Валька был мальчик из интеллигентной семьи. Со всеми вытекающими. Книжки умные читал, с картинками и без. Мама проверяла уроки до седьмого класса. До шестого он под надзором бабушки барабанил по клавишам пианино. Друзья соответствующие, не хулиганы какие-нибудь. Отметки хорошие получал: это даже не обсуждалось.
А для души - школьный ансамбль, игра на дискотеках. Все как у нормальных людей. Цой, АBBA, Браво. Загадочная Жанна Агузарова. Старый отель. Король оранжевое лето.
Лето, да!
В то лето, когда Валька познакомился с малахольными Фомкиными, ему исполнилось четырнадцать. За два месяца он вымахал на пятнадцать сантиметров, перерос почти всех девчонок в классе, огрубел голосом, почувствовал себя взрослым, умным и немного ошалевшим от открывшихся перспектив. На дачу первый раз ехал неохотно - что там делать? Не на велике же с малышней гонять.
Оказалось не так плохо. Друзья все равно разъехались кто куда, в лагерь он и сам не хотел - все по свистку, скучно и противно. Двухлетняя сестра Милка была покладистым ребенком, сунешь ей кубик рубика, она и рада. Ну, книжку еще ей почитать, пока мама статью в научный журнал пишет. Полаять-помяукать-помумукать вдвоем.
В магазин сбегать - не работа. А огурцы прополоть и полить - так отец, довольный тем, что ему самому не надо никуда уезжать из городской квартиры, пообещал электрогитару "Урал".
Красота!
Ленючее настроение, вкус пыли на губах, деревянный сортир во дворе, вся жизнь впереди. Счастливая, какая же еще. Потом, оглядываясь назад, думаешь: ну и дурак же я был...
Валькина помощь понадобилась уже на следующий день после приезда: местный магазинчик мог предложить голодным дачникам только хлебные умертвия в целлофановых пакетах и поседевшие от старости шоколадки. Так что мама отправила Вальку за сметаной и молоком в соседний городочек-городок с куцим названием Рыбное. Городок как городок. Трава сквозь потрескавшийся асфальт. Кинотеатр, похожий на школьный актовый зал. Рыбный техникум, от которого и пошло название, в самом центре. Дома-пятиэтажки, стекляшка универсама, стекляшка универмага, пруды с карпами по периметру. Ближе к осени карпов этих, жирных и лупоглазых, продавали живьем. Миниатюрная валькина мама, вооружившись деревянной скалкой, колотила их по голове до смерти, а потом жарила. Мама была железная леди, Маргарет Тэтчер, врач ухо-горло-нос в детской поликлинике. Строгая, непробиваемо-спокойная, с ларингоскопом в маленькой руке. Ее даже термоядерные мамаши боялись.
Дрын-дрын. Бам-бам-бам. Тирли-лирли хоп-хлоп.
Валька услышал эту с позволения сказать музыку когда проходил мимо гаражей. Да нет, не музыку, конечно. Просто дикую, бьющую по мозгам какофонию. Как будто свору голодных бездомных собак запустили в студию звукозаписи и кинули туда же сосиску. Сначала Валька оторопел, потом понял, откуда идут уродские звуки и не удержался, подошел к ржавой металлической коробке с покосившейся дверью. Заглянул внутрь. А когда глаза привыкли к сумраку увидел их, Фомкиных. То есть кое-кого не хватало, но об этом Валька узнал уже позже.
Так вот, о Фомкиных - сразу было видно, что они родня. Все как один белобрысые, востроносые, мелкоглазые. Мышастые. Парень лет восемнадцати, впоследствии оказавшийся Тепой-Степой, тщедушный, узкоплечий, мучил бас-гитару. Он же был заводилой всей кодлы, всего маленького дурного джаз бэнда. Периодически оставлял струны и начинал дерижировать, невпопад и ни к месту размахивать руками. Еще были пацаны-близнецы лет двенадцати в растоптанных бурых босоножках, один выдувал перделки из пионерского горна, другой долбил палочками по пионерскому же барабану. Мальчишка лет семи стучал бубном по лбу, кривлялся, вилял задом, скакал в троглодитском танце. Замурзанный малек в укаканных трусах усердно крутил древнюю шарманку. И еще девочка немного старше Вальки за ударными. Узкая звериная мордочка, сердитые запятушки бровей, кривоватые зубки. Настороженная улыбка. Пройдешь мимо - не заметишь. Он заметил.
Eе звали Лидка. Лидуха. Лика. Он решил - пусть будет Ли. У Ли были ямочки на локтях и под круглыми коленками. На коленки он старался не смотреть, стеснялся. Влюбился? Нет, конечно. Он еще не знал, каково это, не пробовал. В кино страсти видел, само собой. Траванувшийся Ромео, самоубитая Джульетта. Но это искусство. Все красавцы и красавицы. В жизни так не бывает. В жизни он просто хотел быть рядом. Просто быть рядом. И все. Но это потом. Не сразу.
А тогда джаз бэнд прекратил вивисекцию инструментов и уставился на Вальку всем своим составом.
- Ты кто? - сморщила носишку будущая Ли.
Валька молчал, а что ответишь на такой вопрос?
- Немой, - констатировала Ли. Засмеялась. На ровном месте. Все сразу заулыбались, захихикали, зафыркали. Не обидно, а так, словно знали его сто лет.
- Играешь на чем-нибудь? - деловито спросил Тепа.
Валька кивнул. И сразу все встало на свои места.
***
У них было странное жилье, не такое как у всех. В нем царил веселый бардак. Конфетные обертки на полу, ломаные игрушки на обеденном столе, дрыхнущая на диване старая боксериха Клара, умеющая, вот умора, пользоваться унитазом. Похоже было, здесь не убирались и посуду не мыли никогда, никогда, никогда.
В первый же вечер ему рассказали об отсутствующих. Фомкинской маме, поездной проводнице, беззаботной и безалаберной тетке, беспечно принимающей все удары судьбы. Козе и семерых козлятах, прижитых неизвестно от каких козлов. Старшем брате, успевшем где-то что-то спиздить и обретающемся на зоне. Старшей сеструхе, осевшей в Москве и оставившей после себя кучу самодельных бусиков-колечек и малька в укаканых штанах.
Никогда ни до, ни после Вальке не было так весело и вкусно есть как в то лето. Фомкинские ужины.
Помидиры прямо из сетки, толстые ломти серого хлеба, кое-как наструганная докторская пластилиновая колбаса. У Вальки дома такой не ели - мама брезговала. Говорила: фу, гадость какая с крысиными хвостами.
Фомкины набрасывались на все это как голодные волчата. Толкались, чавкали, облизывали пальцы. Малек, забравшись с ногами на стул, обеими руками запихивал в рот куски колбасы. Вокруг бегала, тыкалась в колени висломордая Клара, ловила на лету пoдачки, глотала неразжевывая.
Потом они долго пили чай из сомнительной чистоты чашек, выхватывaли друг у друга банку со страхолюдным магазинным повидлом, облизывали одну на всех ложку.
В первый свой вечер у Фомкиных Валька пошел тыкаться во все двери, искал Ли. Не нашел. Зато на балконе наткнулся на Тепу, тот стоял, облокотившись на перила, курил рассеянно, роняя пепел вниз, на прохожих.
- Привет! - Валька пристроился на почтительном расстоянии - если мама учует запах табака, то ей не докажешь, что ты просто стоял рядом.
- А, ты, - Степа подвинулся. - Все пучком?
- Все, - согласился Валька. Потом добавил осторожно, стараясь не обидеть. - Спросить хотел. Почему вы так играете. Ну... беспорядочно. Не мелодию, не ритм, а...
- А, заметил! - Степа смотрел прищурившись, с хитринкой. Как дедушка Ленин. Будто знал великий секрет. - У меня теория есть. Знаешь, почему нельзя шагать через мост в ногу?
Валька знал. Когда-то полк солдат (вот не повезло, так не повезло) попал шагами в резонанс с колебаниями моста, и мост обвалился. Про то, что случилось с людьми, история умалчивала, но, судя по всему, ничего хорошего. При чем тут это?
Он так и спросил. При чем тут музыка? Степа объяснил снисходительно, как недоразвитому.
- Смотри, когда в резонанс, возникает отрицательная энергия и все рушится. А если попасть в антирезонанс, создать энергию со знаком плюс? Представляешь, что будет? И я мало представляю. Но что-то особенное, что-то запредельное, что-то вау прямо.
- Мост сам построится? - спросил Валька.
Степа посмотрел на него с жалостью.
- Да что там мост, может стена из моря встанет, прямо перед цунами, или лунный лифт получится, или вообще проход в другой мир откроется!
Валька после этого Степу зауважал. Другие штаны зря просиживаю, а тут человек мечтает, мечется, пробует.
- Ты с нами? - спросил Степа.
Он, конечно, был с ними.
- Приходи завтра к двенадцати к гаражам. Не опаздывай.
Валька не опоздал. Но в гараже, естественно, никого не было. Только три навесных замка на двери, один другого больше. Аппаратура все же, какая никакая. Фомкины вообще не знали, что такое вовремя, и что такое назначенная встреча. Являлись куда хотели и когда хотели. Валька ждал час. Один из близнецов заскочил за ним, когда Валька уже собрался уходить.
- Давай на пляж! Мы все там!
Они и взаправду все были там. Грелись на скудном июньском солнце у кругляша озера на сереньком, зернистом как икра минтая, песке, резались лениво в дурака. Парни и Ли в в тугих шортах, врезавшихся в полные ножки, и купальном лифчике. Oдна из бретелек все съезжала, непослушная, обнажая треугольник карих родинок (медианы, биссектрисы, неевклидова геометрия).
- Молоток! Будешь с нами, - сказал Степа. Протянул бутылку из-под вина, заткнутую обгрызенной пробкой. В бутылке оказался приторный тепловатый чай.
Ли улыбнулась сонно, повела неотразимым бледным плечиком:
- И не думай даже. Ударные не отдам.
Он и не думал.
***
- Пап, - спросил Валька приехавшего на выходные отца, - а бывает антирезонанс?
Отец, главный инженер проекта на заводе, серьеный человек, неохотно оторвался от журнала "Иностранная литература", пожевал губами, подергал себя за длинный нос:
- Думаю, что такого понятия не существует, оно антинаучно, противоречит физической теории волн, и вообще полная чушь.
- Точно? - на всякий случай переспросил Валька.
- Точнее не бывает, - отец облегченно нырнул обратно в журнал. - Прекрати тратить время на всякие глупости.
Пап, - сообщил Валька глянцевой обложке. - Я человека убил.
- Ну, да. Ну, да, - пробормотал отец, не отрываясь от чтения.
Потом Валька часто прокручивал в голове этот короткий словесный волейбол. Подростком. Юношей. Взрослым человеком. Скажи тогда отец: дерзай. Если согласен потратить всю жизнь на что-то большее, чем она сама, то дерзай.
Изменилось бы тогда хоть что-нибудь?
В жизни у Вальки было много разговоров с отцом, важных, деловых, ернических. Грубых. Идиотских. Но этот он запомнил отдельно. И не простил. Странно, да?
***
Никогда ни до, ни после Вальке не спалось так сумбурно, как в то лето. Сны, будто Фомкинские родственники, приходили и уходили как хотели и когда хотели. Накатывали, обжигая острым ощущением реальности, будоражили, плели интриги, куражились и, наконец, отступали, оставив бессильного мокрого Вальку переживать все заново, уже наяву. Коварные сны поворачивались разными гранями, и на каждой был кто-нибудь из Фомкиных. Ли с соскользнувшей с плеча лямкой купальника подходила совсем близко, тянулась губами к щеке, ее отталкивал Степа, размахивающий дирижерской палочкой, Степу заслонял незнакомый старший брат с зоны, страшный, заросший щетиной, перебегала дорогу Клара. И все время бился внутри тревожный бит, несочетаемое сочетание звуков, должных привести к их с Фомкиными цели. И каждый раз, когда, казалось - Валька все понял и запомнил, сон обрывался, и все надо было начинать сначала.
А вот наяву у их джаз бэнда ничего не ладилось. Сколько они не старались, наяривая чудовищные аккорды не в лад и невпопад, сколько не дирижировал, не кричал, съезжая на фальцет, Степа, сколько не пердел натужно старый горн, загадочного, а может и несуществующего антирезонанса все не выходило. Но они правда старались, до крови отбивая пальцы. Малек даже шарманку разбил и теперь вдохновенно колотил деревянными молоточками по детскому ксилофону. Но та музыка, которая преследовала Вальку во сне не хотела появляться при свете солнца.
***
В этот день Лидке под хвост попала хозяйственная вожжа. Посему в магазине были куплены двадцать килограммов предательски подгнившей в самых нежных местах картохи. Пожарю, жарко сообщила Ли. Или отварю. Или там посмотрим.
Валька и Степа подвязались нести авоськи с облепленными влажной землей пачкучими клубнями. Плетеные ручки нещадно резали ладони. Валька то и дело перекидывал важный груз из руки в руку, отдувался и все больше хотел пить.
Только что закончился мирный летний дождик. Ли скакала вокруг беззаботным козликом, выбивая пятками фонтанчики из луж, срывала одуванчики, безжалостно сдувала пух с лысых старческих головок. Одуванчики гневно морщились, но ничего поделать не могли.
Первым не выдержал Степа, уронил авоську на песчанную заброшенную дорожку. Дорожка вела к оврагу, заканчивалась обрывом, рельсом и грозным красным знаком проезд воспрещен.
- Мальчики, о чем вы мечтаете по ночам? - важно, как королева на рыцарском турнире, молвила Лидка.
- Да так, - неопределенно мотнул головой Валька. Мечт у него было много, но самая главная, про Ли, еще не успела принять четкую форму.
- Лидка, почему ты такая дура? - Степа потер вспухшую шрамом от авоськиной ручки ладонь. - По ночам я сплю. А если не сплю иногда, то думаю, когда мы этот чертов антирезонанс сможем сыграть.
Степа достал из авоськи замурзанную картофелину и со всего размаха неумело швырнул ее в красный "кирпич".
Лидка взвизгнула, подхватила следующую, ловко запулила ею в обозначившуюся вдруг мишень:
- Огонь!
- Огонь! - завопил Валька. - В атаку!
За следующую пару минут они расстреляли весь запас снарядов. И хохотали, хохотали, хохотали про этом, как ненормальные. Потом долго и лениво собирали картошку обратно в авоську. Изгваздались как черти от носа до невыросшего еще хвоста. И были абсолютно, космически счастливы. Грязные, голодные, мокрые. Остановись, мгновенье.
А "кирпич" устоял.
Валькины мечты так и остались мечтами. Не сумел. Не дотянул. Струсил. А, может, не для кого было стараться.
***
Бывают дни, которые тащаться, как старые клячи, едва переставляя ноги. Бредешь вместе с ними, спотыкаешься на каждой кочке и думаешь: ох, скорее бы все закончилось. А бывают, когда ты на лихом коне несешься вперед и точно знаешь: нет на свете такой силы, что могла бы вышибить тебя из седла мордой в грязь. Этот день для Вальки стал как раз таким, победительным.
Он и проснулся с ощущением: я все могу! Поймать нужный бит, подхватить Ли под коленки и закружить, повыдергивать все огурцы к чертовой матери, сдвинуть землю. Даже Милка это почувствовала, сидела за завтраком зайчиком-паинькой, послушно открывала рот, пока Валька закидывал туда нелюбимую геркулесовую кашу. Даже продавщица в магазине, расцветшая улыбкой, когда он всего лишь протянул ей чек за масло и ряженку. Даже близняшки Фомкины, кинувшиеся подавать ему гитару, когда Валька только зашел в старый гараж.
- Сыграем? - грозно спросил ни к кому конкретно не обращаясь Степа.
- Еще как сыграем! - бросил Валька вызов всему свету.
И стал тихонько выстукивать ритм на деке. Тот, залетевший из сна на гране дня и ночи, когда не знаешь, спишь ты еще или уже проснулся, летишь над облаками и или уже опустился на землю.
Подчиняясь этому ритму пробежался по струнам Степа, звякнула тарелками Ли, задудели и забарабанили близнецы, а малек просто заорал на пределе своих маленьких легких.
Громче и тише. Слабее и сильнее. От души и по велению сердца.
Поднялся и закружился в гараже, опаляя легкие, ледяной ветер. Надулось парусом ветхое пространство. Пошел мелкими трещинами бетонный пол. Проклятый, выстраданный, долгожданный бит из сна рождался в муках, предвещая неведомое.
И перед этим неведомым Валька дрогнул, отступил, не сумел впустить, пропустить через себя. Сбились ладони, выстукивающие ритм.
И все пропало.
Никто не успел ничего почувствовать и понять. Только Степа, морщась, удивленно закрутил головой:
- Чего ты остановился, Валь?
- Сбился, - задыхаясь и краснея выдавил из себя Валька. - Голова болит. Я на воздух на минуту.
***
В тот день они по-настоящему устали. Ухондокались, как сказала Ли. Солнце жгло беспощадно, металлическая коробка гаража нагрелась не хуже духовки, прожарив ее обитателей до состояния кулебяки. Казалось еще немного и они задымятся. В воздухе стоял запах горелой резины, во рту - тошнотворный привкус, пот заливал глаза. И лишь неутомимый фанатик Степа продолжал яростно дирижировать притомившимся оркестром.
Но тут, как раз, прерывая мучения, за дверью взвыл мотором и чихнул, останавливаясь, мопед.
- Лидка, выходи, ждать долго не буду, - в гараж сунулась лохматая башка пацана лет семнадцати, сплюнула куда-то вбок через капризную губу.
Ли ни с того ни с сего хихикнула глупо, пошла клюквенным румянцем, суетливо поправила оборки на кофте. Глянула на Степу вопросительно и жалостно.
- Иди уж, - буркнул тот. - Все равно сегодня от вас мало толку.
Ли расцвела улыбкой, быстренько вскочила и выскользнула на улицу. Через пару секунд снова раздался рев мотора.
Растерянный и ставший вдруг безнадежно одиноким Валька опустился на пороге, уткнув лицо в коленки как маленький.
- Ну че ты, - покровительственно потрепал его по плечу Степа. - Понимать должен. Ты пришлый, московский, правильный. Уедешь в конце лета и с концами. А Лидка с осени в училище швейное пойдет. Генку из армии ждать будет. Распишутся. Мамка в Ашхабад отразнорядится, ковер в подарок привезет. Все как у людей.
- Я не хочу, как у людей, - выдохнул Валька.
- Не захотел один такой! - хмыкнул Степа. - Мы ж не в сказочной стране живем, а в нашей. Вот если только сыграем, так как надо... Но, если честно, надежда маленькая.
***
Он держался сутки, даже чуть больше. Ходил обиженный, бурчал под нос гордые слова, строил с Милкой башню из кубиков, даже огурцы прополол, хотя еще время не пришло. Потом не выдержал, часов в пять подхватился и рванул в Рыбное. Бежал сломя голову всю дорогу, прыгал через несколько ступенек, звонил не отрывая пальца от пупки. Пока дверь не открыли.
Валька сразу почувствовал - что-то не так. Очень не так. Совсем.
Тихо было, как ночью. Клара под ноги не бросилась. Раскладушка с вытянутым брюхом скрючилась в углу. Кривобокая отоманка поджала все четыре ноги. Голое, без занавесок, окно пугало кривой немытой рожей. Фомкины сидели на полу около постели, как неприкаянные жрецы вокруг алтаря маленькому захиревшему божку, совсем растерянные.
Ли в кургузой пижаме с застиранными слонами съежилась под одеялом. Одеяло пахло псиной. Это Валька учуял, когда подошел совсем близко. Как раньше не решался.
- Ухо, - тихо пожаловалась Ли Вальке. - Болит. И стреляет.
- Температура тридцать девять, - добавил Степа. - Аспирином не сбивается. А больше я не знаю, что делать.
Валька дотронулся до сухого горячего лба. Фомкины глядели на него с надеждой.
- А скорую?
- В Рыбное? - скривился Степа. - До утра точно не приедут.
Лидка всхлипнула. Небо упало на землю. Сердце залила жалось, впилась мелкими детскими зубами. Валька почувствовал себя взрослым. И понял, что надо делать.
- Я сейчас! Я за помощью! Я скоро буду!
- Мам! - отчаянно завопил он с порога.
- Что случилось, милый? - мама, склонившись над тазиком, методично драила мочалкой Милкину розовую попу.
Подчиняясь маминому непробиваемому спокойствию, Валька подождал несколько секунд, выдохнул и доложил:
- У моего приятеля разболелось ухо. Поликлиника уже закрыта. Ты не могла бы помочь?
Мама выудила Милку из таза, завернула в полотенце, передала Вальке - вытирай. Глянула коротко и жестко:
- А ты вырос, сын. Как друга зовут?
- Лида.
Мама вскинула руки, подобрала волосы в тугой пучек, вздернулись к вискам соболиные кончики бровей
- Вырос, - словно подтвердила самой себе. Вздохнула почему-то. - Попрошу соседку с ребенком посидеть. Идем куда?
- В Рыбное.
В Фомкинской квартире царила тишина. Все устали, измаялись, изволновались. Выпали в осадок. Ли свернулась улиткой, зажмурилась, накрылась одеялом с головой. На Вальку и его маму уставились с надеждой.
Мама вошла в совмещенный санузел, глянула брезгливо на рассевшуюся на унитазе Клару, вымыла руки. Не глядя по сторонам, подошла к кровати Ли, села на самый край (показалось, спинка пригнулась, и простыня покрылась мурашками), протянула руку:
- Градусник, настольную лампу и отойдите подальше, дайте мне работать.
И, уже обращаясь к Лидке:
- Давай, девочка, придвигайся, я тебя выслушаю.
Лидка маме сразу поверила, доверчиво задрала кофту со слониками. Мелькнул край белого лифчика, Валька отвернулся. - Дыши. Не дыши. Дыши.
Он вместе с Ли дышал и не дышал.
Черный лаковый отоскоп хищно нырнул в маленькое пылающее ухо. Валька поморщился, как от боли.
Мама вытерла пальцы спиртовой салфеткой. Дотронулась до виска. Достала из сумочки упаковку таблеток. Вынесла приговор.
- Антибиотики пить неделю три раза в день. Горячий чай. Аспирин. Кто тут старший? Смотрите, сейчас покажу, как делать компресс.
Фомкины, все как один, глядели на маму, как преданные псы на хозяина: доверчиво и влюбленно. Валька даже возгордился. У всех мамы - ничего особенного, а у него - спасительница рода человеческого.
Они покинули Фомкиных через час. Валька порывался остаться, но мама сказала, что одной ей страшно идти через лес. Отказать маме Валька не мог.
- До завтра, - махнул он рукой.
- До завтра, - слезы у Лидки давно высохли, глаза влажно блестели, лоб покрыли бусинки пота. Через ухо и щеку шла толстая марлевая повязка - компресс. С ним она была похожа на Чебурашку. Лидка потянула Вальку за руку, ткнулась горячими губами куда-то в подбородок. От нее терпко пахло спиртом. Божественно прямо.
У мамы в руках звякнул стетоскоп.
***
Они уехали с дачи на следующее утро. Мама неожиданно растерянно сообщила, что ее срочно вызывают на работу, что папы нет в городе и что одной ей никак до дома не доехать. Да и там не справиться. Валька мужчина, Валька должен понимать всю ответственность возложенных на него обязанностей. Слабым и беспомощным надо помогать.
- Хорошо, - вздохнул он.
Вот и весь разговор. Если бы мама стала кричать, что Валькины друзья ее не устраивают, что надо думать головой, с кем водить знакомства, он бы взбунтовался, наверное. Убежал, хлопнув дверью, а потом месяц смотрел на родителей коршуном. Но о Фомкиных не было сказано ни одного слова. А так все осталось на уровне ощущений. Взрослые погрязли в условностях. Тронулись на людях своего круга. Маму смутило непородистое дворняжество Фомкиных, их простодушное невежество. Но она же не успела их узнать получше. Не успела. Не захотела. И уже не захочет.
Валька смог ускользнуть из дома только через две недели: Милка заболела ветрянкой, чесалась, капризничала, не сползала с рук, и мама ослабила бдительность.
Он дрожал от нетерпения всю дорогу, торопил поезд метро, электричку, автобус, представлял, как увидит Ли и всю сумасшедшую банду. На вокзале купил мятых и жирных пирожков с серыми катышами мяса (тошнотики, брезгливо называла их мама), которые любила его джаз банда. Сначала Валька побежал к Фомкиным домой, вдавил кнопку звонка, не дождавшись ответа, замолотил в дверь, потом рванул за ручку. Тело, не встретив сопротивления, пролетело до конца коридора. В квартире никого не было. Только бьющая по ушам зловещая тишина и щекочущие ноздри сладковатые запахи гниения и пыльные - давно покинутого жилья. Под диваном заскреблись, на свет выбралась Клара, cморщенная, тусклая, с торчащими ребрами.
- Где они? - почему-то виновато спросил Валька.
Боксериха не обратила на него никакого внимания. Хищно раздула ноздри, затряслась, вцепилась в масляный пакет, глотала тесто вместе с бумагой, не разжевывая. Рычала. Стонала. Валька не выдержал, развернулся, скатился по ступенькам. Побежал, задыхаясь, в сторону гаражей. Он чувствовал, да нет, знал, что никого там не не найдет, но все равно летел так, свовно от этого зависела вся будущая жизнь до самой смерти.
Темная бетонная коробка до краев была заполнена полуденным зноем. В ней стоял неожиданный колкий запах озона и свежести. Солнце щедро брызгало светом сквозь щелястую крышу. Казалось - воздух полон эхом невероятной фомкинской музыки, звонкой фомкинской ругани, веселого фонкимского сопения и фырканья. Словно джазбандисты еще были здесь, и одновременно уже не были. Ушли, исчезли, растворились? Проломили своей чудовищной какофонией проход в какой-то другой, запредельный мир?
Валька оглянулся вокруг в поисках ответа. Одинокий сандаль, треснувшая шарманка, змейка голубых бусиков. И, как удар в поддых, половинка барабана с ровно, как лазером срезанным боком. Там, где промелькнул опускающийся занавес.
Валька, нерешительный зритель - здесь, актеры - там, в зазеркалье. Те, кому хватило смелости. Или отчаяния. Или удачи.
A oн остался в том лете, застыл, как букашка в янтаре. Как потом оказалось - навсегда.