|
Работаю в N-ской части.
Часть наша расквартирована в городе...
Впрочем, неважно, в каком. Всё равно пришлось бы писать букву N.
* * *
Сегодня подсадил в троллейбус слабую старую женщину.
У неё была палка и огромная сумка.
- А как я теперь выйду, - сказала она, когда мы поехали.
- Там вам кто-нибудь поможет! - предположил я.
- Да это остановка "Сады", там никто не выходит! - возразила старушка. - И вообще, мне надо было на автобус, а не на троллейбус!
Она переложила посох из руки в руку и стала привычно ругать власти.
* * *
У меня в каптёрке подотчётных комплектов 595.
Эта цифра завораживает.
Нет, мне не хочется украсть несколько комплектов и продать их налево.
Мне хочется перестать быть каптенармусом.
Кем же мне хотелось бы стать?
Мне уже поздно становиться кем бы то ни было.
Я каптенармус.
* * *
Майор Пивоваров, входя в каптёрку, подмигивает.
Это значит, он слегка выпил.
Трезвый он не подмигивает.
А выпить слишком сильно никогда себе не позволяет.
Так что всё идёт своим чередом.
И подмигивание майора Пивоварова для меня как постукивание секундной стрелки часов.
* * *
Некоторые думают, что моя работа - не бей лежачего.
Пришёл на работу и сиди, ничего делать не надо.
Эти некоторые, видимо, никогда не проходили через шлагбаум части без двух минут восемь.
Они не входили в пахнущее тканью помещение каптёрки.
Они не садились на рассохшийся, но ещё крепкий стул.
Они не задумывались неизвестно о чём, застыв в неопределённой позе.
* * *
- Кем ты хочешь быть? - спрашивали меня в детстве.
Этот вопрос всегда ставил меня в тупик.
Зачем мне кем-то хотеть быть, если я уже есть?
Взрослым объяснить никогда ничего невозможно.
Тем более, если и сам не можешь это сформулировать: слов не хватает.
Теперь я могу сформулировать, но никто не спрашивает, кем я хочу быть.
Я просто хочу быть.
* * *
Я пишу на бланках учёта комплектов.
Размер бланков диктует размер записи.
Правильно ли это?
А если я захочу написать о чём-нибудь более пространно?
Я подумал и понял, что вопрос этот - глупый.
День и ночь, день и ночь - они всегда одинаковы, сезонные перемены не в счёт.
И мы ведь не требуем, чтобы всё стало совсем иначе.
Мы живём в тех рамках, которые существуют.
* * *
Иногда кажется, что всё ужасно, и хочется выть от тоски.
Иногда чувствуешь внутри негромкое, но отчётливое удовольствие.
Приступы тоски я научился рассматривать немного со стороны.
Это просто состояние моей психики в данный момент, говорю себе я.
Помогает.
Тихое удовольствие, напротив, хочется продлить.
Но оно незаметно тает и исчезает, и продлить его никогда не удаётся.
* * *
Я женат.
И, как бы странно это ни показалось, я люблю свою жену.
Она с годами меняется.
В зеркале я вижу, что и я совсем уже не тот молодой Ванников.
А когда не смотришь в зеркало, чувствуешь себя тем самым, молодым.
И вот что странно: без всякого зеркала глядя на жену, я вижу её такой, как если бы она была всё той же, молодой.
Это честно.
Я заранее решил, что не буду врать в этих записях.
* * *
В детстве я любил читать журнал "Наука и жизнь".
Собственно, в его названии содержалось уже всё, что мне было нужно.
Жизнь - штука страшная, непредвиденная и непреодолимая.
Наука всё раскладывает по полочкам.
Рядом с наукой ты спокоен: всё будет объяснено и задокументировано.
Журнал был многообещающе толстый, приходил раз в месяц.
Было много и картинок тоже.
* * *
В детстве я увлекался авиамоделизмом.
Сделать модель самолёта было сложно.
Первые мои модели не взлетали, а зарывались носом в землю.
Постепенно я что-то понял, и однажды моя модель взлетела.
На крепкой бечеве держишь её, а она летает вокруг тебя.
Жужжит маленький мотор, модель кружит.
Потом завод кончается, и надо аккуратно посадить модель, чтобы она не зарылась носом в землю.
* * *
Иногда посмотришь хорошее кино, и что-то поймёшь.
Это понимание делает тебя как будто сильнее.
Его не применишь к обычной жизни, но оно всё равно как-то тебя поддерживает.
А потом это понимание незаметно забывается.
И ты помнишь только то, что оно было.
А потом и это забываешь.
* * *
У меня есть друг.
Я переписываюсь с ним в телефоне.
Мы пишем друг другу обычные вещи.
Иногда он молчит несколько дней.
Я знаю, что рано или поздно он мне напишет.
Я тоже иногда замолкаю.
Каково ему там в те дни, когда я не пишу?
* * *
С годами привыкаешь к своему организму.
Знаешь его слабые стороны.
Иногда встречаешься с друзьями, говоришь себе, что будешь сдерживаться, и всё-таки напиваешься в стельку.
Мне это напоминает чистку дула автомата.
Ёршик жёсткий, но чистить всё же надо.
Прийдёшь в себя, и ощутишь какое-то обновление.
Жена этого не понимает, но с годами привыкла, что такое есть.
* * *
Когда дети были маленькие, мы с женой жили их жизнью.
Дети выросли, у них своя жизнь.
А у нас с женой, казалось бы, своя, но мы скучаем по тому времени.
* * *
Недавно к нам приехала дочка с внучкой.
Мы ездили в загородный парк.
Было промозгло и сыро, а мы гуляли, и нам было хорошо.
Внучка взрослеет, и я вижу, как она постепенно втягивается в свою особую, нам уже непонятную жизнь.
Ну что ж, это закон жизни, так же было и с детьми.
Грустить тут, вроде бы, не о чем, но всё-таки грустно.
* * *
Однажды я шёл к своему другу на Балакирева.
Была зима, минус двадцать, снег.
В стороне от тропинки копошился человек.
Я подошёл.
Оказалось, это не пьяный, он сломал ногу и не знал, что делать.
Я дотащил его до ближайшего магазина.
Люди внутри, в тепле сразу засуетились, захотели ему помочь, вызвали "скорую".
А там, в стороне от тропинки, он никому не был интересен.
* * *
Мой товарищ на Балакрирева давно умер, но я довольно часто вспоминаю его.
Говорят, человек жив в те моменты, когда его вспоминают.
У него был бизнес, жена, дочь.
И вдруг всё рассыпалось в одночасье.
Жена внезапно умерла, дочь куда-то уехала, бросив купленную ей однокомнатную квартиру.
И другу стало не до бизнеса, который вскоре у него и отжали.
Он был в каком-то забытьи, ни на что не реагировал.
Я приходил к нему, и вроде бы всё было как всегда, но я вдруг замечал, что ему ничего не интересно.
А потом он умер.
* * *
В ряду улиц в стороне от Чайковского есть такие места, которые мне кажутся моими умершими друзьями.
Наверное, это я мысленно расселил их там.
Когда я прохожу там, мне кажется, что я снова с ними.
Бред, конечно, и глупость, но какая разница, если мне становится легче.
- От чего легче? - могут спросить меня.
- От того, - отвечу я, - что никогда не проходит в душе боль потери.
От ушедших людей остались как будто дырки, и их ничем не прикрыть.
Можно зато прогуляться по тем местам, в стороне от Чайковского, и на время всё как будто станет как прежде.
* * *
Начальник нашёл мои записки, унёс к себе в кабинет, и временами я слышал, как он хохочет.
Потом он принёс их мне назад.
Долго смотрел на меня и сказал:
- Ты бы лучше бросил это дело...
На него это не похоже.
Даже не дал выговора!
* * *
После начальника мои записки как будто потеряли невинность.
Я смотрю на них совсем другими глазами.
Есть люди, которые непременно укажут тебе на твои огрехи.
Это вроде бы правильно, но люди эти мне неприятны.
По службе - другое дело.
А в личном и сам-то не разберёшься, что уж тут со стороны указывать на огрехи.
* * *
У нашей части есть бассейн, тренажёрный зал, там же стоят столы для настольного тенниса.
Работникам части легко взять абонемент в бассейн, брал и я.
Бледно-голубая вода, гулкие звуки голосов, и плещешься самозабвенно.
Можешь мощно проплыть из конца в конец, а можешь так, в мелкой части бассейна побыть.
Вода чуть подогрета и пахнет хлоркой.
Полтора часа пролетают незаметно.
Потом душ, одеваешься, идёшь домой.
В последние пару лет абонемент не беру.
Не знаю, почему.
* * *
В школе по математике были удивительные задачи: упростить выражение.
Длинная череда цифр, латинских букв со скобками и четырьмя арифметическим знаками между ними.
Сперва это казалось очень сложным, опускались руки.
Потом появился навык, запомнились правила работы, и дело пошло.
А теперь я думаю: где в жизни пригодилось это умение?
Нас учили многому такому, что никогда не пригождалось в жизни.
Зато весело провели школьное время!
* * *
Маленькому человеку нужны папа и мама, иногда сестра или брат.
А есть люди, у которых был дом малютки, дальше - детдом.
Там встречаются отличные педагоги, добрые, отзывчивые.
Дети сыты, одеты, их учат.
У нас в части работает кое-кто после детдома.
Когда я по долгу службы провожу с кем-нибудь из них некоторое время, появляется чувство, будто кто-то рубанул мне по душе топором.
Чаще всего именно в такие дни возникает необходимость прочистить дуло автомата.
Чтобы наутро забыть это дурацкое, неприятное ощущение.
* * *
Есть вещи, о которых я никак не смогу написать.
А они-то, может, всего важнее.
Почему так устроено, я не знаю.
Если бы я плюнул и всё-таки написал об этом, кажется, небо свалилось бы на землю.
Есть вещи, о которых никто никогда не говорит.
И все всегда помнят.
* * *
Сегодня майор Пивоваров с утра неожиданно вошёл ко мне в каптёрку, и сразу – к книге учёта комплектов. Не к той, где я пишу свои записки, а к рабочей.
– Исправь, – говорит. – Минус пятьдесят шесть комплектов. – И подмигнул. Хотя был абсолютно трезв.
– Но я не выдавал.
– Я зна-а-аю, – протянул начальник. – Кстати, вот тебе премия. Ты списывай, списывай.
И он выложил передо мной деньги.
Премий у нас в части никогда никаких не было.
* * *
Пишу дома. Принёс папку с бланками учёта комплектов и с деньгами. Не хочется, чтобы начальник читал.
Получается, я теперь коррупционер.
Вот до чего дожил!
* * *
Я сызнова проверил всю систему нашей отчётности. По всему выходит, кражу рано или поздно вскроют.
И повесят на меня.
Как бы прочтя мои мысли, начальник вчера зашёл и подробно объяснил схему. По ней выходит, что всё будет шито-крыто.
* * *
Надо что-то делать.
Надо что-то решать.
* * *
Написал через голову непосредственного начальства докладную о пропаже комплектов. Из докладной выходило, что начальник в краже не замешан. Я тоже.
– А куда же они делись? – мысленно слышу я майора Пивоварова. Он подмигивает мне и кивает укоризненно головой. – Мыши съели?..
– Нет, не мыши, отвечаю я, – видимо, недостача комплектов образовалась давно, ещё до того, как я стал тут работать. И вы тоже…
* * *
На следующее утро майор вошёл в каптёрку и сказал:
– Ванников, ты прошёл проверку. Но ты меня предал. Пиши заявление по собственному.
И вышел.
Я теперь в растерянности. Не знаю, что мне делать.
Хотя, что тут думать, у меня есть приказ вышестоящего начальства. Тут думать не о чем, надо писать по собственному.
Где же мне теперь работать?
* * *
Долго не мог взять в толк, в чём дело. Наконец, понял.
В старые времена, взяв новую служанку, хозяева раскидывали по комнатам несколько медяков. Если служанка собирала деньги и молчала, ей от дома отказывали.
Понятно.
Посижу пока дома недельку, деньги мне оставили, сказали, премия за честность.
– Почему вы решили уволиться? – спросил полковник Андрианов.
– По собственному, – сказал я, помолчав, так и не нашёлся, что ещё можно было тут сказать.
– Ну, смотри, – сказал полковник и подписал заявление.
* * *
Сидячий образ жизни. Точнее, работы. Да и дома не особо двигаюсь.
Произошёл инфаркт. Я в больнице.
И я чувствую не острую боль, она прошла, а острое чувство вины. Перед женой. Детьми. Младший сын заходил вчера ко мне в палату, а я только к вечеру сообразил, что ему, видимо, пришлось брать неделю за свой счёт, да и доехать оттуда не так просто.
Чувство вины тяготит. Никак не уходит. А когда удаётся убедить себя в том, что оно ушло, наваливается мысль: это я виноват в том, что всё моё нутро заполонило чувство вины.
* * *
Врач сказал: месяц, а лучше два, щадящего режима. Сказал, что я удачно проскочил. Наверное, лукавит. Хотя, кто знает…
Неделю уже я в обычной палате, перевели из реанимации. Там я пробыл две недели. Жена принесла мне папку с бланками учёта.
– Пиши, может, тебя отвлечёт, – сказала она.
Бедная жена моя. Устроил я ей.
* * *
Как это невыносимо: щадящий режим!
* * *
На этом записки обрываются.
|
|