Этот ритуал я знаю наизусть и без запинки. Как таблицу умножения. Вот сейчас откроется боковая дверь, и из неё выйдет военный раввин, в форме, с погонами подполковника, с черной кипой на голове и талесом на широких плечах ...
Дверь открывается. Негромкий шум в зале мгновенно, как по приказу, умолкает, так, что тишина становиться звенящей. Выходит раввин. За ним вывозят тележку с продолговатым предметом, покрытый черным сукном, с вышитой золотой шестиконечной звездой. Ни для кого не секрет, что это такое. Тележка останавливается посредине зала, ящик перекладывают на каменное возвышение в центре и снимают чёрное полотно. Деревянный ящик, он прикрыт израильским флагом. Двое солдат, в темно-зелёных беретах погранвойск берутся за концы флага, медленно, в унисон, приподнимают его и отводят флаг примерно на треть длины ящика. Потом отходят на шаг назад, синхронно снимают с плеч оружие и, и застывают по стойке смирно. В это время, стоящие вокруг люди в форме так же застыв по стойке смирно, отдают честь правой рукой. Минута молчания. Затем раввин спрашивает у кого-то:
-Он?
- Он.
Процессия движется вглубь кладбища и приближается к яме.
Ящик ставят у могилы. Рядом по краям стоят две девушки - солдатки с автоматами. Сейчас один из офицеров произнесёт короткую речь, и раввин начнёт читать кадиш. (поминальную молитву).
"Тот, кто творит мир на небесах,
Сотвори мир на земле Израиля!
И мы скажем: "Амэн!
Все хором повторяют: "Амэн!". Раввин передаёт молитвенник родственникам, по традиции, часть кадиша должны прочитать они.
Отец не глядит в книгу, он произносит свою часть наизусть. Мать иногда подглядывает. И это естественно, женщины молятся реже. Отчитав, мать возвращает книжку раввину.
Рав достаёт из кармана маленький ножик и надрезает воротники у отца и матери. В этой одежде им предстоит сидеть шиву - первые семь дней траура. Раввин отходит в сторону, давая попрощаться с покойным. Все по очереди проходят мимо ящика. В отличие от христиан иудеи не целуют мёртвого. Только некоторые украдкой смахивают набежавшую слезу.
Я стараюсь не смотреть на отца.
Сколько раз я видел ЭТИ ГЛАЗА! Глаза отцов и матерей на воинских кладбищах!
Материнские глаза, полные слёз и скорби вызывают сочувствие, и ты поневоле принимаешь часть её страданий на себя.
Отцы же смотрят жёстко, в упор на тебя, на командира. Лучше бы он сказал что-нибудь, кричал, матерился, проклинал... Но, отец молчит. Я читаю в его глазах не столько боль утраты единственного сына, но немой упрёк: " Что же ты? Я тебе сына доверил, а ты? Ты старше и опытнее его. Почему ты стоишь, а он лежит?"
Отец! Ты не прав! Этот мальчик и мой сын!
У меня большая семья. Шестьдесят сынов и дочерей. Все они мои дети. Поверь, отец! Я готов лежать вместо них! Всех шестидесяти! И я виноват, что остался живым. Очень виноват...
Я никому не пожелаю видеть ЭТИ ГЛАЗА!
Тело вынимают из ящика и кладут в могилу. Два бородатых мужика, работники кладбища, шустро забрасывают его землей. В свежий холмик втыкают табличку с фамилией. Через тридцать дней тут будет установлен стандартный памятник.
Рав дочитывает кадиш, и первым кладёт на могилу небольшой камушек. Вслед за ним кладут камни и остальные. Многовековая еврейская традиция. Зажигают свечу, заботливо засунутую в половину пластиковой бутылки, чтобы не задуло ветром.
Церемония закончена. Я могу поехать к себе домой. Под эту печальную командировку я выпросил себе однодневный отпуск.
Невмоготу сидеть в пустой квартире. Передо мной ЭТИ ГЛАЗА. Они будут смотреть на меня в упор ещё долго. До следующей печальной командировки. Тогда им на смену придут другие ЭТИ ГЛАЗА!
Господи! Я схожу сума! Скорее на улицу, к людям! Если я останусь один в пустой квартире ещё минуту...
Я выбегаю из подъезда. Закуриваю, и выдыхаю полной грудью. Чёрт! Я забыл дома автомат. Пулей на третий этаж и снова вниз, на воздух.
Захожу в первое попавшееся кафе. Сажусь за самый дальний столик, там темно и не так громко слышно музыку. Швыряю на стол автомат, сигареты, мобильный телефон и заказываю бутылку "Абсолюта". Услужливый официант видимо что-то хотел спросить, но, взглянув на меня, поставил передо мной тарелочку с маслинами и удалился. Потом он приходил ещё несколько раз, приносил меню, зажёг свечу на столе, что-то говорил...
Я не видел и не слышал его. Бутылка была уже наполовину пустая, а ЭТИ ГЛАЗА всё ещё смотрели на меня из полутьмы кафе.
- Офицер! Разреши мне присесть за твой столик. Я просто посижу и всё.
Осоловелым взглядом осматриваю незваную гостью. Блондинка. Цвет глаз в темноте не различаю. Судя по акценту - из Украины. Наверняка из местного персонала, клиента клеит.
Вроде бы ничего себе, не старше двадцати пяти. Но меня не тянет на любовь. Сама Афродита не смогла бы возбудить меня в этот день. Венера не смогла бы пробудить во мне чувства. Говорю ей на чистом русском языке:
--
Да пошла ты на х...!
А она даже не обиделась, а вроде обрадовалась:
--
Ой, Вы по-русски говорите... Понимаете, тут за мной на улице трое увязались, я и придумала сделать вид, что иду на свидание, ну, что вроде как не одна. А офицер - это как раз то, что нужно. Ну, пожалуйста!
Оглядываюсь. К нашему столику пробираются трое хмырей. Классический образец
израильских мачо. Толстые золотые цепи, майки до пупа, с волосатыми пузами наружу, трусы ниже колен вместо шорт, не застёгнутые шлёпанцы на босу ногу, в мохнатых лапах мобильные телефоны. Приближаются.
Громко, что бы они слышали, заказываю колу и мороженое. Это их слегка тормозит. Замечаю, что они вконец обкуренные. Один всё же подходит ближе и берёт девушку за руку, рывком поднимает её со стула. Вежливо говорю ему:
--
Прежде чем пригласить девушку на танец, не мешало бы спросить разрешение у её друга.
--
Не твоё дело, - огрызается он. - Сиди тихо, пока тебе шею не сломали.
Эта его грубость вконец завершила полный набор моего паршивого сегодняшнего настроения. Встаю, пинком отбрасываю стул и коротким ударом снизу под подбородок провожаю его в глубокий нокаут. Тот, который стоял слева вроде как рыпнулся. Хватаю со стола автомат и с разворота заезжаю ему прикладом между глаз. Ещё один готов. С третьим всё оказалось проще, пяткой в челюсть, и он заснул рядом с приятелями. Правда, я сам потерял равновесие, пришлось ухватиться за стол, чтоб не упасть.
Всё произошло столь стремительно, что дамы завизжали только после того, как я разделался с третьим. Подбежавшие официанты застыли на безопасном расстоянии. Администратор, спрятавшись за спинами официантов, обратился ко мне:
--
Офицер! Может быть, у тебя есть какое-нибудь срочное дело? Будь любезен, заплати по счёту и уходи. Я обязан вызвать военную полицию.
--
Хорошо, я сейчас уйду, пусть девушка доест своё мороженое.
Администратор пожал плечами и велел официанту рассчитать клиента. Ко мне подошёл какой-то лысый и молча пожал руку. Официант, принёсший счет, осведомился:
--
Может, вызвать амбуланс?
--
Оставь. Минут сорок отдохнут, потом ты их выставишь освежиться.
Один из посетителей кафе всё же наклонился над повергнутыми сластолюбцами и, на всякий случай, проверив пульс, согласно кивнул головой. " Жить будут". В зале воцарилось спокойствие, и все приступили к своим делам, кто к шницелю, кто повёл даму в танце, кто к коленкам своей спутницы под красиво сервированными столами...
Администратор подошёл ко мне и на ухо сказал:
--
Извини, но я вызвал полицию, и они сейчас приедут. Тебе лучше уйти. Нам обоим ни к чему лишние проблемы.
Я выпил ещё стакан водки и тронул мою случайную знакомую за плечо:
--
Хочешь, я провожу тебя до дому? А то ещё кто-нибудь прицепится. Ты где живёшь?
--
В Шаараим.
--
О`кей! Нам по пути.
Помахав администратору рукой, мы вышли на центральную улицу Реховота. Хмель уже прошёл, и мы двинулись в сторону квартала Шаараим.
По дороге девушка беспрерывно щебетала, и я узнал о ней практически всё. Что ей 24 года, она из Днепропетровска, приехала два года назад, живёт одна на съёмной квартире, работает на текстильной фабрике. Родители остались там, на улице Генерала Пушкина, и она скоро собирается перетащить их сюда. Что-то ещё про своего начальника, про подругу... Я молча слушал её трескотню, половину пропуская мимо ушей.
--
Вот я и пришла. Пошли ко мне, кофе попьём.
Я отрицательно повертел головой.
--
Может, завтра вечером встретимся? Погуляем по городу? - девушка заглянула мне в лицо. - Позвони мне - торопливо начала рыться в сумочке, достала какой-то клочок бумаги, автоматический карандаш, записала номер телефона и засунула в мой нагрудный карман. - Позвонишь?
Я молча тряхнул головой. Передо мной снова возникли ЭТИ ГЛАЗА!
Я вдруг очнулся:
--
Как ты сказала, тебя зовут?
Девушка улыбнулась:
--
Юля. Так мы увидимся завтра?
Я молча пожал плечами. Не хотелось её огорчать. Мы не сможем встретиться завтра вечером. Потому что завтра утром я должен вернуться на базу.
Дома я принял холодный душ, выгоняя остатки хмеля, завёл будильник и ещё раз посмотрел на тот клочок бумаги. Это был счёт из супермаркета. Посмотрев на цифры, я, было, потянулся к телефону. Но что-то меня остановило, я скомкал эту бумажку и выбросил её в мусорное ведро.
... Что это было?
Ах, да! Ленивая перестрелка на египетской границе. А потом возле меня разорвалась бутылка с зажигательной смесью. Моё счастье, что она взорвалась не у меня над головой. На меня бы обрушился ливень из огня и стеклянных осколков, и кроме ожогов - множественные раны и порезы... А так... Джин, выпущенный из бутылки, лишь прошёлся по мне напалмом... Удачно отделался...
Я лежу белым коконом на койке отделения восстановительной хирургии Центрального военного госпиталя в пригороде Тель-Авива, как мумия, запеленатый бинтами от кончиков волос до пупа. Моё лицо забинтовано, только прорези для глаз и рта, как маска у ниндзя. Мои руки так же забинтованы почти до самых ногтей.
Пришедшая взять анализ крови симпатичная медсестричка чешет репу. Мои вены недосягаемы. Потом она решительно откидывает одеяло, стягивает с меня плавки и вгоняет кровезаборную иглу мне в пах. Свет померк в моих глазах. Будь на её месте медбрат, он обязательно бы схлопотал ногой в тот же самый пах. Но медсестричка ободряюще мне подмигнула, собрала свои пробирки и заботливо укрыла меня одеялом.
Мне, как лежачему больному, разрешено курить в палате. На тумбочке стоит пепельница, лежат мои сигареты и зажигалка. Взяв сигарету забинтованными пальцами, пытаюсь прикурить. С шестого раза мне это удаётся - сквозь узкие прорези в маске не видно кончика сигареты.
Кто-то из начальства позаботился, у меня индивидуальный телевизор. Включаю. По российской программе "Ну, погоди!", и от знакомых с детства мультяшных рож настроение заметно улучшается.
В палате ещё двое лежачих больных. Один пока спит после наркоза, и я ещё не знаю, что с ним. Второй... Второй - майор лет сорока. Ему ампутировали правую ногу, выше колена. Утром к нему приезжала его мама и сказала, что "эта сучка подала на развод. Она ещё молодая и не собирается всю жизнь нянчиться с инвалидом". Нужно срочно подписать какие-то документы, что бы "этой твари" ничего не досталось.
Привезти нотариуса или его подписи может заверить главный врач? Майор громко и от души выматерился и повернулся к стене. У каждого свои проблемы. У меня тоже проблема и проблема глобальная, закончились сигареты и мелочь в бумажнике.
Требую принести телефон и пытаюсь вспомнить хоть чей-нибудь номер. Стоп! А что за цифры крутятся в голове у меня, откуда? Ах, да! Те самые, нацарапанные второпях при свете уличного фонаря на обрывке счёта из супера...
Трубку взяли после первого же гудка... Неужели всё это время она сидела у телефона и ждала звонка?...
Юля приезжала каждый день, её не пугали 2 пересадки и толкотня на автостанции. Даже в субботу, когда не ходят автобусы, умудрялась добираться. Она кормила меня разными вкусностями, вывозила гулять в сад, мыла пол в палате, успевала высыпать пепельницы, и не только мою, выносила за мной,.. как бы это помягче сказать... Короче, выполняла все обязанности санитарки, никого ко мне не подпускала.
Весь персонал отделения принимал её за мою жену. Я только посмеивался про себя, но однажды майор сказал мне:
--
Осёл ты, парень! Такая девка вокруг тебя увивается... А ты ей и спасибо ни разу не сказал. Я на твоём месте женился бы, не глядя.
Я задумался. А ведь действительно, от меня доброе слово услышать почти невозможно. Я твёрдо решил, что, как только выйду из больницы сделаю Юле предложение...
До выписки оставалось несколько дней, Юля больше не приезжала. Я уже был ходячий, почти все повязки давно сняли, только никак не заживала левая ладонь, но врачи сочли возможным отправить меня на амбулаторное лечение.
Я схватил такси и поехал в Реховот.
Купил огромный букетище цветов, конфеты, вино... Идиот! Я же не знал, в какой квартире живёт Юля!
Спасли меня всезнающие бабульки, коротавшие дни на лавочке перед домом.
--
Юлечка? Из Днепропетровска? Так ведь уехала она, к родителям. Совсем уехала. Жаль, хорошая девочка, меня бабушкой называла, за кефирчиком бегала...
--
Ты то кто ей приходишься? - вмешалась вторая бабулька. - Хахаль, чи шо?
--
Да нет, не хахаль. Сам не знаю кто. Осёл я, бабушка, вот кто я.
Отдав бабкам все свои приготовленные подарки, я пошёл в то самое кафе и напился. Проза жизни.
Как правильно заметил классик: "Скучно жить на этом свете, господа!"
