Annotation

     Всех ребят пересчитали -

     всех их не вернуть.

     Ну а девушки остались.

     Да не в этом суть...

     ("Всех ребят пересчитали...".

     Из цикла песен о Р. Г.)

     Этой весной протектору Вальдесу можно было всё. Даже Мари, бедняжка полоумная тихоня Мари, и та старательно кривила тонкие губы в подобии улыбки, как только на горизонте показывался синий «кардинальский» мундир. Стоило Виктору подойти поближе, она начинала приседать — вероятно, несчастное дитя именно так понимало должный его статусу реверанс. Чрезмерно широкое декольте открывало взгляду протектора тощую грудь с синими прожилками, а на спине — ряд выступающих «драконьих» позвонков. С тем же успехом они могли вовсе выставить её голой на потеху проезжим солдатам, думалось Виктору, но если бы одна городская дурочка вела себя подобным образом! Все женщины вокруг будто тронулись умом: пёстрые разукрашенные лица, праздничные — не по сезону и уж точно не по случаю — наряды.

     Выходя воскресным днём на прогулку, протектор всякий раз оказывался под пристальным вниманием изящной половины Уттулега. Поначалу Вальдеса это забавляло, но когда на площади у ратуши в день Св. Иустина его встретила размалёванная толпа, не будь он трезв, как стёклышко, усомнился бы, а не свернул ли невзначай в весёлые переулки. Что скрывали тенистые аллеи парков, Виктор знал замечательно, но такое зрелище просто поразило его. И тогда протектор со всей чёткостью осознал, что же они натворили.

     Целомудренные жёны одевали своих малолетних дочерей в наряды старших сестёр, дебютантки втискивали нетронутые тела в китовые корсеты, дамы элегантного возраста пуще прежнего благоухали розовой водой и оставляли на протекторских перстнях багровые отметины помады. Вечный праздник. Вечный карнавал для победителей. Те редкие мужчины, что попадались на пути протектора, были либо ещё детьми, либо стариками, даже калек-ветеранов, и тех прятали за толстыми белёными стенами, а для него — для них — только разноцветные флажки и лепестки цветов, конфетти и юная плоть — такая же белая, как флаг их генерала.

     Первое время Виктор пил не просыхая. Ему, в сущности, было плевать на то, что происходило вокруг. Медаль обжигала грудь, потому красовалась на лазоревом мундире в шкафу. Горечь утраты смешивалась с облегчением — наконец-то они выиграли, они дошли. Кардинал в своей соболиной мантии помахал им с украшенного золотыми завитушками помоста и благословил праздновать Победу. Генерала Константина бросили в карцер, а его имущество милостиво приняли под крыло в качестве «последней воли» заключённого. Кардинал лично посетил будущую вдову государственного преступника, и с тех пор навещал генеральский дом регулярно, иногда приглашая на свои вечерние «чаепития» соратников по клиру и особо приближённых представителей городской аристократии. Супруга же генерала, в свою очередь, исправно посещала каменную темницу мужа. Говорят, им разрешали видеться лишь через решётку. К концу зимы жена генерала перешла на безкорсетные платья…

     Кое-кому из приятелей Виктора выпадало дежурство в тюрьме, и после этой службы они рассказывали много занимательных подробностей из тех, о которых не принято упоминать при дамах. Виктор слушал вполуха, но и того хватало с лихвой. Сам он видел супругу генерала два раза, и оба раза она представала вовсе не той женщиной, про кого рассказывают грязные басни.

     ***

     После столкновения у Сильфовой дубравы войска кардинала терпели весомые потери. Им пришлось идти в обход полуострова. Солёный ветер резал глаза, морская вода разжигала жажду, а призывы кардинала заглушал грохот прибоя. Но, в конечном итоге, им удалось обмануть неприятеля: зайдя в тыл войскам генерала Константина, «синие мундиры» нанесли решающий удар.

     Победа или смерть — с этой мыслью Вальдес вытирал с клинка чью-то кровь и шёл вперёд. Победа или смерть — от руки врага, секиры правосудия, встречающейся с шеями дезертиров, или просто от усталости, от невероятного телесного и душевного изнеможения. Виктору нужно было видеть цель, понимать, ради чего все эти обещания «земли обетованной». И он её придумал. С каждым шагом по мерзлой земле Уттулега офицер армии кардинала Виктор Вальдес приближался к своему дому. К манящему мирку тишины и благоденствия. Ему снились столы с дымящимися кушаньями на вышитых скатертях. В вое ледяного ветра он различал смех детворы под распахнутыми настежь витражными окнами. Впереди него за вьюжными стенами маячил образ далекого южного города: на узких улочках не смолкает людской гомон — стучат мастеровые, поют прачки; в воздухе разносятся — ближе к горам — ароматы цветов и игристого анаонского с виноделен, ближе к порту — свежайшей сребробокой стеклянки и заморских приправ, от которых щиплет в носу…

     Вальдес любил вкусно поесть, ценил всё красивое, знал толк в вине и тканях, как, наверное, и любой выходец из Речной Заставы. До войны их семья занималась торговлей. Хьюго Вальда, отец Виктора, даже имел собственное клеймо. Однако сын не разделил его судьбу и избрал для себя карьеру военного. Дослужился до кардинальского полка, а это чего-нибудь да стоит. Но нынешняя война — бестолковая, продолжительная, ведущаяся, главным образом, в наглухо запертых кабинетах, — такая война, с заведомо равным противником, измотала обе стороны гораздо больше, чем планировали военачальники.

     Протектор Вальдес как офицер вёл людей за собой, но видел их лица, слышал все недовольные разговоры холодными северными ночами. И вот зима подошла к концу, они обогнули полуостров и застигли противника врасплох.

     Недели спустя над этим местом ещё кружили падальщики. Повстанцам разрешили предать земле останки павших, дабы хоть как-то утешить новоиспечённых вдов и сирот, а заодно избежать порчи воды в мелководной речушке — единственном источнике пресной воды в новых владениях короля. Но великая милость кардинала помогла слабо. Вальдесу потом долго снились тяжкие сны, полные запаха крови и людских воплей… Они шли вперёд по головам, в прямом смысле этих слов. Большая часть событий выпала из его воспоминаний единым истекающим кровью ошмётком, осталось только одно: та переломная битва, самый яростный, самый наивысший её момент.

     «Офицер Виктор Вальдес доблестно вёл за собой отряд» — так запишут в хронике, и десятки кардинальских писцов не задумываясь скопируют этот набор слов. Его земляки будут рассказывать об этом малышне, дети его убитых подчинённых будут считать его героем. Пройдёт время, и потомки его бывших противников, впервые надевая небесного цвета униформу, станут повязывать шейный платок на манер знаменитого воителя. Эти мысли иногда забредали в пьяную голову Вальдеса, и ему становилось жутко. А тогда — тогда ему вовсе не было страшно, ему просто невыносимо хотелось со всем этим покончить.

     Он прорубался сквозь месиво людских тел — туда, где маячил генеральский флаг: потрепанное полотно на высоком древке. Вокруг шла битва: кто-то кричал, хрипел, стонал. Лязг оружия перемежался треском рвущейся плоти… Когда Вальдес вырвался из толпы сражавшихся, он увидал картину, достойную нерсесийского живописца. Солдаты первого кардинальского атаковали штаб вражеского военачальника — охрана оного в различных позах обрамляла центр полотна: воины в синем столпились над бездыханным телом поверженного генерала, как бы знаменуя торжество кардинальского правосудия.

     Перед ними, прижавшись к грязному мундиру лежащего, обхватив тонкими руками его откинутую назад голову, застыла женщина. Она прильнула к нему и сидела совершенно молча: рыдания не сотрясали плечи, ни одно проклятье не сорвалось с губ в лица убийцам её мужа. Не издала она ни единого звука и когда её оторвали от ещё живого, как заключил полковой лекарь, тела. Ей вязали руки, а она молчала. Её увозили вслед за так и не пришедшим в себя генералом, а губы её были плотно сжаты…

     Кто же она? Какая женщина осмелится ступить в вотчину смерти? Платье на ней было чёрное, как генеральская форма: из грубого сукна, наглухо застёгнутое, всё в грязи и пятнах запёкшейся крови, — все, кто был там, выглядели примерно одинаково. На тёмном фоне белело лишь обветренное костистое лицо. Лицо, в общем-то, породистое и красивое, но забывшее о ласке кремов и розовых вод. У жены генерала, — а это могла быть лишь она, — были светло-русые волосы и тёмные глаза — для коренных жителей северного края сочетание редкое.

     Все эти подробности вспомнились Виктору много позже, а в тот злополучный и победоносный час он стоял с клинком наголо и просто смотрел вслед опередившим его людям из первого полка. Узнав о пленении, а то и гибели предводителя — слухи ходили разные, — силы генерала войско за войском складывали оружие. Кто-то бежал, большинство успешно были настигнуты… Определённо победа была за кардиналом.

     Виктор вошёл в Уттулег победителем, как принято говорить, с гордо поднятой головой. Он желал завершения кампании, и кардинал внял молчаливому голосу солдата. Все те бесконечные первые дни Вальдес неистово праздновал вместе со всеми, но вовсе не победу в войне, а наступление долгожданного мира. Однако некоторым событиям он не находил разумного объяснения.

     Он не мог принять внимание этих чужих женщин. Как они могут улыбаться ему — тому, кто лишил жизни их мужа, сына, брата; кто забрал у них свободу? Неужели, завершись война иначе, и пройди по его родной улочке генеральские полки, соседские девчонки задрали бы юбки перед молодчиками в чёрной форме? Виктор гнал эти мысли, старательно напоминая себе, что Уттулег теперь один из протекторатов кардинала, и лучшее тому доказательство — его, сына Вальды из Речной Заставы, назначение одним из сотни почётных протекторов.

     Защита короны и кардинальского герба — дело первостепенной важности. Должность протектора составит честь любому из офицерской верхушки. Кому-то вроде Вальдеса она должна представляться верхом удачи. Самое лучшее в этой должности — видимое отсутствие конкретных ежедневных обязанностей, кроме будничных дел: муштры новичков, выездки коней на шествиях и бдения в почётном карауле. У рядового солдата забот гораздо больше, но офицерскому составу — офицерам всех порядков и протекторам — есть где развернуться. Вполне позволительно прогулочным шагом курсировать по центральным улицам, хозяйским взором обозревать прелести красоток, инспектировать ростовщиков и трактиры, а ближе к ночи встречаться с протекторами других кварталов — для подведения итогов недели, экстренного совета по специальным заданиям и прочих неотложных занятий, сопровождаемых тем же вином, и теми же женщинами.

     Виктор не то чтобы любил эту новообретённую традицию — ему лишь нужно было занять своё время. Мирная жизнь оказалась на удивление бессмысленной. Протектор старательно следовал всем правилам и ни разу не избежал очерёдности дежурств, какой бы работой не наградил Их Милость. Всякое новое дело становилось для Вальдеса своего рода развлечением. Часто дежурства выпадали в тюремную стражу, и многим это даже нравилось: возможность показать власть над слабым всегда завораживает. Ко всему прочему, в городе осталось полным-полно женщин и девочек на любой вкус, но для удовлетворения южных привычек были только старики да совсем маленькие дети. Дежурство в тюрьме пользовалось успехом, но Виктору ещё ни разу не приходилось в этом поучаствовать. До недавнего времени.

     Его пост был снаружи, на пропускном пункте. День выдался безветренный и довольно тёплый, а время — самый приятный послеобеденный час, когда и цепной пёс дремлет в конуре. Посетителей в тот день ещё не случалось, оттого фигура, возникшая из-за поворота дороги, мгновенно оторвала Виктора от сытой праздности. Фигура приближалась неторопливо; вот он уже видит, что это женщина, укутанная с головы до пят в чёрную шаль. Она была на расстоянии двух выстрелов, когда Вальдес понял, кто перед ним. Женщина шла очень прямо, а поравнявшись со сторожевой будкой, едва взглянула на охрану. Вопреки первому впечатлению, она оказалась высока, и выглядела как будто моложе, чем при их прошлой встрече. Вся её фигура была прикрыта вязаной чёрной материей, ни единого волоска не выбивалось наружу, однако весомая округлость талии была заметна — срок очевидно подходил к исходу. Резко очерченное на фоне чёрного лицо слегка отекло, под глазами легли тени, но именно сейчас она казалась удивительно нежной — какой и должна была быть. Жизнь на поле битвы вряд ли красит, а женщин — и тем более. Сейчас же она выглядела ещё и довольно беззащитной. «Выглядела», потому что стержень, держащий её спину так неестественно ровно для щекотливого положения — этот невидимый стержень отсвечивал сталью. Вальдес сразу заметил это, едва коснувшись её ледяного взгляда. Он десятки раз видел такие глаза — у тех, кто пал от его клинка.

     Их глаза были широко распахнуты, зрачки расширены… Её — спрятаны ресницами, но так же темны. От ненависти? Или просто от открытых зрачков? От боли — или страсти? А может, и нет в них ничего этакого? Может, в них скрыто что-то самое обычное?

     Женщина курила нарраш. Догадка поразила его. Вальдес узнал характерный блеск, свойственный глазам любителей мутных дымов. Чуть ли не ежедневно ему приходилось наблюдать, что вытворяют солдаты, пристрастившиеся к местной забаве.

     Как-то раз на пирушку им привели новых девиц, одна хуже другой. Все они были уже настолько пьяны, что данное обстоятельство вроде и не играло особенной роли. Вальдес, будучи и навеселе ценителем прекрасного, выбрал самую смазливую. Во всяком случае, на её лице не было явных следов физического или душевного уродства. Девушка была обыкновенная: ляжки, грудь — всё на месте. Ещё нетронутая — вправду, вправду! — с решительной лёгкостью она пошла на поводу его желаний, в тот день слегка вышедших за рамки дозволенного порядочным горожанам. Беззастенчивость, с которой она задирала юбку и прогибалась — так, как ему удобней, — всё это было приятно. В разгаре страсти Вальдесу вздумалось оторваться от жаркого тела и зажечь масляные лампы, угодливо висящие по обеим сторонам трактирных нар, и тогда-то он по-настоящему разглядел её — глаза девицы были черны от расширенных наррашем зрачков.

     Теперь же он снова видел подобное. В жене генерала Виктор мгновенно признал эту дурманную решимость и готовность ко всему ради желаемой цели. Это было мерзко — сам Вальдес и не думал притрагиваться к таким вещам. Вместе с тем, это было очень печально. Супруга генерала Константина, больная, на сносях, обкурившаяся нарраша женщина, пришла навестить плененного и приговорённого к казни мужа. Она вызывала жалость и щемящее чувство горечи. Она одна вместо тысячи вдов и сирот делала его виновным.

     Наверное, впервые за всё время их победного шествия Вальдес увидел ничем не прикрытое горе. Ибо она скорбела — о до времени живом муже, о себе, их детях, их Родине… Она не притворялась перед своим врагом, и показывала ему: знает, что он всё понял.

     Вальдес велел стражникам обыскать посетительницу — того требовали правила. Ей пришлось слегка нагнуться, и это наклонённое положение, — он и это понимал, — столь не свойственное ей, было ему особенно противно. Обычно стража любит обыскивать женщин: им задирают подол, проверяют, не пронесла ли чего в «потайном кармашке». Молодых проверяют основательно — пальцами, как-то предусмотрено уставом, или чем потолще. Вальдес частенько выслушивал байки об очередной «птичке», а на той неделе стражники и вовсе удачно развлеклись: втроём «проверяли» дочку старого вояки, сидящего в соседней с генералом камере.

     Посетительница последнего, к слову, не доставила много хлопот — привычно наклонилась, сама приподняла юбку, а стражник не глядя сунул вниз руку и велел идти за собой — кому весело щупать чужую брюхатую бабу, когда и к своей такой же рука не тянется?

     За стражей закрылась внутренняя дверь, и Вальдес представил, как они спускаются по скользкой лестнице, в полутьме, как она, возможно, выпрастывает из хламиды белую руку — найти опору в шершавой стене подземелья…

     Почему-то ему вспомнилось: нарраш даёт ночное зрение. Излюбленная уловка воров. Тут главное не просчитаться с дозой, в обратном случае человек теряет контроль, и никакое «кошачье око» уже не в силах спасти обезумевшего от мутного дыма беднягу. Будь её воля, гостья подземелья могла бы что-нибудь сделать.

     Только вот что? Вальдес криво усмехнулся своим мыслям. Что она может сделать? Она — и все они? Даже эта стойкая в своём унижении женщина, и та, имея веские причины бросаться на всякого в кардинальском мундире, ничего никому не сделает, ему в том числе. Почему же он не испытывает радости?

     ***

     Виктор видел жену генерала лишь дважды, и оба раза она носила траур. В третий раз их встреча прошла иначе.

     Статная, с голыми локтями и розовощёким младенцем в кружевных пелёнках, она пришла в последний раз увидеть его отца. Шел восьмой месяц с победы при Чёрных Камнях. Вальдес только что заступил на дежурство. Он уже свыкся с блестящей побрякушкой на груди и давно носил мундир как часть ежедневной формы. Он научился протягивать кардинальскую печатку для преклонения. Из сына торговца получился вполне приличный протектор. Только вот одно в Вальдесе осталось неизменно: он никогда не понимал местных жителей. Не поверил своим глазам он и теперь: перед ним стояла красивая, спокойная и, кажется, совершенно счастливая молодая мать. Почти такая же, как сотни других женщин города, только лучше, чище, невинней. Сегодня он увидал её во всём блеске. И этого-то ему было не понять.

     Днём ранее в Уттулег прибыли гонцы из столицы, и на главной площади прилюдно огласили указ о наказании государственных преступников. Их объявили «личными врагами Его Величества". Последним в списке и первым по виновности, прозвучало имя генерала Константина.

     Теперь же перед протектором и суточным начальником тюремной стражи стояла законная жена приговоренного. Обычно Виктор строго следовал регламенту — «устав военному — песня матери», говаривал его командир в пору учебных будней, — но сегодня нужно было нарушить правила. Он запретил обыскивать посетительницу — унижать женщину с ребенком вовсе не то, как если бы она была одна.

     Так это или нет, охрана спорить не стала — стражники, которые несли эту службу постоянно, в отличие от начальства, знали в лицо каждого посетителя и к жене главного преступника относились со снисхождением.

     Возможно, поэтому, когда начальник стражи соизволил сопроводить гостью лично и отправил проветриться солдата, чей пост был внизу, они не стали задавать лишних вопросов, а сели играть в «кардинальского шута». И единогласно сознаются в том на допросе. Это же подтвердит дежурный офицер. Также он объяснит своё поведение желанием уединиться с хорошенькой генеральшей, ведь после казни врага Его Величества визиты прекратились бы.

     После допроса с пристрастием станут известны детали произошедшего. Генерал протянул сквозь решётку руки и принял младенца, своего новорожденного сына. Ребёнок был весел, и начальник стражи слишком поздно заметил неладное. Когда посетительницу оттолкнули от решётки и вырвали из рук генерала ребёнка, звать лекаря имело мало смысла: глава повстанцев стоял в луже собственной крови - клетка была единственным, что не давало ему упасть. Он держался до последнего, ведь пока дитя было у него на руках, страже и на ум не могло прийти подойти поближе.

     Правдивость свидетелей дикой кончины генерала подтвердила его супруга. За голые локти её привели к судьям, в числе которых, изнывая под тяжестью меховой мантии, присутствовал сам Их Милость кардинал.

     Виктор помнит всё до мельчайших подробностей: грузные фигуры ареопага, тусклый блеск золота на гербовых перстнях — сапфиры, лазуриты, бирюза и один огромный синий бриллиант. Стражники с испуганными детскими лицами. А посреди всего этого — она.

     Кто-то кричал, топал ногами — шумели возбужденные люди. Толпа бушевала. Точно так же накануне она встречала зрелище казни, и неделей раньше — выступление бродячих циркачей.

     Подсудимая шла через всё это — счастливая, исполнившая свой долг. Она поднималась по ступеням ареопага, мимо них всех. Мимо Вальдеса. Она вышла на свет — в центр залы, где прихотливый узор арочных окон оставлял единственный незапятнанный участок. С близкого моря в окна дул свежий весенний ветер. Она сама была этот ветер — высокая, статная, в тонком праздничном платье — смотрела на всех открыто и вежливо отвечала на все вопросы.

     Она ждала столько, сколько было нужно, чтобы сын родился и стал достаточно крепок для встречи с отцом. Столько, сколько его отец мог терпеть. Они должны были увидеть друг друга. После, вместе с кровью, пролитой на грязный земляной пол карцера, вместе с горячей липкой смертью в темноте катакомб началась — что? Пока — лишь будущая жизнь. Пока — слабая и ранимая, в кружевных пеленках цвета кардинальского флага, только вскормленная её грудью, наученная её сказками. Их будущая жизнь — будущая победа.

     Ареопаг слушал молча. По оскобленным лицам судей разливалось негодование. Толпа с распахнутыми ртами внимала. Стража до белизны в костяшках сжала древки копий. И только один свидетель праздника правосудия знал истину: всякая победа — прах от праха поражения.

     ***

     Залив отливает всеми цветами лазури. Вдалеке, у зыбкой кромки горизонта — лишь толковому стрелку под силу разглядеть — виднеются паруса вольных торговцев.

     Скоро народ сбежится встречать путников: двери кабаков откроют вторые створки, шлюхи вытащат лучшие наряды, мальчишки будут драться за место на высокой полуразрушенной стене старой гавани… А в жестянку увечного нищего, что каждое утро, как заправский солдат, выходит на причал, полетят медные, серебряные, золотые, разного размера и рисунка, монеты невиданных земель.

     Здесь будут торговать. Заморские сласти и пряности, побрякушки и ткани… Самый ценный товар — истории: об опасных приключениях, дивных красавицах, великих победах. Чужеземцы начнут с легенд о героях прошлых времён, после настанет черед слухов — о героях дней нынешних. С ними будут спорить, ими будут восхищаться. Вот уже народ делает ставки на победу одной из сторон в войнах дальних краёв, а там - смотри, смотри! - несут дары, вино и рыбу. Дань истинным покорителям всех земель.

     00:52; 02:17

     12.11.2016 г.; 1.03.2017 г.