... Сообщаю, что при очередном обследовании планеты, наполняемость контейнеров уменьшается. По-прежнему, наибольшая наполняемость, над территорией, где более тысячи лет назад, было произведено самое большое захоронение наших промышленных отходов, которое и дало непредсказуемый эффект, не наблюдающийся ни на одной из планет.
Беспокоит то, что очень развилась отрицательная градиента этого эффекта. Может быть, пора и это собирать в контейнеры?
Жду распоряжений.
"Д".
- Падла!
- Сука!
- Казел безрогий!
- Сам казел! - очередь глухо выла, сжималась и разжималась, и, выплевывала счастливчиков с двумя заветными бутылками в руках...
Жека, поводя крутыми плечами, с блаженной улыбкой на лице, пробуравливался из извивающейся тысяченогой человеконожки.
- Спасибо ребятам! - думал он, - И, как это им удалось: мои, шесть с гаком пудов, бросить поверх голов, точно в окно выдачи! Молодцы! Где-то они? - он повертел головой, и, наконец-то, вылез из очереди. Ребят нигде не было видно, но взгляд его остановили глаза, в которых читалась такая мольба, что он притянулся к ним, как притягиваются к магниту мельчайшие железные опилки.
Обладателю этих глаз, было - лет около шестидесяти, одет он был скромно и безвольно стоял, в окружении молодых парней, одетых всех по "фирме", и только взгляд его еще на что-то надеялся...
- Не томи, дед, мы и так заждались! - похлопывал его по плечу молодой, коротко остриженный крепыш. - Ты, чо, забыл: мы ж тебе на пузырь давали! Зажилить хотел? Нехорошо маленьких обижать, ба-тя! - с наглой ухмылочкой, играя на публику, продолжал крепыш.
- Ты, чо, сынок, да я тебя первый раз вижу, а денег чужих я сроду не брал. - он опять оглянулся на очередь, ища поддержки, но - каждый оглядывающийся, скользнув по всей компании взглядом, быстро прятал глаза, как бы: ничего не видя и не слыша.
- Нехорошо, ба-тя! Мы ж по-хорошему. - подступил второй, в "варенке" и кроссовках "Тайгер". Он был выше Жеки и явно мощнее в плечах, культурист, должно быть.
- Давай, ба-тя! А то: придется, как ни жаль, и вторую конфисковать! - все с той же ухмылочкой, продолжал первый, берясь за горлышко бутылки.
- Нехорошо, маленьких обижать! - Жека, как пушинку взял старика за плечи и поставил назад, в очередь, которая: сразу же расступилась и мгновенно сомкнулась. - Ай, как нехорошо!
- Ха! - Хрясь! Захрустела кожа, скула от удара "вареного". Жека успел среагировать и самортизировать его удар.
- Ху! - глухо в живот, комариный удар крепыша.
- Первого - "вареного". Его - обязательно "с копыт". Как там Тимоха показывал? "Хлест и концитрация в ударной точке".
- Хрум! - Как он называл-то? "Уракен", или "урякен", да - бог с ним, но - хорош! Ишь - лежит и не дернется. Остальных не трогать - убью ведь, больно хлипкие.
- А ну, суконки! Чтоб грех на душу не брать! ...дуйте! Мать вашу!
- Все дед, все. Уважаем! - двое поднимали "вареного", который не подавал признаков жизни.
- Атас! Менты! - и все, не желавшие встречи с блюстителями порядка, бросились врассыпную. Жека бежал дворами.
- Куда бежать? Не дай бог, попасться! Вдруг он - тово?.. В третий раз встреча с ментами - ни за чо!... Вот, дверь пивного бара, правда, с тех пор, как там обслуживание стало - "червонец", я там не появлялся. По-моему, у меня еще оставался "четвертак". - он заскочил внутрь, и огромными прыжками, через несколько ступенек, забежал на второй этаж, и, бросив "червонец", поднявшемуся из-за стола администратору, увидев выходящего из ближайшей кабинки мужчину, зашел в эту кабинку, и, остановив качающиеся створки дверей, сел за стол.
За столом, с керамическим бокалом в руке, сидел мужчина: лет пятидесяти, в строгом костюме с галстуком, глаза его закрывали большие, в роговой оправе с темными стеклами очки, высокий лоб его украшало родимое пятно.
Мужчина вынул из кармана платок, потом - из другого кармана - маленькое зеркальце, в оправе из ажурного серебристого металла, и протянул Жеке:
- Возьмите.
- Да, брось! Ну, спасибо. - платок он не взял, а, осторожно взяв зеркальце, посмотрелся в него. Зеркальце было маленьким для его крупной головы, и он по частям осмотрел себя: сначала он посмотрел на разбитую скулу, кожа со скулы вся счесана и покрыта подсыхающей кровью и сукровицей; глаз уже затек, и, смотрел на него из зеркальца зеленым, насмешливым взглядом; потом осмотрел свой широкий нос и кучерявые, густые, русые с рыжим отливом волосы; и, наконец - отметив порядок в усах и бороде, закончил осмотр. За этим занятием его и застал вошедший официант. Он принес запотевший, холодный кувшин с пивом, и пару бутербродов, жидко помазанных красной икрой.
- Держи. - Жека вытянул последние "червонец" и пятерку и протянул официанту, - Пятеру за труды, и - вот, приятелю - обнови. - Официант, забрав деньги, молча удалился. А Жека, достав из сетки бутылку водки, предложил:
- За встречу? За хорошее знакомство! - Мужчина покачал головой. - Ну, чо-ж. Не хошь - не неволю. А я - приголублю. - он зубами снял крышку и, вылив всю бутылку в глиняный бокал, залпом выпил все - до дна. Потом выдохнул, крякнул и, помотав головой, скривился:
- Какая гадость! Ох, травют народ, ох, и травют! - он понюхал бутерброд, но есть не стал и положил его обратно, на поднос. Потом, налил пива из кувшина и, подняв бокал, предложил:
- Ну, против пива-то, ничо не имеешь? Давай дернем, у меня вон, и тараночка есть. - и достал из внутреннего кармана куртки таранку, величиной с ладонь. - За дружбу! - Мужчина тоже, слегка приподнял свой бокал и сделал небольшой глоток.
- Вишь, - Жека показал на счесанную скулу, - из-за этой - проклятой! - он кивнул в сторону стоящей на столе пустой бутылки из-под водки, - Досталось. - он помолчал и добавил, - Сколь народа-то, через нее уже сгинуло. В очередях и ребра ломают, и бьют до смерти, а уж цены... - он махнул рукой и продолжал, - А ты - начальник, канешна, сразу видать - важная птица! Ты-та, небось, этого не знаешь, в очередях не стоял, тебе, поди, домой на машинах привозят, да разных марок - барин, как есть - барин... Вот, таки-та, там - в Москве нами правят, да еще приговаривают: "Без народа ничего принимать не будем! Посоветуемся обязательно с народом." А потом - бац! И - постановление: "Идя навстречу пожеланиям трудящихся..." Да, чо я - дурак нешто, чоб такое желать, да и, не пальцем деланный же, на - глянь-ка! - и он протянул большую, в шершавых мозолях ладонь. - Сколь она, родимая, переделала за мою жисть... И, на медведя с рогатиной сам-на-сам ходил, вона - метина-то, - он рванул ворот рубашки и обнажил багровый ужасный след от когтей. - Ну, мир праху его! - он допил пиво и, раскрыв вторую бутылку, предложил, - Ну, пропустишь граммульку за Михаила-то? Брезгаешь? Ну-ну, а я - помяну: и Мишу, и русский народ, который столь веков истребляют, да никак истребить не можут. - он встал и, раскрутив бутылку, одним махом опрокинул ее себе в горло. Потом, опять - занюхал хлебом и, отщипнув маленький кусочек хлеба, положил его в рот. - Обида берет. Нет, ты глянь, цыганы-то говорят: "Дай боже, Горбачеву побольше у власти продержаться, хоть бы - годик еще! Тогда мы - и своим лошадям все золотые зубы поставим!" А? А русский-то, он запрягат-то долго, но уж, как поедет... - тут лицо Жеки изменилось и он, как бы отшатнулся. Мужчина, все время молча и внимательно слушавший монолог Жеки, поставил бокал на стол и снял очки.
- Мих... Сергеич?.. - сдавленно прошептал Жека. Тот, в ответ приложил палец к губам.
- Понятно. Ужо, как понятно. - и, понизив голос до шепота, продолжал. - Значит, как цари, незамеченные в народ ходили, чоб знать: как народ-то живет. Уважаю. А - то, чо ето - с сопровождающими - водют, куда захотят, и - все пригладят, все - хорошо... Ну, и как она, жизня-то наша? Небось, не понравилась? Извиняюсь, за грубые слова, если, чо - не так, но - уж так вышло... - он пожал плечами и, глядя прямо в глаза своему собеседнику, продолжал, - А, Вы уж, там покумекайте, да и впрямь, хоть раз спросите у нас, у рабов-то Ваших: хоть - чо, желаете-то? А? Ну, вот, с водочки-то бы первой и начать: ну, разрешили бы самим изготавливать! Ведь, какие у нас мастера-то пропадают, не то, чо там - по-заграницам! Куда им! Мы ж - со всего могем. Хошь - и из свеколки, аль - из ранеток? А нет - так: и из простокваши; и из тамат-пасты - тоже можна. А Бендера-то, читал? Он говорил: "Табуретовка", и точно - можна. А, хошь, еще чо, у простого народа спроси, не бойсь - не пожалеешь! - и Жека откинулся на спинку сиденья, улыбаясь во все лицо. Его собеседник, во время монолога, внимательно, испытующе глядя на Жеку, при последних его словах, чуть улыбнулся и сказал:
- Я люблю советоваться. Да, мы - иногда ошибались, но - старались сделать все - для блага народа. Кое-что - исправим. Подумаем вместе. Разберемся. - он сделал паузу, - Я хотел бы, встретиться с Вами, лично - в Кремле? Не возражаете? Ну и отлично. Жду Вас там... Через неделю, в 16-00, у Царь-пушки. Договорились? - Жека кивнул головой, потеряв дар речи. - И - еще. Хотелось бы знать мнение простого народа, так ведь, Вы себя называете - о наказаниях за преступления: тюрьмы, колонии, смертная казнь. Подумайте. - он встал, надел очки и, кивнув, пошел к двери, подойдя к ней и уже взявшись за ручку, обернулся, - А это - правда: медвежья отметина? - и, увидев утвердительный жест Жеки, добавил, - Про нашу встречу и разговор - никому ни слова.
Двери бесшумно покачивались туда-сюда, а Жека все сидел с изумленным видом...
Двери опять распахнулись, и вошел официант с подносом.
- Слышь, друг, у тебя не найдется бумаги и ручки? Во - нужны! - и он сделал характерный жест у горла. - Конечно, одну минутку. - официант оценил все: и - потрепанный Жекин вид, и - внушительную фигуру, и - мирное поведение, и исчез за дверьми. И, пока его не было, на Жеку напал ужасный аппетит, и - к приходу официанта, на столе осталась только пустая тара. Официант, положив на стол бумагу и ручку, безмолвно исчез. Жека, приблизив к себе поудобнее бумагу, начал записывать. Вместо названия он написал:
Президенту СССР М.С. Горбачеву
от
простого русского человека
Филатова Евгения Никитича
Мои думы о преступлении и наказании.
Тут, он откинулся спиной к стенке, и ощутил себя таким, словно он - только что - закончил сверхтяжелую физическую работу: рубашка прилипла к спине и начала саднеть разбитая скула. Он снял куртку, ослабил ремень и продолжал записывать, нашептывая себе вслух...
Писал он долго, и, когда закончил и встал, то не смог сразу разжать кулак, так его свело от напряжения. Он, с усилием расправил пальцы, потер их, потряс кистью, и, аккуратно сложив листки, сунул их в карман куртки. Потом, навел порядок на столе, поставил бутылки в угол под сиденье и вышел из бара.
На улице моросил дождь, и ветер порывами бросал в лицо пригоршни дождя, как бы смывая все грехи. Почти у самого общежития ему встретилась Люська, которая под зонтиком, с хозяйственной сумкой, наверное, бегала в магазин за продуктами.
- Женик, привет! - ласково улыбнулась она, - Чо давно не заходишь?
- Привет! Дак, у тебя ж, Сашка есть!
- Да чо, Сашка, да и, на работу он пошел в ночь... А у меня и бутылочка найдется. - игриво продолжала она, любящим взглядом глядя ему в глаза.
Нет, не мог Жека устоять против такого взгляда: с юности уводили его эти взгляды, но... только на ночь, или... на две... Он так и не женился, потому что, любил каждую, которая любила его, а в него всегда влюблялись - почти все, и теперь, встречая и зазывая его к себе, плакались и говорили, что только с ним, они бы были счастливы. А он думал: "Я свободен, и я приношу им радость, а если бы: я был чей-то, то, хотя бы ей, одной - приносил несчастье." И это, как-то удерживало его от женитьбы. И сейчас, глядя, как Люська хлопочет на кухне, ставя на стол: и - соленые рыжики и грузди; и - рассыпчатую картошечку; и - бутылочку в центре - Жека хмелел от женской близости и предстоящей ласки...
Ночью, когда они проснулись, Жека, под страшной клятвой дал ей прочитать, то, что он написал:
- Глянь-ка, да - поправь там, кой-чо, а то - я в грамоте не силен. - Прочитав, исправив и переписав, она смотрела на него с каким-то непонятным выражением:
-Неужели сам придумал? А - зачем? А - чо такое - "Арпихелаг гулак"? - спросила она.
- Потом-потом, - отмахнулся он, - "Арпихелак гулак"? Ты, чо, не слыхала? Это же Солажиницин написал, я, правда, не читал еще, вот, с утра пойду и найду где-нибудь почитать.
- Не-а, не читала, чо-то слышала маленько - это про 37-й год?
- Ладно, Люсь, потом... принеси-ка рассолу...
Рано утром, выйдя от Люськи, Жека улыбнулся утренней заре: он любил время суток, когда рождается новый день, и - когда уходит день и рождается ночь, когда - при ясной погоде, такие удивительно-неправдоподобные краски разливаются на небе, что не оторвать от этого зрелища глаз, и - такой добротой и желанием жить наполняется все тело...
Он сбежал вниз, к Енисею, разделся донага и, нырнув, проплыл несколько метров в его ледяной воде. Потом, пулей выскочив на берег, пробежался и похлопал ладонями по своему телу - каждая клеточка его тела, разбуженная таким образом, продолжала свою жизнь... Было чудесное утро, была чудесная ночь, впереди - выходной день - что еще нужно человеку?
- Так, к кому бы пойти, чтобы найти этот "Арпихелак"? А, спрошу-ка я у мастера, ведь, все равно: надо же отгулы оформить - три отгула и два выходных - хватит за глаза, всяко разно. - подумал он. Одевшись, он уселся на камень, достал листочки, набело переписанные ночью Люськой, и - прочитал:
"Преступление, конечно, требует наказания, но, сразу скажу, что я - против смертной казни, хотя, сам лично, если бы встретил и точно знал, что вот он, передо мной - убийца, который убил специально и невиновного, или - насильник-какой, - не сдержался бы и сам бы - убил.
Самый сложный вопрос: как быть с малолетними преступниками?
Самое первое: как-то нужно найти: что-то, чтобы родители больше общались с детьми.
Второе: не упустить момент, когда пацан, или девчонка, попадут под плохое влияние - нужна срочная смена окружения. Как? Кто знает. Может, чтобы почаще встречались с детьми Хорошие Люди. Найти что-то такое: яркое, хорошее, которое бы перевесило тягу к блатной романтике, к "свободе улицы". И, чтобы, хоть один из его учителей в школе - был Учитель!
Третье: даже если был суд - давать срок условно - и отправлять не в колонии, а в Лучшую школу! К Лучшим Учителям!
Теперь про взрослых: Первое: После суда, Особо Опасных для общества, провезти и выставить на обозрение на площади той местности, где было совершено преступление, показать по телевидению и - в газетах и журналах - и преступников, и его жертв. Не забыть отметить всех, кто приложил руку к воспитанию преступника: и - родителей, и - учителей, и.т.д., а, пойдя дальше: в кабинетах руководителей школ, ОНО, отделах по молодежи при местной власти, вывешивать на обозрение всем данные: "За время правления такого-то руководителя воспиталось столько-то преступников - и, поименно: статьи и пр."
Второе: разделить всех преступников на категории: т.е. - убийцы и насильники должны быть - только с убийцами и насильниками;
- рецидивисты - только с рецидивистами;
- воры - только с ворами;
- убийцы по неосторожности и водители транспортных средств - только с такими же;
мафия и должностные преступления самого высокого начальства - только отдельно, (без предоставления, конечно, тех благ, которыми они сейчас пользуются);
- и.т.п.
Самый лучший вариант:
- каждой из категорий, выделить остров, естественно не на юге, сделать необходимые постройки и запас на первое время, и пусть на этом острове живут и работают, и обеспечивают себя сами, так сказать, арендное предприятие.
Некоторым категориям, после отбывания срока, разрешать возвращаться в страну, иным же: убийцам, насильникам, (и - подумать: еще кому), после отбывания срока, разрешать выезд в другую страну, при условии ее согласия и выкупной суммы.
Вот, такой был бы, вкратце, мой "Арпихелак гулак". "
- Ты смотри, вроде я писал, а даже не узнаешь, вот тебе, и Люська! - удивился Жека и поставил внизу свою подпись и дату.
К мастеру он приехал рано и, где-то с час, наверное, вышагивал под его окнами, возле подъезда. Наконец, когда уже школьники начали выходить из подъездов, направляясь в свой нелегкий путь за знаниями, он взбежал на пятый этаж и нажал на кнопку звонка. Дверь открыл сам хозяин, он был еще не одет и не причесан, а таким, всегда аккуратного своего мастера, Жека никогда не видел, и, поэтому, улыбнулся.
- Жека? Что случилось? Что? Авария? Да, говори ты быстрее!
- Привет, Михалыч! Да, ничо не случилось. Ты, ето, успокойся. Ты, ето, ну, дай мне "Арпихелак" почитать.
- Привет... "Архипелаг"? Ты, заходи, посидим, чаю выпьем, а если хочешь - у меня найдется...
- Да, нет, Михалыч, ты уж, извиняй, дай мне книжку, а то: я долго читаю, а время поджимает. И, ето, вот, с трех я еще отработаю, а в ночь - беру отгулы - надо, позарез. - переминаясь на пороге с ноги на ногу, бормотал Жека.
- Ну, ладно, подожди, а сейчас. - Михалыч ушел и через пару минут, возвратясь с увесистым пакетом, протянул его Жеке. Жека, почти с ужасом смотрел на этот пакет:
- Да, столько, да, я... столько до конца жизни не осилю!
- Да, нет, Женя, это - просто у меня журнальный вариант, ты не бойся, тут, в каждом журнале - понемножку. Хотя, читать - трудно!
- Ну, если - помаленьку. А то - у меня уж и спина мокрая, кода я все ето увидал! Ну, извиняй, Михалыч, спасибо за приглашение, за книжку не беспокойся - верну в порядке, ты ж меня знаешь. - Жека протянул руку и, попрощавшись, быстро добрался до своей кровати, лег и открыл журнал...
Читал он долго, иногда - возвращаясь назад, вскакивал, ходил по комнате, ругался, потом опять брал журнал и - читал-читал...
Все три смены перед отгулами, он был сам не свой, никто на работе его не узнавал, потому что: в разговоры, как обычно, он не встревал; не смеялся своим оглушительным смехом на шутки местного остряка; на все вопросы отвечал односложно, междометиями; и был на смене еще меньшее время, чем обычно. Работал он быстро и надежно, и, частенько, если ему куда-то нужно было, (чаще, когда его ждала очередная невеста), он, за полсмены выполнял работу за двоих, за троих и уходил с работы. И - никогда, ни мастер, ни бригада не имели к нему претензий.
И, вот - аэропорт "Емельяново". Билетов на Москву, конечно - нет. Жека уже и сторублевку в паспорт вкладывал, и говорил: "Один, до Москвы, без сдачи." - но, ничего не помогало. Наконец, отчаявшись, он написал записку, вложил ее в паспорт, и, выстояв длиннучую очередь к администратору, подал ей паспорт с запиской. Прочитав записку, она хотела сразу же швырнуть паспорт назад, но, в последний момент рука ее остановилась, и, она подала записку, сидящему напротив, крепкому на вид, щеголеватому мужчине, лет сорока. Тот, внимательно прочитал записку, и, с интересом взглянув на Жеку, кивнул администратору головой. Та, написав на клочке бумаги, фамилию Жеки, рейс, дату, и, поставив свою подпись, вместе с паспортом и запиской вернула Жеке. Жека, выбираясь из очереди, порвал записку, в которой была только одна фраза:
"Сегодня, в 16-00 меня будет ждать Михаил Сергеевич."
И, вот - билет в руках. Посадка. Вокруг - нервные, усталые лица. Место ему досталось самое хорошее: прямо возле иллюминатора и лицом к соседям, которые сидят напротив, через столик. Соседи попались веселые: сидевший рядом с ним, и двое - напротив, как будто из петровского гренадерского полка, правда, без усов и без костюмов той эпохи. Представились они летчиками из Москвы, прилетавшими с какой-то комиссией в Красноярск. Они, наперебой отпускали комплименты, таящим от их взглядов стюардессам, громко рассказывали анекдоты, подшучивали друг над другом. Наконец, достав карты, предложили Жеке:
- Может, пульку распишем? Чисто символически, по две копейки?
- Да, я не умею. Вот, если - в храп, или - в тыщу?
- Можно и в тыщу, но - давай лучше мы тебя научим в преферанс? Время есть, ты в тыщу играл, значит - быстро поймешь. - Они раздали карты, и, играя втроем, по ходу объясняли Жеке:
- Это прикуп, теперь будет за него борьба, почти, как в тыщу. Вот, смотри, он выиграл прикуп на "семи бубях", значит, он может - заказать "семь бубей", (ну, буби - это козырь, как ты понял, а семь - это столько взяток он обязуется взять), меньше заказать, чем доторговался он не имеет права, а, вот, больше - "семь червей", "семь без козыря", и - дальше: восемь любых взяток - пожалуйста. А наша задача - вистовать, т.е. - брать оставшиеся взятки, а если повезет: отобрать у него, хотя бы, одну, из заказанных им взяток. А уж, если - больше отберем, то уж он - круто в "гору" полезет. Они взяли листок, расчертили его и, он стал похож на расклеенный конверт. Потом показали: где - чья "пуля", где - на кого "висты", где - "гора".
- Фу-ты, как китайская грамота! - потряс головой Жека.
- Да, ладно, пока мы будем записывать, а ты - потом, когда научишься.
Они, еще, где-то с полчаса поиграли втроем, и все Жеку удивляло: и, зачем это - карты раскрывать - и играть, или - только разложили - и, вот, уже собирают карты, не разыгрывая, говоря: "своя", "без двух", "без виста". Жека попросил их играть помедленнее и разыгрывать все, до последней карты. Наконец, он решился сыграть, карта ему пришла хорошая, но, он сразу же проиграл, так как, посчитал, что - раз он взял прикуп, то и ход его, но - ход был "под него" и его быстренько оставили "без одной". Он разозлился на себя и дальше играл внимательно, и, даже успел до посадки сыграть "мизер". Игра ему явно понравилась, жаль - что полет так быстро подошел к концу.
- Ну, что, мужики, отметим успех нашего ученика? - сидевший рядом с Жекой, Николай, достал из сумки бутылку коньяка, - Как, Евгений?
- Эх, ребята, не могу я щас. Вот, кабы - вечерком, попозжее...
- А, что? Давайте сегодня соберемся у меня. У меня, как раз, жена с дочкой в Ялту уехали, и - продолжим! Ну, как? Идет?
- Какие разговоры!
- Договорились!
Нет проблем! А - ты, Евгений? Ты - к кому, к знакомым? Остановиться есть у кого? А? А - то, давай - Николай приглашает.
- Да уж - не знаю. Знакомец-то у меня тут один... Но, где ночевать буду - пока не знаю. На Москву бы посмотреть хотелось... Хотя, чо, где - не знаю.
- Ну, смотри, вот, мой телефон, если - что - звони - будем рады продолжить знакомство. - Николай, перевернув листок с пулей, написал свой телефон, имя и фамилию и протянул Жеке.
- Хорошие вы ребята! Дай бог вам удачи! Может, и встретимся еще. - пожелал на прощание Жека.
- И тебе - взаимно!..
"Царь-пушка державная..." - выводил певец из магнитофона водителя автобуса.
- Еще шесть часов. - отметил Жека, - Куда бы пойти? Где-нибудь, недалеко от Кремля поброжу.
- А, ты - не забыл, сводить меня на могилу Высоцкого? - услышал он женский голос, с сиденья перед собой, и - сразу же, ответивший мужской голос:
- Конечно, вот, сразу же, пока есть время и поедем.
- Вот, повезло, так повезло! Напрошусь-ка я им в попутчики. - обрадовался Жека.
Когда они вышли из автобуса у центрального аэровокзала, и, Жека обратился со своей просьбой к этой молодой парочке, парень смущенно ответил:
- Конечно, давайте вместе, только я там еще ни разу не был, но - знаю - Ваганьковское кладбище. И, мы ведь, на такси поедем, а таксисты - все знают.
Они остановили такси, и, на удивление, очень быстро доехали до Ваганьковского кладбища. Купив цветов у входа, Жека вошел на кладбище, и сразу же увидел толпу справа, куда подходили все, кто заходил на кладбище. Да, это была могила Высоцкого... Памятник сиял золотом на солнце, но, его поразили цветы, их было так много - море цветов, какое бывает лишь в день похорон...
- А, ведь, сколь лет-то прошло! - подумал он и, протиснувшись к ограде, положил и свои цветы...
Сам памятник ему понравился не очень, очень уж он, как-то, подчеркивал маленький рост, и лицо - нет - не его это лицо.
- С таким лицом не написал бы он:
"Сколько ВЕРЫ и леса - повалено..." - подумал Жека, выбираясь из толпы, и, хоть он был не поклонник всяких идолов, и, тем более, развешивания на стенах фотографий, но - купил за "трешник" - "Высоцкого в бронзе". Уже идя к выходу, он услышал фамилию, которая заставила его остановиться - Есенин. Стоя возле выхода, он наблюдал за теми людьми, которые говорили про Есенина. Те, сначала, как и все, подошли к могиле Высоцкого, а потом - направились дальше, чуть вглубь и влево. Жека, быстро купив букет, направился за ними. Есенина он полюбил еще с юности, хотя, наверное, ни одного из его стихотворений не читал в книге. Одноклассницы его переписывали стихи Есенина в свои тетрадки, и, вот, в этих-то тетрадках и прочитал он их. Стихи сразу ложились в душу, навевали грусть, щемили сердце. Вот и могила Есенина. Жека постоял, послушал стихи, которые тут читали: некоторые он узнал - Есенинские, некоторые - нет, даже по звучанию - не его. Потом, он вдруг понял, что это - живые, настоящие поэты, читают свои стихи на могиле Есенина... И, когда, два часа спустя, он ходил и рассматривал Красную площадь, Кремль, он все время думал:
- Здесь проходил Есенин, Высоцкий, Пушкин, цари, и Петр, и Ленин, и, Пугачева - здесь казнили...
Без четверти четыре он уже стоял возле царь-пушки. И - ждал...
- Неужели, обманул? Неужели, так - зазря приехал? Так тебе и надо, дундук ты старый! - ругал он себя.
- Женя! Вот так - встреча! - перед ним стоял, улыбаясь, Николай, а рядом - и его друзья. - Пойдем, тут дельце одно есть. - и тихо, почти на ухо, - Не придет он. Не делай глупостей.
Жека, ошеломленный: и неожиданной встречей, и, тем более - этим сообщением, позволил увести себя от царь-пушки. Они, втроем, хлопая Жеку по плечам, что-то, весело болтая, зашли в служебный ход, предъявив пропуска.
В комнате, куда его привели, за столом сидело два мужчины: один - в генеральской форме, моложавый, с проседью в волосах и усах "щеточкой"; второй - Жека сразу же узнал его - это был тот, который сидел в аэропорту с администратором и читал его записку. Он тихо говорил генералу:
- ... русский, беспартийный, холост, дважды судим за убийство.
- Так это ж - обо мне! - догадался Жека. - За чо! Неужто - за "вареного"? Я-ж больше никого пальцем не тронул! - но спросил он спокойно, обращаясь к генералу:
- Гражданин начальник! Вы уж, объясните, чо-ж я успел натворить-то, а то - и самому неведомо. Чудно! Вон, и ребята подтвердят: я ж никому и слова-то не сказал!
- Разберемся. - бросил генерал, потом, взяв телефонную трубку, приказал:
- Введите!
Вошли трое. Еще два "гренадера" и ...
- Вы узнаете этого человека? - спросил генерал.
- Да, кто ж его не знает. Его, почитай, весь мир знает. А чо? Опять - враг народа? Чей-нибудь шпиен?
Генерал поморщился:
- Отвечайте на вопросы: где, и когда, Вы с ним встречались?
- Ну, неделю назад, в пивбаре, в Красноярске.
- Как он представился?
- А чо? разве ему еще и представляться нада? Вы из меня дурика-то не делайте, гражданин начальник.
- Значит, он не назывался?
- Канешна, я сразу узнал, и говорю: "Так, мол, и так, Михал Сергеич."
- Что он говорил, что просил, что приказывал?
- Ну, попросил подумать, вот - о преступлениях и наказаниях, я, вот, тут, написал. - он полез рукой во внутренний карман, но, мгновенно был схвачен за обе руки своими друзьями-летчиками-преферансистами-кагебистами.
- Минутку. - Николай полез в его внутренний карман, достал бумаги, и, мгновенно, профессионально ощупав Жеку, с ног до головы, передал бумаги генералу.
Тот, взял, развернул, и, читая, все время хмыкал, покачивал головой и поглядывал на Жеку. Прочитав, он, с интересом взглянул на Жеку:
- Любопытно... - и передал бумаги, сидящему рядом, "штатскому". А Жека, пока "штатский" читал, глядя в глаза Николаю, негромко сказал: - Эх, а я-то думал - ох, и ребята мне попались... Вот, кабы, там: возле царь-пушки, они за руки меня схватили, а ты в карман ко мне полез - жалко мне б вас потом было.
- Ты прости, так получилось. А ребятам, я сразу сказал, что ты - первым никогда не ударишь.
- Отставить! Что за разговоры с задержанным, подполковник! - рявкнул генерал.
- Утопия! - усмехнулся "штатский" и бросил Жекины записки на стол.
- Ну, а теперь - Вы, гражданин... Гальский, ответьте: знаете ли Вы, стоящего перед Вами человека?
- Нет. Не знаю, но имел встречу, точно, как он и описал ее.
- Кстати, уберите маскарад, как-то даже неприлично на Вас смотреть...
Жека смотрел на все это с открытым ртом: и, как генерал обратился: "гражданин Гальский"; и, как тот, сначала снял парик, потом - что-то с ушей и нижней челюсти, и... вместо М.С. стоял молодой человек, с короткой стрижкой, и, наверное, очень похожий на Горбачева в юности.
- Разрешите вопрос, товарищ генерал - этот, истинно русский мужик, имеет к моему задержанию какое-то отношение?
- Во-первых, я - Вам, не товарищ! - сморщился генерал, - А на Ваш вопрос - нет, нам он ничего не сообщал, хотя, косвенно - какое-то отношение имеет. Теперь, когда я удовлетворил Ваше любопытство, извольте ответить любезностью на любезность: зачем, Вам, нужен был гражданин Филатов, именно здесь, в Москве?
- Благодарю Вас за любезность, господин генерал! - генерал еще больше скривился от этого обращения, - И, так как, Вы, не расспрашиваете меня о нашей организации, хотя, меня уже просветили "о целях и задачах" нашей организации, Ваши... друзья. Я и не отрицаю, что мы - террористическая организация, и, мы, все равно устраним тех, кого считаем необходимым! И будет у нас: и - Референдум, и - Учредительное собрание! Но, о своих друзьях и тех, кто разделяет наши взгляды, я не скажу ни слова! Можете подвергнуть меня любым пыткам: хоть разберите меня на атомы - Вы только убедитесь: борцы за идею - непобедимы!
- Оставим это для следующего раза. - прервал взволнованную тираду Гальского генерал, - Ответьте о Филатове.
- Экскьюз ми. Итак, о Филатове: эта русская душа, так стремительно ворвалась за мой столик, где, только что прошла одна из деловых встреч, что я вначале подумал, что я - попался, что это - Ваш человек, но, его поведение в дальнейшем, убедило меня, что это не так. И, в конце разговора, у меня мелькнула мысль, что его можно использовать для теракта. Сегодня, в принципе, все уже было тщательно проработано. Жаль, что наша встреча не состоялась там... Сожалею, что и его дальнейшая жизнь, пройдет в заключении, ведь Вы, ни за что не поверите, что: пока - он абсолютно ни в чем не виноват. Но, мы не забудем тебя, когда победим! - высокопарно обратился он в конце своей речи к Жеке.
Жека, с каким-то отстранением, как бы - со стороны, смотрел и слушал все, что здесь происходило. Хотя, ведь он же, действительно, поверил: что он разговаривал в пивбаре с Горбачевым, и, тот, пригласил его в Москву...
- Слушай, стукни меня посильнее! - обратился он к гренадеру-летчику-подполковнику Николаю. Тот усмехнулся:
- Да нет, все - реальность.
- Этого, - кивнув в сторону Жеки, - увести! - приказал генерал.
- Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант? - Николай вытянулся "в струнку".
- Да. Короче. - генерал с неудовольствием посмотрел на Николая.
- Прошу отпустить гражданина Филатова, взяв подписку о неразглашении и невыезде. Даю письменное ручательство за его действия!
- Неслыханно! Нет, Вы видали, что-либо подобное? - обратился он к "штатскому". - тот пожал плечами.
- Присоединяюсь к просьбе!
- Я - тоже! - "преферансисты", сделав шаг, в направлении генерала, щелкнули каблуками.
- Мушкетеры! - презрительно бросил "штатский", и, склонившись к генералу, о чем-то тихо пошептался с ним. В конце их беседы, генерал утвердительно кивнул головой и произнес вслух:
- Ну, что ж. Оформите подписку. Не позднее завтрашних суток, он должен быть у себя дома. Отвечаете лично! - и, посмотрев на своих подчиненных с плохо скрытой угрозой, добавил с усмешкой:
- Свободны. До завтра.
- Есть. - почти хором ответило трио, и, подхватив под руки Жеку, вышло из кабинета. Оформив, в соседнем кабинете письменные формальности, они поспешили на улицу.
Сентябрьское солнце блистало на куполах Кремлевских соборов, слышался смех, и - разноязыкая речь, и, лишь четверо, из гуляющих людей, могли сказать в этот миг словами О.Бендера:
"Нет, Шура, мы чужие на этом празднике жизни..."
Они выбрались из Кремля и, остановив такси, Николай сказал водителю:
- На Руставели, шеф! - водитель, осмотрев всю компанию, ответил:
- Нет, ребята, даже - за два конца - не поеду, я - в парк! - пришлось Николаю достать удостоверение.
- Ну, совсем другое дело! А то, вы - вон, все какие! А время щас какое? У меня уже двух, только друзей порезали, не считая - знакомых. - никто не поддержал разговора, и всю дорогу ехали молча, и, только, когда Николай расплачивался, и водитель начал искать сдачу с "чирика", Николай бросил: - Оставь.
Так же, молча, Жеке даже не верилось, что несколько часов назад, эта троица бурно веселилась, заражая весельем всех вокруг, прошли в квартиру Николая.
- Соседи на даче, мои - на юге, так что, не стесняйтесь, будьте - как дома! - улыбнулся он Жеке.
Комнатка была маленькая, метров - двенадцать. Из мебели: диван-кровать, детская кроватка, стол, стулья. Все стены были увешаны фотографиями. Жека узнал на них хозяина квартиры, его друзей: загорелых, поджарых, с налитыми мышцами, только что, вылезших из моря, с непросохшими каплями на лице и теле. Поразило Жеку то, что у каждого на теле были шрамы...
Прямо на него, удивленно и с восхищением, смотрела молодая женщина, с огромными синими глазами и улетающими волосами... Но, над всеми - царила маленькая девочка, лет, наверное, до трех.
- Это его дочка. - подумал Жека. Фотографии ее, в разных одеждах, и в разное время года, и в разных позах, было - множество!
- Нравится? Когда выгонят со службы, займусь фотографией, открою свое дело - буду делать бизнес! - пошутил Николай.
- Ну... Вы даете, ребята! Внешне-то, вы все на Портосов больно похожи. Мне бы, тоже хотелось ответить вам: "Д Артаньян", да у меня с ним только в одном схожесть: мы оба до женского пола небезразличны, а так... - он помолчал, - фамилию и все остальное, вам, наверное, доложили, да и прозвище - тоже, небось, сказали, да уж, ладно. - и, протянув руку, он добавил:
- Добрыня Никитич.
- Ну! Что я говорил!! - повернулся к своим друзьям Николай-Атос, и, обратясь к Жеке, - нет, Евгений Никитич, мы знали, что Вы, в прошлом сборник Союза по самбо, дважды за убийство судимы, а прозвище - нам не успели сказать. А, вот я, с ними поспорил, что: если и есть у Вас прозвище, то, оно - Добрыня Никитич!
- Да, как с детства пошло, так и осталось, и, как только его везде узнавали, сам-то я себя так не называл.
- Ребята, давайте перенесем один день вперед. Завтра мне - 37 исполнится. Может: сегодня и отпразднуем? Есть возражения?
- Возражений нет. И - не будет. Портос знает все, что у тебя в холодильнике, так что, за закуску отвечает он, а я... знаю: где-то здесь - "Анжуйское". - хитро улыбнулся улыбкой Арамиса - Александр.
- Есть, за закуской! Люблю повеселиться, особенно - пожрать! - захохотал портосовским басом - Владимир.
Через несколько минут, уже разливали в бокалы "Анжуйское", конечно - крымского разлива.
- Ну, ребята, - Атос встал и поднял бокал, - за тех, кого нет с нами, кого б мы хотели видеть здесь, сейчас!..
- За русский народ! - добавил Добрыня. Каждый из них: думал и вспоминал - свое...
- Атос, не простит тебе "Решилье" сегодняшнего поступка. Наверное: выгонит, к чему-нибудь придерется... - Арамис печально посмотрел на Атоса.
- Следы заметает старая лиса! Он вытянет из этого "шизика", сбежавшего из психушки в Красноярске, все - что ему понадобится... Тем более, сейчас, после "неудавшегося парада"...
- Не все так просто, Атос, - все повернули головы к говорившему Портосу. - Дело в том, что именно сейчас, я точно вспомнил: где я его раньше видел. Помните: Карабах, как мне плечо прострелили? Так вот, он был в той машине, откуда в меня стреляли. Так что - психушка - это скорее прикрытие, на случай ареста...
- Что ж. Может быть ты и прав. Тогда они оба: стоят друг друга... А ты, Арамис, ты думаешь, что ты не "под колпаком" у Решилье? Да он, и все твое устное творчество "на бамагу" давно перенес, да и последнюю - фантазмаразмезку - думаешь, не знает? Кстати, у тебя нет ее с собой, вот, Добрыня бы, наверное, с удовольствием тебя послушал.
- Да уж, послушал бы, если чо - стоющее! Ты не стесняйся, Арамис! - улыбнулся Добрыня.
- Да я и не стесняюсь. Да, только: нет у меня с собой. - развел руки в стороны Арамис.
- Вот жаль, так жаль. - искренне огорчился Портос. - А то, мы б сейчас такую ржачку устроили.
- Ну, смысл я попробую, в двух словах передать. Значит так: Некий "серый кардинал", издает особо секретное обращение ко всем высшим офицерам, под грифом 007, что означает - разглашению подлежит - только... на том свете. Тот, кто прочитывает обращение, имеет два выбора: либо примкнуть к "серому кардиналу", либо - самолично - пулю.
В обращении "с.к." пишет своим "братьям по званию", что все, к чему они стремились за свою нелегкую воинскую карьеру - может не сбыться, так как: мощная волна демократии, заставляет шататься то, что они строили по крупицам, те льготы и привилегии, тот мир псевдодемократии, который они построили (под руководством), но и для себя - может развалиться, как карточный домик. Но, он подчеркивает - сейчас - мы еще грозная сила. И, он перечисляет: сколько людей работает на него; сколько с каждого человека он собирает оброк; каков его промышленный и военный потенциал; на сколько лет запасено продовольствия и - прочее. Но, мы можем потерять все. И он предлагает план "государственного обустройства" с военной диктатурой во главе. Армию, т.е. - простых солдат - повязать в крови, а потом, за каждого мятежника - давать премии. Рабочих - перевести на казарменное положение. И пусть себе работают, и только на одном предприятии. Во все учебные заведения - наших людей. Дисциплина - армейская, и.т.д. и.т.п. За беспорядки на улицах, различные правонарушения - мера одна - расстрел на месте, и.т.д. и.т.п...
"Только тогда", - заканчивает он словами: "армия будет надежным оплотом и гарантом нашего... процветания!" -
последние слова Атос произнес с напыщенным пафосом, и - не своим голосом. Потом он улыбнулся, и, обратясь к Добрыне, сказал:
- Конечно, я не смог в сюжете передать тебе тот ернический стиль, которым это написано, но мы - смеялись от души! Дай адрес, Арамис тебе пришлет.
- Вот, спасибо! Больше всего люблю читать такое, где слова-то меткие, как бы - живые, да и - чоб не заснуть над книгой-то.
- Да я, обязательно пришлю, Добрыня... Никитич. - Арамис смущенно улыбался. - Ну, о нас, Вы, наверное, уже составили мнение? Еще: чуть-чуть - встретились все в Афгане, потом попросились сюда. Думали... Народу будем помогать...
- Давайте, за мараз... ну, как там?
- Фантазмаразмезка. - подсказал Портос.
- Во-во! За ее! За ее автора! - поднял бокал Добрыня.
- Пиши Арамис! На радость нам, назло врагам! - с улыбкой воскликнул Атос.
- Завтра, новое прочту - уже почти готово. - зарделся Арамис.
- Ну, - после того, как все выпили, обратился Атос к Добрыне, - Добрыня Никитич, ты расскажи нам о себе, и, кстати, что за записи я взял из твоего кармана, еще раз, прошу прощения! - он приложил руку к сердцу и чуть наклонил голову.
- Да, чо там рассказывать... Живу, как все. Деда в 37-ом посадили - по 58-ой... Архипелаг-то, я только вчерась дочитал, теперь знаю: чо, почем... Мать, в школе затравили, с пятого класса школу бросила и, всю жизнь: плакала, да молчала... Отца, вот, не помню: мать рассказывала - всю войну прошел - и награды, и раны... А, вот, в автобусе за кого-то заступился, ну, его и зарезали... Первый мой срок... Меня уж в сборную брали, да я - так никому и не проиграл ни разу... Праздновали мы в ресторане: мой друг диплом горного инженера "обмывал", да вышел на улицу, на одну только минутку раньше меня... Я вышел, а уж из его живота нож вынимают. Трое их было... Чо? Как? До сих пор не помню. Одно помню: все твердил про себя: "Не дать уйти! Не жить таким!.." Восемь лет... По половине вышел... Второй срок... Работал в одной шабашке, (коровники строили) - хотел матери дом купить. А в конце работы, бригадир наш и говорит мне: "А ведь я тебе денег по расчету не дам! - а по всем подсчетам: мы по пятнадцать тыщ заработали, - я, - говорит, - с тобой договора не заключал, с остальными - вот они - бумаги, а с тобой - нет, тютя ты, матютя! Хватит с тебя и авансов. А ежели, будешь чо-то от меня требовать - вон, "Филину" скажу, он, за пять тыщ на шашлык тебя пустит, а то - сколь зря мяса-то пропадает..." А, как назло: остались мы одни, все остальные по домам разъехались. А мы - ясное дело - после работы самогонки выпили. Ну, я и говорю ему в ответ: "Ну и гнида же ты!" А он - бутылкой мне по голове... А я, и не сильно вроде ударил, говорю: "Охолонь, чуток." И спать завалился... Утром проснулся, а он - уже коченелый... Ну, в колониях-то, всяко-разно было... Вам, за сегодняшнее - всем спасибо! По гроб не забуду. Давайте, за вас! За вашу дружбу!
- За нашу, - подчеркнул Атос, - дружбу! - Все встали, выпили...
- Добрыня, а ты не рассказал, что же - в бумагах?
- Да, мысли мои, о преступлениях и наказании. - и он, вкратце, пересказал содержимое послания.