Не скрою, к Киту меня тянуло, и ещё как. Я чувствовала, с каждым вздохом всё отчётливее, что безнадежно влюбляюсь. И, как могла, старалась загнать это нежданное чувство на самое дно души. С каждым днём мой невольный пациент становился всё обаятельнее и остроумнее, и уже чаще улыбался (конечно, такое чудо рядом! Никому скучно не будет).
Но вот смех его я услышала впервые только спустя полтора месяца с начала нашего, несомненно, весьма плодотворного общения.
Был обычный осенний вечер. Дыхание жаркого южного лета ещё витало в воздухе, но умирание природы уже вступило в свои права. Деревья, казалось, только-только обзаведясь шикарными пёстрыми нарядами, вынуждены были почти сразу с этой совершенной красотой расстаться, что явно не способствовало повышению общеприродного настроения. Потому оскорблённая в лучших чувствах натура щедро рассыпала на окружающих своё вынужденное перед приходом зимы уныние.
Пятница. Конец рабочей недели, что здесь, честно говоря, особо не чувствовалось. Доктора попрощались с нами до понедельника и отбыли себе спокойно, отгуливать честно заработанные выходные.
Ну ладно... По чести сказать, день явно не был таким уж обычным. Что-что, а слово обычность к кануну хэллоуина можно применить с бо-ольшой натяжкой.
Так вот. Будучи уже немного в курсе относительно характерных свойств моей истинно подлой натуры, вы, наверное, догадываетесь, что я ну никак не могла упустить такого шикарного повода безнаказанно поглумиться над ближними. А что?! Праздник, как-никак. Имею право!
Моё дежурство в больнице по графику было ночью. А днём, раз уж появилось свободное время, я решила заглянуть на местный рынок в робкой надежде отыскать подходящие к данному случаю аксессуары, лелея в душе скромную мечту попугать любимых больных как следует, невзирая на последствия. Ведьма я или где?!
Порядочно поплутав по базару, и попутно отвадив несколько не в меру ретивых ухажёров из числа местного населения, успевших за время моего бессистемного блуждания между рядами наобещать "дэвыцэ-красавыцэ" всё, начиная с большой и чистой любви а-ля Маргадон ("Формула любви") и заканчивая брильянтами вкупе с рубинами и прочими земными и не только благами (аж заслушалась - сколько богатстсва, и всё Лизоньке!), я нашла-таки то, что было мило девичьему сердцу - маску из фильма "Крик". По которой, если нажать на тянущееся к ней пластмассовое сердце, весьма живописно стекала "кровь", ненавязчиво навевая случайным зрителям, при соответствующем освещении и антураже, самые жизнеутверждающие ассоциации, и основательно прививая несчастным философский взгляд на жизнь вообще и на целесообразность дальнейшего пребывания на этой бренной земле в частности. Красочно представив себе эффект от моего неожиданного появления в родной палате с данной конструкцией на голове, и злорадно ухмыльнувшись нарисованной воображением картинке, я направила стопы в сторону госпиталя, к потенциальным жертвам. Попутно снова весьма опрометчиво отказавшись от чрезвычайно заманчивых предложений искупать-таки меня, харощий такой, в роскоши (утопят ещё).
По прибытии к месту назначения я была уже во всеоружии: в пустующей палате напялила на себя свежекупленную маску, нацепив следом специально припасённые для этого случая фосфоресцирующе-живописные лохмотья, всю ночь накануне старалась, усердно разукрашивая светящейся краской честно стыренный со склада снайперский маскировочный комбинезон. Поковырявшись некоторое время с сердечком, изловчилась-таки заменить находящуюся в нём жидкость на тоже красную, но с фосфором. Затем наклеила фосфоресцирующие кроваво-алые пятисантиметровые когти и для завершения старательно созданного образа взяла в левую руку безымянный череп, тоже, кстати, заботливо размалёванный светящимся раствором, и там же, где и комбез, подрезанный. До сих пор не могу понять, откуда на складе череп?
Тихонько прокравшись по коридору, я приоткрыла дверь, собралась с духом и решительно шагнула в темноту палаты, не забывая между делом систематически нажимать на кровавое "сердце" и плотоядно порыкивать (это мы уме-е-ем). Мда... Что не было предусмотрено, так это что не одна я такая умная, и прочие члены общества (акцент на первом слове) тоже (удивительно!) помнят о сем милом, душевном, добром семейном празднике!
Рассмотрев, наконец, как следует представшую взору картину, я напрочь забыла о намеченном плане действий. И было отчего.
Посреди освещённой тусклым светом луны палаты, монотонно покачиваясь, стоял - узнала я его с ба-альшим трудом и не сразу - активно-инициативный Вася. Красиво так стоял. Весь, с головы до ног, в крови. Бурый язык вывален чуть ли не на плечо, на горле зияет страшная рана, сочащаяся кровью. Из головы жизнерадостно выглядывает обломанное древко сапёрной лопатки. Живот вспорот от горла до паха. Правый глаз вывалился и живописно свисает к груди на приятно-синеватых сосудах, тянущихся из пустой глазницы. Левый же радует взор болотно-гнилушным свечением. Причём зрачок у единственного уцелевшего глаза вытянут вертикально и недобро так посверкивает в мою сторону... Руками же Вася меланхолично перебирал вывалившиеся в художественном беспорядке из распоротого брюха кишки.
Пока я пребывала в тихом шоке от увиденного, Вася, наверное, тоже хорошенько меня рассмотрев, ка-ак заорёт дурным голосом (от его душераздирающего вопля я подпрыгнула метра на полтора точно!)!
И без того пребывающая на грани обморока я после Васиного вокального выступления взвыла не хуже какого-нибудь свежекастрированного оборотня и, белкой вспрыгнув во всём своём великолепии на Сяву (его кровать была ближе всех ко мне), не прерывая леденящего душу воя, предприняла отчаянную попытку спрятаться за спину бедняги. Меня, как всегда, не поняли... При виде нарисовавшейся в опасной близости от него жуткой хари (я от ужаса автоматически продолжала жать на "сердце"), проснувшийся Сява заорал так, что махом перекричал нас с Васькой вместе взятых (тот в унисон мне с воплями трепыхался посреди комнаты) и проворно нырнул под кровать, не забывая, впрочем, голосить уже оттуда в прежнем режиме.
Чего я никак не ожидала, так это небывалой оперативности нашего дорогого сердцу медперсонала - через минуту обе дежурные медсестры, прикрываемые с тыла дородной санитаркой с уткой наперевес (кажется, к счастью, пустой), фуриями ворвались в палату. Улицезрев разом нас с Васей, мечущихся по комнате под аккомпанемент вдохновенных воплей в три глотки, они, не размениваясь на пустяки, в полном составе отбыли в глубокий обморок, усугубившийся прилетевшей следом пресловутой уткой, выпавшей из ослабевших рук боевой санитарки (кучно легла - обеим точнёхонько по темечку! Редкостное везение).
Окончательно выдохшись и несколько подохрипнув, мы с моим невольным партнёром, наконец, заткнулись. В палате воцарилась относительная тишина, нарушаемая лишь затихающими всхлипами из-под кровати. И на фоне этого практически гробового молчания особенно громко прозвучал просто-таки нечеловеческий хохот. Я бы даже сказала, ржание.
Недоуменно оглядевшись, я в конце концов обнаружила источник странных звуков. Этим источником оказался Никита - загибаясь от приступов хохота, он утирал невольные слёзы и всё никак не мог успокоиться, оглашая помещение всё новыми вскриками-всхлипами из-под прижатых к лицу рук. Это-то нас и отрезвило - я вдруг с потрясающей ясностью поняла (самое время!), что передо мной всего лишь живой и относительно невредимый Вася - одна из медсестёр, падая в обморок, умудрилась-таки запустить в несчастного парня лоток со шприцами. Зато теперь я абсолютно точно себе представляю, как выглядит в природе живой дикообраз. Сняв, наконец, изрядно поднадоевшую маску, я тут же кинулась приводить в чувство наш чересчур впечатлительный медперсонал (Вася икал на заднем плане). Кое-как, минут через 7, приведя несчастных в более-менее вменяемое состояние и торжественно проводив с места боя, я огляделась.
Всё уже более-менее улеглось. Васятка, наконец, снял с себя жутко-праздничный наряд вкупе со шприцами (штук пятнадцать, не меньше. На войну медсёстры, что ли, собирались?!), и теперь тихо икал со своей койки. Из-под соседней кровати доносились едва слышные завывания (Сява, как мог, выражал протест нашему вопиющему антиобщественному поведению в людных местах). И лишь командир всё никак не успокаивался, тихо всхлипывая от смеха и размазывая по щекам счастливые слёзы.
Сяву, кстати, пришлось отпаивать валерьянкой в особо крупных размерах, а наша боевая санитарка ещё дня два потом заикалась.