|
|
||
=перевод рассказа Роальда Даля= | ||
В комнате тепло и чисто, занавески задёрнуты, две настольные лампы зажжены — её лампа и лампа у пустого кресла напротив. Позади на буфете — два высоких стакана, содовая, виски. Свежие кубики льда в термосе. Мэри Мэлони ждёт, когда муж вернётся с работы. То и дело она бросает взгляд вверх, на часы, но без тревоги — лишь затем, чтобы порадовать себя мыслью, что каждая минута приближает его приход. У неё лёгкое светлое настроение, и всякая мелочь улучшает его. Наклон головы к шитью необычайно безмятежен. Её кожа — она на шестом месяце — достигла замечательной полупрозрачности, очертания рта мягкие, спокойные глаза крупнее и темнее, чем обычно. Часы показали десять минут пятого, и она начала прислушиваться. Спустя несколько мгновений — он всегда пунктуален — снаружи слышится шорох гравия, хлопнула дверца машины, шаги миновали окно и повернулся ключ в замке. Она отложила шитьё в сторону, встала и пошла, чтобы встретить его поцелуем. — Привет, дорогой, — говорит она. — Привет, — отвечает он. Она приняла его пальто и повесила в стенной шкаф. Подошла к буфету и смешала напитки, для него покрепче и послабее — для себя. Вскоре она вновь с шитьём в кресле. Он — в кресле напротив, держит обеими руками высокий стакан, покачивает, и кубики льда позванивают о стекло. Самое блаженное для неё время суток. Она знает: его не тянет говорить, пока не выпит первый стакан; ей хватает сдержанности сидеть молча, наслаждаясь его обществом после долгих часов одиночества в доме. Она блаженствует в присутствии этого мужчины, ощущает — почти как подсолнух ощущает солнце — этот тёплый мужской жар, от него к ней, когда они рядом. Она любит, как он расслабленно сидит в кресле, как входит в дверь, медленно пересекает комнату длинными шагами. Она любит решительное, отстранённое выражение его глаз, когда он глядит на неё, забавные очертания рта. Особенно ей мило, как он молчалив, пока виски не разгонит немного его усталость. — Устал, дорогой? — Да, — отвечает он, — я устал. — И, говоря это, делает необычную вещь. Поднимает стакан и осушает одним глотком. Больше половины стакана. Она поняла это, когда услыхала, как кубики льда упали на дно пустого стакана. На миг он застыл, наклонившись в кресле, затем встал и медленно направился делать себе вторую порцию. — Я сделаю!— восклицает она, вскакивая. — Сиди, — говорит он. Когда он вернулся, она заметила, что новая порция темнее обычного, тёмно-янтарная; много виски. — Дорогой, принести тебе тапочки? — Нет. Вот он потягивает тёмно-янтарный напиток, и ей видны в жидкости тёмные маслянистые круговороты. — Ну почему, — воскликнула она, — тебя, полицейского, старше других по званию, заставляют таскаться весь день пешком по улицам! Он ничего не ответил, и она снова склонилась над шитьём, но всякий раз, когда он поднимает стакан к губам, она слышит, как кубики льда звякают о стекло стакана. — Дорогой, — говорит она, — хочешь, я принесу тебе немного сыра? Я не готовила ужин, ведь сегодня пятница. — Не надо, — отвечает он. — Если ты так устал, что не хочешь есть, — продолжает она, — ничего. В морозилке полно еды. Когда захочешь, можешь поесть прямо здесь, в кресле. Её глаза ждут ответа; улыбка; лёгкий кивок; но он никак не реагирует на это. — В общем, — продолжает она, — я сперва принесу тебе сыру и крекеров. — Не хочу, — говорит он. Она беспокойно шевельнулась в кресле, её глаза продолжают изучать его лицо. — Но ты должен поужинать. Я легко организую это прямо здесь. Давай, а? Можем с тобой поесть телячьи отбивные. Или свиные. Как ты захочешь. Всё в морозилке. — Оставь, — говорит он. — Но, дорогой, ты должен есть! Ладно, я всё равно приготовлю, а уж ты хочешь ешь, хочешь — не ешь, как решишь. Она встаёт и кладёт шитьё на стол у лампы. — Сядь, — говорит он. — Присядь на минуту. — Только с этого момента она ощутила страх. — Ну же, — продолжает он, — садись. — Она медленно опускается в кресло, глядя на него большими недоумевающими глазами. Он допил вторую порцию и хмуро уставился в стакан. — Послушай, — говорит он. — Мне надо тебе кое-что сказать. — Что именно, дорогой? Что случилось? Он остаётся неподвижным. Наклонил голову, и свет лампы падает на верхнюю часть лица, оставляя подбородок и рот в тени. Она заметила, что угол левого глаза у него подёргивается. — Боюсь, это будет для тебя неожиданно, — сказал он. — Я много думал, и решил, что осталось только одно: просто-напросто выложить тебе всё, как есть. Надеюсь, ты не слишком будешь проклинать меня. И он сказал ей. Это не заняло много времени, от силы четыре-пять минут. Всё это время она сидела неподвижно, глядя на него со всё большими изумлением и ужасом по мере того, как с каждым его словом продвигалась всё дальше и дальше. — Вот такие дела, — заключает он. — Знаешь, нелегко далось сказать это тебе, но другого выхода просто не было. Конечно, я дам тебе денег и сделаю так, чтобы ты ни о чём не беспокоилась. Нервничать и суетиться нет нужды. Надеюсь, что так. Это не пошло бы на пользу моей работе. Её первый инстинктивный порыв — не поверить ни одному слову, отбросить всё. Он ещё только начал говорить, а она уже представила себе всю картину. Кто знает, если вести себя, как всегда, как будто ничего и не слышала, то позже, когда она немного очнётся, окажется, что ничего этого и не было. — Я принесу ужин, — удалось прошептать ей, и на этот раз он не остановил её. Пересекая комнату, она не чувствовала под собою ног. Она вообще ничего не чувствовала — только лёгкую тошноту и желание, чтобы её вырвало. Всё теперь шло автоматически — вниз по лестнице в погреб, свет включен, глубокая заморозка, рука внутри хватает первое, что попалось. Вынула и взглянула. Завёрнуто в бумагу. Развернула бумагу и взглянула снова. Телячья нога. Что ж, хорошо, на ужин у них будет телятина. Она понесла ногу наверх по лестнице, держа за тонкий конец с костью обеими руками. Когда проходила через гостиную, увидела, что он стоит у окна спиною к ней, и остановилась. — Ради Бога, — сказал он, услышав её, но не поворачиваясь. — Не готовь мне ужин. Я пойду. Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, взмахнула замороженной телячьей ногой высоко в воздухе и изо всех своих сил обрушила ему на затылок. С таким же успехом она могла ударить его стальной дубинкой. Отступила на шаг. Он продолжал стоять, слегка покачиваясь, ещё четыре или пять секунд. Потом повалился на ковёр. Ярость удара, шум, перевёрнутый столик — это помогло ей выйти из шока. Она выходила из шока медленно, сквозь озноб и удивление. Немного постояла, щурясь на тело и продолжая крепко держать обеими руками нелепый кусок мяса. Ну хорошо, сказала она себе. Я убила его. Её сознание необычайно скоро справилось с неожиданностью. Мысли потекли очень быстро. Как жена детектива, она отлично знала, что расплата не минует её. Это было хорошо. И безразлично. Это, по сути, стало бы облегчением. С другой стороны, а как же ребёнок? Что закон говорит об убийце с нерождённым ребёнком внутри? Обоих приговаривает к смерти — и мать, и ребёнка? Или дожидаются десятого месяца? И что дальше? Мэри Мэлони этого не знала. И, конечно же, не была готова узнать на своём опыте. Она отнесла мясо на кухню, положила на противень, включила в духовке сильный огонь и поставила в неё противень. Вымыла руки и поспешила наверх, в спальню. Села перед зеркалом и занялась губами и лицом. Попробовала улыбнуться. Получилась не вполне обычная улыбка. Попробовала снова. — Привет, Сэм, — сказала она вслух чётким голосом. Голос тоже прозвучал необычно. — Пожалуйста, Сэм, немного картошки. Да, и, думаю, ещё банку горошка. Уже лучше. Теперь улыбка и голос получались лучше. Она ещё немного порепетировала. Потом сбежала по лестнице вниз, набросила пальто и вышла через чёрный ход и сад на улицу. Ещё не было шести, и в бакалейной лавке горел свет. — Привет, Сэм, — сказала она отчётливо, улыбаясь человеку за прилавком. — А, добрый вечер, миссис Мэлони. Как поживаете? — Пожалуйста, Сэм, немного картошки. Да, и, думаю, ещё банку горошка. Человек обернулся и потянулся за горошком на полке. — Патрик решил, что устал, и совсем не хочет есть, — сказала она ему. — По пятницам мы обычно куда-нибудь идём, знаете ли, и вот он застукал меня совсем без овощей в доме. — А как тогда насчёт мяса, миссис Мэлони? — Нет, мясо у меня есть, спасибо. У меня отличная телячья нога в морозильнике. — Ага. — Не очень-то мне нравится готовить её замороженной, Сэм, но в этот раз попробую. Как думаете, всё будет нормально? — Лично я, — отозвался бакалейщик, — не думаю, что будет какая-нибудь разница. Возьмёте эту картошку из Айдахо? — О да, отлично. Пару пакетов. — Ещё что-нибудь? — Бакалейщик, склонив голову, приятно смотрел на неё. — А как насчёт десерта? Что вы собираетесь дать ему на десерт? — Ну, что вы можете предложить, Сэм? Мужчина оглядел свой магазинчик. — Как насчёт славного кусочка этого сырного пирога? Я знаю, он любит его. — Отлично, — сказала она. — Он его любит. И когда всё было завёрнуто, когда она уплатила, то улыбнулась своей самой ярчайшей улыбкой и сказала: — Спасибо, Сэм. До свидания. — До свидания, миссис Мэлони. Вам спасибо. И теперь, сказала она себе, спеша назад, я всего лишь возвращаюсь домой к мужу. Он ждёт ужина, и я должна хорошенько его приготовить, сделать всё как можно вкуснее, бедняга устал. Если, войдя в дом, мне случится обнаружить что-нибудь необычное, трагичное, ужасное, тогда, естественно, это станет ударом, и я обезумею от горя и ужаса. То есть, я, конечно, не ожидаю найти ничего такого. Я просто возвращаюсь с овощами в дом. Миссис Патрик Мэлони в пятницу вечером возвращается домой с овощами, чтобы приготовить ужин своему мужу. Вот таким вот образом, сказала она себе. Всё как надо, всё естественно. Оставить всё абсолютно естественным, и тогда совсем не надо будет притворяться. И поэтому, войдя через чёрный ход на кухню, она мурлыкала себе под нос какую-то мелодию и слегка улыбалась. — Патрик! — позвала она. — Как ты, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную, и когда увидела его, лежавшего на полу с подломившимися ногами и рукой, подвёрнутой под тело, это и вправду стало ударом. Вся старая любовь, все чувства к нему всколыхнулись в душе. Она подбежала, опустилась рядом на колени и закричала от всего сердца. Это было легко. Не нужно было притворяться и играть. Спустя пару минут она встала и подошла к телефону. Она знала номер полицейского участка, и когда на другом конце провода отозвался человек, она прокричала: — Скорее! Приезжайте скорее! Патрик мёртв! — Кто говорит? — Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони. — Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мёртв? — Да, — прорыдала она. — Лежит на полу; кажется, мёртв. — Сейчас будем, — сказал мужчина. Машина приехала очень быстро. Через парадную дверь вошло двое полицейских. Она знала их обоих, как и почти всех людей участка. Упала на руки Джеку Нунану, истерически рыдая. Он осторожно усадил её в кресло и отошёл ко второму, по имени О'Мэлли; тот стоял на коленях около тела. — Он мёртв? — прокричала она. — Боюсь, что да. Что случилось? Она коротко рассказала историю о том, как вышла в бакалейную лавку и, вернувшись, нашла его на полу. Пока она говорила, плакала и говорила, Нунан обнаружил на голове мертвеца небольшой кровяной сгусток. Показал его О'Мэлли, и тот ринулся к телефону. Вскоре появились другие. Сперва доктор, затем — два детектива; одного из них она знала по имени. Затем прибыл полицейский фотограф и сделал снимки. С ним приехал тот, который разбирается в отпечатках пальцев. У тела было много шёпота и бормотания, а детективы продолжали задавать ей массу вопросов. При этом они были неизменно вежливы и предупредительны. Она вновь поведала свою историю, на этот раз — с самого начала, с момента, когда Патрик пришёл, а она сидела и шила, и он был усталый, такой усталый, что не хотел никуда пойти поужинать. Она рассказала, как поставила мясо в духовку — «оно теперь там готовится» — и выбежала к бакалейщику за овощами. А когда вернулась, нашла его лежащим на полу. — Какой именно бакалейщик? — спросил один из детективов. Она ответила, детектив обернулся и что-то прошептал другому, и тот тут же вышел. Через пятнадцать минут он вернулся с исписанной заметками страницей, и снова было много шёпота, и сквозь свои рыдания она расслышала несколько тихих фраз: «... вела себя совершенно нормально... очень весёлая... хотела приготовить ему хороший ужин... горошек... сырный пирог... невозможно, чтобы она...» Через какое-то время фотограф и доктор отбыли, появились двое других людей и унесли тело на носилках. Вскоре ушёл тот, который занимался отпечатками пальцев. Двое детективов остались, а с ними — двое полицейских. Они были исключительно обходительны с нею. Джек Нунан спросил, не лучше ли ей отправиться куда-нибудь в другое место, может, к сестре, или к его, Джека Нунана, жене, которая позаботится о ней и устроит на ночь. Нет, отвечала она. Я просто не в состоянии сдвинуться хотя бы на ярд. Пожалуйста, позвольте мне не двигаться, пока мне не станет лучше. По правде говоря, мне сейчас жутко не по себе. Тогда не лучше ли будет лечь в кровать, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, хотелось бы остаться в кресле. Наверное, немного погодя, когда станет получше, можно будет сдвинуться с места. Они оставили её в покое и принялись обыскивать дом. Время от времени один из детективов задавал вопрос. Джек Нунан, проходя мимо, бросал пару слов. Ваш муж, сказал он, убит ударом в затылок. Удар нанесён тяжёлым тупым предметом. Скорее всего — чем-нибудь здоровенным и металлическим. Они искали орудие убийства. Убийца мог взять его с собой, но мог и выбросить или спрятать где-нибудь в доме. — Старая история, — заметил он. — Найдите орудие, и найдёте человека. Чуть позже один из детективов подошёл и сел рядом. Не знает ли она, спросил он, чего-нибудь в доме, что могло бы быть использовано как орудие? Может быть, она оглядится и заметит, что что-нибудь пропало — например, очень большой гаечный ключ или тяжёлая металлическая ваза? — У нас нет никакой тяжёлой металлической вазы, — ответила она. — А большого гаечного ключа? — Нет, навряд ли. Ну, могут быть какие-нибудь большие штуки, в гараже. Обыск продолжался. Она знала: ещё один полицейский есть в саду около дома. Ей были слышны шаги по гравию, а иногда сквозь щель в занавесках пробивалась вспышка карманного фонаря. Становилось поздно, было уже почти девять — она заметила по часам на полочке. Четверо обыскивавших комнаты мужчин начали уставать и слегка раздражаться. — Джек, — сказала она, когда сержант Нунан в очередной раз проходил мимо. — Не будете ли вы добры дать мне немного выпить? — Конечно, сейчас. Вы имеете в виду это виски? — Да, пожалуйста. Но только чуть-чуть. Может, это как-то приведёт меня в себя. Он протянул ей стакан. — Почему бы вам не взять и себе, — сказала она. — Вы, наверное, жутко устали. Пожалуйста. Вы были так добры ко мне. — Что ж, — ответил он, — вообще-то не разрешено, но я мог бы сделать глоток, просто чтобы не свалиться. Один за другим входили остальные, и их тоже уговорили выпить капельку виски. Они неловко толпились вокруг с выпивкой в руках, чувствуя себя при ней не в своей тарелке, подыскивая успокоительные слова. Сержант Нунан забрёл на кухню, быстро вернулся и сказал: — Знаете что, миссис Мэлони, у вас включена духовка, а в ней мясо. — О, и впрямь, — воскликнула она. — Точно! — Давайте, я её выключу, ладно? — Будьте так добры, Джек. Большое спасибо. Когда сержант вернулся, она взглянула на него крупными, тёмными, полными слёз глазами. — Джек Нунан, — сказала она. — Да? — Не сделаете ли мне небольшое одолжение — вы и все остальные? — Всё, что в наших силах, миссис Мэлони. — Что ж, — сказала она, — вы все сейчас здесь со мной, и все вы — добрые друзья бедного Патрика, и помогаете поймать человека, который его убил. Вы теперь, должно быть, ужасно голодны, ведь с ужина прошло много времени. Патрик никогда не простил бы мне, да помилует Господь его душу, если бы я позволила вам остаться в этом доме и не проявила надлежащего гостеприимства. Почему бы вам не съесть телятину из духовки? Она как раз должна быть готова. — Мы и не мечтали об этом, — отозвался сержант Нунан. — Пожалуйста, — попросила она, — пожалуйста, ешьте. Лично я не могу даже притронуться, точно не могу притронуться ни к чему, что в доме, ведь он... был здесь. Но вы-то можете. Сделайте милость, съешьте всё. А потом продолжите свою работу. Все четверо полицейских были полны сомнений, но всё же они заметно проголодались, и в конце концов их убедили пройти на кухню и самим управиться с мясом. Женщина оставалась на месте, слыша через раскрытую дверь, как они говорят между собой хриплыми и неразборчивыми голосами — их рты были набиты мясом. — Будешь ещё, Чарли? — Нет. Лучше всё не съедать. — Она хочет, чтобы мы всё съели. Так она сказала. Сделаем ей одолжение. — Тогда ладно. Дай-ка мне ещё. — Чертовски, должно быть, большая была дубина, которой парень ударил бедного Патрика, — говорил один из них. — Док говорит, что череп раздроблен на кусочки, как от удара кувалдой или кузнечным молотом. — Поэтому должно быть нетрудно найти эту штуку. — Вот и я говорю. — Кто бы это ни сделал, он не собирался таскать эту штуковину с собой. Послышалась сытая отрыжка одного из полицейских. — Я вот думаю, что орудие убийства где-то здесь, в доме. — Может быть, прямо у нас под носом. Как думаешь, Джек? Мэри Мэлони в соседней комнате усмехнулась. * * * |
|