...Затылок онемел от полуденной жары и от взгляда этого... настырного, идущего след в след, шаг в шаг, приотстав лишь на размер дребезжащей колымаги, толкаемой им впереди себя.
Тан чувствовал дыхание Настырного, слышал скрип колес, но не оглядывался. Пусть идет.
Тан катил впереди себя похожее сооружение: громоздкая, неудобная, заваленная какими-то вещами повозка. Тан порадовался бы столь богатому багажу, если бы не ручки, вернее полное их отсутствие у этой странной коляски. Совершенно не за что было ни тащить, ни толкать, если не считать обломок боковой стенки, торчащий с противоположной от колеса стороны. Ни для роли рычага, ни для роли ручки обломок абсолютно не был приспособлен. Но Тан вынужден был им пользоваться и первое время жутко мучился: занозил руки, испытывал огромное напряжение всех сил, пытаясь удержать равновесие и одновременно двигать повозку. Да еще не задеть идущих рядом, вплотную, людей с похожими колымагами. Не задеть, не свалить. Однажды Тан свалил-таки чью-то. И был страшно обруган и даже побит не только пострадавшими, но и случайными людьми, оказавшимися поблизости. С той поры Тан был предельно сосредоточен на дороге. Он долго лавировал меж идущими, пока наконец-то не обрел какую-то уверенность в себе, не научился объезжать и уворачиваться. Тут он чуть выпрямился и передохнул. Насколько позволяло непрерывное движение в потоке -- осмотрелся. И первый раз заметил Настырного. Физиономия эта -- с плотно сжатыми губами, голубыми прищуренными глазами и светлыми коротко подстриженными волосами -- несколько раз мелькала в движущейся толпе. Теперь -- совсем рядом. И только тут Тан ощутил тяжесть в затылке, стук крови в висках, солнце над головой, взгляд Настырного за спиной.
"Чего ему надо? К багажу рвется... Приглядел уже что-то или так, вообще? Как собирается добывать? Украдет? Или выхватит?.. А может, попросит? Но что? Что ему надо?"
Тан краем глаза через плечо в скрипучую тележку глянул -- кольнул. А отвернувшись, увидел мысленно выхваченную картину: Настырный в пыльной длинной безрукавке поверх широкой рубахи, тележка с тремя колесами и тремя ручками и какая-то поклажа в серой тряпице сиротливо приткнулась с глубоком углу. Тану стало ясно, что его собственная повозка загружена гораздо богаче и разнообразнее.
"Вот его зависть и раздирает", -- с легким самодовольством подумал Тан и тут же сник -- самого пронзила острая зависть к Настырному. Вернее к его телеге. Три ручки! Три колеса!.. Тут впору самому прокатиться. А эта!.. Юли, глотай пыль, скачи из огня да в полымя.
"Хороша тачка... Хороша, да не наша. Зато поклажа скудна" -- успокоил себя Тан. "Вот и вези себе: ты свое, а я -- свое".
И Тан прибавил шагу. Но Настырный отставать не собирался. Пыхтел, кашлял, отплевывался, но не отставал от высокого, широко шагающего Тана.
"Может, он не за мной вовсе? Может, у кого другого что присмотрел?"
Тан на ходу завертел головой, заглядывая в ближние и дальние повозки, шуршащие вокруг: вперед, назад, вправо, влево. Далеко впереди в чьей-то тачке блеснуло распятие. Видно -- крест так и сияет. Тан заспешил догнать, рассмотреть поближе и, поворачивая чуть влево, обходя впереди идущего, легко задел краем своей повозки другую, тяжело груженую разноцветным тряпьем. Тележка с тряпьем скрипуче заюлила и повалилась набок. Тан бросился поднимать опрокинутое. Образовалась шумная пробка. Все враз кричали, махали руками, толкались и, казалось, еще немного, вцепятся друг в друга и покатятся в рукопашной. Центром возмущения был Тан, лихорадочно собирающий какие-то длинные цветные полотнища и не обращающий внимания на кричащего что-то ему хозяина пострадавшей повозки. Тан не видел того мгновения, когда занесенный над ним кулак охрипшего пострадальца вдруг замер в воздухе. И вокруг вдруг все странно затихли.
Откуда-то сверху (так казалось, потому что по земле в центр бедствия пройти было невозможно) появился какой-то вылинявший старик с таким же вылинявшим, тощим заплечным мешком. Он молча остановил занесенный кулак и взглянул в глаза его владельцу. Тот заметно обмяк, наклонился, легко поднял и бросил в повозку кучу тряпья. И, словно ничего не случилось, пошел своей дорогой. Старик все разводил столпившиеся тележки и их хозяев. Те понимали все без слов: по-деловому, спокойно расходились. Пробка рассосалась.
Тан продолжал стоять в бывшем эпицентре и озирался вокруг, боясь поверить, что -- пронесло! Из глубины души поднималась, как воздушный пузырь, радость. И уже готова была прорваться наружу, но в это время Тан почувствовал легкое подталкивание в спину. Он оглянулся. Старик показывал ему на неудобный короб об одном колесе без рычагов, где лежали его пожитки. Старик указывал и подталкивал. Тан снова ухватился за случайное приспособление вместо ручки и двинулся в общем потоке.
Старик исчез. Тан оглядывался, надеясь увидеть его вновь. Старик исчез. Но, как ни странно, Настырный шел все там же -- сзади, и так же упорно смотрел ему в затылок.
"Кто этот старик? Как с неба свалился." Вдруг где-то вновь мелькнуло лицо старика и Тан притормозил было: хотел спросить, сказать, поблагодарить. Но он увидел предостерегающий жест загадочного старца и с сожалением двинулся дальше. Старик будто понял его мысли и дал понять жестом -- не останавливайся!
Помня все недавнее, Тан понял -- старик прав: лучше идти. И он уныло побрел дальше под гул шагов, скрип колес, под пристальным взглядом Настырного.
Склонившись к дороге, погрузившись в свои думы, Тан не заметил, как наступили сумерки. Померкло солнце и взгляд Настырного стал рассеянным и перестал беспокоить Тана. Но его голубые глаза, плотно сжатые губы, коротко остриженные торчащие волосы время от времени всплывали в воображении Тана. А всплыв, зависали над привычным вопросом: "Что ему от меня надо?"
Тан все чаще вспоминал старика. Дневной ход, замедляющийся и застывающий в воздухе, отпускал сосредоточенное внимание и времени думать о постороннем -- было.
"Откуда взялся этот старик? Как легко ему в этой дороге без тележки. Руки свободны, Почему он не как все? Без тележки?"
-- Я свое откатал давным-давно, -- услышал Тан голос старика справа и различил в сгустившихся сумерках знакомый силуэт.
-- Но как же совсем безо всего? Мало ли что в дороге может понадобиться? Или ты на чужую помощь рассчитываешь? Думаешь -- дадут?
-- Мне ничего не надо. И то, что в мешке за плечами -- не для себя... Ты можешь отдохнуть.
-- Прямо здесь? Мне отсюда не выбраться... -- осмотрелся Тан и с удивлением заметил небывалую тишину. -- Где все?
-- Отдыхают.
-- Но где они отдыхают? Никого не видно.
-- Каждый там, где ему хорошо. Но все -- далеко отсюда. И ты отдыхай. -- Сказал старик, собираясь уходить.
-- Не уходи, -- попросил Тан, -- ...если можешь.
Старик откуда-то из ночи извлек охапку соломы. Сверху положил кривой толстый сук и поджег. Солома вспыхнула заревом, перечеркнутым зигзагом силуэта кривого сучка. Понемногу и сучок пропитался пламенем и стал медленно растворяться.
-- А могу и я стать таким, как ты? Свободно двигаться, куда хочу, не таская за собой этой колымаги?
-- Не только можешь, но обязательно станешь. Но прежде, чем освободиться от повозки, освободись от дум о ней.
-- Но как? Ты же видел, что было, когда я на миг выпустил ее из вида. А ты говоришь -- освободись.
-- Говорю... И скажу еще раз. Не замечай ее.
-- Попробую... А помнишь того, которого я перевернул? Зачем ему те разноцветные тряпки?
-- Надеется найти праздник... Но не найдет. Зря таскает с собой этот груз.
-- Почему не найдет?
-- Потому, что праздника без тряпок не представляет.
-- Зачем же ты положил их обратно в повозку? Почему ничего ему не объяснил?
-- Пусть все узнает сам.
-- А у меня тоже есть заветный платок: ярко-синий с белыми точками, как звездное небо. Мать дала... Отец дал инструменты. Дед -- толстую старую книгу. Я еще не читал. Но, думаю, когда-нибудь, когда не надо будет идти с утра до вечера с этой поклажей -- я сяду и прочту ее.
-- Тогда она уже тебе не понадобится.
-- Почему?
-- Ты сам узнаешь все, о чем в ней говорится.
-- Значит она не нужна?
-- Как знать...
-- Бабушка дала мне горсть каких-то семян... А еще я нашел красивый, добротный костюм. Когда-нибудь я надену его и люди увидят меня другим.Что из всего это самое важное, по-твоему?
-- Подарок матери. С него все начинается.
-- А инструменты, подаренные отцом?
-- Если он обучил тебя ремеслу -- ты добудешь и инструменты. А если нет -- инструменты лишь обуза.
-- А книга деда?
-- Это книга его жизни. Ты напишешь свою.
-- А семена, которые дала бабушка?
-- Была бы земля, а семена и ветер принесет.
-- Что же -- все это не нужное?
-- Каждый, кто дал тебе что-то -- дал вместе с этим и свою любовь. Она спасет тебя от множества бед.
-- Днем я видел в одной повозке распятие. Скажи мне...
-- Это не распятие. Это кинжал. Распятие не кладут напоказ.
-- Зачем ему кинжал?
-- Он и сам не знает. Просто нашел где-то, как ты -- костюм.
Разговаривая, Тан присел у костра, привалившись к тележке. Глаза его постепенно перестали различать отдельные языки пламени. Все скручивалось и рассыпалось, собиралось в один огромный глаз и снова ширилось и становилось необъятным. Напрягаясь, чтобы различить лицо старика, Тан спросил:
-- Чего... хочет... Настырный от меня...
-- Он брат твой. И платок принадлежит вам обеим... Он брат твой.. Он брат... Брат...
