Снег все не таял. Маша ждала. Считала мартовские дни, прятала замершие ладошки в варежки, разглядывала себя в окнах троллейбуса: глаза распахнутые, стальные, как зимняя река, волосы длинные, русые, как пшеничное поле. И ростом Маша удалась. Где-нибудь в другом времени, она могла бы слыть Марьей-Красой, а на нынешний век была чуток полновата.
Жила Маша в высоком тереме, на двенадцатом этаже. За окном - реки улиц, леса домов, звёзды фонарей. Маша любовалась и ждала. Верила, что сойдет снег, и явится богатырь, чтобы забрать ее во страны дальние, прекрасные и назвать Марьей-Красой, Русой косой.
Когда надоедало ждать, Маша ставила на плиту кастрюлю с водой и звонила другу. Тот приезжал из-за тридевять земель, из другого района, привозил пельмени да прянички, а иногда и чего покрепче. Собой он был приземист и в плечах не широк, но с добрыми глазами, с улыбкой открытой и ясной. Во всем-то они были меж собой согласны, и всякий раз сидели за полночь, а все равно наговориться не могли.
Прощался он впопыхах, спешил на последнюю электричку. Маше теплело. Как-то даже подумалось: "Будь он повыше росточком, ну или хотя б кудряв, как бы все могло удачно заладиться!" Подумалось и ушло.
Как-то вернулась Маша с работы, скинула в сенях варежки и сразу к телефону. Мол, приезжай, поскорей. То ли сказать ему что-что важное хотела, то ли просто затосковала, неведомо.
Явился друг, а на нем лица нет. Плечики снежком запорошены, в руках бумажку желтую мнет. В сени зашел, шапку не снимает.
"Уезжаю, - говорит, - красна девица. Во края дальние. Коли вернусь - позвоню. Вот уж и билет плацкартный купил. Не тужи тут".
"Да как же!" - не поверила Маша.
"Так лучше". - Встал на цыпочки, чмокнул ее в щечку алую и исчез. Только следы от мокрых ботинок на полу остались.
Под вечер снег перестал сыпать. А наутро явилось солнышко, все приласкало и началась капель. Машенька дождалась своего богатыря и уехала с ним во края теплые, вольные. Терем у нее теперь был пониже, но попросторнее, а окна выходили в сад. Богатырь же, богатый, собою крупный и даже еще молодой, о Марье-Красе ничего не слыхивал, но Машенька не тужила. День-деньской сидела не террасе и растерянно поправляла косу.
А как налепит пельменей да нальет рюмочку, рука сама к телефону тянется, номер заветный набирает. Но на том краю молчат. То ли оттого, что страна дальняя, то ли оттого, что он так и не вернулся, но, скорее всего, потому, что и не уезжал вовсе. Повздыхает Маша, слезу утрет, глянет вокруг, да и утешится.