мне, когда был ещё жив, -- сказала она задумчиво, -- что у его родителей -- твоих прадеда и прабабки -- был собственный маленький участок земли. Это называлось "дача". На даче у деда стоял домик, а под крыльцом домика жила огромная толстая жаба. Жаба приносила большую пользу: ловила на огороде слизней и гусениц, а иногда развлекала деда своей сообразительностью и довольно приятным на слух пением. Дед, -- а ему было лет меньше, чем тебе, -- защищал жабу от соседской собаки, а на зиму построил ей уютный домик под крыльцом, где она с комфортом зимовала во мху и земле. Но это была очень мудрая жаба: несмотря на все усилия деда, она совершенно не интересовалась его делами. Поэтому у деда ни на минуту не возникло мысли, что эта жаба -- его домашнее животное. Он не пытался ни выдрессировать её, ни забрать на зиму домой -- вернее, пытался, но быстро осознал бесплодность этих попыток. И он оставил жабу жить своей вольной жизнью, ловить вредителей и гулять по саду в своё удовольствие. Он только продолжал приносить ей изредка червяков и гусениц пожирнее, а каждую осень наполнял её гнездовой домик свежей землёй и мхом...
   Костя поднял голову.
   -- Ты это к чему, мама?
   -- Подумай -- поймёшь, -- произнесла Гохон Осоровна, глядя сыну прямо в глаза.
  
   На следующий день в школе Косте показалось, что его оглядывают с какой-то настороженной внимательностью. Выяснив причину такого отношения, он узнал, что во время его вчерашнего отсутствия в школу успели наведаться полицейские и собрать о нём исчерпывающие данные. Из копии характеристики, составленной на импровизированном педсовете, Костя узнал о себе, что он "безынициативен, отличается шаблонностью и зашоренностью мышления, склонен к одиночеству и асоциальному поведению, трудно поддаётся организующему влиянию коллектива". Особенно усердно критиковала Костю преподавательница плохо представимой дисциплины, носившей в сетке расписания самое длинное и сложное название "Я и моё место в жизни человечества", а среди школьников ёмко и коротко называвшейся "Ничего". Зато биологичка, физик и даже преподавательница истории, раз за разом снижавшая балл за Костины доклады, неожиданно характеризовали его с самой положительной стороны. А гневная и сварливая математичка, запросто способная снизить контрольный балл за несвоевременное чихание на уроке или грязь от ластика в рабочей тетради, распалилась внезапно до такой степени, что написала в полицию отдельное заявление, где выражала полное несогласие с педсоветом и прямо называла Костю "лучшим умом школы, резко и постоянно выдающимся вперёд и обещающим принести впоследствии обильные плоды, но, к сожалению, совершенно необрезанным". Такая разница характеристик очень позабавила Костю, несмотря на то, что одноклассники сторонились его, словно прокаженного.
   На перемене к нему подошёл Саша Владимиров.
   -- Привет, -- сказал он.
   -- Привет, Штирлиц, -- рассеянно отозвался Костя. -- Ты меня не боишься?
   -- Боюсь, -- угрюмо ответил Саша. -- Вчера после школы ко мне пристали два каких-то типа. По поводу нашей работы в авиаотряде.
   -- Я знаю, -- вздохнул Костя. -- Мной вчера весь день полиция интересовалась.
   -- Эти были не из полиции. Они сказали, что они журналисты. Но никакой записывающей техники при них не было, а я помню, что журналистов обязали носить всё своё хозяйство на виду.
   Костя кивнул. Почему-то ему представились на мгновение Анастас и Афина, собиравшие о нём всяческие полезные сведения.
   -- Такие? -- Костя в двух словах описал Афину и "большого начальника".
   -- Ничего общего. Мужик тощий, как жердь, похож на цыгана или на индуса. Лицо как будто обгорелое и всё в татуировках -- изображает то ли череп, то ли богомола. Женщина маленькая, чернявая, на губах фиолетовая помада, одежда стиля "домашняя дисциплина" -- знаешь такой? И пирсинг по всему лицу, и на руках тоже.
   -- Панки какие-то, -- Костя поморщился.
   -- Ничего не панки! Панков я знаю, они как-то по-другому. Человечнее, что ли! -- Саша энергично повёл рукой. -- А это... Они выглядят дорого, если понимаешь, что я хочу сказать. Не по-местному они выглядят! Столичные штучки.
   -- Хм, -- Костя задумался не на шутку. -- Чего им было надо?
   -- Того же, чего и полицаям: спрашивали про твою учёбу, как ты с товарищами. Чем мы занимались в авиаотряде на практике, почему пошли туда, а не калабашки пинать, как остальной класс. Вот так вот, в общем, -- Саша помялся. -- И ещё... Гм! Они интересовались, есть ли у тебя девушка, и мне показалось...
   -- Что тебе показалось, Штирлиц?
   -- Их интересовало, скорее, нет ли у тебя парня. Или даже так: они пытались подвести меня к вопросу -- не мой ли ты парень.
   -- Гадость какая! -- вырвалось у Кости.
   -- Почему гадость? Отношения, -- с сомнением проговорил Саша Владимиров. -- По крайней мере, все так говорят. Просто это не про нас с тобой, конечно же. Но ты имей в виду: захотят -- напишут!
   -- А, пускай пишут! -- в сердцах сказал Костя. -- Мне теперь на всё наплевать!
   В эту минуту ему вдруг остро захотелось очутиться не дома, куда раньше стремилось в трудные минуты его сердце, а за любой из дверей с красной "ипсоменой" на эмблеме. Захотелось отчего-то увидеть Реми, Анастаса, Афину... Потом Костя вспомнил мамину притчу о мудрой и толстой жабе, и мир в его глазах окончательно посерел.
   -- Спасибо, Штирлиц, -- сказал Костя, сползая с подоконника, на котором он всю перемену протирал штаны. -- Пойду, наверное. Мне пора!
   -- Да не расстраивайся ты! -- покачал головой Саша. -- Я хотел посоветовать: может, ты себе девушку найдёшь?
   Костю точно кипятком облили.
   -- Я? Девушку? -- в ужасе пролепетал он.
   Саша пожал плечами:
   -- А почему бы и нет? Я думаю, это было бы очень кстати...
   Прозвеневший звонок оборвал краткий вихрь чувств и мыслей, пролетевших в Костиной душе. Следовало торопиться на урок, ибо Костиному классу предстояла пытка в опытных и жестоких руках-- математика!
  
   После школы Костя ненадолго задержался в вестибюле перед спуском на станцию городской электрички. Ученики всех классов стояли здесь толпой, ожидая заветных жёлтых вагончиков, которые начинали ходить вновь только после трёх часов дня, развозя детей из школ по домам. Старшеклассники, считавшие, что правила школьной безопасности уже давно не для них, смело кидались к турникетам поездов общего пользования; впрочем, старшеклассников было немного -- большинство из них училось до пяти и даже до шести вечера. Косте такая судьба предстояла лишь через год.
   От нечего делать Костя прошёлся по вестибюлю. Стайка полузнакомых девушек-старшеклассниц, к которым он неосторожно приблизился, посмотрела на него с большим изумлением. В руках одной из учениц Костя заметил толстую книгу с чётко отпечатанным заголовком: "Фаллономикон". Он вспомнил, как мать вчера упомянула ненароком в разговоре это название, отошёл в сторонку, порылся в сети в поисках этой книги. В сети книги не было, её предлагалось только купить в магазинах оккультных и эзотерических товаров. Костя пожал плечами, спрятал бесполезный коммуникатор в карман: денег у него не было. Он ещё раз осторожно прошёл мимо девушек, читавших странную книгу, и ему показалось, что одна из них отчётливо произнесла: "Даже если бы Афина попробовала быть с кем-то...". У Кости закрепилось твёрдое ощущение, что все до единого окружающие знают о мире намного больше, чем когда-нибудь мог бы себе позволить он сам. Мысль об этом была настолько печальной, что под её гнётом он застыл, как изваяние, и пришёл в себя лишь тогда, когда на его плечо легла вдруг чья-то твёрдая рука.
   Костя оглянулся: перед ним стояла Реми.
   -- Пойдём, Константин Артемьевич, -- сказала рыжеволосая девушка. -- Анастас просил отвезти тебя в аэропорт.
   -- А родители? -- испугался Костя. -- Мне же домой надо!
   -- Позвони и предупреди маму -- так он сказал.
   Реми решительно потащила Костю вниз по эскалатору, через основной турникет, перепрыгивая через две ступеньки по движущейся вниз бесконечной лестнице. Костя, не любивший нарушать правила, едва поспевал за длинноногой девчонкой. Оказавшись на платформе, среди непрозрачных запирающихся дверей, отгораживавших платформу от туннеля, Реми подтолкнула Костю в самое начало перрона, за толстую опору у служебного выхода.
   -- Стой здесь, я сейчас подъеду, -- сказала она. -- Как подъеду, садись через эту дверь прямо в кабину. Звонить можешь оттуда, а тут лучше не привлекай внимание -- иначе начнут расспрашивать, как да что...
   Произнеся эту тираду, Реми скрылась в глубине служебного перехода. Костя хотел что-то сказать ей вслед, но девушка уже скрылась. Тотчас из глубины тоннеля послышался нарастающий гул мощных моторов -- к перрону задним ходом подошла стандартная шестивагонная электричка с грозной надписью на всех до единой дверях "В депо". Над головным фонарём электрички виднелись следы расцарапанной алкидной краски -- Костя неожиданно вспомнил падающую балку, её страшный, рвущий металлический удар о крышу первого вагона. Прямо напротив Кости оказалась дверь кабины. Помня приказ Реми, Костя открыл её и оказался в просторном помещении с широким бежевым диваном и пультом управления, выкрашенным в приятный для глаза серебристо-зелёный цвет.
   -- Садись, поехали! -- сказал в динамике голос Реми.
   Пол под ногами Кости вздрогнул, широкое полотно подвесной монорельсовой дороги негромко запело внизу свою сложную, весёлую песню. Электричка вылетела в туннель и, повернув на стрелке по крутой дороге, очутилась на одном из больших магистральных путей, пересекавших город из конца в конец. Костя вынул из кармана коммуникатор, сказал встревоженной матери, что у него всё в порядке и что он едет в авиаотряд, получил советы быть осторожнее и осмотрительнее. Всё это время за окнами кабины плыли сложные индустриальные пейзажи. В ярком свете главного зеркала, освещавшего город и окрестности в течение установленного дневного времени, город с высоты смотрелся, словно фантастическое грозовое облако с нагромождением шпилей и колоннад. По временам мимо, а иногда и рядом проносились по соседним путям -- со скоростью мысли! -- такие же монорельсовые составы, как тот, в котором сейчас ехал Костя. Как Реми. Если, конечно, безоговорочно верить ей, Саре, Анастасу...
   -- Восемнадцатый, иду по магистрали два вне графика, дай пройти по пути "А"!
   -- Я 18, понял, -- откликался безжизненный механический голос автомата.
   -- Двести сорок семь, запаздываешь, ускорься на кольце "Д-4", подбери пассажиров с третьей платформы на станции "Гипермаркет". За тобой идёт сто двадцатый, разница сорок секунд, увеличь до минуты.
   -- Я 247, понял.
   -- Диспетчерская, дай мне свободный проход через "В-7" и на аэропорт.
   -- Это диспетчерская, снизьте скорость, впереди на пути "А" состав номер 62, разойдётесь на следующем перегоне через обходной путь.
   -- И что, -- полюбопытствовал Костя, -- это всё время так приходится?
   -- Нет, я сбила график, -- откликнулся голос Реми. -- Такое чаще всего бывает при авариях. Как позавчера. Иногда, очень редко, в час пик. В остальное время автоматика водит поезда как положено. А в часы повышенной нагрузки в них приходится сажать машинистов.
   -- И что, помогает?
   -- Совершенно никак! Знаешь, это беда работников технической службы, которых мы берём по социальному найму. Они не хотят ни работать, ни учиться! В принципе, я их понимаю: реальной работы нет, перспектив никаких, а заработок грошовый. Не знаю только, зачем их при этом вообще нанимать? Разве только для того, чтобы пассажирам было на кого излить свою ярость, если поезд опаздывает или застрял.
   -- А зачем их тогда вообще нанимают?
   -- Понимаешь, у человеческого общества есть закон: автоматы не должны вытеснять с рабочих мест людей. Вот и приходится держать рабочие места, от которых ни толку, ни проку.
   -- А что, автоматика сама со всем справляется?
   -- Почти всегда. Иногда помогают квалифицированные специалисты. Такие, как мы с Сарой.
   -- А почему бы вам не подготовить таких же, как вы, квалифицированных специалистов и из остальных людей?
   -- Я же говорила тебе уже обе причины для этого, -- укоризненно сказал голос Реми. -- Во-первых, они не хотят ни учиться, ни работать. А во-вторых, мы вообще не люди. И, прости меня, эта тема мне неприятна.
   -- А для меня она жизненно важна, -- взволнованно сказал Костя. -- Ведь мне, возможно, придётся работать в технической службе. Думаешь, мне приятно будет служить балластом?
   Голос Реми помолчал.
   -- Тогда, -- сказала в конце концов девушка, -- тебе придётся ответить на два вопроса о причинах, которые движут тобой, Константин Артемьевич. Хочешь ли ты учиться и работать? Это во-первых. А во-вторых -- человек ли ты? Как говорит Сара, обычно положительные ответы на этот вопрос взаимно исключают друг друга.
   -- Ничего подобного! -- с жаром произнёс Костя. -- Я хочу, очень хочу учиться и работать! Не уверен, что в технической службе, но я хочу заниматься полезным делом! В конце концов, я хотел стать доктором. И при этом я, бесспорно, человек!
   -- Да-а? -- иронически ответила Реми. -- Бесспорно? Тогда объясни мне, человек: как и чем ты видишь истинные формы вещей?
   -- Я не знаю, о чём ты говоришь, Реми.
   -- Да хотя бы того же Мамеда Сулеймановича, нашего "технического ифрита"! Как ты его видишь? Он же призрак, дух бесплотный! Его тело сгорело на высоковольтных клеммах промышленного трансформатора -- между прочим, как раз потому, что он слишком рьяно желал учиться, и кое-кто решил, что невежественному выходцу из азиатской страны это будет слишком уж лакомым кусочком! Опять же, ему предлагали добровольно принять ислам, как всем его соплеменникам, а он отказался -- решил стать героем. Так с тех пор и говорит: "Бир Зерван, расулы хак!".
   -- Бесплотный дух? А как же пилав булгур, пилав султан решат, этли бамья и авджы кебаб в горшочке?! Булгур был вовсе не бесплотным -- ни в момент, когда он его готовил, ни в момент, когда я его ел!
   -- В том-то и сущность истинного облика, -- сказала Реми назидательно. -- Мамеда Сулеймановича больше нет. И вместе с тем, он должен быть -- вероятность его существования близка к ста процентам. Но, чтобы эта вероятность стала определённой для наблюдателя, "технический ифрит" должен взаимодействовать с наблюдателем активно: говорить с ним, кормить его и так далее. Иначе его существование определяется только возмущением конверсионного поля. У него нет физической природы -- только намёк на неё, описание того, какой она должна быть... Это и есть истинная форма, понимаешь? Лучше я не объясню, я плохо знаю физику. Но ты её видишь! Причём видишь даже не абстрактное возмущение в поле, а именно Мамеда Сулеймановича во всём его великолепии. И Анастас говорит, что ты видел в небе гаснущее Солнце. Это примерно так же сложно сделать. Так вот, ответь мне, Константин Артемьевич -- человек ли ты? И какой ещё человек способен на такое? И почему?
   -- Я родился человеком, -- произнёс Костя.
   -- Ну и что?! -- Реми фыркнула, как молодая лошадка. -- Я тоже родилась человеком, а родители мои по сей день -- всем людям люди! Но я-то не человек. Просто по определению.
   -- Я не знаю этого определения. Ни ты, ни Сара так и не объяснили мне, кто вы такие, -- вздохнул Костя, глядя, как Реми ловко разъезжается на эстакаде со встречным поездом, битком набитым пассажирами. -- "Боги монорельсов" -- хорошее самоназвание, но ведь ваша жизнь не ограничивается монорельсовой дорогой или "скорой помощью"? Анастас, по крайней мере, не землянин, с ним всё понятно. Но кто такие вы?
   -- Ты, видимо, очень понятливый, если тебе "всё понятно" с Анастасом, -- ироническим тоном сказала Реми. -- А мы -- я действительно не знаю, как это ещё объяснить? Мы сущности, а не существа. Мир имеет очень сложное понятие о том, какими мы должны быть в каждый конкретный момент времени. Как и почему это происходит? Я не знаю. Не знаю, чем и как мы по-настоящему отличаемся от людей. Афина как-то сказала полушутя, что наше отличие в том, что мы постоянно и повсеместно нужны людям, но при этом совершенно им безразличны, в то время как сами люди друг другом очень интересуются, но при этом ухитряются быть друг другу ни капельки не нужны. Так знаешь, иногда я теперь думаю, что Афина в тот раз вообще не шутила.
   -- А что значит "Бир Зерван, расулы хак"?
   -- "Един Творец, пророки правы", -- объяснила Реми. -- Вообще-то в каких-то религиях это запретная формула. Но с технической точки зрения она, пожалуй, верна. Хотя насчёт пророков я бы посомневалась: сколько раз их приглашали в наш мир, но они так и не явились. Быть может, они вообще исчезли?
   -- А Творец? Он существует?
   -- А ты сам как думаешь?
   Костя крепко задумался.
   -- Знаешь, -- произнёс он вдруг, -- а тебе никогда не приходило в голову, что для существ вроде Анастаса или Эль Президенто вы все можете быть чем-то вроде дрессированных домашних животных?
   -- Кто мог сказать тебе такую глупость?! -- возмущённо воскликнула Реми.
   -- Просто так... Подумалось.
   Голос Реми замолк.
   -- Нет, -- некоторое время спустя вновь заговорила девушка. -- Не так. Анастас -- не человек, он понимает все эти космические закономерности, он старше и опытнее, у него есть образование. Но он общается со всеми, как с равными -- и с людьми, и с нами. Это не может быть постоянной забавой высшего существа: ведь это было бы всё равно что для человека встать на четвереньки и залаять в попытке заговорить с комнатной собачкой. Анастас уважает в людях разум и волю, а это совершенно исключает игру высшего с низшим. Хотя, -- Реми помолчала ещё несколько секунд, -- пожалуй, я знаю кое-кого, кто не отказался бы побыть даже комнатной собачкой Анастаса, лишь бы жить с ним в одном доме и постоянно видеть себя подле него. Но это, Константин Артемьевич, уже совершенно не наше с тобой дело, прости меня, конечно же...
   Костя вновь погрузился в раздумья.
   Плавно снижая скорость, электричка вкатила в зев большого терминального вокзала -- конечной станции дороги, соединявшей город и аэропорт.
  

5. Учебная нагрузка и эзотерический конкордат

   Анастас ждал Костю на перроне.
   -- Идём, -- сказал он. -- У нас не так уж много времени до вечера.
   Что будет вечером, Костя уточнять не стал -- просто пошёл за "большим начальником", угрюмо глядя в спину, обтянутую синим костюмом.
   Пройдя через длинные залы ожидания прилётов, свернули налево и погрузились в смутно знакомый Косте лабиринт полуподземных коридоров, пока не вышли в офис грузового авиаотряда. Здесь, на первом этаже здания, Анастас нашёл неприметную дверь, за которым открылась неожиданно широкая и светлая комната. Огромное, во всю стену окно комнаты выходило прямо на лётное поле, где стояли дружным рядом сигарообразные тела грузовых лайнеров.
   В кресле у окна, за столом, сидел тот самый пожилой мужчина в роговых очках, который несколько месяцев назад пожал руки Косте и Саше-"Штирлицу", вернувшимся из полёта в Красноярск, предположив, что именно им, возможно, выпадет честь зажечь Солнце. При появлении гостей он встал.
   -- Здравствуй, Анастас Зерванович. -- Пожилой, сделав несколько шагов к вошедшим, крепко пожал руку мужчины в синем костюме. -- И ты здравствуй. Костя Нартов, да? Я всё верно помню?
   Костя пожал протянутую ему крепкую руку мужчины.
   -- Эк ты меня, -- смущённо сказал Анастас. -- Как человека прямо. По отчеству.
   -- Я тебя от людей не отделяю...
   -- Правильно делаешь. Афина пересказала тебе историю этого парня?
   -- Частично она, -- человек в роговых очках нахмурился, -- а кое-что слышал и от других хороших знакомых. Вы все трое молодцы -- и Реми, и Костя, и ты. Я бы на месте Реми растерялся, кстати. Вопрос о том, сколько людей правильнее убить на месте, чтобы тебе было легче оказать им первую помощь, вряд ли пришёл бы мне в голову.
   -- Это точно. Ты бы сделал всё рефлекторно. А история с бумажником тебе известна?
   -- Да, но неинтересна. Таких подонков, как эти, надо убивать, причём не ставя тебя в известность, чтобы твоя безупречная медицинская этика была спокойна. Но меня, прости, больше беспокоит нападавший.
   -- А меня беспокоит Константин Артемьевич. Он у вас уже работал, а сейчас его могут ждать большие неприятности. Я хочу, чтобы человеческий коллектив защитил его.
   -- Именно "человеческий коллектив"? -- Пожилой покачал головой. -- Какой же выкуп ты предложишь Сионийской стае за воспитание маленького лягушонка?
   Костя вновь вспомнил мамину притчу о жабе, и ему стало неуютно.
   -- Ищешь выкупа? -- хитро прищурился Анастас. -- Не считаешь ли ты, мудрый вожак стаи, что она и без того выиграет, приняв в свои ряды человека? Хотя бы в неминуемом сражении с дикими собаками из Декана?
   Пожилой снял очки, жёстко усмехнулся, глядя прямо на Костю.
   -- У человека были пламя и нож. Хотя бы в теории.
   -- У него есть пламя. Хотя бы в теории, -- усмехнулся в ответ Анастас.
   -- Таких сотни тысяч, если только верить вашим объяснениям.
   -- Единицу из этих сотен тысяч я вручаю вам.
   Мужчина вновь надел свои очки и вернулся в кресло.
   -- Оставь нас, Анастас Зерванович, -- сказал он. -- Ты своё дело сделал. Иди в свою больницу, играй в свой теннис, развлекай свою Сарочку. У нас тут будет долгий мужской разговор.
   Костя внутренне похолодел.
   -- Ну, Константин Артемьевич, -- вздохнул Анастас, -- до свидания. Вы уж тут сами и без меня разберётесь.
   Он сунул Косте руку и стремительно вышел.
   Мужчина в очках посмотрел в окно. Потом перевёл внимательный, тяжёлый взгляд на Костю. Взгляд этот не сулил ничего хорошего.
   -- Садись, Константин, -- произнёс пожилой, указывая Косте на стул напротив. -- Я инструктор лётного состава отряда Донцов. Мы -- организация военизированная. Поэтому, хоть ты и не имеешь никакого воинского звания, работая здесь, ты должен обращаться ко мне "товарищ инструктор". Если же ты получишь звание, хотя бы рядового, я для тебя стану "товарищ майор". Ясно?
   -- Ясно, товарищ инструктор.
   -- Хорошо. Твои приятели из технической службы написали мне в письме, что ты хотел работать.
   -- Я... я хотел... - Костя начал было объяснять все сложные мотивы своих желаний, но тотчас понял, что здесь и сейчас делать этого совершенно не следует. -- Да, я хотел работать! Товарищ инструктор...
   -- Я не фельдфебель австро-венгерской жандармерии, добавлять каждый раз "товарищ инструктор" совершенно незачем, -- поморщился Донцов. -- Только если хочешь обратиться именно ко мне, поздороваться и так далее. Теперь дальше: прежде чем ты сможешь работать, ты должен хоть что-то знать и уметь. Раньше первое, чему учили мальчишку, было беспрекословное подчинение: давали, например, тряпку и заставляли вручную драить пол. Теперь этому учат и в школе, с детства. Поэтому учиться дисциплине ты, Константин, будешь другим способом. Не опаздывать на дополнительные занятия. Не допускать неопрятности в одежде. Соблюдать уважительное отношение к старшим по должности и возрасту. Внимательно и аккуратно делать любую порученную работу. Не ныть.
   Костя неожиданно для себя обнаружил, что к этому моменту всерьёз испугался.
   -- Ты -- парень правильный, -- неожиданно заключил Донцов, -- и вряд ли допустишь сознательно серьёзные ошибки. Но ошибёшься обязательно, и не раз, будь к этому готов. Ругать тебя за это, возможно, никто не станет, но тебе самому будет стыдно, а это гораздо больнее. Подчас от стыда, кстати, молодые люди совершают разные нелепые поступки. Должен предупредить тебя заранее, что вот этого я как раз не прощу!
   Костя склонил голову.
   -- Хорошо. -- Человек в очках встал. -- Пойдём со мной, я покажу тебе место работы, а потом и место, где ты будешь учиться.
   Выйдя следом за Донцовым в коридор, Костя почувствовал, как его внутренний страх постепенно сменяется любопытством. Человек в роговых очках вёл его длинными, широкими переходами, соединявшие их лестницы петляли, выводя из зала в зал, из прохода в проход. Наконец, откуда-то ударило зябким, прохладным ветром. По приглашению Донцова Костя шагнул на металлический помост, простиравшийся на высоте второго этажа над полом огромного зала. В центре зала высился среди груд какого-то хлама остов широкофюзеляжного грузового самолёта с подломленным крылом, сбитым головным и хвостовым оперением, искорёженной корзиной кольцевого термоядерного двигателя. Выступая в полумраке с потолка и из стен зала, нависали над трупом гиганта коробы замысловатых механизмов, оснащённые целыми пучками жутковатых пил, клещей, крючьев...
   -- Здесь ты будешь работать, -- сказал Донцов, обведя зал кратким взмахом руки. -- Твоя задача -- восстановить эту рухлядь, превратив её в работоспособный и, желательно, приятный на вид самолёт.
   Косте эта задача показалась безнадёжной с первого взгляда. Впрочем, он быстро успокоил себя той мыслью, что заниматься восстановлением самолёта будут совершенно другие люди, а его роль сведётся к скромному "подай-принеси". С этим он мог бы, пожалуй, справиться без запинки. Монтировал же он здесь стеллажи!
   -- Товарищ инструктор, -- осторожно спросил Костя. -- А с кем я буду здесь работать?
   Донцов изумлённо поглядел на него сверху вниз.
   -- Ты будешь работать один.
   -- Но это же просто невозможно! -- воскликнул Костя. -- Разве я один справлюсь? Как я это сделаю?!
   Роговые очки Донцова зигзагом бликов отразили короткое гневное движение головы.
   -- Как ты это сделаешь, я не знаю, и это совершенно не мои проблемы, -- ровным голосом произнёс инструктор. -- Я сказал тебе, что ты должен сделать, а на вопрос, как, будь добр ответить себе сам. -- И прибавил чуть мягче: -- В старину в армии считалось большой доблестью заставить солдата подметать плац ломом. Мы не в старой армии. Здесь результат важнее процесса. Меня устроил бы чистый плац. Или, в данном случае, полностью собранный и прилично выглядящий самолёт, готовый к лётной сертификации.
   -- Но... -- неуверенно поделился Костя своими сомнениями. -- Он же такой огромный!
   -- Он крошечный, -- возразил Донцов. -- Совсем крошка, посмотри на него! Лётное поле у нас тут маленькое, не развернёшься. Вся Земля -- вот это уже немного побольше. Ещё больше Солнце, которое мы, люди, так бездарно потеряли. Вот Солнце -- оно уже большое. А огромное, Константин -- это вся наша Вселенная. Вот когда ты почувствуешь, что она огромная, тогда ты и в самом деле будешь готов к восприятию относительных масштабов вещей. Ну, а пока сделай мне одолжение -- не говори таких слов, глядя на этот маленький обрывок пластика и металла. Огромный! Ха!
   Костя в растерянности покачал головой.
   -- Разберёшься, -- сурово проговорил инструктор. -- От величины поставленных задач мало кто ещё умер; больше тех, кто не справился, но их обычно не осуждают, а жалеют. А вот малые задачи, малые дела, недооценка своих сил -- они как раз смертельны. Они ведут назад, в пучину так называемой "простой человеческой жизни".
   -- Товарищ инструктор, -- осторожно спросил Костя. -- А вы действительно человек?
   Донцов на мгновение коснулся его плеча тяжёлой рукой:
   -- Мы все люди, -- сказал он. -- Быть может, где-то в инозвёздных мирах и есть жизнь, непохожая на человеческую, но не здесь, не на Земле. Разум, каким мы его знаем, может быть только человеческим разумом. Никаким другим! Твой вопрос, Константин, не имеет смысла.
   -- А Эль Президенто? Вы слышали о нём?
   -- Конечно.
   -- Он уж точно не был человеком. И его дети... Те, которые пришли из космоса.
   Пожилой мужчина прищурил глаза:
   -- Я думаю, что ты неправ. Да, наше Солнце было звездой, да, у него было сознание -- давно, ещё задолго до появления первых людей на Земле. Мы ему многим обязаны. Но сознание -- ещё не разум. Себя сознаёт и зверь, а в некоторых отдельных случаях -- даже машина. Было разумом сознание Солнца или нет -- этого нам пока что понять невозможно. Эль Президенто -- это совершенно другой случай. Он обрёл разум только после того, как стал человеком. Он жил жизнью людей, зная и разделяя их трудности. Речь и культуру, два достояния разума, тоже изобрёл не он, а люди. Люди сделали его частью цивилизации, а без цивилизации разума нет и не может быть. Поэтому, прости, я не могу считать, что Эль Президенто не был человеком. Даже умер он, как умирают люди. И его единокровный сын -- тоже. И все остальные его дети -- люди, рождённые от людей, кем бы при этом они ни считали себя сами.
   -- А Тёмные? Тоже люди?
   -- Это уж просто эталон человеческого начала, -- усмехнулся Донцов. -- Парагония, как говорили древние. Идеальное воплощение. И пойдём, хватит пустых разговоров.
   Сойдя с балкона, он ввёл Костю в небольшой аудиторный зал, по углам которого стояли небольшие сложные станки. Передняя часть зала была заставлена ученическими и чертёжными столами. В углу бледно мерцал большой экран сетевого терминала.
   -- Здесь ты будешь учиться, -- сказал инструктор. -- Книги, компьютеры, сеть -- всё тебе в помощь.
   -- Спасибо, -- поблагодарил Костя. -- А кто будет моими учителями?
   -- Всё, что касается авиации, буду преподавать я. Начнём прямо сейчас. С преподавателями инженерных наук и ремесла я познакомлю тебя чуть позже. Дело стало только за преподавателем физико-математических дисциплин, такого найти довольно сложно. Анастас Зерванович обещал, что лично займётся этим. Учиться будешь каждый день, с шестнадцати до восемнадцати, а по субботам -- с четырнадцати часов. Работать будешь два часа после занятий. Воскресенье у тебя -- день свободный, но, если ты захочешь прийти и поработать в воскресенье, во время светового цикла, тебе никто дурного слова не скажет. Всё ясно?
   -- Всё ясно, товарищ инструктор.
   -- Тогда садись, доставай свой учебный ноутбук и подключай все положенные контакты. Сейчас без восьми минут четыре, можешь отлучиться, привести себя в порядок. Как только будешь готов, начнём.
   Костя вдруг почувствовал себя так, будто только что шагнул с обрыва в бурное море: нога ещё стоит на краю, создавая опасную иллюзию твёрдой земли, и вроде бы есть те, кого можно позвать на помощь, чтобы удержать падение; но падение уже началось, и внизу шумит вода, а впереди -- единственный, упоительный, короткий миг смелости и свободного полёта.
   -- Я готов начинать, -- сказал он, доставая учебные принадлежности.
  
   Всё было трудно, очень трудно, но каким-то чудесным образом обходилось без капли жестокости. Косте не раз вспоминался излюбленный сюжет детских и подростковых книг -- об ученике, поставившем себе целью принадлежать к некоему избранному сообществу профессионалов -- магов, ниндзя, космических бойцов, и о суровых учителях, подвергавших тело и душу будущего соратника тщательно обдуманной череде неприятных испытаний. Костя быстро уверился, что Донцов либо не читал этих книг, не смотрел этих фильмов, либо же не испытывал от них никакого вдохновения. Он просто учил Костю работать. Инструктору по полётам было наплевать, кем хочет стать Костя -- авиатором, юристом или врачом; он учил его тому, что, по его мнению, Костя должен был знать, и Костя учился этому беспрекословно, понимая внутренним чутьём, что никакой навык на свете не бывает лишним.
   Дома отец разговаривал с Костей редко, угрюмо, смотрел с подозрением, точно на прокравшегося в семью чужака. Но ни наказаний, ни больших ссор не было. Костя стал собранным, внимательным в бытовом смысле, научился чётко подмечать и осмысливать любую мелочь. От двойной учебной нагрузки -- в школе и в авиаотряде -- очень уставала спина, и Костя неожиданно для всех занялся всерьёз физкультурой. Сестра зло вышучивала его, утверждая, что он хочет попасть на конкурс мужской красоты или понравиться какой-нибудь девчонке; то и другое, по её словам, представляло тщетные усилия. Костя обижался, стискивал зубы, но терпел -- ради мира в семье. Вопреки всему, что думали родители и одноклассники, он уже пережил первую, безнадёжную любовь подростка, пробуждение души; для взрослого же чувства время ещё не настало -- не было пока что рядом никого, кто в силах был бы вызвать такое чувство. Сердечная тоска, грызшая Костю по временам, была совсем иной природы. С опаской, осторожно, он приглядывался к старшему брату. Что это такое -- Леонид Нартов, имя которого заставляет Анастаса держаться с осторожностью, а сотрудницу ювенальной юстиции -- кидаться на его семью, как голодная собака кидается на отъевшегося домашнего кота? Мать не хотела говорить на эту тему. Отца Костя избегал даже спрашивать. Сам же старший брат, казалось, всецело поглощён был одной лишь учёбой. Порой Костю одолевало ощущение отчаяния: казалось, что каждый из окружающих людей знает страшную тайну, которую по каким-то неведомым причинам весь мир должен скрывать лишь от него.
   Недели через две Костя начал разбираться и в тайнах производства. Страшная груда деталей вокруг остова самолёта, непонятные станки, обломки металла и бухты проволоки -- всё это вдруг превратилось в знакомые и совершенно обыденные вещи. Под руководством техника-инструктора Эрнста Костя начал первые опыты самостоятельной работы. Сложные программы для инженерных расчётов и проектировки по приказам Кости задавали нужные параметры узлов и деталей. Параметры эти вводились в станки, подчинявшиеся заданным тем же Костей алгоритмам промышленной обработки. Затем мощные автоматы с петлями, крючьями, пилами, отвёртками, сварочными электродами зажимали готовые детали на весу и вводили их на заранее рассчитанные места в изувеченное тело самолёта. Несколько раз Костя делал ошибки. Техник-инструктор Эрнст, носивший по совместительству знаменитую фамилию Маркс, в таких случаях столбенел и молча уходил на полчаса-час из сборочного ангара. Донцов же, не говоря ни слова, требовал жестом исправить ошибку. И Костя исправлял. Однажды он просидел за расчётом сложной программы всю ночь с субботы на воскресенье, а затем ещё и полдня, был жестоко изруган матерью, но к вечеру всё же выбрался в авиаотряд и с удовлетворением проследил за тем, как хитро изогнутый кусок пластика занял отведённое ему место в недрах сигарообразного фюзеляжа. В эту ночь он спал спокойно и счастливо.
   Хуже всего было с математикой. Неделя шла за неделей, а обещанного преподавателя ни Донцов, ни Анастас так и не нашли. Чем дальше шло время, тем больше Костя боялся своего будущего преподавателя. Чтобы не выглядеть полным неучем, он сам принялся почитывать кое-что, имевшее, на его взгляд, отношение к его работе: самые основы классической механики, сопромата, дифференциального и интегрального исчисления, аналитической геометрии...
   -- Так теряют жизнь! -- заметила его сестра, застав Костю с книжкой глубоко математического содержания.
   -- Лучше бы фильмы смотрел, про любовь и про пиратов, -- поддержал её в аналогичных обстоятельствах Костин одноклассник Фима. -- Может, хоть девочками интересоваться начнёшь! А не кем попало...
   Костя с грустью вспомнил пророческие слова Саши Владимирова -- "Штирлица".
   Между тем миновало четыре недели -- ровно месяц со дня падения злополучной балки. На дне ангара, под балконом, вырос из остова и бесформенной кучи силуэт самолёта, исчерченный шрамами неудачной сварки и неровными, точно пулемётные строчки, дырами -- плодом Костиной случайной ошибки в программировании сверлильного станка. Однако Донцов не выглядел слишком раздражённым, озирая Костино творение. На двадцать восьмой день учёбы и ровно через две недели сборки самолёта Костя увидел в ангаре небольшую стихийно собравшуюся комиссию из знакомых по летней практике лётчиков-эксплуатационников.
   -- Ты куда ж дырок насверлил? Изверг!
   -- Заделаю изопластовыми пломбами, -- виновато обещал Костя.
   -- А конструкционная прочность?
   -- Я подпёр консоль, -- Костя показывал на чертежах трёхмерной схемы хитроумно изогнутый пластиковый лист -- плод ночного бдения.
   -- Хорошо сделано. Сам придумал?
   -- Спрашивал совета на форуме, -- отвечал Костя, мысленно поджимая хвост в предвкушении хорошей взбучки.
   -- Совет -- не зазорно. А идея хороша! Ну что, за месяц доделаешь?
   Костя развёл руками.
   -- Двигатель, приборы, программирование. Я ещё с этим даже разбираться толком не начал! Какой тут месяц?!
   -- Хорошо: пустых обещаний не даёшь, и это правильно. Но самолёт-то нужен! -- Авиатор-эксплуатационник провёл по горлу пальцем, показывая, что будет с авиаотрядом в перспективе, если авиаотряд не получит как можно быстрее обещанный Костей самолёт.
   -- Вот что, -- Костя озлился, -- я не сверхъестественное существо и не умею воскрешать разбитые машины при помощи магии. Могу поискать такого специалиста! А я и так делаю, что могу...
   -- Оставьте парня в покое. Ему пятнадцати нет, а он вам полмашины уже отгрохал! -- сердился инструктор Эрнст Маркс.
   -- Полмашины, подумаешь! А нам надо... три! -- возражали авиаторы.
   -- Так идите и приведите мне ещё двадцать таких парней! Мы сделаем из них ударную бригаду. А пока скажите: этот самолёт вам нужен?
   -- Нужен!
   -- И через полгода будет нужен? Или вы купите себе новенькую эскадрилью "консолидейтед энджайнз"?
   -- Думаю, что самолёт будет нужен и через полгода.
   -- Через полгода он у вас будет, я так думаю, -- сказал Эрнст, запустив пятерню в мягкие белые волосы. -- А пока что идите отсюда, не мешайте работать.
   Вечером, после работы в цеху, Костю задержал Донцов. Молча он отвёл ученика в свой кабинет с видом на лётное поле, так же молча вручил ему конверт с двумя удостоверениями и пластиковой карточкой. Удостоверения гласили, что Константин Артемьевич Нартов является сотрудником грузового авиаотряда в должности младшего техника и что он имеет право беспрепятственного входа на всю территорию городского аэропорта, а также бесплатного передвижения по аэропортам и воздушным дорогам страны при наличии командировочного удостоверения. Карточка государственного банка содержала Костину первую получку -- тысячу восемьсот тридцать пять рублей.
   -- Раньше была такая традиция, -- сказал Донцов, -- дарить с первой получки подарки близким. Есть и плохая традиция: покупать на первые в жизни заработанные деньги алкоголь. Надеюсь, ты разумно распорядишься этими деньгами. Но не мне тебя учить, конечно же: это -- твои деньги и твоя жизнь, я не вправе даже рассуждать о том, как ты должен распоряжаться тем и другим.
   Костя вежливо поблагодарил инструктора, рассматривая украдкой документы.
   Донцов достал из кармана трикотажного пуловера маленький, светящийся рубиновым светом значок с изображением молота. Короткое движение руки инструктора -- и красная "ипсомена" засияла на Костиной куртке.
   -- У тебя же, помнится, был ключ от дверей технической службы? -- спросил вдруг Донцов, снимая и протирая платком свои очки.
   Костя хотел выяснить, откуда об этом знает инструктор, но передумал -- просто кивнул.
   -- Помнишь, что там написано? На ключе?
   -- "Terrarum revolvitur orbis", -- по памяти воспроизвёл Костя загадочные слова.
   -- Помни это всю свою жизнь, -- посоветовал Донцов. -- Это очень древняя строка, призывающая к сознательному действию. Но ты должен запомнить и следующую, не менее важную строчку.
   -- Какую?
   -- "Nihilo totum erimus", -- спокойно произнёс Донцов. -- Помни эту строчку: к тебе, Константин, она относится дословно. Как, впрочем, и к каждому жителю Земли, который ещё способен осознавать себя человеком.
  
   Возвращаясь домой, Костя решил купить подарки, как советовал ему строгий инструктор Донцов. Заехав в торговую зону, он в первом же супермаркете выбрал для матери шаль из искусственной шерсти, для отца -- пакет телевизионного сервиса в коммуникатор. Лёне и Лене, подумав, Костя купил по набору косметических инструментов -- один мужской, другой женский. Ничего более интересного ему не придумалось; к тому же, время было позднее, и Костя не хотел долго задерживаться один в галереях торговой зоны. Опасности он не слишком боялся, рассчитывая на ключ от технической двери, но к нему могли возникнуть вопросы и претензии за опоздание, и этого он совершенно не желал.
   Уже направляясь к станции электрички, Костя вдруг увидел небольшой магазинчик с вывеской "Оккультные товары". Магазин уже готовился к закрытию. Продавщица, пожилая женщина с поджатыми губами, расставляла какие-то деревянные предметы, напоминавшие миниатюрные копии греческих амфор, в запирающихся стеклянных шкафах. Костя помялся мгновение, вошёл внутрь.
   -- Тебе чего, мальчик? -- нелюбезно спросила продавщица, отрываясь от своего занятия.
   -- Скажите, у вас есть "Фаллономикон"? -- набравшись духу, спросил Костя.
   -- Есть, конечно. А ты с какой целью интересуешься?
   -- Купить хочу.
   Женщина внимательно оглядела его.
   -- Гм, -- неуверенно сказала она. -- Ты же мальчик!
   -- Ну да, -- ответил Костя.
   -- Тогда зачем тебе эта книжка?
   Костя мигом нашёлся:
   -- Сестре в подарок. Купить хочу!
   -- Такие вещи не дарят, -- сказала, отворачиваясь, продавщица. -- Иди отсюда.
   Расстроенный Костя ушёл. Купил по дороге букет цветов, чуть подсохший от тепличного света натриевых ламп, и спустился на станцию городской электрички. Проблема таинственного "Фаллономикона" с неожиданной силой занимала его воображение.
   Вагон в этот час был пуст: Костя сел ближе к центру, в то время как немногочисленные пассажиры инстинктивно старались перебраться в голову или хвост поезда, поближе к эскалаторам выходов. Проехав одну станцию и позвонив домой, Костя обнаружил вдруг, что едет в совершенном одиночестве. У него вдруг возникло неприятное, колющее чувство упущения. За этот месяц стоило бы хоть раз попробовать повидаться с Реми, Сарой, Анастасом. Свинство с его стороны, да и только!
   Осмотревшись и убедившись, что в вагоне никого больше нет, Костя нажал кнопку переговорного устройства.
   -- Я могу услышать Реми? -- спросил он.
   В динамиках почти минуту был слышен только шелест помех. Наконец, что-то звонко щёлкнуло, и в вагон ворвался свежий голос Реми, сохранявший прежний приятный акцент.
   -- Константин Артемьевич, здравствуй! Что-то больше нас не навещаешь!
   -- Вот я и хотел встретиться, повидаться, -- смущённо ответил Костя. -- Когда будет можно?
   -- А ты домой едешь? -- спросила Реми. -- А давай тогда сейчас? Подожди меня на своей станции, я подъеду минут через пятнадцать. Тебе ждать минуты три-четыре, не больше.
   -- Хорошо, -- сказал Костя, и голос в переговорном устройстве тотчас смолк.
   На своей станции он вышел, посмотрел вверх, на арки путей высотных ярусов, откуда месяц назад свалилась проклятая балка. Перехватил в одну руку букет, в другую -- сумку с подарками. Молча походил по перрону, разминая уставшие ноги.
   Реми свалилась, как снег на голову:
   -- Ой, Костя! Какие прелестные цветы! Это мне, да? Спасибо!
   Она выхватила букет из рук оторопевшего Кости.
   -- Какая прелесть! -- сказала она, вдыхая еле живой аромат лепестков. -- Ты представляешь, мне ещё никто и никогда не дарил цветы. Только на официальных мероприятиях, вроде Валентинова дня. Это было так скучно... Ты первый даришь мне цветы! Спасибо, спасибо!
   -- Пожалуйста, -- смущённо ответил Костя, мысленно ругая себя за недогадливость. В самом деле, чего бы стоило подумать и о друзьях с этой стороны дверей, отделяющих технический сектор от жилого?
   Но прежде чем он успел что-нибудь сообразить, Реми вдруг порывисто и крепко обняла его. Костя ощутил на своих губах краткий поцелуй губ Реми, полный горячей, влажной неги. Длинные ресницы девушки коснулись на миг его щеки, её пальцы касались его руки и шеи... Костя зажмурил глаза. Реми так же стремительно отпрянула, прижав к груди слегка помятый букет.
   -- Сильно торопишься? -- спросила она, как ни в чём ни бывало. -- Я соскучилась, совершенно не с кем поговорить. Если не торопишься, может быть, поехали, покатаемся по городу?
   -- Меня дома ждут, -- вздохнул Костя, -- и, скорее всего, скоро уже начнут убивать. Попробую откупиться подарками!
   -- Первая получка? -- догадалась девушка.
   Костя кивнул.
   -- Ну, поздравляю с почином! Сколько дали?
   -- Тысячу триста, -- Костя для приличия округлил сумму вниз -- так всегда делал отец, говоря о своих доходах.
   Реми присвистнула.
   -- Восемьдесят один эквит? Они сдурели, мерзавцы! Мне начали платить сразу четыреста в месяц! Правда, и работать пришлось с первого дня ночной электричкой в Лионе, а это, я тебе скажу, та ещё профессия... -- Реми помрачнела. -- Ладно, я рада, что тебя увидела. Может, в выходные куда-нибудь выберемся?
   -- Попробую, если отпустят.
   -- Что значит -- "отпустят"?! -- возмутилась Реми. -- Ты сам деньги зарабатываешь. Как тебя могут куда-нибудь не пустить? Узнаю традицию людей: совать беспрерывно нос в чужие дела! То нельзя, этого не делай... Брось ты их!
   -- Мы уже говорили об этом, помнится.
   -- Но теперь ты знаешь о жизни больше. Больше умеешь.
   -- Умные люди так не считают, -- сказал Костя. -- Они платят мне всего восемьдесят один эквит. Потому что я не умею даже элементарных вещей: не умею, скажем, превращаться в ночную электричку.
   -- В электричку? -- В голосе Реми проскользнуло недоумение. -- Я думала, в техническом плане ты пошёл по авиации.
   -- В самолёт я тоже не умею превращаться, -- ядовито заметил Костя. -- А жаль. Я никак не могу починить старую развалину, а в отряде нужно как минимум три таких же.
   -- Ну, возьми себе дополнительно форму самолёта, -- посоветовала Реми. -- Это должно быть довольно интересно, кстати. Может, покатал бы меня? Я два раза в жизни только летала...
   Костя усмехнулся:
   -- Ты так говоришь, как будто я могу взять себе эту "дополнительную форму" прямо в библиотеке авиаотряда.
   Реми покачала головой.
   -- Нет, это процесс довольно сложный. Во-первых, тебе должно этого хотеться. Это ведь будет как бы твоё новое тело... Кому может быть приятно -- выглядеть не так, как хотелось бы? Потом, нужно ведь учесть затраты по энергии. И, в конце концов, в таких вещах всегда важно учитывать и потребности сферы.
   -- Какой сферы? -- не понял Костя.
   -- Ну, той, которой ты занимаешься. Возьмём, к примеру, Сару. Она -- спасатель, её сфера -- защита человеческих жизней. Как говорят: на земле, на воде и в воздухе! Конечно же, и формы у неё соответствующие -- санитарный фургон, санитарный вагон, овчарка колли, прости господи... И на Анастаса она спокойно смотреть не может! И вот представь себе -- захотела бы она взять, скажем, ещё и форму воздушной машины. Санитарный вертолёт -- это сколько угодно, спасение же с неба, всё такое. А вот бомбардировщик последнего поколения -- уже никак. Разве что обстоятельства продиктуют вдруг, что бомбардировщик -- это единственный и самый верный способ чьего-нибудь спасения. И что так впоследствии будет случаться всё чаще и чаще... Власть сферы -- страшная штука, Костя. Афина сказала как-то, что это способ, которым люди осуществляют диктат над нашими производительными силами.
   -- Я вообще-то имел в виду чисто техническую сторону дела, -- заметил Костя. -- Мне ещё не доводилось слышать о людях, которые превращаются в самолёты и электропоезда.
   -- Здравствуйте! А я?! -- обиделась Реми.
   -- Ты много раз повторила мне, что ты -- не человек.
   Реми вновь покачала головой:
   -- Я не хочу больше быть человеком. Но я была им. Потом я совершила подвиг: спасла несколько жизней, рискуя своей собственной. Чтобы стать героем, этого достаточно. Но я пошла по другому пути: я откликнулась не на зов людей, требовавших моей помощи, а на зов сферы, которая хотела, чтобы я ей помогла. Моя сфера -- железные дороги. Всех видов: поезда, электрички, метро, скоростной трамвай! Всё, что ходит по заранее проложенным по него путям и возит полезные людям грузы, а заодно и самих людей... Я служу своей сфере и человечеству. Но мне это не так уж интересно, как это хотят представить все вокруг! Когда-нибудь я выплачу людям свой долг и уйду отсюда -- уйду во Вселенную. Земля тесна для меня...
   Девушка, проговорив эти слова, выпрямилась во весь рост и задумчиво поглядела куда-то вдаль сквозь сплетение железнодорожных эстакад.
   -- Меня не зовёт никакая сфера, -- сказал Костя, нарушая молчание. -- Наверное, я ещё не совершил своего подвига. Не спас ничью жизнь.
   -- На моих глазах ты спас множество жизней, -- возразила Реми. -- И ты видишь сущности, видишь их истинные формы. Ты такой же, как мы. А что до сферы... Наверное, ты просто ещё не встретил в мире того, с чем мог бы ужиться!
   -- Мне кажется, что меня зовут люди. В том смысле, в котором ты говоришь о зове, я хочу сказать...
   -- Это плохо, -- вздохнула Реми. -- Эдак ты станешь героем.
   -- Что в этом плохого? Мой дед, говорят, был героем.
   Рыжеволосая девушка вздрогнула.
   -- Даже думать об этом не пытайся! Хватит с человечества героев. Люди слишком плохо обращаются со своими героями, -- медленно, старательно подбирая русские слова, сказала она. -- Они сперва требуют, чтобы герои служили им, и не платят за службу ничем, кроме красивых слов. Да и слова эти обращены обычно не к героям, а к какой-нибудь штуке, во имя которой эти герои живут и работают. Или к владыкам, которые послали героев на подвиг и смерть. Люди изо всех сил пытаются создать друг в друге, а в особенности в следующих поколениях, убеждение, что нет ничего естественнее, чем быть героем. И плодами всех трудов и побед, которыми одаривают человечество герои, всегда пользуются другие люди, как правило, совершенно не заслуживающие этого. А когда герой умирает, люди забывают о нём. Или хуже того -- заранее или после смерти они продают Тёмным его душу!
   -- Я слышал об этом, -- утвердительно кивнул Костя.
   -- Не хочу, чтобы ты стал героем, -- прошептала вдруг Реми, схватив его за обе руки. -- Не хочу, слышишь! Хватит с них! У них были сотни, тысячи поколений героев, а они всё талдычат и твердят, что жизнь -- это круг, что никаких перемен нет, что судьба -- это судьба, а остальное бессильно... Они уже предали всех и вся! И нас они предадут, продадут, они же только и ждут этого! Не продавайся им, это же кабала, пожизненное рабство! Лучше мы просто уйдём из этого мира...
   В кармане Костиной куртки яростно, зло зазвонил коммуникатор. Гохон Осоровна беспокоилась, дожидаясь сына.
   -- Я уже внизу, на станции, иду домой, -- поспешно сказал Костя.
   -- Ладно. -- Реми отступила на шаг. -- В самом деле, время позднее. Вырвешься на выходных -- заходи, поболтаем, прогуляемся... Знаешь, я правда так рада была тебя увидеть!
   -- До свидания, Реми! -- Костя заторопился к лифтам.
   -- Костя! -- позвала девушка.
   Он остановился.
   -- Ты точно ничего не хочешь мне сказать? Вид у тебя озабоченный, -- произнесла Реми, глядя куда-то в пол. Костя готов был спорить, что озабоченный вид был как раз у неё самой. Он осторожно подошёл к девушке, взял её за руку. Реми подняла опущенную голову, посмотрела на него в упор -- глаза в глаза.
   -- Я глупо себя вела, наверное? Да?
   -- Нет, -- ответил Костя. -- Совершенно.
   -- Я очень соскучилась, -- сказала Реми.
   -- Я тоже, -- неуверенно ответил Костя.
   -- Приходи ещё... -- тихо попросила она.
   Он осторожно отпустил руку девушки и тут же, стесняясь одновременно собственной неловкости и смелости, осторожно поцеловал Реми в висок, чуть прикрытый рыжими завитками волос. Глаза и губы Реми внезапно дрогнули, из горла вырвался неясный звук, напоминающий рыдание. Содрогнувшись всем телом, Реми отвела голову в сторону и с усилием сглотнула.
   -- О-ох, -- сказала она уже более чётко, краснея до корней волос.
   Костя отпрянул на шаг.
   -- Прости, -- сказал он. -- Не хотел тебя обидеть.
   Реми отмахнулась:
   -- Это ты прости меня. Сама виновата. Ну, иди, а то там правда тебе несдобровать...
   Костя в три прыжка преодолел расстояние до лифтов. Поднимаясь над станцией в стеклянной кабине в невообразимую высоту жилой аркологии, он ещё долго видел фигурку Реми, стоявшей с помятым букетом цветов на платформе нижнего яруса.
   Дома, узнав о первой получке сына и увидев принесённые им подарки, Артемий Петрович Нартов достал из стенного бара небольшую плоскую бутылку с драгоценным напитком -- коньяком. Настоящего коньяка на Земле больше не оставалось. Чтобы вырастить виноград, достойный коньяка, необходим был свет солнца. Коньяк, вынужденно хранившийся десятки лет, ценился теперь едва ли не на вес золота, даже обеспеченные люди пили его редко, а для небогатой семьи Нартовых коньяк на столе знаменовал великую перемену в жизни.
   -- Мой сын становится мужчиной, -- так охарактеризовал эту перемену Артемий Петрович, наполняя золотистой жидкостью три рюмки -- свою, жены и, на одну треть, Костину.
   Вкус коньяка, резкая горечь спирта Косте не понравились, но тонкий, сладкий запах будил воображение. Засыпая в эту ночь тревожным сном, Костя отчего-то много думал о Солнце.
  
   Следующий день принёс тревоги. С утра, одеваясь, Костя обнаружил вдруг, что пропал ключ от технических дверей. Костя точно помнил, что вчера, когда он пришёл домой и вынул из кармана коммуникатор, ключ лежал в соседнем отделении, отчётливо прощупываясь через подкладку кармана.
   -- Потом найду, куда он денется, -- пообещала Гохон Осоровна. -- Беги, в школу опоздаешь!
   Без ключа Костя чувствовал себя неуютно.
   На станции, садясь в жёлтый школьный вагон, он почувствовал вдруг на своей спине чей-то пристальный взгляд. Войдя внутрь, Костя постарался выбрать скамейку у выхода, выглянул в окно. Сквозь оконное стекло на него внимательно смотрел бритоголовый детина с обритым наголо, как у Мамеда Сулеймановича, черепом и татуированным под оскал мертвеца лицом. Косте стало муторно. Он вспомнил, что рассказывал ему Саша Владимиров про татуированных журналистов. Этот субъект был на журналиста совершенно непохож!
   На сей раз жёлтый вагон был полон учащихся, и Костя преодолел искушение вновь воспользоваться переговорным устройством, чтобы поговорить с Реми. Двери захлопнулись -- татуированный субъект остался на перроне. Костя на всякий случай взял в руку коммуникатор, положил палец на клавишу экстренного вызова... Ничего не произошло: поезд благополучно довёз его до школы.
   Но не успел Костя войти в лифт, как в ту же кабинку подъёмника вбежал мелкой рысью бритоголовый. Встал в углу, прижавшись к поручням, глядел на Костю внимательно, точно стремясь не упускать ни единого движения подростка. Косте очень не понравилось, что для остальных пассажиров лифта этот акт, казалось, остался совершенно незамеченным. Никто даже не повернул голову в сторону мужчины с татуировкой.
   Внезапно Костя понял. Татуированного никто не замечал, потому что его просто не должно было быть здесь -- это, очевидно, была та самая "истинная форма", о которой говорили ему Реми и Анастас.
   Войдя в класс, он тотчас набрал на коммуникаторе короткое текстовое сообщение:
   "За мной следит субъект в истинной форме. Вчера вечером я потерял ключ."
   Адресатами этого сообщение, казавшегося самому Косте росписью в собственном бессилии, стали Реми и инструктор майор Донцов.
   На первой перемене татуированный был тут как тут: стоял, прислонившись к декоративному пилону в рекреационном зале, внимательно сопровождал Костю взглядом. Он был не один: в дальнем углу зала притаилась женщина в костюме из чёрного кожзаменителя; вырез костюма широко открывал выразительную белую грудь. И грудь, и шея, и лицо женщины украшены были многочисленными кольцами и подвесками из самых различных металлов, сплетавшимися друг с другом в самых причудливых сочетаниях.
   Ради собственной безопасности Костя постарался держаться на виду у одноклассников. Он вытерпел пару нотаций от Фимы, успевшего заплести волосы в тугую косу, дал списать обществознание Милочке Сенявской и сам списал математику у троих соседей. Каждые пятнадцать-двадцать секунд Костя, вздрагивая, проверял, не меняется ли положение неприятных гостей. Звонок прервал этот процесс; начиналось следующее занятие -- странный курс "Я и моё место в жизни человечества", никем не любимое "ничего".
   В разгар тоски на экране учебного компьютера вдруг всплыло перед Костей сообщение из двух строк:
   "Выходи в коридор. Быстро, решительно!
   Афина"
   Получив это энергичное послание, Костя крепко призадумался. Инструкциям Афины нужно было следовать, это он понимал хорошо. С другой стороны, у него не было ни малейшей уверенности, кто именно послал ему тревожное сообщение.
   Таясь от соседа по парте, он набрал в ответ:
   "Почему Талейран?"
   Рецензируя месяцем раньше Костин доклад, Афина предлагала тому непременно ознакомиться с биографией Талейрана и объяснила в столь же лаконичной приписке, зачем это нужно. На сей раз ответ, пришедший Косте, слово в слово совпал с тогдашним примечанием Афины:
   "Врага надо понимать!"
   Успокоившись, Костя щёлкнул кнопкой, привлекая внимание преподавательницы.
   -- Разрешите выйти! Меня просят срочно позвонить домой...
   Учительница хмыкнула:
   -- Если тебя не интересуешь ни ты, ни твоё место в жизни человечества -- можешь прогулять хоть все уроки. Оценка будет соответствующей!
   -- Я... -- сказал Костя неуверенно. -- Я не знаю, что случилось? Может, дома что-то?
   -- Выходи, Нартов, не мешай.
   Костя встал, мгновение подумал -- брать ли вещи? Решил не брать, отключил только коммуникатор, сунул в карман... Промедление было лишним! Здание тряхнуло, в дверные щели класса сверкнуло ярким светом, раздался короткий, звонкий грохот. Под потолком завизжали, завыли сирены; мигание наружных аварийных ламп наполнило отблесками тревоги классную комнату.
   В открывшуюся настежь дверь влетел с клубами дыма яростный Мамед Сулейманович.
   -- Ти што стаыш, ишак?! -- обрушился он на остолбеневшего Костю. -- Тибэ сказалы -- выхады! Ва, шайтан, катыс бистра, да?!
   С этими словами "технический ифрит" схватил Костю за руку и потащил к выходу из класса.
   -- Вы кто такой? -- возмущённо спросила преподавательница, загораживая дорогу Мамеду Сулеймановичу, в то время как наиболее предусмотрительная часть класса полезла под столы. -- Вы что это делаете в моём классе?!
   -- Пусты, шэншына, нэ мэшай, да?! Ти глюпэй савсэм, да?! -- Мамед Сулейманович сделал не слишком вежливую попытку отодвинуть в сторону неожиданную помеху.
   -- Я преподаватель! А вот вы кто такой?
   -- Ти матан-дифгем преподаеш, да? Физика-мизика чытаэш? Нэт, да? Тагда нэ нужна, такой прэподаватэл малшык нэ зачэм нада, катыс!
   Грубо оттолкнув учительницу, "технический ифрит" чуть ли не пинками выставил Костю в коридор.
   В коридоре, до отказа наполненном дымом и народом, Костю и в самом деле ждала Афина. Афина выглядела странно. Она была всё в том же серебристом облегающем комбинезоне технической службы, в котором Костя видел её в первый раз. Однако на сей раз женщина была вооружена, и вооружена странно: правой рукой она опиралась на длинную, больше её собственного роста, магазинную винтовку с пистолетной рукоятью и старинным трёхгранным штыком. На согнутой в локте левой руке Афина придерживала сложенный пополам плащ из косматой шкуры какого-то животного, чем-то напомнивший Косте мулету тореадора.
   -- Как ты ухитрился потерять ключ? -- спросила она вместо приветствия.
   Костя пожал плечами:
   -- Вчера вечером он лежал в кармане куртки, а куртка висела на вешалке. Сегодня в куртке ключа не было, и под вешалкой -- тоже.
   -- Это интереснее, -- сказала Афина. -- Значит, ты его не терял. Мамед Сулейманович, будь добр, отведи Костю в технический коридор и проследи за его безопасностью. Вас никто не видел?
   -- Пэдагог-мэдагог скандальний силна, -- вздохнул "технический ифрит".
   -- Плохо. Значит, вас видели все! Костя, готовься на будущее к разным вопросам -- тебе придётся объяснять многое. Врать не обязательно, но в правду никто не поверит. А теперь сматывайтесь отсюда! Я попробую очистить коридор от всех посторонних, включая направляющиеся сюда силы правопорядка...
   -- Один вопрос: что взорвалось? -- быстро спросил Костя.
   -- Я стреляла дульной гранатой.
   -- Кто они такие?
   -- Тёмные. Второй Легион. Разрушители. Потом расскажу -- бегите же! Если мне не удастся их выследить и остановить, весь город под ударом. Ну?!
   Костя понял, что время для вопросов исчерпано. Не оборачиваясь, он бегом рванул вслед за Мамедом Сулеймановичем.
   Позади него, в коридорах и рекреационном зале, внезапно стало тихо. Смолкли даже сирены. Одно лишь мигание ламп аварийной сигнализации свидетельствовало о том, что в школе происходит какое-то нестроение. Мгновение, два длилась эта тишина, а после вдруг из тысяч глоток вырвался слитный, хоровой крик ужаса. Перекрытия и стены содрогнулись от слаженного топота многих сотен ног, пытавшихся унести их обладателей как можно дальше от некоей неведомой опасности.
   "Технический ифрит" распахнул первую попавшуюся дверь с "ипсоменой" и вывел через неё Костю в высокую, узкую шахту. Нижняя часть шахты тонула в темноте на страшной глубине, оттуда поднимался дурной пар нагретого подземными течениями воздуха.
   -- Ва, плохэ, -- произнёс Мамед Сулейманович, вглядевшись во тьму шахты и сокрушённо цокнув языком. -- Лэтат умэеш?
   -- А что, можно научиться? -- Костя уже отвык удивляться.
   -- Нэ так бистра. Дэржыс мэня!
   Крепко ухватив Костю под микитки, "технический ифрит" прыгнул вниз. От свободного падения в тёплую глубину у Кости мгновенно заложило уши. Сердце прижалось к горлу на мгновение, мозг сделал попытку отключиться -- и вдруг Костя осознал, что не падает, а летит. Сила тяжести, исчезнувшая на миг, теперь вновь ощущалась им. И, хотя с геометрической точки зрения полёт продолжал представлять собой вертикальное падение в ствол прямой и тёмной шахты, восторг и ощущение власти над воздушной стихией вмиг овладели сознанием Кости. Он вспомнил свой предыдущий опыт пребывания в воздухе, дрожь ветров в крыльях грузового лайнера, пылающий призрачным огнём диск солнца в разрывах высоких облаков...
   -- Слэзай, прыэхалы!
   Костины ноги коснулись твёрдой земли. Здесь было совершенно темно и очень жарко. Невдалеке слышался ритмичный, резонирующий грохот -- что-то огромное вращалось там, в темноте, производя колоссальную работу. Костя не видел ничего, кроме себя и Мамеда Сулеймановича -- двух ярко освещённых фигур, висевших, казалось, в несомненной и чёрной пустоте. Чтобы избавиться от наваждения вселенского мрака, Костя наклонился, поднял из-под ног липкий горячий булыжник -- и тут же исчез, пропал из собственного поля зрения. Остался один Мамед Сулейманович, сиявший во тьме, как маяк.
   -- Поезд ехить пашлы, стаят нэ нада, да? -- предложил он, протягивая Косте руку.
   -- Что это такое? -- спросил Костя, бредя ощупью за "техническим ифритом".
   -- Угалный склад! -- равнодушно произнёс Мамед Сулейманович.
   -- Я как будто светился, а потом исчез! Что это было?
   -- Истэний форма! -- сказал Костин спутник всё с тем же равнодушием в голосе.
   Костя не успел ещё толком удивиться, как "технический ифрит" резко толкнул его в узкий, тёмный коридор, откуда доносился новый, несравнимый с прежним, грохочущий звук.
   -- Стой, рэлса идэщ! -- предупредил Мамед Сулейманович. -- Ток апасна будэт, да?
   Костя застыл, сокрушаемый валом накатывающегося грохота. Внезапно высветило огнями: гигантский, невиданных размеров тепловоз, пожалуй, с четырёхэтажный офис величиной, выкатывался из-за поворота туннеля, волоча за собой множество вагонов, доверху нагруженных каким-то битым камнем. В свете колоссальных фар поезда Мамед Сулейманович указал Косте на шаткую металлическую эстакаду, проходившую над путями.
   -- Лэз навэрх! Уч вагон, третий, свэрха прыгий!
   -- А потом? -- испугался Костя.
   -- Я тэбэ снымат буду, -- пообещал его сопровождающий.
   Костя побежал навстречу поезду, гнавшему вслед звуком по подземному туннелю мощную воздушную волну. Преодолевая ветер, забрался по лесенке на эстакаду. Чудовищная машина пронеслась внизу, лесенка зашаталась -- Костя решил на миг, что ему конец, крепко зажмурил глаза. Эстакада под ним продолжала держаться! Он несмело посмотрел вниз. Груды чёрного камня, едва различимые в наступившем мраке, неслись прямо под ним. Первый вагон, второй, почти неразличимая щель сцепки... Вновь каменное крошево понеслось внизу, едва не касаясь Костиных ног. Он прыгнул вниз. Удар был тяжел: затрещала одежда, резкая боль пронзила попавшее между кусками камня запястье. Повинуясь слепому инстинкту самосохранения, Костя распластался на жирных, чуть липких на ощупь кусках камня. Вынул коммуникатор, предусмотрительно снабжённый крошечным светодиодным фонариком, огляделся. Он лежал в куче угля. Откуда? Зачем? Уголь считался большим дефицитом, его давно уже не использовали ни для отопления, ни для перегонки в жидкое топливо и газ.
   Над головой в опасной близости проносились какие-то конструкции, балки, эстакады. Костя постарался сползти по куче угля чуть ниже. Соваться к самому борту вагона он опасался: неровен час, покатится вниз, на рельсы, вместе с вызванным его движениями небольшим оползнем.
   Локомотив страшно загудел; ход состава начал замедляться. В шум движения колоссального поезда ворвались новые звуки: свист ветра, шелест каких-то тяжёлых колёс, медленно крутившихся в почти непроницаемой тьме над головой, под внезапно распахнувшимися сводами подземелья.
   Третий вагон остановился точно под переходным мостиком, сквозь решетчатый настил которого несло горячим ветром. Ощущение от этого места показалось Косте смутно знакомым.
   -- Суда иды, да? -- На мостике стояла отчётливо видимая, словно подсвеченная, фигура Мамеда Сулеймановича.
   Ухватившись за протянутую руку "технического ифрита", Костя вылез из вагона. Несколькими минутами позже маленький лифт вознёс его в знакомое помещение, где он приходил в себя месяц назад после приключения на балконе управления ювенальной юстиции.
   -- Ти грязний, чушка, -- строго сказал Мамед Сулейманович. -- Иды душ мойсэ, одежда стырай стыралка, вж-ж!
   Костя без труда отыскал душевую кабинку, с наслаждением вымылся. Труднее оказалось с одеждой: автомат стиральной машины оказался незнакомой конструкции, и Косте пришлось потратить минут десять, чтобы прийти к взаимопониманию с упрямой железкой. В конце концов, отчищенная до стерильности и выглаженная ультразвуком одежда вернулась к своему обладателю. Костя заторопился назад, в помещение с каменной скамьёй, где, помимо "технического ифрита", он неожиданно увидел Афину. Афина сидела на корточках напротив скамьи. Её винтовка и меховой плащ куда-то исчезли, светлые волосы, выбивавшиеся из-под жёлтой защитной каски, были порядком растрёпаны.
   -- Ушли оба, -- пожаловалась женщина. -- Вокруг тебя, Константин Артемьевич, одни неприятности.
   -- Что мне теперь, сдохнуть?! - сварливо огрызнулся Костя.
   Афина укоризненно посмотрела на него:
   -- Я же говорю "вокруг тебя", а не "от тебя". Ты сам, насколько я знаю, ничего дурного не хотел и не сделал. Но вот то, что тебе хочет навредить всё большее количество народа, -- это, похоже, непреложный факт.
   -- На что я им сдался? -- хмыкнул Костя. -- Я что, специально какой-нибудь избранный?
   -- Наоборот, -- возразила женщина, -- для многих из них ты козёл отпущения. В первую очередь -- для Тёмных, конечно же. Но и среди так называемых нормальных людей есть немало тех, кто сорвёт злобу на тебе, оказавшись неспособными причинить боль другому.
   -- Чего им всем от меня надо?
   -- Один подонок просто хотел удовлетворить за твой счёт свои желания: ничтожные деньги, мелкую власть. Ты оказал ему сопротивление, а такие вещи люди, подобные ему, не забывают. Само существование тех, кто осмеливается им сопротивляться, для таких субъектов оскорбительно. Из таких в прошлом получались иногда тираны, диктаторы, владыки мира -- самая густая человеческая дрянь. К счастью, не всех подобных мерзавцев возносили на кафизму: большинство оставалось безымянными палачами, доносчиками, ростовщиками, сутягами... -- Афина вдруг вздохнула тяжело и резко, точно воин, замахнувшийся для удара. -- Что делать с этим подонком, я не знаю, но он не успокоится. Разве что Анастасу удастся вылечить его...
   -- Не мог же он навести на меня Тёмных! -- воскликнул Костя.
   Афина покачала головой.
   -- Сам не мог. Но факт есть факт: Тёмные обратили на тебя персональное внимание. Ты, конечно, немного особенный молодой человек: в твоём родном трёхмиллионном городе таких людей, как ты, едва ли набралось бы и сто пятьдесят тысяч. Причём большинство из них ужаснулось бы от страха, заглянув в ту бездну, в которую ты заглядываешь с приличной для молодого человека смелостью взгляда. И всё же Тёмные пришли именно за тобой. -- Афина вновь вздохнула. -- Извечная привычка зла: сплотившись для травли, выбирать самое слабое место. И это не твоё слабое место, к сожалению.
   Костя, поджав ноги, отодвинулся на жёсткой каменной скамье.
   -- Что... Что вы имеете в виду?
   -- Атакуют не тебя. Ты случайно привлёк к себе внимание, и в итоге начала разворачиваться по новой куда более старая борьба. Хочешь знать?
   -- Естественно, -- сказал Костя. -- Терпеть не могу недомолвок.
   -- Твой брат Леонид был Тёмным, -- жёстко, громко произнесла Афина.
   Костя сжал кулаки так, что ногти вонзились в плоть ладоней. Боли он не почувствовал.
   -- Такими заявлениями не кидаются, -- добавила женщина, садясь рядом. -- Твой брат был Тёмным, но, как ни удивительно это звучит, он так и не стал им. Он предпочёл в итоге нормальную человеческую жизнь, предсказуемую и спокойную. В его случае это было, пожалуй, хорошим выбором.
   -- Как это случилось? -- удивлённо прошептал Костя, разжимая руки.
   -- Эта часть истории ещё болезненней, -- предупредила Афина.
   Внутри у Кости всё перевернулось. Мир, давший первую трещину месяц назад, падал в бездну, унося с собой обломки старых понятий и принципов.
   -- Говори, раз начала! -- грубо потребовал он.
   Афина помолчала, выбирая слова.
   -- Леонид не по своему выбору стал Тёмным, -- медленно произнесла она. -- Твоя мать в молодости увлекалась разными эзотерическими штудиями. Пытаясь добиться своих целей, она заключила с Тёмными священную сделку -- митру. Она не знала, что это может быть настолько серьёзно... Её они в свою деятельность не вовлекали: Гохон Осоровна была гордой женщиной, решительной, дела и намерения Тёмных вряд ли заинтересовали бы её. Они просто играли с ней -- давали ей одно, другое, третье. За призраком кажущейся власти и могущества вырастало понимание подлинной правды жизни, организации мира. И когда она поняла в минуту прозрения, что сверхъестественных сил нет, что всё в мире подчинено естественным законам природы и столь же естественным требованиям разума... Словом, она отступила в смятении чувств. Она нашла себе мужа, казавшегося оплотом здравомыслия. Делала всё, чтобы истребить соблазны молодых лет -- в себе и вокруг себя. Это ведь не только её судьба; не зря почти все девочки до единой увлекаются в подростковых фантазиях колдовством, ведовством, эзотерикой, а мальчики с той же силой мечтают о фантастических мирах и о власти над удивительными империями. Когда эти призраки обманывают их, они начинают бороться с ними с той же яростью, с какой верили в них; отсюда жёсткий, почти пуританский кодекс нынешней общественной морали -- что должны делать, чего хотеть, во что верить так называемые "настоящие люди". К счастью, едва ли один из двадцати соприкасался в своих незрелых опытах с изнанкой нашего мира... -- Афина замолкла.
   Костя, не веря своим ушам, покачал головой:
   -- Моя... мама? Из-за неё Лёня чуть не попал в Тёмные?
   -- Не по сознательному выбору, -- успокоила Афина. -- Тёмные пришли за её первенцем, исполняя её часть обязательства. Когда она попалась в эту ловушку, она просто не думала о самой возможности такого исхода. Кто думает о первенцах в возрасте лишь чуть старше твоего? Эти времена давно ушли, и для мужчин, и для женщин...
   -- Она пообещала Тёмным своего первенца? Как она могла? В смысле, даже если она не принимала это всерьёз, то... -- Костя замолчал, не находя слов.
   -- Достаточно просто быть уверенным в том, что у тебя никогда не будет первенца.
   -- Да бывает ли на свете женщина, твёрдо уверенная в подобном?!
   -- Я знаю по себе, -- грустно сказала Афина. -- И всё же, не надо винить свою мать. Среди твоих нынешних одноклаасниц, пожалуй, не найдётся ни одной, кто не клюнул бы на этот соблазн: лёгкая власть, слава, мудрость звёздных народов -- и всё в обмен на будущую жизнь ребёнка, которого, возможно, никогда не будет на свете.
   Костя вдруг отчего-то подумал, что знает девочек-одноклассниц лучше Афины. Разум отказывался признавать за ними возможность такого выбора. Потом он вдруг подумал о странном мальчике Фиме, мечтающем стать девочкой и в ожидании этого часа кромсающем на пропущенных уроках тела журнальных фотомоделей в кружевном белье. Поистине: так ли много он мог знать о человеческом выборе?
   -- Найдутся, и многие, -- упрямо сказал он, веря в величие человеческой природы и сознательное отвращение к злу.
   -- Тогда я рада за них и за человечество, -- мягко сказала Афина. -- Это значит, что у людей появился наконец-то шанс.
   -- А почему же вы, такие мудрые и могущественные, не помогли в тот раз выпутаться из беды моей маме?
   -- Во-первых, мы не всемогущи и не вездесущи. Во-вторых, твою маму никто не принуждал, как никто не принуждал и сотни тех, кто сделал подобную же глупость вместе с нею. Человеческая воля свободна, иначе жизнь теряет смысл. Это понимали даже восточные фанатики, создатели мировых религий. А это -- колоссальное движение человеческих масс. Кто мы на их фоне? Былинки, космический сор... -- Афина помолчала секунду, постукивая пальцами по коленкам. -- И в конце концов, я просто не знала об этом. Как и все те, кого ты встречал по эту сторону дверей технической службы... Другие помогли твоему брату, и помогли успешно. А поступок твоей матери окончательно стал явным только в последние недели.
   -- Кто помог Лёне? И как? Я хочу их видеть.
   Афина покачала головой.
   -- Тёмные обычно не прощают тех, кто встал у них на пути. В отдалённых мирах, в страшной изуродованной телесной оболочке ты встретишь спасителей Леонида Нартова.
   -- А он сам? Он что, совсем ничего не мог сделать? Спасти их... предупредить...
   -- Вряд ли он даже помнит о них. Человеческая память, как и человеческая жизнь, требует определённого этикета в отношениях. Те, кто ушёл от нас, помнят нас, но с такой силой и яростью отказываются верить в то, что произошло с нами и с ними, что в конце концов создают для себя новую версию реальности. -- Афина иронично улыбнулась. -- Иногда, вспомнив после долгого перерыва, как всё было на самом деле, они даже обвиняют нас в том, что мы вводим им наркотик забвения...
   -- А не вводите? -- столь же иронично переспросил Костя.
   -- Лучше бы существовал наркотик памяти! Если бы только люди могли помнить всё! -- воскликнула Афина. -- Они помнили бы свою борьбу, свои жертвы, своё восхождение на невиданные высоты, с которых вся Вселенная кажется маленькой. Помнили бы и то, кто и как раз за разом сталкивал их в грязь. Высшая власть, служение, вечный престол, империя... Глумление над страной стран, осквернение единственной и общедоступной дороги в небо... И раз за разом окрик: забудьте! Вы -- рабы, не люди, вы игрушка судьбы, судьба имеет свой план в отношении каждого, смотрите и ждите, как режиссёр разворачивает перед вами маленькую личную трагедию вашей жизни... Всегда -- трагедию! Судьба не признаёт счастливых концов! Но те, кто делает это, правы в одном: груз памяти обременителен, человеческому сознанию и в самом деле удобнее не помнить. Поэтому те, кто не смог остаться людьми, уходят обычно на другие планеты, в другие миры... Память душит не только грузом славы, но и бременем оправданной ненависти. А ненависть и разум чаще всего не уживаются в одном существе...
   -- Ты говоришь как философ, -- заметил Костя с той же иронией в голосе.
   -- Отчего бы мне не быть философом? Я ранена этими мыслями. Ты думаешь о матери и брате, я оплакиваю потерю тысяч. Это тоже память. Это во мне от человека.
   -- Хочешь успокоить меня тем, что я не одинок со своими проблемами? -- Костя встал, прошёлся. -- Я и так понимаю. Я же вижу, что у Реми в жизни тоже не всё гладко. И у тебя есть проблемы, и у Анастаса, а вы ведь, как он объяснял, вообще не люди. А Мамеда Сулеймановича, говорят, коллеги убить хотели. У всех проблемы! Я вовсе не требую к своим особенного внимания. Но... как жить дальше? Я-то думал, это всё из-за меня! А всё произошло только из-за того, что моя мама когда-то продала в рабство моего нерождённого старшего брата. Замечательно! Как я теперь вернусь в семью? Как буду смотреть на них, какими глазами? "Учись, сынок, учись... Не занимайся глупостями!" -- это, оказывается, чтобы не познакомиться раньше времени со сверхъестественными силами, с которыми зналась половина семьи. А раз каждая девочка верит в магию и в чудеса, значит, и Ленка прошла через что-то подобное! И "Фаллономикон" у неё наверняка под подушкой запрятан!
   -- Не говори гадостей о сестре, если не знаешь! -- прикрикнула Афина.
   -- Ты её не знаешь! -- гаркнул Костя в ответ. -- И не учи меня человеческой морали! Изолгались, изверились... Реми права: у кого есть возможность -- прочь с этой планеты, из этого мира! Кто тогда люди? Как они выглядят? Как мой отец? Он наверняка тоже знает про всё это, просто создал нерушимую стену вокруг семьи, за которую нет хода ничему такому... Знает, знает! Одноклассники? Сама говоришь: магия, фантастические империи, абсолютная власть. Ложь, ложь, везде ложь! Хватит!
   Афина молча налила Косте полный стакан какой-то прозрачной, опалесцирующей жидкости.
   -- Что это? -- с подозрением спросил Костя. -- Наркотик забвения?
   -- Виноградное вино, -- тихо произнесла Афина. -- Большая редкость. Не хочешь -- не пей, но я не хочу, чтобы ты волновался так сильно. Ты гневаешься, и в гневе ты начинаешь быть страшен, как подобает мужчине. Но твои сородичи не понимают и не поймут этого. Для них гнев -- опасное проявление невоздержанной страсти, не более того. Пей или откажись, но я прошу тебя, чтобы ты успокоился.
   Костя постарался взять себя в руки.
   -- Ещё не хватало, чтобы от меня благоухало алкоголем!
   -- А ты мудр! -- с уважением сказала Афина, залпом осушив стакан. -- Скажи честно: хочешь уйти?
   -- Куда уйти? -- не понял Костя.
   -- Куда-нибудь. Назад, в мир нормальных людей. Или в космос. Или вообще из этой жизни.
   -- Ты предлагаешь мне опасные вещи, -- Костя сунул руки в карманы.
   -- Опасные мысли, -- Афина покачала головой в знак отрицания, -- только и всего. А ты, мой друг, однако, аристократ... Как-нибудь при случае сделай мне одолжение, передай от меня земной поклон своим родителям. В первую очередь -- своему отцу, Артемию Петровичу Нартову.
   Костя не понял:
   -- Отцу-то за что?
   -- Он вырастил тебя мужчиной, -- сказала Афина, -- бойцом и философом. Когда такими, как ты, становились где-нибудь хотя бы десятки из тысяч, о них разбивались тирании, народы и земли возвышались. Но сейчас вас ничтожное число, а ты -- лично ты, -- в опасности. И твой брат, и родители, и непутёвая сестра -- вы все в руке Тёмных. Ты можешь бежать, хотя бы даже с Земли, я не стану этого скрывать. Но они не могут! Да и всей Земле, честно говоря, бежать некуда. С другой стороны, для них это судьба, а над тобой судьба, я надеюсь, ещё не властна. Так что выбирай: драться тебе или отступать?
   -- Я искупаю чужую вину, -- сказал неожиданно Костя.
   -- Так принято у людей, -- ответила Афина. -- Это называлось "козёл отпущения". Все делают гадости, один отвечает. Козла иногда заменяли агнцем, но сути дела это не меняло. Сейчас времена чуть-чуть гуманнее, чем когда-то: у потенциальной жертвы появилась иллюзия права на выбор. Вот и выбирай!
   -- Я хочу драться с Тёмными, -- не раздумывая, спокойно и гордо сказал Костя. -- в своём мире. На своей Земле. Здесь.
  

6. Родной брат и профессиональные ориентиры

   Дома Костя перешёл в наступление.
   Новости уже передали информацию о взрыве газовой пробки в коллекторе, парализовавшем школу и вызвавшем всеобщую панику. О "техническом ифрите" в новостях либо не знали, либо благоразумно умалчивали. Костю это всё больше не интересовало. Получи он приказ от Афины, Анастаса или, в особенности, от инструктора Донцова соблюдать конспирацию, он бы выполнил этот приказ. Не имея же оснований молчать, он перешёл к действию. Он устал от лжи.
   Гохон Осоровна пробовала призвать сына к благоразумию, но призыв не сработал. С горячей яростью оскорблённого подростка Костя отверг даже самые сильнодействующие аргументы -- безопасность семьи, больное сердце матери, возможный гнев отца.
   -- Или вы расскажете мне всё, -- сказал он безапелляционно, -- или я выясню всё сам. Публично. Не считаясь с возможными последствиями. Если надо, пусть все знают! Изолгались, изверились, осквернились... я так жить не хочу.
   -- Всё человечество так живёт, -- попробовала успокоить разбушевавшегося сына Гохон Осоровна.
   -- Так плохо живёт! Без солнца, без надежды! Крысы, и только!
   -- Так всегда было, -- возразила мать. -- Людей не исправить!
   -- Я пока что и не собираюсь исправлять людей! -- крикнул Костя. -- Но правду я узнать должен! Я не намерен платить по чужим счетам, не зная, чем плачу и за что!
   -- Ты совсем дурак стал, -- спокойно сказал Леонид, -- с тех пор, как шляешься чёрт-те где. Нас не жалко -- отца пожалей! Он нас всех в люди тащит!
   -- А там хорошо -- в людях?! -- саркастически переспросил Костя.
   Этого поворота сыновней мысли Гохон Осоровна вынести не смогла.
   -- Ну так будь зверем! Зверем!!! -- закричала она и бросила в Костю тяжёлой керамической кружкой. Старинная посуда разбилась, а мать принялась рыдать: до сих пор материнские слёзы были самым верным способом затушить любой вспыхивавший в семье скандал.
   Но на этот раз и Костя сошёл со всех нарезок.
   -- Я сейчас опубликую эту историю в сети, -- предупредил он. -- Я попрошу откликнуться всех до единого, кто имеет к ней отношение. А если при этом миллион человек узнает, что моя мать сперва продала в рабство старшего сына, а теперь не знает, что делать с попавшим под долговую выплату младшим, так это не мои проблемы. Мне-то посочувствуют, пожалуй...
   На это мать и старший брат зашлись хором в совсем уже бессмысленном крике. На Костю обрушился град побоев, столь же расчётливо-жестоких, какие ему довелось терпеть в ювенальной юстиции, но при этом продиктованных, само собой разумеется, самыми лучшими мотивами.
   -- Ещё раз тронете, -- крикнул Костя, уворачиваясь, -- и я сделаю всё то же самое, но уже вне дома! Мне есть куда идти!
   -- Я отдала тебя sine manu, -- напомнила мать. -- Я могу тебя забрать назад! У меня есть право расторгнуть сделку. Ты не сможешь уйти к своим приятелям оттуда, они не примут тебя.
   -- Плевать! -- ответил Костя, вспомнив вдруг Реми. -- У меня есть девушка!
   От этих слов Лёня откинулся на спину и истерически захохотал.
   -- Ой, не могу! -- истерически кричал он. -- У него... У него девушка! Ой!.. Умру!
   Мать продолжала кричать сквозь слёзы:
   -- Какая девка задурила голову моему мальчишке?! Покажите мне эту стерву! Я её убью!
   На этом месте Костя всерьёз испугался за Реми. Но обратного хода ему уже не было.
   -- Кто-то из вас украл ключ, -- сказал он.
   -- Мне не нужен твой ключ! -- закричала Гохон Осоровна. -- Хоть подавись ты им, идиот! Ключа я не брала!
   -- Ты не имеешь права так оскорблять мать! -- добавил Леонид.
   -- Я оскорбляю не её! Я думаю, ты взял этот ключ и отдал его своим дружкам -- Тёмным!
   -- Убью! -- заорал Лёня и вновь бросился с кулаками на младшего брата. От рывка его спортивный джемпер встрепенулся за плечами, точно крылья вампира, и на пол выпал из кармана трубчатый ключ в форме буквы "Г".
   -- Ого! -- закричал Костя, уворачиваясь и указывая на выпавший предмет.
   Лёня остановился. Кулаки его разжались. Гохон Осоровна тоже перестала кричать, тупо уставившись на металлический предмет, лежавший на полу.
   -- Господи боже... -- прошептала она. -- Лёня?
   Старший брат Кости подобрал с пола изогнутую трубочку.
   -- Я нашёл её, когда пришёл домой, у входа в квартиру, -- сказал он, гримасничая. -- Но теперь Костя её не получит. Это будет его наказание. Не знаю, на что ему был нужен этот ключ, но теперь он мой! -- Лёня торжествующе показал Косте зажатую в кулаке трубочку, поднёс кулак к карману.
   Костя с неожиданной яростью бросился на старшего брата. Тот встретил его подножкой, но и сам пропустил сильный, по-мужски свирепый удар в нижнюю челюсть. Хрустнули зубы, и оба брата растянулись на полу.
   -- Я тебя убью! -- заорал Лёня, всем весом наваливаясь на младшего брата. -- Убью! От тебя одна морока, ты не нужен семье, ты никого не любишь, ты -- урод!
   -- Пусти... -- Костя нашарил горло Леонида, вцепился. -- Пусти... Тёмный... убийца... террорист... Тебе на Земле не место!
   -- Отпустите друг друга немедленно! -- с печалью в голосе приказала им Гохон Осоровна.
   Братья расцепились, отползли друг от друга по углам -- страшные, встрёпанные, в синих и красных пятнах по мраморной коже залитых потом лиц. У обоих текла кровь.
   Мать покачала головой, наблюдая страшную сцену семейного скандала.
   -- Леонид, верни ключ немедленно, -- по-прежнему тихо сказала она. -- А ты, Константин, умойся и прими душ. Запасная вода в ёмкости есть.
   Лёня молча выложил ключ на край журнального столика. Костя поднялся и поплёлся в душ -- смывать с себя гнев, пот, кровь и слёзы.
   Когда он вернулся, мать и старший брат сидели на диване. Казалось, они сторонятся друг друга.
   -- Садись, Константин, -- указывая на кресло, со вздохом сказала мать.
   Костя сел. В доме воцарилось долгое, липкое молчание.
   -- Нет важнее дела в нашем мире, -- медленно заговорила наконец Гохон Осоровна, -- чем самое святое из дел: оставаться человеком. Злой рок, судьба и глупость человеческого племени навлекли на наш мир страшное проклятие. Мы лишили сами себя света, главного источника жизни, предпочтя в гордости и глупости мерцание самодельных светляков. Мы обречены вымереть без надежды, как крысы. Но мы -- люди. И напоминанием об этом факте служит каждому из нас лишь одно: наш светлый тесный круг, где ещё сохраняются человеческие чувства, любовь, привязанность, преданность. Наша человеческая семья. Вне её пределов нет ничего. Открытия, искусство, государства, нации, путешествия -- всё это было враждебно человеку с первых дней существования человечества. Это всё чужое, ненужное, тем более сейчас, на пороге смерти. Смерть надо встретить, любя. Иначе каждый умрёт в одиночестве. К сожалению, -- Гохон Осоровна склонила голову, -- я слишком поздно поняла эту простую истину. В вашем возрасте я вообще не задумывалась о ней. И теперь мой долг -- предостеречь, уберечь каждого из вас от самой страшной ошибки, какую только может совершить нормальный человек: впустить в жизнь семьи что-то внешнее, постороннее, лишнее...
   -- Я не впускаю! -- воскликнул Лёня.
   Мать улыбнулась:
   -- Я воспитала вас обоих достойными людьми. И я не против, чтобы Костя продолжал учиться своей рабочей профессии, по крайней мере до тех пор, пока это не мешает его учёбе в школе и, -- она произнесла с нажимом, -- не увеличивает его и без того воспалённое самомнение. Но чего ты, Костя, хочешь от меня? Я старая женщина, я вот этими вот руками, -- она показала свои руки, -- вырастила троих детей, от которых почти не ведала ни нежности, ни заботы... Зачем нужно губить мой мир, с таким трудом созданный отцом? Наша семья так и не стала единым целым, но я в этом не виновата. Я хотела этого! -- По щеке Гохон Осоровны скатилась одинокая слеза, и она ловко поймала слезинку подолом. -- Зачем вам всем нужно раз за разом обижать меня, напоминая мне о моей неудаче?
   -- Какая обида в правде? -- спросил Костя хриплым от пережитого возбуждения голосом. -- Меня бьют, за мной гоняются, и всё из-за того, что я помог раненым? А теперь выясняется, что это связано ещё и с какими-то замшелыми семейными тайнами! Если я член семьи, то почему бы просто не посвятить меня во всю эту историю?!
   -- Ты больше не член семьи! -- крикнул разозлённый Лёня.
   -- Ты ещё слишком маленький, -- перебивая его, ответила Гохон Осоровна. -- У тебя ещё не угасли детские представления о справедливости и не сформировались взрослые понятия о том, как на самом деле устроен мир. Я оберегаю тебя от зла.
   -- Пока что я погрязаю во зле всё глубже! -- возразил Костя. -- Мой брат украл у меня ключ, а теперь изгоняет меня из семейного круга! Меня пытали! Обманывали! Это -- не зло?! Это -- ради моего блага?!
   -- Успокойся, Константин, -- попросила мать.
   Костя перевёл взгляд на будильник. Ему следовало уже ехать в аэропорт, на работу и на учёбу.
   -- Я пойду, -- сказал он, -- и мы продолжим этот разговор вечером.
   -- С ума сошёл! При отце?!
   -- Если у меня нет другого выхода, то...
   Леонид резко встал.
   -- Ты так и не понял, что ли, идиот?! -- прошипел он в лицо брату. -- Я пытаюсь защитить семью! Тебя защитить пытаюсь, ясно?!
   -- Защитить? От Тёмных? Ты? Как? Чем? -- Вопросы посыпались из Кости, как рис из прорванного пакета.
   -- Мальчики, только не начинайте, -- держась за сердце, попросила Гохон Осоровна.
   -- Скажите мне, что вы о них знаете, -- попросил Костя. -- Вы же понимаете, что это нужно хотя бы ради моей безопасности. Вот подойдёт какой-нибудь дядечка и скажет мне: "Ты -- брат Леонида Нартова, он Тёмный, ты должен сейчас умереть за его грехи!". Что мне -- умирать надо? Или нет?
   -- Вообще-то ты в чём-то прав, -- признала Костина мама. -- Я, наверное, расскажу тебе.
   -- Тогда я лучше выйду! -- предупредил Лёня.
   -- Нет уж, Лёнечка, ты останься, -- попросила Гохон Осоровна. -- Костя член нашей семьи, и я думаю, что сейчас нашей семье и в самом деле не нужны лишние секреты...
   -- Пожалуйста, рассказывай! -- в сердцах бросил Лёня, поворачиваясь спиной и собираясь уходить в свою комнату. -- Но -- без меня!
   -- Ишь ты, какой ранимый, -- хмыкнул Костя.
   Гохон Осоровна подумала с минуту.
   -- Нет, -- сказала она, глядя вслед разгневанному Лёне, -- тут не в ранимости дело. Похоже, они опять его достали! Весь удар, обрушившийся на нашу семью, он был с самого начала направлен не в тебя, а только в него... в него...
   И мать опять заплакала -- мелкими, бессильными, старческими слезами, совершенно неуместными для цветущей женщины сорока лет от роду.
   Утешив мать как мог, Костя вышел. Опоздать на учёбу в авиаотряде значило испортить отношения с Донцовым, да и рассказчик из матери в таком состоянии получился бы аховый; Костя отчётливо понимал то и другое.
  
   На учёбу он опоздал на четыре минуты. Это было неприлично, но терпимо. Однако дверь в учебный класс оказалась закрытой. Костя подождал ещё минут пять, потом направился прямиком в кабинет Донцова. Дверь в кабинет была приоткрыта, и Костя решил подождать снаружи. Из-за двери доносились голоса. Костя, будучи человеком воспитанным, сперва не слушал, а потом случайно услышал первую же фразу -- и та повергла его в шок.
   -- Понимаете, Афина Зервановна, -- говорил Донцов своим скучным, ритмично-самоуверенным голосом, -- это просто не тот случай. Я ожидал увидеть у парня преданность авиации, но я не нашёл её. Он заинтересован своим делом, он любит самолёты и полёты, пожалуй, но в этом нет той верности, которая характеризует высоту служения, которая граничит с любовью. Константин хорош и аккуратен, он не предаёт своих. Он делает много ошибок, но это просто мелкие ошибки, свойственные возрасту. И, однако, мне кажется, что он абсолютно не наш...
   От этих слов Костя похолодел. В глазах стало темно. Он хотел было отойти от двери, но воли не хватило: как сквозь сон, продолжал он слушать страшный разговор.
   -- Я думаю, где-нибудь в другом месте из парня выйдет толк, -- по-прежнему ровно говорил Донцов. -- Он может стать учёным, или, пожалуй, врачом. Может быть, его профессия будет связана даже и с нашими делами, с авиацией. Но здесь мы, по-моему, зря теряем время...
   -- Его больше некуда пристроить, -- негромко возразил Донцову знакомый, звонкий голос Афины.
   -- "Некуда пристроить" -- это одно, -- ворчливо ответил Донцов, -- а вот найти своё призвание -- это совершенно другое. Авиаотряд -- не приют. Вы сами знаете, сколько у нас тут проблем! А ведь мы надёжно ввязаны в структуру человеческих взаимоотношений! Первая же комиссия или полицейский рейд -- и что мы имеем? Парня хватают, водворяют под надзор, а нам делают, в лучшем случае, выговор за незаконное использование труда несовершеннолетнего подростка. Чему его научит такая взрослая жизнь?
   -- Пока что она учит его многому: дисциплине, ответственности, самоуважению, -- негромко, мягко произнесла Афина. -- От вашей учёбы молодому человеку больше пользы, чем вреда. Какая разница, есть там у него склонность к грузовой авиации или нет?
   -- Хотите сказать, что нам должно быть наплевать, кем он будет?!
   -- Кроме вас, у него пока что ничего нет. Только семья! -- сказала Афина уверенно. -- Но у семьи и у производственного коллектива, с позволения сказать, воспитательные задачи совершенно разные. Могу даже предположить -- противоположные. Семья стремится как можно дольше продлить детство всякого ребёнка, в то время как коллектив для человека -- единственный настоящий способ повзрослеть.
   -- Может быть. Но почему именно наш коллектив? По этому парню видно, что его больше увлекают высокие соображения, чем учёба или работа...
   -- Он брат Леонида Нартова! -- напомнила Афина. -- За ним нужно приглядывать, хотя бы ради его собственной безопасности и безопасности окружающих.
   -- Афина Зервановна! -- взмолился голос Донцова. -- Здесь ведь не воспитательная группа! У нас производство, дело, мы и так делаем всё, что возможно, для парня. Но поймите меня правильно: не могу же я неволей прирастить его мысли к делам авиаотряда! Если парню здесь не место, что я с этим сделаю?!
   Костю словно кипятком облили. И здесь он, оказывается, никому не нужен! Все его старания, весь труд -- не более чем обуза для старших товарищей! Хорошо Реми: нашла себя на городских железных дорогах, бегает по рельсам, как заведённая... А кому, в самом деле, нужен он? Что он любит? На что надеется? "Наш светлый тесный круг. Наша человеческая семья". Мать права, пожалуй: за пределами семьи до тебя никому и никогда уже не будет дела...
   Дверь в большой, сложный, непонятный мир, целый месяц кряду уступавшая миллиметр за миллиметром отчаянному Костиному напору, вдруг с размаху захлопнулась перед ним, больно щёлкнув на прощание по носу. Здесь ему не место!
   Он тихо развернулся, отошёл на несколько шагов от страшной двери, ставшей для него местом позора и казни. Потом побежал. Куда? Он не видел. Ему было всё равно.
   Коридоры, коридоры раскрывались на пути. Смутно знакомый ряд кабинетов, двери отделаны пластиком под дерево. Зона менеджмента. Плакат с цифрами грузоперевозок... Кабина лифта. Куда она ведёт? Неважно. Вниз. Шум воздуха, лёгкая полупрозрачная дверь, простор и леденящий ветер лётного поля... Спокойный свет Главного Зеркала, царивший над городом, кончался здесь широкой сумеречной полосой, в которой блестели рыбьей стайкой сигарообразные тела реактивных машин. Дальше, за линией взлётно-посадочной полосы, зубчатой грядой стоял лес -- нерушимый, замёрзший некрополь давно погибших деревьев. Из искусственного городского уюта -- во мрак и холод давно уже, в сущности, погибшей планеты. Таков, в сущности, путь любого человека. Путь всего человечества...
   Ветер давил, мешал дышать. Костя, не глядя, брёл по лётному полю, наискось к строю самолётов. Небо, повесившее над головой грязное тряпьё разорванных облаков, казалось опасно близким. Без цели, без мысли брёл Костя под облаками, не обращая внимания на пронизывающий ветер. Быть может, права Реми? Здесь ему не место... Ждут ли его там? Нужен ли он кому-то в других мирах? "Наш светлый тесный круг"... Замкнутый мир. Плен атмосферы, тяжко рушившейся на заледеневшую пустыню земного простора, давил, точно ошейник раба. Оказаться бы хоть на мгновение там, за пределами атмосферы, где сверкают в горячей пустоте мириады равнодушных ко всему звёзд!
   -- Какого чёрта ты тут делаешь?!
   В десятке метров от него бесшумно остановился бело-голубой трёхколёсный автомобильчик с эмблемой метеослужбы. Из автомобильчика высовывался техник-инструктор Эрнст.
   -- Ты же должен быть на занятиях! Двадцать минут уже!
   -- А, -- равнодушно сказал Костя. -- Пошло оно всё...
   Эрнст вылез из своей нелепой самодвижущейся повозки, подошёл к Косте.
   -- Пойдём-ка, поговорим, -- предложил он.
   Костя пожал плечами:
   -- Не о чем тут говорить.
   -- Послушай, -- сказал Эрнст, начиная слегка раздражаться. -- Если тебя кто-то обидел, сдаётся мне, это уж точно был не я. Или я?
   -- Я не знаю, -- сознался Костя.
   -- Так мы это сейчас выясним! -- обрадовался Эрнст. -- Я уж думал, ты из-за той детали, которую ты в понедельник как попало вставил... Ну не мог же я не сказать!
   -- Да что деталь? -- Костя махнул рукой. -- Раз я вам не подхожу, какая разница? Всё равно я это забуду за неделю...
   -- Кто тебе сказал такую глупость? Что ты нам не подходишь, я имею в виду?
   -- Донцов.
   -- Вот так номер! -- расстроился Эрнст. -- Этот зря говорить не станет, должна быть какая-то причина. Надо выяснить!
   Костя тяжело вздохнул. Эрнст, положив руку ему на затылок, подтолкнул расстроенного ученика к машине. Трайк вздрогнул, принимая в себя нового пассажира; заурчал мотор под сиденьем. Костя безучастно смотрел на приближающееся здание аэровокзала.
   Эрнст отвёл Костю в свой кабинет, заставленный объёмными моделями самых разнообразных летательных аппаратов.
   -- Посиди здесь, не уходи никуда. Я всё узнаю!
   Косте уже и самому казался несусветной глупостью его побег на лётное поле. Кому и что он хотел доказать? От гнева и обиды не осталось и следа; всё вытеснила в сердце нарастающая тревога -- вдруг он и в самом деле ни на что не годен? Отчего-то вклинился, запомнился бешеный свист ветра на лётном поле и настойчивое желание прорвать хоть на мгновение нависшее, давящее небо мёртвой Земли...
   Он встал с узкого диванчика, на который усадил его техник-инструктор, осторожно прошёлся по кабинету среди моделей. Многие из них он узнал по детским картинкам. Вот старинные пассажирские самолёты -- гигантские агрегаты с двумя и тремя фюзеляжами, с нависающим крылом, беременным могучими пилонами прямоточных двигателей маршевой термоядерной тяги. Вот более современные -- изящные пассажирские колеоптеры, крестокрылые военные турболёты, толстые сигары грузовых лайнеров -- как раз такой лайнер он ремонтирует сейчас в сборочном цеху. А вот и совсем допотопные динозавры, пожиравшие с жадностью вонючее нефтяное топливо -- с непропорционально огромными крыльями, с трёхточечными шасси, украшенные хвостовым оперением самых нелепых форм. Военные бомбардировщики, несшие в своих трюмах страшный по тем временам груз термоядерных бомб. Истребители, похожие на турбину с крылышками. Нелепые конструкции из ткани и дерева, несшие в своих недрах первых авиаторов... Да, у некоторых людей желание летать было по-настоящему сильным! Рядом с такими людьми Косте и в самом деле нечего было делать поблизости от авиации. Что она давала ему? Иллюзию бесконечной возможности дальних путешествий. И -- дважды в жизни -- чувство прорванного неба, чувство возможной близости к чему-то, что куда больше, чем вся Земля. Мало. Слишком мало. Может быть, прав был Донцов, сказавший однажды Косте в полушуточном тоне, что он ещё просто не созрел для любви, в том числе и для любви к работе? А если в тот раз инструктор полётов вообще не шутил?
   В задумчивости Костя остановился перед моделью, резко отличавшейся от всех остальных. Длинная машина с крестообразным стреловидным оперением, вытянутым вдоль фюзеляжа от носа до массивного кольца реакторов, напоминала своей формой боевую крылатую ракету. Две плоскости оперения были шире двух других -- видимо, они служили крыльями. Четыре консоли, выдававшихся из реакторного кольца, несли на себе сигарообразные тяговые двигатели невиданной конструкции. Тупой нос с узкой кольцеобразной прорезью пилотажного блистера придавал, на первый взгляд, нелепый вид всей машине, но даже неопытный глаз, вглядевшись, мог оценить созданную такой формой передней части машины обтекаемость и удивительную сбалансированность всей конструкции. Костя никогда раньше не видел ничего подобного. Он не мог определить на глаз ни размеры, ни предназначение аппарата, послужившего прототипом этой странной модели. Заинтересовавшись, он обошёл странный образ машины со всех сторон, вглядываясь в непонятные особенности конструкции.
   -- Интересно? -- раздался за спиной голос техника Эрнста.
   Костя выпрямился, кивнул в знак утверждения.
   -- Это звездолёт, -- объяснил Эрнст. -- Точнее, звёздный самолёт, если угодно. Авторы проекта назвали его "Радиант". Было построено всего две таких машины: одна не вернулась из полёта к Солнцу в поисках злополучной "Эмет", другая так и не взлетела.
   -- Почему? -- Костя забыл на мгновение свои невзгоды, заинтересовался.
   -- Всем не стало дела до космических полётов. "Радиант" -- исследовательская машина, а не эвакуационный корабль. Он изначально предназначался для полёта в сложных условиях, вроде Юпитера или верхних слоёв атмосферы Солнца. После того, как на проект было затрачено немало труда и надежд, "Радиант" оказался никому по-настоящему не нужен. Когда первая машина погибла, вторую, недостроенную, сдали в музей.
   "Прямо как я, -- вздохнул про себя Костя. -- У этого корабля тоже был старший брат. Но он, по крайней мере, стал героем..."
   -- Что такое "Эмет"? -- спросил он вслух.
   Эрнст поднял светлые глаза к потолку, соображая.
   -- Очень долго рассказывать, -- ответил он. -- Это был уникальный звездолёт. На нём команда смельчаков отправилась в рейс к гаснущему Солнцу, чтобы вновь зажечь его. Им даже удалось, кстати... Зажечь Солнце на несколько минут они смогли, а вот управлять им -- не сумели или не рискнули. Оно сожгло их и через некоторое время снова погасло. Первый "Радиант" направлялся им на выручку, но, видимо, погиб сам.
   -- Видимо?
   -- Человечество не очень интересовалось их судьбой. Многим казалась нелепой сама идея космических перелётов. Тем более что никто не знал, когда, кем и как была построена "Эмет".
   -- Странно. О таких подвигах подобает кричать в рупор на каждом перекрёстке. И потом, насколько я знаю, космические корабли не строят в сарае на задворках промзоны какого-нибудь захолустья.
   -- Говорят, -- Эрнст понизил голос, -- "Эмет" сама была живым существом. Её не построили, она родилась. Ты можешь представить себе такое?
   -- В последний месяц -- могу, -- кивнул Костя.
   -- О, а ты непрост, -- восхитился Эрнст. -- Недаром майор Донцов имеет в отношении тебя особые инструкции.
   Костю словно водой окатили. С высоты космических легенд он разом вернулся на твёрдую землю.
   -- Что он решил?
   -- Что грузовая авиация для тебя -- хороший урок, но не будущее. Они с твоей приятельницей считают, что тебе нужно тратить ещё и половину воскресенья на занятия по профессиональной ориентации. А то, мол, у нас в авиаотряде ты зачахнешь. Только и научишься, что станки программировать. Искусство полезное, но круг трудовой деятельности на нашем шарике им, как ты понимаешь, отнюдь не исчерпывается...
   У Кости слегка отлегло от сердца.
   -- То есть, меня не выгоняют?
   -- Нет, наоборот: хотят дрючить ещё больше. Впрочем, меня это не касается. Я учил тебя правильно крутить гаечку, и ты будешь дальше учиться правильно крутить гаечку. Всё ясно?
   -- Всё ясно, товарищ инструктор, -- с облегчением ответил Костя.
   -- Тогда иди на занятия. Сорок минут пропустил!
   -- Слушаюсь!
   Выговор от Донцова за самовольное оставление класса и прогулку по лётному полю Костя выслушал с таким удовольствием, будто ему в торжественной обстановке вручали пакет сливочного мороженого.
  
   Дома, перед сном, Костя обратился в информационные сети. Его заинтересовали "Радиант" и "Эмет".
   Скудная информация почти ничего не прояснила. Оказывается, "Радиантом" назывался только второй звёздный самолёт; первый, пропавший у Солнца в попытках найти и спасти "Эмет", носил простое название "Поиск". Об экипажах обеих машин, стартовавших к Солнцу, сведения были отрывочны и на редкость противоречивы. Знатоки утверждали, что "Радиант" его конструкторы начали внезапно снабжать мощным оружием, пригодным для боя с такими же кораблями в космосе. Поскольку это противоречило международным договорам, запрещавшим создавать и применять космическое оружие, вокруг "Радианта" разгорелись нешуточные свары. Руководитель проекта, уставший защищать своё детище от нападок со всех сторон, внезапно принял ислам, причём в его осовремененной сектантской вариации, оставившей от всего канона великой религии одну лишь безоговорочную покорность судьбе. Экипаж "Радианта", принимавший активное участие в его достройке и оснащении, со скандалом расформировали и, несколько позже, расстреляли в тюрьме Гуантанамо как заговорщиков против гражданского общества. Сама машина осталась в аэрокосмическом музее НАСА, но знающие люди утверждали, что от машины там только корпус -- остальное ценное оборудование быстренько растащили ушлые и ловкие дельцы. "Радиант" остался мёртвой оболочкой, безжизненным телом на музейном стапеле, как памятник последней и тщетной надежде человечества спасти Солнце.
   С "Эмет" дело обстояло интереснее. Корабль отправился в свой рейс к Солнцу из ближневосточной пустыни Негев. Его экипаж, состоявший из семи отважных исследователей, потомков разных народов мира, собрал на борту уникальные физические установки, управлявшие энергией конверсионного поля. Эти установки, собранные по большей части на английских заводах, были разработаны и испытаны ведущими учёными мира в маленьком бурятском городке Гаргань-Баторе. Тогдашние источники информации называли этот проект беспрецедентным в истории примером международного сотрудничества. И, хотя источники лгали, а прецеденты были, подготовка рейса "Эмет" стала последним значительным событием, в котором принимало участие более или менее всё человечество Земли. В отличие от "Поиска" и "Радианта", строившихся и летавших под флагом республики Эльдорадо, "Эмет" несла старинный, голубой с белым, флаг ООН. Никто не знал, где и когда она была построена. Споры и выкладки не приводили ни к чему, хотя, само собой разумеется, в сетях нашлись тысячи знатоков, чуть ли не самолично присутствовавших при разработке и сборке каждого конструкционного узла. Серьёзные специалисты помалкивали или разводили руками. Здесь чувствовался привкус той же тайны, что окутывала для Кости фигуры Анастаса, Афины, Реми...
   Четверть века назад "Эмет" стартовала в свой легендарный рейс.
   Неприятности начались ещё до старта. Неожиданный оползень погубил город Стилвелл в Англии -- строительную базу агрегатов "Эмет". Гаргань-Батор, тихий научный городок неподалёку от Байкала, стал жертвой беспрецедентного террористического акта. С самой "Эмет" при старте случилась та же неприятность, которая постигла когда-то яхту капитана Врунгеля: корабль потерял одну букву в кормовой надписи, из-за чего название, написанное на его реакторном кольце, обрело иной, зловещий и мрачный смысл. Многие говорили, что судьба с самого начала против этой экспедиции. "Големом безбожников" окрестила её трезвомыслящая религиозная пресса. И, однако же, "Эмет" удалось на трое суток вновь зажечь гаснущее Солнце!
   Судьба корабля долго оставалась неясной. "Поиск", посланный в спасательную экспедицию восемь месяцев спустя, не вышел на плановую связь, уже достигнув дальнего края солнечной короны. Спешно достраивавшийся и вооружавшийся "Радиант" арестовала международная военная полиция. Материалы по экспедициям оказались вдруг засекреченными. Видимо, судьба не хотела давать человечеству шанс. Новые корабли уже не строились -- все ресурсы были перенаправлены на строительство инфраструктуры, спасательных систем, световых и тепловых источников для гибнущей Земли. На выработку "кондрата". На создание безопасного транспорта. На предотвращение войн. Мало ли дел нашлось у престарелого человечества, в последний раз взбивающего своими руками перину на собственном смертном ложе? Костя знал твёрдо: теперь перину давно уже взбивали другие, нечеловеческие руки. Ну, или не совсем человеческие.
   Ворота в космос закрылись для людей.
   Увлечённый чтением, Костя сам не заметил, как в его комнату тихо вошёл старший брат. Лёня выглядел озабоченным и несчастным.
   -- Не спишь? -- шёпотом спросил он.
   -- Читаю, -- ответил Костя.
   -- Надо поговорить, -- едва слышно сказал Леонид, наклонившись к Костиному уху.
   -- Говори... -- равнодушно согласился тот.
   Лёня опустился на колени рядом с изголовьем кровати.
   -- Я не сдался, -- прошептал он. -- Я сражаюсь с Тёмными.
   Костя отложил в сторону коммуникатор.
   -- Что?!
   -- Не ори, родителей разбудишь. И так они еле живые. Этого им знать не обязательно!
   -- Лёнька... -- Костя сел в постели, повернулся к старшему брату.
   -- Тихо, говорю тебе! -- зло сказал тот. -- Я бы тебе всего этого в жизни не сказал! Ты сам меня вынуждаешь. И я чувствую, я ещё пожалею об этом!
   -- Почему ты не говорил?
   -- Удивительный вопрос! Потому что ты дурак и потому что ты сопляк. Лезешь не в своё дело, жизни не знаешь. А тут, брат, сила страшная!
   -- Кто они такие? Тёмные?
   -- Люди, конечно. Вернее, они себя людьми уже давно не считают. Но они себя и Тёмными не считают, они называют себя "небесными воинами", "служителями вечного престола". Ты знаешь, кто такой был Эль Президенто?
   -- Солнце...
   -- Не Солнце. Только его разум, причём разум очеловечившийся. Как бы дипломат, посланник звёзд на Земле. Он очень давно жил среди людей. И очень быстро предложил им помощь. Предки нынешних Тёмных помощь приняли, но никаких обязательств по этому поводу за собой не почувствовали. Это же пещерные времена были! Энеолит! Они -- сила, они -- власть! Что им какое-то Солнце, которое и без того само по небу бегает? И звёзды им неинтересны были -- до поры. Власть! Вот то единственное, что их занимает! И всё...
   -- Они могущественны?
   -- И да, и нет. Они почти ничего не изобретают сами. Предпочитают брать силой то новое, что им нужно. С другой стороны, они хорошо понимают людей. Очень хорошо! С ними опасно иметь дело, они могут обмануть или соблазнить любого... Я сейчас, будучи Тёмным, говорил бы с тобой точно так же. Имей это в виду!
   -- А ты точно не Тёмный?
   -- Ты этого не знаешь. И никогда, ни в одном разговоре, не узнаешь и не поймёшь. Враг может оказаться везде, запомни это. Кто угодно -- родственник, коллега, начальник, учитель, друг, девушка. Единственный атрибут, по которому почти всегда можно безошибочно вычислить Тёмного -- тяга к власти. Избранность, обособленность, тайные знания. Только очень опытные агенты Тёмных могут подавить в себе это желание.
   -- Но девяносто пять процентов населения... Они так и живут!
   -- Все они -- потенциальный корм. Топливо для печей, в которых Тёмные сожгут и переплавят человечество.
   Лицо Леонида сделалось жёстким, злым.
   -- Я их ненавижу, -- прошептал он. -- Они умеют мечтать! Ох, их мечты, заманчивые для всех мечты: слава, почёт, долг, служение! Вечный престол, трон в небесах, каждому да воздастся по заслугам. И всё это -- ради того, чтобы распоряжаться своей, ровно своей толикой власти! Все, кто выше и ниже -- не равны. Выстроить -- весь мир -- в линейку! На первый-второй -- рассчитайсь!
   -- Тихо, родителей разбудишь...
   Лёня замолчал.
   -- Ты мне вообще-то верить не должен, -- прошептал он. -- Я был среди них. Это ничем не смывается, это хуже краски для подкожных татуировок. Я умру скоро, наверное...
   -- Заткнись, дурак! -- испуганно прошептал Костя.
   Старший брат покачал головой.
   -- Мне не жить после этого. Семью бы спасти! Тут одно только помогло бы: скрыться, к земле прижаться, как отец учил. Быть незаметными -- невеликое искусство. Только так они поверят, что я больше не их пешка... Но и оставить это всё просто так было нельзя. Я их пощипал немножко -- здесь, в городе. Они, видимо, заметили, что у них начались неприятности, и готовят ответный удар. А тебя -- за меня, так, на всякий случай...
   -- Что ты им сделал?
   -- А вот это, Костя, прости, ни при каких обстоятельствах не твоё дело. Представь себе -- тебя всё-таки схватят! Там мастера пыток, они не кости будут ломать -- душу. Стоит ли тебе потом терзаться остаток жизни, что ты меня выдал? А выдашь, не сомневайся.
   -- Не выдам! Ты мой брат.
   -- Ты дурак и недоросль, ещё раз говорю тебе! -- Лёня разозлился. -- Там не в героизме вопрос! Это не вопрос воли, это неизбежность, вопрос военной случайности, и всё. Идёт война, у неё есть правила, тебе в этой войне пока что не место. Занимайся своими делами. Меньше знаешь -- крепче спишь!
   -- Я плохо сплю, но ничего не знаю...
   -- Тогда учи юриспруденцию, -- посоветовал старший брат.
   -- Но что они собираются сделать? Я имею в виду -- с Землёй?
   -- Поработить. На что ещё у них хватит фантазии? -- Леонид презрительно усмехнулся. -- Говорю тебе, это же пещерные люди, каменный век. Империя с императором! Космическая! Верх мечтаний, предел воображения... Они даже думают, что судьба покровительствует им.
   -- А это не так?
   -- Видимо, нет. У судьбы свои планы на то, чем должна закончиться короткая и болезненная история человечества. И это явно не триумф "вечного престола" человеческой расы во Вселенной, что бы ни вкладывали в эти слова произносящие их Тёмные...
   -- Постой. Ты говоришь о судьбе как о самостоятельной разумной силе.
   -- В каком-то смысле это так и есть. Конверсионное поле -- сложная вещь, в которой хорошо отражаются требования разумного сознания. Если миллионы людей верят в судьбу, то судьба просто обязана возникнуть как материальная сила. А эта сила, брат, должна быть глубоко убеждена в своём всемогуществе... Во всяком случае -- в отношении человечества.
   -- Так кто прав: судьба или Тёмные? Или, может, просто перестрелять их всех на хрен?
   Леонид вскинул голову:
   -- Ну, Костя, если ты так ставишь вопрос...
   -- Знаешь, я боюсь показаться кретином, но мне отчего-то больше хочется жить, чем наслаждаться необоримостью судьбы. И пост центуриона в сто сорок седьмом космическом легионе "За Империю" меня тоже совершенно не устраивает! Думаю, -- прибавил Костя после краткого раздумья, -- нам надо драться.
   -- Надо. Нам. Но не тебе.
   -- Что ты имеешь в виду -- "не мне"? Всему человечеству надо... Кому такое охота -- как стаду на бойню?
   -- Ты не поверишь: почти всем. Девяносто пять процентов населения, о которых ты говорил... Они готовы даже на бойню! При одном только условии: они будут не первыми, кого заберут туда. Вперёд нужно пустить кого-то другого.
   -- Я начал заново изучать историю, Лёня. Люди умеют сопротивляться.
   -- И где она теперь, та история? Где теперь те люди? -- с иронией и тоской в голосе напомнил Леонид.
   -- Хорошо, -- разволновался Костя, -- пусть пять процентов. Это же пятьсот миллионов человек! Силища!
   -- А сколько из них верят в судьбу? Сколько продадутся Тёмным? Не забывай: люди довели свой мир до гибели, такой фантастически нелепой, что дальше уже просто некуда... Их легко будет убедить в том, что шансов выиграть нет. Лучшее, что может придумать большинство из них, -- это удрать с гибнущей планеты!
   -- И никого не останется, чтобы сражаться?!
   -- Многие останутся сражаться, вопрос только -- на чьей стороне? Ты думаешь, Земля выдержит сейчас ещё и глобальную войну? Нет, единственный способ -- точечные удары. Не давать Тёмным закрепиться здесь, в нашем мире! Во всяком случае, столько, сколько мы сможем продержаться...
   -- В этом есть что-то пораженческое.
   -- Во всей нашей нынешней позиции есть что-то пораженческое, -- Костин брат вздохнул. -- Быть может, что-то изменится. Но -- не нашими усилиями. Говорят, есть какие-то космические силы, которые вступились за человечество. Сородичи Эль Президенто, или что-то вроде того... Может быть, им удастся?
   Костя вспомнил рассказы Анастаса, Афины. Отрицательно покачал головой:
   -- Кажется, они ждут, что люди сами возьмутся за ум.
   Леонид порывисто поднялся на ноги:
   -- Ты что, познакомился с ними лично?!
   -- Я у них учусь.
   -- Ох ты! -- Костин брат не смог сдержать возглас изумления. -- Чёрт... Я хочу с ними встретиться!
   -- Невозможно. Откуда я знаю: может, ты агент Тёмных и хочешь убить кого-нибудь из них.
   -- Осторожность похвальна, -- сказал на это Леонид, -- но вот идиотизм совершенно не заслуживает хвалы. Ты же выбиваешь оружие у меня из рук!
   -- Прости, Лёня, -- ответил Костя. -- Я тебе верю, но я не могу тебе доверять. По крайней мере, в этом вопросе.
   -- Тогда, по крайней мере, скажи им, что в городе теперь есть скиния Тёмных. Четвёртый Легион.
   -- Что такое "скиния"? -- спросил Костя.
   -- Космический корабль. Примерно. Они прилетели, потому что их предыдущий план сорвался. То есть, они прилетели из-за меня. Понимаешь?
   -- Примерно. А что такое "Четвёртый Легион"?
   -- Тёмные разделены на семь легионов. Четвёртый -- это вроде их политической разведки. Теракты, подкупы, соблазнение, шантаж и так далее. Игра на эмоциях. Стандартный набор.
   -- В чём заключался их предыдущий план?
   -- А вот этого, брат, тебе знать тоже не положено, прости уж меня. Просто скажи им.
   -- А если это дезинформация?!
   -- Они сами большие ребята и разберутся. Можешь также поделиться своими подозрениями на мой счёт. Тогда уж они точно всё перепроверят на пять раз!
   -- А мне что делать?
   -- Не лезть под руку. Защищать интересы семьи. Не доводить мать. Ты пока что и этого всего не умеешь! И, кстати, у меня к тебе есть большая просьба. Отдай мой ключ!
   -- Твой ключ?!
   -- Я тебе отдал сегодня днём свой ключ с "ипсоменой". Он мне нужен. Где твой ключ, я не знаю, я его не брал. Ищи, где ты его посеял, рохля!
   Костя нерешительно встал, прокрался в прихожую, вынул из кармана ключ, отданный ему Леонидом. Ключ и в самом деле выглядел по-другому: чуть короче, из золотистого металла, подёрнутого кое-где патиной. Надпись "Terrarum revolvitur orbis" стёрлась посередине, должно быть -- от частого употребления ключа в дело.
   -- Да, -- сказал Костя, возвращая брату ключ, -- это не мой. Откуда он у тебя?
   -- Снял с мёртвого, -- нехотя сознался Лёня.
   -- С какого мёртвого?
   -- Не знаю. Мёртвый мужчина. Они его убили, а мне приказали тело раздеть и выбросить. Я ещё маленький был, мне столько было, сколько тебе сейчас. С тех пор я этот ключ и таскаю.
   -- Ужасы какие... -- пробормотал Костя.
   -- А ты думал, я тебя просто так пугаю? Эх, ты... Робин Гуд!
   -- А зачем ты мне свой ключ отдал?
   -- А что я матери сказал бы, если бы она вздумала у меня этот ключ поискать? Лучше уж сразу признаться: твой, мол, забрал у тебя с боем. Всяко ей спокойнее, чем если она решит, что я тут партизаню по чердакам. Давай, спи лучше.
   -- Какой уж тут сон!
   -- Крепкий и здоровый. Или хотя бы вид сделай, что спишь, не пугай родителей лишний раз. Держись за семью, семья не выдаст! Спокойной ночи.
   -- Спокойной ночи, Лёня.
   -- Скажешь своим друзьям про скинию?
   -- Наверное, скажу.
   -- Хорошо. И больше -- никому ни гу-гу. За тебя уже взялись, не дай бог, за Ленку примутся. Мы-то мужчины, а она... сам понимаешь!
  
   В воскресенье у Кости состоялось то, что деликатный техник-инструктор Эрнст Маркс называл "уроком профориентации".
   Без двадцати девять Костя был на условленном месте, в крытом сквере между оперным театром и офисом государственного банка. Здесь, среди вечнозелёных аллей искусственного зимнего сада, его уже дожидалась Афина.
   -- Сегодня я тебя сопровождаю, Константин Артемьевич. В конце концов, это была моя идея. А к следующему выходному мы постараемся найти тебе другого инструктора.
   -- Я отнимаю слишком много времени? Или плохо себя вёл?
   -- Зачем сразу пропускать всё через себя? -- слегка обиделась Афина. -- Я одна, Земля большая, работы много. Анастас уже уехал, вряд ли скоро вернётся. И у меня накопилось некоторое количество дел, в других местах. Вот и все причины!
   -- Я не из-за себя волнуюсь, -- сказал Костя, идя за женщиной по аллее. -- У меня вышел вчера странный разговор с братом... с Леонидом.
   -- Вот как? -- Афина остановилась. -- Он сказал тебе что-то важное?
   -- Он же не слепой, чтобы не видеть происходящего... В общем, он сказал, что в городе скиния Тёмных. Четвёртый Легион.
   -- Ну, это любому очевидно, -- неуверенно произнесла Афина. -- Четвёртый, говоришь? А что он ещё сказал?
   -- Просил передать это кому-нибудь вроде тебя или Анастаса. Он сказал что-то вроде "твоим друзьям из космоса", или как-то так...
   -- Почему бы ему самому было не поговорить с нами?
   -- Он хотел, но я отказался организовывать встречу. Я ещё не знаю теперь, кому можно верить. Вдруг это провокация Тёмных?
   -- Мудрая мысль, -- согласилась Афина. -- Хотя я не уверена, что Тёмные могли бы противостоять нам в открытой борьбе. Могли бы -- противостояли бы. А в общем, ты правильно поступил. Но вот откуда он знает, что это именно Четвёртый Легион?
   -- Не знаю. Он так сказал.
   -- Он что, до сих пор работает на них?
   -- Говорит, что наоборот -- борется.
   -- Один? В одиночку партизанит?!
   -- Подробностей он мне не сообщал. Сослался на полную конспирацию. Знаешь, этот лозунг: меньше знаешь -- крепче спишь, и так далее.
   -- Вот беда-то, -- Афина тяжело вздохнула. -- Придётся мне самой с ним встретиться.
   -- У него есть ключ от технического сектора, -- зачем-то предупредил Костя. -- Такой же, как у меня был. Кстати, свой ключ я так и не нашёл.
   -- Жаль, что не нашёл. Ладно, садись, поехали.
   Костя вслед за Афиной сел в небольшую открытую машину, стильную и удивительно допотопную. Умело управляя машиной, Афина почему-то не только пользовалась рулём, но и беспрерывно дёргала небольшой рычаг, торчавший из пола между сиденьями водителя и пассажира. Впрочем, ехать было комфортно. Погода стояла не по-октябрьски тёплая, одиннадцать градусов, ветровое стекло надёжно защищало от встречных потоков воздуха, а мягкое сиденье оставляло достаточный простор, чтобы устроиться на нём поудобнее. Плавно одолев потоки попутного транспорта, машина выехала на северо-западную окраину города. Внизу потянулись ряды старых домов, проплыл большой крытый рынок -- в школе говорили, что на этом рынке продавалось что угодно, от наркотиков до патронов к скорострельному оружию. Бывать в этой части города Косте не доводилось ни разу. Он слегка высунулся из машины, вытянул шею, глядя в сторону таинственного рынка.
   -- Куда смотришь? -- не оборачиваясь, спросила Афина.
   -- Рынок рассматриваю. Там, говорят, патроны продают стаканами!
   -- Врут. А тебе зачем патроны?
   Костя смутился.
   -- Да так, специально незачем.
   -- Ты стрелять умеешь? -- спросила вдруг Афина.
   -- Не умею, -- сознался Костя. -- Разве что из лазерного пистолета.
   -- Какого, какого?
   -- Лазерного. Ну, в компьютерных играх есть такие пистолеты. Держишь его в руках и палишь в экран.
   -- Плохо, -- вздохнула Афина. -- Придётся найти ещё и кого-нибудь, кто научит тебя обращаться с оружием.
   -- Ещё чему-то учиться? -- Костя был не против, но для виду решил повозмущаться вволю. -- Тогда у меня совсем ни на что времени не останется!
   -- А на что оно тебе ещё нужно, время? Школу ты, как правило, и так не пропускаешь.
   -- Сегодня, к примеру, я собирался встретиться с Реми. Если, конечно, она свободна.
   -- Ух ты! -- с уважением сказала Афина.
   -- А что такого? -- Костя застеснялся.
   -- Нет, ничего. Пришла в голову идея: Реми, между прочим, тоже не мешало бы научиться постоять за себя. Не всякий раз рядом случится её старшая подружка... Почему бы вам не потренироваться вместе с ней?
   -- Не надо, -- попросил Костя. -- Я же опозорюсь!
   -- Чего это ради?
   -- Ну, во-первых, она сверхъестественное существо. Как это -- богиня монорельсов, да? То, что ей надо знать, она просто скачивает в сетях, и всё. А я -- что я буду такое? Мешок для битья?
   -- Я, Константин Артемьевич, -- серьёзно подтвердила Афина, -- уже месяц пытаюсь понять: что же ты будешь такое? С Реми мне как раз всё понятно: она дошла до своего логического потолка, упёрлась в него макушкой, а пробить пока что не может. Растёт, так сказать, в ширину. А вот с тобой, с твоим будущим вопрос как раз неопределённый. В частности, сейчас мы едем на экскурсию в промышленные районы города, чтобы помочь тебе определить его.
   -- Кого -- его?
   -- Твоё будущее. Будешь ты тем, что называют нормальным, обыкновенным человеком, или же предпочтёшь в будущем более сложную и увлекательную жизнь?
   -- У меня всё-таки есть выбор? Я могу стать сверхъестественным существом, как Реми?
   -- Не знаю, -- честно сказала Афина. -- Даже не знаю, почему ты видишь истинные формы. Это, скорее, к тебе вопрос. Но в любом случае, я не выбирала бы на твоём месте Реми в качестве образца для подражания.
   -- Почему?
   -- Я же говорю: она хорошая, но очень ограниченная девушка. Это не значит, что она неправильная или плохая. Вовсе нет! Но она достигла того, что могла считать своей вершиной, и не стремится больше никуда. А ты пока ещё растёшь. Есть некоторая прелесть в этом состоянии: ты растёшь, и никто не знает ещё, куда и во что ты вырастешь. Но я тебе скажу так: потолок для своего роста ты задаёшь сам! Всё остальное -- внешние условия, ограничивающие тебя, сопротивление среды, недостаток ресурсов... Всё это может быть преодолено. И только ты сам ставишь себе окончательную планку: до сюда растёшь, а дальше -- ни-ни! Кто его знает, какой она будет, эта твоя планка...
   Костя рассмеялся.
   -- Ты говоришь, как моя мама.
   -- Это неудивительно. Я намного старше её.
   -- Прости. Я всё время забываю об этом. -- Костя запнулся. -- Знаешь, иногда мне кажется, что я говорю с умной старшей сестрой. Понимаю, что это наглость, но...
   Афина положила руку на Костино острое колено.
   -- Ничего здесь нет наглого, -- сказала она тихо. -- Если бы ты знал, Константин Артемьевич, как это приятно: побыть хоть какое-то время твоей умной старшей сестрой!
   -- Анастас -- твой родной брат, -- напомнил Костя.
   -- Да. Но так получилось, что он сильнее и во многом умнее меня. И он заботится обо мне чаще, чем я о нём или о его делах. И всё-таки, говорить нам почти не о чем. Каждый из нас слишком занят своим делом. Каждый из нас почти растворился в нём.
   -- Отчего так?
   -- Я же говорила тебе: нас слишком мало, а Вселенная велика. Даже Земля велика. Люди не хотят помогать нам, а приневоливать их заботиться хоть о чём-то -- даже о самих себе! -- мы не вправе. Потому и наша забота лишена обратной связи, безответна. Такой вот парадокс: люди в нас нуждаются, но мы им не нужны. А впрочем, тебе наверняка на это уже кто-то жаловался.
   Костя помолчал, глядя, как в косом свете Главного Зеркала вырастают впереди из октябрьского тумана неровные груды корпусов промышленной зоны.
   -- Можно тебя спросить? -- глухо произнёс он в конце концов.
   Афина, дёрнув странный рычаг в полу машины, сильно притормозила. Начинался длинный, пологий поворот.
   -- Я думаю, ты сейчас спросишь меня, почему я не выйду замуж, -- полувопросительным тоном произнесла она.
   Костя кивнул:
   -- Если тебе так уж надо о ком-то заботиться.. Тебе нужна семья!
   Афина повернула руль.
   -- Не всякая семья благо, -- тихо ответила она. -- Бывают, доложу тебе, такие семьи... В большой и довольно обеспеченной семье, к которой принадлежала моя мать, обычным делом были убийства, подлоги, грабежи, политические интриги, поругание чести, драки, инцест и содомия. Моя мама продалась Тёмным... Мне ещё повезло: я выросла у дяди и тёти, в отдалении от семейной политики...
   -- Ни хрена ж себе! -- вырвалось у Кости.
   -- А ты как думал? Дикие времена, дикие нравы. -- Афина явно обрадовалась перемене темы, и Костя не стал возвращать её мысли к своему неловкому вопросу.
   -- Чем лучше сейчас? -- вздохнул он. -- Моя мама продала Тёмным моего нерождённого брата, своего первенца. Драки и поругание чести в последний раз имели место буквально пару дней назад.
   -- У людей есть поговорка, -- ответила Афина. -- "За десять лет в мире меняется всё, а за тысячу -- ничего", так она звучит, кажется. И это верно -- для людей. А вот я, наверное, сильно изменилась за тысячелетия... Впрочем, -- неуверенно прибавила она, -- я не уверена, что меняюсь к лучшему. Быть может, я сама не заметила, как тоже дошла до своего предела роста. Больше мне, пожалуй, уже не вырасти. И плодов от меня что-то тоже не видать: сухостой...
   Повинуясь знакам световых указателей, она повела машину на подземную стоянку. Проезжая перекрёсток, женщина за рулём привычно посмотрела вправо, в сторону своего пассажира, и Косте показалось на мгновение, что в ярко-голубых глазах Афины горят, точно бриллианты, две маленьких капли слёз. Тотчас машина въехала меж линий стояночной разметки, затормозила с ювелирной точностью; Афина вышла из-за руля, открыла Костину дверь, протянула ему руку -- и мимолётное наваждение исчезло. Афина вновь была для Кости воплощением космического могущества и уверенности в целесообразном будущем. Разве такое существо может плакать? Тем более -- по пустякам...
  
   Они потратили на экскурсию ровно четыре часа. Костя побывал в недрах гигантского комбината, где из белого пластикового чрева непонятной машины выползал длинный, казавшийся бесконечным, пласт синтетического бекона. Видел автоматическую линию, упаковывавшую развесную пищу и приевшийся "кондрат"; видел комбинат по производству хлеба и большую ферму, где жило множество гусей, -- эта ферма производила яйца и, почему-то, строительный раствор. Здесь Косте впервые попалась на глаза красная эмблема, отличная от знакомой "ипсомены" -- что-то вроде серпика нарождающейся луны, такого же яркого красного цвета, как и молоток на лацкане его собственной куртки.
   -- Сельскохозяйственная эмблема, -- пояснила Косте сопровождающая его Афина. -- Это называется "дрепанья". Без тех, кто трудится сейчас в сельском хозяйстве, люди бы давно умерли от голода.
   -- Но ведь пищу делают на заводах, -- возразил Костя.
   -- Не всю. Многое приходится выращивать -- например, молочный скот или тех же гусей. Качество искусственной пищи всё ещё средненькое, а улучшать её никто не спешит. К тому же, на сельское хозяйство пала ещё одна, особо важная задача.
   -- Какая?
   -- Сохранить по возможности живой мир Земли, растения, животных, почвы. Если людям удастся спастись, если Солнце вспыхнет вновь -- всё придётся начинать с нуля. По уровню развития биосферы Земля будет отброшена в ордовик или силур. Сейчас ведь только в незамёрзших океанах и морях сохраняется естественным путём какая-то высшая жизнь. Об остальном заботятся, как умеют, работники сельского хозяйства.
   -- И они тоже сверхъестественные существа? Как Реми и Сара?
   -- В основном такие, как Донцов и Эрнст Маркс. Но ты прав: как минимум, большинство из них герои. Хотя надо сказать, что, как и в любом современном человеческом деле, на одного героя-труженика приходятся сотни паразитов. Как следствие, те работники сельского хозяйства, которых ты называешь "сверхъестественными существами", обычно относятся к людям ещё более сурово, чем твоя подружка Реми.
   -- Насколько же они суровы?
   Афина лукаво прищурилась:
   -- Что ты делаешь со своим куском хлеба перед тем, как съесть его?
   -- Распаковываю, -- ответил Костя. -- Иногда, если есть, намазываю маргарином.
   -- Примерно понятно, -- кивнула Афина. -- А теперь оцени: они, прежде чем съесть свой кусок хлеба, сперва выращивают его. Понятно теперь, насколько они суровы?
   -- Да, пожалуй... Трудная это работа?
   -- Трудная. Может быть, самая трудная на свете. Но не торопись подписываться на неё. Земля капризна, она не понимает и не принимает тех, кто недостаточно влюблён в неё. Недаром в древние времена культы плодородия были наиболее жестокими и кровавыми! По счастью, теперь мы меньше зависим от капризов земли: нужда научила людей выращивать хлеб на заводах! И всё же, пока что люди не полностью свободны от её власти. Путь работы на земле -- это путь одновременно любви к природе, к её дикому, нечеловеческому, неразумному началу, и столь же сильной ненависти к ней, к её капризам, неорганизованности и злобе.
   -- Как же это возможно?
   -- Очень просто. Земля думает, что она красавица, заслуживающая любви и исполнения её капризов. На самом деле она -- животное, дикая кобылица, которую надо взнуздать и скакать на ней, управляя шенкелями, пока с неё сто потов не слезет. Но и обижать её нельзя -- о ней надо заботиться, ухаживать, кормить, вовремя счищать паразитов. Тогда она станет верной подругой, спутницей в делах... Вот что такое путь, обозначенный в нашем мире "дрепаньей". Ну что, хочешь попробовать?
   Костя, подумав как следует, покачал отрицательно головой:
   -- Нет, я так не сумею. Конечно, если надо, тогда я...
   -- Не надо, -- ответила Афина. -- Землю оплодотворяло Солнце. Оно давало ей молодость и силу возрождаться. Без солнечной власти земля -- всего лишь старая кляча. Но где она -- та солнечная власть? Пошли дальше...
   Дальше были огромные шумные башни-цеха, создававшие сахар из углекислоты. Эти жутковатые постройки, регенерировавшие воздух планеты и заменявшие хотя бы отчасти живые растения, служили заодно источником пищи для белковых синтезаторов, в которые поступали уловленные из воздуха фильтрами бактерии, сажа и органическая пыль. Вся эта дрянь превращалась в бекон и бифштексы в белой пластиковой машине, уже виденной сегодня Костей. Заодно установки сахарного синтеза управляли погодой над городом. Питались они от отдельных водородных реакторов, глубоко уходивших в фундамент колоссальных башен. Заглянули и на завод, занимавшийся выпуском сладких напитков, более или менее успешно имитировавших вкусы природного фруктового сока.
   -- Не хочешь заниматься пищевыми ресурсами? -- предложила Афина, когда они с Костей возвращались на машине в центральный парк.
   Костя помолчал, раздумывая.
   -- Как-то сложно сказать, -- проговорил он в конце концов. -- Конечно, я уже сказал главное: если надо, я сделаю.
   -- Но душа у тебя к этому не лежит?
   -- Похоже на то... -- со вздохом сознался Костя.
   -- А почему? Можешь объяснить?
   Костя развёл руками:
   -- Не могу сказать так, с ходу. Мне кажется, это не совсем то, что нужно. Мелко, что ли? -- смущённо объяснил он, отводя взгляд.
   -- Ах, мелко? -- возмутилась Афина. -- К твоему сведению, человеческая цивилизация поставила перед собой всего три больших задачи: кормить людей, лечить людей, учить людей. И это -- в порядке убывания значимости, между прочим!
   -- Чтобы эта значимость сохранялась, -- Костя вдруг повернулся, движимый внезапным неясным порывом, посмотрел на Афину в упор, -- чтобы эта значимость оставалась на высоте, нужно ещё одно. Нужно как минимум, чтобы человечество продолжало существовать. Нужно противостоять его гибели, понимаешь?
   -- Ого! И что ты предлагаешь?
   -- Для начала мы не должны прекращать попыток вновь разжечь Солнце!
   -- Ого! -- вновь произнесла Афина. -- И кто это -- "мы"?
   -- Да мы, все мы. Человечество. И вы с Анастасом, и кто там ещё из ваших родственников -- тоже. Пока у нас нет Солнца, все только и будут делать, что думать о неизбежной смерти. Надо его вернуть!
   -- Ты так говоришь, будто вернуть Солнце, разжечь его -- это просто дело техники. Поднёс, понимаешь, спичку, всё загорелось... -- Афина повернула голову вперёд, глядя на дорогу -- начинался опасный участок.
   -- Удалось же экипажу "Эмет"!
   -- Удалось -- на трое суток! Ну и что? Никто из них, видимо, не смог понять, как после этого управлять звездой. Это ведь не комбинат, не котёл с атомным топливом. Это -- живая материя! Чтобы управлять звездой, надо быть ей -- хотя бы отчасти. Я понимаю это так.
   -- А на что тогда такие, как ты и Анастас -- родные дети Солнца? Разве любой из вас отчасти не звезда?
   -- Не в большей мере, чем ты, Константин Артемьевич. Здесь мы в одинаковом положении. Эль Президенто был нашим отцом, но он был нашим биологическим отцом. Мы рождены от людей -- я в большей степени, Анастас в меньшей, но дела это не меняет. Тебе объясняли разницу между родным потомком и единокровным?
   -- Я представляю, о чём речь. -- Костя кивнул. -- Но разве сознание Эль Президенто не было, по большому счёту, человеческим сознанием? А ведь он мог управляться с Солнцем, как я понимаю.
   Афина подумала.
   -- Пожалуй, он был в большей степени человеком, чем большинство из тех, кто с полным биологическим правом носит это звание, -- ответила она в конце концов. -- В большей и, если хочешь, в лучшей. Но всё ли сознание звезды заключено было в нём? Это мне неизвестно. Здесь тебе, может быть, лучше объяснит Анастас -- биологически, если так можно выразиться, он гораздо больше похож на отца. Он, в отличие от меня, почти ни в какой мере не человек. Но он и не звезда!
   -- А так ли Солнцу для жизни необходимо сознание?
   -- Для жизни, возможно, и нет, а вот для управления конверсионным полем -- уже необходимо. Ведь Солнцу не вернуть своей начальной массы! Слишком многое улетучилось, превратилось в первичную материю, рассеялось в мировом пространстве.
   -- И всё равно, -- упрямо сказал Костя, -- это задача техническая. Она сводится к глаголу "сделать", как в таких случаях говорит наша математичка.
   Афина не ответила -- машина проскакивала сложный поворот. Выправившись на полосе, женщина повернулась к Косте.
   -- Ответь: ты хочешь попробовать сделать это?
   Костя аж фыркнул от неожиданности:
   -- Хочу?! Ещё бы! Вот на такое я бы всей жизни не пожалел!
   -- Не зарекайся, -- строго сказала Афина. -- Забываешь: Тёмные-то не дремлют! Едва ли они так просто дадут кому-то там начать заново устраивать тут жизнь. С их точки зрения, одни эти твои слова -- уже жуткое преступление перед их "вечным престолом".
   -- А что остаётся делать? С Тёмными так или иначе придётся разбираться. Если их оставить в покое, они нам житья всё равно не дадут.
   -- Дать миру свет и разобраться с Тёмными -- две очень разные задачи.
   -- Одна и та же! Там, где нет тьмы, Тёмным, очевидно, будет труднее. Это не образ! Смотри сама: если у человечества появится надежда, оно вряд ли потерпит вмешательство с той же покорностью, с которой терпит его сейчас.
   -- Верно мыслишь, -- одобрила Афина. -- Но Тёмные были и раньше, хоть и не лезли в человеческие дела с такой яростью. Допустим, у людей появится, как ты говоришь, новая надежда. И что тогда?
   -- Тогда, -- Костя заёрзал на сиденье, -- мы смогли бы устроить по-настоящему хорошую драку!
   -- Думаешь, они этого не понимают? Когда кто-то пытается вытащить людей из ловушки -- для Тёмных это уже casus belli, предлог к истребительной войне. Приём они хорошо знают, как легко из малого вырастает великое. Они предпочитают выпалывать каждый росток этой твоей надежды. Так что не зарекайся, если не уверен; твоя жизнь после таких зароков может оказаться слишком короткой. А может -- и ещё хуже...
   -- Как это -- "ещё хуже"?
   -- Слишком долгой, -- вздохнула Афина. -- Или, правильнее сказать -- слишком долгой и трудной. Ты только представь, каково это могло бы быть: всю жизнь, целые миллионы лет подряд, проработать звездой, бесконечно и беспрерывно освещающей этот скучный и неблагодарный мир.
   -- Ну, не знаю, -- сказал Костя, вновь отводя взгляд. -- Мне трудно судить о вещах такого масштаба. Я ведь человек, а не звезда. Но, будь у меня такая возможность -- я бы, конечно, попробовал.
  

7. Страна стран и чартерный рейс

   -- Педагогика, -- сказал Маркс, -- должна быть педагогичной.
   Техник-инструктор занимался с Костей элементарными вещами: закручивал гайки. Гайки мог бы с лёгкостью закрутить и автомат, но Эрнст Маркс хотел, чтобы сегодня Костя поработал руками. Под своё неожиданное желание он и подвёл этот странный лозунг.
   -- Эрнст, -- спросил Костя, -- а вы много знаете о "Радианте"?
   -- Почти всё, что только можно узнать, -- отозвался техник, любезно подавая своему ученику ключ-трещотку и пластиковый лоток с набором сменных головок.
   -- Почему его разобрали? Зачем?
   -- Потому что незачем, -- загадочно ответил Эрнст.
   -- Что это значит -- "незачем"?! Я всё прекрасно понимаю: провал миссии "Поиска", нехватка ресурсов и так далее... Но ведь говорили же о строительстве эвакуационных кораблей, о намерениях переселить человечество куда-нибудь подальше. Разве для разведки новых миров не пригодился бы звёздный самолёт?
   -- Другим звёздам люди не нужны, -- мрачно сказал инструктор. -- Впрочем, в последний десяток лет я убедился, что это взаимно: людям тоже не нужны другие звёзды. Так что "Радиант" разобрали за ненадобностью. А ты неправильно держишь рукоятку: так ты можешь приложить слишком большое усилие и запросто сорвёшь резьбу.
   -- Металл дерьмо, -- в сердцах сказал Костя, перехватывая ключ поближе к рукоятке. -- Это просто норма, что весь металл дерьмо.
   -- Неправда! -- возразил Эрнст. -- Металл бывает очень неплох. Но с ним, как и с чем угодно другим, надо уметь правильно иметь дело. Что-то ты сегодня зеваешь! Работай внимательнее.
   Костя и в самом деле зевал. С воскресенья, с первой экскурсии по промышленным зонам и последнего разговора с Афиной, в его жизни окончательно наметился тот период готовности к неким свершениям, который самым лучшим образом характеризует настоящий переход мужчины во взрослое состояние. Многообразие и сложность мира, доселе представлявшиеся Косте непостижимыми, вдруг стали складываться в работоспособную систему представлений, не успевшую ещё подёрнуться горькой коркой личного опыта и оттого во многих местах блестящую, как корпус новенького сложного агрегата. Расплатой за это окрыляющее чувство стали полубессонные ночи, полные грёз о свершениях. Стихи и повести о древних временах, умные призывы к грядущей славе, до сих пор задевавшие Костино воображение лишь некоторыми яркими подробностями, вдруг увлекли его всею полнотой и силой живой крови, бившейся среди слов. Ночи напролёт Костя читал, мечтал, думал. И, хотя он хорошо понимал всю пользу дисциплины, ввести организм обратно в привычный ритм у него никак не получалось; организм же вовсе не привык к такой нагрузке. На уроках в школе и в авиаотряде Костя уже несколько дней подряд беспрерывно и отчаянно боролся с подступавшей к горлу зевотой.
   -- Ну какой с тебя толк, Константин Артемьевич! -- сердился инструктор Донцов.
   Гохон Осоровна тоже была недовольна:
   -- Перегрузили мне пацана! Что, говоришь, удрал этот изверг из города? -- спрашивала она об Анастасе. -- Я тебя от этих пролетариев тогда обратно заберу.
   Костя прощал ей ворчание. Мама случайно нашла его собственный ключ от дверей технической службы; ключ смирно лежал в прихожей за трельяжным зеркалом.
   -- Руки-крюки, -- ругалась Гохон Осоровна, возвращая сыну драгоценную находку. -- Опять потерял, опять брату бы морду бить полез? Кто тебя такого воспитал на мою голову?!
   Лёня все дни кряду ходил напряжённо-внимательный. Костя тоже оглядывался по сторонам -- не появятся ли где татуированный или женщина с исколотым металлическим побрякушками лицом? Опасность, впрочем, то ли миновала, то ли затаилась.
   -- Ты им сказал, что я просил? -- как-то после ужина тихо шепнул Лёня на ухо Косте, делавшему домашнее задание.
   Костя утвердительно кивнул.
   -- Похоже, какие-то меры твои друзья приняли. Я уже несколько дней не вижу за собой слежки, -- старший брат удовлетворённо вздохнул. -- Давай-ка забудем теперь об этой истории и заживём, как прежде.
   Костя посмотрел Леониду в глаза:
   -- Ты сам ведь ничего забывать не собираешься, верно? Так и меня не проси! -- ответил он и вернулся к работе.
   В среду Костя встретился с Реми и чуть не разругался с ней вдрызг. Теперь ему казалось неправильным упорное стремление рыжеволосой девчонки покинуть гибнущую Землю. Драться, победить Тёмных, разжечь погасшее светило -- эти занятия ощущались им как весомая и вместе с тем великолепная необходимость. Он почти перестал понимать, как человек, знакомый со всей ситуацией хотя бы столь же близко, как он сам, мог думать по-другому.
   По счастью, Реми оказалась не из обидчивых. Вспылив и накричав на Костю как следует, она тотчас же приняла его сбивчивые извинения и сказала уже более спокойным тоном:
   -- Что бы ты там ни думал, а из этого ничего не выйдет. Земляне убили Эль Президенто не по ошибке. Просто им плевать и на космос, и на будущее, и на Солнце, и на Тёмных, и на всё, что ты тут ещё нагородил. Они мыслят вообще в других категориях: "успех", "статус", "комфорт"! Думаешь, чем им Эль Президенто мешал? Он их шевелиться заставил, когда кризис был, вот они и взъелись! Им это конверсионное поле... до лампочки, в общем! Лишь бы кто кормил! А ты, как ни крути, ещё и уважения в их глазах никогда не заслужишь!
   -- Это ещё почему? -- разобиделся Костя.
   -- А потому, что ты обычный человек! -- заявила Реми. -- Эль Президенто был звездой, он мог бы вообще на людей поплёвывать. Или организовал бы взрыв и сжёг бы нашу планету к чертям собачьим! Так нет, они же поняли, что зачем-то нужны ему, стали сперва торговаться, потом требовать, а потом уже... А, это порода такая, вырастешь -- поймёшь! Они же только страх понимают, вы, русские, сами говорите: "боятся -- значит уважают!", а страху на людей нагнать -- ума много не надо, но и толку потом не будет никакого. Ты же не хочешь заставлять людей бороться с Тёмными так, чтобы самому быть при этом хуже любых Тёмных? Верно?
   -- Пожалуй, -- ответил Костя.
   -- Вот так-то! А значит, если хочешь жить и действовать, но при этом не навредить людям, есть единственное средство: убраться с этой планеты! Ну что, понял наконец-то?!
   Костя по-новому взглянул на эту девушку, на его глазах хладнокровно выбиравшую когда-то: сколько ей разом нужно убить людей в аварийной ситуации, чтобы немного облегчить впоследствии жизнь знакомому врачу?
   -- Наверное, ты права, Реми, -- сказал он. -- Я просто не уверен, что твоя правда -- единственная. Зачем бы, если всё с людьми так плохо, здесь торчали бы Афина или Анастас?
   -- У них мало выбора. Их родной отец верил в людей, для них оставить человечество -- значит, сделать жизнь отца бессмысленной. Перечеркнуть его память. Предать.
   -- А нам, значит, можно предавать его память?
   -- У нас есть выбор: быть людьми или чем-то большим, чем люди. У Анастаса такого выбора нет: он уже тот, кто он есть. И это плохо: ведь все родные дети Эль Президенто ощущают себя не более чем машинами, инструментами для реализации его планов. Это ещё хуже, чем нормальная человеческая семья!
   -- Думаешь, они делают это только ради памяти своего отца?
   Реми хмыкнула:
   -- Эти могут! Хотя... Возможно, они в самом деле заинтересованы в людях. Ты ведь слышал, что Эль Президенто мечтал, будто люди помогут в будущем изменить всю Вселенную к лучшему?
   -- Кажется, слышал. Но это же интересный ход! Тем больше поводов позаботиться о будущем человечества!
   -- И кто из людей готов менять Вселенную?
   -- Я, например...
   -- А ты ещё человек? -- Реми саркастически прищурилась. -- Или нет, поставим вопрос интереснее: ты уже человек? Быть может, лет десять спустя весь круг твоих интересов будет ограничиваться "традиционными семейными ценностями", "общечеловеческими ценностями" и футболом! Откуда ты знаешь, кем ты станешь, когда вырастешь? Юристом? Смешно! Ты уже видел, как соблюдаются законы. Будешь работать в ювенальной юстиции?! Или, может быть, ты станешь таким, как я или Сара? Это более чем возможно, уверяю тебя... Но первое, что с тобой при этом произойдёт -- ты вдруг поймёшь, что ты больше не человек. Что заботы и проблемы людей тебя больше не касаются и не волнуют, а если и волнуют -- то только из сострадания или из жалости... Как и что ты тогда будешь говорить людям, о людях, от имени людей?!
   -- Или же я стану героем, -- напомнил Костя.
   -- Я тебе, кажется, говорила: даже думать не смей об этом! -- гневно воскликнула Реми. -- Тебя используют и выбросят! О тебя вытрут ноги сперва твои современники и соплеменники, потом борзописцы всех мастей, а потом... Впрочем, никакого "потом" уже не будет: эта планета обречена! Нет, если тебе дорога Вселенная и твоя собственная жизнь, ты должен думать о том, как уйти отсюда. Космос ждёт тебя!
   -- Вот об этом я тоже думаю в последние дни, -- признался неожиданно Костя.
   Об этом же он думал и сейчас, закручивая гайки ручным ключом под чутким присмотром техника-инструктора Эрнста Маркса.
  
   -- Я расскажу тебе о "Радианте", если хочешь, -- сказал Эрнст, когда Костя направлялся после работы в душевую. -- Но ты должен объяснить мне хотя бы причину своего интереса!
   -- Просто интересно.
   -- "Просто интересно" и ты -- несовместимые понятия, Константин Артемьевич. -- Техник укоризненно погрозил пальцем. -- Ты слишком ценишь себя и своё время, чтобы интересоваться чем-то просто так. Дай, угадаю: решил попробовать самостоятельно поджечь Солнце?
   Костя усмехнулся в ответ:
   -- Почти.
   Говорить об истинных причинах своего интереса он не хотел по двум причинам: во-первых, его задели слова Эрнста о слишком высокой самооценке, а во-вторых, он сам не знал толком этих причин. Он ещё не знал, что даст ему рассказ Эрнста. Просто хотелось знать, почему жизнь устроена так, а не иначе. Судьба "Радианта" в воображении Кости явно указывала на нежелание человечества спасаться от настигшего бедствия. Слова Реми о необходимости покинуть Землю, доселе граничившие в глазах Кости с пораженчеством и поклонением судьбе, приобрели в свете этой мысли совершенно новую окраску.
   Когда Костя, переодетый и чисто вымытый ультразвуком, вышел из душевой, Эрнст пригласил его к себе в кабинет, украшенный разнообразными моделями.
   -- Так что ты хотел знать о "Радианте"? -- спросил он. -- Я могу рассказать тебе почти всё. Кроме одного: зачем и почему его разобрали. Для меня, как и для тебя, это тайна. Знаешь, Константин Артемьевич: мой отчим участвовал в создании "Поиска". Так что с "Радиантом" меня связывают, можно сказать, семейные отношения.
   -- Отчим -- это разве семья? -- недоверчиво усмехнулся Костя.
   -- Для меня это было так. Отчим -- не мачеха, он может показывать приёмному сыну пример, которого от родного отца не дождёшься. К тому же, родного отца я почти не помнил. Когда мне было три года, он принял ислам и дал матери развод за то, что она не захотела последовать его примеру. Я понял бы, если бы он сделал это по религиозным убеждениям, но он просто испугался... Тогда в Европе было совсем трудно! Ну да ладно, поговорим о "Радианте". Что тебе хотелось бы о нём знать? И, главное, зачем? Вдруг ты хочешь, к примеру, попрактиковавшись на нашем грузовом драндулете, украсть "Радиант" из музея, спрятать в нашем ангаре и тоже починить!
   Костя, у которого такая мысль, естественно, мелькала, смущённо потупился.
   -- Ну ладно, -- Эрнст прекратил экзекуцию. -- Я тебе уже объяснял: проект признали нерентабельным. Всё просто -- как раз тогда, когда заканчивалось его строительство, появились расчёты, которые показывали, что Солнце не сможет загореться обратно, как грамотно им ни управляй. Слишком велик образовавшийся дефект массы. Но были в этих расчётах и ещё худшие строчки прогноза: если Солнце всё-таки вспыхнет, произойдёт так называемая первичная абляция, "отклейка". Энергия вспышки превратится в поток жёстких фотонов, которые обрушатся на Землю и моментально разогреют её до шестидесяти тысяч градусов. Это с теневой стороны, за счёт моментального разогрева атмосферы! А что будет твориться на светлой стороне -- представь сам. Тут никакое убежище не выдержит! Расплавится земная кора! И, хотя длительность этой фазы равна долям секунды, нам всем, как ты сам понимаешь, хватит этих долей. Вот такие вот грустные подсчёты. Помнишь старый анекдот про атомную станцию, которая перевыполнила пятилетний план по производству энергии всего за три наносекунды? Наше Солнце как раз могло бы поработать такой станцией, если бы вдруг удалась миссия "Эмет"!
   -- И что нам предлагается? Сидеть смирно, жевать "кондрат"?! Ждать, пока загнёмся?!
   -- У человечества, -- сказал Маркс, -- много недостатков, но бывают и достоинства. Например, среди людей есть немало светлых умов. Быть может, они что-нибудь придумают, чтобы спасти всех нас. Я вот мечтаю о том, чтобы превратить всю Землю в эвакуационный звездолёт. Путешествие до соседней с нами звезды -- Летящей -- займёт лет пятьсот-семьсот. За это время, авось, сумеем не вымереть! Правда, мешает формула Циолковского, требующая на разгон и торможение планеты гораздо больше массы рабочего тела и топлива, чем можно было бы наловить по всем окрестностям Земли. Так что метод пока не работает.
   -- А почему к Летящей? -- недоуменно спросил Костя. -- Разве Альфа Центавра не ближе?
   -- Двоечник, -- ответил техник-инструктор. -- Альфа Центавра -- двойная звезда, орбита Земли около неё будет до крайности нелепой. Мы поджаримся и замёрзнем одновременно! Да и соседство с Проксимой, с её случайными рентгеновскими потоками, до добра точно не доведёт. А Вольф-359, говорят, стерва...
   Эрнст вздохнул и замолчал.
   -- Есть ведь организации, которые занимаются такими проектами? -- поинтересовался Костя.
   -- Конечно, есть! Ты думаешь, ты единственный, кого беспокоит судьба Земли?! Есть целая сеть -- клубы, кружки, общества... Что-то около трёх с половиной тысяч активистов по всей планете, помнится.
   -- Немного, в пересчёте на одиннадцать с половиной миллиардов землян. Но я вообще-то имел в виду государственные организации.
   -- Государства в это не лезут. У них по горло других забот. Национальные приоритеты, национальная безопасность, национальные традиции, национальный дух! Куда там всему человечеству -- выжить бы хоть какой-нибудь отдельной державе в таких условиях! Им не до проектов.
   -- Странно. По-моему, вложись страна в выживание всего мира, это обеспечило бы ей в будущем серьёзный приоритет.
   -- Так ведь это надо вложиться! Деньги, ресурсы, труд, в конце концов! -- Техник-инструктор нервно потёр руки, взмахнул сжатым кулаком. -- Зачем это нужно в условиях, когда все насущные проблемы решаются с помощью всяких космических сил?! Ты только представь себе, Константин Артемьевич: вдруг люди сами, без помощи этих самых сил -- возьмут и спасут Землю? Караул! Кризис власти! Люди перестанут тогда быть людьми, они станут астроинженерной цивилизацией, повелителями космоса! И как тогда прикажешь контролировать их привычными средствами?
   Костя поморщился:
   -- Я не верю, что это так. В истории хватало правителей-реформаторов. Кто-нибудь бы обязательно попробовал!
   -- Реформаторов... -- Эрнст встал, засунул руки за пояс. -- Ты когда-нибудь слыхал о таком понятии: "страна стран"?
   -- По-моему, я не слышал, -- признался Костя, -- или же забыл.
   -- Союз народов, народ как несравнимо большая сущность, чем любая из наций или рас. Вот что такое страна стран! -- Техник в волнении зашагал по кабинету, огибая подставки с моделями. -- Эль Президенто видел в стране стран будущее человечества. Первые попытки начались уже давно -- но, боже мой, чем они кончались! Империя Александра начиналась как мечта об объединении всех культур на основе духовных достижений просвещённой Эллады. А кончилось всё потаскухой, спалившей Персеполис, и всякой там династией Птолемеев. Древний Рим тоже начинался как страна стран, республика, и, кстати, многого достиг. Рим -- это не лупанарии с гладиаторами, Рим -- это дороги, законы, культура, гражданское мужество и честь. Всё кончилось империей! Единокровный сын Эль Президенто, единственный его подлинный потомок, погиб, защищая эту страну -- и всё равно не спас! Его предал мелкий римский понтифик, Гай Юлий Цезарь, а развратное ничтожество Октавиан Август предал затем и свою страну. Империя! Эталон! Слово "цезарь" означало что-то вроде "лысая гора", а то и "плешь", а потом стало символом могущества на сто поколений вперёд! И что мы теперь знаем о Риме?! Италия, Возрождение, свободный дух Европы, новая страна стран -- а затем инквизиция, психозы, религиозные войны и вновь опять-таки империи: Британская, Австро-Венгерская, Российская... Соединённые Штаты? Это великая страна, не спорю, но её погубило точно то же и так же, как это случилось с Римом: не быть страной стран державе, стоящей на рабстве и войне! Объединение Европы? Кайзер, Мольтке, Бисмарк, Гитлер. Советский Союз? Хороший пример, но... Ты сам знаешь лучше меня, что и как случилось с твоей страной. Вот она, эволюция человеческого единства!
   Эрнст откашлялся.
   -- Последней страной стран была республика Эльдорадо, -- сказал он чуть спокойнее. -- Эль Президенто сам создал её. Он ухитрился изолировать её от внутренних и внешних врагов, сделать общедоступной миру -- и в то же время лишить любых государственных границ, нарушение которых дало бы повод к войне. Республика учла весь опыт эволюции человечества: не было стандартной схемы, которая могла бы опрокинуть её, превратить в империю или в колонию для высасывания ресурсов. Парадоксальным образом, именно это её и погубило...
   -- Как? -- с интересом спросил Костя.
   -- Она оказалась никому не нужна. Зачем государство, в котором нельзя захватить власть и пробраться на самый верх, распоряжаясь судьбами и волей его жителей? Зачем нужно государство, по самой своей природе неспособное к завоеваниям, переделу территории, навязыванию "культурной парадигмы" или "национальной идеи"? В республике Эльдорадо жили сотни тысяч людей, трудились, учились, познавали Вселенную. Но это было каплей в море по сравнению с теми миллиардами, о которых ты тут говорил! Большинство не знало о ней или не верило в неё. Всего пять или шесть стран установили с Эльдорадо дипломатические отношения. Другие потребовали указать на карте мира, где находится её территория. Понятное дело, это было невозможным. К тому же, республику не интересовали торговые отношения или военные блоки, и, как следствие, её политическая роль сводилась почти к нулю.
   -- Это было ошибкой, -- заявил Костя. -- Надо было напоминать о себе!
   -- Возможно, -- согласился Эрнст. -- Но что сделано, то сделано! Нужно сказать, что предыдущие попытки создать страну стран терпели неудачи именно потому, что её лидеры всегда слишком любили влезать в дела соседей. Или наоборот. А на тот момент времени для экспериментов уже не оставалось: кризис подоспел. И вот когда республика Эльдорадо вышла из своего политического подполья и предложила всему человечеству выход -- ей тотчас же пришёл конец. И ей, и Эль Президенто!
   -- Каким образом?
   -- Эта страна была неуязвима для землян. Тогда появились Тёмные. Возможно, правительства каких-то земных держав, игравшие собственную политическую игру, всё-так поверили в серьёзность намерений Эльдорадо и нашли способ связаться с иномировыми обитателями.
   -- Что было потом?
   Эрнст пожал плечами:
   -- Когда Эль Президенто был убит, Тёмные высадились в Эльдорадо. Были бои. Республика была разрушена, у её защитников буквально горела земля под ногами. Ни одна страна мира, кроме Греции и республики Фиджи, не пришла на помощь Эльдорадо. Кое-кто просто не смог: союзные Эльдорадо страны -- Куба, Россия, Латиноамериканский Союз, -- заранее оказались в тисках очень жёстких проблем, внешних и внутренних. Хотя надо отдать землянам должное: во всех странах формировались интернациональные бригады. Всё же это не помогло: Тёмные использовали плотное конверсионное поле, создавая из него машины, новые тела и всё другое, что было необходимо им для войны. Продержавшись почти шесть месяцев, республика победила -- и при этом цена победы была такой, что Эльдорадо как страна просто перестала существовать. Она в буквальном смысле развеялась пеплом.
   -- А её защитники?
   -- Тоже. Осталось десятка два, не больше.
   -- Где они?
   -- Кто-то в дальнем космосе, дерётся, мстит Тёмным. А кто-то здесь, на Земле. По традиции, в Эльдорадо должен всегда оставаться хотя бы один гражданин -- присматривать за президентским офисом, на ступенях которого в последний день боёв был убит президент республики. Теперь остатки Эльдорадо -- не более чем мемориал. Последнее напоминание, воззвание к былой славе человечества, так сказать...
   Техник устало сел, вытянув длинные ноги.
   -- Постойте, -- произнёс Костя, -- вы же говорили, что Эль Президенто был убит ещё до нападения Тёмных. Как же так, вы говорите -- на ступенях, в последний день...
   Эрнст рассмеялся:
   -- Эльдорадо ведь республика, -- сказал он. -- Как так? Очень просто: с первого января тысяча девятьсот девяносто второго года по дату последней битвы в Эльдорадо сменилось тридцать девять президентов. Эль Президенто был первым, к тому же отнюдь не самым знаменитым, из политиков Эльдорадо. Были и другие, и, если их имена скажут тебе что-нибудь большее, я не удивлюсь! Демьянов, Ла Куссе, Осицкий, Джейсон "Джей-Си" Колдридж. Много их! Последнего президента звали Андреа, а вот фамилию я запамятовал. Все звали его "наш Андреа" или "президент Андреа" -- и всё. Помню, что по рождению он был греком. Светлая ему память: дрался он прекрасно, страны не пожалел, а людей спас. Вечная память!
   Техник-инструктор сентиментально вздохнул.
   -- Вот так-то, Константин Артемьевич, -- добавил он после краткого молчания. -- Республика есть республика, народоправство. Единственно возможный способ организации взаимодействия между подлинно разумными существами. Не случайно Тёмные так боятся республик и демократий всех видов, не случайно они так пропагандируют империю. Всякому своё место, всяк сверчок знай свой шесток! Идеология совокупности клеток, составляющих организм кораллового полипа...
   Он вдруг снова поднялся на ноги:
   -- Иди домой, уже поздно! Я дам тебе почитать всё, что у меня есть про "Радиант" и "Поиск"! Там даже бумажные издания найдутся... Только работу не запускай, прошу тебя. Что бы ты там ни надумал, твоя учёба сейчас -- самое важное в твоей жизни! А теперь -- беги, беги, беги!
   -- Один вопрос, -- сказал Костя, торопливо накидывая куртку. -- Эти, которые уходят в космос... Как и на чём они ушли, если у Земли нет ни эвакуационных кораблей, ни звёздных самолётов?
   Эрнст Маркс громко щёлкнул пальцами:
   -- Создали себе новые тела, точнее, новые формы -- только и всего. Это ведь возможно... не для людей, конечно. Твои сверхъестественные приятели не говорили тебе ни о чём подобном? Просто удивительно, если не говорили. Вот и вся разгадка!
   -- А "Эмет"? Это была тоже... другая форма?
   -- Не знаю. Думаю, что "Эмет" была чем-то более сложным. Иначе кто-нибудь давно повторил бы уже этот опыт.
   -- Почему же мы их тогда не видим? Здесь, в нашей Солнечной Системе?
   -- Тёмные не дают, скорее всего. Да и наблюдать нам особенно нечем. -- Техник развёл руками. -- Что бы ни происходило там, за пределами атмосферы, для нас это в буквальном смысле слова погружено во мрак. А теперь -- до свидания! Беги домой, в конце концов. Я тоже устал, да и времени скоро девять вечера.
   -- До свидания! -- ответил Костя и выбежал из кабинета.
  
   Теперь на учёбу и работу уходило до восьмидесяти процентов времени -- одиннадцать часов из шестнадцати. Дорога не считалась, как не считались и редкие выходные. Афина сдержала слово и нашла Косте нового экскурсовода -- утром, по воскресеньям, Костю подбирал маленький служебный автобус, за рулём которого сидела немолодая тихая женщина Зоя Михайловна. Зоя Михайловна была по должности преподавателем-технологом, и эта должность искренне её раздражала. Она была влюблена в машины и технологические процессы, как охотник порой влюбляется в охоту или мечтатель -- в шум ручья; её сердило, что ученики, которым она пытается передать свои знания, отнюдь не разделяют её энтузиазма. К Косте она относилась настороженно.
   -- Здесь не экскурсия, молодой человек! Я стремлюсь вас приобщить к тайнам трудовых процессов. Ваша недостаточная внимательность не только свидетельствует об отсутствии у вас интереса ко всякого рода труду, но и чревата травмой!
   На первой же экскурсии Костя обратил внимание на то, что Зоя Михайловна пользовалась почти исключительно обычными лифтами и эскалаторами, тщательно избегая разного рода платформ без перил и узких мостиков над пропастями, столь любимых Афиной и Анастасом. При всяком случае Костина спутница надевала каску или косынку, а своего ученика заставляла к тому же носить респиратор. Костю удивляли такие меры предосторожности.
   -- Гибнут тысячи людей, -- объяснила Зоя Михайловна, -- а здоровье теряют на производстве ещё в двадцать раз больше. Технология нужна не сама по себе, она обеспечивает людей, и только. А значит, опасные технологии должны быть по возможности изолированы от тех самых людей, которым они служат. Техника безопасности -- основа любого производства!
   Вечером следующего понедельника Зоя Михайловна заехала за Костей после школы и отвезла его вместо работы в организацию, носившую гордое название "комитет социальной помощи". Зрелище потрясало и угнетало Костю. Сотни людей, безногих или безруких, кривых или слепых, кашляющих кровавой мокротой из выжженных лёгких, стояли в длинной очереди -- надеялись получить пособие или даже дополнительное питание в довесок к синтетическому "кондрату". Некоторые ругались или плакали, выходя из-за двери, в которой скрывалась голова очереди.
   -- Это ещё не самое страшное, -- тихо произнесла Зоя Михайловна, указывая на очередь застывшему в оцепенении Косте. -- Самое страшное начинается в медицинском управлении. Если человек слишком сильно болен или изранен, врачебная комиссия может постановить, что полностью снимает его с обеспечения. Умирающий мир не может позволить себе содержать безнадёжно больных.
   -- И что дальше?
   -- Хорошо, если они дороги своей семье, -- пожала плечами Зоя Михайловна. -- Тогда у них есть ещё какие-то шансы продержаться хотя бы до первой серьёзной болезни. Остальным делать больше нечего. Большинство пытается хоть как-то выжить в трущобах, но это почти невозможно -- остаются в живых единицы. Некоторые уходят за пределы городов, в мёртвые холодные пустыни. Сейчас всё больше тех, кто просто пользуется бесплатными талонами ЦДУ.
   -- Что такое ЦДУ?
   -- "Центр добровольного ухода". Организация, профессионально занимающаяся эвтаназией -- добровольным умерщвлением страдающих. Раньше это было нелегально, потом -- только для тяжёлых больных. Сейчас это широко распространённый способ, ЦДУ есть в каждом крупном городе. Надо заметить, что это всегда было недёшево. Тяжелобольным и калекам пользование услугами ЦДУ сейчас оплачивает общество.
   -- Гадость же! -- вырвалось у Кости.
   -- Правильно: вроде бы гадость. Но... спрос порождает предложение. Грамотно и без мучений покончить с собой не так-то легко, а желающих много. Большинство из них, кстати, не больные, а те, кто внезапно остался без семьи. Эти обычно платят за дополнительные услуги сервиса: есть профессионалы, от психологов до партнёров по сексу, которые провожают одинокого страдальца в последний путь. Тех, кто идёт в ЦДУ по талону социальной службы, такие сложности не касаются, конечно же. Раз в неделю их накапливают целую партию, дают помыться, день поголодать, выполнить причитающиеся религиозные обряды или написать последние письма, а затем усыпляют азотом. Говорят, это быстро и достаточно безболезненно. Мозг выключается, не успев почувствовать удушья.
   На шее Зои Михайловны судорожно дёрнулся желвак.
   Костя отвёл глаза.
   -- Это, между прочим, тоже технология, -- строго сказала его спутница. -- Отсюда два вывода для тебя лично: во-первых, смолоду береги себя и соблюдай технику безопасности, а во-вторых, всегда помни, что самое главное в жизни человека -- это его семья. Вот так-то!
   Весь остаток дня Костя ходил, поражённый немым ужасом.
   -- Наверное, мне не следовало показывать тебе это, -- извинилась при следующей встрече Зоя Михайловна. -- Ты и без меня прекрасно знаешь, что у жизни существует изнанка. Плох тот педагог или писатель, который заставляет доверившихся ему людей раз за разом рассматривать только изнаночную сторону, обращая всё меньше внимания на лицевую. Так что прости меня.
   -- Не за что, -- сурово ответил Костя, -- такие вещи надо знать. Теперь я понимаю, почему важна техника безопасности. Если никто не позаботится о людях, сами они наверняка не сумеют этого сделать!
   -- Откуда у тебя такие идеи? -- Зоя Михайловна прищурилась.
   -- Гм... -- смутился Костя. -- Есть одна девушка, которая давно работает на транспорте.
   Девушка не заинтересовала преподавательницу технологии совершенно.
   -- Тогда ладно, -- Зоя Михайловна повернулась к ученику спиной. -- Я-то думала, ты от брата нахватался.
   -- Да что такого сделал мой брат, в конце концов?!
   -- А ты не знаешь?
   -- Нет. Он никогда не говорил.
   Зоя Михайловна помолчала.
   -- Леонид Нартов, -- медленно произнесла она наконец, -- собрал политический кружок. Они издавали газету -- в сети и на бумаге. Экстремистскую газету. Там говорилось о том, что наш мир на пороге захвата, что это -- вторжение из космоса. Что Солнце погасили предатели и коллаборационисты из числа людей. Что многие видные люди, элита, впрямую сотрудничают с теми, кто хочет поработить остатки нашего мира. И они называли имена... Боже мой! Они назвали много имён, они привели факты. Это было их ошибкой!
   -- Они сказали правду, -- утвердительно произнёс Костя.
   -- Да, но кого волнует правда? Говорить правду в нашем мире нужно только тем, кого знаешь, и то не всегда. Иначе это... как бы тебе сказать?.. Нарушение техники безопасности. Леониду ещё повезло. Старшего в их группе обвинили в растлении малолетних, двоих других -- в торговле наркотиками. Их привязали к кресту и расстреляли. Троих обвинили в экстремизме, их судьба тоже печальна, хотя они, пожалуй, до сих пор живы. Леониду чудом, по малолетству, удалось увернуться. А может быть, его обвинители испугались чего-то...
   -- Чего они могли испугаться?
   -- У таких, как он, иногда бывает большая сила. А может быть, те, против кого он боролся или думал, что борется, вступились за него. Такое тоже иногда бывает.
   -- Как это так?
   -- Они мастера интриги. Иногда бывает, что ты всю жизнь дерёшься с ними. А потом выясняется, что ты всего лишь послужил их планам. И тогда тебе, изувеченному физически и морально, отринутому, преданному и предавшему, остаётся одна дорога: сперва в ЦДУ, а потом и дальше, в бездну...
   Зоя Михайловна отвернулась, украдкой промокнув глаза маленьким бумажным платочком.
   В сопровождении преподавательницы технологии Костя осматривал производство за производством, предприятие за предприятием. Он побывал на заводе сельскохозяйственных машин, на фабрике хемолюминесцентных панелей, на небольшой автоматической линии, делавшей нижнее бельё. Внимательно и вежливо Костя выслушивал объяснения Зои Михайловны, делал записи, запоминал мудрёные названия станков и деталей, сложные схемы процессов. Многое из увиденного им требовало для осмысления прекрасных познаний в математике; Косте пришлось ещё больше увеличить нагрузку, садясь за учебники, так что через две недели донельзя разозлённый Донцов выкинул из Костиной учебной программы в авиаотряде целых полтора часа и принялся загонять на это время своего подопечного в спортзал. В Костином доме пахло усталостью и потом. Но никакие производственные ритмы не увлекали Костю так, как самостоятельное, урывками, изучение всего, что было связано с космосом, прежде всего -- того, что было связано с героической миссией "Эмет" и проектом звёздного самолёта. Техник-инструктор Эрнст сдержал своё обещание, обильно снабдив своего ученика самой разнообразной литературой, описывавшей космические проекты Земли. Здесь, как правило, нужно было ещё больше математики. Костя всё острее чувствовал своё бессилие. Впрочем, он не отчаивался: умом он понимал уже отчётливо, что на преодоление любых сложностей нужны лишь время и труд. Трудиться он умел, а времени впереди было ещё много -- целая вечность, казалось иногда ему.
  
   Ноябрь принёс новую получку, в два с лишним раза больше прежней, а вместе с ней -- новые неприятности. Во-первых, Гохон Осоровна обнаружила с утра в почтовом ящике целый ворох конвертов, адресованных Косте. Содержащиеся в этих конвертах письма с грозными названиями предлагали новому работающему члену общества в добровольном порядке внести значительные суммы в разнообразные благотворительные фонды или системы социального страхования. В случае отказа эти солидные организации угрожали Косте разнообразными карами чисто административного порядка: штрафами, запретами, невыдачей разрешительных бумаг. Выплата же сулила Косте не только остаться без заработка, но ещё и влезть в долги. Во-вторых, в школе вокруг Кости замелькали какие-то подозрительные личности, осторожно, но уверенно предлагавшие молодому человеку самые сомнительные услуги.
   -- Я тебе говорил: не шляйся по торговым центрам, -- ругал сына Артемий Петрович Нартов. -- Не искушай судьбу без нужды! Надо чего -- дай мне денег, я закажу через сеть!
   Костя и в самом деле заглянул вновь в торговый комплекс в день получки -- на этот раз только для того, чтобы купить небольшой подарок Реми. Он не мог сказать однозначно, для чего он это делает; Реми была его подругой, и он, как мужчина, должен был дарить ей подарки -- таково было категорическое внутреннее требование, порождённое его воспитанием. Реми же с каждой новой встречей всё больше и больше смущалась Кости, невпопад отвечала на его вопросы и отчего-то старалась беспрестанно сидеть на японский манер, поджав ноги под себя и тщательно прикрыв их подолом длинной юбки.
   Костя привык к нечастым, но постоянным встречам с Реми. Разница пола и возраста, поначалу казавшаяся ему непреодолимой, постепенно стала восприниматься как мелкая данность, ничуть не отягощавшая общение. Костю удивляло в большей степени то, что Реми быстро перестала казаться ему особенно интересной собеседницей. Там, где дело не касалось предмета её любви -- электрических поездов и вообще транспорта, -- уровень её эрудиции был катастрофически низок; ко многим вещам, занимавшим Костю, девушка относилась с равнодушием. Реми охотно говорила о себе, хотя старалась не упоминать своих родителей или подробностей своей жизни до того, как, по её выражению, "с ней случилось всё это". Но личный опыт Реми тоже был весьма скуден. По большей части, девушка пересказывала новому другу свои мечты или состоявшиеся у неё разговоры, а иногда -- осторожно обсуждала своих или общих знакомых. Костя сосредоточенно слушал, молчал, поддакивал -- вёл себя прилично. Иногда, поддавшись эйфории, он начинал делиться с Реми своими собственными планами: дать людям силу и мотив к объединению, изгнать или уничтожить Тёмных, заново разжечь Солнце. Реми слушала, увлекаясь мотивами, энергично фантазировала сама, но стоило Косте дойти в своих рассказах до конкретных идей -- планов, схем, предложений, -- как Реми быстро теряла нить разговора и занимала ту же выжидательно-вежливую позицию, которую Костя и сам регулярно принимал в разговорах с ней. Странным и манящим в этом общении было краткое ощущение физической близости, контакта -- порой Реми, увлекшись разговором, клала свою мягкую, узкую ладонь поверх Костиной руки, или склоняла голову ему на плечо, или радостно обнимала при встрече. Иногда, задержавшись вечером, она сама кормила его, вкладывая кусочки гренок или замороженные ягоды прямо ему в рот. В такие моменты Костю охватывала дрожь и неясный нервный жар; Костя отчётливо понимал их причину, но не мог справиться с последствиями. Однажды в такую минуту, действуя почти бессознательно, он приобнял стоявшую рядом Реми и поцеловал её пальцы; в то же мгновение другая рука девушки запуталась в его густых волосах. Закрыв глаза, Реми прижала Костю щекой к её бедру, обтянутому тонкой юбкой. Потом, скользнув в его объятиях, рыжая девушка опустилась рядом с Костей на колени. Их губы встретились... Несколько секунд длился этот неожиданный, нежный поцелуй. Потом смущённая Реми поднялась и вышла в соседнюю комнату -- приготовить синтетическое какао. Костя остался сидеть в служебной каморке на станции, размышляя, что и как ему делать дальше. Неужели он влюбился в Реми? Внешние симптомы, как говорится, все налицо, а вот внутри... Внутри Костиного сознания творился чудовищный беспорядок, точно на стройплощадке, куда уже свозят материалы и технику для будущего строительства, но сами работы едва начались. Место, отведённое для любви, на этой стройплощадке пока что надёжно занимала история "Эмет".
   Ночью Косте отчего-то приснилась Афина.
   В начале декабря его вдруг ограбили. Трое бандитов, каждый на пару-тройку лет старше, зажали Костю в угол у здания аэропорта и вывернули карманы. Костя не стал отбиваться: нападавшие были вооружены кастетом и ножами. У Кости вынули коммуникатор, карточку для денег, дорогую авторучку -- подарок Реми, и набор отвёрток -- тоже подарок, от техника-инструктора Эрнста. Дома отец, повздыхав, отсчитал из семейного бюджета необходимую сумму на покупку нового коммуникатора. Но ровно через семь дней нападение повторилось. В этот раз Костя попытался сопротивляться, но ничего не получилось. К сожалению или к счастью, коммуникатора при нём на этот раз не было. Поэтому нападавшие жестоко избили его.
   -- Будешь каждую неделю приносить по три тысячи, -- сказал их предводитель. -- Где возьмёшь -- не наше дело. Можешь снова воровать бумажники. А иначе -- почки насмерть отобьём!
   То, что бандиты знали об истории с бумажником, навело Костю на некоторые мысли. Отсидевшись у техника-инструктора Эрнста и придя немного в себя, он направился домой. Отец пришёл в ярость, узнав о случившемся, но затем подумал и развёл руками:
   -- Что мы тут можем сделать? Раз это такие же сопляки, должно быть, ими занимается наша доблестная ювенальная юстиция. Наверняка эта стерва инспекторша их и натравила на тебя! Украдёшь, попадёшься -- будешь держать ответ перед ней же, уже по всей строгости имеющихся законных доказательств. Не украдёшь -- разоришь себя и семью, или будешь убит, а их оправдают. Скажут, что у них нестабильная психика, или ещё что-нибудь в этом роде...
   -- Что же тогда делать?
   -- Пока что придётся платить. А дальше... Не знаю, -- Артемий Петрович развёл руками с видом полнейшей растерянности.
   -- Где этот тип? -- рыдала в углу Гохон Осоровна. -- Где этот мерзавец Анастас?! Я ему для чего доверяла сына? Чтобы он позаботился о нём, а он что -- загнал ребёнка в мастерскую?! Я разорву эту сделку! Зачем мне такая забота?!
   Инструкторы и педагоги -- Донцов, Эрнст Маркс и даже Зоя Михайловна, -- собравшись на следующий день, подошли к проблеме абсолютно по-другому:
   -- Мы, рабочие, своих не выдаём! -- спокойно сказал Эрнст. -- Я думаю, мы начнём с того, что начистим репу всей этой компании!
   -- Ага, и сядете за рукоприкладство по отношению к малолетним, -- возразила Зоя Михайловна. -- У этих гадов всё просчитано! Сейчас, если на тебя нападает малолетний наркоман, ты ему даже в ухо стукнуть права не имеешь: мигом припаяют в суде нападение на несовершеннолетнего, да ещё и попытку изнасилования пришить могут. А это -- пожизненная каторга, плюс психокорректоры, "гасители агрессии". Зачем нам такое?
   -- А как тогда быть? -- возмущался Эрнст.
   -- У меня есть идея, -- сказал на это майор Донцов.
   Два дня спустя Костю вызвали в офис руководителя авиаотряда. Руководитель, пожилой мужчина, незнакомый Косте и грубо "тыкавший" всем без разбора, ознакомил юного подопечного с его новым заданием: требовалось организовать авиаперевозку сельскохозяйственных грузов, в первую очередь -- домашней птицы, по другим городам мира. Косте вменялось в обязанность в течение субботы и воскресенья сделать два чартерных рейса на грузовом самолёте, сопровождая сельскохозяйственные контейнеры.
   -- Там будут парни из сельского сектора, ты с ними поосторожнее, -- бросил Косте руководитель авиаотряда. -- Эти так навалять могут, если что, ввек не отлежишься. Городских они не терпят, особенно разных блатных. Ты, часом, не из приблатнённых?!
   -- Да что вы! -- вступился за Костю Донцов. -- Парень из отличной семьи, труженик, светлая голова. Ленив, правда, сверх меры, ну да это возрастное, справится.
   -- Хм, хм, -- начальник покачал головой. -- Ленив, да. Но, знаешь, Константин, ты всё-таки будешь перед этими ребятами представлять наш отряд! Ты бы им там показал, как мы тут, в городе, умеем? Работать умеем? А?! А то они там тоже.. гм, гм... И ещё: был ведь ещё какой-то парень, с ним работал!
   -- Это он трудовую практику проходил! -- быстро ответил Костя, вспомнив Сашу Владимирова.
   -- Ты бы... гм... предложил ему ещё практику, а? За денежки, а?! Вдвоём, значит, вдвоём полетели бы, да! С сельскими-то?! А?!
   Выйдя из кабинета большого начальника, Костя получил инструктаж от Донцова.
   -- Твоё спасение, -- наставлял его инструктор полётов, -- в том, чтобы заинтересовать как следует этих парней. Не выпендривайся, не задирай нос, не болтай лишнего. Больше слушай, меньше хвастайся. Но и марку перед ними держи: не давай себя в обиду, имей достоинство, прислугой не работай. Остальное мы берём на себя!
   -- Что это значит -- "остальное берём на себя"? -- удивился Костя.
   -- А ты подумай и сообрази. А ещё вот что: поговори-ка, в самом деле, со своим "Штрилицем". Парень он толковый, нам такие нужны. Тащи его к нам, в отряд: и тебе будет веселей, и ему польза, да и деньги в кармане у толкового человека лишними тоже не бывают. -- Донцов подмигнул растерявшемуся Косте. -- Девушке там что подарить, или книжку приобрести хорошую, а то и съездить куда-нибудь, или даже поступить на платные курсы дополнительного образования. Вот сколько возможностей! А этих гадов не бойся, мы их сделаем. Имей терпение только!
   На следующий же день Костя поговорил с Сашей Владимировым. Тот обещал подумать, и думал недолго: пришёл тем же вечером вместе с Костей к Донцову в кабинет. Костя думал, что "Штирлицу" придётся заниматься вместе с ним, но ничего подобного не случилось: профессиональное образование Кости продолжилось в гордом одиночестве.
   В субботу, вместо занятий в авиаотряде, Костя получил пропуск на лётное поле. Здесь его ждал грузовик с домашней птицей -- гусями и индоутками, тупо ждавшими своей участи в решетчатых пластиковых ящиках. На грузовике сидели четверо здоровенных амбалов, пожалуй, едва старше Кости, но куда более мускулистых. У каждого на куртке сияла красная полулунная эмблема сельскохозяйственной службы -- "дрепанья".
   -- Здорово, авиатор, -- сказал один из амбалов, соскакивая с грузовика на стеклобетон рулёжной площадки. -- Меня зовут Максим. Максом звать не надо, Макс -- вот он, -- спрыгнувший парень ткнул оттопыренным пальцем правой руки в сторону другого, темнокожего. -- Это Кирилл, а это наша гордость -- Владислав Шерстобитов. Владик, спрыгни-ка!
   Владислав Шерстобитов был на голову выше Кости и раза в два шире в плечах.
   -- Смотри, какой, -- со всамделишной гордостью в голосе сказал Максим. -- Он -- чемпион нашей группы по шашкам. Ты, авиатор, в шашки играешь?
   -- Играю, -- ответил Костя. -- Только я всё время забываю, по каким правилам дамка может свободно ходить, а по каким -- только на клетку. Но я и так, и так умею!
   -- Наш человек, -- произнёс Максим. -- Сыграем в полёте? Или ты сильно занят будешь?
   -- По обстановке, -- солидно ответил Костя. -- Если ничего не случится, так от меня толку никакого, только за грузом присматривать. Ведёт самолёт автоматика, я ведь техник, а не пилот!
   -- А если реактор в полёте сломается -- починишь?
   -- Смотря что сломается, -- Костя трезво прикинул свои способности и вдруг понял с удивлением, что может починить почти любую поломку в реакторе грузового авиалайнера, если, конечно, не потребуется полной замены отсутствующих на борту запчастей или лайнер не врежется за время работы в землю. -- Вообще-то, наши самолёты отказоустойчивы. Двадцать второй век на дворе!
   -- Угу, -- произнёс Максим. -- Дело говоришь. Ну, пошли грузиться?
   Во время погрузки к самолёту прибежал Саша Владимиров, отчего-то сопровождавший стивидора и пломбировщика. Ящики с птицей проверили, погрузили и вручили "Штирлицу" толстый ворох каких-то бумаг.
   -- Не забудешь, кому что отдавать? -- строго спросил у него стивидор.
   -- Красноярск, Абакан, Ангарск, Таёжное -- по двадцать контейнеров, накладные в общем порядке. Таймырский аэропорт -- семь контейнеров, накладные только в руки Палычу. В Якутске -- один контейнер, только ордер заказа и санитарный бланк, если якутский экспедитор будет лезть на борт -- дать в морду, если руки коротки -- попросить ребят помочь. В Ленске -- два контейнера, накладную подписать, помочь в разгрузке. Тридцать контейнеров общим счётом, бланки при мне, номера проверил. Обратный груз -- тоже ровно тридцать контейнеров, вес брутто три тонны на контейнер, попутные грузы и водку не брать, -- продекламировал наизусть Саша.
   -- Всё верно, -- сказал стивидор. -- Удачного полёта, ребята!
   -- Чё-то они сегодня одну молодёжь отправили, -- почесав лоб, заметил Максим. -- К чему бы это?
   -- А мне плевать, -- откликнулся темнокожий Макс, говоривший по-русски с сильным акцентом. -- Я, например, первый раз в жизни на самолёте полечу. Раньше, небось, вообще не брали сопровождающих! Боятся, наверное, что разворуют груз.
   -- Чё? -- переспросил Максим, носивший, видимо, в этой группе обязанности старшего.
   Костя, наслышавшийся в авиаотряде историй о бесследно пропадающих в портах назначения грузах, осторожно вмешался в разговор и поделился тем, что было ему известно на этот счёт.
   -- Тогда туда солдат отправлять надо, а не пацанов! -- выругался страшный Владислав Шерстобитов.
   -- Тебе полгода до солдата осталось, а здесь ещё и деньги платят, -- резонно возразил Максим. -- Какая тебе разница, когда? Им тем более разницы нет, а наша Фатима, отправляя нас сопровождать грузы, хотя бы убедится в том, что утята не пропадут без вести на сибирских просторах, как в прошлый раз.
   -- Вот-вот, -- сварливо сказал лохматый Кирилл, пристраиваясь на неудобном сиденье. -- Через полгода в солдаты, расстреливать уже сейчас можно, а жениться -- только через четыре года разрешают. Хороший возраст! Счастливая пора!
   -- А что ты переживаешь? Тебе уже есть на ком жениться? -- удивился Максим. -- Можно подумать, за тобой женщины ходят толпами! Сперва разыщи, кому такое сокровище нужно, а потом уже страдай. Подумаешь, жених нашёлся! На твою морду ни одна девка не посмотрит!
   -- Найдётся дура! -- заверил Кирилл.
   -- А, отстань! Посмотри лучше на нашего авиатора: значок, форма, берет -- всё при деле! Вот этот, сразу видно, с детства знает, как обращаться с женским полом! А ты, рохля волосатая, целовался хоть раз? Признайся, а?
   -- Уважаемые пассажиры! -- произнёс голос автомата под потолком. -- Просим вас убедиться в том, что вы заняли свои места. Техников просим проверить крепление груза и пройти в кабину для персонала, двери кабины привести в полётное положение. Мы начинаем наш рейс, благодарим вас за использование системы грузовых перевозок нашей авиакомпании. С правилами безопасности вы будете своевременно ознакомлены...
   Начинался чартерный рейс.
   Костя сперва побаивался парней с малознакомыми серповидными эмблемами, тем более что те вели себя нервно и шумно, во всяком случае -- на Костин взгляд. Однако, устроив для них экскурсию в кабину для лётного и технического персонала, показав через нижний блистер стремительно несущуюся внизу мёртвую планету, а заодно и сыграв несколько партий в шашки, он моментально прослыл среди сельскохозяйственных работников "своим парнем". Чуть позже в компанию влился и Саша Владимиров, несколько смущённый той ситуацией, в которой он неожиданно оказался.
   -- А вы чем занимаетесь, ребята? -- спросил "Штирлиц", когда после посадки в Красноярске участники рейса сели поужинать. -- В смысле, я понимаю, что по сельскому хозяйству. Но чем именно?
   -- Нас собрала вместе Фатима, -- объяснил Максим с таким видом, как будто это всё объясняло. -- Так-то специальности у нас разные. Я -- рыборазводчик, например. Будущий, естественно. Хочу уехать на океан, где ещё не замёрзло.
   -- Там касатки есть, -- добавил Кирилл, хитро косясь на говорящего.
   -- Это не так важно, -- быстро произнёс Максим, и Косте показалось, что он смутился. -- Пока что я занимаюсь пресноводной рыбой. Лещ, нельма, хариус, голец. Искусственный нерест, и всё такое. Хочу стать ихтиологом! Это такие специалисты по рыбам...
   -- Мы знаем, -- сказал Костя.
   -- Ну вот. Мой чернокожий тёзка Макс хочет называться в будущем гордым званием "оператор сельскохозяйственной техники". Он настолько ленив, что придумал специальный плуг с ультразвуком: стоишь на горе или на вышке с эдакой пушкой и пашешь поле, как повстанец с боевым лазером. Вот только поля кончились лет за тридцать до изобретения этой гениальной технологии! Ну, ничё, у Макса ещё кое-какие идейки есть! Вообще-то ему следовало бы носить "ипсомену", а не "дрепанью" -- он технарь, совершенно никакого уважения к живой материи. Кирилл -- следопыт и путешественник, его мечта -- искать то, что ещё выжило в остывающем мире, тащить домой и там отогревать. Получается, правда, фигово, ну да неважно. А Владислав Шерстобитов -- это у нас особый случай. Он в мушкетёрах вообще-то временно, правда, Владик?
   Чемпион группы по шашкам задумчиво почесал волосатую ручищу.
   -- Я что-то не понял, что ты имеешь в виду?
   -- Ты же детективом хочешь стать, -- ядовитым голосом сообщил Максим, явно адресуя свою реплику исключительно посторонним слушателям. -- Ты же у нас будущий следователь. Причём - по особо важным делам. Чё, скажешь -- "нет"?!
   -- Ничего я не скажу, -- с тоскливым озлоблением произнёс Шерстобитов.
   -- Следователь, следователь. А мы -- сиволапые, быдло сермяжное. Юриспруденцию -- и ту не знаем как следует. Где уж нам говорить о дедукции, криминалистике, дактилоскопии, пенитенциарной системе, о ювенальной юстиции, в конце концов?! Вот такой вот у нас самородок!
   При упоминании о ювенальной юстиции Костю передёрнуло.
   -- А кто обнаружил, что с гусями неладно? -- взъелся на Максима будущий следователь. -- Кто Фатиму нашёл? Кто замки сменить заставил? Что, не так, скажешь?!
   -- А я чё? Я ничё! -- Максим пошёл на попятный. -- Я говорю, ты у нас будущий следователь. Держись, преступность, ого-го! А все вместе мы -- непобедимая команда супергероев... деревенского уровня, конечно же. Понимать надо!
   -- Это как -- "команда супергероев"? -- удивился Саша Владимиров.
   -- Самым прямым образом, будь уверен! Фанима собрала нас вместе для защиты гусятни, и мы защитили-таки эту вонючую гусятню, которая, между прочим, снабжает пол-Сибири элитными яйцами и бетоном для строительства. И также мы будем защищать её и впредь! А ну-ка, команда, покажем этим городским наши суперспособности! Макс, давай гаечку.
   Чернокожий Макс достал из кармана большую, тяжёлую стальную гайку, положил в руку Косте. Костя ощутил знакомый вес и холод металла. Такие же гайки заставлял его крутить ручным ключом-трещоткой Эрнст. Костя, покачав гайку на ладони, с сомнением возвратил её. Макс подкинул гайку на ладони, потом поднёс её ко рту и вдруг с хрустом и звоном откусил от неё половину, точно от сушки.
   -- Чистое железо внутри, -- прокомментировал Максим. -- Покажи всем, что без обмана!
   Костя всмотрелся в отломанный кусок стали со следами передних зубов.
   -- Ни фига себе! -- сказал Саша Владимиров.
   Парень с тёмной кожей закинул остаток гайки себе в рот и блаженно захрустел ей -- с таким звуком формовочный пресс в Костином ангаре сминал и крошил использованные куски металла, готовя их к отправке на переработку.
   -- Это половина фокуса, -- сказал Максим. -- А теперь -- главный трюк. Назовите какой-нибудь металлический предмет, по массе сравнимый со съеденной Максом только что гаечкой.
   "Штирлиц" с сомнением покосился на Костю.
   -- Монтажные щипцы, -- сказал тот.
   -- Отлично. Макс, щипцы с губками на девять. Авиатор, зажим надо?
   -- Надо...
   Макс протянул Косте руку, разжал кулак. В кулаке лежали новенькие монтажные щипцы.
   -- Что, хорош номер? -- расхохотался Максим.
   -- Ну, пацаны, вы даёте, -- выдохнул Саша, разглядывая щипцы.
   -- Следующим номером -- суть дедуктивного метода нашего Шерстобитова. Расскажи-ка нам, товарищ, о нашем авиаторе. Только так, чтобы не задевать личного. А то помнишь, как тебя потом в столовке за Дарью отметелили? Давай, давай.
   "Чемпион группы по шашкам" бегло окинул взглядом Костю.
   -- Зовут его Нартов Константин Артемьевич, -- сказал он, поглядывая настороженно на свою нечаянную жертву. -- Он учится в школе, работает и учится в авиаотряде, имеет должность младшего техника. У него есть подружка, очень симпатичная рыжая девушка -- понял, Кирилл, как надо жить? Он полностью находится под властью своих родителей, patria potestas in personas, как говорит наша Фатима в таких случаях. Но часть этих прав родители вручили тому, кто его обучает. Опять-таки, если верить Фатиме, это называется sine manu -- без власти над жизнью и свободой. Что ещё? У него есть истинная форма...
   Трое остальных парней с эмблемами сельскохозяйственной службы вытянули шеи и насторожились.
   -- Что уставились? Форма как форма, ничего особенного, -- заметил Шерстобитов. -- Если я хоть что-то понимаю, в перспективе это будет что-то космическое.
   -- В каком смысле "космическое"? -- полюбопытствовал Макс.
   -- В смысле, связанное с космосом, пожалуй, даже с космической техникой. Должно быть, для нашего бравого авиатора самолёты -- только ступенька вверх, как для Юрия Гагарина! Пожелаем ему удачи в этом славном деле... О, а вот этого я просто не понимаю. -- "Чемпион по шашкам" нахмурился. -- Ладно, у Фатимы спрошу потом осторожненько... И ещё: у нашего друга проблемы. Кто-то из его семьи не в ладах с законом, но обвинён, по всей видимости, несправедливо, а на Константина сыплются шишки за это. Ну, авиатор, признавайся: где и что я напутал?
   -- Да вам просто Донцов рассказал всё, -- отмахнулся Костя.
   Кирилл поднял лохматую голову.
   -- Про твоих родителей и про их сделки с разной там нечистой силой -- тоже он рассказал, думаешь?!
   Костя задумался.
   -- Интересно получается, -- заметил он в конце концов. -- А я как-то не заметил, как и в самом деле начал мечтать о космосе.
   -- А что такое "истинная форма"? -- спросил заинтригованный Саша Владимиров.
   -- Истинная форма -- это то, как ты выглядишь на самом деле, -- объяснил с готовностью Владислав.
   -- То, кто ты есть на самом деле, -- поправил его Кирилл.
   Максим махнул рукой, призывая обоих к молчанию:
   -- Это одно и то же: быть и казаться. Только глупцы видят мир не таким, какой он есть. Так говорит Фатима, а она не ошибается.
   -- А каков тогда я в истинной форме? -- спросил "Штирлиц".
   -- У тебя её нет, -- сообщил ему Шерстобитов. -- Чтобы обзавестись ей, нужно, чтобы люди о тебе хоть что-нибудь думали. Именно о тебе, а не о том, каким они тебя представляют! А ты -- это твои поступки. Я бы даже сказал -- твои деяния.
   -- Подвиги, -- поправил его Максим.
   -- Хорошо, пусть будут подвиги. Кстати, их суть обычно хорошо видна. В связи с этим меня очень интересует наш доблестный авиатор: видимо, он сумел в своей жизни совершить какой-то подвиг, но вот какой? Я не вижу и не знаю этого. Такое ощущение, что главным его доблестным поступком был сам факт его рождения. Но так ведь не бывает, верно?
   -- Бывает изредка, -- заметил на это Максим, -- если судьба против, а он всё-таки берёт и рождается. Так говорила Фатима. Ну, ещё иногда случается и так, что судьба определила человеку одну роль, а он берёт и играет другую, свою. Как в нашей песне поётся: "Tempus actum abiit non redibit...", ну, и тому подобные вещи. Так что подвиг -- понятие растяжимое! По мне, так всё что угодно -- подвиг, если только люди, которые его совершают, сознательно наплевали в рожу судьбе.
   -- Я согласен, -- сказал Владислав Шерстобитов. -- Пусть подвиги Константина останутся его личным делом. Героям не пристало хвастать деяниями, за них это должны делать всяческие сказители, поэты и прочие барды. Что до нас, о нас даже собака не провоет!
   -- "Будешь ты, усвой, стервятникам жратвой..." -- добавил с грустью Кирилл.
   -- Хватит вам пафоса! -- рассердился Максим. -- А ты, -- он повернулся к "Штирлицу", -- присоединяйся к нам, если хочешь. Мы тебя научим, как правильно подвиги совершать! А ты хитрый вроде бы, у нас таких нет, ты нам подходишь. И будет нас пятеро -- для команды супергероев самый подходящий размер, по-моему.
   -- Ну, если мне выдадут разноцветные труселя и плащ... -- размечтался вслух Саша.
   -- Обойдёшься вот этим! -- Максим ткнул ему в нос ярко-красной "дрепаньей". -- Такой значок в городе не каждый день увидишь. Серьёзно, как вернёмся -- едем к Фатиме, она тебе живенько дело найдёт.
   -- А если меня не интересует сельское хозяйство?
   -- Значит, будешь рабочим и будешь "ипсомену" носить, как твой друг авиатор! Чего бумажки-то всю жизнь таскать за стивидорами? Офисной крысой стать решил? -- искренне удивился темнокожий. -- Работать-то, брат, в сто раз интереснее!
   -- Я честно скажу, я в журналисты готовлюсь, -- признался Саша Владимиров.
   -- Ура, ура! Тем более, тебе к нам! Ты хоть представляешь: герой-журналист в команде других супергероев! Репортажи прямо с места событий! Хроника действий команды! О-о-о!
   И Кирилл, откинувшись на спину, покатился по пассажирской скамье, дрыгая в воздухе ногами от восторга.
   -- Супергерои -- это хорошо, -- кивнул с достоинством "Штирлиц". -- А чем вы, собственно, занимаетесь-то?
   -- Да вот... Гусятню нашу защищаем!
   -- Смех смехом, а если правда? -- переспросил Костя в недоумении.
   Саша прыснул.
   -- И ничего здесь нет смешного, -- строго сказал ему Максим. -- Нельзя над гусями так издеваться, как они издевались!
   -- Тем более, гусятня-то необычная, -- добавил Шерстобитов.
   -- Она снабжает пол-Сибири, -- с достоинством напомнил темнокожий Макс.
   -- И там работает Фатима, -- резюмировал Кирилл. -- А ты, авиатор, присядь-ка с нами ещё на пару минут и расскажи, какие такие у тебя вдруг возникли проблемы с законом?
   -- Расскажите лучше, что вы ещё умеете, -- попросил Костя.
   -- Ах, да: специальные способности для героев, прямиком от Фатимы! Конечно, конечно... Наш Кирилл, как и положено следопыту и путешественнику, никогда не мёрзнет. Точнее, ему вообще плевать на условия окружающей среды! Когда мы ловили этих, с гусями, Кирюша наш отсидел в фабричном морозильнике полтора суток -- при температуре в ноль градусов Фаренгейта и практически без воздуха. Повторять дома не советую -- опасно для жизни! А ему -- хоть бы хны!
   -- А у тебя какая способность? -- спросил Саша Владимиров у Максима.
   Тот замялся на минутку:
   -- Я умею... В общем, у меня нет никаких способностей! Я, как бы это сказать, мозг нашей команды! Организатор. Вот!
   -- Конечно, конечно, -- кивнув, проговорил Кирилл.
   -- А Фатима? -- спросил Костя. -- Кто она такая?
   -- О, это наша легенда, -- ответил ему Владислав. -- Лет тридцать назад её эвакуировали из города Гаргань-Батора. Она была ещё совсем маленькая, когда на космической верфи под городом случилась катастрофа. Вы слышали об этом?
   -- Я так и не узнал, что там произошло.
   -- На космоверфь и научный сектор городка кто-то сбросил атомную бомбу. В самом городе тоже пострадало множество людей. Большая часть его была разрушена, но многие выжили... Кое-кого эвакуировали к нам, и вот Фатима, сама ещё ростом от горшка два вершка, привезла оттуда какую-то специальную породу гусей. Она буквально закрыла их своим телом, когда был этот взрыв! А потом сохранила их и привезла сюда, к нам. От этой пары и пошли все наши знаменитые гуси!
   -- Интересно как, -- сказал Саша Владимиров. -- А что в них знаменитого, в ваших гусях?
   -- А вы что, не знаете? Их не нужно кормить! Вернее, нужно, конечно, но это совершенно не птичья еда. Они растут, как растения! Даже азот они получают из воздуха, а все необходимые микроэлементы получают из небольших количеств морской соли и известняка. На первое время, пока не поставили белковые комбинаты, эти гаргань-баторские гуси были настоящим спасением от голода!
   -- Ну и ну! -- в восторге сказал Костя. -- А я уж думал, Фатима -- ещё одна родственница Эль Президенто.
   -- Кто это ещё такой -- Эль Президенто? -- заинтересовался чернокожий Макс.
   -- Потом, потом, -- нетерпеливо перебил его Кирилл. -- Пусть сперва Константин расскажет, кто и как взял его за жабры по части неприятностей с законом. Закон -- это наше дело!
   Без утайки или стеснения Костя рассказал ребятам из сельскохозяйственной службы всю свою историю.
   -- Да, авиатор, тебя явно не пальцем делали, -- одобрительно сказал Максим, выслушав всё до конца. -- Ну чё, ребята, дело, похоже, ясное. Гадов будем бить!
  

8. Веления судьбы и пенитенциарная система

   Били их крепко.
   Сперва за дело принялся наряд полиции, приехавший за Костей на дом в два часа ночи. Здесь его били на глазах у родителей и старшего брата; руководил избиением полицейский Лёшенька, изрядно располневший за полтора месяца. Досталось по паре раз и Нартову-отцу, и старшему брату Леониду, пытавшемуся наорать на полицейский наряд. Потом избитого Костю запихнули в крытый грузовик и отвезли в уже знакомое ему управление ювенальной юстиции, но не к Ларисе Викторовне в кабинет, а на седьмой этаж, в длинную комнату со стенами, окрашенными тоскливой голубой краской под самый потолок. Здесь уже сидели все четверо членов "команды супергероев" с гусиной фермы. Врач, пожилая женщина с усиками, грубо осмотревшая всех пятерых, диагностировала "психотическое состояние, сопровождающееся агрессией и актами антисоциального поведения", а затем дала краткие инструкции двум амбалам с дубинками, скучавшим у дверей: кого и куда бить дальше. Парней по очереди отводили в соседнюю комнату с тонкими дверями и большим зарешеченным окном и там избивали резиновыми дубинками до потери сознания. Наконец, когда Костя пришёл в себя, он сидел на стуле, прикованный наручниками к спинке, за столом Ларисы Викторовны. Инспектор ювенальной юстиции, улыбнувшись ему, как старому знакомому, взяла со стола тот самый графин с водой и, ухватив его за горлышко, ударила Костю по лицу с такой силой, что зубы и челюсть хрустнули.
   -- Это тебе за прошлый раз, -- ласково сказала она. -- А теперь подписывай.
   -- Я ничего... не подпишу... -- прошептал Костя.
   -- Ага, тебе не хватило. Хорошо, продолжим твоё обучение. Я всё-таки сделаю из тебя нормального члена общества, даже если мне придётся оставить тебя на всю жизнь инвалидом и в тюрьме.
   -- Анастас... взятка... -- напомнил Костя и получил новый страшный удар графином.
   -- Мне теперь ничто не страшно, -- по-прежнему ласково сказала Лариса Викторовна. -- Тем более -- этот твой вонючий Анастас. Я больше не такая добрая, я не потерплю! И я покажу всем... -- от возбуждения она вновь ударила Костю, и тот снова потерял сознание от боли.
   Вновь он пришёл в себя в машине. Тесный, душный фургон трясся по какой-то неприятной дороге. Было совершенно темно. Кто-то стонал рядом. Костя присел, чтобы помочь стонущему, и сам вскрикнул от болевой судороги. Руки его были стиснуты металлическими кандалами.
   -- Жив? -- спросили его. Он узнал голос чернокожего Макса.
   -- Жив вроде бы... -- прошамкал Костя, катая во рту комок из выбитых зубов и загустевшей крови. -- Куда это нас везут?
   -- В изолятор предварительного заключения, за город. -- В темноте зашевелился, заговорил Максим. -- Блин, так ведь хорошо начиналось!
   А начиналось действительно хорошо. Во вторник, когда трое грабителей-подростков подошли к Косте за назначенной данью, "команда героев" обрушилась на них, как снег на голову. Тяжёлые удары и пинки, градом посыпавшиеся на нападавших, сделали своё дело мгновенно: угрожая и визжа от страха, мерзавцы испарились. Приятное обещание "встретиться и добавить" возымело на них действие, сравнимое с тем, что испытывает суеверный человек, увидев знамение или недобрую примету в канун важного дела. А в ту же ночь Костя и его друзья были арестованы. Им инкриминировалось "создание преступного сообщества с целью регулярного осуществления антисоциальных действий".
   -- Вообще-то "антисоциальные действия" -- это административная статья, -- сказал Костя, осторожно потирая бок. -- Штраф или, в особо тяжёлых случаях, до трёх суток ареста, и это взрослым. Я же юристом стать хотел, я читал про это...
   -- Ну, тут были побои, хулиганство, -- рассудительно отозвался из глубины фургончика Кирилл. -- Это уже уголовное дело. Только вот интересно, как и чем они докажут, что это мы напали, а не они?
   -- А им и доказывать незачем...
   -- Думали, мы сами всё подпишем, -- вздохнул Костя. -- Я теперь уверен, что эта Лариса Викторовна сама организовала нападение на меня. Она ждала, что я начну воровать, чтобы с этими козлами расплатиться! Тогда она бы меня за воровство и упекла. А оно вон как вышло.
   -- Постой, постой! -- На Костино плечо легла рука Максима. -- Какая ещё Лариса Викторовна?
   Задыхаясь от боли, в нескольких сжатых предложениях Костя рассказал товарищам по несчастью историю своих нелёгких отношений с ювенальной юстицией.
   -- Вот же суки, -- посочувствовал Владислав Шерстобитов.
   -- Это называется "беспредел", -- поддакнул Кирилл.
   -- Вы что это? -- прикрикнул на них Максим. -- Час как в тюрьме, а блатной романтики уже нахватались? Что это за воровской лексикон -- "беспредел", "суки"? Рабочие так не выражаются! Вот бы Фатима вам показала за такие штуки! А ты, -- он вновь коснулся Костиного плеча, -- не переживай. Один раз выкрутился, а теперь мы вместе, что-нибудь придумаем. Верно, команда?!
   -- Вернее некуда, -- вздохнул Шерстобитов. -- Знать бы только, как выкручиваться!
   -- Да, пожалуй. При таких раскладах нас ведь как минимум дней десять тиранить будут, -- согласился Максим. -- Не знаю, кто как, а я могу и подписать, что там дадут. Они ведь одними побоями не ограничатся. У ювенальщиков и другие средства есть: им разрешены и препараты, и электрошок, и психологическое давление.
   -- И к педерастам посадить могут, -- добавил с тревогой его темнокожий тёзка.
   -- Ну, у нас вообще-то ещё семьи есть, родители, -- напомнил Шерстобитов. -- Они вступятся, проследят...
   -- Моих отца и брата тоже побили немного, когда меня арестовывали, -- заметил на это Костя.
   -- А мои сидят в Луизиане, -- добавил Макс. -- Они, наверное, и не знают вообще, где я теперь живу. Пьют себе свою гидролизную сивуху, да смотрят "Две педали" в четыре глаза! -- с неожиданной ненавистью заключил он.
   -- Надо Фатиму предупредить, -- заявил вдруг Кирилл. -- Фатима знает, как нас выручить. Она уж точно никого в обиду не даст!
   -- Предупредить -- это хорошо, -- согласился Максим, -- а как? Думаешь, нам письмо на волю дадут написать?
   -- У них для нас десять дней по закону -- строгая изоляция. И адвоката нам не положено, -- добавил Костя. -- У нас вместо адвоката -- инспектор ювенальной юстиции. Та самая баба, которая меня... графином по лицу. И в прошлый раз она меня пытала. Вот тебе и адвокат!
   -- Бежать надо, -- тоскливо произнёс Кирилл.
   -- Поймают. С планеты не убежишь, -- тихо отозвался на это Владислав Шерстобитов.
   Косте вдруг с острой ясностью вспомнилась Реми, её отчаянный шёпот: "У них были сотни, тысячи поколений героев, а они всё талдычат и твердят, что жизнь -- это круг, что никаких перемен нет, что судьба -- это судьба, а остальное бессильно... Они уже предали всех и вся! И нас они предадут, продадут, они же только и ждут этого! Не продавайся им, это же кабала, пожизненное рабство! Лучше мы просто уйдём из этого мира...".
   -- Чёрт с ними, пусть ловят! -- Кирилл решительно зашевелился. -- Я один убегу! Предупрежу Фатиму, где мы и что с нами, а там -- пусть в тюрьму сажают, сколько влезет. Ещё не факт, что Фатима меня не вытащит, а уж вас точно спасёт.
   -- Нас спасёт, а ты сядешь, -- строго сказал Максим. -- Побег из-под стражи, серьёзное дело такое, верно, юрист?
   -- Не знаю точно, -- ответил Костя на это. -- Нас ведь ещё не осудили. Статья есть за побег из места заключения, а вот из-под ареста... Кстати, я и формулы ареста не помню. Нас просто взяли, избили... Никто ничего не подписывал... В общем, я не знаю! -- решительно повторил он.
   -- Избить точно могут, -- сказал Шерстобитов. -- Не связывайся, Кирилл, попробуем так продержаться. Вместе сподручнее!
   -- Ага, десять дней продержаться! -- возразил лохматый следопыт. -- У меня через три часа уже, по-моему, один глаз на ниточке держится. Что от меня останется за десять дней? Нет, ребята, я бы попробовал! Хотя... -- прибавил он неуверенно. -- На самом деле, как вы скажете. Мы -- команда!
   В машине повисло молчание, прерываемое только дыханием и болезненными стонами.
   -- Нечего тормозить, -- сказал вдруг Максим. -- Кирюша! Руки в ноги, и бегом к Фатиме.
   -- Стойте, стойте, -- поражённый внезапной мыслью, произнёс Костя. -- там может быть засада!
   -- Чего это ради? -- удивился его темнокожий попутчик.
   -- Вы столько раз говорили про эту Фатиму, что именно к ней немедленно пошлют наряд полиции, как только увидят, что кто-то из вас сбежал. Ещё и ей достанется по дороге, будьте уверены!
   -- Сын неба говорит дело, -- подтвердил Максим. -- Люди, слушайте авиатора!
   -- И что тогда делать? -- угрюмо буркнул Кирилл.
   -- В технической службе, -- быстрым полушёпотом проговорил Костя, -- работает такой Мамед Сулейманович. Я думаю, он может позвать на помощь и Фатиму, и кого-то из детей Эль Президенто -- Анастаса или Афину, а, может быть, их обоих. В прошлый раз они мне сильно помогли выкрутиться... а это, похоже, продолжение всё той же истории. Анастас обещал расправиться с этой бандой из ювенальной юстиции, если только те поднимут головы. У моей матери с ним какой-то специальный договор... Он наверняка вмешается.
   -- Хорошо, -- сказал Максим. -- А как найти этого Мамеда?
   -- Насколько я понимаю, его можно просто вызвать с любого терминала технической службы.
   -- Но как проникнуть в техническую службу? У тебя есть ключ?
   Ключа у Кости не было -- отобрали при задержании, и он признался в этом.
   -- Плохо, -- вздохнул Максим.
   -- Ничего не плохо! -- поправил его темнокожий тёзка. -- Это же обычная трубка с вырезом! Дайте мне съесть какой-нибудь металл, и я сделаю вам такую трубку...
   -- Э, нет, брат! "Ипсомена та дрепанья" -- это тебе не шутки! С простым ключом ты не пройдёшь, нужно знать пароль. Эй, сын неба! Что было написано на твоём ключе?
   -- Террариум... -- пробормотал Костя. -- А, чёрт, нет... "Terrarum revolvitur orbis", вот что там было написано!
   -- "Revolvitur", -- почти невидимый в темноте, кивнул Максим. -- А дальше?
   -- Дальше ничего не было, -- вздохнул Костя.
   -- Но ты же должен знать, что там дальше! В пароле две строчки. Две! Народ! Команда! Кто помнит, что там после "orbis"?
   -- "Нехило"... -- неуверенно произнёс Шерстобитов.
   -- А, да! -- воскликнул Костя. -- "Nihilo totum erimus"! Только это нигде написано не было...
   -- Неважно, -- обрадовался Максим, -- это просто сказать надо было. Скажи, и войдёшь! Ну, за дело! Эй, потомок Гондваны! -- обратился он к Максу. -- Пролижи-ка нам в этой жестянке дыру, да побольше. Заодно и воздуха прибавится! Из того, что не переваришь, сделай ключ к дверям техслужбы. А ты, Кожаный Чулок, -- он подтолкнул Кирилла, -- готовься к побегу. Чемпион, как и куда мы ехали?
   Владислав Шерстобитов почесал голову.
   -- Девять километров к северо-востоку от промзоны по шоссе. Потом семь километров по грунтовке на восток, потом опять свернули к югу. Сейчас мы должны находиться чуть восточнее городских спальных районов. Километра через три будет мост, а за ним городская зона кончается. Там ещё двенадцать километров, и будет наш изолятор.
   -- Слыхал? -- Максим подтолкнул чернокожего. -- Мост -- это плохо, его могут и охранять. Давай, лижи быстрее! Глотнём в последний раз воздуха свободы, а там -- будь что будет!
  
   Регистратор, молодой человек в форме, заполнял бланки на вновь прибывших в изолятор, почти не отрываясь от экрана. Костя видел только склонённую голову регистратора, тонкий контур его носа, нависавшего над клавиатурой, одинокую огненно-рыжую прядку в его волосах цвета морской волны.
   -- Фамилия, имя, отчество, -- произнёс регистратор без намёка на вопросительную интонацию.
   -- Нартов Константин Артемьевич.
   -- Возраст, полных лет.
   -- Четырнадцать.
   -- Род занятий.
   -- Учащийся.
   -- Работаете? -- В тоне регистратора возник некий намёк на вопрос.
   -- Да.
   -- Хорошо. Значит, пролетарий. В учреждении пенитенциарной системы впервые?
   -- Что?
   -- Пе-ни-тен-циарной! В исправительном учреждении, спрашиваю, бывали раньше?
   -- Нет, никогда.
   -- Это хорошо, -- сказал регистратор. -- Конвойный! Пока что его в лазарет, потом в баню и в общую, в девятый номер. А там посмотрим.
   Ни в лазарете, ни в бане Костю не избили. Фельдшер сделал какой-то укол, утихомиривший боль, привёл в порядок полость рта, сделал рентген -- у Кости оказались сломанными два зуба и смещена лунка. В протокол было записано "травмы при истерике". В душе Костя вымылся под присмотром надзирательницы -- огромной толстой бабищи. Ему выдали тонкое, холодное одеяло, зубную щётку, кусок мыла и одежду, больше всего подходившую для посещения солярия или спортплощадки: трусики, голошейку и тонкие туфли из пластика, больше похожие на носки. В таком виде надзиратель отвёл его в большую холодную комнату, заставленную трёхъярусными нарами, с длинным столом из пластмассы посередине и огороженным низкой стенкой туалетом в углу.
   В комнате сидело человек десять, все до единого -- подростки двенадцати-пятнадцати лет. Костя, не раз слышавший о тюремных нравах, с некоторой опаской осмотрелся, слушая, как за спиной захлопнулась на замок массивная дверь.
   -- Чего встал-то? -- довольно дружелюбно сказал один из парней, сидевших у стола. -- Проходи, устраивайся. На нижние шконки не советую, холодно и сыро. Вон, у окна второй ярус свободен. Куришь?
   -- Нет, -- Костя развёл руками.
   Сидевшие подвинулись, и один из них указал Косте на свободную койку поодаль.
   -- Давай, размещайся. Ты ведь Нартов, да?
   Костя кивнул.
   -- Повезло тебе, -- задумчиво сообщил подросток, приглашавший Костю проходить и устраиваться. -- Пока тебя мыться водили, в коридоре такой крик стоял! Требовали загнать тебя в пятую, к шпане. Там враз опетушат или запомоят! Хорошо, регистратор быковать начал с ходу: кто, мол, такая какая-то там баба, чтобы указывать ему, кого и куда! Здесь его тюрячка, он тут царь и бог, ну, и так далее... В общем, садись пока с комфортом -- везёт тебе, похоже.
   -- Да уж, везёт -- дальше некуда, -- Костя полез на нары. -- Всю рожу разбили, почки отбиты, ребро, похоже, переломано. Везение!
   -- Это ещё ничего, -- рассудительно откликнулся раскосый мальчуган лет двенадцати. -- В третьей и пятой в сто раз хуже. Там мало того что пытки самые натуральные, там ещё и сидят приблатнённые, по понятиям живут. Там человеку не место! И долбят их -- мама не горюй!
   -- Но хуже всего в первой, -- добавил долговязый парень с белыми волосами, пожалуй, Костин ровесник. -- Там овощи выращивают.
   -- Это как?
   -- Дают "корректоры поведения" -- тимидион, риксалидин. Это кастрация, причём и для тела, и для ума. Человек становится как робот. На десять дней сажают, пять дней пыток, а потом на пять дней -- в первую палату, курс риксалидина и электрошок. И всё -- овощ выращен, можно выпускать. Ничего не хочет, ничего не требует. Телевизор, и то не смотрит. Незачем!
   -- Правда, это только для тех, у кого родителей всех прав по суду лишили, -- добавил ещё один. -- По имущественным делам родители при этом всё равно отвечают, а согласия на коррекцию поведения можно и не спрашивать. Мне знающий человек говорил: курс риксалидина вместе с шоком тысячу двести рублей стоит, а с предков овоща берут семьдесят пять тысяч. Опять же, и заказчики за овоща неплохо платят.
   -- Заказчики?
   -- Ну да. Покупают овоща на всё готовенькое, кормят, лечат до восемнадцати лет. А в восемнадцать -- начинают вынимать из него внутренности, один орган за другим. Он, овощ, считается дееспособным, он всё подписывает, и всё получается вполне по закону -- вроде бы как он пытается отблагодарить опекуна за доброту. Так и разбирают их, а потом, глядишь, овоща уже и нет! Помер овощ! Ну, а иногда их ещё используют... -- говоривший сделал скабрезный жест. -- Хотя, конечно, это чаще с девчонками случается. Но и на нашего брата находится немало любителей.
   -- Вот она какова, жизнь-то человеческая, -- с недетской грустью вздохнул раскосый подросток.
   -- Жизнь, её знать надо, -- прибавил блондин.
   -- А у нас тут как? -- с тревогой полюбопытствовал Костя.
   -- Тоже ничего хорошего, но лучше. Здесь все сидят, кто из рабочих семей, а попался за мелочи. Кто из дому ушёл, кто сдуру на вечеринке таблеткой побаловался, кто девчонку целовал при педагогах, кто хулиганью дал в зуб -- этого тут в особенности не любят, сразу по уголовке пустить пытаются. Хотя, как правило, не выходит, конечно же... Но главное -- здесь, в девятой, сидят только работающие. Наш сегодняшний регистратор по совместительству -- главный педагог изолятора, и он любой ценой пытается накопить себе на нас материал для диссертации. Хочет всем доказать, что у тех, кто работает или вышел из семей рабочих, в наше время изначально повреждены мозги.
   -- Иногда я думаю, что он прав, -- сказал долговязый подросток с белыми волосами. -- Это ж надо совсем охренеть, чтобы вкалывать ради таких подонков, как те... снаружи...
   -- Люди все сволочи, -- рассудительно сказал раскосый. -- Где люди, там вся жизнь превращается в дерьмо.
   -- Мы сами люди, -- напомнили ему с верхних нар.
   -- Молчи уж лучше! Какие мы люди? Люди от нас отворачиваются. Мы теперь -- шпана, подонки. Ни на службу, ни в университет, ни на работу приличную...
   -- Не ной! Тебя не судили,ты ещё не отсидел. Будешь сидеть тихо -- выйдешь невредим! -- пообещал ему парень, приветствовавший Костю первым.
   -- Сиди тихо, и будешь невредим! Вот вам и вся человеческая философия! -- с горечью воскликнул белоголовый.
   Тот, что заговорил первым, отмахнулся от него и обратился к Косте:
   -- А ты за что сидишь?
   -- Работал техником в авиаотряде. Пристали подонки: отдавай деньги, да ещё в пять раз больше получки. Мы с приятелями их отмахали и сами вляпались, -- изложил Костя сокращённую версию своих злоключений.
   -- Да, -- посочувствовали с верхних нар, -- худшая разновидность. А приятели твои где?
   Костя ощутил острый укол совести. Поглощённый своими переживаниями и страхами, он совершенно забыл о членах "команды супергероев", с которыми расстался ещё в машине, во внутреннем дворе изолятора. Как они там? Удалось ли Кириллу добраться до города?
   -- Я не знаю, -- сказал он. -- Один из наших... -- он подумал, -- один сбежал по дороге. Куда он девался и на что рассчитывал -- я тоже не знаю. Остальных выгружали из машины позже меня, я их не видел.
   -- В первую повели, -- вздохнул кто-то. -- Наверняка. Побегов тут не прощают!
   Костя испугался по-настоящему.
   -- Ладно, -- сказал парень, поприветствовавший Костю первым. -- Меня зовут Дмитрий, я тут сейчас за старшего по комнате. Правила у нас тут простые: не драться, не материться, блатные понятия не прививать, у сокамерников не воровать, татуировок не делать, с администрацией не сотрудничать, себя, вещи и комнату держать в чистоте. За нарушение либо сделаем "тёмную", либо добьёмся, чтобы тебя выпнули в пятую. Там беспредельщикам самое место. Всё понял?
   -- Чего уж тут не понять, -- ответил Костя. -- А вообще, знаете, я за нарушение таких правил сам кому хотите "тёмную" устрою. Вот честное слово!
   -- И это правильно, -- согласился с ним Дмитрий, -- потому что ты и сам не вор, а рабочий человек.
   -- Мы все -- работники всемирной, великой армии труда... -- пропел вдруг с верхних нар насмешливый голос. Костя вздрогнул: он вдруг вспомнил, как Анастас называл однажды Сару и Реми точно теми же словами.
   -- Вы... Ты это откуда взял? -- спросил он.
   -- Я? Мне отец пел эту песню, -- произнёс голос на верхних нарах.
   -- А ещё знаешь что-нибудь оттуда?
   -- Конечно. А что такое?
   -- Хватит бузы, -- строгим голосом предупредил Дмитрий. -- Через десять минут уборка. А ты, новенький, давай-ка поспи. Сегодня, так и быть, мы твою долю работы за тебя сделаем -- на тебе и так уже места живого не осталось. Иди, иди, ложись...
  
   К обеду у Кости началась сильная лихорадка. Вызванный фельдшер ввёл антибиотик, дал выпить жаропонижающее питьё. Жар слегка поутих, но началось сильное кровотечение. Сидя на нижних нарах напротив туалетного отсека и дрожа от озноба, Костя поминутно вставал и, держась за стенку, сплёвывал солёную окровавленную слюну в унитаз.
   -- Не помер бы, -- беспокоился старший по камере.
   -- Запросто помрёт, -- соглашался белоголовый. -- Тогда и нам всем хана: побои-то его на нас повесят. Лет по пять, по семь сидеть будем, только уже по всем правилам.
   -- Не каркай, накличешь...
   -- А что? У меня дядька так влетел. Какой-то гад на улице сбил машиной пьяненького и уехал. Дядька на грузовике баранку крутил, вылез помочь, поволок пьяненького в больницу, а тот по дороге помер. Стали разбираться, оказалось, на той машине ездил какой-то крутой перец, таких не замай. Сказали -- дядька виноват! Дело-то заведено, закрывать надо. Переделали экспертизу, установили, что на дядькином грузовике следов столкновения нет, и тогда уже пришили ему разбойное нападение -- он, мол, руками всё это сделал. Прессовали его, прессовали -- совсем человеческий вид потерял. Дядька не сдавался ни в какую, тогда его в реакторной секции под рентген бросили -- не признаешься, мол, выпустим тебя, конечно, а ты сдохнешь от лучевой болезни за десять суток -- ни одной жалобы не успеешь написать. А если признаешься -- скостим срок. Ну, ему помирать неохота было -- подписал всё, что дали. Только следователи на него к тому времени очень уж озлобились, много времени он у них отнял, да и свидетели были упорные. Словом, поставили его к кресту лицом...
   -- Неужели расстреляли? -- удивился Костя. -- За разбой с убийством -- двенадцать лет положено, самое большое.
   -- На него ещё с десяток нераскрытых дел повесили. Доказали, что он планировал всё это, а грузовиком пользовался как орудием доставки к месту преступления. Объявили врагом гражданского общества, и порядок. Опять же, адвоката, считай, не было... Эх, люди, люди!
   Старший по комнате покачал головой.
   -- Темнишь, Юра! Так не бывает. Наверняка твой дядька на следствии либо правительство приложил, либо ещё как-нибудь выпендрился. За разбой, за изнасилования, за убийство -- у нас одно дело: каторга. Тем более, раз рабочая специальность есть. А к кресту -- это у нас только идейных приводят.
   -- Блин, да я ж откуда знаю! -- разозлился белоголовый. -- Может, и сморозил чего! А ты бы точно язык за зубами держал, пока из тебя из живого кишки мотают?
   -- Хочешь жить -- умей молчать, -- серьёзно покачал головой Дмитрий.
   Он подал Косте пластмассовую чашку, толкнул легонько в бок:
   -- Иди, лезь на своё место. В чашку плевать будешь. А то тут ты совсем продрогнешь! Туберкулёза бойся. У нас туберкулёзных нет, но мало ли что воздухом занесёт... Ложись, ложись!
   Костя взял чашку и поплёлся на место. На благодарность сил у него уже не хватало.
   Дмитрий помог ему залезть на койку второго яруса, подставил чашку, поддёрнул тоненькое одеяло неожиданно заботливым жестом.
   -- А ты за что сидишь? -- вдруг спросил у него Костя. Дмитрий плохо ассоциировался в его воображении с какими бы то ни было правонарушениями.
   -- Дал в табло однокласснику, -- пожал плечами тот. -- Эта скотина вообразила вдруг, что я всё должен делать -- ему и его дружкам. А как же -- он из семьи старшего менеджера, машину свою имеет в пятнадцать лет, а мой отец инженер, и живём впроголодь. Классовое, понимаешь, чутьё прорезалось! Таких, как ты, говорит, для того природа и создала, чтобы за нами подтирать... Ну, я и не выдержал, дал пару раз. А его папик потом как попёр буром! Кто? Какой-то рабочий, быдло -- моего сына?! Взяли меня -- и сюда. Вот и вся история.
   Костя посмотрел сквозь красную пелену, заливавшую глаза:
   -- И... сколько дали?
   -- Пока нисколько, проверяют на экстремизм. Если решат, что я связан с какой-нибудь политической группой, переправят в первую камеру, на овощную базу. Если нет -- дадут, скорее всего, три недели, а может быть, и вообще выпустят. Только я не знаю, что дальше делать буду: типчик этот -- он ведь не успокоится! Опять будет требовать, чтоб я за ним и за его подружками пол мыл и сменную обувь таскал... Рабовладелец!
   -- С остальными тут так же?
   -- В общем, да. Тебе же говорили! Блатных к нам не сажают: Никита -- это наш сегодняшний регистратор -- считает, что это испортит ему чистоту эксперимента. Он нас с четырёх до восьми изучает, как обезьян в клетке -- кубики даёт для малолетних, мелки цветные, заставляет рисовать всякую ерунду, а иногда током бьёт. Несильно, не бойся, руки не отнимаются. Ожоги только небольшие, но за ночь всё заживает. По мне, лучше так, чем к шпане в камеру...
   Раскосый мальчик лет двенадцати подошёл послушать.
   -- Шпаны, её ещё и больше раз в тридцать. И все они заодно! -- зло сказал он. -- У них там законы, понятия. И с администрацией они сотрудничают, чем старше, тем больше. Ну как с такими людьми жить? Вот выпустят меня отсюда -- я точно ислам приму! Я тогда всем этим покажу, чего они стоят...
   -- Тихо, Нур, тихо, -- урезонил его Дмитрий. -- Разве здесь такие вещи можно говорить? А если подслушает кто? Неровен час...
   -- А ты за что тут? -- осторожно спросил Костя.
   -- Я? -- ответил Нур. -- Да за второй вагон сижу! Сволочи, гады, заколебали уже, совсем жизни мне нет...
   -- Что такое "второй вагон"? -- поинтересовался Костя, отчего-то живо представивший себе рыжеволосую Реми.
   -- Да второй вагон же! В электричке который! -- воскликнул Нур. -- Понимаешь, у меня мама уборщицей в депо работает. И вот этот второй вагон кто-то разбирает и разбирает! Чуть не каждый день, по утрам! То пол срежут пластмассовый, то свинтят сиденье, то ящик для обогрева, который над тормозным рекуператором прикручен! А штрафуют-то маму, она же поезд после уборки должна в порядке сдать. А у нас и так денег не было, хватает на соевую пасту раз в два дня... Я приспособился чинить: сажусь, пока поезд в депо едет, и латаю там, что можно. Пластик там новый, винты на место поставить, ну, и так далее. В депо знают уже это дело со вторыми вагонами -- они мне показали, что как делать, начали сами даже инструменты выдавать. Им-то самим можно только тогда чинить, когда поезд уже в депо стоит и акт составлен о поломке... Ну, я наловчился. Там работа-то несложная: подвинуть, поставить, нарезать. А какой-то мужик -- хвать меня за ухо, и в транспортную полицию. С инструментами прямо! Там -- сразу в крик: вот, мол, кто вторые вагоны ломает. Все улики налицо, инструменты при мне, и мотив есть опять же -- мать в депо работает, личная месть. Балку я ещё там вроде бы какую-то откручивал... -- Нур вдруг шмыгнул носом. -- Тоже теперь на экстремизм проверяют, а у меня отец ислам принял, что из этого получится -- не знаю пока. Моё дело тёмное!
   -- Постой, постой! А давно вагоны так ломают? -- Костя от волнения забыл про свои невзгоды.
   -- Да недавно... с сентября где-то! Сперва вообще курочили по-чёрному, только автокраном и починишь. Но это не в нашем депо, а в городском -- мама-то у меня в пригородном работает. А теперь вроде бы повежливее стали -- выламывают только то, что стоит над рекуператорами. Мёдом им там намазано, что ли?!
   -- А в городском такого нет?
   -- Вроде как больше не стало -- на нас переключились. А что?
   -- Видел я, как та балка отломилась, -- сказал Костя. -- Сам там был.
   -- Врёшь!
   -- Честное слово. Одной балки уже не было, а другая на соплях держалась, а потом полетела вниз... -- Костя назвал дату инцидента и станцию, на которой происходило дело.
   -- Точно, -- кивнул Нур.
   В это мгновение Косте пришла в голову какая-то мысль, которую впоследствии он так и не смог вспомнить. Он резко сел на своих нарах, свесив ноги -- и, потеряв сознание, кулем свалился вниз.
  
   Он стоял в полной темноте, наподобие той, куда вывел его "технический ифрит" из школьного коридора. Точно так же, как и в тот раз, он видел в этой непроглядной тьме лишь своё собственное тело; почему-то на нём была не тюремная форма, а серебристый, с зелёными светоотражающими вставками, комбинезон технической службы авиаотряда. Других ощущений не было. Даже пол под ногами не ощущался. В окружающем мире царила нерушимая, мёртвая тишина.
   -- Что это? -- спросил он у себя, пытаясь услышать хотя бы звук собственного голоса. Звук получился невыразительный, плоский, как будто шёл через пластиковую перегородку. -- Где я?
   -- Ты нигде, -- ответил женский голос, такой же глухой и невыразительный. Костя не мог определить, где и как далеко находилась говорившая. -- Тебя нет здесь. Это всего лишь твоя истинная форма. Твой образ, твоё отражение в конверсионном поле. То, что думают о тебе другие люди.
   -- Это видение? У меня бред? Галлюцинации?
   -- Вовсе нет, -- ответил женский голос. -- Твой больной человеческий мозг не указывает тебе, что делать. Ты можешь действовать совершенно свободно. Тебя ограничивает только пространство, в котором ты находишься. И я.
   -- Кто ты? Существо или сущность? Где ты?
   -- Я -- вокруг тебя, -- произнесла невидимая женщина. -- Я -- Тьма.
   -- Этого мне только не хватало...
   -- Возможно, именно этого тебе и не хватает. Но я не гордая: я не вся Тьма в мире, да и для меня это не более чем один из обликов, форм, как говорят дети Зервана. Тьма -- моя стихия. Правда, это пафосно?
   -- Очень пафосно, -- подтвердил Костя. -- А теперь отпусти меня.
   -- И не подумаю, -- отозвался женский голос. -- Ты умираешь. Твоё человеческое тело не справилось с нагрузками, выключилось, перестало функционировать. А твоя сущность -- твоя душа, как говорили в старину, -- принадлежит исключительно мне. Точнее, нам. Нас много.
   -- Врёшь! -- уверенно сказал Костя. -- Я никогда не продавался никакой тьме! Мне нечего делать в твоих оковах...
   Невидимая женщина рассмеялась.
   -- Ты думаешь, во тьму попадают те, кто заслужил этого? -- произнесла она. -- Злодеи, убийцы и так далее? Тебя запутали твои религии, туманные образы, многие из которых сознательно порождены были нашими адептами. Нет, мы забираем из этого мира как раз то, что могло бы придать ему силу: героев, мудрецов, освободителей! Мы ускоряем их физическую смерть, а потом порабощаем их сущность. Это вечный плач скорби для тех, кто посмел встать на нашей дороге! Ведь мы -- власть, а власть непогрешима и священна. И наоборот, те, кого люди считают злодеями, иногда становятся нашими верными соратниками. Конечно, это не касается тех, кто убил из ревности или украл от голода -- это мелочь, она не заслуживает нашего внимания. Мы работаем с идейными, с теми, кто ненавидит этот проклятый мир и мечтает начать новую жизнь с его полного уничтожения. Тебе ведь не слишком-то близка эта идея, не правда ли?
   -- Не близка, -- ответил Костя.
   -- То-то и оно! С такой точки зрения, мы -- злодеи, враги общества и банда мерзавцев. А теперь, когда ты уже прошёл свои первые шаги во взрослой жизни, подумай сам вот о чём. Мы были людьми -- все мы, все до единого! И то, через что люди заставили пройти тебя, -- как правило, не более чем бледная тень того, через что они заставили пройти нас.
   -- Есть разница, -- сказал Костя. -- Вы ненавидите людей, а меня учили помогать им, защищать их. И вы никогда, я думаю, не считали себя людьми, а я считаю себя человеком. Наконец, вы сами гордитесь тем, что изводите хороших, настоящих людей. А я гордился бы тем, что принадлежу к их числу!
   -- Это маски, -- возразил женский голос. -- Хороших людей нет! Как следует поскреби на любом из них сусальную позолоту -- и вылезет на свет либо самовлюблённая сволочь, либо конформист, привыкший жить по правилам, либо, в самых редких случаях, просто дурак, продолжающий во всех случаях жизни верить в изначальную человеческую доброту и порядочность. А человек, между прочим, животное. Причинять боль, властвовать, удовлетворять за чужой счёт свои потребности -- это в природе человека. Это называется -- внутривидовая конкуренция. Ты этому хотел бы служить? Этому ты веришь?
   -- А ваш путь?
   -- Отказаться вообще от человеческой природы! Мыслящее существо не должно иметь ничего общего с биологической эволюцией! Мы -- Тёмные, не потому, что мы злые, а потому, что белковая жизнь и биология -- они всецело зависели от проклятого Солнца! У нас, к счастью, есть иной, отличный от белковых существ, образец для подражания -- холодная адронная плазма, звёздные звери, существующие не за счёт нагрева, а за счёт гравитации. Эта форма жизни способна поддерживать чистый разум, она почти лишена инстинктов, даже размножение её происходит случайно. Мы сделали свой выбор в пользу тьмы!
   -- Ну и живите с этим выбором! -- сказал Костя. -- Зачем вам лезть в земные дела? Зачем уничтожать и мучить героев? Устраивать теракты и нападения? Земле и так плохо.
   -- Земле плохо, но должно быть ещё хуже, -- ответил женский голос. -- Что проку в том, что погиб Эль Президенто, если его дело может достаться человечеству? Жадная до власти и страстей белковая плазма, рак, пожирающий Вселенную -- вот что вырастет из земного семени, если не выкорчевать его. Твои герои, они защищали человечество, помогали ему -- о да! Но что, разве они сделали человечество лучше? Люди стали мудрее, добрее, терпимее? О, они с радостью вцепятся в глотки друг другу и всей Вселенной, стоит им научиться пользоваться в полной мере дарами Зервана! Рабство, война и разврат! Вот всё, что несёт космосу Земля! Ничего другого за нею нет и не было в течение тысячелетий! И поэтому -- да, поэтому! -- мы уничтожаем или подвергаем мучениям тех, кто стремится вывести человечество Земли на вселенский простор. Они знают, что делают, они не раз получали предупреждения от нас, и всё же, в своём наивном идеализме или в стремлении к власти, большинство из них оставалось на своих позициях. К счастью, мы научились бороться с этим! -- Женщина явно перевела дух. -- Мы создавали ложных героев, а потом развенчивали их. Мы научили людей скепсису, во всяком случае, тогда, когда речь шла о подвигах и деяниях. Мы создали всемирную культуру, начисто исключающую понятие о развитии человека как личности или как галактического явления. И всё же они продолжали рождаться, герои! А уж когда Зерван объявился в дни кризиса собственной персоной...
   -- Вы огребли лопатой, -- радостно заключил Костя. -- Я угадал?
   -- Не совсем. Мы не выиграли, но и не проиграли. То, что мы должны были сделать давным-давно, сделало за нас само человечество. Люди Земли убили Зервана, как убили задолго до этого его единокровного сына. Теперь каждому во Вселенной ясна их истинная природа. И, да, мы по-прежнему считаем, что существа такой природы не заслуживают ни жизни, ни надежды...
   -- Так уходите и предоставьте людей их участи.
   -- Ну уж нет! -- произнёс женский голос. -- Если люди спасутся каким-то чудом, героическими усилиями или ещё чем-нибудь, их самомнению не будет предела. И тогда мы, обитатели новой Вселенной, встретимся лицом к лицу с беспощадным и совершенно ненужным врагом. Хватит! Неужели ты и в самом деле хотел бы, чтобы вот это всё -- ювенальная юстиция, пьяные менеджеры, рабы, предательство -- распространилось бы на весь космос?
   -- Рабов вы используете и сами, -- напомнил Костя.
   -- Да, но это военнопленные. Мы содержим в рабстве только тех, кто сознательно объявлял нам войну. Подчеркну ещё раз: большая часть людей не представляет для нас никакого интереса. Жил -- сдох! Мы же не дьяволы из легенды, у нас просто времени нет на то, чтобы собрать для каждого его личный ад.
   -- Зачем вы рассказываете мне всё это? Я ведь, по вашим словам, и так в вашей власти.
   -- Было бы несправедливым не предложить тебе выбор.
   -- Служить вашей Тьме? Я откажусь.
   -- Неудивительно: ты молод и глуп, и твоё физическое тело претерпело недостаточно боли прежде, чем расстаться с оковами земного существования. -- Женщина во тьме вновь рассмеялась. -- Ты нам не нужен -- нам нужны идейные бойцы! Но ты и не объявлял нам войну, а если объявлял -- то, во всяком случае, не присоединился формально ни к одной из воюющих против нас сторон. Вот если бы ты принял ислам или стал героем... -- Женщина помолчала. -- Но твоя сущность, -- сказала она наконец, -- совсем нечеловеческой природы, и ты, расставшись с физическим телом, не представляешь для нас больше никакого интереса. Поэтому я вправе предложить тебе сделку иного рода. Покинь навсегда Землю, предоставь людей их собственной судьбе и никогда, никогда не вступай с нами в сражение. Делай что хочешь -- зажигай солнца, создавай новые расы, гуляй по космосу, в конце концов... Но уйди от людей Земли и от нас, Тёмных. Это не твоя война. Это -- наши древние счёты.
   -- Интересно, -- задумался вслух Костя, -- это только мне такое предложение? Если да, то что же я за особенное существо? А если вы это предлагаете каждому из ваших противников -- дайте-ка я угадаю, что они обычно выбирают?
   -- Редкий случай, -- ответил женский голос. -- Наша первая встреча проходит в таких обстоятельствах, когда твоё живое тело лежит в предсмертной агонии, а твоё сознание ещё вовсе не определилось до конца, с кем оно -- с людьми или с существами иного порядка. Ты можешь стать героем и прожить свою жизнь с людьми, а можешь выбрать иной путь, как всякий подросток... В первом случае мы не можем рисковать. Мы подчищаем всех, это необходимость войны, объявленной нами человечеству Земли. Во втором -- всё зависит от твоего личного выбора: воевать или не воевать с нами. И поторопись: твоё время на Земле в любом случае истекает.
   -- Есть ещё и третий путь, -- сказал во тьме ворчливый голос Анастаса. -- Пошла вон!
   Чёрная завеса разодралась, впустив в прорехи яркий свет электрических ламп. Костя внезапно ощутил тяжесть собственного тела, холодную и неудобную подушку под затылком. Боли и озноба не было, но он чувствовал, что сильно замёрз.
   -- С кем это ты разговаривал? -- спросил над самым ухом Анастас.
   -- Ф-фу, -- выдохнул Костя, поворачиваясь на голос. -- Привиделось, что я в плену у Тёмных. А что такое? Я сильно орал?
   -- Да нет, лежал тихонько. -- Анастас сидел перед ним; рукава его синего, в мелкую полоску, костюма были высоко закатаны, открывая волосатые руки до самых плеч. -- Ну и видения у тебя, Константин Артемьевич: врагу не пожелаешь!
   -- Да уж, -- согласился Костя, -- весёлого мало.
   -- Присоединиться предлагали?
   -- А то же! -- радостно сказал Костя. -- Анастас... Зерванович! Скажите честно, -- он слегка понизил голос, -- вы вытащите меня отсюда?
   -- Я тебя, товарищ, уже и не оттуда вытащил, знаешь ли, -- точно так же, на пониженных тонах, ответил ему Анастас.
   Костя вдруг сморщился, всхлипнул, безуспешно пытаясь подавить рыдания.
   -- Там такое... такое... -- бормотал он, упершись в плечо Анастаса. -- Такое было! Я не знал, я думал, такого быть не может. Я такое пережил... так...
   -- Ну, ничего, ничего страшного, -- утешал его Анастас. -- Это иногда случается. Подумаешь, умер ненадолго. Бывает... Зато теперь у нас с тобой, Константин Артемьевич, всё будет в самом полном порядке...
  
   В кабинете Ларисы Викторовны вновь царил хаос. Хозяйка кабинета, с каменным лицом и надменно-непроницаемым взглядом, слушала объяснения Анастаса.
   -- Допустим, что вы арестовали, а затем уморили парня, -- говорил Анастас, размахивая стопкой каких-то гербовых бланков. -- Вот акт медицинского заключения, вот свидетельство о его смерти. В этом случае вы попадаете в крайне неприятную ситуацию: в прошлый раз он у вас пропал, в этот -- был убит. Второй раз я вам его возвращаю! Цените ли вы моё милосердие? Готовы ли вы поклониться мне, как подобает?! Я вас спрашиваю об этом в последний раз!
   -- А пошёл ты! -- медленно, чеканя каждое слово, отвечала сотрудница ювенальной юстиции.
   -- Хорошо! -- Анастас вновь взмахнул своими бумажками. -- Тогда я сейчас расписываюсь в свидетельстве о смерти и предоставляю вас вашей собственной участи. Мне надоело вас спасать, да и не хочется! Разбирайтесь, как знаете! И ещё, как только начнётся разбирательство, я ведь дам ход делу и припомню вам взятку, которую вы брали в прошлый раз!
   -- Руки коротки! -- бросила Лариса Викторовна.
   -- Хотите проверить? Посмотрим! -- Анастас достал из кармана пиджака старомодное "вечное перо", прицелился им в верхний бланк.
   Лариса Викторовна вскочила. Глаза её, доселе бесстрастные, как свинцовые грузила, вдруг запылали гневом и яростью.
   -- Подпиши, подпиши свидетельство! А что ты с живым пацаном потом делать будешь?!
   -- У него есть родители. Они о нём позаботятся: найдут документы, отправят в другую страну. Иногда так делают! -- терпеливо улыбнулся Анастас, точно разъясняя не слишком понятливому ребёнку решение какой-нибудь сложной задачи.
   -- Не посмеешь.. Я схвачу... Без документов он жертва! -- выкрикнула сотрудница ювенальной юстиции. -- Я его брата наконец-то в кутузку упеку за это!
   -- За что? За то, что его младший брат в той же кутузке богу душу отдал? Ну, ну... На такое не пойдёт, боюсь, даже наше правосудие -- самое гуманное в мире.
   -- Я ему устрою! Этому паршивцу устроила, и того -- тоже сделаю!
   -- Интересно, Лариса Викторовна, вы в курсе, что наш разговор записывается? -- вновь улыбнулся Анастас.
   -- Не имеешь права! -- прохрипела, бросаясь к нему, женщина. -- Козёл! Я представитель власти, а власть непогрешима и священна!
   Костю передёрнуло: это слово в слово повторяло то, что произносил женский голос во тьме.
   Анастас, впрочем, не обратил на это никакого внимания.
   -- Я представляю аварийную службу, "скорую помощь", -- сказал он, -- и мне разрешено записывать всё, что происходит вокруг меня, в оперативных целях. Это тоже постановление власти. Хотите помериться -- чья власть возьмёт? Не возражаю... Только вот вы, Лариса Викторовна, после подписания этой бумаги окажетесь под следствием, да ещё и по двум инцидентам сразу, а я -- пребуду непогрешим и чист, аки голубь на пасху. Итак, рискнёте?
   -- Я потребую свидетеля, -- воскликнула сотрудница ювенальной юстиции. -- Вот же он, ваш Нартов, жив и невредим! Скрывать это от правосудия противозаконно!
   -- А я скрою! Законно ли бить детей до смерти? Морозить их на ветреном балконе по ночам, облитых водой, пускать им кровь, натравливать на них малолетних преступников?! Это, по-вашему, закон?! Не забывайте, я помню всё, и он тоже помнит всё. Чтобы утереть вам нос, мы легко пойдём на нарушение закона! Мы укроем Константина, и вместо него вашим обвинителем выступит вот эта вот официальная бумага...
   -- Вы выступаете против власти! -- Лариса Викторовна вновь овладела собой. -- Это экстремизм!
   -- Ещё раз: хотите попробовать доказать это? Или поймёте в конце концов, глупая вы женщина, что я вам даю возможность вылезти из этой скандальной истории пожёванной, но хотя бы не перекушенной пополам?
   Лариса Викторовна вернулась за стол, достала из ящика косметическое зеркальце на подставке, быстрыми и точными движениями поправила причёску.
   -- Что вы мне предлагаете? -- спросила она полушёпотом, нервно кусая губы.
   -- Я предлагаю следующее, -- Анастас облокотился напротив неё на стол, посмотрел ей прямо в глаза. -- Вы пишете официальный рапорт, что никакого задержания не было, что произошла ошибка. Константин и его друзья ни в чём не виноваты, и никаких претензий к ним у ювенальной юстиции нет и быть не могло. Его имя просто попало в список фигурантов по вашей небрежности -- да-да, именно по небрежности, а не по преступному умыслу, но небрежность эта была именно вашей. Факт задержания с применением насилия в итоге имел место быть, но всё кончилось без лишних сложностей. Люди, нападавшие на Константина Нартова, арестованы и будут преданы суду, а самому Нартову и его родителям вновь принесены подобающие извинения. Вы же, чувствуя свою вину, считаете, что неспособны справляться далее с обязанностями инспектора ювенальной юстиции, и поэтому вы подаёте в отставку.
   -- Ишь, чего захотели! -- гордо усмехнулась Лариса Викторовна.
   -- Я хочу большего: чтобы вы никогда впоследствии не смели занимать когда-либо хоть какую-нибудь должность, где требуется работать с людьми. Никогда! -- Анастас вонзился взглядом в глубину вновь потемневших глаз Ларисы Викторовны. -- Такова будет расплата для вашего выращенного на дрожжах самолюбия. Но вы, по крайней мере, останетесь живы и на свободе! Оцените по достоинству этот мой дар, тем более, что вы совершенно его не заслуживаете!
   -- Хотите заставить меня быть вам ещё и благодарной?! -- удивилась сотрудница юстиции.
   -- Вовсе нет. Я привык работать без благодарности, -- вздохнул Анастас. -- Я думаю, впрочем, что вам было бы куда легче жить, если бы вы умели испытывать хоть каплю благодарности к своему спасителю. Но... в таких делах воля ваша! Итак, что вы решите?
   -- Я вас всех в порошок сотру, -- медленно произнесла Лариса Викторовна. -- Вы не посмеете мне сопротивляться!
   -- Отчего же не посмею? Вы не кобра, я не кролик. У меня нет семьи, вам не запугать меня тем, что вы отнимете у меня детей или родительские права. Чем вы можете грозить мне? -- Анастас вновь жёстко улыбнулся, по-прежнему глядя ей в глаза.
   -- Я вот сейчас позову полицейских, они тут из вас котлету сделают.
   -- Это вашего Лёшеньку, что ли? Так я вас обрадую, у него сейчас большие неприятности, им занимается одна женщина с нашей птицефабрики, у которой он избил лучших сотрудников. Как бы он, кстати, вас ненароком не выдал! -- произнёс Анастас тревожным полушёпотом, поднимая палец. -- А ну как расколется? Тут уж, Лариса Викторовна, даже я вас не спасу. Друзей себе выбирать надо получше, конечно же...
   Лариса Викторовна помолчала, потом полезла в сумку за платочком. Долго вытирала глаза:
   -- Меня... Женщину... Вы... Я... Меня в жизни ещё так... никто...
   -- Жаль, что никто. Вот вы и протухли, сгнили на корню, -- Анастас отошёл к окну, разглядывая с высоты городской пейзаж, освещённый жёстким полуденным светом Главного Зеркала. -- Ну, ничего: начинать никогда не поздно. Вдруг вы ещё сможете исправиться? Мой опыт применения пенитенциарной системы говорит -- не исправитесь. А ваш?
   Лариса Викторовна вздохнула глубоко, как пловец перед падением в воду, и принялась писать что-то в лежащих на столе бумагах; движения её пальцев были нервными и быстрыми, и Косте беспрерывно казалось, что в мыслях своих сотрудница ювенальной юстиции в этот миг раздирает чьё-то горло.
  
   Внизу Костю ждали родители. У отца рана на брови была заклеена неумело наложенным пластырем; Анастас, подойдя к нему, молча пожал руку Артемия Петровича и так же молча отодрал рывком пластырь. Кожа под пластырем была красно-фиолетового цвета, но, стоило Анастасу коснуться её грубым волосатым пальцем, как страшный кровоподтёк исчез, и бровь обрела естественный вид.
   Гохон Осоровна, разумеется, плакала.
   Суровый Леонид Нартов, подойдя к Анастасу, спокойно спросил:
   -- Константин предупредил вас о скинии?
   -- Да, -- ответил Анастас.
   -- Почему вы не приняли никаких мер?
   -- Мы не смогли, -- отозвался Анастас, -- пока что. Это война. И мы пытаемся избежать лишних жертв.
   -- Но вы, по крайней мере, нашли её?
   -- Нет. -- Анастас покачал головой. -- И это значит, что она в центре города. Искать её -- значит, дать сигнал к атаке, а мы не можем исключать, что при этом погибнет слишком много людей. Даже я буду бессилен!
   Леонид молча посмотрел на него и отошёл в сторонку.
   Пока Косте выписывали документы, пока начальник управления фальшиво и неискренне извинялся перед семейством Нартовых, на арене событий появилась грозная бронзовокожая особа с высокой грудью и могучим, сотрясающим потолок контральто. За нею следовали гуськом, точно выводок за гусыней, все четверо членов "команды героев". Костя догадался, что бронзовокожая особа -- это и есть легендарная Фатима.
   Увидев Анастаса, Фатима неожиданно взвизгнула и, кинувшись к нему, впилась в его губы страстным поцелуем. От этой сцены все, не исключая, пожалуй, и самого Анастаса, пришли в священный ужас. Только внезапное явление "технического ифрита" отвлекло Фатиму; при виде Мамеда Сулеймановича она вдруг сильно покраснела, пробормотала что-то вроде "мер'аба" и скрылась.
   -- Они родственники? -- удивился Костя, обращая своё удивление главным образом к Анастасу.
   -- Нет, даже не знакомы, насколько я знаю. -- Человек в синем костюме утёр губы платком. -- Так что я сам в недоумении. Впрочем, наш Мамед Сулейманович вполне способен напугать даже самую стойкую женскую психику!
   -- А с Фатимой вы, значит, знакомы?
   -- Дело было в прошлом. -- Анастас, видимо, слегка смутился Костиного вопроса.
   -- Парни у неё в команде правильные, -- с уважением сказал Костя.
   -- Что? Ах, да... Парни правильные, это верно. Ну, хорошо, пойду посмотрю, что за вести принёс Мамед Сулейманович!
   Костя подошёл к толпе "героев птицефермы":
   -- Как вы, ребята?
   -- Да хреново, -- пожаловался Макисм. -- Надавали нам за Кирюшу ещё по мордасам -- мама не горюй!
   -- Спасибо, Кирилл, -- сказал Костя. -- Если б не ты, мне бы точно крышка пришла!
   -- А что я сделал? -- удивился тот. -- Меня поймали, стоило мне к городу подойти. Отвалили мне по полной, конечно же... Если бы не Фатима, мы бы все сейчас в изоляторе куковали!
   -- А Фатима откуда узнала?
   -- О! Фатима всегда всё знает! -- обрадованно ответил Кирилл.
   Фатима, услышав своё имя, подошла к ним.
   -- Здравствуй, Константин, -- сказала она своим мощным контральто. -- Ну, вы все и задали нам хлопот! Скажи спасибо своему другу Александру: стоило ему обнаружить, что тебя нет в школе, как он отправился наводить справки и, слово за слово, добрался до меня.
   -- Я же говорил: нам в команде нужны мозги! -- обрадовался Максим. -- Ну что, теперь точно берём к нам Сашку?
   -- Если он захочет, -- фыркнула Фатима. -- Он вам не чета, он, простите меня за грубость, рафинированный интеллектуал! Что ему ваши гекубы?
   -- Кто, кто? Какие кубы?!
   -- Вот-вот. Неважно. Зачем вы ему сдались?
   -- А мы за него морду набьём кому хочешь, -- угрюмо сказал Кирилл.
   -- Ага! За Константина вы уже набили морду. Ну, карбонарии, вперёд! -- весело сказала Фатима своим подопечным. -- На птицеферму. А ты, Константин Артемьевич, нас не забывай, заходи в гости. И Зое Михайловне от меня поклон...
   -- Слушаюсь, -- сказал Костя, потому что никакой другой ответ не приходил ему на язык при тесном общении с этой женщиной.
   "Команда героев" гордо покинула здание управления юстиции.
   -- Пора и нам, -- серьёзно сказал Анастас. -- Только ни в коем случае не на машине! В целях твоей безопасности, Константин Артемьевич, Реми вызвалась подвезти домой тебя и всю твою семью.
   Перспектива знакомить свою семью с Реми, да ещё объяснять странные свойства девушки-электрички заинтересованным домочадцам, Костю вовсе не вдохновила.
   -- Почему не на автомобиле? -- спросил он. -- Неужели всё так опасно?
   -- Больше, чем ты думаешь, -- Анастас покачал головой. -- Если ты побывал во власти Тёмных, не факт, что они легко согласятся выпустить свою добычу из рук. Тогда мне придётся вмешиваться открыто, а я жду возвращения Афины -- без неё, в одиночку, даже мне не справиться с неожиданно открывшимся гнездом Тёмных.
   -- Найти бы ещё это гнездо! -- в сердцах сказал Костя.
   -- Да вот то-то и оно, -- задумчиво сказал Анастас. -- Знать бы, где упадём в конце концов, точно подстелили бы соломки... Я уже говорил твоему брату: открытая конфронтация с Тёмными будет стоить такого количества жизней, что большинство из них даже мне не под силу будет вернуть.
   -- Почему не под силу?
   -- Мне просто не хватит энергии. А ведь часть её уйдёт ещё и на столкновение, на войну... Это всё не так уж легко, как кажется. Шутка ли сказать: полностью восстановить разрушенное тело, да и не только тело, а сознание, память, функции. За многими из них приходится уходить в такие глубокие уголки нашей ноосферы, что в норме и представить-то их себе сложно... Это требует больших стараний. И, к сожалению, -- вдруг жёстко прибавил Анастас, -- вовсе не всегда предмет этих стараний заслуживает их!
   -- Но вы это всё равно делаете, так ведь? -- спросил Костя. -- Просто потому, что такова ваша природа?
   -- Ты многое понял, -- кивнул ему Анастас. -- Да, такова моя природа. И ещё -- потому, что мой отец верил в людей -- в каждого из них, а не в абстрактного человека, о котором так любят распинаться здешние гуманисты. В любом из людей мой отец видел зерно величия. И он, надо сказать, ни разу не ошибся. Ни единого разу!
   -- А Тёмные? Ведь идейные предводители Тёмных, насколько я понимаю, тоже общались с ним?
   -- Тёмные тоже велики -- по-своему, конечно. Я ведь говорю именно о величии, а не о добре или благе. Для этих вещей одного происхождения мало, это надо воспитывать, а воспитывает это в людях общество, коллектив. Ну сам посуди, Константин Артемьевич -- какой там у этих Тёмных был коллектив вокруг? Каменный век ведь, матриархат, засилье земледельческого культа. А это значит, что везде -- судьба, судьба, судьба! А дальше логика простая: раз люди поклоняются судьбе, а судьба гнёт людей в бараний рог -- люди плохие, скверные, долой их! Тогда и судьба уйдёт, перестанет властвовать над душами. Вот и все причины тьмы Тёмных! Это -- бунт против способа производства, классовая война за свержение матриархальной традиции, за смену её на абсолютную власть патриархов. Тёмные -- класс воинов и владык, боровшихся когда-то с тогдашним обществом за своё место и свои права. Просто этот класс давно уже зажился и выродился. Не более и не менее того!
   -- То есть, среди них тоже есть приличные люди?
   -- Могут быть. Хотя власть развращает даже самых стойких, а они служат власти, -- ответил, подумав, Анастас.
   -- Значит, -- спросил Костя, -- даже самый прогрессивный класс, победив, рано или поздно выродится в тиранов?
   -- Конечно.
   -- Есть ли выход?
   -- Да -- исчезновение всех социальных классов. Впрочем, этот выход известен уже давно, но пока что ни у кого ничего не получилось. Страна стран... -- Анастас вдруг нахмурился. -- Ладно, это долгий разговор. Его лучше вести с Афиной, а к вам, я вижу, как раз направляется Реми. До свидания, Константин Артемьевич!
   -- Секунду, -- Костя остановил собиравшегося уходить Анастаса. -- А вы говорили, что я был мёртв?
   -- Совершенно верно, -- кивнул человек в синем костюме.
   -- Я понимаю, что вопрос глупый... Но... Насколько вам сложно было вернуть меня к жизни?
   -- Ничего сложного, -- отмахнулся Анастас, -- рутинное дело. Сам убил, сам оживил. Тут главное -- точно знать, что делать!
   -- Что, что? -- не понял Костя. -- Что это такое значит -- "сам убил"?
   -- Ну, я заставил фельдшера в тюремном изоляторе дать тебе лекарство, сильно разжижающее кровь, -- объяснил Анастас. -- Вот ты и умер от кровотечения. Это очень удачная смерть -- минимум травм, минимум подозрений, а к тому же -- максимум улик на тот случай, если бы нам с тобой пришлось бы всё-таки прищучить эту стерву из ювенальной юстиции. Ткани тела при этом, конечно, страдают, но не так сильно, как при механической или ожоговой травме, поэтому временем восстановления можно пренебречь, а затраты энергии минимальны. В общем, я считаю, что я хорошо придумал, удачно, -- Анастас усмехнулся, глядя на оторопевшего Костю.
   -- А попроще нельзя было?
   Человек в синем костюме пожал плечами:
   -- Что может быть проще смерти? Жил и умер, дело житейское. Потом воскрес. Такое, конечно же, тоже случается. Это, Константин Артемьевич, как раз тот случай, когда смертью можно было победить смерть. Не штурмовать же изолятор танками! -- Анастас пожал плечами.
   -- А остальные? Их ведь не получилось освободить оттуда?! -- заторопился Костя.
   -- Нет, не получилось. Никто и не пытался, честно говоря.
   -- Почему? Почему одного меня?! В этой девятой комнате все, буквально все, сидят без вины! -- гневно воскликнул Костя.
   -- Безвинные жертвы может освободить из тюрем только одно событие в мире, -- Анастас развёл руками в знак собственного бессилия.
   -- Какое же? Второе пришествие? Страшный Суд?
   -- Да нет, всё гораздо проще. -- Анастас поздоровался мимоходом с подошедшей Реми. -- Очень приземлённое событие, совершенно светское, иногда оно берёт и случается -- всякий раз по воле людей, конечно же. Хотя некоторые и в нём ухитряются видеть судьбу! Но... А, ладно. Назвать такое событие по имени в этих стенах -- значит, заслужить обвинение в экстремизме, а у меня и без того достаточно проблем. А говорить иносказаниями тоже не хочется: nomen est omen. Бывай, Константин Артемьевич!
   И Анастас величественно удалился.
   -- О чём это он? -- спросила Реми, беря в свои узкие ладони влажные от волнения руки Кости.
   -- Загадками изъясняется, -- с неожиданным раздражением произнёс тот.
   -- Про что загадки? -- поинтересовалась Реми.
   -- Про революцию, -- оглянувшись и понизив голос, сказал ей Костя.
  
   Против ожидания, Реми очень понравилась Костиным родственникам, даже Гохон Осоровне. Узнав, что девушка работает на городской монорельсовой дороге, Костина мама посочувствовала ей, потом пообещала поделиться разными кулинарными рецептами, пригласила заранее заходить домой к Нартовым в любое удобное время, а, улучив минуту, когда Реми отошла в сторонку, сказала серьёзно:
   -- Мне Костина девочка очень нравится. Решительная, на своём настоять умеет -- вот такую нашему рохле и надо бы на будущее! Это вам не Ленка с её подружками, которые только и умеют, что деньги из мужского кармана "фыть-фыть"! -- И прибавила ещё более серьёзно. -- Думаю, если этой девочке в гостях в чужом доме в туалет понадобится -- она сильно жеманиться не будет -- сама спросит, и найдёт, и сходит, вот как жить-то надо в наше время!
   Мужская часть семейства озабоченно посмотрела на хозяйку дома. Последний аргумент Гохон Осоровны имел в глазах Нартовых-мужчин не вполне определённую ценность.
   Реми пообещала отвезти Костю и его семью домой "на специальной служебной электричке"; Артемий Петрович, однако, всё же решился самостоятельно отогнать машину в гараж. Мать и двое братьев свободно разместились в кабине подъехавшего поезда.
   -- Интересно здесь, -- сказала Гохон Осоровна. -- А машинист где сидит?
   -- Тут автоматика, мама, -- поспешно объяснил Костя.
   Голос Реми в громкоговорителе кабины попросил нечаянных пассажиров пристегнуться ремнями.
   -- Обычно, конечно, так никто не делает, -- виновато добавила Реми, -- но тут такое положение, что мне не хотелось бы ещё одной аварии. Даже случайной.
   -- А ты слышала про второй вагон? -- поинтересовался Костя. -- В смысле, про происшествия на пригородных линиях?
   -- Про зарин слышала, и про балку, разумеется, тоже, -- ответила ему Реми. -- А что такое?
   -- Да нет, я про пригороды. -- Костя вкратце рассказал историю, которую поведал ему в изоляторе раскосый парнишка Нур.
   -- Ого! -- воскликнула Реми. -- Надо будет забежать сегодня в пригородное депо, потрепаться. Я даже не знаю, кто у них там заправляет делами... Странно, кстати, что он панику не поднял на весь город! Дело-то странное и срочное. Или у них вообще хозяина нет?
   -- А такое бывает? -- удивился Костя.
   -- Да запросто! Три четверти Земли бесхозные лежат: только успевай подымать, проворачиваться... Это без учёта океанов, кстати! Так что, если там никого, возьму себе ещё и пригородные линии. Работа привычная, по рельсам бегать, не перетружусь!
   -- Постойте, постойте, -- спросил вдруг Леонид Нартов, -- а что это за история такая, с зарином и балкой? Вы что, знаете, кто это делал?
   -- Да, -- беззаботно ответила Реми. -- Это Тёмные энергией заправлялись. Ну, во всяком случае, Анастас так говорит.
   -- И всё время они заправляются энергией только из второго вагона?
   -- Да, там тормозные рекуператоры, в них энергия накопленная никак не учитывается. Можно украсть довольно много. Я потом взяла все городские электрички на контроль, больше таких историй с конца сентября не было. А они, оказывается, на пригородные перешли -- вот в чём дело!
   -- А что, -- взволнованно спросил Лёня, -- в других местах рекуператоров нет?
   -- Есть в каждом чётном вагоне. В нечётных -- активные тележки, -- объяснила охотно Реми. -- А что?
   -- Тогда почему всякий раз второй вагон? -- вслух задумался Лёня Нартов. -- В этом есть что-то. Надо ведь что-то делать, а?
   -- А что тут делать? -- возмутился Костя, испытавший некоторое чувство ревности от того, что старший брат лезет в дела Реми. -- Поймать в конце концов этих Тёмных, дать им раза, чтоб запомнили. У меня с ними теперь есть кое-какие личные счёты!
   Леонид сурово промолчал.
  

9. Жизненный путь и астроинженерная стратегия

   -- Я же говорила тебе, -- ворчала Гохон Осоровна, -- не лезь близко в их дела! Сиди, наблюдай, учись, как жизнь устроена... А ты что делаешь? Эх, горе ты моё непутёвое, луковое...
   -- А что я делаю? Учусь, хожу на работу. Всё, как договаривались. Что ещё не так? -- удивлялся Костя.
   -- Девушка твоя, Реми -- она, похоже, тоже из этих самых, -- не унималась Костина мать. -- "Я посмотрю", "я проверю", "я возьму под контроль"... И тебя втягивает, будь уверен! Ты тоже всё читаешь что-то, вовсе не относящееся к юриспруденции! Все эти твои технические книжки, какие-то космические карты, схемы. Зачем тебе это? В космос собираешься, что ли?! Я и говорю: запутали они тебя в своих делах, задурили мальчишке голову -- дальше некуда. Истинно говорю: заберу тебя обратно! И Лёнька тоже покой потерял, со всей этой твоей техникой!
   -- А Лёнька что? -- полюбопытствовал Костя.
   -- Сидит третий день, вычисляет что-то, -- пожаловалась Гохон Осоровна, -- а что вычисляет -- не знаю. Схемы какие-то чертит! Говорит, это для университета, но там-то я уже за три года знаю, какие у него схемы бывают! А это, вроде бы, чертежи. Зачем-то, дурак, купил двадцать пачек таблеток для посудомойки -- мне и одной на месяц за глаза хватает, я женщина экономная. И, скажи на милость, зачем вот ему в квартире понадобился ацетон? Уйдёт ещё в токсикоманы, а то и похуже -- я слышала, ацетоном наркотики какие-то чистят.
   Костя был не в курсе химических занятий старшего брата. Он по-прежнему уходил домой с учёбы в авиаотряде поздно вечером, а утром -- семь дней в неделю -- вновь уходил на занятия. Сейчас, слушая мать, он рассеянно листал книжку, забытую сестрой на кухонном столе, и тщетно пытался вникнуть в смысл многостраничного описания внешности какого-то вампира, мускулистого шатена в шрамах, обладавшего удлинённым разрезом глаз, тонкими сильными пальцами и выбитым передним клыком. И растянутое описание главного героя, и невнятный сюжет самой книжки производили на Костю неожиданно тягостное впечатление.
   -- Не знаю я, -- закрывая книжку, сказал он. -- Одно знаю точно: как бы ты ни боялась, с наркотиками Лёнька на дому возиться не будет. Не тот характер! Он уж лучше наймёт гастарбайтеров и сделает подпольный цех. На деньги, сэкономленные от мороженого.
   -- Ох, Константин, и трепло же ты! -- Гохон Осоровна по-матерински потрепала Костину чёлку. -- Ничего-то ты ещё в жизни не смыслишь!
   -- Прости, мама: путь мудрой жабы из-под крыльца дома моего дедушки оказался для меня неожиданно тяжёлым. Путь самого дедушки, к примеру, выглядит в моих глазах гораздо интереснее.
   -- К сожалению, сейчас не те времена, -- ответила Костина мать. -- Героическая эпоха давно кончилась. Люди сейчас хотят одного -- покоя. Они устали. Весь мир устал.
   -- А я чувствую себя полным сил.
   -- Это ненадолго, -- Гохон Осоровна села на табурет напротив сына, всмотрелась внимательно в его лицо, отмеченное уже всеми явными признаками возмужания. -- Молодость быстро проходит. Остаются разбитые надежды, страх, болезни... И вера в судьбу.
   -- А ты веришь в судьбу, мама?
   -- Вообще-то мне положено было бы верить в неё, -- женщина покачала головой. -- Но у меня есть нечто, что сильнее судьбы: твой отец. Он хранит меня от моей судьбы -- надёжно и верно, многие, многие годы. И только тогда, когда он в конце концов не справится...
   -- Ты хотела бы, чтобы дальше хранили тебя мы, твои дети, -- закончил Костя её мысль.
   -- Да, я хотела бы на это надеяться. Но мне кажется, что вы, все трое, с каждым днём всё больше отдаляетесь от меня. Ты, и Лёня, и Лена. И тогда я вижу свою судьбу -- далеко-далеко, как когда-то, при свете дня, стоя на побережье моря, можно было разглядеть корабль на самом горизонте...
   -- Не говори так, мама!
   Костя подбежал, огибая кухонный стол, опустился на колени рядом с Гохон Осоровной и порывисто обнял мать.
   -- Иди, иди, -- сказала та. -- Тебя уже должна ждать твоя Реми.
   -- Не Реми, -- возразил Костя, -- а Зоя Михайловна. Сегодня у меня опять урок... профессиональной ориентации!
  
   Всю дорогу Костя никак не решался заговорить с преподавательницей технологии, но в конце концов собрался с мыслями и начал неприятный для обоих разговор.
   -- Знаете, что, Зоя Михайловна, -- Костя говорил смущённым тоном, нервно сжимая пальцы рук, сплетённые в замок на коленях. -- Я думаю, вы очень хорошо делаете, что показываете мне разные технологии, как добывается пища и строятся дома, машины и так далее. Но я решил для себя: думаю, я ничем этим заниматься не буду.
   Зоя Михайловна молча остановила свой микроавтобус у обочины. Жестом предложила Косте выйти.
   -- Давай-ка прогуляемся. И... ты договаривай, договаривай. Это ведь не всё, что ты хотел мне сказать?
   -- В общем-то, всё, наверное. -- Костя вышел из машины.
   Зоя Михайловна обошла капот микроавтобуса и, подойдя к Косте, взяла его под локоть.
   -- Ты хороший, честный мальчик, -- сказала она. -- Но я не знаю о тебе ничего, помимо этих трёх слов. Кем же ты хочешь стать, Константин Нартов? Если ты хочешь вернуться к своей юриспруденции или чем ты там планировал заниматься, то я не возражаю. Никто не возразит! Миллиарды людей по-прежнему живут этой жизнью, живут так, как будто ничего не случилось, как будто в небе по-прежнему сияет Солнце, а впереди у человеческой расы есть миллионы лет. Живи и ты, если хочешь! А если нет... Чего тогда ты добиваешься, Константин Нартов? К чему стремишься? В чём видишь свой долг, честь, славу? Кому ты служишь и кому ты веришь? Кто ты, Константин Нартов?
   Костя покачал головой:
   -- Это на вас не похоже, Зоя Михайловна. Вы сейчас говорите как Афина.
   -- Для меня это комплимент. Я училась у неё когда-то. Правда, недолго, но она научила меня одному: главное -- люди. Технологии, машины, знания -- всё это не только не существует само по себе, но и не должно существовать отдельно от людей, не должно порабощать их. И я, конечно же, не хочу, чтобы служение какой-нибудь технической отрасли поработило тебя. Но в мире есть много вещей, способных поработить и помимо технологии: власть, страх, желание, обычай, судьба. Многие, если не абсолютное большинство, добровольно отдаются им в рабство. Поэтому, чтобы не стать рабом, ты должен знать, кто ты!
   -- Я не знаю, -- неуверенно сказал Костя.
   -- Я тебе не верю, Константин Нартов. Я уверена, что ты хочешь чего-то в этой жизни.
   -- Если я признаюсь, вы не будете смеяться, Зоя Михайловна?
   -- Я не смеюсь над человеческой волей. Я не Тёмная!
   Костя подумал с полминуты, потом сказал:
   -- Я хотел бы попробовать разжечь Солнце. Только это даст людям надежду на будущее. В отсутствие будущего, как мне кажется, всё остальное вообще теряет смысл. Нельзя жить сегодняшним днём, это порождает страх перед наступающей ночью. Чтобы победить Тёмных и вернуть наш мир к жизни, нам понадобится наша звезда.
   -- О! Ты тоже учился у Афины, -- сказала Зоя Михайловна, склонив голову.
   -- Да, -- подтвердил Костя. -- Правда, недолго, но она научила меня одному: главное -- люди. Наверное, для некоторых было бы выходом уйти в космос и жить там, среди чужих звёзд, строить для себя новые миры, осваивать новые земли. Я думал об этом. Но я не хочу, найдя себе уголок во Вселенной, слушать остаток жизни, как на чьих-то зубах хрустят кости моей родной планеты.
   -- Поменьше пафоса, -- предупредила его Зоя Михайловна.
   -- Тут без пафоса не скажешь. Дело-то не маленькое! Я уже выяснял: в мире есть с десяток инициативных групп, которые уже работают над этим проектом. И две сотни, не считая так называемой официальной науки, которые пытаются убедить всех в его, проекта, изначальной безнадёжности! Но всё это пустые разговоры: у людей сейчас нет космической техники, способной вести необходимые для таких проектов масштабные исследования Солнечной Системы! Вот эта техника и станет той моей первой технологической отраслью, которой я был бы готов посвятить свою жизнь! Если я смогу, конечно, -- быстро прибавил Костя.
   Зоя Михайловна помолчала.
   -- Смочь-то ты сможешь, пожалуй, -- вздохнула она в конце концов. -- Только ведь... Нет сейчас космической технологии! То, что есть -- старьё, хлам. А всё новое потребует ресурсов, а их нет и никто не даст, не говоря уж о том, что такие разработки будут тормозить все, кому не лень, от Тёмных до зажравшихся обывателей включительно. Но даже если пробить, продавить эту мысль заново в мозгах девяноста пяти процентов человечества, реанимация космической отрасли займёт десятки лет! А много ли их, этих лет, у нас осталось? И колоссальные ресурсы... Тут уже сколько времени говорят об эвакуационных кораблях, о необходимости покинуть Землю хотя бы горстке избранных из числа так называемых "нормальных людей" -- но ведь и на это средств не изыскали! А в этом прямо заинтересованы политики, истеблишмент, высшие классы. На что же рассчитываешь ты?
   -- На конверсионное поле, -- ответил Костя.
   Зоя Михайловна кашлянула, выражая этим некоторое удивление:
   -- Ну, во-первых, это, скажем так, нетрадиционный для технологии ресурс. Чтобы им распоряжаться, надо быть этим самым... какой-нибудь сверхъестественной сущностью, словом. Я в этом не вижу ничего плохого, но мне кажется, что за такой... гм... сущностью люди не увидят никакой перспективы лично для себя. Создадут, в лучшем случае, новую религию и будут поклоняться Солнцу Возрождённому, например. Вот и вся надежда! А во-вторых, насколько я знаю, не такое уж это поле и плотное. На многое ли его хватит?
   -- Во-первых, -- ответил на это Костя, -- Эль Президенто, если знаете такого, сделал ставку на конверсионное поле, причём именно в тот момент, когда все остальные ставки на Земле были проиграны вчистую. Значит, это не такой уж слабый ресурс. Во-вторых, конверсионное поле -- это субстанция физическая, а не метафизическая, а значит, её можно обрабатывать средствами технологии. Возделывать это поле, выражаясь фигурально! В древности земледельцы перетирали поле между ладонями и повторяли молитвы, надеясь, что волшебные силы заставят хлеб взойти. А потом люди придумали комбайн. И, наконец, третье соображение -- конверсионное поле должно распространяться вокруг Солнца не только на Землю, но и в космос. А Земля занимает только ничтожную часть объёма всей Солнечной Системы! Строя в космосе технические объекты, улавливающие и перерабатывающие поле, мы получим в миллионы раз больший эффект, чем со всеми этими истинными формами и прочими штучками здесь, на Земле!
   -- Но масса Солнца? Ведь именно она переходит в это поле! Не сможем же мы вернуть её всю на место? Это противоречит физическим законам.
   -- Это не беда: набросаем взамен бесхозного вещества из окраинных областей. Займём планетарный хлам у соседних звёзд. Было бы то, с помощью чего это можно делать!
   -- А неминуемая вспышка, способная испепелить Землю? Это было, помнится, то, с чем не справились люди из проекта "Эмет".
   -- Это вообще не беда, -- ответил Костя, -- я думал об этом. При таких масштабах действий Солнце можно прикрыть, поставив перед Землёй планетарный экран -- скажем, плотное облако космической пыли. Это вызовет разные подвижки и неприятности в Солнечной Системе, но, по-моему, игра стоит свеч!
   -- Эпический план, -- с уважением произнесла Зоя Михайловна. -- А теперь послушай меня: с вероятностью девяносто девять и девяносто девять сотых процента этот план работать не будет. Никто и никогда не даст огромные средства и не приложит огромных усилий к работе, заведомо превышающей -- нет-нет, не возможности человечества, погоди спорить! -- а масштабы нормального человеческого воображения. Этот сценарий объявят утопией, прожектом. И всё!
   -- Над этим работал экипаж "Эмет"!
   -- Это было четверть века назад. Да и где теперь "Эмет"?
   -- Это я тоже хотел бы знать. Я думаю, что её захватили Тёмные. -- Костя взмахнул кулаком. -- Мне было бы о чём поговорить с её экипажем!
   -- Ну, хорошо. Уж если ты вознамерился спасать Солнце, я тебя отговаривать точно не буду. Скажу лишь одно: в наше время всякая работа технического плана должна приносить прибыль. На одного работающего приходится больше тысячи людей, так или иначе пользующихся плодами его работы: менеджеров, учёных, торговцев, политиков, журналистов и так далее. Если твоя деятельность не удовлетворит их интересам -- они обязательно, хором, поднимут вопрос, что она вообще не нужна. Поэтому либо тебе придётся искать прибыльное дело на стороне, либо самому присоединяться к паразитам, либо же суметь заинтересовать конкретными плодами своей работы весь мир.
   -- А возрождение Солнца, изгнание Тёмных -- это для них не "конкретные плоды работы"?! -- возмутился Костя.
   -- Для них -- нет, -- печально сказала Зоя Михайловна. -- Ты не поверишь, Константин Артемьевич, но для большинства людей совершенно неважно -- есть Солнце или нет, пришли к власти Тёмные или оставили её нынешним земным политикам. Им просто наплевать! Скажу тебе больше: всякие попытки исправить это состояние наплевательства с помощью воспитания, высоких идеалов и так далее -- всё это неизменно терпело провал. В лучшем случае -- именно в лучшем! -- люди просто уничтожали или предавали этих учителей. В худшем -- "учителя" прекрасно устраивались поближе к верхушке социальной пирамиды и быстро забывали то, что сами проповедовали.
   -- Я читал об этом, -- согласился Костя. -- Но, помимо того, чтобы учить людей возвышенному, есть и другой, диаметрально противоположный путь.
   -- Какой?
   -- Приобщить каждого из них к созидательному труду! Убрать паразитов, разрушить пирамиду общества. Сделать каждого из людей и участником производства, и участником ответственного управления.
   Зоя Михайловна замахала руками:
   -- Помилуй бог! Костя, со мной ты можешь вести такие разговоры сколько хочешь, но не смей даже заикаться об этом где-нибудь в другом месте на своём жизненном пути! Это же революция! За одни такие слова тебя признают экстремистом и поступят с тобой соответственно, даже если ты и не будешь делать на дому бомбы из стирального порошка и детской присыпки...
  
   С Леонидом Костя поговорил вечером.
   -- Ты зачем бомбу делаешь?
   Лёня заметался по комнате:
   -- Какую бомбу? Ты что, совсем дурак?!
   -- Может, я и дурак, -- сказал Костя, -- но я не знаю, зачем бы тебе ещё понадобились двадцать пачек таблеток для посудомоечной машины. Мама говорила, что ты их недавно купил. "Поваренную книгу анархиста" читаешь потихоньку? Что собрался взрывать?!
   Лёня с яростью погрозил брату кулаком:
   -- Чушь порешь! Лодку я строю, понятно?
   -- Какую ещё лодку?!
   -- Из стеклопластика. С воздушным винтом, чтобы могла ходить по снегу и по воде. На зимних каникулах планирую испытать конструкцию.
   -- А таблетки для мойки зачем?
   -- Эх ты, техник! -- Лёня написал на листке бумаги несколько слов. -- Шаблон для корпуса лодки делается из модельного фецина, а поверх мажется искусственным жиром. Потом сверху клеится стеклопластиковый корпус, в обтяжку, по форме шаблона. Когда корпус высохнет, шаблон вынимается, а корпус изнутри надо протереть от жира. Очень тщательно, чтобы краска потом легла без пузырей и сколов. Для отмывания корпуса от жира и служат таблетки.
   Он протянул Косте бумажку. На бумажке значилось: "Выключи коммуникатор и иди в свою комнату".
   Костя пожал плечами, вышел в соседнюю комнату, достал свой коммуникатор. Лёг на кушетку, глядя в потолок. Осторожно вошёл Леонид, присел рядом.
   -- Костя. -- спросил он. -- Ты понимаешь, что ты только что, возможно, меня убил?
   -- Почему? -- удивился Костя.
   -- Если мой или твой коммуникатор прослушивают, неважно, включен он или нет. Меня теперь могут арестовать в течение часа!
   -- Не арестуют: уходи прямо сейчас в техническую службу, ключ у тебя есть. Думаю, Мамед Сулейманович или ещё кто-нибудь тебе с радостью помогут. И уноси из дому свою бодягу! Я прикрою.
   Лёня кивнул, вставая.
   -- Только знаешь что? -- задумчиво добавил Костя. -- Мой коммуникатор был выключен. Его надо заряжать, он разрядился, а я забыл. Если только твой, или у нас "жучки" в стенах... Но тогда тебя с большей вероятностью арестовали бы ещё за покупку.
   -- Ты прав, -- сказал Леонид. -- Оснований для паники пока нет.
   -- А дрянь свою всё-таки отнеси в техническую службу.
   Леонид вернулся через полчаса, задёрнул шторы, молча пожал Костину руку.
   -- Спасибо, брат.
   -- Интересно бы знать -- за что спасибо?
   -- За поддержку. Я не ожидал.
   -- А чего ты ждал, -- усмехнулся Костя, -- что я побегу сдавать тебя ювенальной юстиции? Я этого не то что брату -- врагу не пожелаю. Хотя тебя уже, как взрослого, будет иметь не ювенальная юстиция, а отдел "Э". Но вот что касается поддержки -- тут ты крупно неправ. Я тебя вовсе не поддерживаю. Кого ты собираешься взорвать?!
   -- Скинию Тёмных. Это ведь очевидно!
   -- В одиночку?!
   -- А вот этого тебе, прости, знать не положено.
   -- Значит, -- сказал Костя, -- у вас боевая группа. Ну кто тогда, какой дурак, скажи на милость, делает такие вещи на дому?! И главное -- зачем взрыв?! Ты же предупредил Анастаса!
   -- Да, месяц с лишним назад. И никаких мер он так и не предпринял. А происшествия продолжаются! Я знаю множество людей в этом городе, которые впрямую продались Тёмным, и ещё в сто раз больше тех, кто продастся. Это рак с метастазами, его надо вырезать, и чем быстрее, тем лучше. Перебить приспешников Тёмных -- задача сложная, но главная проблема не в ней. Главное -- скиния!
   -- Ты знаешь, где она находится?
   -- Нет, но есть прикидки, как её искать.
   -- А что будет потом?
   -- Когда -- потом?
   -- Когда она взорвётся.
   -- Ну... -- Лёня задумался. -- Тёмные поймут, что им здесь не рады. Люди начнут искать, кто и что взорвал, и правда выплывет наружу.
   -- Выплывет, -- Костя скептически хмыкнул. -- Правда -- она как золото: всегда тонет, в то время как нечто другое всплывает. Бросай это дело, Лёня! Здесь нужна организованная борьба.
   -- Я знаю, -- Леонид положил ладонь на Костино запястье, слегка сжал руку брата. -- Знаю. Но это не метод. Никому, понимаешь, совершенно никому не интересно...
   -- Подумай о семье, -- сказал вдруг Костя. -- О матери, о нас.
   -- Ух ты! Я не знал, что ты стал адептом традиционных семейных ценностей.
   -- Дело не в этом. За такие вещи уж точно всю семью в покое не оставят! Ты мне говорил, чтобы я позаботился о Ленке, о матери и об отце, о твоей репутации. А сам делаешь такие вещи! Я уже просто не понимаю, Лёня, что у тебя в голове?
   -- Тебе и не понять. Ты не видел Тёмных и не говорил с ними. Мириться с их существованием нельзя! Спесь, власть, насилие -- все худшие пороки людей. И они, поколение за поколением, передают всё это другим людям! Пока это касалось только меня, я ещё мог терпеть и готовиться. Теперь они и на тебя напали! Кто следующий? Ленка, у которой в мозгах две мысли? Отец, измотанный до предела борьбой за выживание? Мать, у которой за нас всех давно уже изболелось сердце?!
   -- Вот я и предлагаю: не рискуй пока что семьёй!
   -- Пока я жду, власть Тёмных растёт! И они уже, понимаешь ты или нет, уже на нас нападают! Они не прощают измены мне и матери. А страдаешь -- ты!
   -- Я и ещё пострадаю... с такими же результатами. Так называемое правосудие людей пугает меня больше, чем спиритуальная власть Тёмных!
   -- А зря. Говорю тебе ещё раз: ты не представляешь, на что они способны! -- Лёня нахмурился. -- Или у тебя появились в жизни новые красивые планы, и ты стал бояться, что их внезапно опрокинет твой брат-террорист? Ещё бы: такое пятно в анкете!
   -- Не смей считать меня подонком, -- устало сказал Костя.
   -- Тогда при чём тут вообще была семья? Война с Тёмными -- это война всего человечества! Сколько тысяч людей сгорело в один миг в Гаргань-Баторе? Нашей маме повезло, она выжила, а вот все до единого, кто был вокруг неё, -- сгорели в страшных мучениях, умерли через два, через три дня! У них ведь тоже были семьи...
   -- Постой, -- удивился Костя, -- мама родом из Гаргань-Батора?
   -- А ты не знал? Странно. Мог бы догадаться! Она ведь рассказывала тебе про бомбардировку, а в новой истории Земли не так уж много городов, подвергавшихся ядерному нападению. Но почему это тебя вдруг так заинтересовало?
   -- Неважно. Сам не понимаю. Просто что-то встало в голове на своё место...
   -- Для тебя это удивительно.
   -- Следи лучше за своими шариками, террорист хренов! Взрывами эту войну не выиграть: они взорвали Гаргань-Батор, но разве они победили человечество? Ты взорвёшь скинию, но разве это остановит Тёмных?
   -- Взрывы бомб бьют прежде всего по иллюзорному ощущению благополучия, -- возразил Леонид. -- Взорвав Гаргань-Батор, Тёмные остановили программу по спасению Солнца. Никто из людей с тех пор и мечтать об этом не смеет!
   -- А вот тут, брат, ты ошибаешься. Люди наверняка будут пробовать снова -- ещё и ещё...
   -- Значит, будут ещё взрывы. Тогда для нас тем более важно показать, что человечество сопротивляется...
   Костя покачал головой в знак глубокого отрицания.
   -- У тебя что-то на уме, -- вздохнул Леонид, -- и, видимо, мне это "что-то" знать не положено. Я могу это понять. Но пойми и ты меня: я не могу допустить, чтобы ещё хоть кто-то в этом городе прошёл через то, через что довелось пройти мне и маме. Кто знает, сколько людей уже заключили с Тёмными новый эзотерический конкордат?
   -- Ты прав, наверное, -- сказал Костя. -- Знаешь что? Давай-ка сделаем так: я попробую ещё раз убедить Анастаса в необходимости напасть на Тёмных. А ты пока что выбросишь или перепрячешь как следует всю свою дрянь. Ну, а уж если не сработает...
   -- Я согласен, -- ответил Леонид. -- Но... не получится ли так, что всё это дело -- разборки сверхъестественных сил, в которых людям делать просто нечего? Обыватели даже не узнают о происходящем!
   -- Взрыв бомбы тоже скорее запутает их, чем проинформирует о происходящем. Тебя проклянут и отвернутся, а вся наша борьба будет, скорее всего, объявлена выходкой экстремистов! Думаешь, мало сторонников Тёмных во власти?
   -- Но и молчать нельзя!
   -- Нельзя. Поэтому я предложил бы организовать штурм скинии так, чтобы это выглядело делом людей. Вот почему я и призываю тебя: не стоит раньше времени наводить на семью тень подозрений! Да и потом --не стоит...
   -- Я страшно устал ждать, -- вздохнул Леонид. -- Когда ты намерен поговорить со своими космическими приятелями?
   -- Чем скорее, тем лучше, -- ответил ему Костя. -- Может быть, завтра, сразу после школы. Ты прав в том, что с такими вещами нельзя медлить. Но... не надо бомбу!
   -- Посмотрим, -- мрачно ответил Леонид. -- Может быть, твой Анастас предложит мне лучшее решение?
   -- Мои лучшие решения ты из принципа не рассматриваешь?
   -- Пока они не проверены практикой -- извини, нет.
   -- Я займусь, -- пообещал Костя.
  
   На следующий день после школы Донцов встретил его, озабоченно хмуря брови.
   -- Так, -- сказал он, -- будущий покоритель космоса. Я поговорил с Зоей Михайловной и, знаешь, я в целом не имею ничего против. Ты, курсант, парень толковый, хочешь заниматься космосом в любом виде -- занимайся. Но, во-первых, это требует в пять раз больше знаний, чем ты сможешь получить за всю свою жизнь. А ты так и не занялся математикой. Во-вторых, запомни: между Землёй и космосом лежит атмосфера. И путь в космос, достойный человека, в прошлом всегда начинался с авиации, а не с разного эзотерического "ля-ля". -- Донцов сделал неопределённый жест руками. -- А вот с этим у тебя проблемы. Ты слабак. На коммерческие авиалинии или в клуб дельтапланеристов тебя бы ещё пустили, но... Космос -- это перегрузки, лишения, труд. Ты не выдержишь. А заняться как следует спортом тебе не позволит элементарное отсутствие свободного времени. Что ты намерен делать?
   -- Быть может, изобретать космические корабли, в которых нет необходимости летать бугаям с перекачанными мускулами. -- Костя внезапно разозлился на инструктора. -- Раньше, знаете ли, на галерах гребли такие горы мяса... Потом люди поставили косые паруса, и на флоте ловкость и сообразительность стали ценить выше мускулов. А теперь эту работу делают машины.
   -- Да, машины её делают, -- согласился Донцов, -- и, наверное, зря. В любом случае, физическая подготовка тебе не помешает. Вот что я тебе скажу, курсант. Если ты хочешь стать профессиональным пилотом звёздного корабля -- поступай в лётное училище!
   -- Я не уверен, что хочу стать именно пилотом, -- Костя развёл руками. -- Задача-то не в том, чтобы бороздить просторы Вселенной... Я стану тем, кем понадобится для дела: астрономом, астролётчиком, астронавигатором, астрофизиком, астроинженером... Вопрос вообще не в том, кем я хочу стать. Вопрос в том, кем мне нужно стать, чтобы выполнить задуманное.
   -- Верно, -- Донцов кивнул в знак согласия. -- Но... есть ещё одно ограничение -- то, кем ты можешь стать, вовсе не всегда совпадает с твоими желаниями. Послезавтра я отправлю тебя на лётную медкомиссию. И если ты её пройдёшь -- я запишу тебя на курсы первичной подготовки авиаторов.
   -- А потом?
   -- Поступишь в наш авиаинженерный институт. Там какие хочешь факультеты есть! С третьего курса -- уходи хоть на свой юридический. Можно и в университет перевестись. А главное -- это засчитывается вместо армии; лучше уж, поверь, подметать натуральную взлётную полосу, а потом выводить на ней на старт учебные машины, чем тупо драить "взлётку" между койками в казарме, не зная, что с тобой будет через час. Знаю, я говорю непатриотично, но мне не до патриотизма сейчас... Ты -- мой ученик, Константин Артемьевич. Хочешь стать авиатором, космонавтом -- тогда вопрос, смог ты или не смог это сделать, это ко мне вопрос. Не хочешь связываться с полётами, с космосом или воздухом Земли -- твоё право. Но я должен буду знать, что я тебя выучил, передал тебе профессию... Что скажешь мне на это, курсант?
   -- Спасибо, товарищ майор! -- Костя встал по стойке "смирно". -- Я постараюсь оправдать доверие!
   Донцов улыбнулся.
   -- Думаю, ты его оправдаешь, если только, -- он вновь нахмурился, -- прекратишь вершить справедливость по тёмным углам. Хватит жечь и убивать во имя победы! Пора заняться делом. Например, гусями! -- Инструктор пожевал губы. -- Кстати, о гусях. Следующий рейс с птицефермы твои приятели делают без тебя, в компании одного курсанта Владимирова. Такое желание изъявил менеджер отряда -- он считает, что ты дурно влияешь на репутацию авиагруппы и на молодых людей. А ты полетишь в ночь на двенадцатое в другой ответственный рейс -- через океан, в Амчитку на Аляске, если только ты слыхал когда-нибудь про такую дыру. Двенадцатое декабря -- день выходной, как раз всё успеешь -- и слетать, и выспаться, и отдохнуть. Документы получишь у меня перед вылетом. А сейчас -- приступим к теоретическим занятиям!
   Но позаниматься им толком не дали. Костя как раз "парился" над отвратительной по виду задачкой на затухание колебательных движений в упругом теле и внутренне страдал от незнания дифференциального исчисления, когда Донцову вдруг позвонили. Наказав ученику не прекращать попыток, инструктор полётов вышел из кабинета.
   Оставшись один, Костя позволил себе отвлечься и сосредоточиться мыслями на своём будущем. Авиаинженерный институт? С одной стороны, это совсем не то, к чему он готовился всю жизнь. Врач -- да, юрист -- хуже, но тоже интересно: логика, ясность, правосудие. Но инженер? А с другой стороны -- чем плохо? Это тоже хорошее, качественное образование, а если не понравится -- всегда можно перевестись на другой факультет, поступить в другой вуз. Инженеров презирают? Да, есть такое. Мало денег, много работы. Но... если эта профессия откроет ему дорогу в космос? Но, быть может, у него есть другая дорога, более короткая? Реми собиралась уйти с Земли, вовсе не озадачиваясь тонкостями поступления в профильный вуз... Да, это возможно. Но, во-первых, с чего он решил, что он существо той же природы, что девушка-электричка? А во-вторых, всегда ли более удобная дорога вернее? У них с Реми разные задачи: она хочет покинуть Землю, он -- возродить её. Здесь надо ориентироваться не на Реми и не на слова Донцова, а на мнение Анастаса. Вот кто, пожалуй, в полной мере поймёт Костю! Косте не надо ни бегства с гибнущей планеты куда-нибудь вовне, ни иллюзии благополучия -- своего рода бегства внутрь, в собственную скорлупу. Он вообще не хочет, чтобы этот мир погибал! И вряд ли он единственный, кто так думает. Хотя, чтобы так думать, нужно хотя бы немного ощущать себя врачом. Врач видит -- Земля заслуживает исцеления; этого не поймут, не прочувствуют в полной мере ни Донцов, ни Реми, ни мать. Он -- доктор, а они -- далеки от этого, сугубо медицинского мировосприятия. А вот Анастасу это должно быть близко. Сын Зервана, пожалуй, найдёт что посоветовать сыну Артемия Петровича Нартова!
   Скрипнула в пазах дверь -- возвратился Донцов. Вид у него был взволнованный, нервный.
   -- У меня плохие новости, курсант. На Аляске беда: вышел из строя питающий реактор, раскололось и упало их Главное Зеркало. То ли это какой-то катаклизм, то ли... -- Майор не договорил. -- Словом, полуостров будет некоторое время погружен во тьму, без обеспечения контроля климата и без нормальной навигации, при минимуме запасов энергии и продовольствия. Дней через пять туда пробьются составы с едой, но в это время любой запас будет не лишним. Поэтому рейс, запланированный на двенадцатое, нужно выполнить сегодня, в полночь. Курсант, вам задание ясно?
   Костя поднялся:
   -- Разрешите, товарищ майор... Меня убьют родители!
   -- Я позвоню им. Я сумею их убедить, -- мягко сказал Донцов, -- что такой рейс сделает тебя известной личностью. Тогда никакая сволочь из разных там бюрократических органов не сумеет больше добраться до тебя просто так. Общественное мнение -- тоже сила, его, если что, придётся долго и со вкусом менять...
   -- Мне ещё нужно позвонить Анастасу Зервановичу.
   -- Попробуй, если сможешь. Только едва ли ты найдёшь его в таком бардаке. Скорее всего, кстати, он уже там, на Аляске. Но раз срочно надо -- звони, связывайся. И готовься в рейс!
   Костя, конечно же, тотчас позвонил Анастасу, но на звонок никто не ответил. Он пытался связаться и с Афиной, но тоже безуспешно.
   В ожидании команды на погрузку Костя принялся смотреть новости. Новости были пугающими, но до отвращения неопределёнными -- всё выглядело так, будто свет на Аляске выключился сам собой.
  
   В одиннадцать тридцать он был на лётном поле. Тёплый комбинезон и чемоданчик с запасом продовольствия составляли всё его снаряжение. Грузовик с птицей уже дожидался его; под Костиным присмотром оператор, пожилой усатый дядька, выгрузил и закрепил в трюме лайнера контейнеры со знаменитыми гусями Фатимы. Затем настала очередь иных грузов: свободное пространство грузового отсека заполнялось медикаментами, брикетами сухого горючего, пачками с "кондратом". Загрузка шла под потолок: свободного места не оставалось.
   -- Иди, лезь в кабину, -- приказал Косте аэродромный стивидор.
   -- Накладные? -- полувопросительно осведомился у него Костя.
   -- Одна общая -- на вес. Всё сопровождение -- через дипломатическую почту. И... прими там пассажира!
   Костя кивнул, полез в кабину по узкому проходу между тюками, сбросил из-под брюха самолёта лёгкий алюминиевый трап. По трапу вскарабкалась быстро женская фигурка, закутанная в тёплую доху, валенки и платок.
   -- Ой, -- звонко раздалось из-под платка. -- Так мне в кабине лететь, да?
   Костя помог неожиданной гостье снять тёплую одежду -- и обомлел. Его спутницей была молоденькая девушка, едва ли старше его самого на вид. Пшеничные волосы, ниспадавшие тугой косой почти до пят, заставляли девушку высоко держать голову, придавая ей гордый и неприступный вид, но её круглое лицо с большими, васильково-синими глазами выражало при этом нескрываемый восторг и крайнее изумление. На высокой груди девушки приколот был к простому рабочему платью ярко-алый серпик "дрепаньи".
   -- А вы Константин, да? Меня зовут Аня. Меня Фатима прислала за гусями присматривать. Я вообще-то из почвоохранной группы, просто кому-то лететь надо было. -- Аня тараторила, явственно скрывая потоком слов нарастающее смущение. -- Ну, надо же кому-то за гусями присматривать. Ой, я пойду, наверное, в грузовой отсек, вдруг они там задохнутся! Меня попросили просто, это такая ведь беда...
   -- Садитесь, -- сказал ей Костя. -- Я ведь уже возил гусей, я проверил, чтобы их не оставили без воздуха и чтобы клетки хорошо закрепили. Мы скоро взлетаем. После перехода в режим горизонтального полёта вы сможете проверить, всё ли в порядке. А пока что садитесь, пожалуйста, и я вам налью минеральной воды. Вы летали раньше?
   -- Нет, -- сказала девушка, косясь на Костю васильковым взглядом. -- Ох, какой вы строгий! Знаете, как вас называют теперь у нас в посёлке?
   Костя не знал и знать не хотел, но не мог донести этот факт до девушки, не обидев её. Поэтому он промолчал.
   -- Сын неба, -- сказала девушка, принимая из Костиных рук стакан с минеральной водой.
   Первые два часа полёта она стеснялась -- всё время выходила в грузовой отсек, якобы смотреть на гусей, и в конце концов сделала попытку там же и остаться. Костя осмотрел опасно нависшие над ней тюки с грузом, указал на них, молча разместил гостью обратно в кабине.
   -- Если я вам мешаю, я сам выйду.
   -- Ой, нет! -- Девушка смущённо улыбнулась. -- Я просто... стесняюсь!
   -- Ну так выгоняйте меня смело! Мне в этой таратайке везде -- дом родной! -- прихвастнул Костя.
   -- Ещё бы я вас выгоняла, -- девушка потупилась.
   -- Знаете что? -- предложил Костя. -- Время позднее, давайте спать. Откидывайте смелее кресло, оно превращается в диванчик. Вот эту белую штуку со стены можно снять, она послужит ширмой, чтобы вам не мешать. И... спокойной ночи!
   Девушка последовала всем его рекомендациям. Костя слышал некоторое время, как она возится за ширмой, рассеянным взглядом окинул диспетчерские приборы, проверил ещё раз -- живы ли в трюмах волшебные гуси? Затем вернулся и лёг сам.
   -- Константин, -- спросила вдруг Аня. -- Скажите: сколько вам лет?
   -- Пятнадцать. -- Костя почти не преувеличивал: до его дня рождения оставались считанные недели.
   -- Вы выглядите взрослым... -- произнесла Аня задумчиво.
   -- Мы с вами делаем взрослую работу. Я ведь не спрашиваю, сколько вам лет? А если в ваших глазах я на самом деле выгляжу пацаном, который себя неправильно ведёт, -- что ж, ваше право...
   -- Я такого не говорила, -- встревожилась Аня. -- Вы обиделись?
   -- Нет, расстроился! Знаете, не берите это в голову. Это мои проблемы.
   -- Какие проблемы?
   -- У меня есть взрослая подруга, её зовут Афина, и лет ей, по всей видимости, охренеть сколько, -- сказал Костя. -- И вот, понимаете, мне с ней легко разговаривать, называть её на "ты" -- в этом нет ни обиды, ни неравенства, мы с ней -- товарищи. Но стоит мне в школе или в авиаотряде подойти к какой-нибудь девушке, хоть старше, хоть младше -- и начинается: ах, мальчик, ты такой взросленький, зачем это ты делаешь мужскую работу? Надоело.
   Девушка помолчала. Потом вдруг прыснула:
   -- Извините, -- сказала она. -- Это уж точно не вы виноваты. Это наверное мы, девчонки, такие дуры! И я тоже дура...
   -- Нет, это вряд ли, -- успокоительно сказал Костя.
   -- Мне тоже пятнадцать. Только что исполнилось, два месяца назад. Родители мои -- почвоведы, я тоже уже работаю -- выращиваю рассаду для почвоохранных хозяйств. Вот я вам всё про себя и рассказала.
   -- А истинная форма у вас есть?
   -- Вот уж не знаю. А что такое?
   -- Как-то так повелось, что у всех, кого я встречаю по работе, есть истинная форма. Или вообще, какие-нибудь сверхъестественные способности.
   -- Ух ты, -- обрадовалась Аня, -- сверхъестественные способности! Мне подружки сказали, что я не могу быть ведьмой и изучать магию. Да не очень-то и хотелось! Ерунда это всё. Я ни в какую в магию не верю. Будь на свете волшебники, кто-нибудь из них уже давно бы зажёг солнце обратно... -- мечтательно произнесла она.
   Костя хотел что-то ответить на это, но, обдумывая ответ, вдруг неожиданно услышал за перегородкой равномерное, ритмичное посапывание: девушка заснула на полуслове. Подумав, он укрыл её дорожным пледом, нашедшимся в кабине, и тоже лёг спать.
  
   Проснувшись по привычке ровно в семь, он с удивлением уставился на приборную доску слева от себя: бортовые часы показывали одиннадцать пополудни! Секунду он соображал, что к чему, затем понял, что лайнер успел пересечь несколько часовых поясов, двигаясь к востоку. Негромко чертыхнувшись, Костя подскочил и только тут обнаружил, что ноги его укрыты и закутаны Аниной дохой. Сама Аня возилась над откидным столиком, сервируя завтрак, в который, помимо "кондрата", входили и кое-какие другие съестные приспасы.
   -- Доброе утро, -- сказал Костя. -- Через час подлетаем к Амчитке. А мне придётся потом объяснять, почему я прогулял школу.
   -- О, вы тоже! -- отчего-то обрадовалась попутчица. -- Ну, не знаю, как вы, а я с удовольствием расскажу, что сопровождала груз в спасательном рейсе. Но почему на такое сложное задание отправляют молодёжь?
   Костя подумал: этот вопрос занимал и его.
   -- Во-первых, наверное, дают отличиться, -- сказал он. -- Во-вторых, до шестнадцати лет в воздушном полёте виза не нужна -- Галифакские соглашения. А дальше уже начинаются сложности. Ну, а в-третьих... не знаю. Я думал, я летаю, потому что за меня просил Анастас Зерванович. Знаете, кто это?
   Аня отрицательно покачала головой.
   -- Расскажите мне всю вашу историю, если не жалко.
   Костя принялся рассказывать свою историю. Это заняло немного времени, тем более что в подробности, вроде выбитых зубов или карандаша, которым тыкали в нёбо, он предпочёл не вдаваться.
   -- Здорово, -- с уважением сказала девушка.
   Она вгляделась через стекло блистера в тёмное небо и вдруг ткнула рукой куда-то во мрак:
   -- Взгляните! Вообще не зги не видно. Вот это мрак!
   Костя тоже вгляделся, потом склонился над метеорадаром, пощёлкал переключателями.
   -- Это не мрак, -- произнёс он наконец. -- Это туча дыма.
  
   В Амчитке посадки не дали. Самолёт опустился на юго-западе полуострова, в Номе. Разгружали молча, сосредоточенно; невдалеке, у соседней грузовой машины, слышалась по временам короткими взрывами английская брань.
   Пока Костя и Аня сдавали груз, к ним протолкался сквозь груды тюков высокий человек в элегантном сером костюме. Человек держал в руке устройство, похожее на маленький фонарик с синими светодиодами.
   -- Константин Артемьевич? -- осведомился он.
   Костя кивнул.
   -- Меня зовут Рафаэль, я сводный брат Анастаса. -- Человек говорил по-русски с небольшим акцентом, из-за чего Косте приходилось сильно напрягать слух. -- Анастас просил меня разыскать тебя и сказать, что он очень занят. Он помнит, что должен твоей матери заботиться о тебе, но сейчас здесь, на Аляске, случилась слишком страшная вещь, и она требует его полного присутствия.
   -- Какая вещь? Что здесь всё-таки случилось? -- переспросил Костя, стараясь перекричать шум турбин другого лайнера, как раз пошедшего на взлёт. -- Это было нападение Тёмных?!
   -- Нет, хуже. -- Рафаэль сделал отчаянный жест. -- Они сами! Учёные... энергетики! Они сами взорвали главный реактор полуострова. Оставили записки, письма, что им незачем так жить! И то сказать: Аляска была официально признана мёртвой! Сдрейфили, нервы сдали... Хорошо хоть, не в городе это случилось!
   Костя помолчал несколько секунд.
   -- Рафаэль Зерванович, -- сказал он решительно. -- Можно вас на пару слов ко мне в кабину? Аня, я через пять минут...
   Сводный брат Анастаса, изобразив на лице полную покорность судьбе, полез за Костей в самолёт.
   -- Вот что, -- сказал Костя, как только притих шум снаружи. -- Мне нужно было задать Анастасу два вопроса, но раз его нет -- я доверяюсь ему и Афине, которые хотели однажды в моём присутствии спросить совета у вас. То есть, я готов довериться вам. Можете ли вы мне ответить на мои вопросы?
   -- Я польщён доверием и попробую, -- Рафаэль склонил голову. -- Но ведь я не Анастас, и не факт, что я отвечу тебе так же хорошо, как он, на вопросы, адресованные ему. И, кстати, с ним ты тоже на "вы"?
   -- Да, с ним так легче, -- ответил Костя. -- Но вы, если хотите, называйте меня так, как вам удобнее. А насчёт вопросов... Я вам задам вопросы, которые мог бы задать именно вам. Потомку Эль Президенто, не имеющему никакой специальной необходимости заботиться о случайно встреченном сопляке. Но и вопросы будут прямые. Согласны?
   -- Ты неправ насчёт заботы, -- покачал головой Рафаэль, -- но я попробую ответить тебе честно на всё, о чём ты спросишь.
   -- Хорошо, -- согласился Костя. -- Вопрос первый: кто я -- нормальный человек или какое-нибудь там сверхъестественное существо?
   -- Сверхъестественных существ не бывает, -- возразил Рафаэль. -- Всё естественно.
   -- Рафаэль Зерванович! Вы прекрасно знаете, о чём я вас спрашиваю, не так ли?
   Рафаэль ответил со вздохом:
   -- Пока что ты ещё человек. Ведь ты так и не нашёл, с чем связать свою жизнь?
   -- Нашёл! -- возразил Костя.
   -- Нет. Это мечта, а не знание. Но в тебе уже просыпается космическое, вселенское начало разума. Эль Президенто считал, что оно есть в каждом человеке. Я же встречал не более пяти процентов людей, у которых оно есть. Да и из них большинство его в себе успешно душит.
   -- Про пять процентов я уже наслышан. Это у вас просто лозунг какой-то! -- буркнул Костя. -- Хорошо. Это вселенское начало -- просто-напросто способность управлять конверсионным полем, не так ли?
   -- Не так. -- Рафаэль сделал жест отрицания. -- Человеческое тело слишком мало по размерам и абсолютно не приспособлено само по себе к управлению конверсионным полем в сколь-нибудь значимых пределах. Скорее, речь идёт о способности воплощать в себе чаяния и надежды отдельных людей, коллективов, сфер деятельности, в конце концов -- целой планеты. У Земли пять оболочек: вода, земля, воздух, жизнь, разум. Взаимодействуя, эти оболочки образуют достаточную массу и плотность, чтобы превращать конверсионное поле, первичную материю, во что угодно другое. Но только разумная оболочка Земли -- ноосфера -- в состоянии принять решение, что именно и как именно должно изменяться в этой первоматерии. А ноосфера ведь не существует сама по себе, это система -- к счастью, не сумма, а именно система, -- всех намерений, мыслей, свершений и не совершённых дел, которые несут в себе все люди -- вместе и по отдельности. Если для тебя нет места в ноосфере Земли -- ты живёшь ничтожеством и ничтожеством умрёшь. Исчезнешь. Если же есть... Всё зависит от того, каким оно будет! Недаром же Тёмные прежде всего тратили тысячи лет усилий, чтобы исказить, извратить как можно больше именно ноосферу Земли! Только потом, обретя могущество и власть, они занялись систематическим разрушением других оболочек Земли и вызвали последний кризис...
   -- Какое отношение всё это имеет ко мне? -- спросил Костя.
   -- Ты, видимо, кому-то очень нужен. Причём, быть может, речь не о тебе как о личности, а о том, какое место ты мог бы занять в картине мироздания, или о том, что ты носишь в себе... Иначе говоря, важным для людей можешь быть не ты сам, а только то, что связано с тобой. Тебе не следует на это обижаться.
   -- Что же такое я ношу в себе?
   -- Солнце, -- усмехнулся Рафаэль. -- Точнее, просто частичку солнечного света. Только не спрашивай меня, откуда она у тебя. Я не знаю и не могу знать!
   Костя помолчал, потрясённый.
   -- Может быть... от Эль Президенто? -- предположил он несмело.
   -- Нет, вряд ли. -- Рафаэль сделал жест отрицания. -- Эль Президенто был не Солнцем, а его разумом. Ты же носишь в себе не разум, а именно свет. Как знать? Может быть, твои предки работали когда-то в Гаргань-Баторе, в Агринионе или в Старкнессе, пытаясь спасти гибнущее Солнце? Или твой дед входил в состав экипажа "Эмет", или твой отец пытался некогда построить искусственное Солнце? А может быть, и ничто из этого. Может быть, для тебя дать людям, миру солнечный свет -- просто естественнейшее состояние сознания. И вот кто-то верит, ждёт, надеется: придёт некто, кто сделает это... Думаю, кстати, что таких много. Вот тебе и вся твоя сверхъестественная сущность, вся твоя легенда. Авансом, так сказать!
   -- Не оправдать такой аванс было бы обидно, -- заметил Костя.
   -- Да, а оправдать -- почти невозможно, -- парировал Рафаэль.
   -- Я видел Солнце, когда летел на самолёте в самый первый раз. Все говорили потом, что это невозможно. Что это означает на самом деле?
   -- Ты мог видеть и Солнце, если атмосфера позволяла. Ничего особенного: сейчас оно излучает как абсолютно чёрное тело с температурой поверхности около шестисот градусов Кельвина. В это излучение в ничтожном количестве попадают и видимые красные лучи... -- Рафаэль замолк на мгновение. -- Но так как это случается очень редко и не на широтах твоего родного города, я склонен предположить, что тебя просто позвала твоя стихия.
   -- Солнце -- моя стихия? Это возможно?
   -- Почему нет? Звезда, оставшаяся без своей разумной оболочки -- без своей ноосферы, если угодно, -- ищет, чем заполнить образовавшийся вакуум. Но не спеши радоваться! Есть целых три причины для того, чтобы проявлять осторожность в суждениях.
   -- Какие же причины?
   -- Первая -- сложность. Звезда, тем более такая нестабильная, как мёртвое тело Солнца -- это даже не планета. Человеческий разум, наверное, велик как сущность, но слаб в качестве элементарной расчётной мощности. То есть, человеку просто не под силу справиться с управлением такой стихией, как звезда -- во всяком случае, в одиночку. Люди и с родной-то планетарной ноосферой совладать не в состоянии, а их миллиарды. В любом случае, тому, кто возьмётся за управление звездой, следует положиться прежде всего на коллектив -- на эдакую рабочую звёздную бригаду, снабжённую к тому же всей необходимой техникой и всем требуемым арсеналом науки. Во-вторых, если ты изберёшь для себя связь с этой стихией -- здесь, в пределах сфер Земли, да и любой другой планеты, ты не станешь и на четверть таким же могущественным, какими могут стать твои друзья и коллеги по... гм!.. сверхъестественной деятельности. Я слышал, у тебя есть подруга, которая может превращаться в электричку? Думаю, она умеет и ещё много чего, что относится к железным дорогам! При определённых условиях она может взять под свой контроль весь железнодорожный транспорт на планете. А ты, повелитель звёздных бурь, будешь стоять на перроне и ждать её поезда на восемь тридцать пять, чтобы к девяти двадцати успеть на совещание в вонючей компании, где тебе должны сделать специальную гаечку для твоей эпической звёздной миссии! И будешь нервничать из-за опоздания, так-то! Да ещё не забудь к тому же, что люди вовсе не привыкли воспринимать солнечный свет как нечто особенно нужное. Был старый анекдот: эка невидаль, солнцу днём светить, когда и так светло! Вот тебе и парадокс: чем больше ты приблизишься к успеху своей миссии, чем ярче и стабильнее будет гореть Солнце, тем меньше на это будут обращать внимание.
   -- Мне внимания не надо, -- сказал Костя. -- А третья причина для осторожности?
   -- Тёмные, -- ответил Рафаэль. -- Думаешь, ты первый, кто хотел связать с жизнью Солнца свою жизнь? Тёмные уничтожили их всех -- во всяком случае, каждого из тех, о ком я знаю. Точнее, они заставили самих людей сделать это. Быть солярной сущностью в нашем мире по крайней мере так же опасно, как быть героем. Впрочем, некоторым удалось уйти с Земли...
   -- Что же они не вернутся?
   -- Уходя, разумная сущность теряет связь со сферами Солнечной Системы. Её, конечно, можно восстановить, но это -- синоним возвращения. Были и такие, но их судьба не отличается от судьбы тех, кто просто остался и погиб. Впрочем, после "Эмет" серьёзных попыток уже не было... Какие у тебя ещё вопросы, Константин Артемьевич?
   -- "Эмет" была просто формой какой-то сущности, вроде формы электрички у Реми?
   -- Да, -- согласно кивнул Рафаэль.
   -- Могу ли я создать себе такую же форму? Или, скажем, форму чего-то наподобие "Радианта" -- какого-нибудь космического корабля, словом?
   -- Ты мог бы сделать это, будь ты связан со сферой космических полётов, как создательница "Эмет", -- покачал головой Костин собеседник. -- Но... это не так. Твоя подружка может быть электричкой -- она живёт, как электричка, думает, как электричка, и чувства у неё тоже, как у электропоезда... А ты не такой, как она. К сожалению или к счастью -- не мне судить, время покажет. Впрочем, -- Рафаэль вдруг приободрился, -- если тебе действительно нужна такая форма звёздного самолёта, то отчего бы тебе её не создать искусственно? Правда, на это потребуется целый океан энергии!
   -- Где же его взять, этот океан?
   -- Да вот, у меня, например. -- Рафаэль улыбнулся Косте. -- Подумай, надо ли тебе это? Если надо -- за мной дело не станет. А так, -- прибавил он, -- я бы на твоём месте подумал о том, чтобы создать себе впоследствии два-три запасных человеческих тела. Это тоже возможно, да и проблем меньше с ними.
   -- А зачем? -- недоумевая, спросил Костя.
   -- Как зачем? Убьют одно -- в другое перелезешь! Не всякий же раз есть возможность вызвать меня или Анастаса!
   -- Вы это так говорите, как будто нет ничего легче, -- хмыкнул Костя.
   -- Для тебя это должно быть легко, потому что ты, видимо, собираешься всё-таки избрать, как ты выражаешься, сверхъестественную дорогу. Вот если бы ты стал героем... -- Рафаэль хотел сказать ещё что-то, но его перебил резкий, требовательный сигнал коммуникатора.
   -- Боже мой, -- вздохнул он. -- Новые неприятности! Прости, Константин Артемьевич, мне надо срочно улетать отсюда. Я хотя бы ответил на все твои вопросы, надеюсь?
   -- Нет, ещё одно. Мой брат хочет взорвать бомбу и уничтожить скинию Тёмных в нашем городе.
   -- Правильно. А в чём вопрос?
   -- Я боюсь, что его посадят в тюрьму за терроризм. По-моему, это неправильно.
   Рафаэль нахмурился:
   -- Ты прав. Такая опасность есть. Но тут уж, прости, я ничем и никак не могу помочь -- даже советом. В делах законных у меня постоянная промашка -- за одно только занятие нелегальной медицинской практикой меня могут посадить на семь с лишним тысяч лет, я считал...
   -- Но вы скажете Анастасу? Это наша последняя надежда!
   Рафаэль принялся спускаться по трапу вниз, на лётное поле.
   -- Конечно, я скажу, -- не оборачиваясь, бросил он. -- Но я не могу гарантировать, что в такой ситуации Анастас срочно займётся именно этим делом.
  
   Обратно летели молча: Костя был перевозбуждён, Аня -- потрясена увиденным. Девушку била мелкая дрожь.
   -- Вот, попейте, -- Костя протянул ей кружку сладкого чаю, -- должно полегчать.
   Аня пила чай, стуча зубами о кружку.
   -- Сами, -- приговаривала она. -- Они... сами! Сами себя взорвали. И нам всех тоже... рано или поздно...
   -- Чего бы это ради? -- фыркнул Костя.
   -- Нам всем придётся думать, как мы будем умирать. Вопрос только в том, когда это случится и какой способ мы выберем. Ни у кого из нас не осталось надежды!
   -- Осталась!
   Костя, энергично помогая себе жестами, принялся вновь пересказывать свой план. Аня слушала отстранённо, кутаясь в шаль и дорожный плед.
   -- Красиво, -- произнесла она в конце концов. -- Звёздная бригада! Но только вот некому этим заняться. Некому и некогда! У всех -- свои дела...
   -- Я займусь этим, -- пообещал Костя.
   Аня недоверчиво поглядела на него.
   -- Вы? С чего бы это?!
   -- Во-первых, Солнце -- это моя стихия...
   Костя рассказал, как он увидел Солнце в просветах облаков во время первого полёта на реактивном лайнере, как инструктор майор Донцов подзуживал потом его и Сашу -- "Штирлица" -- зажечь в будущем Солнце, и что по этому поводу ему только что сказал Рафаэль.
   -- Надо просто действовать по-умному, -- заключил свой рассказ Костя. -- Во-первых, победить и изгнать Тёмных, во-вторых, работать с Солнцем не в одиночку и не мелким коллективом -- заручиться поддержкой всей Земли! В конце концов, дело это общечеловеческое. Это не какая-нибудь там спиритуальная блажь! Может быть, придётся всё-таки создать страну стран, чтобы решить эту задачу. А иначе -- да, действительно, все подохнем, а кто не подохнет сразу -- тот попадёт к Тёмным в рабство! Хватит с нас!
   Аня долго смотрела на Костю со смесью недоверия и почти суеверного страха. Но так резок был Костин тон, такими уверенными и мудрыми -- его слова, что девушка в конце концов не выдержала и расплакалась, крепко прижавшись к Костиной груди.
   Костя гладил её по пшеничным густым волосам, шептал неловкие слова утешения и чувствовал себя полнейшим дураком. Тяжёлая коса девушки, перекатываясь по круглой спине, щекотала Костины ладони. Он отчётливо чувствовал в своих руках трепетное, тугое тело Ани сквозь тонкую ткань платья. Наконец, Аня перестала всхлипывать; её слова перешли в бессвязный лепет. Выпрямившись, она прижалась на мгновение мокрым лицом к щеке Кости. Их губы встретились... В следующий миг Аня опомнилась, густо покраснев, отскочила на полшага в сторону, села в дальнее кресло кабины.
   -- Прости меня, -- прошептала она, заливаясь пунцовой краской.
   -- За что?
   -- Я случайно. Вовсе не хотела к тебе... приставать.
   -- А мне понравилось, -- разочарованно сказал Костя. В этот момент он откровенно любовался Аней, её высокой не по возрасту грудью и полными, сильными ногами.
   -- Ну вот... -- Аня покраснела ещё гуще. -- У тебя, наверное, есть девушка.
   -- Не знаю, что и ответить. Наверное -- да, есть. Только вот мне иногда кажется, что это я её парень.
   -- Она что, не нравится тебе?
   Костя не знал, что ответить. Запах Аниных духов кружил, дурманил голову, парализуя любые мысли.
  
   Реми дожидалась его в аэропорту. Озабоченно принюхавшись, рыжеволосая девушка скривила недовольную гримаску:
   -- Фу! Чем это от тебя так несёт? Ты что, прямо на насесте летал с этими гусями? Знаешь что? -- вдруг заявила она, продолжая втягивать воздух изящным носиком. -- В таком виде в город нельзя, иначе это будет твой последний рейс. Поехали ко мне на квартиру, я тебя помою в настоящей ванне, с водой и с мылом. Ультразвуком от этих запахов не избавишься!
   Костя, продолжавший думать о разных странных вещах, только головой кивнул в знак утверждения. Реми взяла его за руку и потащила за собой вниз, на станцию монорельса.
   Ехали они в обычном поезде. По радио передавали сокрушительные новости: новый взрыв реактора, вслед за аляскинским, произошёл в Квебеке. Здесь всё кончилось хуже -- погибли несколько тысяч людей, серьёзно пострадало производство. Обломки квебекского Главного Зеркала продолжали падать, калеча, убивая, вызывая пожары. О причинах взрывов пресса так ничего и не сообщила.
   -- Ты что такой напряжённый? -- спросила Реми с тревогой.
   -- Просто устал, -- зачем-то рефлекторно соврал ей Костя.
   В маленькой квартирке Реми отчего-то пахло трансформаторным маслом. На полу лежала шкура плюшевого медведя, и Реми, вступая в дом, тщательно вытерла об неё ноги. Она наполнила маленькую ванну горячей водой с пеной и каким-то ароматизатором, несколько приглушившим трансформаторные запахи. Позвала Костю, указывая на ванну:
   -- Раздевайся и лезь! Я тебя вымою.
   -- Как раздеваться? При тебе? -- Костя испугался по-настоящему.
   -- О господи... -- произнесла Реми. -- Ну так ведь тоже нельзя, правда?
   Она одним движением расстегнула и скинула своё форменное платье работницы городского электротранспорта. Быстро и ловко стянула с себя трусики, оставшись перед Костей совершенно обнажённой. Кожа её от смущения и торопливости пошла красными пятнами.
   -- Ну? -- спросила она полушёпотом. -- Теперь ты сможешь раздеться?
   Преодолевая скованность, Костя снял с себя одежду и неуклюже полез в ванну. Реми плюхнулась следом за ним, разбрызгивая на пол драгоценную воду, подвязала узлом волосы, обвила Костю длинными ногами. Руки девушки крепко легли на Костины плечи.
   -- Вот, -- сказала она по-прежнему тихо. -- Давай-ка ты меня сперва помоешь, а потом...
   -- Нет. -- Костя отвечал ей таким же тихим голосом, больше всего на свете боясь, что их услышит кто-то третий. -- Давай-ка ты меня потом помоешь, а сперва...
   Потом они лежали под жёсткой жёлтой простынёй на маленькой и тесной кроватке. Костя ласкал Реми правой рукой, подложив левую ладонь под лёгкие, худые бёдра девушки. За стеной, у соседей, бормотал допотопный радиоприёмник: "двадцать два часа... завтра в светлое время суток температура в городе два градуса тепла... плотность конверсионного поля -- одна целая, сто двадцать одна стотысячная...".
   -- Больно было? -- спросил Костя.
   -- Ты уже спрашивал, -- Реми приложила ему палец к губам. -- Ничего не больно было, было приятно, а вот сейчас болит, но это тоже пройдёт. Так всегда бывает, мне говорили. Скажи лучше, что там было, на Аляске?
   -- Сами себя взорвали, -- Костя описал то, что ему удалось узнать в Номе.
   -- Ужас какой! А я уж думала, это Тёмные.
   -- Я и сейчас считаю, что без них не обошлось...
   Реми приподнялась на локте:
   -- Хочешь стать охотником на ведьм?
   -- В каком смысле? -- не понял Костя.
   -- Во всём подозревать исключительно происки Тёмных. Ты так и не понял, -- Реми взъерошила Костины мокрые волосы, -- что люди и без Тёмных в состоянии усложнить кому угодно жизнь. Вот на это и ориентируйся. А то будешь, как твой брат, копаться в схемах городских электричек, пытаясь даже там выявить следы тёмной деятельности разных пришельцев из космоса...
   -- В каких ещё схемах? -- не понял Костя.
   -- А что, Леонид не говорил тебе? Он взял у меня схемы маршрутов разных поездов. Должно быть, он сопоставлял все эти случаи с зарином, с балкой и так далее. А сегодня он позвонил мне и сказал, чтобы я срочно нашла тебя и передала, представь себе, что он нашёл скинию! Якобы этот самый второй вагон, под которым они всё время подзаряжались энергией -- он был расположен всегда на всех пострадавших поездах на одном и том же месте на одной и той же стоянке. Украденную в рекуператорах энергию Тёмные, по его словам, не использовали для собственных личных нужд, а при всякой возможности сливали в скинию. Представляешь?!
   -- Звучит логично, -- ответил Костя. -- Я и сам как раз задумывался, что выбор второго вагона всякий раз несёт геометрический смысл, а на технический. Что-то должно было быть там, над или под этим самым вторым вагоном.
   -- Да, -- рассмеялась Реми. -- Только вот по его расчётам получалось так, что все эти поезда, пригородные и городские, пересекаются на маршрутах только в одном месте -- в главном депо. Он даже высчитал, что именно депо является той точкой, которая равноудалена от всех мест инцидентов. С расчётом времени и скорости движения. Представляешь?
   -- Пока что всё по-прежнему логично, -- согласился Костя. -- Отчего бы там не быть скинии?
   -- Да потому, что главное депо тоже в моей власти! -- воскликнула Реми. -- Ты же не думаешь, что я Тёмная? А если нет -- неужели я могла бы пропустить в своём депо такой важный и энергонасыщенный объект, как чужой космический корабль?! Эх, ты... сын неба! Все ваши шпионские теории работают, к сожалению, не так, как нужно.
   -- Постой, постой, -- Костя вдруг сел на кровати, спустив ноги на пол. -- Ты говоришь, в депо скинии нет. А если она над депо или под ним? Может такое быть?!
   -- Под депо ничего нет, -- ответила Реми, -- кроме нескольких энергетических кабелей -- владений "технического ифрита". А над депо... Я не знаю. Дай подумать... Не помню! -- вдруг с отчаянием крикнула она. -- Не помню! Дай карту города!
   Костя вдруг увидел, как краска схлынула с лица Реми.
   -- Я ему сказала... сказала, что это неважно, -- забормотала она быстро, нерешительно, прикусывая костяшки сжатых пальцев. -- Я сказала, что это охота на ведьм! Господи боже мой! Бир Зерван, расулы хак!
   -- Знаешь, я должен идти, -- неуверенным тоном сказал Костя, у которого от страха что-то оборвалось внутри.
   Реми стремительно принялась одеваться.
   -- Мы едем. Время позднее, звони Лёне или сразу домой! Я тебя отвезу!
   Они мчались по магистрали с опасной скоростью. Два раза Реми тормозила с такой силой, что, не будь Костя пристёгнут, он пробил бы собой переднее стекло кабины и вылетел наружу. Один раз Реми пришлось пропустить встречный поезд, но Костя ничего не замечал: раз за разом он набирал, набирал, набирал номер Леонида. Ему не отвечали. Он внушал себе, что так и должно быть, что Лёня и родители всегда отключают все телефоны ровно в одиннадцать вечера, что его звонка просто не ждут; но липкий страх, катавшийся внутри, всё набирал силу, сокрушая один за другим всякие логические барьеры.
   Реми показала ему многоуровневую карту города. Над главным депо находилось высокое, многоэтажное здание -- корпус физической лаборатории городского института энергетики. Костя знал, что здание это тщательнейшим образом охраняется от террористов; городские легенды рассказывали о его содержимом самые разные вещи. Физический корпус неизбежно фигурировал в любых репортажах о развитии городской науки. Нечего было и думать о том, чтобы разместить в этом здании что-нибудь без согласования с администрацией всех возможных уровней -- от физиков до губернатора. В этом доме не было места ни для скинии, ни для бомбы. Но и эта мысль не утешила Костю.
   Поднимаясь на лифте к дверям своей квартиры, Костя испытал на мгновение ощущение спокойствия: всё казалось ему абсолютно привычным, мирным, каким было в сотни дней до этого. Но, стоило ему увидеть распахнутые настежь двери квартиры, куртки полицейских и растерзанные груды вещей на полу -- и он понял, что безнадёжно опоздал.
  

Эпилог

   Так вот моё начало -- вот сверкающий бетон
   И выгнутый на взлёте самолёт.
   Судьба меня качала, но и сам я не святой --
   Я сам толкнул её на поворот.
  

          Юрий Визбор

   Леонид Нартов был схвачен охраной в корпусе энергофизической лаборатории. При нём были обнаружены пятнадцать пакетов с таблетками для посудомоечных машин, литровая бутылка технического ацетона и две упаковки отбеливателя. При некоторых расчётных условиях смеси этих химикатов хватило бы, чтобы наполнить в нужной концентрации взрывоопасными газами -- фтором, водородом и парами ацетона -- сто сорок кубометров помещения. Даже простое включение дуговой лампы под потолком такого помещения вызвало бы мощный взрыв, способный разнести два или три этажа здания. Хрупкое сооружение, находившееся на этаже, где поймали Леонида -- нечто вроде детского волчка, сделанного из тонкого металла и снабжённое тремя резервуарами, заполненными похожей на воск крупитчатой массой, -- наверняка не выдержало бы такого взрыва.
   Леонид Нартов был экстремистом и шёл в лабораторию физических исследований, сознательно намереваясь совершить теракт!
   Конечно, сперва арестованный всё отрицал, ссылаясь на то, что он якобы строил для спортивных целей комбинированную лодку-экранолёт из лёгкого стеклопластика. Все материалы, обнаруженные при нём, и в самом деле могли быть использованы для такого строительства. В лабораторию Нартов шёл, по его словам, для того, чтобы встретиться там со специалистами, способными проконсультировать его по вопросам изготовления электрической силовой установки для подобного спортивного снаряда; из новостей всем было известно, что новые способы хранения энергии и новые, более эффективные электрические двигатели были приоритетным направлением в деятельности городского института энергетики. Но очевидная нелепость подобных объяснений не дала Лениду ни единого шанса против хорошо подготовленной следственной бригады отдела "Э". под давлением Леонид Нартов сознался в умышленной подготовке террористического акта, и дело было передано на предварительное слушание в суд.
   Экстремизм в те времена являлся одним из самых серьёзных обвинений. Люди хотели покоя, и экстремизмом могло считаться любое покушение на заведённый порядок вещей -- от организованной жалобы на качество "кондрата" до взрыва ядерного устройства, способного уничтожить крупное поселение или завод. Большинство экстремистов не заходило далеко в своих стремлениях; их выходки просто раздражали общественность. Дела по таким случаям отдел "Э" проводил чаще всего по другим статьям: "экстремист и педофил", "экстремист и сектант", "экстремист и торговец наркотиками" вполне устраивали общественность, жаждавшую мести. Наказания по этим делам тоже назначались не особенно суровыми: три, пять лет каторги, в самых запущенных случаях "корректоры поведения" и спецклиника, в которой пациенты обычно без следа исчезали. Некоторые экстремисты, ограничивавшиеся словесной пропагандой, вообще не попадали под преследование властей; их держали на виду, как в зверинце, чтобы нормальные люди не забывали о существовании такого явления.
   С экстремистами-практиками дело обстояло куда сложнее. Их обвиняли всего по двум статьям: либо "покушение на основы гражданского общества", либо "террористический акт". В силу самой натуры экстремиста, то и другое совершалось "с особой дерзостью", что развязывало руки судье. Во время судебного слушания адвокаты скорбно молчали -- в знак солидарности с остальными гражданами, они не допускали для себя возможности высказываться в оправдание подобных преступлений. Из зала суда осуждённого везли в центральную городскую тюрьму -- такая была в каждом крупном мегаполисе, являясь столь же обязательной его принадлежностью, как Главное Зеркало. Двадцать дней спустя конвойные отводили приговорённого в большое подвальное помещение, напоминавшее формой и размерами крытую площадку для баскетбола. Здесь его привязывали лицом к невысокому каменному кресту, покрытому выщербинами; отдельным ремнём связывались вместе полусогнутые колени, охватывавшие нижнюю часть креста. Затем конвойные выходили наружу, плотно закрывая за собой дверь. По сигналу выключателя, расположенного в двери, автоматика помещения выпускала в спину осуждённому семь крупнокалиберных пуль, проводя довольно ровную строчку вдоль его позвоночника от затылка к пояснице. Травмы от пуль полностью исключали использование внутренних органов казнённого экстремиста в качестве донорских -- это признавалось важным требованием этики исполнения наказания, чтобы казнь не превратилась в доходный бизнес. Тело выдавалось родственникам вместе со справкой о смерти и квитанцией на оплату государственной пошлины за исполнение наказания. Пошлина, впрочем, была невелика -- даже самая бедная семья, живущая за порогом социального минимума, могла бы при необходимости раза два или три в год оплачивать казнь родственника-экстремиста. На этом все официальные счёты общества со своим неудачливым членом заканчивались, и начинались сугубо неофициальные -- никто из нормальных обитателей Земли ни за какие коврижки не хотел связываться ни с чем, что имело бы хоть малейшее отношение к практическому экстремизму. Тем более -- с близкими к экстремисту людьми. Пояс отчуждения, образовывавшийся вокруг таких людей, разрастался в объёме со скоростью ударной волны.
   Учитывая, что Леонид Нартов уже находился ранее под подозрением в экстремистской деятельности, дела его были плохи. Ни один из тех, чьи имена попадали в газету, издаваемую когда-то Леонидом и его приятелями, не верил в его невиновность. Среди них было некоторое количество крупных, влиятельных в городе людей. Обвинение и приговор для Леонида были теперь только делом времени и юридической техники.
  
   В один миг семья Нартовых перестала существовать.
   Старший сын был арестован и ждал суда по страшному обвинению в экстремизме; дочь, понимавшая отчётливо, что дело пахнет крупным скандалом, на следующий день после ареста исчезла из дому, тщательно собрав все свои шмотки и не забыв прихватить из родительских запасов понемногу наличных денег и ценных вещей. Артемий Петрович Нартов, узнав о случившемся, тоже не вернулся домой ночевать; появился он лишь на третий день после ареста сына; от него сильно пахло гидролизным перегаром и терпким, чужим запахом духов. Гохон Осоровна бродила по дому, как неприкаянный призрак, даже не пытаясь восстановить порушенный вторжением чужих людей уют.
   Костя оставался при матери, безропотно терпя на себе её боль и слёзы.
   -- Будь ты проклят! -- кричала мать последнему из детей, оставшихся в её доме. -- Будь ты проклят! Всё это из-за тебя! Если б не твоя история с этой балкой!..
   Костя терпел два дня, пока мать болела. На третий, когда Гохон Осоровна перестала болеть и начала жалеть себя, он не выдержал:
   -- За что я должен быть проклят матерью? Разве это я продал своего первенца Тёмным? Или я занимался оккультизмом, "Фаллономикон" всякий читал? Я делаю то, что считаю нужным: учусь, работаю, ухаживаю за матерью в распадающейся семье! Это что, тоже уже стало недостойным? Или вам, людям, нужен всякий раз козёл отпущения? Кто-то, кто пострадает за ваши грехи и слабости, возьмёт на себя вину?! Ну уж нет, не в этот раз, не со мной!
   Были скандал и истерика. Потом Гохон Осоровна немного успокоилась, позвала сына к себе.
   -- Я очень оскорблена, -- заговорила она, -- что ты сказал так пренебрежительно: "вам, людям". Твой дед был героем. Он отдал жизнь за людей. Я не хочу, чтобы его внук был недостойным носителем его памяти...
   -- Считаешь меня недостойным? Тогда в чём?
   -- Мне кажется, что ты, связавшись с этой космической компанией, в конце концов и о себе возомнил невесть что...
   Костя покачал головой:
   -- Я знаю, кто я -- сейчас! Но я не знаю, кем бы я мог стать в будущем. Одно знаю точно: с так называемыми "нормальными людьми" мне не по дороге. Кто из них когда-нибудь помог мне или моим близким? И чем? А своим новым друзьям я всем, буквально всем обязан. Жизнью, свободой, образованием, выбором цели и долга! Кто дал право -- и какое право? -- загонять меня обратно в болото "нормальной человеческой жизни", к страху, продажности, гидролизной сивухе?! Я сам не позволю этого.
   -- Семья растила тебя в достатке, -- напомнила Гохон Осоровна. -- Ты вырос, не зная забот и горя.
   -- Но теперь-то я знаю их!
   -- Твоё горе и твои заботы -- ничто по сравнению с горем и заботами матери, одного за другим теряющей взрослых детей...
   -- Я знаю, мама, -- Костя сел рядом с ней, обнял за плечи. -- Но разве я виноват в этой потере? Лёня попал в плен к Тёмным, потом вырвался из него, потом захотел отомстить им. Ответный удар обрушился на всех нас. В чём здесь моя личная вина?
   -- Я боюсь, -- ответила Костина мама, -- что его пример окажется для тебя слишком заразительным. Ты тоже преисполнился в последнее время неуместной гордости. Только и говоришь, что о своих делах, своих планах, своей работе... Рано или поздно в твою дурную голову тоже взбредёт идея бросить вызов судьбе. Тоже начнёшь сражаться с Тёмными?
   -- Я уже начал.
   Гохон Осоровна прижала ему ладонь ко рту:
   -- Не смей даже говорить этого! Хочешь повторить Лёнькину судьбу? Ты -- моя последняя надежда, моя кровинка, быть может, всё, что осталось у меня в этом мире...
   -- Я помню это, мама, -- сказал Костя, отводя руку матери и чуть сильнее обнимая её. -- Но, будь уверена, меня бы это не остановило. Гораздо важнее то, что здесь просто ничего не добьёшься террором. Меня научили этому мои новые друзья: если ты хочешь что-нибудь разрушать, сперва создай то, что придёт ему на замену, или хотя бы подготовь почву для такого созидания. Ни я, ни те, с кем я имею дело -- никто из нас не опустится до терроризма. Мы пойдём другим путём!
   -- Каким же? -- Гохон Осоровна грустно улыбнулась.
   -- Путём созидания, путём объединения людей -- только не тех "нормальных людей", которые прожужжали все уши друг другу о своей ценности для истории, а сами пропахли насквозь гидролизным спиртом. Настоящих людей -- тружеников, созидателей, учёных! Возможно, даже наверняка, нам придётся создать страну стран -- высшую, надмировую форму общества, свободную от хитросплетения интриг. Но для начала, -- прибавил Костя, -- мы вернём людям надежду на будущую жизнь. Мы зажжём Солнце!
   -- Ох, не смеши меня. Святая наивность! Думаешь, никто ещё не пробовал это сделать? И чем всё кончилось? Та же диктатура, то же безобразие, интриганство, чванливые лозунги... Люди!
   -- Не ты ли пять минут назад предостерегала меня от презрения к человеческой расе, взывая к памяти деда-героя?!
   -- Людей надо уважать такими, какие они есть, -- произнесла тихо Гохон Осоровна. -- Не надо больше трогать их, ладно? Я счастлива за тебя, если только ты развязался с проклятой человеческой расой... Мне самой когда-то не удалось, хотя в молодости казалось, что у меня нет и не может быть более сильного желания! Но, раз тебе так повезло, я тебя умоляю об одном: не надо больше борьбы, реформ, побед и трудов ради спасения всех людей! Ни от тебя, ни от твоих дружков-приятелей... Умоляю вас: оставьте же вы нас всех в покое! Дайте нам спокойно умереть.
   Костя жестоко усмехнулся:
   -- Я не могу никого неволить в его выборе. Тем более, тебя, мама. Знаешь, люди лишили тебя всего -- детей, семьи, богатства, уверенности в будущем. Получается, что ты сама обвиняешь их в этом. Но если ты не готова сделать даже шаг, чтобы защититься... Я оставлю всех вас в покое. Как ты скажешь! Мне есть, где жить и что делать.
   -- Люди -- это одно, а твоя семья -- другое, -- напомнила Гохон Осоровна непреложную истину. -- Ты мужчина, ты обязан защищать семью, служить ей, как это делает твой отец.
   -- Чтобы потом увидеть, как в один прекрасный день сгинут плоды всех твоих трудов?! -- Костя махнул рукой. -- Спасибо, я воздержусь...
   -- Такова судьба человеческая, -- возразила ему мать. -- Судьбу не переспоришь.
   -- И что с ней тогда предлагается делать? С судьбой?
   -- Быть мужчиной, -- медленно сказала Гохон Осоровна, -- и мужественно признать заранее своё поражение.
   -- Спасибо, мама, -- ответил Костя задумчиво. -- Я, пожалуй, всё-таки воздержусь пока что от подобных проявлений мужества...
   -- Не надо делать глупостей. Не жалеешь меня, так пожалей себя! И наоборот, -- посоветовала Костина мать.
   -- Я жалею человечество планеты Земля, мама. Потом, впрочем, я могу перестать его жалеть! А пока -- извини, не могу.
  
   -- Хорошо, -- сказал Анастас, -- но что же теперь делать? Вот ведь кретин, ничего не мог лучше придумать, чем этот детский лепет про стеклопластиковую лодку! Неужели, занимаясь таким делом, нельзя придумать заранее алиби получше?!
   -- Он не рассчитывал на алиби, -- тихо ответил Костя. -- Он считал, что задуманное не может не удаться. Тогда он превратил бы свой процесс в свою политическую трибуну.
   -- Слушания сделали бы закрытыми, -- медленно произнесла Сара, задумчиво навивая на палец тугой локон своих смоляных волос.
   -- Вряд ли: должен был бы выйти большой скандал, -- Анастас покачал головой. -- Это парень предусмотрел, пожалуй, верно. Но сейчас-то он арестован, не успев ничего сделать! Какая уж тут политическая трибуна? Неужели он не предполагал такого исхода?!
   -- Мы сами виноваты, -- жёстко сказала Афина, сидевшая на краешке стола. -- Он просил у нас помощи, а мы что? Не справились, отказали, были заняты другими делами! И что теперь -- мы ещё и обвиняем его в мальчишестве?!
   -- Этот мальчик некоторое время был во власти Тёмных, -- добавила грустно Сара.
   -- Квебек тоже просил помощи! -- Анастас рубанул рукой воздух. -- Аляска просила помощи! И сейчас просят, к вашему сведению, там миллионы людей, десятки миллионов, а мы занимаемся тут судьбой безграмотного сопляка! Афина, сколько миллионов людей погибло в застенках на твоей только памяти? Почему вы все вдруг встали на дыбы именно сейчас?!
   -- Именно потому, что он просил помощи у нас. Или что, хочешь изобразить, что тебе до него нет дела? -- удивилась Афина. -- Стасик, это на тебя не похоже...
   -- Не называй меня больше Стасиком, сестра... Нет, конечно, мне есть дело до судьбы парня! Я всегда спасаю тех, кого могу! Просто не могу понять, какой логикой руководствуетесь вы, все остальные? Логикой женщин и детей! Давайте-ка, кто нибудь придёт, займётся этим, всё сделает, всех спасёт и всем воздаст по справедливости! Так?! Не помните, чем кончил Анатолий Гаргань?
   -- А чем таким он кончил? -- с интересом спросила Сара. -- Насколько я знаю, Анатолий Гаргань кончил тем, что сидит сейчас на морском пляже со своими тремя жёнами, пьёт коктейль и нежится в полезных для кожи лучах бело-голубого светила. Не такой уж плохой исход, а?!
   -- Да, если только забыть, что люди попросили этого лучезарного героя по собственной воле покинуть их мир! Страшная судьба: не бежать, а быть изгнанным. Я ведь его знал довольно близко, моя мама когда-то частично стажировалась у него. По-моему, когда к нему обратились с этой просьбой, он чувствовал себя так, что лучше бы он умер.
   -- Он бы умер, если бы хотел умереть.
   -- Справедливость не позволила! Он может ещё потребоваться -- и ей, и людям.
   -- Вот ты и ответил на свой вопрос о нашем женском и детском подходе, Анастас. Женщины и дети не всегда в состоянии сами улучшать мир вокруг себя. Для этого требуется мужчина, боец, герой! -- Афина вскочила на ноги, положила одну руку на плечо Анастасу, другое -- на Костино худое плечо. -- Мы, женщины, молим вас: защитите правду! Здесь и сейчас, в этой конкретной ситуации...
   -- А ты дай нам умный совет, -- буркнул Костя.
   На этом месте взгляд ярко-голубых глаз Афины обежал комнату, словно ища, за что бы зацепиться, и в конце концов остановился на маленькой трещине в потолочной штукатурке. Опершись руками на крутые бёдра, Афина умолкла.
   -- Отключилась, -- хмыкнул Анастас. -- Перегрузка вычислительных мощностей. Бывает!
   -- А может, сделать, как с Костей? -- спросила вдруг Сара, продолжавшая задумчиво крутить на пальце локоны. -- В смысле, пусть Леонида расстреляют, а ты его потом воскресишь?
   Анастас покачал головой:
   -- Технически мне для этого следовало бы быть рядом в момент его смерти. Для того, чтобы ограничить такую возможность, и служит такой способ казни в наш век азотных камер и микроволновых пушек. Палачи тоже не дураки, они поняли, что в последнее столетие некоторые их жертвы внезапно получают второй шанс... Да и Тёмные постарались, подсказали. И вот, кстати, если допустить, чтобы Леонида расстреляли, Тёмные туда как раз могут запросто просочиться, чтобы в конце концов завладеть без помех его сущностью. Нет, до этого дело лучше не доводить...
   Воцарилось молчание.
   -- Может быть, спросить ещё у Реми? -- неуверенно осведомился Костя.
   Анастас хмыкнул:
   -- У Реми? У этой тупой электрички?! Да у неё образование шесть классов! -- Человек в синем костюме хлопнул себя ладонью по бедру. -- То, что ты с ней спишь, ещё не делает её умной советчицей, знаешь ли...
   Сара ойкнула и прикрыла лицо рукой.
   -- Извините, Анастас Зерванович, -- твёрдо сказал Костя, -- но наша личная жизнь ни вас, ни интеллектуальных способностей Реми никоим образом не касается!
   -- Ты прав, товарищ Константин, -- ответил Анастас, -- прости меня. Но я и в самом деле не думаю, что спросить совета у Реми будет хорошей идеи. Она девушка прямая, предложит либо устроить штурм тюрьмы, либо ещё что-нибудь в этом роде.
   -- А почему бы и не штурм? -- заинтересовалась вдруг Сара. -- Чем плоха идея?
   -- Кровью людей и вмешательством Тёмных, -- ответил на это Костя. -- Мы не имеем права проливать лишнюю кровь. Даже во имя самой великой цели.
   -- Мой отец согласился бы с тобой, -- подтвердил Анастас. -- Ты думаешь сейчас, как он.
   -- Тогда давайте подумаем, что бы сделал Зерван на нашем месте, -- предложила Сара. -- Вдруг у нас получится?
   -- Хватит! -- внезапно сказала Афина, приходя в себя и вновь садясь на стол. -- Ответ на вопрос, как выкрутиться из тенет наивного бреда Леонида Нартова, кроется в самой наивности этого бреда. Дело ведь будет разбираться на предварительном слушании, прежде чем его передадут в суд высшей инстанции?
   -- Да.
   -- Члены семьи приглашены на слушание?
   -- Да. Конечно.
   -- А в прессу попадала информация о том, что Леонид сперва говорил, будто он строит лодку, а потом уже сознался в экстремизме?
   -- Попадала. Именно в таком ключе была написана статья на новостном портале. Диктор телевидения просто прочитал её текст.
   -- То есть, лодка упоминалась. Её искали?
   -- Не имею никаких сведений об этом.
   -- Отлично, -- кивнула Афина. -- Товарищ Константин, тебе и твоим друзьям придётся сперва как следует поработать...
  
   Предварительное слушание состоялось в районном суде ровно через семь дней после ареста. Людей на слушании было мало; присутствовали члены семьи, два корреспондента, несколько свидетелей из числа сотрудников лаборатории, продавцы супермаркета, где Лёня делал свои страшные покупки, эксперты и полицейские. Отдельно, к ужасу Кости, вошла и села Лариса Викторовна. Её сопровождал полицейский Лёшенька -- на сей раз он был в штатском. Подле них, но на один ряд ниже, вдруг взгромоздился на стул тот самый мужчина, который требовал у Кости отдать его бумажник.
   -- А эти что здесь делают? -- с тревогой спросил Костя у сидевшей рядом с ним Реми.
   -- А кто эти люди? Я, кажется, уже видела их...
   Костя рассказал всё, что знал о каждом из них.
   -- Да, -- сказала на это Реми. -- Картинка может получиться интересной.
   Судья, пожилая красивая женщина с умным лицом, разместилась на своём месте под жёлто-чёрным, украшенным тяжёлыми коронами флагом республики. Выражение её лица, отсутствующий взгляд свидетельствовали о желании поскорее закончить неприятную и тяжёлую работу. Двое конвойных ввели Леонида Нартова.
   Начался опрос свидетелей. Продавщица магазина честно показала, что не помнит этого конкретного молодого человека, но помнит, как дней десять или одиннадцать назад у неё на кассе стоял юноша с корзинкой, полной страшных ингредиентов. Вызванный эксперт, монотонно бубня, объяснил, что указанные вещества, будучи смешаны с различными катализаторами, способны произвести облако ядовитых и взрывающихся паров. Охранник физической лаборатории засвидетельствовал, что у обвиняемого были изъяты в присутствии понятых именно эти вещества.
   -- А были ли при нём катализаторы? -- Судья указала рукой одновременно на охранника и на эксперта по бомбам.
   Началась путаница и жёваные объяснения, что катализаторов при нём, мол, не было, но их можно было принести и позже, когда бомба была уже смонтирована и установлена на боевой взвод.
   -- Ещё вопрос, -- добавила судья. -- Почему в деле не фигурируют никакие упомниания о детонаторах для бомбы?
   Второй эксперт рассказал с готовностью, что такой бомбе детонаторы не нужны -- для катализированной смеси фтора и водорода достаточно малейшего нагрева или даже света.
   Государственный обвинитель зачитал вкратце показания Леонида, в которых тот прямо признавался в подготовке теракта в физической лаборатории.
   -- Постойте, -- сказала судья, -- вроде бы он ещё говорил сперва, что строил какую-то лодку...
   -- Думаю, -- торжественно ответил обвинитель, -- что сейчас, когда правда выплыла наружу, это уже не имеет никакого значения.
   Судья негромко хмыкнула и приступила к допросу членов семьи.
   Артемий Петрович, вопреки ожиданиям, трезвый и уверенный, на вопросы судьи ответил честно, что никогда не имел оснований подозревать своего старшего сына в бесчестных поступках или покушении на общественный строй. Он сказал, что Лёня всегда был нормальным, порядочным и воспитанным мальчиком. Освистанный и оплёванный государственным обвинителем, Артемий Петрович сел на место.
   Поскольку Гохон Осоровна не могла отвечать на вопросы, очередь перешла к Косте.
   -- В сентябре этого года, -- сказал Костя, засвидетельствовав подобающее уважение к суду и закону, -- в жизни нашей семьи произошли события, которые заставили меня пойти работать.
   -- Какое всё это имеет отношение к делу? -- брезгливо сморщился государственный обвинитель.
   -- Работая техником в грузовом авиаотряде, я увлёкся авиамоделированием, -- быстро сказал Костя. - Я увлёк своего старшего брата проектом скоростного судна, сочетающего в себе свойства авиатранспорта и наземной лодки...
   -- Мальчик! Это всё не имеет к делу никакого отношения. Садись на место! -- строго прикрикнул обвинитель.
   -- Мы с братом действительно строили лодку, -- закончил Костя и сел.
   -- Минуточку, -- сказала судья. -- Свидетель, встаньте. Я сама скажу, когда вам садиться!
   Костя поспешно встал:
   -- Виноват, ваша честь!
   -- Я не думаю, чтобы... -- заговорил вновь обвинитель, обращаясь к судье.
   Та склонила голову к судейской кафедре, подумала немного. Журналисты, сидевшие на крайних стульях, немного оживились.
   -- Хорошо, -- сказала судья в конце концов. -- Продолжайте про лодку.
   -- Позвольте, ваша честь! -- возразил обвинитель. -- Никакой лодки в вещах Нартова так и не нашли. Лодка -- это фикция, жалкая ребяческая попытка оправдания!
   Судья молча посмотрела на Костю.
   -- Разрешите сказать, ваша честь? -- Костя, дождавшись утвердительного кивка судьи, глубоко вдохнул воздух и продолжил: -- Лодка была всё это время у меня, в цеху, где я работал.
   -- Почему? Это же вещественное доказательство!
   -- Сперва, -- Костя потупился, -- я боялся, что её отберут. А потом мне сказали в отделе "Э", что лодка -- это фикция, что мой брат уже во всём сознался. Я боялся, что мне тоже попадёт... меня уже дважды арестовывали в ювенальной юстиции...
   -- Однажды, -- негромко подсказал сидевший рядом Анастас.
   -- Однажды в ювенальной юстиции, и ещё один раз -- контролёр, за безбилетный проезд, -- вывернулся Костя. -- Я боялся, что мне тоже попадёт. Поэтому я и укрыл лодку у себя!
   -- А теперь, конечно, ты её уничтожил, чтобы она не попалась в руки правосудия, -- сказал государственный обвинитель, с ненавистью поглядев на Костю. -- Знаешь что, лжесвидетельство карается законом. Тем более -- в таком тяжком деле!
   -- Протестую, -- подал вдруг голос адвокат. -- По закону, родственники обвиняемого имеют право сообщать недостоверные факты суду и следствию с целью защиты!
   -- Давно пора отменить этот нелепый закон, -- фыркнул представитель обвинения. -- Как и институт адвокатуры!
   -- Я прекращу заседание и потребую другого обвинителя, если вы не прекратите прерывать свидетеля и будете дальше проявлять неуважение к суду, -- предупредила судья. -- Почему в деле не фигурирует ничего о поисках лодки?
   -- Какой смысл искать то, чего не существует? -- удивился обвинитель.
   -- Лодка существует, -- по-прежнему торопливо сказал Костя. -- Она у меня.
   -- О! -- сказала судья. -- Следователи могут на неё посмотреть?
   -- Если позволите, ваша честь, -- ответил Костя, -- я могу прямо сейчас представить её суду. Мой учитель Эрнст Маркс дожидается с ней на улице. Она совсем маленькая и лёгкая, нужно только, чтобы её пропустили в помещение!
   Леонид поднялся на стуле. Лицо его выражало изумление, граничащее с буйным помешательством.
   -- Пусть! -- крикнул ему Костя, опасаясь, что старший брат всё испортит какой-нибудь неожиданной репликой. -- Пусть заберут! Мы построим новую, с новым профилем днища! А эту пусть изымают, у неё же один корпус, да и тот ещё не снят со стапеля...
   -- Э... ну... -- сказал Леонид и сел.
   -- Протестую! Это новодел, подделка доказательств! -- закричал представитель обвинения. -- Это соучастие в экстремизме!
   В зале суда поднялся нестройный гул.
   Двое охранников, повинуясь приказу судьи, вышли из зала и вскоре вернулись в компании техника-инструктора Эрнста, волоча некий предмет, скрытый бязевым покрывалом. Когда покрывало отдёрнули, глазам присутствовавших открылся продолговатый стеклопластиковый корпус, напоминавший одновременно тупоносую байдарку и небольшой спортивный самолёт без крыльев. Внутри корпуса торчали доски и обрывки пластика -- элементы стапеля, на который туго натягивалась проклеенная стеклоткань.
   -- Что это за фигня? --брезгливо осведомился обвинитель.
   -- Попрошу без выражений, -- предупредила его судья.
   -- Надо было арестовать эту семейку сразу же! -- гневно воскликнул тот. -- Они же просто всё подделали!
   -- Эксперты разберутся, -- холодно ответила судья. -- Для этого они и существуют! А вот почему у меня в материалах следствия ни слова про лодку -- это уже вопрос не к экспертам, а к обвинению! Дело отправляется на доследование.
   -- Минутку, ваша честь! Но что он, чёрт побери, делал в физической лаборатории? -- воскликнул государственный обвинитель.
   -- Мы договаривались пойти туда. У меня есть свидетель, ваша честь. Друг, -- заторопился Костя. -- Он энергетик, инженер... Разрешите?
   Судья одобрительно кивнула ему.
   В проходе между стульев нетерпеливо качнулась, отражая свет, гладко выбритая голова Мамеда Сулеймановича. "Технический ифрит" пробрался к самому судейскому столу, отёр лоб широким фиолетовым платком, представился и начал:
   -- Я, вашэ шэсть, инжэнер, энергия-мэнергия завэдую, да? Я тот малшык и этот малшык говору-говору: нэ нада элэктраматор, нада элэктротурбын, да? Инстытут-мынстытут турбына изучаэт, у тэбэ и у тэбэ тэхныческий служба ключ ест, пашлы завтра инстытут, сматрет плакат-малакат ушэбнэй будэм, да?!
  
   -- Ничего не получится, я думаю, -- сказал Костя после заседания. -- Эксперты разберутся, что и как, и всё закрутится по новой. Ещё и за лжесвидетельство привлекут!
   -- Если эксперты будут разбираться, им там будет много работки, -- усмехнулся Анастас. Пыль и частицы эпоксидного клея в стеклопластике имеют, мягко говоря, разный возраст. Об этом позаботился при склейке твой инструктор Эрнст. Одежду твою -- запомни, кстати, что последние слои корпуса клеил ты сам, а брат собирался только снимать его с каркаса, -- одежду твою проверят на пыль, но пыль на ней идентична пыли от корпуса лодки. Об этом позаботилась Афина. Что остаётся? Показания многих свидетелей, которые поддержат тебя и твоего брата. А у них -- только самооговор обвиняемого, который в норме считается довольно слабым доказательством.
   -- А если они вообще не будут разбираться? Видели же, как ведёт себя обвинитель?
   -- Тогда дело хуже: придётся вам, как говорят, сматывать удочки. Ты уже завёл себе форму звёздного самолёта?
   -- Откуда бы? Я даже не знаю -- могу ли я...
   -- Можешь. Я знаю точно, да и доктор Рафаэль подтверждает это. Но имей в виду: помимо твоего собственного физического тела и твоего истинного облика, форма, которую ты хочешь взять себе сейчас, на долгое время может оказаться твоим последним выбором. Подойди к этому делу ответственно: быть может, тебе будет комфортнее делать свои дела в теле красавицы-девушки, уличного кота или, скажем, грузовика для перевозки мусора? Над такими вещами стоит задуматься...
   -- Непривычно мне как-то -- задумываться над такими вещами, -- Костя грустно улыбнулся. -- Но мне кажется, что я уже говорил и вам, и многим другим: я знаю свой путь. Особенно после разговора с Рафаэлем.
   -- Что он такого тебе сказал?
   -- Что во мне осколок Солнца, или что-то вроде того. Я не удивлён, знаете? Мой дед был героем и имел какое-то прямое отношение к городу Гаргань-Батору. А в этом городе производились исследования Солнца, уже после того, как... это случилось... с вашим отцом. Недаром Тёмные хотели заполучить моего брата!
   Анастас покачал головой:
   -- Дело, думаю, не в этом. Мало ли людей, живших и даже работавших в Гаргань-Баторе? Многие из них пережили бомбардировку, живут и по сей день. Среди них есть герои и даже сущности, такие, как ты, как мы все. Но никто почему-то не удостоился такого специального внимания. Думаешь, ты особенный? Избранный?
   -- Боже упаси, -- ответил Костя. -- Я помню о том, что Эль Президенто вообще не верил в избранность. Не думаю, чтобы я специально нарушал статистику его наблюдений.
   -- "Избранный" -- понятие, неразрывно связанное с судьбой, -- объяснил Анастас.
   -- Да чихал я на судьбу!
   -- И всё-таки именно ты хочешь заняться возрождением Солнца?
   -- Надо же кому-то начинать! Точнее, вновь делать попытки. И потом, разве я говорил, что хочу работать один? Наоборот, я не хочу! Это было бы просто безумием. Нужна целая рабочая бригада, способная заняться реанимацией звёзд! Бригада докторов, по сути!
   -- Бригада докторов уже есть, -- весело ответил Анастас. -- К сожалению, она не справляется. Здесь правильнее было бы сказать, как сказал мой брат Рафаэль: звёздная бригада! А знаешь, -- прибавил он, -- я день ото дня думаю, что эти твои планы не такие уж неосуществимые. Особенно если мы все поможем им.
   -- Кто именно "мы все"? Вы, Рафаэль, Афина? Реми?
   -- Нет, "мы" в этом случае -- человечество и Вселенная.
   -- А в предыдущих случаях вы, значит, не помогали?
   -- Помогали, как видишь. Но это были случаи не того масштаба, знаешь ли! Бывало, что человек боролся за другого человека, за семью, коллектив, страну, даже за всё человечество. Но в истории не так уж много примеров, когда люди сражались бы за всю жизнь во Вселенной, за свет звёзд! Ты, конечно, не первый, были многие до тебя. Но пока что твоё предложение -- последнее и единственное в очереди. Остальные уже проиграли.
   -- Есть ли у меня при таких условиях шанс выиграть?
   -- Есть. Это игра не на шанс, а на правила выбора, -- Анастас взмахнул рукой, подтверждая свои слова. -- Правильно выбирай всё: цели, задачи, стратегию, тактику, инженерное и техническое обеспечение. Политический курс, который ты предложишь. И тех, кто тебя будет сопровождать: союзников, друзей, любовь. Неправильный выбор -- ещё не проигрыш, но вот сумма неправильных выборов легко приводит к поражению. Будь осторожен и разумен, товарищ Константин!
   -- Теперь вы меня без отчества называете? -- усмехнулся Костя.
   -- Теперь ты выбрал дорогу. Ты -- сущность, а не существо, а сущность известна по имени. Nomen est omen. Пока что ты и есть Константин -- "постоянный", "стойкий". Ты доказал право на это имя твоей сущности, пройдя через все мелкие испытания, которые пока что подсунула тебе жизнь. Но в будущем твоё имя может измениться. Даже, пожалуй, неизбежно изменится. Стойкость ты, пожалуй, не растеряешь, а вот постоянство... Не знаю, совместимо ли оно с развитием, -- Анастас вздохнул.
   -- Значит, -- спросил Костя, -- вся эта ваша латинская учёность применима теперь ко мне в полной мере? Все эти "sine manu", "casus belli"...
   -- Они и раньше были к тебе вполне применимы: это продукт эзотерического конкордата, который твоя мама ухитрилась когда-то заключить с Тёмными. Но не волнуйся: большинство этих законов куда более однозначно и справедливо оценивает мир, чем всякая там ювенальная юстиция. Это последнее, о чём тебе стоит волноваться.
   -- Да, ювенальная юстиция, -- с тревогой произнёс Костя. -- Зачем, интересно, эта тётка притащилась в зал суда? Да ещё со своим садистом Лёшенькой и тем типом, который требовал у меня бумажник?
   Анастас вдруг нахмурился.
   -- В самом деле... Я думал, она пришла насладиться тем, как Леонида упекут в тюрьму, и не обращал на неё особого внимания -- предполагал, что происходящее и так доставит ей серьёзные неприятности. Но вот насчёт этого типа -- ты прав, это нечто странное. Едва ли субъекта с такой психологией можно по доброй воле заманить в здание суда!
   -- Во всяком случае, они не свидетели, -- заметил Костя.
   -- Нет. Я даже вообразить не могу, что им всем могло понадобиться.
   -- Знаете, Анастас... -- Костя смолк на мгновение. -- Думаю, -- закончил он свою мысль, -- что тут не обошлось без Тёмных!
   -- Серьёзная опасность, -- согласился Анастас. -- Более серьёзная, чем всё остальное. Но я не могу понять, что же они задумали. Одно это может быть более важным, чем вся шаткость наших доказательств невиновности Леонида. Неужели Тёмные планируют нанести нам ответный удар?
  
   Они планировали удар. Действия их были простыми и даже примитивными: когда Костя и его родичи направлялись в сопровождении Анастаса к машине Артемия Петровича, дорогу им неожиданно преградили Лёшенька и тот самый жлоб, который жаловался на пропажу кошелька. От ближайшего фонарного столба отделились трое малолетних бандитов, терроризировавших Костю требованием платить им дань. А за этим строем выросла у обочины дороги закутанная в полупрозрачную шаль, точно в облачко, фигурка Ларисы Викторовны.
   -- Ух ты! -- восхитился Анастас. -- Весь зверинец, похоже, собрался! Ждёте укротителей, мальчики и девочки?
   -- Не сметь, я при исполнении, -- ответил полицейский Лёшенька.
   -- И я тоже, -- прибавила сотрудница ювенальной юстиции.
   -- Как? -- возмутился Костин покровитель. -- Вас ещё не выгнали? Я же вас предупреждал...
   -- Уже не имеет никакого значения, -- мелко хихикая, сказала Лариса Викторовна.
   -- Никакого значения, -- подтвердил Лёшенька, ухмыляясь.
   -- Хотите напасть на нас? -- Анастас иронически сощурился. -- Прямо здесь, у здания суда, на освещённом в дневном режиме проспекте?
   -- Зачем нам нападать? -- спросил жлоб. -- Мы так, поговорить...
   Костя заметил мимоходом, что трое преступников заняли позицию точно позади них, в двух шагах от крыльца парадного подъезда. Остальные трое выстроились у выхода на парковку, к машинам. Подумалось мельком: "Можно с лёгкостью бежать влево или вправо... Позвать постового. Зачем тогда они загораживают вход обратно в суд?!"
   -- Вы что, думаете, вы крутые, да? -- ласково спросил полицейский Лёшенька.
   -- Ага, -- согласился Анастас. -- Я думаю, мы очень крутые!
   -- И вам удастся обыграть правосудие?
   -- Нам удастся обыграть обвинение. А с правосудием мы не играем, -- возразил человек в синем костюме.
   -- Пропустите нас немедленно, -- потребовал Артемий Петрович.
   -- Ишь, чего захотел! Сперва поговорим по душам...
   -- Не о чем нам с вами разговаривать!
   Костя не слушал всю эту перепалку: он, уже побывавший недавно в передрягах, лихорадочно искал либо выход, либо источник опасности. И вдруг он увидел! По крутому пандусу стоянки нёсся снизу вверх большой, тяжёлый грузовик с выключенными фарами -- нёсся прямо на них, игнорируя линии разметки и светоотражающие знаки. Только низкий ряд переносных столбиков ограждения отделял тротуар, на котором стояла стиснутая с двух сторон семья Нартовых, от мчащегося на них грузовика. Всё ближе и ближе... Косте показалось на мгновение, что за тёмным лобовым стеклом смертоносной машины мелькнул голый череп и зловещие татуировки на лице водителя.
   -- Анастас! -- в ужасе воскликнул Костя, махнув рукой в сторону опасности.
   Человек в синем костюме обернулся -- на взгляд Кости, так медленно, словно он двигался в густом рассоле. По лицам стоявших у выхода людей разлилось выражение злорадного удовлетворения. Капот грузовика уже показался над краем пандуса...
   -- Ложись! -- крикнул Анастас, отталкивая с силой Гохон Осоровну.
   Костя упал, безропотно подчинившись команде. Рукой прижал, придавил к земле плечи матери. Отец ничком распростерся рядом; подле него упал и Анастас, прикрывая отчего-то голову зелёной брошюркой "Две тактики". Огромные колёса грузовика взметнулись над краем тротуара. "На что он рассчитывает, приказывая лечь? На свою способность воскрешать мёртвых? Но что, если умрёт он сам?"
   Мельком Костя отметил, что обе группы людей, загораживавших им дорогу, отбежали в стороны: бандиты -- на ступеньки крыльца, Лариса Викторовна и её сопровождающие -- в сторону стоянки. Асфальтовое покрытие на пути машины внезапно вздыбилось, точно разводной мост. Тяжёлая туша грузовика, наполнив пространство устрашающим рёвом, высоко поднялась над тротуаром... Удар воздуха, грохот могучих электродвигателей заполонили воздух. Над самыми головами мелькнули страшные колёса -- передняя ось, первая задняя, вторая... Вздымая столбы искр из пробитых амортизаторов, машина упала метрах в десяти-двенадцати от Кости на дорожку, ведущую к выезду с подземной стоянки автомобилей. Раздался чудовищный треск сминаемого металла, разбивающегося в куски бетонного покрытия, какофония рвущихся проводов... Грузовик врезался в стенку ограждения, расплющившись, точно консервная банка.
   -- Все в порядке? -- крикнул Анастас, поднимаясь.
   Все были целы, кроме Гохон Осоровны, потерявшей от страха сознание. Костя, шатаясь, встал на ноги. Только теперь он увидел, что часть дорожного полотна у самого тротуара, на которую наехал колёсами грузовик в своём стремительном движении, поднята вверх под углом около тридцати градусов. Так вот, значит, почему многотонная махина совершила прыжок! Но кто и когда поднял на пути убийственного снаряда этот почти невидимый постороннему глазу люк?
   -- Всё в порядке, -- послышался откуда-то из-за угла звонкий голос Афины. -- Разбирайтесь здесь, а я их задержу! Они у меня попляшут, субчики-голубчики...
   -- Права не имеешь! -- заорал на голос полицейский Лёшенька. -- Эй, ты, это там ещё кто такая?!
   Анастас подошёл к нему, взял за воротник и с силой встряхнул. Завязалась короткая драка.
   -- Бить... полицейского?! -- удивилась Лариса Викторовна. -- Эй, взять его!
   Охранники, выбежавшие из здания суда, и постовой полицейский с удивлением остановились.
   -- Этот тип полицейский? Если да, то почему он в штатском? Где его жетон?
   -- Не твоё дело, крыса! -- Лариса Викторовна, похоже, окончательно съехала с катушек от всего пережитого. -- Я приказываю: взять!
   -- А вы, мадам, собственно, кто такая?
   -- Я -- инспектор ювенальной юстиции!
   -- Не очень-то этот гражданин похож на подростка, -- заметил постовой. -- Скорее, на человека, только что чудом спасшегося от смерти, а потому -- очень взволнованного. А вы, гражданин, отпустите парня! Как бы и впрямь чего не вышло, из-за чего я вас буду вынужден задержать...
   Артемий Петрович, приведший-таки в чувство жену, повернулся вдруг к постовому. Лицо его выражало злобу и ненависть.
   -- Вам что, неясно? Посмотрите на камеры видеонаблюдения! -- резко сказал он. -- Я требую составить протокол! Эти люди умышленно держали нас именно в том месте, по которому должен был проехать этот долбаный треклятый грузовик...
   -- Такие вещи решает суд, -- мягко ответил постовой. -- Давайте, дамы и господа, запишем ваши показания. Сейчас прибудет дорожная полиция, будем выяснять, что и как. Тогда и пожалуетесь друг на друга, сколько хотите.
   -- Они не смеют жаловаться! -- крикнула Лариса Викторовна. -- Они -- члены семьи экстремиста! Его казнят, казнят! И их тоже надо казнить, убить, уничтожить -- всех, всех, всех! Никто не заслуживает пощады...
   -- Истерика, -- сказал один из охранников, вышедших на крыльцо. -- Вторая подряд. У неё уже была одна -- сразу после заседания.
   -- Умрите! -- кричала сотрудница ювенальной юстиции. -- Умрите же! Все! Сейчас! Потом будет поздно... судьба не простит вам!
   Анастас покачал головой. Подойдя к женщине, он попытался мягко взять её за локоть.
   -- Вы крепко влипли, Лариса Викторовна, -- тихо сказал он, -- в дела, которых не понимаете. То, что вы сейчас говорите, равносильно навлечённому на себя проклятию. Или протоколу, если вам так понятнее.
   Сотрудница ювенальной юстиции отдёрнула руку:
   -- Не смей ко мне прикасаться! Не смей спорить с судьбой! Над вами уже занесён меч, ваш мир доживает последние дни, и я... помогу... я!.. -- Она вдруг резко выдохнула, глаза её закатились.
   - Мы нашли того, кто поможет нам с вами справиться, - хихикнул полицейский Лёшенька. - И они круты... очень круты! Вам лучше не переступать им дорогу! И нам тоже: мы сами теперь служим им! Только им!
   -- Вы даже ещё не знаете, кому вы сейчас переступаете дорогу! -- Жлоб, требовавший с Кости свой бумажник, вдруг указал пальцем на Анастаса. -- Вы не знаете, кто я... Кто все мы! Мы -- ваш суд, ваш приговор. Покайтесь сейчас, ибо ваше возмездие близко!
   -- Да, -- согласился с ним Анастас, -- моё возмездие всегда рядом со мной. Но вот беда: мне совершенно не в чем каяться!
   -- Склонись перед Тьмой, человек! -- тихо шепнул ему полицейский Лёшенька. -- Склонись, признай её власть! Ибо лишь власть и Тьма -- вечны!
   -- Да ну, -- сказал Анастас тем же беззаботным тоном. -- Свет круче! А вы, молодой человек, говорите сейчас жуткие гадости.
   -- Не смей! -- крикнула вновь Лариса Викторовна. -- Вы, вы все во власти Тьмы! Я докажу вам... мы докажем! Nos dominus, prolificus, terrificus... -- вдруг громко зашептала она.
   -- Magnificus, pontificus... -- тем же экстатическим шёпотом добавил Лёшенька.
   -- И, -- радостно заорал жлоб, -- э в кудели... и в купели...
   -- Заткнись, идиот, -- посоветовала сотрудница ювенальной юстиции. -- Этих слов путать нельзя! Et crudelis, cadaveris, putres noxus et ulceris...
   -- Putres noxus et ulceris, -- повторил Лёшенька блаженно. Было совершенно очевидно, что никто из читающих этот странный стих не понимает в нём ни единого слова.
   -- Прекратите читать такие вещи! -- воскликнул Анастас. -- Во-первых, вы не знаете латыни, а во-вторых, это такие гадости! Мне страшно!
   -- Испугайся ещё сильнее, смертный! -- посоветовал ему жлоб. -- Ибо сейчас ты познаешь вечную власть Тьмы!
   Анастас вдруг схватился за горло. Выглядело это так, будто человека в синем костюме вот-вот стошнит.
   -- Всё, -- простонал он, -- я больше не могу! Этот город, этот мир... я не могу дышать этими миазмами! Слишком долгое терпение... и отца больше нет...
   Шатаясь, он отошёл к самой бровке обочины, упал на колени, положив голову на столбик ограждения, сброшенный со своего места стремительным полётом грузовика.
   -- Мама, -- в тихом отчаянии прошептал он. -- Я больше не могу! Мама!
  
   Внезапно перед зданием суда воцарилась полная тишина.
   Смолкли бормочущие причитания Лёшеньки и Ларисы Викторовны. Жлоб затих и, казалось, совершенно перестал дышать. Охранники и полицейский, случайные свидетели, зеваки, остановившиеся посмотреть на разбитый грузовик -- все вдруг замолчали и беспокойно огляделись. Даже одинокий голубь, сидевший безучастно на карнизе над окном судебного здания, встряхнул перья и перестал гадить на подоконник.
   На автостоянке перед зданием суда появилась темноволосая женщина среднего возраста, совершенно обнажённая, если не считать тонкой золотой цепочки, опоясывавшей её крутые бёдра. Волосы женщины были свиты в узел, сквозь который проходил, подобно заколке, небольшой изящный кинжал. Обогнув автомобили с правительственными номерами, стоявшие у самого выхода на парковку, темноволосая незнакомка приблизилась к Анастасу и опустилась подле него на колени.
   -- Неужели они сумели тебя обидеть, Анастас? -- Женщина укоризненно покачала головой.
   -- Меня сложно обидеть, мама. -- Анастас поднялся, помогая подняться и незнакомке. -- Но они беспрерывно обижают друг друга. И весь свой мир -- тоже. И справедливость, и закон, и правосудие -- здесь всё опять готовы принести в жертву судьбе. Впрочем, ты это и сама знаешь.
   Женщина погладила его по щеке:
   -- Я вижу, что тебе очень плохо, Анастас.
   -- Миллионы людей ждут моей помощи на американском континенте, -- вздохнул человек в синем костюме, -- а я вынужден разбираться тут с самодеятельными адептами Тёмных.
   -- Почему ты вынужден?
   Анастас указал рукой на Костю:
   -- Его мать доверила мне его. Sine manu.
   Осторожно ступая босыми ногами по асфальту, женщина приблизилась к Косте и тщательно осмотрела его. Косте показалось, что тонкие ноздри темноволосой постоянно трепещут от усилий -- женщина явно стремилась обнюхать его, как это сделала Реми после его возвращения из американского рейса. Он хотел что-то сказать, но тут темноволосая погладила его по руке и вдруг опустилась перед ним на одно колено.
   -- Поздоровайся с моей мамой, товарищ Константин, -- предложил Анастас. -- Её зовут Вайрависуддхи. Не помню, говорил я это тебе или нет?
   -- Я -- возмездие, -- сказала темноволосая, вставая на ноги. -- Здравствуй, Константин.
   -- Э... здравствуйте, -- сказал ей Костя.
   Женщина нервно оглянулась.
   -- Ничего, мама, -- успокоил её Анастас. -- Константин просто не знает этикета. Он называет тебя на "вы", как это принято у людей.
   -- Ничего страшного, -- улыбнулась женщина. -- Я это понимаю. Я сама когда-то была людьми. В том числе.
   -- А известно ли вам, -- спросил подошедший постовой, -- что вы пребываете на улице в голом виде, оскорбляющем общественную нравственность?
   -- Только дурак может оскорбиться видом здорового женского тела, -- ответила ему Вайрависуддхи. -- Мои тела, в том числе и это -- моя естественная, неотъемлемая сущность. Это ведь совсем не то же самое, что для полицейского в пьяном виде потерять жетон, а потом приставать к гражданам с требованием его искать. Не так ли?
   Полицейский смутился и отошёл.
   -- Красивая тётка, -- заметил вполголоса один из охранников.
   Темноволосая женщина подошла к нему, -- тот попятился, -- и, приподнявшись на носке правой ноги, изобразила последовательно одну за другой несколько фигур, как показалось Косте, индийского танца. Охранник, как зачарованный, следил за движением её высокой груди.
   -- Что это было? -- спросил второй охранник, щёлкнув пальцами перед самым носом у своего зачарованного товарища.
   Вайрависуддхи пожала округлыми плечами:
   -- Благодарность за комплимент.
   Воспользовавшись моментом, Костя шёпотом спросил Анастаса:
   -- А почему ваша мама мне поклонилась?
   -- Потому что ты солярная сущность, -- таким же шёпотом ответил Анастас. И прибавил ещё тише: -- Таких, как ты, она не ест.
   Темноволосая подошла к ним, и Костя удержал свой следующий вопрос при себе.
   -- Я чувствую запах изменников. Где они? Куда они подевались?
   Анастас и Костя огляделись. Всех шестерых, преграждавших семье Нартовых дорогу к машине, и след простыл.
   -- Я найду их, -- успокоила их Вайрависуддхи, видя волнение на лицах обоих мужчин. -- Воздух Земли подскажет мне их путь. Но вот где те, кто склонил их ко злу? Где Тёмные?
   -- Их скиния должна была быть в физической лаборатории, -- быстро сказал Костя. -- В институте энергетики. Но мы не знаем этого наверняка: вдруг это провокация? Мой брат под сейчас судом за то, что хотел уничтожить это место, -- вдруг прошептал Костя.
   -- Молчи! Услышат! -- воскликнул Анастас.
   -- А что тут такого? -- удивилась Вайрависуддхи. - Эй, люди! -- окликнула она всех собравшихся. -- А почему вы не уничтожите космический корабль Тёмных?
   Стоявшие на улице люди удивлённо переглянулись друг с другом.
   -- Этот город ещё не дозрел до революции, мама, -- просто объяснил Анастас.
   -- Значит, -- покачала головой темноволосая женщина, -- он заслуживает возмездия.
   -- Ещё рано. Быть может, ещё что-то получится? Хотя бы у таких, как Константин и его брат Леонид, -- проговорил Анастас, кладя руку на плечо женщины. -- Мой отец и твой муж не поступил бы с этим городом по справедливости, если бы у него был шанс лишний раз проявить заботу.
   -- Ты прав, как всегда, -- кивнула Вайрависуддхи. -- Но в этом городе есть не только силы преобразования, которые вызревают под спудом. Есть и те, кто противодействует им.
   -- Как и на всей Земле, -- заметил на это Анастас.
   -- Это так, -- согласилась его мать, -- и вот эти-то силы уж точно заслуживают возмездия! В самом деле: доколе можно убеждать человечество в том, что оно маленькое и слабое, что судьба властна над ним, что ему остаётся только покориться течению времени? Это преступная ложь -- слышите, люди? Ложь! Зерван считал по другому! Эль Президенто -- он верил в вас! А вы -- скажите, вы ещё хоть немного верите в себя?
   Толпа, глазевшая до того на невиданное зрелище, начала на этом месте стремительно расползаться. Лишь постовой так и остался на своём посту, да одинокий голубь на карнизе вернулся к прерванному занятию.
   -- Здесь вам ловить нечего, -- произнесла с горечью Вайрависуддхи, отчего-то обращаясь преимущественно к Косте. -- Вам нужно восстанавливать республику Эльдорадо.
   -- Нам нужна страна стран, -- возразил Костя.
   -- Ответ, достойный будущего, -- согласилась темноволосая женщина. -- Но начать имеет смысл оттуда, наверное. Впрочем, что я теперь понимаю в делах Земли?
   -- Спасибо вам за совет, -- произнёс Костя.
   Лёгкой походкой Вайрависуддхи подошла к его родителям, дожидавшимся сына на стоянке у машины. Осторожно коснулась подбородка Гохон Осоровны, подняла её голову, чтобы заглянуть в глаза.
   -- Знаешь, я тебя помню, -- сказала она вдруг. -- ты из Гаргань-Батора. Ты -- девочка, которая выжила.
   Костина мать, высвободив голову, молча кивнула. В глазах её стояли слёзы.
   -- Жизнь, полученная за жизнь в пламени, -- Вайрависуддхи покачала головой. -- Такой драгоценный дар! Как ты могла посулить его Тёмным?
   -- Я была молода, -- ответила Гохон Осоровна. -- Я хотела могущества. Все мои подруги, светловолосые и длинноногие, могли наслаждаться им в объятиях своих друзей. Но мне такое могущество было не нужно. Я хотела свершений. Я -- Пяст!
   -- Где же твои свершения, Гохон Пяст? Только не показывай на своих детей, как это делают женщины. Твоя глупость обрекла их на страдания!
   Костина мама тихо вздохнула.
   -- Я отказалась от свершений. Ради семьи, ради нормальной человеческой жизни... Да и на что мне мои свершения, -- прибавила она, -- если всякое из них становится достоянием Тёмных?
   -- Но данная им клятва довлеет над тобой, -- покачала головой Вайрависуддхи.
   -- Если б я могла отказаться от неё! От своей силы, которая так ни разу и не пригодилась мне... -- Из горла Гохон Осоровны вырвалось глухое рыдание.
   Темноволосая женщина обняла её.
   -- Твоя сила пригодилась тебе: ты и в самом деле вырастила детей, достойных взять будущее в свои руки. Но теперь, пожалуй, она для тебя и впрямь служит лишь источником страданий... Зерван, конечно, не одобрил бы такого: гасить в человеке однажды вспыхнувшее в нём пламя. Но я -- не он!
   С этими словами она наклонилась к лицу Гохон Осоровны и поцеловала её в губы. Артемий Петрович Нартов вскрикнул, возмущённо и предостерегающе. Раздался короткий треск --Костя отчего-то ожидал, что это только начало, что сейчас, например, зашатаются дома и странные осколки повалятся с неба. Но это был уже конец. Вайрависуддхи разогнулась и отпустила затылок и талию Костиной матери, которые она придерживала руками во время поцелуя.
   -- Вот и всё, -- сказала она. -- Ступай, Гохон Пяст, наслаждайся своей нормальной человеческой жизнью. Надеюсь, она будет счастливой. Сторонись лишь своей судьбы, и всё будет в полном порядке. Ведь ты не заслуживаешь возмездия!
   Повернувшись спиной к зданию суда, Вайрависуддхи прежней лёгкой поступью побежала между машинами -- вдаль, к выходу со стоянки.
   -- Ты куда, мама? -- окликнул её Анастас.
   -- Охотиться! -- весело воскликнула та. -- Ты ведь разрешил мне охоту, разве ты забыл?!
   И темноволосая женщина исчезла в глубине крытой стоянки.
   -- Ну всё, -- вздохнул Анастас. -- Моя минутная слабость, возможно, приведёт к тому, что этому городу кранты. Разве что в нём найдётся ещё хотя бы с полдесятка субъектов, подобных тебе, Константин, и твоим ближайшим родственникам. Тогда у города есть шансы!
   -- А эти... Лариса Викторовна, прочие? -- Костя встревожился.
   -- Этим точно крышка.
   -- И нам припаяют потом соучастие в разбойном нападении? Вот же спасибо твоей.. вашей матери!
   -- Ты прав, ситуация может накалиться, -- кивнул Анастас. -- Но и жить рядом с Тёмными постоянно тоже нельзя. Посмотрим, каким боком ещё вывернется вся эта ситуация.
   Костя хотел спросить ещё что-то, но, подумав, промолчал и полез в машину.
  
   Ситуация и в самом деле "вывернулась боком", но совсем не так ужасно, как мог бы себе представить Костя.
   Эксперты, тщательно изучившие корпус стеклопластиковой лодки и следы пыли от её обработки в самых разных местах, не пришли к единому мнению относительно её происхождения, но при этом так и не нашли в его конструкции никакого намёка на экстремизм. Зато в списке материалов, потребных для дальнейшей успешной обработки, фигурировали и ацетон, и таблетки для мытья посуды, и даже более страшные препараты, вроде толуола. Дело о готовившемся теракте получило в прессе самую неблагоприятную огласку; Леонид Нартов осуждён был за незаконное проникновение в охраняемое здание на десять дней ареста и выпущен на свободу, так как уже отбыл в изоляторе предварительного заключения почти вдвое больший срок. Указания на его экстремистскую деятельность, представленные государственному обвинению управлением ювенальной юстиции, были признаны на суде недостаточно достоверными, так как собравшая их сотрудница отличалась большой психической нестабильностью. Свидетели её последних действий утверждали в один голос, что эта дама была больна каким-то психическим заболеванием и, очевидно, входила в тоталитарную секту. Её заявление о добровольном увольнении с работы, найденное в её вещах, а впоследствии -- загадочное самоубийство, только усугубили подозрения в отношении её психического здоровья. Сбивший её с верной дороги полицейский, оказавшийся её тайным любовником, тоже был не вполне нормален; в месте их тайных встреч обнаружены были наручники, плётки и другие неудобоваримые для обывателя приспособления. Полицейский, предчувствуя беду, да ещё и находясь под служебным дознанием в связи с жалобами на превышение им пределов полномочий, куда-то срочно запропастился.
   Обвинения, выстроенные против обоих Нартовых, рухнули в одночасье, как карточные домики.
   -- Но не ждите, что вас оставят в покое, -- предупреждал братьев Артемий Петрович. -- Теперь вам надо жить, как мы с матерью всю жизнь прожили: тише воды, ниже травы! Мама рассказывала вам историю про мудрую жабу?
   Костя слушал и вежливо улыбался, а сам, кипя в глубине души возмущением, посылал мысленно отца ко всем чертям с его жабой.
   Двадцать третьего декабря, в свой пятнадцатый день рождения, Костя неожиданно получил приглашение в управление городской службы коммунального обеспечения. На дверях управления красовались, отчего-то только изнутри, скрещенные эмблемы обеих подразделений службы -- алые "ипсомена" и "дрепанья".
   Директор службы коммунального обеспечения, немолодой мужчина, в котором Костя вдруг безошибочно разглядел некую сущность, таившуюся под маской добропорядочной обыденности, выдал ему маленькую красную карточку из пластика.
   -- Это -- ваша рабочая книжки, -- сказал он. -- Не теряйте их, это память для всего будущего мира о ваших трудах, ваших деяниях, вашей славе. В этой книжке есть уже первые записи -- ваша первая летопись, летопись вашей стажировки. Теперь стажировка кончилась, для вас начинается полноценная учёба и работа. Добро пожаловать в наши ряды! А теперь... прошу стоять смирно и слушать!
   Невидимый оркестр -- откуда-то Костя твёрдо знал, что это не запись, а живая музыка, -- проиграл при этих словах короткий торжественный гимн. В ритме музыки Косте чётко слышалось знакомое: "Terrarum revolvitur orbis... nihilo totum erimus!".
   После этой краткой церемонии Костю отвезли в авиаотряд. Наставники и единственный коллега -- Саша Владимиров, -- хором поздравляли его. Явившийся невесть откуда Мамед Сулейманович подарил Косте видеокурс прикладной математики, Донцов -- пригласительный сертификат на обучение искусству пилотажа и безлимитный абонемент в спортивный зал и бассейн авиаотряда. Зоя Михайловна принесла отчего-то преогромнейший торт, выпеченный, должно быть, с соблюдением всех правил технологии. Шикарный подарок приготовил техник-инструктор Эрнст Маркс -- он вручил Косте две путёвки на зимнюю экскурсию в аэрокосмический музей НАСА, стоившие, пожалуй, не меньше четверти годовой зарплаты Эрнста. Афина отчего-то прислала Косте в подарок спортивную винтовку.
   -- Ну, вот -- винтовка! Я-то думал, она тебе после таких дел какой-нибудь меч пришлёт, -- мечтательно сказал Саша Владимиров. -- Меч всяко круче выглядит. Героичнее!
   -- Нэт, не вэрна! -- возмутился Мамед Сулейманович. -- Рабочэй шемшир нэ нада, рабочэй нада мультук! Шемшир махат -- гэроэм стат, батыр быт нада, работа забыват будэш, адын шемшир да шемшир! А мультук, он дысцыплина-мисцыплина трэбуэт, строй дэржат нада, да? Каманда -- стрэляй, каманда -- лажыс, цэл выдыш, бэй, рабочэй! Самый рабочэй дэло -- мультук! Он многым народам свабода прынэс! А мэч, шемшир -- нэт, это фэодалызм, рыцар-мыцар, йок свабода!
   И все присутствовавшие согласились с мудрым сужденим "технического ифрита".
   После авиаотряда Костя поехал к Реми. Реми подарила ему на день рождения увесистый квадратный свёрток в подарочной упаковке.
   -- Что там? -- с интересом спросил Костя.
   -- "Фаллономикон", -- ответила Реми, -- мой личный экземпляр. Дарю! Ты, помнится. Очень рвался прочитать про все эти эзотерические тайны...
   -- Ну, и как книжка?
   -- Да сложно сказать, -- Реми пожала плечами. -- В раннем возрасте увлекает, конечно же. А потом, когда сам начинаешь разбираться в жизни хоть немного, от всей этой мистики становится сперва смешно, а дальше просто скучно. Но ты прочитай, прочитай! Ни одна женщина в мире, быть может, не даст тебе ни единого экземпляра этой книги. А я знаю по себе, как противно жить, когда думаешь, что все вокруг знают что-то эдакое, а ты один -- не знаешь...
   Они бродили по городу до позднего вечера, когда надо было уже идти домой и праздновать в кругу семьи законное Костино пятнадцатилетие. Он держал ладонь девушки в своей руке, целовал её и отчего-то время от времени вспоминал с тоской то Афину, то чем-то очень похожую на неё Аню -- дочь почвоведов. Реми звонко болтала о каких-то пустяках, а Костя, слушая её, думал о чём-то неясном, странном и сложном, как сама жизнь.
   -- Поедешь со мной в музей НАСА? -- спросил он вдруг.
   -- Конечно, поеду, -- ответила Реми. -- Должна же я хоть что-то сама узнать о космосе.. Знаешь, я думаю, что года через два я всё-таки уйду с этой планеты.
   -- Плохо тебе здесь? -- сочувственно спросил Костя.
   -- И тебе здесь плохо, -- вместо ответа произнесла Реми.
   Они устроились на скамейке в парке, под крупными падающими снежинками, и стали смотреть, как тихо отворачивается от города свет Главного Зеркала.
   -- Люди стали умирать, -- сказала Реми тихо. -- Сами. Они устали жить. А те, кто ещё жив, готовы с лёгкостью склониться перед Тёмными. Я знаю твои планы, Костя. Мне нравится их размах. Но мне кажется, ты просто не успеешь...
   -- Скиния Тёмных, -- сказал Костя. -- Она сгорела. Ты слышала? В здании института был пожар. Чуть было не закричали опять про теракт, но эксперты доказали, что там просто загорелась проводка.
   -- Это дело Вайрависуддхи, -- Реми улыбнулась. -- Я сама искалечила семь вагонов номер два, чтобы подать с её помощью необходимую энергию в проводку института.
   -- Значит, мы всё-таки сопротивляемся? И успешно?
   -- А сколько их ещё. Таких скиний? И сколько чокнутых, которые думают, что им под властью Тёмных мёдом намазано?
   -- Земля погибнет, -- сказал Костя, -- без нас. И нам нечем и не с кем будет воевать с Тёмными на вселенских просторах.
   -- А если они поработят её?
   -- Это наверняка случится, если мы оставим Землю её судьбе.
   Реми надолго погрузилась в молчание.
   -- Ладно, -- произнесла она наконец. -- Если ты хочешь, я останусь с тобой здесь. Насовсем. Ведь я тебя люблю, Константин! Я не такая тупая электричка, какой меня хочет видеть Анастас...
   Костя наклонился к лицу девушки и поцеловал её в губы.
   -- Оставайся на Земле, Реми! Наша летопись только начинается.
   Реми вздрогнула и положила голову на грудь Кости.
   -- Ты всё-таки взял себе эту странную космическую форму? -- спросила она вдруг.
   -- Да, -- сказал Костя, щекоча ей ухо губами. -- Доктор Рафаэль подарил мне её на день рождения.
   -- Ну и хорошо, -- улыбнулась Реми, чуть повернув голову. -- Значит, в крайнем случае, удрать в космос мы с тобой всегда успеем.
   Костя отвёл глаза и стал молча смотреть перед собой, прямо вперёд. За его спиной тихо поворачивалось Главное Зеркало, отсчитывая окружающему миру последние светлые секунды.
   Потом, в урочное время, Зеркало описало в небесах плавный полукруг, и весь отражённый им свет ушёл куда-то в неведомые дали.
   На замерзающий город пала кромешная тьма.

- 169 -

  
  
  
Оценка: 3.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"