Елисеева Елена Николаевна : другие произведения.

Кленовое семечко

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всё, чего хотела бы Аделаида - чтобы её оставили в покое. Ей бы хотелось жить простой и понятной жизнью. Но её прошлое, в лице опасных старых знакомых, затягивает её в какую-то странную авантюру. И если она не согласна купиться на пряник, для неё имеется и кнут. Но её испытания меркнут на фоне испытаний для её страны, над которой встаёт тень принца, казненного восемнадцать лет назад: его незаконнорожденный сын требует отмщения, и готов снова погрузить страну в пучину гражданской войны.
    Временно приостановлено по причине творческого кризиса
  Глоссарий
  
  Тамбрия - страна, место действия.
  Эдбара - город, место действия. Примечателен тем, что является перекрестком основных торговых путей Тамбрии, речной порт.
  Литарино - крупный город. Примечателен развитой промышленностью.
  Виллентано - крупный город. Южный морской порт.
  Альдиона - столица Тамбрии.
  Остров Зем - крупный остров. Самая южная точка известного мира.
  Тамьера - небольшой город, окруженный лесами. Построен вокруг Оплота Ведающих Сестер.
  Тамбрийцы - народ, заселяющий Тамбрию.
  Мешави - южный народ со сложной иерархической структурой общества. В Тамбрию прибывают в основном представители наиболее презираемых и бедных слоев общества, где они находят свое место в криминальном мире. Обычно в Тамбрии мешави живут закрытыми сообществами, позволяя только отдельным представителям контактировать с внешним миром. Промышляют торговлей наркотиками, кражами и другими противозаконными действиями, за что традиционно очень "любимы" местными жителями.
  Вельнаб - титульный народ сложного государственного образования на северо-западе от Тамбрии. Измененные магией люди. После трех вооруженных конфликтов, состоявшихся в течении примерно двух веков, в Тамбрии вельнаб воспринимаются исключительно как враги. Хотя на момент действия между Тамбрией и страной вельнаб уже около двадцати пяти лет как заключен мирный договор.
  
  Часть первая
  Красивые вещи
  
  Глава 1
  Шарлатанка с Парковой улицы
  
  Я шла по узенькому тротуару Парковой улицы, под самыми нависающими балконами. Я не спешила, любуясь драгоценным подарком пробуждающейся весны: первым по-настоящему тёплым днём - с удовольствием щурилась от косых солнечных лучей, падающих на лицо, ловила на коже ласковый весенний ветер, вдыхала запахи оттаявшей земли и прелых прошлогодних листьев.
  Моя одежда была довольно бедной: ботинки совсем изношены, тёмно-красный вязаный капор, из-под которого выбивались чёрные как смоль пряди волос, побит молью. Клетчатое пальто, в котором моя фигура совсем терялась, было выцветшим и не модным. Но в тот момент всё это меня почему-то совсем не беспокоило. Впервые после зимних метелей, после дождливого и хмурого начала весны, солнечный свет по-настоящему согревал, и в слишком широких рукавах не гулял промозглый ветер. Небо было таким чистым и таким головокружительно-синим, что от одного его вида на донышке сердца что-то оживало.
  Парковая улица тянулась от оживленного центра, и уходила наискосок к более спокойным жилым районам. Я шла по правой стороне, на которой стояли четырехэтажные, высокие, по меркам Эдбары, дома, пленявшие своей строгой симметрией. По левой же стороне здания были заметно проще - еще старой постройки. Их ряд прерывался - сразу за перекрестком начинался парк, который и дал название всей улице.
  Он был огорожен высокой чугунной решеткой - уголок спокойствия посреди оживленного города. Я подошла к нему достаточно близко, поэтому даже со своей стороны дороги видела мелкие детали: и тонкие, еще не оперившиеся листвой ветки, и чугунные завитки, и острые навершия ограды.
  Я перепрыгнула через высокий бордюрный камень, и, не слишком внимательно смотря по сторонам, перебежала перекресток наискосок. Я почти подрезала дорогу рыжему тяжеловозу, хмуро тянувшему за собой телегу с огромными белыми мешками. "У, пигалица!" - крикнул мне в след возница, погрозив сложенным кнутом. По лучистым морщинкам у глаз, я поняла, что он улыбается в бороду, и, оказавшись на другой стороне улицы, помахала ему рукой. Хороший человек. Плохой этим кнутом огрел бы меня по спине, считая себя вправе проучить наглую девчонку-мешави, которая путается под ногами у лошади. Жители Эдбары относились к мешави без приязни. И нельзя сказать, что абсолютно незаслуженно.
  Мешави бежали из своей страны от крайней бедности и жестоких к низшим слоям законов. Они появлялись в городах Тамбрии большими семейными кланами. Обычно зарабатывали себе на жизнь мелкой торговлей. А еще воровали и продавали свои наркотические травы. Это добавляло полиции головной боли, потому что с появлением кланов мешави, организованные ими притоны росли как грибы после дождя. Местные воровские шайки теснились под напором наглых пришельцев: сплоченность семейных уз и какая-то лихая, отчаянная храбрость делала кланы мешави весомой величиной в криминальной изнанке городов. Что касается простых обывателей, они крепко-накрепко запоминали: если видишь группу людей с черными волосами, смуглой кожей, в ярких расшитых одеждах - держись крепче за свой кошелёк, а лучше сразу переходи на другую сторону улицы.
  Я была мешави только по крови, в том смысле, что не знала толком их культуры и не принадлежала к их кланам. Я даже не была уверена, что мой отец, черноволосый и смуглый, имел к ним отношение, кроме цвета кожи. Но предубеждение обычных людей распространялось и на меня. Я уже давно научила себя не подавать виду, когда какие-то незнакомые люди начинали корчить при мне брезгливые физиономии или высказывать совершенно неожиданные и беспричинные угрозы. Но где-то в глубине души всегда чувствовала досаду, ведь меня вырастила и воспитала мама-тамбрийка, и тамбрийские колыбельные и сказки были для меня родными. Выходило так, что для тамбрийцев я была чужой из-за неправильного цвета кожи, а мешави с их сложными обрядами, языческими богами и строгой системой отношений внутри кланов были чужды мне самой.
  Смешно сказать, но я так и не сумела задержаться на какой-либо нормальной работе. Даже хозяин занюханной прачечной, куда шли только самые отчаявшиеся женщины, относился ко мне как завзятой воровке. Это было одновременно и забавным и обидным - я два года прожила в Эдбаре, прибившись к подростковой шайке уличных воришек. И, в сущности, не считала воровство таким уж страшным преступлением, особенно, если крадешь не у бедных. Но именно сейчас я была готова стать правильной и отказаться от легкой наживы. Кроме того, и у настоящих воров, и у мелких воришек, среди которых мне довелось пожить, были какие-то свои принципы, какой-то свод правил. И воровать там, где живешь, было просто не принято.
  Не смотря на то, что доставалось мне чаще всего просто из-за моей внешности, я себя вполне приняла, даже мой невысокий рост и чёрные-чёрные, как угли глаза. Почему-то именно они и отталкивали других людей больше всего. Я решила, что мне нравятся мои глаза, и кроме цвета в них нет ничего необычного, зато ресницы густые и пушистые. А еще у женщин-мешави почти всегда были прекрасные волосы - чёрные и блестящие, как отрез чёрного атласного полотна.
  Многие люди не принимали меня. Но я не была и абсолютно одинокой. У меня были приятельницы - кто-то, как женщины с рынка, просто привык ко мне, кто-то, как две соседские девочки, просто еще не обзавелся предрассудками. В какой-то период жизни у меня даже был любовник, хотя, пожалуй, это было непростое для меня время. И я была даже рада, что последние полгода в моей жизни всё ровно и тихо.
  Перебравшись на тротуар, тянувшийся вдоль узорчатой решетки ограды, я неспешно пошагала по брусчатке. Из глубины парка доносилось потрескивание, тихие шорохи и несмелые трели птиц - те звуки, что обычно терялись среди городского шума. Деревья, давно не знавшие руки садовника, склоняли свои ветки далеко за ограду, образовывая над тротуаром полукруглый тоннель. Солнечные лучи проходили сквозь кружево ветвей, разбиваясь на золотые россыпи солнечных зайчиков. Парк пленял меня своей тишиной и спокойной красотой, и мне было здесь по душе.
  Этот парк знавал и лучшие времена. Когда-то давно, он был частью имения одной богатой и знатной семьи. Из тех благородных, что считают себя равными королям. Его хозяева не скупились на силы и средства для своей дорогой игрушки, украсив его резными каменными беседками, дорожками, выложенными цветными камешками, и цветами. Океанами цветов. Даже сейчас, когда разнотравье покрыло почти всю территорию парка, среди одуванчиков и тимофеевки порой прятались сортовые тигровые лилии.
  Имение семейства Монтияр, частью которого являлся и парк, было, своего рода, центром притяжения. Здесь, в своем парке, они устраивали свои знаменитые приемы на открытом воздухе, которые стали для всей Тамбрии образцом утонченного вкуса и роскоши, о которых сам король говорил с одобрением. Их дом был настоящим храмом музыки и поэзии. И красота Парковой улицы, сейчас с явными следами упадка, была их заслугой: многие состоятельные люди хотели жить рядом с имением Монтияров. Когда Монтияры продали свой особняк, район очень быстро потерял ореол изысканности, стоимость жилья резко упала. Вместо взыскательной богатой публики в дома вселились обычные люди.
  Я знала историю о том, как семья Монтияр лишилась своего влияния и богатства, только из сплетен. Люди любили рассказывать об этом семействе, истории о нём неразрывно слились с историей города. Многие вещи, особенно о связи с королевской семьей, рассказывались с мельчайшими подробностями. Но это не мешало истории иметь свои тайны.
  Однажды отец семейства Монтияр, человек очень влиятельный и честолюбивый, решил сделать свою дочь королевой. Анна Монтияр была олицетворением тамбрийской красоты: густые волосы цвета мёда, ясные голубые глаза, нежная фарфоровая кожа. Репутация и воспитание у этой благородной девы были безупречны, а род Монтияров достаточно древним и уважаемым. Немаловажным было то, что женщины этого рода уже становились королевами Тамбрии. Они прекрасно зарекомендовали себя в этой роли, запомнившись Тамбрии своей гордостью и благоразумием. По всему выходило, что Анна Монтияр - идеальная партия для старшего принца Тамбрии Донована. Мешало лишь то, что она была одной из многих достойных.
  Благородный господин Монтияр так сильно хотел видеть свою дочь королевой, что приложил весь свой талант в тонком искусстве интриге, всю свою подлость и беспринципность, чтобы этого добиться. Он лгал, подкупал и запугивал, порой сжигая за собой мосты. Всё ради того, чтобы все прочие кандидатуры были отвергнуты в пользу прекрасной Анны. Перед господином Монтияром стояла цель, и он не понял бы сам себя, если бы не использовал все возможности для её достижения. Днём его персонального триумфа стал день свадьбы его дочери и старшего сына короля.
  Но жизнь порой может превзойти самого искусного интригана. Брачный союз, который благородный господин Монтияр организовал с таким усердием, оказался неудачным. У старшего принца Донована была другая женщина - нечто большее, чем мимолетное увлечение. Если первые три месяца новоиспеченный супруг проявлял хоть какой-то вежливый интерес к своей молодой жене, то после стал демонстративно пренебрегать ею, проводя ночи с той, любимой. Появление маленькой дочери не улучшило ситуацию. А через два года Донован потребовал развода. И, хотя Высший совет и Первый Священник отказали ему в этом праве, Анна была опозорена.
  Не добившись желаемого, старший принц покинул двор, жену и маленькую дочь для того, чтобы воссоединиться с любовницей в своём поместье вблизи города Литарино. Имя той таинственной женщины никто так и не узнал. И во всех сплетнях она фигурировала как госпожа Химера. Почему-то молва именно ей приписывала вину во всех тех страшных событиях, которые случились потом. И хотя, когда всё закончилось, принц Донован из народного любимца превратился в чудовище, куда более жгучая ненависть досталась его любовнице, той самой госпоже Химере. Словно это она начала стрельбу на главной площади Литарино. Словно это она подстрекала к бунту горожан Литарино и выдала им оружие. Словно она виновна в том, что Тамбрию разорвало на две ненавидящие друг друга части, а военные действия прокатились по всему северо-западу и центру страны, зацепив, в том числе, и Эдбару.
  Конец бунтовщиков был печален. Против них выставили закаленных в боях с вельнаб пехотинцев, которые наголову разбили их нестройную армию в битве у Сиреневых Холмов. Все закончилось резней, и мало кому из окружения Донована удалось избежать смерти. Сам принц был казнен за тяжесть своих преступлений. Это случилось вопреки традициям - обычно самое тяжелое наказание для персон королевской крови было заточение. Его тело крючьями стянули с эшафота и сожгли. А всего два года спустя королем стал его младший брат - принц Фионн.
  Всё то время, пока пылала Внутренняя война, благородный господин Монтияр доказывал королю свою преданность, подчеркивая, что его дочь и сама пострадала от вероломного супруга. Он знал, сколько детей благородных семейств закончили свой путь на площади Справедливости в Альдионе, и очень сильно боялся последовать за ними. Но погубила его не королевская опала - король не тронул его семейство, не увидев предательства в его действиях. Семья Монтияр обеднела и утратила влияние, по другой причине.
  Когда-то господин Монтияр хотел стать тестем короля, но теперь его имя навсегда было связано с мятежником по имени Донован Кровавый. Утрата репутации сделала его легкой мишенью для людей, пострадавших от его лжи, шантажа и угроз. И с ним рассчитались сполна, разорив и опозорив. Монтияры потеряли всё. Чтобы не нищенствовать им пришлось распрощаться со многим из их дорогого и престижного имущества. Роскошный особняк в городе Эдбара ушёл с молотка одним из первых. Впрочем, новый король из милости оставил Анну и её маленькую дочь при дворе, защитив от мести за развязанную их мужем и отцом Внутреннюю войну.
  Особняк был продан, но сам парк, был слишком дорогим и трудным для содержания, чтобы легко найти владельца. Его выставили на торги, и продали за символическую плату в собственность города. И теперь Городской Совет Эдбары воевал с Союзом Благородных Семейств за право его использовать. Первые хотели открыть его для обычных посетителей, и, возможно, оборудовать там торговые ряды, заставив парк приносить хоть какую-то прибыль в казну города. Вторые, для которых пикники в доме Монтияров были самыми сладкими воспоминаниями юности, ничего не желали и слышать о том, чтобы чернь топтала мозаичные дорожки и усаживала свои зады на изящные резные скамейки. Но брать на себя содержание этой разорительной игрушки им тоже не хотелось. Поэтому парк был закрыт для всех, кроме отчаянных ребят, перелезавших ночами высокую ограду в поисках 'сокровищ старого Монтияра', скорее всего, несуществующих.
  Я уверенно прошла вдоль северной границы парка к следующему перекрестку. Там вдоль ограды, устроившись почти на тротуаре, располагался маленький полузаконный рынок, на котором продавалась всякая мелочь: зелень с окрестных огородов, какое-то старье, цветы и семечки. Всё то, что не давало большой выручки. На этом рынке я зарабатывала себе на жизнь уличным гаданием. Мою работу нельзя было назвать честным трудом, ведь у меня почти не было дара видеть грядущее. Всё, что я могла - просто попытаться угадать, что от меня хотят услышать. Не то что бы я получала удовольствие ото лжи. Но всё-таки у меня находилось достаточно самооправданий для моего обмана. Во-первых, мои предсказания стояли ровно тех грошей, которые я за них получала. Во-вторых, серьезный человек, которому нужен серьёзный результат, пойдёт к предсказательнице с официальным дипломом и именным медальоном Ордена Ведающих Сестер, а не на блошиный рынок к девчонке-мешави. В-третьих, те, кто обращались ко мне за предсказаниями, сами не нуждались в правде без прикрас. Ну, какая молоденькая девчонка пожелает узнать, что выйдет по сговору родителей за старого скрягу, и всю жизнь проведет, постясь и штопая ветхое бельё? От гадалки хочется услышать что-то особенное, будоражащее воображение. А что я действительно любила - это рассказывать истории.
  Я почти дошла до угла - оставалось не больше десяти шагов, как из-за поворота вывернул мужчина неопрятного вида. Он был одет в темное драное пальто, а старая шляпа с щербатыми полями была надвинута почти на глаза. От него повеяло запахом немытого тела и застарелого перегара.
  Мужчина перегородил мне путь. Он выглядел отталкивающим - самый настоящий бродяга. Я замерла на мгновение - раздумывая, не отбежать ли подальше. Оружие, припасенное для самозащиты - остро заточенная вязальная спица, было спрятано далеко: под самую подкладку. Обычно я ожидала неприятных встреч в вечернее время, а теперь почувствовала себя беззащитной. Но мужчина, увидев мое замешательство, демонстративно посторонился, показав, что пропускает меня. Однако когда я проходила мимо него, он поймал мою руку и что-то вложил в ладонь.
  Мужчина был уже далеко, а я стояла посреди дороги, разглядывая в руке свернутый листок бумаги. Догонять и расспрашивать этого ненормального о том, что всё это значит, я желанием не горела. Более того, у меня схлынуло с сердца - эта неприятная встреча закончилась так дешево для меня. Но всё-таки, свёрнутый листок вызывал во мне любопытство, поэтому я не бросила его на землю сразу, а положила в карман, чтобы рассмотреть в более спокойной обстановке, рассчитывая, что за день найдется свободная минутка между приходом клиентов. С большой вероятностью это была просто реклама какого-то чудодейственного средства против облысения. Но ведь пока не проверишь - не узнаешь.
  Я повернула налево, на узкую, глуховатую улочку, идущую вдоль ограды. Не слишком широкий проход отделял её от домов. Торговцев было видно издали. Они располагались чуть дальше вдоль по улочке, заняв собой небольшую полосу лужайки и половину тротуара. По законам города, торговля здесь была запрещена, но полиция закрывала на это глаза, пока здесь открыто не сбывался краденый товар и не продавались мешавийские травы. И, разумеется, пока в карман начальника полиции исправно поступала его справедливая доля.
  Здесь никто не обустраивался всерьёз: маленький лоточек у торговки пирожками и деревянная подставка у гончара, продававшего свои грубые, старомодные изделия, были самыми серьезными конструкциями. Прочие предпочитали предлагать свои товары с рук, либо раскладывать их прямо на тротуаре, подстелив только какую-нибудь ветхую тряпицу. Не очень удобно, не очень красиво. Зато в любой момент можно было сняться с места и пойти поискать более доходную точку.
  Здесь торговали очень разные люди. Встречались такие, кто был похож на нищих и торговал всяким хламом и старьем. А были и те, кто занимался вполне обычными товарами: одеждой, пусть прошедшей через чьи-то руки, но часто годной и крепкой, продуктами - сюда приходили фермеры, для которых было слишком дорого арендовать место на огромном, знаменитом на всю Эдбару Нижнем рынке. А еще здесь продавались старые книги. Некоторые из них прямо просились в руки - старая, чуть потертая обложка, плотные, тихо шуршащие страницы. К сожалению, пока они оставались для меня немыслимой роскошью.
  - Купи кольцо, красавица! - проголосил неопрятный старик, хватая меня за подол юбки.
  - Извини, дедуля, не при деньгах! - ответила я. Всегда опасалась этого человека, продававшего грязное на вид металлическое старье. Но я прекрасно знала о том, как опасно ссориться с соседями, и старалась не грубить.
  - Отдам так, за поцелуй! - не отставал старик.
  - Я бы рада, дедуля, - я медленно выдохнула, чтобы сдержать себя в руках, и не выдать моего настоящего отношения, - но завтра придет твоя бабуля и отоварит меня метлой.
  Старик засмеялся и отпустил юбку. Представление закончилось. Я ускорила шаг, чтобы не попасться кому-нибудь еще, но больше никто и не пытался меня остановить. Пожалуй, я здесь уже настолько примелькалась, что не вызывала интереса как потенциальный покупатель. Я поспешила в привычное место, под сень старого, раскидистого клёна. Там, куда обычно вставали мои приятельницы: одна из них продавала пирожки, другая - крупные тыквенные семечки.
  - Ада, а вот и ты! - смешливым голосом сказала торговка пирожками. Это была высокая полная женщина с красивыми карими глазами и озорными ямочками на щеках, которые, буквально, играли, когда она смеялась. Я радостно помахала рукой ей в ответ.
  Женщину звали Марта. Она была суетливая, эмоциональная и очень громкая - от её звонких криков: "Пирожки! Возьмите горячие пирожки!" у меня всегда звенело в ушах. Когда покупатели останавливались, она расспрашивала их о жизни, и даже внимательно слушала подробности о почти незнакомых людях. Выпечка Марты пользовалась спросом не только потому, что была дешевой и вкусной - на фоне прочих торговцев Марта выглядела очень уютно и опрятно. Марта была заботлива ко мне: подкидывала пирожок-другой в то время, когда дела шли совсем плохо, и есть было почти нечего.
  - Опять притащилась, - хриплым каркающим голосом поприветствовала меня торговка семечками.
  - И тебе хорошего дня, Изи, - смеясь, произнесла я.
  Изи - именно так торговка семечками всем представлялась. Я до сих пор не знала, как звучит её настоящее имя. Она не была старой - мне казалось, что ей было не больше сорока лет. И тем более странно смотрелись её седые патлы, свисающие на лицо, больные водянистые глаза и палка, на которую женщина опиралась при ходьбе. И хотя её вызывающая, резкая манера общения отталкивала, она не отражала настоящего отношения. Изи грубила почти всем, кроме покупателей, перед которыми заискивала. Но для меня куда важнее было то, что в тот день, когда ко мне прицепилось двое скучающих бездельников, решивших, что бедно одетая девушка-мешави - прекрасная мишень для их шуток, Изи встала на мою защиту. Она прогнала обидчиков прочь и осыпала их отборными проклятиями. И, хотя для двух здоровых молодых парней женщина, пусть даже с клюкой, не представляла угрозы, они поспешили скрыться - в тот момент Изи выглядела опасной сумасшедшей.
  Эти женщины не сразу стали мне приятельницами. Поначалу брали своё предрассудки: они поглядывали на меня с недоверием, снижали тон разговора в моем присутствии и старались отвернуться от меня, когда пересчитывали дневную выручку. Постепенно, они ко мне привыкли. Сначала стали замечать, приветствуя при появлении - каждая на свой манер. Затем перестали так явно секретничать между собой. А вскоре я и вовсе стала для них своей. Для обеих женщин я была сопливой девчонкой, поэтому они относились ко мне покровительственно, порой давая бестактные и непрошенные советы. Но я не обижалась - ценила, что рядом есть люди, у которых можно было попросить о помощи. В свободную минутку, обычно в сонное полуденное время, когда покупателей было совсем мало, мы заводили разговоры о разных пустяках, о жизни в разных городах, о семье и мужчинах, и о том, из какой шерсти - козьей или собачьей лучше купить к зиме чулки.
  День постепенно набирал свою силу. Солнце поднялось выше. По проезжей части Парковой улицы засновали фермерские телеги, почтовые кареты, лаковые пассажирские повозки. Куда больше людей проходили и по улочке мимо рынка. Кто-то даже посматривал на разложенный товар. Конечно, обычные прохожие - это еще не покупатели, но в торговле один любопытствующий мог притянуть к лотку полдесятка тех, кто готов раскошелиться. Хорошая погода давала надежду на то, что день будет удачный, поэтому я настроилась на работу, высматривая среди идущих мимо женщин, которые могли бы заинтересоваться моей услугой.
  
  ***
  
  Прежде я никогда не думала, что поселюсь в этом городе. Всё, что я знала об Эдбаре раньше - здесь невероятно долгая, морозная и снежная зима. После родного Виллентано, теплого и гостеприимного, Эдбара казалась мне холодной и равнодушной. Но именно она стала мне приютом. Путь до Эдбары оказался очень простым - сюда меня привёз случайный человек, которого, после этого, я никогда больше не видела. Путь до Эдбары был дорогой расставаний и потерь.
  В Виллентано, городе, где я родилась, зимы были теплыми и быстротечными. Весной город утопал в пене цветущего жасмина и желтой бархатной сирени. Абрикосы, вишни и тутовник росли прямо на улицах, принадлежа всем и не принадлежа никому. Летом эти деревья были обвешаны плодами - их можно было съесть столько, сколько захочется. Никто никогда не запрещал.
  Берега Виллентано омывались ласковыми и тёплыми водами Шепчущего моря. В хорошую погоду можно было целые дни проводить на маленьком пляже, чуть в стороне от порта: барахтаться в волнах, лежать на раскаленном песке или собирать розовые ракушки. Можно было следить с высокого белого камня, как в порт заходят корабли - днём похожие на парящих альбатросов, а ночью - на морских чудовищ со светящимися глазами.
  Почти на самой окраине Виллентано, на Жасминовой улице, стоял небольшой двухэтажный дом - его можно было отличить по флюгеру в виде корабля и клумбам, на которых вместо обычных цветов росли бутылочные тыквы. В этом доме на подоконниках стояли горшки с кустиками розмарина и пучками базилика. В каждой комнате, в самые немыслимые места, были втиснуты книжные полки, а среди книг самыми любимыми были дневники известных путешественников. Вместо картин на стенах висели карты и гравюры с изображениями старинных заброшенных храмов острова Зем. Этот дом никогда не пустовал. Там постоянно кто-то гостил: дети, соседи, друзья и спасаемые мною от голода кошки. Это был самый счастливый дом. И его душой была Изабелла Эста, моя мать.
  Она была целительницей. Она не стремилась занять высокую ступень в иерархии Ордена Ведающих Сестер - ей нравилось помогать людям. Горожане, которые обращались к ней за помощью, ценили маму за её талант, за отзывчивость, за то, что делала свою работу на совесть. Поэтому ей прощали некоторую вольность нравов и двух детей, рожденных вне брака - моего брата и меня. Отца Эверта никто никогда не видел, зато мой отец, мрачный мешави-полукровка, периодически возвращался в наш дом. Вид южанина, его тёмные одежды, и то, как он, не скрываясь, носил при себе оружие, немного пугали соседей. Но маме прощали и его.
  Своего отца я помнила смутно. Я видела его слишком редко, чтобы испытывать ощутимую утрату. Когда я была совсем малышкой, он брал меня на колени, одаривал колючим поцелуем в висок и позволял мне поиграть своим перстнем-печаткой. Чуть позже, когда я чуть подросла, и брать меня на колени стало неловко, отец проявлял свою любовь подарками: куклами, шелковыми лентами, простенькими золотыми украшениями. Беда была лишь в том, что я не любила ни кукол, ни ленты, ни украшения.
  Мой старший брат, долговязый и тощий мальчишка был куда больше похож на мать, чем я. Он унаследовал от неё и черты лица, и мягкие каштановые волосы, и форму рук, и чуть золотистый оттенок кожи, впрочем, довольно характерный для жителей Виллентано. От отцовской породы ему достались высокий рост, и яркие синие глаза. Эверт, умный, острый на язык, постоянно придумывал какие-то шалости: он строил крепостную стену из книг, вырезал на бутылочных тыквах страшные лица, убегал без спроса в порт, когда туда заходили корабли под флагами далеких стран. Однажды Эверт построил плот, на котором собирался доплыть морем до острова Зем. Он сделал попытку, прихватив с собой двух соседских мальчишек. К счастью, рыбаки подобрали их до того, как они успели отплыть слишком далеко. Всё обошлось. Тогда мать прорыдала всю ночь, проигрывая в голове сценарий не случившейся потери.
  Отец с самого начала говорил, что Эверт нуждается в хорошем образовании и воспитании. Что он словно не огранённый алмаз, из которого может выйти толк при правильной обработке. Что вольная жизнь и неорганизованное в строгую систему образование, которое могла дать ему моя мать, не позволили бы раскрыться его талантам. Что закрытая школа для мальчиков - это именно то, что нужно Эверту. Мама всегда была категорически против такого решения. Она нас любила и считала, что брату будет лучше с ней, чем в закрытой школе, с железной дисциплиной. Но после случая с плотом она уже не была так уверена в этом. И в один прекрасный момент, когда предложение прозвучало в очередной раз, мама позволила отправить Эверта в Альдиону. Самому Эверту очень хотелось увидеть мир, поэтому он и секунды не сомневался насчет того, ехать ему или нет.
  После того, как он уехал, я видела его едва ли не реже, чем отца. Он возвращался летом, сразу на два месяца. По его рассказам было видно, что его новая жизнь очень ему по нраву. Он был рад приезжать в родной дом, но было заметно, что его сильно тянет обратно. Он с удовольствием рассказывал о своей новой жизни, о школе, о школьных приятелях. О том, что теперь у него появился самый-самый лучший друг, и семья этого мальчика приняла Эверта как родного. Почему-то все эти подробности вызывали у меня странное глухое раздражение. Только потом я поняла почему - в его новой жизни для меня совсем не оставалось места.
  В нашем доме мы с мамой остались вдвоем. И брат, и отец стали в нём гостями. Мы с нетерпением ждали и визитов, и просто писем от них. Но жизнь без них стала привычной. Когда всё случилось, они тоже были далеко.
  Когда мне было девять лет, в Виллентано началась эпидемия необычайно сильной простуды. Горожане заболевали целыми семьями. Все они нуждались в лечение и уходе. Смертельные случаи были нередки, особенно, когда речь шла о маленьких детях. Крепкие и везучие люди могли выздороветь и без вмешательства магии целительниц. Но эта магия делала протекание болезни гораздо легче и почти исключала смертельный исход. Проблема заключалась лишь в том, что болезнь распространялась слишком быстро, а целительниц в Виллентано было слишком мало, чтобы справится с таким наплывом заболевших. И, хотя в Орден Ведающих от имени города были направлены несколько запросов о помощи - ответ запаздывал: Тамьера была слишком далеко.
  В эти дни мама почти не бывала дома. Она помогала лечить и выхаживать больных. Она возвращалась поздно ночью, только чтобы съесть приготовленный мною ужин и лечь спать. Я хорошо понимала, почему она оставляет меня - тогда уже заболело несколько моих приятелей с соседней улицы.
  Мама запрещала мне покидать порог дома, говорила, что среди детей болезнь распространяется очень быстро, и лучше мне вообще пожить какое-то время у соседки, чтобы не заразиться от мамы. Но я была против, я очень не хотела покидать родной дом и бросать её в довольно тяжёлом положении. Кто бы занимался домом, в моё отсутствие?
  Она заболела очень быстро и внезапно. Утром ушла на работу почти здоровой, а вечером пришла на подкашивающихся ногах. Наверное, она слишком много работала, слишком часто использовала магию и слишком много общалась с больными людьми, поэтому заболела сразу и тяжело.
  Магия целителей имеет свои законы. Лечить себя гораздо труднее, чем лечить других. Казалось бы, нужна какая-то малость: обратить на себя то, что ты делал своим пациентам - но, сколько не пытайся - это сработает не так, как нужно. В общем, в сложившейся ситуации мама не могла помочь себе. А еще она была слишком слаба, чтобы просто применить магию - она с трудом отрывала голову от подушки. Я делала всё, что могла, но я не знала серьёзных магических приёмов, а микстуры и припарки почти ей не помогали. Нужна была помощь другой целительницы, но их в городе было так мало, и все они были завалены работой, которая только увеличилась с маминой болезнью.
  Наш дом стоял тихим и грустным. В каком-то напряженном ожидании. Только иногда заходила соседка, чтобы проведать нас, занести нам продукты. Она пообещала, что найдет целительницу. И мы ждали. Очень сильно ждали. На страх у меня не было ни сил, ни времени. Я, как могла, ухаживала за матерью. А ей становилось всё хуже и хуже. Я поддерживала в доме чистоту, готовила еду и кое-какие лекарства для неё. А еще исполняла все её просьбы.
  В тот вечер мама попросила для себя перо, бумагу и чернильный прибор. Она писала в постели, подложив под спину несколько подушек. Было видно, что ей тяжело сидеть. Но она терпела изо всех сил, выводя кривым, почти нечитаемым почерком свои письма - строчки за строчками. Она написала четыре письма, и эти письма очень мне не нравились. Почему, по какой причине ей нужно было написать так много писем? Я не понимала, что в них плохого, но очень на них раздражалась.
  Я сама упаковывала письма в конверты, своей рукой под диктовку писала адреса. Два письма отправлялись в Тамьеру. Одно было официальное - в совет Ордена Ведающих Сестер, второе личное - маминой сокурснице. Два письма предназначались соответственно папе и брату. Мать велела мне все четыре оставить на видном месте - на крышке письменного стола.
  Кроме писем для меня этот вечер был вполне обычным. Мама уснула сразу после ужина. А я последовала за ней, выполнив все возложенные на меня домашние обязанности. Всё то время, пока мать болела, я ночевала в её комнате, рядом с ней, сворачиваясь клубочком у неё в ногах, чтобы проснуться, когда ей что-нибудь понадобиться.
  Эта ночь прошла очень спокойно. Я не просыпалась до самого утра. Меня разбудил трезвон колокольчика у входной двери. В комнате было очень темно, и я поспешила наскоро одеться. Все мои мысли занимало только одно: обещание привести в наш дом целительницу, данное нашей соседкой. Я очень торопилась спуститься вниз - очень не хотела, чтобы такой важный визитёр слишком долго ждал.
  Когда я открыла дверь, на пороге стояли соседка и незнакомая женщина. Я запомнила только её серый плащ и строгий узел пепельно-седых волос. На её шее висел серебряный медальон в виде раскрытого глаза - отличительный знак члена Ордена Ведающих Сестер. Это была целительница, при чем, выдающаяся - рядовые сестры носили бронзовые знаки отличия. Я не скрывала своего воодушевления. С каждой минутой в моем сердце разгорался огонь надежды. Я схватила пришедшую целительницу за руку и потащила её наверх, в спальню матери. Громко на весь дом я кричала, что помощь пришла и всё будет хорошо.
  Казалось странным, что мать не реагировала на мои крики, а продолжала лежать в той же позе, накрывшись одеялом с головой. Я позвала её. Затем попыталась растормошить. Но она мне уже не могла ответить. Она уже несколько часов была мертва.
  Дальнейшее вспоминается с трудом. Всё было покрыто каким-то густым серым туманом. Серый день шел за серым днем, сливаясь в один. Подготовка к похоронам, прощание, похороны.
  Я почти не плакала. Вместо слёз мною владело какое-то удивление. Глубокое потрясение. Я не понимала, почему моё правильное, настоящее течение жизни было по какой-то неизвестной причине изуродовано. Ну, ведь это же полный бред! Не может же быть такого. Неужели я никогда не проснусь от маминого поцелуя в лоб, не почувствую запах и вкус испеченных ею лепешек, не зароюсь лицом в её густые, каштановые волосы, пахнущие травяным бальзамом, не заберусь на подлокотник её кресла, чтобы потихоньку следить за тем, как она читает книгу, не услышу ласковое: "Иди ко мне, воробушек!". Этого просто не может быть.
  Родной дом, который раньше казался уютным и светлым, наполнился глубокими серыми тенями. Стал каким-то слишком тихим. От такой тишины можно было оглохнуть. Оставаться в нём одной было страшно. Я согласилась переехать к соседке на время. Совсем ненадолго. Она сразу объяснила мне, что кто-то должен был приехать за мной, чтобы проводить меня в Тамьеру, в школу Ордена ведающих сестер, где я буду жить до совершеннолетия. Однако прошло две недели, а никто так и не появился. От моего отца тоже не было никаких известий. Мне хотелось думать, что он просто не получил письма, хотя соседка отправила его в первый же день. Ведь для человека ничего не может быть важнее, чем родная дочь, которая осталась совсем одна.
  В один прекрасный день соседка собрала мои пожитки, выдала мешочек с едой, немного наличных денег и письмо в Орден - единственное из тех четырех, которое еще не было отправлено по адресу. Она усадила меня в пассажирскую повозку, отправляющуюся до столицы Тамбрии, Альдионы - между Виллентано и Тамьерой не было прямого сообщения, слишком уж далеко. Затем она строго-настрого наказала мне не выходить без надобности на остановках, держаться моих попутчиков, и при этом, быть очень осторожной и не привлекать лишнего внимания. Кроме того, соседка объяснила, как пересесть в Альдионе до места назначения.
  Мое путешествие прошло почти без приключений, если не считать, что запас провизии закончился еще до того, как я прибыла в Альдиону. Конечно, я вышла из положения. Купила прямо на почтовой станции в Альдионе несколько пирожков с яблоками. Но оставшихся денег от того, что выдала мне соседка, едва хватило на дорогу до Тамьеры. Это было для меня первым хорошим уроком о том, что моё счастливое время подошло к концу, и никто не станет заботиться обо мне так, как мать.
  Сначала Тамьера встретила меня вполне гостеприимно. Этот милый городок с деревянными домами, окруженный лесами со всех сторон, вырос вокруг Оплота Ордена Ведающих сестер. Вся жизнь города, вся его торговля и небольшие производства зависели от Ордена. А все чиновницы были сестрами Ордена невысоких рангов.
  Я очень быстро нашла, кому передать письмо. Меня почти сразу приняли, определив для меня временное жильё - небольшую комнатку в жилом корпусе при Школе, помогли донести вещи. Очень скоро добрая миловидная женщина принесла горячей еды и форменную школьную одежду - серую юбку и серую с белым блузку. Она же объяснила, что я буду в числе младших воспитанниц: обычно обучение девочек начинается в двенадцать лет, но в виду особых обстоятельств, мне позволено начать раньше. А волноваться из-за этого не стоит - в Ордене есть дети и младше.
  Те несколько дней в Тамьере, были странным временем. Я очень медленно принимала свою потерю. Стоило только на мгновение остановиться, и боль об утраченном возвращалась. Но если в родном городе каждый камень напоминал мне о маме, Тамьера дарила новые впечатления. Сосны там шумели прямо над головой, ветер пах хвоей и лесными травами. Жители Тамьеры - а там проживало достаточно обычных людей, были спокойными и приветливыми. И хотя каждый из них делал что-то своё, всё вместе это создавало впечатление одного слаженного общего дела. Пока у меня было свободное время, мне позволили заниматься всем, чем мне захочется, в определенных пределах. И я просто слонялась по городку, изучая дорожки, здания, лавчонки, лепившиеся вдоль стены Оплота. И это капля по капле лечило меня. Пока я жила у соседки, я целыми днями просто лежала на кровати, разглядывая потолок. В Тамьере я опять ожила.
  К концу второго дня меня вновь нашла та миловидная женщина. Она пригласила меня куда-то пройти вместе с ней. Я решила, что мне предстоит сдать какие-то экзамены. К экзаменам я не была готова, но хорошо помнила те несколько магических приёмов, что показала мне мама.
  Меня провели в самое высокое здание в Оплоте, да и в городе. Внешне оно выглядело не слишком впечатляюще - такая же деревянная постройка, только чуть возвышающаяся над прочими своим шпилем. Внутреннее убранство обладало сдержанной роскошью, и всеми деталями подчеркивало, что его обитатели ценят удобство. В просторном кабинете с камином и огромным столом меня ожидали две женщины. Первая была полноватой брюнеткой с резко выделяющимся седым локоном на виске. Вторая - молодая блондинка с веснушчатым, чуть лошадиным лицом. Я попыталась угадать по знакам отличия их место в Ордене. Блондинка была отмечена серебряным знаком. Что же касается брюнетки, её 'ведьмин глаз' был из странного красноватого металла. Такой редкий мог принадлежать только важной шишке. Главе Ордена Эллен Моньян.
  Я готовилась к тому, что меня начнут расспрашивать, но женщины медлили. Сохраняли молчание. Обе рассматривали меня очень пристально, с нескрываемым любопытством, о чем-то переглядывались между собой. Мне было не по себе. Наконец я не вытерпела, и спросила:
  - Вы будете принимать у меня экзамен?
  Блондинка поджала губы и застучала пальцами по крышке стола. Брюнетка задумчиво коснулась мизинцем уголка рта, а потом заговорила, немного растягивая слова:
  - Нет, милая. Экзаменов сегодня не будет. Мы попросили привести тебя для того, чтобы сообщить тебе одну неприятную новость. Ты не совсем подходишь нам. Мне очень жаль.
  Почему-то мне показалось, что она ничуть не сожалеет.
  - То есть? Простите, но вы даже не оценили моих возможностей, - заметила я.
  - Нам были известны возможности твоей мамы, милая, - вновь заговорила брюнетка, - Она не хватала звезд с неба. Мы надеялись, что твои таланты будут более впечатляющие, но это не так. Увы.
  Блондинка в это время почему-то хмурилась и с преувеличенным вниманием разглядывала свои пальцы.
  - Если так нужно, - проговорила я, - я могу кое-что показать. Я могу залечить царапину и прогнать разозленную собаку. Большего я пока не умею.
  - О, милая, оставь это. Я, как глава Ордена, кое-что знаю о магии, и вижу, что ты просто не сможешь справиться с элементарной программой. Это вряд ли пойдёт тебе на пользу. Но мы знаем, в какой тяжелой ситуации ты оказалась, и поможем тебе обрести дом.
  Только в тот момент, стало понятным, насколько изменилось моё восприятие жизни после смерти матери. Я чувствовала, что сейчас передо мной происходит что-то значимое, что определит мою жизнь на долгие годы. Но всё это в данный момент казалось обесцененным. Меня охватило равнодушие - никакого желания о чём-то их просить. Тем более, если глава Ордена уже решила, что мне в нём не место, вряд ли какие-то уговоры могли тут помочь. Единственное, что я чувствовала - досаду на то, что пребывание в Ордене не составило и трех дней - на дорогу от Виллентано ушло гораздо больше времени.
  На этот раз меня провожала та самая веснушчатая блондинка. Мы поехали на фермерской телеге по проселочной дороге, уходившей куда-то в сторону от основного тракта. Уна - так её звали, объяснила, что везет меня в мою новую семью, что мои новые родители - фермеры, у них нет детей, и они будут рады принять такую девочку как я. В её слова не слишком-то верилось, но что я могла сделать? Соскочить с телеги и убежать прямо по пашне? Да, мне было некуда бежать.
  Единственное, в чем Уна была права на счет моих приемных родителей - это их бездетность. Никакой радости от моего вида они не испытали. Может быть, им не слишком нравились мешави, а, может, я была слишком тощей для того, чтобы быть хорошей работницей. Но мне всё-таки позволили остаться.
  Мне не очень сладко жилось у этих людей. Их пища была самой простой и грубой. Работа начиналась рано утром, а заканчивалась вместе с вечерней зарей. Фермеры были очень набожны - они предпочитали веселью молитвы, и внимательно следили, чтобы я молилась вместе с ними. О тех маленьких радостях, которые так согревали меня в моей прошлой жизни: книжках с яркими картинками, привезенных издалека экзотических сладостях и занятных безделушках можно было только мечтать. Но справедливости ради, мои приёмные родители не хотели сделать мне плохо, они просто жили своей жизнью и делили эту жизнь со мной. И только одно доставляло мне настоящие страдания - я ужасно тосковала по материнской ласке. Для моих новых родителей я так и не стала родной - просто какая-то девочка, живущая под их крышей. Ланзо, фермер, вообще старался лишний раз не заговаривать со мной, если речь шла не о работе. Хеди, его жена, относилась чуть лучше, но самый тёплый жест, на который она была способна в мой адрес - одобрительно похлопать по плечу.
  Постепенно жизнь на ферме стала привычной. С тем, как я взрослела, мне доверяли всё более сложную и тяжелую работу. Времени на то, чтобы жалеть себя, почти не оставалось. У этой жизни были и светлые стороны: мне нравилось, как яблоневые сады весной покрываются розовато-белыми цветами; нравилось видеть, как домашние животные напрашиваются на мою ласку; нравилось осознавать, что в созревающих плодах есть частичка и моего труда.
  Мне удалось поладить со своими сверстниками - детьми соседей. Они приняли меня неожиданно тепло. Если их родители, в общем, и не скрывали своей неприязни к приёмышу-мешави, то дети были проще. Конечно, они подтрунивали над цветом моей кожи и глаз, но в свои игры тоже брали. Тем более, я рассказывала им истории: сказки, которые я услышала от своей мамы, воспоминаниях о путешествиях и приключенческие повести, вычитанные в книгах.
  Возможно, я так и прожила бы на этой ферме всю свою жизнь, вышла бы замуж за кого-то из своих приятелей, нарожала бы детей. За семь лет я почти смирилась с такой судьбой, и уже всё реже вспоминала об отце и брате. Даже тоска по прежнему дому притупилась, всплывая лишь изредка. Но всё изменил один вечер.
  Это был обычный летний вечер. Мне было уже шестнадцать, и я считала себя вполне взрослой. Соседский парень в этот раз был особенно настойчивым. Воздух пах сеном и мёдом. Заходящее солнце расписало тёмно-лиловые облака рваными розовыми мазками. Кожа гудела под поцелуями. Мягким ковром выстилался клевер. Я не жалела, прощаясь со своей девичьей невинностью. Оказалось, что предельная близость к другому человеку на время прогоняла ощущение одиночества.
  Я возвращалась домой под утро. Моя мятая, мокрая от росы юбка, кое-как застегнутая блузка и огненный, не проходящий, румянец на щеках говорили о том, где я пропадала этой ночью, громче всяких слов. Я подозревала, что приёмным родителям это не понравится, но надеялась, что они уже давно спят, и я просто тихо проскользну на своё место. В конце концов, не так уж сильно всё это время они беспокоились обо мне.
  Когда я только подходила к дому, нечто, похожее на отсвет слабого огонька мелькало в окне. Но я просто отогнала свои подозрения, уверяя себя, что слишком устала и мне просто показалось.
  Меня поджидали у самого порога. Я не успела толком войти, как услышала голос Хеди.
  - Держи её! - коротко приказала фермерша мужу.
  Я не была готова к тому, что приёмный отец, так резко захлопнет дверь, закрывая мне путь к отступлению, что он захватит меня в свои медвежьи объятия так сильно, что я не смогу и пошевелиться. Я попыталась царапаться и кусаться, Я выкручивалась, как разъярённая кошка, но захват был слишком крепким. К тому же маленькая чадящая лампа давала мало света - после минуты борьбы, я была дезориентирована, и совершенно не понимала куда бежать, если, наконец, удастся вырваться.
  Первая пощечина вылетела неожиданно, словно из темноты. Рука у Хеди была сильной и жесткой. Боль обожгла лицо. За первой последовала вторая, затем третья и четвертая.
  -Грязная! Потаскуха! - Задыхаясь от ярости, кричала Хеди, - опозорила нас! Ничего, маленькая дрянь, мы ещё отучим тебя вертеть своим подолом!
  Это было только начало. За продолжением меня подтащили к верстаку, уложив лицом на грубые доски. Хеди удерживала меня за плечи, не давая даже шевельнуться, а Ланзо лупцевал меня вдвое сложенным ремнём сначала по заднице, а потом, совсем войдя в раж, по спине. Он не сдерживал замах, а юбка и блузка не смягчали боли. И не понятно, что было хуже всего: эта боль или унижение и беспомощность. Мне это казалось чем-то диким, невозможным, ведь прежде меня никогда не били. За что со мной так? Кому я сделала дурно?
  В моей душе появилось незнакомое прежде чувство - холодная и рассудочная злость. Когда приёмные родители закончили своё наказание, я изобразила раскаяние, размазывая по лицу слёзы, стараясь выглядеть жалкой и подавленной. Мне поверили. Но я просто выжидала нужного момента. Он наступил через полторы недели - ровно столько потребовалось, чтобы о прошедшем перестали вспоминать. Дождавшись ночи, я собрала свои вещи, подчистила один из тайников, в котором фермеры хранили свои деньги, и сбежала прочь.
  Вопрос, куда же мне пойти теперь, был не прост. Мною руководили противоречивые чувства. С одной стороны мне не хотелось, чтобы еще кто-нибудь решал за меня. Мне надоело, что равнодушные ко мне люди передают меня из рук в руки, как какую-то вещь, словно старый кувшин. Мне хотелось оказаться рядом с теми, кому я буду нужна, кто будет меня любить - рядом с отцом и братом. Но даже к ним у меня был незакрытый счет. Где они были всё это время? Почему никто из них не попытался меня найти?
  Единственной зацепкой, по которой я могла попытаться найти родных - два адреса, которыми были подписаны последние мамины письма. Я приблизительно их запомнила. Я рассчитывала, что по ним найду следы отца или брата. Тем более, город там был указан один - Альдиона, столица Тамбрии.
  Никаких препятствий тому, чтобы отправиться в Альдиону я не видела. Путь от ферм до Тамьеры оказался не таким уж и большим - всего четыре часа пешего хода. А уже от Тамьеры я нашла попутный транспорт. В конце концов, у меня были деньги, взятые у приёмных родителей, и я могла заплатить за дорогу. Единственной проблемой было то, что я почти не знала Альдиону - небольшая остановка на почтовой станции не в счет. Я знала, что столица Тамбрии - один из самых крупных городов известной части мира, но даже в своем воображении не могла себе представить, насколько та огромна. Город раскинулся по обоим берегам реки Линн, разметал свои щупальца улиц, захватывая всё новые территории. В этом перенаселенном людском муравейнике было очень легко затеряться, а то и вовсе исчезнуть. Особенно, если ты - одинокая девушка шестнадцати лет. Ни семьи, ни знакомых - никто не будет искать.
  Я добросовестно попыталась найти известные мне адреса. Я понимала, как легко заблудиться в незнакомом городе, спрашивая искомое у прохожих, поэтому потратилась, наняв открытую пассажирскую коляску. Я почему-то была уверена, что хотя бы с одним из адресов мне повезет. А когда я найду отца или брата, мне уже не придется волноваться о том, как выжить в столице Тамбрии.
  Меня ожидало разочарование. Я довольно быстро нашла первый из адресов, тот которым было подписано письмо отцу. Но, оказалось, что у этой небольшой квартирки, расположенной недалеко от площади Справедливости, хозяева уже неоднократно сменились. А последние вселились всего два года назад. Они никогда не видели и не знали людей, похожих на моего отца или брата. А ещё было заметно, что мои расспросы вызывают у них всё возрастающее раздражение.
  Со вторым вышло ещё хуже. Отдаленный район, в котором находился искомый дом, был окружен высокой стеной из белого камня. Внутрь вели ажурные ворота - в это время суток открытые, но охраняемые привратником. Этот человек окинул меня своим внимательным взглядом, не упустив ни одной детали. От его цепких глаз не укрылись ни подозрительный цвет кожи, ни простенькое платье и грубые башмаки. Видимо, всё это он считал не заслуживающим доверия, поэтому, стоило мне только приблизиться к воротам, он вежливо, но твёрдо попросил меня отойти подальше, давая понять, что не собирается пускать внутрь.
  Я еще какое-то время смотрела на крышу ближайшего дома, возвышающуюся за белой стеной - по краю ползли плети дикого винограда. Последняя зацепка вела в мир богатых людей и красивых вещей, куда девчонке, сбежавшей с фермы её приёмных родителей, попасть было невозможно. Я решила для себя, что пока второй адрес оставался недосягаемым, терять надежду было рано. Должен быть способ попасть внутрь и всё разузнать. Но это не быстро, а мне предстояло решить более насущные вопросы - что есть и где спать. К счастью, погода стояла теплая, и у меня пока оставалось достаточно денег.
  Беда случилась всего через пару дней после того, как я приехала в Альдиону. Жилья такого, где мне было бы не страшно остаться на ночь, я не нашла, поэтому таскалась по улицам, закинув за плечо узелок с вещами. Я рассматривала высокие и прекрасные дома - архитектура в Виллентано и Тамьере была совсем другой - простая, без излишеств. А в центральных районах Альдионы каждый дом будто пытался перещеголять своих соседей богатством лепнины, мраморных вставок и чугунного литья. На некоторых зданиях фризы были украшены сценками из тамбрийских сказок и баллад. И я, порой, буквально замирала напротив очередного дома, смотрела восхищенными глазами, пытаясь угадать в лепных фигурках очередной знакомый сюжет.
  Незнакомка просто подошла ко мне сзади и тронула за плечо. Это была высокая дама в бордовом жакете поверх черного платья и черной шляпе, украшенной пучком блестящих петушиных перьев. Глаза, спрятанные за пенсне, казались слегка близорукими. Незнакомка выглядела как чудаковатая, но, в целом, безобидная дама. Я не почувствовала в ней ничего подозрительного.
  - Простите, - пробормотала женщина, - Вы не могли бы мне помочь. Стыдно признаться, но я не могу открыть дверь своего дома. Просто не вижу нужного ключа, - женщина развела руками. Её лицо было таким бесхитростным.
  Я попыталась отказаться, но женщина была настойчива - то упрашивала, то предлагала деньги. С каждой минутой она смотрелась всё более жалкой, и всё больше раздражала меня. И это сыграло свою роль. Она не внушала опасности, и от неё очень хотелось отделаться. Поэтому я, в конце концов, не выдержала и согласилась пойти с ней. Это было совсем недалеко. Дама провела меня немного назад вдоль по улице. Мы свернули в арку и оказались в тихом и ухоженном дворике. Женщина проводила меня до нужной двери - обычной, неприметной, с чуть потрескавшимся лаком и простой латунной ручкой. Дверь действительно была заперта. В связке, которую протянула мне незнакомка, ключей было не меньше десятка, и на первый взгляд к замочной скважине подходила половина из них. Я поставила на крыльцо свой узелок, и стала искать нужный, поочередно вставляя их в замочную скважину. Женщина оставалась позади меня. Она молчала, никак не комментируя мои действия.
  Я как раз примеривала один из ключей, когда почувствовала, что женщина сделала шаг по направлению ко мне. Всего один, но так получалось, что она загородила свет и заступила мне дорогу. Вдруг мои чувства забили тревогу. Я осознала, что стою тут один на один с этой незнакомой женщиной, что рядом никого нет, а я даже не представляю, что или кто скрывается за этой дверью. По коже пробежался холодок, сердце лихорадочно заколотилось, а мышцы сами собой напряглись. Наверное, она почувствовала мое беспокойство, поэтому напала - грубо отбросила меня прямо на дверь. Я сильно ударилась лицом, выронила ключи из рук. Драгоценные секунды на то, чтобы дать отпор были утеряны, а она уже наносила свой главный удар - всадила в мою спину острую и длинную иглу.
  Я попыталась отстраниться, скорее даже машинально, почувствовав боль от острия, проткнувшего кожу. Но игла всё равно вошла довольно глубоко. Вслед за острой болью пришло то, что напугало меня даже больше - я почувствовала действие яда, который был нанесен на конец этой иглы. В моих глазах потемнело, голова закружилась, ослабли мышцы и ноги стали подкашиваться. Ускользающее сознание отметило, как незнакомка постучала в дверь, как оттуда вышел мужчина, подхватил моё обмякающее тело и втащил его внутрь дома.
  Слухи о том, что в Тамбрии есть банда, которая занимается похищением и продажей людей, ходили еще тогда, когда я была совсем девочкой. Это были жуткие слухи, но они воспринимались мною как страшная сказка, как опасность, которая меня никогда не коснётся. Думала ли я в то время, что стану их жертвой? Что испытаю на собственной шкуре, что такое быть вещью? Нет, я не думала.
  То время, что я провела у торговцев людьми, было самым страшным в моей жизни - я для них была уже далеко не первой, и относились они ко мне без церемоний, как к скотине на продажу. Мой хозяин заплатил за меня золотом, поэтому относился чуть лучше - не бил, не трогал, не забывал кормить. Но за всё то время, пока я у него жила, у меня происходили странные провалы в памяти. Иногда вылетало несколько дней подряд - я не могла вспомнить, что я делала и где была. По всему выходило, что эти провалы в памяти занимали три четверти времени, которое я пробыла у того человека: меня продали через месяц, после того, как взяли - в самой середине лета, и только глубокой осенью мне удалось сбежать, но вспомнить я могла всего пару недель.
  Я решила отгородиться от всего страха и боли, что пережила, будучи похищенной. Я не хотела, чтобы то запредельное отчаяние, когда не хочется ни двигаться, ни дышать, ни жить, вновь ко мне возвращалось. Я заставила себя забыть об этом, запретила поднимать даже крошечные обрывки воспоминаний. Я велела самой себе поверить, что все эти неприятности произошли с какой-то другой, незнакомой мне девушкой.
  Поначалу получалось плохо - нужно было объяснить появление небольшого клейма на моей руке, придумать, что же я всё это время делала в Альдионе. Но сознание - очень гибкая штука. Постепенно мне удалось приучить себя к своей вере. И, хотя это был наивный самообман, только он помогал мне как-то жить дальше.
  Я была настоящей счастливицей - мне удалось сбежать. Мне, за время моего пребывания у торговцев людьми, удалось сохранить в себе что-то человеческое, что заставило меня стремиться на свободу, что заставило меня в нужный момент толкнуть случайно незапертую дверь, и покинуть дом моего владельца, а потом прятаться в каких-то подворотнях. Многие девушки, с которых я встретила там, ломались, теряли интерес к свободе и к жизни. Было просто чудом, что я избежала их судьбы.
  Я думала, что моя внешность была слишком приметной, и это должно было помочь моим похитителям меня отыскать. Поэтому я решила спрятаться среди людей, внешне похожих на меня. В отчаяние я пошла в один из альдионских кланов мешави. И к моему удивлению, их глава проникся моей историей, сжалился надо мной и позволил переждать то время, пока торговцы людьми могли искать меня особенно усердно. Меня не гнали, позволяя отогреться у очага, налить себе из общего котла чашку супа. Именно там мне подарили мое пальто, уже тогда потрепанное, явно снятое с чужого плеча. Возможно, попросту украденное.
  Не смотря на внешнюю схожесть с членами клана, там я постоянно и очень остро чувствовала себя чужой. У мешави были свои традиции, свои боги, свои молитвы. Мне казались странными и смешными их правила. Дома они почти не разговаривали на тамбрийском, делая исключения лишь тогда, когда обращались непосредственно ко мне, особенно тяжело было общаться с женщинами - они мало контактировали с внешним миром, и говорили по-тамбрийски очень непонятно. Они были добры ко мне, поэтому я уходила от них, испытывая к ним благодарность. Но в тоже время я чувствовала усталость от общения с ними.
  Я попала в Эдбару случайно. Я хотела поскорее убраться из Альдионы, но никто не хотел подвозить меня без денег, кроме одного пожилого эдбарского торговца. Мне было всё равно куда направиться, лишь бы подальше от столицы Тамбрии. Я абсолютно не доверяла человеку, который взял меня с собой в путь, но желание уехать из Альдионы было таким сильным, что я ожидала от него зла с каким-то усталым равнодушием: слишком много плохого мне уже довелось пережить. В конце концов, я могла немножко перетерпеть - это была не слишком высокая цена за то, чтобы преодолеть расстояние трехдневного пути. К моему удивлению торговец довёз меня до места назначения целой и невредимой. В пути он даже дал мне поесть, хотя мы это не оговаривали. Он был из тех редких хороших людей, что мне встречались - из тех, кто возвращал мне веру в человечество.
  Жизнь в Эдбаре для меня складывалась непросто. Это был абсолютно чужой город. Никого близких или просто знакомых - не от кого ждать даже ласкового слова. Эдбара располагалась на северо-западе, очень далеко от страны мешави, и здесь отношение ко мнекак к опасной чужачке просто бросаломь в глаза. А зимы в Эдбаре, действительно были длинными, морозными и снежными. Но в этом городе я попыталась начать свою жизнь с чистого листа.
  Первые три года в Эдбаре я прожила, присоединившись к небольшой группке подростков, промышлявшей мелким воровством и какими-то случайными заработками. На чердаке, где мы жили, были постоянные сквозняки, нам частенько приходилось голодать, прятаться от полиции или и от воров покрупней. Но для меня эта жизнь была хорошей. Я была для них своей - такая, какая есть.
  Там я стала всерьез применять свои целительские навыки. Я знала слишком мало, чтобы зарабатывать этим на жизнь, да и делать этого без разрешения Ордена я не имела права. Но для маленькой воровской шайки, в которой кто-то то и дело получал мелкие травмы, моя магия была просто бесценна. И, хотя внутренние законы группы были суровы, особенно к девушкам, из-за своих способностей я пользовалась там авторитетом.
  Бен, мой бывший любовник, был лидером этой группировки. По правде говоря, я выбрала лучшую из двух альтернатив: принадлежать ему или принадлежать всем. Я выбрала Бена и не пожалела о своем выборе. Он долгое время был добр ко мне. Симпатичный и неглупый, он не обижал меня, а иногда был заботливым и нежным, скрашивая мои ночи.
  Такая жизнь не протянулась долго. Мои товарищи повзрослели, и наше сообщество стало распадаться. Кто-то совсем отошел от дел, предпочитая спокойную жизнь и стабильную работу. Бен, и некоторые другие ребята стали работать на одного скользкого господина - торговца антиквариатом. По правде говоря, то, что они делали, было очень рискованным, опасным и преступным. И мне совсем не хотелось оставаться с ними, хотя Бен всё время тянул меня с собой. Но я все-таки ушла.
  Была ли я счастлива теперь? Трудно сказать. Очень многое давалось мне с трудом, но я ценила то, что имела. Что такое плохо я поняла на собственной шкуре, а потому радовалась каждому солнечному дню, подаренному мне жизнью.
  
   ***
  
  Погода менялась. И, если утром небо было безоблачным, то теперь по синей небесной глади плыли клочки белой кудели. Резкие порывы ветра потревожили клён. Старое дерево ворчливо поскрипывало, шелестя кистями прошлогодних семян. Крона дерева низко наклонялась в сторону улицы, и с дерева дождем сыпались кленовые крылатки. Непрерывно крутясь в воздухе, они падали на брусчатку, на товары и на одежду. Я осторожно стряхнула пару таких с плеча своего пальто.
  Девушки - клиентки, которые только что стояли рядом со мной, слушая мои предсказания, удалялись прочь, шепчась и хихикая. Их каблучки весело стучали по брусчатке. Ветер парусами раздувал юбки и выбивал волосы из-под узорчатых платков. Я провожала их взглядом и прятала улыбку - их веселье было таким заразительным. Вряд ли они поверили моим предсказаниям: по их лицам было заметно, что они просто искали развлечений. Но в этот момент мне особенно остро хотелось оказаться среди них, и так же беззаботно смеяться. Впрочем, новенькая серебрушка утешительно согревала сжатую ладонь.
  - Скукота! - проскрипела Изи, - не глядя, отдала бы половину Тамбрии за свежую сплетню.
  - Какое щедрое предложение! Но, к сожалению, сегодня мне нечем тебя порадовать, - ответила ей Марта.
  - Ну, подруга, может тебе есть что сказать? - обратилась Изи уже ко мне. - Только не предлагай мне погадать. Я уже слишком хорошо выучила твои штучки, чтобы повестись на какого-нибудь прекрасного незнакомца.
  - А как насчет ужасного незнакомца? - Спросила я шутливо, - Сегодня утром какой-то помятый бродяга впихнул мне в руку странную записку. Если хотите, я могу сейчас её вам прочитать.
  Изи хрипло рассмеялась, отгоняя от лица спадающие седые патлы:
  - Ни за что не поверю, что ты выдержала, и не заглянула в неё по дороге. Я бы точно не стала бы терпеть.
  Я пожала плечами, дескать, не хочешь не верь.
  - Ну, давай же, читай тогда, не томи!
  Я достала из кармана свёрнутую листовку, отряхнула от налипших крошек. Бумага оказалась тёмной, совсем дешевой, печать тоже была не высокого качества - краска немного смазалась, запачкав желтоватый лист. Я подманила обеих женщин ближе к себе, чтобы не привлекать внимание окружающих, и начала читать вполголоса:
  Свободные жители Тамбрии!
  Восемнадцать лет назад мой отец, наследный принц Тамбрии Донован, был обманом пленен, осужден неправедным судом и казнен. Его доброе имя втоптали в грязь, назвав убийцей и мятежником. С ним расправились, перед огромной толпой, грубо поправ наши законы. Разве не было сказано в них, что королевская кровь священна?
  Я и моя бедная мать под страхом смерти покинули Тамбрию, скитаясь по миру и испытывая крайнюю нужду, пока на престоле восседал узурпатор, король-братоубийца. Я не могу позволить себе продолжать жить на чужбине, когда убийца моего отца торжествует. Но я не могу больше позволить себе жить на чужбине. Пока Фионн Третий занимает трон, он никогда не позволит правде выйти на свет, потому что этот человек сам виновен.
  Донован, сын Донована, наследника престола Тамбрии.
  - Это что, какая-то шутка? - спросила я, когда закончила читать. Я обвела женщин удивленным взглядом, медленно понимая, что для них в этих словах не было повода для малейшей улыбки. Лицо Марты, обычно подвижное и эмоциональное застыло белой маской. Изи раскрыла рот от удивления и вытаращила глаза, став похожей на карпа, которого выловили из воды.
  Вокруг нас ничего не изменилось. Торговцы по соседству не слышали нашего разговора и продолжали заниматься своим делом: высокий чернобородый гончар басил, принимая плату от своего покупателя; два старьевщика не поделили место и теперь громко, на всю улицу посылали друг другу проклятья; фермерская женушка расхваливала пучок петрушки проходящей мимо женщине. Как и прежде светило солнце и натужно скрипело старое дерево над головой. И от этого становилось особенно жутко, потому что меня и моих приятельниц окружил плотный пузырь молчания, отделяющий нас от нормальной жизни.
  - Постойте, а разве у принца Донована был сын? Это, должно быть, какая-то ошибка, у него же дочка, - спросила я, уже с трудом вынося неловкую тишину.
  - Дочь от законной жены. Была еще та самая, госпожа Химера, - ответила Марта тихим и напряженным голосом, нехарактерным для её обычной манеры разговаривать. - Проклятая семья. Разве мало было того, что натворил отец?
  Я в первый раз видела Марту такой. Сейчас эту женщину словно подменили: испарилась всегда дружелюбная улыбка, челюсти были сжаты, а в красивых карих глазах плескалась лютая ненависть. Марта сняла свой платок, и стало заметно, что на её висках заблестела испарина, а тонкие тёмные прядки, выбившиеся из пучка волос, намокли и слиплись. Женщина продолжила, обращаясь и ко мне, и, словно, в пустоту:
  - Недаром моя мама говорила, что красивые мужчины - самые паскудные. А принц Донован был удивительно красив. Его изображение тайком продавали на газетных лотках. И не было такой шестнадцатилетней девчонки, которая не была бы в него влюблена, и не хранила бы такой портрет под подушкой. Каждая в тайне лелеяла мечту, что придёт он, прекрасный, подарит букет лесных фиалок и увезет в своё поместье. А он взял и отправил под пули их отцов, - Марта перевела дух. Наверное, эта боль давно жила в её сердце, но почему-то только сейчас она получила возможность выговориться. Женщина продолжала, тщательно проговаривая каждое слово, - когда Внутренняя война добралась до Эдбары, я и мои родители просто прятались в своём доме, боясь даже выйти на улицу. Было очень страшно: с утра до ночи громыхали выстрелы, и слышались крики. Уличные бои прошли в основном по центру, наш район остался в стороне от основной схватки. Но и там стреляли. Горожане против горожан - было не понятно, кто с кем сражается, и откуда ждать опасности. Когда всё закончилось, мои родители продержали меня дома целую неделю, поэтому я видела только из окна, как шли повозки с мёртвыми телами из центра города - одна за одной, нескончаемой вереницей. Шел снег, и двигались они очень медленно. А я поняла, что никогда не смогу этого забыть. Никогда не смогу этого простить. Когда Доновану Кровавому отрубили голову, я плакала от счастья. Не было на свете человека, которому я так желала смерти. Когда пришла эта весть, мы праздновали вместе с соседями: распили бочку сидра, радовались и поздравляли друг друга. Это значило, что весь тот ужас закончился. А теперь... Я просто не могу поверить.
  Глаза Марты стали совсем красными. По её округлым щекам заструились слезы. Слова Марты вызвали у меня оторопь. Я просто не знала, что могу сказать или сделать. Не знала ни слова для утешения. Когда происходили все эти события, я была совсем крошкой. Виллентано Внутренняя война обошла - там было очень мало её живых свидетелей. Я в общих чертах знала о том, что случилось в то время. Но для меня всё это было чем-то далёким, какой-то страшной и уже закрытой страницей истории, вроде правления короля-чернокнижника или первой, самой жестокой и кровавой войны с вельнаб. Но вот сейчас передо мной стояла женщина, пережившая эти события, увидевшая всё своими глазами. Сколько Марте было в то время? Пятнадцать? Шестнадцать? Меньше, чем мне было сейчас.
  Изи подошла к Марте, и похлопала её по плечу:
  - Эй-эй, подруга, полегче. По-моему тебе лучше успокоиться. Можешь пойти домой, я распродам твой товар. Как-нибудь сочтемся.
  Сначала Марта просто молчала, смотря в никуда. Затем слабо улыбнулась Изи:
  - Знаешь, я, пожалуй, и правда, пойду. Ты не беспокойся, я найду, куда пристроить свой товар.
  Когда Марта ушла, я осторожно спросила у Изи:
  - Мне хочется понять, где же тут правда. В листовке говорилось о том, что принц Донован был невиновен. Но всем же известна совсем другая история. И Марта говорила так, будто верила в это. Где же правда?
  Изи хмыкнула, а потом уже с серьёзным, и даже озабоченным лицом сказала:
  - Правда в том, что историю пишут победители, а принц Донован проиграл. Видишь ли, деточка, это очень старая и очень грязная история, от которой тебе лучше держаться подальше. К счастью, наш король своим высоким решением отменил смертную казнь. В том числе и за призывы к свержению власти. Но побиение плетьми - это тоже очень больно, уж мне-то поверь. Побереги свою спину, пока она еще молодая и нежная.
  
  Глава 2
  И пряник, и кнут
  
  Блекли краски, чёткие формы становились зыбкими очертаниями - на улицах Эдбары наступал вечер. Масляные фонари, тусклые, чадящие, зажигались только на центральных проспектах, остальной город окутывался лиловым полумраком, в котором люди издали казались темными неверными силуэтами. Я не впервые возвращалась домой по темноте - просто сегодняшние сумерки, еще довольно ранние, очень резко контрастировали с ярким солнечным днём, и казались темнее, чем были на самом деле. Я старалась ступать осторожно и тихо, потому что в пустынном лабиринте дворов звук одиноких шагов казался по-настоящему зловещим. И еще я очень боялась, что не услышу, если кто-то пойдет за мной вслед.
  Этот район был небезопасным. Здесь в старых, одинаково обшарпанных домах жили бедные, уставшие и озлобленные люди. Свою усталость и злобу они глушили в дешевом вине и наркотиках. Настоящих преступников среди них было мало, но для их грубого нрава одинокая девушка, идущая через их темные дворы, была буквально предложением поразвлечься. Поэтому я старалась обходить любую подозрительную компанию по хорошей дуге. Кроме того, я держала наготове свою заточенную спицу, припрятав её в рукаве. Всякий раз, возвращаясь домой по темну, я думала о том, что напоминаю сама себе маленькую домовую мышь, которая стремясь вернуться живой и здоровой в свою норку, вынуждена жаться к стенам, прятаться за всяким хламом и очень-очень быстро бегать. Но живут как-то люди и в припортовом районе, где полиция появляется только в случае крупных облав.
  Заработанные монетки издавали слышный только мне мелодичный звон. Руку, свободную от моего 'оружия', приятно оттягивал кулек с продуктами, купленными частично для предстоящего ужина, частично впрок: небольшой мешочек с крупой, головка лука, головка фенхеля, пара морковок. Они были еще прошлогодними, а поэтому не слишком привлекательными, но на похлебку вполне годились. В глубине души я предвкушала простые вечерние радости: сытую теплоту, наступавшую после ужина, жар от очага в общей кухне, к которому можно было вытянуть ноги. Момент тишины, когда соседи уже уснут, и можно будет просто посидеть и помечтать о будущем.
  Двор, который я пересекала, был особенно грязный и тёмный. Одна его часть заросла низкорослым колючим кустарником, а другая почти вся была затянута бельевыми веревками. Развешенные на них простыни и полотенца негромко хлопали на ветру, и этот шум почему-то напоминал человеческий голос. Я словно чувствовала чье-то присутствие, но никого по близости не видела.
  Щедрые солнечные лучи почти не проникали в этот двор - за весь день лужи на утоптанных тропинках так не успели просохнуть. Наоборот, глинистая почва еще больше размылась и превратилась в рыхлую грязь. В один момент левый ботинок увяз глубоко, почти до края, тут же наполнившись холодной водой и облепившись пластами грязи. Я с усилием вытянула его обратно и сделала пару шагов на пятачок сухой земли, чтобы хоть как-то очистить обувь. Пока я топала, стряхивая с ботинка бурую жижу, и обтирала его о старую сухую траву, я упустила момент, когда от тёмной, спрятанной в тени стены отделился и двинулся в мою сторону мужской силуэт. Когда я увидела его, бежать было уже поздно. Впрочем, этот незнакомец не был из местных работяг. По его походке и манере двигаться было видно, что он-то настоящий бандит, хотя вряд ли это могло служить для меня утешением.
  - Ну, здравствуй ведьма! Ты что-то поздновато. Я устал тебя здесь ждать.
  Я не ответила на приветствие, только сделала шаг назад. Этот голос показался мне одновременно и знакомым, и незнакомым - слишком он стал хриплым, с чужими, непривычными интонациями. Когда расстояние, на которое подошел этот человек, стало достаточным, чтобы в тусклом сумеречном свете разглядеть его лицо, я узнала черты, когда-то бывшие такими близкими. Узнала и удивилась, как быстро дело, которым Бен занимался, оставило на нём свой отпечаток: нос был сломан, а щеку пересекал уродливый шрам.
  - Давно не виделись, Бен, - произнесла я с натянутой улыбкой.
  - Говорят, ты стала гадать на рынке рядом с парком. Ну, как, доходное дело-то?
  - Мне хватает.
  Обычно, опасаясь неприятных незнакомцев, я ждала от них конкретных вещей: что меня могут изнасиловать, что могут отобрать мои малоценные покупки или пригоршню заработанных монет - просто так, ради развлечения. Но теперь я прекрасно понимала, что Бен не станет этим заниматься. Однако мои страхи стали только глубже. Мне в лицо криво усмехалось моё прошлое - то, что я считала уже закрытой книгой. И в этот момент я ясно поняла, что ничего хорошего такое возвращение не несёт.
  Я попыталась незаметно сделать еще пару шагов назад, чтобы побежать при первой возможности, но мужчина дал мне понять, что видит все мои маневры:
  - Стой ты, дурёха, не беги. Я пришёл по делу.
  Чего я точно не хотела, так это иметь с Беном какие-либо дела.
  - Мне наплевать, - ответила ему я.
  Я старалась казаться безразличной, и говорить высокомерно. Но и я, и Бен оба понимали, с каким трудом даётся этот дерзкий тон. Мужчина не мог не заметить, как у меня затряслись колени. Он подошел ближе, как раз на те самые три шага, что я успела от него отступить, приобнял меня за плечи, прижимая боком к себе. Его ладонь оказалась, будто совершенно случайно, прямо на моей груди. Он удерживал меня с ощущением полного права, будто мы и не расставались вовсе. И от этого стало только хуже - разница между тем, кем он был, и кем стал, проявилась только яснее. Раньше грубоватые ласки Бена льстили и одновременно разжигали желание. Но теперь его прикосновения заставляли передёргиваться от омерзения.
  Понимая, что возможности вырваться больше не представится, я попыталась ткнуть Бена спицей, чтобы использовать его возможное замешательство и освободиться от его объятий. Но он каким-то образом заранее почувствовал моё движение и жестко перехватил руку за запястье, а потом несколько раз встряхнул кисть так, что нехитрое оружие с глухим звяком упало на землю.
  - Какая же ты злая, Ада! Я пришел, чтобы тебе помочь, а ты пытаешься меня порезать. Между прочим, твоя игрушка - опасное оружие только для тебя самой. В твоих неумелых руках серьезный ущерб она сможет нанести только при большом везении. А если тебе встретится кто-то посноровистей, он без труда её отберет, и использует уже против тебя.
  От его шёпота у меня закружилась голова - его дыхание сладко и дурманяще пахло мешавийскими травами. Его рука сильнее сдавила моё плечо. Моя кисть разжалась сама собой - мешочек с крупой и бумажный кулек оказались на земле. Бумага прорвалась, и овощи выкатились прямо в грязь.
  - Ну, уйди, Бен, пожалуйста, просто уйди. Мне ничего от тебя не нужно. Мы расстались, если помнишь, - собственный голос показался мне несчастным, даже каким-то жалким. Бену это только прибавило азарта.
  - Ничего не нужно? Да что ты! Я же вижу, какими ты питаешься отбросами, - он отрывисто пнул по луковице, которая подкатилась к его сапогам. Потом развернул меня лицом к себе, взяв меня рукой за подбородок, - а помнишь, как ты говорила мне, что никогда больше не будешь есть такое. Ну, и где твои обещания?
  Темнота всё сгущалась, незаметно переходя в вечерний полумрак. Я смотрела Бену в лицо, и уже почти не различала черт. Только блестящие глаза. Он понял мой взгляд как повод проявить немного настойчивости - еще чуть-чуть и я пойду на уступки. Я почувствовала, как одна его рука сжимает мою грудь, как вторая нежными и осторожными движениями гладит кожу за ухом, скользит по щеке, спускаясь прямо к шее. Невольно я думала лишь о том, что где-то в рукаве Бен прячет свой нож, и в отличие от меня, своим оружием Бен пользоваться умеет.
  - Ну же, милая, доверься мне, - горячо шептал он. - Тебе понравится это предложение. Сделка то, что нужно. Мы будем работать с очень важными, а главное, очень щедрыми людьми. Знала бы ты, сколько они отсыпали посредникам. Для тебя у них есть особое задание, как раз по твоей части. Ты поймёшь на месте. Даже целый год твоего наивного вранья не даст тебе столько денег, сколько даст это дело. Ну же, просто скажи 'согласна'. Вернешься в дело, вернешься ко мне. Тебе же нравилось быть со мной, Ада, что же теперь изменилось?
  Ответ на его вопрос моментально всплыл у меня в голове. Да, он был прост: Бен стал совсем другим человеком, я стала другим человеком. Куда делись те двое озлобленных, загнанных в угол подростков? Нам уже не нужно было искать друг в друге крохи тепла и нежности, которых нам так не хватало в равнодушном мире. А, пожалуй, больше ничего общего между нами и не было. Бен с самого начала мечтал сколотить настоящую банду. А я слишком хорошо помнила, какой сладкой могла быть нормальная жизнь, с любящими людьми, с теплым и надежным домом, который мог укрыть от любой непогоды, с очагом, в котором потрескивало пламя. И с книжной полкой, заставленной книгами. Но как объяснить Бену, что мы видим слишком разный образ счастливой жизни?
  - Послушай, Бен, - ответила я, сохраняя спокойный тон, пытаясь осторожно и мягко освободиться от его объятий, - тебе лучше найти кого-нибудь другого. С меня хватит. Я не хочу никаких неприятностей. И к тебе не вернусь, прости.
  Даже в темноте я почувствовала, как ожесточилось выражение его лица.
  - Ладно. Если ты не хочешь по-хорошему, я умею и по-плохому, - произнес Бен.
  Он схватил меня за плечи, грубо, словно заключил в тиски, а затем приподнял над землёй, и потряс как тряпичную куклу. Я была худая и невысокого роста, и для такого физически сильного человека, как Бен, такой трюк не составил особого труда. Я лихорадочно пыталась нащупать опору носком сапога, мысленно заставляя держать себя в руках, чтобы не заплакать от бессилия. Это было бы слишком большим унижением.
  После встряски Бен поставил меня на землю, схватил меня за запястье левой руки, и грубо дёрнул на себя, чуть не вырвав плечо из сустава. Затем он оттянул широкий рукав пальто вниз, почти до локтя. Туда же и последовал рукав блузки - ткань угрожающе затрещала. Но Бен не обратил на это внимание. Он что-то искал.
  Я была так шокирована внезапной грубостью и болью, что только попыталась сжаться, уменьшиться. Где-то в глубине души я догадывалась, что же ищет Бен. И понимала, что не важно, найдет он это или нет - весь этот спектакль затеян лишь для того, чтобы посильнее меня напугать. И ему это прекрасно удавалось.
  Он искал наощупь, шаря по предплечью. Его жесткие, похожие на клещи пальцы прикасались грубо, не боясь оставить синяки. След клейма был мягким. Куда более заметным он был, если искать его при свете - на гладкой смуглой коже выделялся розоватый ожог в виде цветка. Люди, которые его поставили, звали это маргариткой.
  - Вот же оно! - издал Бен хищный торжествующий вопль, - твой милый цветочек никуда не делся. Представляешь, твоя маленькая тайна оказалась куда интереснее, чем я думал. Скажи там, откуда ты сбежала, обрадуются твоему возвращению?
  Последний вопрос он произносил медленно, откровенно любуясь тем эффектом, который этот вопрос произвел. А у меня от страха внутренности скрутило комом, и земля поплыла из-под ног.
  - Нет! Нет! Нет! Только не это, пожалуйста! Только не это!
  Сознание захватывал животный ужас. Мне было всё равно, что именно узнал Бен и насколько реальны его угрозы. Из-под запертой на семь замков двери памяти уже стали просачиваться воспоминания, которые я запретила себе трогать даже под страхом смерти. В них еще не было ничего особенного. Просто застывшие впечатления, за которыми маячило что-то действительно страшное. Далекий-далекий шум мирной улицы за подвальным окном. Чьи-то крики за дверью. Руки, связанные веревками за спиной. Лежанка на полу, от которой пахло другим человеком. Тупая боль в ребрах после побоев.
  Волю парализовал страх. Я почувствовала себя в западне. Мне хотелось сделать вдох, но горло сжалось в спазме. Слезы сами подкатились к глазам. И одна уже сбежала по щеке холодной полоской. Сколько бы я не прикладывала усилий - Бен уже победил.
  - Пожалуйста, нет! - мне удалось, наконец, выдавить из себя, - Бен только не это! Я не должна туда возвращаться! Лучше умереть. Пожалуйста, Бен! Ради всех богов! Пожалуйста! Пожалуйста!
  Я говорила что-то еще. Мой голос был странным, тонкий, как у скулящей дворняги. Я ненавидела себя за слабость и страх, но была не в силах что-то поделать. А Бен молчал и слушал. Его лица я почти не видела, но на долю секунды, подумала, что это даже хорошо. А вдруг он улыбался? А вдруг ему нравилось видеть мою мольбу и унижение?
  - Давай, девочка моя, соглашайся. Всё будет по-другому. Ну же, просто ответь, что согласна на моё предложение.
  - Я согласна, - подтвердила я безнадежным голосом. - Вот и умница, - Бен потрепал меня по щеке, - завтра я встречу тебя у твоего дома. Не бойся так, мы просто прогуляемся до антикварной лавки.
  Я молча кивнула. Меня душили слёзы. Я не знала, чего мне хочется больше: оказаться подальше отсюда или задушить Бена своими руками, хотя вряд ли мои пальцы могли даже просто обхватить его мускулистую шею. А еще Бен умел за себя постоять, и его ножа по-настоящему боялись даже его дружки-бандиты.
  - Может, ты мне погадаешь, ведьма? - спросил он напоследок.
  - Ты сдохнешь еще до начала лета, сукин ты сын! - ответила я ему в бессильной злобе.
  - У, какая ты грозная, - ответил он, не скрывая глумливого тона, - брось, я-то знаю, что ты - шарлатанка.
  
   ***
  
  Этот день, определенно не задался: чулки промокли, отяжелевшие ноги еле волочились, а под воротником на шее засела странная маленькая иголка. Я не хотела усугублять неоднозначное впечатление сегодняшнего дня общением с хозяйкой дома, особенно на такую щекотливую тему как плата за жильё, поэтому по лестнице на второй этаж прошла на цыпочках, стараясь лишний раз не дышать.
  Сердитый звон кастрюль и крики я заслышала еще внизу - соседи, муж с женой, снова ругались. Женщина заводила высокими визгливыми нотами - то ли её муженёк снова приложился к бутылке, то ли её просто так заела жизнь, вечная бедность, этот старый и вонючий дом, что хотелось просто покричать, хоть на кого-то. В любом случае, я не желала попадаться своим соседям на глаза, пока не уймется буря, а значит, и ход на общую кухню был мне заказан до самого позднего вечера.
  Я прошла сразу к своей комнате. Открыла дверь ключом. Внутри царил полумрак, но так было даже лучше - не было заметно, какая старая и грубая здесь мебель, какие облезлые стены, и как мало места - плотно приставленная к стене кровать и крошечная тумбочка под самым окном - ничего другого здесь бы просто не поместилось. На тумбочке стояла простенькая масляная лампа. Но, чтобы её зажечь, нужно было пройти на кухню за угольком, с риском попасть под удары семейной ссоры соседей. По всему выходило, что этот вечер я проведу в темноте.
  Я сняла ботинки, испытывая невольное наслаждение. И обувь, и одежда словно впитали в себя не только уличную грязь, а еще чужие недобрые чувства и плохие истории. Я стянула мокрые, испачканные глиной чулки, сняла капор, позволив волосам свободно лежать по плечам, освободилось от пальто, которое висело на мне уже неподъемным грузом после тяжелого дня. Иголкой, впившейся в шею, оказалось кленовое семечко, скорее всего, с того самого дерева за парковой оградой. Упало после очередного сильного порыва ветра, а я его и не заметила. Удивительным было лишь то, как оно просочилось под воротник. Я припрятала семечко в карман пальто, чтобы бросить где-нибудь на улице - пусть у него будет свой шанс прорасти.
  Я могла бы занять свои руки починкой одежды или приготовлением еды - любое подобное дело отвлекало от неприятных мыслей и позволяло хоть как-то взять себя в руки. Но мои покупки остались в том злополучном дворе, а шить без света я не могла. Поэтому я просто легла поперек кровати, упираясь ногам в пол. Очень скоро мышцы бедер заныли от напряжения, но я не меняла позы. Лежала, чутко вслушиваясь в звуки за пределами комнаты. Постепенно зрение адаптировалось к темноте, и на потолке, облупившемся, давно нуждавшемся в ремонте, проступила деревянная сетка и несколько отталкивающих темных пятен. Мой взгляд скользил от одного пятна до другого, на периферии сознания распознавая в них то причудливый кувшин, то носатый профиль, то кошачью голову. Это странное занятие гипнотизировало и отвлекало от главного вопроса - как жить дальше.
  Я прекрасно понимала, что мне придётся подчиниться Бену и согласится на его авантюру. Выхода не было. Сама мысль о возможности вновь оказаться у торговцев людьми пугала до потери рассудка. Всё, что угодно, пусть даже пойти на поводу у шантажиста, но только не это. Я чувствовала себя загнанной. Я и Бен долгое время были близки, он хорошо знал моё тело, поэтому его предательство так больно меня ранило. Проклятое клеймо с самого начала вызывало у Бена кучу вопросов, но я отмалчивалась, надеясь, что он когда-нибудь забудет об этом, особенно, если не поощрять его любопытство. Но Бен всё равно что-то разузнал, пускай и не от меня. Кто бы мог думать, что он воспользуется этим.
  И всё же думая о Бене, я испытывала не только гнев. Меня охватывала неуместная в сложившихся обстоятельствах горько-сладкая тоска. Я думала о своём Бене, о том, кем этот человек был два года назад. О парне с веселыми глазами, вместе с которым я пряталась в подвале заброшенного дома от полицейской облавы. О том, как на продуваемом сквозняками чердаке, я засыпала с ним в обнимку, согретая теплом его тела. О том, как он днём таскал для меня с уличных лотков коврижки и румяные яблоки, а вечерами шептал на ухо солёные шуточки, чтобы рассмешить. Я затосковала о его заботе и внимании, хотя умом понимала, что того человека, моего Бена больше нет. Вместо него чужой, враждебный. Тот, кто, походя, ради своих корыстных целей пообещал вернуть меня в мой самый страшный кошмар.
  Но дело было не только в Бене. Он работал на одного отъявленного мерзавца - хозяина той самой антикварной лавки. Я немного знала того человека, и была не рада, что придется иметь с ним дело. Хотя с виду господин Марсер был вполне добропорядочным, и в своей среде торговцев считался честным, принципиальным и даже счастливчиком, что было там признаком высшей добродетели, у него имелись свои грязные тайны. Многие из этих торговцев были бы очень удивлены, узнав методы, которыми господин Марсер проворачивает свои дела, и что у него имеется своя прикормленная банда, руками которой решались самые неприятные вопросы. Возможно, для них большим неприятным сюрпризом стало бы то, что не всегда разбитые витрины их лавочек, попорченные партии товара, ограбления и угрозы были результатами случайных стечений обстоятельств. Что в лицо господин Марсер им улыбается, а сам думает лишь о том, как пустить их по миру. Впрочем, дела старого антиквара с прочими лавочниками меня волновали очень мало - у меня были свои причины сильно его недолюбливать.
  Он появился в нашей жизни, когда наша шайка уже начала разваливаться, а наши бывшие товарищи уходить, кто в другие группировки, а кто искать более честный заработок. Они повзрослели, и их стала тяготить эта жизнь, шальная, полная неопределенности и заставляющая довольствоваться малым. Бен был очень этому не рад. Он смотрел, как былая власть утекает у него между пальцами. А идти в другую банду для него означало начинать всё с нуля. Поэтому однажды он так сильно зацепился за предложение пожилого и прилично одетого господина поработать за него. Господин Марсер пообещал хорошую плату, дал возможность Бену самому собрать тех людей, что были бы для него полезны. Не менее ценными, чем деньги, для Бена стали наработанные господином Марсером связи в криминальном мире.
  В то время я и Бен всё еще были вместе, и меня старый антиквар воспринимал просто как приложение к молодому амбициозному парню. Я его дичилась. Не боялась, но просто не доверяла. А он меня, в ответ просто не замечал. А потом, в один прекрасный момент, вдруг внезапно очаровался мною: стал отпускать мне комплименты и дарить сладости. И мой опыт, и моё чутьё подсказывали - эти милости не просто так, и от старого пройдохи нужно держаться подальше. Уж слишком сильный у него был интерес к такой незначительной персоне, как я. Но он словно опутывал меня кружевами своих слов, так что при всём моём желание мне было очень трудно отделаться от его навязчивого внимания.
  Так, уговорами и словесными ловушками, господин Марсер то ли упросил, то ли заставил меня выполнить для него одно дело. Это дело показалось совсем простым: всего-то было нужно забраться по водосточной трубе на третий этаж, в чужую квартиру, и нарисовать всякую оскорбительную ерунду на стенах красной краской. Это звучало даже забавно: было больше похоже не на преступление, а на какую-то игру. И ещё, соглашаясь на это дело, я в глубине души надеялась, что когда я сделаю, что велено, отдам этим все долги, и господин Марсер, наконец, от меня отстанет.
  У меня не было проблем с практической частью этого дела: в детстве я вместе с моим братом часто лазила по деревьям. Поэтому мне понадобилось всего несколько дней тренировки, чтобы вспомнить былые навыки. Я была достаточно худой и гибкой, и, в конце концов, научилась подниматься до самого карниза, придерживая под мышкой бурдючок с краской.
  Оставшаяся часть дела вышла совсем простой: пара красноречивых надписей на стенах, перемазанные занавески, капли краски на креслах и покрывалах. Пока я ходила по квартире, добавляя красного в размеренные кремово-коричневые цвета интерьера, мною овладела какая-то злая тёмная радость. Мне казалось, будто я мщу неизвестным мне людям за то, что они живут своей простой и сладкой жизнью обывателей, в этом теплом и уютном жилье, а я вынуждена прозябать на улице. Единственным, на что не поднялась моя рука, была маленькая детская кроватка, укрытая кружевным, похожим на паутинку покрывалом.
  Отрезвление произошло чуть позже, когда я узнала, в чём на самом деле заключалась моя работа. Бен, походя, присыпая шутками, рассказал о том, как господин Марсер уже несколько месяцев обрабатывал хозяина этой квартиры - своего должника, и о том, что "до этого пустоголового барана, плохо доходило". Пожалуй, я могла бы догадаться и сама, что значит мой визит. Красная, похожая на артериальную кровь краска, пятна и брызги на каждой занавеске - тому человеку, имевшему несчастье иметь дело с господином Марсером, намекнули, что может случиться с ним и его близкими прямо в его доме, если он не отдаст долги. Я осознала это, и мне стало не по себе. С опозданием, я представляла чувства людей, которые возвращались в свою квартиру, перемазанную красной краской, с оскорблениями и угрозами. Я даже дофантазировала неизвестную мне женщину, с ужасом прижимающую к груди своего малыша. И моё собственное участие в этом стало мне просто отвратительным.
  Не хочу никого обманывать: я не хорошая. Я долгое время жила на ворованные деньги, ела ворованную еду и не считала, что делаю что-то плохое. Но я никому, в общем, и не желала навредить. Просто мне нужно было как-то жить, а другого пути получить необходимое для себя я не видела. Но то, что я сделала в той квартире было за пределами черты допустимого. Из-за тех странных тёмных чувств, я казалась сама себе хуже, чем считала до этого, и очень этого стыдилась. И хотя мой стыд меня изматывал, он помог мне набраться решимости, чтобы сообщить Бену, а заодно и господину Марсеру, что я больше не в деле.
  Тут-то и началось самое неприятное: оказалось, никто не собирался меня отпускать. В ход пошли и уговоры, и угрозы. Сам господин Марсер никогда не говорил мне плохого. Он, как и прежде, засыпал меня комплиментами, одаривал мелкими подарками, и был добр, как родной отец. Все неприятные вещи проговаривались устами Бена. Это Бен сказал мне о том, что без них я сдохну от голода на улице, что со мной еще поквитаются за мою строптивость, что за мои шалости с краской, я уже на крючке у полиции. И хотя на тот момент мне действительно было страшновато, угрозы только добавляли решимости сказать 'нет'.
  Я прекрасно понимала, что самому Бену было не так уж важно, что именно я буду делать, ведь его больше всего интересовала ночная часть моей жизни. Однако он старательно выполнял инструкции господина Марсера. Бен понимал, что если я уйду от господина Марсера, и нашим с Беном отношениям тоже конец. Но и то, что он угрожал мне, не делало мои чувства теплее. Он это понимал, но ничего уже не мог поделать. Паутина, которой старый антиквар повязал его самого, была крепче стального троса. Господин Марсер сыграл на его амбициях, желании добиться власти, уверив, что работа на него - самый короткий путь к достижению цели. Но был рычаг и на случай, если Бен действительно взбунтуется против своего нанимателя. Выполняя поручения господина Марсера, Бен успел заработать свой билет на каторгу: во время одного из дел, он успел кого-то сильно покалечить.
  Когда Бен, а значит и господин Марсер, оставили меня в покое, я праздновала свою маленькую победу. Как оказалось, напрасно. Меня никогда не выпускали из виду, интересуясь моей жизнью, зная, где я живу и работаю. Они знали, и выжидали нужного момента. И вот момент наступил. Что же мне делать? Бежать? Бегство много раз меня спасало. Но куда я могу отправиться теперь? На далекое путешествие у меня нет денег. Да, и кто гарантирует, что на этом новом месте я не стану легкой добычей для каких-нибудь бандитов или тех же торговцев людьми? Господин Марсер частенько приговаривал не лично мне, а так к слову, что у него очень длинные руки.
  Был ещё один путь - поплыть по течению и позволить себе попасть в самый водоворот. Бен что-то говорил о деньгах? А вдруг он не лгал, вдруг, это дело и на самом деле такое выгодное? Деньги мне совсем не помешают. Небольшой запас, и можно не экономить так строго на еде, купить себе приличной и удобной одежды, съехать из этого ужасного дома. Но нужно помнить, что стоит мне один раз выполнить работу для господина Марсера, как я стану его девочкой на побегушках.
  В дверь постучали негромко, даже как-то робко. Я отвлеклась от своих мыслей, поднялась с кровати и на цыпочках подошла к двери. Я не спешила открывать, только осторожно прислушивалась - не все мои соседи в этом доме заслуживали доверия. Уловив, что мои гости не представляют для меня опасности, я откинула щеколду и приоткрыла дверь.
  На пороге моей комнаты стояли две девочки. Это были дочки моих соседей. Тех самых, что устроили семейную перебранку. У старшей девочки, одетой в серое, какое-то пыльное, платье и белый застиранный чепец, было хмурое и решительное выражение лица. В руке она держала треснутое блюдце, на котором тускловато горела кособокая свечка. У младшей, крошки с заплаканным личиком, ручка была перемотана полотенцем.
  - Здравствуй, Ада, - серьезно, даже строго начала старшая сестричка, - у нас к тебе есть дело.
  - Я тебя слушаю, Клара, - ответила я, догадываясь, что сейчас могут понадобиться мои целительские навыки.
  Старшая подалась вперед, подталкивая сестру, но Бети встала, уцепившись за дверной косяк. Тогда Клара вошла в мою комнату, и потянула Бети за здоровую руку. Наконец девочка несмело вошла, не спуская с меня недоверчивого взгляда.
  - Что случилось Бети? - спросила я малышку. Но та наморщила нос, готовясь зареветь снова. Под носом у неё раздулся зелёный пузырь.
  - Ладно, объясню сама. Бети обожглась об дверцу очага. У неё вся ладонь стала красной, ты можешь ей помочь. Ада? Пожалуйста!
  Мне нравились эти девчонки, поэтому я помогала им от чистого сердца, не принимая за это даже символической платы. Была готова помогать и сейчас. Я попыталась подманить Бети, но она смотрела на меня, насупившись, исподлобья. Мне была удивительна такая реакция - обычно она меня так не боялась.
  - Что с ней? - удивленно спросила я у Клары.
  - Не обращай внимания, сейчас успокоится, - пожала плечом Клара. - Просто мать сказала ей, что черноглазые... люди, то есть такие, как ты, воруют маленьких детей, - а после мимолетного раздумья, добавила, - Ну, успокойся, же, Бети. Это же наша Ада. Она давно живет здесь с нами. Подумай, зачем ей тебя воровать?
  На Бети увещевания сестры почти не подействовали. В ответ она только замотала головой.
  - Честно говоря, - добавила я, - Когда я жила у мешави, не замечала, чтобы они сильно нуждались в чужих детишках. По-моему, им самим хватает детей. Они предпочитают монетки.
  - Монетки? - переспросила Бети, округлив глаза - правда?
  - Да. Ну, иди ко мне, не бойся. Я просто вылечу твой ожог.
  Девочка замерла, обдумывая полученную, новую для себя информацию. Я присела на кровать, подхватила Бети и усадила её себе на колени. Клара сначала зажгла от своей свечи мою лампу, а потом, оставив свечу на тумбочке, примостилась ко мне, внимательно наблюдая за тем, что я собираюсь делать. Я сняла полотенце, освободив обожженную ладошку.
  - Клара, это ведь ты накладывала повязку?
  - Да, - ответила мне девочка.
  - В следующий раз не перевязывай так ожоги. Их лучше сначала охладить водой, и потом просто держать открытыми. А что ваша мать, почему она не уследила за Бети?
  Клара нахмурилась:
  - Мать ругает папашу. Он у нас сегодня... - вместо продолжения она показала, как пьёт из горла бутылки.
  - Понятно.
  Я любила магию. Очень жаль, что знала о ней так мало. Мама показала мне всего пару приёмов, которые, как она считала, могли мне пригодиться в жизни. В той жизни, когда я была маленькой девочкой. Что мне тогда могло понадобиться? Вылечить разбитые коленки. Спастись от разъяренной собаки. Я выучила это просто в совершенстве, а для всего остального у меня была мама. И Школа, которую я могла закончить, стать уважаемым человеком и заботиться о себе самостоятельно.
  Я приступила к лечению - Бети, сидя на моих коленях, совсем успокоилась: она прижалась ко мне своим тёплым бочком и почти совсем перестала всхлипывать. Одной рукой я осторожно взяла её ладонь, а второй принялась вычерчивать слабый знак лечения. Он был не очень сложный - в рисунке одни полукруги, но и эффект от этого знака был не таким уж существенным. Его использовали для обучения молодых ведающих - настоящие целители пользовались более сложными знаками. А мне выбирать не приходилось - была рада и этому. Я очень хотела научиться чему-то еще, но в Школу меня не приняли, а те ведовские книги, которые можно было свободно купить, стоили больше, чем я могла заработать за целый год.
  Когда ты рисуешь знак, главное не сбиться, не забыть, какие линии и где ты уже нанес, потому что увидеть, правильным ли был твой знак, можно будет лишь, добавив ему силу. Что такое сила? Я точно сказать не могу, просто знаю, что она заполняет всю окружающую среду, что это само дыхание мира, распределенное по всему пространству. Но такое, рассеянное, оно абсолютно бесполезно. Чтобы сила стала действовать, её нужно пропустить через себя. А это было самым сложным. Порой это выходило из рук вон плохо, но тогда я ничего не могла поделать - любое усилие только ухудшало положение. А, например, сейчас, это получалось легко, как дыхание. Но я всё не могла уловить, что именно я делаю. Не могла поймать до конца то самое ощущение, заставляющее магию из окружающего мира устремиться ко мне.
  Сила, прибывающая в знак подсвечивала его нереально-красивым голубым свечением, которое могли видеть только настоящие ведающие. Все прочие люди могли ощущать магию только через результат её воздействия. Так же, как сейчас Бети чувствовала, что её боль проходит.
  Клара следила за тем, что я делала, затаив дыхание. Для девочки это было настоящими чудесами. Её губы что-то шептали, а руки что-то чертили. Но я знала, что если в человеке нет настоящего дара, все эти приемы, даже правильно показанные, абсолютно бесполезны.
  - Ну, вот и всё, трусишка! Всё уже закончилось. И, видишь, никто пока тебя не украл, - с шутливой улыбкой сказала я Бети, - а насчет "черноглазых" вот что я тебе скажу. Люди c любым цветом глаз могут быть злодеями, а могут быть хорошими. И лучше опасаться любых, чем поверить в то, что только "черноглазые" могут причинить вред, а потом пострадать от "нормальных'", "светлоглазых".
  Я знала, о чём говорила. Люди, похитившие меня в Альдионе, были тамбрийцами.
  После моих слов на миг воцарилось молчание. Получалось, что дело уже сделано, и девочкам пора уходить. Но они явно не спешили. Клара сидела на моей кровати, угрюмо поглядывая в сторону тумбочки. Бети на моих коленях сонно хлопала глазками.
  - Ада, а можно мы останемся еще чуть-чуть? - наконец несмело произнесла старшая сестричка.
  - Мать сильно ругается? - спросила я, догадываясь о причине их просьбы.
  - Не то слово, - грустно ответила Клара.
  - Ну, оставайтесь.
  - А ты расскажешь нам сказку? О сестрах-принцессах, пожалуйста!
  Все девочки любили сказки о сестрах принцессах. Когда-то две эти девушки, дочери короля, спасли Тамбрию от вторжения северян. Старшая, её потом стали называть Полуденной, была воительница и подняла свой народ на борьбу с захватчиками. Младшая, которую потом звали Полуночной, действовала хитростью и магией - она была талантливой ведающей. Эти женщины жили на самом деле, хотя большинство сказок и баллад о них были выдумками. Не раз в сказках они побеждали и армию вельнаб, хотя всем, кто имеет представление об истории Тамбрии, было известно, что во времена сестер-принцесс о вельнаб еще никто не знал. Не говоря уже о вымышленных чудовищах - драконах и великанах.
  Сказки о сестрах-принцессах в детстве любила и я сама. Может быть, потому что в них две юные девушки, никогда не терялись перед опасностью, всегда собирались с силами и побеждали. А из-за этого и я сама переставала бояться встретиться со своими проблемами лицом к лицу. Хотя какие у меня были проблемы в детстве?
  - Хотите сказку? - переспросила я загадочным голосом, - ну, тогда слушайте, и не жалуйтесь! Давным-давно в Тамбрии жили две прекрасные принцессы. Одна была красива как солнце, а другая как холодная и печальная луна, за что люди прозвали их Полуденная принцесса и Полуночная принцесса. Однажды в лесу, через который проходил путь в столицу, завелась банда разбойников. Они грабили честных путников, и похищали прекрасных девиц. Их главарь был зол и ужасен - всё его лицо было перекошено от шрамов. А звали его Меченый Бен...
  
   ***
  
  Девочки ушли очень поздно, когда я проводила их, в доме стало совсем тихо. Мне ужасно хотелось и есть, и спать. Утолить голод помогли старые сухари. И хоть сонливость казалась почти непреодолимой, я нашла в себе силы, чтобы раздеться, облачиться в ночную сорочку, и залезть под одеяло. Как голова коснулась подушки, я уже не запомнила.
  Ночью мне приснился незнакомый мужчина. Необычайно красивый. Его строгий, благородный овал лица и светлая кожа только подчеркивали совершенство его черт - изящные, выверенные линии скул, носа и чуть сжатых губ. Прямые темно-каштановые волосы обрамляли надменный лоб и шелковым водопадом спускались на плечи. Дивные глаза фиалкового цвета смотрели на меня внимательно и печально. Я никогда его не видела прежде, но смутно догадалась, кто он.
  - Тебе-то что нужно от меня? - спросила я его безо всякого почтения, - ты уже давно умер.
  Мужчина мне не ответил. Только по его губам пробежала мимолетная усмешка, делая лицо чуть более земным. А потом он растаял, как и положено призраку.
  
   ***
  
  Всё утро я потратила на то, чтобы привести в порядок свой внешний вид. Я отмыла свои грязные ботинки, отстирала чулки, вычистила щеткой старое пальто, надеясь придать ему хоть чуть более приличный вид. Я тщательно умылась и расчесала волосы. Надела свою самую лучшую одежду: рубаху без штопок и заплат, почти новую шерстяную юбку. Повязала на голову свой самый лучший платок из тонкой серой шерсти, расшитый белой нитью. Мне хотелось выглядеть очень хорошо, но не для того, чтобы кому-то понравиться. Я пыталась сделать всё возможное, чтобы предстать перед людьми, с которыми мне придется сегодня встретиться, чуть менее уязвимой. Чтобы они не могли так откровенно попрекать меня моей бедностью.
  Во двор я спустилась ближе к полудню - с небольшим запасом от назначенного времени. Большинство обитателей окрестных домов уже были на работе, только чумазые детишки играли в догонялки, громко топая и крича, да две женщины из дома напротив полоскали простыни в деревянных бадьях.
  Я увидела во дворе и Бена. Он стоял чуть поодаль от крыльца, терпеливо меня дожидаясь. Ему не нравилось "светить" своё приметное лицо перед моими соседками. Но он уже пообещал мне, что встретит меня у моего дома, а поэтому терпел, пытаясь спрятать неудовольствие.
  Увидев меня, он галантно мне поклонился и даже предложил взять меня под руку. И если в этом и была какая-то насмешка с его стороны, он не подал виду. Он, видимо, тоже озаботился тем, чтобы выглядеть респектабельнее - вместо короткой чёрной куртки с кожаными вставками, на нем был сюртук, не слишком хорошо пошитый и из дешевой ткани, но зато совсем новый. И, если бы не багровый шрам на щеке, Бен сошел бы за небогатого законопослушного горожанина. И вообще, со стороны мы с ним походили на обычную супружескую пару, отправившуюся в церковь на Семейный День.
  Пока мы шли грязноватыми дворами моего района, я украдкой попыталась заглянуть Бену в лицо. Я, подобно моряку, высматривающему в цвете неба признаки грядущей бури, пыталась найти в складочках у его глаз и губ предзнаменование своих неприятностей. Но Бен сохранял деловое, спокойно-сосредоточенное выражение лица. Кроме того, он, похоже, не был расположен к разговору, чему я очень обрадовалась. Всё, что я хотела ему сказать сейчас, было лишь колкостями разной степени остроты. Но я так же понимала, что дай я волю языку, Бен пройдется в ответ уже по моим болевым точкам. И мне будет хуже, чем ему.
  Мы вышли из нашего бедного района, прошли широкой, шумной и всегда загруженной Торговой улице, свернули через арку, и небольшими тенистыми переулками вышли к самому центру Эдбары - Соборной Площади. В это время она выглядела очень торжественно: солнце играло на шпиле Главного Собора, на стеклышках его витражей, на позолоченных фигурках барельефов. Широкий полукруг светлой брусчатки при ярком свете казался почти белоснежным. Голубые тени лежали на складках мраморных одежд скульптур, украшающих фонтан посреди площади.
  Мы обошли площадь по краю - в центре, у самого фонтана, стоял полицейский. И, хотя его работа была просто охранять общественное спокойствие, Бен на всякий случай приобнял меня, пытаясь сделать более достоверным образ любящей супружеской пары.
  С противоположной стороны площади располагался район, получивший название Старые Улицы. Дома, построенные четыре века назад, располагались здесь очень близко друг к другу, и улицы между ними были слишком узкими и для одной фермерской телеги. Даже идти группой людей здесь было не слишком удобно. Но зато именно здесь располагались самые лучшие, самые дорогие магазинчики в Эдбаре. А среди них и лавка господина Марсера.
  Пускай я очень не любила хозяина этой лавки, к ней самой у меня было самое восторженное отношение. Она была похожа на ларец с сокровищами - тёмные деревянные рамы её витрин, старомодные бронзовые ручки и даже колокольчик у дверей только дополняли это впечатление. Но самое главное содержалось внутри: диковинки, старые иллюстрированные вручную, книги, фарфоровые вазы с мелкой затейливой росписью, гобелены с батальными сценами, тяжелая резная мебель, статуэтки, в том числе странные, привезенные прямо с острова Зем. Я знала, что выставленное в витринах и на стеллажах в торговом зале - не главное и не самое дорогое в этом магазинчике. Самые лучшие товары господин Марсер прятал в своём хранилище, и выносил своим посетителям лично, после того как удостоверялся в их платежеспособности. Но и то, что лежало в открытом доступе оставалось праздником для моих глаз и неуёмного любопытства.
  Мы прошли мимо крыльца, затем обогнули здание - Бен привел меня к чёрному ходу. У него были свои собственные ключи, и дверь он отпирал почти бесшумно. Я стояла и ждала с колотящимся сердцем, с ужасом и нетерпением предвкушая предстоящую встречу с господином Марсером. Наверное, Бен увидел мои колебания, и помог мне решиться, не грубо, но достаточно настойчиво подтолкнув меня в спину.
  Коридорчик внутри здания был тёмным, невзрачным и очень узким - вдвоём не пройти. Бен встал позади меня, тесня меня вперед - он хорошо знал, что я ненавижу, когда мне дышат в спину. Мы очень быстро вышли в просторную, светлую прихожую. Нижняя половина её стен была оббита гладкими ореховыми досками, верхняя половина - светлыми обоями с нежным узором в виде цветков персика. Часть прихожей занимала лестница на второй этаж - в жилые помещения.
  Из прихожей выходило несколько дверей. Две из них были закрыты, но та, что вела в лавку, точнее в комнату, где господин Марсер принимал своих особых покупателей, была отворена. Я с удивлением обнаружила, что там даже были посетители. Они сидели в зале за резным столиком, а племянник господина Марсера, тощий юнец с шапкой рыжих кудрей, их обхаживал. Он что-то увлеченно им рассказывал и подливал в их чашки ароматный травяной отвар. Я не смогла сдержать любопытства, когда проходила мимо, замедлила шаг и жадно на них уставилась.
  Их было двое - грузный пожилой мужчина и нежная девушка примерно моих лет. Мужчина хоть и был одет в отличный костюм из тёмного бархатистого материала, совсем не умел его носить. Он сидел за столом по-медвежьи, сгорбившись, слегка навалившись вперед. Седые бакенбарды и кустистые брови выделялись светлыми пятнами на его раскрасневшемся лице. Его юная спутница, была прекрасна, словно фарфоровая куколка. Она была хороша во всем: и в абрисе изящного силуэта, и в том, как бережно держала чашку её маленькая рука в светлой перчатке, и в каждой жемчужной пуговке на строгом платье сизого цвета, и в изгибе пера на модной шляпке, и в холодной голубизне крупных глаз.
  Мы пересеклись с ней взглядами всего на какое-то мгновение - дальше Бен, почувствовав очередную заминку, подтолкнул меня к лестнице. Мы поднялись наверх, прошли небольшим коридором до мощной дубовой двустворчатой двери.
  - Стой, - сказал мне Бен, хотя я сама не спешила входить, и вообще не желала ни в чем принимать инициативу.
  Он аккуратно постучался, и, услышав одобрительный ответ, раскрыл дверь и практически втолкнул меня внутрь небольшого, но богато обставленного кабинета. Тяжелые шторы там были сдвинуты, и свет проникал внутрь только через небольшую полосу. Уже не полумрак, но углы кабинета оставались в густой тени. Я, как смогла, замедлила шаг, и старательно сделала вид, что нахожусь здесь по собственной воле. Господин Марсер немедленно вышел из-за своего стола и сделал по направлению ко мне несколько шагов, раскрыв руки почти как для объятия.
  - Аделаида, девочка моя, как же я рад тебя видеть. Ты удивительно похорошела!
  Я невольно поморщилась - не слишком любила своё полное имя, да и от изрядной порции патоки в словах господина Марсера сразу же свело зубы.
  Он ничуть не изменился: был такой же полноватый - светлая атласная жилетка туго обтягивала выступающее брюшко. Те же хитрые проницательные глазки смотрели на меня, словно сообщая 'ну, что же ты, говорил я тебе, что ты еще вернешься', та же вечная улыбочка на пухлых губах, та же гладкая, блестящая лысина ютилась в гнездышке рыжевато-седых волос. Господин Марсер ласково взял мою руку своей. Пухлая, нежная и немного липкая, его ладонь была очень похожа на женскую.
  - Спасибо, господин Марсер! - с натянутой улыбкой ответила я на его комплимент.
  - Ну, что ты, деточка, для тебя я просто дядюшка Якоб.
  Краем глаза я успела заметить, как господин Марсер что-то приказал Бену одним взглядом, холодным и властным. Неожиданно, это придало мне уверенности - я увидела в этом взгляде, что господин Марсер именно такой, как я о нём думаю - расчетливый манипулятор, и поняла, что он меня не проведет своими речами.
  У стола господина Марсера раздался нарочитый кашель, и я обратила внимание на еще одного присутствующего женщину в тёмно-коричневом плаще. Она сидела справой стороны от кресла господина Марсера. Она была очень худа, а её лицо было бы просто невзрачным, если бы не выпирающие передние зубы и сидящие чуть навыкате глаза. Я зацепилась взглядом за медальон на её груди - бронзовый 'ведьмин глаз'. Это была одна из Ведающих Сестер.
  Господин Марсер за руку подвел меня к столу, демонстрируя незнакомке. По его тону мне показалось, что наше появление прервало их разговор. Разговор обо мне.
  - Позвольте представить вам Аделаиду, - сказал господин Марсер. Уверяю вас, это прелестное юное создание именно то, что нужно для нашего с вами дела.
  Я обратила внимание на то, что представить мне эту женщину господин Марсер не захотел. Более того, даже её имени он старательно не упоминал.
  - Хмм, - недоверчиво протянула незнакомка, пристально меня разглядывая, - любопытно. Чтобы определить подходит она нам или нет нужна проверка. Но для начала принесите девушке стул.
  Было немного странно смотреть на то, как Бен, получив от этой женщины задание, не ругался, не вставал в позу, а безропотно его выполнял. Он тихо вышел из кабинета, а потом вернулся, держа в руках легкое деревянное кресло. Женщина удовлетворенно кивнула, указав рукой место у стола, куда его нужно было поставить.
  От слова "проверка" моя душа сжалась и заворочалась где-то в области желудка. В памяти всплыло моё пребывание в Ордене Ведающих Сестёр, и строгие лица двух женщин, которые сообщали от имени всего Ордена, о том, что не нуждаются во мне. Впрочем, мне было нечего бояться: если я не пройду эту таинственную проверку, возможно, господин Марсер оставит меня в покое.
  Я осторожно приземлилась на краешек кресла, и стала ждать своей участи. Машинально я обернулась на Бена, ища в нем для себя поддержки. Хоть он и стал порядочной скотиной, здесь он был самым близким для меня человеком.
  - Я думаю, что мы можем начать с самой сути, а затем перейти к деталям, не так ли, господин Марсер? - произнесла женщина.
  - Как вам удобнее, госпожа.
  - Разумеется. Убьем одним выстрелов двух зайцев: расскажем о предстоящем деле, и увидим, насколько эта девушка одарена, - сказала женщина, а потом обратилась ко мне, - ну же, милочка, садитесь поудобнее. Переговоры надо вести, имея под собой твёрдую опору.
  Женщина извлекла откуда-то из складок плаща цилиндрический футляр из коричневой кожи с золотым тиснением, расстегнула тугую застежку, и выложила на стол господина Марсера белый бумажный свиток.
  - Ты когда-нибудь встречалась с тамьерской вязью? - Спросила она меня.
  Я только покачала головой.
  - Ну, вот посмотри! Тебе повезло, что увидишь по-настоящему искусную работу.
  Женщина раскрыла свиток, и я поняла, что на самом деле я видела тамьерскую вязь. Эта техника была известна среди ведающих сестер. Она позволяла нанести тонкую голубую нить силы на листок бумаги, закрепив её там, словно магические чернила. Разумеется, видеть её, как и магию в целом, могли только женщины, обладающие даром. Моя мама позволяла мне заглядывать в её книги, где я её впервые и увидела. Чудесные узоры светящиеся неземным лазоревым цветом так поразили меня, что я решила для себя - мне нравится всё, что связано с магией. Но то, что я видела прежде, не шло ни в какое сравнение с узором на свитке. Он был восхитительный - тонкий и очень сложный. Каждая линия сверкала неверным голубым огнём на плотной матовой бумаге, придавая жизнь рисунку - затейливому изображению дерева в окружение геометрического узора. Эта картина так привлекла меня, что я придвинулась ближе, чтобы рассмотреть её как следует.
  Незнакомка, заметив, как изменилась моя поза и выражение лица, сказала мне:
  - Ты действительно видишь, по тебе это заметно. Скажи вслух, что тут нарисовано.
  - Тут есть дерево, - ответила я, указав пальцем точное расположение рисунка.
  - Нет сомнений - она видит. У неё действительно есть дар, - произнесла незнакомка, обращаясь к господину Марсеру, - должна извиниться за свое неверие. Ваша Аделаида - действительно самородок. И, невероятное везение, что она не член Ордена.
  Господин Марсер подошел к столу, навис над свитком, очевидно, ничего не смог обнаружить, поэтому нахмурился.
  - Скажи, Аделаида, там, правда, что-то нарисовано? - спросил он меня, пристально заглядывая мне в глаза.
  - Дерево. Там нарисовано дерево, - я не понимала, чему я радуюсь, но с моего лица не сходила довольная улыбка, - вот здесь его ствол, здесь корни, здесь ветки с листьями.
  - Твой случай довольно редкий, - вставила женщина, обращаясь ко мне, - обычно Орден не даёт таким как ты долго разгуливать без присмотра. Они считают такое очень опасным. Орден тратит массу сил и денег на то, чтобы отыскать одарённых девушек, и спрятать их под крылышко, заодно сделав своей частью. Впрочем, для нашего дела просто замечательно, что ты не принадлежишь Ордену. Это многое меняет.
  Я не очень понимала, к чему она клонит, поэтому пожала одним плечом,
  - Это не просто рисунок, - начала женщина своё пояснение, машинально выправив из-под широкого рукава плаща браслет из толстой золотой цепочки, - под этим изображением с помощью магии скрыт важный документ. Ты когда-нибудь слышала о профессиях, которым обучают в Ордене Ведающих сестер?
  - Нет, мне известно только о целителях.
  - Целителями дело не ограничивается. Хотя, безусловно, они очень важны. Но есть достаточно других профессий. Я, например, секретарь. Самая главное, чему я обучена - это работа с тамьерской вязью. Скрыть под ней содержимое документа - дело, которое по сложности сродни искусству. Раскрыть - чуть проще, но только если ты сама накладывала чары. Наше ремесло позволяет полностью исключить подделку важных бумаг, а так же уменьшить вероятность того, что кто-то посторонний сможет узнать их содержимое.
  - Это хорошо, но при чем же здесь я?
  - Изображение, которым отмечается каждый свиток, уникально, - женщина, будто не услышала моего вопроса, и продолжала свой рассказ, интересный для меня в любой другой ситуации, но только не сейчас, - для каждой бумаги продумывается свой неповторимый геометрический узор. Что касается той части изображения, которая находится в центре, она уникальна для каждого нашего клиента. Опытный секретарь может по этому рисунку-ключу определить, кому принадлежит документ, и имеет ли право человек знать его содержимое.
  Я нетерпеливо заерзала - меня слишком волновал вопрос, что эта незнакомка предлагает совершить мне, но господин Марсер резко шикнул на меня.
  - Документ, который ты видела сегодня, достался моему клиенту по наследству, а этот знак - дерево, соответственно, принадлежал его ныне покойному наследодателю. Так получилось, что не ко всем своим бумагам мой клиент имеет доступ. Одна, особенно интересующая его находится в чужих руках. Ты - ведающая. Ты способна видеть тамьерскую вязь на бумаге. Если ты будешь знать, как отличить интересующий нас свиток ото всех других, ты сможешь помочь нам решить эту проблему.
  - То есть мне нужно отыскать свиток с таким же деревом посредине? - переспросила я.
  - Верно, это дерево и есть рисунок-ключ. Рассмотри его хорошенько, запомни каждую деталь. У тебя не будет возможности разглядеть его снова.
  Я уставилась на свиток, пытаясь запомнить каждый штрих на мерцающей картинке. И мои попытки сосредоточиться не помешали мне задать вопрос:
  - Я должна разыскать его где?
  На секунду воцарилось молчание. Чуть покашляв, господин Марсер ответил мне:
  - Ну, что ж девочка моя, пришла пора обговорить и эти детали. Мы установили, что нужная нам бумага находится в одном частном архиве. Этим архивом когда-то владел известный в Эдбаре адвокат, господин Гонзар. После его смерти, архив перешел его жене - даме с весьма сложным характером. Вдова эта не ведет дел, но с этим архивом расставаться не желает. Даже за очень весомую плату.
  Господин Марсер прошелся по кабинету, выдержав небольшую паузу в своих словах, а потом продолжил:
  - Конечно, существует достаточно верных способов воздействовать на строптивую адвокатшу. Её можно запугать или ограбить - и этот список не полон, - господин Марсер не любил слово 'убивать', и старательно его избегал, - но все эти варианты ведут к ненужной возне. Лишнему шуму. Гораздо лучший вариант: аккуратно позаимствовать то, что нам нужно.
  Последняя фраза прозвучала так, словно мне предлагалось прийти к адвокатше и, словно ложку соли, попросить тот ужасно важный свиток, ради которого вокруг меня устроили такие пляски.
  - Я очень хотел бы, Аделаида, чтобы ты помогла нам разыскать нужный нам документ. Ты - особенная. Ты можешь видеть эти ваши чародейские рисунки, а для меня даже эта бумага, - он указал на свиток, разложенный на столе, - обычный белый лист.
  Теперь я понимала, к чему всё шло, и мне это не нравилось. Конечно, могло быть хуже. И хотя это не та работа, о которой я мечтала, присутствие Бена напоминало мне о вчерашнем вечере и его угрозах. Я решила, что зло, которое он может причинить мне куда хуже, чем утрата неизвестной мне женщиной какой-то важной, но все-таки бумажки.
  - Вы предлагаете мне обокрасть вдову? - спросила я, показывая самую неприятную часть этого дела.
  - Да, придётся, - ответил господин Марсер, - но хочу подчеркнуть, что эти бумаги теперь принадлежат другому человеку, и его желание вернуть себе своё имущество законно.
  Господин Марсер замолчал, и мне стало слышно голоса с первого этажа. И еще то, как незнакомка постукивает туфлей под столом. В полоске света между шторами плясали мириады золотистых пылинок.
  Я вновь оглянулась на Бена. Он стоял в дверном проеме, опираясь плечом о дверной косяк. Его руки были скрещены на груди, глаза невидяще смотрели в сторону окна. Он о чём-то глубоко задумался, и, судя по тому, как опустились уголки его губ, его мысли ему не нравились.
  - А почему же вы сами не можете это сделать? - спросила я женщину.
  - Я не могу это сделать лично по двум причинам. Во-первых, это будет грубейшим нарушением правил Ордена. Если я засвечусь в этом деле еще чуть больше, я могу лишиться всего. Орден очень боится за свою репутацию, поэтому наказание за подобный проступок - а, хоть бумага и принадлежит сейчас моим нанимателям, кража есть кража, - будет самым суровым. А во-вторых, ты же сама понимаешь, что нельзя просто так пробраться в дом к той женщине и выкрасть то, что нужно. Сначала необходимо разыскать свиток в большом архиве господина Гонзара. Человеку, который будет этим заниматься, придется внедриться в этот дом. И этим человеком буду не я. Госпожа Гонзар знает меня в лицо.
  - Откуда? - удивилась я.
  - Она тоже ведающая сестра.
  Вот значит как. Мне придётся прийти в дом к ведающей сестре. Втереться к ней в доверие. Обыскать её дом. Найти документ в большом архиве, и постараться украсть его настолько незаметно, насколько это возможно. Всё это звучит не просто. Еще труднее будет это выполнить. Но ведь на другой чаше весов Бен с его шантажом и торговцы людьми. На что я готова пойти, чтобы никогда-никогда не вернуться к ним? Я готова даже на невозможное.
  - Ну, хорошо, - продолжила я свои расспросы, - а если кто-нибудь узнает, что вы делаете сейчас, разве у вас не будет неприятностей после этого?
  - Нет. Потому что именно сейчас я не делаю ничего предосудительного. Я просто рассказала вам, что у моего нанимателя есть проблема: он не может получить свои бумаги.
  - Так. Так. Хорошо. А как я буду туда внедряться?
  - Дело в том, - подхватил господин Марсер. При этом на его лице появилась самодовольная улыбка, - последнее время у госпожи Гонзар возникли серьезные проблемы с прислугой. Её горничная уволилась, а все кандидатуры, которые хоть как-то проявляют интерес к этой работе, через некоторое время отказываются от неё по непонятным причинам. Хе-хе.
  - Что?!! Вы хотите устроить меня горничной?- я расхохоталась. - Посмотрите на меня, на мои глаза и волосы! Ваша госпожа Гонзар не доверит мне даже вынести её мусор. Да, если бы я могла устроиться горничной в нормальный дом, я бы тут не сидела.
  Господин Марсер загадочно улыбнулся:
  - Не торопись делать выводы. Госпоже Гонзар сейчас трудновато без прислуги, а, когда она сможет найти замену, еще неизвестно. Возможно, что никогда. Конечно, ты выглядишь слегка невзрачно. К тому же редкий цвет твоих волос и глаз очень усложняет нам задачу. Но моя кузина Инес приведет тебя в порядок. Мы дадим тебе рекомендательное письмо и документы.
  - Ну, ладно. А что я буду со всего этого иметь?
  - Девочка, наконец, выросла, - рассмеялся господин Марсер, - я с самого начала ждал твоего вопроса. Итак, госпожа, можете ли вы показать девушке, что она будет иметь, если выполнит свою часть контракта?
  Женщина очень ловко свернула разложенный на столе свиток, спрятала его в футляр. Тот в свою очередь исчез в складках её плаща. Вместо него на столе оказался матерчатый кошелек размером с мой кулак. Женщина распустила узлы на тесёмках, и показала, что внутри он набит золотыми монетами. Полновесными, новыми золотыми монетами. Я прежде даже не держала в руках таких денег. А теперь незнакомка протягивала мне весь кошелек, давая понять, что всё это золото будет моим.
  - Итак, Аделаида, что ты нам скажешь теперь? Ты согласна оказать нам услугу?
  Господин Марсер и незнакомка посмотрели на меня словно два кота, загнавшие в угол особенно жирную мышку, и расслабились только тогда, когда я, пожав плечами, произнесла:
  - Согласна.
  
  
  ***
  
  Я не стала возвращаться домой. Точнее, меня туда попросту не отпустили. Сказали, что мне будет спокойнее и безопаснее в доме господина Марсера. Мои вещи, если я уж так к ним привязана, принесет Бен, воспользовавшись моими ключами. Возможно, я уже никогда не вернусь в свой дом. Зачем лишний раз там появляться?
  Комната, которую выделил мне господин Марсер, находилась рядом с кухней. Наверное, когда-то она принадлежала служанке. Выцветшие обои с бордюром из незабудок и белые занавесочки с грубоватой ажурной вышивкой делали её какой-то слишком девичьей. Мебель была простая, сосновая, но крепкая. Овальное зеркало над комодом сразу привлекло моё внимание, но рассмотреть в нём себя я не смогла - оно висело слишком высоко, и всё что мне было видно - это мою макушку и глаза.
  Я боялась, что меня здесь запрут, но этого не произошло. Однако ужин мне принесли прямо в комнату, и я поняла это как намёк, что мне лучше оставаться на месте, пока кто-то меня не позовёт. Эти обстоятельства показались мне очень обидными, но вкус запеченной утки, эдбарского пряного соуса и тушеной цветной капусты помогали справиться с неприятными чувствами. Тем более, во мне заговорила старая привычка использовать любую возможность нормально поесть.
  Справляясь с ужином, я думала о том, что всё оборачивается не так уж и страшно. У каждой неприятности пока находилась своя мягкая, плюшевая сторона, которая помогает утешиться. Так же как этот ужин, скрасивший вечер моего заточения в доме господина Марсера. Только тёплое чувство сытости - и всё сразу же стало не таким значимым.
  Мне не нравилось дело, которое мне предстояло выполнить, но я всё больше смирялась с тем, что не смогу этого избежать. Умышленно обидеть вдову - сложно найти более поганый поступок, ведь известно, что вдовы и сироты под особой божественной защитой. Но божьих кар я боялась куда меньше, чем земных неприятностей. И, наверное, нет ничего страшного в том, что тот самый клиент незнакомки из кабинета господина Марсера получит, наконец, свои бумаги. А что же бог? Наверное, он поймет меня. В конце концов, я сама сирота.
  Был еще нюанс, который не давал мне покоя: незнакомка в кабинете господина Марсера ничуть не сомневалась, когда говорила о моих магических способностях. Она так и сказала, что я одарена - не слишком подходящее слово для того чтобы оценить посредственные способности. А ведь всё, что она узнала - только сам факт того, что я вижу Тамьерскую вязь. Она не просила меня показать ей известные мне магические трюки, не расспрашивала про мою несчастную мать. Просто убедилась, что я способна видеть линии магической силы, и сделала вывод, что я обладаю даром. А еще она говорила о том, что Орден Ведающих Сестер всеми правдами и неправдами ищет одаренных девушек. Я не могла понять, если для поиска своих одарённых последовательниц они тратят время и средства, почему же они так легко отказались от меня?
  
  
  Глава 3
  Хозяин антикварной лавки
  
  Меня разбудил цокот лошадиных копыт за окном и голоса прислуги на кухне. Стояло раннее утро - свет, который проникал сквозь ажурные занавески, был еще тусклым и холодным. Стёганое одеяло обволакивало меня приятным теплом, и мне совсем не хотелось покидать моего согретого убежища. А поэтому довольно продолжительное время я просто сидела на кровати, раздумывая, что же мне лучше сделать: снова лечь, натянув одеяло до самых ушей, или всё-таки встать с кровати и одеться.
  Принять решение мне помогла служанка, которая грубо постучала в дверь. Она велела мне приводить себя в порядок и бежать что есть мочи в кабинет господина Марсера. Я откинула краешек одеяла и на цыпочках подбежала к своей одежде, оставленной на спинке деревянного кресла - моё тело, изнеженное тёплой постелью, без радости восприняло весеннюю утреннюю прохладу.
  Не смотря на то, что мне было сказано 'бежать со всей мочи', я не слишком спешила, посчитав, что в данном случае, небрежный вид будет хуже, чем опоздание. Единственное, с чем возникла настоящая проблема - у меня с собой не оказалось гребешка. А поэтому мне пришлось расчесывать и укладывать мои волосы рукой. Результат моих стараний был плачевным.
  Я пошла к господину Марсеру не слишком охотно. Будь моя воля, я бы с удовольствием отправилась бы в его лавку, чтобы получить возможность рассмотреть все её ценности с близкого расстояния и безо всякой спешки. Я бы хотела разглядывать узоры на гобеленах и росписи на вазах, листать толстые книги и трогать хотя бы кончиками пальцев диковинные изразцы или статуэтки с острова Зем, а не слушать лесть и нравоученья пронырливого лавочника. Но, поскольку выбора у меня не было, я понуро поплелась на второй этаж. Двери в кабинет господина Марсера были распахнуты настежь, тяжелые шторы на окне раздвинуты, фрамуга приоткрыта - а поэтому весь кабинет был заполнен утренним светом и свежим, прохладным воздухом. Господин Марсер важно восседал за столом - вёл записи в пухлой конторской книге. У самого окна стояла женщина средних лет, темноволосая, в чёрном платье. Я подумала, что она и есть та самая кузина Инес.
  Она была не слишком красива, но при этом её внешность притягивала взгляд, и, пожалуй, лучшее слово, которое её характеризовало - неординарная. Её нос был длиннее, а подбородок твёрже и грубее, чем нужно. Губы были яркими и четко очерченными, а тёмные брови изгибались двумя высокими полукруглыми дугами. Самой притягательной для глаз чертой в её внешнем облике была стройная длинная шея, которую подчеркивал кулон с белой камеей на тонкой золотой цепочке. Я поймала себя на том, что не могу оторвать взгляд и от кулона, и от шеи.
  Я вошла, и робко постучала в косяк, надеясь отвлечь господина Марсера от его дел.
  Он приподнял на меня глаза, а потом расцвел в такой радушной улыбке, словно в моих руках был сказочный котёл с золотыми монетами.
  - Аделаида, девочка моя. Как я рад, что ты не заставила себя ждать!
  Я увидела, как у кузины Инес во время его слов взгляд изменился с заинтересованного на профессионально-оценивающий. Она осмотрела меня с головы до пят, мысленно отметив галочкой каждый мой изъян: и неаккуратную причёску, и не идеально белую и грубую рубашку. Вчера, выходя из дома, я одевалась, чтобы произвести на людей лучшее впечатление, но по разочарованию в глазах кузины Инес, я поняла, что не преуспела.
  - Милый Якоб, - наконец заговорила кузина Инес. Её голос был похож на голос простуженной кошки - низкий, чуть мурлыкающий, с приятной хрипотцой, - скажи мне, из какой сточной канавы ты вытащил эту вульгарную черноглазую девицу? Я правильно понимаю, ты хочешь устроить её служанкой в чей-то приличный дом?
  - Ты всё поняла верно, милая кузина, - ответил он, отрываясь от своих записей.
  У меня глаза полезли на лоб от изумления. Значит, вульгарная черноглазая девица? Я почувствовала, как во мне поднимается волна возмущения и гнева. Как бы я не выглядела, эта женщина не имела права так меня обижать. На кончике языка уже зудела парочка перчёных словечек, способных поставить эту дамочку на место. Но меня что-то смущало. Уж слишком заинтересованным взглядом на меня смотрел господин Марсер. Да, и в прищуренных глазах кузины Инес было какое-то насмешливое ожидание. Выражение её лица словно говорило мне: 'давай, скажи всё, что думаешь, скажи об этом так, словно ты действительно девчонка из сточной канавы'. Но я-то была не такой.
  Моя мать была образованной женщиной, которая разбиралась во всех этих нюансах и обучила этому меня. Сама она не жаловала все эти формальные знаки вежливости, но при этом всегда очень чётко говорила, что есть случаи, когда они обязательны для использования. Нет, моих знаний, разумеется, не хватило бы, чтобы блистать на королевском приёме. Но я знала как правильно поприветствовать женщину моего сословия. И мне подумалось - это удобный случай, чтобы продемонстрировать мои знания.
  Я сделала лёгкий поклон, и произнесла медовым голосом с вежливой и абсолютно неискренней улыбкой:
  - Вы так любезны, госпожа. Приятно познакомиться с Вами.
  Кузина Инес усмехнулась, а потом произнесла одобрительным тоном:
  - Что ж. Всё совсем не плохо. Я рада, что мне, по крайней мере, не придётся беспокоиться о твоих манерах.
  Такого ответа я точно не ожидала.
  - Это что была какая-то проверка? - спросила я, обращаясь сразу и к кузине Инес и к господину Марсеру.
  - Аделаида, милое моё дитя, вся жизнь - это проверка, - ответил он покровительственным тоном, - а тебе предстоит очень сложное задание. Каждая мелочь важна. Каждая деталь может спасти или наоборот испортить всё дело.
  Он одним кивком указал мне на деревянное кресло, на котором я сидела вчера. Я прошла через кабинет, вновь уселась в это кресло, ожидая пояснений от хозяина дома, почему он вызвал меня в такое раннее время. Но он не спешил выкладывать мне все карты, а продолжал заниматься своей конторской книгой, перелистывая страницы, что-то в них сравнивая и лишь украдкой поглядывая на меня.
  - Скажите, вам так интересны мои манеры, потому что вы думаете, что если вы чуть лучше меня приоденете, научите правильно раскланиваться и говорить, меня охотнее возьмут на работу? Бросьте. Это не сработает. Девушек с ферм берут и без таких сложностей. Белобрысая, голубоглазая, умеет работать руками - значит, подходит. Мешави? Не будет и малейшего шанса проявить себя.
  Господин Марсер изобразил свою обычную лукавую улыбку, и, поймав мой взгляд, ответил мне:
  - Ты, конечно, нашла с кем себя сравнить. Фермеры в Тамбрии всегда держаться на особом счету. Они - соль тамбрийской земли. Её душа, способная хранить непоколебимую веру в бога, её совесть, её трудолюбивые руки. Да, конечно, их достоинства являются продолжением их недостатков - они несколько ограниченные люди, доходящие порой, до настоящего религиозного фанатизма. Но, только подумай, за каждой туповатой пастушкой, которая нанимается на работу, люди видят её корни - крепкую фермерскую семью. Поколения, воспитанные в уважении к труду и послушании. А теперь представь, что люди видят за тобой. Папашу, который обчищал карманы несчастных прохожих, да мамашу, которая смешивала свои злые дурманные травки.
  - Моя мать была уважаемым человеком, целительницей, - вставила я возмущенным тоном.
  Я была не так уверена насчет отца - он был не совсем обычным человеком. Я помнила о нём, например, что он всегда носил при себе оружие.
  - Допустим, - как бы согласился господин Марсер, - но скажи, дорогая, разве о твоей замечательной матери написано на твоей чумазой мордашке?
  Я подавила в себе желание возразить ему, сказав, что моё лицо совсем не чумазое. Я подумала о той двусмысленности, которую несла в себе фраза господина Марсера - грязное лицо или смуглая кожа. Странно, но его едкие уколы совсем не вызывали у меня хоть сколько глубоких чувств.
  Тем временем, он продолжал, как ни в чём не бывало:
  - У людей сложились некоторые представления о твоём народе - что мешави неотесанные невежды, что они носят свои крикливые костюмы. И, естественно, что никто не берет таких на работу. Мы разобьём эти представления. Грамотная, обученная вежливому обращению, одетая неброско, но по тамбрийской моде - такой ты предстанешь перед своей нанимательницей.
  Я не знаю, что побудило меня возразить господину Марсеру. Наверное, я устала слышать о мешави, что белое это чёрное. Это было странно, учитывая то, чем я зарабатывала на жизнь. Но я чувствовала несправедливость, что о народе, к которому окружающие люди причисляют меня, раз за разом произносят косные, не соответствующие действительности суждения.
  - На самом деле мешави грамотны, просто тамбрийский для них не родной. Их алфавит сложнее и богаче тамбрийского. Если говорить о манерах, у них есть своё представление о вежливости. И, как ни странно, оно очень схоже с нашим - только знаки совсем другие.
  - Какие потрясающие познания! - с живым интересом откликнулся господин Марсер, - Но ты, кажется, полукровка, и воспитывала тебя тамбрийская мать.
  - Вообще, судя по тому, что мой отец не жаловал 'крикливые костюмы', скорее всего, я - квартеронка. Но мне довелось пожить среди настоящих мешави и кое-что о них узнать.
  - Так вот, моя голуба, - с усмешкой произнес он, - к сожалению, сложный алфавит и даже великолепная, чувственная любовная поэзия мешави - никому не интересные частности. В сложившихся обстоятельствах важнее способность прочитать список покупок на тамбрийском. Надеюсь, ты-то на это способна, - он в своей обычной чуть вкрадчивой манере добавил, - самое главное, что поможет решить дело и устроиться тебе в дом к госпоже Гонзар - это прекрасное рекомендательное письмо. То, что кто-то уже брал тебя на работу, и при этом, остался доволен результатом, должно повлиять на решение госпожи Гонзар.
  - А если она пожелает проверить эти рекомендации? - формула, которую предлагал господин Марсер, казалась мне слишком простой.
  - Скорее всего, она так и сделает, - невозмутимо ответил он, - Но неужели ты думаешь, что она ради этого отправиться путешествовать в Литарино, где живёт твоя 'предыдущая хозяйка'? Нет, самое большее - она обойдётся еще одним письмом. Спустя некоторое время, на него придёт ответ, который вежливо и очень точно развеет все её сомнения на твой счёт.
  - А если госпожа Гонзар не возьмёт меня на работу потому, что её предрассудки не связаны с чем-то определенным. Если она просто, безо всякой причины ненавидит мешави? Что тут можно сделать тогда?
  Господин Марсер улыбнулся мне по-отечески:
  - Тут уж ничего не поделаешь. Но это, моя сладкая девочка, уже не твои проблемы. Я говорил тебе о том, что есть немало способов добиться желаемого результата. Но честное слово, для безопасности самой госпожи Гонзар, ей лучше любить мешави пуще родных братьев и сестёр.
  Я понадеялась, что господин Марсер не прячет вновь за иносказаниями слово 'убийство'.
  - А теперь, Аделаида, шутки в сторону. Настало время поговорить с тобой о деле. Не нужно волноваться. Я дам тебе первичные указания. У нас еще будет время обсудить все детали, более того, тебе предстоит кое-чему научиться перед тем, как ты попадешь в дом госпожи Гонзар.
  Это был долгий разговор. И, большую часть времени говорил при этом сам господин Марсер, а я только кивала и изредка переспрашивала. Он обозначил мне сроки, отведенные на это задание. Рассказал о том, как я смогу связаться с Беном или самим господином Марсером. Дал самые первые указания о том, что мне делать на месте: на первых порах я должны была составить подробный план дома, разобраться с тем, бывают ли открыты окна или двери, изучить привычки его жильцов. Как оказалось, вместе с госпожой Гонзар в этом доме обитала какая-то старая приживалка. И моей задачей было понять, будет ли она мешать моему делу, и есть ли способ от неё избавиться.
  Немало времени господин Марсер уделил тому, как я мне следует вести себя в доме госпожи Гонзар, и, конечно, каким именем я буду ей представлена. Было похоже, будто мы обсуждаем какого-то постороннего человека, некую молодую девушку по имени Анита Нанс, её биографию, её мотивы, её поведение. Что интересно, в этом вопросе он слушал мои замечания, и немалую часть из них он одобрил. Хотя, если задуматься, кто мог знать о том, что думает девушка-полукровка мешави лучше, чем я сама. Поэтому Анита Нанс получилась немного похожей на меня, словно сестра-близнец, разлученная со мной в детстве. Более счастливая сестра.
  Кузина господина Марсера всё это время терпеливо стояла у окна и слушала. Она делала вид, что её интересует пейзаж за окном, но мне постоянно казалось, что это женщина продолжает изучать меня. Из-за чего я чувствовала себя немного не в своей тарелке.
  - А если я не справлюсь? - задала, наконец, я самый важный свой вопрос ,- всё-таки это риск. Госпожа Гонзар может не просто выставить меня из дома. Она может обратиться в полицию.
  Этот вопрос насмешил господина Марсера, и слегка переведя дух, он своим покровительственным тоном сказал:
  - Поверь мне, милое дитя, если ты не начнешь по-настоящему рисковать, то так и останешься трусливой, никчемной девчонкой, которая побирается на улице.
  - Я не побираюсь. Я гадаю.
  - Не вижу никакой разницы, - он поднялся из-за стола, - Ну, что ж, теперь я оставляю тебя в распоряжение Инес. Она - мастер в своём деле. И знает, что нужно.
  Когда господин Марсер покинул свой кабинет, Инес подошла ко мне и без какого-либо вступления приказала:
  - Раздевайся!
  - Что? - возмущенно переспросила я.
  - Раздевайся до исподнего, - ответила кузина Инес, показывая мне измерительную ленту, - нам необходимо снять мерки, чтобы подогнать под тебя твои новые платья.
  
  ***
  
  К моей подготовке господин Марсер подошёл очень серьёзно. Мне показалось, что он учёл все необходимые детали, чтобы я могла правдоподобно сыграть свою роль и справится с возложенным на меня заданием. Например, сразу после нашего с ним разговора все обитатели его дома, начиная с него самого и заканчивая последней поломойкой, стали называть меня по имени Анита. Сначала я не всегда понимала, что обращаются ко мне, но к концу второго дня привыкла к этому имени, и уже почти не делала ошибок. Иногда господин Марсер для того чтобы сильнее меня запутать обращался ко мне по настоящему имени, и, если я даже просто оборачивалась на него, сурово грозил мне пальцем. Однако вскоре я научилась избегать и этих ловушек.
  Своё полное имя я не любила, предпочитая, чтобы ко мне обращались коротким, а новое звучало куда лучше. Просто и мило. Оно мне понравилось, и я даже подумывала, не оставить ли его себе, когда всё закончится.
  Для того чтобы моя будущая нанимательница не сочла меня непригодной, господин Марсер организовал мне уроки домоводства в исполнении одной из его служанок. Многое из того, что она показала мне, было хорошо знакомым - в прошлой жизни я привыкла помогать по дому своей матери, да и приёмные родители не давали мне сидеть без дела. Но были такие виды работ, которые мне прежде не доверяли, потому что они были либо слишком тонкими, либо слишком тяжелыми, и я просто не знала необходимых нюансов. За эти уроки я научилась чистить серебро, отстирывать тонкие кружева, ухаживать за старыми книгами и паркетом, а так же чистить камины. Однако служанка, которая занималась моим обучением, на этом не остановилась. Эта женщина, не лишенная житейской хитрости, проверила мои умения мыть окна, кухонные полы, а так же посуду, в том числе старые закоптелые котлы. Я попыталась пожаловаться господину Марсеру, но он, отсмеявшись, напомнил условие, с которого начал моё обучение: я должна сделать всё, что считают нужным мои наставники. Деньки, когда я училась работать по дому, стали для меня непростыми. И я была рада, когда всё это, наконец, закончилось.
  Еще один мой наставник приходил в дом господина Марсера всего один раз. Это был странный немногословный мужчина. Его внешность была какой-то средней, неприметной: русые волосы, серые глаза - куда лучше, чем лицо я запомнила его руки - чуть загорелые, с сильными и очень ловкими пальцами. Он начал свой урок в кабинете господина Марсера с того, что разложил свою кожаную коричневую сумку со слесарными инструментами, среди которых затесалась связка небольших металлических палочек с разнообразными крючочками на концах. Это были отмычки.
  Незнакомец не любил тратить попусту слова. Моим вниманием он завладел с помощью нехитрого фокуса: двумя моими шпильками для волос он вскрыл замок секретера, принадлежащего господину Марсеру. Этот замок был в бронзовом окладе, украшенном вычурными завитушками, поэтому он показался мне сложнее, чем был на самом деле. И то, как незнакомец легкими, едва уловимыми движениями, не используя ключа, открыл этот секретер, меня очень впечатлило. Поэтому к учению я отнеслась со всем вниманием.
  Незнакомец не задавал мне вопросов, его комментарии всегда были краткими и по существу. Он рассказал мне, какие бывают замки, как могут быть устроены их секретные механизмы и как их можно открыть или взломать. Он показал, а потом сразу же предложил попрактиковаться. Я взялась за отмычки.
  Этот человек принес вместе со своими инструментами особый замок. В нём недоставало части корпуса, а поэтому было видно устройство его секрета так, что можно было, отпирая его, следить за каждым движением отмычки внутри. На этом замке он и предложил мне попробовать. На первых порах мои руки казались мне ужасно неловкими, как руки тряпичной куклы. Но после повторения нужных действий раз за разом у меня стало получаться всё лучше и лучше. А потом я поймала то самое движение, и отмычки стали вставать куда нужно, легко зацепляя правильные бородки секретного механизма. Наконец я смогла справиться с учебным замком, и мы перешли на настоящие. Господин Марсер позволил нам использовать некоторые запертые ящики в его кабинете. Не все замки представляли интерес - некоторое можно было открыть простыми ножницами. Но то, что один за другим они сдавались моим отмычкам, заставило меня поверить в свои силы. За проведенное время я научилась самостоятельно открыть несложный замок, вроде того, что стоял на двери в моей комнате. Конечно, времени было слишком мало, чтобы научиться чему-то большему. Но, кажется, этого от меня и не ждали.
  Пока я училась вскрывать замки и крахмалить полотенца, я не встречалась с Инес Марсер лицом к лицу, хотя и знала, что она всё это время была занята моими делами. Несколько раз она забегала в дом господина Марсера, но я всегда видела её мельком, не имея возможности заговорить. Я ожидала, что мне предстоит кое-чему у неё научиться. Но мысль об этих занятиях вызывала у меня, и нетерпение, и душную тревогу.
  Но вот настал тот момент, когда её приготовления закончились, и она могла уделить мне своё внимание безраздельно. Чуть ранее я, осторожно расспрашивая у домочадцев господина Марсера, выяснила, чем она зарабатывает на жизнь, и почему господин Марсер в таком восторге от её знаний и навыков. Оказалось, она давала консультации женщинам, которые хотели бы добиться расположения мужчины. Она помогала им навести красоту, подобрать наряд или причёску. Обучала манерам и хитрым приёмам. К её советам прибегали и заскучавшие вдовушки, и девушки, желающие в первые дни после свадьбы блистать перед своим мужем. И было даже забавно, что она будет помогать мне понравиться моему будущему работодателю.
  Я не могла понять, как отношусь к Инес Марсер. Я её побаивалась и не слишком жаловала за то, как пренебрежительно она разговаривала со мной в первый день. И в тоже время я втайне восхищалась её умением уверенно держаться и своеобразной манерой одеваться. Её платья были превосходно пошиты, подчёркивая отличную для её возраста фигуру. Цвета платьев были самые простые - коричневый, чёрный или темно-серый. Никаких оборок или рюш. Но она очень искусно подбирала украшения - обычно это было что-то одно, яркая деталь, которая заставляла взгляд наблюдателя притягиваться к чертам, являющимися её достоинствами. Она выбирала простенькую пряжку для ремешка, и её талия казалась гибче и стройнее. Она могла приколоть к груди тёмно-красный живой цветок, и каждый видел, что он прекрасен почти так же, как её яркие губы. Это казалось чем-то очень простым и очевидным. И в то же время, я смутно осознавала, что эта лёгкость - результат потрясающей наблюдательности.
  Я подозревала, что госпожа Марсер относится ко мне не слишком хорошо. Я была для неё просто очередной девчонкой, которую надо привести в приличный вид. Живой куклой, которую нужно правильно одеть и причесать. И всякий раз, когда она посматривала на меня, я ощущала в её взгляде, как она снова и снова ставит галочки, оценивает объём работы - что еще нужно сделать, чтобы довести меня до совершенства.
  Госпожа Марсер начала с того, что отвела меня в городскую баню. Я не любила грязь, и хорошо понимала - для того, чтобы быть чистой, не достаточно чуть поплескать на себя из ведра, но прежде мне удавалось посещать её лишь раз в две декады. К тому же в той бане, которая была в нашем районе, всегда было грязновато, дымно, шумно и тесно. Разумеется, госпожа Марсер никогда бы не посетила подобное заведение. Она повела меня в баню для публики почище и побогаче. И, признаться честно, меня одолевало любопытство - хотелось увидеть что там и как.
  Эта баня была расположена не так уж далеко от центра города, в простом, свежевыбеленном двухэтажном здании. На фасаде висела крупная жестяная вывеска с надписью 'Секрет Красавицы'. Небольшое крылечко завлекало пройти внутрь. В фойе было чисто и уютно: у стен, обитых тускло-сиреневыми обоями, стояли удобные мягкие банкетки, на подоконниках - цветы в горшках, на стенах висели картины с портретами кукольно-красивых женщин. Все металлические поверхности были начищены до блеска. Повсюду витал аромат душистого отвара из ягод, сдобы и смеси лесных трав. Я с трудом держала себя в руках, чтобы не пялиться на всё подряд.
  Госпожу Марсер встретила управляющая, и поприветствовала её как свою очень давнюю и очень хорошую знакомую. Я подумала, это потому, что она приносит неплохой доход этому заведению, приводя сюда своих клиентов. Так же встречать нас вышли две служанки - обе в чистых светлых платьях. Одна, с улыбкой поклонилась госпоже Марсер, а затем помогла ей снять пальто. Она дождалась, когда пальто сниму я, и забрала нашу верхнюю одежду. Вторая служанка вызвалась проводить нас до места. Обе обращались со мной с безличной вежливостью. Но для меня даже это было непривычно хорошим обращением. Наверное, без присутствия госпожи Марсер они просто прогнали бы меня прочь.
  В этой бане не было одного общего помещения, для каждой посетительницы была отдельная комнатка. Нас провели в одну такую, уже подготовленную для нашего визита. Помещение было разделено на две части. В передней стояла простенькая и компактная мебель - шкафчик для одежды и маленький столик со стульчиком, который Инес Марсер незамедлительно заняла. Мне она указала на шкафчик. Я поняла, что от меня требуется даже без слов, и начала расстегивать пуговки на блузке.
  Чуть позже служанка принесла Инес Марсер чашечку с ягодным отваром и фарфоровую вазочку с печением. Я поторопилась снять себя одежду, пока она отвлеклась на угощение. Когда на мне ничего не осталось, я прикрыла тело нижней юбкой, а сгорающее от стыда щеки спущенными на лицо волосами. Я понимала, что выгляжу глупо, но мне не нравилось, что на меня смотрели, когда я обнажена. Инес Марсер оставалась полностью одетой, и это ставило нас в неравные условия.
  Неловкий момент завершился с приходом банщицы - полной женщины с раскрасневшимся лицом. Она поприветствовала госпожу Марсер и спросила обо мне:
  - Что нужно делать с ней?
  - Всё как обычно. Эту дикарку требуется обтесать лучшим образом. Пусть цветет и благоухает. Хотя волосы на теле можно не трогать. - Она добавила с улыбкой, - ты уж постарайся, речь идёт о личной просьбе. За неё прекрасно заплатят. Банщица кивнула, и повела меня в основную часть помещения. Лучи света, падавшего из мутноватых окошечек под самым потолком, путались в клубах пара от бадьи с горячей водой. И я с трудом разглядела стены, обитые ровными досками, ящичек, уставленный банными принадлежностями и целой батареей бутылочек. У стены стоял то ли узкий стол, то ли высокая скамья.
  - Тощая-то какая, - произнесла банщица, щипая меня за плечо, - не руки, а цыплячьи крылышки. И кто такую полюбит?
  Конечно, моё тело не было эталоном. Но мне не нравилось, когда посторонние люди лишний раз напоминали мне о моих недостатках. И что за странный вопрос, кто полюбит? Уже нашёлся один такой, воспылавший любовью, что не знаешь, как поскорее от него отделаться.
  Я недружелюбно буркнула в ответ:
  - Уж, какая есть.
  Но банщица меня уже не слушала, занимаясь рутинными приготовлениями.
  Она велела мне лечь на скамью. Я послушалась, и тогда она полила на меня из ковша горячей водой - такой, что еще кусала кожу, но уже не грозила её обварить. Она действовала очень точными, отработанными движениями - видимо ей приходилось делать такое уже не раз. Она нашла в ящике с банными принадлежностями лохматую мочалку, полила её жидкой мыльной смесью, и принялась за дело. Этой намыленной мочалкой, оставляя после каждого касания на мне огромные клоки пены, она растирала мне спину, бока, руки и бедра, заставляя меня поворачиваться на скамье нужной стороной. Её прикосновения были несколько грубы, и я начинала думать, что ей приказали оттереть мою смуглую кожу добела.
  Пены становилось всё больше, она натекала с меня, и я почти зарылась в неё, как в облако. Банщица дала мне передышку, и я почувствовала, что мне это начинает нравиться. Я с удовольствием вдыхала аромат душистого мыла, а потом задерживала дыхание, чтобы услышать, как на мне лопаются крошечные мыльные пузыри. Пар от горячей воды поднимался высоко к потолку и завивался там хитрыми спиралями.
  Пока я отдыхала в пене, банщица перешла к моим волосам. Она довольно бережно их вымыла, перебирая пальцами у кожи головы, не расчесала - скорее развела редким гребнем. Я не слишком любила прикосновения к себе, но тут совершенно потеряла бдительность, отдаваясь приятному чувству, что кто-то так обо мне заботится.
  В конце, ополоснув меня прохладной водой, банщица втерла мне в кожу масло, пахнущее чем-то ярким и фруктовым. Я поймала себя на том, что запах напомнил мне Виллентано, рынок рядом с портом, где продавались экзотические фрукты - над лотками всегда вились осы. Я частенько покупала их, если мама давала мне серебрушку на сладости. И я на всю жизнь запомнила резкий и сладкий аромат сока текущего по рукам, как аромат настоящего счастья. Теперь этим соком, казалось, пропиталось всё моё тело.
  Мне позволили отдохнуть и обсохнуть в передней части помещения. Я сидела в огромной белой простыне, уходя с головой в собственные чувства. Меня, после всех усердных трудов моей банщицы, окружило невероятное ощущение чистоты, в котором купалось всё моё тело, от пальчиков на ногах до самых кончиков волос. Была и усталость, но приятная, почти сладкая. Моя кожа дышала. И в голову пришла такая мысль: ну и пусть моё тело не блещет красотой: слишком маленькая грудь, слишком острые плечи - зато оно способно подарить мне такие прекрасные ощущения. Какая разница, полюбит ли кто-нибудь его. Мне-то за что его не любить?
  Госпожа Марсер что-то мне говорила, но я ничего не разбирала, то ли оттого, что вода попала мне в уши, то ли оттого, что я так сосредоточилась на себе, а поэтому только глупо улыбалась в ответ. В конце концов, она сама виновата - это был неподходящий момент для разговоров.
  Когда мы вышли на улицу, солнце уже заметно продвинулось к горизонту - наше пребывание там заняло значительное время. И хотя идти было совсем недалеко, госпожа Марсер наняла открытую пассажирскую коляску. Сидя внутри я решилась на вопрос, который обеспокоил меня. Скрепя сердце, боясь нарваться на грубую отповедь, я спросила Инес Марсер:
  - Простите, что спрашиваю, скажите мне, пожалуйста, для чего мне было нужно посещать такое дорогое банное заведение? Зачем мне всё это, если предполагается, что мне придётся мыть полы или отдирать посуду? Всех этих приготовлений никто не оценит.
  Госпожа Марсер ответила, не теряя своей обычной самодовольной улыбки:
  - Не лги, что никто не оценит. Ты сама уже оценила. А вообще, такое начало - это стиль моей работы. Ритуал, с которого начинает почти каждая моя клиентка. Это позволит тебе немного перестроиться, заставит относиться серьезно ко всем дальнейшим изменениям.
  Это была правда. Я оценила. Но сомнения во мне так и не утихали.
  После того, как Бен принёс мою одежду, Инес Марсер внимательнейшим образом её перебрала, пытаясь выбрать хоть что-то пригодное. Но её окончательный вердикт был весьма суров - большая часть моей одежды годилась только на ветошь. Мои ботинки можно было только выбросить, такими заношенными и неудобными они были, к тому же левый из них уже начинал просить каши. Я носила их с тех пор, как члены альдионского клана мешави подыскали их для меня среди краденого барахла.
  Одобрение Инес Марсер получили только две мои вещи - серый платок и, как ни странно, моё пальто.
  Платок, и вправду был хорош - украшенный тонким цветочным узором из белых ниток. Когда Инес Марсер брала его в руки, одобрительно прицокивала языком и хвалила тонкую и очень мягкую шерсть, я думала о том, что лучше не рассказывать ей, как он у меня появился. Вряд ли ей нравились ворованные вещи.
  Что касается пальто, не смотря на то, в каком плохом состоянии оно было, Инес Марсер что-то в нём разглядела. Из её реплик я поняла, что когда-то это было очень модной и очень смелой вещью. Но это было давно. А еще оно было сшито на женщину с куда более полной талией, широкими плечами и объемной грудью. Госпожа Марсер забрала пальто, намекнув, что, возможно, с ним удастся что-то сделать. И вернула на примерку уже вместе с новыми платьями. Должно быть, отдавала его тому же портному. Когда пришла пора его примерить, госпожа Марсер сообщила мне, что над ним основательно поработали, но содержимое карманов осталось в целости. Я с волнением стала вспоминать, какой же мусор оставался в моих карманах.
  Над моим стареньким пальтишком потрудились на славу. И если бы не узнаваемое клетчатое сукно, я бы, наверное, не поняла, что это оно. Мастер подогнал его по моему размеру, и теперь оно сидело по фигуре, а не сбиралось вокруг меня мешком, и талия стала приходить ровно на талию, а не куда-то еще. Материал подкладки был полностью заменен, и я думала, что теперь-то я точно не замёрзну даже в зимнюю стужу. Рукава стали гораздо уже, и их потрёпанные кончики были заботливо подрезаны и прикрыты манжетой из материала, искусно подобранного под цвет и узор. Я не смотрелась в этом пальто состоятельной горожанкой, вроде самой госпожи Марсер - всё-таки было видно, что оно совсем не новое. Но я уже не была так похожа в нём на ту растрёпанную уличную девчонку, которой была совсем недавно.
  Взамен своей одежды, которая и правда, уже мало на что годилась, я получила новую, сшитую по заказу - платья, юбки, блузки и нижнее бельё. А еще мелочи в виде поясков и белых воротничков - и льняных, и даже из тонкого шелкового кружева. Вся одежда была пошита и подобрана точно по мне. И когда я примеряла всё это богатство, удивлялась тому, как хорошо всё это садилось по моей фигуре - нигде ничего не стягивало, нигде ничего не давило. И хотя платья и юбки были простыми, повседневными, но они были сшиты умелыми руками, по хорошим лейкалам. И самое главное - мелкие детали, которые вносили свой акцент в мой внешний облик: белый воротничок на фоне моей смуглой кожи казался белее самого свежего снега.
  Мои новые ботинки были произведением сапожного искусства. С виду они были совсем простые - коричневая кожа без лишних украшений. Очень мягкие внутри, они удобно обхватывали ногу. Их каблучок был той удивительной высоты, на которой я совсем не уставала от ходьбы, и в тоже время моя ножка смотрелась на них очень изящно.
  Мой восторг омрачало лишь одно. Когда я пыталась подсчитать, сколько стоит мой новый гардероб, получались огромные, невообразимые для меня суммы. И в то же время, и кузина Инес, и господин Марсер относились к этим тратам как к должному. Но одеждой дело не ограничивалось - помимо этих денег были и другие: мой гонорар, гонорар господина Марсера, который, наверняка, был несоизмеримо выше. Я всё время возвращалась своими мыслями к тем заказчикам. За какую бумагу они готовы заплатить настолько много? Что взамен принесут им все эти затраты? Они хотят получить по этой бумаге шикарное поместье? Сундук с драгоценностями? Было очень похоже на то.
  В один прекрасный момент Инес Марсер добралась и до моих волос. Я всегда относилась к ним как к своему главному украшению, и очень нервно принимала желание их подрезать. Но Инес Марсер была в этом непреклонна - кончики должны быть строго по одной линии. Вопрос прически был вторым поводом пожаловаться господину Марсеру на отношение со стороны наставника, после того, как его служанка под видом урока заставила меня делать грязную работу вместо неё. Правда, в этот раз он совсем не смеялся надо мной, и говорил скорее просто и откровенно. Но примерно то же самое, что и ранее: мои наставники знают, что делают, и мне следует во всём их слушаться.
  Дело дошло до ножниц. Инес Марсер усадила меня в небольшое деревянное кресло, и начала свои процедуры. Я искренне оплакивала каждый локон, который слетал на паркет. Мне казалось, что Инес Марсер срезает слишком много, что под моим креслом скопился уже целый ворох волос, что за спиной стало уже слишком легко. И я предвкушала свой ужас от того, что мне предстоит увидеть в зеркале - я видела в своём воображение себя, похожей на тех полуопустившихся женщин, что продавали свои волосы и ходили с грубо и коротко остриженными головами. Но когда я увидела своё настоящее отражение в зеркале, поняла, что всё вышло не так уж и страшно. Мои волосы теперь доставали только до середины спины, но теперь их кончики выстраивались по ровной линии, красиво подвиваясь наружу. Впрочем, больше госпожа Марсер не позволяла мне носить их распущенными - так ходили только шлюхи и мешави. Порядочные женщины убирали волосы в узел.
  Инес Марсер рассказала мне много интересных и полезных вещей. Она научила меня, как сделать строгий и унылый узел волос, чуть более живым и интересным. Она научила меня, как выбирать одежду и ткани для неё, и что лучше перешить старое платье у хорошего портного, чем носить мешок из парчи. И чуть-чуть приблизила меня к тому искусству точно подбирать яркие детали - заколки, ремешки и украшения. Она следила за моей манерой держаться, мягко и неуклонно напоминая мне, что мне не стоит сутулиться, перебивать собеседника, и слишком пристально рассматривать окружающих. И, надо отдать должное, её труд принёс свои плоды.
  Через несколько дней я увидела в зеркальном отражении буквально другого человека. Я и до этого отмечала в себе изменения. Но в определенный момент, их накопилось столько, что можно было говорить о том, что я преобразилась. Изменилась даже моя походка и осанка. И дело не в том, что госпожа Инес Марсер тренировала меня, подкладывая тонкий прутик на спину под одежду. В удобной одежде и обуви тело, словно само вспоминало свое правильное положение.
  Платье было самым простым, из тёмно-песочной материи, с неглубоким круглым вырезом у шеи. Но даже оно делало линии моего тела привлекательными для взгляда. Аккуратная причёска подчеркивала мою шею, и, как оказалось, у меня была довольно милая шея. Но это всё блёкло на фоне выражения моего лица. Из зеркала на меня смотрела хорошенькая женщина, которая прекрасно знала о своей привлекательности. И цвет кожи был, действительно, не так уж и важен. А в её улыбке было что-то новое, незнакомое мне. Кто это? Я? Неужели я могу быть такой?
  Пожалуй, всё это было даже слишком для обычной служанки, за которую меня хотели выдать. Но они же сами говорили, что знают, что делать. А мне оставалось лишь принимать изменения. Хотя, если быть точной, этими изменениями я невольно наслаждалась.
  Госпожа Марсер подошла ко мне со спины. Я видела её в зеркале, но не стала оборачиваться, позволив ей приблизиться. В её глазах читалась невиданная прежде благожелательность, и даже какое-то удовлетворение.
  - Ты была непростой задачей, - заявила мне она, - я прежде никогда не работала с такими ограничениями. У нас было недостаточно времени, что подготовить из тебя образцовую прислугу, но, если ты будешь помнить о манерах, всё пройдёт просто замечательно.
  Я не знала, что сказать ей в ответ, и просто пожала плечами с улыбкой.
  Она покровительственно положила мне руку на плечо. А потом добавила:
  - Знаешь, я подумала, будет не слишком правдоподобно, если среди твоих вещей не окажется ни одной по-настоящему личной. Поэтому вот тебе от меня мой подарок.
  Она вложила мне в ладонь короткую нитку розового жемчуга - маленькие совсем бросовые зернышки неправильной формы - такие не могли стоить дорого. Я поиграла жемчужинами на ладони, а потом надела украшение на себя. Розовые перламутровые капли легли вокруг моей шеи. На фоне их несовершенства моя кожа казалась такой гладкой, и мои острые ключицы перестали бросаться в глаза.
  Одна яркая деталь.
  
  ***
  
  Свечка в простом керамическом подсвечнике горела неровно - пламя дрожало, а потому дрожали тени от предметов, что встречались мне по пути. Это слегка пугало, но всё равно самым сложным было решиться сделать первый шаг. Я шла по тёмному коридору, который вёл от комнат прислуги, и радовалась, что мой путь такой короткий: этот коридор заканчивался той самой просторной, обитой орехом прихожей, из которой начиналась лестница на второй этаж. Нужная дверь располагалась с противоположной стороны.
  Я точно не знала, почему испытываю страх. Что мог сделать мне хозяин дома, если уже завтра днём мне предстоит устраиваться на работу к госпоже Гонзар? Конечно, он не похвалит меня за это, если узнает. Но, в сущности, я же не хочу ничего украсть. Просто гуляю по его дому посреди ночи. Я подбадривала себя фразой, сказанной им самим и чуть-чуть переделанной под ситуацию: 'Если я не стану рисковать, то так и останусь трусливой и никчемной девчонкой, и не смогу увидеть своими глазами всех тех прекрасных вещей, которые лежат на витринах антикварной лавки'.
  Я шла босиком - сбросила туфельки у двери в своей комнате, чтобы двигаться бесшумно. Я старалась ступать легко и осторожно - некоторые планочки в паркете довольно сильно скрипели, и могли меня выдать. И длинный халат из бумазеи тоже не стала надевать, чтобы не запутаться случайно в его полах. На мне была лишь тоненькая ночная сорочка чуть ниже колена, почти прозрачная, но я очень-очень надеялась, что меня этой ночью никто не увидит.
  Дом уже почти спал. Я не могла узнать, чем занят господин Марсер, его комната была наверху, тем более он любил сидеть по ночам в своём кабинете. Но в комнатах домашней прислуги уже не было слышно даже перешептываний. Что же касается прочих домочадцев, а именно племянника господина Марсера - он ночевал не дома. Этот парень был сиротой, и хотя воспитывал его господин Марсер, со своей роднёй со стороны отца он тоже поддерживал отношения, и в данный момент он навещал их в Литарино.
  Лучшего времени для моей вылазки просто не могло быть.
  Пересекая прихожую, я старалась держаться поближе к лестнице, надеясь, что никто не сможет увидеть свет моей свечки из коридора второго этажа. Пройдя чуть больше половины пути, я поняла, что там никого нет, и можно позволить себе чуть-чуть расслабиться. К двери, ведущей в лавку, я прошла уже абсолютно спокойно.
  Дверь была заперта на замок, весьма обычный - такие стояли на всех внутренних дверях дома, кроме кабинета и хранилища. Он не должен был составить для меня проблем. Я уже тренировалась открывать похожий - на двери в свою комнату. Отмычки я спрятала в небольшом кармане, который специально для этой цели подшила под подол. Я пришила его не слишком аккуратно, очень грубыми стежками, и немного опасалась, что могу потерять свои инструменты.
  Я поставила свечку на пол. Замочная скважина уже не попадала в самый яркий круг, но мне, на самом деле, требовалось не так уж много света. Руки сами знали, что делать. Я вставила отмычку в замочную скважину, аккуратно ощупывая секретный механизм, ища нужную бородку. Нашла. Замок щелкнул, я почувствовала, что запор отошёл. Дверь мягко отворилась. Я подобрала свечу и смахнула капельки пота со лба. Всё шло очень гладко.
  Комната, в которую я вошла, тоже относилась к антикварной лавке. Когда Бен привёл меня в этот дом, именно в этой комнатке сидели те двое визитёров - женщина и мужчина. В свете свечи выплывали из тьмы резной столик, за которым они сидели, деревянное кресло, мягкий диванчик. На стене слева висела картина, портрет какой-то зеленушно-бледной женщины в голубом атласном платье. По тонко прорисованным шелкам, по лицу с измождённой улыбкой пробегала сеть мелких трещинок в краске. По мне, это была пугающая картина - настоящий портрет призрака. Я невольно передёрнула плечами.
  Мебели было слишком много для такого крошечного помещения. Мне пришлось проявить всю свою ловкость и терпение, чтобы обогнуть и острые углы столика, и коварные гнутые ножки деревянного кресла, ставшими в слабом свете несчастной потухающей свечки, настоящими капканами. Я подумала, что если я уроню это злополучное кресло на пол, господин Марсер услышит - и его спальня, и его кабинет находились сразу над лавкой - он прибежит сюда быстрее пули, а за ним и все остальные обитатели дома.
  Я прошла еще дальше и убедилась с облегчением, что дверь между комнаткой и самой лавкой не заперта. Я приоткрыла её с величайшей осторожностью, боясь, что сейчас, на самом пороге завизжит несмазанная петля. Но пока удача была на моей стороне, и я дошла до цели, не перебудив спящий дом.
  Наконец дверь полностью отворилась, и я смогла почувствовать себя первооткрывателем таинственной пещеры с сокровищами. Огромные окна-витрины были прикрыты деревянными ставнями, и в лавку не попадал даже самый скудный уличный свет. Огонёк моей свечи бликами плясал на толстых стёклах витрин, на эмали древней керамики, на коллекции старых бутылок, стоящих в ряд на подвесной полке. Запах пыли смешивался с тёплым ароматом горячего воска.
  Моё сердце забилось в волнении, и я растерялась - не знала, что же я хочу рассмотреть в первую очередь. Что было загадочнее и прекраснее: толстая книга в витрине или стеллаж с коллекцией серебряной и бронзовой посуды, украшенные цветной эмалью гребни и зеркала, разложенные на чёрной бархатной подушке, или примечательный деревянный глобус. Его верх - континент, на котором располагалась известная часть мира, пестрел золотыми нитками государственных границ и серебряными - рек. Города лежали россыпью цветных бусин, каждая из своего поделочного камня. На Эдбару приходился лазурит, Виллентано был черным агатом, а Альдиона - пёстрой яшмой. Границы континента в нижней части глобуса, были зачернены, через него тянулась такая же чёрная надпись - Земли Тени.
  Я медленно прошла от начала и до конца, пытаясь охватить своим вниманием всё, что могло мне попасться на глаза. Я чувствовала себя невероятно богатой. В этот момент все эти вещи были моими, но я ничего не хотела для себя. Мне достаточно было просто увидеть, рассмотреть, вдохнуть аромат. Прикоснуться пальцами к чему-то, к чему прикасались люди за сто лет до меня. За тысячу лет до меня. Узнать их истории. Кто с любовью прорисовал иллюстрацию в книге о мифологических существах? Какими товарами занимался купец, заказавший себе этот прекрасный глобус? О чём мечтала женщина, которая причесывалась гребнем с алой эмалевой розой? Сколько вещей, столько историй, и всё это хранилось в этой комнате.
  Не всё лежало на витринах под стеклом. Некоторые вещи можно было потрогать, даже взять в руки - как игрушки из цветного стекла, произведенного на литаринском стекольном заводе примерно сто лет назад, сразу после его открытия. Можно было полистать некоторые книги, ощутить холодное прикосновение металла, шершавое - тканевого гобелена.
  Переходя от одного сокровища к другому, я нашла то, ради чего я всё это затевала. Я догадывалась, что в лавке господина Марсера обязательно будет что-то такое. И с нетерпением искала нужный стеллаж или витрину, где будут собраны артефакты с острова Зем. Непосвященному взгляду они казались невзрачными - осколки изразцовых плиток и страшненькие скульптуры, очень часто в плохом состоянии, с обломанными конечностями и щербатыми лицами. Но они были загадочными. Особенными. Обломочками древней исчезнувшей цивилизации.
  Остров Зем - это крупный остров, в водах Безбрежного Океана. Крошечная пряжка между двумя континентами - Известным Миром и Землями Тени. Если наш континент, Известный Мир, обжит людьми и изучен вдоль и поперек, то Земли Тени по-прежнему остаются тёмной и мрачной загадкой. И нельзя сказать, что человечество не пыталось ничего с этим сделать. После такого грандиозного успеха, как Всесветное путешествие, желание освоить и подчинить себе Земли Тени было большим. Крупных игроков, в том числе и Тамбрию, манили плодородные земли и ценные руды, неизведанные растения и животные, незаселенные территории, куда можно было отправить своих колонистов. Но эти фантазии разбились о скалу реальности: ни одна экспедиция, которая высадилась на Земли Тени, не вернулась обратно. Что с ними случилось - никто не знал, погибли они или остались там. Возможно, они стали пленниками жителей Земель Тени, которые не хотели, чтобы весть о них и об их жизненном укладе достигла берегов Известного Мира. Возможно, участники экспедиций сами не пожелали вернуться.
  Но кроме провалов были и достижения. Например, удалось найти остров Зем.
  Пускай страна мешави богаче, чем Тамбрия, а у вельнаб более развитые технологии. Наши корабелы испокон веку делали небольшие, но очень прочные и устойчивые, а самое главное - очень быстрые корабли. Поэтому первыми на острове Зем оказались мы, тамбрийцы. Мы застолбили его за собой. Это тамбрийский путешественник Альберт Джерта отправился в самую гущу тропических джунглей острова, и это он нашёл первые храмы. Величественные и заброшенные, они прятались в лесах, тая в себе удивительные загадки. Часть из них была уже разграблена, но в некоторых таились сокровища: золото и драгоценные камни. Но эти храмы, а так же странные каменные заброшенные деревни и бездонные пустые колодцы, сами по себе были сокровищами. Их архитектура была так не похожа на архитектуру других народов, населяющих Известный Мир, что многие стали считать, что на острове Зем когда-то жили люди, или не-люди - выходцы с Земель Тени.
  Когда были найдены первые храмы, любая вещица оттуда считалась невероятной диковинкой. Поэтому многие участники экспедиций сочли очень выгодным переправлять на континент помимо всего прочего, части прекрасных украшений храмов - изразцы и каменные скульптуры. Поначалу они буквально хлынули потоком, заполнив лавки с редкостями. Но потом, когда на острове появилось первое тамбрийское поселение, в этом деле навели порядок. Заброшенные храмы острова стали достоянием тамбрийской короны, и уродовать их ради продажи украшений стало запрещено.
  Впрочем, не все уже добытые статуэтки исчезли из продажи. После того, как морское сообщение с островом Зем, его посёлком и гарнизоном стало налаживаться, сумасшедший ажиотаж вокруг этих предметов исчез. Но каждая уважающая себя антикварная лавка считала необходимым владеть небольшой коллекцией. Если у хозяина лавки есть артефакты с острова Зем, значит, он может достать что угодно.
  Остров Зем был для меня особенным. Всё дело было в моей матери. У неё еще в детстве была мечта - отправиться туда вместе с экспедицией. Когда ей было восемь лет, она прочитала книгу воспоминаний Альберта Джерта, и влюбилась в этот остров. Она даже стала целительницей потому, что только так она могла стать членом одной из экспедиций. Впрочем, в то время желающих, даже сестёр из Ордена было не мало, куда больше, чем отправлялось экспедиций. Мама туда не попала. А потом на свет появился Эверт, и ей пришлось забыть о путешествиях. Но она не могла забыть.
  Она бредила этим островом. Она покупала эстампы с изображением его храмов, просто дикой природы, а так же карты его исследованных территорий. Она собирала газетные вырезки с отчетами об экспедициях и книги с воспоминаниями путешественников. От них в нашем доме буквально ломились полки.
  То, что мы с братом заразились её мечтой, было чем-то само собой разумеющимся. Она ничего нам не навязывала. Мы сами украшали свои комнаты картами острова Зем и читали всё то же, что и мама. Я сама ходила по лавкам с диковинками, чтобы увидеть там сокровища острова Зем. Эверт сам решил построить свой плот. А книга Альберта Джерта стала нашей самой любимой книгой, причиной наших вечных ссор на тему, чья же очередь её читать. В конце концов, у этой несчастной книги засалились страницы и отвалилась обложка.
  Воспоминания Альберта Джерта не были слишком весёлыми. Он терял товарищей, стойко переносил тропические ливни и лихорадки. Что и говорить, он вернулся в Тамбрию с половиной команды и без одной руки. Но для меня Альберт был не только настоящим героем и храбрейшим из мужчин. Он был главным счастливчиком, своими глазами видевшим нечто невообразимо-прекрасное.
  Теперь экспедиции на остров Зем отправлялись регулярно, и от имени короны, и частные, спонсируемые толстосумами, которые хотели бы подгрести под себя богатства острова: полезные ископаемые, сокровища и рощи с экзотическими фруктами. Если бы мне кто-нибудь предложил бы отправиться туда, я поехала бы без лишних разговоров. Правда, никто бы не предложил. Я даже не была настоящей целительницей, а зачем еще там могли потребоваться женщины?
  Коллекция предметов с острова Зем, принадлежащая господину Марсеру, была не слишком богатой. Большинство статуэток были изуродованы временем. Изразцы только самые простые. Выделялась лишь одна каменная статуэтка. Целая, без малейших сколов и трещин. И хотя стиль роднил её со всеми прочими, было видно, что она - особенная. Она была крупнее, выполнена более детально - тоньше, искуснее, чем все прочие. Материал заметно отличался - не простой гранит, а какой-то странный минерал цвета венозной крови. Я прежде не видела похожую статуэтку даже на эстампах. Меня приводило в смятение то чувство, которое фигурка вызывала у меня - смесь восхищения и отвращения.
  Это была женская фигура. Её голова была увенчана короной из острых шипов. Обнаженное тело было по-змеиному гибким. Змейками стекали по плечам и на высокую полную грудь извивающиеся локоны волос. Лицо на этой статуэтке было прорезано очень кропотливо, и тем ужаснее оно смотрелось. Верхняя часть была человеческой, женской - глаза, чуть раскосые, крупнее, чем обычно, подчеркнуты длинными ресницами и полулунными бровями. Нижняя часть лица принадлежала чудовищу: огромный рот, раскрытый в чудовищной ухмылке, был наполнен острыми, похожими на гвозди, зубами.
  Она была так омерзительно красива, что я её боялась, и мне, в то же время, очень хотелось прикоснуться к ней. Я несмело протянула руку, и кончиком пальцев тронула волосы на плече. Ощущения были странные - камень был совсем тёплым, и от него по моей руке потекла приятная согревающая волна магии. Я не видела на статуэтке ни одного магического знака, но присутствие магической силы, влившейся в меня, нельзя было ни с чем перепутать.
  Руку я убрала, но вот оторвать свой завороженный взгляд у меня не получалось. Будто в ней было нечто волшебное и злое, что заставляло меня смотреть на неё снова и снова. Я не понимала, что меня держит, но чувствовала, что по лбу пробежала холодная испарина.
  Я закрыла глаза свободной от свечи рукой. Наваждение пропало в мгновение ока. Нет, фигурка стояла на полке так же спокойно. Нет, не было и следа магических знаков, пришедших в действие, когда я прикоснулась к статуэтке. После того, как я протерла глаза, от необычных и пугающих ощущений не осталось и следа. Может быть, мне просто показалось? В конце концов, ночью нужно спать, а не бродить по тёмному спящему дому.
  Во мне заговорил голос благоразумия - мне было пора уходить.
  Я вышла из помещений лавки, мягко закрыла за собой дверь.
  Когда я двинулась обратно через прихожую, я услышала сверху чей-то голос. Первая моя мысль, которая меня посетила, была о том, что мою ночную прогулку обнаружили. Я погасила свечу - темнота должна была спрятать меня от глаз возможного наблюдателя и дать мне драгоценные секунды, чтобы обдумать ситуацию.
  Меня окружил мрак. Только синие пятна бегали перед глазами. Я замерла на месте, вслушиваясь в воцарившуюся тишину. Ничего не происходило. Дом молчал.
  Один осторожный шажок. Второй. Молчание. Никто меня больше не окликал. Никто не пытался подойти ко мне ближе, чтобы схватить за руку. Я чуть-чуть осмелела и сделала еще один шаг. И опять услышала голос. Голоса.
  Я поняла, в чём дело, и это даже заставило меня улыбнуться. То, что я приняла за окрик, им и был, только кричали в этот раз не на меня, а на кого-то другого. На Бена. Второй голос, тоже набирающий силу, принадлежал ему. А еще я получила неожиданную передышку, потому что теперь точно знала, где сейчас господин Марсер и что он делает. Он распекает Бена в своём кабинете.
  После того, как Бен принёс мне одежду из квартиры, которую я прежде снимала, я его не видела. И, честно говоря, не сильно по нему тосковала. Но теперь мне стало интересно, что он здесь делает так поздно ночью, и почему говорит с господином Марсером настолько непочтительно. Где-то на самом краю сознания маячила догадка, что причина кроется во мне. Я попыталась отмести эту мысль, но она становилась всё более навязчивой. Настолько, что выросла в целый план.
  Я подумала о том, что сейчас судьба предоставила мне возможность, хрупкую, незначительную, тайком подслушать разговор двух людей, от которых я сильно завишу. И вот единственный раз в жизни я могу узнать что-то, да что угодно, что поможет мне вывернуться из той ситуации, в которую я попала. Или не вывернуться, а просто яснее осознать сложившееся положение. Я могла бы тихонечко подняться на второй этаж, и пока не поздно, подслушать их разговор. Или ссору.
  Это было опасно, но лишь до определенной степени. Я настолько нужна им, что ничего страшного они со мной не сделают. Но если я буду осторожна, то и не попадусь. Голос разума очень ясно и очень спокойно предупреждал меня, что мне пора возвращаться в свою кровать, да и тело уже тосковало по теплой постели. Но в голове иголочкой засело: если ты не будешь рисковать...
  Неуверенным и боязливым шагом я двинулась к лестнице. Я всё еще прикидывала возможные последствия, поэтому поначалу шла, как человек, пробирающийся прямо через сети лесной паутины. Но потом ко мне стала возвращаться уверенность. В лавку я пошла для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство, и нашла это достойным поводом для риска. Но сейчас встал уже вопрос выживания, и мне надо было двигаться вперёд.
  Я поднялась по лестнице в глубокой темноте, определяя каждую новую ступень на ощупь. Свеча стала бесполезна, но я не хотела оставлять после себя улик, поэтому продолжала нести её в руке. Другую я выставила вперед, чтобы не врезаться в дверь, разделяющую коридор второго этажа и лестничную площадку.
  Голоса становились громче и я даже начала различать отдельные фразы, но этого было еще недостаточно. Я вошла в коридор. Сердце уже заходилось от волнения, но я продолжала твёрдо идти вперёд. Я нашла такое место, из которого могла прекрасно слышать, о чём Бен и господин Марсер разговаривали в кабинете, но в тоже время не подходя слишком близко. В полоске света под дверью мелькали тени - наверное, по кабинету кто-то ходил. Скорее всего, Бен. Это его привычка вышагивать во время неприятного разговора.
  - Прекрати повышать на меня голос! Ты ведешь себя, как истеричка, - холодно и жёстко выговаривал господин Марсер. Это было так не похоже на его обычную вкрадчивую речь.
  - Я просто хочу понимать, что происходит. Вы обещали, что расскажете о своих планах, но вы молчите. А я вижу, что творится что-то странное, - Бен, похоже, очень нервничал.
  - Что странное? Напряги голову, Бенджамин, не разочаруй меня очередной порцией несусветной чуши, которую ты вновь осмелишься озвучить.
  - Я не могу понять, почему вы прячете девчонку от меня, зачем осыпаете своими милостями?
  - Это что, ревность? - Надменно переспросил господин Марсер, - она ничего не получила сверх того, что требуется для дела. Только новое барахло, вместо своих обносков. Тебе тоже хочется приодеться? Или подлатать порезанную мордашку?
  - Может, вы врать мне в лицо не будете? Я не вчера родился, и знаю, что вы лишнего медяка не станете тратить просто так. А вы спустили на неё сумму, равную половине моего гонорара. Хотите сказать это всё только на барахло?
  - О, Бенджамин, это моё дело, для чего я трачу свои собственные деньги. Аделаида - хорошая девочка, она заслужила небольшое поощрение. Она не создаёт мне проблем, не устраивает истерик, а еще с её помощью я могу добиться огромного влияния. Девочка просто почистила свои пёрышки. А ты взбесился из-за такого пустяка. Глупо, Бенджамин, право слово, очень глупо.
  Я слушала и не понимала, в чём же дело. Из-за чего Бен устроил такой громкий спор? Неужели из-за того, что Инес Марсер отвела меня в 'Секрет Красавицы'. Это было похоже на бред.
  Тем временем Бен не унимался:
  - Вы же просто хотите её купить. Но для чего? Что за возня из-за маленькой жалкой уличной девчонки? Всё дело в том, что она ведьма?
  - Зачем я стану говорить тебе о своих планах Бен, если между нами нет доверия. Ты так и не сказал, на каком крючке ты её держишь. Так, поведай, чем ты шантажируешь её?
  Бен не спешил отвечать.
  Тут в моей голове сошлась вся головоломка. Если Бен не сообщал господину Марсеру, чем шантажирует меня, тогда понятно, почему он так бесится из-за всей этой возни вокруг меня. Из-за платьев. Из-за 'Секрета Красавицы'. Во время снятия мерок или в бане Инес Марсер могла увидеть на моей руке клеймо. Она бы обратила внимание на такую важную мелочь. А если это было известно Инес Марсер, значит Якобу Марсеру известно тоже. Пройдоха-лавочник смог бы разобраться, что это означает.
  Всё просто. Тонкий поводок, на котором Бен держал меня, стал выскальзывать из его рук, заставляя сильно нервничать. Но ведь было что-то еще.
  - Я ничего вам не скажу. Хочу иметь хоть какие-то гарантии, что не окажусь завтра на обочине. Если вам так важна Аделаида, придётся терпеть и меня.
  - Бенджамин, я всегда говорил тебе, что ценю твою лояльность. С чего ты решил, что теперь всё изменилось? Предстоящее дело потребует много и от тебя. Но тебе придётся смириться с тем, что Аделаида для меня важнее.
  И вот теперь всё стало на свои места. Стало понятно, отчего Бен так злиться. Он боялся оказаться не у дел. И, возможно, господин Марсер не просто так ограничивал его возможности пообщаться со мной. Разозлённый Бен - это не то, с чем мне стоит иметь дело.
  А вообще, мне нужно было посмотреть правде в глаза: что бы они оба не думали обо мне, что бы они обо мне ни говорили, они - мои враги. Друзья не стали бы использовать меня, угрожать мне, лишать меня свободы. В чём бы я ни пыталась найти сиюминутной выгоды - они мои враги. Господин Марсер кормит и одевает меня лишь потому, что рассчитывает получить большее. И, возможно, теперь ему известно то же, что и Бену. Он - более опытный игрок, и уж точно знает, как распорядиться всей этой информацией.
  Я одна слишком слаба, чтобы справиться с каждым из них, но я могу использовать их противоречия против них. Это подло, но я не мужчина с пудовыми кулаками, чтобы вызвать Бена на честный поединок. И не торгаш, на стороне которого и золото, и связи в криминальном мире, как господин Марсер. Впрочем, хозяин антикварной лавки наверняка оценил бы подобные методы, и, возможно, даже похвалил бы меня как хорошую ученицу.
  Тем временем господина Марсер продолжал:
  - Я обещал тебе, что ты не окажешься на обочине, Бенджамин. Я никогда не делаю плохо тем, кого сделал частью своего круга.
  Я не расслышала точно, что ответил Бен. Он снизил тон. Но по его голосу я поняла, что разговор уже окончен. Я не стала ждать момента, когда откроется дверь, и я окажусь под светом светильников. Я тихонечко двинулась по направлению к лестнице, надеясь спрятаться за двустворчатой дверью в начале коридора.
  Мне повезло, я успела в последний момент. Вышла на лестничную площадку и юркнула в замкнутое пространство, образованное дверью и стеной. Голоса из коридора стали громче. Громко хлопнула дверь. Я услышала размашистые энергичные шаги. Бен шёл один.
  Моё сердце билось перепуганным зайчонком. Живот скрутило от тошнотворного ужаса. Грудь ходила, словно кузнечные мехи. Я сжалась в комок и закрыла лицо руками. И, хотя голос разума говорил, что эта не та опасность, от которой нужно терять рассудок, но успокоить реакции тела, оказалось немного сложнее.
  Его шаги были уже близко. Под подошвами его сапогов печально поскрипывал паркет. Казалось - на расстоянии вытянутой руки. Но потом дробь его шагов сыпнула по лестнице - я знала его старую привычку сбегать, перескакивая через ступеньку. И вот он был уже внизу. Я подумала, он, должно быть, повернул к выходу. Но проверить струсила, прячась за спасительницей дверью - надеялась дождаться, когда в прихожей его уже не будет и я смогу спокойно дойти до своей комнаты.
  Господин Марсер не провожал Бена, и, похоже, он еще какое-то время не собирался покидать свой кабинет. Путь был чист, мне уже ничего не мешало. Я вышла из-за двери. Подсвечник по-прежнему был в моих руках, но свеча куда-то потерялась. Это было нехорошо - не хотела бы я, чтобы Бен или господин Марсер знали, что я подслушала их разговор.
  В доме, казалось, стало еще тише. После такой цепочки потрясений, чувство страха немного притупилось. И хотя я соблюдала минимальную осторожность, я уже не чувствовала себя одиноким испуганным зверьком, который бежит от звука собственных шагов.
  Я спокойно прошла тёмным кухонным коридором. Добралась до своей комнаты, толкнула рукой дверь, и сделала шаг. В комнате было тихо и достаточно темно, хоть чуть светлее, чем в кухонном коридоре. Но я не заметила ничего особенного. Я сделала еще один шаг, и в этот момент очень остро почувствовала: что-то не так.
  Стоя у самой двери, я постаралась решить, что же меня смутило. Например, я абсолютно не помнила, оставляла ли я дверь открытой. Я могла оставить, чтобы не тратить время на замок, если придётся быстро прятаться в своей комнате. Я могла запереть её, потому что делала так всегда - не хотела, чтобы служанки копались в моих вещах. Что-то было не правильно, но я не могла вспомнить что.
  А потом на меня навалилась догадка: мои туфли, которые я оставляла у самой двери, куда-то исчезли. Кто-то зашёл в мою комнату и просто отодвинул их подальше. Возможно, случайно: просто споткнулся об них. В темноте было сложно вернуть их на место, поэтому он оставил всё как есть, дожидаясь, когда я вернусь к себе.
  - Бен, это ты? Что ты здесь делаешь? - спросила я темноту.
  - Дожидаюсь тебя - голос Бена прозвучал неожиданно близко.
  Я поняла, что попала в переделку. Хотела выбежать из комнаты, но сильная рука из темноты обхватила моё запястье железной хваткой. Я дёрнула руку, скорее от безысходности - Бен держал меня очень крепко. Возможно, из-за этого появятся лишние синяки.
  Всё было плохо. Очень-очень плохо.
  - И зачем ты меня дожидаешься? - спросила я деланно-дружелюбным голосом.
  - Давно не видел свою хрупкую куколку.
  Когда-то мне нравилось, когда он называл меня так. Но теперь это звучало отвратительно. Я не куколка. Я живая!
  Бен потащил меня вглубь комнаты. Я упиралась ослом, но силы были совсем не равны, к тому же мои босые ноги легко скользили по полу. И ему это не стоило больших усилий. Он легонько кинул меня на кровать. Легонько, но упала я неудачно, ударившись затылком об стену. Не сильно, но очень чувствительно - наверняка останется шишка. К тому же моя тонкая ночная сорочка слегка задралась.
   Не самая надёжная защита, но без неё я чувствовала себя еще хуже.
  - Хотел тебя спросить, Ада, где ты ходишь посреди ночи? Порядочным девушкам давно пора быть в постели.
  - Я была на кухне. Замучила жажда, - ответила я, поправляя батистовые оборки.
  Какой выходил глупый разговор! Я почувствовала такую усталость. Я уже даже не боялась. Моя ночная вылазка, когда мне постоянно приходилось быть начеку, когда я вздрагивала от каждого шороха, меня вымотала. Я по-настоящему устала бояться.
  Нет, я прекрасно осознавала, что Бен, такой как сейчас, с уязвлённым от общения с господином Марсером самолюбием - опасен. Но вместо страха в голову приходили обрывочные мысли, попытки по-разному прокрутить ситуацию. Единственное доступное мне оружие - это громкий крик. Если я успею закричать, переполошу служанок, разбужу хозяина дома, Бен не тронет меня. Он боится господина Марсера. Или совсем не боится? Может быть, он пришёл сюда, для того чтобы свести счеты не только со мной, но и с ним. А в этом случае крик может стоить мне жизни.
  - Ты, маленькая черноглазая врушка. Я по голосу слышу, что ты меня обманываешь. Впрочем, мне наплевать, что ты делала. Я пришёл забрать своё.
  - Своё это что?
  - Как будто ты не догадываешься.
  Он положил руку мне на колено. Сначала прикосновение было осторожным. Но затем он схватил меня жёстко, по-хозяйски, скомкав тонкую материю ночной рубашки.
  - Нет, Бен. Тебе не удастся ничего взять. Здесь нет ничего твоего.
  От него снова пахло травами. И запах был, на самом деле, приятным, свежим, лесным. Я знала этот запах - эти травы обостряли ощущения у людей, которые их принимали. Были и побочные эффекты. Например, потеря самоконтроля. И оставалось только догадываться, когда Бену надоест меня уговаривать, и он просто возьмёт меня за волосы, и стукнет головой об стену. Уже специально.
  - Понимаю. Тебе не хочется отдаваться задёшево. Думаешь, ты слегка принарядилась и стала важной птицей? Но меня не интересуют все эти тетеревиные танцы. Давай, милая, ложись и задирай подол.
  - Послушай, Бен, я лучше лягу с тамьерским медведем, чем с тобой.
  - Ты любишь волосатых мужчин? Ты не разочаруешься. Ммм, как же ты так сладко пахнешь!
  Он перехватил мою руку и сунул её в ворот своей рубашки, как раз в район своей груди. Я ощутила прикосновения к его коже и волосам.
  - Даже тамьерский медведь обходительнее, чем ты. Проваливай, Бен. Сейчас не лучшее время. Я закричу, если ты не уйдёшь.
  К чему эти уговоры? На что я надеюсь?
  - Неее, милая, ты не закричишь, - его голос казался спокойным, даже игривым, - ты ведь не хочешь, чтобы я сломал тебе челюсть. Это очень больно, поверь мне. И твое милое личико будет навсегда изуродовано. Но мне-то это не помешает. Будет даже забавно.
  - Ну, пожалуйста, не нужно, Бен, пожалуйста!
  В чём моя вина? Что я сделала ему такого, что он настолько меня возненавидел? Зачем иначе предлагать мне такой чудовищный выбор: покалеченное тело или растерзанная душа.
  Он повалил меня на кровать и накрыл своим телом. Одной рукой он сжал мне рот. Другой рукой зачем-то принялся гладить меня по волосам. Словно не мог меня изнасиловать без этих глупых ласк. Коленями он удерживал мои ноги. Меня окружил запах его пота и трав. Свежий, приятный запах трав. У меня они тоже обостряли ощущения. Моя сорочка задралась, и я чувствовала его напряженный член только через его одежду.
  Всё было предопределено. Я слишком боялась боли, чтобы сопротивляться, и я знала, что у Бена хватит силы осуществить свои угрозы. Я не хотела, чтобы он ломал мне лицевые кости. Да, и признаться честно, я никогда не была бойцом. Всё, что я делала, когда встречалась с неприятностями, я убегала от них. Это работало. К сожалению, этой ночью убежать не получилось.
  Сделать я ничего уже не могла. Или могла?
  Если ты не станешь рисковать, то останешься такой же никчёмной и трусливой девчонкой. Подстилкой Бена.
  Я не знаю, откуда взялись силы в моей спине, будто там спряталась упругая стальная пружина. Бен был очень тяжелым, и полностью спихнуть его с себя мне не удалось. Лишь чуть-чуть. Высвободить один бок. Но этого оказалось достаточно, чтобы частично вывернуться из-под него, частично оттолкнуть его. Я свалилась с кровати, ушибив оба локтя и колено, и попыталась отползти подальше, прячась за темнотой комнаты.
  - Ну, куда же ты милая, - глумливо спросил Бен, - мы еще не закончили.
  Мне пришлось быстро выбирать. Если я закричу, он меня найдёт сразу, если промолчу - немногим позже.
  В этот момент Бен напомнил мне животное, глупого и злобного пса, от которого невозможно отделаться. Я не знала, что делать с разъяренным мужчиной, но что делать с нападающим животным я знала. А ведь мама когда-то показала мне всего два знака - слабое лечение и изгнание псовых.
  Наверное, положение было слишком отчаянное. Бен уже шёл ко мне в темноте. Мои руки действовали как заведенные. Я никогда так точно не рисовала знаки. Я никогда не чувствовала такого: сила словно сама просилась в меня, в мои руки. Я чувствовала её и в животе, и в груди, и в кончиках пальцев. Я вдыхала и выдыхала её, подпитывая своим гневом. И ненавистью.
  Знак загорелся передо мной словно яркая вспышка в кромешной тьме. Не голубым - ярко-белым, слепящим светом. Удивительно, но я всё сделала правильно. А сила всё собиралась и собиралась, протекая через меня. Причиняя мне ощутимую физическую боль. Что же это? Что же происходит?
  Самое удивительное происходило дальше. Магия, предназначенная для животных, почему подействовала на Бена. Я всегда знала, что этот знак не действует на людей. Когда мама мне его показала, я даже испытывала этот знак на своём старшем брате. Эверт вообще ничего не ощутил. Но тут сомнений быть не могло - Бену досталось.
  Он закричал. Я видела в темноте лишь слабые очертания его фигуры. Он закрыл уши руками, тряс головой. Он стонал, будто хотел заглушить какое-то звучание. Магия заставляла его слышать громкий звук.
  - Ада, этот звук! Откуда, откуда он? Пожалуйста, перестань! - просил он меня слабым и неуверенным голосом. - Это твоя магия? Убери этот звук! Он сверлит мне голову!
  - Что тебе так не нравится, Бен? Всё же хорошо! - теперь настала моя очередь разговаривать издевательским тоном.
  - Ада, ну, пожалуйста!
  Его фигура сгорбилась, он стал таким жалким. Но я помнила о том, что было несколько минут назад. Себя мне было жальче.
  - Проваливай, Бен, а то будет хуже. Уходи. Если уйдёшь, я не стану повторять. Оно должно скоро закончиться.
  Я не знала, видит ли он меня, но стала вычерчивать этот же знак, подкрепляя свои намерения действием.
  Бен выходил из комнаты на ощупь, едва не врезавшись головой в дверь. Он торопился. И судя по тому, что он всё еще держался за голову, звук в его голове не утихал.
  Как только он оказался в коридоре, я поспешила захлопнуть за ним дверь и запереться в своей комнате. Я не могла поверить, что вышла победительницей из этой схватки. Но это было действительно так. Я не так слаба, как привыкла думать о себе. Нет, я не так уж и слаба.
  
  
  Глава 4
  Гостеприимный дом вдовы
  
  Улица Свиной Брод начиналась на холме, и с небольшим уклоном спускалась в сторону реки. На этой улице жили небедные люди, которым не нравились шум и скученность центра. А здесь и проезжая часть улицы была достаточно широкой, и дома стояли каждый по отдельности, окруженные небольшими палисадниками. Наверное, летом там пестрели цветы, но пока было грязно и голо. Только-только начала пробиваться трава.
  Я шла по нечетной стороне улицы, время от времени выискивая бронзовые номерки на стенах домов. Не хотела пропустить нужный. С собой у меня была большая дорожная сумка с моей одеждой и пачка документов на имя Аниты Нанс. Я спрятала её под пальто, поближе к сердцу.
  Кошмар вчерашней ночи рассеялся. Солнечный свет разогнал серые тени, и ничего не осталось, кроме синяков. Я пыталась их свести с помощью магии, но они не исчезли, хотя изменили цвет на грязно-зеленый. Те, что были на руках, пришлись на самую кромку рукавов, и мне приходилось постоянно их одёргивать, чтобы не привлекать внимание.
  Я не говорила ни с кем о произошедшем вчера. Когда Бен выбежал из моей комнаты, я заперла дверь, предоставив ему самому выкручиваться, придумывая оправдания. В конце концов, это его вопли разбудили служанок и заставили хозяина дома спуститься вниз. Судя по тому, что господин Марсер ни о чем меня не спрашивал, провожая из дома, Бен не стал рассказывать ему о моей роли в случившемся. Наверное, наплёл с три короба, что пошел на кухню выпить воды, и ударился в темноте головой. Меня это вполне устраивало, лишь бы он больше ко мне не лез.
  Наконец я нашла то, что искала. Дом номер одиннадцать, который принадлежал госпоже Гонзар, был чем-то похож на мой родной. Он был такой же небольшой, двухэтажный. И крыша так же была покрыта красной черепицей. На втором этаже дома на сторону фасада выходил маленький балкон. Дни стояли тёплые, поэтому на него уже выставили горшки с цветущими азалиями, и с земли казалось, будто он заполнен ярко-розовой пеной.
  Я обратила внимание, что внешние детали этого дома имели довольно занятные и чудные украшения: решетка перил на крылечке была выполнена в виде извивающихся рыбок; веревка, свисающая с небольшого бронзового колокольчика, свита из цветных ниток; дверная ручка сделана в виде медвежьей головы. Такие мелочи, но они заставили меня относиться к хозяевам дома как-то благожелательно. Хотя я пришла для того, чтобы их обокрасть.
  Я поднялась на крыльцо. Перила были отполированы тысячами прикосновений. Я заметила рядом с дверью бронзовую табличку с надписью:
  Г. Гонзар и М. Гонзар. Часы приёма 11-15.
  Я знала, что Густав Гонзар - это хозяин дома, и он уже умер. Но вот его жена, М. Гонзар. Как же её зовут? Совершенно точно господин Марсер называл мне имя этой женщины, но я уже его забыла. Так глупо. Мне надо быть внимательнее - запоминать такие детали.
  Я подумала, что мне не стоит стоять на крыльце слишком долго - я и так привлекала излишнее внимание соседей, поэтому я поставила свою дорожную сумку с личными вещами на дощатую ступеньку, и несмело дернула за веревку колокольчика. Тот слабо звякнул. Ожидая, что мне сейчас откроют, я достала свои документы. Но никто не торопился меня встречать. Я повторила, ударив в колокольчик сильнее и уже гораздо более настойчиво.
  Ключ в замке повернулся, дверь отворилась, и на крыльцо ко мне вышла женщина. Она была уже не молода. Её волосы - про такие говорят "соль с перцем" - были убраны в неаккуратный узел. Лицо покрывала сетка достаточно глубоких морщин. Оба глаза были прищурены, но в левом явно светлело бельмо. На женщине было некрасивое шерстяное платье темно-коричневого цвета. Поверх него была одета забавная вязаная безрукавка из красной пряжи.
  - Ты кто? - спросила меня женщина, уставившись на меня обоими своими глазами.
  - А это вы М. Гонзар? - ответила я вопросом на вопрос.
  Женщина улыбнулась в ответ. Обвислая кожа на её лице подобралась.
  - Да, деточка. Можешь называть меня Марла.
  Марла? Возможно, господин Марсер называл именно это имя.
  - Я ваша новая горничная. Меня зовут Анита Нанс. Вот тут мои документы и рекомендательное письмо.
  Марла Гонзар забрала у меня мои бумаги, нетерпеливо повертела их, а потом вновь улыбнулась и отдала их мне. Я была совсем не уверена, что за это время, она успела хоть что-то прочесть. Даже проверить, правильное ли имя я назвала.
  - Это здорово, что ты, наконец, пришла, - заговорила она, улыбаясь мне словно родной, - После того, как Альбина уехала на ферму своей матери, у нас какая-то пропасть. Никого не можем найти на эту работу. Ни за какие мыслимые деньги!
  Женщина пригласила меня жестом войти. Я подобрала свои вещи, и прошла в дом. Меня встретила крошечная прихожая с вешалкой для пальто и шляп. А еще полочка для обуви. На ней рядом с крепкими и модными туфельками, стояли стоптанные ботинки, буквально близнецы-братья моих старых ботинок, а так же несколько пар разноцветных вязанных домашних туфель.
  Я оставила в прихожей свою верхнюю одежду.
  Женщина пригласила меня в гостиную. Она велела поставить сумку чуть в стороне, недалеко от входа.
  - Ты пришла очень удачно - вода уже закипела, у меня есть целая корзинка имбирного печенья и огромное желание с кем-то поговорить, - она была со мной очень приветлива и дружелюбна.
  Первое, что мне бросилось в глаза в гостиной - крупный портрет старика в парадном костюме. Портрет висел прямо напротив выхода. Лицо мужчины напоминало черепашье: голова была абсолютно лысая, голубые глаза усталые и тусклые, а кожа на лице похожа на пергамент.
  - Это Густав, хозяин дома. Он умер в позапрошлом году, - произнесла Марла Гонзар, с печальной улыбкой, а потом добавила уже совсем другим тоном, - ты не замёрзла? Подкинуть полешек в камин?
  Я покачала головой в ответ.
  У меня в голове промелькнула мысль, что хотя Марла Гонзар уже не выглядит молодой, между ней и Густавом была заметная разница в возрасте. Впрочем, женщины часто выходят замуж за мужчин постарше.
  Гостиная в доме Гонзаров была не слишком просторной. Хотя мебель была расставлена достаточно удобно. Посреди комнаты стоял стол, рядом с ним диванчик и несколько тяжелых стульев резными спинками. На столе лежало незаконченное вязание и колода карт. С левой стороны, рядом с небольшим окошком, закрытым светлой портьерой, стоял стеллаж с декоративной посудой. Справа почти всю стену занимал огромный камин. Изнутри он был отделан красным кирпичом, снаружи - дубовыми панелями. На каминной полке стояли фарфоровые часики и пятирогий канделябр с оплавленными свечами.
  Марла показала мне место, которое я могу занять, и ушла на кухню за печеньем. Я разрывалась от любопытства, но расхаживать по комнате в отсутствии хозяйки было бы бестактным и очень подозрительным, поэтому я рассматривала обстановку дома прямо со своего места. И общий вывод, который напрашивался в результате моих наблюдений, что в доме было уютно и чисто, не смотря на все трудности. А еще тут было слишком много вязаных салфеток.
  Вскоре Марла вернулась из кухни с фарфоровой вазочкой, наполненной с печеньем и двумя белыми чашечками. Из них валил пар, пахло шиповником и мелиссой. Марла аккуратно выставила принесённое на стол, села напротив меня, а затем немного суетливо смела вязание и карты себе на колени.
  - Ну, вот и всё, можешь угощаться, - добродушно пригласила меня она.
  Я взяла за печенюшку. Отвар для меня был еще слишком горячим.
  Мои первые впечатления от этого дома были весьма хорошими. Добрая, сердечная и слегка чудаковатая хозяйка. Да, она даже не прочитала моё рекомендательное письмо! Наверное, она слишком плохо видела, чтобы что-то прочесть. Я заранее испытывала стыд, от того, что мне придётся лазить по её вещам. Но с другой стороны, она не выглядела, как человек сильно заинтересованный в своём архиве. Я просто заберу документ, а Марла будет жить дальше, и ничего не заметит. Господин Марсер! Три дня и дело будет сделано.
  Марла не боялась обжечься, она пила душистый отвар, хрустела печеньем, и смотрела на меня, чего-то выжидая. Очевидно, хотела, чтобы я начала рассказ о себе. Но у меня тоже назрело немало вопросов: мне хотелось узнать, что за женщина живёт вместе с ней. А сколько всего я собиралась узнать об Ордене Ведающих Сестёр! Но всему своё время. Было неразумно показывать слишком рано свою осведомленность в её делах.
  Наконец Марла не выдержала, и задала вопрос напрямую:
  - Анита, откуда ты?
  - Я родилась в Виллентано. Но до последнего момента работала в Литарино. Рекомендательное письмо от моей бывшей хозяйки. Там есть выходные данные.
  Письмо Марлу не заинтересовало.
  - Виллентано. Там, наверное, прекрасно. Теплое море. Длинное лето. Почему ты оттуда уехала?
  - Моя мать умерла. Мне надо было на что-то жить, а на заводы в Литарино набирали молодых девушек. Но там я не осталась. Пошла в прислуги. Так уж получилось.
  - Ты говоришь совсем без акцента. Ты научилась сама?
  - Нет, тамбрийский - мой родной язык. Моя мать была тамбрийкой, а отец купцом из страны мешави. В Виллентано на такие смешанные союзы смотрят сквозь пальцы.
  - А где же твой отец, почему он не забрал тебя к себе?
  - Он был привязан к маме, а не ко мне. К тому же, я не захотела бы уезжать с ним. Мне в Тамбрии нравится больше.
  Марла сделала крупный глоток. В её глазах светился неподдельный интерес.
  - Анита, у тебя есть братья?
  - Я была единственным ребёнком в семье.
  Марла всё спрашивала, невольно устроив настоящую проверку легенде, разработанной мною и господином Марсером. Она задавала вопросы и о моей семье, и о родном городе. Казалось бы, я знаю всё о жизни в Виллентано, и что бы я ей ни сказала, меня будет сложно поймать на лжи. Но реальность оказалась сложнее. В рассказ приходилось вводить немало деталей - незначительных мелочей, которые требуются, чтобы сделать его более живым. И с каждой минутой разговора я понимала, что вот-вот наступит момент, когда я не смогу удержать это всё в голове.
  Почему-то Марлу сильно заинтересовали мои родители, как они познакомились и почему остались вместе. Этот вопрос был для меня не слишком простым. И тут собственный опыт плохо помогал. Я не знала, как познакомились мои собственные родители, и что держало их вместе. Приходилось сочинять на ходу. А Марла слушала, будто я пересказывала ей какую-то книгу.
  Вопрос про бабушек и дедушек застал меня врасплох. Но я отвечала на него почти правдиво. Я ничего не знала ни о родителях матери, ни о родителях отца. Поэтому я объяснила, что родители отца не выезжали из страны мешави, а родители матери умерли до меня. Вполне вероятно, так было и на самом деле. Я не знала.
  Отвар уже остыл настолько, что его можно было пить, не боясь обжечь язык и нёбо. Я взялась за чашечку. Марла дала мне законную передышку и зацокала своими спицами. Было немного странно видеть, как она вяжет, почти не смотря на свою работу. Но у неё, наверное, в этом деле был огромный опыт. И слишком слабое зрение.
  Я не успела допить до половины, как услышала щелчок со стороны входной двери.
  Судя по тому, что Марла даже не обернулась. Либо она была настолько глуха, либо ожидала, что кто-то и в самом деле должен вернуться домой.
  Я насторожилась.
  Из прихожей донеслись едва различимые звуки - тот, кто пришёл, вёл себя в доме довольно уверенно, по-хозяйски: снимал с себя пальто и уличную обувь.
  Раздались шаги. А потом на порог гостиной ступила женщина в сером платье.
  Она была полной противоположностью Марле Гонзар. Если у Марлы возраст на лице читался сходу, то незнакомка выглядела так, что определить её возраст не представлялось возможным. Может, ей было двадцать пять, а, может быть, все сорок. Если одежда Марлы была некрасивой и безвкусной, а прическа, казалось, вот-вот развалится, одежда незнакомки была безукоризненно элегантной, а узел волос на голове - ровный и гладкий. С чёрной траурной лентой, блестевшей атласным блеском в рыжевато-русых волосах.
  В сущности, женщина была одета довольно просто: серое закрытое платье - чёрный воротник был сколот сардеровой брошью. Серые перчатки под цвет. В руках женщина несла большую круглую корзину с продуктами, из которой торчали два стебля лука-порея. Но она двигалась с такой гордой осанкой, так смотрела, так держала голову, словно в её руках были королевские регалии.
  Эта женщина была красавицей. У неё был особенный тип той неброской красоты, которая заключена в гармоничности черт, в идеальных пропорциях лица и фигуры. А еще она каким-то образом умела выражать гнев, полностью сохраняя свою привлекательность: только ноздри чуть-чуть напряжены, только бледные губы чуть сжаты, только красивые орехово-зеленые глаза смотрят на нас с Марлой сверху вниз.
  - Я могу узнать, что здесь происходит? - ледяным голосом осведомилась вошедшая.
  Марла виновато улыбнулась.
  - Мы просто пили чай, Марина, прости меня.
  Ко мне начало приходить запоздалое понимание. Когда господин Марсер говорил о госпоже Гонзар, он упоминал её непростой характер. Она когда-то была замужем, а, значит, у неё на руке должен быть обручальный браслет, которого я не заметила на руках у Марлы. Она овдовела, а, значит, должна была носить на голове траурный убор. Хотя бы чёрную ленту! М. Гонзар - это Марина, а не Марла.
  Я еле удержалась от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. Разве можно было так ошибиться! И всему виной моя невнимательность. Я так озадачилась, вспоминая как зовут госпожу Гонзар, что перестала обращать внимания на очевидное. И, когда Марла себя назвала, совершенно расслабилась, хотя и знала, что в доме живут две женщины. Получается, женой старичка Гонзара была не чудаковатая Марла Гонзар, а эта Марина. Мда, женщины часто выбирают мужчин постарше.
  - Марина, это наша новая горничная, - представила меня Марла Гонзар, а потом озвучила мою догадку, - Анита, это моя невестка и вдова моего брата Марина Гонзар.
  Губы у Марины побелели. Она посмотрела на меня, сверху вниз, презрительно, словно на рыжего домового таракана.
  Я в последний момент опомнилась, вскочила с диванчика, и сделала книксен, гораздо более глубокий, чем полагалось в этой ситуации. Лицо Марины немного смягчилось. Она даже улыбнулась мне, впрочем, довольно прохладно:
  - Я так полагаю, контракт еще не подписан, - заметила она снисходительно, - пожалуйста, обращайся ко мне 'госпожа Гонзар'. Что же касается Марлы, тут уже на её усмотрение.
  Я уныло кивнула. Начало получилось не слишком хорошим. Я уже мысленно начала гадать, когда же я провалюсь окончательно. Но Марина пока не спешила выгонять меня из своего дома. Хотя выглядела совсем не приветливо.
  Она велела Марле отнести корзину с продуктами на кухню. Приказ прозвучал так, что было понятно - Марина Гонзар хотела поговорить со мной наедине.
  Когда Марла ушла, она подсела за стол ко мне, и, глядя прямо в глаза, спросила:
  - Зачем ты пришла сюда?
  - Я ищу работу, - мой голос задрожал, - хотя бы какую-то работу.
  - Откуда ты?
  - Из Виллентано.
  - Возвращайся туда. В Эдбаре таким как ты найти работу заметно сложнее.
  - Я не могу, простите, - я сделала глубокий вдох. Выглядело, будто я упрашиваю. Хотя, на самом деле так и было. Мне не хотелось провалить всё задание в первый же день. - Мне некуда вернуться.
  - У тебя есть рекомендательное письмо?
  Я снова кивнула в ответ. А затем протянула Марине Гонзар все свои документы.
  Она читала всё неспешно и очень внимательно. Наверное, она не нашла в них изъяна, и отложила в сторону.
  - Покажи мне свои руки, - озвучила она довольно странную просьбу.
  Я протянула свои руки ей. Она медленно сняла перчатки, взяла в свои узкие и жесткие ладони мои, и стала ощупывать подушечку каждого пальца, уделив особое внимание заживающей мозоли, которую я успела натереть, очищая от гари котлы в доме господина Марсера.
  - Тяжелая работа оставляет на руках следы, - она объясняла свои действия медленным и каким-то задумчивым голосом, - но опытные воровки стараются беречь чувствительность пальцев. Попробуй залезь в чужой карман грубой клешнёй. На этом они и попадаются: у горничной не может быть слишком нежных рук, - потом, сочтя, что её слова прозвучали как прямые обвинения, она добавила. - Но ты не должна обижаться, что я не доверяю тебе. Я никому не доверяю.
  Как назло кромка моего рукава задралась, оголив запястье. Такой заметной детали, как зеленеющее пятно, пускай и на смуглой коже, Марина Гонзар упустить не могла. Она отвернула рукав выше, открыв картину целиком: пятна кровоподтёка повторяли следы пальцев Бена.
  Я начала лихорадочно придумывать этому объяснения. Но госпожа Гонзар ни о чём меня не спросила. Она посмотрела мне в глаза так, что, казалось, заглянула в самую душу. Я даже испугалась, что она прочтёт где-то там, на самом дне, мои недобрые намерения.
  Потом она просто отпустила меня, поднялась из-за стола, подошла к стеллажу у окна. Со средней полки она сняла серебряный кубок, потускневший от черной патины. Марина Гонзар поставила кубок на стол передо мной и сказала:
  - Если ты его очистишь, я подпишу контракт.
  
  ***
  
  Контракт был подписан, и я стала частью спокойной и размеренной жизни дома номер одиннадцать.
  Марина Гонзар показала мне мою комнату и дала немного времени для того, чтобы я смогла там обустроиться. Узкая кровать, тумбочка, старый платяной шкаф со скрипучими дверцами и бегония в горшке на подоконнике - вот и всё, что там было. Впрочем, мне нравилось, что моя спальня, как и все остальные, находилась на втором этаже, и мне открывался вид на улицу, уходящую вниз по уклону.
  Если шкаф был пуст, то в тумбочке нашлось несколько весьма занятных вещей: три толстые, зеленые, окрашенные травяной примесью свечи, резной черепаховый гребень и шкатулочка с набором для шитья. Скорее всего, никому это добро уже не было нужно, но я не решилась сразу это выбросить.
  Я начала разбирать свою дорожную сумку - выкладывать мелочи на крышку тумбочки, развешивать платья в шкаф. Но время моей передышки оказалось не долгим - госпожа Гонзар собиралась познакомить меня с домом и моими обязанностями. Она позвала меня вниз.
  Мы начали обход с цокольного этажа, где размещалась кладовая с припасами и прачечная. Для меня эти две комнаты были едва ли не самыми главными, потому что в мои обязанности входила и стирка, и уборка в доме. В кладовой хранились крупы, домашние соленья и сушёные травы. Отдельно стоял шкаф, в котором лежал запас мыла, чистящих порошков и щёток. В прачечной не были ничего интересного - крупная деревянная бадья, металлический таз для кипячения и лежащие стопкой стиральные доски. Довольно много места там занимала большая ванна из толстой жести.
  На первом этаже кроме гостиной, которую я уже видела, располагалась маленькая, но уютная кухонька. Марла уже трудилась там, у небольшого каменного очага. Я видела, как она сгребала в сковороду с высокими стенками тонко нарезанные овощи, а потом что-то помешивала в сотейнике, стоявшем сверху, на чугунной плите.
  Наверное, всему виной был умопомрачительный запах готовящихся блюд, но мне очень понравилась эта кухня - и беленные кирпичные стены, украшенные синими расписными тарелочками, и связки лука и острого перца под потолком, и расставленная по полкам ровным рядом посуда - вычищенные до блеска медные кастрюли и сковородки. Здесь царила образцовая чистота, и в то же время чувствовалось настоящее домашнее тепло.
  Кухня была вотчиной Марлы. Но она занималась лишь приготовлением пищи. Мыть посуду, отскребать от сковородок жир, чистить очаг и мыть полы, предстояло мне. Мои руки заныли, предчувствуя, сколько времени мне придется проводить здесь, поддерживая заданный уровень порядка. Вряд ли хозяйки дома потерпят, что я буду вести их кухню хуже, чем сейчас это делают они.
  После кухни госпожа Гонзар повела меня дальше. Мы прошли мимо одной запертой двери, про которую госпожа Гонзар сказала немногословно, что это кабинет покойного хозяина дома. Моё сердце забилось быстрее, я догадалась, что именно там находится то, что я ищу. Но у хозяйки не было намерения показывать мне это помещение. Я не видела даже ключа, а без него мне было очень тяжело оценить сложность замка. Наверное, госпожа Гонзар действительно дорожила этим своим архивом, поэтому так осторожничала со мной.
  Мы поднялись на второй этаж - его занимали спальни. Поскольку, моим делом было наводить там порядок, госпожа Гонзар провела меня в каждую из них. Она подробно указала, в какие часы я должна делать уборку, чтобы не помешать ей и Марле, что я должна менять, где я должна мыть, а к чему мои руки не должны прикасаться даже в мыслях.
  По правде говоря, личные комнаты вызывали во мне больше всего любопытства. Мне казалось, что в них я смогу больше понять о жильцах этого дома. Что может больше сказать о людях, чем их личные вещи?
  Марине Гонзар принадлежала самая просторная спальня с выходом на балкон. По правде говоря, эта комната стала для меня разочарованием. Интерьер был очень строгим, и даже каким-то пустым. Обои песочного цвета и тёмная мебель: платяной шкаф, комод, туалетный столик. Широкая кровать и камин занимали немало места, но в такой большой комнате они просто терялись. Марина Гонзар была не из тех, кто хранит на каминной полке армию безделушек. Даже портреты близких не были выставлены. На туалетном столике стоял бокал, а в нём - голая тёмная ветка.
  Я заметила подвесную книжную полку, когда мы уже покидали комнату. Я не успела рассмотреть названия книг, только толстые корешки с золотым тиснением. Но, напоследок, мне хотелось думать, что это её книги по ведовству.
  Марла ютилась в комнате поменьше. Когда госпожа Гонзар пригласила меня войти туда, у меня разбежались глаза от обилия ярких пятен. На узкой кровати лежало расшитое розовыми пионами покрывало. На комодике - вязаные салфеточки и фарфоровая композиция: пастушок, пастушка и три беленькие овечки. На низеньком столике стояла чудесная бронзовая лампа с витражным абажуром. Марла не отличалась тонким вкусом, но у неё было чутьё на занятные вещицы.
  Однако самый большой интерес вызывала последняя спальня. Она-то стала для меня полной неожиданностью. Когда я спросила, кому она принадлежит, госпожа Гонзар очень сухо ответила мне, что это гостевая. Но что-то подсказало мне, что это не совсем так. Эта спальня предназначалась не для гостей, а для одного конкретного гостя. Об этом говорили прохладные серо-голубые тона стен, абсолютно не характерные для этого дома, пара акварелей с морскими видами и маленькая деревянная модель корабля на письменном столе. Всё это словно должно было отвечать вкусу одного, определенного человека.
  В этой комнате тоже была книжная полка. Я, помня о том, что не успела как следует рассмотреть книги в комнате хозяйки, жадно уставилась на корочки книг в этой спальне. Я рисковала, что не услышу и не запомню всё то, что мне говорила госпожа Гонзар. Но я слушала рассказ в третий раз, и решила, что разберусь, как часто мне предстоит здесь мыть полы и стирать портьеры.
  Книг было много. Но выхваченные взглядом названия типа 'Хроники правления короля Бродерика Второго' и 'Военное искусство и Белое вторжение' мне мало о чём говорили. А затем я увидела среди книг сочинение Альберта Джерта. И совершенно растаяла. Я поняла, что, пожалуй, знаю, чем буду заниматься в этом доме вечерами. И понадеялась, что гость госпожи Гонзар не будет возражать, что я тайком стану брать его книги.
  Наверное, я слишком увлеклась своими мыслями, что потеряла нить того, что говорила мне госпожа Гонзар. Я услышала нотки гнева в её голосе - это заставило меня вернуться в реальность.
  - Послушай, Анита Нанс, - строго высказала она, - я не люблю повторять свои просьбы по три раза. Если для тебя слишком сложно их выслушать, ты можешь найти себе работу полегче - подписанный контракт никогда не поздно расторгнуть.
  Я почувствовала укол обиды. Тем более странный, что хозяйка была права. Несмотря на увещевания Инес Марсер, что со стороны это выглядит просто отвратительно, я вжала шею в плечи. И поймав взгляд госпожи Гонзар пролепетала:
  - Простите меня, госпожа.
  - Ладно, - ответила она.
  К её чести, добившись от меня извинений, она почти успокоилась, добавив лишь:
  - Учти, мне нужна послушная и понятливая домашняя помощница.
  - Я исправлюсь, госпожа.
  Она нетерпеливо посмотрела на меня. И, поняв, что выразительным взглядом ничего не добьётся, сказала:
  - Если ты готова исправиться, спустись, будь добра, вниз, и помоги Марле накрыть на стол к обеду.
  Я несказанно обрадовалась возможности поскорее от неё сбежать.
  Прибыв на кухню, я сразу спросила Марлу, чем я могу ей помочь. Она улыбнулась и велела мне нести на стол в гостиную, которая, у них использовалась и как столовая тоже, по три набора посуды и столовых приборов. Она показала, что и в каких ящиках лежит.
  - Почему три набора, вы ждёте гостей? - переспросила я, осторожно выкладывая тарелки.
  - Каких гостей? Нет, мы никого не ждём, - удивилась она, а потом спохватилась, - ты забыла посчитать себя, детка.
  - То есть, вы хотите сказать, я буду обедать с вами?
  Моё удивление было закономерным. В доме господина Марсера служанки за одним столом с хозяином дома были делом немыслимым. Они всегда принимали пищу на кухне, своим отдельным кругом, и только то, что готовили себе сами. Приглашение за стол значило многое - в Тамбрии вообще не было принято звать за стол кого попало. Это было оказанием доверия. Это было знаком принадлежности семье.
  - Ну, вот такие порядки у нас в доме, - бесхитростно заметила Марла, - а главное, нам будет гораздо веселее. Ты уже знаешь, какая моя невестка строгая.
  Я подхватила стопку тарелок, приборы и салфетки, и отправилась в гостиную, попутно предаваясь раздумьям. Конечно, Марина Гонзар, действительно, была той еще занозой. Но зато в этом доме было то, что я так любила и считала таким необходимым для жизни - книги и хорошая еда. А еще тут обещали относиться ко мне как к человеку. В этом доме вполне можно жить. И жаль, что такая жизнь скоро закончится.
  
  ***
  
  О том, зачем я в этом доме, я не забывала ни на секунду. Но с этим было очень глупо спешить. Слишком подозрительные действия могли раз и навсегда выбить меня из игры. По правде говоря, у меня были очень подробные инструкции, насчет моих первых шагов, а именно - сбора информации, и я выполняла их по мере возможности. Мне приходилось запоминать всё наизусть - делать записи было небезопасно. Хозяйка и так не слишком мне доверяла. А такая компрометирующая вещь, как план дома или её распорядок дня, найденные у меня, могли поставить крест на выполнении всего задания. Посчитав меня воровкой, меня отправили бы в полицейский участок со всеми вытекающими последствиями. А чего я точно не хотела - это отправляться на каторгу.
  Итак, подробный поэтажный план дома - это первое, что я должна была запомнить и сохранить в своей голове. Выполняя свои обязанности, я постоянно передвигалась из комнаты в комнату. Между сметанием пыли и мытьём полов, я имела возможности замерить комнаты шагами. Протирая подоконники, мне было легко проверить запоры на окнах. Впрочем, помещение, которое представляло для меня самый большой интерес - кабинет господина Гонзара и его архив, продолжали оставаться для меня недоступными. Госпожа Гонзар делала уборку там самостоятельно.
  Конечно, мне удалось выудить хоть какую-то полезную информацию, например, по очертаниям стен и планировке соседних с кабинетом помещений, я смогла примерно оценить его размеры. Хотя на окнах стояли решетки, мне несколько раз удавалось заглянуть внутрь, через окно. Я увидела лишь шкаф, достаточно высокий, чтобы заметить его с улицы - но и это могло быть полезным.
  Мои успехи с замками в доме можно было считать переменными. На дверях в личные комнаты стояли совсем простые запоры - даже в доме господина Марсера стояло что-то сложнее. Я научилась щелкать их как орешки, получалось даже с помощью шпильки для волос. Я могла войти в любую спальню, когда я этого хотела. Но этим почти не пользовалась. В том числе, и по той причине, что могла попасть в них совершенно свободно во время уборки. Именно так я позаимствовала книгу Альберта Джерта из гостевой спальни.
  Замок на дверях кабинета, разумеется, был гораздо более сложным. Для самоуспокоения я попыталась поковыряться и в нём, но мне не хватало опыта, чтобы даже оценить, можно ли его вообще открыть с помощью отмычек. Я сделала единственное, что могла - внимательнейшим образом запомнила, как выглядит его личина. Возможно, это описание позволит узнать, кто произвёл этот замок, и есть ли какая-нибудь возможность его открыть без ключа.
  Я изучала не только планировку дома. Ещё одним объектом моего пристального интереса были его обитатели. Меня было необходимо знать их обычный распорядок дня и привычки. Эти наблюдения давались мне немного сложнее, потому что были окрашены личным отношением. Когда наблюдаешь за человеком, в определенный момент начинаешь вникать в его историю, сочувствовать ему. Наверное, мне стоило поучиться делать это бесстрастно. Но у меня так не выходило - просто не могла отрешиться от своих чувств.
  К Марле я очень привязалась, и она была ко мне очень добра. Она с самого начала приняла меня дружелюбно. И после этого ничего не изменилось. Не знаю, возможно, именно так могли сложиться мои отношения с бабушкой.
  Марла была довольно странной, это точно. Но также она была внимательной и ласковой, не замечала моих ошибок и неловкостей. Она даже за те несколько дней, что я провела в их доме, успела сделать мне два подарка - шерстяные вязаные чулки на зиму и кулёк с самодельными цукатами. Оказалось, мне было нужно очень мало, чтобы начать испытывать душою какое-то тепло. Моя душа - бродячая кошка, потянулась к первому, кто согласился просто накормить её и приласкать.
  Мне было легко изучить привычки этой немолодой женщины: когда она не готовила, она вязала или раскладывала свои пасьянсы. Из-за плохого зрения, в пасьянсах она иногда ошибалась, путая дам и пажей. Но вязать ей как-то удавалось почти на ощупь. В уме она представляла узоры и считала петли. Выбирала только яркую пряжу. И спицы в её руках и мелькали серебристыми вспышками.
  Марла довольно быстро поделилась со мной своим секретом, почему она почти никогда не покидает дома. Всё дело было в том, что иногда она теряла память. Это находило внезапно: она переставала понимать, кто она и где находится. Она не теряла рассудка. Просто переставала помнить. Марла рассказала мне, что в первый раз это случилось прямо на Соборной площади. Сильнее всего, в её памяти запечатлелся тот ужас и растерянность, которые испытывала, глядя на здание Главного Собора - она никак не могла его узнать. Она подошла к полицейскому, но не смогла объяснить, что с ней случилось. Когда полицейский спросил, как её зовут, она не знала, что ему ответить.
  В тот раз память вернулась к ней достаточно быстро. Но всякий новый приступ сопровождался всё более длительной потерей. И теперь Марла боялась двух вещей: что она потеряется в городе, и не сможет найти дорогу домой, и что однажды случится такой приступ, после которого память уже не вернётся никогда.
  Конечно, мои собственные проблемы с памятью были не такие, как у неё. Мои провалы были в прошлом и пока не возобновлялись. Они не походили на её болезнь. Но я чувствовала, между мной и Марлой есть нечто общее: и она, и я знали это чувство - ты мысленно тянешься к своим воспоминаниям, а натыкаешься на одну пустоту.
  Вся жизнь Марлы проходила дома. Частично в домашних заботах, частично в однообразных развлечениях. Днём Марла подолгу спала, предоставляя мне время выполнять мою неблаговидную работу. С ней мне было очень легко. И в то же время обманывать её было особенно стыдно. Хотя к архиву своего брата она уж точно не имела никакого отношения, и никак не пострадала бы из-за меня.
  С Мариной всё выходило иначе. За исключением одной детали - наши с ней чувства тоже были взаимными. Марина до жути раздражала меня, а я её.
  Нет, с моей стороны это не было похоже на злобу или ненависть. Я вполне осознавала, что Марина - неплохой человек. Она же зачем-то взяла на работу девушку-мешави с синяками на запястьях. Но её слегка высокомерные манеры и жуткая придирчивость вызывали у меня просто зуд в грудине. За каждую пылинку на полу, я могла получить пятиминутную нотацию на тему того, как важна чистота. Но своё раздражение мне приходилось подавлять и прятать за маской покорности.
  Как оказалось, отношения между Мариной и Марлой, тоже были совсем не безоблачные. Это проявлялось то в затяжном молчании во время ужина или вечерних посиделок, то в лёгких словесных уколах, которыми они изредка обменивались. И в каждой стычке я всегда мысленно поддерживала человека, с которым у меня сложились более доверительные отношения - Марлу.
  Иногда мне казалось, что Марина меня подозревает. Не было никаких объективных причин так думать. Но мне так казалось каждый раз, когда я ловила на себе её взгляд. При ней, когда она была дома, я старалась ничего не предпринимать. Она сама в первый же день сказала, что никому не доверяет, а значит, если я на чём-то попадусь, будет бесполезно выдумывать правдоподобные объяснения.
  Однако я испытывала не только раздражение. Я восхищалась госпожой Гонзар. Она была особенной, с её прямой и гордой осанкой, уверенным голосом, выразительным и властным взглядом. Она всегда выглядела очень элегантно, и для этого ей не требовалось хитрых штучек в духе кузины господина Марсера. Тут было что-то природное, исходящее от неё.
  Она носила, в общем, простые платья с разнообразным сочетанием черного и серого - всё, что дозволительно носить на втором-третьем году траура. И всегда с воротником, застёгнутым под самое горло. Но это ничего не значило, Марина Гонзар, словно сама делала свои наряды изысканными.
  Я восхищалась своей хозяйкой. И завидовала ей. И ненавидела себя за эту мелочную женскую зависть.
  Распорядок дня у Марины Гонзар был несколько сложнее, чем у её золовки. Утром примерно после завтрака она уходила по делам, кратко сообщая куда - на рынок за продуктами или на свою службу. Она не рассказывала никаких подробностей - служба и служба. Марина шла туда через день, порой задерживаясь до самого вечера. Всегда, когда она отправлялась именно туда, она надевала свой серебряный 'Ведьмин глаз', а значит, делала нечто на что требуется разрешения Ордена Ведающих сестер. Я не решалась спросить её, чем именно она там занимается. А Марла не знала и сама. Она не понимала, зачем Марина так стремилась работать, ведь рента покрывала все их текущие расходы.
  Вечера Марина Гонзар всегда проводила вместе с нами в гостиной. Эти вечерние посиделки были словно чем-то обязательным, заставляя Марлу, Марину и меня каждый вечер оставаться в одной комнате, создавая иллюзию общения. Наверное, это тоже было 'так заведено' - привычки ставшие традициями. Марина и не пыталась поддерживать натужную беседу: она зарывалась с головой в свои газеты, предоставляя нам возможность развлекать себя самим.
  Поначалу, я просто сидела и скучала в тишине - почитать то, что хочется, не могла. Тогда бы пришлось признаваться, что взяла книгу без спроса. Но потом мы с Марлой сговорились, и я начала читать книги её книги вслух. Она любила эти книги, но читать из-за плохого зрения не могла.
  Конечно, её вкусы были довольно своеобразными - она любила истории о любви, тягучие, с многостраничными объяснениями, встречами-разлуками, с прекрасными принцами, прекрасными девами и коварными недоброжелателями. Марина называла эти книги грошовыми, и, всякий раз, когда я начинала читать, неодобрительно качала головой. А мы с Марлой заговорщически переглядывались и получали удовольствие от пучины чужих надуманных страстей.
  Для меня же, в свою очередь, был удивителен интерес Марины Гонзар к содержимому газет. Она выписывала их целую кипу - и "Вестник Эдбарры", и "Золотую Альдиону", и "Голос Короны" - скучнейшее издание, в котором публиковались только королевские указы и скупые заметки об официальных визитах. Была также какая-то газета на вельнабском - я не знала, как она называется, потому что ничего не понимала в странных закорючках, которые вельнаб использовали вместо привычных букв. А еще госпожа Гонзар выписывала "Сплетника" - вонючую газетенку, в которой публиковались мерзкие памфлеты, непристойные карикатуры и просто гадкие непроверенные истории про известных людей. Когда номер "Сплетника" принесли к нам в дом, я, сгорая от любопытства, заглянула в него. Это было почти, как вернуться в мой старый бедняцкий район. По крайней мере, выражения, которыми пестрело издание, я часто слышала именно там. И, хотя я уже не была невинной девой, некоторые иллюстрации меня откровенно удивили и озадачили.
  Весь день я гадала, как такая дама, как госпожа Гонзар, станет читать всё это. Но, как оказалось, она делала это с таким же невозмутимым выражением лица, как если бы это был "Голос Короны".
  С газетами Марины Гонзар произошла одна неприятная история. По правде говоря, я сама так и не поняла, что случилось. Но, определенно, это сильно осложнило мои отношения с хозяйкой.
  Газета "Золотая Альдиона" была весьма респектабельным изданием. В ней публиковались не только новости - проверенные и должным образом изложенные, там печатали художественные рассказы и познавательные статьи. В том номере, который послужил всему виной, была длинная статья о Виллентано.
  Я прочитала эту статью, как только госпожа Гонзар потеряла интерес к газете. А потом перечитала её вновь, причем два раза. Конечно, ничего нового о своём родном городе я не узнала. Более того, нашла несколько фактических ошибок у автора. Хотя тут не было ничего удивительного, что еще можно ждать от альдионца? Зато я просто влюбилась в иллюстрации к статье.
  Они были почти не связаны с текстом. Автор рисунков, по которым были сделаны иллюстрации, выбрал виды по своему усмотрению. Но он знал, что именно нужно выбирать. Его нетерпеливые штрихи точно схватили всё то, что мне нравилось. Шум и пестрота виллентанского рынка. Белая лестница, которая вела из порта прямо к центру города - он нарисовал даже кошек, которые грелись на перилах. Полумрак сиреневой аллеи, плавные очертания стоящих там скульптур и медячки солнечного света на земле, под высокими сиреневыми кустами.
  Последний рисунок просто заворожил меня. На нём была запечатлена знакомая мне бухточка, извилистая тропа, ведущая с крутого берега и высокий белый камень. Я не верила своим глазам, но на этом рисунке, из пены деревьев, крошечной ломаной линией выглядывала крыша моего родного дома.
  Имя автора статьи называлось дважды, и в начале, и в конце. Что касается автора иллюстраций, он был обозначен двумя буквами - Д.Ш. Вот и всё.
  Я знала, что госпожа Гонзар хранит свои газеты. Но это картинка была напечатана самой последней, а с обратной стороны - просто колонка платных объявлений. Ничего, что было бы нужно Марине Гонзар. Я посчитала, что никто не хватится обычной газетной иллюстрации. Я хотела вырезать её из газеты, наклеить на плотный листок бумаги и вставить в рамку. Она стала бы прекрасным украшением моей комнаты. Что еще могло быть для меня лучше и роднее, чем кусочек крыши моего дома, чем тропа, по которой я в детстве спускалась и поднималась тысячу раз, чем разогретый солнечными лучами белый камень?
  Я сделала всё так, как задумала, хотя на рамку, лист плотной бумаги и баночку клейстера для тонких работ ушла изрядная часть моих наличных денег. Я вырезала иллюстрацию так бережно, как только могла, боясь лишний раз подышать, и жалея, что сделать так же с остальными картинками не получится: вырежешь одну - повредятся другие.
  Я поставила новообретенную картину на тумбочку. Хотя мне хотелось пойти дальше и повесть её на стену, чтобы всё было по-настоящему. Но для этого нужно было вбить в стену гроздь. Впрочем, на тумбочке я могла любоваться ей прямо с кровати, что тоже меня устраивало.
  Моя радость закончилась тогда, когда о том, что иллюстрация пропала из газеты, узнала госпожа Гонзар. Она была просто в бешенстве. Нет, она не кричала на меня, но её совершенно белые губы, её левая рука, непроизвольно сжимающаяся в кулак, её глаза и ледяной шёпот говорили, что моё положение весьма плачевно.
  - Где иллюстрация? - спросила она меня, насквозь пронизывая мой лоб своим взглядом.
  - Простите, госпожа, я всё вам объясню, - испуганно лепетала я.
  - Где иллюстрация? - повторила она таким тоном, от которого у меня по спине забегали мурашки.
  - Она у меня в комнате, госпожа, простите, госпожа, - я уже чувствовала, что просто дурею от ужаса. В тот момент я была уверена, что всё провалено.
  Мы прошли в мою комнату. Госпожа Гонзар открыла дверь своим ключом, и властным шагом прошествовала внутрь.
  Она увидела мою картину с порога. Но когда она оказалась у моей тумбочки, её гнев испарился. Она брала картину в руки с задумчивым лицом, постучала пальцем по рамке. А затем, уставившись на меня, спросила:
  - Тебе известны эти места, так? - я поняла, что она имеет в виду изображение.
  - Да, я там была.
  - Что ж, - произнесла Марина, возвращая картину прямо мне в руки, - через декаду в дом придут рабочие, чтобы подправить гардины. Напомни мне, и я отдам распоряжение, чтобы они повесили твою картину на стену. А пока можешь выбрать место на собственный вкус.
  Потом она просто ушла, оставив меня в полнейшем недоумении.
  
  ***
  
  Первая декада приближалась к концу, а значит, приближался мой первый выходной. Если бы Анита Нанс была реальным человеком, она, наверное, раздумывала о том, как проведет этот день - куда пойдёт (в кафе-мороженое в паре кварталов отсюда), и как потратит свои первые заработанные деньги (купит шпильки для волос с крошечными серебристыми стрекозами). Но для меня всё это было не так уж и важно. Потому что в этот день я должна была пойти к господину Марсеру и отчитаться в работе, что была мною проделана.
  Конечно, мне было, что ему рассказать. Но всё это ничего не значило, потому что в моих сведениях была огромная дыра: я так и не добралась до архива господина Гонзара, и не имела ни одной идеи, что с этим можно поделать.
  Говорить о полном провале было еще рано, ведь прошло не так уж много времени. Господин Марсер так и предполагал, что не стоит ждать быстрых результатов. Но я всерьёз боялась, что завтра он забудет о своих словах и скажет, что я бесполезна, а поэтому я заранее готовила себя к обороне. Тем более стирка - занятие, хоть и тяжелое, позволяло погрузиться в свои мысли.
  Марина Гонзар, помня о том, что завтра наступит мой выходной, под завязку нагрузила меня работой, повелев мне отстирать целую гору домашнего текстиля, а сама ушла за продуктами. Хотя, подумалось мне, это она нам сказала, что за продуктами, а сама, наверное, сидит где-нибудь и ест мороженое.
  Я провозилась со скатертями, кухонными полотенцами и бесчисленными тканевыми салфетками с самого раннего утра. Успела стереть размокшую от воды кожу на костяшках пальцев и обжечь тыльную сторону ладони каплями кипятка. Поясница начинала тихонько ныть, но я утешала себя, что осталось совсем немножко. Вместо огромной горы белья осталась маленькая горка, не больше одной бельевой корзины. А потом всего ничего - всё прополоскать и развесить.
  Воздух в прачечной был влажным и горячим. Запах мыла и прокипячённого белья щекотал нос. Сквозь высоко расположенные и очень узкие окна падал серый свет пасмурного дня. Через молочные клубы пара с трудом сияли две масляные лампы - даже им здесь было слишком душно, чтобы гореть. Вода и клоки грязной пены растеклись по полу, и мне приходилось осторожничать, чтобы не поскользнуться. Места и так было не слишком много, да еще эта ужасная ванна занимала половину пространства. Зачем она вообще была нужна? За все те дни, что я тут жила, никто ею ни разу не воспользовался.
  Кухня находилась прямо над прачечной, и я слышала, что Марла уже готовит обед: она пришаркивала, передвигаясь от стола к очагу, гремела кастрюлями и сковородами. Еще чуть-чуть и от кухни во все стороны потянутся приятные тёплые запахи мясного бульона, овощей и пряностей. Это уже было обычной частью обычного дня.
  Я закончила с последним полотенцем, отложила в сторону стиральную доску, отжала в таз мыльную воду. Она стала почти серой с неприятными хлопьями - такую только выливать. Я приподняла таз. Для меня он был тяжеловат, но кто бы вынес его за меня? Я сделала не больше двух шагов, когда сверху раздался протяжный вопль. Он был долгий и полный какого-то безграничного ужаса и тоски. А потом что-то металлическое и очень тяжелое упало на пол, жестко и шумно. От неожиданности я уронила свой таз, облив себя водой. На вымощенном каменной плиткой полу появилась грязная мыльная лужа.
  Марла! Это был её голос.
  Юбка промокла только спереди, чулки до колена, домашние туфли стали хоть отжимай. На мгновение я замерла в нерешительности, но потом посчитала, что наверху требуется моя помощь, и скорее побежала туда. Я поскальзывалась на ступеньках, меня заносило на поворотах, но мне всё-таки удалось добраться почти без потерь. Я очень спешила - я смутно догадывалась, что же произошло. И в глубине души чувствовала нерешительность и смятение. Моё желание помочь ничего не значило, потому что я не могла возвратить человеку память.
  Марла стояла, забившись в угол рядом с посудной полкой, и с ужасом смотрела на всё, что её окружало. Большая чугунная сковорода валялась посреди кухни - её содержимое - тонкие отбивные в панировке лежали на полу, словно осенние дубовые листочки. Большая медная кастрюля так и осталась на плите, бурля и плюясь каплями кипящей воды.
  Моё появление только больше её напугало. Её лицо посерело от ужаса.
  Я не знала, что мне делать. Как успокоить человека в таком состояние? Как вызвать его доверие? Я попыталась позвать её:
  - Марла, Марла, это я, Анита. Ты меня узнаёшь?
  Она не проронила не слово. Только бросила на меня затравленный взгляд.
  - Марла, это же я, узнаешь меня? - я пыталась улыбаться, медленно двигаясь вперед. Мне не хотелось её спугнуть. Я не хотела подвергать её еще большему ужасу, чем она испытывала сейчас.
  - Нет, я тебя не узнаю, - наконец ответила мне она.
  - Тебя зовут Марла, ты живешь в этом доме вместе со своей невесткой. А я просто горничная. То есть домашняя помощница. Я здесь работаю.
  Каждое слово я старалась произносить спокойным голосом, не паниковать, но и не сюсюкать как с ребенком.
  Я обошла сковороду и её вывалившееся содержимое. Подошла достаточно близко, но соблюдая дистанцию - расстояние вытянутой руки.
  - Почему ты вся мокрая? От тебя пахнет мылом, - спросила Марла. Её лицо немного расслабилось, вернулся цвет. Но глаза смотрели по-прежнему недоверчиво.
  - Да, я просто стирала.
  Марла посмотрела на меня так, словно я пытаюсь её задурить.
  - Если ты мне не веришь, мы можем спуститься в цокольный этаж - там лужа воды и брошенный таз.
  Марла нахмурилась:
  - Не надо, я верю тебе. Просто всякий раз, когда хочу вспомнить о том, кто ты такая, перед глазами...
  - Пустота?
  - Да, пустота, - печально подтвердила она.
  Я сделала еще один осторожный шажок вперед, и взяла её за руку. Она сначала поупиралась, но потом медленно пошла за мной. Я решила отвести её наверх, в её комнату. Там ей будет спокойнее.
  Пока мы шли по коридору, она удивлённо, будто в первый раз, осматривала обстановку дома, трогала стены, перила на лестнице, косяки дверей.
  Мы достигли её спальни.
  - Это твоя комната, Марла, - я указала на запертую дверь, - давай попробуем её открыть. Поищи ключ в кармане передника. Ты всегда носишь его собой.
  Она опустила руку в карман, и вытащила оттуда бронзовый ключик.
  - Попробуй сама, возможно, ты вспомнишь нужные движения.
  Она робко вставила ключ в замочную скважину и повернула. Внутри замка раздался щелчок. Дверь отворилась. Её лица коснулась улыбка:
  - Ты права. Движение кажется знакомым.
  Сначала она постояла на пороге, исследуя её глазами. Только потом осмелилась войти, продолжая тревожно озираться.
  - Ты узнала свою комнату, Марла? - спросила я её.
  - Нет, - ответила она, - но я думаю, она могла бы мне понравиться.
  Марла подошла к столику, взяла свою витражную лампу и повертела в руках. Затем поставила на место, и приблизилась уже к кровати. Она поводила ладонью по яркой и крупной вышивке на покрывале, а потом устало присела на самый край.
  Сначала мне не хотелось даже входить в комнату. Хватило того, что после меня в коридорах и на лестнице осталась цепочка мокрых следов. Мне нужно было переодеться. Но Марла меня не отпускала - всё время оглядывалась на меня, не спешу ли я сбежать.
  - Марла, позволь я схожу в свою комнату переодеться.
  - Нет-нет, пожалуйста, не уходи. Я не хочу оставаться одна!
  Пожалуй, было правильнее уйти. В мокрой одежде я уже начала подмерзать. Не хватало еще заболеть и пропустить завтрашнюю встречу с господином Марсером. Но взгляд у Марлы был такой несчастный, такой умоляющий, что я просто не смогла уйти. Так и просидела в комнате до самого возвращения госпожи Гонзар. К счастью, она пришла достаточно скоро.
  Раздался мягкий хлопок двери. Я не стала долго ждать - сразу же крикнула, так, чтобы она смогла меня услышать. Почти на весь дом:
  - Госпожа Гонзар, идите, пожалуйста, сюда! Скорее! Нам нужна ваша помощь!
  Я не слышала, как она поднялась по лестнице. Порой, она ходила почти бесшумно. И для меня было неожиданностью, когда она появилась в проёме двери, и спросила с порога:
  - Кто научил тебя так кричать, Анита? Я не глухая, - она скользнула взглядом по Марле и добавила полувопросительно:
  - Новый приступ?
  Я кивнула в ответ.
  Потом госпожа Гонзар, видимо обратила внимания на то, что снизу моя одежда вся мокрая.
  - А что с твоей юбкой?
  - Когда всё случилось, я еще стирала.
  Она покачала головой в ответ, словно говоря этим, что я безнадёжна. Я почувствовала себя униженной. Я так спешила наверх в тот момент, что не считалась с собственными неудобствами. А теперь само собой выходило так, что эта моя глупая жертва была напрасной. Ничего бы не изменилось, если бы я попала к Марле минутой позже. А так я замёрзла, да еще и выставила себя в идиотском свете перед нанимательницей.
  - Ступай переодеваться, Анита! Мне в доме не хватает только двух больных! - не терпящим возражения тоном заявила Марина Гонзар.
  - А как же Марла, она не отпускает меня! Она боится.
  Госпожа Гонзар посмотрела на меня как на глупенькую.
  - Ты думаешь, я в первый раз имею с этим дело? Иди, переоденься, а потом возвращайся сюда. Возможно, понадобится твоя помощь.
  Я с постыдным для себя облегчением поспешила в свою комнату - я уже чувствовала, как краска подступает к моему лицу.
  Когда я вернулась, Марина уже уговорила Марлу прилечь. И вообще, смогла каким-то образом завоевать её доверие. Я не расслышала, о чём они говорили шепотом, но когда вошла, разговор резко прекратился.
  Марина заметила меня, и сразу отдала свои распоряжения:
  - Анита, в верхнем ящике комода в моей комнате есть чёрная лаковая коробка. Возьми её, и принеси сюда. Будь добра, не задерживайся.
  Я только кивнула, забрала у неё ключ и поспешила в её комнату. Верхний ящик комода не запирался, а нужная чёрная коробка лежала прямо с краю, поэтому она и оказалась в моих руках очень быстро. Закрывая ящик, я обратила внимание, на бокал с веткой - он теперь стоял на крышке комода, и, что если еще пару дней назад листики на ней успели только слегка показаться из лопнувших почек, то теперь они почти полностью развернули свои резные пластины. На ветке не было прошлогодних серёжек, и я только сейчас увидела, что это ветка клёна.
  К Марине Гонзар я вернулась очень быстро. Мне очень хотелось узнать, что она будет делать со всем этим. В конце концов, Марина Гонзар была ведающей. Я не знала, на чём она специализируется, но, возможно, если она долго жила рядом с больным человеком, она умела лечить его или хотя бы купировать приступы.
  Она приняла ящик у меня из рук, открыла, нажав на потайную кнопку. Крышка отскочила. Внутри ящик был обит красным бархатом, а на нём лежали в ряд маленькие стеклянные пузырьки. В нижнем правом углу пряталась миниатюрная фарфоровая ступка, пестик, маленькие серебряные щипчики, а так же длинная и тонкая стеклянная палочка.
  - Анита, принеси мне стакан воды, - попросила госпожа Гонзар деловитым голосом.
  В комнате Марлы были и стакан, и графин с водой. Я быстро наполнила стакан, и поднесла его госпоже Гонзар. Но она отставила его от себя на столик. Она извлекла из черного лакового ящика ступку с пестиком. Выбрала из ряда пузырьков три - второй пятый и девятый. Каждый пузырёк она брала очень бережно, вынимала пробочку, и выбирала щипчиками ингредиенты: красную гранулу из второго пузырька, промасленный листочек какого-то растения из пятого. В девятом находилась густая бесцветная жидкость. Этой жидкости понадобилось всего три капли. Все они оказались в фарфоровой ступке.
  Госпожа Гонзар передала мне ступку, пестик и приказала:
  - Анита, будь так любезна, измельчи это до мелкой кашицы и смешай.
  Я сделала ровно так, как она приказала. Гранула легко рассыпалась на порошок, перемешавшись с прозрачной жидкостью. Чуть больше усилий потребовалось чтобы измельчить листья. Но я старалась, и вскоре в ступке образовалась бурая смесь. Мне это было абсолютно не трудно, более того, вызывало жгучий интерес. Я еще никогда не видела, как госпожа Гонзара пользуется магией. Она это как-то прятала, может, занималась этим только на работе, может, по вечерам, запершись в своей комнате. А теперь просто подвернулся случай. Единственное, чего я боялась - если буду слишком пристально смотреть на то, как Марина чертит знак, могу выдать себя. Ведь по легенде Анита Нанс не обладает магическими способностями.
  Марина Гонзар забрала у меня ступку. Влила туда немного воды из стакана, а затем, когда вода уже перемешалась, слила полученную смесь обратно. Держа стакан в левой руке, она начертила над ним знак.
  Если моя мама вычерчивала знаки неспешно, плавными и какими-то округлыми движениями, то госпожа Гонзар делала это очень быстро, резко, словно рассыпала в воздухе мелкие штришочки. Это напомнило мне тот момент, когда мне пришлось отбиваться от Бена, тогда каждое мгновение было на счету, и мне пришлось очень и очень торопиться. Я думала, что не успеваю следить за её движениями, и почти испытала разочарование, но потом, когда знак наполнился силой и засиял ярким голубым светом, я поняла, что он не такой уж и сложный - просто содержал насколько повторяющихся элементов.
  Под воздействием магического знака, жидкость в стакане забурлила и поднялась шапкой розовой пены. Затем пена быстро опала, и вместо коричневатой смеси с кусочками размятых листьев, в стакане оказалась жидкость прозрачная, словно слеза.
  Госпожа Гонзар протянула стакан Марле. Та послушно выпила содержимое до дна. Она морщилась - видимо вкус у полученного лекарства был не самый приятный. Я заметила, что почти сразу же её глаза стали сонными и невнимательными. Марла откинулась на подушку и почти сразу же уснула поверх покрывала.
  Тогда госпожа Гонзар встала и одним кивком приказала мне взять чёрный футляр и покинуть комнату. Я двинулась за ней неспешно. В моей голове толкая друг друга, роились вопросы.
  - Что это за лекарство? - наконец осмелилась я задать вопрос.
  - Неплохое успокоительное, - ответила она кратко. Было удивительно, что она так легко позволила вовлечь себя в беседу со мной.
  - Просто успокоительное? Это не лекарство? - удивилась я.
  - Оно в какой-то степени позволяет минимизировать негативные последствия от приступов. Но в полном смысле этого слова лекарства от того что случается с Марлой не придумано. Мозг человека - очень тонкая штука. И сейчас о возможности его реабилитации, излечения известно недостаточно. Не говоря уж о каких-то тонких настройках.
  Я не хотела позволить кому-то пошатнуть свою веру во власть и всемогущество целителей:
  - Неужели ничего не делается, чтобы это исправить?!
  - Ну, почему же, делается, - ответила госпожа Гонзар задумчиво, - работы по исследованию человеческого мозга ведутся довольно давно. Даже есть определенные положительные результаты. Но говорить о том, что создана надёжная и безопасная методика лечения, пока слишком рано.
  - Но, если результат есть, почему его нельзя применить Марле?
  Тут госпожа Гонзар посмотрела на меня как на полоумную.
  - Ты, правда, хотела бы, чтобы на ней ставили эксперименты?
  Настал черед задуматься мне. То, как госпожа Гонзар это назвала - эксперименты - в корне меняло всю картину. Нет, я не хотела бы, чтобы на Марле ставили эксперименты.
  Когда мы пришли в комнату госпожи Гонзар, она передала мне в руки инструменты, для того, чтобы я их вымыла. Но я не хотела упускать такой редкий случай, как её небывалую разговорчивость, поэтому спросила еще:
  - А существует ли способ вернуть утраченные воспоминания?
  Госпожа Гонзар задумалась. Она выдержала довольно приличную паузу, а потом заметила:
  - Всё зависит от того, как были утрачены эти воспоминания. Утрата может быть спровоцирована физической причиной - травмой головы или отравлением. Возможно это реакция психики на травмирующие воспоминания. А еще считается, есть способ удалить воспоминания с помощью магии. Для каждого случая требуется свой метод восстановления.
  Мои утраченные воспоминания... Как же я старалась забыть всё что произошло после моего похищения! Как я старалась вытеснить это из памяти. Я почти поверила в то, что ничего этого не было. Но я в любой момент могла заставить себя вспомнить. Преодолеть свой страх, свою боль, своё отчаяние. Но среди этих воспоминаний были не только те, которые я подавила сознательно. Существовали и настоящие пробелы, которые появились без моего желания. Возможно, всему виной, действительно, моя психика, которая стёрла из памяти самое страшное. Но я не могла и представить, что же это было. За всё время, пока я жила у торговцев людьми, со мной случилось достаточно зла. Что же могло произойти, что было бы хуже всего того, что я пережила?
  Положа руку на сердце, я не горела желанием это узнавать. Но та пустота, которая возникала всякий раз, когда я обращалась к своей памяти, внушала мне панический ужас. Такой ужас, который я сама увидела сегодня в глазах Марлы Гонзар. И я не понимала, что будет хуже, жить, ощущая эту пустоту или узнать о себе что-то по-настоящему страшное.
  Нет, я не хотела возвращать себе эти воспоминания. Но мне было бы спокойнее знать, что их можно вернуть.
  - А в Ордене Ведающих Сестёр смогут помочь?
  - Ох, Анита Нанс, ты задаёшь слишком много вопросов. Я теоретик, а не целитель, и не смогу сказать тебе с уверенностью, что кто-то заинтересуется твоей проблемой.
  Я почувствовала, что мои щеки стали словно раскаленные.
  - Но я спрашивала это не для себя!
  - Тогда тем более. Ступай на кухню скорее, я не намерена долго ждать, пока ты вымоешь мои инструменты. Кроме того, меня интересует состояние твоей стирки и перспективы обеда и ужина на сегодня.
  - Стирка.... - я с ужасом вспомнила и прачечную, залитую мыльной водой, и бельё, которое требовало полоскания. Вспомнила отбивные на полу, воду в кастрюле, которая, наверное, уже выкипела. Мне почему-то казалось, что госпожа Гонзар заставит меня переделать испорченный обед, а так же приготовить ужин. А всё, что я умела, по качеству очень недотягивало до уровня, который был привычен для неё - Простите, госпожа Гонзар, Марла не успела приготовить обед.
  Тогда госпожа Гонзар распорядилась:
  - Анита, будь добра, приведи в порядок мои инструменты и закончи стирку. Я в это время буду готовить обед. Что касается ужина, я буду рассчитывать на твою помощь.
  Что ж. Этот вариант показался справедливым. И снимал с меня ответственность за вкус и качество блюд.
  Если бы Анита Нанс была реальным человеком, она бы тяготилась предстоящим вечером, который ей пришлось бы провести наедине со своей строгой и в то же время непредсказуемой хозяйкой. Но я просто об этом не думала - мне встречались люди и посложнее.
  
  ***
  
  Это был трудный вечер. Марла спала под воздействием лекарства, и должна была проспать еще до утра. Мне было одиноко без неё, без её прибауток, без её мягкого и слегка приподнятого настроения. Её вещи - колода карт, вязание лежали в её кресле, и казались такими покинутыми, такими одинокими, постоянно напоминая об её отсутствии.
  За окном сгущались сизые сумерки. Погода испортилась - ветер усиливался, завывал, тряс ставни на окнах, бросал горсти пыли в стены дома. Было очень душно. Казалось, вот-вот и по черепичной крыше дробью застучат крупные дождевые капли. Уже заметно похолодало, но это только стало поводом, чтобы разжечь в гостиной камин. Танец лепесточков пламени и тихое потрескивание поленьев навевали дремотное спокойствие.
  Сначала я думала, что это просто ужасная идея устроить обычные вечерние посиделки, пока Марла больна. Я думала, что просто не смогу себя ничем занять в опустевшей гостиной. Но теперь, устроившись на высоком стуле с мягкой обивкой, я чувствовала, что в моей комнате, в одиночестве, мне будет только хуже. А здесь горели свечи, и от камина шло тепло. И горячий отвар, приготовленный госпожой Гонзар, пах мёдом и корицей.
  Сама Марина Гонзар восседала в своём любимом кресле, как часто это бывало, зарывшись в газеты. На этот раз она читала газету на вельнабском, и, похоже, там было написано что-то чрезвычайно занимательное. Такое, от чего её обычно невозмутимое выражение лица сменилось неподдельным интересом. Она так увлеклась, что забыла о своём питье, слишком громко шуршала газетными листами - что было совсем не в её привычках, и даже слегка покусывала нижнюю губу. Я так и не решилась спросить её о том, что же особенного она увидела. А, поскольку я не понимала по-вельнабски, я не могла рассчитывать и на то, что прочитаю об этом после.
  Я грела свои несчастные, ноющие после тяжелого труда руки о ребристые бока фарфоровой чашечки, и только изредка прикладывала её к губам, чтобы сделать глоточек отвара. На моих коленях лежала книга, раскрытая посередине, та, что я обычно читала для Марлы. Я думала, что смогу прочесть в неё еще хотя бы пару страниц, но обнаружила, что без Марлы она утратила всякую прелесть, и что мне абсолютно не интересна рассказанная там история. Главная героиня мне казалась пустой бездельницей, а главный герой заносчивым дураком. И мне было абсолютно всё равно, останутся ли они вместе. И виной тому было не только качество книги - сами чувства, которые были там описаны, казались мне наигранными. Что такое страдать из-за мужчины мне было хорошо известно, но страдать по мужчине - просто несусветная глупость. Такова уж была их природа: на щепотку счастья они приносили бочку разочарования и слёз. Уж мне ли об этом не знать?
  Я не читала, но мне было совсем не скучно наедине со своими мыслями. Я даже радовалась, что могу собрать вместе впечатления о жизни в этом доме, который из чужого и непонятного становился всё более и более знакомым. Почти своим. Именно в этот короткий промежуток моей жизни мне захотелось поставить вопрос о том, чего же я на самом деле хочу. Не то, на что я могу рассчитывать в связи с обстоятельствами, а именно чего я хочу. И самым первым ответом был такой - мне хочется покоя и безопасности.
  В этом доме жизнь была такой размеренной, такой однообразной. Даже, порой скучной. Здесь не отмечали шумных праздников, и при мне ни разу не принимали гостей. Здесь всё подчинялось чёткому расписанию. Но мне было по сердцу эти однообразие. Мне нравилось, что я всегда знаю, чем займусь вечером, знаю, что будет завтра. Здесь мне не нужно было выживать.
  И хотя этот дом казался мне тихим женским царством, здесь незримо присутствовали тени двух мужчин. Первый - покойный хозяин дома, смотрел с большого парадного портрета в гостиной.
  Канделябр на столе подсвечивал портрет снизу, дрожащим неровным светом, делая старческое лицо Густава Гонзара еще уродливее, а взгляд - недобрым, хотя при свете дня он был всего-навсего близоруким. Я побаивалась этого портрета, человек на нём казался мне очень старым. И я не понимала, как хозяйка дома - госпожа Гонзар, красивая и молодо выглядящая, жила с таким старым мужем. Она каждый день общалась с ним, ложилась с ним в одну постель. А мне даже думать об этом было невыносимо.
  Почему так произошло? Возможно, это было не совсем её решение. Мало ли таких историй, когда юных дев выдавали замуж за пожилых сластолюбцев. С другой стороны, это как-то не вписывалось в характер госпожи Гонзар - она совсем не была похожа на жертву пожилого растлителя. Тут могла быть и другая история: бойкая и уверенная в себе молодая женщина надёжно устроила свою жизнь, выйдя замуж за респектабельного состоявшегося человека. В любом случае, их брак был неравным - это слишком бросалось в глаза, и мысль о том, что кто-то из них кого-то использовал, приходила сама собой.
  Вторым мужчиной был человек, который приезжал сюда и останавливался в гостевой спальне. Я была почти уверена, что это именно мужчина. Конечно, я могла расспросить об этом Марлу, но господин Марсер предостерег меня от чрезмерного любопытства - если какая-то информация нужна, следовало выждать время, прежде чем навязываться с подобными вопросами. Однако были и косвенные признаки, например, в комнате преобладали спокойные и неброские - совсем не женские цвета, а еще о многом говорила характерная подборка книг, большая часть которых была по истории - в моих представлениях совсем не женское, чтение. Я не рисковала, поэтому не торопилась обшарить стоящий в комнате шкаф. Но в верхнем ящике письменного стола, где обычно хранят мелочи, я не нашла ни одной шпильки или булавки, только письменные принадлежности, разложенные в идеальном порядке.
  Я придумала немало шутливых версий о том, кем может быть таинственный визитёр. И первым в числе возможных кандидатов был любовник госпожи Гонзар. Хотя, если посмотреть на эту версию серьёзно: вдове при живых родственниках мужа устроить в доме постоянную спальню для любовника было как-то вызывающе неприлично. Вероятнее всего, госпожу Гонзар навещал кто-то из её родни, причём младший родственник - брат, кузен или племянник. А, может быть, даже сын. Хотя я никогда не слышала о том, что у Марины Гонзар были дети.
  Завывания ветра немного притихли, я увидела в этом признак того, что через несколько минут разразится ливень. Дрова в камине прогорели, и в ворохе густо-чёрного мазочками огня перемигивались раскалённые угольки. Я подумала, что мне пора наверх - не хотелось просыпать свой первый выходной и день отчёта у господина Марсера. Марина Гонзар уже отложила газету на вельнабском, и листала "Золотую Альдиону" - по её лицу, вновь непроницаемому, было видно, что в этой газете нет ничего, что по-настоящему заслуживало бы её внимания.
  Я встала и потянулась. Потом вспомнила, что это совсем неприлично и подавила своё желание зевнуть. Марина подняла на меня глаза.
  - С вашего позволения, госпожа, - пробормотала я полувопросительно.
  Она кивнула, отпуская меня, и вернулась к своим газетам.
  Но я не успела сделать и шага. Внезапный и резкий звон колокольчика у двери заставил меня замереть на месте. Час был очень поздний, а на улице собирался сильный дождь, и мы никого не ждали этим вечером. Впрочем, как и всегда.
  Госпожу Гонзар это тоже застало врасплох - она столкнула свою чашку с позабытым и нетронутым отваром. Чашка упала, но не разбилась, только содержимое растеклось по полу.
  - Ветер? - спросила я у госпожи Гонзар.
  Пока мы сидели в гостиной, порывы ветра раз или два задевали колокольчик. Только вот тогда он звучал совсем по-другому - налетал и глуховато ударялся об дверь, а потом тихо бренчал язычком. Теперь же кто-то позвонил в него намеренно.
  - Это не ветер, - ответила мне госпожа Гонзар, - давай подождём, может это повториться.
  Мы выждали небольшую паузу, но в колокольчик больше никто не позвонил.
  - Анита, я прошу тебя, - голос госпожи Гонзар начисто лишился любых высокомерных ноток, а звучал сухо и по-деловому - возьми свечу из канделябра. Подойди к двери и просто спроси, кто это. Если никто не ответит, накинь цепочку и посмотри. Будь осторожна. И если почувствуешь угрозу, пригнись как можно ниже и беги сюда как можно быстрее. Поняла?
  Я кивнула в ответ.
  Моё сердце отчаянно заколотилось. Я, наверное, отвыкла от этого чувства постоянного ожидания опасности, постоянной настороженности. Ноги отяжелели. Путь, который я обычно пробегала за мгновение ока, вдруг стал для меня неподъемно длинным. Капелька воска сползла по свечке и обожгла тыльную сторону ладони.
  Я приблизилась к двери почти на цыпочках, затаив дыхание.
  - Кто это, назовитесь?! - спросила я громко, почти оглушив саму себя.
  Ответом было молчание - за дверью слышалось только лёгкое завывание ветра.
  - Кто вы?! - повторила я. Но никто мне так и не ответил.
  Я набросила цепочку, думая о том, насколько это ненадёжный запор, приоткрыла дверь, поднесла свою свечу к щели, чтобы всмотреться в темноту. На крыльце никого не было.
  Моё сердце забилось сильнее - было такое чувство, что этот сумасшедший сгусток хотел пробить отчаянными ударами свою костяную клетку. Но я же однажды сумела совладать со своим страхом! Я сняла цепочку, раскрыла дверь настежь, и захлебнулась потоком прохладного воздуха. Шальной ветерок проскользнул в дом и принялся с удовольствием трепать тяжелую портьеру.
  Я, немного осмелев, вышла на середину крыльца. Ветер сначала набросился на меня откуда-то снизу, и заиграл моей юбкой словно флагом, а затем бросил мне в лицо пыль, перемешанную с дождевыми каплями.
  - Госпожа Гонзар, здесь никого нет! - крикнула я своей хозяйке. Я помнила об её замечании по поводу крика, но мне казалось, что теперь-то наступили исключительные обстоятельства.
  Улица была тёмной и пустой: дома безжизненно чернели на всей противоположной стороне, куда хватало моего взгляда. Островом света было наше окно - охровый прямоугольник мягкого и тёплого сияния. Большинство уличных фонарей уже погасло, но внутри того, который был ближе всего к крыльцу нашего дома, едва-едва колыхался умирающий бутон огня.
  Пламя на моей свечке качнулось, тоже грозя погаснуть, поэтому я поспешила обратно в дом. И, только возвращаясь, я бросила свой взгляд на само крыльцо, заметив на краю сложенный листок бумаги, подпёртый небольшим булыжником. Я только взглянула на него, еще не поднимая, не раскрывая, но в глубине души уже догадалась, что там могло быть написано. Я подобрала эту записку после моментальных раздумий. От этой записки исходило ощущение беды, но я была уверена, что мне лучше знать эту беду в лицо.
  Я спрятала записку за спину, вернулась в дом и заперла входную дверь.
  Когда я прошла в гостиную, я увидела, что кресло там теперь стояло ровно спинкой к двери, а госпожа Гонзар находилась за ним. Заметив меня, она приподнялась, выглядывая из-за подлокотника. Её поведение было трудно объяснить. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Я - держа руку за спиной, она - стоя на коленях перед креслом. Потом, когда пауза слишком затянулась, она нашлась, подобрала свою упавшую чашку, и протянула её в мою сторону, словно показывая причину, почему она оказалась на полу.
  - А, чашка! - ответила я ей и неловко улыбнулась.
  Она так же неловко улыбнулась мне и встала с пола, при этом она успела что-то закатить под кресло ногой. Я слышала, как металл царапнул о паркет.
  Всё это было очень странно, но я не была вправе задавать ей вопросы. Зато она мне - сколько угодно.
  - Что же это было? - спросила она меня таким любезным тоном, что невольно напомнила мне господина Марсера. Только милой деточкой не назвала.
  - Ничего. Там никого не было. Наверное, это дети пошутили.
  В это время уже отчетливо слышалось, как дождь барабанит по черепице.
  - Ах, дети, - снова улыбнулась она мне. Она никогда мне так мило не улыбалась. Кстати, ей очень шла улыбка, - Анита, а почему ты не послушала меня, и вышла на крыльцо?
  Я замешкалась, не зная, что и ответить. В тот момент, когда я стояла у входной двери мне было страшно, но я не почувствовала настоящую угрозу.
  - Анита, - продолжала она, - покажи мне, что у тебя в руке.
  Я держала за спиной правую руку, поэтому вытянула левую вперёд, показывая, что там только потухшая свеча. Я не знала, почему так трушу, ведь эти проклятые записки никак не относились к делу и никак не могли меня выдать. Но зато, после того, как я прочитала на улице одну из них, я чувствовала себя кем-то вроде соучастницы тех людей, которые их рассылали.
  - Анита, не глупи. С каких пор ты стала прятать мою корреспонденцию?
  Упорствовать было глупо и подозрительно. Я протянула записку госпоже Гонзар. Она приняла её, развернула и углубилась в чтение. Текст я увидела мельком - я узнала ту же самую некачественную и блеклую печать. Но написано там было что-то другое.
  Когда она читала, как обычно вдумчиво и внимательно, её чистый лоб на секунду прорезала глубокая морщинка. Это была мимолётная реакция, но мне показалось, будто Марина Гонзар на мгновение постарела.
  Она закончила и обратилась ко мне:
  - Ты уже прочитала? Знаешь, о чём это?
  - Нет, - промямлила я, - я не успела заглянуть внутрь.
  - А почему тогда попыталась спрятать это от меня?
  Я подумала, что врать было бесполезно, да уже и не нужно.
  - Там же призывы к бунту. Я знаю, потому что видела похожую записку.
  Госпожа Гонзар взглянула на меня с нескрываемым интересом. А я опять позорно втягивала шею в плечи.
  - Похожую? Ты видела похожую? А ты можешь пересказать мне, что в ней было написано?
  Я попыталась припомнить. Но содержание плохо пропечатанных строчек ускользало от меня. Гораздо лучше я помнила разговор, который последовал за этим. Но потом меня осенило, возможно, записка еще цела. По крайней мере, я не выбрасывала её.
  - Я не помню уже точно - в ней говорилось что-то про незаконнорожденного сына принца Донована. То есть говорилось от его имени, что он вернётся, чтобы помочь жителям Тамбрии. Как-то так.
  - Точнее, Анита, точнее!
  - Простите, госпожа Гонзар, если вы позволите, я попробую найти её среди моих вещей.
  - Она осталась у тебя? - её глаза расширились.
  Этот факт, видимо, очень удивил её. Я припомнила слова торговки по имени Изи, что за такие записки могут побить плетьми. Мои плечи нервно передёрнулись сами собой.
  - Принеси мне, пожалуйста! - она умела быть настойчивой.
  - Прямо сейчас?
  - Да, если тебя не затруднит, - сказала она с нажимом. Я поняла, что ответ 'затруднит' не принимается.
  Я немного жалела, что наболтала слишком много о первой записке. Наверное, мне не следовало вообще о ней заикаться. Но так уж вышло. Я очень боялась вопроса о том, почему не отнесла записку в полицию. Наверное, сейчас, когда я стала жить и работать в этом достаточно приличном доме, я бы так и сделала. Но в тот момент я полиции избегала пуще огня.
  Для того чтобы найти записку, я отправилась не в свою комнату, а в прихожую, к вешалке, на которой висели пальто. Там было и моё клетчатое. Я стянула его с крючка, засунула руку поочередно в каждый карман. В правом было пусто, а вот в левом я без труда нащупала мятый, замурзанный, сложенный в несколько раз листочек бумаги. Текст на нём выцвел, и уже читался с большим трудом.
  - Госпожа Гонзар, вот она! - протянула я ей сложенный листок бумаги, вернувшись в гостиную, - только, пожалуйста, разрешите мне почитать ту, что у вас.
  Да, я знала, что позволила себе слишком многое, но должна же я была получить что-то за своё сотрудничество.
  Госпожа Гонзар смерила меня подозрительным взглядом с ног до головы, будто видела в первый раз, а затем молча обменяла свой листок на мой.
  Я принялась читать с жадностью.
  Свободные жители Тамбрии!
  Мы все рождаемся равными перед Богом, но так уж повелось, что перед Тамбрийскими законами мы не равны. В нашей благословенной стране живут тысячи и тысячи людей, которые растят пшеницу, овощи и фрукты, производят лучшие в Известном Мире ткани, тончайшее стекло. Эти люди - соль нашей земли. Без них Тамбрия не обрела бы своей силы, не стала бы такой богатой и изобильной. Но законы Тамбрии не благоволят этим прекрасным людям, называя всех их низшим сословием.
  Что такое низшее сословие? Это люди, которые делают для своей страны что-то полезное. Они пекут хлеб, они строят дома. Они своими руками делают Тамбрию лучше.
  Что такое низшее сословие? Это люди, которые несут на себе бремя налогов. Это люди, которые не могут защитить себя в суде, если их обидчик принадлежит к аристократам. Эти люди вынуждены по первому требованию отдавать своё имущество, если представитель высшего сословия, докажет что в тот момент нуждался в нём.
  Что такое высшее сословие? Это пресыщенные бездельники, которыми окружил себя наш король-братоубийца. Они не платят налоги, они получают только по факту своего рождения высокие должности. Именно им принадлежат лучшие земли в Тамбрии. Именно они решают, как нам жить дальше.
  Высшее сословие сильны и богаты, но как будто этого мало, они окружены привилегиями. Тем, что делает их для законов выше любого честного жителя Тамбрии. Король никогда не отменит эти привилегии, потому что его власть опирается на высшее сословие. Но я, свободные жители Тамбрии готов опереться на вас.
  Донован, сын Донована.
  - Анита, скажи мне, что ты об этом думаешь? - задала мне вопрос Марина Гонзар, когда увидела, что я оторвалась от содержимого записки.
  Мне было странно, что она интересуется моим мнением - она всегда казалась мне человеком, который уверен в собственной правоте, которому не важно, что думает прислуживающая ей девчонка. А еще я не знала, как правильно словами выразить мои смешанные чувства. Кроме того, я не знала, кого госпожа Гонзар поддерживала в том конфликте. Поэтому начала осторожно и обтекаемо:
  - Как же тут сказать... Ну... - я долго мялась прежде чем начать говорить связно, - Слова в записке кажутся мне правильными. Здесь говорится о справедливости.
  Я беспомощно подняла глаза на свою нанимательницу, пытаясь понять, как она относится к моим словам, и с ужасом увидела тот же самый пронизывающий взгляд, которым она разглядывала меня в самый первый день. До самого донышка души.
  - Что ж, по крайней мере, честно, - заключила она.
  - А что думаете вы?
  По её выразительным губам пробежала едва заметная усмешка. Но, к моему удивлению, ответила она довольно подробно:
  - Видишь ли, Анита, самая подлая ложь - это та ложь, которая перемешана с правдой. Есть ли здесь правда? О, несомненно, наше деградировавшее, отожравшееся высшее сословие давно не заслуживает данных им некогда привилегий. Но, посуди сама, в нашей стране к высшему сословию относятся высшие судьи, высшие военные чины и просто родовитые и влиятельные люди. Как ты думаешь, как отнесутся все они, узнав, что их лишают данных им привилегий?
  - Они будут недовольны? Могут создать королю проблемы? - предположила я.
  - Они способны создать проблемы всей Тамбрии. И, хотя нашего короля можно обвинить во многом, он не дурак. Дураки - те, кто считают Фионна Третьего простачком. Во-первых, он хорошо понимает, что система привилегия себя исчерпала. Во вторых, он с самого начала исподволь делал многое, чтобы её разрушить. Ты представить себе не можешь, но еще двадцать лет назад просто заговорить о том, что она несправедлива, было невозможно. Теперь этим пользуется провокатор, невольно работая на интересы короны.
  - А еще он вновь обвиняет короля в братоубийстве. Это серьёзные обвинения!
  - О, это еще одна ложь, перемешанная с правдой. Во-первых, Донована казнили по приговору суда. С точки зрения закона - это было правосудие, а не преступление. И, конечно, нельзя закрывать глаза на то, что когда его брата убили, Фионн еще не был королём. Конечно, он мог повлиять на следствие, но если их отец решил зачем-то публично расправиться со своим старшим сыном, вряд ли младший смог бы этому помешать.
  - Может быть он не вмешался, потому что ситуация складывалась в его пользу?
  - Может быть. Но вот что интересно, многое из того, что старший из братьев задумывал делать, в конце концов, воплотил или начал воплощать младший. Очень осторожно и последовательно. В тех вопросах, в которых старший принц и король расходились, Фионн на деле выбрал сторону брата. Так, Донован планировал менять отношения с вельнаб. И, кажется, у Фионна это начало получаться. Тема мирных договоров с вельнаб в Тамбрии не очень популярна, поэтому бесполезно искать о ней в тамбрийских газетах, но если читать вельнабские газеты можно найти всю необходимую информацию.
  - Если уметь читать по-вельнабски - уточнила я.
  - Это точно, - в её улыбке проскочила капелька самодовольства, - Но еще нужно знать, что именно читать. Действительно важные вещи не пишутся открытым текстом, и чтобы разобраться в ситуации нужно уметь читать между строк. В прошлом номере этой газеты, - я поняла, что она говорит именно о газете на вельнабском, - была большая и довольно благожелательная статья про достопримечательности Альдионы - странная, при тех отношениях, что были между нашими странами, на протяжении всей истории. Но если рассмотреть её как первую ласточку потепления отношений всё становится на свои места. Уже в текущем номере было обозначено, что выбор сделан окончательно. И опять же прямым текстом никто не написал, что происходит. Просто дежурная статья-биография их нового посла в Тамбрии.
  - А почему этот новый посол не может быть хуже, чем предыдущий?
  - Ничего не может быть хуже, чем параноик-милитарист, потерявший свою родню во время нашей последний войны. А теперь они посылают сигнал, что готовы с нами договариваться. По крайней мере, выслушать, что мы можем им предложить.
  - Неужели нам так нужно договариваться с вельнаб? Они всегда были нашими врагами. Они уже три раза нападали на нашу страну!
  - Ну, если быть точным два раза. Последняя война с вельнаб началась после того, как тамбрийские пираты с молчаливого согласия Бродерика Третьего распотрошили вельнабский торговый караван. Отношения между нашими странами всегда были непростыми, но мы больше знаем о том, как вельнаб вредили нам. Никто не любит вспоминать, как мы вредили вельнаб. Нет никакой гордости в рассказах о том, как наши пираты грабили их торговые корабли, как запруживали реки, текущие через границу к их поселкам, как прогоняли их население, занимая спорные территории. И король прав, если считает, что торговать лучше, чем воевать.
  Она посмотрела на часы. Уже было далеко за полночь.
  - Впрочем, - она переменила тон, - мы и так слишком долго засиделись. Тебе уже пора в свою комнату, Анита.
  Я испытала разочарование. Я в первый раз не чувствовала раздражения от её присутствия - мне даже расхотелось спать, потому что рассказывала она довольно интересно. Но я не решилась протестовать. Особенно, когда госпожа Гонзар погасила свечи в канделябре, оставив всего две - для неё и для меня. Она вручила мне одну из них и отправила в спальню, проследив, чтобы я закрыла за собой дверь своей комнаты.
  Некоторое время спустя я на цыпочках, сняв домашние туфли, еще раз вышла на лестницу - на верхнюю площадку, чтобы узнать, что Марина Гонзар делает в гостиной. Она возилась с камином - я слышала, как кочерга скребет по каменной кладке. У меня не было никаких сомнений, что за время моего отсутствия госпожа Гонзар успела забрать из-под кресла тот таинственный металлический предмет. И, если я спущусь за ним ночью - я уже ничего не найду.
  
  ***
  
  Он приснился мне снова. Мёртвый принц, разрушивший половину страны. Ненавидимый заметной частью тамбрийцев, преданный братом, и казнённый не без участия родного отца. История его безумной и разрушительной любви была для меня чем-то невообразимым. Как же так можно разбить всю свою жизнь ради химеры!
  Я вновь видела его глаза, эти глубокие, затягивающие омуты нереального оттенка тёмно-синего цвета. Женщины, наверное, теряли голову, лишь заглянув туда. Я, наверное, тоже потеряла бы, если бы не знала, что он только призрак.
  - Зачем ты приходишь ко мне?
  В ответ он промолчал.
  - Почему ко мне приходишь ты? Если ко мне во снах должны являться мертвецы, пусть лучше приходит моя мать.
  Он покачал головой.
  Утром моя подушка была мокрой от слёз.
  
  Глава 5
  Обыск
  
  Бен поджидал меня у дома господина Марсера. Он стоял, осклабившись, перегородив мне вход. Вряд ли он готовил для меня какие-то серьёзные неприятности - хотел просто припугнуть для пробы, пощупать, как я на это отреагирую. Ему наверняка хотелось узнать, сможет ли он вести себя со мной так же, как и раньше.
  Если честно, в глубине души я напряглась. И, даже, если быть абсолютно честной, по моему хребту пробежала холодная испарина. Но я очень быстро взяла себя в руки - только спину стала держать еще прямее. Маленькое усилие и будет получаться такая же походка, как у госпожи Гонзар. Я даже скопировала её уничижительный взгляд сверху вниз, щедро одарив им бывшего любовника.
  - Ба, Аделаида, ты цветешь и пахнешь! - с деланным восхищением произнес он.
  Признаться, мне это польстило, я потратила не так уж мало времени, чтобы уверенно выглядеть и чувствовать себя.
  - Чего, к сожалению, нельзя сказать о тебе, Бен, - ответила я со снисходительной улыбкой.
  Его настроение видимо испортилось.
  - Сука! И ты всегда такой была. Жаль, что я тебя тогда не проучил.
  - Но теперь твоё время упущено, Бен. Сделай милость, подвинься, ты мешаешь мне пройти.
  - Иначе что?
  - А, ничего, - ответила я с очень-очень дружелюбной улыбкой.
  А потом сделала вид, что черчу в воздухе знак.
  Надо отдать ему должное, он не отшатнулся - остался стоять на месте. Только выражение лица изменилось, стало усталым и угрюмым.
  - Ну, проходи, - процедил он сквозь зубы, подкрепив это каким-то грязным ругательством.
  Он уступил мне дорогу. Я прошествовала мимо него не спеша, чтобы закрепить в его сознании новую расстановку сил.
  В кабинет господина Марсера меня проводила служанка. Я пришла ровно в назначенное время, и хозяин меня уже ждал.
  - Аделаида, моя дорогая девочка! Я не верю своим глазам! - отметил господин Марсер мое появление.
  Можно было подумать, что эта встреча не была запланирована с самого начала.
  Я улыбнулась ему по-светски вежливой улыбкой. Госпожа Гонзар так улыбалась своим навязчивым соседям, если хотела избавиться от их цепкого внимания.
  - Господин Марсер, зовите меня, пожалуйста, госпожа Эста.
  - Понимаю, вот это деловой подход, - произнёс господин Марсер с деланной вежливостью. Его было сложно впечатлить моим подражанием госпоже Гонзар, но, похоже, он оценил попытку. Впрочем, был нюанс, который показал мне, что моё положение действительно изменилось - он усадил меня в кресло рядом с собой.
  - Я хотел бы узнать, госпожа Эста, как продвигается наше с вами дело?
  Насмешка в его глазах так никуда и не делась, но нельзя было не заметить, то внимание, с которым он ждал моих слов.
  - Я очень многое узнала из того, что мы с вами оговаривали заранее. Но есть некоторые детали, которые затрудняют продолжение дела.
  Я рассказала ему всё то, что узнала. Когда речь шла о госпоже Гонзар и её золовке, он вёл записи своей рукой. Он задавал немало уточняющих вопросов, особенно о привычках и характере этих женщин, и я очень подробно ему отвечала, не упуская почти ни одной детали, кроме того, с чем столкнулась вчерашним вечером. Эту информацию я решила попридержать, пока сама не разберусь что к чему.
  Больше всего в рассказе о двух женщинах его заинтересовала болезнь Марлы и служба Марины. И если по первому вопросу я, как очевидец события, могла рассказать ему достаточно, то о том, куда же госпожа Гонзар уходит каждый второй день, я не знала. Он задумчиво почесал затылок, а потом высказал идею, что пошлёт своих парней - наверняка из Беновой шайки - последить за отлучками госпожи Гонзар.
  Поэтажные планы дома я нарисовала ему сама. Я испортила несколько листочков, прежде чем получился качественный результат, который устроил нас обоих. Он похвалил мою точность, когда я рассказала ему обо всех возможных входах и выходах в дом, и очень высоко оценил мою память на мелкие детали. Я даже тайком ущипнула себя, напоминая, что разговариваю с господином Марсером, чей конёк - дешевая лесть. Хотя эти замечания звучали как-то иначе, серьёзнее. Возможно, он действительно так думал.
  Наконец настал самый трудный момент разговора, такой, который не могли подсластить даже корзиночки со сливочным кремом, которые принесла в кабинет новенькая молоденькая служанка, - мы принялись обсуждать, как попасть в кабинет и в архив господина Гонзара. Я рассказала обо всей сложности ситуации, о том, что хозяйка дома не доверяет мне настолько, чтобы разрешить даже прибираться в кабинете и в архиве, что у меня не получилось вскрыть замок отмычками, и что я никогда не видела ключа. Я уже мысленно приготовилась к критике, но господин Марсер воспринял всё это как-то спокойно, просто как задачу, требующую решения.
  - Вот что, любезная Аде... госпожа Эста. В таком случае нам нужно сосредоточиться на том, чтобы найти способ попасть внутрь кабинета. Мы можем наметить два пути - сделать дубликат ключа или научить тебя вскрывать именно этот замок. У тебя есть какие-нибудь предположения, где госпожа Гонзар хранит ключ, или может быть, его копию? Многие люди заводят копии для важных ключей.
  - Я не знаю. Она мне не докладывает об этом. Я даже ни разу не видела, как этот ключ выглядит - снова подчеркнула я, - она отпирает дверь, убедившись, что меня нет поблизости.
  - Но ты же знаешь, как выглядит замок?
  - Знаю, можно мне еще бумаги?
  Я взяла листок бумаги, и как смогла, нарисовала личину замка, отразив все декоративные штришочки и завитушки. Получилось куда хуже, чем даже поэтажные планы, но рисовать так же красиво, как Д.Ш. из альдионской газеты, я не умела.
  - Можно ли по этому рисунку узнать производителя замка?
  Господин Марсер задумчиво взглянул на мой листок, и произнёс:
  - Я подумаю, почему бы нет. Но, знаешь... госпожа Эста, у нас не так уж много времени, чтобы пробовать намеченные способы поочерёдно. Я попытаюсь узнать больше об этом замке. Ты же пока ищи ключ. Можно попробовать сделать его дубликат. Ну, хотя бы по отпечатку на куске воска.
  - Но где мне искать этот ключ? Неужели вы предлагаете мне порыться в шкафах с нижним бельём госпожи Гонзар?
  Господин Марсер рассмеялся, слегка раскачиваясь в своём кресле:
  - Я рад, что ты так продуктивно мыслишь. Многие дамочки считают ящики с их чулками и панталонами прекрасным местом для того, чтобы что-то спрятать. Но ты посмотри, везде, где сможешь. Прояви воображение, где бы ты спрятала важный ключик от любопытной служанки.
  - Не могу предположить. У меня никогда не было служанки.
  Ну, вот и началось время по-настоящему грязных поручений. Обыскать хозяйку дома, покопаться в её личных вещах - я прекрасно знала, что в один прекрасный момент получу и такое задание. И брезгливость от предстоящего поступка смешивалась во мне со странным нездоровым любопытством. Я ненавидела себя за то, что мне предстоит, и одновременно думала, что я же не сделаю ничего, что по-настоящему повредит хозяевам дома. При этом, ключ от кабинета интересовал меня мало - мне не давал покоя тот тяжелый металлический предмет, который госпожа Гонзар прятала под кресло вчерашней ночью.
  
  ***
  
  Господин Марсер дал мне только самые общие указания на то, что мне предстоит сделать - продумать план в деталях я должна была самостоятельно. По его словам я гораздо лучше, чем кто-либо знала ситуацию, людей, которые живут в доме, и мне будет проще всего со всем разобраться. Разумеется, он выдал мне денег на текущие траты, и строгий наказ не торопиться, а взвешивать каждый свой новый шаг.
  Он обещал прислать мне примерное изображение ключа, оставить листочек с эскизом в условленном месте. А еще заверил меня, что если всё пойдёт не так, как нужно, у него есть запасной план и на этот случай. Но, разумеется, он не стал посвящать меня в детали плана. И это не давало мне покоя, поэтому перед тем как уйти, я спросила, что господин Марсер будет делать, если я попадусь, и окажусь в полиции. Он выслушал мой вопрос со своей обычной слишком дружелюбной улыбкой, а затем ответил:
  - Послушай, Аделаида, тебе не о чем волноваться. У меня есть связи в полиции, если ты попадешь туда, я смогу всё уладить.
  Он улыбался, а я чувствовала что-то нехорошее, похожее на тошноту. Этот разговор чем-то напоминал мне тот другой, когда мы обсуждали то же самое на второй день, после того, как Бен привёл меня к господину Марсеру. Правда тогда речь шла об участи госпожи Гонзар.
  - Вы поможете мне убежать из участка? - переспросила я.
  - Да... - ответил он после небольшой паузы. - Убежать.
  И я кожей почувствовала, что он врёт. В тот момент я словно знала правильный ответ. Господин Марсер не любил говорить об убийстве. Поэтому юлил и сейчас. Он не хотел угрожать, наоборот - пытался успокоить, скрыть, что я не проживу в полицейском участке слишком долго. Оказавшись там, я стану ненужным свидетелем, и свои связи господин Марсер использует, чтобы заставить меня замолчать.
  
  ***
  
  Обыск в комнате госпожи Гонзар не был для меня чем-то невозможным. В отличие от кабинета покойного хозяина, эта комната была мне доступна - хозяйка доверяла мне ключи, на время уборки, а еще частенько отправляла меня по своим поручениям: принести её вещи или заменить воду в графине. Кроме того, несложный замок я умела открывать и без ключей, пользуясь отмычками. При желании могла попасть туда, когда захочу. Всё дело было лишь в том, чтобы выбрать подходящее время, чтобы никто - ни Марина, ни Марла не смогли увидеть, как я копаюсь в чужих вещах.
  Марина Гонзар проводила достаточно много времени на службе в те дни, когда уходила туда. Обычно она приходила к обеду, но бывало, что задерживалась до самого вечера. С Марлой было труднее - она круглыми сутками сидела дома. И если она скучала, было вполне в её привычках пройтись по дому, по каждой комнате, чтобы отыскать меня. Она не была так же подозрительна как Марина, но если бы она застала меня в самый неподходящий момент, сумела бы сложить два и два.
  У Марлы были обязанности и развлечения, которым она посвящала немалую часть своего времени, но мне было непросто решить, что именно займёт её настолько, чтобы дать мне достаточно времени для обыска. Я стала пристально наблюдать за Марлой, пытаясь вывести закономерности из всего того, что она делала. Я составила мысленный список её дел и увлечений, примеряя каждое на мою ситуацию и отбрасывая те дела, в которых она не могла обойтись без моей помощи.
  Марла готовила, но во время готовки очень часто привлекала меня к работе. Я чистила овощи, мыла жирные блюдца, даже следила за соусами, если Марле было необходимо отлучиться. Марла раскладывала пасьянсы, но из-за плохого зрения после каждого расклада требовала от меня, чтобы я оценила правильность расклада. Было еще одно увлечение - вязание. Когда она усаживалась вязать, она могла сидеть за этим часами. Но даже во время вязания она могла вспомнить обо мне и попросить просто посидеть с ней и поговорить. Был еще вариант: я могла дождаться времени, когда Марла заснёт.
  Я решила сделать пробную вылазку - попробовать затаиться ненадолго в какой-то комнате, и посмотреть, как скоро Марла вспомнит обо мне и начнёт меня искать. Спальня Марины Гонзар для этого не подходила - туда надо было идти только один раз, уже полностью подготовленной и уверенной в себе - уж слишком высоки были ставки. Идеальной для этого была гостевая комната, она, была как бы ничья, и даже если Марла нашла бы меня там, я могла сказать, что задержалась в ней, потому что выбирала себе книгу. Тем более что у меня были такие намерения: к сожалению, книга Альберта Джерта была уже полностью прочитана. Марла поверила бы мне, она знала, что я люблю читать.
  Я выбрала день, когда Марина Гонзар уйдёт на работу. Чтобы Марла захотела заняться вязанием именно в нужное мне время, и была достаточно увлечена этим делом, я на часть денег, отданных мне господином Марсером, купила модный журнал и розовую пряжу - красивую, очень лёгкую и тёплую. Продавщица так увлеченно рассказывала о чудесных горных козочках, из пуха которых её делают, что я без всякого сожаления отдала серебрушки за воздушные розовые мотки.
  Марла Гонзар даже слегка прослезилась от такого неожиданного подарка. Она высоко оценила мой выбор - получив пряжу, она еще долго щупала её, взвешивала на руке. И, когда пришло время отложить мотки в сторону, чтобы заняться обедом, она смотрела на них с сожалением.
  Я проводила её на кухню, наблюдая. Предложила ей свою помощь, но Марла отказалась. Она принялась готовить небрежно, на скорую руку. Ей не терпелось приступить к любимому делу. А я при этом ощущала смешанные чувства. С одной стороны я чувствовала торжество - я добилась от другого человека того, чего хотела. Исподволь, хитрыми манипуляциями. Пускай это и была пожилая женщина, погруженная в свои увлечения. Её вязание и пасьянсы были важнейшей частью её жизни, и было нехитро подловить её на этом. И в то же время, я чувствовала себя плохим человеком. Марла была из тех немногих людей, которые относились ко мне бескорыстно и сердечно.
  Я ушла делать уборку в спальнях. Всё это время внимательно прислушивалась к тому, что происходило внизу. Ожидая того момента, когда грохот кастрюль и сковородок сменится скрипом кресла и угадываемым только моим воображением звоном спиц.
  Как только я убедилась, что моя хитрость подействовала, я приступила к задуманному. Я взяла с собой таз с водой, тряпки и метелочки для пыли. Всё-таки в гостевой комнате тоже было необходимо выполнить уборку. К тому же уборка лучше всего подходила, чтобы оправдать моё присутствие там. Дверь я оставила чуть-чуть приоткрытой. Она показывала, что я не таюсь, но и не позволяла увидеть лишнего.
  Сначала я выполнила самые заметные дела - вытерла пол и горизонтальные поверхности. В конце концов, это была моя обязанность. Потом расставила весь уборочный инвентарь в рабочем беспорядке, который говорил, как усердно я работала. И, наконец, занялась тем, ради чего пришла - пошарить по ящикам. Почему бы не попробовать сделать это здесь, не научиться преодолевать свой внутренний барьер, оставшийся от послушной и застенчивой девочки, которой я когда-то была.
  Кровать, платяной шкаф и письменный стол. Здесь было не слишком много мебели. К тому же, скорее всего, в полупустых ящиках и платяном шкафу ничего интересного мне найти не удастся. Хотя меня уже давно грызло любопытство. Мне, казалось, каждая деталь может представлять интерес. А остальное я смогу расспросить у Марлы. В конце концов, я уже живу тут больше декады и имею право узнать, кто еще может приехать в этот дом.
  Я начала с письменного стола. До этого я успела засунуть свой нос в верхний ящик. В нём были очень аккуратно разложены письменные принадлежности - ручки-перья и хрустальные бутылочки с синими и чёрными чернилами. Не понятно было, зачем хозяину комнаты столько письменных принадлежностей. Может быть, он пишет много писем?
  Во втором ящике я нашла несколько стопок листов чистой белой и кремовой бумаги. Вполне ожидаемая находка после ручек и чернил. Третий ящик был заперт на замок. Хотя слово "замок" - этому устройству был комплиментом. Я открыла его шпилькой, и была даже несколько раздосадована, что это вышло настолько просто.
  В третьем ящике оказался небольшой женский портретик, в рамке и за стеклом. Это была очень нежная и воздушная акварель. Девушка на ней казалась такой кроткой и невинной. Она была в простом и красивом платье оттенка розового коралла. Такого же оттенка были розы у неё в руках и в веночке, украшающем её голову, чудесно оттеняя её пепельные кудри. Её кожа была жемчужно-бледной, руки похожи на сложивших головки лебедей, а взгляд распахнутых серых глаз уверенным и чистым. Я невольно залюбовалась ею, успокаивая чувство зависти и ревности в себе мыслью, что девушка - просто фантазия художника. Тем более на противоположной стороне очень твёрдым, мелким, хотя и с крупными петлями, почерком было написано просто "Роза".
  Я отправила Розу обратно в ящик, бережно заперев её на замок.
  Платяной шкаф был пуст, если не считать пледа грубой вязки и спрятавшейся в его складках запонки. Она была неброской, хоть и с золотой застежкой. Украшение - квадрат с закругленными уголками, сделанный из тёмного дерева, был испещрен мелкими и очень тоненькими золотистыми штришками - не крикливо и со вкусом. Мне понравилась эта вещь, и я забрала её себе в качестве трофея. Тем более, это почти подтверждало мои предположения насчет гостя госпожи Гонзар.
  Кровать не представляла интереса - разве только побудила меня лучше вытереть пыль под ней. Ничего любопытного я там не нашла. И у меня оставалась только книжная полка, которую я хотела исследовать, в том числе и для того, чтобы подобрать для себя чтение. Я подошла к ней, всматриваясь в корешки.
  Я была даже рада, что гость госпожи Гонзар увлекается историей. Я была бы не прочь почитать что-то о войне с вельнаб или даже о сестрах-принцессах. Не сказки, а что-то стоящее - жизнеописание или хроники. Но вся проблема была лишь в том, чтобы угадать, что скрывается за названием книг.
  Откуда мне по одной надписи на корешке определить, что скрывается под названием "Правление короля Бродерика Второго"? Я в упор не помнила, чем этот Бродерик знаменит. Первый - второй! Будто в этом была какая-то разница. Я помнила только третьего, и то потому, что это был отец нынешнего короля и Донована Кровавого. И это Бродерик Третий настоял, чтобы мятежный сын был казнён, словно и не принадлежал королевской семье.
  Я открыла книгу наугад. Между страницами был вложен листок. Я расправила его, желая узнать, что на нём. И результат меня совершенно удивил - там был нарисованный чернилами портрет Марлы, склонившейся над вязанием. Он был сделан быстрыми и грубоватыми линиями. Но каждая была нанесена так мастерски, что я даже узнала её обычное выражение лица - она всегда так поджимала губы, когда ей приходилось вывязывать какой-то особенно сложный узор. И эти штрихи, эта манера рисовать показалась мне смутно знакомой.
  У меня было слишком мало времени, чтобы удивляться - я услышала тяжеловатые шаги Марлы на лестнице. Похоже, оставленное мне время истекло. Я спокойно вложила листок в книжку, и оставила её у себя в руках. Нет ничего подозрительнее, чем прятать какой-то предмет в последний момент. А сейчас я не делала ничего предосудительного - я просто держала книгу.
  Марла толкнула приоткрытую дверь. Я внутренне напряглась, ожидая, что она мне скажет. Но внешне излучала весёлую уверенность.
  - Анита, ты не хочешь составить мне компанию? - спросила Марла, войдя на порог. - Я сделала отвар из вишневых листьев. Ты занята?
  - Нет, делала уборку, но почти заканчиваю.
  - Вот уж действительно, оставь эти глупости. Я говорила Марине, зачем так намывать комнату, в которой пока никто не живёт. А я хочу, что бы ты посидела со мной.
  Я подумала, что если спрашивать, то лучшего момента не предвидится:
  - Марла, скажи, пожалуйста, я могу взять эту книгу? Я хотела бы кое-что почитать, но даже не знаю, кто хозяин всего этого, и не станет ли он возражать, что я распоряжаюсь.
  Марла улыбнулась. Сначала это показалось мне странным - её улыбка была такая необычная, словно и не связанная вовсе с моими словами. Я прежде никогда не видела на её лице такую нежность.
  - Никто не будет возражать, - ответила она мне. - В этой комнате останавливается Десмонд, родной племянник Марины. Эти книги его, и он точно не будет против. Бери, что захочется!
  Я приложила усилие, чтобы не улыбнуться во весь рот. Я была права с самого начала, мужчина и младший родственник! Десмонд? А я-то думала, что это мне не повезло с именем. Оказывается, есть что-то похуже, чем Аделаида.
  Я не насытилась полученными ответами. Мне стало интересно больше узнать об этом человеке. У меня были одни только предположения, но, кажется, я теперь узнала, кто такой Д.Ш. Надо было только сличить портрет Марлы с рисунком, висевшим у меня на стене. И теперь меня мучило желание встретиться с его автором. Хотя бы для того, чтобы спросить, что заставило его нарисовать мой город, мою бухту, мою тропу и мой дом - всё, что я так нежно люблю.
  "Правление короля Бродерика Второго" я засунула себе под мышку. Название не слишком увлекало меня, но, возможно, сама книга гораздо интереснее. В конце концов, если она мне не понравится, попрошу у Марлы еще один роман.
  Я поторопилась за Марлой, на ходу обдумывая, что же у меня получилось. Не было ничего удивительного в том, что пожилая женщина заскучала, и отправилась наверх искать моего общества. Это можно было бы предсказать и без пробной вылазки. Только мне не было легче от этого. Проблема как отвлечь Марлу до сих пор оставалась нерешённой. Ни одно увлечение, предложенное ей, не могло гарантировать мне столько свободного времени, сколько необходимо.
  Оставалось только один способ - дождаться, когда Марла заснёт. Но это не всегда происходило в одно время, и, порой, она спала очень чутко. Если бы я могла найти снотворного! Надёжного, безопасного и действующего достаточно продолжительное время. Конечно, я могла обратиться за таким к целительнице, живущей поблизости, но не представляла в каких отношениях эта женщина с госпожой Гонзар, не расскажет ли она своей сестре по Ордену о моей весьма подозрительной, как мне самой казалось, просьбе.
  Впрочем, я знала, где еще можно было взять такое снотворное - я могла приготовить его самостоятельно, взяв ингредиенты у госпожи Гонзар.
  
  ***
  
  Когда я читала книгу Альберта Джерта, я поняла удивительную вещь - одна и та же книга будет восприниматься совсем по-разному в восемь и в девятнадцать лет. Тогда эта книга была о далеком путешествии, о приключениях, об остатках неведомой, затерянной цивилизации. Прочитав сейчас, я видела в ней только одно - одиночество. Это было одиночество человека наедине с природой, это было одиночество человека среди толпы товарищей, которые хоть и делали то же самое, но не могли понять и разделить мыслей и идей. Это был такой сорт одиночества, когда ты не можешь найти себя в шуме большого города, сбегаешь на почти необитаемый остров и понимаешь: самый страшный звук, от которого ты бежал - это собственный голос в твоей голове. И теперь, в тишине тропического леса, среди потрескивания, голосов птиц и насекомых, ты понимаешь, что этот звук стал невыносимо громким. И как я умудрилась не заметить всего этого ужаса, когда читала в первый раз?
  Зато вместе с книгой Джерта ко мне вернулись воспоминания о доме. Так легко было перепутать - там был небольшой двухэтажный дом - этот дом был такой же небольшой и двухэтажный. Там внизу, из кухни звучали голоса и доносились приятные запахи, и тут было так. Порой я закрывала глаза и представляла, что я вернулась домой, что за окном шумит не ветер, а море, и мне казалось, что я слышу мамин голос. Но это была только Марина Гонзар.
  Эти воспоминания сделали любимую книгу для меня настоящим испытанием. Но я прошла его до конца, потому что если во мне и было что-то хорошее - оно шло оттуда, из моего дома, из моего детства, от моей мамы. Это было больно вспоминать. Но это сохраняло мою способность что-то чувствовать. И это по-настоящему мешало, потому что внушало мне стыд за то, что я делаю. Но с болью приходило и чувство тепла, которое шло изнутри.
  Прежде чем начать новую книгу, я сравнила портрет Марлы, найденный в ней, с картиной, вырезанной из газеты. Я не ошиблась с первого взгляда, действительно, стиль линии были очень похожим. И набросок в книге, и рисунок в газете могли принадлежать руке одного человека. И это хорошо объясняло, почему госпожа Гонзар так взбесилась из-за этой картины: плохая-плохая Анита Нанс порезала газету, в которой были напечатаны работы её ненаглядного племянничка. Неужели нельзя она не могла объяснить всё словами? Я могла бы ей всё объяснить, извиниться. Похоже, любимый племянник - единственное, что заставляет госпожу Гонзар терять своё обычное самообладание. Что ж, мне тоже было пора прекращать эту игру в догадки и расспросить обо всём, что мне хотелось узнать, у Марлы. Ну, не настолько запретная эта тема!
  Новую книгу я начинала читать с небольшой настороженностью. Я очень боялась, что она не понравится мне, покажется скучной. Хотя определенный интерес к истории Тамбрии у меня был. Но содержимое превзошло все мои ожидания, за исключением слова 'понравится', не уместного для одной из самых главных трагедий в истории Тамбрии.
  Король Тамбрии Бродерик Второй был мне известен. Но не под своим именем. Впрочем, под своим прозвищем он был известен даже фермерским детишкам в самых глухих уголках страны, хотя жил три сотни лет назад. И не удивительно. Матери частенько пугали своих шалунов мрачным королём-чернокнижником, обещая им, что если они не перестанут безобразничать, придёт мрачный человек в чёрном плаще, заберет их чтобы выпустить кровь в своей ослепительно-белой комнате. И его руки будут холодными, а лицо брезгливо-равнодушным.
  По правде говоря, Бродерик Второй мало интересовался детьми фермеров в этом плане. Для фермеров у него были кабальные налоги и бандиты, держащие простых людей в таком страхе, что на фоне этого, пара десятков пропавших детишек была мелочью. Король-чернокнижник любил убивать детей в своей семье. Особенно не повезло его родной сестре - Бродерик успел замучить пятеро из шести её детей. Шестой, самый старший мальчик оказался ему не по зубам. Он умудрился спастись, скинуть кровавого ублюдка с трона Тамбрии и самому стать королём. Впрочем, об этом тоже знали даже фермерские дети.
  В книге всё развивалось куда медленнее, там всё описывалось обстоятельно с цитатами из документов того времени, воспоминаний и хроник. И начало лежало со времени детства Бродерика, когда никто и не думал, что он вообще станет королем. Он был самым младшим из четверых детей, и третьим наследником после двух старших братьев. Он родился слабым и хилым, и тогда еще никто не знал его маленького секрета. Даже ведающая-телохранитель - их называли защитницами, из свиты королевских детей не смогла это распознать. А мальчик был умён, и знал, что должен прятать свой редчайший дар. Бродерик был ведающим, он обладал магической силой, что было большой редкостью для мужчин.
  В книге было немало отступлений, хотя они были мне интересны не меньше основной истории. Я очень мало знала о мужчинах-ведающих и каждая крупица информации была для меня настоящим подарком. Я узнала, что у женщин магическая сила была распространена достаточно сильно - каждая тридцатая девочка обладала хотя бы какими-то зачатками дара. И что у женщин магическая сила наследовалась по материнской линии. Если у ведающей рождались девочки, значит, все они без исключения были такими же ведающими. А еще, изредка девочки-ведающие рождались и у обычных родителей, при этом они обладали не меньшей силой и по праву становились членами Ордена Ведающих Сестер.
  С мужчинами всё было иначе. Ведающие-мужчины были настолько редким явлением, что никто не мог разглядеть закономерности наследования этого признака. Если Орден Ведающих Сестер был мощной и всем известной организацией, распространенной и пронизывающей все сословия, то о чём-то подобном у мужчин никому не было известно. Никто не догадывался, что всё это время в Тамбрии существовал тайный магический орден. И только в период, когда один из первых лиц этой организации стал королём Тамбрии Бродериком Вторым, они перестали скрываться. И, внезапно оказалось, что в отличие от Ордена Ведающих сестер, которые лечили и защищали людей, организация мужчин-ведающих имела собственные, совсем не альтруистичные цели.
  Автор вернулся к самому Бродерику, расписывая его не слишком обычное для королевского ребёнка детство. Хотя тогда Бродерик ничем не проявлял своих наклонностей. Он не издевался над братьями, сестрой, слугами или животными. Он интересовался естественными науками и предпочитал корпеть над книжками всем прочим занятиям и развлечениям. Он не фехтовал, не ездил верхом, не участвовал в детских праздниках, устраиваемых в честь него, его сестры и братьев. Хилый и книжный ребёнок. Он был странный, но в то время никто не видел в нём зла.
  Братья Бродерика умерли, когда ему уже исполнилось шестнадцать. Внезапная смерть - ни яда, ни следа насилия или болезни. Одним прекрасным утром нашли их уже остывшие тела. Странность этому событию добавляло то, что в это время никто из них не был дома. Старший проводил учения на выезде - его нашли в его шатре, он даже не ложился спать - скончался сидя за столом над своими бумагами - свечи растеклись по ним лужицами. Средний брат умер в постели юной фрейлины его матери. Бедняжка после этого едва не лишилась ума, тем более многие стали считать её виновницей произошедшего. Никакой связи между этими двумя смертями обнаружить не удалось, кроме того, что они умерли в одну ночь, одинаково без видимых причин.
  Так Бродерик остался единственным наследником престола Тамбрии.
  Свет свечи был тусклым - я пожадничала и купила на своё скромное жалование пачку самых дешевых. Мои глаза устали, и я натёрла их до красноты, но я не могла оторваться от книги. Мне было безумно интересно всё. И, несмотря на поздний час, я продолжала переворачивать страничку за страничкой. Спасибо тебе, милый Д.Ш., за твою библиотеку! Возможно, я даже поцелую тебя, если ты приедешь сюда пока я живу в этом доме!
  
  ***
  
  Странно, но если разбить какое-то сложное дело на ряд отдельных маленьких дел, выполняя их одно за другим - сложное становилось простым. Сложно ли приготовить то же самое зелье, которое Марина Гонзар сделала для своей золовки, когда с ней случился приступ? Поначалу мне казалось - очень сложно, но стоило вдуматься в процесс, в котором я еще и успела поучаствовать, и всё выходило будто само.
  Раствор готовился на водной основе - но разве проблема достать стакан с чистой водой? Денег господина Марсера хватало, и я обзавелась кое-какой посудой - бутылочками, ступкой и пестиком. Для лекарства использовались ингредиенты из черной лаковой коробки госпожи Гонзар, и я стала потихоньку ими обзаводиться. Это было совсем не то же самое, что искать ключ: я знала, где лежит чёрная коробка, и делала всё очень быстро и чисто. Во время уборки я приносила в комнату свой пузырёк, забирала только какой-то один из ингредиентов, а затем продолжала работать, как ни в чём не бывало. Конечно, так уж вышло, но прозрачной жидкости я залила немного больше чем нужно. Но понадеялась, что госпожа Гонзар ничего не заметит.
  Все ингредиенты были в сборе. И всё что мне было нужно - просто воспроизвести лекарство, но я откладывала свои попытки. Я объясняла это тем, что не знала, как долго его можно хранить готовым, что лучше сделать его накануне обыска, что я еще не получила эскиз ключа от господина Марсера, и что впереди был большой праздник - Семейный день, и лучше всё сделать после него.
  Что касается эскиза, господин Марсер пообещал оставить его мне в условленном месте. Сигналом, что меня уже дожидается послание, была тонкая белая верёвка - её должны были привязать на решётку перил. Но пока на крыльце ничего не было.
  Семейный День был одним из самых главных церковных праздников у Тамбрийцев. Этот день было принято проводить со своей семьёй и домочадцами, вместе посетить праздничную службу - обязательно в своих лучших одеждах; готовить традиционные кушанья и дарить подарки.
  Я любила этот праздник с самого детства. Мама знала, чем порадовать нас, упирая не на длинные и нудные церемонии в соборе Виллентано, а на атмосферу и подарки. И уж точно, она знала, чем можно меня побаловать. Праздники с приёмными родителями были куда более строгими: было просто немыслимо пропустить церковную службу, или ловить мух во время проповеди. Но к вечеру наш посёлок был весёлым, пьяным, громким от музыки и красочным от шёлковых лент.
  О том, как принято отмечать такие праздники в семье госпожи Гонзар, я ничего не знала, и относилась очень настороженно к этому дню. На всякий случай я приготовила простые, и, в сущности, ни к чему не обязывающие подарки: по кулёчку конфет, завёрнутых в красивую упаковочную бумагу. Дарить что-то более личное я не решилась, не знала, что можно подарить хозяйке дома, и не хотела особенно выделять подарком Марлу. Естественно, я ничего не ждала в ответ.
  Накануне самого праздничного дня Марина Гонзар поставила меня перед фактом, что в их доме принято праздновать Семейный день точно согласно традиции, и что она ожидает от меня, что я буду сопровождать её и Марлу на праздничную службу в Центральный Собор. Сначала я почувствовала возмущение, что моим временем так вольно распоряжаются. Но потом немного успокоилась, решив, что это даже хорошо. Мне просто не повредит ненадолго выйти из дома.
  Приготовления к празднику начались с самого раннего утра. Традиционный обед готовила Марина. Она была хозяйкой дома, и только с её благословления похлёбка и нежный белый хлеб становились частью церемонии. Еда была готова, распространяя на весь дом нежные и аппетитные запахи, но к ней было запрещено прикасаться до прохождения праздничной службы.
  Готовясь выйти в город, я надела своё лучшее платье цвета карамели и свои жемчужные бусы. Я вплела в свой обычный узел косы, и поймала себя на том, что мне нравится прихорашиваться и залипать взглядом на своём отражении. В обычные будние дни я ограничивалась простым опрятным видом, и теперь помимо воли радовалась возможности приукрасить себя.
  Время дарить подарки наступило перед самым выходом. Марина и Марла обменялись мелочами и приняли мои сладости. Я, как самая младшая, получала подарки последняя - забавно, но в этом плане ничего не изменилось: так было в доме моей матери, так было в доме приёмных родителей.
  Марина подарила мне пару тонких и тёплых перчаток, подходящих для коварной весенней погоды. Такая милость от моей строгой хозяйки была для меня неожиданной. Однако подарок Марлы подействовал на меня просто обескураживающе. Она подарила мне кофточку, связанную из той самой пряжи, которую я ей подарила - розовой, из пуха горных козочек. Это была модная и очень милая вещица, вывязанная очень тщательно и аккуратно, точно по моей фигуре, с красивыми пуговичками из перламутра и маленькими фестончиками на воротнике.
  Марла счастливо улыбалась, заглядывая мне в глаза своим единственным здоровым глазом. Она хотела узнать, как мне понравился подарок. А мне было ужасно дурно. Я не могла оскорбить её отказом - от таких вещей, сделанных со всей душой, не отказываются. Но я помнила, по какому поводу сама дарила ей эту пряжу. И уж точно я не могла забыть про пузырьки с ингредиентами, которые только и ждали, чтобы стать сильным снотворным. Им мне придётся напоить Марлу.
  Ведь придётся! Ведь я не смогу из-за какой-то глупой кофточки бросить на полпути всё моё дело! Ведь там, за стенами этого дома, где я просто девчонка с клеймом, беззащитная и не слишком удачливая, от меня этого ждут недобрые люди, которые не пожалеют меня, которые знают, как мне навредить.
  Я улыбалась в ответ, но я чувствовала, как пылают мои щеки, как щиплет глаза. Я охала и поглаживала мягчайшую шерстяную материю, но сама была готова провалиться сквозь землю.
  
  ***
  
  Марла собиралась достаточно долго. Ей помогала Марина, а я в это время ждала их на улице - мне не очень хотелось смотреть Марле в глаза. Уже было достаточно тепло, чтобы не одевать днём пальто: многие женщины ходили, просто накинув на плечи платок. По небу гуляли пушистые тучки, лишь на короткое время скрывающие солнечный свет.
  Я стояла почти на тротуаре - достаточно далеко от нашего крыльца. Улица была украшена разноцветными лентами - они были привязаны на фонарях, на балконных решетках и на колокольчиках. Многие хозяева домов выставили ящики с цветами, и улица Свиной Брод превратилась в цветущий сад.
  Камушек прилетел ко мне со стороны спины. Маленький тяжелый предмет ударил меня по голове и отскочил. Я испугалась даже не внезапной боли, а резкого и неприятного стука. Не поняв, что произошло, я заозиралась по сторонам, в поисках источника обиды. Впрочем, он не заставил себя ждать:
  - Эй, черноглазая! - прозвучал писклявый детский голосок.
  Я обернулась. У соседнего дома, у самой ограды, стояли двое - девочка восьми лет и юноша примерно моего возраста.
  Увидев, что её заметили, девочка зло захихикала, и бросила еще один камень.
  - Лови добавки!
  В этот раз у неё не получилось застать меня врасплох - я легко увернулась от летящего предмета. Но девочку это не огорчило. Она снова засмеялась, сохраняя недоброе выражение лица.
  И хотя моё желание взять мерзавку за шиворот, и ткнуть лицом в грязь было достаточно сильным, я не посмела это сделать. Я слишком долго прожила на улице, чтобы не распознать такую простую провокацию: её брат только и ждёт, что я попробую разобраться с девчонкой сама. Это он сейчас просто стоит и наблюдает. А если я хотя бы подойду к ней - он либо позовёт на помощь, либо ударит меня сам, объясняя свои действия тем, что я угрожала его маленькой сестре.
  - Пожалуйста, уймите ребёнка! - обратилась я прямо к нему.
  Юноша ничего не ответил, только ухмыльнулся и сложил на груди руки. В его глазах помимо злобы промелькнуло что-то еще, что-то очень неприятное. Но я не стала отводить взгляд, и победа в гляделки осталась за мной: на крыльцо вышли Марла и Марина Гонзар, и ему пришлось отвернуться, делая вид, будто ничего не происходит.
  
  ***
  
  Соборная площадь была полна народу. Люди были одеты в лучшие одежды и очень веселы. Живое море гудело, плескалось вокруг фонтана и волнами заливалось в распахнутые настежь двери собора. И кругом пестрели цветные ленты и цветы - выставленные в огромных ящиках, в каменных вазонах и в букетах в руках женщин. В воздухе стояла немыслимая смесь из запахов, приятных и неприятных. Пахло и женскими духами, и вяленой рыбой и крахмальными рубашками, и застарелым потом. От всех шумов, запахов, звуков и ярких красок у меня немедленно закружилась голова.
  Я шла, поддерживая Марлу под руку. Марина шествовала перед нами, гордо и красиво, разрезая толпу, словно бригантина океанские волны. Мы с трудом поспевали за её уверенным шагом.
  Мы подошли к самым дверям собора, и я увидела, что в разные двери пускали разных людей. Большая часть толпы заходила в двери слева, меньшая, и значительно лучше одетая - в правые двери. Мы дошли до того места, где толпа разделялась на две неравные части, и Марина Гонзар уверенно направилась к правой двери.
  Я слишком давно была в церкви последний раз, и Центральный собор Эдбары видела изнутри впервые. Это снаружи он выглядел величественно и в то же время очень изящно - всё дело было в острых золоченых шпилях. Внутреннее убранство собора скорее подавляло - монументальные колонны, подпирающие его свод, тяжелые каменные перила балкона. Шумная и плотная толпа людей терялась - они казались муравьями на фоне высоких и массивных стен.
  Похоже, госпожа Гонзар знала, куда идти. Она прошла на лестницу, поманив нас за собой - мы поднялись на балкон. Он был разделен ажурными перегородками на ряд лож. В каждой из них уже были какие-то люди, но ни в одной из них не было так тесно, как внизу, где стояли обычные посетители.
  Ложа, в которую мы вошли, была занята незнакомой мне парой. Мужчина, высокий, широкий в плечах, с военной выправкой и женщина с тёмными волосами. Когда мы зашли, она обернулась, и я увидела, какая она худенькая и бледная. Женщина сидела на стуле, и это было странно: праздничную проповедь было принято слушать стоя. Но для меня куда более неожиданным оказался мундир на мужчине: полицейский, тёмно-синий с аксельбантами из тусклой бронзовой нити. Я почувствовала, как мои ноги врастают в пол от ужаса. Что мы делаем здесь, рядом с этим человеком?
  Когда мужчина увидел госпожу Гонзар, его лицо, мрачное, некрасивое, словно вырезанное из куска гранита, на мгновение посветлело.
  - Госпожа Гонзар, рад приветствовать вас и ваших домочадцев, - произнес он, а потом, положив руку на плечо женщины, добавил, - и я рад, что выдался повод представить вам мою жену, Мадлену.
  - Я тоже рада вас видеть, господин Дастар, а вашей милой супруге хочу пожелать скорейшего выздоровления, - в голосе Марины Гонзар не было и тени обычного светского холодка, - а еще хочется поблагодарить вас за такие прекрасные места на сегодняшней проповеди. Марла, моя сестра, не смогла бы провести много времени в толпе.
  - После того, что вы для нас сделали, - подала свой слабый голос Мадлена, - вы наш самый лучший друг. Ваша протекция помогла: госпожа Серпина написала нам, и мы отправимся в Тамьеру уже послезавтра.
  Я внезапно заметила, что эта женщина не просто бледна: её лицо буквально землистого оттенка. Я начала соображать, что к чему. Очевидно, что эта женщина очень больна, и Марина просто помогла им найти целительницу в Тамьере. Наверное, им нужна была особенная целительница, а ко мне это не имеет никакого отношения. Хотя, признаться честно, для меня стало неприятным открытием знакомство госпожи Гонзар с этим высокопоставленным полицейским. Откуда она могла его знать? Конечно, её муж был адвокатом. Возможно, всё дело в этом?
  - Кто это? - украдкой шепнула я Марле. Но я недооценила острый слух Марины Гонзар, которая одарила меня буквально уничтожающим взглядом.
  Тем временем, приближалось начало праздничной проповеди. В конце молельного зала прямо под скульптурным изображением Святой семьи, на высоком каменном подиуме стояла массивная деревянная подставка, а на ней была разложена чудовищных размеров книга. Из неприметной двери, спрятанной в тени скульптур, вышел священник, невысокий, худой, в белоснежном одеянии. Он поднялся на подиум и подошёл к книге. Мгновенно в соборе, наполненном не одной сотней горожан, смолкли всякие голоса. Стало слышно лишь шелест перелистываемой огромной страницы и хныканье маленького ребенка.
  А потом священник начал рассказ.
  Он почти не читал - история лилась сама собой, будто дело было не в книге. Его глубокий, хорошо поставленный голос разносился в тишине по всему зданию, звучал чисто и горячо.
  Эти история была известна. История о том, как наш бог, желая понять свои творения, спустился на землю в земном обличии. Как вместе с человеческим телом, он познал бессилие и боль, когда на него, одинокого путника, напали разбойники. Как они оставили его, раненого, умирать. Как его подобрала прекрасная водоносица - молодая вдова из соседнего селенья. Как она промыла его раны, как накормила и согрела его. Как он познал величайшее сокровище, которым наделил людей, и которое сам не ведал прежде. Как она стала его женой и самой преданной его верующей. Как от них пошла по земле священная кровь.
  
  ***
  
  Церемония не закончилась проповедью. Предстояла еще одна часть. Согласно традиции в Семейный день возносились молитвы за родных и близких, живых и умерших. Их имена записывались на двух кусочках бумаги - розовом и сером, а потом опускались в одну из урн с огнём. Служители уже выносили их на подиум и разжигали в них огонь. Через небольшие щели, оставленные для того, чтобы внутрь попадал воздух, уже было видно дрожащее живое пламя.
  Листочки для записи были особенными, освященными. Такие продавали в небольшой лавке вблизи собора. Я почувствовала себя очень неловко, потому что не заготовила их себе заранее. Но как оказалось, Марина Гонзар подумала за нас всех. Причём её кусочки бумаги были уже заполнены.
  Они не были свёрнуты, и я мельком увидела списки. Конечно, список её живых родных был не малым. Но запись на сером листочке была сделана таким мелким бисерным почерком, всё равно с трудом умещаясь в своих границах, что мне стало не по себе - настоящее кладбище.
  У Марины Гонзар оказался и походный набор чернил. Поэтому я, приставив листочки к краю перил, смогла написать имена и тех людей, за кого молилась сама. На сером кусочке бумаги я написала одно имя - Изабелла. Я не знала где мои отец и брат, и что с ними. Я понадеялась, что они живы, поэтому вывела имена Эверт и Кастор на розовом листочке. А потом, немного спохватившись, украдкой добавила туда еще и Марлу. Ей ещё понадобится моя молитва.
  Через некоторое время после начала церемонии в нашу ложу прошел слуга, чтобы проводить господина Дастара, его жену и нас, как его гостей, к священным урнам особым путем, минуя бесконечную общую очередь, в которой стояли обычные жители города. Господин Дастар помог своей жене подняться. Ножка стула противно скрипнула по каменному полу. Мадлена судорожно вцепилась в руку мужа. А потом несмело зашагала, рядом с ним, опираясь на него, как вьюнок на ствол могучего дерева. Госпожа Гонзар, Марла и я потянулись вслед за ними.
  Слуга повел нас сначала узеньким коридором, затем крутой лестницей вниз. Потолки у коридора были высоки, и эхо наших шагов заглушало гудение толпы в общем зале. Мы спустились в него откуда-то сбоку. Я увидела, что люди, ожидая начала церемонии, стояли за загородкой. Первыми в ней участвовали обитатели лож.
  Хотя церемония была проста - нужно было всего лишь бросить листочек бумаги в огонь, сам процесс протекал очень медленно. И я в глубине души была рада приглашению господина Дастара. Вряд ли я выдержала бы ожидание в толпе вместе со всеми в такой тесноте, духоте, окутанная клубами дыма.
  Господин Дастар и его супруга прошли к церемониальным урнам, и на это время госпожа Гонзар задержала нас у выхода в зал. Когда они ушли к противоположной стене зала, вперед двинулись и мы.
  Когда я подходила к урнам, мое сердце лихорадочно билось. В церемонии не было ничего сложного. Всего-навсего вспомнить людей, за которые возносятся молитвы, живых или мёртвых. Представить перед глазами их лица, ощутить то, что я всегда испытывала к ним. Я проделывала эту церемонию впервые за много лет. И было что-то странное в том, что я, живя под чужой личиной, вспоминала своих настоящих близких. Крошечный момент истины, когда я была собой.
  Я бросила свои списки с именами сначала к живым, потом к мертвым. Из плена серого гранита, оживленного алыми отсветами пламени, вырвалось несколько обрывочков пепла, похожих на стайку черных мотыльков. Я решила, что это хороший знак: моя молитва за мать была принята.
  Пришло время уходить из собора, и мы уже покидали огромный, переполненный и душный зал. Я шла последней. Я проваливалась в свои мысли, у меня перед глазами постоянно мелькали маленькие списки с именами, которые пожирало пламя. Поэтому я отставала от быстрого шага госпожи Гонзар. У противоположной стены заграждения уже не было, и мы проходили мимо расступающейся толпы.
  Наверное, я была виновата сама. Мне стоило быть внимательнее в такой толпе. Должно быть, я просто случайно задела ту женщину. Я даже извинилась, хотя вряд ли моё касание причинило ей неудобства. Возможно, будь я обычной горожанкой, та ничего не заметила бы. Но я же была мешави.
  - Эй, постой-ка!
  Грубое прикосновение - женщина вцепилась мне в плечо, сгребая в горсть и ткань рукава и кожу, привело меня в ступор. Она подтащила меня к себе, и я поневоле смогла её рассмотреть. Это была немолодая, обрюзгшая женщина. Возможно когда-то даже красивая, но от этого осталось мало следов. В её голубых, каких-то выцветших, глазах и густых гневливых бровях читалось явное желание устроить свару.
  - Постой-ка! Что ты здесь делаешь, черноглазое отродье? - прошипела женщина.
  Меньше всего я хотела привлекать к себе внимание.
  - Простите! - еще раз извинилась я, пытаясь уйти от конфликта.
  Но для женщины моих слов было недостаточно. Она и не думала отпускать рукав моего платья.
  - Зачем ты пришла сюда, мерзкая девчонка! У тебя есть свои божки, ступай и молись им, не трогай нашего!
  Меня очень удивили её слова. Я слышала немало оскорблений, но это было самое странное. Мне говорили, что я воровка, что мой вид вызывает отвращение, что такие как я едят честный хлеб тамбрийцев. Но никогда мне еще не запрещали молиться богу! Это было настоящим бредом! Наш бог добр, и пускал к себе любых, а в храм, его дом, он позволял приходить и иноверцам. Нашедший убежище в храме был неприкосновенен. Уж, какой бы я ни была плохой прихожанкой, это-то я знала!
  Я видела, как толпа любопытствующих обступает меня, всё дальше отодвигая от госпожи Гонзар. И ни у кого из этих людей в глазах не было и капли сочувствия. Только нездоровый интерес к предстоящему зрелищу. А я все никак не могла высвободиться из хватки, сбросить с себя пальцы этой бесноватой. Ткань платья едва слышно треснула. Будет ужасно, если рукав оторвётся. Конечно, я переживала вещи и похуже, но не хотела подобного унижения.
  - Что здесь происходит?! - раздался холодный, стальной голос госпожи Гонзар, заставляя смолкать гул толпы в значительной части зала и оборачиваться даже тех людей, которые не были вовлечены в происходящее, - Почему бы тебе не оставить мою служанку в покое?
  В её глазах пылала холодная ярость. Она легко вернулась ко мне - у праздных зевак куда-то делся весь азарт наблюдать за происходящей стычкой, и они расступились перед ней. Наверное, они почувствовали что-то в госпоже Гонзар, по-настоящему грозное, пугающее. Может, всё дело было в её аристократически гордой осанке, а может быть, какая-то животная чуйка подсказывала им, что они имеют дело с ведьмой. Но я же видела своими глазами - никакого заклинания не было.
  - Ваша девчонка, - склочница и не думала меня отпускать, - пыталась залезть в мой карман!
  Я чуть не задохнулась от возмущения. Я помнила нашу первую встречу с госпожой Гонзар, и с ужасом представляла, как она могла отреагировать на подобные обвинения. И, когда на её лице появились нотки брезгливости, даже на секунду испугалась, что она ей поверила. Вряд ли кто-то из многочисленных свидетелей захотел бы доказывать мою невиновность. Но потом я поняла, что её чувства обращены совсем не ко мне.
  - Что? Ты хочешь сказать, что моя служанка пыталась тебя обокрасть? С чего бы ей захотелось испачкать свои руки о твоё грязное тряпьё?
  Женщина немного ослабила хватку. Это я для неё была лёгкой жертвой, моя хозяйка, которая смотрела на неё сверху вниз, не казалась ей такой уж безопасной.
  - Я пожалуюсь в полицию, - уже не так уверенно заявила женщина, отцепляя свою руку от меня.
  Госпожа Гонзар широко улыбнулась ей в ответ. И эта улыбка была совсем не радушной, скорее похожей на волчий оскал.
  - Жалуйся. Это твоё право. Только не пришлось бы тебе после этого отвечать за клевету на честных людей.
  Мне госпожа Гонзар только кивнула, и я понуро отправилась вслед за ней. Марла поджидала нас на улице, у самого бокового выхода. Праздник для меня был испорчен окончательно и бесповоротно. А в голове крутилось поговорка, про молнию, которая не бьёт дважды в одно место. Могло ли быть случайностью, что и тот юнец рядом с домом, и женщина в соборе проявят ко мне такую нетерпимость? Конечно, могло. Похожее бывало не раз, но в ту пору, когда я была уличной оборванкой. И почему тогда у меня на душе было так гадко и тяжело?
  
  ***
  
  Когда мы вернулись к дому, я заметила, что хвост одной из рыбок в решетке перил крыльца опоясывает белая веревка.
  
  ***
  
  Я покинула дом тайком, в сумерках, надеясь, что если Марина Гонзар обнаружит моё отсутствие, я смогу кое-как отбрехаться. Я надеялась, что пробегусь быстро-быстро, поэтому мне хватит платка, накинутого на плечи, чтобы не замёрзнуть до костей.
  Я неслышно прикрыла входную дверь, спустилась на тротуар и пружинящим шагом прошла почти до самого конца улицы, где дома выглядели богаче прочих. Напротив нескольких из них, на тротуаре стояли каменные вазоны. В них еще не было цветов, но из кома земли выбросила нежно-зеленые ростки свежая трава. Я перешла на левую сторону улицу и остановилась напротив пятого вазона, близко-близко к нему. Я чуть присела, сделав вид, что собираюсь поправить ремешок на сапоге.
  Господин Марсер был прав в своих объяснениях. У самого основания вазона имелась небольшая выбоина. Не слишком заметная, особенно в темноте, если не знать, что искать. Но я-то знала, и без труда нашла в этой выбоине маленький листок бумаги, сложенный в несколько раз. Сверток не больше напёрстка. Я аккуратно вытащила его и накрепко зажала в кулаке.
  Я поторопилась вернуться в дом, но, оказалось, моё отсутствие, если и заметили, не придали этому никакого значения. Я смогла подняться в свою комнату, спрятать записку в своих вещах, а потом спуститься вниз, и, будто ничего не произошло, вернуться к своим обязанностям.
  К содержимому записки я обратилась только поздно вечером, перед самым сном. В этой записке было не так уж и много: рисунок ключа для замка того типа, что стоял на дверях кабинета господина Гонзара. Это был необычный ключ. Крупный, удлинённый. Его головка была сделана в виде ракушки. Рисунок дополняла сухая запись в уголке: 'Бронза'.
  Теперь я точно знала, что должна найти.
  
  ***
  
  Приготовление снотворного было одним из самых сложных пунктов моего плана. Я очень боялась, что сделаю что-то не так, и что это может повредить Марле. Я обдумывала другие способы получить снотворное, и это подрывало мою решимость. Я понимала, что могла бы попросить готовый состав у господина Марсера, или заказать что-то похожее у целительницы, живущей по соседству. Иногда я думала, что должна приготовить именно то лекарство, которое готовила госпожа Гонзар, потому что оно действенное и безопасное для Марлы, что состав, полученный у других людей, может не подходить для моих целей. Но порой мне казалось, что всё дело в том, что я хочу попробовать больше себя в магии: мне стал известен новый рецепт, и моя гордыня подталкивает меня, чтобы его использовать. А объяснения про безопасность и действенность - только мой самообман.
  Тогда я решила попытаться приготовить его два раза, разделив пополам ингредиенты. В первый раз приготовить с вечера, и полученный результат, если он мне понравится, испытать на себе. Второй раз, если зелье меня не убьёт, я планировала сделать уже для Марлы. Тем более, ей не требуется такая большая доза в этот раз. Мне было нужно, чтобы она уснула всего на три-четыре часа.
  Вечером, накануне выбранного мной дня, того самого, когда госпожа Гонзар уходила на свою службу, я приступила к приготовлению пробной порции. Я выставила свои инструменты, зажгла все три свечки, хранившиеся в запасе, чтобы в комнате было больше света. Но долго не решалась приступить. У меня буквально вываливались из рук мои ступка и пестик. Я бралась за них, потом откладывала, потом снова бралась. Наконец, я кое-как взяла себя в руки, и шаг за шагом повторила увиденные действия.
  Подготовительную часть я выполняла лично. Да, и что было сложного, чтобы измельчить в ступке украденные ингредиенты. Смешав растолчённую кашицу с водой, я ощутила ступор. Я помнила, как выглядел знак, я даже держала в памяти все те действия, которые выполняла госпожа Гонзар, но мысль о том, что я могу ошибиться, вызывала во мне физическое ощущение ужаса. Наконец я приступила.
  Знак, отвечающий за приготовления этого снадобья, состоял из трех несложных знаков, расположенных по диагонали. Два первых были идентичны. Третий отличался формой одной петли. Я несколько раз попыталась нарисовать знак без привязки к нему магической силы. А затем приступила к трансформации снадобья. Мне нравилось наносить штрихи в магическом знаке так же отрывисто и быстро, как это делала госпожа Гонзар. Знак был готов, и я начала впускать в него свою магическую силу, при этом припоминая, так ли он выглядел у моей хозяйки. Когда чуть выше стола, над снадобьем, проявился бледно-голубой эфемерный рисунок, я даже улыбнулась. Он получился безупречным. Оставалось надеяться, что таким же безупречным будет результат.
  Как и в прошлый раз, смесь поднялась розоватой пеной, а затем от мути не осталось и следа - жидкость в стакане была чистой как слеза. Я была рада, что эксперимент течёт так, как нужно, но всё-таки финальный этап внушал мне опасения. Впрочем, это было честно. Если всё получится, я просто сделаю завтра утром то же самое, волью это зелье Марле в питьё и найду тот проклятый бронзовый ключ. Если зелье получится неудачным, буду искать другие пути. Был и самый плохой вариант: неудачное зелье могло меня убить. Но я подумала, что это будет справедливо, и в какой-то степени решит мои проблемы.
  Перед тем как выпить приготовленное, я погасила и убрала свечи, спрятала свои инструменты, устроилась на кровать. Лучше лежать на моей узенькой девичьей кроватке, если вдруг последний глоток зелья лишит меня сознания.
  Наконец, для меня пришло время это выпить. Я опрокинула приготовленное залпом - вкус был довольно приятным, напоминая сок огурца. Затем я аккуратно поставила свой стакан на тумбочку и откинулась на подушки, ожидая, что будет происходить. Какое-то время я просто лежала, рассматривая тени на потолке. А потом словно провалилась куда-то.
  
  ***
  
  Мой сон был очень реальным. Я видела всё, вплоть до мельчайшей детали, ощущала запахи, звуки, даже выбоины в брусчатке под подошвами туфель. Мой сон был бредовым. Я увидела себя на незнакомой улице незнакомого мне города в странное время суток. Было светло, словно в пасмурный день, но небо было бархатисто-тёмным, и на нём алмазной россыпью сияли звёзды. Улица была пустой, безжизненной, ни прохожих, ни собак. Окна в домах не горели. А где-то далеко раздавался странный гул, словно от пожара, словно где-то там, на другом конце этого города шло сражение.
  Я шла, и не могла остановиться, даже если мне этого хотелось. Ноги сами несли меня в какое-то неизвестное, но вполне определенное место. Когда я нашла серый мрачный дом - трехэтажный с рядом стрельчатых окон на верхнем этаже, я поняла, что именно там находится цель моего пути. Тот самый человек.
  Я подошла к входу, отодвинула тяжелую, дубовую дверь, и вошла внутрь, в кромешную тьму. В этом доме пахло пылью и плесенью. Отчего мне хотелось чихать, но моё тело, подчинённое общим странным законам этого сна, никак не отреагировало на это. Мои шаги гулко раздавались эхом по пустым коридорам и комнатам. Я знала куда идти, и темнота не была мне помехой. Я без труда нашла лестницу, ведущую наверх, поднялась по ней.
  Оказавшись на третьем этаже, я свернула влево, в длинный и узкий коридор, прошла примерно до середины. Я ничего не видела, но я знала, что нужная дверь здесь. Я отворила её и вошла в кабинет. За большим столом сидел человек в черной одежде. Его свеча была единственной свечой на весь город. Она горела тускло, но по какому-то странному закону сна её блик на одном из перстней, нанизанном на его тонких изящных пальцах, сиял просто ослепительно.
  Человек сразу показался мне знакомым, хоть сидел, склонившись над своей картой, разложенной по всему столу. Я узнала его по его длинным каштановым волосам, по посадке головы. И еще по тому, что он успел присниться мне уже два раза.
  - Вот, значит, какая ты, - сказал принц Донован, отрываясь от карты. - Это большая удача, что я, наконец, смог до тебя достучаться. Но я не ожидал, что ты еще совсем юная женщина.
  Я присела в низком поклоне, чувствуя неловкость. До этого я не слишком церемонилась с его королевским высочеством, и теперь не знала, как мне поступать.
  - Приветствую вас, ваше Высочество, - выдавила я, наконец, пытаясь выровнять свой голос.
  - Оставь эти церемонии, дитя. Я - просто одна душа, не нашедшая покоя. Ты можешь даже сесть в моём присутствии, если пожелаешь. Здесь всё не имеет никакого значения.
  Я подошла робко, боязливо, но всё-таки отодвинула стул, и присела на самый краешек, оказавшись лицом к лицу с этим человеком. От него пахло сандалом, и это немного успокоило меня. Расположило к нему. Взгляд его фиалковых глаз был живым и пытливым. Он изучал меня со странным для умершего человека любопытством. Он выждал время, прежде, чем нарушить молчание.
  - Ты спрашивала при нашей последней встрече, почему ты не можешь увидеть свою мать. Теперь, когда я могу тебе ответить, я скажу. Твоя мать, ушла, оплаканная не одним десятком людей, сделав свои главные земные дела. Она в месте, которое называется лучшим миром. Обычно души, попадая туда, забывают свою прежнюю жизнь. Я - иное дело. Желающих плюнуть на мою могилу в Тамбрии найдётся не одна тысяча. Да, и стараниями отца я её вовсе не получил. Моя участь скитаться во тьме.
  - Простите, - не слишком вежливо перебила я его, - если моя мать в лучшем мире, значит, я больше никогда не увижу её?
  - Нет. Прости, дитя. Никогда. Она ушла. Но это не значит, что она полностью пропала из твоей жизни. С тобой осталась её любовь.
  От слова 'никогда' я почувствовала на себе какой-то мертвенный холод.
  - Чего же вы хотите от меня, почему являетесь мне? - перевела я тему разговора.
  - Это удивительно, но ты - та чудесная тоненькая ниточка, которая соединяет меня с миром живых. Я не могу понять, почему так. Ты мне словно бы и никто. И в то же время - ты единственная, до кого я смог докричаться. Я оставил много дорогих мне людей в мире живых, но они не могут меня услышать. А ты слышишь. А теперь нам удалось даже поговорить.
  - Простите, ваше высочество, но всё-таки, почему для вас так важно достучаться хотя бы до кого-то?
  - Потому что я хочу покоя. Я больше не хочу быть крошечной искрой в этой кромешной тьме. Но я уже бессилен что-то сделать для этого. Я не властен над миром живых, я мертвец. Мне нужна помощь кого-то в мире живых.
  - Но разве я могу вам помочь?
  - Наверное, нет. Я надеялся, что ты будешь зрелым человеком, мужчиной, который не побоится ввязаться в трясину, из которой я сам так и не выбрался живым. А ты - девушка, вчерашний ребёнок. Я не стану впутывать тебя в это. Ты не справишься, и скорее всего, погибнешь.
  - Неужели вы не знали, кто я, когда звали меня? - удивилась я, - вы уже приходили в моих снах.
  - Мир живых из тьмы выглядит иначе. Души живых для нас похожи на звёзды. Одни совсем тусклые и далёкие, иные яркие. Ты вспыхнула на моём небе внезапно, став ярче, чем даже те люди, которых я любил. Почему так, я не могу объяснить. Во тьме нет времени, поэтому я не могу даже объяснить тебе, когда это произошло, в день твоего рождения или позже. Когда я приходил к тебе, я просто пытался прикоснуться к твоему свечению. И, признаться, я очень удивился, что сейчас могу с тобой вот так разговаривать.
  - Я догадываюсь, в чём дело. Это всё зелье. Снотворное, которое я приняла. Я выпила его и сразу провалилась в этот сон, - потом я добавила, - простите, что не могу вам помочь. Но...
  - Но ты не хочешь помогать. Потому что веришь в то, что я чудовище, - заметил он с печальной улыбкой.
  - И это тоже, - честно заявила я.
  - Но ты можешь ответить на несколько моих вопросов. Всего несколько новостей из мира живых.
  - Могу.
  - Сколько лет прошло со времени моей смерти?
  - Восемнадцать лет.
  - Мой отец жив?
  - Нет, он пережил вас всего на два года. Сейчас король Тамбрии ваш брат.
  - Они начали войну с вельнаб?
  - Нет, и даже есть признаки того, что отношения с вельнаб будут налаживаться, ответила я, припомнив свой разговор с госпожой Гонзар.
  - Это очень хорошо. Значит, мой брат поверил мне. Скажи мне, они нашли её? Я знаю, что она жива, но не больше этого. Они бы не упустили возможность заявить всем, что нашли её.
  - Вы спрашиваете про свою любовницу? Про госпожу-химеру?
  - Госпожу-химеру? Значит, так они её прозвали? - он улыбнулся.
  Я увидела в его улыбке так много тепла и любви, что не удержалась от вопроса:
  - Значит, она действительно существует, эта ваша таинственная любовница. И ваш сын Донован.
  - Прости, что? Я был не настолько тщеславен, чтобы...
  Он не закончил фразу. Что-то произошло, и мир вокруг меня вдруг потух и рассыпался. Растворился вместе с ночной темнотой.
  Громкий стук в дверь немилосердно вырвал меня из сна.
  Я обнаружила себя в своей комнате, залитой холодным утренним светом. Я лежала на кровати, на самом краю. Чудо, что я не упала вниз. Мои виски были мокрыми от пота, а одеяло, взбитое ногами, собралось в жгут. Я села в кровати, медленно приходя в себя.
  - Анита, открой, - послышался недовольный голос госпожи Гонзар, - ты проспала целое утро. Если ты себя так дурно чувствуешь, что не в состоянии подняться, я позову тебе целительницу.
  - Простите меня, госпожа Гонзар, - пробормотала я, собирая себя в кучу. - Я сейчас выйду. Ночью долго не могла заснуть, и теперь проспала.
  - Одевайся и спускайся к завтраку. У меня уже нет времени тебя ждать. Мне пора отправляться на службу.
  Одеваясь медленно, словно во сне, я думала о том, что видела этой ночью. Когда мне просто снилось лицо принца Донована, это было странно, но, в целом, ничего такого из ряда вон выходящего. Но теперь, когда я говорила с ним, когда он хотел о чём-то меня попросить, это стало похоже на натуральное помешательство.
  В моей душе жило смятение. Но всё-таки, я решила взять себя в руки, и просто делать то, что нужно: времени оставалось не так уж много, чтобы откладывать обыск еще на два дня.
  
  ***
  
  Я приготовила вторую порцию снадобья, как только Марина Гонзар ушла из дома. У меня не было времени, чтобы нервничать и переживать, я решила, что правильнее сначала делать, а потом думать о последствиях. И это мне помогло. Мои руки не тряслись, каждое движение было верным и четким. И зелье получилось таким, каким нужно: льдисто-прозрачным.
  Я оставила зелье в своей комнате, пока делала утреннюю уборку. Я ждала, когда Марла справится со своими делами, и устроит очередные посиделки за чашечкой горячего отвара. Когда нужное время наступило, я сама вызвалась ей помочь всё организовать: не хотела, чтобы Марла отрывалась от своего вязания. Она приняла моё предложение благосклонно.
  Я поставила кувшин с водой на плиту очага. Пока вода разогревалась, я сбегала в свою комнату, забрала зелье. Дожидаясь, когда вода закипит, я зашла в гостиную, чтобы увидеть, чем Марла занята. Убедившись, что она ушла с головой в свои спицы и нитки, я вернулась на кухню, приготовила отвар. Я специально выбрала чашки так, чтобы одна из них была без изъяна, а вторая с маленькими сколом эмали на ручке. Спасибо любовным романам Марлы - я знала, как опасно перепутать посуду, когда подмешиваешь кому-то зелье. Я захватила с собой печенье с глазурью, зная, какое оно сладкое, и как после него ей захочется пить.
  Всё прошло как по маслу. Даже то, что я уговорила Марлу занять кресло госпожи Гонзар - в нём спать было гораздо удобнее. Она выпила отвар, вместе с секретной примесью. А потом заснула на прямо кресле, положив голову на плечо. В её руке даже остался кусочек печенья.
  Посуду со стола я убрала - лишние вопросы были мне ни к чему. Чтобы заглушить голос совести, я принесла плед из гостевой комнаты и накрыла им Марлу.
  Я высчитала дозу таким образом, чтобы её должно было хватило на три часа. Я знала, что справлюсь за это время. Но всё-таки боялась, что допустила погрешности в оценке.
  Когда я поднялась на второй этаж к комнате госпожи Гонзар, я была в деловитом и бодром настроении. Я была глуха к своим сомнениям. Мне просто надо было сделать это. От этого уже не отвертеться, так к чему же сожалеть? Кусочек воска, на котором я собиралась оставить отпечаток ключа, оставался в моём кармане.
  Отмычки вошли в замок очень легко, дверь приоткрылась бесшумно. Я хорошо подготовилась к сегодняшнему дню, смазав маслом и замок, и петли. Надо просто быть аккуратной и не останавливаться. И всё получится.
  Спальня госпожи Гонзар встретила меня темнотой и тишиной - плотные портьеры были едва приоткрыты. Я подошла к окну, отодвинула одну из них, впустив широкую полоску света. Только бы не забыть, как всё было до меня. Не хотела бы я, чтобы госпожа Гонзар догадалась о моих проделках.
  Я испытывала странные чувства, понимала, что делаю нечто отвратительное. Но было еще что-то: меня сюда пригнал не только страх перед господином Марсером. Мне было действительно интересно узнать, что за душой у госпожи Гонзар. Она была необычной женщиной, вызывающей любопытство. И только теперь я осознала, о чём говорит её комната, без лишних украшений, почти без открыто выставленных личных вещей. Было похоже на то, что хозяйке этой комнаты постоянно приходится скрывать свои чувства.
  Я начала с её постели. Приподняла покрывало, отодвинула подушку. Постельное бельё на её кровати было из гладкого и какого-то прохладного сатина, свежее и чистое, с лёгким ароматом лаванды. Под подушкой, разумеется, не оказалось ключа. Зато там хранилась небольшая книга в хорошей кожаной обложке и с золоченым обрезом. На авантитуле угловатым и очень наклонным почерком было написано просто: "Моей храброй М.". Книга оказалась молитвенником. Меня смущала эта дарственная надпись: имя госпожи Гонзар было обозначено просто М., имя дарителя не указано. Как не поверить в то, что это подарок любовника? Впрочем, было не время об этом гадать. Я положила книгу обратно, поправила покрывало и перешла к платяному шкафу.
  Это только кажется, что платяной шкаф - плохое место, чтобы прятать небольшую вещь. Многие женщины, и даже я, делали тайнички, подшивая кармашки к старым платьям. Если не знаешь где искать, можешь никогда не найти в ворохе ткани мелкую вещицу: ключик или крупную серебряную монетку. Госпожа Гонзар не было похожа на таких женщин, но проверить стоило.
  Её платья в шкафу висели плечико к плечику, такие похожие друг на друга серо-чёрные вдовьи наряды с длинными рукавами и воротничками, застёгивающимися под самым горлом. Я пересмотрела каждый из них, но ни в одном из них не нашла то, что искала.
  Меня заинтересовал наряд, висевший в стороне, закрытый чехлом из плотного и гладкого материала. Я осторожно сняла его с вешалки, осознавая, что это не имеет никакого отношения к делу. Но мне было очень интересно.
  Я бросила плотно закрытый чехол на кровать, и принялась осторожно расстегивать его бронзовые застёжки, пока мне не открылся, словно драгоценная жемчужина в своей раковине, тёмно-бирюзовый шёлк красивого, явно предназначенного для торжества платья. Его формы были строгими, и почти не было украшений. Морские переливы и шёлковый блеск ткани были красивы сами по себе. Меня удивило лишь то, что это платье, как и все прочие у госпожи Гонзар, застёгивались под самым горлом. Мне всегда казалось, что такие праздничные платья бывают более открытые, выставляя напоказ плечи и грудь. Впрочем, мелкое шитьё из голубого жемчуга на вороте, немного скрывало ощущение пустоты.
  Мне бы очень хотелось освободить платье из чехла, и хотя бы прикинуть его на себя, но я пришла не за этим. Я с сожалением упаковала его обратно и отправила туда, откуда взяла - на вешалку.
  Когда я убирала платье, я заметила ещё одну вещь, оставшуюся совсем без моего внимания - какой-то мешок, спрятанный в самый угол платяного шкафа. Я вытащила его на свет, и заглянула внутрь. В мешке хранилась какая-то темно-зелёная перештопанная тряпка. Я не стала вынимать её оттуда, просто прощупала, не прячется ли там ключ, но в этом ворохе ткани не было никаких твёрдых предметов. Я повнимательнее пошарила по углам, но и там не нашлось ничего примечательного.
  Следующий шаг - книжная полка. Она висела достаточно высоко над полом, поэтому мне пришлось взять стул у туалетного столика, чтобы забраться наверх. И даже со стула я с трудом дотягивалась до книг. Если ключ спрятан там, он может лежать просто сверху, а может в книге-тайнике, поэтому мне было необходимо проверить каждую.
  Тогда, в самый первый раз, я оказалась права. Эти книги госпожи Гонзар действительно были посвящены магии. Толстые, с мощными обложками - такими уж их делали в Тамьере. Я снимала каждую, перелистывала, удивляясь тому, какое на самом деле сокровище лежит в моих руках. Знания, которых я всё это время была лишена. Если бы можно было унести хотя бы одну книгу, для того, чтобы изучить магические знаки в спокойной обстановке! Но это было невозможно. Наверняка, за своими книгами госпожа Гонзар следит с особой тщательностью, и без труда обнаружит пропажу. Кроме того, в её книгах были такие сложные, такие запутанные знаки, что разобраться без наставника было очень сложно.
  Одна книга привлекла моё внимания тем, что была написана от руки. Я узнала почерк самой госпожи Гонзар. Её рукой было нарисованы знаки, выписаны пояснения. В этом не было ничего удивительного, если вспомнить, что она теоретик. И это было еще одним штришком к её портрету: у неё есть авторские знаки! По правде говоря, они были настолько сложны, и при этом безумно интересны. Она придумала им поэтические названия: 'Касание лепестка', 'Летняя ночь', 'Поцелуй аспида'. И, не вчитываясь в бисерный почерк её объяснений, было трудно понять, что они делают. Да, и если вчитываться, объяснения были даны сухим научным языком. Какой мне был прок знать, что знак 'Поцелуй аспида' повышает в крови содержание веществ, названия которых я видела в первый раз в жизни?
  Я отложила книгу с чувством волнения и разочарования. Магия была от меня так близко, и в то же время, практически недоступна. Да, ключа на книжной полке не оказалось.
  На очереди шёл комод. Хотя я в него заглядывала, когда имела дело с чёрной лаковой коробкой, сначала по просьбе самой госпожи Гонзар, затем, когда воровала ингредиенты. На верхней полке, помимо самой коробки хранилось множество мелочей: связка перьев, мелкие деньги в шёлковом кошельке, набор для шитья. На первой и второй полке хранилось её нижнее бельё. И, к слову сказать, оно было безупречным и в идеальном порядке, словно на витрине магазина. И хотя эта часть моей работы была для меня неприятна, но я поискала ключ и под стопкой её чулок. Чтобы символически сгладить эту ситуацию, я трогала её вещи через носовой платок.
  Ключа не было и в комоде.
  Мест для поисков осталось не так уж и много. Я не смотрела только в ящиках туалетного столика. Я подошла к нему, присматриваясь, прикидывая с чего бы начать свои поиски. Туалетный столик у госпожи Гонзар был изящнее всей прочей мебели: гнутые ножки, зеркало в резной раме. Внизу, под крышкой стола ютилось всего два небольших ящика. Левый легко открылся, явив своё содержимое: гребни, баночками с кремами, пуховками и кисточками. Правый ящик не стал поддаваться, когда я дёрнула его за ручку. Он был заперт. Но где замок? Куда нужно вставить ключ, чтобы посмотреть, что внутри?
  Я дёрнула ящичек еще раз, внимательно смотря, как он будет себя вести. Он двинулся так, словно его держало что-то слева. Предположив, что замок находится именно там, с левой стороны, я аккуратно выдвинула первый ящик до конца, поставила его на пол. Я смогла разглядеть на боковине второго тускло блестящий кусочек металла. Замочек.
  Это была не простая задача. Едва ли замок там слишком сложен, но мне придется постараться, чтобы открыть его отмычками в таком недоступном месте. Я встала на колени, и просунула руку внутрь, пытаясь дотянуться до замка. Это был один из тех случаев в жизни, когда моя худоба давала мне преимущества. Я нащупала пальцами замочную скважину. Думая о том, что, наверняка, госпожа Гонзар сама не слишком часто пользуется этим ящиком. Его было непросто открыть даже ключом, не говоря уж об отмычках.
  Я решила, что наскоком эту крепость не взять, и принялась открывать ящичек осторожно, примеряясь к замку. Первые неудачи не заставили меня отступить, хотя стоять коленями на полу было очень жестко, и правая рука, которой я копалась отмычками в замке, начала затекать.
  Я сделала небольшую передышку, массируя руку, сложила подол юбки на подобии небольшой подушки и подложила под колени. И продолжила свои попытки.
  В один прекрасный момент я осознала, что дело очень затянулось. Я не контролировала время, и не знала, что может произойти. Могла проснуться Марла в гостиной. Могла раньше, чем обычно, вернуться госпожа Гонзар. В этом, по большому счету, нет ничего удивительного. Не каждый план, который поначалу видится простым и понятным, заканчивается успехом. Просто нужно оценить, что будет следовать за провалом.
  Я была в полушаге от того, чтобы свернуть свои инструменты, и смириться с поражением, как замочек поддался. Он тихо щелкнул, и словно отпустил ящичек. Я поспешила его открыть.
  Внутри лежали письма, много писем. Я бегло пересмотрела их адресатов. Большая часть была от некоей Стеллы Шантей. Кроме писем в ящике был только еще один предмет - красивая шкатулка, на подобии тех, в каких хранят драгоценности, с тонкой деревянной инкрустацией. Я открыла её и почувствовала радостное возбуждение. Главный приз лежал в самом верху - длинный бронзовый ключ с головкой, выполненной в виде ребристой ракушки. Под ключом лежала просто еще одна пачка старых писем.
  Я пришла сюда за ключом, точнее, чтобы сделать с него слепок. Мне следовало делать, и уходить, пока не стало поздно. Но надо было смотреть правде в лицо, я пришла сюда еще и для того, чтобы узнать больше о своей хозяйке. То, чего я не смогу спросить у неё напрямую. Например, почему эта стопка писем хранится отдельно от других. Я взяла верхнее письмо. Оно, как и все прочие под ним, было хитро сложено, так, что сверху оказывались два свободных уголка. Неведомый корреспондент госпожи Гонзар скрепил уголочки сургучовой печатью. Скорее всего, их передавали лично, а не почтовой службой.
  Письма были прочитаны, печати взломаны, но очень аккуратно, так, что можно было сложить две половинки, и получить разломанный оттиск вновь. Я так и сделала, потому что увидела что-то важное на обломочках рисунка. Картинка сложилась. На ней был изображен человек с длинной сигнальной дудкой.
  И, хотя я всего лишь стояла на коленях, мне пришлось сесть на пол. Силы словно оставляли меня. Я почувствовала, как из моих глаз потекли слёзы, сразу потоком. Солёные. Горячие. Слёзы лились, но я не плакала. Я смотрела во все глаза на письмо в руках, и не понимала, что же случилось со мной. Моё сердце что-то узнало, что-то забытое, далёкое. А голова всё никак не могла разобраться, откуда эта грусть и эта тревога.
  А потом я вспомнила. Эту картинку - человека с сигнальной дудкой в своём детстве я видела много раз. Мой отец был не против, что я, сидя у него на коленях, играла его перстнем-печаткой. Она очень мне нравилась, была такой горячей от его рук и, граненная, сверкала ярко-ярко. Позже я чувствовала обиду на отца за то, что он так редко появлялся в нашей жизни, за то, что Эверт - не родной ему ребёнок, интересует его куда больше, чем я. Но чувство тепла от одного перстня-печатки, так никуда и не делось.
  Я еще какое-то время просидела в оцепенении от нахлынувших воспоминаний, а потом полушепотом проговорила то неожиданное открытие, к которому так мучительно шла сегодня: госпожа Гонзар знает моего отца! Они знали друг друга и писали друг другу письма!
  Я почувствовала бешеную ревность и гнев. Госпожа Гонзар была красавицей. И могла быть той причиной, по которой отец так мало был со мной и моей мамой.
  Я почувствовала надежду. Когда-то оборванная связь с родными людьми вдруг стала пусть тоненькой и ненадёжной, но явной. Хотя вряд ли я могла просто подойти к госпоже Гонзар, и сказать ей, что нашла в её комнате, в запертом ящике её письма от моего отца. Было бы верх наивности, что она поверит мне, а не сдаст в руки какому-нибудь господину Дастару.
  Время уже поджимало. Я сделала оттиски ключа на кусочке воска. Спрятала ключ и письма, кроме одного, в шкатулке. Убрала шкатулку в ящик, который мне удалось запереть с немалым трудом. Спрятав в карман передника свои трофеи - воск с отпечатками ключа и одно из писем, я прошлась по комнате, желая убедиться, что не оставила никаких следов своего присутствия. Последнее, что я сделала - вернула на место портьеру.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"