Трое подростков весьма недружелюбного вида, имевшие обыкновение лузгать семечки у проходной института, на студентов смотрели зло, исподлобья. Они сидели на невысокой ограде, выпятив глыбообразные подбородки, на которых черными лепесточками виднелась прилипшая шелуха, и время от времени, при виде какого-нибудь очкарика, густо сплевывали на асфальт. Когда к ним присоединялась Ольга Эстонская, выскочившая на перерыве выкурить сигарету - другую, мало что изменялось в их лицах. Они продолжали молча грызть семечки; Ольга молча стояла рядом. Через десять минут расходились. Подростки скрывались в неизвестном направлении, оставив после себя три безукоризненно круглые пенные лужицы, а Ольга спешила на лекцию и неизменно опаздывала.
При ее появлении преподаватель физики старичок Фролович как-то удивительно резко и молодцевато вскидывал голову; стекла его очков вспыхивали отражением ламп, и потертая деревянная указка застывала в его руках, как старая винтовка. "Умная девка, а одевается как потаскушка", - можно было прочитать в глазах Фроловича.
Ольга носила аспидно-черные, человеконенавистнические джинсы, которые, к тому же, были ей не по росту. Когда Ольга шла, они сверкали и пузырились на ее худосочном теле, как кипящий асфальт. Свою любимую белую куртку с зачем-то прицепленным к нагрудному карману беличьим хвостом и так резко контрастирующую с джинсами она никогда не оставляла в раздевалке (боялась: украдут) и постоянно таскала с собой, прижимая к груди, точно огромный снежный ком. Ольгины уши сплошь увешивали булавки, в нижней губе ее поблескивало маленькое колечко. На лицо свое Ольга наносила жирный слой пудры и пользовалась ослепительно-яркой помадой. Поэтому когда она проходила мимо, вам могло показаться, что по воздуху летят губы. Однажды произошла престранная история с ее длинными, доходящими ей до самой поясницы, волосами: решила выкрасить их в синий цвет, но так получилось, что в более светлых местах они почему-то стали зелеными. Ольга не огорчилась и даже напротив, нашла это оригинальным. Одним словом, облик ее будто бы говорил окружающим: я вас ненавижу!
"Откуда, откуда все это?" - терзался Фролович и не находил ответа.
Откуда? Многие, например, полагали, что причина кроется в, так сказать, неблагополучной семейной обстановке. Дело в том, что Ольгиного отца, лейтенанта милиции, застрелили бандиты, когда ей было пятнадцать лет. Мать, по натуре резкая и своенравная женщина, стала часто выпивать. Не от тоски по покойному мужу, а так. Скорее из-за того, что обрела, наконец, свободу, которую - ну конечно же - в тайне ждала. Вскоре она во второй раз вышла за муж и переехала жить к супругу. Ольга осталась одна.
Нет, не совсем одна. Уходя, мать оставила дочери Лукаса - симпатичного лохматого кокера. С этого кокера, можно сказать, все и началось.
Ольга полюбила пса болезненной, но нежной любовью. Она ходила за ним по пятам на четвереньках, чмокала его в мокрый, щербатый нос и, когда пес ел, поддерживала его уши, дабы они не окунались в миску с едой. И вот однажды Ольга неожиданно для себя почувствовала, что пес чем-то выше, чем-то лучше ее. Это было настоящее открытие, если принять во внимание, что в дальнейшем оно распространилось на весь животный мир. Ольга завела кошку - роскошную персидскую шиншиллу - этакого белого льва; выловила в собственной квартире крысу и посадила ее в коробку; выклянчила дюжину хомяков у воспитательницы одного детского сада; купила аквариум; частенько стала наведываться в зоопарк - для общего развития. Животные стали частью ее жизни, ее мировоззрением. Люди больше не существовали для Ольги; людей она искренне презирала. Но после одного случая люди стали презирать ее.
Лешка-Хохол парень задорный, что называется, душа компании. Раз, на перерыве, шальной, разрумяненный, ворвался он в аудиторию, стал разбрасывать карты, в которые с приятелями на лекциях поигрывал; сорвал вешалку со стены и с пятого этажа на гаражи спустил - вот было грохоту! Лешка парень задорный, душа компании, все потешались над ним. Только Ольга на своей последней парте сидела молча. На коленях она держала небольшую коробочку, устланную изнутри разноцветными тряпочками. Среди этих тряпочек возилась, задрав кверху розовый щетинистый хвост и порываясь выскочить наружу, грязная серая крыса. То с одного, то с другого бока Ольга преграждала ей путь ладонью. Но в тот момент, когда в аудиторию вошел преподаватель, Ольга как-то растерялась, схватила ручку - приготовилась записывать - и, очевидно из-за этого, потеряла контроль. Животное выпрыгнуло из коробки и скрылось где-то под партами. Началась суматоха. Девчонки завизжали. В один миг Лешка погрузился под парту и вынырнул: схватил! Он поднялся с торжествующим видом, держа крысу за хвост. Животное пищало и извивалось, широко растопырив лапки. "Белка-летяга!" - хохотал Лешка. Ольга, густо покраснев, дрожала от злобы и пряталась за своими сине-зелеными волосами от укоряющих и насмешливых взглядов. Лешка не стал долго мучить крысу - отпустил. Она остервенело заметалась по аудитории и вдруг выскочила в дверной проем. До конца лекции Ольга нервно отрывала уголки страниц своей тетради. А потом Лешка исчез. Появился он только к концу лекции: тихо, по стеночке, прокрался в аудиторию, прикладывая к носу окровавленный платок, собрал тетради и был таков. Говорили, что на перерыве его видели в компании тех трех подростков, что околачиваются возле проходной.
С тех пор Ольгу стали сторониться. И даже побаиваться.
2
Когда в лаборатории включали вытяжной шкаф, сначала содрогались стены. Потом устанавливался равномерный сердитый гул. Это означало, что в лаборатории начинают курить. Аспиранты подтаскивали табуретки к вытяжному шкафу, доставали из карманов сигареты и, перебрасывая друг другу зажигалку, прикуривали. Сероватые волокна дыма подплывали под стеклянную заслонку и затягивались в трубу, зияющую в потолке круглой черной дырой диаметром в локоть.
Лия Божкова курила по полсигареты: покурит-покурит да и вложит затушенный окурок в какой-нибудь учебник.
Когда аспиранты расходились, на пороге появлялась еще одна гостья.
В последнее время Лия частенько задавала себе вопрос: зачем она возится с ней, с Олей Эстонской, зачем жалеет? Что если прогнать, сказать, что некогда, рассердиться? К кому она пойдет тогда, кому расскажет о своих вонючих собачках? С такими мыслями Лия протягивала Ольге пачку сигарет и, вынув из учебника свой окурок, сама закуривала. Оля подсаживалась к шкафу и начинала рассказывать о том, что ее кошка нагадила вчера прямо на ковре и что вероятно ей что-то не понравилось, ведь кошки гадят на коврах если только им что-то не нравится; что крыса ее прогрызла в коробке дырку, пролезла через нее и с трудом потом отыскалась; что ее Лукас вдруг перестал есть паштет и она беспокоится, не заболел ли он.
- Почему бы тебе не курить со всеми? - как-то раз поинтересовалась Лия.
Оля резко изменилась в лице, сделала подряд сразу три глубоких затяжки и, выпустив дым через ноздри, процедила сквозь зубы:
- Не хочу. Не люблю.
- Но почему? - возмутилась Лия, - ведь так нельзя жить, как ты. Стоять за дверью, ждать, когда все уйдут, по-моему это...
- Ненавижу людей.
Некоторое время молчали. Потом Лия повернулась к собеседнице спиной и сказала серьезным, миролюбивым тоном:
- Оля, ты знаешь, мне кажется иногда, что ты просто играешь. Выдумываешь себе какую-то собственную жизнь, ну как ребенок ей-богу. Все эти твои крысы, лукасы, ты все это выдумала. И наконец... глупо, конечно, говорить тебе об этом, но ведь ты же сама... человек.
- Ах, Лия, если бы ты только знала, как я иногда жалею об этом! - сказала Ольга и со снисходительной улыбкой на лице прибавила: - мне не нужен никто, правда. Люди мне надоели. Я действительно их не-на-ви-жу. И не понимаю, как можно жить в одной квартире целый год с одним человеком, как, например, ты со своим мужем. Ну, признайся, он ведь надоел тебе?
- Оля, я счастлива.
- Счастье! Счастье! Счастье! - передразнила Ольга и показала Лии язык.
Лия застегнула халат, подошла к столу и стала переливать какую-то жидкость из одной колбы в другую. Ольга следила за каждым ее движением: не обиделась ли?
- Ты что, не будешь курить? - спросила она.
- Нет.
- Ну и нечего на меня дуться, подружка.
- Брось, дело не в этом. Просто мне нельзя - у меня будет ребенок.
Ольга точно окаменела. Некоторое время она сидела молча, уставившись в одну точку. От ее истлевшей сигареты отломился кусочек и, упав на пол, бесшумно рассыпался.
3
В Палеонтологическом было на редкость мало народу. В соседнем зале прохаживалась молодая пара; в углу, облаченный в мятый малиновый фартук, сидел, тягуче позевывая, фотограф и бормотал себе под нос что-то невразумительное: "Фотографируйтесь с драконом, фотография с драконом приносит счастье!" - похоже, он был под хмельком, - какой-то парень с коротенькой бородкой и широкой спиной скользил от одного экспоната к другому. Грузные, почерневшие кости, сшитые железными прутьями в скелет огромного бронтозавра; голубая водоросль, неподвижно зависшая в стеклянном цилиндре, заполненном какой-то маслянистой жидкостью; окаменевший трилобит, с трудом различимый в массивном куске плиты среди прочих неровностей- все это казалось Ольге живым, воодушевляло ее. Уж не сама ли природа, непостижимая природа, роднящая человека и животного, влекла Ольгу ко всем этим причудливым, бездыханным образцам прошлого?
Ольга с жадностью рассматривала экспонаты. Время от времени она приседала на корточки так низко, что волосы ее едва не касались пола, и бочком пятилась к следующему экспонату.
- Интересуетесь? - вдруг произнес над ней чей-то голос.
Ольга поднялась и увидела в стекле отражение человека с широкими, во всю витрину, плечами. Вместо головы у него зиял огромный омар. Не ответив, Ольга отошла в сторону. Незнакомец плавно и ненавязчиво последовал за нею. Бросив на него беглый взгляд, исполненный одновременно презрения и любопытства, Ольга узнала в нем того самого бородатого парня. Он шел за ней и без умолку говорил что-то. Ольгу забавляло это. Она пыталась противиться этому чувству - не могла. "Ну и дураки же эти парни", - думала Ольга и спешила повернуться к юноше спиной, боясь, как бы в отражении он не уловил ее непослушную улыбку.
- А это простая обезьяна, - прокомментировал незнакомец.
Ольга нахмурилась, скривила губы, даже ссутулилась немного и сказала:
- Не люблю обезьян, они напоминают мне человека.
Коля Чураев был одним из тех, кому служба в армии не причинила никакого вреда и, мало того, даже пошла на пользу. Его призвали восемнадцатилетним увальнем. Несмотря на то, что природа наделила Колю недюжинной физической силой, попытки одноклассников заманить его в какую-нибудь уличную драку неизменно заканчивались неудачей. Ребята подзадоривали его, стучали кулаками по спине, из которой доносилось глухое чугунное эхо - позлить его - а он только отмахивался, да с треском сморкался в платок, извлеченный из-под рукава свитера. Одноклассники недоуменно переглядывались между собой: такие бицепсы! И такой дурень!
Коля не читал книг и учился кое-как. На досуге он занимался тем, что склеивал модели самолетов. Как-то раз он пожертвовал несколько наименее удачных моделей в кабинет военной подготовки. С тех пор одноклассники стали считать Колю немного "того".
Коля был точно погружен в какую-то мутную оболочку. Свет, проходящий через нее, расплывался, как масло на сковородке; и внешний мир непременно виделся бы Коле блеклым и никчемным, если бы он не ограничивался для него склеенными моделями. В армии же эта оболочка стала постепенно распадаться. В Колиной голове зашевелилось смутное понятие о настоящей жизни - некий запоздалый эмбрион, - зашевелилось нервно, безудержно. Многое не только в его казарменной жизни, но и вообще в мире вдруг стало не устраивать Колю. Тогда-то сослуживцы и начали по-настоящему бояться его.
К концу службы Коля Чураев превратился в настоящего мужчину со статными плечами, нагловатым взором, немного уязвленным интересом к жизни, не способного долее терпеть одиночество.
Коля стал встречать Ольгу после занятий. В назначенный час он стоял напротив проходной, сунув руки в карманы, и напряженно всматривался в толпу выходящих студентов. Ольгину большую белую куртку трудно было не заметить в этой толпе. Спрыгнув со ступенек, Ольга бежала к нему. Коля двигался ей навстречу, уголком изгибал левую руку; она бралась за его локоть; и он уводил ее на глазах у трех изумленных подростков.
Маршрут их прогулок был всегда одинаков. Сначала они шли вдоль каменного забора, по всей длине расписанного цветными аэрозолями, потом сворачивали налево. Здесь, за углом, располагался небольшой магазинчик. Коля оставлял на некоторое время свою подругу - шел за пивом. Ольга глядела сквозь стекло внутрь магазина, на большую Колину фигуру, следила за его движениями и жестами. Нет, он был не такой, как все, этот Коля.
Он выходил, пряча во внутренний карман пиджака сдачу, с двумя бутылками пива, надежно зажатыми между пальцами одной руки. Ольгу восхищало это умение: ни одна бутылка еще не выскользнула из сильной Колиной руки, ни одна. Потом они шли в троллейбусный парк и забирались в один из троллейбусов. Коля цеплялся пробкой за какой-нибудь острый угол и опускал не нее свой дюжий кулак. Пробка со злым шипением отскакивала, и из бутылки вырывалась густая струя пены. Тогда Коля подавался вперед всем телом и плотно обхватывал горловину губами. Пена ползла по Колиным пальцам и подбородку. Такую же процедуру он проделывал и со второй бутылкой. В этот момент Ольга мыслями уносилась к себе домой. Ей хотелось поведать Коле о всех своих любимцах, рассказать что-нибудь забавное - о каждом. В троллейбусе было жарко. В солнечных лучах, проникающих внутрь через окна, весело мерцала пыль. Окна пестрели застывшими каплями грязи. Их хотелось стереть, но они были с другой стороны, эти капли. Ольга наблюдала, как последняя струйка пены сползала по бутылке, мерно покачивающейся между большим и указательным Колиными пальцами, и с нетерпением ожидала начала разговора. Коля делал первый глоток, и на горловине надувался пивной пузырь, по которому плавала какая-то плотная белая капля. Колина рука протягивалась вдоль спинки сиденья и потом незаметно соскальзывала на Олино плечо. Ольга подвигалась ближе, и на Колин пиджак осыпалась пудра с ее лица.
Так прошло несколько месяцев: маленький магазин за углом; синий, накаленный солнцем, троллейбус; пивной пузырек с белой каплей, надувающийся на бутылке и никогда не лопающийся - изо дня в день одно и то же. И все бы ничего, если бы не постоянный Ольгин треп о животных.
Поначалу Коля слушал Ольгу внимательно и даже пытался разделять ее эмоции. Когда она говорила, он кивал головой, хмыкал и при этом вовсе не казался себе глупым. Потом ему стало скучно. От скуки он начал пытаться заглянуть Ольге в душу, заглянуть как бы со стороны. Ему казалось, что для того, чтобы "раскусить" ее, нужно как бы отодвинуть ее от себя. Он отодвигал ее, но все равно не достигал желаемой объективности в оценке ее характера, по крайней мере ему так казалось. Впрочем, что именно хотелось ему увидеть, он и сам толком не знал.
Несмотря на то, что Коле было смертельно скучно выслушивать Ольгины россказни, он все-таки не смел останавливать ее. Зато всячески старался показать, что скучает: ерзал, позевывал, разглядывал прохожих, частыми глотками пил пиво. Ольга же, рассказывая, настолько уходила в себя, что не способна была почувствовать Колиного настроения. Однажды Коля все-таки не выдержал и перебил ее. Когда речь зашла о собаках, он сказал:
- У меня тоже была собака.
Ольга попросила Колю рассказать. Коля начал было вслух вспоминать о собаке одного майора, которую он, будучи солдатом, выгуливал по просьбе хозяина, но осекся: почему-то почувствовал себя одураченным.
Да, Коле жаль того времени, которое он потратил на Ольгу. Но бросить ее он не сможет. Да и не хочет. Коле только кажется, что ему скучно, Коля просто не в духе, Коля...
Нет, не удавалось обмануть себя. Слишком явственно ощущал он в своей душе нарастающее с каждым днем раздражение против Ольги!
Кроме этих ужасных сине-зеленых волос, за которые ему было так стыдно перед прохожими; булавок в ушах и беличьего хвоста, неизвестно, на кой черт привешенного к куртке, он стал замечать за Ольгой и другие странности. Например, однажды свидание их началось так. Ольга вышла из проходной, невозмутимо пожевывая курительную трубку. В троллейбусе она первым делом вытряхнула из нее пепел и принялась забивать свежим табаком. Прикурила. Пресный черносливный аромат ударил в нос Коле. Он отвернулся к окну и вдруг ощутил, что раздражение его постепенно переходит в чувство брезгливости. "Неужели это все еще детство? - думал Коля. - Но ведь ей уже двадцать один год!"
- Зачем ты куришь? Тебе же детей рожать, черт возьми! - закричал он.
- У меня никогда не будет детей, - спокойно сказала Ольга, и с губ ее спорхнуло дрожащее колечко дыма.
- Но почему?
- Потому что я ненавижу людей.
- Какая глупость! А меня, интересно, ты тоже ненавидишь?
Ольга улыбнулась, обнажив два желтоватых передних зуба - два крысиных резца - прильнула напудренной щекой к Колиной бороде и погладила его по груди:
- Ты не человек. Ты большой медвежонок...
Коля был явно чем-то расстроен. Ольга вышла из проходной и, взглянув на него, сразу поняла: что-то не так. Коля сухо поздоровался, попытался улыбнуться и поспешил увести Ольгу в сторону. Он будто бы стыдился ее. Руки Коля не подал, и Ольге самой пришлось взять его за локоть.
- Ты растяпа, - обиженно сказала она и в поисках какого-то ответа заглянула Коле в глаза.
Через несколько минут они подошли к магазину. Ольга отпустила Колин локоть. Коля повернулся к ней и сказал:
- Сегодня мы наверно не будем пить пиво.
- Почему? Что с тобой? Ты болен? У тебя мигрень? А ты не умрешь?
- Просто у меня нет денег.
- Фу, какие глупости. На. Потом отдашь.
И Ольга протянула Коле сложенную вдвое купюру. Коля постоял немного в нерешительности, потом все-таки взял деньги и зашел в магазин. Когда он вышел, Ольга уже указывала ему на троллейбус, укрывшийся в тени двух лип.
- Вон тот, - сказала она. - Там не жарко.
- Нет Ольга, не пойдем в троллейбус, - запротестовал Коля.
- Как скажешь. А куда же мы пойдем?..
Они стояли на углу и молчали. Коля морщил лоб и озирался по сторонам. Зубчатые края пробок впивались ему в руку.
- Хочешь, поедем ко мне, - вдруг предложила Ольга.
Коля пожал плечами:
- Поедем.
Войдя в прихожую, Коля сразу ощутил какое-то внутреннее неудобство, волнение, может быть, даже - страх. Там, дальше, в комнатах - он чувствовал это всеми своими фибрами - что-то копошилось, жило, разрасталось, надвигалось на него, незваного гостя, стремясь поглотить, изрезать, поглотить.
Коля стал медленно стаскивать с себя пиджак.
- Оля, - сказал он шепотом.
- Что?
- Включи свет.
Ольга щелкнула выключателем над его головой.
Коля все еще робел пройти дальше. Ему казалось: стоит сделать шаг вперед, как тебя схватит, разжует и переварит эта страшная жизненная масса, сейчас - хищно притаившаяся там, за дверью - пока еще не вполне ясная, но - о, господи - реальная!
Ольга стояла позади и подталкивала его: ну же, ну же, ну же! Она за одно, Ольга. Вдруг из полумрака прихожей что-то вырвалось и пронеслось над Колиным ухом с каким-то дьявольским треском. Коля прикрыл лицо рукой.
- Ах ты Шалопай! Шалопайчик! Выбрался! Ну ты погляди только, ах, шалопай! - говорила Ольга уже через какое-то мгновение, не без труда удерживая в руках зеленого попугайчика. - Гриша, Грин... Знаешь, Коля, временами, когда я думаю о них, мне становится грустно. Я чувствую, как их зовет природа, вот не поверишь. А казалось бы чего у них нет? Да все есть. - Она поднесла попугая к своему лицу и поцеловала его в макушку. Попугай попытался ухватить Ольгину губу клювом. - Я разве жалела что-нибудь для тебя, Гриша, а, жалела?
Ну пойдем. А ты, Коля, проходи, не стесняйся.
Ольга бережно отнесла попугая на кухню.
- Ты еще здесь? - сказала она, вернувшись. - Вот уж не думала, что такой парень, как ты может быть трусишкой.
И она буквально втолкнула Колю в комнату.
Коля замер посередине.
Он не знал, куда посмотреть. Никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном. По всей комнате, перелетая с места на место, кружили бабочки (они-то и создавали впечатление той страшной "жизненной массы", которая притаилась за дверью). От их беспорядочного мелькания у Коли зарябило в глазах. Бабочки садились на спинку стула, на клавиши пианино, на Колину голову, прилипали к занавескам. Крылья их тяжело поднимались и опускались, точно подчиняясь силе какого-то тайного, хорошо отлаженного рычага. С листьев домашних растений свисали гусеницы. В продолговатом ящичке, стоящем на одной из полок, катали резиновый мячик два мангуста. Бурая шерсть, покрывающая их плоские тела, лоснилась.
- Смотри, они как кошки, - сказала Ольга и покачала над ящичком бумажным бантиком, подвязанным к нитке. Мангусты встрепенулись и стали играть с бумажкой. Они действительно походили на кошек.
В дальнем углу, в зазоре между стеной и шкафом что-то шевелилось.
- А это что? - спросил Коля.
- Где?
- Вот там.
- А, это Пульхерья, сова. Всегда прячется. Не выносит света. Мне кажется, у нее депрессия. И почти ничего не ест. Приходится брать мышей у Понталыки. Понталыка - это мой кот.
Коля подошел ближе. Жалкая, плешивая сова выпучила на него круглые глаза. На полу под птицей стояла литровая банка с дохлыми, изгрызенными мышами.
В коробке из-под телевизора "Philips", что стояла на диване, свернувшись в несколько колец, лежал питон. На спине его пылал желтый оттиск причудливого орнамента в виде ломаного зигзага. Изо рта змеи алой молнией выскакивал остроконечный язык.
- Самсона я взяла в зоопарке, - сказал Ольга, поймав изумленный Колин взгляд. - Он болен. Он... умрет наверно. Каждый день я даю себе слово не думать об этом. Он неизлечимо болен, Самсон, бедняжка. Ах, Коля, мне так хорошо среди них здесь. Я забываю о людях. Среди животных нет предательства, нет зависти; животные - чисты, ах, Коля...
"Ага, она хочет пристроить меня среди всех этих тварей", - подумал Коля.
- Но как ты здесь спишь? Тут же невозможно дышать.
- Я не сплю здесь. Есть еще одна комната...
Тут дверь скрипнула, и в проеме появилась усатая собачья мордочка цвета заварного крема с длинными лохматыми ушами. Черные глаза, похожие на маслины, устремились на гостя четкими бликами. Ольга машинально подхватила пса на руки.
- Это мой любимец, - сказала она, - Лукас.
Пес тяжело дышал и не отрывал глаз от Коли. "А это еще что за зверь?" - будто бы хотел спросить он.
Ольга опустила собаку на пол и вышла из комнаты. Она вернулась с маленьким блюдечком, на котором лежало что-то розовое, и поднесла его собаке. Пес обнюхал угощение, но есть не стал.
- Не есть паштет. - пожаловалась Ольга. - Вот уже год, как не ест. Не могу понять, что с ним.
- Депрессия, зов природы.
Ольга вздохнула.
- Ну, пойдем чай пить. Ты руки мыл? Ванная налево. Там, правда, грязно немного - хомяки. У тебя были хомяки? Я уверена, были. У всех были хомяки.
Коля прошел в ванную комнату и, стараясь не обращать внимания на копошащихся в ванне животных, вымыл руки.
Коля ненавидел Ольгу. Ольга не устраивала его. "Она презирает людей, - думал Коля, - она не хочет иметь детей; она помешана на животных, она совсем потеряла разум; ей не по душе лишь обезьяны, да и то только из-за того, что они похожи на человека. Но у нее самой мозги как у обезьяны; она живет как в хлеву; кто она, чудовище?"
За окном стемнело. Коля пил чай и молчал. Ему вспоминались некоторые фрагменты их встреч, некоторые Ольгины фразы: "Ненавижу людей! Не хочу иметь детей!"
- Кстати, как тебе понравились мои бабочки? - спросила Ольга.
- По-моему, это единственные существа, которые чувствуют себя нормально в этой квартире.
- А мангусты? А я? А ты?
- И мангусты. Пожалуй.
- А ты знаешь, что бабочки...
И Ольга принялась рассказывать о том, что бабочки появились на Земле сто миллионов лет назад, что бабочки сияют так красиво из-за каких-то оптических чешуек на их крыльях, в которых нет пигментов, но которые преломляют солнечные лучи, разлагая их на различные цвета спектра; что некоторые бабочки сосут сок гниющих плодов, а некоторые и вовсе ничего не едят. Затем Ольга плавно перешла на питонов, рассказала об экспериментах по скрещиванию бульдогов с мелкой разновидностью булленбейцеров, о приручении египтянами диких кошек и о "шестом чувстве" рыб. Коля сидел со скучающим видом и теребил в руках пустую чашку.
- Еще чаю? - спросила Ольга.
- Что? А? - вздрогнул Коля. - Нет, спасибо.
- Хорошо. Тогда сейчас я кое-что тебе покажу.
- Неужели я еще не все видел?
- Тебе понравится.
Ольга встала на табуретку и сняла с буфета пыльную жестяную банку. Потом извлекла из нее какой-то пожелтевший марлевый сверток, положила его на стол и откинула края марли.
- Отцовский, - с гордостью сказала она.
На столе лежал новенький "Макаров". Коля взял оружие в руки, повертел, поприцеливался в разные предметы.
- Только, ради бога, осторожнее, он заряжен, - предупредила Ольга.
- Брось, я-то умею обращаться с такими штуками. В армии, помню, стреляли со старшиной на спор - кто попадет. Куда ему!
- Ну вот, хоть повеселел. А то сидит, ни живой, ни мертвый. Ну теперь-то я знаю: чтобы парню не было скучно, ему надо показать пистолет.
- Спрячь, - буркнул Коля и добавил зачем-то: - от греха подальше...
Всю ночь побрякивало на Колиных зубах ее колечко. Коля запомнил это. И еще запомнил ее бледное, с неожиданно открывшимися изъянами лицо: вся пудра осталась на подушке. Гадко-прегадко стало тогда на душе. Пивной пузырек с белой каплей - лопнул...
Через два дня, как обычно, они стояли возле магазина.
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал Коля и нахмурил брови.
- Что, опять нет денег?
- Отойдем в сторону.
- Ты пугаешь меня.
Коля отвел Ольгу к забору.
- Ольга, - начал он, нервно покусывая губу, - мы не можем больше встречаться, не спрашивай, почему.
Ольга удивленно посмотрела на него. В глазах ее злобным огоньком сверкнуло настойчивое требование: говори все! Это сбило Колю с толку.
- Мы... мы не можем больше.
- Неужели тебе было плохо?
- У нас нет ничего общего. Понимаю, это банально, но...
У Ольги покраснели глаза.
- Почему?
- Я так решил.
- Не уходи.
- Нет. Я не могу.Твоя жизнь, твои мысли мне непонятны. Думаю, тебе гораздо приятнее проводить время в компании Лукаса или кто там у тебя еще, я не нужен тебе, не нужен.
Подул ветер. Поток Ольгиных волос, перемешанных с пылью, ударил в Коле в глаза.
- Я сама решаю, кто мне нужен, не уходи.
Коля вышел из себя. Он с силою стиснул Ольгины плечи и встряхнул ее, как чучело.
- Пойми, ты живешь своей жизнью, ты...Да я не люблю тебя! -воскликнул он и стал медленно удаляться.
Ольга стояла, прислонившись к забору, жалкая, растрепанная, не нужная, и глядела вслед уходящему Коле.
- Но ведь любовь придумали люди! - закричала она, зарыдав, но Коля уже не слышал ее.
4
Ольга стала пропускать лекции. Уходила не перерыве и не появлялась до конца занятий. Те трое куда-то уводили ее. Если же она все-таки являлась на лекцию, то садилась, по своему обыкновению, на заднюю парту, вынимала из кармана куртки бутылочку коньяка и потихоньку, до самого перерыва, пила из нее. Стоило преподавателю повернуться спиной к аудитории, Ольга доставала бутылочку из-под парты, проворно отвинчивала сусальную микро-пробку, по-гусарски закидывала голову, и студенты могли видеть, как бурая жидкость пробулькивает ей в горло. Многие понимали, что такое поведение - ни что иное, как крик о помощи, но помочь Ольге, увы, никто не мог: она ни с кем не желала разговаривать. Изменился и ее внешний вид: появились широкие порезы на джинсах; появилась черная повязка на левом бедре с изображением цинично осклабившихся черепов; появилась вязаная кофта, надетая поверх голого тела и нещадно перетянутая на талии кожаным ремешком; губы - покрашенные в черный цвет, длинные ногти на руках - тоже черные. Преподаватели делали Ольге замечания по поводу ее внешнего вида и резко снизившейся успеваемости - Ольга дерзила в ответ.
Была физика. Ольга пила коньяк, морщась и вздрагивая. Слегка зазвенело в ушах и вдруг - отошло. Что это? Ольга стала различать звуки: шорох перелистываемых страниц, шепот, смешки, нудный, монотонный бас Фроловича, и сквозь все это - причудливая морзянка - постукивание мелом по доске. Ольга подняла глаза. Странное, неодолимое желание овладело ею. Ей вдруг захотелось толкнуть в спину впереди сидящего Сашу Кипелова, попросить у него карандашик; захотелось поднять руку и воскликнуть: "Я знаю, почему невозможен вечный двигатель!", а потом сказать какой-нибудь каламбур; захотелось, чтобы посмеялись над ней. Но никто даже и не глядел на нее! И снова глаза заволокло пеленой, цифры сплелись в комок и потекли, потекла по доске мутная простокваша. Опять зазвенело в ушах, только еще громче, еще мучительнее. Все смешалось. Лишь упрямо прорывались сквозь гул чьи-то слова: "Ты все это выдумала, выдумала...". И вспомнилось: Лия!
Ольга выбежала из аудитории, на ходу утирая слезы рукавом куртки, спустилась по лестнице в подвал, пронеслась по коридору и, оказавшись у нужной двери, рванула ее на себя.
- Вам кого? - спросила незнакомая аспирантка.
- Лию.
- Лию? Она уже ушла.
- К-как?
- Что-нибудь серьезное?
- Нет. Да. Спасибо.
Лия жила неподалеку от института. Через десять минут Ольга уже стояла возле ее квартиры. Прежде чем позвонить, она решила дождаться, пока кончится одышка. Когда дыхание восстановилось, Ольга позвонила. Дверь открыла Лия. На ней был домашний халат, над головой ее возвышалось причудливое сооружение из махрового полотенца, в руках она держала небольшой сверток, из которого выглядывало чье-то пухлое, розовое личико.
Но Ольга стояла неподвижно и не отрывала глаз от свертка. Ребенок лежал с закрытыми глазами и неслышно почмокивал губками - должно быть, во сне.
- Борька, - пояснила Лия. - Сережа, правда, хотел, чтобы был Русланом, но я думаю так лучше, Борис Божков. Попроще. Как ты считаешь?
Ольга попятилась назад. Ее подбородок задрожал, сморщился и стал похож на сгнившее яблоко.
- Убери, убери от меня эту гадость, - прошипела она и, очертя голову, понеслась по лестнице вниз...
Когда взломали дверь и вошли в комнату, Ольга сидела на диване, прислонившись к стене, с широко открытыми глазами. Из-под левой руки ее выглядывало серебристое дуло "Макарова". По ее плечу степенно расхаживал попугай и тщетно пытался выдавить из себя что-то человеческое.