Художник бросил взгляд на мутноватую гладь озера, наморщил обветренный лоб и сплюнул в воду.
- Скукота, - тоскливо произнес он и повернулся спиною к своему долговязому
отражению, лицом к шелестящим деревьям и блеклым старинным домам. Кое-где виднелись одинокие путники с недовольными натруженными физиономиями, хотя были и другие лица, молодые и свежие. Но и те не подходили к нему, вовсе не потому что не имели денег, а просто разум их был занят здоровыми амбициями и мелкой любовной чепухой.
- Эх, не плывут пароходы в мою гавань, - по привычке, уже без досады,
посетовал художник, зная, что все равно придет сюда завтра. Он будет снова торчать на берегу со своим старым этюдником и, как на удочку, кончиком кисточки ловить желающих увековечить себя его искусной рукой.
Художник именовал себя Федором, он не любил фамилий. Впрочем, он ничего не любил кроме живописи. Озеро давно стало для него привычным местом обитания. Ему нравилось наблюдать за скольжением времени по изменчивой поверхности воды и, менее чем за год, он полностью обогнул его пологие бока, успев запечатлеть сотни всевозможных лиц. Он столько их написал, что вскоре возненавидел, и очень быстро его страстью стали пейзажи. Страсть эту он тайно лелеял в мечтах, надеясь, что когда нибудь люди избавятся от самолюбивого желания утвердить свое "я" на тугой зернистой бумаге, и проявят свою благосклонность к пестрым отрывкам земной природы. Но вместо этого, прохожие продолжали покупать в основном портреты и ему ничего ни оставалось, кроме как подчиняться их всемогущей воле.
Провожая усталым глазом наливной закат, Федор развязано потянулся, съезжая позвонком по ребристой спинке стула. Озеро дремотно молчало, призрачно отсвечивая розоватыми островками облаков. Художник собирался уходить, но соблазн остаться и подождать новых клиентов, все еще удерживал его на месте. Хотя какие там клиенты, когда с утра со "скупостью безграничной" случай посылал ему исключительно впечатлительных зевак, которые только мешали своей настырностью и излишним вниманием. Так Федор проторчал целый день без работы, время от времени, нанося мягкие мазки на очередной этюд озера, параллельно маясь от скуки.
"Художник существо независимое, отданное на растерзание ненасытным музам, создание способное обретать свободу, отделяясь от общей массы и погружаясь в глубины чувственного вдохновения, но потому зачастую голодное и оборванное..." Федор вспомнил интересную цитату, придуманную неизвестным артистом, когда-то вычитанную им из какой-то непопулярной книги и потом еще одну, его собственную: " Холодно в хате, да жрать нихрена, так налей же Исус мне кружку вина..."
- Пора лавочку закрывать, - сказал он и принялся забрасывать скорченные тельца тюбиков в затертый целлофановый пакет, хрипло напевая песенку.
- Здрасте, я хочу заказать портрет, - зазвучал грудной женский голос за
спиной художника.
- Я рисую исключительно с натуры, - ответил, не оборачиваясь на просьбу, Федор, складывая этюдник и продолжая бубнить себе под нос.
- Тогда нарисуйте меня здесь.
- Это невозможно. Солнце скоро сядет, а чтобы работа получилась нужно
подходящее освещение.
- Ну, пожалуйста.
Федор замер в полуизгибе над коробкой этюдника.
- Я же вам сказал, что не могу. Я голоден и хочу домой.
Голос за спиной замялся, видимо решая, что ему делать.
- Я вам щедро за это заплачу, - снова произнес он.
Слова эти произвели на художника чудотворное действие, он повернулся и уткнулся глазами в парочку стройных женских ножек. С притворным безразличием он смотрел на них, но чем выше поднимался его взор, тем быстрее оно исчезало. Под конец, когда взор остановился на личике, оно и вовсе улетучилось. О, это было прекрасное личико! Про такую категорию лиц говорят - кукольные. Слепленное из нежнейшего фарфора, оно отдавало персиковым глянцем и выражало ласковую капризность натуры его хозяйки. Глазки на этом небесном творении, маняще поблескивали во тьме бусинами спелой смородины и длинными пестиками ресничек сдували с лоскутных щек невидимую космическую пыльцу. И немудрено, что Федор, сам того не зная, вздохнул ее в себя, от чего в глазах его защипало, а горло на мгновение свело в спазме.
- Ну, так вы меня нарисуете? - переспросили малиновые губки, и пыльца
посыпалась еще сильнее. Она забилась Федору под рубашку, запачкала джинсы, забила нос и закупорила уши. Так что Федор просто не мог отказать.
- Конечно, нарисую, - прокашлялся он и подвинул женщине свой стул. -
Садитесь. Да, да, сюда, пожалуйста, на стульчик, - голос его на полпути запутался в клочках мыслей, прогорклые от курева связки пытались побороть волнение.
- Я мигом, я сейчас, - торопился он, вынимая тюбики с акварелью и заново
раскладывая их на мятую газету. Делал он это молча, своеобразно хмурясь, чтобы незнакомка не подумала, не дай бог, что он очарован ее красотой и не воспользовалась этим. Когда все было готово, Федор прилепил к куску фанерной доски новенький лист бумаги, поглядел на подбегающее к горизонту рубиновое солнце и принялся за работу. Рисовал он быстро, но аккуратно, стараясь успеть за убывающим в сумерки светом, пытаясь не упустить ни одной черточки с лица таинственной дамы. Мазки ложились уверенно, друг за дружкой, как по заказу, постепенно сливаясь в одно великолепное целое. Но вот пылающая от задора кисть издала последний писк и легла отдыхать на бочок около готового произведения. Не произнеся ни слова, мастер красочных дел, отошел на пару шагов назад и, облизывая сухие как пергамент губы, пристально оглядел свое творение. Портрет вышел на славу, это был, наверное, первый и последний из всех портретов, который получил от него настоящую жизнь. Прекраснейшее из всех лиц на земле, уютно уместившись в границах формата, взирало на него, словно королева на поданного. Федор не мог оторваться от своего творения, как младенец не смог бы отпрянуть от груди кормящей матери. Лицо на портрете, подчиненное некой гармоничной мелодии, жило и осязало, улыбалось и пело, обращая любящий взор чернооких очей, к ее создателю. Но все это было иллюзией, неким незримым образом, отделившимся от чуткой души творца и перешедшим на белую бумагу.
Художник сделал незримое для глаз усилие и оторвал от картины напряженный взгляд, переводя его на женщину, сидящую напротив. Легкий морозец застал его кожу врасплох. Оригинал, терпеливо ждущий на стуле и незнакомка, смотрящая на него с портрета, сильно отличались друг от друга. Нет, он не ошибся в схожести лиц, чистота линий была безупречна, но одно смущало мастера - облик с портрета выглядел горазно живее, чем его прототип. Приняв это отличие за простой оптический обман, озадаченный художник, решил не задумываться над этим и обратился к женщине:
- Как вас зовут?
Женщина почти незаметно вздрогнула и фруктовый ротик, в который раз, удостоил Федора обольстительной улыбкой.
- Зачем вам это? - спросила она и в голосе ее звучало непонятное
замешательство. - Вы собираетесь воспользоваться им в корыстных целях?
- Господи, - не выдержал Федор, - не хотите, не надо! Я всего лишь хотел
поставить ваше имя под портретом.
Незнакомка явно растерялась, но, слегка смутившись, все-таки сказала свое имя. Он незамедлительно вывел его стройным калиграфным стилем в уголке листа, а в другом поставил коротенькую подпись своих инициалов. Портрет приобрел значимость.
Лист освободился от фанерных оков и, затрепетав в руках художника, перепорхнул на колени незнакомки.
- Не надо, - отстранился Федор, - Вы мне понравились, зачем?
Дама поблагодарила его, засовывая купюры обратно.
- Я получил огромное удовольствие, рисуя вас, - продолжал Федор, стараясь
оказаться как можно ближе к ее благоухающей груди. - Так что это я должен сказать вам спасибо... У вас...
А дальше его понесло, и язык, расхрабрившись, занял место разума. Федор осыпал незнакомку комплиментами похожими на охапки луговых цветов, искренне веря в то, что говорит, расхваливая на все лады внешность незнакомой Афродиты и прекрасные черты ее божественного лика.
- Если бы я только имел возможность видеть вас моей моделью.... Как вы
считаете, имею я на это хоть маленькую надежду?
Но ему никто не ответил и только сейчас Федор заметил пустой стул, без намека на широкобедрую фигурку. Вместо нее на еще теплом сиденье покоился осиротелый портрет. Окрыленному творцу, подрубили крылья.
"Она забыла..." пронеслось пулей в растрепанной голове Федора, взгляд, как бешенный, заметался по сторонам и ухватил краешек знакомого платья, мелькнувшего в переулке.
Охваченный порывами впечатлительного сердца, Федор мчался по вечерней улице в поисках своей Афродиты, потерянной им на стыке чувств. Завернув в узкую щель домов, он отчаянно огляделся по сторонам, теребя в руках наспех завернутый в газету акварельный лист. Где-то вдалеке шевельнулись слабые штришки женского силуэта и снова пропали, растаяв в сыром воздухе грядущей ночи.
- Подожди, не уходи! - взывал он вслед ускользающей, как песок из пальцев,
мечте. - Куда же ты? Остановись!
Федор побежал вперед по грязному бугристому асфальту, огибая коварные ухабы и хлюпкие лужи. Но одна из них бессовестно предала его, заставив поскользнуться на самом нужном месте.
В глаза ударил яркий свет и Федор с ужасом заметил, что стоит в центре бурлящей улицы, в мокрых брюках, прижимая к груди газетный прямоугольник. Ничего, не соображая, он начал протискиваться сквозь плотный барьер непрерывно снующих людей.
Онемевшие, спешащие на работу лица, то и дело врезались в поле зрение Федора, ни разу не удостоив его должным вниманием. Все они были поразительно красивы, схожи между собой некой братской идентичностью, а некоторые даже повторялись. Эта странная закономерность, быстро утомила Федора, и он попытался вырваться из мучительного потока. С величайшим трудом он выкарабкался из толпы. Перебежав на другую сторону улицы, он снова попал в струю идущих людей. Снова началась та же канитель. От злости Федор начал нарочито толкаться, но люди вокруг упорно не замечали его. Так происходило от улицы к улицы и бедный Федор порядком отчаялся, не зная, что ему делать. Для него люди уже давно не имели значения, превратившись в зыбкую однородную массу. Но тут он увидел ее лицо! Она шла по другой стороне улицы, одетая в строгий деловой костюм, словно статуэтка из слоновой кости, и не замечала его. Смутная тревога охватила Федора и, взволнованно выдохнув, он в который раз ринулся через столпотворение сигналящих на дороге машин. Но было поздно, он снова потерял ее.
Как оказался в парке, Федор уже не помнил. Наверное, он просто шел, не разбирая дороги, стараясь не заводить не с кем разговора. В парке он позволил себе немножко передохнуть. Усевшись на скамейку, он стал наблюдать за гуляющими по аллеи людьми. Многие из них странным образом походили друг на друга, подобно тем людям в толпе и, так же как и те, поражали своей красотой. Но красота эта не затмевала разум и не побуждала на подвиги - она была мертва. И если раньше она вызывала у художника восхищение, то теперь опротивела и вошла в привычку. Федор закрыл глаза, пытаясь осознать произошедшее. Он не задавал вопросов и не искал ответы, он просто хотел найти ту самую и отдать ей портрет.
Он открыл глаза и увидел ее. Она смотрела на него с детским любопытством, пытаясь прикоснуться к кончику его пористого носа. Федор вздрогнул и удивленно сморгнул.
- Это ты! - воскликнул он, осознавая, что "это" вовсе не призрачный сон, а
необычная явь. Девушка отплыла назад, испуганно взирая на художника. Она имела тело совсем юной барышни и одета была в легкую молодежную спорт-форму. На ее стройных, как у цапли, ногах серебрились роликовые коньки.
- Я знаю тебя, не уходи, - умоляюще произнес он, протягивая к ней уставшие
руки. - Прошу тебя, останься...
Но девушка уже колыхнулась слабой волной и понеслась по парковой дорожке прочь от безобразного мужчины.
- Вы забыли свой портрет, остановитесь, куда же вы!
Художник вскочил и, размахивая газетной скрижалей, бросился вслед за исчезающей мечтой.
Но и на этот раз ее прекрасный лик растаял в тени деревьев.
Выйдя из парка на небольшую уютную улочку со свойственными ей маленькими кафешками, миловидными лавчонками и дорогими бутиками, Федор поплелся по ней в никуда.
Остановился он у дверцы очередного кафе, выбрав его наугад. Отворил ее и зашел вовнутрь. Помещение встретило его приятным ароматом кофе и свежеиспеченной сдобы. Художник рассеянно огляделся и сел. Очень красивые люди мирно беседовали вокруг, помешивая ложечками дымящуюся жижу у себя в чашках и пытливо поглядывая на художника, но люди его не интересовали.
Вошла она. Бодрая, элегантная, безупречная, придерживая салатную сумочку на изгибе тоненькой руки. Федор пристально впился в нее воспаленным взглядом, не вставая с места, не бросаясь к ней на коленях, зная, что он все равно встретит ее. Может быть не сейчас, может быть через пол часа, но он снова столкнется с ней, где нибудь в этом замороченном мегаполисе.
Женщина диагональю пересекла комнату и исчезла в темно-синей будке, примыкающей к важному расфуфыренному фикусу. Через минуту она вышла из нее с новым лицом.
Федор выбежал из кафе и стал спускаться по крутой улочке вниз. Следом за ним, с интервалом в пару минут, вышел узкоплечий господин в свитере и двинулся в том же направлении.
- Стойте! - воскликнул он, хватая его за плечо. - Подождите, пожалуйста.
- Чего тебе? - резко отдернулся Федор, ускоряя шаг.
- Я только хотел спросить, где вы купили такое оригинальное лицо? Вы бы не могли мне сказать названия того магазина? - он снова припал к художнику.
- Отвали, гнида! - рявкнул тот и оттолкнул прилипалу.
- Ну, пожалуйста, - фальцетно канючил господин, - Мне бы только адресок и я мигом отстану. Ну, пожалуйста, милейший, скажите мне, где вы достали такое неповторимое личико!
- Нигде! Мать одарила! - злобно буркнул Федор, неприлично склабясь.
- Ну, если, если вы не желаете говорить мне ваши источники, то хотя бы разрешите мне потрогать его. Я вас умоляю...
- Дайте, дайте мне его потрогать! - восторженно визжал кудрявый господин, въедаясь музыкальными пальцами в мякоть щетинистых щек художника, отрывисто мня его кривоватый нос, в беспокойстве растирая подушечками пальцев его крутой морщинистый лоб...
За ним гналась алчная толпа поклонников, норовящих достичь с ним точки соприкосновения и заполучить его лицо. Ноги по инерции несли его вперед, и он чувствовал, что в скором времени они откажут ему. Нужно было спасение! И оно пришло.
- Сюда, скорее, - она потянула его за руку, - Пока они вас не убили!
Женщина затолкнула художника в темный подъезд. - Осторожно, не споткнитесь.
- Это ты!.. То есть, вы!... - жадно заглатывая воздух, прошептал он. - Вы
пришли меня спасти?
- Не говорите глупостей, я просто должна вернуть вас на место. Так что
давайте прощайтесь.
- А как же рисунок? Вы же его забыли, я должен вернуть его вам, - он
обхватил ладонями ее кисть, все еще желая удержать.
- Он мне не нужен. Оставьте его себе. Пусть это будет маленьким подарком.
Храните его и, смотря на него, вспоминайте обо мне. Хоть изредка, да вспоминаете, я вас прошу. Это единственная моя вам просьба. А сейчас, прощайте...
Яркая вспышка обожгла Федору глаза...
Федор стоял на вечерней улице родного города, прижимаясь
вспотевшей спиной к холодному кирпичу здания. В трясущихся руках он все еще сжимал злополучный портрет. Повертев прямоугольник уже изрядно потрепанной газеты, взвинченные края которой панически вздымались на ветру, Федор распотрошил ее, бросая рваную оболочку на сырой асфальт, оголив вихрастому сорванцу ветру свое творение. Глазам его предстала мутная медуза былого образа. Два часа назад, падая в лужу, Федор уронил в нее рисунок, и ее маленькие коварные воды размыли нежную краску.
- Эй, Федька, ты чего здесь стоишь, мести мешаешь, - задевая ершистой метлой ботинки, прохрипел знакомый дворник. - А ну посторонись!...
Федор отлепил спину от стены и разжимая горячий кулак. Легонько пошатываясь, он зашагал прочь и вскоре вовсе исчез из виду.
- Ишь ты, совсем люди одичали, - качнул головой дворник и смахнул