Сподвигло на поездку Лёху любопытство. По телеку показали, как прогремел в этом самом Орле взрыв и расковрюжил целый квартал каких-то убогих сараев, названных в репортаже, не иначе как по ошибке корреспондента, "спальным районом". К счастью, у Лёхи во френдах водилась орловчанка, и он стукнул ей в Skype.

"Meliska, что у вас там бахнуло такое? Развалины, блин, как в четвёртом фолыче". - "Мухаха, Лёх. Приезжай, сам увидишь".

И Лёха поехал. Сразу, как назло, началась какая-то несвязуха. То весенняя переменчивая погода подвела, и зарядил дождь, то билеты попались плохие. В итоге поезд выплюнул продрогшего, нахохленного Лёху на маленьком провинциальном вокзале ни свет ни заря. Кепка промокла, длинные волосы повисли жалкими макаронинами, а часы неумолимо показывали всего-навсего шесть часов утра. Что Танюха, известная в сети под звучным ником Meliska, еще спит, и никакого Лёху, даже мокрого и несчастного, видеть не мечтает, было очевидно. К тому же вокзальные кафе так омерзительно воняли, что Лёха решил поискать что-нибудь не настолько смертельное для желудка и потрусил на остановку, где и загрузился в трамвай.

Древний железный монстр мотался и дребезжал, заходясь истошным визгом на поворотах. Сквозь двери сочился мутный рассвет. На каждой остановке из кабины выскакивала вагоновожатая и долбила кулаком по створкам. Двери закрывались с обиженным лязгом.

С бокового сиденья вещала кондукторша, широкая и внушительная, как затерянная во времени купчиха:

- Оплачиваем проезд!

Некому платить в такой час. Две бабки, обмотанные платками, как капустные кочни листьями, да придурковатый дедок, из которого ори не ори - плату не выжмешь.

И деваха. Жгучие черные глазищи, соболиные брови вразлет - откуда такая, с какого тихого Дона? Сапожки на каблучках, темно-синий плащ до полу... Прямо блоковский какой-то, из Лёхиного литературного детства, когда он с упоением читал матери-учительнице, как свалила от поэта в сырую ночь цаца в синем плаще... эх, было ж время.

А может, и не деваха. Скорее, самому Лёхе ровесница - эдак за тридцать. В черных волосах седина особенно заметна, а черноглазая почему-то волосы не красила. Или специально красила под седину. Готичка, что ли?

Скверное утро, промозглое. Грязищу развезло - не пройти. Плакал девкин плащик. Модница из Задрючинска, джинсы надеть романтическая дурь не позволяет, видать. Лёха саркастически усмехнулся и закрыл глаза...

- Спишь, малый? Эй!

Кондукторша трясла Лёху за плечо, совала мятую бумажку.

- Трамвай дальше не идёт. Сгорели мы! Вылезай.

Лёха протиснулся сквозь лязгающие двери. Трамвай унёсся в мутное утро. Сгорел, ну надо же! Спасибо, не взорвался вместе с Лёхой. И куда теперь идти? Бабуськи исчезли, деваха тоже. Сырая хмарь затягивала улицу, холодила ноги. Желтоватый кисель неба подтекал реденьким дождём. Остановка - столб с буквой "Т" и клок асфальта - была пуста. Ржавый остов лавочки, с которой давно украли доски, изгибался в последнем усилии - не поддаться, не ухнуть в бурьян. Дороги не было, лишь следы в грязи намекали, что здесь ходят люди.

- Двигай, чувак, - почему-то вслух сказал Лёха и поёжился оттого, как глухо прозвучал его голос.

Серые дома с перекошенными стенами корчились, то оседая набок, то заваливаясь в палисадники. Длинный забор - кое-где деревянный, кое-где железный - падал и все никак не мог упасть на унылые, заросшие бурыми виноградными лозами хибары. Старая водонапорная башня смотрела пустыми провалами окон.

Забор оборвался внезапно, и открылся в сплетении ветвей, покорёженных кровельных листов и развороченных бревен остов дома. Посреди двора, заваленного ветошью, автомобильными покрышками, пивными банками, пакетами из-под чипсов, на куче битого кирпича воздвигалось, словно трон, жёлтое кресло.

Что-то зашуршало, закопошилось в тёмной глубине дома, и на Лёху попёр грязный, мохнатый ком, хрипло бормоча на ходу:

- Пха-а... уфф-ху... эта, парень... слышь...

Лёха возопил, как дурной лошадюк, и кинулся бежать, не разбирая дороги.

Перекрёсток - обычный перекрёсток, с машинами, светофорами, церковью дворянского вида - бросился под ноги так неожиданно, что Лёха еле затормозил и попятился от необъятной лужи, чтобы не окатили с ног до головы. По ту сторону дороги так же опасливо придерживала золотистое свое платье благородная церковь, не решаясь шагнуть за ограду.

- Блин! - с чувством сказал Лёха и перекрестился на церковный купол. - Пустырник пить надо!

Вспомнив наконец, что если не язык, так Google Maps до Киева доведёт, Лёха расчехлил смартфон.

- Окей, Гугл, как попасть в культурный центр?

Google, к счастью, знал всё. Дождь прекратился, Лёха нашел приличное кафе, обсох, съел целую пиццу, погонял в Hearthstone и отправился гулять. Жизнь стремительно налаживалась. Культурный центр был по-провинциальному дремотен и тих. Сверкающие стеклом и никелем торговые чудища наступали на обшарпанные дома. Теснились по уголкам музеи, молчаливые в своей бедности. С их вывесок печально глядели те самые бородачи из учебника литературы, словно говоря: "Обмелели воды, Лёшенька, обмелели. Что поделать?.."

Эх... Город-быль. Город - был. Строился, рос, берёг по музеям память. И вот обвалился, бессильный, замшелыми стенами в грязные дворы, забылся сном. Оброс харчевнями и магазинами, как трухлявый пень опятами. Проснётся?.. Умрёт во сне?.. Город - будет?..

Снова хмарью затянуло небо, поднялся ветер. Лёха поёжился - и вдруг натолкнулся за поворотом на ветхую, огороженную забором развалюху. Она силилась разглядеть прохожих замазанными мелом окнами - и не могла. Не видела уже ничего.

- Окей, Гугл... - хрипло прошептал Лёха.

Не было Гугла. И вообще интернета. Враз онемел бесполезный смартфон, исчезли все звуки. Только налетал с реки, выл ветер, швыряя в лицо мелкий дождь. Бережок с выбеленным бордюром, выбеленная же беседка с претензией на дворянский стиль, подобие парка с разномастными лавочками - две зеленые, две белые, ажурные - и на ажурной она, девица в синем плаще.

Чёрные горящие глаза, бледные щёки, сухие, растрескавшиеся губы... Кто она? Душа умирающего дома - слепая, заколоченная память, горящая в лихорадке?

Бежать, бежать к чёртовой матери. Где дверь в эту проклятую Нарнию, в какой трамвай надо запрыгнуть, чтобы врубился интернет и провалились сквозь землю призраки старого города, истекающего дождём?!

- Я вас сразу узнала, - улыбнулась черноволосая.

Седина у нее настоящая, оказывается. И морщины в углах рта. А плащик-то старенький...

- Д-да?

- Да, мы с вами в трамвае ехали. Вы на эльфа похожи.

Ага, был похож. Лет десять назад, когда волосы были гуще, а залысин еще не было. Зато были стихи, и гитара, и Толкин. Были?..

- Какого чёрта у вас тут интернет не пашет? Где я вообще?

Лёха злился. На себя - за то, что вспоминал. На девицу - за то, что мешала забыть.

- А, не обращайте внимания. Здесь вообще очень плохо ловит. Приезжий? Я так и поняла. Вы, дорогой турист, находитесь в знаменитом месте орденоносного города Орла - ландшафтном парке "Дворянское гнездо". Перед вами - беседка, в которую приходят молодожёны перед тем, как через полгода развестись, а позади вас - знаменитый дом, в котором бывал Тургенев и который известен всем как дом Лизы Калитиной.

Черноволосая говорила с горьким сарказмом, а Лёха судорожно вспоминал. Да, точно, была такая Лиза, тихая и богомольная, влюбилась в тюфяка и ушла в монастырь...

- Меня Лёша зовут, - разбавил Лёха атмосферу.

- Лиза, - улыбнулась черноволосая.

- Калитина? - глупо брякнул Лёха и почувствовал, как по спине ползёт противный холодок. Во попал...

- Да нет, не Калитина. Будковская, - тихо рассмеялась Лиза не-Калитина и добавила вдруг: - Лиза сюда больше не приходит, слишком ослабела.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Сумасшедшая! Сбрендившая от безнадёги местная интеллигентка. А что? Бывает. Такие сухощавые, с блестящими глазами всегда истерички.

- А вы разве их не видите? - спросила Лиза. - У вас глаза ещё не погасли, вы бы должны видеть...

- Кого?

- Хранителей, - невозмутимо ответила психопатка. - Они есть в каждом старом доме - те, кто не смог уйти. Берегут память. Рухнут дома, тогда умрут и хранители. И никакой памяти больше не останется. А кто мы без памяти, Лёшенька?

Я вот менеджер, хотел сказать Лёха. Неплохая деньга капает. А ты кто, седоватая девочка в старом плаще? Филолог, не иначе. Работы нет, есть какая-нибудь старая мать, проедаете пенсию. Умрёт мама, затолкаешь подальше Тургенева и пойдешь торговать канцтоварами. Если возьмут ещё престарелую мадeмуазель. И хоть кричи, хоть читай стихи, исход один.

- Tout passe, tout casse, tout lasse, - пословица всплыла сама собой. Память, чтоб её.

- Всё проходит, да не всё забывается, Алёша, - возразила Лиза.

Французский понимает, ишь ты... Лёха сглотнул ком в горле - ком из пословиц, цитат, Бунина и Блока. Неликвидный, нерентабельный ком. Как этот слепой дом, как Лиза не-Калитина.

- Рухнет твой дом, а ты с голоду загнёшься, потому что всем плевать. На память, на музеи, на твой французский. Плевать, понимаешь? Крутиться надо, Лизок. Валить отсюда, а то сдохнешь. Тут тебе не Нарния!

Лёха пошёл прочь, не оглядываясь. Дождя больше не было, небо прояснилось, смартфон старательно показывал карту и доставлял смс-ки. "Meliska, сорь, тут такой завал, срочняк домой надо", - отбил смс-очку и Лёха по дороге на вокзал. Гори оно всё ярким пламенем! Домой, срочно домой!

Мелькали за окном вагона голые, еще безлиственные леса, припекало весеннее солнышко, Лёха наяривал в Hearthstone партию за партией, и жизнь, в общем-то, была хороша, только засела в сердце острая ледяная игла, и нет-нет, мерещился тихий женский голос:

- А кто мы без памяти, Лёшенька? Кто?..