|
|
||
Был вчера у Т. На кухне пили чай с воблой. Беседовали о Милен Демонжо. — Странная тема для беседы! — заметил подошедший А. — Так мы же воблу едим, поэтому ничего странного! — хором ответили мы с Т. — Ну, знаете! — обиделся А. за Милен Демонжо. — Ход ассоциаций был другой, — отмёл его возражения, затягиваясь, Т. — Я вам этого никогда не прощу! — продолжал бушевать А. Затем он успокоился и попросил объяснить, какая же может быть связь между воблой и Милен Демонжо. — Дело в том... — начал я, но тут во дворе раздались крики Персея Персеича, и мы поспешили на помощь в поиске его ключей. Да, это бушевал Персей Персеич, сосед Т. с первого этажа. Периодичность его трансцедентального состояния всегда совпадает с трагичной потерей всех ключей, о чём Персеич, стоя в центре двора, громогласно объявляет. Добрые люди ползают по задворкам, помогаю искать. Темнеет, и слышно как перекликиваются: «Нашёл?..» «Не нашёл?».. Персеич к этому времени уже почивает дома, ведь никаких замков у него нет, пару лет назад он демонтировал их по названной причине. Традиционно не найдя во дворе никаких ключей и услышав за приоткрытой дверью переливчатый храп Персеича, мы вернулись к чаю. — Да, так дело в том... В общем, я спросил: «А можно мне с чаем вот эту воблу?» — «Не можно!» — сперва сказал Т., но потом его разобрало любопытство, и стало можно. «Не можно — де Монжо». — Когда понятно, то уже не так интересно, — сказал А. — Это верно, — грустно вздохнул я в ответ. И посмотрел в окно. И только опущенные рольставни предохранили меня от вида бескрайних лесов и упорного лазерного луча, бьющего прямо в зенит из некогда секретного города N, в котором сейчас делают неплохие сосиски. — Да и письки там неплохие! — откликнулся, как эхо, Т. — И то... — соглашаюсь я. — А с другой стороны: где же они плохие?! Из-за упоминания секретного города N против воли возник перед глазами эскиз плаката «НЕ БОЛТАЙ!» А из-за возникших в беседе писек плакат набрался, как комар — крови, двусмысленности. — Я, например, — пытался я не обращать внимания на плакат... — ...А тебя, шлипер, никто и не спрашивает! — зловеще и трубно прогудел откуда-то сбоку голос диктора Левитана. — Выбирай! Гюнтер Блюментритт или Отто фон Кнобельсдорф?! То, что выбор есть, — лихорадочно крутилось в башке, — уже хорошо... но кого же выбрать? Я и фамилий таких не повторю! Цвайненшвуль? Химмельаршундцвирен?! Не помню... Всё пропало! И тут громогласно захохотало что-то в сабвуфере, аж волосы на кепке всколыхнулись и опали, как водоросли у берегов Суматры: — Не хочешь выбирать! Мы так и знали! Ну и сиди тут, а я пойду! От последнего толчка я продрал глаза и увидел, что лежу на кухне гостеприимного Т., и он предлагает мне перебазироваться на раскладушку. Ему, как видно, надоело меня уговаривать, и он, гневно взмахнув рукою, отправился спать. Наутро сели допивать чаёк. — А вот фон Штрефель писал, — через силу завязывал беседу немного помятый А., — что форма каждого цветка соответствует одной из множества человеческих ошибок. Незабудки, например — это склонность опаздывать на свидания, а роза — склонность приукрашивать на словах действительность. Никто не нашёлся, что можно на это сказать. А. продолжал: — А герметик и мистик Прозариус сперва осмеял эти его воззрения, а потом подметил: жаль, что фон Штрефель дал зарок не писать ни строчки, а хотелось бы узнать, какому цветку соответствует буйная невоздержанность к женщинам, или вот, скажем, к питию горячительных составов. Подошли знакомые женщины, Н. и С. Собственно, это мы их с Т. пригласили на чай. Надо же как-то общаться. Тем более, воскресенье. Сразу стало веселее. А. тоже остался, хотя до этого собирался свалить, бормоча что-то про поход на базар, про квашение капусты и засолку огурцов. — Поздно вроде солить огурцы? — сказала Н., не навязывая своего мнения, красивая, тонкая, вся как будто грифелем вычерченная порывистым мастером графики. — Никогда не поздно заняться любимым делом! — украсил её полувопрос вескими вестончиками ответа А. — А я так и не засолила, — сокрушённо молвила С., красивая, фигуристая, будто изображённая в порыве вдохновения каким-нибудь Матиссом или Ренуаром. Скоро первый запал встречи иссяк. Все пили в тишине чай. — Неловкое молчание, — прокомментировал Т. — А по-моему, все молчат по-разному. П. молчит оттого, что его долбануло острое воспаление корешков; С. молчит оттого, что забодалась переезжать, Н. молчит оттого, что размышляет, не завести ли козу, А. молчит оттого, что сибиряки — вообще народ молчаливый. — Я вовсе и не сибиряк, — стеснительно возразил А. — Какая разница!.. Я решил подмешать к молчанию чуть-чуть болтовни: — Оказывается, есть такая классификация людей, она разбивает их на две категории, принципиально различные, а в чём-то и не только не совпадающие, но и находящиеся в состоянии, скажем, проекции оси абсцисс на ось ординат либо наоборот. — П., не умничай, сволочь! — Да... Это трудно, но вот... Если к сути, то вот эта классификация: = кофе = кошка = мандельштам = = чай = собака = пастернак = Отсюда вопрос, даже два. Первое: замечал ли подобное размежевание? И второе: к какой категории относишься? — Категорию «= портвейн = таракан = Михаил Круг =» не предлагать! — пошутил кто-то из женщин. — Ну вот, мы уже и почти не молчим, Т.! Доволен ли ты теперь? — С., звонки не пройдут какое-то время, и вообще, тебе лучше бы купить другой телефон. — Куры, Н., это серьёзно. Вот послушай, что я тебе расскажу. Недавно наш с Т. хороший знакомый, патологоанатом М., съездил куда-то там на симпозиум. И там рассказывали любопытный случай. Петух причинил смерть женщине, хозяйке практически. А было так: она понесла им всем в курятник таз с зерном размоченным. А петух был злой. Или нуждался в ежеминутном доказывании своего первенства. И накинулся на хозяйку с клювом. И клюнул так неудачно, или с его точки зрения — удачно, что пробил какую-то там подколенную артерию. Теперь, конечно, куры опять его уважают. А хозяйка бросила таз — и до хаты. А кровопотеря оказалась острой, и она потеряла сознание, недобежав. И, раз она жила одна, некому было оказать ей помощь. Вот такие куры. — Ну, спасибо! Успокоил! Вижу, бежать мне до хаты! — Наоборот, Н.; предупреждена — значит, вооружена! И в курятник — только в сапогах выше колена! — Ладно, челюсть — дело наживное. Вернее, заживное. Фактически, это наживка; скоро должна клюнуть большая рыба. А., давно не видал ни порто, ни таракана, ни М.Круга. Ностальгия по ушедшему. Я наверно родился в майке. На моих ногах — песок. А., чай или кофе? — Всё-таки чаю попросил бы, если не трудно. — А я кофе больше, но приходится и чай, чтобы глаза не лопнули. — Это ещё что, а я вот оторвал по случаю бокс с 5 CD "The Beginning Of Rock-n-Roll" и уже дошёл до "I'm Leavin'" Ли Хукера. Слушать тяжело, но придётся. — Херес потому что редко доводится встретить, а чай и кофе — на каждом углу, в том числе на углу рынка Чайковского, или, если угодно, Кофейского. — Капля хереса в молоко — лучший способ испортить херес! Он делается почти неразличим. — Только вообразите, под каким страшным давлением технический спирт продавливают сквозь опилки, нет, не дубовые, опилки от производства ДСП, а затем уже прикиньте, сколько надо отдушек, чтобы реанимировать этот херес, а затем и всех его потребителей. — Карл Перкинс — король заунывности. — Билл Хейли: он танцует, а мне не страшно. Главный плюс этого бокса из 5 CD в том, что я вдруг услышал пару рокенролов, которые слышал в 4-летнем возрасте на бобинах отца. Например, "Crazy Man Crazy". Ох-ре-неть. — Бедный Синатра мало порол дочку. — Это ты о чём? — Это я о клипе "The Boots Are Made For Walking"! — Ну, такой был тогда модный дизайнец. Есть и похуже: Бренда Ли, например. — Оставь девку в покое! Да, страшновато, когда она хрипит игриво эдак. Но что делать! Эстетика и стилистика тех лет! И все разошлись по домам. |
|