L++ : другие произведения.

Персидская бирюза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поздние 90-ые. Девочке-отличнице, юной поэтессе мама запрещает профессионально заниматься танцами. Она подчиняется. Но... Если судьбу слушаться - она ведёт, а не слушаться - тащит. Иногда - мордой вниз, по камням. Изнасилование. Проституция. Бандиты в любимых, извращенки в возлюбленных... Смерти, грязь, отчаяние. И любовь, любовь. И творчество. Этот мир плох? - создай свой! Напиши его! Станцуй его! Ибо суть твоя - танцовщица!
    *
    Жанр - современная, кинематографическая проза. Так как в тексте нет привычных элементов отдохновения для читателя - длинных описаний родной природы, длинных описаний зарубежных пистолетов, длинных описаний "чувств" , то рекомендуемый режим чтения - не более одной-двух главок за раз.
    ( общий файл )

   Оглавление
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  --
  -- Персидская бирюза
  --
  
  
  
  --
  -- Хокку открытия
  
   Меньше, чем про смерть,
   Более, чем про любовь...
   (Далее неразб.)
     
     
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- I. Небольшое приключение в Праге
  
  
    
  -- Танцовщица
  

Аля (начало 90-ых)

  
  
   - Раз-два-три! раз-два-три!
   Скоро будет выпускной, на нём - обязательный вальс, мальчик совсем не умел танцевать, вот девочка его и учила:
   - Раз-два-три! раз-два-три!
   Она была хороша: лёгонькая - как утренний луг ромашек, светлая - как первый луч солнца в сонной спальне, чистая - как фата юной невесты! Её мальчик был обыкновенным - а она...
   - Раз-два-три! раз-два-три!
   Наконец, он запыхался, свалился на диван, а она продолжила кружиться:
   - Раз-два-три!
   И кружилось лёгкое платьице, и кружилась тяжёлая коса, и - вскинутые к небу невесомые руки.
   "Даже потолки не мешают, - подумал мальчик, - ни один из двенадцати этажей."
   - Какая ты... - сказал он.
   - Я? - заинтересовалась девочка. - Какая?
   Она замерла: руки вскинуты, ноги в полупозиции, тело развёрнуто к нему.
   - Танцовщица, - наконец, сформулировал он.
   Она опустила руки, расплела ноги, подошла к нему, села рядом, вздохнула:
   - Нет. Буду поступать на журфак.
   - Уговорили?
   - Да.
   - "В худшем случае станешь учительницей литературы, а не... Кем ты станешь в худшем случае со своими тацульками?!" - передразнила она материнскую речь. - И у них, там , есть театр...
   "И ведь не сомневается, что поступит в лучший ВУЗ страны. Я со своими пятёрками по математике - и то опасаюсь... И ведь не в МФТИ или МИФИ - в МАИ. А она - ну, ни капельки! - и он тихонько хмыкнул: - Да ведь и ты про неё не сомневаешься - ни капельки!"
   - Всё! передохнул! - затормошила она его: - Вставай!
   - Идём лучше прогуляемся! - заканючил он. - Давай, в парк, а?
   - Ещё полчаса! И пойдём.
   - Ладно, - сдался он. - Но время пошло!
   - Раз-два-три! раз-два-три! раз-два-три!
  
   *
  
  
    
  -- Сердоликовые бухты Коктебеля
  

Аля (рассказ из 2006 года)

     
   Это было лет десять тому назад. Или двенадцать? - неважно. Важно, что она была ещё жива, и уже почти живой становилась я. И что, тот, который меня вытащил - был рядом.
   О, это банальная история. Я была девочкой по вызову, он меня и вызвал. Его, видите ли, заинтересовали расценки: $500 за час. Он предупредил диспетчера,  что, если останется недовольным, то вытрясет из конторы все свои баксы до последнего цента. Диспетчер ответила, что ему вернут всё, включая центы, по первому требованию, но больше никогда не допустят до меня.  Он стал постоянным клиентом, потом - единственным, потом  - не клиентом. Долго, почти год, он был просто - единственным.
   Но тогда это казалось неважным, важным было то, что мы были в Крыму, Коктебель  -  чуть ли не в соседней бухте, и  она - там.
   - Ты уверена? - опять спросил меня он.
   - Проверим? - не выдержала я.  Потому что уверенной я  не была.
   - Проверим, - согласился он. -  А как?
   Была ночь. Луна ещё не взошла, и в свете звезд даже недалекое  море скорее угадывалось, чем проявлялось.
   - Идём, - взяла я его за руку. -  Когда будет как раз - скажешь.
   - Что - "как раз"?
   - Ой, не всё ли равно!
   - Идём, - усмехнулся он и повел меня к морю.
   Он всегда так лыбился, когда у меня бывала истерика. Один раз получил за это по морде. Один - потому что в дальнейшем уже был настороже,  а реакция у  воинов-мужчин, всё-таки лучше, чем у девчонок.  Чем у истеричной проститутки.
   До прибоя  мы не дошли.
   - Тут, - сказал он.
   Я нагнулась, набрала полные ладони гальки. И почувствовала, как опять улыбнулся он. Понял.
   У машины  разложил пиджак. Включил фары.
   - Давай.
   Я бросила камни. Сердолик узнал  даже он.
   - Твои уроды её не испугали? - я хотела приехать до срока,  мы рано выехали и двигались очень не спеша.
   - Во-первых, к ней я послал не урода. А во-вторых, её моими уродами не испугать: и не таких видывала, и не таких переживала, - он  хмыкнул: - И потом, она  в авторитете. Кетменя я тебе показывал? Он, когда узнал, что ей  девяносто восемь лет, и из них  двадцать  - отсидела,  начал вспоминать своих, отмотавших не менее, и чтоб старше восьмидесяти... Не вспомнил.
   Машина вдруг затормозила, встала, он повернулся ко мне, взял лицо руками, повернул к себе.
   - Ну, что ты трясёшься? Посидим, попьем чая... с малиной, она расскажет пару баек про свою великую сестру, и мы уедем. Всё.
   - Поцелуй меня.
   - Рискуешь, - с фальшивой хищностью оскалился он.
   - Не придуряйся!
   - Так, значит, соображать - соображаешь.  Тогда сообрази своей умненькой головкой: тебе от неё что надо-то?
   - Я, не, знаю, что, мне, от, неё, надо! - по слогам прорычала я. - Не чая! А кто ей мы? - Бандит и проститутка?!
   - Вот  видишь? И если тебе от неё  надо хоть что-то, значит... ну?...
   - Что?
   - Да представь ты, что она клиентка!
   - Она не клиентка!
   - У тебя сейчас глазки вывалятся, сморгни, - у, наглая морда! - Ты же профессионал! Сработай её! В час! На все пятьсот баксов. Ну!..
   - Поцелуй меня.
   На этот раз он не стал придуряться.
   - Поворачивай.
   - ?!
   - Надо купить малиновое варенье.
   Анастасия Ивановна приняла нас за чаем. Борис  ухмыльнулся и потянулся к сумке, но я чуть качнула головой.
   - Какая красивая пара. Приятно, что тебя не забывает молодежь.
   Да, я профессионал, и чужую  работу  вижу.  Особенно такую плохую.
   - Анастасия Ивановна, Вы знаете, кто мы?
   - ...Догадываюсь.
   - Скажите, пожалуйста. Вслух.
   - А надо?
   - Надо - мне. Пожалуйста.
   - Проститутка и бандит.
   На мне было очень скромное платье и ни грамма косметики,  ну, почти, ну, капелька - у глаз. Борис промолчал. Только накрыл  ладонью мою ладонь.
   - У меня  теперь до ста  лет это будет на лбу написано? Как Вы догадались?
   - Девочка, я вот, как раз и дожила почти до ста. Другие этого не увидят, - она замолчала. Она не договорила вслух  равнодушное:  "наверно".
   - А Вы видите, когда Вам лгут? - "дожив-то почти до ста лет".
   - Вижу... чаще всего.
   - Значит, когда говорят правду - тоже?
   - В логике  Вам не откажешь.
   - Вот, - я раскрыла сумочку и вынула сердолик. - Позавчера, поздно вечером я очень колебалась проситься к Вам, и в темноте, в соседней бухточке, на берегу нащупала камень, несколько - и среди них - вот.
   - "Очень колебалась"... - повторила она и взяла в руки сердолик. - Так не говорят.
   - Да, говорят, "сильно колебалась". Пусть говорят.  Борис, доставай,  - Борис изогнул бровь и достал банку варенья.
   - Мы знали, что Вы захотите отделаться от меня чаем! Пожалуйста, не надо!
   Она  всё рассматривала камешек.
   - А что тебе надо, девочка?
   - Не знаю, - сглотнула я.
   - Надо же... прошло почти сто лет, рухнуло одно царство, рушится другое, а девочки по-прежнему находят здесь сердолики... Вот только теперь не знают, что им надо...
   - Скажите, любовь есть?!
   - Ты читала мою книгу?
   - Какую?
   - Не читала... Что же ты так... Не подготовилась... "Amor" - называется... А вам, молодой, человек, не обидно слышать эти её вопросы?
   - Да чего уж, нам-то, бандитам, - блеснул зубами Борис. - Пусть балуется.
   - Вы что заканчивали? МГУ?
   - Ленинградский... - растеряно протянул Борис. - И не закончил: с четвёртого курса за фарцовку посадили. У меня - что? - университет тоже на лбу прописан?
   - Почти сто лет... - напомнила и ему Анастасия Ивановна.  - Не бойтесь, другие не увидят... не сразу... Какой факультет?
      - Психологии...
   - Опять рушится мир... - покачала она головой и еле заметно улыбнулась: - а  влюблённые девочки по-прежнему сомневаются, есть ли любовь...
   - Не называйте меня девочкой, - пробурчала я. - Мне неприятно.
   - А как мне тебя называть? -  опять сгустила морщинки она.
   - А-... - запнулась я: она же в ссоре со своей Алей! - Алей, - и поспешно: - А кто почти сто лет тому назад здесь сомневалась? Про любовь?
   - Марина.
   - Она?! Но у неё же с Сергеем  - сразу, и без сомнений, и на всю жизнь.
   - Вот тебе ответ на твой вопрос -  сразу и без сомнений:  влюбиться, отдаться,  родить. И на всю жизнь...
   - Я поняла: Вы говорили не про одиннадцатый год  - про четырнадцатый. Про Петра Эфрона.
   - Да, - и с некоторым колебанием:  - А что ты знаешь про Петра?
   - Стихи.   Прошло три года, и Марина пишет несколько любовных стихотворений брату Сергея.  У него - последняя  стадия чахотки.  Вскоре он умрёт. Мне заучилось:
  
Осыпались листья  над вашей могилой
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой...
  
   Я не стала дочитывать:  "...я вас целовала, я вам колдовала..." Я замолчала.
   - Жизнь -  она ужасно длинная... Особенно в молодости.  Прошло три года... Ты помнишь, кого любила три года назад? А если бы тогда решилась и вышла за него замуж?  Ты была бы до сих пор в него влюблена? Мы  так старались остаться возлюбленными, а не... семейными парами... Марина с Сергеем  даже на "ты" не перешли, но три года... И ещё... Марина - поэт "ребром и промыслом", а  мужьям, жёнам стихи не пишутся... Я не хочу сплетничать о сестре, посмотри стихи, сличи даты...
   И я решилась:
   - А можно верить её стихам? Можно ли верить ей? Она была... хорошая?
  
   И Анастасия Ивановна замолчала... Какая же она старая... Морщины, морщины, абсолютно седые волосы и стрижка... Наивная стрижка  студенток ВХУТЕМАСа из двадцатых годов.
   0x08 graphic
Я выдержала её взгляд.
   - Как это,  - она тронула себя за запястье, - связано с этим? - она коснулась лба.
   У меня почти зачесался тонкий, скользкий шрам на левой руке.
   Я ведь даже Борису ничего не рассказывала.
   Но и она выдержала мой взгляд: "Девочка, мне почти сто лет".
   - Три года назад меня изнасиловали.  В парке. Моего мальчика сильно избили - он тоже две недели в больнице пролежал - а меня изнасиловали. Он от меня ушёл. Вот я и... - я не смотрела на Бориса. Олежика он не тронет. Не дам. А те... Я их так и не нашла, да и прошло уже три года...  - Мама позвала отца - они в разводе. Он...
   " - Ну что, поэтка, - спросил он.
   " - Шлюха, - ответила я.
   " - Ты боишься этого?
   Он в детстве учил меня: если боишься чего, надо подойти к его источнику и пройти сквозь страх. А я боялась.
   Мама, когда увидела, какую "литературку"  я начала прорабатывать,  была в ужасе, поехала к отцу, закатила истерику, а он... Он спросил её: "Ты сейчас оставила девочку одну? Больше не боишься?" - мама вернулась и отстала от меня. А я... квартиру,  вот,  купила. Я очень дорогая проститутка.
   - Была, - прервал меня Борис.
   Я испугалась, что он теперь  начнёт что-то требовать - напрасно... Как я чувствовала клиента, так он чувствовал  партнера по переговорам. Он был ассом в деловых переговорах - "в разборках". Он глядел на старую писательницу молча.
   - Марина... Дело не только в ней. Вам трудно понять нас. Вы - такие другие... Видели фильм "Россия, которую мы потеряли"? Даже там нет об  этом... Россия потеряла  - нас.  Моё поколение вычищено в ноль революциями, войнами, эмиграциями, репрессиями, а мы...  В моём окружении, к примеру,  почти все знали три-четыре языка...  Нет,   я не о том...  Всё, что Европа прошла в шестидесятых: студенческие волнения, сексуальная революция, коммуны,  дети-цветы, религиозные поиски,  увлечение Востоком, эзотерика - всё это мы прошли на пол столетия раньше... Но  мы к тому же жили на фоне заката  Империи...
  

И в памяти чёрной , пошарив найдёшь
 До самого локтя перчатки...
  
   Двор задавал уровень. Декаденты задавали - тон. Честность? Ахматова честно говорила влюбленному в неё Гумилёву: "Вам эта любовница не идет - смените".  Любочка Менделеева честно рассказывала юному  мужу о своих свиданиях с его другом - Борей Бугаевым, Лиличка  честно объявила Маяковскому: "Знаете, я выхожу замуж". И честно добавила: "Но я не хочу, чтобы Вы ушли". И он остался!  Я могу немного ошибиться, но,  по-моём у, в десятые годы месяца не проходило без самоубийства.
   Марина тоже была честной - в том, четырнадцатом году она честно объявила обоим братьям, что она "лунатик двух тёмных лун". Петр умрет, Сергей уйдет на войну. Вот  Вы прочитали "Осыпались листья...". Вы, очевидно, не понимаете, какое страшное это стихотворение. Сейчас поясню...  Помните:
     
Я с вызовом ношу его кольцо!
- Да, в Вечности жена, не на бумаге! -
   Его чрезмерно узкое лицо
   Подобно шпаге...
                         ...
В его лице я рыцарству верна,
Всем вам, кто жил и умирал без страху! -
Такие в роковые времена
Слагают стансы и идут на плаху!
  
   Помнишь?
   - Да.
   - А дату написания?
   - Нет.
   - Четырнадцатый год. Здесь,  - меня не надо учить, как надо слушать, мне не нужно было это знание, чтобы слушать - её. Чтобы слушать о ней. -  Не знаю, кто из них первый намёкнул на возможность, кто ответил, у кого первого дрогнула рука, у кого - сердце... Он умирал... Поначалу Марина не решилась и  сбежала - сюда. И вот стихи...  Мужу? Да. Вот только стихов ему она не писала...  Вот только... Братья были очень похожи...
   - Я думала, это было написано до замужества... Странный "вызов" - носить кольцо мужа...  "умирал без страха"...
   - Повторяю:  она была честной. И посвящение - искренне. Вот  только...                    
   - Только потом, в больнице ей тоже не надо будет врать.
   - Потом, в больницу она  ещё напишет:
  
Не думаю, не жалуюсь, не спорю,
Не сплю.
Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.

Не радуют ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.

На, кажется надрезанном канате,
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я лунатик
Двух тёмных лун.
  
   Этих стихов вы, наверное, не знаете. Ну, поэтка, о чём они?
   - Я... Там же не так...
   - Да, там  - не так. А о чём эти? Кто это - "я"?
   - Она представляет Петра. Его ощущения в больнице. "...Как в этих стенах жарко, как зелено в саду..." - типичная "преувеличенность жизни в смертный час".
   - Тогда  "тёмные луны"?
   - Марина и Сергей. И он - только их тень. Немощная. Ему даже уже "подарка давно жданного" не надо... Да уж - честно...
   - "Я  вас целовала, я вам колдовала"... И это тоже - честно. Вы, по времени вашему пенициллиновому, наверное,  не знаете, что целоваться с умирающим чахоточным больным - примерно тоже, что есть из одной тарелки с холерным.  Но, чтоб быть до конца честной, Марина, переделывает эти стихи и отдает их Сергею. Вот эту переделку ты  и вспомнила.
   - Не наизусть.
   - Я, признаться, тоже запомнить их не сумела. Ничего, попробуем... Вон, на той полке, видишь? - синий томик "Библиотеки поэта" - "Война, война..."
   Нашла я быстро:
  
   Война, война, кажденья у киотов
И стрекот шпор.
Но нету дела мне до царских счётов,
Народных ссор.

На кажется-надтреснутом канате
Я -- маленький плясун.
Я -- тень от чьей-то тени. Я - лунатик
   Двух тёмных лун.
  
   - Вернёмся к нашим лунам. Как это должен был восприять Сергей? Две луны?
   - Он и Пётр.
   - Далёкий читатель?
   - Я так  и понимала: "луны огромных глаз"...
   - Вот так. Но забудем о далёких. Здесь опять - двойное посвящение. Одними и теми же строками, Марина обращается - выговаривает Петра, и объясняется с Сергеем. Есть ещё записка... Марина просит вмешаться их сестру... Причём, каждое слово в ней равно говорит и о Петре, и о Сергее. И вот - осень. Пётр умер, Сергей - собирается в воюющую армию. На войну. А Марина?  "Жди меня, и я вернусь" в женском варианте? Нет. Перечитайте ещё раз "Осыпались листья".
   Осыпались листья  над вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой...

Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.

Я вас целовала! Я вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю. Я жду вас с вокзала -
Домой!

Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И если для целого мира вы мертвы,
Я тоже мертва.

Таких обещаний я знаю бесцельность
Я знаю тщету.
Письмо в бесконечность. - Письмо в беспредельность -
Письмо в пустоту.
   Я замолчала.
   - Так к кому обращено это стихотворение? - не успокаивалась неугомонная старуха. - Уже мёртвому Петру  или ещё живому милому Сергею? Кого целовали? Кого будут ждать с вокзала? Кого предупреждают о тщете пустых обещаний?
   Я долго не отвечала. Она молчала тоже.
   - Зачем? - вместо меня спросил Борис.
   Она не ответила - ему... Она подняла на меня подслеповатые глаза.
   - Тебе эти стихи запомнились? Теперь ты знаешь, что стоит за стихами, которые запоминаются - чтобы  запоминались. Это, как электричество:  чтобы  миллионы грелись у печек, что-то должно сгореть в топках, - она заколебалась и всё-таки спросила: - Поэтка,  а ты написала стихи об изнасиловании?
   - Нет!!
   - Не рычи на старую женщину, - улыбнулась Анастасия Ивановна. - Марина бы написала...
   - Это не тема для стихов!
   - Не тем - нет. Анна Ахматова написала  же о посадке сына... Получился "Реквием".  Плач об умершем. Реквием  - по живому-то сыну...  Так была она  - "хорошей"?
   - Вы же верующая...  А это не грех? - и опять - слабая её улыбка, и я... - Ну причём здесь я?!
   - Знаешь,  мой любимый эпизод в "Божественной комедии"... Это первая песнь  "Чистилища" или, всё-таки, вторая?  Не важно:  Данте с Вергилием только  высадились и в толпе душ столкнулись с   его другом  - певцом, поэтом... Таких опять зовут бардами, да? Это был Каселла. Судя по искреннему удивлению Данте, что того пропустили сюда, а не столкнули  ниже - был он ещё тот   повеса!  Но  Данте, без долгих разговоров, просит его: "Спой". Каселла запел, и души мёртвых... Души забыли о своих прошлых грехах, о грядущем тяжком труде искупления и заслушались пения едва ли не самого греховного из них...   Марину тоже пустят... Несмотря на все её смертельные грехи, придумают повод и пропустят... К неудовольствию строгих ангелов, - она опять улыбнулась: - Так ты уже не пишешь стихов?
   - Нет, - улыбнулась и я. - А Вы?
   - О, последний раз я грешила так давно, что Он уже забыл об этом... А давай чаю?
   - Борис, открывай варенье.
   Болтовню за чаем я не запомнила... Я забыла, почему она спросила, чем теперь буду заниматься и почему я предложила ей выбрать мне профессию.
   - А ты послушаешься?
   - Да, - ответила я и испугалась... На какое-то  мгновение вдруг подумала, что она опять заговорит о стихах. Кажется, она заметила мой страх, поняла его причину и...  и ещё затянула паузу...
   - Займись камнями, - наконец, сказала она.
   - В геологи? - изумилась я.
   - Нет... Опять рушится мир... Геология не будет  кормить, - она указала на сердолик, - займись драгоценностями.
   Я прислушалась к себе... и кивнула.
   - Поцелуй меня, - попросила она. - В губы.
   Я помню, как искренне, как заразительно она  рассмеялась в ответ на моё замешательство...
   Когда мы возвращались, Борис хохотнул:
   - Вот видишь, я оказался прав. Пара баек о великой сестре и чай с малиной, - он оторвал взгляд от дороги. - Ты действительно пойдёшь учиться на ювелира?
   - Да.
   - Помочь? Словечко замолвить?
   - Помоги.
  
   Он помог. Замолвил. 
   Сначала он был  клиентом,  потом  стал постоянным клиентом, потом - единственным, потом  - не клиентом. Долго, почти год, он был просто - единственным. А потом его убили.
  
   *
  
     
       
  -- Как шлюха шлюхе
  

(поздние 90-е)

     
     
   - Ало?
   - Ало.
   - Кто это?
   - Я.
   - Аля?!
   - Здравствуй...
   - Ну, привет, подруга.
   - Я тебе  подругой никогда не была и нынче - тоже.
   - А кто ты мне -  нынче?
   - Борис запрещал мне материться, я и не буду. Кем была, той и осталась.
   - Аля... Я боюсь тебя понимать...
   - Значит, всё поняла. Для меня что-нибудь есть?
   - Тебе нужны деньги? Хочешь - дам? Сколько?
   - Ты   -  и добрая?!..  Или... Неужели в самом деле боишься?  Мне смешно.
   - А мне нисколько.
   - Но Бориса-то больше нет!
   - Ну, если про Бориса  -   то него осталось много друзей.  И если хоть одному из них хоть кто-нибудь намёкнет, что я на тебя надавила хоть голубиным перышком, хоть на краешек твоего левого мизинчика, хоть поверх колготок, шерстяного носка и зимнего сапога... Ты же знаешь меня, знаешь, как я люблю себя и свой покой! Аля, возьми деньги, а?
   - Лола, ты меня знаешь тоже. Когда это я кому-то на кого-то жаловалась? Я свои проблемы решаю сама. И зарабатываю - сама. И развлекаюсь - сама тоже.
   - Вот-вот, заработаешь, развлечёшься, а потом вдруг подумаешь, что я - твоя проблема. И решишь её. Аля, я Бориса не боялась. Я его понимала. И не боюсь Борисовых друзей. Я их тоже понимаю - всех. Я знаю, что от них ждать. Я и Игната с  Боньдей понимала...
   - Подонки.
   - Да, подонки. Понятные -   страшные, подлые, мерзкие. Чего ж их бояться - ну, руки  после них потщательнее вымыть, ну, душ принять погорячее.  Не боялась я их - я тебя боюсь, девочка, тебя. Потому что не понимаю. Не понимала и не понимаю.
   - Лола...  Я же работала с тобой. Я на тебя работала! С самого начала и всегда. И ты... Мне казалось, наоборот... Ты меня ограждала и подсказывала. И использовала! Ты очень выгодно меня использовала.
   - Я и телевизор использую. Хоть ни черта в его электронике не понимаю.
   - А чего в нем понимать - три кнопки всего. Меньше только у игрального автомата - одна.
   - Вот то-то и оно. Я тебе, как шлюха шлюхе, скажу: у мужиков тоже одна только! Я, когда тебя первый раз увидела, я не тебя видела, я видела такую вот кнопочку серебряную:  клацнешь ею, у них внутри что-то забулькает, и из всех дырок монеты сыпаться начинают.  Ты свою цену помнишь?
   - $500.
   - Ты  хоть теперь понимаешь, теперь-то тебе объяснили, какая это несуразная цена?! Что таких цен не бывает?!
   - Если платили - значит, бывает. И возврата не требовали.
   - Требовали. Четверо.
   - Ты не говорила...
   - Чтоб ты уверенность, кураж  потеряла?... Тем более...  двое потом опять тебя просили.
   - Не пустила?
   - Почему, не пустила - покуражилась, штраф наложила и пустила. Так один опять возврата потребовал. Придурок...
   - ...
   - Что хмыкаешь?
   - Ты  ведь про штраф не стала напоминать?
   - Нет, только деньги  мелочью разной начала отсчитывать, путаться, пересчитывать...К концу третьей сотни  он одумался.
   - Ещё раз был?
   - Нет. Я ж говорю, придурок....
   ...Ну, чего замолчала? Неужто переживаешь, что из семидесяти девяти мужиков нашлось трое тебя не оценивших?
   -  И шести женщин.
   - Что?
   - Семьдесят девять мужиков и шесть женщин.
   - Да разве ж то женщины!..
   - Почему?
   - Где?
   - Я этот анекдот знаю.
   - Я тебе его и рассказала.
   - ...
   - ...
   - Почему...
   ...что во мне такого? Почему они платили? А потом возвращались и платили снова? И Борис платил,  возвращался и снова платил, а потом заплатил, расплатился  и забрал меня? Почему? Что во мне увидела ты -  серебряного?  И они? И он...
   - Ах, вон оно что...
   - Что - оно?  И почему - "ах"?..
   - ...
   - Ну, чего замолчала?!
   - Девочка испугалась...
   - Не зови меня девочкой!
   - Могу и не звать...
   - И не куражься.
   - Почему?
   - Где?
   - А ведь я-то Борису ничего не обещала, могу и ответить.
   - А не надо отвечать Борису, ответь -  мне.
   - Опять словами играешь, грубишь опять... А знаешь... Я ведь пару раз почти решилась... Как-то я даже деньги отложила... Хотела заплатить тебе эти поганые пятьсот баксов, чтобы и мне досталось... Чтобы хоть час ты побыла со мной и не хамила бы... А как с клиентами... Как с людьми...
   - ...
   - ...
   - Лола...
   - Оля я! Слышишь - Оля.
   - Лола!
   - Слушай, а в самом деле  вот - 500 баксов, и ты приезжаешь ко мне! И зовешь меня Олей. Целый час, а?
   - Лола, крыша поехала?! С какими людьми?! Они же клиенты!  С ними все было  -  лажа! Ты же меня сама этому всему научила! С кем улыбнуться,  когда наклониться, где дотронуться, насколько задницу оттопырить, как  реснички опустить...  Ты хочешь, чтоб я и перед тобой наклонялась, опускала и оттопыривала?!
   - А перед Борисом ты попочкой не виляла,  талией не крутила, глазками не посверкивала?
   - ...
   - ...Какой странный у нас с тобой разговор...  Не женский... Слишком много пауз.
   - ...
   -  ...Эй, ты ещё здесь? Помнишь? Я  спросила  про Бориса. А  не ответишь - повешу трубку.
   - ...
   - ... Сначала он был просто клиентом...
   - Пожалуй, эту часть можешь опустить. И следующую.   Переходи к третьей.   
   - ...Пожалуй, я повешу трубку.
   - Девочка, ты не забыла, зачем звонила? Работа для тебя  -   есть. Клиент  -   есть. Но это... если не повешу трубку - я.
   - ...
   - И не матерись... 
   - ...
   - Шёпотом тоже -  Борис же не велел?
   - Если у тебя есть клиент для меня, значит, тебе он вдвое нужен!
   - ...
   - Не зови меня девочкой.
   - ...
   - Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать!
   - Я объясню. Начинать?
   -  Хорошо, но прежде ты ответишь мне.
   - Не обещаю.
   - Тогда я...
   - Ну-ну, тогда ты...
   - Тогда... Помнишь, я тебе говорила, что выбросила телефон Алексея Федоровича?  Так вот, я тебя обманула. Можешь вешать трубку. Уж он-то меня работой обеспечит.
   - Два года назад... Да, ты его давно потеряла!
   - Когда  это у меня терялись платежные документы?
   - А тебе не противно будет возвращаться домой?
   - Поэтому я и позвонила -  тебе... а с ним... Ничего...  ну, руки  потщательнее вымою, ну, душ приму погорячее.
   - Ладно, что попусту пугать друг дружку... Сначала... Что хотела от меня услышать   -  ты?
   - То, на что ты мне не ответила: зачем я им всем, Лола?
   - А-а-а, это... Хорошо... я отвечу... если ты... если ты повторишь вопрос... если правильно повторишь.
   - ...
   - ...
   - ... зачем я им... Оля?
   - Господи... как же у тебя так получается... Мороз по коже и испарина по хребту...
   - ...
   - ...Когда я первый раз тебя увидела - изнасилованную, с порезанными венами...  семнадцатилетнюю, такую чистенькую!... Помнишь, что я тебе сказала?
   - " - И что ты умеешь?
   - И было видно, как ты завспомнила всю пересмотренную порнуху... И... И удивила меня в первый раз. Ты ответила:
   " - Танцевать.
   - " - Что ж, станцуй, - хмыкнула ты. - Здесь, сейчас.
   - " - Просто, - ответила ты,
   " - Без музыки?
   " - Я её слышу - Вам хватит.
   Так и сказала: "Вам" - с заглавной буквы "В"... И удивила меня опять: ты стала в третью позицию. И станцевала... Станцевала смешливую ученицу-танцовщицу, танцующую перед подружками "Танец маленьких лебедей". Вот только... На тебе же была не пачка, а коротюсенькая юбчонка... И я увидела как прикипели глаза моих "мальчиков" к ее краешку... Казалось бы, уж они-то.... Чего они-то под ней не видели, а вот...
   - " - Иди-ка ты к мамочке с папочкой", - оценила ты.
   - И ты вернулась с папочкой. Я попыталась объяснить ему, да и ты рядом стояла, так что слышала, что тебя ожидает. А он ответил: "Она справится, -  и повернулся к тебе: - Ведь так?". Ты улыбнулась ему и ответила: "Справлюсь"... Ты улыбнулась... ты так улыбнулась!..
   - Ты спросила: "А клиенту вот так же улыбнуться сможешь?"
   - И ты ответила: "Просто".
   - И ты потребовала: "Улыбнись! Сейчас! Мне!"
   - И ты улыбнулась... улыбнулась... Как солнышком погладила...  Я ответила?
   - Нет!  Улыбаются все! И от клиентов я улыбками не отделывалась!
   - Сколько в мире теннисистов, а турнир за турниром выигрывают три-четыре человека... Сколько в мире актёров, актрис, а кого хочешь увидеть на экране ты? - трёх-четырёх человек...  Такой как ты, в Москве больше нет.  Когда ты обращаешься к человеку, ему самому хочется улыбнуться... Улыбнуться  и растаять.
   - Но ты же знаешь, мне не только улыбались!
   - Да, не только... Над тобой, бывало, измывались и в грязь втаптывали,  а ты... ты не пачкалась... и... самое странное... им после стыдно не было тебе в глаза смотреть, разговаривать  с тобой после этого...
   - ...
   - ...Знаешь, недавно была в Праге... Старые районы у неё... всё время  диснеевская "белоснежка" в голове...  нечто совсем-нереально-сказочное, почти мультяшное. Бросить окурок на мостовую  -   страшно, плюнуть  -   невозможно... Недаром, даже твоя Цветаева там была счастлива... Эх, не вовремя я  съездила, говорят только сейчас, вот-вот зацветут магнолии...
   - ...
   - ...так вот с тобой, как в Праге...
   - ...
   - ...
   - Было.
   - Что - было?
   - Со мною было - как... А теперь я убила.
   - Кого?
   - Бондю и Игната.
   - Всё-таки ты...
   - ...
   - И что? Ты же убивала и раньше! Троих? Четверых?
   - Шестерых.
   - Так что теперь?!
   - Но не танцем же!
   - Ты им танцевала?
   - Они не поняли, что это - тоже танец.
   - Как ты вообще решилась пойти к ним? Они  - садисты, а ты Борисова подруга, почти жена...
   - Что они могли - избить? Боль?... Ты меня выучила её терпеть, это не страшно.
   - Не избить - они должны были убить тебя.
   - Смерть? - я её уже видела, это не страшно, и с нею кончается боль.
   - А что страшно?
   - Любимые. Они уходят... Вот тогда боль и приходит.
   - ...
   -... Я не понимаю, почему они не убили меня...
   - Бондя с Игнатом?
   - Нет... Они что - одноклеточные,  ты их понимала, я их понимала тоже. Они могли бросить меня охране, и бросили бы, но потом. Они  решили сначала попользоваться сами... вдвоем...
   - Как всегда...
   - Как всегда.  Одноклеточные с тремя кнопками. Я нажала на одну - и они выгнали из комнаты своих быков, я нажала на другую  -   и они  начали друг на друга орать,  нажала на третью  -  они открыли пальбу....
   - ...
   -... кнопка  -   действие, кнопка - действие... Раньше я нажимала на кнопку, и мужик улыбался, нажимала на другую, и он чувствовал себя "мужчиной", нажимала на третью - он платил сумасшедшие чаевые, а теперь  чик  - и друзья орут друг на друга, чик  -  они  стреляются... чик-чик-чик... и они в крови... чик - мертвы.
   - ...
   - ... почему они не убили меня... охрана?
   - Они услышали выстрелы и ворвались в комнату. Бондя и Игнат в крови. Ты в сторонке за столиком кофе пьешь. Двумя пальчиками чашечку держишь. Сахарок размешиваешь. Ложечкой позвякиваешь. Губки вытягиваешь. Сигаретка дымится рядом...
   - Не было ложки... Ты же знаешь, я пью без сахара и молока.
   - Я знаю. А они помнят - все! - ложечка звяк-звяк... 
   - ...
   - ...хрипящий Бондя,  окровавленный Игнат, тянущийся к выпавшему пистолету...
   " - Гнат! Это она?!
   " - Какой х-хрен она?! Дайте!
   Ему подали пистолет. 
   " - Обойму!
   Ему перезаряжают пистолет.
   " - Пом-могите!
   Указывает он на Бондю. Его подтаскивают к Бонде, и Гнат всаживает всю обойму в ещё живое тело. И только после этого теряет сознание.  И все это под твоё: звяк-звяк, звяк-звяк...
   - Я встала и пошла. И ни один не остановил меня.  Ни один. Молча уступали дорогу.
   - " -А она допила кофе, ложечку бросила,  встала, юбчонку одёрнула и пошла. По крови...  С презрительной мордой суки  подиумной... и... там тащат Гната на выход, а у меня челюсть свело от похоти... у меня...
   " - Да представляю я, что у тебя. Что ж  выпустили-то?
   " - Не знаю. Бондя мёртв, Гнат не жилец -  его и точно не довезли до больницы -   и... Мы же без них - никто! может, я Борисовых людей испугался, а?... Не знаю я!
   - ...
   - ...
   - Что же мне делать, Ло... Оля, что мне делать? Я опять неживая. Мне опять холодно, но я не хочу больше в ванну! Оля, что мне делать?!  Почему они все бросают меня?!
   - Не вешай трубку, эй, подожди, не вешай трубку!
  
      *
  
   - Ало?
   - Лола? Чё надо?
   - Аля звонила.
   - Тебе? Чё?
   - Работу просила.
   - Чё?! И ты?!
   - Не рычи на старую женщину.
   - Ты её присказками не отмазывайся! Старая! Тебе это ещё лет пятьдесят не грозит. Ну, ладно, ну, прости. Ну, ошарашила ты меня.
   - А ты брось придурка передо мной корчить. Нормально с ней теперь будет.
   - Что? Неужто мужика  нашла?
   - Нет, расплакалась.
   - А она умеет?
   - Не очень, но я подсобила. И всё-таки... У неё осталась визитка Губенфельда... 
   -... Ничего, мы намёкнем ему...
   - А он послушает вас?
   - Не послушает нас, послушает других, а не других, так третьих... Устроим мы  ему рекламную компанию! Он подумает-подумает... Он поймёт, что надо будет сделать. Он поймёт. И всё-таки... А нельзя её...
   - Думаю, она уедет. Деньги-то у неё есть?
   - Обижаешь... А куда?  Не знаешь?
   - Обижаешь... Думаю, в Прагу.
  
   *
  
  
  --
  -- Пустой трёп на Пражской площади
     
   - Феерическое зрелище, не правда ли? Площадь, как по осени наши аллеи - листвой, заваленная алыми, с ладонь, лепестками... Ни на что не похоже. И такая... ласковая жара...
   - На степь.
   - Что?!
   - Сейчас, в астраханской степи цветут дикие тюльпаны - степь тоже красная. Правда, наверное, другого оттенка. И тоже... не холодно.
   - "Наверное"?..
   - Я сама не видела... мне рассказывали... читали стихи... А как Вы догадались, что я русская?
   - Я... - лёгкое колебание, лёгкая улыбка... - я писательница. Вижу.
   Это был повод. Аля обернулась и не спеша оглядела сидевшую рядом. Тридцать лет. Чуть больше? Пуританское платье. Пуританская косметика... Даже губы не накрашены... Но значит... значит, у неё действительно такая хорошая кожа? Нотка горечи в уголках губ, нотка жёсткости в лёгком прищуре... Близорука?
   "Стерва, - сделала вывод Аля, - законченная стерва".
   Она отвернулась и опять проследила неровный полет ещё одного падающего лепестка. Незнакомку не смутил ни осмотр, ни молчание, она рукой чуть коснулась Алиного колена:
   - И как?
   "Я не буду дёргать людей за ниточки, нажимать на кнопки, я не буду больше актёркой, подиумной сукой, проституткой!"
   - Вам вежливо или правду?
   - Кажется, я по-прежнему произвожу впечатление на девочек.
   - Я не люблю, когда меня называют девочкой.
   - А как мне тебя называть?
   - Аля.
   "Ждёт, что я спрошу её имя. Пусть ждёт".
   - Ала, - она опять тронула её колено, - в тон тюльпанам и магнолиям?
   - Аля!
   - Странно, почему это действо не вызывает чувства потери, - писательница не обратила внимания на резкий тон поправки, - ведь опадание цветов - это прощание с весной, прощание! Ведь такой же вот наш листопад...
   - Не такой.
   - Да?
   - Листопад звучит по-другому. Звук падающего на асфальт листка - чуть колокольный, а лепестка на брусчатку - чуть шёлковый.
   - ...Шёлковый... похоже, - согласилась она, - но колокольный... - не точное слово.
   - Скажите точнее.
   - В опадании листвы, да, есть что-то колокольное, но соударение... в нём больше... нечто от разбивающегося хрусталя.
   Аля вслушалась в слова, прислушалась к себе...
   - А Вы, наверное, и стихи пишите... Ваши книги... о чём?
   - Все пишут о себе. Я тоже. Может, чуть откровеннее.
   - Значит, я их не читала. Мне неинтересны откровения о других.
   - Других не бывает.
   Они замолчали, наблюдая за ещё одним сорвавшимся лепестком.
   "А ведь она опять едва удержалась, чтобы не тронуть моё колено. Недрогнувшей рукой... почти недрогнувшей".
   - Вы...
   - Я не люблю безличного к себе обращения, - мягко прервала Алю незнакомка.
   - И как мне Вас называть? - "Почему всё время хочется её уколоть?", - По имени-отчеству?
   - Я не люблю отчеств. Люблю своё имя.
   "Себя ты любишь! Себя!"
   - Зови меня Наташей.
        
   Ветер, пробравшийся на площадь, вскинул со средневековой брусчатки алые лепестки, и они закружились в весёлом смерчике... Аля поправила юбку, Наталья - шляпку, но ветер уже помчался дальше веселить туристов, а обрывки алого - с шёлковым шелестом опустились на землю и замерли в разнеживающей жаре пражской весны.
  
   *
  
  
           
     
  --
  -- Если эта тварь...
     
   "Если эта..."
   - Странные люди - чехи. Они совсем не умеют ненавидеть. Все вокруг них - поляки, украинцы, венгры, немцы...
   "...тварь..."
   - ...сколь угодно и взахлеб, а чехи...
   "...ещё раз..."
   -... разве что выразят неудовольствие.
   "... тронет меня..."
   - ... Наверное, они всю свою ненависть выхлестали в гуситских войнах. Помнишь, старушку, подложившую свою вязаночку в костёр? "O, sancta simpliсitas..." - не осудил, пожалел её их главный святой...
   "...я...", - и представить, как перехватишь её ладонь и вывернешь, чтобы слёзы выступили на этой самоуверенной морде!
   - ... и в этом костре сгорела вся их ненависть.
   "...нет! тыльной стороной ладони - по щеке! И: "Пошла отсюда, сука!""
   - ...Или всё гораздо проще? - просто у них слишком хорошее пиво... Я ходила по городу и думала: а как у них с любовью...
   "...если эта тварь..."
   - Аля...
   "...ещё только попробует... только попробует!.."
   - Аля.
   - Да?!
   - Когда я тебя увидела... Ты... Вот, посмотри на эту пивную средневековую Прагу, на эту площадь, где из беспорядка - только лепестки магнолий... Нет, ты только вслушайся в эти слова: беспорядочно разбросанные шёлково-алые лепестки магнолий! Отчетливо не хватает пруда с лебедями!... А ты на ней... ты... ...как подсолнух ван Гога.
   "...что?.."
   - ...На который глазам больно смотреть. Потому что...
   "... этого..."
   - ... можно задохнуться, - писательница перевела дыхание, подняла руку... Она хотела дотронуться до щеки Али, но не решилась... Вместо этого поправила шляпку и опустила руку.
   "...она не решилась?!" - не поверила своим глазам Аля.
   -... Ты - словно гаснущий костерок, который хочется заслонить от ветра. Рядом с которым сразу, чисто инстинктивно ищешь глазами щепки... Всё на уровне безусловного рефлекса. Как... как увидев родник в лесу, хочется напиться. Даже если только что выпила бутылку лимонада...
   "... этого ничего..."
   ... - Ох уж эти мне русские девчонки! Недалеко от Карлова моста есть кафушка... ничего примечательного, пиво, как и всюду: всюду хорошее, и там - тоже, закусок... как везде, и сидит девчонка... русская... художница, наверное, вечно мольберт у ног! А на столике - чашечка кофе. Я раз пять уже заходила - девчонка, мольберт, кофе. И сквозняк в глазах. Взглянешь и ангиной горло сводит - глотать больно.
   "... не может быть..."
   - Аля!
   Она опять потянулась рукой к щеке... и снова опустила.
   "... Какая ещё девчонка?!"
   - Да посмотри ж ты на меня!
   " - зачем? я и так все вижу..."
   " - я не вижу, а так я ничего не понимаю!"
   " - я тоже".
   " - но ты не отвечаешь!"
   " - а ты не спрашиваешь!"
   - Аля... разреши мне...
   - Нет. Не разрешаю. Я Вам ничего не разрешаю.
   " - ты согласна?!"
   " - ...этого не может быть..."
   "- согласна!"
   - Я хочу посмотреть на эту девочку. И, наконец, выпить этого чешского пива.
     
   *
  --
  -- Ниже, глубже...
  

Наташа

     
   - По-че-му?! - простонала Аля.
   - Любимая?... ты... плачешь...
   Она плачет... Я - нет. Сил на слёзы - нет, сил улыбнуться - нет... дыхания не хватает - пошевельнуться... Помнишь слово - изнеможение (уст.)? "Уст." - означает устарелое... Давно уже... казалось бы... Я... я улыбаюсь?!... может, оно означает - устами?...
   Губами, почти не касаясь ресниц - снять набухшую слезинку, почти не касаясь кожи, почти дыханием - выпить пролившуюся, покатившуюся...
   -Ну, не трогай же ты меня! - обеими руками хлопнула она по кровати.
   Её голова откинулась, её плечи приподнялись и опустились, талия прогнулась и выгнулась, её груди приподнялись и дрогнули.
   - Нет! - замотала она головой: - Я же не об этом!
   Её волосы... Её волосы высыпались из-за спины и тяжёлыми кольцами упали на её груди...
   - Ты...
   ...не...на... сыт... ны... е... - тоже устарелое... Значит тоже - устами...
   -...меня... совсем... совсем не... понимаешь, не знаешь...
   Её?! Я и себя-то отказываюсь понимать, я и себя-то совсем, оказывается, совсем не знаю.
   -...так... нечест-... но...
   Слёзы уже не звенели в её голосе, в нём уже не осталось звонких нот, это был сплошной нижний регистр... нутряной... - для нутра, в нутро... Ниже, глубже...
   - Ещё ... любимая, ещё говори... что-нибудь...
   - Не-е-ет, - почти пропела она, - Губа-а-ами... - капризно протянула она, - хочу губами...
   Выгибается, хочет ниже... Нет.
   От тишины почти лопаются уши.
   - Ещё... ну, пожалуйста... ещё...
   Она накрыла себе рот моими пальцами... и отняла их... и над ними, по ним - одним дыханием:
   - И ты...- её голос... вслушивающийся, вчувствующийся в себя... - ещё... пожалуйста, ещё... И ниже, - прерывающийся, срывающийся,- и... глуб-... же...
   Нет.
   Её губы коснулись моих пальцев и не отодвинулись. Её слова теперь впитывались прямо в кожу - в меня:
   - Ты... почему - ты?.. я же уже... ведь я же ещё...
   Паузы становились всё больше, голос - всё неразборчивее...
   Её губы уже обволакивали пальцы, ещё и ещё касались их...
   Почему похоть так похожа на боль?! Потому что мне больно?! Зубы чуть сжались и отпустили... Её твердые зубы, её мягкий язык, мои мокрые пальцы...
   Я больше не могу - ниже! Глубже!
   Дальше - одни междометия... Мои, её...
        
   Я знаю, как девчонки могут засыпать: не успев прикрыться, не успев успокоить дыхания... Оказывается, я - тоже...
        
   Утром, едва проснувшись, она опять заплакала:
   - Ну, по-че-му?!
  
   *
  
     
     
  
  -- Всего лишь нежность...
     

Аля

     
   Олежек ничего не знал о ней. Он был слишком занят собой - своими чувствами, своими ощущениями, всеми этими "можно-нельзя", "хочется-стыдно", всей этой путаницей между "я хочу" и "меня что-то заставляет", меж нерешительностью и решимостью. И он никак не мог поверить, что "девочка хочет тоже".
   Его прикосновения были как... как - по не забытому ещё им... да и тобой ещё детству - игры со спичками: тайком от взрослых чиркнуть - вспышка! А если сразу пятью?! А если горящую - в коробок?!
   И сыпались искры...
        
   Те скоты в парке... О чём ты?! Какая там нежность! - там даже похоти было не особенно... Стадо сжевало цветы. Остались следы копыт и вонь от куч дерьма.
        
   Клиенты... Клиенты они и есть клиенты - после них мыться надо... Даже... Помнишь Петеньку? Даже он... "оплачено". Очень дорого. Особенно для него.
   Хорошо, что Борис его вытащил. Хорошо, что он его убрал, что ты его больше не видела.
        
   Борис, даже он!.. Забота - была. Понимание - было. Ах, как он тебя понимал! Как он объяснял тебя - тебе! Тебе - твои закидоны, тебе - твои чувства, мысли, тебе - твоё тело.
   Как его руки знали тебя, как знали тебя - его губы! Как он умел играть тобой, играть на тебе - каждым своим прикосновением, каждым своим взглядом!
   Ах, как он любовался тобой! Закусив нижнюю губу, обнажив зубы, со зримо сдерживаемым нетерпением, со скрытой ноткой боли, с нескрываемым нарастанием возбуждения...
        
   " ...ну, вот... опять... А его быки уверены, что ты не умеешь плакать... Ну и ладно... ну и не буду сдерживаться... да и зачем?"
        
   ...Какой плотью наливались его слова: "я люблю тебя"... Помнишь: "каждую твою загогулину, каждый твой завиток"! И подтверждением - касание загогулин, и подтверждением - прикосновение к тугому завитку. К каждому...
        
   "...и не буду, и пусть текут..."
        
   Но... но настоящую нежность не спутаешь ни с чем. И она... нежданна. Для обоих.
   Закутать невесомой песцовой шубой плечи, с продуманной неаккуратностью тронув грудь. Длинно провести по облитому шёлком бедру. Задержать губы, целуя пальцы... Каждый...
        
   "...пусть..."
        
   Целовать, целовать всё... Не особенно разбирая, не выбирая, не примериваясь, ничего не высчитывая, под твой смех, когда ты сама не знаешь - уворачиваешься или поворачиваешься, подставляешься - целовать, целовать...
        
   "... и всё..."
        
   А нежность... - потянуться и не дотронуться... Но ведь не спутаешь...
   И всё??
   Всего лишь нежность?!..
  
   *
  
  
     
     
     
  -- Немного о личном
     
      0x01 graphic
   Староместская площадь. Они сидели на аскетической скамье у памятника Яну Гусу. Рядом шумели толпы туристов, слышались незнакомые акценты, диковинные наречия. За ними средневековой готикой красовался Тынский храм, перед ними чудила астрологическими изысками непонятных циферблатов башня Ратуши. И баловался первой жарой май, баловался лёгкими юбками ветер, а в их высоких пластмассовых пивных бокалах баловались сами с собой пенные пузырьки.
   - Я ничего не знаю о тебе, - с некоторым удивлением проговорила Аля. - Ведь совсем...
   - Спрашивай, - улыбнулась Наташа. - Я отвечу.
   Аля знала толк в откровенностях. Ей и самой доводилось произносить эту фразу: "Спрашивайте, отвечу", - и получать в ответ безнадежное молчание. Потому что спрашивающий понимал: она ответит правду... После которой - всё.
   Но тут... Как открыть новую книгу любимого автора!
   - Любимый цвет?
   - Багровый.
   - Что?!
   - Ну, назови его - вишнёвым. Тёмно-красный, темнее венозной крови, но не сумеречный, не тусклый... Не обесцвеченный тьмою, а насыщенный ею.
   - Ты любишь темноту?
   - Нет, - она чуть покачала головой, - сумерки. Раньше любила поздними вечерами бродить по парку.
   - Раньше?
   - Теперь не погуляешь.
   Аля смолчала: очередная группка туристов оказалась совсем рядом, и громкий итальянский щебет девушки-экскурсовода заглушил бы любую её реплику. Итальянского она не знала и разбирала только отдельные слова: inquisizione, pontefice...
   "Кто ж тогда был - понтификом? Не буду вспоминать".
   Она покачала головой, и какой-то знойный старикашка огорчённо вздохнул. Он смотрел на неё? Оказывается и она? Стало смешно. И Наталью развеселила вся эта кутерьма, она подняла со скамейки свой бокал и отхлебнула пива. Хороший повод. Аля сделала глоток тоже и опять улыбнулась: у старика дёрнулся кадык: ему очень хотелось пить. Ему хотелось посидеть с пивом на скамейке, хотелось чтоб рядом бойко чирикали славянские девушки. А он, вот, должен мотаться по солнцепёку и слушать про каких-то чешских еретиков.
   Наконец, туристы отошли.
   - Твоё любимое вино?
   - Токай. А у тебя?
   - Крымский мускат. Белый мускат Красного Камня.
   - Слишком сладкий.
   "Мускат?!"
   - Твой любимый поэт?
   - Я.
   - Почему?!
   - Поэзия - это поиск созвучия. А кто созвучнее мне меня самой?
   - Но они - умели!
   - Я умею тоже, - в реплике Натальи не звучало хвастовство - только спокойная констатация факта. - И я слишком про них всех всего знаю. Мне это мешает.
   - Пушкин?
   - Ой, не надо! Ты знаешь, что после смерти он оставил долгов на три своих годовых доходов? Из которых чуть ли не половина - продул в карты? Что он у беременной в поздних сроках жены требовал деньги на проституток? Да и его последняя дуэль - это в чистом виде кармическое эхо за... за "полумилорда".
   - Лермонтов?
   - Абсолютно мерзкий характёр. Из-за него и погиб. Бабушкин сынок! Вырастила... Он привык, он сжился - сросся! - с абсолютной безнаказанностью... Кем надо быть, чтобы, стоя против влюблённого в него, доведённого им до истерики мальчишки, у которого в руке -наведённый на тебя пистолет, процедить: "Я в этого болвана стрелять не буду". Мальчишка и выстрелил.
   - Мальчишка?
   - Мартынов чуть младше Лермонтова. А поэту было двадцать восемь. Комсомольский возраст.
   - Блок!
   Наталья замолчала.
   "Я попала на личное? - изумилась Аля, - с Блоком?!"
   - Видишь ли...
   - Говори!
   - Я боюсь его.
   - Что?!
   Подошла очередная экскурсия. Русские. Но точно такие, как итальянцы - тоже ухоженные, тоже разновозрастные... Но... У наших не фигурировало никого из категории - "за шестьдесят". И гидесса, в чьей речи забавно уживались выражения: "у нас, в Праге..." и "у нас, у русских" - тоже была ухоженной, спокойной, уверенной, уверенной в своём статусе, в своём профессионализме, своей безопасности... И... Она выполняла свою работу, а не искала своего шанса. У них, в Праге, это было привычно, даже у наших - русских.
   Она говорила:
   - ...Прага переполнена мистикой. Во многом потому, что инквизиции не везло в этом городе: и приговорённых ею спасали у самого костра, и самих инквизиторов больно и обидно побивали... Но именно смерть Яна Гуса особенно всколыхнула Чехию. Именно тогда доминиканцев, из числа которых набирали этих изуверов, изгнали из страны, уничтожили их монастырь и, отобрав их двор у Староместских мельниц, передали его в аренду пражанину Влашеку за издевательские 22 коп чешских крон... - девушка улыбнулась: знай "наших"! - и продолжила: - А теперь перейдём непосредственно к мистическим местам... Рабби Лёва, голем, призраки прекрасных евреек... Сейчас мы выйдем к границе еврейского квартала. Во времена средневековья его защищала стена...
   Экскурсовод повела свою ватагу к монастырю Святого Микулаша. А Аля повернулась к Наташе.
   - Блок! Почему?!
   - У тебя есть любимые кошмары?
   "При чём здесь?.."
   - Что я падаю, что меня кусает змея, что за мной гонятся...
   - А у меня был: что сон, который мне снится - не сон.
   - Как это?
   - Чаще всего он начинался с того, что я просыпалась. Вроде бы, просыпалась... Или, вроде бы, никак не могла заснуть. Я уже знала: дальше - сон. И в очередной раз не верила в это, пыталась доказать себе... Пыталась определиться...
   Она замолчала. Аля молчала тоже: она что-то вспомнила, что-то подобное... Вспомнила!
   - Солярис! Книга, а не фильм - Крис Кельвин!
   - Да, - усмехнулась Наташа. - Он, там, какую-то математическую константу сам сосчитал и проверил по справочнику. Так как сошлось - убедился, что не сон, не бред вокруг, а явь... Я тоже... У меня же в школе по алгебре пятёрка была, так что я раз тоже села за стол, разложила в ряд функцию синусов и сосчитала синус ноль-пяти. Получилось тридцать градусов... По таблице Брадиса проверила - сошлось.
   - Постой! - Аля в школе тоже была почти отличницей. - Наоборот: это синус тридцати градусов равен одной второй!
   - Вот-вот,- опять улыбнулась Наташа, и ещё раз повторила: - А у меня со справочником сошлось.
   - И при чём здесь Блок?
   - Ещё подобное есть у Достоевского. Помнишь, Иван Карамазов всё пытался доказать себе, что его поганый ему лишь чудится?
   - Да-а... Но Блок?!
   - Ты первый его том внимательно читала?
   - Нет, - покачала головой Аля, - слишком много стихов. Непонятных стихов. Наивно зашифрованных... Как там? "Пять тёмных изгибов" - пять переулков, по которым он прошёл, следуя за своей Любочкой...
   - Не "тёмных" - "сокровенных" И не переулки - трамвайные линии:
     
   Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастные во мгле
Пять стенаний вдохновенных.
     
   - И?
   - Уже после... Когда мои кошмары благополучно усохли, я случайно открыла его "Стихи о прекрасной даме" и... И узнала...
   Она замолчала. Аля не стала ей помогать - она молчала тоже.
   - Он тоже никак не мог определиться, он тоже не мог доказать себе, поверить себе... Один из лейтмотивов начала книги: "но страшно мне: изменишь облик ты".
   - И что? Что здесь страшно - тебе?
   - "Трилогия вочеловеченья". Понимаешь, его книги - это как он стал человеком. Превратился в человека. Из кого?
   Она опять замолчала.
   Подошла ещё одна туристическая группа, опять: "Ян Гус", "папа", "мистика". Ушли.
   - Блок в юности поверил - и стал. А потом всю жизнь опять возвращался к человеческому существованию. И ведь вернулся. Вернулся - и умер. А я - не поверила.
   Ещё одна группа. Опять - "инквизиция"... Опять молчание.
   - А те "изгибы сокровенные" - вовсе не шифрация. Это переулки с трамваями - морок. Действительность же:
     
   Пять изгибов вдохновенных,
Семь и десять по краям,
Восемь, девять, средний храм --
Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней -- средний храм --
Меж десяткой и девяткой,
С чёрной , выспренней загадкой,
С воскуреньями богам.
     
   Улыбнулась:
   - Он тогда совсем ещё не умел писать - вот и здесь... Сплошная брюсовщина какая-то... Потом, в двадцатые, пытался улучшить, переделать свой том первый, но бросил... И вернул первоначальное. Потому что главное в "Стихах о Прекрасной Даме" - не поэзия, а свидетельство. Свидетельские показания, данные под присягой: "Меж десяткой и девяткой - средний храм".
   - А ты?
   -... Ему и потом показывали, его и потом иногда пускали... А я... - она переждала очередного экскурсовода и оборвала тему: - Я не хочу больше о нём.
   "Что ж..."
   - Марину ты не боишься?
   - Терпеть её не могу!
   - Почему?!
   - Потому что так нельзя:
  
   Заповедей не блюла, не ходила к причастью.
Видно, пока надо мной не пропоют литию,
Буду грешить - как грешу - как грешила: со страстью!..
     
   Это в стихах красиво, а в реальностях... Грех - это к примеру, то, что она сделала со своими детьми... Бросила на смерть одну дочь, обрекла на лагерный ужас другую, развратила вседозволенностью сына...
   - Замолчи! - закричала Аля.
   По счастью, подошла ещё одна экскурсия, так что обеим девушкам, и в самом деле, пришлось помолчать.
   И опять же, только с немецким акцентом, всё те же слова: Jan Hus, Pontifex, inquisition... Только вместо щуплых стариков-итальянцев - взращенные на свиных сосисках и баварском пиве солидные бюргеры и их увесистые фрау...
   Отошли.
   - Ну вот, сказано же уже... - проговорила Наташа. - Меня в детстве родители водили по театрам. Сами бы они не выбрались, но культурный поход с ребёнком - это святое.
   Аля невольно улыбнулась: её выводили тоже. Сначала, чаще мама - в зоопарк, а позже - на спектакли - отец. Московские музеи она обошла со своим мальчиком: билеты совсем дёшевые, а служительницы в пустых залах не мешали целоваться.
   Наташа с облегчением вздохнула и продолжила:
   - И вот запомнилось... "Сатира", "Дон Жуан или любовь к геометрии". Представляешь - ещё с Андреем Мироновым! Уж и не помню, причём там геометрия, а дон Жуан проказничал себе с красотками, пока не нарвался на профессионалку - на двух: на содержательницу борделя и её любимую шалаву. И... И пропал дон Жуан для всего бабьего царства. Так вот, эта старуха своим девчонкам втолковывала... Удержалось же в памяти! "Поэтому я вам постоянно твержу: не говорите о литературе, когда раздеваетесь! И не носите цветного белья!"
   - На мне нет цветного белья,- пробурчала Аля. - И мы сейчас не раздеваемся.
   - А почему?
     
   Когда следующая экскурсия подошла к памятнику национального героя Чехии, на той лавочке уже устроились другие. И опять возвышались полные светлого пива бокалы - пластмассовые, конечно же. Но теперь рядом была и закуска - тлаченка... Это заливное мясо. Из свинины чаще всего.
      0x01 graphic
  
   *
  
     
  
     
     
     
     
     
     
  -- По улицам средневековой Праги
     
      И вензелем отточенного карандаша
      Бежать по улицам средневековой Праги,
      Расталкивая рясы, кружева и шпаги,
      Не чувствуя, не глядя, не дыша!
        
      Смерд проворчит, монашка плюнет вслед,
      А шут, как за сердце, вдруг схватится за флейту!
      И, покрутив усы, мне усмехнется рейтар
      И тронет невзначай свой арбалет.
        
      Но промахнется он в своей стрельбе,
      И флейта выплачет его печальный жребий,
      Когда сквозь пражский бред великолепий -
      Пробьюсь к тебе, к тебе, к тебе, к тебе!
     
     
  -- Станцуем!
  
  -- 0x01 graphic
  
   - Всё, всё, всё! Одевайся, пойдём.
   - Куда, зачем?
   - Смотреть.
   - Опять Прагу?
   - И опять, как опадают магнолии.
   Наталья чуть поморщилась: романтика хороша в книгах. Чтобы её читать. Или писать.
   Аля поняла писательницу и засмеялась:
   - Смотри, - показала девушка на пол.
   И женщина на кровати засмеялась тоже: её одежда и Алина, Алино бельё и её, разбросанное по полу, образовывали странный узор, составляли странную гармонию... Нет, всё это не было похоже на разронянные по траве или брусчатке лепестки магнолий... Но всё-таки похоже - было.
     
   - Говори.
   - О чём?
   - О неожиданном... - явила каприз девчонка. - И чтоб про это... - обвела она рукой.
   Небольшой сад - всего на несколько деревьев, на которых почти не было листвы, а только - цветы, цветы, цветы. Тёмная скамья с кованными боковинами под одним из них снаружи едва проглядывала из-под цветущего полога. Иногда ветер шевелил ветви, он обрывал лепестки и долго игрался с ними. А они игрались с ним - взлетая, кружась, ниспадая... И запахи, запахи, запахи... Кругом, как лепестки, кружились запахи.
   - Говори! - повторила Аля.
   - Как жаль, что проза наша забыла: литература - это танец слов.
   "Да, неожиданно, - признала заказчица, - и про это".
   - Но проза же не стихи - длинная она. Не натанцуешь...
   - "Я список кораблей прочёл до середины"... Первые эпосы - длинные-предлинные - писаны стихами. Даже такие вот прозаические подробности в них. В списке - под две с половиной сотни строк... Гекзаметром!
   - Я в строчках плохо представляю...
   - На странице - их около тридцати, значит почти девять страниц текста...
   - Девять страниц названий кораблей?!
   - Да нет... Подожди... Учила ж в институте... "Царь Одиссей..." Вот:
     
      Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных духом, 
      Живших в Итаке мужей и при Нерите трепетолистном;       
      Чад Крокилеи, пахавших поля Эгилипы суровой,       
      В власти имевших Закинф и кругом обитавших в Самосе,
      Живших в Эпире мужей, и на бреге противолежащем,
      Сих предводил Одиссей, советами равный Зевесу;       
      И двенадцать за ним принеслось кораблей красноносых...
     
   - Вы учили весь список? Или всю "Илиаду"?!
   - Да нет, каждый выбирал себе отрывок из списка, про какого-нибудь своего царя. Хватило на всех.
   - Ты - Одиссея. Почему?
   - Потому что он не повёлся на "богоравную" стерву Елену, на богоравное бессмертие от Калипсо, но с богами был на равных... "советами равный Зевесу"! За то, что спускался в Аид - и вернулся. Что захотел услышать сирен - и услышал.
   - "...пахавших поля Эги... Эгилипы суровой"... Запомнить же... Хорошо вас учили.
   - Хорошо. Но учат - прошлому опыту, а творчество, оно - "езда в незнаемое". И оно не бесконечный марафон, а всё-таки танец... - и писательница чуть поморщилась: - Ежедневный.
   - Как любовь?
   - Любовь - танец больше еженощный.
   Аля воровато огляделась - никого, а скамейку укрывали ветви... Покрытые цветами, цветами... И совсем закружили голову запахи.
   - Станцуем?
   "Вот и ещё - романтика... И надо было уходить из удобного номера, с удобной кровати...", - успела мысленно поворчать Натали.
  
   *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- Играть словами, чувствами, людьми
  
  
   Играть словами, чувствами, людьми,
   Раскладывать пасьянс, крутить рулетку,
   Из лунных сумерек слепить конфетку
   И заблудиться в странностях любви.
  
   Из блуда высечь искры серебра,
   Из серебра тоски сплести цепочку
   И проследить, как истончает почки
   Разливом сонных зелий резеда.
  
   Под парусами сна пустить ладьи
   Искать прохлады в сумерках Голгофы,
   И бросив всё - пойти упиться кофе,
   Сыграв словами, чувствами, людьми.
  
  
  -- * В сумерках храма
     
   - Сумерки храма необоримы. Тщетно солнце, бьющее в витражные окна - оно лишь расцвечивает окна, и тщетны огни сотен свечей - они только подчёркивают границы света. Может быть, поэтому так не спокойно их пламя?
   - Не дано пламени быть спокойным. Когда это было умиротворенным пляшущее пламя Ваших взглядов?
   - Ах, оставьте, барон! Нет ничего проще, чем утишить самые огненные взоры - достаточно опустить ресницы.
   - И кто ж способен заставить вас потупить ресницы? Или что? Полуденное солнце?
   - Тихий поцелуй.
   - Даже Вас?!
   - Тише, барон! Вы заглушаете проповедь... И... если Вы пододвинетесь ещё хотя бы на пядь - это будет неприлично.
   - Вас так волнуют приличия?
   - Признаться, больше - мои юбки... Видимо, тот, кто устанавливал нормы морали, знал толк в дамских туалетах.
   - Скорее, ваши чёртовы портные в этикете!
   - Барон, какие слова! Вы в храме... К тому же портные не мои. Всё на мне из мастерских Маргариты.
   - Сколько насмешки в Вашем ужасе! Вы, французы, давно не сталкивались с инквизицией.
   - У нас всё проще: одна ночь и никаких еретиков....
   - И одного из них спасла Маргарита Наварская... Вы про неё? Ваши наряды... Неужели?
   - Мы подруги.
   - Даже не верится... Я слышал...
   - Да... Обыкновенно, она отказывает всем. Но даже у французских королев бывают проблемы с еврейскими ростовщиками. Мне они дорого стоили... Очень дорого.
   - Вот она - женская дружба!
   - А у Вас есть друг - мужчина?
   - Да!
   - И вы бы для него ничего не пожалели?
   - Из вещей - нет!
   - Даже эту шпагу?
   - Но шпага... Это же не просто вещь!.. Для мужчины.
   - Наверное, как любимое платье... Для женщины.
   - С Вами просто опасно спорить.
   - Со мною - просто опасно.
   - Как с Марго?
   - Что вы знаете о Марго?
   - Что все, кого она любила - погибли.
   - Кого ненавидела - тоже.
   - А Марго... Она...
   - Ах, хватит о Марго! - рассеяно произнесла герцогиня. - Скажите мне, кто это? - вон та девочка в соболином манто? Я же не ошибаюсь - это, в самом деле, соболя?
   - Русская княжна, Алла. Но больше любит своё уменьшительно-ласкательное... - и барон поласкал имя устами: - Аля. Выросла здесь, в Праге. Отец бежал из дикой Московии и в год умер. Лекаря уверяли - от тоски по родине. Но разве можно умереть от тоски? Я думаю, от яду. А она прижилась. Возвращаться не думает. Раз в год, по весне, когда устанавливаются дороги, к ней от родичей приходит караван... В этом году ещё не был... Когда её пригласили ко двору, она подарила подруге императора мантию, оббитую горностаями... Или наоборот... Она подарила мантию, и её пригласили ко двору.
   - Не смейтесь над государем!
   - Как можно! Да и горностаи ведь тоже - так просто не пошутишь.
   - Она католичка?
   - Нет. И, хоть проповедь посещает регулярно, не подходит к причастию... Ах, если нищий Париж стоит мессы, то имперская Прага уж, всяко, стоит проповеди.
   - Наконец-то... Кажется, кончается.... Представьте меня княжне.
  
   - Княжна, разрешите Вам представить герцогиню де Мофриньез.
   - Я не люблю титулы... - поморщилась высокородная дама.
   - Герцогиня может себе это позволить, - улыбнулся её кавалер.
   - Барон, а Вы... с Вами бывает интересно, и всё-таки, - герцогиня опять перевела взгляд на княжну: - "Какая милая... совсем ещё девочка... но у неё... женская, определенно женская, улыбка", - дорогая, зовите меня Ирэн.
   Дрожащие сумерки храма скрыли торжество, промелькнувшее в улыбке русской княжны.
  
   *
  
     
  
     
     
  --
  --
  --
  --
  --   Потеряться...
     
      ...потеряться
      среди бережных интонаций и
      танца осторожных прикосновений...
        
      ...в венах пульсирует...
      радуга?
      тусклое сердцебиение?
      радостно?
      тихое пение?
        
      ...притерпелась же
      присмирела же
      умирала же
        
      ...потеряться? -
      найти щекою ладошку
      и потереться
  
   *
  
     
  
  --   Четыре слога из поэмы конца
     
   - Завтра заканчивается конгресс...
   Аля словно не услышала: от губ - не оторвала бокала вина, от Наташиных рук - ласкающихся пальцев, от её лица - невидящего взгляда.
   - ...оставаться в Праге - у меня нет денег...
   И по-прежнему: бокал - у губ, пальцы - в ладонях, взгляд - в нигде.
   - ...я уезжаю.
   Молчание.
   - Ты меня слышишь?
   - Да.
   - Но ты остаешься?
   - Да, у меня деньги ещё есть.
   "Сейчас она скажет: а как же я?... И что ей ответишь ты? Что-то пробормочешь? Расплачешься? Бросишься ей на шею?... да всё сразу - бросишься на шею, расплачешься и начнешь ей чего-то бормотать... Ну, почему я здесь всё время плачу? Вот сейчас..."
   - Эй, ты меня видишь? Ты слышишь меня? Завтра мы расстаёмся! Хочешь по слогам: рас-ста-ём-ся!
   - По слогам - оно бессмысленно.
   - Не цитируй Марину! Ты готова расстаться?
   - Да. Я подготовилась. Вот.
   Она, наконец, допила и отставила вино, она высвободила пальцы - как пусто сразу стало в ладонях, как холодно - и потянулась к своей сумочке.
   Удлиненный покрытый резьбой ларец. Миниатюрный висячий замочек. Неужели?..
   - Да - кипарисовый. Я проверяла у специалистов. Открой.
   Она раскрыла ладонь. Крохотный вычурный ключик. Наталья не удержалась и, снимая его, царапнула ногтем ладошку. Аля чуть поёжилась.
   "Чего я пыталась добиться этой провокацией? Она и так - моя. До завтра".
   "Ну, ты спровоцировала её, и что? Ты и так - её. До завтра".
   Еле слышно щёлкнул замок. Чёрный бархат и на нём... Как алое - алые паруса бригантин Грина, как алое - алый запад морского заката, как алое - алые лепестки магнолий, вот такое голубое - голубые камни тяжёлого ожерелья...
   - Что это?
   - Персидская бирюза. Тебе.
   - Персидская бирюза... - повторила, вслушиваясь в звучание слов, Наталья. - Мне. Подарок? На прощанье?
   - Подарок.
   - На прощанье? - резко переспросила женщина.
   Аля, словно задумавшись, задержала паузу, а потом переплавила её в молчание.
   Понемногу темнело. Внизу кое-где в средневековых домиках благословенного города начали зажигаться огни, но первое тепло подступающего лета ещё нежило женщин. Младшая опять засунула одну свою правую ладошку в ладонь старшей, опустила голову на левую и прикрыла глаза.
   "Как у неё это получается?! Почему с ней не получается ссориться, не получается быть сильной и жёсткой? Почему рядом с ней как... как в Праге... А завтра... Мне завтра в Москву... Завтра, - Наталья тоже прикрыла глаза, вчувствуясь в чуть-чутошные шевеления Алиных пальцев. - А это... как это-то у неё выходит?!... Ведь она же практически неподвижна, ведь она ничего практически не делает, почему же я... Почему же я вся расползаюсь в одну влажную лужу?.."
   "Ты же не хотела быть актёркой, ты же не хотела этих профессиональных трюков элитных проституток, ты же... но я... но она... Да провались всё пропадом!"
   Аля осторожно высвободила руку. Наталья открыла глаза. Девочка снизу, исподлобья глядела на неё. С такой хитрой наивностью - или ноборот: это хитрость у неё такая наивная? - с такой детской смесью актёрства и непосредственности, она так ждала её улыбки... Как прощения... Хоть на прощанье... Наталья улыбнулась. И девочка засмеялась - хорошо в ладони не захлопала! Закрыла ларец, щёлкнув замочком, и бросила его в Наташин пакет.
   - Можно ещё вина? - позвала она официанта. - Того же.
   - One moment! - почему-то по-английски ответил тот.
   - И лист бумаги, пожалуйста! - вслед ему крикнула Наташа.
   - Well?
   - Лист писчей бумаги. Белой бумаги, - и она изобразила рукой , как что-то пишет. - Yes?
   - Yes...
   Наталья спокойно смотрела на насторожившуюся девочку.
   "Она боится, что я попрошу адрес, телефон... Пусть немного побоится", - подумала она, но не выдержав, опять улыбнулась.
   Аля расслабилась, Аля заинтересовалась, Аля задумалась, Аля заподозрила... И даже взрослой женщине стало не по себе от такого предвкушения чуда...
   Пока официант показывал Але этикетку: "Yes?", открывал бутылку, разливал вино по бокалам, Наталья быстро, резко, не особенно приглядываясь, написала на листе семь коротких двустиший. Аля не вытерпела - перегнулась через стол, но Наталья перевернула лист:
   - Прочитаешь без меня. Дай слово, что прочитаешь, только когда я уеду.
   - Но...
   - Порву и по ветру пущу!
   - Так нечестно!
   - Обещай!
   Аля несчастно вздохнула. Она успела разобрать только первую строку: "Мы не трахались, мы..."
   - Обещаю.
   - Ты запомнила мой телефон?
   - Да.
   - Повтори!
   - 465-36-39... Это Измайлово?
   - Да. И давай выпьем, а то официант совсем изведётся, бедный...
   - You are crazy, - хмыкнул тот. - I'm very patient with the crazy.
   - Раз терпеливый - жди! - Аля подняла бокал. - За Прагу! Эй, стой! - остановила она собравшегося отойти официанта и одним духом выпила всё. - Наливай ещё!
   - Pl.. - пожалуйста, - с запинкой перешел тот на русский.
   - За счастье!
   Бокал из богемского стекла лопнул у неё в руках с почти неслышным звоном.
  
   *
  
     
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Ясное утро
  
   Засыпать надо под самое утро
   И просыпаться днём,
   Когда во всё окно - солнце,
   И голос:
   "Кофе хочешь?"
  
   *
  
  
  
  
  -- * Не называй меня "мадам"!
     
   - Ах, эти ваши магнолии! Нечто раблезианское. Преизбыток количества, размеров, цвета... В них есть некий диссонанс с замком - им место в джунглях, рядом с бабочками величиной с птиц, птицами величиной с бабочку...
   - Рабле - он очень порочен?
   - Нет... он только неиспорченно нестыдлив. Порочна... Скажем, Маргарита Наварская. Слишком умная, слишком яркая, слишком...
   - Как магнолия?
   - Как... орхидея! Есть орхидеи, питающиеся живностью. С Марго нельзя терять осторожность... Слишком искусна, опытна, безжалостна.
   - Сколько ей лет?
   - Это неважно... Пока при её приближении у половины из присутствующих кружится голова от похоти, а у оставшихся - от ненависти, это неважно.
   - Ох, лопнул бокал.
   - Богемское стекло! Здесь никогда не научатся лить настоящий хрусталь! Но, девочка, у тебя всё платье залило. Тебе надо немедленно переодеться!
   - Помогите...
   - Девочка...
   - Не называйте меня - девочкой!
           
   - Какие яркие у тебя губы - под цвет ваших магнолий...
   - Это всего лишь помада.
   - Почему же не притушили её поцелуи?
   - Может, их было слишком мало?
  
   - Какая белая у тебя кожа... даже при рассветном небе...
   - Это всего лишь пудра...
   - Почему же не стёрли её объятия?
   - Может, были они - не слишком крепкими?
  
   - Как ароматны твои прохладные руки...
   - Это всего лишь духи...
   - Почему же не истощила их ночь?
   - Может, она была слишком короткой, мадам?
   - Да не называй ты меня "мадам"!
  
   *
  
     
     
  --
  -- Куда же это я вляпалась?
     
   "Куда же это я вляпалась?"
   Аля машинально посмотрела вниз. Вляпалась? Выложенный цветной плиткой пражский тротуар опровергал саму допустимость подобного термина.
   Залитая весенним солнцем площадь, аккуратные  домики... А вон в том - в старой почте на втором этаже был ресторан, недалеко от входа в который торчал "ржавее жести перст столба". Из окна его виден  крест мальтийского храма, помнишь: "Серебряной зазубриной / В окне - звезда мальтийская!", и здесь же    когда-то сдавались номера, где "часочек и по домам, как те господа и дамы"...
   Чехи аккуратно сохранили всё относящееся к  ирландцу Джойсу, а про Марину даже в путеводителях найти трудно. И уже  нет ни ресторации,  ни номеров  - пражских декораций к самой великой русской поэме XX века.
  
   "Куда же это я вляпалась?"
   Наташа машинально посмотрела вниз - облака, облака. Крыло самолета несколько перекрывало обзор, но это было несущественно. Что могут добавить два лишних облака? Туман - он и над Чехией туман. Или уже над Словакией? Да причём тут география?!
  
   "Она -   законченная стерва.
   Расшифруем: стерва - это женщина, привычно пользующаяся всеми правами женщины, но даже не подозревающая, что есть ещё и   обязанности. Расшифруем: стерва - это женщина, не знающая чувства жалости, благодарности, благородства. Расшифруем: стерва - это женщина, которой доставляет удовольствие мучить любимых. Расшифруем: она говорит, что любимая - это я."
   Аля повернулась и пошла вдоль улочки. Чуть цокающие каблучки должны были задавать ритм, аромат  непривычных духов - мелодию, скользящие по коленям взгляды встречных мужчин - настроение. 
   Нет. Ничего нет. Вниз, к набережной,  к мосту - в последний раз.
  
   "Она же ещё совсем  девчонка! Дитё. Девчушка, чуть ли не в первый раз осознавшая, что любовь - это не только вздохи на скамейке и красивые слова, что нескромные касания - это не только секс. Что прикосновение может сказать больше слов, что прикосновение - лучше слов, особенно, если оно - губами, особенно, если  оно -  в губы... Хотя.... - Наталья мечтательно улыбнулась, - есть теперь ещё пара-тройка памятных  мест..."
   Наташа вспомнила и не удержала вздоха:  Алины губы, их резной рисунок, их  цвет, когда  исцелованные до прозрачности, они в рассветном солнце просвечивали сквозь её же распущенное волосьё... "Ваш нежный рот - сплошное целованье. И это всё".  И это всё.
Всё, всё! Хватит.
   Мимо прошла стюардесса. Улыбнулась. Это приятно, когда тебе улыбаются хорошенькие девочки. Даже когда на девочке -  форма. Даже когда улыбаться тебе - её работа.  А вот что тебе плевать на её улыбку - это внове.
  
   "А тебе-то что? Пусть  измывается над кем угодно! Пусть изводит мужа - а она замужем, хоть и глухо промолчала об этом, пусть "воспитывает"  ребенка - без него ей  не удержать бы мужа,   пусть доводит до истерик любовниц -  о паре "любвей" она уже пыталась живописать - писательница! -  а сколько у неё ещё их было?! Сколько их  -  сбежавших от неё, брошенных ею, преданных ею или не выдержавших ожидания предательства, не вытерпевших отношения к себе, как к любимой кошечке,  которой можно похвастаться перед новыми знакомыми, которую можно пригреть на коленях, а можно - сбросить, отряхнуть халат и заняться домашними делами, - сколько?! 
   Ну, какое тебе-то дело до её домашних дел и домашних животных?!
   Набережная. Аля подошла к парапету.
   "465-36-39".
  
   ""Пара-тройка мест"...Не будем себе врать - с этой географией после Чехии у тебя  будет лучше. Кто б мог подумать, что уши так эрогенны... Кто б мог подумать, что ты вся можешь стать сплошной эрогенной  зоной - от  пяток до подушечек пальцев рук!"
   Наташа вспомнила, как она лежала голая, откинув за голову руки, а девчонка только глядела, только изредка только кончиками пальцев касалась то тут, то там... и...
   "Нет! Хватит...  Что попусту вздыхать - только кислород зря переводить. Не о том я. Я о том, что это было не сексом... что это и для девчонки было  не сексом!... - Наталья с некоторой опаской проверила себя и с облегчением опять повторила: - не сексом!...    и для меня было... что это стало даже не нежностью.
   Интересно, кто-нибудь ей говорил в постели: "Я люблю тебя"? А со слезами в голосе? А со слезами, текущими по лицу?
   Ах, тебе интересно...Тогда  вспомни, когда ты  плакала в постели от любви. А когда плакали с тобой? До Праги, до!  Давай-давай, вспоминай... Может, вспомнишь..."
   Наташа  не стала мучиться. Она посмотрела налево: сосед разгадывал кроссворд,  посмотрела направо - пустое небо и кусок крыла.
   Она долго смотрела в небо. Долго.
     
   "465-36-39....
   Тебе хочется в её зоопарк? Тебе хочется к ней? На пару-тройку месяцев? А потом? Потом она будет кому-нибудь рассказывать: "Была у меня безобразная мерзкая девка.  Сумасшедшая абсолютно! Представляешь, как-то всю задницу расцарапала!"  И очередная бедная дурочка будет послушно хихикать или испуганно вздыхать. 
   Я не задницу ей процарапала.
   Она скажет задницу.
   Почему?
   "Внутренняя поверхность бёдра" - это долго выговаривать, это трудно представить... да и как ей не соврать - она ведь  такая дурочка.
   А ты? Ты же не такая? Нет?"
   Аля смотрела на воду. Как отличимы реки европейских городов от русских - напором, неостановимой мощью. Нева, Москва-река -  они... они ленивые,  как мужчины на диване, а  Влтава... как теннисистка на корте за мгновение до подачи, как модель на подиуме...
   "Почему я никогда не занималась теннисом? Борис предлагал..."
   Влтава, напитанная половодьем, кружила голову.
   "Мне хочется к ней".
     
   "Девочка? Первый раз?
   Помнишь, когда в первый раз с девочкой была - ты? Помнишь ощущение нечистоты, постыдности, преодоления себя, преодоление её?... Помнишь свои мысли: "извращенка"! Помнишь свои стихи - "дурная кровь"! Помнишь, сколько тебе  потребовалось времени понять самое  простое: это ты не сошла с ума, это  жизнь. Нормальная. Хорошая.
   А теперь вспомни её. "Ниже! Глубже!..."  Девочка..."
   Мужчина в соседнем кресле заснул, и у него неприятно приоткрылся рот. Его посапывания путали мысли, сбивали с настроения. Наталья достала плеер,  наушники и отвернулась к окну.
  
   "Ну почему, почему,  почему?! Почему она? - Аля покачала головой, -    Опять? Ну, сколько можно об одном и том же.  Всё же выяснено: ты обожглась на нежности.
   В твоих иностранных книжках о сексе подробно изложены разнообразные  ласки и  их воздействие,  в твоих книжках о психологии подробно объяснены скрытые мотивации и  их проявление, но ни там, ни там ни разу не встретилось это слово. В  поучениях  Лолы быть нежной значило  быть предупредительно-уступчивой (как антоним к слову "капризная")  и/или ласковой (как антоним - к "грубая").  Обыкновенная неразбериха в  терминах у гуманитариев. Да это слово вообще - не из наук! Оттуда -   "половое влечение",  "эрогенная зона", а  нежность...
   Какое отношение частота колебания световой волны имеет к цвету дикого тюльпана под закатным солнцем?
   И в основе нежности -   бескорыстие!
  
   "Глубже!..." - Наталья опять вспомнила  Алин выкрик, Алин выгиб, длинное движения её ногтя, расцарапывающего, продирающего кожу  на бедре,  ослепляющую боль, ослепляющее желание, обоюдную судорогу одновременного оргазма...
   А потом Аленок начала зализывать царапину, вылизывать кровь. Кровь шла слабо, со свертываемостью у женщины был полный порядок, но девчонка  сдавливала кожу,  выдавливая новые и новые капельки, и, далеко высовывая язык, опять и опять слизывала их.
   Попервоначалу это было даже приятно. Как от слабого ночного крема. Несколько холодило    кожу. Попервоначалу она даже начала успокаиваться...
   Нет,  успокаиваться Наташа начала раньше, когда высоко подбив подушку, подложив к спине ещё и одеяло, она села, притулившись к стене, а Алёнок гладила губами кожу около пореза.. (На узкой кровати они помещались с трудом, и с самого начала, ещё до заката, после первого же  ржавого скрипа, Аля  сбросила матрас на пол -   на полу всё и происходило).  Девочка лежала у её колен на боку, свернувшись, как... нет.... для котёнка Аленок великовата,  но всё-таки что-то уютно-кошачье в ней  тогда было. Было!... А потом она облизнула губы...
   Нет, не так -  ещё раньше она чуть-чуть, совсем чуть-чуть надавила на колено,  и вот, когда Наташа  расслаблено открыла глаза, вот тогда губы Али раздвинулись, и по верхней прошёлся её язык ... От одного края к другому... И потом вдоль царапины - от одного края к другому.  И  было - ещё приятно. А вот  от взгляда на шалую, на какую-то бессмысленную улыбку девчонки мысли об успокоении   начали  выцветать.
   Алька, убедившись, что её видят, перевернулась на живот и больше в лицо Наташе не смотрела.  Она смотрела на ранку. Она словно выбирала, где коснуться кожи, словно высматривала, где накопилась кровь, где кровь хотя бы проявилась...
   Потом выбирать перестала. Длинное движение языка поддерживалось длинным движением головы,  скольжением по голым ногам путаницы Алиных волос, скольжением по голым ногам тугой мягкости Алиной груди, тугим выгибом спины -   она подтянула одну свою ногу,  во время другого движения -  другую, потом  выгнула спину, выгнула попу, а потом... На аэробике Наташа тоже проделывала это упражнение: "И -  волнообразно! Представьте, что Ваше тело - волна. И - плечи-талия-таз, плечи-талия-таз".
   Таз! Это у той выдры был -  таз! А у Али... Если  рисовать - то единой линией без единого излома, нигде не прерываясь, на едином - нигде не прерываясь! - выдохе...  Или вздохе...  Да не все ли равно. Все равно - задохнешься.
   И она тогда тоже - скоро начала задыхаться.
   Длинно высунутый язык, вылизывающий её кровь, становился всё жестче, всё грубее. Это попервоначалу он  только невесомо убирал красные капельки, почти не касаясь её кожи, это попервоначалу  он больше дразнил зрение, чем осязание.  А   потом он случайно, совсем случайно  задел   краешек, самый краешек ранки. Попервоначалу было даже небольно.
   Про второе касание сказать, что оно - случайно, было бы уже трудно. И что небольно - тоже. Нет, по-настоящему чувствительно ещё не было, но по хребту холодом уже скребануло. Хотя тогда ещё -  больше, пожалуй, предчувствием, чем реальной болью.   
   "Да что я заладила: "больно, больно"?! Реальная боль - это когда рожаешь, а  с Алей....
Алин язык, вольно гуляющий по внутренней поверхности моего бёдра,  Алина задница, вольно гуляющая перед  моими глазами, уколы мгновенной боли... Мало?-- пожалуйста! - Аля дотянулась до моей груди... Мало? - пожалуйста! - рука её, на которую она опиралась, застрявшая когда-то у меня меж колен, и замершая там, чуть шевельнулась...
   "Ниже! Глубже!"? -  Нет, совсем наоборот : "Все выше, и выше, и выше!"
   Она так до конца и не кончила обмызгивать мою царапину. Улыбнёмся: "не кончила". Улыбнёмся: "до конца". То есть когда - сразу отдохновение удовлетворения. То есть когда - сразу отдохновение  прекращения боли. Когда - я заснула. Сразу".
   Наташа сдёрнула наушники. Не вовремя:  сосед сладострастно всхрапнул.
   "Поубивала бы!"
  
   Аля перестала сдерживаться. Она разрешила себе вспоминать и вспомнила.
   Наташа, запрокинув руки,  лежала перед ней вся. За окном сиял ранний день,  в комнате было тепло,  форточка закрыта, но под её взглядом, но от её взгляда Наташу знобило, как от сквозняка - то мурашками покрывались бёдра, то чуть поёживались плечи. 
   Аля не приглядывалась, она молчала, и сидела почти неподвижно, но когда чувство нежности становилось непереносимым, сопротивляясь себе до последнего,  кончиками пальцев, подушечками касалась её тела. Аля ничего не рассчитывала, ничего не выбирала - трогала, где придётся, как придётся. Становилось легче, и она убирала руку. И с новым приступом - опять: где придётся, как придётся... И опять... опять...
   - Я люблю тебя, - вырвалось у Наташи.
   Аля промолчала, она не могла тратить нежность на слова,  вместо этого она снова тронула её -  где-то около пупка.  Потом хватило сил дотянуться почти до колена. Потом сил не хватило, и палец коснулся груди.
   - Я люблю тебя, -в  голосе Натальи явственно прозвучала боль. 
   Теперь Алиной  выдержки  хватило почти на минуту, а потом  она дотронулась до Наташиных  губ.
   Глубокое, тяжёлое дыхание почти запекло их.  Наташа   дрогнула  в слабой попытке  перехватить ими пальцы, но не смогла. Она смогла только снова выговорить:
   - Я люблю тебя.
   Аля молчала, Аля почти закрыла глаза - она ждала... Лоб морщило, губы... губы  изогнуло в гримасу почти страдания. И она потянулась к её плечу...
   Под  конец  Наташа не выдержала - она рывком села на кровать. Всё лицо её было в слезах:
   - Я люблю тебя! - она почти закричала. И осеклась. Лицо Али тоже было мокрым.
   Аля отдёрнулась. Нашла взглядом своё платье и,  на ходу натягивая его на голое тело, выбежала из номера.
   За три с половиной оставшихся дня ни одна из них ни разу не упомянула об этом. 
     
   (Я знаю больше: за шесть  последующих лет  ни в одной из их бешенных ссор ни одна из них не припомнит другой эти слёзы.)
     
   "Я не пойду через Кампу, я не пойду к Мосту Легионеров, не пойду на  гору: я не хочу конца, никакого конца. И никаких поэм! Я хочу к Наташе.
  
      Мы не трахались,
      Мы - занимались любовью!
     
   Мы не трахались!"
     
   "Ну, мы что? думать-то когда-нибудь начнём? Как-никак уже почти четыре часа трезвости. Четыре часа - без дурмана,  без Али. Так вот пока  я уже трезва, пока я уже - с ясной головой, но пока ещё нет похмелья, пока ещё не началась ломка, сообразим, что имеем-то? Что было-то?
  
   1. Была несчастная девочка.
   Нет, это не первое, первое:
   1. Яркая девочка.
   То,  что она  была (непосредственно до нас) очень несчастной девочкой  - это второе.
   3. Вены порезаны (задолго до нас).
   4. Курит.
   5. В спиртном знает свою норму  на уровне рефлекса.
   6. К наркоте равнодушна: не курит, не нюхает, не колется. Но, кажется,  не страшится ни того, ни другого, ни третьего.
   7. Девочка  не глядит в ресторане на цены, не думая - расплачивается, легко дарит дорогие камни.
   8. Девочка... что нынче называется -  "без комплексов".
   9. Не лесби и при этом... и в этом тоже - без комплексов.
   10. В свои двадцать (ну, где-то около) умеет в постели... ну, не обязательно в постели... умеет делать с телом  такое, о чём  ты, в свои тридцать (ну, где-то около) и не представляла.
   11. Цветаеву любит до истерики. Ахматову любит. Вон, про кипарисовый ларец знает. Про Блока с нею говорить можно... А как она смотрит картины!
   12. Молчать умеет, слушать умеет, запоминать умеет. И вспоминать... И не напоминать - тоже!
   13. Умеет не ссорясь, не скандаля, без угроз, даже ничего не обещая - без ничего то есть совсем,  только улыбкой, только грустной плутоватой рожицей - настоять на своём .
  
   Отложим пункты 11, 12, 13, и что останется? -  профессионалка.
   Добавим последние пункты и что добавится? - уровень...
   Итак, что в итоге? - очень дорогая проститутка.
   Приехали.
   Как же я во всё это вляпалась?"
   По самолёту предложили  пристегнуть ремни. Москва.
  
   "Ты же не собиралась длить знакомство,  ты же не думала больше встречаться с нею, ты  даже  подарила ей прощальный подарок! Дорогой, кстати. Но четырёх часов не прошло, а ты...
Так вот, для неё из этих четырех часов,  три - это автобусы, аэропорт, посадка в самолет, взлёт...
   Сейчас она подлетает к Москве, надеюсь, всё ещё вспоминая о тебе, всё ещё о тебе мечтая.  Потом  ей час до квартиры, потом полчаса переодеться и заварить кофе. А потом ещё пять минут, чтобы сопоставить твой возраст,  которым  ты перед ней бравировала, твой сексуальный опыт, которым  ты перед ней бравировала, твою привычку не считать деньги, которой  ты перед ней бравировала. И у неё будет две гипотезы:
   1. Ты -  девочка (шлюха)  московского мафиози.
   2. Ты - просто дорогая московская проститутка ( т.е. тоже шлюха).
   И из  чего этой  стерве выбирать?
     
   Ну, подруга, так как же ты во всё это вляпалась?!"
  
   *
  
  
     
  -- * Разбитое зеркало
     
   "Господи Боже мой, что я здесь делаю?" - он поднял кубок и отпил пива.
   - Барон, я поняла, почему Вы отказались от французского вина ради этого мужицкого напитка: под пиво не приняты тосты... Вы не хотите выпить за нас...
   "Девка! Ни происхождение, ни возраст не может изменить натуры - девка! Да о чём я?! Причём тут происхождение?! Её подруженька, Марго, ясно сказала: "чем отличается принцесса от скотницы? - она трахается на шёлковых простынях"! Всё!"
   - Барон, Вы неучтивы. Я дала Вам шанс, сказать комплимент, а Вы молчите.
   ""За нас..." - даже не скрывается".
   - Прошу прощения: ваша красота замкнула мои уста.
   - "Ваша..." - это чья? - герцогиня взглянула на княжну...
   "Никаких сомнений... Так не смотрят на новую знакомую, это взгляд на любовницу... В начале, в самом начале медового месяца..." - он, как бы оценивая, перевел взгляд с француженки на русскую.
   - Не смейте меня сравнивать! - возмутившись, вскинула голову княжна.
   - Только посмейте...-- вполголоса проговорила герцогиня, - ...промолчать.
   "Как хороши... как опасны... как по-разному... как рысь, изготовившаяся к броску, и вроде бы безразличная ко всему, свернувшаяся в кольца на прогретых камнях чёрная мамба..."
   - Только посмейте, - наклонилась вперёд девочка, - отделаться пустословием!
   - Не смейте обидеть её! - обнажила зубки женщина. - А уж меня...
   "Вызов! Эти бабы думают, что поставили меня в безвыходное положение. Они думают, что получат предлог выгнать меня и заняться своим мерзким блудом! Они думают, что могут запутать мужчину в кружевах своих слов. Но меч рубит любые узлы".
   - Я в растерянности... - он дождался победной улыбки девушки, снисходительной - женщины и продолжил: - Обыкновенно, женщины понимают меня, - он опять сделал паузу, он лихорадочно анализировал свои ощущения: неужели в их усмешках не было ни капли горечи, ни грана сожаления?! - особенно, когда я точен. Когда я - не молчу и не отделываюсь пустословием. Обыкновенно, женщины понимают меня, когда я... Ваша красота сейчас... Женская красота - это повод к действию для мужчины. К сожалению, воспитание принуждает меня предварить... претворить действие в слова. Мой сasus belli - двойной... - чуть приподнялась бровь у одной, чуть приоткрылись губки у другой... "Неужели это азарт?!" - ...и не только потому, что мне невыносима мысль выбирать, то есть отказаться от кого-то из вас двоих. - "Неужели у меня есть шанс?!" -- Ибо я люблю вас... обеих. Боже мой, как я хочу вас... обеих... - он перевел взгляд с одной на другую и закончил: - ...сразу.
   Женщины поднялись одновременно. До него им было всего несколько шагов, но он успел заметить обнажившуюся чуть более принятого ножку герцогини, успел улыбкой подтвердить увиденное, успел увидеть её взбешенное лицо - ах, как хороша! - когда они размахнулись и дали ему по пощёчине. Пытались дать.
   "Девки!"
   Он перехватил их руки, и, ещё в детских драках заученным приёмом, вывернул их. Женщин развернуло спиной к нему, он сделал полшага вперёд, и их спины коснулись его груди. Герцогиня справа первой повернула голову к нему, и он потянулся к ней губами. Он перенес центр тяжести на правую ногу, и тут эта русская девка, бесстыдно задрав подол, своей ногой подсекла её. Они все рухнули на землю.
   Они рухнули на пол, раздался звон, и на них посыпались осколки зеркала.
   - Что Вы себе позволяете, барон?! - зашипела герцогиня.
   Её сложная причёска рассыпалась. Она со стоном схватилась за плечо. По нему из пореза текла кровь.
   - Ирушка... - остановила её княжна.
   - Что, Али?
   Княжна молча подняла руку. Там, где раньше висело зеркало, рядом с вычурным, кованным крючком - теперь нелепо, страшно торчал арбалетный болт.
  
   *
  
  -- А Наташу можно?

Аля

  
   - Кто там?
   - Я.
   - Аля?!
   Шум ключа, лязганье задвижки, звон цепочки - Лола разбирала баррикады, снимала капканы, ставила на предохранители гранатомёты... Наконец, дверь раскрылась.
   - Ну, привет, подруга, - опять подругой назвала меня она.
   - Здравствуй... - она сама этого хотела, она сама мечтала об этом, у неё даже где-то отложены доллары... Вот и получай эту паузу на пол удара сердца, чтобы сердце твоё успело сделать перебой - на пол удара... - Здравствуй... Оля.
   - Пиздец, - сказала она.
   Очнулись мы на кухне - уже после первой, когда хрустели её огурчиками... Ну, не её, конечно - солениями, варениями и этим самогоном она снабжалась родственницей... Из Голутвина, кажется... Отравившись пару лет назад каким-то самопалом из импортной бутылки, Лола больше ничему кроме надёжной домашней алхимии не доверяла. Настоянное на травах, это народное творчество по крепости мало уступало спирту, по вкусу - коньяку и в переносимых дозах почти не оставляло похмелья. Правда, с дозами надо быть очень аккуратными. Очень. "Огонь поднесёшь - горит, уздечку опустишь - плавится" - вот. Я ж говорю, народное творчество.
   Я не буду вспоминать пьяную бабскую болтовню. Свой час Лола вычерпала до последней секундочки. Потом поставила кофе, достала мороженное и почти трезвым голосом спросила:
   - А теперь рассказывай, зачем пришла?
   И я ответила:
   - Я влюбилась.
   - Ну, это понятно. Дальше?
   И я ответила:
   - Я отдалась.
   - И это понятно. Дальше?
   И я ответила:
   - Её зовут Наташа.
   - Пиздец, - опять сказала Оля, а я запустила свою чашечку в стенку.
  
   - Ты же знаешь, я не переношу матерящихся! Женщин особенно! - потом орала я, а она смотрела, всё смотрела на осколки чашки, на ошметки кофейной гущи.
   - Ты же знаешь, я тоже, - сказала она.
   - И тоже - больше склонна прощать мужчин, - сказала она.
   - Это был настоящий фарфор, - сказала она.
   - Интересно, а по этому можно гадать? - сказала она.
   - Так, веник и швабра вон в том стенном шкафчике, - сказала она.
   Она встала и вышла. В ванную, я думаю.
     
   Я не ошиблась: вернулась она через четверть часа в халате и замотанной головой.
   Я опять начала готовить кофе.
   - Поцелуй меня, - потребовала она.
   Я поцеловала её в губы:
   - Теперь веришь?
   Она не лесби. Совсем. Конечно, если надо, она всё сможет и никто не уйдет обиженной, но потом... потом душ она примет погорячее.... Просто губам она верит на вкус, а на слух не верит. Почти у никого.
   (И ты знаешь, меня научила - тому же.)
   - Не могу... Я была уверена, что ты пришла расплачиваться за Прагу.
   - А я не расплатилась?
   - Какой же ты можешь быть стервой!... Когда не притворяешься ангелом...
   - Ангелам не можно в проститутки.
   Она смотрела на меня минуты две. Но перемолчать меня трудно. Тогда она сделала проще. Она отняла у мня кофе, достала из закромов граненые стаканы и опять вынула своё зелье. Не глядя набулькала. Оказалось почти поровну. Где-то по пол-стакана. Ну... больше.
   - Хватит заграницы. Или ты пьёшь - всё пьёшь! Не макаешь губы, а - до дна, или я достаю доллары.
   Я тоже промолчала минуты две. Я не держала паузу - я б смогла, но там, на кухне я опять думала, я опять перебирала, к кому я ещё могу пойти. Кроме папы опять вспомнилась только Ася - девочка, художница из Праги... Но Ася уже нарисовала мой портрет, а папа...
   Папа, я давно выросла...
   Я выпила свою порцию.
   Ольга... На этот раз Ольга только обмакнула губы.
   Она дождалась, когда цунами от её взрывчатки выплеснется у меня из ушей, и взяла меня за руку:
   - Ну?
   - Эта стерва считает, что я шлюха, - ответила я и позорно разревелась.
   И ещё около часа пьяной женской истерики.
   - А любовь - это сладко? - спрашивала она.
   - А что было раньше - любовь или секс? - спрашивала она.
   - А как - это проснуться с любимы... с любимой? - спрашивала она.
   - Сходится, сходится, сходится! - сквозь слёзы улыбалась она.
 
   Господи, неужели и Лола когда-то была способна... кого-то... из-за кого-то?..
   Господи, неужели - сейчас? Не веря ему, не веря себе... и вот, по мне - себя проверяя, выверяя?...
   Я так и не спросила её об этом... Я была слишком занята собой. А она ведь тоже профи: качнуть в резонанс - это пожалуйста, а позволить отвлечься - фигушки...
     
   - А разве её умолчание - это не ложь?
   - А почему ты думаешь, что из вас двоих стерва - только она?
   - Что ты ей рассказала про себя?
   - А насколько опытна она?
   - Да пойми ты: нет признания - нет факта!
   - Раскрыться, раздеться, отдаться - конечно-конечно... Всё раскрыть, всё отдать... помечтай-помечтай... а потом подумай: кому оно нужно - всё? В сортир с любимым не ходят.
   - Да книжки бесстыжие читала! У тебя - полшкафа ими забито. И всё - видно! - читанное. Порнухи по видику нагляделась - подброшу, подарком от фирмы. Мамина подруженька застукала и совратила! Ведь есть у твоей мамочки подходящие подружки?! Сможешь при случае предъявить? Ну, ты уж такую найди, чтоб проверять не захотелось... А хочешь я ей подставлю? Есть у меня... одна... на примете... Твоя и поверит, и рискнуть не захочет... Вот и вены ты тогда порезала!
   - Ткни ей в морду её фактики. Сходи к ней домой. Познакомься с её мужем!
   - Ты - небогатая и бережливая, а в Праге - кутила! Раз в год с тобой бывает. Потому и бедная. Для того и бережливая.
   - Да... Чистую работу тебе найти надо, обязательно надо... Слушай... а корочки на ювелира у тебя же уже есть?
   - Не твоя забота. Найдут и устроят.
   - Я понимаю, что не хочешь. Они, я так думаю, тоже. Они тебе должны? - будете квиты и разбежитесь. Теперь навсегда.
  
   На следующий день Лола сообщила адрес владельца телефона "465-36-39". Ещё через два дня мне передали визитку директора "Карата". С наилучшими пожеланиями. Ну и прощайте! На третий - я уже работала. Приёмщицей-оценщицей. На четвёртый - моя мамочка зашла ко мне поздравить "с началом трудовой деятельности". Не одна - с новой подружкой... Там такое... А ещё через день наступила суббота. Солнце. Первый в году совсем весенний, совсем тёплый день.
   Всё. Ближе к вечеру я была на Измайловском проспекте.
   Метро. Кинотеатр "Первомайский". Проспект. Стандартная многоэтажка. Советский подъезд. Лифт. Дверь. Звонок. Открывает мужчина. По квартире мечутся ребячьи крики. "Господи, сколько их у неё?!"
   Покопавшись, достаю их пакета книгу.
   - А Наталью Николаевну можно?
   - Ната! Тебя.
  
   *
  
  
  --
  --
  --   II. Девочки, девочки...
     
  
  --
  --
  --
  --
  -- Ниже топика
     
      Так изумруден газона браслет,
      что слепит глаза прохожим -
      а ниже топика голый просвет
      незагорелой кожи!
        
      Бьют по мозгам трещинки зренья,
      как пузырьки шампанского брют,
      а взгляд исподлобья ласкает колени,
      как юбка после трех месяцев брюк!
  
   *
  
  --
  -- Взрослые игры
  

Натали

     
   Столбняк.
   Вы думаете, это, когда просто стоят столбом и ничего не соображают? Ну, не без этого. И стоишь, и мало, что соображаешь. Даже мало, что видишь. Что перед тобой - Аля, это знаешь, это помнишь, но, чтоб видеть - вот это не особенно. Или вот, Аля что-то говорит. Так голос слышишь, а слов, слов разобрать не можешь - столбняк.
           
   Стоп. Волю - в кулак, глаза - в кучу, плечом - о стенку, зубы - сжать, глупую улыбку - стереть, глупую слезинку - проморгнуть. Что ещё ? Что-то срочно ещё. Ах да, ответить:
   - Здравствуйте, девушка.
   Так, кажется, это не в такт, кажется с этим уже несколько поздно. Вон Аля отвела в сторону глаза и у неё чуть проявились желваки - она тоже сжала зубки. Но сдерживает она не улыбку, она сдерживает хохот. Ох, как она умеет смеяться. Она ещё посмеётся , ох, как мы над этим будем смеяться! Но как она здесь оказалась-то? О чём она говорила? Как выгнать отсюда мужа?
   Стоп. По новой: волю - в кулак, глаза - в кучу, плечом - о стенку, зубы - сжать, глупую улыбку - стереть, глупую слезинку - проморгнуть. И взять ситуацию под контроль:
   - Извините: вечер субботы... Я уже чувствую себя перегревшимся гибридом пылесоса, стиральной машины, утюга и двух шестеренок кухонного комбайна... Вот никак не могу сообразить: солила я бульон или ещё нет. Дима, дорогой, будь добр, сходи, проверь на соль и сними пенку. Там, кажется, сейчас тоже всё закипит, - а теперь обернемся к Але: - И что у нас, девушка?
   Так, воля - в кулаке, глаза - в куче, плечо - на стенке, зубы - сжаты, улыбка - стёрта, слезинка - проморгнута. Муж сейчас отойдет. И всё, вроде, под контролем.
   Это был взрыв. Я несколько секунд с ужасом смотрела на Алю. Она честно пыталась сдержаться и тем усугубила ситуацию. Хохот её был абсолютно неприличен. И не только потому что громок. Люди по-разному смеются над поскользнувшимся человеком, над очевидной глупостью и матерным анекдотом. Здесь был последний вариант.
   Муж отойти не успел. Он заинтересовано обернулся:
   - Я что-то пропустил?
   - П-простите, - Аля тоже притулилась к стенке, вытирала слёзы и пыталась собраться до кучи. - Простите... Это глупости. У меня слишком разрезвилось воображение. Простите.
   Она ничего не хотела объяснять, только проказливо скосила взгляд в сторону мужа.
   Ну, тому попялиться на хорошенькую молоденькую девочку - и мёда не надо. Но на что она-то намёкает? Чего неприличного в помеси пылесоса и стиральной машины? Или в двух торчащих шестеренках?... Шестеренках? А если не торчащих... А если наоборот... ой...
   Теперь я скосила глаза на мужа...
   Десять лет брака... Я уже замечала: бывает, мы мыслим почти синхронно. Мой скошенный взгляд встретил его скошенный взгляд. Зубы его были сцеплены намертво, так что, он не захохотал - он захрюкал, ну, а меня перестали держать ноги. Стенка больше не помогала - я съехала на пол.
   На шум из разных дверей начали выскакивать дети.
   С каждым новым появлением изумление в глазах Али становилось всё более непереносимым:
   - Это все ваши?!
   - Нет, наш только я, - обозначил себя мой мальчик. - А это мои друзья. Мы играем в прятки.
   - Как тебе везёт на друзей, - сказала моя девочка.
   - А вы это что?! - сын выразил общий детский интерес.
   - Мы тоже играли, - отхрюкавшись, ответил мой муж, подал мне руку, и я поднялась на ноги.
   - Во что?!
   - Это взрослые игры, - хихикнул он. - Вам ещё не понять.
   - А Вы... а ты кто? - отбросив церемонии, обернулся мальчишка к Але. - Ты чья подруга, папы или мамы?
   "Хороший вопрос", - подумала я.
   "Хороший вопрос", - почти услышала я мысли мужа.
   "Хороший вопрос", - наверняка подумала Аля.
   - Ничья, - ответила она и нагло продолжила: - А твою маму - люблю, - и опять протянула книгу: - Я хотела поговорить или... хотя бы... можно автограф?
   Наконец-то рассмотрев обложку - разыскала же!... - я орлом обозрела местность. Дети, из наиболее робких, начали расползаться. Муж поскучнел.
   - Разговаривать?.. - начала я. - В советской квартире? Когда дети ещё не спят? А может творческая личность?..
   Но дальше слушать меня не стали:
   - Нет, не может! А ужин? Ты говорила, что бульон вот-вот закипит. Но бульон - это ещё не борщ! Дим, ты помнишь, мама обещала борщ? Помнишь?!
   - Помню! Борщ! - восторженно завопил мальчишка.
   И Аля поразила всех:
   - А давайте я вам помогу. На улице - такая весна. Мы потом с Натальей Николаевной прогуляемся, поговорим на свежем воздухе, и она отдохнет, а пока - пусть уже собирается.
   - Но у нас даже картошка ещё не почищена!
   - Я умею. У меня борщ вкусным получается. Правда-правда! А Наталья Николаевна чуть-чуть поспешит и за час успеет. Поужинаем - и пойдём.
   - "Успеет", говоришь... - посмотрел он на меня, я блаженно кивнула. - "Вкусный борщ", говоришь... Как звучит, как звучит - музыка! А не прочая, тебе, литература... - зашелся слюной старший Дима.
   - А можно, я тоже помогать буду? - забыв про всех своих друзей, спросил младший Дима.
   Кажется, в неё готово влюбиться всё моё семейство.
   - И я хочу, - прошёлестело от входа в спальню. Там не могла отлипнуть от дверного косяка шестилетняя соседская Настенька...
   И кажется, не только моё.
   Гуртом они в час уложились. А мне хватило времени даже на поваляться в ванной.
  
   Она сделала большие глаза и не позволила поцеловать себя в подъезде. Она отодвинулась от меня на "приличное" расстояние на улице. Она села на переднее сиденье и оставила меня в одиночестве - на заднем, в такси. Она несколько минут, несколько минут! - выбивала из таксиста сдачу, пока тот, доведённый почти до звериного состояния, по всем карманам не разыскал и не отдал ей последние копейки! В своём подъезде, в своём лифте с ней никак не могла наговориться столетняя носатая и усатая баба-яга, которая проводила нас до самой двери. (Когда Аля щёлкнула замком, она направилась опять к лифту. Выяснилось, что живет это исчадие Израиля на два этажа ниже).
   А потом дверь закрылась. Я уже ожидала, что и здесь... Я думала, что Алька опять... "Взрослые игры". Но она не дала мне ни думать, ни ждать.
  
   Сколько я думала о ней всю эту неделю! Чего я только о ней не напридумывала! А она не звонила, не звонила, не звонила! Я уже не знала, чего ждать - открытки с Гавайев или киллеров у подъезда? Или ни-че-го?!
   Я уже не верила себе, что так может быть, что так - было.
   Было - взорвавшийся в её руках бокал, было - её нежданно-тихие, почти спокойные, почти лишенные всякого напряжения, снимающие запрет слова: "а теперь разрешаю всё". Было - её слёзы в постели, слёзы прощания с кем-то, слёзы останавливающиеся под моими губами, останавливаемые моими губами - мной... Запоминаемые моими губами - мной... Помнишь их вкус, их соль? Помнишь её капризный голосок, в котором потом зазвучала влага уже вовсе не слёз: "Ниже..."?
   И было это чувство ледяного ожога.
   Как давно-давно, когда в юности, в девичестве, почти в детстве, когда в первый раз... А потом только в самых сексуальных сновидениях и... и вот в Праге, с ней, от неё...
   И совсем другое...
   Взаимность... Не послушание, не чуткость, не синхронность... Уверенность! Уверенность, что ей с тобой, как тебе - с нею... Что ожог твоей груди и ей сжигает пальцы.
   Нет, "уверенность" - не то слово. Уверенность - это потом, когда - одна, когда вспоминаешь, а в постели доказательства тому каждый раз... Как ещё один толчок в резонансе: всё выше, выше - и лопается стекло, взрываются бокалы и выплёскивается вино...
   Её сбившееся дыхание - сбивает дыхание твоё, твой стон - рождает её стон... Но это-то можно сыграть, мало ли оргазмов демонстрировала ты, ну, скажем, мужу... А вот - прокушенная губа и полный крови рот... А залитое слезами лицо - сыграешь?
   Или классная проститутка может всё? Ведь сто долларов в час за что-то платят? А за что можно заплатить двести? А если триста?
   Но зачем, зачем ей это?? У меня-то таких денег нет!
   И - ведь это я подошла к ней! Не молодая, не красавица, не знаменитая, не богатая... Не мужчина в конце концов! А она - юная, красивая - до крови искусывает себе губы, лаская мою грудь...
   Помнишь, на губах - вкус её крови? Но ведь и она помнит вкус - моей.
           
   Вот это я вспомнила кстати. Я успела прошептать: "Пожалуйста, никаких следов, пожалуйста". А дальше... Угораздило меня надеть сапоги! Но ведь ещё вчера было холодно... Молния заела, терпения ни у кого из нас никакого, на чистую простыню в одном сапоге - кошмар... Видела бы моя мама... Ох, о чём я...
           
   На следующий день старший Дима был в блаженстве:
   - Вот, оказывается, что надо творческой личности: чуть-чуть восхищения от поклонницы. И эта личность перестаёт бросаться на родственников. Слушай, а твоя поклонница котлеты жарить умеет? А юбок ещё короче у неё нет?
   А младший спросил:
   - А Аля ещё придёт? Ну, хоть поиграть в ваши взрослые игры?! 
  
   *
  
  --
  -- * Оргия под знаком стрельца
  
   - Не вставать! - вполголоса приказал барон, осторожно высвободился из переплетения тел, перекатился к двери, задвинул засов и скользнул к раскрытому окну.
   "Всё-таки он - воин. Воин, а не паркетный хлыщ, которым выставлял себя, - подумала княжна, и сама удивилась удовольствию от этого открытия. - Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова".
   Барон дёрнул за шнур, и упали тяжёлые шторы, отсоединив комнату от залитого солнечными лучами полдня. Осторожно отогнув край ткани, он выглянул - окна через внутренний дворик напротив были тёмны и пусты.
   - Никого? - без всяких сомнений в ответе, спросила Ирэн.
   - Никого, - подтвердил барон, отпустил штору и выпрямился.
   - Герцогиня... - повернулся он к женщинам.
   - Отвернитесь, невежа! - оборвала его она. - Дайте дамам привести себя в порядок.
   Зрелище рассыпавшихся причёсок и особенно сбившихся юбок было восхитительным, но требование дамы - до обидного законным. Барон неспешно, с отчётливой неохотой подчинился. Женщины обменялись взглядами.
   "Наглец", - молча сказала одна.
   "Наглец", - молча согласилась другая.
   И обе едва не улыбнулись. Но арбалетный болт снова притянул их взгляды, и улыбки истаяли.
   Виктор тоже отогнал вольные мысли. Что происходит? Он только что чудом уцелел. Охота. За кем? Неужели за ним? Но почему только сейчас? Почему именно сейчас? Он уже месяц в Праге - никаких признаков опасности не было! Что изменилось? Ничего! Значит... Значит - не он. Княжна Алла... Али? На родине у неё остались опасные враги, но она здесь уже двенадцать лет, и ничего подобного, вроде бы, не случалось... Вроде бы?... А нож?... На обнажившейся ножке девочки, чуть ниже колена, он увидел ножны и рукоятку... стилета? кинжала? Она постоянно готова к опасности... Значит?... Да нет, слухи бы просочились... Значит, не девочка причина, не девочка мишень. Тогда... герцогиня?
   Он услышал шум отодвигаемых стульев.
   - Барон. Вы можете присоединиться к нам.
   Он обернулся.
   Женщины привели в порядок одежду, но с волосами управиться без квалифицированной прислуги оказались не в силах, и они просто распустили их. Вообще-то, это было несколько неприлично.... Особенно, когда волосы такие, когда волос - столько... Как же звали ту святую?... - начал вспоминать барон, - Анна! Интересно, она была блондинкой, как герцогиня или брюнеткой как княжна? В княжне определенно течёт толика татарской крови: такая чернота без азиатчинки не прорвётся, а святая... Ох, в те века в Империи тоже было трудно сохранить чистоту крови... И барон вспомнил, наконец, картину знаменитого итальянца, на которой голую святую кое-где прикрывали роскошные волосы... Чёрт, рыжие!... А эти...
   - Барон, очнитесь... Нам всем совершенно необходимо выпить, - барон не сумел удержать вздоха. - А если Вы потянетесь за своим пивом, Али выльет его Вам на голову.
   - Да, - немедленно подтвердила девчонка.
   Виктор раздумал дразнить женщин: уж больно быстра оказалась девчонка... Да и нож... Чёрт их знает, этих русских, как у них воспитывают девочек... Или у татар. По слухам нрав одной из жён Ивана Ужасного - татарки, пугал даже того выродка.
   Он почти до самого ободка наполнил бокалы.
   "Не пролив ни капли", - оценила одна.
   "Едва-то уцелев", - качнула головой другая.
   - И, Виктор, мы так и не услышали от Вас тоста.
   - Но, по-моёму...
   - Ваше желание, которое абсолютно непри... - Ирэн сделала еле заметную паузу, но барон успел договорить вместо неё: "непри-...емлемо" , прежде, чем она продолжила: - абсолютно непри... -лично, мы поняли.
   - Обе, - опять согласилась с ней Аля.
   "У этих баб совсем нет нервов? Или... Или, как и у меня сейчас выше пояса - у них выше талии, тоже ничего уже не работает?! Не работает? Ха!" - барон помимо воли мазнул глазами "выше талии". Слои тончайших тканей платьев совершенно не скрывала напряжение сосков у обеих.
   - Мои объяснения, - поднял бокал барон, - мои признания, мои желания только что спасли наши жизни. Так выпьем, чтобы любовь всегда побеждала смерть!
   - Спасли не "жизни" - жизнь, - пробормотала герцогиня. - Да какая в сущности разница! - и выпила, не пролив ни капли, весь бокал.
   - Спасли не "его объяснения" - моя подсечка, да какая в сущности разница! - вполголоса согласилась с нею княжна и выпила, не пролив ни капли, свой бокал.
   "Какие всё-таки достались мне стервы! - подумал барон. - Да какая в сущности разница! - он тоже на мгновение задержал на весу бокал, чуть проследил за опасно дрогнувшем венчиком жидкости и выпил всё, не растеряв ни капли. - Чёрт, но неужели, неужели эти стервы мне - достались?!"
   - Виктор, Вы наливайте, наливайте! У нас считается, что первая чаша не должна задерживать вторую...
   Барон слышал о страсти к возлияниям у русских... Впрочем, сейчас это было кстати. Боевая концентрация уходила, вот-вот должна была придти реакция... Не хватало ещё опозориться перед женщинами дрожью рук! Он не замедлил наполнить бокалы.
   - Подождите, Виктор! За эти несколько дней мне уже несколько раз хвалили Вашу рассудительность. В Париже Марго смеялась, что здесь - болото, сонное царство! А меня чуть не убивают на четвёртый день моего приезда! Или это Вас чуть не убили на моих глазах? Или эту девочку? Барон, что за аллигаторы возятся в здешних топях?
   "Вот... - подумал барон, - у неё не дрожат руки. Дрожит у неё - голос. Всё-таки она - нормальная баба. И она на грани. Ей срочно надо выпить ещё бокал. Срочно. Но я тоже - нормальный мужик. Тоже на грани. Ещё один бокал, и я тоже сорвусь - начну задирать юбки".
   Он едва сдержал ухмылку и ответил:
   - Здесь и было - болото, до Вашего приезда... Аллигаторы спали. Арбалетами в замковых покоях никто не развлекался... Ирэн, Вы говорили, что с Вами - опасно. Ирэн, а когда на Вас покушались последний раз?
   - Барон, Вы издеваетесь?!
   "Есть. Дурак. Надо было сначала влить в неё вино, а потом уж болтать".
   -...За несколько секунд до выстрела на меня покусились Вы, - голос женщины уже не дрожал, он звенел. - Два покушения в минуту. Вот Марго обзавидуется. И оба - неудачны. Вот Марго обсмеётся, - она уставилась прямо в глаза Виктору и закончила: - Боюсь, без новеллы не обойдётся...
   Барон читал бесстыдные новеллы "Гептамерона". Он с ужасом понял, что может оказаться литературным героем. Посмешищем для всей Европы. На века.
   - Вы!! - треснув кулаком по столу, заревел он на женщину.
   - Я??.. - перегнувшись через стол, зашипела женщина ему в лицо.
   - Стоп!! - девчонка всадила нож в пальце от сжатого кулака барона, в пальце от сжатого кулачка герцогини. Но и этого оказалось мало. Они уже привставали со стульев.
   - Стоп, я сказала! - оставив нож дрожать в столешнице, она схватила в руки по бокалу и выплеснула вино в искажённые лица.
   Барон опомнился. Сел. Некоторое время неподвижно смотрел на нож, потом рукавом оттёр лицо, потом попробовал вытащить нож - сразу не получилось, но оно и к лучшему. За делом он почти пришёл в себя. И поднял глаза. На фоне белокурых волос, на светлом платье пятна красного вина выглядели особенно безобразно. Княжна, полуобняв Ирэн, что-то нашептывала ей. Но женщина её не слушала.
   "Бесполезно. Это истерика. Многим было бы достаточно надавать пощёчин... А этой.... Впрочем, я знаю, что надо этой. Мне надо того же, - вдруг понял про себя мужчина. - Но у неё может быть припрятан стилет. Например, в волосах. Даже не стилет - длинная стальная игла с рукояточкой на три пальца. Учтем.. Но Ала. Как же Ала?..", - он встал.
   Аля тоже поняла, что всё бесполезно. Не отпуская женщину, она обратилась к мужчине:
   - Покушение - это не приказ императора?
   - Нет, - сразу отмел Виктор.
   - Инквизиция?
   - Н-нет...
   -То есть сейчас нас не придут арестовывать?
   - Нет, - он подошёл уже почти вплотную.
   - Сажать в темницу, убивать слуг, грабить имущество?
   - Грабить? Нет. Здесь не Ваша Московия! Но убийцы могут ждать нас... или кого-то из нас... сейчас - прямо за дверью, а когда-нибудь потом может быть яд.
   - Всё?
   - Всё.
   - Дверь сюда закрыта... И, значит, время у нас есть. Ирэн, - опять обернулась она к женщине. - Помоги мне со шнуровкой.
   "Что?!"
   - Что?
   "Точно, - понял барон, услышав её непонимающий голос, увидев её невидящие глаза. - Она ждёт только одного: когда я подойду. И стилет у неё - есть".
   - Он же хотел нас - обеих. Сразу. Я тоже. Я тоже хочу вас обоих. Сразу. Здесь. Сейчас, - девочка говорила негромко, медленно, чуть ли не по слогам. - Ирушка, помоги мне. Расшнуруй мне платье.
   "Она действительно хочет этого?!" - не поверил Виктор.
   - Я? - никак ничего не хотела понять Ирэн.
   - Ты.
   Аля притянула руками её лицо и накрыла губы губами:
   - Да? - отодвинулась она.
   Ирэн опять потянулась к губам девочки, но та, сделав шаг в сторону, увернулась.
   - Да?
   Герцогиня скосила, было, глаза на замершего мужчину, но губы снова скользнули по её щеке. Аля успела бросить взгляд Виктору:
   "Да!"
   - Да? - опять спросила она Ирэн.
   - Да, - ответила герцогиня и отвернулась ловить Алины губы.
   Барон услышал смешок девчонки. И узнал его. Счастливый смех играющейся женщины. Он всегда думал, что его нельзя подделать, что его невозможно сыграть.
   "Или она и не играет?"
   Смех оборвался. Барон, когда доводилось, именно так и обрывал его: женщины целовались. Ирэн уже стояла спиной к нему. Он сделал шаг вперёд, но Аля покачала рукой:
   "Рано!"
   - Ну? - сказала она, отстранилась от женщины и подняла вверх руки.
   Теперь засмеялась Ирэн.
   "Да, было рано, - услышав тон смеха, понял он. - Но сейчас она займёт руки".
   И она заняла.
   Руки Ирэн закопошились у Али на груди, и Алин грудной смешок, почти помимо его воли, толкнул барона вперёд.
   Его руки сомкнулись на талии герцогини, и он притянул к себе её тело, тут же Алины руки сомкнулись на спине герцогини, и Аля, целуя её, всем телом прижалась к ней - подалась вслед за ней. Виктор едва устоял. Его руки, как и руки герцогини, оказались замкнуты меж двух тел.
   "Как сжатые пружины, - подумал он. - У обеих ни одной расслабленной мышцы".
   "Он всё не может поверить, - целуясь с Ирэн, глядя ему в глаза, поняла Аля. - Он никак не может поверить, что девочка не просто спасает его, спасает её, что девочка хочет тоже. Но я -не девочка!"
   Ирэн не думала ни о чём. Играясь с языком Али, чувствуя на бедре, на талии жёсткие руки мужчины, она ждала мгновения, когда её руки обретут свободу, и она одним движением, одним жестом, одним ударом освободится от мутящей, мучающей её темноты. И хорошо, что рядом есть этот мужчина, что девочка не пострадает, а он... А что он? Он же был предупреждён? Был. Он только что признал это. И его всё равно убьют. А тут... тут арбалетной стрелой можно будет потом уничтожить тонкую уличающую ранку...
   Она почти не заметила слабого света, незнамо как и когда затеплившегося в ней где-то у солнечного сплетения - она ждала.
   Барон ждать не стал - он сдвинул руку. Бёдра Али отзывчиво отодвинулись, освобождая, пропуская её.
   Губы, занятые нетерпеливыми женскими губами, и мужская рука, неспешно следующая по изгибу начала ноги вниз, вглубь...
   "Кипящий кофе с ледяным мороженым", - подумала она.
   "Капкан... - остановилась мысль у Виктора. Над его ладонью под невесомой тканью цвело женское бедро, а его ладонь, сминая невесомую ткань, гладило девичье. - Что ж, значит, по самые локти!"
   И его губы зарылись в душную путаницу светлых волос.
   "Не- до-ко-пать-ся!" - растеряно понял он.
   "А мне?!" - жалобно подумала Аля, одним движением рук раскрыла от волос шею Ирэн, и снова, не давая ей освободиться, сцепила их у неё на спине.
   "Я ведь ждала этого мгновения, почему же я не успела?" - тихо удивилась себе герцогиня. Вместо ответа она длинно потянула за шёлковый шнур. Аля чуть ослабила хватку, и платье у неё на груди разошлось.
   Барон, будто издевался - его усы, борода щекотали, дразнили кожу герцогини, но губы отстранялись, уходили от касания шеи, от прикосновения, от поцелуя. Она отклоняла и отклоняла голову назад, но барон отклонялся тоже! Зато губы княжны не уставали. Они следовали за напряженным языком Ирины, не отпуская, не выпуская его из сладостного плена - то глубоко вбирая его, то чуть выталкивая, подчиняя и отдаваясь в ласковую власть её языка, трогающего, играющего, дразнящего. И дразнила неспешность руки Виктора, опускающейся, пробирающейся в капкане женских бёдер, раздвигающего, растапливающего его. И тлело тихое марево вокруг солнечного сплетения.
   "Между!"
   Рука Виктора касалась сразу обеих ног женщины, и обе ноги девушки прижались к тыльной стороне его ладони. Он не выдержал своей же нежной пытки - он прижался губами к шее Ирэн. Беззащитно выгнутая шея целующейся Али была рядом. Барон не стал противиться искушению.
   "У них такая тонкая кожа... ведь останутся следы... - подумал барон. - И чёрт с ними!"
   "У меня такая тонкая кожа... ведь останутся следы... - подумала Аля. -   И дьявол с ними!"
   "У меня такая тонкая кожа... ведь останутся следы...-- подумала Ирэн. - И сатана с ними!"
   Её руки раздвинули ткань и легли на груди Али.
   - Так... - чуть слышно простонала та.
   Ирэн бёдрами почувствовала, как Аля раздвинула ноги. Она бёдрами почувствовала, как рука Виктора дрогнула и, словно преодолевая волю хозяина, двинулась следом. Его губы оторвались от её шеи.
   "Он смотрит на Али, - поняла она. - А она?"
   Зубы девчонки, теребившие губу Ирушки непроизвольно сжались. Боль ужалила женщину.
   - Та-а-ак, - опять простонала девчонка, отпустив Ирэн. Алино тело выгнулось, руки, сжимавшие спину Ирэн, ослабли, груди в требовании сладострастия вжались в ладони Ирэн.
   Своя боль, чужое наслаждение, такое желанное, такое памятное, и губы Виктора опять целующие её шею, и эти груди такие жадные, такие - она уже знала это! - ненасытные... Она не смогла отказать им... Она уже не могла не замечать, не могла не чувствовать пульсации облачка звёзд в центре своей груди, в центре её, в центре всего.
   Она тоже раздвинула ноги.
   Аля бёдрами почувствовала, как у Ирушки раздвинулись ноги.
   - Та-а-к... - опять вырвалось у неё, она обхватила затылок любовницы и вжала её рот в свой. Девчонка на мгновение открыла глаза. Виктор глядел ей в лицо. Она сжала бёдрами его руку, нехотя освободила её, качнула головой и опять закрыла глаза.
   Виктор подчинился ей: она почувствовала, как его ладонь развернулась и ушла от неё.
   "Никакое бельё не поможет. На платье, наверняка будет мокрое пятно".
   Ирушка подчинилась ей тоже - её язык резко, с выдохом вошел в неплотно сжатые губы Али, медленно вышел, повторил движение... Ещё ... Ещё ... с выдохом, с голосом, со стоном... А её ладони, гладили, гладили набухшие, налившиеся страстью груди.
   "Вот... - чуть ли не вслух, чуть ли не выкрикнула Аля, -...сука!" - за все эти долгие секунды ни ладони, ни пальцы герцогини ни разу не коснулись соска.
   Но ладони её вдруг сжались.
   "Так, - поняла Аля: - теперь и у Ирки на платье мокрое пятно будет тоже".
   Она за волосы оттянула от себя её голову, дождалась, когда та откроет глаза, влажно, коротко поцеловала её рот и опустила взгляд себе на грудь:
   - Я прошу, - сказала она, - тебя. Ирушка, ну же...
   Голос против воли сорвался. Когда она подняла глаза, Ирушка хохотнула. Аля узнала этот смех, его не подделаешь - смех уверенной в своей способности дать наслаждение женщины. Уверенной в своём праве дать его. Или не дать. В своём согласии - дать. За её спиной, в пяди от неё стоял Виктор. Он тоже знал всё это.
   - Да? - спросила она сама не зная кого.
   - Да, - ответили они оба.
   - Да, - подтвердила кому-то она. И закрыла глаза.
   Её руки по-прежнему лежали на затылке её Ирушки, но теперь она не держала её - держалась.
   "Какого дьявола он запер двери?! Там, через комнату - спальня, кровать! Убийцы? Какие убийцы?! Если я умру, то здесь и сейчас!"
   Барон опять без слов понял её. Она услышала звон посуды, открыла глаза: Виктор, не особенно церемонясь, освобождал стол. У неё не хватило сил даже на благодарную улыбку - её трясло. Стерва герцогиня за всё это время только два раза случайно, Аля была уверена - случайно! - коснулась её соска, каждый раз сразу отдёргивая руки!
   По краю сознания девчонки протекла мысль: "А он по-прежнему не поворачивается к Ирке спиной. И правильно. От такой сволочи, чего угодно, ожидать можно!"
   Она хотела сразу направиться к столу, но барон, как-то успевший оказаться сзади неё, положил ей руки на плечи и чуть задержал, высвобождая её из полуспущенного платья.
   - И твой нож, - наклонившись, вложил в ножны он её оружие.
   Ирка тоже хотела, было, поучаствовать в раздевании, но взглянув на "Али", одумалась. Если бы она оторвала руки, Алька залепила бы ей пощёчину.
   К столу они так и шли: пятилась к столу полуголая княжна, на которой из одежды были только длинные светло-светло-голубые, в рюшечках, кружавчиках и повязочках панталончики да нелепо выглядевшие, пристроенные у колена кожаные ножны с ножом, а за ней, как приклеенная, шла герцогиня в мятом заляпанном платье.
   "Только хихикни, убью", - подумала княжна, взглянув на барона.
   "Пусть хихикнет - убью!" - подумала герцогиня, даже не взглянув на него.
   "А ведь убьют, - понял барон. Он увидел, он заметил мимолетный взгляд герцогини, когда раздевал Алю. Ещё ничего не кончилось. И значит, это не уже истерика, а значит.... - Итак, у них по ножу. Рискнуть? - мелькнула шалая мысль. - Нет. Это козырь на потом, когда они выживут - все выживут! Козырь против литературных угроз герцогини. Ибо новелла Марго об этом будет ещё смешней предыдущей", - и сдержался.
   Не хотела сдерживаться Аля:
   - Повернись! - приказала она Ирине.
   И когда та повернулась - ножом распорола всю шнуровку на спине.
   - Повернись! - снова приказала она.
   И когда та повернулась - так что взметнулись светлые пряди! - приспустила платье, обнажив её груди.
   - Порежу, - предупредила она, когда женщина попыталась придержать одежду.
   "Герцогиню? Платье?" - подумал барон. Он благоразумно не вмешивался. Он благоразумно старался быть незаметным.
   Аля села на стол.
   - Подойди... - сказала она.
   Ирэн сделала шаг вперёд.
   - Вплотную, - сказала она и широко раздвинула ноги.
   - Да? - напомнила она.
   - Да.
   Ирэн сделала ещё шаг. Её тяжёлые груди оказались у самого лица Али.
   Аля чуть наклонилась, её губы коснулись кожи Ирушки. Она, не прерывая касания, не спеша, но неостановимо, провёла сухими губами до широкого окружия, обвела его по контуру. И тёмно-розовая кожа.... - "Как странно называть это кожей", - перестала быть гладкой.
   "Всё правильно. Мы все сейчас... даже не порох, а как то, страшное зелье... какие, к дьяволу, прелюдии! И искр не надо: тронешь, дрогнет и взрыв".
   В её губах сосок отреагировал сразу. И в пальцах - тоже. И скоро, очень скоро - женщина уже покачивалась в такт с её движениями - пальцев, губ.
   "Да где же он?!" - подумала она о Викторе.
   И почувствовала, как одна мужская ладонь накрыла её ладонь, а вторая - коснулась щеки. Она не удержалась, и перед тем, как уступить ей место - потёрлась об неё.
   "Почему так нежит касание мягкой женской руки, и так сладостно - прикосновение жёсткой мужской?"
   Она открыла глаза. Дыхание герцогини не прервалось, глаза всё так же были прикрыты, руки по-прежнему слабо ласкали её волосы. Она вроде бы и не заметила подмены. Хотя, как тут не заметить? - барон, всем телом прижавшись к ней, опять целовал её шею. Запомнил уязвимоё место. Правильно - эксперименты это потом.
   И на нём уже не было камзола, рубашки... А?.. Нет... штаны были на месте. Как же так? Да всё просто - не хватило терпения, не хватило времени.
   Её терпение - уже тоже было на исходе. Она сняла со своей головы руки Ирэн, поцеловала ладони и накрыла ими свои груди.
   - Да? - опять напомнила Аля.
   - Да? - эхом переспросил Виктор.
   - Да, - ответила Ирэн.
   Никто не стал уточнять - кому.
   Аля откинулась. Аля выгнулась. Её груди вдавились в женские ладони, и женщина потёрлась ими...
   Поначалу, это как свежий ветер...
   - Так, - выдохнула Аля.
   Теперь Ирэн, в свою очередь, обвела по контуру один сосок, второй...
   "Если эта тварь..." - начала Аля и не закончила мысль - все пальцы, один за другим, прочертили диаметр - через центр. И вернулись - один за другим. И снова. И снова. И по спирали - от края к центру, и по спирали - от центра во вне.
   И уже не ветер, а влажный холодный зной...
   И можно было бы терпеть и терпеть - и выдержать, лишь глубиной вздохов отмечая глубину ожога, но барон, увлекшись диковинным зрелищем, отвлекся от Ирки.
   "Ну, за что это мне?! То та сука, то этот козёл! Ну, почему, почему так возбуждают мужчин женские ласки? Ну, если ты так возбужден, ну, что же ты только смотришь?! Неужели ты не слышишь, как успокаивается её дыхание?!"
   Аля подняла руку, взяла свисающую над ней светлую, густую, чуть вьющуюся прядь волос и потянула к себе.
   - Губами, - потребовала она.
   - Да, - ответила Ирушка.
   Ирэн облизнув, увлажнила губы и потянулась к её груди.
   Али больше не собиралась изгибаться - она откинулась, согнула руку и опустилась на локоть. Ирэн, было, замерла, но никакого терпения у девчонки уже не осталось - она с силой потянула за волосы. Виктор успел разорвать объятие, герцогиня нагнулась.
   - Ниже! - пробормотала Али и совсем опустилась на стол.
   Шансов удержаться у "Ирушки" не было - девка заставила её тоже почти лечь на себя.
   - Губами! - опять напомнила она.
   Пришлось опять облизывать губы, пришлось опять тянуться, выгибая бёдра, и в то мгновение когда её губы легли, наконец, на сосок, рука барона легла ей на выгнувшиеся исполненные тёмным ядом, прикрытые несколькими слоями тончайшего китайского шёлка ягодицы.
   Али ждала её губ - но всё равно вздрогнула.
   Ирэн ждала его рук - но вздрогнула тоже.
   И почувствовала, как дрогнула рука Виктора.
   - Да... - вырвалось у девушки.
   - Да?.. - вырвалось у мужчины.
   - Да!.. - вырвалось у неё.
   И тут же почувствовала, как Виктор начал задирать её многочисленные юбки. Она ещё успела потеребить сладкий сосочек губами, погладить его языком, чуть-чуть прикусить зубами, когда мужчина, почти озверев, всё-таки управился с юбками, и между его руками и её телом осталась последняя ткань.
   - Подожди... - выдохнула Ирэн. И медленно, поцелуй за поцелуем стала опускаться ниже, ниже...
   Левая рука мужчины придерживала поднятые подолы, правая... Женщина услышала, как он не выдержал и чертыхнулся - одной рукой даже со своим бельем управиться сложно. Она лизнула девочку в пупок. Вот и её руки легли на бельё девочки. А сзади замолчал барон.
   - Али... - почти без голоса произнесла Ирушка. Аля услышала. Она послушно подняла ноги, подтянула колени к груди и положила ноги ей на плечи.
   - Виктор... - так же без голоса произнесла она. Виктор тоже услышал. Обе его руки легли на её бельё.
   - Да? - спросил он.
   - Да! - потребовала Аля.
   - Да, - уступила она.
   Больше ласк не было.
   Зато звёздное сияние вокруг солнечного сплетения, которое то разгоралось, то затухало, теперь словно взорвалось, затопив её всю.
   И не осталось тьмы.
  
   *
  
  
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Посещёние
     
     
      Зеркало, кресло, кровать, торшер,
      Стынет в вазе акации ветка...
      - А у тебя уютно, ma сhere,
      Но вот - безвкусная статуэтка...
        
      Адское месиво судорог, грёз,
      Прикосновений, причуд, проказ,
      Стыдного трепета, мёда угроз....
      - Какой у тебя некрасивый оргазм...
     
  
   *
  
  
  -- Стервы
     
      1. Лола
     
   - Ало?
   - Лола, это я! - донеслось с того конца провода. А молчание на  этом - стало отчаянным.
      Но перемолчать Алю - невозможно, и Лола это знала. Надо было  просто вешать трубку.
   - Значит, я опять - Лола? Значит, у тебя снова всё хорошо?
   - Оль, ну прости - привычка! Чесслово, не подумала.
   "Какой вчера был хороший день... Под её голос тоже можно греться, как под тем, вчерашним солнышком... Греться... потому что холодно".
   - Не подумала? Ты?... Не верю я тебе, подруга.
   - Ну, Оль, ну как мне тебя убедить?!
   "Она  же знает".
   - Ты  знаешь.
   - Да, пожалуйста, хоть сейчас! Только... только с одним условием!
   - Говори.
   - С двумя!
   "Неужели не врет?! Неужели... Да что это я, в конце концов ?! Да зачем мне она... нужна".
   - Говори.
   - Сейчас, я - ещё подумаю...
   "Стерва!"
   - Ну?
   - Нет, вроде всё...
   - Стерва!
   - Ах ты... - и Аля расхохоталась. -  Первое. Я теперь девушка честная и  потому - совсем небогатая. Так что такси  мне оплачиваешь ты...
   - И ты... И ты весь этот гамбит... вот ради этого?! Ради поганых рублей на  дорогу ко мне?!
   - И обратно! - от голоса на том конце провода звенела вся линия.
   "И ведь  так! Именно так.... Убила бы... Но откуда берется ощущение счастья?"
   - Приедешь - убью.
   - У меня ещё одно условие!
   - Говори, горюшко!
   - Мы твой народный продукт - не пьём!
   - Ещё пять минут такого разговора,  и я его сама вылакаю. Весь.
   - Нет-нет-нет! Ты нужна мне трезвая и мудрая.
   - Ладно, ты меня почти успокоила. Тогда вот. Не сейчас и не сюда. У меня работа... ещё... часа на полтора.  И ещё, ну... полчаса на то-сё и дорогу... Через два часа я буду дома. Если всё-таки задержусь - ты ждёшь меня в кафе за углом.  Знаешь где?
   - Но...
   - Ждёшь!
   - Но...
   - Оплачу я твой кофе, оплачу. И...
   - И?...
   - Хочешь торт?
   - Ой... Ты мне теперь разрешаешь торт?
   - Теперь я тебе разрешаю всё.
   - Ох, рискуешь! - хихикнула Аля.
   - Приезжай!... Извращенка... - Лола бросила трубку.
   "Она совсем пришла в себя... Вся опять как раньше, как до Бориса. И, наверное, с Борисом... Четыре минуты разговора  и... Вот за это этой бестии и платили... Ты  мечтала, чтобы с тобой, как с клиентами? Получай".
   Лола позволила себе ещё пять минут блаженной бессмысленности.
  
   2. Натали
  
   - Ало?
   - Ир, это я.
   "Интересно, сколько она будет приходить в себя? Минуту? Полторы? А потом скажет: у нас землетрясение?"
   - У нас объявили о конце света?
   "Минута. А теперь не врать, только  б не соврать! Она вмиг почует и бросит трубку. А больше мне звонить с этим некому".
   - Конец света. Но  не  у вас - у меня.
   - Что же у тебя могло случиться?..
   - Я...
   - Подожди - я сама  подумаю... Бросил муж?..
   "Типун тебе на язык!"
   - Нет... С этим  не ко мне - это к адвокату... Чтоб тебя родительских прав сразу не лишили.
   - Ты!..
   - Ещё раз прервёшь - брошу трубку. Ты меня знаешь - брошу.
   "Бросит".
   - Молчишь? Вот и правильно...  Неприятности на работе? Ради этого ты  б сейчас  не смолчала... Выгнали? - опять не ко мне. Это  -  к   психиатру. И не  тебе, а твоему начальству - сдаваться.... Нет, и не с младшим твоим Димочкой...
   "Пусть  только что-нибудь вякнет!.."
   -... это ещё лет, эдак, через пять... Я по нему соскучилась... Он все тот же ангел?
   - Да.
   - Значит, не семья и не работа... И не литература - ты мне и в лучшие времена ни строчки не написала. Ни мне, ни обо мне... Что ж остается?..
   "Стерва! Она все поняла сразу!"
   - Остается так называемая личная жизнь...
   "Сейчас скажет: "Влюбилась", -   сделает паузу и продолжит: "И ты, стерва, посмела с этим звонить мне?!" -   и бросит трубку. Я не успела подготовить её, уболтать её, ублажить её".
   - Влюбилась...
   "Молчать! Она не разрешала себя прерывать!"
   - И ты, стерва,  посмела с этим звонить мне?!
   Она бросила трубку.
   "Всё.
   Да кто она мне такая?! Брошенная любовница! Меньше, чем никто!
   Может, закурить? Говорят, помогает... Да откуда в этом доме сигареты?! А может, рюмочку?  Точно. Из Димкиной заначки. Сейчас. Только отдышусь..."
   Наташа позволила себе пять минут бессмысленной злобы.
  
   На исходе шестой раздался звонок.
   - Ало.
   - Ты там ещё не нализалась? Приезжай. Кофе у меня есть...
   "Она и это сосчитала... До минуты..."
   - ...но, знаешь, купи торт.
   - Мне нельзя!!
   - Со мной - можно. Со мной тебе всё можно.
   - Э-э-э... ты  это...  и  не надейся...
   - Вот тортом и будешь ублажать...
   И опять повесила трубку.
   "Какая ты была умница, что бросила её, - бормотала про себя Наташа, поспешно собираясь. -   Ну, какая ты, Наташенька, была умница..."
  
3. Аля
  
   Ждать не пришлось. В её окнах горел свет, её баррикады были  разобраны, капканы обезврежены:   когда она меня впускала, щёлкнул только один замок.
   - Ну?
   - Ну, плащ-то снять  можно? - она мне уже верила. - И мне дадут тапочки?
   Дали и снять, и надеть.
   - Ну?
   Появилось дикое искушение сказать: "Ну, здравствуй, - и через паузу,  - Лола". А когда она ударит меня, есть у неё поставленный удар, в кровь разбивающий мужские носы:  многих  мужиков очень успокаивает  хлещущая из них красная жижа,  когда она попытается ударить, уйти с линии удара: я же знаю чего от неё  ждать, а реакция у меня лучше,   и когда она провалится -   вот только тогда перехватить её и, вывернув ей голову,  поцеловать.  Всласть.
   - Не надо, - сказала она.
   "Не надо", - согласилась я. 
   Такие игры хороши с клиентами, с чужими, чтобы те потом  и через десять лет пересохшими губами: во сотворила, стерва! -  описывали всё это под водку ближайшим друзьям и с ужасом вспоминали наедине.
   Или с любимым. Когда потом можно целовать, целовать, целовать, когда потом можно позволить обычно непозволяемоё...  Это у  Цвейга описана девка, которая редко кому позволяла целовать родинку у неё на груди? Да и тем -   редко  когда... Или у Фейхтвангера? 
   Для  подруги  - то есть без секса! -  такого релаксанта нет. Или есть? У меня никогда не было подруги. Я не знаю.
   - Не буду, - сказала я.
   - Не скучно было с тобой Борису, - перевела дыхание она.
   - Нет, - сказала я.
   - Не скучно будет с тобой Наталье.
   - Нет... - и я обозначила паузу. Но она улыбнулась. Она показывала уверенность. И я улыбнулась тоже. - Нет... Оля.
   Она хмыкнула.
   А я потупила глазки. А я чуть двинула ножкой. Я чуть-чуть проявила язычок.
   - Стой, - устало сказала она. - Мне не это надо.
   Плевать мне на то, что, ты думаешь, тебе надо. Я сделала второй шажок.
   - Уймись!
   Ударит, прогонит, рассмеётся? Ещё движение,  и я коснусь её.
   - Да делай, что хочешь, - рассмеялась она. Она завела свои руки назад, закрыла глаза и вытянула трубочкой губы. - На, цалуй.
   Ну, раз разрешаешь... Я поцеловала  - всласть.
   Но  потом...  Эта  стерва  достала заранее  приготовленный платочек и вытерла, оттёрла   им губы...
   Но потом... Она всё-таки качнула головой и пробормотала:
   - Вот так из-за вас, лесбиянок, и пропадают честные девушки.
     
   Она повела меня в свой "будуар".       Горели свечи и стоял торт.  Трехэтажный. Килограмм на пять.
   - Ой, я столько за один раз не съем...
   - Будет повод придти ещё.
   - А кофе?
   Она сдёрнула с подноса прикрывающую салфетку - турка, спиртовка,  графин воды, смолотый кофе.
   - Кто будет готовить? - спросила Лола.
   - Ты.
   - Правильно. Механическая работа успокаивает нервы. А ты - рассказывай.
  
   4. Ирэн
     
   "Сколько ж мы не виделись? Два года... Два года и два  месяца. Позапрошлым февралем она вот здесь орала:
   "Эту весну ты не у меня не украдешь! Ты больше не украдешь у меня и одного дня! А  я буду счастлива, буду! У меня будут молоденькие девочки! Да и от мужчин я не отказываюсь! И меня муж любит!  Я, может, ещё и доченьку рожу. А ты, старуха, сдохни здесь!"
   Она хорошо меня узнала. И задела все занозы до единой: и  молоденьких девочек, и свой секс с мужчинами, и своего мужа, и доченьку...  Доченьку напоследок... как же...
   А я б, может, и "мужчину" перетерпела, может и забеременела бы, но...  а если  б родился мальчишка... в тринадцать лет сдавать в детдом?
   "Ты вернёшься", - сказала я.
   "Скорее наступит конец света".
   "Он наступает всегда неожиданно, - сказала я. - И тогда требуются отправленные когда-то на пенсию старухи-фак... -ельщицы".
   Я очень старалась остаться спокойной и снисходительно-ироничной.  Вон даже каламбур нашла. Но она, по-моёму, не поняла. И, по-моёму, всё забыла. А я помню. Всё.
   Я помню всё моё последнее счастье.
  
   Я не буду прихорашиваться - ещё испугается... Ещё посмеётся ... Но платье, конечно, другое. Я должна быть в форме,  а форма... ну?...  что - форма?... Ладно, не будем тратить мозги на словесные игры с собой. Сейчас мы подберем себе  форму.... обтягивающую - у нас, к счастью, есть, что обтянуть, и подтягивающую,  и это есть, к несчастью,  тоже. А ладно! -  и  чуть-чуть грима. Чуть-чуть. Она и не заметит.
   И последнее...  Сейчас мы ей прошлое якобы простили, мы всё якобы забыли. Но вспомни! Этой стерве ничего прощать нельзя! Ни-че-го! Запомнила?!  Ну, тогда прощайся с соседями по ложе прессы - и вперёд, опять на арену  со львами. Со львами? -  хуже, страшнее,  с пантерами, у которых течка. Ну как? Хлыст готов?!  Или тоже чувствуешь, все ещё чувствуешь  себя  самкой?"
   - Вот.
   - Боже, на три уровня! Натали, где ты это чудовище раскопала? Он же килограмм на пять! Как мы его съедим?
   Она приготовилась привычно соврать, опомнилась, выдохнула и сказала правду. Значит, хоть  чему-то я её выучила.
   - Я спешила, а других не было. И этот - последний. Предпоследний какая-то мадамка прямо передо мной выхватила.
   - Ну, за торт спасибо. Но ты хоть поцелуй меня после такой разлуки.
   ""И не надейся..." - с этим тоже ещё посмотрим, а вот губы её достанутся мне уже сегодня.  Сейчас. Она потратилась на такси, на сумасшедший торт и не пустит деньги на ветер. А отделается чмоком - выгоню! Выгоню? - проверила себя Ирина. - Выгоню".
   - Не выгонишь... - сказала Наташа.
   Она отставила торт, неторопливо подошла к Ирине, неторопливо её обняла... 
   "И чего я  не дала ей сначала раздеться?!"
   ...неторопливо приблизила своё лицо к её лицу и шепнула:
   -Ну, здравствуй!
   Ирина только успела сбить с неё дурацкую шляпу, только успела обнять, но Натали  накрыла  её губы своими, раздвинула  и резко вогнала в их  глубь язык.  Тут же оторвалась. Тут же высвободилась.
   "Ну, а теперь у тебя есть повод меня прогнать?"
   "Ты..."
   "Ты... ты хочешь соврать?!"
   "Нет".
   Натали улыбнулась:
   - Вот так из-за вас, лесбиянок, и пропадали честные девушки.
   Вынула платок и тщательно вытерла губы...
   "Ирушка, два года назад ты  всё сделала, чтобы эта стерва бросила тебя! Ирушка, ещё не поздно же...Она же ещё даже не разулась!"
   - Ирушка, я совсем запуталась. У  меня больше никого нет. Мне   нужна твоя помощь. Поможешь?
   "Не врет... -   "никого нет",  "запуталась"... -  ни в одном слове не врет -  "Ирушка"... - ни в одной интонации..."
   - Кто она?
   - А тапочки мне дадут?..
   Ирина хотела показать колебание... Но это бы означало врать...  Она указала на тапочки и пошла  в свой будуар. Там горели свечи.
  
  
  
   5. Оля  и Аля
     
   - Ну как она догадается?!
   - Не знаю, не знаю, не знаю! Не знаю я! Умная она.  Она сядет за стол, запишет последнюю сцену, а потом отлистает страницы и посмотрит, что было в начале. И увидит  меня  не с  книжной эротикой, а  меня под красным фонарем. И хорошо, если с Фёдорычем, а если с папусиком?
   - Если она начнёт листать, то не закончит, пока не найдет там всех: от Микки Мауса  до Кинг Конга.
   - Тебе хорошо смеяться...
   - А я не смеюсь. Если она такая умная, то так и будет. Ну и что?
   - Да как это - "ну и что"?!
   - Какое тебе дело до её эротических фантазий? С Борисом вы не развлекались порнушкой перед сном?
   - Ну, там-то не про меня...
   - И тут - не про тебя. Нет признания - нет факта!
   - Про меня. Я делала всё, что она придумает... И ещё больше... Она умная, но с фантазией у неё слабовато.
   - Ты собираешься признаться?!
   - Я не собираюсь врать!
   - Чего  ты тогда от меня-то  хочешь?!
   - Ну, посоветуй мне что-нибудь!
   - Не признавайся!
   - Я не буду врать!
   - А промолчать ты сможешь?! Свой коронный номер  исполнить - паузу на подиуме  на десять минут?!
   - Ещё говори.
   - Да это просто работа была!  Ра-бо-та! Всё.
   - Ещё говори.
   - Хорошо, вот ещё: она к тебе тоже не девственницей подошла...
   - Стоп. Ещё раз повтори. Слово в слово.
   - Нет,  два раза одну и ту же мысль думать мне не в образе, - рассмеялась Лола. - Теперь ты говори, что придумала?
   - "Подошла". Да я об этом  уже как-то сама думала, но промельком. Почему она ко мне подсела. Эта стерва хотела снять девочку.
   - Это ясно. И сняла. И что?
   - Не конкретно меня! Любую, кто оказался бы на моём месте! Она сама - шлюха. Вот мой ответ.  И мой довод.
   Лола тоже могла держать паузу. Но, не на десять минут, но ... Нет, Альку ей не перемолчать. 
   - Хочешь совет? - сдалась она.
   - Говори.
   - Не называй её шлюхой. Не называй её стервой. Ни вслух, ни мысленно. Ни другим - даже мне, ни себе. Только ей  и  - в лицо.
   - Почему вслух?
   - Потому что  вот перед этим-то ты  десять раз подумаешь.
   - А почему?..
   - Я не знаю ответа.
   - Я подумаю.
   - Подумай. И.... слова - они сбываются...  И я боюсь, ты так её называешь, чтоб не назвать...
   -...любимой.
   - Идём на кухню. Почему-то  с тобой  уютней там, чем в этом... -  Лола окинула взглядом разоренный торт, грязные блюдца, чашки, ложечки, неровный огонь свечей... - чем в этом бардаке.
   - Мне домой пора. Я теперь девушка честная - мне завтра на работу.
   - Тебе это приятно? - удивилась ей Оля.
   - Да, - удивилась себе Аля. - А что ты будешь делать с тортом?
   - Выкину.
   - Оль, отдай мне.
   "Господи, ну когда я привыкну... И "Оля", и посуду убирает, и со столика вытирает..."
   - Зачем?
   - По дороге отдам  кому-нибудь. Да хоть алкашам.
   - Не побоишься подойти?
   - Я  недавно выяснила,  что мужчин -  не боюсь.
   - Ах, да.  А  чего боишься - ты выяснила?
   - Змей, - засмеялась Аля.
   - Ещё?
   - Высоты, - вспомнила Аля.
   - Ещё!
   Пауза затянулась...
   - Любимых, -  сказала Аля.
   - А Наташу?
   - До смерти.
   - Ты её называла уже так -  в лицо? Любимой?
   - Нет.
   - А она тебя?
   - Часто.
   - А когда - ты?
   - Когда не выдержу...
   Оля не стала отворачиваться... Зачем? И Аля всегда красива. Даже когда плачет...  И грим выдерживает - профессионалка... Ох, видела бы её сейчас  её Наташа...
  
      6. Ирушка и Натали
  
   - Я совсем забыла запах сандала. Забыла, как я его люблю.
   - Я помню, Натали.
   - Даже так?
   - Конечно. Я хорошо помню, как приучала тебя к нему.  Раз  за разом. Помнишь?
   "Молчать! Только не врать! Молчать - можно, нельзя - врать.... А я помню. Я не о чём не жалею. Но помню. И значит вот он -  правдивый ответ":
   - Я не хочу вспоминать.
   - Хорошо,  давай вернёмся к нашим баранам... точнее к твоей ов... к твоей овечке.
   - Ирэн, ты обещала кофе. И пусть он будет   по-турецки.
   -  Ты запомнила мой кофе? Я им сейчас  займусь... А ты рассказывай...
   Кофе - восточный напиток, и он не любит суеты, спешки... И он хорош под сигарету... Жаль она так и не приучила эту девчонку к хорошему табаку. Единственная её с ней неудача...  Наверное, из-за её мелочной бережливости.  А может, закурить самой? Нет. Натали будет коситься, морщиться, хмуриться, с наслаждением изобретать  ещё какие-нибудь ужимки и прыжки... Иногда условие - "не врать" - всё-таки обременительно... Ничего,  можно и перетерпеть....
   А девочка и в самом деле влюбилась. Такого бестолкового рассказа она от неё не ожидала. Она себя-то слышит? Или ей надо просто выговориться? И  только ради этого - ко мне? Ну почему "только"...  Скорее -  "заодно"...
   Ну вот, кофе готов. А теперь начнем наводить порядок... Ох, как не хватает сигареты!
   - Стоп. 
   Натали послушно остановилась. Поймала себя на этом. Обозлилась на себя. И чтоб хоть как-то скрыть всё это и оправдаться -   перед собой? перед Ирэн? - потянулась к кофе. Ирэн не отказала себе удовольствие усмешкой подчеркнуть, что ситуацию она просчитала.
   - Наталонька, я ничего не понимаю. Что я тебя в любовницы хочу - ты ещё помнишь, что  ко мне в любовницы ты не хочешь - это уже  ясно. Так зачем ты ко мне пришла?
   "Как она не любит говорить правду!... А кто любит?... ты? И как интересно каждый раз выбивать истину из этой лживой девки!   А кто в этой стране не лжив? А тебе самой не хотелось бы  - в девки?"
   - Мне нужен твой анализ ситуации. Что - со мной? Кто она? Как с этим жить?
   - Ты влюблена. Она - проститутка.  Живи как жила.
   - Проститутки такими не бывают... Я не знаю, какими бывают проститутки, но она так искренна!  Она не играет! Аля никогда не врёт! Понимаешь, я вспоминала, час за часом потом вспоминала  её и не вспомнила ни одной наигранной интонации, ни одной самой маленькой, самой привычной лжи! Я поэтому и позвонила тебе! Она такая же!
   - Аристократка?
   - А  знаешь, кого ты постоянно напоминала мне при первых встречах?
   - Ты не говорила.
   - Бунинскую эмигрантку-княгиню? -   из  "Тёмных аллей", из Парижа...
   - Ты не говорила...
   - Вот, сказала.
   Кофе совсем остыл. И... Нет, пусть это она перетерпит! Она же поймет! Пусть...
   - Натал, можно я закурю?
   - Можно.
   - Ты не будешь кривляться?
   - Нет.
  
   Вот и появился повод выйти.
   Что вытворяет эта девка?!
   Так, аккуратно. У тебя  хорошая косметика, но  всё-таки аккуратно, самым кончиком платка....
   Ирушка, может, её всё-таки выгнать? Прямо сейчас, не придумывая ни предлогов, ни поводов? И не давая объяснений.
   Да она и так поймет.
   Пусть.
   Ирушка, а ты не хочешь подругу?
   Её - в подругу?!  Нет!
   Ирушка, а будь честной... Да,  с ней будет немного больно. Много раз больно. Но будет - с ней...
   Я  не буду ничего решать!
   Что ж, по крайней мере, честно.
  
   - Ты выбирала сигареты?
   - Нет.
   - Я так и думала: ты решалась  выгнать меня.
   - Не решилась.
   - Опять.
   - Что?
   - Может, поэтому? Опять  твоя интонация очень похожа на -  её. А значит, когда-то она сказала вот так. Так похоже на тебя.
   - Ладно, давай опять вернёмся к ней.
   - А мы и не отвлекались.
   - Прости, мне показалось, что мы отвлеклись на меня.
   - Прости.
   - Прощаю. На этот раз.
   - Я буду осторожнее.
   - Лучше  - бережнее.
   - Я постараюсь.
   - Правда?
   - Ирушка, я буду стараться.
   - А если перестанешь - предупредишь?
   - Да.
   - Стоп! - Натали послушно замерла.  Ирэн  бросила пачку сигарет на столик и отложила зажигалку. - Натал,  это очень серьезно. Я опять спрашиваю: ты будешь стараться быть со мной не только правдивой, но и бережной? Ты заметила,  тебе я этого не обещаю. Ещё раз повтори, слово в слово.
   - Ирушка, я буду стараться. Буду. Если тебе покажется... Переспроси меня, поправь меня, предупреди меня! Ирушка, я хочу тебя в подругу, старшую. Но... но не больше.
   - Сейчас, я только  покурю. Я подумаю.  Я прислушаюсь к себе.
   - Давай я тебе раскурю сигарету?
   "Господи..."
   - Да.
   Она, в самом деле, бестолково и неумело раскурила ей сигарету.
   "Неужели эта стерва в самом деле так испугалась, что я её выгоню? Неужели не испугалась, а просто поняла, действительно поняла, что я ей нужна... хотя бы в подруги...что со мной ей будет  хорошо... или, хотя бы, что без меня - плохо".
   - Пока принято. До первого предупреждения!
   - Нет. Я собьюсь. Я буду стараться, но собьюсь. До второго...
   Ирэн ещё раз затянулась и кивнула.
   - Ладно давай вернёмся    опять к ней. Что она делает, когда не хочет говорить правду?
   - Отказывается отвечать. Или молчит.
   - Подробнее.
   - Чаще просто говорит: "Не скажу". А один раз промолчала... Но как она это сделала! Затянула паузу! Она несколько минут тянула паузу! А потом про...
   - Стоп!!!
   - Что?
   - Натали, ещё раз. Отчетливо. Можно даже по слогам. Как зовут твою любовь?
   - Ты что-нибудь знаешь? Ты её знаешь?!
   - Имя!
   - Аля...
   - Ну, любовь моя, ты и вляпалась...
   - Ирэн, ты меня пугаешь....
   - И у тебя на то есть причины.  Приготовься. Тебе сейчас будет больно.
   Наташе  уже было страшно. Повод для крика у Ирэн -  сама бы  она придумать  не смогла.
   А Ирэн несколько раз, глубоко затянулась.
   -  Два года назад, в мае месяце мне было все ещё больно. И я пошла на показ... Ну, судя по твоему балахону, фамилия модельера тебе по-прежнему ничего не скажет. Там встретилась с Феликсом.
   - Мужчина?!
   - При первой  нашей встрече, лет... -надцать назад, я была в плохом настроении и потому неприлично на людях, правдива. Я его сразу предупредила, что если он меня коснётся,  меня вырвет. Он начал соблюдать дистанцию. Он умеет держать дистанцию.
   " - Ты тоже прослышала про... про Алю? - спросил он.
   " - А кто это?
   " - Не знаешь? Тогда не буду портить сюрприза.
   Алю  он  мне показал. Для подиума девочка  всё-таки низковата,  вряд ли более метра семидесяти. Настаивали, что ей уже исполнилось восемнадцать.  У неё были длинные -  ниже задницы,  длинные тёмно-каштановые волосы, продолговатое лицо, светлые глаза, большой рот, нижняя губа чуть -    я не имею в виду  излишне! -  чуть полновата, линия рта  вообще очень интересна, небольшие груди, достаточно широкие плечи и бёдра, прямые ноги. В целом, я б не сказала, что у неё модельная внешность. Так, Натал?
   - Так.
   - Впрочем, энергетика её была неоспорима. На фоне прочих длинноногих красоток она отнюдь не терялась. Но, что происходило в зале я понимать перестала.
   Все... Ну, не все - посвященные, завсегдатаи - элита, короче говоря, чего-то ждали, и ждали именно от неё.  И...  Я вдруг сообразила, что в зале было  многолюднее, чем должно было бы быть.   С каждым её выходом Феликс тоже заметно напрягался, и чем ближе к концу, тем ощутимее. Однажды у него даже вырвалось: "Неужели не повезёт?". Однако, повезло.
   Ты представляешь себе показ? Девочка идет до края подиума, останавливается, акцентирует паузу и уходит. Вот и Аля,  делая акцент, замерла. 
   " - Есть! - с восторгом шепнул Феликс.
   Аля уходить не собиралась. Музыку сразу выключили. И в полной тишине она держала паузу. Она была почти абсолютно неподвижна. Только волосы её, которые последним движением она перекинула вперёд, ползли по её груди. Кто-то не выдержал - засвистел. Она стояла. Вспыхнули аплодисменты. Аплодисменты погасли. Она стояла. Зал молчал. Она стояла. Опять зааплодировали. На это раз не выдержала даже я - она стояла... "Неужели мне не станет скучно?" - подумала я. Мне не было скучно! Она держала паузу, она держала зал. И меня в том зале.
Я б на неё  ещё смотрела и смотрела, когда она сорвала движение, повернулась и пошла назад. Тут же включили музыку.
   " - Шесть минут! - зашептал Феликс. - Второй раз вижу и все равно не верю, что такое возможно. А рекорд у неё - девять минут  молчания.
   Я тоже уже  не верила, что такое возможно.
   " - Идём! - предложил Феликс, - передохнем, поговорим.
   " - Я хочу ещё раз на неё взглянуть.
   " - Бесполезно. Она больше не выйдет.  Тот раз, когда на девять минут -  она просто за кулисами сознание потеряла, но и на этот раз без нашатыря уже наверняка не обошлось, а сейчас её   в  лимузин на руках несут. Выйдем, я не люблю шептаться.
   Мы вышли.
   " - Кто она, - спросила я.
   " - Никогда  не поверишь, - ухмыльнулся он: -   Из  девичника Лолы.
   Салон Лолы - эскорт, подиум, интим.
   " - Проститутка?! - не поверила я.
   " - Да. Кошмарно дорогая только. Полтыщи баксов за час.
  
   - Мне больно, - сказала Наташа.
  
   *
  
  --
  -- * Я всё равно убью тебя
     
   - Я всё равно убью тебя.
   Наконец-то, на Ирэн ничего не было - ни измятого, испачканного платья, ни дурацкого белья, только ворох волос... Два вороха... Аля спала, положив голову ей на колени, и её иссиня-чёрные волосы исполняли сложный орнамент с рассветно-светлыми прядями Ирэн...
   На широкой кровати уместилось всё. И все.
   Герцогиня заставила-таки их перебраться в спальню. После того, как первый пожар был притушен, раскладываться на столе она отказалась. Шёлковые простыни на мягкой перине были её категорическим императивом на дальнейшие изыски.
   - А если в коридоре убийцы? - спросил барон.
   - Я опасней, - невозмутимо ответила она, а потом спросила Виктора: -Ты сомневаешься?
   - А если в коридоре слуги? - спросила княжна.
   - Они ослепнут, - невозмутимо ответила она, а потом спросила Алю: - Ты сомневаешься?
   И тогда Али подтянула свои куцые штанишки, "Ирушка" тут же начала опускать свои многослойные юбки.
   А потом подруги посмотрели друг на друга, потом обе - на Виктора, и девчонка прыснула:
   - Кажется, я знаю, о чём расскажет Маргарита Наварская в третьей новелле.
   Наиболее постыдным эпизодом в этом повествовании будет то - как барону тогда показалось - что, когда он, проводя рекогносцировку, выглядывал в коридор, какая-то из баб ущипнула его за голую задницу.
   Никто не погиб и не ослеп - тёмный коридор пустовал.
   Зато потом... На широкой кровати было всё и по-всякому... Женщины оказались ненасытными и многоопытными: и дать мужчине паузу, и поддержать бесстыдной лаской его напор или напротив - простыми прикосновениями умерить и тем продлить возбуждение, и... И уж совсем нежданное: не оставить его после - и тёплым объятием, тихими словами смягчить первые мгновения отчаянья опустошения... Чтобы минуты и минуты спустя, опять притянуть его туда, где не хватало рук, не хватало губ одной из них, чтобы минуты и минуты спустя было к кому повернуться другой... или в одновременном, вдруг неооборимом капризе - обеим сразу... или сразу для обоих...
   А потом Аля заснула.
   Казалось, она ещё только что губами отмечала своё продвижение от колен женщины к её бёдрам, дразня кожу касанием волос, дразня кожу горячим дыханием, дразня срывающимся своим дыханием слух, дразня зрение крутым изгибом, выгибом стана... Казалось, она только задержала поцелуй, только задержала взгляд на последней родинке, которую так любили все любовники Ирэн, только вдохнула поглубже аромат излюбленного тела.... А выдох стал уже ровным, ресницы смежились, руки разжались - Аля спала.
   Ирэн расслабила и вывела язык изо рта Виктора, высвободила губы и, чуть отвернувшись от него, улыбнулась.... К никому, в никуда....
   Нежность.... Как странно... Она почти уже забыла, что это такое.
   Желание, страсть, жажда обладания, жажда отдаться...
   Из чистой похоти позволить мужлану понежить её. Из чистого эгоизма вырвать свою долю наслаждения у эгоиста-любовника. Из чистого тщеславия за ночь довести до полусмерти тщеславного хлыща, проследить под утро, как он шатаясь, держась за стенку, стуча зубами, выбирается из её спальни, и через пару дней встретить его исполненный слепого ужаса взгляд.... Как сладко... И пусто...
   А вот замереть, чтобы не разбудить девочку...
   Виктор убрал руки с её груди, отодвинул бёдра от её бедра... Она почти с облегчением вздохнула.... Он... нет... на обидеться у него уже не хватит сил... Уж она-то прочувствовала это. Сейчас он просто отползет, откатится, отвалится и тоже заснёт. И заснёт она. И может быть, даже раньше него.
   Ирэн не стала открывать глаза.
   - Не засыпай, - услышала она негромкий голос барона. - Пожалуйста.
   Она почувствовала, как шёлк покрывала укрыл её голые плечи, руки, грудь, бёдра. Ирэн поняла: ещё чуть-чуть, и она начала бы мёрзнуть....
   Она почувствовала, как другая ткань укрыла её голые ноги. Ирэн поняла, что ещё бы чуть-чуть, и начала мёрзнуть Али.
   Но она не открыла глаза.
   Раздался лёгкий скрип петель, слегка повеяло сквозняком... Уходит? Лёгкие удаляющиеся шаги босых ног... Даже не обулся - так заспешил. Нет, вот ей спешить некуда, она не шевельнулась и не шевельнула веками. Она заснёт, она сейчас заснёт, её сейчас совсем расслабит лёгкая тяжесть у неё на коленях, убаюкает лёгкое посапывание её милой девочки... Её милой...
   Лёгкие шаги босых ног... Слегка повеяло сквозняком... Раздался лёгкий скрип петель...
   Она не раскрыла глаз, даже когда услышала осторожное позвякивание бутылки, бульканье жидкости, перезвон посуды и негромкие мужские чертыханья: кажется, теперь-то у него всё-таки затряслись руки - не выдержав, она улыбнулась. В никуда, к никому...
   - Иръшка, - позвал он.
   Акцент был невообразим - Ирэн с изумлением взглянула на мужчину.
   Виктор стоял на коленях перед постелью, с полными бокалами в руках. Он, в спешке, натянул только штаны, больше ничто не прикрывало ничего, ничего не прикрывало рельефно вылепленный волосатый торс воина, рельефно вылепленные мощные плечи воина, рельефно вылепленные тяжёлые руки воина...
   "Он весь в гусиной коже, - почему-то остро заметилось ей. - Как холодно по весне в наших замках".
   Она приподнялась на локте, и покрывало соскользнуло с неё, обнажая руки, плечи, груди.
   Его зрачки даже не дрогнули. Он и так увидел всё.
   "Сейчас всё у меня тоже будет в мурашках".
   - Виктор, - тоже на Алин, московитский манер сместила ударение она. - Я всё равно убью тебя.
  
   *
  
  
  -- Лесбя
     
   В тот  вечер Ирэн продержала свою Натали у себя до глубокой ночи,  а когда метро закрыли, вызвала такси, и предупредила таксиста, чтоб он не смел отклоняться от маршрута, чтоб пассажирка была доставлена именно на Измайловский проспект. А не... не куда-либо ещё.  Вне зависимости от  капризов дамочки. И сдана с рук на руки мужу. Вместе с тортом.  Она умела быть убедительной с мужчинами. Да и доллары - тоже...
   Сама она не спала почти до утра. Её Натали несколько раз  за вечер порывалась отдаться, и убедить девчонку, убедить себя, что - "не надо...", стоило нервов, стоило сердца... Она справилась и с собой  - безобразной старой бабой,  и с бывшей своей любовницей - тоже.. И не потеряла Наташу. Наверное бы, уже навсегда.
   Да понимала она всё. Потому и хватило сил...
     
   И ещё... Она сумела удержаться, сумела не рассказать ещё об одном... Что для неё история с Алей - показом не кончилась...
   В ту весну ей было плохо. Настолько, что её боль заметил посторонний - Феликс.
   Что в ней привлекала его - Ирэн не задумывалась, мужчины редко были предметом её размышлений. А для неё он  был одним из немногих мужчин, кто не вызывал   рвотную реакцию. Больше не вызывал.  Ну, почти... Вот   и тогда её даже  не передёрнуло, когда он взял её за руку.
   - Прости? - сказал он и... и не  выпустил её. - Плохо?
   Она хотело несильно ударить его по щеке, а вместо этого ответила:
   - Плохо.
   - Барышня?
   - Барышня.
   Он по-прежнему держал её за руку.
   - Тогда есть... - он чуть улыбнулся, - есть таблетка... болеутоляющая...  Понимаешь - есть.
   И ещё раз повторил, сжав ей ладонь:
   - Есть.
   - Феликс...
   Он отпустил её. Он точно почувствовал границу. В благодарность, она удержалась и не стала при нем вытирать ладонь.
   - Аля? - спросила она.
   - Аля, - подтвердил он.
   - На себе, что ли,  проверил?
   - Не без этого...
   - Подожди, я подумаю... - она прокрутила в памяти свои встречи с ним. - Ноябрьские праздники?
   - Будь на твоём месте другая - поцеловал бы руку, будь мужчина - хлопнул бы по плечу... Как мне выразить восхищение тебе?
   - Подари бриллиантик.
   - Ты неподражаема. Завидую твоей барышне.
   - Не завидуй. Она сейчас тоже шкуру зализывает... Но у неё нет... пятисот долларов на час с проституткой.
   - Как будто они были у меня... - улыбнулся Феликс.
     
   Вечером, из дома она позвонила  в салон Лолы. К её изумлению начались сложности.  На Алю была очередь... За такие деньги  ещё и в очереди стоять?!... В эту очередь уже не пускали почти никого с улицы... Это она - с улицы?! Она бы бросила всё, да вспомнилось, что к её дорогому дантисту  тоже записывают за неделю, и у него тоже давно уже  свой постоянный круг пациентов, и у её дорогого гинеколога - тоже...
   Говорят, зубной боли больней только боль сердечная.  Ирэн нашла каналы,  правда, заплатить пришлось больше,  Лолу убедили,  и  мужчин в очереди подвинули....
         
   Когда Аля вошла, Ирэн тайком запустила таймер. На Але не было часов, она  не смотрела по сторонам, не спрашивала "который час", но когда она  произносила: "До свиданья", - звякнул и таймер.
   Из  всего часа на  торопливый секс ушли  первые семь минут. Ну, минуты две до того она раздевалась, минут пять потом уйдет на одевание, остальные сорок шесть   -    валялась рядышком в постели и/или дурачилась. Но "оплачено же"! - Ирэн чуть подыгрывала девчонке. Аля, узнав, что у её нанимательницы "музыкальное образование"  даже спела романс на свои - представляете! -  стихи:
     
                      "Но не нашла я на нежность управы -
                   Простынь окрасила кровь...
                   Так нанесла мне первую рану
                   Лживая девка любовь..."
     
   Чистенькое такое, милое домашнее сопрано, не более.
   А потом начала одеваться. А потом  сказала: "До свидания". И подал свой сигнальчик таймер. И Аля... потянулась к  щеке Ирэн... чуть провёла пальцами... Домашняя ласка, не более... И улыбнулась:
   - А деньги назад сегодня не требуйте. Всё равно бухгалтерия уже закрыта. Приходите завтра... Или... Ещё бы раз, через месяц...
   В дверь требовательно зазвонили. Аля открыла. За ней.
     
   Девочка всё-таки утомила Ирину. Она быстро заснула. Проснулась поздно... Что-то было не так... Она раскрыла шторы. Хлынуло солнце. Улыбнулась. 
   Вот оно что:  впервые за  эти недели, да уже -   месяцы,  заснула без  снотворного или спиртного  ...и сумела выспаться ...и  утром безотчётно улыбнулась солнцу.
   Теперь она точно знала, что выдержит без Натали. Что не надо будет придумывать, как вернуть её,  смирять свою гордыню -   даже не перед ней,  тут она бы что-нибудь сконструировала - перед собой.
   Это чувство осталось даже через месяц - когда она опять позвонила в салон, но ей сразу и наотрез отказали. 
   Когда она опять дошла до  Лолы, хозяйка объяснила: "Это сокровище перешло в частное владение. Боюсь, навсегда.  Нет, не боюсь - я рада за девочку. А знали бы Вы, что я на ней теряю!.."
   Ещё через несколько месяцев позвонил Феликс:
   - Ты пропустила два её летних представления! В одном -   семь минут! Она держала зал семь минут. Не пропусти завтра. Может, повезет...
   Ну, вы же знаете Иванихина - его озорные показы... Аля вписалась... Счастье прыгало по ней солнечным котёнком.  А в конце её бесконечной - на пять с четвертью минут -   паузы  губы до ушей были растянуты у всех...
   А видели бы вы лицо Феликса, когда Ирэн, прощаясь, протянула ему для поцелуя руку...
     
   "Бедная Натали, - почти до утра думала бесконечные, однообразные, про неё  думки  Ирина,  -   ... бедная? Если эта профессионалка любит её - сколько она ей даст счастья...  Но как же она  будет бить её... Наотмашь...
   Вот это Натали  и почуяла, вот поэтому она и с тобой... Пока она будет с ней - без тебя ей не обойтись. Пока она будет с ней..."   
  
   *
  
  --
  -- И она простила
     
   Таксист не поддался на уговоры дамочки и сдал Наташу с рук на руки -  мужу вместе с тортом.
   Такой сумасшедшей недели у старшенького Димы не было давно. Он всё  это назвал  весенним обострением: ему смутно привспомнилось, что позапрошлой весной было нечто похожее. Если бы у него был телефон Али, он позвонил бы тем же вечером. 
   Наташа не звонила. Держала паузу? Пробовала перемолчать Алю? Ну-ну...
     
   "Ну-ну", - улыбалась про себя  Ирэн. Ей было хорошо. Натали без споров приняла  сначала  платье, потом  костюм. Туфельки купила  сама, но  выбирали вместе. Она позволяла заниматься её гримом. С ней опять стало не стыдно появляться на людях... Они с Натали были в Большом... Они с Натали были на модном вернисаже...  Знакомые её уже спрашивали, можно сказать поздравляли: "Вы будете не одна?"
   С ней Натали  держала свой норов в узде, и только поэтому Ирэн понимала, что та знает: с Алей у неё все ещё вперёди... Ах, как это звучит, когда тебе за сорок: "все ещё вперёди".
     
   Знала бы она насколько... Сколько ей ещё насыплется  этого счастья... За благословенные шесть лет...
     
   - Нет! - орала Аля на Лолу. - Я  не буду  ей звонить! Я тебе говорила, что она все поймёт?! Говорила?! А если я ей не нужна такая, то другой меня нет!
     
   Директор "Карата" с самого начала подозревал худшее. Отказать принять девочку он, конечно, мог. На каждую мафию есть другая мафия. А своя  - так гораздо ближе к телу. Но всегда спокойнее и другую мафию держать в своих друзьях... Ну, пусть не друзьях, ну пусть только иметь с неё самый небольшой должок... Тем более, девочка в камнях разбиралась и как с ними обращаться - знала тоже. Да и корочки какие-никакие, а есть.
   Но Алька чуть не покалечила охранника. Чего тот  бугай хотел - урвать поцелуйчик или  просто под общую ржачку немножечко пощупать задницу у новенькой девочки - осталось неизвестным... Новенькая резко присев - сев в шпагат! - вырвалась из его объятия и провёла  апперкот... Как вы понимаете, не в подбородок...  Некоторые всерьёз утверждали, что, когда она потом отпрыгнула к стене и встала в стойку,  с неё сыпались искры. Парни озверели тоже. Хорошо, что всё это творилось на глазах Олега - его начальника охраны,  он выхватил пистолет и предупредил, что прострелит ногу первому, кто шевельнётся... помогло...  Не шевельнулась даже эта сумасшедшая.
   Скорая увезла парня  в больницу.
   Но одного урока оказалось мало.   Через два дня, когда она проходила мимо их толпы, другой придурок решил её попугать и просто  "в шутку" резко бросил руку в её направлении... Она  не поняла, что это шутка. Она перехватила и сломала тому палец. Понимаю, звучит несолидно... Особенно, когда указательный палец выламывают не у вас...
   И опять та же мизансцена: она с созвездием искр у стены  - в стойке, вокруг озверелая охрана и орущий Олег с пистолетом...
   И опять - скорая, больница...
   А кто больничные оплачивает, вы догадываетесь?
   А вы догадываетесь, что сейчас неспешно планирует бравая моя охрана? Включая Олега. Под его руководством.  В моём детстве это называлось - "тёмная". А если "темнить" будут - молоденькую девчонку, а "темнить" будут - здоровые мужики? А если некоторые из них прошли  "зону"? А ответные меры,  и совсем уж не детские, той, "другой" мафии вы просчитать можете? Я не могу. Я и не хочу их считать! Никакой  ювелирный магазин  не потянет самую маленькую мафиозную войну.
   Я попробовал поговорить с Олегом, но он "не понимает, о чём речь". А напрямую он подчиняется не мне, как вы догадываетесь.  Выходить на то начальство из-за девчонки-оценщицы?  Чтобы там улыбнулись?  Так там у них ведь  чувства юмора нет! У них там смех - это смерть. Как минимум -   деловая. А улыбка - это уже позыв к смеху. Ведь так?
   Я попробовал поговорить с Алькой. Но её молчание - это не вата,  это  даже не железобетон, это нечто мистическое. Хотел бы я так же вот промолчать, когда жена в следующий раз обнаружит следы губной помады у меня на майке..."
     
   Наташа пришла  к Але только в субботу вечером. Без звонка и предупреждения. Аля молча пропустила её в комнату. Наташа  не поздоровалась. Напряжённая и отрешенная, она тихо и отчётливо произнесла:
   - Я только на минуту. Я только спросить. Почему ты с меня никогда не брала деньги?  Или сколько я тебе должна?
   Аля наотмашь ударила её по лицу,  выбросила  за порог, хлопнула дверью, опустилась на коврик и заревела.
   С другой стороны двери на коврике ревела Наташа.
   Через некоторое время, не выдержав шума,  вышел сосед.
   - Девушка, - начал он... он не кончил...
   К счастью для него,  у Натальи не было Алиного боевого арсенала, который несколько лет года нарабатывали  на неё  инструкторы, оплачиваемые сначала Лолой, а потом Борисом. Наташа просто заорала, как орут все женщины в русских селеньях, увидев, что на них скачет жеребец:
   - Пошёл вон, козел!!!
   Аля, сквозь свой рёв услышав, что на её Наташу  за дверью кто-то напал, распахнула дверь. Рядом с "козлом" уже стояла, подбоченившись, его коза-жена. Соседи - это страшнее мафии, участкового и свекрови. Это в крови, это в генах советских граждан. Даже теперь, когда Советского Союза уже нет.  Соседи-то никуда не делись...
   Аля втащила Наташу в квартиру и хлопнула дверью.
   Они опять стояли друг против друга. Но Натали уже высказалась, выплакалась, выкричалась. Аля уже съездила ей по роже и тоже изрыдалась, да и неделя кое-какие стрессы снять ей помогла. Обе стали способны на элементарные мыслительные процессы.
   Наташе вспомнились всю неделю вдалбливаемые в неё слова Ирэн:
   " - Никогда не состязайся с Алей в молчании! Никогда! И как со мной - будь с ней честной, если уж не можешь быть, как со мной,  бережной.
   Але вспомнились всю неделю вдалбливаемые в неё слова Лолы:
   " - Почему ты хочешь обделить любимую, тем, что давала последнему засранцу, который платил нашей конторе? Сработай её! На все пятьсот долларов! Ну, хотя  как со мной  - на четыреста...
   И девочкам так хотелось быть вместе!  Они же, чёрт возьми,  любили друг друга...  И, видишь, она - вот...
   Более опытная, наконец разглядела новые туфельки у Наташи, дорогое платье на Наташе, отметила остатки вечернего макияжа...   "Всё - новое... Неужели  всё - ради меня?"    И решилась первой: "Пусть будет, как с ней - на четыреста".
   Она беззащитно,  тыльной стороной ладони оттёрла слёзы. Она сгустила молчание. Она потупила глазки. Она чуть двинула ножкой. Она   прикусила губку. И жалобно поглядела на Наташу.
   Более умная, наконец, услышала за дверью блеянье жены соседа и решилась тоже: "Пусть будет, как с ней  - честно".
   - Я люблю тебя, - сказала она. И тоже  оттёрла слёзы.
   Тут не выдержала и Аля:
   - Я люблю тебя.
   Наташа охнула.
     
   Ещё Наташа опять успела пробормотать: "Только не оставляй следов, я прошу, ну, ради меня - никаких следов!" Лучше б она не успела...  Лучше б она   потом что-либо напридумывала мужу. Без чего-нибудь сумасшедшего в тот вечер Аля не могла. Она взяла подушку...
   Что в садо-мазо экспериментах, хотя бы с одной стороны должна быть более-менее ясная голова - она знала. Теоретически. Потому что практически,  ясная голова была раньше всегда -  у неё. Раньше...
   Наташа  считает, что в тот вечер, задохнувшись, она едва не умерла...
   Аля хотела сделать вечер незабываемым. Она добилась своего. Наташа и спустя шесть лет припомнит его Але. Писательница уверена - с обличающей интонацией...("...Ваша кровожадность, ваши садо-фантазии дали сто очков вперёд моём у скромному желанию придушить Вас подушкой - следуя вашему же опыту...")
   Прочитав эти строчки, проститутка и спустя шесть лет сыто улыбнётся.
   Но тогда  возвращаться домой Наташа не могла.  Не было у неё ни сил, ни желания, ни здоровья.
   Позвонила домой:
   - Димочка, я у Али. У неё и заночую, хорошо? Кажется, я смогла её уговорить запечь нам завтра гуся с яблоками.
   И восторженный рёв старшенького на том конце провода  смешался с восторженным визгом младшенького. А на этом - повесили трубку.
   - Ты с ума сошла! Я ощипанного  гуся не отличу от канарейки!
   - Гусь он больше. Больше  его - только страус. Но ощипанных страусов у нас не продают.
   - Да я не умею!
   - У тебя  вся ночь вперёди... - и извернувшись всем телом, Наташа  уставилась в глаза Але. - А правда,   музыкальность  фразы "вся ночь вперёди" почти не уступает оной в словосочетании "гусь с яблоками"? Так что, ты можешь приступать... Только начни с чего-нибудь простенького, без всяких этих ваших профессиональных изысков - мы, честные девушки к ним, наверное, не очень приспособлены... -  она хотела натужно кашлянуть, но получилось до ужаса  натурально.
   - Вот видишь, - отдышавшись, сообщила она.
   "Ну и зачем же столько  слов?" -   подумала Аля, тронула её колено и повела руку выше, потом вернулась, потом посмотрела в лицо Наташе, потом опять - на колено, и опять  двинула руку...
  
   Приготовление гуся превратилось в некое подобие средневекового действа с масками,  с шаманскими плясками,  со  сжиганием Пятницы и  побиванием диавола камениями. Но гусь не поддавался. Ситуацию спасла бабушка, которую за передник привела Настенька. Ветеран партии возглавила штаб ставки, и гусь спёкся.
   Младшенький тот день помнит и сейчас.
  
   В "Карат", бросив все свои дела,  в понедельник с утра явилась Лола.   
   В кабинет Димыча опять вызвали Олега.
   Это с Димычем он мог корчить невинность - Лола проехалась по нему, как паровой каток по свежевываленному навозу. Она объяснила не ему - Димычу, на него-то она и не смотрела - сколько проверок, инспекций и ревизий может обрушиться на  магазин ( "У вас проверяли диаметр отверстий под канализацию на соответствие СНИПам? Которые под  вашими голубыми унитазами?!"), а ведь ей стоит только намёкнуть кое о чём кое каким своим клиентам! А сколько у вас может быть дополнительных элитных продаж - если о совсем другом она намёкнет другим, вы представить можете?  Она минут десять говорила, как любит свою девочку.  Она спросила Димыча, а что бы он, Аристарх Дмитриевич,  сделал, если бы какая деваха прилюдно начала  хватать его за неприличные места? Она - "кстати" -   поинтересовалась его мнением,   а скольких зараз его доблестных охранников могла бы завалить её воспитанница?
   Потом она кинула на стол пачку фотографий.
   - Вот эту узнаете? - Алечка, а вон тот - Борис Драгалов. Такого знаете? Ещё помните? Ваш инвалид из больницы выходит? А если бы им занялись вот эти,  остальные, которые вокруг них, его бы  там отремонтировать смогли? А как вы думаете,  им бы занялись, если бы узнали, что он, придурок, на подругу Бориса свои  ручонки поднял?..
   И тут  Олег не выдержал. Он спросил:
   - Она что? -  та самая?
   Лола не стала вникать, что он имел в виду. Она просто ответила:
   - Да.   
   И стала собираться.
   - А фото?
   - Аличке передадите. 
   Она уже совсем уходила... Но на прощание сказала:
   - Конечно, я понимаю, что моя девочка хочет побыть скромной и незаметной, конечно, я понимаю, что и алмазы можно использовать в... бурильном деле, но...  не элитные же бриллианты! Когда мои клиенты на ваш эксклюзив  смотреть придут, очень советую её привлечь. Очень.
   Димыч среагировал сразу:
   - Если... то 2%  от дополнительных продаж будут - вашей девочке.
   Лола хмыкнула:
   - Только не вздумайте  в лицо назвать её "девочкой", будут ещё пострадавшие - ненавидит.
     
   Олег проверил фотографии, и ему подтвердили: это -   Борис Драгалов, те - нынешняя верхушка его "фирмы", а девчонка - действительно "та самая".
   Когда "инвалид" вышел из больницы, охрана в полном составе ввалилась в отдел приёма.  Олег предъявил  ей охапку роз и  попросил:
   - Давай мириться?
  
   *
  
  
  
  
  
  
  
  
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Немного про счастье
     
   - Вы верите, что счастье есть?!
   - Зачем верить, когда можно - вспомнить?
  
   *
  
  
  
  
  -- * Семейное дело
     
   - Она говорит, - пожаловался барон, - что убьёт меня.
   - И убью, - подтвердила герцогиня.
   - Не дам, - отказала ей княжна.
   - Значит, убьют другие. А мне, - пожаловалась Ирэн, - самой хочется.
   - Убьют, - подтвердил Виктор.
   - Не дам, - отказала и ему Аля.
     
      (Мужчина проснулся первым. Он совершил ещё одну вылазку в порушенную гостиную - собрал всё оставшееся там съестное и принёс прямо в скатерти. Кое-что пришлось поднять с пола, но в бесконечных разъездах Виктор отвык от привередливости, Ирэн в своих путешествиях, вроде бы должна была тоже, а Аля... В свои семнадцать привыкнуть ещё не должна.
   Женщины, заслышав звяканье посуды, пробудились сразу. Они набросили на себя покрывала, которыми он ночью укрыл их, и римскими матронами, хотя и с нехарактёрной для оных резвостью, ринулись к будуарному столику.
   Он честно предупредил всех о возможной неидеальности чистоты некоторых продуктов, но получил ожидаемые ответы, что это он, мол, хочет лучшие куски приберечь для себя. Ну, не без того... - не стал отрицать он, - когда в животе настолько пусто, что немного позванивает, некоторая доля простодушной хитрости... понятна.
   Женщины поначалу одной рукой придерживали на себе свою немудрёную одёжку, но, заметив, что барон обеими руками успевает больше, бросили приличия. Наверное тоже, не без некоторой доли наивной хитрости. Да они и не стали б отрицать очевидное;)
  
   -Тогда убьют тебя, - предупредил её барон.
   - И даже чудо не спасёт, - предупредила герцогиня.
   - Спасёт, - отмахнулась Аля. - Мне при рождении нагадали, что в семнадцать лет меня "спасёт только чудо, одно чудо". Ясно?
   -Не понял... - сказал барон.
   - Аналогично... - сказала герцогиня.
   - Да что тут непонятного! Будет чудо. Одно, но будет. И оно меня спасёт. А семнадцать мне ещё осенью исполнилось... Я всё жду, жду, а опасностей нет и нет... никаких! Измучалась вся. Ну, наконец-то!
   - Девочка... - начал барон.
   - Девочка... - начала герцогиня.
   - Ещё кто-нибудь назовёт меня девочкой.... - начала княжна.
   - И ты?... - тихо, по-взрослому улыбнулся барон.
   - И ты?... - тихо, по-взрослому улыбнулась герцогиня.
   - Сладкого лишу, - тихо, по-взрослому улыбнулась княжна.
   Зависла пауза. Девочка посмотрела на женщину, потом на мужчину. Те молчали. Когда каждый из них наводил о ней справки, то они услышали, что с русской княжной интересно иметь дело: она, отличии от большинства женщин, умеет торговаться; что с нею можно иметь дело: она, отличии от большинства соплеменников, умеет держать слово; что с нею трудно иметь дело: она, отличии от большинства мужчин, совершенно не умеет прощать.
   - Ну? - запахнула она на себе простыню.
   Виктор знал толк в тактических отступлениях и переговорных компромиссах.
   - Извини, Ала, - сказал он.
   У Ирэн с этим было сложнее...
   - Ирушка... - улыбнулась ей Аля и напомнила: - Да?
   - Да, Али, - с облегчением улыбнулась в ответ та. - Да!
   - Как я вас люблю! - рассмеялась княжна и потянулась за дальним куском торта. Простыня у неё на груди сразу разошлась.
   "Сладкое зрелище", - признал мужчина.
   "Аналогично", - согласилась женщина.
   "Вот видите!" - занялась тортом девчонка.
   "Видим, видим!" - переглянулись они.
   Она доела торт. Потянулась облизать пальцы. Одумалась. Задумалась. Посмотрела на любовника, посмотрела на любовницу. Раздумала. Нашла взглядом платочек и вытерла руки. Не спеша, пальчик за пальчиком. Ни любовница, ни любовник не удержали вздоха.
   - Так, а теперь объясни мне, - обратилась она к Ирэн, - почему Виктора надо убить?
   - Он - германский шпион, - ответила она и почти выплюнула: - Лютеранин.
   - А разве император не германец? - удивилась Аля.
   - Германец. Но... совсем другой.
   - А причём здесь Ирэн? - повернулась она к Виктору.
   - Она, - улыбнулся он, - шпионка Габсбургов. Папистка.
   - А разве император не Габсбург?
   - Габсбург... Но совсем другой.
   - Чужая политика... - с облегчением произнесла Аля.
   - Семейное дело, - не согласилась с нею Ирэн.
   - Габсбургов, - согласился с нею Виктор.
  
   *
  
  
    
  --   Караты примирения
     
   В тот день охрана в полном составе ввалилась в отдел приёма,   Олег  предъявил охапку роз и  попросил:
   -- Давай мириться.
   Аля выбралась из-за конторки. Она осмотрела  мужиков.   Посмотрела на розы. И вдруг проказливо улыбнулась:
   --  Вам всем выкуп. Согласны?
   -- Да, -- за всех ответил командир. -- Назначай.
   -- Поцелуй. Каждый целует меня.
   -- Как это?! -- Олег всё не мог поверить её шаловливому виду.
   -- По-настоящему.
   -- Как "по-настоящему"?
   -- Так. Повторяю для особо закомплексованных. Вы на меня охоту устраивали?!  Я немного погорячилась?! Теперь каждый из вас целует меня -  как хочет или...  как сумеет,  но главное, чтоб по-настоящему - и мы квиты! Командир, приступай.
   Она почти вплотную подошла к Олегу. Олег на всякий случай чмокнул её в щёчку.
   - По-настоящему? - деловито спросила его Аля.
   - По-настоящему, - в тон ей ответил Олег.
   - Хорошо.  Теперь ты, - повернулась она к следующему.
   Девчонка явно развлекалась - и  поцелуи  становились откровеннее. Третий, под общий гуд,   поцеловал   в губы. А последний -   из-за которого все и началось - после её вопроса: "А тебе можно?!", в отместку затянул лобызание на почти на минуту. Аля не сопротивлялась. Он прижался к ней - она не сопротивлялась, его рука -рефлекторно потянулась к её груди, она не сопротивлялась. Но кто-то свистнул, он опомнился и оторвался.
   - Извини меня, - тогда сказала она ему. - Не в себе была.
   - Я заметил.
   - Ни черта ты не заметил!  Я успела опомниться. В последнюю секундочку, но успела. Иначе не стоял бы ты сейчас здесь, - она  чуть подержала паузу, потом скосила глаза вниз и хихикнула: - Или у тебя,  - и тут же отвернулась  к Олегу: - Представляешь, когда Лола об этом узнала, она мне таку-у-ую истерику закатила! Говорит, я ей клиентов порчу, говорит, я её бизнеса лишаю! А какой она на меня штраф наложила! Она меня на такой субботник  вам всем выставила!..  Это меня-то - чистую, влюблённую девушку!
   - Какой субботник? При чём здесь все мы? - осторожно поинтересовался Олег.
   - Да  говорит: или ты позволяешь каждому из них поцеловать себя по-настоящему,  или ты мне больше не подруга!  "Э, подруга, - я её спрашиваю, а я ж Лолу знаю, мне сразу за моего любимого человека  очень тревожно стало, - что значит "по-настоящему"? - Аля посмотрела на свою охрану, многие ничего не понимали, и она опять повернулась к Олегу. - Вот тебе стало бы тревожно, если бы Лола заставляла бы тебя разрешить поцеловать себя "по-настоящему" отделению её девиц?
   Командир против воли вспомнил Лолу и пробормотал:
   - Какая хорошая пытка...
   - Вот-вот... Мне Лола так и сказала:  а как "по-настоящему" -  это уж  пусть каждый из них  са-а-ам решает... но  ты  им предложишь и разрешишь  всё! - она осмотрела задумавшихся о чём-то мужиков. - Хорошо, что у нас всё так по-простому прошло, по-братски...
   - Э! - вдруг сказал командир. - Но...
   - Никаких "но"! Только попробуйте ей сказать, что я кому-то в чем-то отказала! 
   - Мужики! - сказал Олег. - Почему меня не покидает чувство, что нас облапошили?!
  
   Первый покупатель от Лолы появился через четыре дня. Ему хотелось дорогое изумрудное колье. Сопроводить их в хранилище Димыч попросил Алю.
   Аля сопроводила. Аля выложила четыре изделия. Аля была в фирменной юбочке, фирменном жакетике, фирменной беретке, Аля была в очках. У неё были чуть-чуть, чуть-чуть поджаты губы. Аля была скромной и незаметной.
   Клиент был достаточно молод, но брюзглив, привередлив и нерешителен. Аля - молчалива. Димыч - спокоен: он сразу понял, что покупка не состоится. Да это не страшно: клиент увидит настоящий товар, запомнит, что здесь - есть, и когда ему действительно понадобится подарок, придёт сюда. А если он расскажет о коллекции своим друзьям-компаньонам - так это вообще, паче чаянья.
   - Нет, кажется, что всё это не то, что мне нужно, - наконец, сказал тот.
   - Но Вы ещё ни разу не сказали, что Вам надо... - робко заметила Аля.
   - Девочка! Мне нужен подарок. И чтобы он был "ах"!
   - А "ах!" должны сказать  Вы или Вам? - так же ненастойчиво спросила Аля.
   "Вот и посмотрим... - понял Димыч: - можно ли использовать бриллианты в бурильном деле, и бывают ли жертвы..."
   - Я, - отрезал  мужчина.
   - "Ах",  когда колье - вот здесь, в коробке или.... на ней? - и дав ему секунду на осознание,  тут же с оттенком деловитости поинтересовалась: - А какая она у Вас?
   - Можно сказать, любимая. Красивая, умная,  молодая... капризная. Появились нынче такие... стервозы,  знаешь ли...
   - Знаю, - тихо подтвердила Аля. - И судя по камням -  тоже брюнетка?
   Он с откровенным недоумением посмотрел на неё.
   - Да...
   - У вас ещё есть минут десять?
   - Зачем?
   - Проверим, скажите ли Вы - "ах!"
   Он демонстративно  посмотрел на часы - "Армани - 444" - автоматически определил  Димыч.
   - Всё равно день пропал. Десять минут.
   - Аристарх Дмитриевич, - неспешно повернулась она к  шефу, - позвоните своей Алёнке - у неё должна быть щётка для волос... -  и в раздумье, чуть помедлив... - и зеркало... почему у вас здесь нет зеркал? Пусть захватит самое большое... и... - она улыбнулась: - и бегом.
   Она выгнулась, потянулась и почти зевнула.
   - Ох, простите, здесь было так скучно...-- она сняла свои очёчки, сложила их и пальчиком отодвинула. - И почему мне так не нравятся блондинки? - в воздух спросила она. - Потому что им не идут изумруды? Да и рубины по-настоящему хороши только на фоне тёмного вороха, а уж что говорить о персидской бирюзе - на блондинках она почти безвкусна...
   -.. и бегом! - зазвучала непривычная сталь Димыча.
   -... да и жемчуг лишь  на брюнетке наполняется лунным сиянием...  -  она прервала себя: -  Знали бы Вы, как я ненавижу  все эти губные помады! -  порывисто достала из кармашка платок и резкими,  грубыми движениями вытерла, оттёрла губы, отбросила платок в угол. Языком на вкус тщательно проверила - нет ли остатков. Улыбнулась. Покусала нижнюю губу, потом верхнюю и возмутилась:
   - Ну, почему до сих пор нет зеркала?!
   "Как ей хочется... - поняли мужчины, - полюбоваться собою..."
   Аля больше не поджимала губы, и их вырез стал завершённым, а цвет... 
   Подкрашивать драгоценные камни - нелепо, их можно только подсвечивать. 
   "Что подсвечивает её губы? - подумал Димыч и вдруг понял: - Она же наверняка ночь напролёт целовалась!"
   Кажется, та же мысль пришла в голову и клиенту, но Аля словно забыла о них. Она откинулась на кресле,  закрыла глаза, пальцами  невесомо-нежно помассировала - потрогала веки, обеими руками ласкающе, словно раздвигая упавшие волосы, разладила кожу на лбу...
   - Извините меня... - не было в её голосе и намёка на извинения: - Я - здесь,  и лишь на  десять минут, а не в косметическом салоне - на пару часов...  Аристарх Дмитриевич. Когда у нас зарплата? - хочу в хороший салон...
   Её руки ласкались у щёк,  игрались вдоль шеи и вдруг  скользнули по губам. Она поморщилась,  и на мгновение чуть прикусила их:
   - Щёкотно, - с капризным недоумением пояснила она мужчинам.
   "Ещё бы..." -  улыбнулся про себя Димыч.
   "Ещё бы", - хмыкнул про себя клиент.
   Аля вскочила и сбросила беретку. Обнаружился тяжёлый узел свернутой  косы.  Аля нащупала её конец - дёрнула. На пол посыпались  шпильки.
   "Как она  - с поклонниками-то... - провёл по рту рукой Димыч, пряча усмешку. - Предупреждает?" - вдруг пришла ему в голову здравая мысль.
   Аля неспешно расплетала косу.
   "Кажется, он будет готов сказать "ах", - взглянув на  клиента, понял директор ювелирного магазина. - А я так хоть сейчас".
   Открылась дверь:  Олег с секретаршей - всё как у людей, "длиннэсенькая, худэсенькая, белэсенькая" - и двое охранников. Парни несли двухметровое зеркало.
   "Из  фойе взяли", - одобрил Олега Димыч.
   - Сюда! - пальчиком перед собой указала Аля.
   - Олег, придержи. Парни - свободны!
   Парни  подчинились.
   Аля посмотрела на щётку в руках Алёнки, поморщилась...
   - Расчеши, - откинула назад она голову.
   Алёнка беспомощно взглянула на Димыча.
   "Да!" - без голоса, одними губами рыкнул он.
   Она недовольно обошла Алю и хотела резко, грубо, больно  зацепить своей жёсткой щёткой  волосы Али, но щётка почти не встретила сопротивления. Послышался  лишь  сухой  треск статики...
   - Ещё! - удовлетворённо потребовала Аля.
   - Ещё! - повторила она...
   - Е...-щё!
   -...е...щё...
   - ...хорошо...
   Она ещё несколько секунд в зеркало любовалась собой...Она взлохматила волосы... Помотала головой... Наэлектризованное волосьё взвихрилось...
   Аля резко отвернулась от зеркала и в несколько шагов подошла к столику.  Её волосы едва успевая за ней, посыпались ей на плечи. А она - выбирала...  Она, не касаясь, только взглядом выбирала то,  что охватит её шею, что устроится у неё на груди, что будет купаться в сиянии её кожи...
   Выбрала.
   С лёгким недоумением посмотрела на свой фирменный  жакет... Повернулась, перевела взгляд на открытую блузку Алёны..
   - Нет! - испуганно прикрылась Алёнка.
   - Нет, - согласилась с ней Аля, - слишком  дешёвая....-- и нашла решение, и улыбнулась... и  заколебалась...-  Но...  Ах, да что я! - и вдруг, что-то вспомнив, смутилась... - Но... Да провались всё пропадом!..
   Она опять отвернулась и, скрестив руки, одним длинным движением через голову стянула жакет. Мелькнули ослепительно-белые полоски бретелек лифчика, и  их опять укрыл ворох тёмных с рыжей искрой волос.
   Ещё несколько секунд её руки  бродили по драгоценностям, её руки  что-то укладывали, её руки над чем ворошились под  волосами... А потом локти раздвинулись... А потом, потом она повернулась.
   - Ох! - охнула  Алёнка.
   Дорогое бельё не портила декорума... Его не портил даже синячок поцелуя чуть выше груди у левого плеча.
   - Чёрт! - чертыхнулся Олег.
   Ах, какое это чувство - быть  ослепительной!...
   - Ах, - сдался клиент.
   А Аля всё нежилась в неге драгоценностей, в неге мужского восхищения, в неге женской зависти...
   - Аля... - напомнил о себе Димыч.
   - У меня было ещё секунд сорок! - капризно буркнула Аля и отвернулась.
   "Клиент"  посмотрел на часы.
   - Да, - кивнул он и покачал  головой. - Так она  и за временем следила?!
   Он не отводил глаз от Али. А она... Как в обратной съемке: снимала колье, надевала фирменный жакет, заплетала  косу...
   - А можно и Вам сделать подарок? - всё-таки решился он.
   - Спасибо. Вы уже его сделали. 2% от 25 000 - это же 500? Ведь Вы покупаете колье? Для честной девушки  пятьсот долларов  -    большие деньги. 
   - А хотите камни? - спросил он.
   - Я  люблю только дорогие.
   - Но Вы же... - он всё-таки решился. - А если я куплю два колье? - Аля замолчала. Она не хотела понимать намёков. - Эти колье все на "ах"?!
   - Да.
   - Вы примите вот  это?! - не глядя ткнул он.
   - Нет, - не глядя отказала она.
   - Почему?! - растерялся мужчина.
   Она подошла  к нему. Близко-близко.  Последним штришком повесила на кончик носа очёчки. И поверх них посмотрела на него.
   - Оно будет мне не в ансамбль. Мои -  дороже. Гораздо.
   - Этого не может быть!
   - Пари!
   - На что?
   - На это колье. Если я проигрываю, Вы его дарите, выигрываю - забираю  так.
   - Зачем оно Вам? Если оно  "не в"ансамбль"?! -  начал он подготавливать  отступление.
   - Я его тоже  подарю, - она, обозначив намёк на презрение, сделала паузу. - Тоже любимой. Своей.
   Дождавшись отсвета ошарашенного  понимания, Аля обогнула его и пошла к выходу. У дверей обернулась:
   - Так Вы  хоть одно-то колье купите? Вы ж не обездолите бедную честную девушку? - Аля хихикнула и вышла.
   - Бывают же такие стервозы... - снимая напряжение сказал Димыч.
  
   В ближайшую субботу на  эти пятьсот долларов Аля сводила всю охрану в кабак. Чтобы мир был крепким.
   Алёнку взяли тоже.
     
   *
  
  
  --
  
     
  
  
  
  
  
  
  -- А оно стоит того?

Аля

     
   Когда я пойму себя...
  
      0x01 graphic
  
      -- я рассмеюсь?
         -- я зевну?
         -- я пойму, что сошла с ума?
         -- я пойду покупать крем от морщин?
         -- я сменю духи?
         -- я опять задумаюсь: пора рожать?
         или пойду на футбольный/хоккейный матч, чтобы в орущей толпе мужиков поудивляться на себя: чего я здесь делаю?!
    
        Когда я пойму себя - ничего не изменится...
        -- потому что... пожимаю плечами... ничего не меняется никогда;
        -- потому что поиск и есть - искомое.
        
        Когда я пойму себя...
        Эй ты... здравствуй!
  
   *
  
     
     
  
     
     
  
     
  
  -- Браслет на прощание
     

Ирэн

     
   Непросторный  холл, голые стены, конторка, столик, за столиком - она. В фирменном, очевидно, жакетике, фирменной же беретке... очки... взгляд  на меня -  на клиентку... Чуть поджатые губки,  помада... Все стандартное, безликое.
   Должно было быть  безликим, но ветка розы в вазе... Именно - ветка. Слишком длинная, слишком неправильная, чтобы называться - стеблем, слишком... м-м-м... не "товарная", чтобы быть из магазина.
   И она... Да, это она. Признайся, ты всё-таки допускала, ты отчаянно хотела верить, что всё это - чудовищное совпадение, что  таких может быть - две... А так как - не может, то всё обошлось, что всё   ещё для твоей Натали обойдётся...
   - Здравствуйте?
   Дежурная приветливость в дежурной улыбке.  Дожили до капитализма: куда не зайдёшь, всюду нарываешься на штатное, штатовское лицемерие.
   - Здравствуй.
   Нет, она меня узнала. Сразу узнала. Просто, по своей привычке  кинула в зал паузу, давая возможность мне не узнать её, давая себе возможность вслух не признать меня.
   - Вы пришли... Вы хотели бы вернуть свои деньги?
   "Девочка, я пришла... я хотела бы вернуть - своё".
   Она сняла очки и положила их на столик. Губки её чуть раскрылись... Да, я правильно запомнила: её губы - лучшее, что в ней есть.. Но она... она рада мне?! Чёрт, сняла бы она ещё и свою "беретку"! Чтобы коса её, чтобы её волосы...
   Она поняла меня, она улыбнулась мне, она, поддразнивая,  чуть-чуть покачала головкой: "Не дождёшься!"
   Улыбнёмся:   "Не очень-то и хотелось". Улыбнёмся - это правда: хотелось бы, но не очень.
   - Вы снова любите? - поняла она.
   - Да, снова.
   - Снова - она?! - опять поняла она.
   Вот. А ты ещё сомневалась: двух таких не бывает.
   - Она.
   Молчание.
   Нет, она не "держит паузу", она вспоминает, она анализирует... Хотя... какой там анализ! - она загрузила подкорку и ждёт, когда всплывёт ответ. Сейчас выловит всплывшее и размажет его.
   - Я больше не смогу помочь Вам...
   Она соврала. Знает, что сможет.  Думает, что не захочет. Думает, что пока она - со своей Наташей, ей больше ничего не нужно... и никого... Она думает, что и Наташе - тоже... Да и ладно...  Пока она с моей Натали...
   - Дай подумаю... - она меня совсем не знает, я для неё совсем никто, она не будет вдумываться,  она не услышит лжу. - Ты влюблена?
   Молчание. И как признание, как невинное кокетство:
   - Пусть это будет моей тайной?
   - Пусть.
   Молчание. Чуть обозначенная губами улыбка. Чуть обозначенный глазами  вопрос. Ответим:
   - И всё-таки, Али, ты поможешь мне, - молчание. - Я очень удивилась, узнав, что ты нынче ювелир.
   - От кого?
   - Я не хочу отвечать. Пусть это будет моей  тайной?
   - Пусть, - с равнодушным великодушием согласилась и она.
   - Я хочу сделать тебе заказ.
   Удивление. Осознание. Восторг. Стоп-стоп-стоп! Ты же не "девочка", ты - ювелир. Попытка серьезности... Она надела очки.
   - Мне нужен браслет. Для неё. Тысячи за три-четыре долларов... ну, пять. Я подарю его ей на прощанье. Лет... через несколько. Как ты думаешь, я  же продержусь с ней хотя бы несколько лет?
   Восторг гаснет. Настороженность. Молчание... Она снова запустила свою машину.
   Господи, ну чего ты боишься! Ты сама классный аналитик, ты точно знаешь - продержишься! Да и у девчонки - абсолютно пустая исходная база, её вывод гроша ломанного не будет  стоить!  А ты за свою аналитику  имеешь возможность иметь  и браслеты, и таких вот девчонок впридачу!...
   Не таких...
   Девчонка заулыбалась... Господи.... Я не удержала вздоха..
   - Да, - сказала она.
   - Ты возьмёшься за работу?
   - Да, - сказала она.
   - У тебя есть... - чёрт,  да что со мной?! Я не могу подыскать слов... - у тебя есть исходная база?
   - Нет.
   - Нет? Чего? Золота?  Яхонтов? Сильмариллов? 
   - Её портрета.
   Нет, я не оставлю никаких улик,  я не дам никаких зацепок.
   - Важна не внешность - суть. Браслет на прощание.  В благодарность за счастье. За долгие несколько лет. И сработанный - именно сейчас, пока не исчернила всё  горечь, пока.... - и опять... опять не могу подобрать слов... что ж, нет своих, подберём чужие... - ...горит  свеча. Этого хватит?
   Молчание....
   - Да, - сказала она.
   Всё.  Можно уходить. Значит, уходить - надо.  А слабую нерешительность ты уже для неё проявила.
   - До свиданья?
   - Да, - сказала она.
  
   На выходе я оглянулась. Она,  опять сняла очки, и устало стягивала беретку.  Коса, освободившись, упала за плечи.... Когда я закрою дверь, девчонка  чёрною кошкой выгнет спину...
   Я утомила её.
  
   *
  
  
  -- * Бегство
  
   Стук в дверь раздался, когда они доели почти всё.
   - Ваше сиятельство! - глухо раздалось оттуда. - Ваш завтрак.
   - Как кстати, - улыбнулась княжна. - Обычно, они с этим не торопятся.
   - Значит, нас ждёт необычный завтрак, - спокойно, в полголоса проговорил барон, и княжну опять словно укололо в сердце: мгновенность преображения мужчины из расслабленно любующегося двумя полуголыми самочками сибарита в готового к бою воина.
   - Не нас, а Вас, барон, Вас, - лениво улыбнулась герцогиня. Она даже не отложила дольку марокканского апельсина. Она даже не запахнула совсем разошедшееся покрывало.
   - Ирэн, разве мы не перешли на "ты"? - барон исследовал взглядом всю глубину прорехи на груди у дамы. - После всего того, что ты мне с собой позволила - говорят, уже можно бы.
   У герцогини лишь насмешливо раздвинулись губы:
   - Можно бы, конечно. Но с покойниками - я так вежлива... Наверное, сказывается моё католическое воспитание.
   Барон не слушал её. Он резко развернулся, поднял прислоненную рядом шпагу и медленно, приглушая металлический звук, высвободил клинок из ножен. Поднял кинжал...
   - Ну, Али, ну, можно я убью его? - опять взмолилась герцогиня. - Я! Ну, пожалуйста! - она докушала экзотический фрукт и теперь с некоторым недоумением смотрела на свои липкие сладкие пальцы.
   - Нет! - отрезала Аля. - Так вы оба думаете, что это... Это началось?
   - Дитя моё, это убийцы, - и Ирэн улыбнулась ей: - И... совсем не началось...
   - И теперь - не кончится, - подтвердил Виктор. - Я подставил тебя, дитя моё.
   - Если ещё кто-нибудь...
   - Эдак, это дитятко нас напоследок без единого сладкого слова оставит, - не дала ей договорить женщина. - Ты опять хочешь её послушаться?
   - А что б это дитятко не побаловать сладким? Напоследок? - не понял её мужчина.
   - А меня?... Побалуй сладким - меня, - женщина вытянула пальцы и направилась к нему. - Напоследок.
   Аля напряжённо вглядывалась в притворно, нескрываемо-притворно расслабленное лицо Ирушки.
   - Ваше сиятельство... - опять раздалось из-за двери.
   - Оставьте за дверью. Я поем позже, - выкрикнула она. - Виктор! - не выдержала она.
   Ирэн вальяжно, неспешно, неостановимо приближалась к Виктору.
   - Ты снова послушаешься девчонку?
   Шпага и кинжал были направлены ей в грудь.
   - Ваше сиятельство, я - капитан Веласкес, дворцовая стража. В замке - убийцы, немедленно откройте дверь!
   - Капитан, я не одета. Ирушка!
   Виктор опустил шпагу, отложил кинжал, Виктор обеими руками принял ладонь Ирэн, поднял её ко рту, его губы приняли один её палец, другой... Виктор закрыл глаза.
   В дверь ударило что-то тяжёлое. Щеколда дрогнула, но выдержала.
   Ирэн с лёгким торжеством повернула голову к хозяйке апартаментов:
   - Вот видишь.... А ты от такого же отказалась, глупенькая.
   В дверь било, больше не переставая, но стальная задвижка пока держала.
   - Ну, можно, а? - левая рука Ирэн потянулась к волосам. - Ещё не поздно... Если мы предъявим его труп, они уйдут. А... - она облизнулась: - мне хочется... Ну, так хочется...
   Виктор не прислушивался ни к оглушительным ударам в дверь, ни к негромким словам женщины: он обцеловывал её пальцы.
   - Нет! - Аля решилась. - С вами, обоими я ещё поговорю, я вас ещё научу сладким словам. А сейчас - уходим. Барон! Да прекрати ты её облизывать!
   - Ревнуешь? - улыбнулась Ирэн.
   - Я?!
   Барон оторвался от её пальцев и блаженно улыбнулся:
   - Как же давно уже из-за меня не дрались женщины...
   - Мы?!
   Пощечина была стремительной, но ещё более стремительным был уход от неё, уворот, разворот, вращение... И шпага и кинжал опять смотрели в голую грудь герцогини. И, словно обломившись, опустились...
   - Мы, что ли, куда-то собираемся? - улыбнулся он.
   На очередном ударе щеколда ощутимо поддалась.
   - Ну, связалась... Мальчишка! - мстительно выговорила девчонка. - Да убери ты свои железки! Вон в том шкапчике - одежда, набери нам обеим! Ирин, помоги ему, а то он про подвязки к чулкам не вспомнит.
   Сама она подошла к подсвечнику, вмурованному в стену рядом с зеркалом, рядом с другим пузатым комодом, взялась за него, с натугой сдвинула его влево, потянула вниз... В комоде что-то щёлкнуло.
   Девушка не удержалась и оглядела в зеркале себя...
   О, как она была хороша... Отмытые в недавней бане волосы пушились и ласкались, исцелованные за долгую ночь губы разве что не светились, голые груди опять звали жадные руки, точёный изгиб бедер требовал - уста. Но она почему-то никак не могла отвести взгляда от синячка поцелуя чуть выше груди у левого плеча.
   Сзади подошёл Виктор, он посмотрел на неё... О, как он любил это зрелище: женщина, любующаяся собой!
   Его руки были заняты ворохом женских нарядов, где лишь его плащ нарушал гармонию шёлков, батистов и кринолинов. Алечка взглянула в зеркале на него и насмешливо, и томно улыбнулась. Он скрипнул зубами, отбросил тряпки и придвинулся к ней.
   И груди дождались...
   Она чуть поморщилась. Пряжка его перевязи, понял Виктор, отодвинулся, перенес руку на выгиб от поясницы к ягодицам, повел ладонь вниз, по ложбинке между...
   Раздался скрежет выдираемых из дерева шурупов.
   - Барон, совсем с ума сошел! Да прекрати ты её общупывать!
   - Ревнуешь?
   - Ты лучше посмотри, как он твоё платье бросил!
   - Дьявол, я его сейчас сама убью... Осторожнее, Виктор, это же из китайского шёлка... Оно стоит в сто твоих плащей...
   Она потрясла головой, пытаясь сбросить наваждение желания, и открыла невысокую дверь комода.
   - За мной!
   - Я сейчас, - отступила Ирэн.
   Ала нагнулась и шагнула в глубь комода...
   - Чёрт... - сказал барон.
   Тогда Аля не выдержала и выгнула задницу вверх...
   - Чёрт... - опять сказал барон.
   Впрочем, темнота тут же прикрыло срамное зрелище.
   С другой стороны комода, оказалась тесная комнатка, на стене - что-то вроде окна в покинутую спальню.
   - Там - это зеркало, - шёпотом объяснила девчонка. Да он и сам вспомнил.
   Обзор был великолепным. Видно было, как у двери с расшатанной, на последних оборотах шурупов держащейся щеколдой, стояла голая Ирэн.
   - Эй, Веласкес! - позвала она.
   Удары прекратились.
   - Тебе же ясно было сказано: Виктор - мой! И я его забираю. А за дверь, придурок, сам объясняться будешь!
   Удары возобновились. Ирэн бросилась к комоду. И барон опять поразился насколько стремительной она может быть. Ничего кокетливого, ничего бабского не было в этом мощном спурте... И мутило голову тяжёлое движение грудей...
   Когда она влетела к ним, Аля нажала на ничем с этой стороны не замаскированный рычаг, и в ничем не замаскированной с этой стороны двери что-то щёлкнуло.
   В комнате сорвало щеколду.
   Внутрь ввалилось с полудюжину рейтар - в касках, в лёгких доспехах, с пиками и арбалетами...
   "Я не продержался бы и десятка секунд", - понял Виктор.
   - Где они? - в полной растерянности проговорил один из солдат.
   - Ведьма! - выругался офицер. - Ну, как она каждый раз это проделывает?! Ведьма!
   "Ведьма, ведьма...", - зашелестело по комнате.
   - А за ведьму - ответит, - презрительно прошептала Ирэн. - Придурок.
   В потёмках ни она, ни он не увидели загадочной улыбки княжны.
  
   *
  
        
     
     
     
  --
  --
  --
  -- или зацеловать
     
      Вы собирались - ты и дождь,
      ставили тени, цвели в отраженьях,
      сто перемеривали украшений,
      И -
               срывались в капризный дебош.
        
      И -
               сорвалось в воздух бельё,
      И -
               зачудили ахи, и охи...
      Видимо, очень дела наши плохи,
      если кругом громыхает и льёт,
   если у молний сбился прицел,
      и электричество
                     лупит
      в кожу...
      Видимо так
                      всё же не гоже -
      слизывать капельки на лице!
        
      Слёзы пытаются впутать смысл
      в так и ненайденные слова,
      Словно бы дождик -
                     родинку смыть
      или зацеловать.
     
   *
  
  
  
  --
  -- Они, целующиеся под дождём
     

Совсем посторонняя

  
   Чтобы чувствовать себя человеком, женщина должна получать подарки. Что-нибудь совершенно бесполезное, к примеру, цветы. Или мягкую игрушку, квакающую: "я люблю тебя", или серебряную цепочку, которую всё равно некуда надеть. Подарки... ну, хотя бы изредка, хотя бы от себя самой. А потом зайти в кафе напротив и выпить чашечку кофе ценою в три банки привычного тебе. Тоже неплохого, кстати.
   Люблю серебро. В нём нет голого блеска золота, его мягкое свечение не рождает алчности, оно не отвлекает, а подчеркивает. Оно - как длинная узкая юбка, а не бесстыдное мини. Оно - как это дневное кафе, которое прекрасно обходится без обилия посетителей, ночного надрыва, ночных страстей. Оно - как вон та парочка у окна, спокойное и чистое.
      Две девушки, одна постарше, другая помоложе. Младшая - в фирменном костюме твоего ювелирного магазина. "Твоего"... хм... скажешь же... да ладно.... Старшая тоже - без излишней косметики на лице, без излишней роскоши в наряде, разве что туфельки намёкают на благосостояние. И перед ними, как передо мной, лишь по чашечке кофе.
   Жаль, не решилась сесть ближе: люблю слушать лёгкий безостановочный вздор в два голоса вот таких вот подружек: об обманувшем/обманутом кавалере, об этой чёртовой диете - "а как пирожного хочется!", о погоде - "такая жара, чего обещали "осадки"?"
   Впрочем... Говорила больше старшая, вторая молчала. И... я ошиблась насчёт лёгкости... Господи, я ошиблась насчёт всего: девочка протянула руку к руке подруги, расстегнула пуговку белой блузки и забралась под рукав. Теперь молчали обе... И стыл кофе...
   И у меня.
   Пророкотал недалёкий гром... потом ближе... потом на улице потемнело, и заладил дождь... Совсем остыл, наверное, кофе. На улице грохотало и лило. Они всё молчали, и никак не могла решиться уйти я.
   Встала девочка. И не разрывая - рукопожатия? объятия? связи? - повела подругу на выход. Ушли.
   К их столику подошёл официант, покачал головой, забрал чашки. Когда он проходил мимо, я не выдержала:
   - Не расплатилась?
   - Не страшно, не последний раз здесь. Да и... за такое это мы ей должны приплачивать. Вот ведь зараза! Всего-то: взяла подругу за руку! Иззавидуешься... Самому что ли в лесбиянки податься? Но ведь не возьмут,- хмыкнул он, и пошел дальше.
   Больше здесь делать было нечего. Зонт у меня был, и я люблю бродить под дождём. Ну, промокнут ноги - будет повод выпить дома вино.
  
   Девочки так и не перешли не сильно широкую улицу. До тротуара оставалась ещё пара шагов, а они стояли на асфальте и целовались... Под ливнем пузырились лужи, и ручьями, прямо по их голым ступням, стекали к обочине.... Туфельки младшей вразброд валялись на тротуаре, а у старшей - висели на ладони, и ладонь её то расслаблялась, то судорожно сжималась, не позволяя им упасть... Мне сразу стало и мокро, и зябко, а влюблённые всё никак не могли оторваться от губ друг друга. Промокли, наверное, насквозь... Ну, что ж... будет повод раздеться. Хотя... видно было, что им уже давно не надо никаких поводов. Ох... Податься, что ли, в лесбиянки?... Так ведь не возьмут.
     
   Я отвернулась и неспешно пошла к метро. Зарабатывая причины на пару бокалов вина. У меня в холодильнике есть белый мускат. Дорогой, правда... Да пропадай все мои бюджеты.
  
   *
  
     
  
     
     
     
     
  
  
  -- Баллада о дожде
     
   0x08 graphic
   Не избежать ни боли, ни любви,
      А избегать отчаянья нелепо:
      Как после оттепелей будет лето,
   Так правды не бывает меж людьми.
        
      Бывает ослепительная ложь,
      Бывает обольстительное ложе,
      Бывает, что и два с двумя не сложишь,
      Но тут как раз занепогодит дождь!
        
      Холодный в оттепель и тёплый летом,
      Он растворит в себе седую хмарь -
      Так мороки рассеивает храм,
      А бесприютность - свежий запах хлеба.
        
      А потому не впрок бояться боли,
      И как бы ни были бы мы близки -
      Придётся нам с тобой хлебнуть тоски,
      Но ведь зато - не избежать любови.
  
   *
  
        
  -- * Столб пыток
     
   - Вот грязи-то. Какая пылища, - опять зашептала герцогиня. Она взглянула на загруженного до подбородка мужчину. - Виктор, если ты уронишь здесь хотя бы носочек, Али разрешит мне, я её по-женски понимаю, она разрешит мне выломать твои неуклюжие пальцы, выцарапать твои бесполезные глаза и вырезать твоё жестокое сердце!
   - Но... - несколько опешил барон.
   -- Ты прав, про это я забыла: и вырвать поганый твой язык тоже. Али?..
   Аля сдержала смешок, у неё только дрогнули прикрытые простыней плечи.
   - Нет, - на всякий случай шепнула она. А барон на всякий случай промолчал.
   - Я не о том, - хмыкнула бешенная француженка. - Я хотела узнать, чего мы ждём?
   - Свечи есть, но однажды я сильно здесь нагремела. Хоть зеркало, верно, и глушит звуки, не хочу попусту рисковать. Пусть они уйдут... Или хотя бы выйдут.
   - Пусть.
   Она поправила опять накинутое на плечи покрывало и чуть пригладила волосы. Аля заметила, как напрягло Виктора это простое движение. Она заметила, как сама на мгновение задержала дыхание. Она заметила, как ничего не заметила обычно всё замечающая Ирэн. И решилась.
   - Ирушка... - позвала она. - Я разрешаю.
   - Что? - опять не поняла герцогиня.
   - Всё, - она перегнулась через кипу одежд. - Если он уронит в эту пыль хоть что-то из моего, я тебе разрешаю всё. Я разрешаю тебе выломать его неуклюжие пальцы, выцарапать его бесполезные глаза и вырезать его жестокое сердце. А если попробует что-то сказать, то и вырвать его поганый язык.
   - Э-э-э... - раскрыл барон рот.
   - Кажется, с языком уже можно начинать.
   Барон с лязганьем рот захлопнул.
   - Какая хорошая пытка, - одобрила младшую подругу старшая и плотоядно осмотрела мужчину. Плечи его затряслись:
   - Я сейчас заплачу, - сказал он.
   - Сейчас-сейчас... - она сняла с верха кипы его плащ. - Ничего, купит себе ещё девяносто девять.
   Ирэн не накинула его покрывалом на девочку, как хотелось бы ему, не накинула на плечи себе - как ему подумалось, она, как скатерть бросила его на пол.
   - Встань сюда, - показала она на середину плаща.
   - Да? - улыбнулся он.
   - Да! - не улыбнулась она и вынула из вороха своих волос заколку. Освободила остриё. - Умирать ты будешь недолго. Яд очень сильный. Очень. Паралич сердца - раз и всё.
   - Ирушка...
   - Али, не волнуйся! Ещё и паралич лёгких. Всё будет абсолютно беззвучно. Ну, разве что негромко звякнут его железки.
   - Да, а моя одежда? - развела она руками на пыль вокруг.
   - Виктор, Вы - напоследок! - бросите одежду на плащ. Вы же не обездолите нашу девочку?
   - А ты опять вспомнила про своё католическое воспитание?
   - Нет, я вспомнила, что задолжала тебе сладкое... - она медленно приближала остриё к руке Виктора. - Вам, барон... Но вы, баварцы, больше любите горькое пиво, чем десертные вина... А к пиву так идёт что-нибудь остренькое... Брось кокетничать, сделай три шага вправо и закрой глаза... - Аля молчала. Барон понимал, что время, когда она могла бы вмешаться было уже упущено: остриё коснулось его рубашки. - Неужели ты не веришь мне?... А вроде бы, показалось...
   - Не верю, - ответил барон. - Но хочу. Я хочу поверить тебе.
   Он сделал три шага вправо, встал на середину плаща и закрыл глаза.
   - Никогда! И ни за что! Ты никогда не будешь верить мне. Я запрещаю тебе! И не допущу, - она искривила губы. - Вот... Да открой ты глаза! - шёпотом прикрикнула она. И когда барон с гримасой недоумения открыл их, уколола себе руку. Проявилась капелька крови. - Теперь веришь?
   Виктор покачал головой.
   - И правильно... У меня воспитанный иммунитет к очень многим ядам.
   - "Не будем пить из одного бокала ни пиво мы, ни сладкое вино..." - пробормотал он.
   А герцогиня повернулась к девчонке.
   - Алъетшка... - Алечка поморщилась, она несколько раз пыталась научить француженку русскому звуку, но так и не преуспела в этом. - Теперь у меня есть твоё разрешение. Я не принуждала тебя к нему... Ну, почти... Я не буду калечить его... я его только уколю... вот этой булавкой, если он уронит что-нибудь, если он только опустит руки...
   Они несколько секунд смотрели в глаза друг другу.
   "А я-то думал, что ненормальная здесь только одна, - столько равного азарта он увидел в обеих парах глаз. - А я? Я - нормальный? Вот, кстати, и выясним..."
   - ...И... и ты тоже задолжала мне... Помнишь, я помогла тебе с твоей шнуровкой?.. Помоги мне - с его...
   Она сделала два шага вправо и опустилась на колени к ногам барона.
   - И можно руки, чуть повыше? Я не помещаюсь.
   За тряпками он не видел её лица, он только почувствовал, как она щекой потёрлась об его штаны, как она задела рукоять шпаги, потом рукоять кинжала, как отозвался на этот призыв его собственный клинок.
   - Али... - проворчала она.
   Аля была уже тут. Виктор почувствовал, как её груди вжались в его спину, как она потёрлась ими... А потом её руки занялись поясом его перевязи, и привычная тяжесть стали покинула его.
   "Без оружия - как голый..."
   "Ха!"
   "Сейчас-сейчас..."
   Женщина не помогала юной подруге. Руки её были сцеплены у него на ногах, а головой - щеками, то одной, то другой она гладилась, ласкалась по ткани его штанов... то ли мурлыкая, то ли постанывая.
   "Где там булавка?"
   "Не видно..."
   "А оно вам надо?"
   "Да-а-а..."
   "Нет".
   "Вот и правильно".
   Аля вернулась. Её руки ручейками протекли по его пояснице, её груди солнечными лучиками пригрелись у него на спине, а щека котёнком пристроилась выше - прямо напротив сердца.
   "Да даже если бы у пяток - всё равно напротив".
   "Какое глубокое сердцебиение... Какое ровное дыхание..."
   "Сейчас-сейчас... Сейчас у него и пятки задышат прерывисто... Алъетшка!"
   Пальцы Али холодными капельками пробрались под ткань и коснулись горячей кожи. Барон не стал сдерживать дрожи.
   - Ну, ледяные... - прошептал он.
   - Значит, сердце горячее, - улыбнулась она.
   - Какая-то у вас, русских... или у женщин... логика не такая...
   - У нас, у женщин, не только русских, не такое - всё.
   И её руки акцентировано объяснили ему, что у них, женщин, не такое. Или что для них, женщин - всё.
   - У него ещё не опускаются руки? - заинтересовалась Ирэн. - Мне не видно.
   - Нет. У него ещё ничего не опускается. Сейчас сама увидишь.
   Она отпустила барона и, взявшись за верх его штанов, опустилась с ними на колени. Сквознячок прошёлся по его голым ногам.
   "Сладкое зрелище", - признала герцогиня.
   "Аналогично", - согласилась княжна.
   "Моё", - предупредила герцогиня.
   "Здесь и сейчас", - согласилась княжна и попросила:
   - Колени раздвинь!
   Барон послушно расставил ноги на ширину плеч.
   Обе женщины хихикнули.
   - Ничего, это тоже не помешает, - пробормотала старшая и тоже раздвинула ноги. - Мы "здесь и сейчас" все свои коленки в кровь посбиваем... Да и сатана с ними! Скажу: молилась много. Перед вечным образом.
   - Католичка!..
   - Ну, держись, лютеранин... Держись или упадешь... в мои объятия... - и холодный ободок заколки на жуткое мгновение коснулся его ноги.
   Православная промолчала.
   "В левой руке. Между пальцев", - только отметила она.
   "Какое у тебя скучное "между"".
   "Да, у тебя есть безделка и поинтересней".
   "Эй, дамы... лучше займитесь - делом".
   "Ты думаешь, что твоё "дело" лучше моей "безделки"?!"
   "Вот и проверим".
   Аля положила руку на натянутую кожу женщины, обволокла её колено и двинула вглубь - между.
   "Давно пора".
   Ирэн положила руку на натянутую кожу мужчины, обволокла его колено и двинула ввысь - между.
   "Наконец-то..."
  
   Мягкое, тёплое, влажное, податливо уступающее проникновению, притягивающее, затягивающее, обволакивающее... Такое нежное, так жадно требующее - грубого...
   "Всё может оказаться сложнее... - поняла герцогиня и тоже коснулась нежного. - А может... Нет... Это без третьих... А то не приведи Господь, безотчетно сожмутся пальцы..."
   И она только слегка, чуть-чуть, намёком на касание, ноготком провёла по натянутой коже рубчика...
   "Всё может оказаться сложнее, - понял барон, когда судорога наслаждения едва не согнула его. Он всё ж удержался, он лишь с шумом втянул воздух сквозь сжатые зубы. - Как в самых стыдных снах.... И откуда она знает, что снится мужчинам?"
   "Снилась часто - вот и знаю".
   "Ты ещё способна соображать?"
   "У неё это на рефлексах".
   "А как с рефлексами у тебя?"
   "Безусловно. Неужели не видно?"
   "Почти нет..."
   "Смотри..." , - чуть сдвинулась старшая.
   "Ох..."
   - Ох... - не выдержал мужчина.
   Глубины губ женщины покинули его, но язык трогал... Трогал и уходил, трогал и уходил. И опять тронул... и опять ушёл. Виктор бы силой вжал её губы в себя, но руки его были заняты, и только бёдра потянулись следом.
   - Ох... - не выдержала женщина.
   Пальцы девчонки покинули её глубины и теперь только трогали... Трогали и уходили, трогали и уходили. И опять тронули... и опять ушли. Ирэн силой притянула бы их, но руки её были заняты, и только бёдра ещё шире раздвинулись.
   - Не упади, - не выдержала девчонка, сама не понимая кому.
   - Вернись, - взмолилась женщина.
   - Вернись, - взмолился мужчина.
   И они вернулись.
   Девчонка была внимательна. Её пальцы точно следовали ритму губ женщины: они ускорялись и замедлялись, они задерживались и ласкались, они касались и уходили вглубь, и женщина скоро уже перестала разбирать, что ей приносит наслаждение, кто... здесь ли.... там...
   И когда Алина рука тронула её грудь, её рука сама по себе потянулась вверх - к соску мужчины... И прикосновение к нему и стало последним толчком к оргазму... Её...
   У неё сжались обтянутые губами зубы, и, ломаемая сладкими судорогами, она с наслаждением последними толчками довела до конца его. И не выпустила и после. И удержала его, когда он тяжёло, обеими руками опёрся на неё.
   "Точно посбивала колени... - медленно приходила в себя она. - И сатана с ними... А наши платья?"
   "У меня", - Аля вовремя перехватила их.
   - Поднимись, - протянул Виктор ей руку.
   Она рефлекторно подала ему свою. Левую.
   Он был готов и оказался быстрее. Он вырвал у неё булавку.
   - Вот и проверим, - пробормотал он и всадил остриё себе в литой бицепс.
   - Мальчишка! - прошипела Ирэн и залепила-таки ему пощёчину.
  
   Звяканье доспехов уходящих из комнаты рейтар заглушил её звон. Никто из них ничего не услышал. Веласкес - тоже. Он только, сам не понимая почему, бросил взгляд в зеркало. Но в нём не отразилось ничего кроме залитой весенним солнцем пустой женской спальни.
  
   *
  
     
     
  --
  -- Музеи прелюдий
     
   - А в Праге от Марины не осталось ничего, - тихо проговорила Аля.
   Они уже почти час бродили по этим небольшим немногим комнатам, но уходить девушка ещё не собиралась. Служительница махнула на них рукой и больше не маячила поблизости. Или она всё поняла и перестала мешать. Не они первые тут такие... Не они первые такие в доме, где вечность тому назад Сонечка задыхалась от любви к Марине...
   Наталья посмотрела в зеркало - Аля вроде бы рассматривала картины, но... Но ведь она была без очков. Минус полтора - невесть уж какая близорукость, но... Аля не смотрела - всматривалась. Она вживалась в этот дом, сживалась, сплеталась, срасталась с ним.
   - Ты уже бывала здесь?
   - Да. Давно. С одноклассником.
   - И как ты его затаскивала?
   - Просто. Он тоже любил стихи. И ещё он любил целоваться. А здесь нам не мешали, - она помолчала... - Здесь почти ничего не изменилось.
   Она обернулась, отвернулась от картин, от стен, от дома - она повернулась к ней. Иногда Наталье казалось, что её подруга целоваться любила больше, чем трахаться... Впрочем, целоваться с ней... Увлекательным это было занятием...
   - Всё-всё-всё... - выпуталась из её рук девчонка, оторвалась, тихонько засмеялась, сделала шаг назад и, отгораживаясь, выставила вперёд ладони... - А ты... Ты здесь бывала?
   "Нет, ну как она так может? Ведь даже не повторяется! Как джазовая импровизация, как что-то музыкальное - прелюдия... Нет, целоваться надо дома! - с неожиданным неудовольствием подумала женщина. - Чтобы прелюдия и была только предшествованием. Перед настоящим!"
   - С кем? - опять улыбнулась Аля.
   "Ну, раз ты так..."
   - Была у меня своя София Парнок. Именно она когда-то впервые дала мне полный список цикла "Подруга". И сюда приводила тоже... Правда, тогда здесь было не так чистенько...
   "Чистенько"... Тогда, к тому же, была поздняя осень, на улице дождь мешался со снежной крупой, а здесь... Тёмная лестница грозила обвалиться, промозглые сквозняки шевелили болтающиеся двери, с потолка капало... Наталье припомнился даже запах... Запах брошенной, загаженной, коммуналки. Правда, капало - в ржавые вёдра. Ведь кто-то подставлял, кто-то же сливал с них воду...
   - Здание намеревались снести, но одна жиличка - Надежда Ивановна Катаева-Лыткина - ей задолго до того, да сразу после войны, дали здесь комнату. Так вот, она оказалась искусствоведом и спасла дом: в советские времена с человеком можно было сделать, что угодно, но нельзя было без его согласия - уволить или выселить, а она просто отказалась переселяться. От дома отключили всё, даже электричество, но она выдержала. Рухнул Советский Союз, Надежда Ивановна связалась с Лихачёвым, он уговорил Лужкова... И вот.
   Аля молчала. Эту историю она знала, но в голосе Наташи звучало раздражение, и она понимала настоящую его причину. И неудовлетворение подруги отзывалось - предвкушением...
   Они подошли к фото Марины с маленькой Ариадной на руках... Широко распахнутые глазёнки маленького ангела доверчиво смотрели в будущее... Внизу подпись: "Ариадна Эфрон с матерью, 1916 год".
   - Из всего их семейства мне всех жальчее - она.
   - Почему?
   - Просто. Без всяких причин и доводов - просто жалко.
   0x08 graphic
- И всё-таки? - попросила Аля. - Для меня.
   "Умеет же, - Наталья провёла пальцами по лбу, - вот с чего бы вдруг закружилась голова?! Попросила, как пообещала..."
   Аля тоже потянулась к её лицу и лёгким касанием разгладила лоб.
   "Словно... Не буду искать никаких метафор. Все они врут. А тут...", - просто сами по себе закрылись глаза, само по себе успокоилось дыхание и - Наталья улыбнулась: - расслабились члены.
   - Ну, хорошо, - она улыбнулась и своей девочке: - Ирина: гражданская война, всеобщий смертный голод, и для меня она - как одна из тысяч... Да и три года только - ещё не человечек даже... Всего лишь ещё одна умершая во младенчестве... Но, думаю, если бы Сонечка осталась с Мариной - она бы и Ирину вытащила.
   Аля кивнула.
   - Дальше. Сергей сам виноват: не надо было убивать друзей. Это, кстати, урок всей эсэсэрии: меж преданностью государству и близким надо выбирать близких! И не верить никому - только близким! И защищать в первую очередь - близких! А у Сергея вообще не было ни одного шанса: всех таких, как он, на родине расстреляли, всех!
   - Таких, как он?
   - Ну тех, бывших белогвардейцев, которые "искупили вину" и вернулись. Да что этому государству было до беляков! Про Рихарда Зорге слышала?
   - Разведчик.
   - Разведчик. Предупредил о начале войны с немцами - ему не поверили, зато потом он передал, что Япония не собирается воевать с нами - тут уж ему вняли и отправили дивизии с Дальнего Востока под Москву. Когда его японцы взяли, их контразведка год, что ли, ждала, чтоб НКВД с ними связался, чтоб обменять. Но народный комиссариат тут же арестовал его жену.
   - И что с ней?..
   - Ссылка в Красноярский край, нищета, голод - в несколько месяцев сгорела.
   - Ты занималась этим? Искала? Читала?
   - Нет, рассказывали.
   Наташа не стала добавлять: тут же, едва ли, не в этой же комнате.
   - Ладно. Марина?...
   - Марина наверняка знала о намерениях Сергея. И она тоже сама выбрала - вернуться. К ней незадолго до того приезжал Эренбург - уговаривал, обещал сытную жизнь, издания, многотысячные тиражи... Уговорил. Говорят, так же Бунина уговаривал вернуться Симонов, но с Симоновым была его... на тот момент жена - Серова, та самая, которая "Жди меня...", и она -даже не шёпотом, а одними губами прокричала жене Бунина: "Нет!!"
   - Анастасия?
   - Сестра Марины тоже долго жила за границей, возвращение было её сознательным выбором. И ещё... Она при внешней нескладности - монументальна, как из камня... Как те, из девятнадцатого века - декабристки. Жалость - это не про неё.
   - Мур?
   Наталья замолчала.
   - Мур? - требовательно повторила Аля.
   - Давай, я сразу про Ариадну?
   - Говори! - опять потребовала Аля. - Про Георгия Эфрона.
   - Слабый мальчишка, испорченный слепой любовью матери. Чего его особо жалеть?
   - И всё? - только забалованный мальчик?
   "Ну, ты сама попросила".
   - Залюбленный.
   - Говори.
   - Помнишь:
  
   Это слепень в раскрытый плач
   Раны плещущей... Слепень злится...
   Это - красною раной вскачь
   Запаленная кобылица!
  
   - Это стихи.
   - Незадолго до её самоубийства он выкрикнул: "Кто-то из нас должен умереть!"
   - Читала.
   - Вот и подумай: что это? - капризный лепет забалованного подростка или...
   - Говори...
   - Или выкрик одного из сошедшихся в смертельном клинче любовников...
   - Нет!
   Молчание.
   Молчание.
   Молчание.
   - Каким он вырос - вина её. Она была ужасной матерью. Но он таким - стал. И такого мне не жалко.
   Молчание. Молчание. Молчание.
   - Ариадна?
  
   0x01 graphic
  
   - Ты знаешь, что её арестовали, прямо со свидания? Двадцать восемь лет, комсомолка, красавица... Косы - в пояс, глазищи - на лице не умещались! И восемь лет лагерей. Представляешь, какой она вернулась? Тот, с кем у неё были свидания, все годы её заключения писал ей; как мог, заботился о ней - кажется, именно он вырвал её из смертного штрафного лагеря. Но когда она вернулась... в Рязань... Он к ней раз приехал - и уехал. И больше не приезжал. Нет, он продолжал писать письма - вплоть до своего ареста, до своего расстрела, он продолжал помогать ей... Но больше не приезжал, - Наталья неспешно перешла к другой фотографии, с которой тоже улыбалась Аля. - Нет, у неё тоже не было ни единого шанса.
  
   0x01 graphic
  
   - Это о чём?
   - У Ахматовой взяли сына, у Пастернака - любимую... Когда Сталин не мог кого-то арестовать, он брал близких. И не только у поэтов. У Калинина - жену, и у Молотова - его Жемчужину... Если бы Маяковский не застрелился - Лиличка бы не избежала тоже. Алю взяли по личному распоряжению Берии. Представляешь, ну, кто она? - корреспондентка мелкой газетки, и он - второй-третий человек в Союзе Советских Социалистических Республик, и - "личное указание".
   - И Аля...
   - В их семье она была... Там все - даже Мур! - словно из древнегреческих трагедий, а она - земная. И ещё: они - из позапрошлой нашей страны, из царственной России, а она - советская. Наша. Вот и не катарсис про неё - жалость. Недаром, ей, взрослой, Марина стихов не писала.
   Аля промолчала... Потом негромко пробормотала:
  
   - "Вкрадчивее и тише:
- Но книгу тебе? - Как всем?
Нет, вовсе их не пишите,
   Книг..." -
  
   Потом попросила:
   - А ты мне стихи напишешь?
   - Нет, - покачала головой писательница на резкую смену темы. - Я не хочу, чтобы у нас всё кончилось стихами. И ещё...
   - Ещё?
   - Я не хочу делиться тобой. С ни какими читателями!
   - Пусть будет только листочек. У меня. Про который ты и сама скоро забудешь, не то что - "читатели"!
   - Я не о тех, кто ест котлеты... И вот они... Я не хочу их лакомить - тобой.
   ""...а она - наша". А сама-то ты - чья?"
   - Идём! - резко повернулась к выходу Аля: - Домой.
   - Чего? - не поняла подругу Наташа.
   - Хватит прелюдий!
   *
  
  
  
  -- Наташа+Аля=любовь
     
   Нет, я не хочу описывать ни как они трахались, ни как занимались любовью -  за долгие шесть лет было всё.  Я не хочу описывать ни их бешеные ссоры, ни сумасшедшие примирения. Ни, как им было хорошо друг с другом, ни,  как им  друг от друга становилось тошно...
   Если бы не их старшие подруги, они бы  не продержались и полугода.
   Для Ирэн почти сексуальным удовольствием было в очередной раз выбить из "лживой девки"  правду. И её Натали признавала: это она  причинила боль Але. Или её Натали осознавала:  это её провёли, подставили, подтолкнули.... потому, что  это она была бессмысленно  жестока... из-за  Алиного выкрутаса... который стал следствием её бессовестного каприза... обусловленного жестоким экспериментом... вызванным   бездумной "шуткой"... которая спровоцирована точным розыгрышем...  рождённым...
   Искать концы было бессмысленно, но так занимательно...
   И пахли сандалом ароматические свечи. А поцелуй при встрече становился всё глубже, и обязательным стал поцелуй на прощание,  а потом....  потом Ирэн напомнила: "Ты же знаешь, мне лучше думается, когда я возбуждена". О, она  знала, она помнила...
   И на этот раз это было, когда не было ни истерики, ни отчаяния, не было даже алкоголя - был только  вольный выбор... 
   Ну, не совсем... Но зачем Натали разные дотошные подробности? Чтобы она вставила их в свой роман? Ну, так эти ей не в стиль.
   А Натали - когда она возбуждена - так безвольна, так послушна.... И даже не словам, и даже не рукам, а на уровне рефлекса -   желаниям. Как цветок - солнцу... И раскрывается она, безотчётно и до дна. Как цветок - солнцу.... И хорошо, что девчонке  хотелось повторить некоторые  из  Алиных изысков - не с мужем же... И хорошо, что  и у них тоже были свои милые  секреты, которые  девочке хотелось припомнить - не с Алей же... 
   "Если бы  ещё после всего этого тебя можно было  бы не выпускать из постели, любовь моя... Но  ведь бесплатного сладкого  не бывает?" И  запрет на табак в её присутствии  был   лишь вступительным взносом...
   Маленькие праздники были редкими, но... - Ирэн тихо улыбалась -   регулярными...  И пока её Натали будет с Алей...
   И Ирэн, как могла, помогала их любви... Помогала Наташе... Помогала Але.
      Ох, девочки-девочки...
     
   Хорошо было и Лоле. 
   Алкаш отец, неврастеничка мать, "мальчики", клиенты, бандиты, "папа Вова", вытащивший её, прикрывший  её, давший ей шанс... Партнёры, опять бандиты, "девочки"... незримая "крыша"... первые из-за неё смерти... Грязь... выход почти на легальный статус... грязь... собачьи бега, волчьи схватки... Грязь.
   Кем стала для неё Аля? Младшей, не рождённой по случаю аборта, сестрой?  Старшей, не рождённой по случаю аборта, дочерью? Да не была бы, не стала бы ни её дочь, ни сестра такой умной и честной... и чистой... Подругой?  Но разве подруге столько прощают?.. А прощать приходилось.
   Склонность  к мазохизму  в постели у старшей обостряло склонность к садизму  у младшей.  А вот у той  уже не только на простынях!  Ведь у этой дурацкой парочки - всё было не как у людей. Абсолютно минорная в спальне Наталья, едва выйдя из неё - хоть на кухню! -   привычно переходила  на доминантную модель. Указывать, понукать, принуждать - не мытьем, так катаньем,  чтобы за неё что-нибудь сделали - хоть вымыли посуду!  Хоть принесли чаю!  Лишь бы её слушались....  или хотя  слушали.
   А Аля... Ни изнасилования, ни проституция даром не проходят. И любовь бандита - это плохое лекарство для интеллигентной девочки. Да и теперь... Нет, чтоб найти себе какого-нибудь мальчика-программиста - так её угораздило  влюбиться в женщину. К тому же,  в писательницу.  Целый букет комплексов в одном... в одной чернильнице... Дура!
   Но...  Лола  была уверена, что эта сумасшедшая связь  - единственное,  что привело к ней, что держит её девочку рядом.  Что, как только из жизни Али пропадёт  Наташа, из её собственной жизни  исчезнет и Аля...  Ну, нет, не сразу, конечно... Просто посещёния станут реже, потом заменятся звонками, а потом...
   А потом - зачем ей  Аля, если она будет Але  не в радость, если Аля перестанет этой радостью делиться, этой радостью одарять?
   И Лола, как могла, помогала их любви, помогала Але. Помогала Наташе...
   Ох, девочки-девочки...
     
   О, эти стервы стоили друг друга. Абсолютная бессовестность   одной уравновешивалась абсолютным бесстыдством другой. Абсолютная вседозволенность - абсолютной безжалостностью, точность крика - непробиваемостью молчания.
     
   Два  месяца Аля выслушивала постоянные напоминания,  упоминания, упрёки,  намёки, шутки на тему своего "профессионализма".
   " - Дождёшься!" - предупреждала Ирэн.
   " - И ты терпишь?" - удивлялась Лола.
   И очередную шутку встретила пощёчина. Разрыв на неделю. В постельной оргии по случаю примирения - опять... "шутка". Пощёчину в постели? Мазохистке?!
   Аля оборвала процесс и ушла на кухню. И когда Наташа пришла туда выяснять  "ну, в чем дело?!", вот там-то пощёчина её и встретила.
   На образование рефлекса ушло ещё два месяца.
     
   Три месяца ушло у Наташи, чтобы Аля перестала курить... хотя бы в её присутствии.
   - Мне неприятно, - объясняла она. - Въевшаяся стойкая ассоциация с советскими сортирами, с  советскими мужиками, с советскими пьянками - с грязью.
   "А у меня - со свободой".
   - От тебя так пахнет женщиной! - аргументировала она. - Зачем ты глушишь этот чистый запах табачной вонью?
   "Женская вонь вместо чистого запаха дорогого табака?"
   - У тебя так вкусно во рту... - просила она. - Не порть...
   "А твои жвачки лучше?"
     
   " - Ты терпишь её в постели с сигаретой?!" - поражалась Ирэн.
   " - Дождёшься", - предупреждала знавшая подобных психов Лола.
   Дождались.
   - Ко мне? - спросила Аля.
   - Нет. У тебя там все провоняло табаком.... - Наташа отчётливо акцентировала паузу, и чётко выговорила: - Как у дешёвой проститутки.
   Пощёчина... ссора... неделя... примирение... квартира... спальня... Наталья нюхает воздух...
   - Что?! -  уже всё понимает Аля.
   - А драться не будешь?
   - Уходи.
   - И больше - не приглашай! 
   Развернулась и ушла.
     
   " - Но ведь я права!"
   " - В том, что опять назвала её дешёвкой?"
   " - Но ведь я права!"
   " - В том, что опять выставилась дешёвкой?"
     
   Две недели... Ну, почти - тринадцать дней...
   Почти воющий в злой тоске  муж Натальи, прячущаяся по углам охрана "Карата"...  Изобиженная  Лола, изнасилованная Ирэн...
   "Какая у меня, оказывается, тонкая кожа..."  - тихо, сама на себя изумлялась Лола.
   "Так вот как оно, оказывается, в девках-то..." - тихо, сама на себя изумлялась Ирэн.
   "Нет, надо что-то придумывать..."
   "Надо".
   - Ненавижу!
   - Ненавижу!
   Досталось даже секретарочке-Алёнке... Досталось даже младшенькому Димочке.
   - Я её люблю.
  
   Совместными усилиями добились компромисса. В квартире спальня была объявлена зоной свободной от табака. Девочки устроили день открытых окон и перемыли, протёрли, проветрили всё, до чего  только  можно было дотянуться...
   И Ирэн подкинула Наталье идею, чем можно заглушить остатки табачной вони. 
     
   - Что это?
   - Сандаловые палочки.
   - Индийские благовония?   
   Наташа расслышала иронию в голосе подруги, но не стала обращать на её слова внимания. Не обращать внимания на её пальцы было сложнее. Плетение их касаний  путала мысли, путы их прикосновений  истомой заплетали руки...
   - Подожди...
   Аля не послушала,  не ответила, она расстегнула молнию:
   - Знала бы ты, как тебе  не идут брюки.
   Наташа чиркнула спичкой - она сломалась.
   "Так, волю в кулак, зубы сцепить, глаза в кучу!"
   Но спичка опять сломалась.
   Пальцы Али холодными капельками пробрались под ткань и коснулись кожи. Наташа не сумела сдержать дрожи - и снова сломала спичку.
   - У меня слишком холодные пальцы?! - с вкрадчивым отчаяньем спросила Аля.
   - У тебя слишком горячее сердце! - с отчаянным отчаяньем ответила Наташа. - Ну, подожди!
   Но когда это Аля слушалась её в спальне! Последними  усилиями Наташа вытащила пучок спичек, чиркнула...
   - С-сумасшедшая...
   - Под-дожди...
   Наташа всё-таки подожгла палочки, и даже успела задуть огоньки, а потом... Там... Ох, что было потом... в том благословенном запахе сандала...
  
   Помните? -  огонь костра, искры.... и клубящийся дым.
   Помните? - огонек   сигареты,  то почти гаснущий, то снова и снова оживающий, расцветающий ... и  спиральки дыма.
   Знаете, что подспудно раздражает, чего не хватает, в огне камина? - вот этой его свободной неровности, трепетности, не хватает дымных завихрений. То ли дело, колеблемый даже тихим дыханием язычок  свечи... Или прихотливая, неразрывная, танцующая с незримыми сквозняками, неслышно заполняющая своим ароматом полумрак комнаты, прозрачная струйка ароматической палочки.  А если это - сандал...
   Где я слышала, что   первую ночь, когда Адама и Еву изгнали из рая, они провёли у подожжённого молнией сандалового дерева? Которое обогрело их, успокоило, и у них была первая, по-настоящему первая, не украденная и не постыдная, а чистая и жаркая, как то пламя,  нетайная перед Богом любовь...
   И все страхи мира были разогнаны   светом костра, и все тревоги мира были заглушены  уютным его потрескиванием,  а все надежды  - были обещаны причудливыми клубами его дыма...
   Слышала? Нет, это я придумала... вот только что.... Но пусть оно так и будет!
     
      А Наташа и Аля... Да ну их... Они обнялись и спят.
  
   *
  
  
     
     
     
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Тсс... молчи...
     
   - Тсс... молчи...
   Темнота и молчание равны друг другу, как равны друг другу ночь и небо - как полное звёзд небо и исполненная прикосновениями ночь.
   - Тсс... молчи....
   Темнота и молчание стоят друг друга, как распахнутая тишина летнего неба с его бессловесными звёздами, с молчаливо пробирающимися по нему спутниками, с ослепительными полосами беззвучия болидов, и ночь, в которой прикосновения - как отчаянные звёзды, в которой прикосновения - как ползущие искорки спутников, в которой прикосновения - как беззвучные взрывы болидов.
   - Тсс... молчи...
   И под небом и звёздами, в прикосновениях и касаниях - в молчании, молчании, молчании...
        
   Вы думаете, вечный праздник - вечная глухота неба? Вечная глухота страсти?
   Нет.
   Это шёпот:
   "Тсс... молчи..."
  
   *
  
     
     
     
  
  --
  --
  --
  --
  -- Не плачь...
     
   " - Не плачь...
   " - Как ты поняла? У тебя  же закрыты глаза...
   " - Я услышала, как текут слёзы...
   " - Невозможно...
  
   "А разве неслышно  падает снег?  Разве в его бесконечности не звучит нескончаемый блюз забывшего обо всём на свете  саксофониста?
   А разве не  давит на  уши молчание во время безмолвного разговора   глухонемых подруг?
   А утро... Неужели только глаза отмечают рассвет?
   А чем ощущаем мы влюблённый взгляд?
   А что заставляет нас поднять  голову  в то сгорающее мгновение, когда падает звезда?"
     
   Они так и не произнесли ни слова...
   А за окном снег перестал идти, тучи рассеялись,  но всё равно незамеченной осталась   последняя сорвавшаяся  звезда - рассвет обесцветил небо и скрыл Леониды...
     
   А одна из девушек всё  смотрела на подругу,  вторая  -   так и не открыла утомлённых глаз...
   " - Не плачь...
     
   *
  
  
     
     
  -- * Потаённый ход
     
   За той стороной странного зеркала осталась залитая весенним солнцем пустая спальня, а с этой... С этой мужчина целовал отбивающуюся всеми конечностями женщину, а девчонка смотрела на них и улыбалась... в никуда... никому...
   - Эй... - наконец, не выдержала княжна.
   Первой сдалась герцогиня - она перестала биться, вертеть головой, шипеть, и барон всё-таки утолил уста... Когда он ослабил объятие, женщина, с некоторой задержкой, расслабила обхватывающие его колени, и он опустил её на пол.
   - Вам всё мало?
   Княжна дала время любовнице поискать взглядом чёртово покрывало, любовнику - поискать чёртовы слова, а когда барон собрался ответить, а герцогиня - нагнулась, она взглядом заткнула ему рот, а ногой наступила на ткань.
   - Али? - снизу посмотрела на неё Ирэн.
   - Сколько у нас времени, Ирин? - сверху посмотрела на неё Аля.
   Женщина хотела разогнуться, но девчонка, уцепившись за её волосы, удержала её.
   Она смолчала, она опустила голову, она только чуть сдвинула ногу, она словно заколебалась, отвечать ли... И барон так и не понял, как и когда её униженная поза преобразовалась в... в боевую стойку... Мужчина не знал её название, не мог даже предположить её предназначение, но воин не мог ошибиться в оружии.
   - Ирэн, - поспешил вмешаться он. - Ты же не хочешь причинить боль нашей девочке?
   - Отпусти... - тогда проворчала она.
   Аля отдёрнула руки и сделала шаг назад. Ирэн подняла с пола ткань, поглядела на пропылившееся полотно, поморщилась и всё-таки накинула на плечи. Подошла к девчонке, поправила покрывало на её плечах и сказала:
   - Больше так не делай, - она помолчала. - Никогда. Голову оторву... - и взглянула на барона. Тот, вроде бы, не глядя на них, застегивал перевязь. - Ладно, голову не трону - задницу исполосую. И Виктор мне поможет: он наломает розг, - она ещё чуть помолчала и добавила, ответила: - Около шести часов. Ну, может, на час больше... если всё будет спокойно... Или на час меньше, если... если...
   - Если рядом кто-то вдруг уронит поднос... - закончила за неё Аля... и ломая себя, всё-таки добавила: - Извини... пожалуйста.
   - Кто б мог подумать, что мне так сладко будет - извинять... Поцелуй меня.
   - Это, чтоб в следующий раз и мне было сладко - просить у тебя прощенье?
   Ирэн не стала тратиться на пустые слова... А барон улыбнулся... В никуда... никому...
   Он и сам не знал сколько времени дал им, почему-то его чувства в их присутствии постоянно давали сбои.
   Чёртовы покрывала опять валялись в пыли... Впрочем, волосы у обеих прикрывали им спины, да и не только - ниже, много ниже, едва не доставая колен.... И только, когда одна из них вдруг изгибалась, из-под их груды неспешно проступало бедро или просвечивала кожа, но через мгновение иссиня-чёрные пряди или рассветно-светлые локоны опять укрывали хозяйку...
   "Вот, - подумал он, - чем ещё отличается аристократия: у простолюдинок такой роскоши не встретишь..."
   - Эй... - наконец, позвал он. - Не холодно?
   Они не поспешили с ответом... Да он и не торопил их... Там за зеркалом, в комнату опять вошел Веласкес. Он стремительно подошёл к шкафу, открыл одну дверцу, другую... Осмотрел вещи, покопался в белье, чертыхнулся, отошел... остановился... постоял.... и не выдержал - вернулся, схватил тончайшего батиста ночную рубашку, жадно прижал её к лицу, глубоко вздохнул... На лице его отразилось некоторое разочарование, но он всё-таки засунул её себе за пазуху, воровато осмотрелся и вышел.
   Женщины, занятые сластями друг друга, пропустили это зрелище.
   - Виктор, ты слышал? - наконец, опамятовала Аля. - Тебе придется доказывать свою мужскую необходимость каждые пять часов.
   - Четыре, - не согласился Виктор: - Не хочется рисковать попусту.
   - Ты будешь готов?
   - Да хоть сейчас, - ответил он, и все трое зашлись счастливым смехом.
        
   Через четверть часа чувство ориентации окончательно покинуло воина. Повороты на все шесть сторон света... да-да, и вниз-вверх тоже, и направо, и налево, и ступеньки, и лесенки... Было ясно: княжна путала спутников, ведь никакие проходы в замке - даже потайные! - не тянутся на несколько сотен шагов! Он не сомневался, что некоторые коридорчики они прошли не по одному разу, но... но он не сомневался и в ещё одном: тут действительно было опасно. Вот та к примеру, извилистая достаточно пологая, достаточно широкая лесенка, по которой они сначала спускались - где-то на пол-этажа, а спустившись и повернув направо, протиснулись в узкую щель, и на которую потом после некоторых блужданий вышли опять: барон узнал запах: сквозь аромат их горящей стеариновой свечи, пробился запах свечи сгоревшей - вроде бы сальной... вроде бы... но что-то в нём было не то. Барон, так оба раза и не понял - что, но на второй раз запах он узнал тотчас. Так вот, почему, спускаясь по ней, Али заставила их прижиматься к правой стенке, а поднимаясь - к левой? Только ли баловства ради, только ли ради дурацкой конспирации? Потом в очередной раз в стене что-то щёлкнуло, и им опять пришлось протискиваться...
   А если весь это обход был нужен не Але - чтобы запутать их, а им - чтобы они уцелели, чтобы они обошли несколько футов открытого пространства, чтобы не идти напрямик... Ведь барон не только по запаху запомнил то место, ещё у него там дважды - оба раза! - всё тело покрывалось мурашками...
   И... и он услышал, - расслышал! - старательно удерживаемый Алей, но всё-таки прорвавшийся вздох облегчения.
   И... и герцогиня негромко, но беспрерывно ворчавшая, там замолкала тоже...
   Да, он не сомневался, что девчонка запутывала их, и должен был признать, что ей удалось это. Впрочем у неё было хорошее подспорье: сами пройдите по винтовые лестнице с закрытыми глазами, а потом попытайтесь определить, где тут теперь запад, а где восток... А таких лестниц было две - и разные: перила были выкрашены или разными красками, или в разное время, или разными людьми: на ощупь они отличались, но вот в какой части замка была каждая из этих невысоких - на этаж, крутых лестниц, барон определить теперь затруднился бы.
   Проход был высок - даже ему нагибаться не приходилось, но с вентиляцией было хуже и ещё... проклятая паутина! Она то и дело тёплой мягкой маской облепляла лицо.
   Впрочем, герцогине приходилось ещё сложнее: если у Виктора только глаза прикрывала повязка, то у Ирэн была закрыта вся голова.
         Там в комнате за зеркалом девчонка преподнесла им ещё один сюрприз - она потребовала, чтобы они шли вслепую.
   " - Это не моя тайна, - объясняла она.
   " - Но мы же уже знаем её! - попыталась настоять герцогиня.
   " - Вы без меня не проделаете и десятка шагов, - отмахнулась девчонка. - А когда ваши трупы завоняют, вас уберут. И похоронят, как безымянных бродяг.
   " - Но сюда-то нас ты ввела! - попытался запутать её барон.
   " - У меня не было другого выхода. Я должна была спасать себя и любимых.
   " - А теперь?
   " - А теперь нам известны силы нападающих - семь человек. Теперь мы готовы и с ними справимся.
   " - Вы?! - попробовал съязвить барон.
   " - Я, - улыбнулась княжна, - ...и Ирушка.
   " - Де... Дитятко, ты хоть понимаешь, о чём говоришь?! Ты способна убить?!
   " - Буду должна, - без тени сомнений ответила девчонка, - значит, смогу. Но после этого, после того, как мы оставим за собой семь трупов, ты, барон, сможешь ли ты оставаться в Праге? То есть сможешь ли выполнить то, зачем ты тут? И как, и с чем ты вернёшься? А с чем вернёшься ты, Ирина? После того, как Веласкес будет мертв, а Виктор - жив?
   Пришлось согласиться, но герцогиня опять встала на дыбы, когда вместо мешка на голову ей предложили натянуть кружевные панталончики...
   " - А Виктор?!
   " - Но мы же ему верим.
   " - А мне?!...
   " - А тебе - запретила ты.
   " - Нет!
   " -Хорошо. До комнаты моих слуг всего-то - коридор и лестница. Может, обойдётся... Но если... Тогда Виктор берёт на себя Веласкеса, а мы рейтар.
   " -Хорошо!
   " - Мы быстро покончим с ними - правда?
   " - Да.
   " - И вот когда мы с ними покончим, а Виктор ещё будет драться с Веласкесом... Ты кому в спину всадишь последнюю отравленную иглу?... Веласкесу?.. Виктору?
   Она впервые назвала барона на западный манер...
   " - О сатана! - чуть ли не взвыла женщина и натянула на голову трусы.
   " - Виктор, - вернулась Аля к привычному произношению. - Дай слово, что не будешь подсматривать.
   " - Тогда, зачем повязка?
   " - А вдруг ты поскользнёшься и рефлекторно... А мы же знаем теперь: с рефлексами у тебя - безусловно, - улыбнулась девчонка.
   " - Слово, - помимо воли улыбнулся и он.
   " - Ты держишься за меня и держишь, и - придерживаешь! и удерживаешь! - Ирушку, - она вложила женскую руку ему в ладонь. - Пошли?
   В стене, что-то щёлкнуло, пахнуло затхлостью, и они пошли... И на четверть часа - путаница переходов и лестниц, каменных полов и деревянных половиц, железных ступенек и железных перил, незнакомой отвратительности запахов и знакомой отвратительности паутины... И крысы... Однажды они услышали писк одной такой...
   - Если она коснется моей ноги, я убью - тебя, - прошептала ему герцогиня.
   - Не бойся, её никто не коснется, - успокоила его Аля.
   - Почему? - не поверила ей Ирэн.
   - Я убью - её.
   - Уж, пожалуйста, - попросила её герцогиня.
   - Уж, пожалуйста! - присоединился к ней барон.
   - Боишься?
   - Не крыс.
   "Ох, неужели меня угораздит полюбить его...", - впервые, как холодом, окатило женщину... О, она знала, она совсем недавно вспомнила, как от такого холода тает сердце.
   Маргарита рассказывала ей, что это возможно - любить двух. Она не верила. Её и на одного-то хватало редко... и мало... Хорошо, если на пару недель... Неделя - до, и неделя после, а после... Да и "до", если уж быть честной, немногим отличалось от "после"... Сначала хмелящее удовольствие желания, потом влажное удовольствие удовлетворения, потом... Потом остаётся презрительное удовольствие зависимости самца от неё, каменное удовольствие от его мук... Она умела мучить... И она представила барона...
   Она иголкой отравит у него на глазах кошку, нет, лучше собаку, какого-нибудь здоровенного пса, а потом, зажав, укрыв иглу меж пальцев, прикоснётся к Виктору... И она будет прикасаться к нему, гладить его, целовать его, целовать везде и гладить-гладить... Интересно он кончит только от этого? А она? Ну, об этом можно спрашивать, лишь кокетничая с собой...
   Прерывая её грезы, дёрнулся барон, раздался стук входящего в дерево ножа и резко оборвавшийся истошный крысиный визг...
   - Потому что ненавижу, - а девочка-то крыс боится смертельно! - Интересно, куда они деваются? Коты лакомятся? Да не встречала я здесь котов...
   "Ножом в бегущую крысу?! Выходит, она, может, и не хвастала? Интересно, а если бы не вмешался Виктор, и мы сцепились в той комнате... Поаккуратней надо бы с девочкой, поаккуратней, а то... с задницей... ещё кто кому..."
   Она не додумала. В очередной раз, раздался привычный уже звук отпертого замка, и пахнуло не очередным смрадом, а жилой комнатой, а потом эти дурацкие трусы пропустили свет, а потом она услышала:
   - У-у-у, каких львиных статей у тебя самец, и какая змея - самочка...
  
   *
  
     
     
  
  
  
  
  
  
  
  -- Ревность - это равность
     
   Ты мне не доверяешь?!
     
   Ревность - это безусловный рефлекс:
   если я смотрю на солнце - сужаются зрачки,
   если чувствую запах блинов - выделяется слюна,
   если хотя бы представлю, что ты целуешься со мной - таю,
   если только представлю, что с другой -... ревную.
     
   Причём здесь какое-то доверие?
   чему не доверять? кому?
   тебе?
   себе?
   блинам?
   солнышку?
     
   И ревность - это равность:
   Ревную, значит, право имею.
   И тебя.
  
   *
  
  
     
  --
  -- Пара фраз о Блоке
     
   До весны оставалось не более пары недель, но февральский полдень радовал бодростью, морозцем, ясным небом, безветрием. Детская площадка Измайловского парка была переполнена солнцем, снегом, криками, смехом, визгами...
   - За одной не гонка - я не пятитонка!
   Хитренькая Настенька зажмурилась и замерла. Соседский пацан только махнул на неё рукой и помчался за другой девчонкой, ринувшейся на высокую деревянную горку. Когда он забрался до половины лестницы, вся гурьба, собравшаяся наверху, покатилась вниз - одни на ногах, другие на пластмассовых ледянках, третьи - просто так... Но на спуске кто-то в кого-то врезался, и под общий визг домчались они одной общей кучей.
   Аля поморщилась:
   - Вот суматошные.
   Аля забеспокоилась:
   - Кажется, я не люблю детей.
   - Брось, - не озаботилась Наташа: - родишь - поймёшь: все дети делятся на избалованных и... - она сделала ехидную паузу: - И своих. Своих - любишь.
   - Сразу?
   - Сразу?.. - завспоминала женщина. - Нет, сразу возникает готовность к любви, знание: полюбишь. И, - она опять улыбнулась: - полюбляешь.
   - Рожать - больно?
   - Да. Но природа ж не полная засранка. Всё происходит, как на сбившемся фокусе - наверное, естественная анестезия какая-то... Да и последние недели, они и без того... Тяжёлые они, и знание, что... что ещё немного и всё - отмучилась... Нет, не то слово.... Вот: и всё - дело сделано, работа выполнена. Оно помогает. А у меня ещё и беременность поначалу тяжко протекала, два раза на сохранении лежала, - Наташа поморщилась: - нагляделась, наслушалась... Однажды... Роженицы там лежали на втором этаже, родильный зал - на третьем, одну повезли на лифте, а лифт застрял... Так завотделения на всю больницу матом орал санитарке в шахту: "Дура! Пятнадцать лет в отделении проработала - простенькие роды принять не можешь!..."
   - И как?!
   - Да, как могла - родила. Роды - процесс естественный.
   - Поэтому - рожать теперь начали у себя по квартирам?
   - Ну, уж нет! А если что пойдёт не так? Запасы крови у тебя в квартире есть? Или предпочитаешь очень естественно умереть от кровопотери? И... Рожать и без того страшно, и присутствие специалистов... да и просто взрослых, уже рожавших тёток - оно помогает. Мне ведь даже не врач - соседка по палате посоветовала: "Найди печень трески!" Какой-то микроэлемент в ней наличествует... При беременности по угрозе выкидыша существуют три критических периода - два я провёла в больнице, третий потом даже не заметила... А разыскать её было в советских магазинах... Мужу из Владивостока однокурсник прислал.
   Туча закрыла солнце. Полетели снежинки... Не слипшиеся комья снега, не крупа, а узорчатые звёздочки. Дети на горках даже не заметили - всё гонялись друг за другом, сбивали друг друга, хохотали, кричали друг на друга... Наивно кокетничали...
   - Не мёрзнешь? Нам ещё двадцать минут надо продержаться.
   У них при доме образовалось что-то вроде детского лагеря выходного дня, в котором родители один за другим выводили весь молодняк на свежий воздух. Сегодня пришла Наташина очередь.
   Снег усилился, но Аля сняла варежку и забралась рукой в Наташин карман... Откинулась... Заговорила:
     
   Ты придёшь и обнимешь.
И в спокойной мгле
Мне лицо опрокинешь
Встречу новой земле.
     
   В новом небе забудем,
Что прошло, - навсегда.
Тихо молвят люди:
"Вот ещё звезда".
     
   И, мерцая, задремлем
На туманный век,
Посылая землям
Среброзвездный снег.
     
   Замолчала. Повернулась:
   - Нравится?
   Наташе не хотелось отвечать, не хотелось говорить: алины пальцы в её кармашке перебирали пальцы ей, и всё прочее казалось лишним.
   - Блок не любил свой второй том, и не любил тех, кому он нравился.
   - Расскажи мне про первый...
   - Читаешь его?
   - Не его. Он слишком большой. У меня есть маленькая книжица - оттуда.
   - Почему их?
   - Они такие... ликующие... Такие, что хочется лета. Мне уже очень хочется лета!
   И опять... Она сказала и... Словно запахло травой, словно замельтешили бабочки, словно по голым коленкам прошёлся тёплый ветер, а по голым плечам - жаркое солнце. Наталья сжала её тёплую ладошку.
   - Говори, - сказала она.
   - Это моя реплика, - улыбнулась девушка.
   - Жалко?
   - Нет.
   - Говори... Хоть про своего Блока.
   - Я поискала - про его первый том у нас практически ничего нет.
   - Неудивительно, - смыслы слов расползались, зрение расфокусирововалось... Только порхали бабочки да пахло сеном. Она бросила думать, но, чтобы говорить о Блоке - думать было не обязательно: передумано всё уже давно: - Видишь ли, его "Стихи о Прекрасной Даме" - это чистая мистика. А мистика в Советском Союзе - не статья из литературного журнала, это статья уголовного кодекса. Из особо-тяжких. Почти как про валютные операции: вплоть до расстрела.
   Слова капали и разбивались - словно тёплые дождинки об асфальт ещё сухого тротуара.
   - А ты?...
   - А сама?
   - Что?
   - Ты же хотела на литфак? Представь, у тебя курсовая: "Александр Блок. Том I". И пиши.
   - Я?!
   - Начни с простого... Ты же как-то спрашивала: о чём он. Выясни.
   - Я? - опять ужаснулась Аля. - Как?!
   - Прочитай мне любое оттуда, - перевела взгляд на подругу и улыбнулась: почти явствен стал виден ворох стихов, и Аля никак не могла решиться что-то из него вытащить. - Совсем любое.
   - Ладно, - безнадежно махнула та свободной рукой. - Вот:
     
   Одинокий, к тебе прихожу,
Околдован огнями любви.
Ты гадаешь.- Меня не зови.-
Я и сам уж давно ворожу.
     
   От тяжёлого бремени лет
Я спасался одной ворожбой
И опять ворожу над тобой,
Но не ясен и смутен ответ.
     
   Ворожбой полоненные дни
Я лелею года, - не зови...
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной тёмной любви?
     
   - Почему это?
   - Ты же сама сказала - любое!
   - В нём как раз нет - восторга. Так почему - оно?
   - В школе учили. Наверное, потому что - понятное: гадание, мальчик приходит к девочке.
   - Не к девочке.
   - То есть?!
   0x08 graphic
- "К тебе прихожу", "ворожу над тобой"... "ты" - с маленькой буквы. Свою "Любовь" он щедро одаривал заглавными. Это стихи к "К.М.С." - к Ксении Садовской, взрослой - сорокалетней, что ли, даме... Помнишь его цикл "Через двенадцать лет"? -
     
     ...Иль первой страсти юный гений
      С тобой ещё не разлучен
      И ты навеки обручён
      Той давней незабвенной тени.
     
      Чувствуешь, как он на автомате перешёл на тот же лексикон: "околдован огнями любви", "страсти юный гений", "тяжёлого бремени лет", "навеки обручён"... Но через двенадцать лет - он уже настоящий Блок, уже мастер, и штампы теперь выдает на фоне сугубой реальности: "каплет соль с градирен", "профиль важный", "протяжный голос", так что вся эта патетика слышится доброй, чуть усталой иронией по себе юному и гениальному. Кстати, о старческом: восемнадцать плюс двенадцать - это тридцать. Он и через двенадцать лет был всё ещё моложе её - той, которая из его юности. И которая в годы "первой страсти", судя по отзывам, была очень даже ничего... От неё, взрослой, осталось две фотки - двадцатилетней и пятидесяти пяти годов... Думаю, в девяносто восьмом она ощутила себя совсем молоденькой... А вот он... Он уже в тридцать чувствовал себя стариком, а в её сорок - умрёт.
   Наталья замолчала: ей вдруг припомнилась другая сорокалетняя дама, вспомнилось, как сама вдруг почувствовала себя старухой, когда первый раз порвала с ней...
   И опять К.М.С.: после "двенадцати лет" пройдёт ещё пятнадцать, и нищая старуха скончается в советской психушке. Потеряет всё - состояние, мужа, свою страну - себя, наконец! Но в тряпках её одежды врач найдёт письма юного Блока. Перевязанные алой ленточкой. А ведь она даже не знала, что её мальчик стал знаменитым поэтом...
   - Дальше, - попросила Аля, - про девяносто восьмой год.
   - Нет, твоё стихо уже из нулевых, они уже расстались, но ворожбою пленённые дни он всё-таки лелеет года, тёмная любовь всё не гаснет, - она покачала головой: всё не гаснет... - Ладно, вся эта фактография не важна. В рамках сюжета Первого тома важна тема: юный рыцарь и колдунья, и он не понимает: кто она - ответ неясен и смутен .
   - И ты предлагаешь мне...
   - Да, ты же и так его сейчас читаешь...
   - Но я не за этим его читаю!
   - Правильно: тебе важен эмоциональный фон стихов - их созвучность с тобой, но соедини приятное с полезным: прочитай их не вразброд, а подряд, не из книжицы, а из тома и выстрой, выяви сюжет. Посмотри, чем дело кончится, что победит: "лучезарность" или "огненность"? "Лазурь" или "сумрак алый"? И финально: "Ты" или "ты"? Колдунья или "Дева, Заря, Купина"?
   - Подожди, ты говоришь о стихах его, как о книжке фэнтези!
   Наташа не ответила. Опять припомнились "любимые кошмары"... Отвечать не хотелось. Но спорить с Алей бесполезно. Не мытьём, так катаньем настоять на своём - девчонка умела виртуозно. А впрочем, почему - "бес-полезно"?
   - Не хочу о нём больше, не хочу об этом.
   - Об этом?
   - Да.
   - Говори.
   Вот теперь замолчать, отвернуться, поймать на перчатку белую звёздочку...
   - Буду должна.
   Её рука в кармашке сжала Натальины пальцы, и у чувств словно сбился фокус, и словно сбился фокус у зрения... Предчувствие, предвкушение, пред-...
   "Сколько уже она со мной, а всё, как... Как там, в Праге".
   - Говори, - повторила девочка.
   - А чем фэнтези отличается от мистики? Автор фэнтези знает, что написанное - его фантазии, а мистик верит- всё в реальности. Я тебе уже как-то говорила: Блок - знал. Ведь он встречался с Ней. Сам. Как минимум, два раза. В его записных книжках есть упоминания.
   - Упоминания? - да. Но ты им веришь?!..
   - А ты - нет? Понимаешь, если там, - Наталья насмешливо взмахнула рукой вверх, - что-то и есть, то оно настолько вне нас, что нам недоступно - ни для нашего разума, ни для наших органов чувств. И если уж оно хочет как-то связаться с нами, то должно к ним - к нам - приспосабливаться. Визуализироваться как-то... Например, как Блоку... Или как Иакову, или как Моисею, Павлу - каждый видит, что может увидеть, что увидеть хочет... "Розу мира" не читала?
   - Откладываю всё.
   - Прочитай главу "Падение вестника" - о Блоке. А остальное... Может, наша история и вправду - лишь отражение некоей "метаистории", но не может - МЕТАИСТОРИЯ! - быть длинным перечнем драк, которые от наших дворовых отличаются только тем, что мальчишек кличут не хулиганами, а уицраорами. 
   - А Блок?
   - Абсолютное попадание. Иногда мне даже кажется, что вся "Роза" была написана по его стихам. Андреев сначала задумался над его тремя томами, а потом вокруг них выстроил свою Вселенную.
   - Но...
   Но Наташа взглянула на часы:
   - Стоп. Всё. Пора, - и обернулась к горкам: - Дети! Собираемся!
   - Ну, тёть Наташ! Ещё чуть-чуть!..
   Аля только покачала головой: ей хотелось выкрикнуть те же самые слова.
   - Нет! Домой! - приказала строгая тётя, и дети начали спускаться с горок.
   Аля встала... Снег прекратился, снова выглянуло солнце... На скамейке, где они сидели успел накопиться сугроб. Аля улыбнулась: "Сугроб - на палец".
  
   *
  
     
  
  -- * Старая ведьма
     
   - У-у, какой самец... Да и самочка тоже... с перчиком...
   - Они не говорят по-русски.
   - Да я могу и по-немецки, - перешла на немецкий старуха. - У тебя вкус твоей матери: тигриных статей самец, и змеиных - самочка.
   Виктор одним движением сорвал с глаз повязку. Небольшая комнатка, горящий камин, кресло, а в кресле, откинув голову на высокую спинку - старуха.
   - О, сатана! - Ирэн тоже пыталась освободиться, но пальцы её запутались в рюшечках, в оборках, подвязках... Аля прыснула, Виктор тоже не смог сдержать улыбки, а старуха наблюдая, как герцогиня пытается стянуть с головы панталончики, обидно расхохоталась.
   - Вы! - зашипела на них герцогиня.
   - Ох, как хороша!
   - Ты!... - двинулась Ирэн к креслу, но Аля повисла на ней:
   - Нет! - нечто в голосе Али остановило герцогиню. - Нет, - девочка перевела дыхание. - она убьёт тебя. - Нет, не убьёт - меня пожалеет.... она... она исполосует тебе задницу. Заставит меня наломать розг и...
   - Дев... Дитятко! -- она хотела отодрать руки Али, но взглянув на рассматривавшую её старуху раздумала.... Ей вдруг отчаянно захотелось прикрыться.
   Барон без слов понял её, он поднял опять оказавшееся на полу покрывало и укрыл им Ирэн.
   - У мужчин это называется меряться членами.... Интересно, как это называется у баб? - вроде бы в полголоса пробормотал он.
   - Выяснить, кто на кухне хозяйка, - хмыкнула в ответ старуха. - И чьё же ты, - опять перевела она взгляд на кутающуюся в ткань женщину, - "летящее копьё"? Ты уже знаешь свою цель?.. Знаешь... И ещё не убила?! - она бесстыдно разглядывала остолбеневшую женщину, разыскивая одной ей известные признаки, приметы, улики. - Не убила... Алёнушка, она опасна... Она сейчас, как вампир - ей надо крови. Она может убить, кого угодно - хоть свою мать, хоть своё дитя... хоть свою любимою кралечку...
   Герцогиня молчала.
   - Не убьёт, - вместо неё ответил барон.
   - Потому что ты - рядом, и ты её защита?
   - Потому что я - рядом. И я - её цель.
   - Ты?!
   - Уже, как минимум, двенадцать часов.
   - И ты ещё жив?!
   - Как мне это доказать?
   Барон улыбался.
   Это Ала могла по привычке бояться свою старую... няньку? наставницу? Это Ирушку мог смутить взгляд старой суки, заморозить голос старшей по клану. Даже если это клан - чужой, пусть даже если он - враждебный... Враждебный? Чужой? Не всё ли сейчас равно!? Ведь перед бароном-то сидела женщина - давно состарившаяся красавица, барон не мог ошибиться - красавица! А он умел обращаться с ними... "Уже лет двадцать..." - прикинул он, вспомнив первую - служанку, которая была старше его, пятнадцатилетнего пацана, чуть ли не вдвое... Любовницу главы их рода - родного дяди, будь проклято его имя!
   Недавно он снова видел её, старую, вздорную... и по мнению окружающих - страшную, как смертный грех... Но они поцеловались, его губы всё вспомнили, и он перестал верить глазам.
   И старуха улыбнулась тоже:
   - Да я вижу, ты уже надоказывался... Как на ногах-то стоишь...
   Вот напоминать, как он устоял на ногах не надо было. И Виктор, и Аля захохотали одновременно, хихикнула даже Ирэн.
   - Я что-то пропустила? - не поняла общего веселья старуха.
   - Бабушка - потом, потом. Умыться, одеться, поесть! Потом - поговорить, потом - выбраться отсюда, а потом... - она взглянула на Ирэн, на барона, на бабку - или в промежутках...
   - И кто меня на этот раз будет насиловать? Предупреждаю, старухе я не отдамся.
   - Это?! Неужели вы подобрали ключ? Как?!
   - В отчаянных положениях в замок суешь всё, что попало, иногда внутри что-то щёлкает, завеса поднимается и ворота распахиваются... - ответил барон.
   - "Щёлкает", говоришь... поднимается, говоришь, и распахивается... Как интересно... - старуха окинула заинтересованным взглядом герцогиню, у той под покрывалом рефлекторно схлопнулись колени. - И как? Щёлкало?
   - Вы бесподобны! - хохотнул барон. - Разрешите мне выразить своё восхищение, - он подошёл к креслу и опустился на одно колено.
   - Разрешаю, - она протянула ему руку.
   Барон не стал проявлять торопливость...
   - Виктор, тебе все мало? - заворчала герцогиня.
   - Ревнуешь? - искренне обрадовалась старуха... - Чёрт меня побери, Виктор, - старуха подхватила имя, но, подобно Али , на манер московитов сместила ударение. - Виктор, как я понимаю свою внучку... Ко мне уже несколько десятилетий не ревновали... Как же приятно-то, оказывается! Я уж и позабыла... Ладно, - махнула она рукой. - Значит, умываться, одеваться, завтракать-обедать, а потом... или в промежутках... - она не отказала себе в удовольствии чуть протянуть паузу, - в промежутках вы мне всё рассказываете. "Убийцы в замке" - это же по ваши души?
   -"Всё рассказываем"? - ну, это уж как получится, - улыбнулся барон.
   - Не получится! - наотрез отказалась непослушная внучка.
   - "В промежутках"!.. Размечталась!.. - ввернула герцогиня.
   - Посмотрим-посмотрим, - только не облизнулась старая ведьма.
   Но женщины уже упорхнули в соседнюю комнату.
        
   Старуха поднялась с кресла:
   - Прикрой шторы, - бросила она.
   Барон подошёл к окну и опустил лёгкую гардину - солнечные лучи перестали слепить по стенам, а старуха подошла к столику, открыла шкатулку, поколебалась...
   - Нет, сандал сейчас не в тон... хорошо бы ладан... ненавижу!... а может, опиум?.. но, Виктор, ты же не любишь сладкое?.. Ладно, пусть это будет можжевельник... - достала она ароматическую палочку.
   "Горностаи, шелка, изумруды с фалангу пальца, а теперь ещё и индийские благовония... в одном ряду с ладаном и можжевельником... Ох, уж эти русские! А ещё жалуются, что их столетиями грабили татары... Мол, последние соки выжимали".
   - Будь добр, достань уголёк.
   Барон подошёл к камину, кочергой откатил полыхающую головёшку. Отъединенная от общего пламени, она сбила огонь, и от неё потянула струйка белого дыма.
   - Давайте, - протянул он руку за палочкой.
   - Спасибо. Я сама.
   Старуха нагнулась, взяла, в голую ладонь взяла наполненный почти чёрным огнём уголь, прижала его к концу палочки, дождалась пока он вспыхнул, задула его и только после этого отбросила головёшку в камин... Барон напряженно принюхался... Он знал, хорошо знал тошнотворный запах горящей человеческой плоти, но к чистому запаху можжевельникового полдня не примешивалось ничего.
   Она заметила его потуги:
   - Не обращай внимания - это так, фокусы... Сядь, поговорим... В кресло садись, барон, а я приготовлю тебе мой гоголь-моголь. В твоём положении, - хмыкнула она, - самое первое средство...
   Он сел. Рядом гудел камин.
   "Придёт ли время, когда его гуд мне будет казаться уютным, а не пустым? Когда дым костра покажется надоедливым, а земля - жёсткой? Когда мне захочется, чтобы рядом была - жена, а не возлюбленная? - он улыбнулся, вспомнив Ирэн и представив её, подающей ему тёплые тапочки...
   Из соседней комнатенки раздавался плеск воды и женское повизгивание, хихиканье... Всё-таки мания русских чуть что лезть в воду - это ненормально... Ну, обтёрли бы пыль, и делу конец, так нет... Бедная Ирэн... Ещё простудится...
   Виктор смотрел на прихотливо извивающуюся струйку дыма. Она как... как танцовщица - тоненькая девочка, чьи изгибы настолько грациозны, что почти лишены сексуальности, как пробирающийся мимо камней, сквозь неровности почвы первый ручеек только что начавшегося неспешного, первого тёплого весеннего дождя, не грозы, нет, дождика, который не льёт, а капает и капли... капли...
   - Барон...
   Виктор очнулся. Он задремал? Утром? Кажется, жена и тапочки понадобятся скорее, чем он надеялся.
   - Барон, девицы сейчас появятся и умнут, то что надобно съесть - тебе.
   - Боже мой, что Вы туда намешали?
   - Какая тебе разница! Все равно это здесь не растёт, а по-немецки так и вовсе не произносимо... Ешь.
   - Оно, которое это, хоть не квакало? Или у этого было не больше четырех ног? - он осторожно попробовал, то что, старуха назвала своим гоголем-моголем... - У-у-у, вкусно!
   -- Тогда не буду ответом портить аппетита, - хмыкнула она.
   - Не получится, - "нет, к такому аппетиту жена с тапочками ещё не положена", - с облегчением понял мужчина, ложку за ложкой опустошая странного цвета месиво. - Я давно установил, что всё, что может само шевельнуться - съедобно. Однажды, я съел почти живую змею.
   - Почти?... Это как?
   - Голову я ей уже раздробил, но хвост у неё ещё дёргался.
   Он доел последнюю ложку, не утерпел и хлебом подобрал остатки. А рядом уже парило над бокалом. Он заглянул... Втянул воздух...
   - Неужели?
   - Да. Чай. Пока ты спал - заварила. С майским мёдом. Со здешних горных лугов. Пей, барон, пей...
   "Конечно-конечно, если не растворенная жемчужина - значит, китайский чай. А в дорогих я здесь, оказывается, гостях..."
   - Откуда Вы знаете мой титул? Ала же меня не представила...
   - Девчонка... Сколько не учи, всё без толку...
   - Вы не ответили.
   - "Титул"... Если б ты знал, что я про тебя знаю, у тебя пропал бы аппетит.
   - Почему?
   - Аля... - старухе не пришлось уточнять вопрос. - Должна я же знать, кем заинтересовалась моя внучка. Вот... Поспрашивала... кое-кого... Вспомнила... кое о чем... У старости плохая память только на вчерашний день, а не про то, что было лет десять тому назад... Или двенадцать... с половиной... - барон быстро пересчитал. Да, двенадцать лет назад, осенью, он бежал из их родового замка. - А если ещё и поразмышлять... В старости же ничего не отвлекает, и можно долго думать... Спиться плохо, засыпается - не споро... Это молодёжь вечно кидается то на шёлковые лепестки цветов, то на лучи шёлковых взглядов, то в ласки шёлковых рук... умолчим уж об объятиях шёлковых простыней... А у меня... у меня так даже "мужчина светлокудрый светлоокий" вызывает разве что беспокойство за внучку...
   - Вы...
   "А я думал, что меня уже невозможно застать врасплох..."
   - Всё-таки - ты... - явил удовлетворение подтреснутый голосок.
   - О чем это вы? - раздалось от дверей.
   Барон не повернулся - он смотрел на свою визави. Старуха не повернулась - она тоже не отводила взгляда.
   - Вот, - пожаловалась Аля. - Учусь, учусь, а всё без толку! Вот бабушка!.. Две минуты, и Ирка её уже боится, двадцать минут - и Виктор её боится тоже!
   - Ты? Чего же ты можешь бояться, барон? - удивилась Ирэн.
   "Она не расскажет, не обмолвится, - понял барон. - Это её оружие, и она будет молчать до последнего".
   Он опустил глаза, взглянул на своих женщин и усмехнулся: одетые служанками они выглядели так забавно, так... аппетитно...
   - Барон... - поняла его старуха, - тебе всё мало?
   Женщины переглянулись.
   - Нет! - старуха поняла их тоже. - Не здесь и не сейчас! Сейчас барон переодевается, и мы уходим из замка. Придём к нам - делайте, что хотите. И сколько хотите. А сейчас... Барон, туда теперь, - она махнула в сторону дверки, - Вам: наш Степан почти Ваших габаритов, так что влезете... Тише! - внезапно перебила она самое себя.
   -Тебе! Быстро!
   Барон не стал раздумывать: он умел подчиняться старшим... или более готовым... или женщинам... Он почти отпрыгнул от кресла, взял в руки поднос и замер.
     
   - Немедленно откройте! - раздалось от дверей.
   - Машка, открой, - по-русски, достаточно громко ответила старуха, жестом отправив к дверям Алю, и опустилась в кресло.
   Аля открыла двери. Рейтары, Веласкес...
   Аля опустила глаза и спрятала руки под передником, руки барона были заняты, и он застыл столбом, герцогиня передразнивая княжну, тоже сделала книксен.
   - Где княжна? - не обращая на них внимания, потребовал ответа Веласкес.
   - Опять... - брюзгливо проворчала старуха. - Капитан, если с моей внучкой в этом замке что-то случилось... Император Вам голову свернёт. И Вы знаете это. Впрочем, не бойтесь... Я догадываюсь, где она. Нет, не где - с кем. У неё сейчас надёжная охрана. Уверяю Вас... Степан, проводи гостей!
   Веласкес не смотрел на барона, он смотрел, как один из рейтар заглянул во вторую комнатку и, опять прикрыв дверку, покачал головой. Было видно, что всем им уже надоели метания по замку. Веласкес скрипнул зубам и направился к выходу, рейтары неспешно последовали за ним. Один попытался ущипнуть Алю, она послушно взвизгнула... Дверь закрылась, послышались удаляющиеся шаги. Больше они не таились.
   - Княгиня, что это было? -    к герцогине вернулся дар речи. К барону вернулась подвижность членов - он поставил поднос на стол, оттёр лоб.
   - Мне тоже интересно, княгиня, очень.
   - Ну, какая из меня княгиня? - хмыкнула старуха. - Это у нас Алёнушка - княжна: её мать в княгинях побывала. А я... Я из простых... - нарочито перешла на просторечный выговор старуха.
   - Значит, правда... - барон не верил слухам, но не верить своим глазам не мог.
   - Что? О чём я не знаю?! - герцогине было сложнее поверить очевидному, впрочем, и для неё это было только вопросом времени.
   - Они бежали из Москвы, потому что...
   - Потому что мою мать обвинили в колдовстве. Она погибла при попытке освобождения.
   - Ты - ведьма?! - ужаснулась Ирэн, глядя на старуху.
   - Мой отец ведёт родословную от Игоря Старого, - вместо неё опять ответила Аля. - Это IX век от рождества Христова. Бабушка - от VIII века. За нами - семь веков русского чернокнижия.
   Алёнушка сидела на оббитом мехом подлокотнике кресла, полуобнимая старуху...
   - Значит, ты - тоже?!
   - Да.
     
   *
  
  
  
  
  
  
  
  --
  --
  -- А это весна
     

Аля

  
   Сверху...
   Нет, это не "капает", и не "моросит", и даже не "сверху"... Промозглая мокрая взвесь застыла в воздухе, и не хочет опускаться на землю каплями, и не хочет уходить в небо туманом...
   А под ногами так же мерзко и так же мокро...
   - Оттепель, - ворчишь ты...
   А это весна.
  
   *
  
  
     
  
  
  
  
  
  
  
  -- Успеть бы...
     
   в предчувствии...
   успеть бы...
   скомканное в руках одеяльце раскрыло спину -
   успеть бы налюбоваться.
  
   "...ты... ну, рано же..." - сквозь сон недовольное бормотание -
   успеть бы наслушаться.
   отдёрнула ногу, спрятала руки, уклонила губы,
   отвернулась, увернулась, вывернулась -
  
   успеть бы набаловаться.
  
   на впадине у пупка накопилась солоноватая капля пота -
   успеть бы налакомиться.
  
   изогнулась, изругалась, излилась -
   насмотреться! наслушаться! налакомиться!
   успеть, успеть, успеть бы!.. -
   в предчувствии нелюбви.
  
   *
  
  --
     
     
     
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Ну, почему она не любила кошек?!
     
   Она не любила кондиционеры и телевизоры, приходить вовремя и розовые розы.
   Она не любила чёрное бельё, рано просыпаться  и  Джойса.
   Она не любила смотреть на бесконечные листопады  и нескончаемые фильмы Тарковского.
   Она не любила Stimorol и мыть посуду.
    И кошек. 
   Она не любила изюм,   пирсинг на языке и бегать босиком по снегу.
   Она не любила сладкие вина, припухшие губы и простенький маникюр.
   Она бешено  не любила ждать, хотя сама всегда  и всюду опаздывала.
   Orbit она тоже не любила, хотя в нем-то уж совсем нет сахара!
   И  она очень не любила кошек.
  
   Она не любила зелёный чай, мороженное,  лимонад,
   Не любила поспешать - даже медленно! -
   Северянина, Брюсова, Бродского,
   Полных блондинок, усатых мужчин,
   "Жигули"  -  всех  моделей,
   тёмное пиво  - всех сортов!
   И всех пород и расцветок - кошек!
  
   И ещё она совсем не любила меня.
  
   *
  
     
  
  
  -- Скука
  
   0x08 graphic
Я никак не могла признать очевидного: Наталье со мной скучно. Ей в рутину не ежемесячное посещение Пушкинского - не ожог жолтого солнца на красными виноградниками Арле, не раскаленный пляж ревности в Таити, не двусмысленная улыбочка боттичеллиевской Марии, ей в тягомотину всё это - со мной... Ей скучна не бессмысленность праздника цирка - ей в мороку хохотать над этим - со мной. И ей со мной холодно было на лыжах, и ей со мной душно было в парилке, и... И я запрещала себе даже задумываться про то, как ей со мной было... как ей со мной стало в постели. Да и не до анализов мне было с нею в постели.
   Вот, чтоб не сравнивать, как было и как стало, я потащила её туда, где с нею мы никогда ещё не были - на турнир по художественной гимнастике.
   0x08 graphic
Обилие хорошеньких девушек, и это были не перекаченные малолетки спортивной гимнастики, а юные экзотические красавицы - 20-летние Янина Батырщена, Амина Зарипова, Липковская Наташа, то, что они вытворяли с предметами, или наоборот - мелкие катастрофы девчонок, когда лента спутывалась, булавы падали, их отчаяние, прикрытое приклеенной улыбкой - скука на личике моей Наташе не проявлялась. Она даже посетовала, что мы далеко сидим...
   - Зато видны все ковры, - попробовала возразить я.
   - Никогда не интересовалась - всем, - заупрямилась она. - Да и... Посмотреть бы на них вне ковра, какие они... Чем, скажем, заняты у них руки, когда в них нет мячей да скакалок.
   - Да ничего хорошего - запах пота и голых нервов. Я же рассказывала тебе, каково это за подиумом - у спортсменок ещё острее. И потому что соревнования реже, и потому что не работа у них, а в чистую дарвинизм.
   0x08 graphic
- Посмотреть бы... - капризно повторила она. - Даже обидно: ведь не кино же - вон они, живые - а как по ту сторону экрана.
   - Ты же знаешь, как бывает по обе стороны зеркала!
   (Несколько раз я уговаривала Димыча, и он пускал Наталью на мои представления - когда вдруг находилось местечко за каким-нибудь зеркалом моей "примерочной".)
   - Может, именно поэтому... Больно это интересно, когда по обе... Возникает диковинный стереоскопический эффект, - и она забралась ладошкой мне под рукав платья.
   Непроизвольная ласка, нежность по нечаянности... Так неожиданно, что... до мурашек.
   - Идём, - тогда сказала я.
   - Куда?
   - Вниз, - кивнула на ковры я.
   - Скандалов не будет? - состорожничала она.
   - Обойдёмся.
   Красовскую я рассмотрела уже давно. Поможет.
  
   Это случилось после первого моего убийства.
   Тогда Борис в спортзале подвёл меня к прикованному к батарее ботану и дал альбомчик с фотографиями четырёх истерзанных девчушек.
   " - Это он.
   " - А если нет?!
   " - Убедишься.
   И добавил:
   " - А убедишься - убей. Ты теперь можешь. Смоги!
   А потом обернулся и перелистал альбомчик прямо перед блеклым, перед выцветшим каким-то лицом парня:
   " - Тебя сегодня убьют. Либо мы - больно, либо она - уж как у неё получится. Видишь линию... - в метре от стен, по всему залу была прочерчена толстая чёрная линия, - пока Аля дышит - мы за неё входить не будем. Веришь мне?
   " - Д-да.
   " - Там она - твоя. Тебе напоследок. Но ты - её тоже. Понял?
   " - Д-да, - опять заикнулся ботан.
   Борис отстегнул наручник.
   Борису все, кто про него слышал, верили. Он всегда держал слово. (На этом его Бондя потом и поймает). И, вот то, что этот твёрдый хорошист про Бориса знает... Не то, чтобы я думала, будто Борис лукавит со мной... Но он мог ошибиться. Ошибаться он - мог. О нескольких его просчетах я знала. А потом узнаю - об ещё одном... О последнем.
   " - Пошёл!.. - мой мужчина брезгливо, ногой пнул белесового, и тот влетел в круг. Поднялся. Бестолково огляделся...
   А Борис подошёл к своему быку, равнодушно ковырявшемуся финкой у себя в ногтях.
   " - Дай беду.
   Тот протянул нож.
   " - Жалко не будет?
   " - Да не особо.
   " - Эй! - повысил голос Борис, ботан вскинул голову. - Пользуйся! - и швырнул финку в круг.
   Тот опять суетно оглянулся, повернулся к ножу, сглотнул, отвернулся, поглядел на меня...
   " - Аля! - потребовал Борис, и мне пришлось войти в круг.
   " - Но...
   Я была в лёгком спортивном костюме.
   " - Сними свитер.
   Мне раздеваться не в диковинку. Я исполнила. Пацаны вдоль стенок одобрительно загудели. Но я смотрела на белесого - как у него твердела линия губ.
   " - Лифчик! - потребовал Борис.
   "Кстати", - одобрила я его разрешение.
   Но охрана, друзья смолкли. Что я - не очередная шлюшка, все уже понимали, и... Что ж, я просто выключила их. Старое портфолио Лолы, в котором сохранились мои фото, у многих имелось - вот сейчас для них будет ещё одна безжизненная фотокарточка. А "ботан"...
   Из его глаз растворялась близорукость, из его покатой линии плеч - бестолковость...
   " - Подвигайся...
   Реплика Бориса застала меня в движении. Танцевать перед уродом я не собиралась... Так шевельнулась чуть-чуть... Чтобы качнулись груди.
   Он бросился не на меня, он прыгнул , как футбольный вратарь за мячом - влёт с падением - он прыгнул к ножу. Схватил, перекатился, вскочил на ноги. И я почти вживую увидела, как этот хмырь ножом, нет, не финкой - каким-нибудь кухонным тесаком, бил живых девчонок.
   А я финкой перерезала ему горло.
  
   Что у нас с Борисом было ночью, описывать не буду - не опишешь. А через день он привёл ко мне Красовскую:
   " - Тренер по художественной гимнастике. Пусть поучит тебя абстрактным танцам, а не... А то... - и он... смущённо?! - а он умеет?... - он ухмыльнулся: - А то больно большой хабар вчера поимела с моих парней Лола.
   Для полной абстракции Красовская попыталась приучить меня к мячу, но я уговорила её побольше времени уделить ленте.
   Тренеру чемпионок заниматься со мной понравилось: и Борис платил в те нищие времена щедро, и, хоть особенных высот от меня ей добиться не получилось - даже с лентой, так, чуть выше первого разряда, зато взамен я ей время от времени показывала что-нибудь не из "абстрактного"... А чаще всего она использовала меня, чтоб сбить спесь с "чемпионок". Чтоб увидели они, чем женственность отличается спортивности. "Стриптиз!" - бурчали девчонки, но "конкретики" у некоторых в их композициях добавилось. У чемпионок.
  
   Оказывается, и Красовская увидела меня уже давно. Она махнула рукой - нас пропустили.
   - Мы с краешку постоим. Можно?
   - Очень тихо! - поставила условие она.
   - Да.
   Тихонько мы простояли до вечера. Наташе понравилось. А я... Воспоминания растревожили сердце, воспоминания растревожили память, и память не абстрактную - телесную, память о теле Бориса, память о собственных руках, о ноже в ладони, о крови на ладонях!
   Очень хотелось домой. В спальню. Очень хотелось Наташу.
   А среди спортсменок мне было... Мне было скучно.
  
   *
  
  
  
  
  
  --
  -- Гей-бар
     
   - Ты совсем перестала писать стихи. Почему?
   - Не знаю. Может, потому что слишком хорошо научилась это делать.
   - И что?
   - Однажды, твой любимый Брюсов... В литературном кафе в 20-х годах был конкурс импровизаций... Ну, в стиле Мицкевича или "Египетских ночей": задавалась тема, и участник должен был сходу проговорить-прочитать четыре-пять куплетов. Не сбившись, не получалось ни у кого. Потом встал этот, - Наташа чуть скривила губки, - этот поэт и одну за другой начал лепить строфы... И не четверостишия - октавы... Сколько ему тогда было? Под пятьдесят? Присутствовавший послереволюционный молодняк охренел.
   - И что?
   - А то, что хреновые это были октавы. Ведь ни один не запомнил ни единую строчку из них.
   - И что?
   - Да зачем писать то, что всё равно никто не запомнит?!
   - Почему?
   - Это похоже на любовь... ну, если проще - на чашу. Так вот, запоминается, утоляет жажду только то, что само пролилось - перелилось через край! - а не то, что вычерпнуто - безразлично чем: ковшиками с резьбой и глазурью или гранёными стаканами... или выкачано, помпой какой.
   - Зачем?
   - Да говори ты по-человечески! Что я гадина, чтоб вечно догадывать твои смыслы?!
   - Зачем ты притащила меня сюда?
   - А что?
   - А то, что хреново.
   - Тебе?
   - Здесь!
   - Почему?
      "Эй, подруга, да что с тобой? С чего это ты завелась? Успокойся! - Аля опустила глаза и наткнулась взглядом на вычурные рюмочки с бренди. - А с чего это мне успокаиваться?!..."
   - А ты оглядись.
   - Ну? - Наташа с деланным послушанием повертела головой.
   - Не понимаешь. Хорошо. Опиши это, себе опиши! Коротко! В два абзаца! И прочитай, что получилось. Ну?!
   - Что - "ну"?
   - Действительно, чтоб ты да уложилась в два абзаца!.. Хорошо, расстарайся на страницу!
   - А может, тебе ещё выпить?
   - Так вот на крутой декаданс 13-ого года, то, что вокруг, не тянет. Зато очень похоже на крутой бордель 96-ого. - Аля перегнулась через стол и уже просто шипела. - А эти, с голыми сиськами...
   - Успокойся.
   - Да нет, пожалуйста. Я тоже так умею! Я умею лучше - смотри!
   - Успокойся!
   Но Аля в два движения сдёрнула с себя топик, схватила проходившую мимо официантку, критично оглядела себя, её...
   - Да... У неё - четвёртый... Так тебе пышненького захотелось?! Пользуйся! - и толкнула официантку.
   Колыхнув формами, та хлопнулась на стул. К ним уже спешила хозяйка. Аля её встретила пачечкой купюр:
   - Это - за меня. А это, - она кивнула на хихикающую девицу, - за неё. Сдачу, буде такая, вон той отдайте! - она опять обернулась к Наташе. - Не пользовались декаденты глагольными рифмами, не применяли они их!
   - Это на что ты намёкаешь?!
   Но Аля уже не слушала, она проталкивалась на выход. "Я? На что? На перво-попавшуюся дешевизну... А она, кажется, на свои...", - но хмыкнуть сил не хватило.
   - Эй! - её попыталась остановить накаченная девица у входа. - Не боишься, что там ослепнут?
   "Да, надо бы прикрыться... - тряпка топика была зажата в руке, - ...кому надо? Мне?!
- Не боюсь. Пусть они боятся. Открывай.
     
   Первый же встреченный мужчина произнёс:
   - Ого...
   - Не ослепни, - предупредила его Аля. Но он потянул руку...
   Она успела опамятовать и согнуть пальцы. Костяшки ударили по обе стороны его носа.
   Мужик отшатнулся. Недоумённо провёл рукой по переносице, потряс головой, опять сфокусировал зрение на ней.
   - Э-э... а может?..
   - Не ослепни, - опять предупредила она его. Он больше не попытался тронуть её.
  
   *
  
     
     
     
     
     
     
     
     
  -- О шкатулках, цветах и письмах

Наташа

     
   - Господи, какой кошмар! Что здесь происходит?!
   На полу - книги, засохшие цветы, пара вазочек, шкатулка, восемь игрушек, исписанный листок бумаги и фотографии, фотографии...
   - Ты...
   Солнечные зайчики мельтешат по этому развалу, сквозняки шевелят страницы, а листочек с твоим почерком перепархивает от одного фото к другому и никак не может найти нужное.
   -...ты...
  
   *
  
     
     
  --
  -- * Половодье
     
      Её колени я целую. Тени
      Склоняются, целуя нас двоих.
      Весь мир вокруг застенчиво затих.
      Мы - вымысел безвестных вдохновений,
      Мы - старого рондо певучий стих...
                                                                                                                В. Брюсов
        
        
   "Куда, куда нас несёт?!" - опять подумала Аля, вслушалась в свои мысли и улыбнулась. Бабка давно научила её внимательно относится к оговоркам. "Наши оговорки - от наших Богинь, - говорила она, - это Они, желая подсказать нам, сбивают слова..."
   "Куда нас несёт? - да, именно это: "несёт"".
   Они шли вдоль Влтавы. Напитанная половодьем, река почти до предела заполнила своё ложе. В городе боялись наводнения, но Але плевать было на тревоги простолюдинов и их властителей. Она давно полюбила по весне подходить к реке и с берега, а лучше - с моста смотреть на неостановимый, неудержимый, неуправляемый поток, на внезапно возникающие водовороты, на щепки, ветки, стволы деревьев кружащиеся в них, влекомые ими, тонущие в них...
Она не уследила, когда за эти сутки в ней самой возникло это чувство, чувство захваченности вот таким же потоком. Она не думала сопротивляться ему - бесполезно. Да и не хотела.
   Год назад старуха, ничего по своём у обыкновению не объясняя, увезла её в горы, выложила плотогонам серебро - те только головами покрутили. И мужики сплавились с девчонкой до равнин...
   Потом бабка спросила:
   " - Страшно было?
   " - Да, бабушка, - с замиранием сердца ответила Аля.
   " - Сладко было?
   " - Да, бабушка, - снова с замиранием сердца ответила Аля.
   " - Вот, как было, так и будет...
   И у девочки опять замерло сердце.
   Вот и сейчас пробираясь, по задним дворам к дому, который снимал барон, она тихонько рассмеялась: "Так и есть". Только... Всё-таки... "Дьявол, куда же нас несёт?!"
  
   Когда они через чёрный ход, через выход для слуг выбрались из замка, когда они добрались до её дома и через чёрный ход, вход для слуг - до её покоев, откровенного разговора не получилось.
      Виктор отказался отвечать, зачем он в Праге. Ирэн отказалась отвечать, кто подослал её. Даже старая Анастасия - её любимая баба Ася - отказалась делиться своими подозрениями, своими предположениями! Она рассеяно наблюдала за их переговорами, смотрела на них взглядом старой суки на копошащихся щенков, и только улыбалась, снисходительно улыбалась каким-то своим мыслям.
   Было ясно, впрочем, что сигнал к началу охоты застал врасплох всех.
   А потом Виктор то ли что-то вспомнил, то ли что-то понял - он встал.
   - К себе? - не сомневаясь в ответе, спросила Анастасия.
   - Да.
   - Там засада! - возмутилась несуразностью Ирэн.
   - Да.
   - Это почти верная смерть, - попыталась образумить его Аля.
   - Да.
   - После - возвращайся сюда. Тебе уже готовят комнату, - не слушая их, предложила Анастасия.
   Виктор машинально кивнул.
   - Да он погибнет там один, бабушка!
   - Один - погибнет, - согласилась "бабушка" с ней.
   Виктор замер, взглянув на тут же разом на поднявшихся женщин.
   - Я не возьму их с собой!
   - Да кто тебя будет спрашивать, - отмахнулась от него Ирэн. - Собираемся!
   - Да-да... Собирайтесь... В полчаса управитесь? - хмыкнула старуха. - Я бы тем временем травку приготовила.... Кстати, в Алиной спальне "собираться" сподручнее будет.
   И все трое разом пересчитали время... Четыре с половиной часа назад они были в комнате за зеркалом...
   - Я боюсь, что... Я думаю, у меня времени на это - нет.
   - Если "подумать", то - нет, - согласилась и с ним Анастасия. - А ты не думай. Ты - вчувствуйся. Умеешь же? Вот внученька моя умеет... Ириш, а ты?
   Если бы Ирэн не умела, она бы давным-давно была мёртвой... Уточним, давным-давно - это в шестнадцать с половиной лет, когда тонущий в буре корабль бросили все и все погибли. А она - осталась. И спаслась... Правда, жизнь её изменилась именно тогда...
   Не менее важно, чем чувствовать опасность - умение чувствовать, что опасности нет. Как сегодня утром, в гостевых покоях Али, когда барона "застала врасплох" совершенно очевидная группа зачистки.
   - Ему страшно... - герцогиня улыбнулась... Впрочем, точнее было бы сказать: она оскалила зубы... - Вот оставлять меня за спиной "неподготовленной" - ему совсем не страшно.
   - И вправду, время есть... - вчувствовавшись в себя, подтвердила Аля. - "Ещё бы знать: на что?.. К дьяволу!" - И мы управимся, - взглянув на Виктора, погладила язычком верхнюю губку она.
   - Они, Алёнушка, они. Они управятся... А ты... Ты - со мной, на мою кухню.
   - Но... - возмутилась Аля.
   - Они без тебя в полчаса справятся, а я - нет... Так ведь? - и Аля не нашла, что ответить... - Пошли.
   - Но... - попытался что-то сформулировать барон.
   - Не экономь силы, Виктор... подсобим, - и не удержавшись, старая ведьма съехидничала: - Вот Алёнушка сейчас лягушечек наловит... - и барон не нашёл, что ответить.
   - Но... - герцогиню вдруг тоже ввела в замешательство перспектива остаться с мужчиной tЙte-Ю-tЙte.
   - А ты попытайся быть с ним - доброй. Всего-то на полчаса.... У тебя, конечно, не получится, но ты - попытайся...
   Герцогиня тоже не нашла, что ответить, а старуха подошла к Але и почти силком выволокла девчонку из комнаты.
   Что происходило в спальне, Аля узнать не успела. Но было видно: если дикая француженка и пыталась быть "доброй", то ни черта у неё не получилось!
        
   Тропинка вилась вдоль берега Влтавы.
   "Они ещё не спали, когда ночью заснула я, утром Виктор облизывал Ирке руки, потом в комнате за зеркалом Ирка облизывала ему... хм... мда... Потом они ещё и целовались, а теперь меня вообще выгнали!"
   Тропинка вдоль ложа реки прихотливо играла поворотами, подъёмами, спусками, а река рядом неумолимо, страстно влекла куда-то свои воды. Аля проследила глазами за тремя ветвями, которые, сцепясь сучьями, проплыли рядом с берегом. То одно из них, то другое иногда отсоединялось от связки, но поток снова и снова соединял их. Водоворотики пытались утопить их, но, поддерживаемые друг другом, они упрямо оставались на поверхности, даже тогда, когда длинное бревно рядом утянуло вглубь.
   "Они слишком далеко основного потока, - подумала Аля, - их, как и прочий мусор, выбросит на берег".
   Но река изогнулась в другую сторону, и Аля успела увидеть, как ветви потянуло в самую стремнину.
   - Нам далеко не пройти, - обратилась она к барону, - там, дальше - промоина.
   - Да. И нам как раз к ней.
   - Лодка? - осведомилась герцогиня.
   - Лодка, - подтвердил барон.
   Сумасшедшие цены на жильё, вздутые императорским двором, в Градчанах были барону не по карману, он жил на Малой стороне.
     
   Лодка. Укрытая невысоким обрывчиком и полузатопленной ивой, она была почти незаметна.
   - Нам туда, - показал барон на другой берег. - Может, вам подождать здесь?
   Мимо них течение пронесло то нырявшее, то всплывавшее тележное колесо.
   - Ненавижу ждать! - фыркнула Ирэн.
   - Но ты же не вернёшься - сюда?! - хмыкнула Аля.
   Герцогиня приподняла подол, собираясь вступить на нос лодки, но заметив скользнувший вниз взгляд барона, не сделала шага... А юбка поползла к её колену, всё выше, выше.
   - Нашла время! - попыталась образумить стерву Аля.
   "Ревнуешь?" - уже привычно хотела пошутить Ирэн и поперхнулась: Аля ревновала.
   "Сладко-то как!" - просквозило по краю сознания.
   Но она прекратила забавиться с юбкой, опёрлась о руку Виктора и взошла на борт.
   - На корму, - подсказал ей барон.
   Сам он поднялся следом и помог устроиться на носу Але.
   Он уже сел за весла, но взглянув на нахмуренный лобик Али, отбросил их, опустился перед девочкой, одним движением обнажил ей колени и припал к ним губами. Тени едва распустившихся листьев ивы мельтешили по девичей коже, но шума листвы не слышал ни один из любовников.
   - Нашёл время... - спустя минуту проворчала герцогиня.
   "Почему стихи пишут только о высоких чувствах, а об сладостных ощущениях - лишь матерные куплеты? Будь я поэтом, я бы написал о её коленях. Высокое рондо".
   - Эй, там!... - спустя ещё минуту донеслось с кормы.
   "Я ревную?!" - не поверила себе Ирэн.
   "Сладко-то как..." - просквозило по краю сознания Али.
   "Ох-ох-ох..." - подумалось Виктору. Ирэн ревновала.
   Он оторвался от сладкой плоти, прикрыл колени юбкой. Он сел на свою скамью.
   - Вот, возьмите. Будете отталкивать брёвна.
   Ирэн с недоумением посмотрела на тонкие шесты, развернулась и посмотрела на несущиеся то там, то здесь брёвна...
   - Этим?! Барон, Вы не утопите нас?
   - Всё не так страшно, Ирэн, - ответил он. - Надо только отдаться течению.
   - Да, - поддержала его Аля, - тогда относительные скорости лодки и всего этого мусора будут близки к нулю.
   - Чего-чего?!
   - Дитя моё, откуда такие познания?!
   - Ириш... Ну, это как конная охота... Если встать у неё на пути - затопчут, а если вместе с ними - почти безопасно.
   Виктор только покачал головой.
  
   Дом, где барон снимал комнату стоял на берегу, окна смотрели на реку. Плющ, покрывавший стену, был ещё лишён листвы, но и бурые заросли хорошо маскировали серую выпачканную веревку, тянущуюся к окну на втором этаже. Барон дёрнул. Сверху упала веревочная лестница.
   - Веласкес опять останется ни с чем. И опять будет твердить про нечистую силу.
   - Ага, - усмехнулась Аля.
   Барон уже скрылся в комнате, а она всё ещё смотрела на окно.
   - Ненавижу немецкий! - по-немецки выругалась француженка. - Альетшка! - Аля повернулась к ней. - Как по-русски: "поцелуй меня?"
   Аля сказала.
   - Потселуй мьенья... - жалобно, смешно попросила Ирэн.
   - Ирушка...
  
   Когда сверху посыпалась земля, они ещё целовались.
   - Нашли время... - успел улыбнуться им барон, прыгнув в лодку. - Скорей! Я несколько нагремел, и там выбивают ещё одни двери.
   Аля оттолкнула лодку шестом, и поток подхватил их. Когда окно распахнулось, река уже прятала их за очередной поворот...
     
   *
  
  --
  -- Сдохни, мразь
     
   "Из любви, как из жизни, надо уходить самой. Даже, если любовь и стала - жизнью, если в этой жизни не осталось ничего, кроме того, что ты теперь называешь "любовью".
   Ах, если бы...
   Если бы тебе, той, пятнадцатилетней сумасшедшей гордячке рассказали, чем для тебя станет, что для тебя останется... Что останется от тебя.
   Помнишь своё первое прикосновение? Помнишь ту полуобморочную смесь решимости и отчаянья, безнадежности и счастья? - ты сама вошла в любовь и взяла её.
   И хоть растравила тогда ты лишь недетское любопытство, а не детскую нежность, утолила не первую страсть, а впервые насытила чужую похоть, но у тебя-то была и страсть, и нежность - у тебя горела любовь.
   Ах, каким жаром разнеживали горевшие мосты! А какие виды открывались из увитых хмелем узорчатых бойниц их личного замка, какие в нём были тёмные, запутанные коридоры, а какие шёлковые простыни устилали альковы спален!
   ...их замка, построенного из песка её пустынь.
   А как легко обрушились изящные башенки... от одного неловкого движения, одного пристального взгляда из-под полуприкрытых ресницами глаз. Да и что из того: на горизонте туманились миражи, оазисы одаряли водой, а костры караванщиков - теплом в холодные ночи...
   Только вот беда - пустыни не имеют обыкновения кончаться, миражи - воплощаться, а костры... Где же она заблудилась, куда же её забросило, как же так оказалось, что уже несколько лет она пытается согреться, пристроившись с краешку у чужого огонька?
   Который гаснет.
   Гаснет? Да в нём давно уже и гореть-то нечему. В нём сейчас даже не тлеют головёшки, а истлевает пепел.
   Нет, из любви надо уходить самой.
   Из любви? А из жизни?"
   - ...нет, я у Альки не осталась: она сожгла всё постельное бельё. Говорит, захотелось нового - шёлкового. Представляешь, шёлковые простыни?! - скользкие, холодные, бр-р-р...
   - Но она же не будет покупать ацетатный шёлк. А натуральный он... он не холодный - прохладный и... и ласкающийся, он принимает касание тела, как... - Ирэн опять вспомнила свою первую любовницу, первую любовь - как бёдра юных женщин принимают прикосновения рук.
   - Оставь литературу мне, - хмыкнула Натали.
   - Подожди, - прервала её Ирэн, - как сожгла? На газовой горелке, что ли?
   - Да нет. Когда я пришла, она только-только вернулась: набила свой рюкзак бельём... Знаешь, какой у неё рюкзачишко? - с меня ростом! ...уехала загород и там устроила языческое действо. Зиму, говорит, проводила.
   - В июне?!
   - Вот и я ж ей об этом.
   - А она?
   - Промолчала. Она ж у нас такая молчальница! Всю весну меня своими молчанками изводила. Лето пришло, а она... Да уж лучше б опять смолчала!
   - Что ещё?
   - Я её просто попросила:
   " - Дай мне мороженого.
   Ирэн не удивилась: у неё в холодильнике тоже всегда лежала парочка пачек эскимо для её Натали.
   " - Там твоего не осталось, - отвечает.
   " - А что - чьё-то осталось?
   " - Моё.
   " - А моё?!
   " - Я его утром съела, - и закуривает свои сигареты! Я от неё ещё табачной вони не терпела!
   - На кухне - она в своём праве.
   - Без меня! Я ей так и сказала: воняй без меня! И ушла.
   - Дверью опять хлопнула?
   - Со смаком, - улыбнулась Наташа.
   - Всё-таки однажды петли не выдержат. И уже скоро.
   - Ой, да там такая сталь - ни износа им, ни ржавчинки. Соседи скорее сбесятся. Может, меня пускать не будут? - почти с надеждой проговорила Натали.
   - То есть словам-то её ты не особенно удивилась?
   - Нет.
   - Рассказывай-рассказывай, - улыбнувшись, подтолкнула её Ирэн.
   - Да нечего и рассказывать. Ну, люблю я мороженое! Как будто она этого не знает!
   Неделю назад пришла, её не было, в холодильнике лежало четыре порции. Я сначала съела свою половину. Потом подумала, что, так как я люблю мороженое гораздо сильнее неё, то будет честно, если разделить немножечко в мою пользу. Потом представила, как придёт Алька и у меня на глазах начнёт схарчивать последнее, а я буду исходить слюной. И съела его сама. А потом Алька пришла и устроила скандал. Что ей денег уже жалко? Не могла купить больше?!
   " "...я люблю мороженое гораздо сильнее неё" - какая фрейдова оговорка".
   - А что - порции были маленькими?
   - Да маленькие я её давно уже отучила покупать.
   - Как и меня. То есть грамм по двести?
   - И что?
   - Нат, и ты в один присест умяла почти килограмм жирных сливок?
   - Так что же, мне уже теперь...
   "Ей же теперь глубоко за тридцать, а она по-прежнему любит корчить из себя маленькую капризу. И не только со мной".
   - Поцелуй меня, - не в такт, не в лад перебила её Ирэн.
   - Нет, - рефлекторно отказала Натали.
   "Как от лягушки руку отдёрнула".
   И тут же та придумала оправдание:
   - Ты же мне всю косметику слижешь. А ещё раз намазываться у меня ни сил, ни терпения не хватит. Да и времени.
   "Она соврала. А ты стерпела. Опять стерпела. Из любви надо уходить самой, - наконец, решилась Ирэн. - А потом можно и сдохнуть".
   - Да макияж у тебя сегодня удался, - грустно подтвердила она. - И костюм смотрится. И ожерелье... Когда оно на тебе, у тебя синеют глаза.
   - Ты уже говорила.
   - Да.
   - Мне сегодня надо хорошо выглядеть.
   - Да. На этих сборищах надо выглядеть абсолютно, - "я же уже решилась, решила, что  же я тяну?" - Натал?..
   - Да? - рассеяно ответила она. - Мне пора уже собираться.
   Она смотрелась в недалёкое зеркало. Наташа кокетничала с ним, с собой. Она всё-таки научилась, Ала всё-таки выучила её делать из себя, видеть в себе красавицу... Заставляя других верить в это.
   - Можно тебе сделать подарок?
   - По какому поводу? А что за подарок? - заинтересовалась капризуля. - Его едят, носят или им играются?
   Её глаза, подсвеченные персидской бирюзой ожерелья, синели и сияли, кожа голых рук, чуть затенённая, чуть украшенная загаром, сияла, а губы... Ала запретила Наташе самой покупать губную помаду и безжалостно выбрасывала, не разбираясь, если таковая всё-таки обнаруживалась. Губы... целовать и облизывать, и слизывать, слизывать...
   И больше - нет? И никогда? Никогда?!..
   - Давно хотела, давно приготовила. А повод... сегодня купавина ночь. Ала проводила зиму, мы - отпразднуем лето. Сейчас принесу.
   Ирэн ушла в кабинет, открыла сейф. Чёрный футляр был подчёркнуто безликим. Кнопка.  Щелчок. Чёрный бархат. Браслет.
   Положила на столик.
   Жёлтое золото и голубые... голубые-голубые камни. Наивные и беззащитные. Как улыбка семилетней егозы, веснушчатой и синеглазой - на все восемь с половиной зубов. Как улыбка тринадцатилетней нескладной угловатой дурнушки, ещё не осознавшей, что теперь она - не уродина, что она уже - красавица, и она смотрится в зеркало и никак, всё никак не может поверить себе. И в улыбке её - и давняя девчоночья бесшабашность, и ставшее почти привычным отроческое отчаяние, и женские, впервые женские предчувствия, женское предвкушение.
   Жадное жёлтое золото и отчаянно-голубые камни.
   Одинокие русские старухи загодя копят на книжке "гробовые". Чтоб соседей смертью не обременить, чтоб дальних родственников в расходы не ввести непредусмотренные. Вот и Ирэн шесть лет назад сходила к ювелиру, заказала подарочек. Она не оговаривала род камней, условие было только одно: браслет на прощание, и совпадение с драгоценностями Натальиного ожерелья было бы случайным, если бы...
   Но ожерелье это давным-давно, в тогдашние же "шесть лет назад" подарила Наташе Аля, и ювелиром Ирины была тоже Аля. Такая вот у девчонки оказалась не девичья профессия.
   "Ты же уже решила, - понукнула себя Ирэн. - Ты уже даже сказала про подарок. Ну!"
   Потянулась к браслету. Остановилась. Захлопнула сейф. Повесила на место картину. Заставила себя взять в руки футляр, защёлкнула его и... Опять положила на столик.
   "И больше никогда".
   Опять взяла футляр, другой рукой - пачку сигарет, коробку спичек и пошла к своей Натали.
   - Вот.
   - Значит, носят, - улыбнулась та.
   Опять щёлкнуло.
   - Тебе будет в ансамбль, - проговорила Ирэн. - Извини, я закурю.
   У неё ломались и гасли спички, не хотела разгораться сигарета, а Наташа всё никак не могла управиться с замочком браслета.
   - Надо нажать с обеих сторон, - подсказала ей управившаяся первой Ирэн. Сигарета помогала слабо. - Выпьешь со мной? "Камю"?
   - Нет, - опять отказала ей Натали. Она вытянула руку и любовалась теперь браслетом. - На этих сборищах надо быть абсолютной. А то... - у неё чуть раскрылся рот и язычок, выглянув, коснулся и погладил верхнюю губку. - А то... - она опустила руку, браслет послушно скользнул к ладони, женщина вслушалась в касания камней по коже, удовлетворённо улыбнулась, вспомнила про Ирэн, вспомнила свою фразу, хмыкнула и закончила: - А то ещё изнасилуют невзначай, а я и не запомню.
   Она подошла к Ирэн.
   - Спасибо.
   - И всё?
   - Но ты же куришь!
   - И всё же...
   Наталья наклонилась и чуть коснулась губами лба.
   - Я пойду, ладно? Мне ещё к Альке зайти надо. Приставать начнёт... Как бы мне от неё отбиться...
   Ирэн не позволила пробиться бешенству. Голос её остался спокойным:
   - Ну, она же не муж тебе и не жена, чтоб требовать обязательного секса по субботам.
   - Да мне уже с мужем приятнее. По крайней мере, с ним - быстрее, - рассмеялась Натали. - Не провожай меня!
   - Эй, а браслет?
   - Что, браслет? - обернулась в дверях Наташа.
   - Так и пойдёшь по улице, в метро -  вся в золоте?
   - А что? - Ирэн промолчала. - Хотя, пожалуй, ты права.
   С замочком на этот раз она управилась быстро.
   - До свиданья!
   - До следующего... а пока прощай.
   Наталья не стала утруждать себя вниманием, анализом. Она закрыла двери.
   "Браслет она наденет у Али - похвастаться. Аля его вспомнит, вспомнит меня, мой заказ и поймёт, что все эти годы у её любимой был не только муж, но ещё и любовница. Будет скандал, большой скандал, Наталья пустится орать, не выбирая слов, и про мужа приплетёт, теперь обязательно приплетёт тоже. И Аля замолчит. Наталья с восторгом хлопнет дверью и пойдёт на своё сборище, мечтая, чтоб её там кто-нибудь изнасиловал, кто угодно, - Ирэн глотнула коньяк, - кто угодно, только, чтоб не я, только б не Аля... - ещё глоток коньяка, - а Аля... Аля пойдёт и изнасилует её мужа. И оставит след... Духи? Скорее всего... И... И, например, свой почти метровый "волосок" - на простыне под подушкой. А потом... - ещё глоток. - Потом пойдёт ко мне. Но она же не знает, куда! Она была у меня только раз. Её привезли и увезли. И это было шесть лет назад! Восемь лет! - Ирэн допила рюмку, прокусила дольку лимона, в рот брызнул сок, - и лимон-то нынче какой-то не кислый! - налила ещё. - Потом придёт ко мне".
  
   Когда, ближе к полуночи, раздался звонок, Ирэн не стала спрашивать "кто там?". Она накинула на дверь цепочку и приоткрыла её.
   Дверь резко дёрнули. Цепочка выдержала.
   - Открой!
   Цепочка опять выдержала.
   - Открой! Открой!
   "Сигареты не помогли. Коньяк не помог. Господи..."
   Дверь больше не дёргали. Ирэн прислонилась к стене. Она ждала.
   - Зачем? Скажи мне только - зачем?!
   Ирэн молчала. Она шесть лет учила, она шесть лет вдалбливала в их Натали: никогда не пробуй перемолчать Алю. Что ж, пусть теперь Аля попробует перемолчать её. Аля не стала:
   - Сдохни, мразь, - прошептала она в узкий проём, повернулась и пошла прочь.
   Ирэн не выдержала.  Прикрыла дверь, откинула цепочку, открыла и в спину крикнула:
   - Я над этим и думаю!
   Аля не обернулась.
   Когда замолк цокот каблучков, старуха закрыла дверь.
     
   P.S. Запах духов Наташа почувствовала сразу, а когда увидела на простыне длинный тёмный волос, её вырвало.
   P.P.S.  Когда пьяная Ирэн на следующий  звонок открыла свою дверь, Натали  с размаху залепила ей по скуле футляром с браслетом:
   - Возвращаю.
  
   И последний постскриптум.
   Алино ожерелье в тот вечер Наталья в сердцах зашвырнула под кровать. Когда спустя неделю немного опамятовала - то не нашла его там, не нашла нигде. Пропал и кипарисовый ларец, в котором оно обычно хранилось.
  
   *
  
     
  --
  -- III. Чёрное лето
  
  
  -- Это было у моря
     
                  Это было у моря, где ажурная пена,
                  Где встречается редко городской экипаж.
                  Королева играла...
                        Игорь Северянин
     
  -- 1. Девочка на обочине
  
   - Не трогай их. Оставь её её пацанам.
   - Да разве это пацаны - ребятня. А вот пацанка...
   Тот, который был повыше и поплотнее, поморщился, он подумал: "Я бы на его месте сейчас улыбнулся мечтательно, а этот... этот... этот оскалил клыки. Вот и вспомнили юность - съездили в Крым дикарями. С палаткой и без охраны".
   - Ты мне обещал.
   - Да не буду я трогать твоих мальчишек! Я поставлю им ведро муската. И если назавтра она проснётся в моей палатке, то они поймут, как были неправы. Дураков учить надо. И бедных дурочек - тоже. И лучше пораньше. После двадцати уже не переучишь.
   - Она не бедная.
   - Посмотри на её палатку.
   - Палатка не её - подруги. А она... я видел её мобильник. Твой - дороже. Естественно, - он хмыкнул: - Ты б ещё бриллиантами корпус инкрустировал. А у неё.... Я ту модель пока только в каталогах встречал.
   - Так... так это значит, девочка поиграться приехала?!
   - Она не девочка.
   Тот, который был пониже и посуше, отбросил сигарету в полосу прибоя, расплескавшего ажуры пены у самых ног. И, как нарисованный, как в детском мультике, полз-полз по горизонту силуэт корабля, и оттуда неразборчиво доносилась праздничная музыка.
   - Ну, девочки без мамы-папы с палаткой по Крыму не шлындрают. Да и в двадцать лет...-- он посмотрел на поморщившегося друга и поправился, - девятнадцать?..
   - Ей не двадцать и не девятнадцать.
   - Ну, не семнадцать же?!
   - Двадцать четыре, двадцать три... в крайнем случае - двадцать два года.
   - Думаешь?
   - Сосчитал.
   - Как? - посерьёзнел Тимур. - Ты её знаешь?
   - Вроде бы, да, - угрюмо ответил Фёдор. - И если это она, то пять или шесть лет назад очень настаивали, что ей уже исполнилось восемнадцать.
   - Кажется, я знаю профессию, где юристов интересует именно этот возраст...
   - Да.
   - Так тогда-то в чём проблема?!
   - Именно в том. Она - профессионалка. Дико дорогая профессионалка. Дико.
   - И почём у вас "дико"?
   - 500 баксов за час.
   - Ни хрена себе!.. Сколько же тогда за ночь?..
   - Она не соглашалась на ночь. Никогда. Ни с кем. А хозяйка улыбалась на первых клиентов: "Вы сначала час с ней переживите". Денег у тебя хватит. Хватит ли сил?
   - Ты меня заводишь?
   - Я тебя предупреждаю. Напомни, кем я у тебя числюсь?
   - Советник по... Да не помню я уже, что ты мне должен был советовать!
   - Я тоже. Но эту я тебе не советую.
  
   Я не знала об их разговоре. О том, что Фёдор предупредил Тимура, он расскажет позже, много позже. А тогда мне было плевать.
  
   Про заросшую коноплёй Лисью бухту вечность назад я услышала от Петеньки. Там, говорил он, пена плещётся на берег прямо из стихов Игоря Северянина, а луна - из картин Куинжи. Там голые девочки спят на пустом пляже, голые растаманы дни и ночи лупят в барабаны, а голый физик, которого почему-то все зовут Чёрным Полковником, придумывает и незадорого продает заезжим учёные фокусы. И никто никому не мешает писать постмодернистские притчи или заваривать чай коноплёй. И никто ни к кому не лезет ни со своими рецептами, ни со своей... ни со своей темой.
   ...две вечности назад...
   А в то проклятое лето главным было: "никто ни к кому". Отстаньте от меня! Все! Не лезьте ко мне со своими словами, слёзами, жалобами, со своими насмешками, снисходительными ласками, вымученными поцелуями, зачумленными прикосновениями!
   ...со своей любовью...
   Я проживу.
   ...чахоточной и злой петербуржанкой на малярийном юге... убогим богомазом...
   Курский вокзал. Билетов на юг не оказалось. Села в первое попавшееся такси.
   - В Крым, - заказала я.
   - У меня бензина не хватит, - отказал водитель.
   - У меня есть деньги, - попробовала настоять я.
   - А у меня - жена, - опять отказал водитель. - И она ждёт меня к ужину. Пересаживайся-ка во-о-он к тому. Он довезёт. У него жены нет. И денег, кстати, тоже...
   Я взглянула. Сил выходить не было. Сил перетерпеть "того, неженатого и безденежного" не было тем более.
   - А до кольцевой, до Симферопольской трассы бензина хватит?!
   Он повернул ключ зажигания.
     
   Где-то через неделю, где-то за Симферополем владетель бумера указал на голосовавшую девчонку, а потом со смешком опустил руку мне на коленку. Я со смешком крутанула ему руль. Он ударил по тормозам, вцепился в рулевое колесо, выровнял машину, остановился, выровнял дыхание. Хотел ударить меня, но взглянул и остановился опять. Вместо этого вышел и выбросил на обочину мой рюкзак.
   - Дура припадочная! - на прощание выкрикнул он.
   Я кинулась к нему, но придурок успел ударить по газам.
   - Чего это он? - подошла ко мне голосовавшая девчонка.
   - Подвести, наверное, тебя хотел.
   - И чего?
   - Да раздумал, - я взглянула на неё: высоконькая, со светленькими коротенькими волосиками и выражением Барби... нет - вечно удивлённым выражением русской матрешки - на детском личике. И такое взрослое тело... А она будет мне в контраст. - Ты куда?
   - К морю.
   - Куда?
   - Да всё равно.
   Это была Ольга.
     
   Когда мы с нею спустились к Лисьей бухте, вышли на пляж, сорвался ливень - еле успели укрыть рюкзаки плёнкой. Разом промокшая Ольга раскрыла зонт, закрылась им от брызг дождя, брызг ветра и, несчастная, как промокшая ворона, как мальчишечка, которому мама только что не купила четвёртое на дню мороженое, села на камень, а промокшая я сдёрнула с себя всё и полезла в брызги прибоя.
   На море я не была уже два года, хуже - два лета, соскучилась. Соскучилась по шири, по отсутствию дорожек, отсутствию близкого бортика или берега, по воде, ласкающейся к коже и бьющей по лицу, по воде, играющейся с тобой и равнодушной к тебе, соскучилась по солёному вкусу воды на губах... по воде на губах вкуса слёз.
   Небольшая волна не превращала плаванье в зачёт по выживанию, но и не давала расслабиться. И плаванье не бег - работали все мышцы, а не только ног, да и глаза не застилал горячий липкий грязный пот.
   И ведь ещё был дождь!
   В общем, заплыла я немного дальше, чем надо бы, и на берег едва выползла.
   Ольга, по-прежнему, сидела на своём валунчике, закутанная в куртку, дождевик, платок и - под зонтиком, и - с выраженьем на лице, и - с мокрыми волосиками на мокром лбу, и - с прямой спиной, а я, свалившись рядом, даже улыбалась.
   Такой меня Тимур в свою оптику в первый раз и увидел.
     
  -- 2. Довольно разврату!
     
   Палатку мы поставили в начинающейся зелёнке, под огромным деревом, в просвете между толстыми нижними ветвями, на концах которых белели то ли странные цветы, то ли странные листья.
   Наверное, у птиц здесь был проходной двор, мы его перекрыли, и то одна из них, то другая, время от времени на лету врезалась в нашу палатку, падала, кричала...
     
   У Ольги нашлась засунутая в три целлофановых мешка крохотная печка, а в бутылке, завернутой в три целлофановых мешка, оставалось немного бензина. У меня был кофе.
   - Ну, а кончится бензин? - спросила я.
   - Да кто-нибудь даст, - похлопала ресничками она. - А как же ты? С кофе и без ничего?
   - Да кто-нибудь сварит, - ответила я и похлопала ресницами тоже. Понравилось.
   На запах потянулись аборигены.
   Первым нарисовался Игорь... Как и обещалось: лысый, длинный, голый, с барабаном узким, как лампа Алладина - африканским что ли? - через плечо. Он неверяще смотрел на рыжую пену в котелке и дёргал носом.
   Ольга неверяще пару минут смотрела на него и осторожно не то предложила, не то спросила:
   - Угощайся?
   - Джо-он! - не отводя глаз от котелка, истошно заорал он. - При сюда! Здесь кофе дают!
   Женька отличался от Гари только наличием очков с заляпанными толстыми стёклами. Под Леннона, должно быть. И почерневшими чашками в руках.
   Потом, неразлучной троицей, подошли Мигель со своими девушками. У них было из инструментов - одна гитара на троих, из одежды - два ожерелья дешевых камней на троих, ворох песен, и единая на всех какая-то цирковая, подчеркнутая грация, точеная гибкость. Лысый Гари пошептался с Олей, и та попросила их станцевать. За кофе все были согласны на всё.
   Нет, в испанских танцах мужчина не должен быть голым: страсть без эрекции - фальшива, а с нею бы... ну, попробуй станцуй...
   Потом появились Тимур с Фёдором. Танцы оборвались, кофе кончился. Но у прибывших оказалась с собою пара баклажек вина. Я посмотрела на Тимура и пить отказалась.
   - Это же сухое, почти лимонад, - попробовал настоять он.
   - Я не люблю лимонад. И дешёвые поделки. А из вин предпочитаю десертные.
   - По твоему кофе не скажешь. Ты же совсем не клала сахара.
   - Нет.
   - Дай посмотрю чашку. Хочу взглянуть на твою судьбу.
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что и так видно: не судьба.
   - Да судьба мне вечерами носочки тёплые вяжет, - улыбнулся Тимур.
   - Вот и я о том, - улыбнулась я. И улыбнулся Фёдор, он понял.
   - Не понял...
   - Объясни ему, - я вытряхнула гущу в костерок и пошла в палатку.
   - Она не умеет вязать, - пояснил Фёдор. Я недоумённо оглянулась. - Или не хочет. Не будет, в общем.
   - Да зачем мне носки-то от неё? - хмыкнул Тимур.
  
   Палатка стояла совсем рядом, но я не прислушивалась ни к их разговорам, ни к их молчанию. Я не прислушивалась даже к себе - как только улеглась, услышала, первый раз услышала, как в тент нашего убежища что-то стукнулось, и раздался растерянный птичий крик. И проявились, бывшие ранее только неразличимым фоном, долгие протяжные, замедленные всхлипы прибоя.
   "Кажется, Фёдор знает меня... или про меня?.. и я, вроде бы, тоже видела его... где?.. когда?.. Плевать."
   Когда проснулась ни того, ни другого уже не было.
     
   - Чёрт возьми, как Вы аппетитно зеваете... Хотите, приготовлю ещё кофе?
   - Ещё остался? - немного удивилась я.
   - Как раз на две порции. Вам и мне.
   - А мне? - закапризничала Ольга.
   - Готовьте Вы, - сразу уступил заросший седой старик.
   Заросший... седой... не старик...
   - Вы - Чёрный полковник! - захлопала в ладоши я. - Ой, покажите фокус!
   - А кофе?
   - Да, сначала кофе. Нет, сначала я окунусь.
   - Так кто будет готовить? - посмотрел он на мою подругу. - Вы?.. Или я?
   Оленька лениво шевельнула рукой... Её ломало вставать.
   - Но потом фокусы, да? - сдалась она.
   - Да.
   Да, не старик. И не добренький Санта Клаус, и... боженьки ж ты мой, да он мою Ольгу клеит! Ну, погоди, старый хрыч. Я лениво распутала узелок пояска, неспешно скинула халатик и побежала вниз, на пляж, к воде.
   - Ни хрена себе, - пробормотал лысый Гари. - Джон, закрой рот, протри очки и прикройся, бо так уже неудобно перед дамами.
   Мигель воровато взглянул на своих девочек. Они безмолвствовали. А вредный старикан откомментировал:
   - В следующий раз успеть бы музыку включить, - он пожевал губами. - Кстати, Мигель, а в вашем репертуаре не водятся... м-м-м... да, ну, есть хотя бы один блюз?
   - Мигель, дай, а? - протянул руки к гитаре враз вспотевший Джон.
   Мигель паузу подержал, но гитару отдал.
   - Ва-а-а-а-у-у-у... - завизжал Гари и зажал меж колен свой барабан, а Джон дёрнул струну, заставив дрожать звук. Девочки пару тактов недоверчиво прислушивались - да, это и в самом деле был блюз. Потом переглянулись, огляделись и почти синхронно потянулись к пустым чашкам, сыпанули туда камешков, прикрыли горлышки ладонями, встали.
     
   Плавала я недолго, и когда вернулась, они ещё танцевали, поддерживая ритм блюза движением бёдер, перкушинками чашек. Гари тянул что-то вроде бы даже по-английски, Джон, склонившись, почти прижавшись к грифу, пытался из акустической гитары выдавить электрические звуки, а Мигель постукивал по перевёрнутому блюдцу палочками - было видно, как ему не хватало синтезатора или хотя бы губной гармошки. А девочкам очень не хватало шеста.
   Эй! А мой кофе? О! какой запах! О! какие движения! Ай да полковник, ай да физик! А он барменом не подрабатывает? Чтоб заработать себе на общую теорию поля? И... и Ольга... о, как Ольга-то принюхивается, как присматривается!
   Так. Довольно разврату. Я неуклюже подошла к девчонкам, встала рядом и начала не в такт, не в лад расплетать слипшиеся волосы.
   Первым сбился Гари. Потом замолчала гитара. Потом девочки отошли и подсели к Мигелю. И он, заслоняясь, обнял обеих.
   - Эй, а если я кофе пролью? - наконец, не выдержал седой полковник.
   Вовремя. У меня уже кончалась коса. Впрочем, можно было бы потом её ещё и заплести. А так, я, отсекая игрульки, просто перекинула волосы за плечи. Они намокли, пропитались солью - тяжёлые... Накинула и запахнула халат.
   - Где ж ты этому научилась, девонька? - протянул он мне мою чашечку.
   - Там, - сев на камень, подтвердила я ему его подозрения, чуть резче, чем надо бы: мне не давало покоя ощущение подиума - что на тебя смотрят. В бинокли и объективы. Издалека. Но нигде не блеснула ни единая блеклая вспышка.
   - Да "там" только раздвигать ноги учат.
   - Так? - я резко, широко раздвинула ноги и захлопнула их, когда у него дёрнулись зрачки. Поправила халатик.
   - Или так? - и начала их разводить медленно-медленно.
   Он смотрел мне в лицо, но я знала, что он видит.
   - Тьфу ты, - наконец, тряханул головой мужик. - Это, что ли, гипноз какой женский?
   - Нет, - я свела ноги вместе, опять прикрыла их халатом. - Рефлексы. Мужские. Безусловные.
   - Если мужские... - напомнила полковнику про себя Оленька. Она положила голову себе на согнутые колени. Длинненькие ножки такие, ладные, ничего не скажешь... - то почему я-то...
   - Меньше по сторонам зыркай, - буркнула я и блудливо постреляла глазками.
   - Чёрт возьми, засмущала ты старика, - хмыкнул мужчина. - Прикрыться, что ли...
   - Да не надо... - под общий хохот выдала Ольга.
   - Ты сколько выпила, подруга? - не выдержала я.
   - Не помню, - сладко зевнула она.
   - Ты же говорила, что не любишь кислятины!
   - А она заедала её сгущенкой, - наябедничал лысый Гари.
   - Чем-чем?! - изумилась я.
   - О то ж, - со сдержанным, с нескрываемым восхищением пробормотал бородатый физик, а потом тронул мою коленку. - Я хотел предупредить тебя насчет тех... угощавших... но кажется, не надо?
   - Не надо.
   - Они будут домогаться. По крайней мере один. У тебя могут возникнуть проблемы.
   - У меня не бывает проблем с мужчинами. Бывают у них. Самые простые: я очень дорого беру... за домогания.
   - А из сложных?
   Мне, по-прежнему, не давало покоя ощущение взгляда, ощущение, что я на сцене. Я взглянула вверх, где гужевались дорогие иномарки, но разве что увидишь? Я взглянула на море - после дождя оно казалось смурым и грязным - и ответила:
   - Из не простых: трёх мужчин, которые меня... домогались... убили. Ещё одного... я думаю, и его убьют тоже.
   Как же всё давно было! У меня уже повернулся язык поставить в один ряд Бориса и подонков Боньдю с Гнатом... и старшенького Димочку засунуть туда же.
   Полковник услышал только мой сарказм, он всё ещё думал, что я шучу, что я не понимаю.
   - Ты, видимо, всё же не понимаешь: эти двое - бандиты. И они убивали. Сами убивали. И готовы убивать опять и всегда. По крайней мере, один из них.
   - Фёдор? - шепнула Оленька.
   - Тимур, - ответила ей я. - Я всё понимаю. Но из тех четверых - трое были такими же. Или хуже. По крайней мере двое из них. А четвёртый... Может, всё-таки - это он убьёт?! - "убьёт эту...эту..", - не договорила, не додумала я. - Я не боюсь мужчин. Совсем, - и тряхнула головой: - и Вы обещали фокусы.
   - Фокусы! - блаженно прошептала хитрая Олька. - Хочу фокусы.
   - Идёмте ко мне, - сразу согласился хитрый мужик и перешел на одесский акцент: - Инвентарь нужен, да?
     
   - Чёрный полковник повёл девочек показывать фокусы, - наверху Тимур опустил тяжёлый офицерский бинокль.
   - Да, это она, - опустил свой бинокль и Фёдор. - Та самая.
   - Теперь уверен? Почему?
   - Потому что других таких нет.
     
  -- 3. Пепел розы
  
   Если бы он и в самом деле пришёл с ведром, я бы вылила вино ему на голову, бандит меня пристрелил бы, тем бы дело и кончилось.
   Но они приволокли нечто-то вроде амфоры - напольную вазу под поздне-советскую династию Цин. И в ней в свете нашего костерка отблескивал мой любимый мускат - белый Красного камня.
   Она.... которая "эта"... не любила десертных вин, устраивала занудливые истерики, а я плохо переношу присутствие шампанского - и она это усвоила! - так что несколько лет на моём столике стояло лишь кислое да крепкое. И по сладкому я соскучилась - тоже.
   У Тимура за спиной был пристегнут скрипичный футляр. "Вот варвар: музыкальный инструмент, как меч" - подумала я. Не как меч... поставив вазу, он перехватил футляр движением, которым сдергивают с плеча АКМ. Раскрыл. Нет, варваров в детстве не гоняют в музыкальные школы по классу скрипки. На бордовом бархате покоилась алая роза. Он пристроил её на амфоре. Захлопнул, застегнул ненужную коробку.
   - Прекраснейшей, - сказал он.
   Вокруг нас, как всегда, как потом выяснится, вокруг Ольги, уже клубилась толпа -какие-то "мальчики", их девочки... и не их, кстати, тоже. И тоже те, обоего пола, которые никогда не кстати. Но все почему-то посмотрели на меня. Может, потому что я успела отмыть от соли волосы? Приятно-то как.
   - Это мне? - спросила его я.
   - Ужасная безвкусица, - сообщила ему я.
   - Обожаю розы, - понежилась в его взгляде я.
   По некрутой дуге, чуть искоса присматриваясь, подошла. Взяла на руки. От неё ещё шёл живой запах. Полюбовалась.
   И у самого бутона переломила черенок.
   Судя по тому, как опять отчётливо услышилось море, тишина вокруг упала - мертвая. Я уронила ненужную ветку в костёр. И задержала, на несколько секунд задержала дыхание.
   "Всё-таки хорошо, что у него нет автомата".
   Выделила прядочку волос, скрутила в нитку и перехватила узлом короткий пенёк черенка. "Что я делаю, как распутывать-то буду?!" Отпустила. Цветок скользнул по шее, остановился и закачался. Я шевельнула головой - лепестки с лёгким плеском коснулись груди... самого нежного, самого начала... нежного - нежно... Ещё нежнее... нежнее, чем... серебряный смех, чем лунный просверк по колену - как солнечный зайчик на щеке, как мокрыми ресницами - влажные губы... как... как лепестками розы - грудь. Посмотрела на Тимура.
   - Качественная сцена, - раздвинул губы он. - Теперь я понимаю, с чего накручивались такие цены.
     
   Предпоследний раз моими расценками интересовалась она лет шесть назад. Последний - тоже. Назад тому одиннадцать дней. Поблёскивая моим ожерельем из персидской бирюзы, подаренным ей... шесть лет тому как... как я думала, на прощание, подаренными мною. Поигрывая моим браслетом из персидской бирюзы, подаренным только что, подаренным, как я знала, на прощание. Подаренным не мной. Мною придуманным, сделанным.
   Врут, что бирюза меркнет, при разлуке. Камни сияли.
     
   Я посмотрела на Фёдора. Теперь я его вспомнила. Я видела его на какой-то из моих "примерок". Одно из блеклых лиц в темноте. А может, и не на одной. В темноте разобрать сложно.
   За пять лет накопилось десятка полтора представлений. На каждом - три-четыре десятка человек. Из, как говорил Димыч, "элиты".
   И вот, столкнуться с ним, элитным, на диком пляже в Крыму! Это не теория вероятностей бросила кости, это судьба показала зубы.
     
   - Хорошо, что Вы в курсе, - сказала я. Захотелось смять розу, но она так ласкалась... как котёнок... да и через час завянет сама. - Значит, не будет дурного сюрприза. Хорошо, что всё-таки пришли, значит, есть дурные деньги.
   - Да, - подтвердил Тимур. - А "Вы" - это повод на брудершафт?
   Я прислушалась к нему. Зверь. Я прислушалась к себе. Сука.
   - Да.
   Опустила к костру глаза. Стебель уже сгорел. В пепел.
  
  -- 4. Кусок мяса
     
   Тимур спал. Полог сверху был застегнут, и я на четвереньках выбралась из его палатки. Костерок уютно потрескивал. Я пригляделась: горели дощёчки паркета.
   - Не, это - заготовка. Фрезой называется. Она дешевле и не пропитана ещё разной химией, - Фёдор заметил моё удивление. - Дуб же. Даёт качественные угли. И удобно: плотно лежит в багажнике, - он поднял крышку кастрюли, принюхался: - Хоть сырым ешь! - но достал не шматок шашлыка, а колечко лука. - Будешь? Правильно: не траву надо есть, а мясо, - бросил в рот и прищёлкнул языком. - Вах! Нет, это не трава! Тащи Тимку, нанизывать пора.
   Я не собиралась играть в его балагане. У меня шла своя антреприза. Не поднимаясь с колен, я развернулась к нему.
   - Он спит.
   - Врёшь. Он никогда не засыпает после... после девочек. Вывих у него такой, - и негромко позвал: - Тим!
   Он выглядел таким большим. Волосатые ноги, волосатый торс... А из кастрюли на его коленях доносился запах уксуса, специй и мяса - даже слюнки выделились.
   - Он спит, - повторила я. - А у тебя - есть какой вывих? - я передвинула правую руку, подтянула левую ногу.
   Он попытался не обращать на меня внимания. Он потянулся за шампурами.
   Я подняла левую руку и перекинула волосы. В них ещё жил запах Тимура. Освободила лицо. Передвинула руку вперёд. Пригнула к земле голову и выгнула спину. Роза Тимура ударилась о камешки.
   - Изыди, - коротко сказал он.
   Я левой рукой сломала черенок, отбросила совсем завядший бутон в костёр, опустила, передвинула левую ногу и подтянула правую.
   Фёдор не дотянулся до шампуров. Убрал с колен кастрюлю, встал. Снизу он смотрелся ещё больше. Я двинула правой рукой.
   - Ещё шаг, и я убегу.
   Кажется, он это серьёзно... Я подтянула ноги в низкий старт.
   - Догоню.
   - Нет. У меня ещё осталась былая скорость, а у тебя уже не осталось никаких сил.
   Я подумала. Нет. Насчёт сил он прав. Хотелось мяса.
   Села.
   - Ты серьёзно? - улыбнулась и подзудила: - И стыдно не будет - от девки бегать?
   Фёдор посмотрел на меня. Что-то, наверное, увидел - опустился на землю. Опять потянулся за шампуром.
   - Не-а, не стыдно. Меня никто не возьмёт "на слабо" - я не сяду перекинуться в картишки с Акопяном, я сразу передерну затвор автомата, если увижу, что на меня идут братья Кличко, я не буду пытаться переострить Задорнова. Я не связываюсь с профессионалами там, где не профессионал сам. Тем более с лигой чемпионов.
   - Какой же ты зануда.
   - Зато я живой. И Тимка.
   - Ладно. Живи, - разрешила ему я. - Деньги за профессиональную деятельность по расценкам лиги я у него в джинсах нашла. Взяла. Сколько времени? - он ответил. - А за три минуты, которые я на тебя извела... чёрт с ними, пользуйся добротой бедной глупой девушки... а впрочем... Дай-ка мяса.
   - Сейчас. Минут пятнадцать, - оживился он. - И будет готово.
   - Кто б сомневался, - я подошла к нему, запустила руку в кастрюлю, вытащила кусок. - Ну, пошла. - Он опять отложил кастрюлю, поднялся. - Э-э? А ты куда? У вас больше не плачено!
   Он взял меня за плечи, чуть тряхнул. Я послушно мотнула головой, мазнула волосами по его груди, по красноватой пологой округлой пирамидке его соска. Он отшатнулся. Отпрянул.
   - Ведьма, - констатировал он.
   - Ага, - согласилась я.
   - Но одной-то идти по такой темени не будет жутко? - опять отступил он, теперь он аккуратно держался на шаг от меня. - А вдруг встретится кто.
   - Я люблю темноту. И жуть люблю - как ужастики. Да и луна минут через шесть-семь взойдёт. А если... если всё-таки встречу, - я чуть пожала плечами. - Если вдруг встретится кто живой... Что он может мне сделать? Изнасиловать? Да лишь бы мясо не отнял, - замаринованное в вине, оно так пахло... - А-а, не успеет, - и отодрала зубами кусочек. - Вот, - пережевала, сглотнула, и вполголоса торжественно, торжествующе проголосила:
     
      We are the champions my friend
      We are the champions...
     
   Почему-то не получилось торжествующе, получилось жалобно... Может, потому что вполголоса не торжествуют? Повернулась и, насвистывая, пошла вниз, к пляжу, к невидимому и чёрному морю - хотелось обмыться. Прислушалась, что же я это такое свищу и только хмыкнула.
     
  -- 5. Две пары первобытных обезьян
  
   - Значит ты по старой дружбе...
   - Нет, я тебе не как друг, советую, а как советник настоятельно рекомендую: сжарить шашлык, съесть мясо, собрать палатку и - на Кипр, Гавайи, Испанию, Португалию! Подальше отсюда! Конкретно: от неё.
   - На Гавайях со своей палаткой не принято.
   - Если тебе так дорога палатка - поехали на Столбы. Но лучше - прямо на Эверест. Туда её не пустят. Визу долго оформлять.
   - Чего ты её боишься?! Девка как девка! Ты слышал, что я с ней делал?!
   - Наслушался.
   - Значит, как она визжала - слышал?!
   - Да.
   - А вот это - видишь?
   На литом предплечье Тимура наливались синевой следы зубов.
   - Да.
   - Моя она теперь, моя!
   - Всё сказал? А теперь слушай. Помнишь, сразу перед тем, как ты начал затаскивать её в палатку... - Тимур хмыкнул: в палатку Алю он затаскивал за ноги, она хохотала, цеплялась за машину, за камни, за землю, грозилась, опять хохотала, - она заставила меня отметить время?
   - Отметить? Не помню.
   - Про луну помнишь? Она хотела посмотреть на восход луны, помнишь, она сообщила, когда та должна была взойти, и я взглянул на часы?
   - И что?
   - А то, что ты возил её задницей по земле, ты трахал её, она визжала от удовольствия, кусалась, царапалась и сходила с ума, но ровно через час, - ровно через час! - ни минутой позже, ни минутой раньше, она одела бельишко, забрала свои честно отработанные пятьсот баксов и выползла из палатки полностью удовлетворённого, заснувшего клиента. Ты - заснул! Она визжала, а заснул - ты! Сладко так... как в одиннадцать лет в постельке мамочки! А она даже не забыла отметить у меня ещё и время выхода.
   Фёдор замолчал, молчал и Тимур. Когда им было по семнадцать, вот такие его молчанки кидали их в самые страшные драки, главные драки. Драки, одна из которых вытолкнет наверх, к деньгам. Когда им перевалит за двадцать, Фёдор научится хватать своего бешеного друга в свои медвежьи объятия и - говорить, говорить, говорить. Изредка будет удаваться успокоить, чаще - отложить, сработать план, иногда даже по этому плану всё и сделать.
   Однажды он переоценит себя, Тимка вырвется, а Фед очнётся в больнице с сотрясением мозга и сломанной рукой. Потом Тим признает, что был неправ, что даже для дела было бы лучше, если бы... Федька всё выслушает и уедет. Из Питера в первопрестольную.
   - Убью гадину.
   Фёдор перевёл дыхание и расслабился. Всё-таки его друг изменился. Изменился? - и вдруг лёгким ужасом по хребту прошёлся холодок - или... или постарел? Но повёл крутыми плечами и рассмеялся.
   - Ты чего?
   - Ты б раньше не говорил. Ты б уже понёсся сломя голову... За автоматом или монтировкой...
   - Да на неё мне и монтировки не надо. Голыми бы руками! А раньше рядом был ты. И меня бы притормозил. А без тебя пришлось, вот, самому тормоза к заднице приделывать. Чтоб скальп уцелел. Но эту суку...
   - А со свидетелями что бы делал? С целой бухтой свидетелей? И её-то - за что?
   - Да кому она нужна, искать её?! Пропала бы девка и пропала. За театр!
   - Ты слышишь меня или нет?! Не вокзальная шлюха она! Театр... С холдингом "Иствест" не сталкивался?
   - Дело имел. Сталкиваться? - Бог миловал.
   - С Драгаловым?
   - Уже не застал.
   - Была его... подругой: расписаться они то ли не подумали, то ли не успели, то ли храм, где венчаться, слишком долго выбирали...
   - Погоди... с его подругой была какая-то тёмная история... Это она?!
   - Она.
   - И она жива?
   - Вовремя соскочила. Сейчас работает оценщицей в ювелирном магазине. Оклад - шестьсот долларов. Не смейся - в месяц. Берётся за работу с камнями. Как-то под пиво подсчитали - ещё пару тысяч набегает. И ещё. Хм, театр! Раз в квартал в магазине у них якобы новые поступления из "элитных коллекций". Она украшения перебирает, сама с собой вслух их обсуждает, примеряет, приценивается. Всё это - в комнате около хранилища, в ней по всем стенам - зеркала. Нет, вспомнил, не по всем: на одной - вешалки с нарядами. Аля несколько раз в те полтора часа переодевается. Прямо в зале. Меняя всё - от шляпки до трусов. Не стесняясь. Стесняться надо бы потому, что знает: зеркала - особые, за ними за стенкой - стульчики. Билеты на этот спектакль - по тысяче баксов штука. Из них десять тыщ - ей. За представление. Сколько директор лупит с производителей, уж и не знаю. То из коллекции, что ей понравится - раскупают сразу же, там же. Я был два раза. Мистика. Полтора часа девчонка меряет драгоценности, а взрослые дяди не могут глаз отвести или перевести дыхание. А взрослые тётки потом вырывают друг у друга её камешки.
   - Значит, всё-таки просто одна из подиумных сук.
   - Да не одна из! Пойми ж ты! И не актёрствовала она с тобой. Не врала. Не играла... Она...
   - Я не уеду.
   - Ещё бы... Она тебя ещё не отпустила.
   - Я её тоже.
   - Да и ладно... Советы советами, а мне тоже посмотреть на неё... сблизя... без подиума и сцены... Проклятье! - или это она не отпустила и меня тоже? - Фёдор опять взялся за шампур. - Мы сегодня попробуем шашлыки, или мне слюной изойти?!
   Тимур тоже подобрал шампур. И Федор не выдержал и, нанизывая мясо, всё-таки продолжил:
   - Успокоился? Тогда слушай ещё. Она, когда вниз пошла, песенку начала насвистывать. Долго слышно было. Ночь потому что... - он ехидно посмотрел на друга. - Слова там, конечно, ужасно-непоэтические: что не нравятся, мол, ей, газеты и музыка из радиоприёмника да и машина её - говно.
   - И что?
   - Да припев запоминающийся...
   - Ну, давай-давай, сыпь мне соль на рану.
   - Знаешь, сгрызла кусок мяса и засвистела... Сам не вспомнишь? А ведь твой любимый Микки Джагер сочинил...
   - Погоди, она что ли нежареный шашлык умяла?
   - В три укуса.
   И тут до Тимура дошло.
   - В доску следующий раз... в доску! - прошипел он и вцепил зубы в сырое мясо.
   А Фёдор, давясь от смеха, фальшиво проскрипел: I can't get no satisfaction.
     
   У нашей палатки светился огонёк: горела таблетка сухого спирта. Когда я вышла на свет, Ольга чуть отодвинулась, и Чёрный полковник снял с её плеча руку.
   - Опять плавала?
   Я обернулась, взглянула вниз - по морю змеилась лунная дорожка. Да, какая из неё "дорожка", если она никуда не ведёт?!
   - Не буду больше волосы мыть, вот не буду! - поклялась себе я и полезла в палатку за полотенцем. И йодом. Когда выбралась, Ольга сообщила:
   - Мы очень волновались за тебя.
   - Очень? Это сколько раз? - фыркнула я и сунула ей в руки пузырёк, вату. - Прижги.
   Она не поняла. Я перекинула влажные волосы вперёд, обнажила спину.
   - Ой... Это тот гад?
   - Нет. Это эта гадина.
   - Да не шути ты шутки свои страшные! Что случилось?!
   - Случилась случка, - я чуть поёжилась, когда она коснулась первой царапинки. - Случка у сучки. И множественные травмы на вредном производстве. Боевые шрамы. Милые улики. Любви прелестные следы. В общем ничего страшного. Просто мною всё это как-то давно уже подзабылось.
   - Он что? - царапался?!
   - Он? - нет. Я, кажется, да, - я недоумённо припомнила: - Кажется, да. Он - нет.
   - Тогда вот это вот - что?!
   - Это? Это я сидела. Это он пытался схватить меня за плечи. Это я, откинувшись, упала на землю. Тогда он, видимо, изображая питекантропа или неандертальца... Полковник, а какая между ними разница?
   - Неандертальцы крупнее. И у них были зачатки разума.
   - Зачатки? Это от слова "зачатье"? Подходит. Так вот он, изображая, значит, неандертальца на зачатье, поволок меня, изображавшую падшую первобытную обезьяну, за ноги в свою пещёру. Вот и всё.
   - А ты?
   - А что я? Я, как и положено падшей самке, всем телом извивалась и громко хохотала. Ему запомнится.
   - Хохотала?! Сумасшедшая!
   - Брось. Самой такого же вспомнить нечего?
   - Мне?! - возмутилась Ольга.
   - Ну-ну, вспоминай! Я вот время от времени вспоминаю, как мой первый мальчик первый раз раздел меня на лесной поляне среди вот таких, - показала я обеими ладонями, - колокольчиков... Очень романтично. Ему тоже запомнилось, наверное. Об остром корешке под лопатками я ему, правда, не рассказывала. И о муравье тоже. Наверное, это был всё-таки какой-то проклятый Богом муравей... или он же, но - благословенный лично дьяволом.
   Чёрный полковник утопил смущённую усмешку в усах и отвёл в сторону взгляд. Наверное, он тоже как-то раз прочувствовал себя романтиком. Или не раз.
   - Хорошо хоть пещёра у нового русского троглодита укомплектована качественным надувным матрасом, - закончила я свою мысль. И тут же в голову мне пришла другая: или не как-то... Я резко развернулась. Ольга нервно хихикала, йод в её руках трясся. - Эй, подруга, - сказала я ей. - А покажи-ка мне свою спину...
   - П-пожалуйста, - повернулась она.
   Спина была чистой. Полковник уже хохотал. Виновато, но не могучи сдерживаться. И я поняла. Точно. У Ольки были сбиты коленки.
     
   Когда мы отсмеялись, Ольга домазала мне спину, я ей - ноги, и полковник успокоено спросил:
   - Значит, у тебя всё хорошо?
   - Плохо. Плохо у меня всё, - ответила я.
   - О-о, кажется, я понял, - тогда понял и погрустнел он. - Ты совсем недавно рассталась с мальчиком? Тебя бросила твоя любовь?
   - Почти так, полковник, почти так. Меня бросила любовь. Только не мальчик - девочка.
   - Это как?
   - А вот так мне не повезло, - ответила я и ушла в палатку.
   Хотелось спать. Но в палатку ударилась какая-то ночная птица. И жалобно вскрикнула. Я поджала коленки к подбородку и попыталась расслабиться, заснуть, застыть...
   ...и в этой стыни...
  
  -- 6. Не жёстче любви
     
   Утром, пока Оля ещё спала, я долго плавала, далеко уплыла, перевернулась на спину, лежала-лежала на тёмной и тёплой воде, опять плавала... опять лежала... штиль...
   Только выбралась, только распустила подсушить солёные косы, на пляж спустились Мигель с девочками. Дина с Даной сбросили на жёлтый песок соломенные шляпки, Мигель включил кассетник, зазвучало что-то, словно колокольчики, что-то, словно китайское. Девушки встали в рядок с пареньком, они на секунду замерли и... и ката тайдзы-чуань закружились, переливаясь одна в другую... Может, мне сейчас надо именно этого? Может, поможет? Я пристроилась к девчонкам, поймала паузу, поймала ритм и... Всё-таки странно, как внутренне-органичны, гармонично-естественны, удобны при всей своей внешней вычурности эти позы и связки. Впрочем, чему тут удивляться? - всего лишь несколько тысячелетий шлифовки. А вычурны они, может, лишь на мой корявый европейский вкус.
   Подошли двое с верхнего уровня. Один начал расчехлять цифровую камеру. Туристы! Я чуть отвлеклась и показала ему кулак - сбилась! Его друг в ответ начал расстегивать кошелёк. Тут до меня дошло назначение шляпок на песке, я не стала портить ребятам бизнес - отошла. Отошёл и Мигель. Подошёл к туристам. Пара фраз, пара бумажек. Один кивнул на меня. Мигель отрицательно качнул головой. Появилась ещё одна бумажка. Мигель улыбнулся и что-то сказал. Бумажка исчезла, а на меня посмотрели с уважением.
   - Сколько он предложил?-- спросила я его, когда он подошёл.
   - Сто местных.
   - А сколько ты запросил?
   - Столько же, но американских.
   - А они?
   - Они пошутили, что до Америки отсюда далеко.
   - А ты?
   - Я пошутил, что ты б согласилась и на те, которые поближе - на европейские. Ты б согласилась? - деловито уточнил он.
   Я б согласилась? Взглянула на туристов.
   - Для них - нет. Согласилась бы для тебя, для вас.
   - Спасибо. Буду знать. Нам и 10% с таких сумм хватит.
   - Каждому?
   - 30%, то есть? Спасибо... - понял он и поблагодарил. - У тебя были хорошие учителя, но ты ужасно напряжена. Ужасно. Тебе даже море не помогло. Тайдзы не поможет тоже: ты не азиатка, по нутру - не азиатка, - он изобразил лёгкое смущение: - Может помочь секс. Жёсткий секс. Я, конечно, не себя имею в...
   - Не помог, - я смотрела на девочек: они понемногу начали убыстряться.
   - Может, тогда массаж? Хочешь? - и на этот раз улыбнулся: - А здесь - себя. У меня японская методика школы...
   - Хочу, - оборвала его я. - Хоть не поможет.
   - А-а, это любовь... - сделал вывод он. И чтоб сбить патетику, поинтересовался. - В восточных искусствах пояс есть?
   - Нет. Меня тренировали не для ринга. У меня - другие рефлексы.
   - Пугаешь...-- недоверчиво-оценивающе посмотрел он на меня.
   - Нет, - чуть поморщила губы. - я не убийца, - а девочки всё наращивали и наращивали скорость. - Я просто больше не буду жертвой. Больше не буду.
   - Больше... - он кончиком пальца, ноготком раздвинул ниточки фенек и тронул узкий шрамик.
   - Не буду, - подтвердила я. - У меня хорошие учителя. Дорогие.
   - "Хорошие" и "дорогие" не всегда одно и то же.
   - Мне везёт.
   Девочки крутили ката уже в ураганном темпе. Это выглядело почти мультиком. Они повторялись, но туристы не замечали, им было всё равно - только щёлкала камера. Наконец, танцовщицы замерли - китайскими статуэтками на фоне огромного моря. Мужчины вежливо похлопали. А девчонки бесполо-китайскую позу вдруг перелили в эротично-индийскую и - разом прыснули, разом сорвали весь эстетизм, всю эротику, взялись за руки, отвернулись, пошли... Туристы опять захлопали, теперь громче, но Дина с Даной не оглянулись.
   - Идём? - позвал Мигель.
   - А?
   - Массаж... - напомнил он. - Впрочем, можно и здесь.
   - Нет. Сегодня, наверное, не получится... Я забылась. У меня... Только не пугайся. Вот.
   Я повернулась спиной и убрала волосы.
   - У-у, каким жёстким был секс...
   - Не жёстче любви, - пробормотала я. - Не жёстче.
   - Могу я что-то для тебя?..
   - Открой форточку.
   - Что?! Где? Зачем?
   - Я в неё повою.
   Он не понял.
     
  -- 7. Очень хочется плакать
  
   - Уже час сидит. И позы не меняет. Обгорит.
   - Под таким волосьём?
   - И у неё хороший крем от загара - дорогой.
   - Мигель, а твои девочки так же сесть смогут?
   - Так? - Мигель встал на колени, широко раздвинул их, попружинил и, как Аля, легко просел до земли. - Смогут, конечно.
   - А высидеть час?
   - В качестве наказания? Вместо трёх сотен отжиманий?
   - Не согласна, - отказалась Дана.
   - И я, - подтвердила Дина.
   - А одной рукой?
   - А на солнце? А с расцарапанной спиной? А после моря? - добавил пыток Чёрный полковник.
   - Я наверху сейчас был. Мне Тимур свою спину демонстрировал. Ругался матерно. Они за мазями поехали. О враче и слышать не захотели. Тот, говорят, с прививок от бешенства начнёт. А они, как настоящие мужчины, уколов боятся.
   -  Они? Оба?
   - Фёдор рассказывал, что, на четвереньках выбравшись из палатки, она глазом зелёным на него зыркала и слюной в кастрюлю с шашлыком капала. Говорил, он чуть не убежал, но она пообещала его не трогать, и, умяв полкастрюли сырого мяса, злым Микки Джагером ушла в ночь. Что бы это ни значило. А бешенство, мол, через слюну передается.
   Ольга хихикнула.
   - Плохо ей. Тоскует просто, - не поддержал её смеха мужчина.
   - Красиво тоскует. Слишком, - сказала Дана.
   - Профессионалка, - подтвердила Дина.
   - Вот только, что это за профессия? - чуть вздохнул Чёрный полковник.
   - Древнейшая, - хмыкнула Дина.
   - Проституция, - поставила точку Дана. - Где из умений - всего лишь ноги уметь широко раздвинуть.
   - Ревнуют, - по секрету сообщил седой мужчина молодому парню.
   - Пусть, - по секрету ответил тот.
   - Ну-у... - протянула одна.
   -... если с нами та-а-ак... - продолжила вторая.
   Девчонки переглянулись за его спиной, встали.
   - Сесть, - не оборачиваясь, скомандовал он.
   Они опять переглянулись... сели.
   - Оль, двух халатиков не найдётся?
   Ольга похлопала ресничками...
   - Я, кажется, поняла. Ой, как интересно, - загорелись глаза у неё, и она поспешила к палатке, вернулась - Вот, Алин и мой. Ну, надевайте!
   - Да, - подтвердил Мигель. Он перешёл на другую сторону кострища и устроился рядом с Ольгой, прислонившейся к полковнику. - А теперь "всего лишь" раздвиньте ноги. Как она тогда - первый раз: резко. Приготовились? И - раз!
   Девочки выполнили.
   Мужчина поморщился, девчонка хихикнула, а Мигель взъярился:
   - Они ревнуют! Любительницы! В шлюхи им, видите ли, захотелось... Про руки забыли совсем! А спину держать кто будет?! Ещё раз! Резче! И... мне каждый раз самому всё придумывать, разжёвывать и в рот вам вкладывать?! Неужели хоть раз самим не хочется оторвать зубами кусок сырого мяса?! И - раз!
   - И два, и три... - пробурчала одна.
   - Через раз на два? - придумала другая.
   - А руки если домиком?
   - Рук не хватит.
   - Тогда - лапшой.
   - Из пай-девочки? Клиент спинку хочет - клиент спинку получит.
   Девочки поправили халатики, выпрямили спины, сложили ладошки на сдвинутых, сжатых, с силой сжатых коленках.
   Оля рассказывала, что это походило на стрельбу дуплетом:
   И раз! И коленки одной распахиваются, полы халата разлетаются.
   И два! И распахиваются коленки другой, и разлетается другой халатик.
   Раз! Первая, словно сломавшись, падает локтями на колени, кисти безвольно провисают до земли, но спина выгибается, а глаза загораются ненавистью.
   Два! И вторая в той же позе, с той же ненавистью смотрит на Мигеля.
   Раз! Захлопывает колени одна.
   Два! И вторая.
   Раз! Первая вальяжно выпрямляется, поправляет...
   Два! Вторая вальяжно поправляет свой халатик...
   - Ох... - комментирует Оленька.
   - Да-а... - подтверждает полковник.
   - Вот, - Мигель поднялся и перешёл к своим девочкам. - Реквизитик сдайте.
   - А насчет "оторвать кусок мяса" - это надо продумать, - вникуда сообщила Дана, выбираясь из "реквизита".
   - Ага... - тоже осталась только в ожерелье Дина, - а то всё "убери зубы" да "убери зубы"...
   - Вот, - Мигель помотал головой, отделываясь от их грязных намёков, - услышали слово "реквизит" и сразу забыли о сцене. На вас зрители ещё смотрят, а вы раздеваетесь, словно... пот вытираете! А Аля...
   - А мы не на сцене! - в один голос окрысились девицы.
   - Вот, - в третий раз сказал Мигель. - Я как раз об этом.
   - Мигель, а можно поподробнее? - заинтересовался Чёрный полковник. - Я тоже что-то смутно чувствую, но Вы же - профессионал, может, у Вас получится и сформулировать?
   - Просто, - он смотрел на своих девочек и молчал. Они не выдержали и скользнули к нему. Все трое опустились и устроились на голой крымской земле, как втроем - на русской печке.
   "Ох, дрессировщик", - подумала Ольга.
   - И? - улыбнувшись на их возню, напомнил полковник.
   - Мэрилин Монро. Какая из неё актриса? - да никакая. Какая из неё певица? - ещё меньше. А вся Америка, и весь мир почти уже полвека после её смерти помнит, как она однажды спела:
  
      Happy birthday to you
      Happy birthday to you
      Happy birthday
      Mr. president
      Happy birthday to you...
  
   Говорят, однажды она гуляла на пляже. Не отрабатывала на подиуме - гуляла по пляжу. В одиночку на пустом пляже, думая, что её никто не видит... Но кто-то видел, кто-то посмотрел на следы... И на песке, согласно закону подиума, линия пяток совпала с линией носков. И вон - Аля... тоскует. Так красиво... Наверное, мужики со всего нашего пляжа на неё пялятся. Профессионалка. Только я не знаю название у этой профессии. Только... Мэрилин в конце концов покончила с собой. А Аля однажды уже тоже... пыталась.
   - Ты о шраме? - шепнула Оля.
   - Да. И... Вам понравилось, как сейчас станцевали Дина с Даной?
   - Да. Красиво.
   - А вспомните Алю... Красиво было?
   - Н-нет...
   - Правильно. Потому что у неё был не танец.... У неё... - он ухмыльнулся. - Я вижу, профессор, Вы и вправду вспомнили.
   - Не надо меня звать профессором, - профессор рассмеялся. - Нет, о ней совершено невозможно говорить голым!
   - Невозможно, - согласился Мигель. - Но я-то могу всё свалить на моих девочек. Да и Вы...
   - А не надо на меня ничего сваливать! - своим тонким, вечно обиженным голоском возмутилась Оля.
   - Красивая статуэтка, - опять взглянув на далёкую неподвижную фигурку Али, сказал Мигель.
   - Только, глядя на неё, почему-то хочется... - начала Дана.
   - ...очень хочется плакать, - закончила Дина.
     
  -- 8. Вой одинокой суки в закрытую форточку
     
      Вот вам сказка, где нету слов:
      Как посреди алебастровых лбов,
      Нахлебавшись бесплатных хлебов,
      Воет брошенная любовь.
     
     
  -- 9. Волосы
     
   Ближе к вечеру я всё-таки не выдержала, взяла шампунь и потащила Олю к тамошней речке отмывать голову от соли. В речонке, как раз, после позавчерашнего ливня ещё ручейком бежала вода. Быстро покончив со своими волосиками, Ольга принялась за мои. Странно: это мне помогло больше, чем часовые уплывы в море, чем случившаяся китайская гимнастика, чем не случившийся японский массаж, чем сладкое крымское вино или горький арабский кофе. Чем жёсткий русский секс.
   Моя мамочка не любила возиться с моими волосами и время от времени меня подговаривала отрезать их. Папа запретил. Любил мыть их. А я любила чувствовать себя в его руках. До почти пятнадцати лет. До - когда они развелись, когда он ушёл от неё, от нас. От меня! Я его полтора года не могла простить. Отказывалась разговаривать с ним, видеть его. Ну, да это совсем другая история. А когда поумнела... Он зашел к нам, мы как взрослые, выпили муската, а потом... я потащила его в ванную... Мамочка присутствовала тоже, ругалась, что мы изведём весь шампунь в доме, делала большие глаза на моё просвечивающее бельё, называла нас извращенцами... На полном серьёзе!
      С нею мы тоже часто возились в ванной, и с ней-то, конечно, без белья и купальников, но за все шесть лет я ни разу не предложила ей промыть мне волосы, ни разу не попросила, а она ни разу не вызвалась... Может потому, что однажды я отказала ей, моей Натали расчесать их? Но имела же я право раз за шесть лет на плохое настроение?!
   А у Оли - мягкие руки, и мыла она меня уверенными, немного капризными движениями. Она обращалась со мной, как с любимой куклой, которую можно пригладить и посадить в креслице и погладить по головке, а можно, не догладив, в любую секунду отбросить в коробку. Это забавляло и... и, как ни странно, расслабляло.
   Расчесанная, расслабленная я сидела на песке, волосы сохли и становились все легче, легче...
   ...становилось...
   - А как это любить женщину? - спросила Ольга.
   - Просто, - ответила я и потянулась к её груди.
   Нет, это описать невозможно, это надо было видеть! Она, приоткрыв рот, смотрела на мой палец, как...
   Так, если выражаться высоким штилем, когда-то таможенник смотрел, как Владим Владимыч доставал из широких штанин свой серпастый, и он, буржуйский выкормыш, брал его, молоткастого, в руки... Помните? Вы ещё учили? -
     
      Берет -
      как бомбу,
      берет -
      как ежа,
      как бритву
      обоюдоострую,
      берет,
      как гремучую
      в 20 жал
      змею
      двухметроворостую..
     
   А если по-простому, то настоящие мужчины вот так, скосив глаза и сжав зубы, заворожено смотрят, как приближается к их заднице шприц.
   Я ударила её по кончику носа, рассмеялась и опять откинулась, подставив лицо солнцу. Подставила лицо - морю, которое у берега было мелким и зелёным, а у горизонта - от сини почти чёрным. Впрочем, солнце широко рябило черноту веселыми прозрачными бликами. И чуть пахло йодом - то ли от грязной полосы гниющих водорослей, то ли от моей расцарапанной спины.
   - А с Тимуром тебе было хорошо?
   - Нет.
   - Потому что он - мужчина?
   - Потому что он - не любимый.
   - Но ты говорила, что визжала и царапалась.
   - Да.
   - Ты притворялась?!
   - Нет. Он бы заметил. А заметив бы - убил, - подумала и уточнила: - Если б сумел.
   - Но как же так?!
   - Ты "Сбежавшую невесту" видела?
   - С Джулией Робертс?
   - Да.
   - Нет. Она же ужасно фальшивая всюду... Кроме "Красотки".
   - А "Душечку", с которой они всё содрали, читала?
   - Конечно.
   - В фильме Джулия никак не разберется, какие яйца ей нравятся - не хихикай! - всмятку, вкрутую, в виде омлета или шалтай-болтая - ну, брось хихикать! - хихикнула я, - по вкусу очередного жениха... А Душечка... Скажи мне, с кем из своих мужей притворялась чеховская Оленька - когда с одним мужем говорила своим знакомым, что "самое замечательное, самое важное и нужное на свете - это театр" или когда с другим от театра открещивалась: "Нам с Васечкой некогда по театрам ходить. В театрах этих что хорошего..."?
   - Ну, у неё же... Да почти все женщины... Я и в себе это ненавижу.
   - Вот и у меня - то же, что у почти всех. Только резче. Острее. Мне тоже не надо притворяться. Я просто становлюсь зеркалом... Абсолютным зеркалом. Кто, что он хочет, тот то и получает. А самой бы мне... По природе я очень молчалива. Чтобы мне сосредоточиться на сексе, мне нельзя отвлекаться - мне надо молчать. И чтобы долго молчали рядом. Но для мужчины от 50 до 70% удовольствия от секса - это отчётливо проявленная реакция женщины. Ещё от 10 до 25% - это наслаждение от преодоления, подчинения женщины, унижения её. Ну, с его, мужской точки зрения. Особенно попервоначалу. Вот и попробуй, помолчи. Сразу все комплексы у "насильника" на морде: тебе не нравится? я что-то не так делаю? я всё не так делаю? я импотент?! И реакция: у-у, мразь! А с женщиной... с любимой... - резко встала. Села. - Знала бы ты, как я устала за эти шесть лет от лекций в постели! - отвернулась, повернулась опять.
   Олька смотрела на море и загадочно улыбалась
   - Ты чего?
   - Да и я не люблю на коленках, - хитро и застенчиво сообщила она. - Но это же... попервоначалу... для него... а потом же наступит моя очередь, ведь правда?
   Она простодушно смотрела на меня и даже ресничками не хлопала.
   К чёрту всё! Я отдалась зеркалу. Прыснула вместе с ней, бросилась на неё, и мы покатились вниз.
   - Твои волосы! - взвизгнула она.
   Мы рассыпались и, не докатившись до воды, остановились.
   - Твои волосы, - тихо, настойчиво повторила она.
   - Что? - не поняла я.
   - Если тебе было не приятно, не сладко с ним, то зачем ты сейчас мыла волосы? Разве не для него?
   Я не ответила. Я не знала. Я полдня искала на то хоть какую-нибудь причину, хоть какой-нибудь повод. И не находила, не находила, не находила! А потом не выдержала и полезла в палатку за шампунем.
     
     
  -- 10. Не дождётесь!
     
   - Ты куда?
   - В скалы.
   - Зачем?
   - Смотреть на закат.
   - Да ещё немного и они подъедут. Вот увидишь! И наверняка с цветами!
   - Пусть.
   - А кто будет ужин готовить?!
   - Ты.
   - Не дождёшься!
   - Значит, перекусим лепестками роз.
     
  -- 11. Истовая поклонница Афанасия Фета.
     
   Сдуру я забралась довольно далеко. Прыгая с камня на камень, всё искала, чтоб было и красиво, и хоть чуть-чуть удобно.
   Нашла ж...
   Раздражение, горечь, тоска - всё от этих бестолковых поисков только усилилось. Но, когда устроилась на прогретой скале, стало легче: помогало ощущение легкой прохлады шёлка коротюсенького моего платья, легкой чистоты тяжёлых моих волос, и сразу проснувшихся воспоминаний о лёгких прикосновений Олиных рук, а потом и прикосновений рук папиных. Да и заря, заря... Такое непривычное по нашим северным меркам - поспешное ниспадание южного солнца в южное море...
   А потом стало темно. Очень темно. Знаете же вы украинскую ночь? Крымские - ещё ночнее.
   Я подумала о том, как буду скакать обратно. Ага, для полного счастья мне только поломанных ног не хватало! И соскользнула в воду. Платье меня не смущало - я им обвязала голову, но вот кроссовки... Да куда мне спешить - доплыву. А кроссовки днём высохнут.
   Доплыла.
   У нашей палатки горел костёр. Хорошо горел. Не экономя дров. Значит, паркет. Я не ошиблась.
     
  -- 12. Предательница
     
   - Нет, ну, вы мне скажите, как у неё это получается?! Ведь вот подошла она тихо и незаметно. Просто подошла и сзади обняла Ольгу. И всё! Но почему я её заметил даже спиной?
   Мигель взглянул на Фёдора. Ему не нравилось присутствие клиента за кулисами. Но взбудораженный очередным Алиным представлением, он тоже хотел выговориться, тоже хотел разобраться. И он ответил Чёрному полковнику. Он предположил:
   - Вы видели Тимура - увидели его реакцию.
   - Да ароматы Вы её почувствовали, - девочки тоже были взбудоражены, и голос у Дины прозвучал резче, чем ей хотелось бы, чем она намеревалась. - У неё даже море запах не убивает.
   - Даже духи её резкие - не глушат, - добавила Дана.
   - Не скажите, - улыбнулся Фёдор. - Духами она его не глушит - оттеняет, если не подчёркивает.
   - И вам нравится её вонь?!
   Мужчины переглянулись. Ответа не потребовалось.
   - Этот запах достаточно редок... - нейтральным голосом проговорил старший из них. - Пожалуй, так же, как вот такие волосы, как у неё.
   - Да что уж Вы... - опять не согласился Фёдор. - Такие волосы... чтоб укрывали задницу...это ж вообще - одна тысяч на десять, а то и на пятьдесят.
   - Только потому что редок? - со своей игрушечной настойчивостью не дала мужчинам уклониться от темы Оля. - Нравится только этим?
   - Нет, - улыбнулся ей учёный. - Как объяснить... На улице, в городе не часто встретишь глубокое декольте... И каждый раз... очень обидно, что воспитание, чёрт его побери, потаращиться подольше не позволяет. Но в театре или на приёме оно у каждой первой, а ведь всё равно...
   - А... Вы... бываете на приёмах? - заинтересованно перебила его Ольга.
   - Доводилось, - поморщился на свою обмолвку полуголый заросший мужик, помотал седой головой и вернулся к прежней теме: - ...Всё равно взгляд задерживается. Это как заведомо лживое бабье обещание, как вызов, как улыбка ваша женская, загадочная. Это как соприкосновение колен в маршрутке или бёдер в танце, вроде бы никого ни к чему не обязывающее, хотя почти никогда не бывающее случайным... Я вот люблю бродить по городу в самом начале июня, когда девочки уже надели мини-юбки, но у них ещё не загорели ноги...
   - Но незагорелые ноги - некрасивые! Как селёдки.
   - Загорелые - аккуратнее и, да, может быть красивее. Белые - притягательнее. Вот так и этот запах притягательнее диетической чистоты. Да и любой французской химии тоже.
   - Как обещание... хм, похоже, - согласился Фёдор. - Про которое обоим заранее известно, что его не собираются сдерживать...
   - Мужчинам так нравятся заведомо лживые обещания?
   - Мужчинам нравятся любые обещания от женщин. И женщины это знают. Как женщинам - любые комплименты от мужчин. Даже те, которые тоже заведомо лживы.
   - Но почему?! - признала и тоненько возмутилась Олька.
   - Потому что комплимент - это оценка не внешности женщины, женщины про свою внешность и сами знают всё. Это оценка её привлекательности, обаяния. А подтекст у абсурдного или двусмысленного комплимента прозрачен: мне и это в тебе нравится! Вот у тебя, например, такие умные глаза...
   - Врёте! - заулыбалась девчонка.
   - Но ведь как раз такие глаза должны быть у пятикурсницы университета кафедры прикладной математики, собирающейся поступать в аспирантуру.
   - Это... Это вам Алька разболтала?! - детский голосок у пятикурсницы стал обиженным. - Предательница. Да что она понимает?! Да я... я... Я таблицу умножения не всю помню! Вот!
     
  --    13. Поэма экстаза
     
   - Да что вы заладили: профессионалка-профессионалка! Чем отличается профессионал от дилетанта?
   Девочки замолчали. Им было не до раздумий.
   - Профессионал владеет инструментарием, - вступил профессор, - набором правил, штампов, приёмов, уловок, - он скосил взгляд на Ольгу. - И он знает все уже доказанные леммы и теоремы.
   - Так? - Мигель дожидался кивков Даны и Дины, но они являли собою строптивость.
   - Не сильна я в теоремах, - сказала одна.
   - А что такое "лемма" - так я даже и не догадываюсь, - сказала вторая.
   - Зато вы обе хорошо знаете: что сделал один профессионал - может повторить другой. А если кто придумывает новые приёмы, которые сразу и не повторишь, то это уже называется талантом.
   - А что же тогда, по-твоему - "гений"? - опять поддержал тему проф.
   - Гении делают то, что неповторимо в принципе, - А это встрял Джон. - Может, потому что предпочитают обходиться вообще без всяких инструментов, штампов и теорем?
   Эта парочка присутствовала здесь же, но до этого они сидели тихо. Лишь молча поглощали халявные шашлыки и наливались, как пивом, по уши, впрок наливались кофиём.
   - Ага, как таможенник Руссо, - согласился Гарри.
   - И плюют на все правила. Как Рублёв.
   - А какие правила нарушил Рублёв? - не понял Чёрный полковник. - Я читал, наоборот, он создал канон по которому потом и писались все иконы.
   - Это по нему создали канон, а он писал, как Бог на душу положит! Вы вспомните "Троицу"! Ведь он, когда писал её, даже поле поперевоначалу не разметил! В результате правый Ангел на доске не поместился! Так этот великий канонист "ничтоже сумняшися" сделал воплощение Духа Святаго тоньше! Всё равно не поместился! Так он тогда ему ещё и локоть окорнал!
   - Писать, "как святой Андрей"!... Придурки! В Италии пробовали писать как Леонардо... несвятой... Так в истории осталось лишь с десяток "леонардиков"! А у нас всю страну на несколько столетий в "Андрейчики" засунули.
   - Это за Северянином можно повторить, а за Блоком сумеете?!
   - Стоп-стоп-стоп, - попытался остановить неожиданное извержение Чёрный полковник. - А причём здесь Аля?
   - А попробуйте повторить за Алей. Мигель, ты же это хотел сказать?
   - Да, - только и вымолвил Мигель.
   - Вот косу она позавчера расплетала. Вот напрашивалось же, подхватить ритм девчонок и... пастернака перепастерначить! А она - скособочилась, как колхозница с прополки кормовой свеклы и... просто выключила, сожрала Денечек! А нам... нам осталось только заоблизываться! И сейчас...
   - Но ты, Мигель и сам - монстр... Удержать её паузу...
   - А эрекция! Квинтэссенцию плотского начала переплавить высокий дух... Точно - монстр.
   - А вот этого не надо. Не надо его квинтэссенцию во что-то переплавлять, - опомнившись, возмутилась Дина.
   - Ага. А если бы его эрекция переплавилась в овуляцию - это тоже было бы "высоким духом"? - возмутилась Дана.
   - Мигель, да объясни ты им!
   - Нет, - Мигель раздумчиво покачал головой. - То, что ты называешь "овуляцией", мне, кажется, не грозило.
   - Кажется? А...
   - Да сколько вам говорить, эрекция и сексуальное возбуждение жестко не связаны! Это вы, говорят, можете кончить от езды на велосипеде, а у мужчин... Да мало ли чего! Ну, трясёт в машине, а ты в тесных джинсах, и что?! Кроме легкого неудобства от нехватки места в штанах - ничего! И бывает, говорят, наоборот: мужчину трясёт от желания, а эрекции - нет!
   - Но ты сказал "кажется"... - продолжала настаивать она.
   - Да кто ж её знает, чему её научила её дорогая учительница из Японии, и чему она научилась у дорогих учительниц в Индии! Может, она шевельнула бы левой ноздрёй, и я взорвался!
   - А она училась в Индии? - заинтересовался Фёдор.
   - Она упоминала, что ездила в Индию. Что была в храме Кали. А если оставалась там на ночь? Просто садилась на пол, устраивалась в позу лотоса - и до утра, не засыпая и не шевелясь? Вон, как здесь на пляже. Одну ночь, другую... Кто знает, какая змея к ней могла выползти на третью?
   - Да подожди ты со своими змеями! - опять вмешалась изревновавшаяся девчонка. - То есть ты говоришь, что она тебя не возбуждала, как женщина?!
   - Нет. Эрекция была чисто физиологической реакцией. На что - не знаю. "Мужские безусловные рефлексы" - помните она говорила? Было другое...
   - Что? - опять две пары ненавидящих глаз упёрлись в Мигеля.
   - Помните наше выступление в Кишиневе? А ту репетицию?... да-да, в Днепропетровске... Когда у нас опять всё получилось? Вот то ощущение резонанса... единства, свободы, победы... Помните же?! Но там же мы танцевали, мы двигались... А здесь пару минут неподвижности и молчания! Только неподвижности, только молчания... Вы же говорили, что тогда тоже чувствовали это? Там, в Кишинёве и Днепропетровске? Вы же не врали?! Вы же чувствовали?!
   Сначала поднялась одна девушка, потом другая. Перешли освещённое пятно костра и синхронным движением опустились к его ногам.
   - Да, - сказала одна.
   - Да, - успокаивающе и твердо повторила вторая.
   - Тогда скажите, что это было?
   - Экстаз, - вспомнилось Дане.
   - Экстаз, - замечталось Дине.
  
  -- 14. Две минуты молчания
  
   Достали меня эти девки своей ревностью! Я только хотела, чтобы Мигель немного подзаработал. Да и... Уж больно барским жестом Тимур протянул им деньги. Ещё бы потрепал за щёчки! В общем, я восторга не выказала. Он заметил.
   Попробовал бы не заметить...
   - Не понравилось, как они с Мигелем танцуют? Ты, можешь лучше? А ведь наверняка! - и тут я поняла, что за давешним моим баловством с волосами подсматривал он. И завелась совсем.
   - Они с Мигелем... Я с Мигелем... Лучше-хуже... Если это конкурс, то где жюри? И неприучённая я к конкурсам - к бесплатным выступлениям перед толпами.
   - Понял. Заплачу, - он старательно сдерживался. - Расценки уже знаю.
   - А твой час ещё не начался!
   - Опять понял. Сколько отдельно за танец?
   - Ты хочешь, чтобы я танцевала или торговалась?!
   - Сколько?!
   А вот этот тон я знала. Пора было включать тормоза. А может... Я почти почувствовала, как кожу позвоночника словно тронул шприц - ледяная игла адреналина!
   Нет.
   Нет, мне уже хотелось станцевать. И я уже знала - что.
   - Мигель, а ещё и в агенты ко мне пойдёшь?
   - 10%, - включился в балаган Мигель. - И 20% - за подтанцовку.
   - Ну, все, все хотят попользоваться бедненькой, глупенькой девушкой! - возмутилась я. - Но тогда ты его должен ободрать, как... как гаишник!
   - Джип я видел! Сто баксов! - перевёл Мигель.
   Фёдор расслабился и полез за бумажником, зато девицы... словно под их голыми задницами брёвнышки в льдины превратились: пока сначала один парень отсчитывал доллары, а потом другой, отделял свою долю - девицы скукоживались и замерзали прямо на глазах.
   Но понравились мне - растаманы. Сволочи слишком многое понимали, следили за происходящим раскрыв рты, от предвкушений пускали слюни, и Джон зелёным листком уже старательно протирал очки. Вот оно где - настоящее жюри-то, оказывается!
   - Ну, включай своё болеро, фламенко или, может, хота Высокого Арагона?... Что у тебя есть на кассетнике?
   Оказалось, что есть фламенко. Длительность? Шесть с половиной минут.
   И мы танцевали - четыре с четвертью минуты. Четыре минуты и ещё пятнадцать секунд я баловалась с ним, игралась с ним, подбиралась к нему. Он быстро понял, что танцевали мы с ним танец, который подревнее древнего фламенко. И был прав. Потому что этот танец, уже две тысячи известен как "танец с вуалями" Саломеи. А сколько тысяч ему было - до нашей эры я не представляю! Но я и не копировала - покровы сдирала, к примеру, не с себя голой, а с не отягчённого одеждами Мигеля. Все семь покрывал. И не с тела, разумеется.
   Мигель не сопротивлялся, не ломался, не кокетничал - до чего же легче иметь дело с мужчинами! И последние секунды из первых четырёх минут, когда он был уже голее голого, когда его девицы являли собой все миллионы лет ледникового периода, растаманы перестали, наконец, коситься на подгоравший шашлык, Олька, не понимая себя, схватилась за волосатую коленку Чёрного полковника, а Тимур сжал челюсти так, что скоро должны были начаться крошиться зубы, вот тогда, за две минуты до конца танца, я показала Мигелю паузу и замерла. И замер он. Бедный. Я-то знала, что паузу буду длить более двух минут, он - нет.
   Его поза - на цыпочках, со вздетыми руками - не располагала к длительности. Но он устоял.
   А защит у него от меня уже не было никаких, и мне было достаточно шевельнуть левой ресничкой...
   Он опять устоял: не опустился на ступни, не опустил рук, не попытался прикрыться, не оборвал контакта, не сорвал молчания... Это было, как секундная начальная пауза любовников, уже прижавшихся друг к другу, уже чувствующих друг друга каждой мышцей, уже согласившихся на всё, уже отдавшихся друг другу, но ещё не утоливших, даже подушечки пальцев не утоливших первым откровенным прикосновением.
   ...секундная - и на две минуты...
   Трещал паркет в костре, орали сверчки, воняло горящим мясом, а он стоял прекрасный, молодой, почти сияющий, и он - прекрасный, ровный и тоже - почти сияющий.
      А потом кончилась музыка.
  
  -- 15. Когда кончилась музыка
  
     
   Когда кончилась музыка, я отвернулась, повернулась к Тимуру и... и пробормотала:
   - Кажется, мне опять не достанется готового шашлыка, - он шёл на меня. - Эй, твой час ещё не начался! - пошла я от него в сторону и, нагнувшись, подхватила своё шёлковое платьице.
      Он прибавил напора. Я тоже ускорила шаг. Он побежал. Я тоже. Попервоначалу мне это было проще. А потом... А потом меньше пива надо пить по вечерам! А по утрам чаще делать гимнастику - догнать себя я ему позволила только наверху, когда до его палатки оставалось всего ничего, когда он устал ругаться да и просто - устал, когда он понял, наконец, что на романтику я больше не согласная. Добрели мы до обиталища его надувного матраса рука в руке. По дороге я споткнулась, он поддержал, удержал... Я уже и забыла, как это приятно.
   - Что теперь? - спросил он, когда у палатки мы отдышались и опорожнили по банке пива.
   - Расценки ты знаешь.
   - Знаю, - он приподнял булыжник. Под ним при свете подфарников джипа были видны зеленоватые бумажки. - Выйдешь - сможешь взять
   Не удержался и добавил:
   - Если захочешь.
   - Там больше. Намного.
   - Я снимаю тебя на ночь.
   - Ты сначала...
   - Я переживу, - оборвал он меня.
   - И всё-то ты знаешь... и всё-то приготовил...
   - Не я - Федька. Он говорил, что ты очень предсказуема.
   - Даже так?
   - Например, он сказал, что ты уйдешь отсюда через час.
   - А ты?
   - А я сказал, что мы, может, вообще здесь не окажемся.
   - А он?
   - А он сказал: "ну-ну", - хмыкнул он.
   - А ты?
   - А я сказал: а если её поразить?
   - А он?
   - Он сказал: не получится... Он сказал, что в Москве можно бы завалиться в общежитие ВГИКа и на факультете режиссуры устроить конкурс с пивом и призами. Какой-нибудь гений во хмелю что-нибудь придумал бы, а так получится только какая-нибудь новорусская хохма...
   - А ты?
   - А я...
   - Нет, - оборвала я его. - Нет, что он в конце концов сказал про тебя?
   - Что я убью тебя.
   - Какой ты предсказуемый, - хмыкнула я.
   - Что и это правда?!
   - Что?
   - Что ты хочешь умереть?!
   Я подумала.
   - Нет, - честно ответила ему.
   Подумала ещё:
   - Просто я жить не очень хочу.
   Подумала ещё:
   - Или не очень могу.
   Подумала ещё:
   - Или совсем разучилась. Забыла всё... как это жить без... - потрясла головой. И начала потихоньку расплетать косу. - Вот только иногда...
   - Дай я? - попросил он.
   - Нет, - отказала ему я. И объяснила: - Кто-то отказывается от анала, кто-то запрещает целовать себя в губы, кто-то, целуясь, не закрывает глаза. У меня - всего лишь это. Правда, мелочь?
   - Я тебя перебил. Ты говорила...
   - А-а... глупости... тебе неинтересно.
   - Ничего. Заканчивай!
   Как это просто - быть послушной девочкой.
   - Да я закончила.
   Встала. Помотала головой. Тяжёлые волосы упали, почти скрыв лёгкий подол платья, и я закончила:
   - Вот только иногда... вот как сейчас, хочется повторить за Блоком.
   - Чего-чего?!
   Я потянула через голову платье. Сквозь тёмный шёлк волос, сквозь салатный шёлк ткани, под её звон, под их плеск слова мои прозвучали, наверное, неразборчиво:
   - Строчка у него есть подходящая: "Теперь твой час... - волосы поднялись и упали, - настал. Молись".
   И добавила, не давая ему времени сказать глупость:
   - Ну, предъявляй сюрприз свой.
   - Ты... как?!
   - Запах, - коротко объяснила ему я, распахнула полог палатки и шёпотом поразилась: - Но их же здесь по щиколотку!
   Наломанных бутонов роз в ней было - по щиколотку.
   Новорусская хохма...
   - Ага, - сказал он, - четыре мешка. Ломать задолбались.
  
  -- 16. Я не могу без неё жить
  
     
      "Я без тебя не могу жить..."
      В принципе верно, просто не точно,
      Просто синтаксис чуть блажит:
      Я без тебя
      - запятая! -
         не могу жить
      - точка.
     
  -- 17. Мужские руки
  
     
   - Вот и луна всходит. Если Алька в море не полезет, то минут через десять - явится, - за пятнадцать минут до её появления сказал Фёдор. - Явится и примется исходить сарказмами. А ещё через полчаса-час прибежит Федька и начнёт размахивать монтировкой.
   - Вы постараетесь уберечь Алю? Да? - у Ольги, наконец, появился повод проявить свои страхи.
   - Я постараюсь уберечь Тимку. Дрался в последний раз он - давненько, да и тренировки подзапустил... Босс, видите ли, потому что... Хотя... а-а... - он устало махнул рукой.
   - Хотя? - Оле от его слов стало только страшнее.
   - Милые бранятся - только тешатся. Изуродовать - рука не поднимется, а так... Ну, потом йодом замажут ссадины... или... - Чёрный полковник хмыкнул: - ...или залижут раны...
   - ...друг другу... - хмыкнул и Фёдор.
   - А они - милые?
   - Н-нет... - покачал головой Фёдор, - ещё нет.
   - Именно поэтому, - покачал головой полковник, - именно поэтому. "Ещё"... Так невыносимо предчувствовать, осознавать появившуюся, свою усиливающуюся зависимость от другого, от чужого... грубого, дикого... не своего... И все её капризы, вся её строптивость, весь её норов...
   - Именно поэтому... - эхом отозвался Фёдор. - Так невыносимо прочувствовать или вдруг осознать, что вся "любовь"... - ну, пусть вся похоть, вся покорность, вся нежность... - ну, пусть вся ласковость - это театр... За деньги...
   - Нет, изуродовать - ни за что...
   - ...а вот убить...
   - ...запросто.
   А луна, наконец, выбралась, полностью выбралась из-за горизонта и на несколько минут всё море осияло прозрачностью... Всего на несколько минут... А потом - тьма взяла своё, луна - своё... И лунная дорожка из разлива красок стала карандашным наброском.
   - Что-то не любитель я людоедских плясок, - поднялся Гари.
   - Мотаем отсюда, - согласился с ним Джон. - Аля - профессионалка: не заденет, а вот если тот мафиозо начнёт бить длинными очередями! Да и... - у него дёрнулись губы. - Экстаз не ждёт.
   - А нас - ждёт, - сказала, тоже поднимаясь, Дана.
   - А до чего же я не люблю - ждать! - согласилась с ней Дина. - Вставай-вставай.
   И Мигель не решился ослушаться.
     
   Восход луны я встретила у входа в зелёнку - пропустила, опять опоздала то есть! - и когда выбежала на пляж, лунная дорожка была уже не на полморя от края и до края, а узкой и чёткой.
   Плавала я недолго: вдруг заметила, что берегу от соли свои косы, хотела нырнуть и... и не получилось. Обозлилась, вылезла, чуть не расплакалась и... и не получилось. А когда надевала свои лёгонькие тапочки - расползлись и они. Не приспособлены, они, мои дорогие тапочки, бегать по каменюгам.
   И я - тоже. Неприспособленная я, дорогая я, оказывается! Не приучена. Позабыла я: как это жить неприрученной. Как - не кормиться с руки, как терпеть руки, не могущие быть мягкими, а - сильными и жесткими, бросающие нежность, как подаяние, отдающие нежность, как море - вкус соли, как оправдание - ненужное, смешное, требуемое.
   ...Ещё бы разобраться - о чём я... о ком.
   А на берегу, на склоне, чуть повыше горел костёр, догорал паркет. Ну, не съели же они всё мясо?!
     
   Нет, не съели - Фёдор предусмотрительно заготовил его много, а вот с Тимуром он промахнулся. Тимур явился не через час и не через полчаса, а когда Аля только-только откусила первый кусочек.
   Тимур вышел на свет костра и сразу пошел на неё. Она поспешно кусанула ещё, шагнула в сторону, и Фёдор громко засмеялся:
   - Ну, не везёт девке с шашлыками! Эй, лови! - и метнул другу набитый шампур.
   Тот перехватил его, одним движением - как кот летящую муху, и швырнул обратно. Аля отшвырнула Фёдору свой. Она больше не отступала, она сделала шаг навстречу, а Тимур залепил ей пощёчину. У неё мотнулась голова. Её чуть развернуло влево.
   "И ведь не уворачивалась..." - подумал Чёрный полковник и сжал плечи Ольги, не давая ей вскочить.
   Пощёчина Али слева была не менее звучной.
   "И он - тоже..." - подумал Федор и, не спеша, начал подниматься.
   А рука Тимура сомкнулась на её горле, а рука Али сомкнулась на его плавках.
   "Ну!..." - искренне восхитился Фёдор.
   "... ну, боевик голливудский: одновременно по пистолету в морду!" - искренне восхитился профессор.
   А Оленька пискнула.
   - Не делай больше так - убью, - прохрипел Тимур.
   - Не делай больше так, - промурлыкала Аля, - покалечу.
   А Тимур сжал руку.
  
   А Аля - расслабила и ноготком среднего пальца провёла снизу по напряжённо-оттянутой ткани. А сознание её мутилось то ли от боли, то ли от гулких ударов пульса в сонной артерии, то ли...
   "Что он вытворяет, ведь останутся пятна", - подумала она.
   - Эй, тебя освободить? - предложил кому-то подошедший Фёдор.
   - Нет, - не раскрывая глаз прошипела Аля.
   - Пошёл на х... - не раскрывая глаз пробормотал Тимур.
   - Доступно, - согласился Фёдор и начал протискиваться между ними, отдирая пальцы от горла, оттирая пальцы от плавок. - Но не при де-... тях же!
   Они отсоединились, наконец, друг от друга. Раскрыли глаза.
   "Опять! - ну, сумасшедшие!" - иззавидовался Чёрный полковник: столько "Дай!" было в одних глазах, столько "Нет!" - в других.
   - Вон палатка! - давно затверженным приёмом поймал руку Али Тимур.
   - Нет! - давно затверженным приёмом Аля высвободила руку. - Ещё я буду по квартирам подруг прятаться!
   Оля попыталась что-то сказать, но полковник предупреждающе сжал ей коленку.
   - Тогда ко мне!
   - Нет! Кроссовки - хлюпают, а тапочки ещё прошлого похода не выдержали! - кивнула Аля на расползшиеся тапки, валявшиеся у костра.
   Оля опять хотела что-то предложить, но ей опять не дал это сделать профессор.
   - Не вопрос! - Тимур давно заучившимся движением подхватил Алю на руки.
   - А донесёшь?! - Аля вспомнила когда-то заучившееся движение и... и обняла его за шею.
   "Такая безделица, что ж так... сладко?"
   "Такая мелочь, что же вдруг так... в кайф?"
   Тимур поглядел в сторону круто поднимающегося берега, хотел сказать глупость, но его опередил Фёдор:
   - Не вопрос! Дотащим.
   - И ты ему доверишь? - попробовала подзудить Аля.
   - Я ему не доверяю - верю.
   Тимур повернулся прикидывая, где поудобнее пройти, чтобы - и быстрее. Аля задумалась над его словами: а в чём разница? - но отбросила всё на потом: "я об этом подумаю завтра".
   - Тогда пусть он... - жалобно начала она и... и не договорила: Фёдор и так уже выбирал шампуры.
   - Тимур... - обратила на себя внимание Ольга. - Да оставьте в покое вы мою коленку! Следы же останутся! - и она пять повернулась к Тимуру. - Тимур, не давайте ей кричать, вот не давайте и всё!
   - Предательница... - потрясённо произнесла Аля.
   - Замётано, - рассмеялся Тимур. - Эй, завхоз, скоро?
   - Пошли, босс, пошли.
   И они покинули круг костра.
   - А Вы всегда такой послушный? - повернулась хитрая Оленька к отстранившемуся Черному полковнику. - Ты... - попробовала она слово на вкус. - ... ты такой... и почему мне так нравятся твои руки?... и в твоих руках...
   В последних словах она ничего не выделила, не подчеркнула, и будничность, именно будничность этого "ты" вдруг шибануло ему в голову... и ниже... много ниже.
   "Даже так?! - изумился он на себя и отмахнулся: - Я тоже об этом подумаю завтра".
  
  -- 18. Семьдесят четыре минуты секса
  
   От автора:
   Нет, эротики не будет.
   Аля мне про те семьдесят четыре минуты так и не рассказала, только буркнула: "ничего особенного".
   Тимура расспрашивать об этом я, в своё время, не решилась: автомата при нём, конечно, не было, но если бы он размахнулся стулом...
   Оля про свои полчаса тоже говорить отказалась: "Да не помню я!" - сказала она. И, Вы знаете, я ей верю.
   А Чёрный полковник... При нашей встрече на нём был костюм от Прадо, а в эскорте - блондинка шести футов с дюймами, так что разговор о сексе в дешёвой палатке с провинциальной студенткой, неотчётливо помнившей сколько будет семью восемь, как-то не сложился... (Да, спросить у его тогдашней беляночки, сколько будет семью восемь, я не решилась тоже: ведь мало того, что там было почти на два метра костей, так ещё и ногтей - сантиметров десять... не считая тех, что на нижних... оконечностях...)
   Звиняйте...
   И ещё... Фёдор, оказывается, готовит тако-о-й кофе!
     
   "Палатку мы поставили в начинающейся зелёнке, под огромным деревом, в просвете между толстыми нижними ветвями, на концах которых белели то ли странные цветы, то ли странные листья.
      Наверное, у птиц здесь был проходной двор, мы его перекрыли, и то одна из них, то другая, время от времени на лету врезалась в нашу палатку, падала, кричала..."
     
  -- 19. Аля проснулась первой
  
   Аля проснулась первой.
   "Это не сон, - успокоила она себя. - Это просто минутная потеря концентрации.
   "Не минутная.
   "Хорошо - десятиминутная.
   "Больше.
   "Одиннадцати!
   "Одиннадцатиминутная расслабленность с потерей ощущений внешнего мира - это сон.
   "Ну и заткнись! Нажалуйся Лоле на сон с клиентом - может, на штраф нарвешься!
   "С клиентом?
   "Заткнись.
   "Ему будет больно...
   "Заткнись!
   "А тебе?
   "ЗАТ-КНИСЬ!!
     
  
   Полы палатки были запахнуты, и зачинавшийся рассвет в неё не пробивался, но движения Али были лёгки и уверены. Она подняла голову с плеча Тимура, аккуратно собрала волосы, села, нащупала платье, выбралась наружу.
   Выпрямилась.
   Глубоко вздохнула. Дыхание сорвалось-сорвалось-сорвалось - кажется, это называется "рыданием"?
   "Ванна шампанского у меня уже была. Теперь буду ненавидеть ещё и запах дохлых роз".
   Натянула платье.
   Взглянула на море. Восток прятался за скалами, и заря ощущалась только по неспешной потере контраста между лунной дорожкой и чёрной водой. Да ещё звёзды - их с каждым мгновением становилось всё меньше, меньше.
   "Натали тоже вечно всё просыпала...
   "Причём здесь твоя Натали?!
   "Действительно: причём ?
   Аля помедлила...
   "Хороший обзор - почему бы не встретить зарю здесь?
   "Заткнись!
   Аля скользнула к камню, отклонила его, достала пачечку банкнот, начала отсчитывать, но, наверное, было мало света - она дважды сбилась. Пришлось пересчитывать опять. Опять.
   - Бери всё, - негромко сказал ей Тимур. Он стоял у палатки, где минуту назад стояла она.
   "Разве минуту?
   "Ты потеряла чувство времени?!
   "Заткнись!
   Аля скрутила бумажки в тугую трубку и сунула её во внутренний кармашек платья. Один жгутик там уже был. Второй еле поместился.
   Выпрямилась.
   - Обуй мои вьетнамки, - бросил он ей немудрёную резиновую обувку.
   Аля аккуратно обошла азиатские лапоточки.
   - Ну почему?! - не выдержал Тимур. - Я не понимаю!
   На мгновение та, вторая, взяла вверх. Она остановилась, обернулась:
   - Я тоже.
   "Заткнись!" - бросила первая.
   Она отвернулась, пошла... всё быстрее, быстрее... побежала... легко, не обращая внимания на боль в ступнях от острых камешков.
   Если бы было светлее, если бы она ещё раз она обернулась, Тимур бы поразился: Аля подурнела...
   Но ещё не рассвело.
     
   Впрочем, тому, второму, долго удерживать Тимура тоже сил не достало. Всего минут на десять. Ну, на одиннадцать. Как раз на то, чтобы матерясь и чертыхаясь, вытрясти из палатки все до одной измятые, грязные уже какие-то розы, потом найти в этой куче плавки и надеть их, разыскать и обуть кроссовки, снять их, надеть джинсы, снова обуть кроссовки. Залезть в машину... И всё.
   Хлопал дверью джипа уже другой.
     
   Но Фёдору этого времени хватило. Да ещё им немного и повезло.
   Алю они - он, Ольга, Чёрный полковник, собранные рюкзаки, сумка, свёрнутая палатка - встретили на развилке. Аля попыталась побрыкаться, но с Ольгой не очень-то побалуешь.
   - С пьянки подруги уходят вместе! Точка! По первому требованию самой трезвой из них! Точка! Я ухожу! Точка! Ты - подруга, значит уходишь тоже. Восклицательный знак!
   - Эй, подруга... Да ты - пьяная!
   - Там муската ещё на пол ведра оставалось... А ты б хотела, чтобы это добро зря пр- пропадало?!
   - Зря - это без тебя?
   - Завидуешь? Ничего, в дороге нагонишь! Вот б-баклажка, можешь уже начинать.
  
   Водитель раннего грузовичка долго смеялся, умещая в своей в кабине двух, вдупель пьяных, девок.
   И - ещё пару минут, и Лисья бухта осталась в прошлом... Та самая бухта, где "пена плещётся на берег прямо из стихов Игоря Северянина, а луна - из картин Куинжи, где голые девочки спят на пустом пляже, голые растаманы дни и ночи лупят в барабаны, а голый физик, которого почему-то все зовут Чёрным Полковником, придумывает и незадорого продает заезжим учёные фокусы. И никто никому не мешает писать постмодернистские притчи или заваривать чай коноплёй. И никто ни к кому не лезет ни со своими рецептами, ни со своей... ни со своей темой.
   ...две вечности назад..."
   ...три.
     
     
  -- 20. Эпилог с грустным концом
  
      ...королева просила разрезать гранат
      И дала половину и пажа истомила,
      и пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
     
      А потом отдавалась, отдавалась грозово,
      До рассвета рабыней провёла госпожа...
     
   Я вот всё думаю, что станет с пажом утром? Что королева велит ему выброситься из окна - это однозначно, а вот куда? На камни внутреннего дворика - надёжности ради, или в бушующее море - эстетности для?
     
      ...где вода бирюзова,
      Где ажурная пена и соната пажа.
     
   Бедный мальчик.
  
  
  --
  -- Прогулки с прекрасной дамой
  

Аля

   0x01 graphic
  
  -- 0. Вступление
  
   В то чёрное лето я бросила вожжи, и меня понесло. Менялись лица рядом, менялись пейзажи вокруг, менялись акценты русского языка, пересекались границы - и не только те, которые вдруг стали государственными. Неизменным оставалось только колышущееся где-то неподалёку море да Ольга.
   Она тоже, глядя на меня, благодаря мне - нашла за что благодарить! - впервые отпустила поводья, и отдалась тому сумасшествию. И она упивалась всем: и ночёвками в дешёвой палатке под голой луной или - в дорогих апартаментах только что отстроенных дворцов аборигенов; и поездками в газелях, и - выездками на мерседесах или прочих, там, боевых машинах бандитов, а уж какое море плескалось у неё в глазах во время прогулок на новеньких яхтах!
   Поздние девяностые - так что всё это запросто могло кончиться в каком-нибудь чеченском ауле или в турецком борделе, но нам везло...
   Да и Ольга... С самого начала она отняла все деньги, которые у меня были и все деньги, которые у меня появлялись и... Пачечка зеленоватых купюр, сунутая какому-нибудь шофёру или официанту, или охраннику, или случайному прохожему регулярно оказывалась последним доводом - нас высаживали на обочину, нам открывали калитку, нам показывали тропинку, от нас отворачивались.
   Впрочем, и я... На себя тем летом мне было плевать, но утопить с собою Ольгу казалось недопустимым, и я удерживалась от уж самого последнего безумия.
   Как раз вот так - когда нам повезло, мы оказались в Поти.
   Чем-то это захолустье напоминало русский Туапсе - тоже не рассадник курортного разврата, а рабочий такой городок. В котором, как и в русском варианте, был порт, но не было даже - у моря-то! - городского пляжа, да и городской разукрашенной набережной не было тоже.
   "- Здесь, - сказали нам, - меня знают, и местные вас не тронут. Только... Ольга, хоть ты проследи за ней! - не давай ей буянить, а то ведь прослышат и найдут! Воевать за вас я заставить никого не могу. Да и самому мне тоже не дадут. Но ведь семь дней вам всего требуется высидеть-то! Тофику через неделю в Испании край надо быть - уедет он. Но эти семь дней тихо здесь отсидитесь! Слышите - тихо!
   " - Я прослежу, - своим детским голоском пообещала Ольга. - Я прослежу.
   " - Как? - хмыкнула я.
   " - Просто, - ответила она: - Ты пообещаешь мне.
   " - С чего бы это?
   " - Просто, - опять ответила она: - Мы же подруги. Обещай!
   И она просто обняла меня.
   Что противопоставить этому, я так и не придумала - ни до того, ни потом. Никогда не было у меня подруг! Вот и там я ответила:
   " - Обещаю.
  
   Уже на следующее утро толпа джигитов уволокла подругу "показать водопады, погулять по пещерам", а я... Меня она не взяла:
   " - Ты же обещала!
   " - А ты?!
   " - А я нет, - своим наивным голоском сообщила она.
   И мне осталось только махнуть рукой.
   Выдержки моей хватило лишь до обеда, а после - уговорив себя: "я - тихо", отправилась гулять по городу. Зашла в парк. К своему изумлению наткнулась на памятник Дюма - оказывается, в позапрошлом веке он здесь бывал проездом. Неподалёку обнаружился и памятник Тарасу Шевченко... Забавное, однако, сочетание. И тут же - милый особнячок. Библиотека?!
   Вот где можно успешнее уговаривать себя быть тихой! Да и к тому же... Вдруг пришло в голову... Сколько раз хотела взяться - всё времени не хватало. Теперь случилось, что его - вдосталь.
  
   0x01 graphic
   Я зашла.
   Пусто, тихо, только чуть, нагоняя прохладу, урчал кондиционер.
   Библиотекарша, рыжая, как четвертинка мандарина, чопорная, как вся палата лордов - величаво оглядела мой голый топик, мои голые шорты, хотела, видимо, сказать, что в купальниках сюда не положено, но поджала губки - на мне таки было чуть более, чем бикини.
   - Слушаю Вас?
   Что ж, получай:
   - Можно первый том Александра Блока? На русском.
   Пауза. Проглотила. Удержалась от реплики. Ответила:
   - Вам от какого издания? У нас есть в восьми томах и двух.
   - Мне от трилогии вочеловечения.
   - Значит, восьмитомник ... В нём - авторская компоновка. В двухтомнике - строго хронологическая, - и она всё-таки не удержалась: - Но зачем оно Вам?
   - Хочу прогуляться с Прекрасной Дамой.
   Дама учёная смолчала, отвернулась, вышла, вернулась с нарядно-синим томиком, кивнула на столик у окна:
   - Устраивайтесь.
   - Ещё бы бумагу. И ручку.
   Она опять чуть приподняла рыжую бровь, опять промолчала, покопалась у себя, достала пачку бумаг - из тех, что для принтера, отделила стопку, села, аккуратно заполнила бланк формуляра, и подала ручку:
   - Распишитесь. И пользуйтесь.
   И больше внимания на меня не обращала.
   Из окна библиотеки был виден парк, из окна было видно лето. И летний южный день. В библиотеке мёрзла тишина - за всё время не появился ни один читатель.
   А там, у Блока... Там тоже была пустыня. Но мёрзла ночь.
  
   Когда я уходила - служительница книг спросила:
   - Много одолели?
   - Часть первую.
   - Питерская зимняя весна 901 года... И как?
   - Предчувствия, предчувствия...
   - У Вас?
   - У поэта.
   - Ну, не без того... - согласилась она.
   Или? Или наоборот - не согласилась?!
   - То есть?
   - Вы же хотели пройтись? - напомнила мне мою реплику она. - А с чего началось первое стихо?
   - "Отдых напрасен..."
   - Это вступление, а первое первой части?
   Стихи уже спутались, тексты в голове перемешались...
   Чтобы потом, вечером ещё раз - или ещё не один раз! - перечитать, перещёлкала их на камеру мобильника. Однако, первая строчка, первая фраза в память запала:
   - "Я вышел. Медленно сходили / На землю сумерки зимы..."
   - Он вышел... Вот и погуляйте. Если уж не с ним, то, что ли, следом. Или хоть постойте неподалёку, если не получится - рядом..
   Я хотела ответить, но она покачала головой:
   - До свиданья, - и улыбнулась всеми своими веснушками: - Заходите.
   - До свидания, - пришлось ответить мне. И уйти.
  
   На семнадцать стихотворений первой части книги ушло неожиданно много времени - дело шло уже к вечеру. Сил ушло тоже много. Голова была забита. Возвращаться "домой" - да не мой это дом! - не хотелось. Что там делать? Смотреть телевизор? На грузинском?
   Я вышла из парка, зашагала к остановке... Дождалась автобуса с двузначным номером маршрута: такие везут куда-нибудь далеко - села. Автобус тронулся... Оглянулась. Нашла взглядом бежевую неприметную пятёрку, улыбнулась: обещала же буду тихой. И чего они не верят? Я не люблю врать. А что это привет от Тофика - не думала: слишком уж быстро. Так споро он бы на меня не вышел.
   0x01 graphic
   Автобус катил по улицам, смотреть в окно было нескучно. Городок не разбомбили в Отечественную, значит, не застроили сплошь советскими коробками - после. И низкорослые домики радовали взгляд. Некоторые, хоть рядом с ними росли пальмы, ничем не отличались от таких же, из неразбомблённых российских городов - словно на чужбине старого приятеля встретить.
   Как и ожидалось, автобусик, попетляв по неглавным улочкам, выкатил загород. Потом внизу показалось море. Синее, тихое... Вышла.
   Надо же, берег песчаный - как в Анапе. Славненько... Как раз то, что надо. Только... Южные горячие парни... Обещала же быть тихой - вот и сделаем всё по-тихому.
   Я повернулась и пошла прямо к приткнувшейся за крутым поворотом пятёрке. Они не запаниковали - удрать не попытались. Двое. У одного - камера с огромным объективом. Улыбнулась, попросила:
   - Выйдите.
   Вышли. Аккуратно так: один слева от машины, другой - справа. И подходить ближе не собирались.
   - Давно срисовала? - спросил один.
   - Давно.
   - И? - спросил другой.
   - Парни, мешать вам в работе у меня никакой охоты нет... В общем, просто предупреждаю. Хочу искупаться. Купальника не взяла, мочить бельё не собираюсь. Так вот, если кто ко мне полезет - Артур очень недоволен будет.
   Помолчали, подумали.
   - Нам отчёт сдавать надо, - тот, что слева, кивнул на камеру.
   - За погляд не платят, - пожала плечами я. - Хотя... Отвезёте потом на хату? Влом на автобусе трястись.
   - Идёт! - оживились они.
  
   Море прояснило голову, тёплый ветер высушил тело, лёгкий трёп по дороге с парнями поднял настроение... Я даже ужин дома приготовила. Сто лет уже не ела нормального борща! Ольга, когда пришла, удивилась:
   - Ты и это умеешь?!
   Она, набегавшись по водопадам, налазившись по пещерам, поев, раззевавшись, сразу оправилась спать, а я... Достала сотку, вынула пачку бумаг, ручку, открыла первый кадр... Был у меня приятель-программист, он бы назвал его "нулевым" - "Вступление".
  
   Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?
  
   Именно таким мне и запомнились стихи из Первого тома - ликующими, переполненными светом, юностью, ощущением собственного всесилия.
   И вдруг пришло в голову: а с какой стороны ворот он сейчас? Он по крутой тропе поднялся к терему или из-за ворот глядит на дорогу, на горящие в зарёвом пламени терема и молотит в ворота: "Хватит мне отлёживаться - выпустите!"
  
   Каждый конек на узорной резьбе
   Красное пламя бросает к тебе.
  
   Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись...
  
   А если это не ликование - а отчаяние? Ведь закаты кидают "красное пламя", и синие окна стремящихся к лазури куполов - тоже перекрасились... Так что яростнее - синее небо или красная заря?!
  
   Все колокольные звоны гудят.
   Залит весной беззакатный наряд.
  
   Ты ли меня на закатах ждала?
   Терем зажгла? Ворота отперла?
  
   И ты - Ты ли?! И всё-таки, всё-таки: она, открыв ворота - впустила его или - выпустила? И последовательность на деле - обратная: отперла, зажгла и опять - на свои закаты?
  
  -- 1. Питерская зима
  
   "Прогуляйтесь следом", - сказала сегодня одна дама.
   "Читай стихи подряд и выяви сюжет", - говорила несколько лет назад "дама" совсем другая.
   Что ж...
  
   Первое - 25 января 1901. С.-Петербург.
  
   "Я вышел...". Так в самом деле? Если "Вступление" - это не эпиграф ко всему тому, а именно - первая, нулевая сцена, то есть, что было непосредственно перед основным действием, то значит, ему открыли дверь не в терем, а - на волю? Туда где, она - "на закатах", где она - "кругом рассыпала жемчуга"?
  
   Второе - он вышел, огляделся:
  
   Ветер принес издалёка
   Песни весенней намек,
   Где-то светло и глубоко
   Неба открылся клочок...
  
   Во втором четверостишии он вглядывается в этот "клочок" - разрыв между туч?
  
   В этой бездонной лазури,
   В сумерках близкой весны
   Плакали зимние бури,
   Реяли звездные сны.
  
   А в последнем практически повторяет первое...
   Что ж, похоже... Ведь именно так и бывает: так пару месяцев назад я сама, соскучившись по нему за два года, первый раз увидела море: задохнулась, окунулась в его бесконечность... Пригляделась к одинокому пароходику на горизонте и опять, как в первый раз, в первый взгляд - чтоб сразу охватить все горизонты!
  
   Робко, темно и глубоко
   Плакали струны мои.
   Ветер принес издалёка
   Звучные песни твои.
  
   (Ну, а за рифму "мои-твои" - надо ссылать в Сибирь. Тоже мне гений серебряного века!)
  
   Третье стихотворение. Ничего ж себе! -
  
   Песни твоей лебединой
   Звуки почудились мне.
  
   "Лебединая песня" - это последнее, что сделано. То есть "звучная песня" из предыдущего стихотворения - это песня из прошлого? А ныне:
  
   Спишь ты за дальней равниной,
   Спишь в снеговой пелене...
  
   А к нему самому:
  
   ...из господнего дома
   Полный бессмертия дух
   Вышел...
  
   чтобы:
  
   ...родной и знакомой
   Песней тревожить мой слух.
  
   и он не понимает, он не может поверить:
  
   Разве воскреснуть возможно?
   Разве былое - не прах?
  
   То есть его не мытьём, так катаньем принуждают к миссии - "воскресить"?
  
   Четвёртое.
   И он согласился. И сразу - геймеры бы это назвали переходом на новый уровень: он "зрит далёкие миры", он вне суетного мира, в котором:
  
   Кругом о злате иль о хлебе
   Народы шумные кричат...
  
   У него другой ритуал, другая задача, другая цель: его душа - "дары своим богам готовит". И он слышит, слышит, слышит:
  
   Далекий зов другой души...
  
   Пятое.
   Мольба о чуде. Мольба о подтверждении избранности, о подтверждении миссии:
  
   Ныне, полный блаженства,
   Перед божьим чертогом
   Жду прекрасного ангела
   С благовестным мечом.
  
   Дабы избавиться от жалкой битвы с сомнениями, неуверенностями, колебаниями:
  
   Боже! Боже!
   О, поверь моей молитве,
   В ней душа моя горит!
   Извлеки из жалкой битвы
   Истомленного раба.
  
   Шестое.
   И вот они сомнения:
  
   Я понял смысл твоих стремлений --
   Тебе я заслоняю путь...
  
   ...Моей ли жалкой, слабой речи
   Бороться с пламенем твоим...
  
   ...Я понял всё, и отхожу я...
  
   И ещё: а кто она - которая здесь "ты"? Ведь Та, чьей песней лебединой звуки слышались - Та была за синими снегами, а эта:
  
   Ты, в алом сумраке ликуя,
   Ночную миновала тень.
  
   Эта - в алом сумраке, у этой - огонь нездешних вожделений, этой его душа - больна неисцелимо.
  
   Седьмое.
   И опять:
  
   Ты отходишь в сумрак алый...
  
   Восьмое.
  
   Сбылось пророчество мое:
   Перед грядущею могилой
   Еще однажды тайной силой
   Зажглось святилище Твое...
  
   Имеем: та, что с вожделениями, та, что была рядом - потерялась в алом сумраке, а он увидел, как ещё раз, как сам же предсказывал ранее - зажглось святилище Твоё.
  
   ...И весь исполнен торжества,
   Я упоен великой тайной...
  
   То есть он молил о чуде - ему чудо явили.
  
   Девятое.
   Нормальная такая постэйфорическая нирвана самовидца чуда:
  
   Бог лазурный, чистый, нежный
   Шлет свои дары.
  
   Ещё раз бог - лазурный.
  
   Десятое.
  
   Я недаром боялся открыть
   В непогодную полночь окно.
   Как и встарь, привелось отравить,
   Что надеждою было полно...
  
   Эйфория прошла, и ныне опять, стоило открыть окно:
  
   Буду прежнею думой болеть...
  
   Прежней - это:
  
   ...Под враждующей силой твоей...
  
   "Твоей" - той самой, из-за которой больно, которая вечно в алом сумраке...
  
   В непрестанной молитве моей,
   Под враждующей силой твоей,
   Я хранилище мысли моей
   Утаю от людей и зверей
  
   (Рифма "мои-твои" тебя возмутила, видите ли... А как нащщот "моей-моей"?! Да уж... :)
  
   Одиннадцатое.
   "О.М. Соловьевой..." Соловьёва - кузина матери, жена брата Владимира Соловьёва - философа, поэта. Того самого, который трижды лично встречался, к которому трижды вживую являлась Душа мира... Впрочем, это же ещё зима 901 года, Блок прочитает его стихи только летом... А когда он сам, когда ему самому будет явление?.. Не помню...
   Ладно, посмотрю в библиотеке. Упоминание об этом - в его дневниках за 18 год, найду. А в этом стихотворении из событийного ряда:
  
   Ночью сумрачной и дикой --
   Сын бездонной глубины --
   Бродит призрак бледноликий
   На полях моей страны...
  
   ...Лишь порой, заслышав бога,
   Дочь блаженной стороны
   Из родимого чертога
   Гонит призрачные сны...
  
   Дочь блаженной стороны - в своих чертогах и лишь порой посылает сны в "поля моей страны". А "сын"? Откуда он-то взялся? Кто это?
  
   Двенадцатое.
  
   ...Злые времени законы
   Усыпили скорбный дух.
   Прошлый вой, былые стоны
   Не услышишь - я потух...
  
   Усталость, погашенность... Уже? Быстро же
  
   Тринадцатое.
  
   Всё отлетают сны земные,
   Всё ближе чуждые страны.
   Страны холодные, немые,
   И без любви, и без весны.
  
   "Сны" в этой реальности идут от Дочери блаженной стороны...
  
   ...Там безнадежно угасает
   Мое скитанье -- без конца...
  
   И вдруг, в преддверьи заточенья,
   Послышу дальние шаги...
   Ты -- одиноко -- в отдаленьи,
   Сомкнешь последние круги...
  
   Нет , его - не бросают, не оставляют одного, в его безнадежностях и сомнениях. Ему - помогают. Помогая его вере.
  
   Четырнадцатое.
  
   Надо же, а он от помощи отказывается:
  
   ...Сочувствием провидца не прельстишь.
   Я сам в себе с избытком заключаю
   Все те огни, какими ты горишь...
  
   Надо же, он и такое переживал:
  
   ...Но больше нет ни слабости, ни силы,
   Прошедшее, грядущее - во мне.
   Всё бытие и сущее застыло
   В великой, неизменной тишине...
  
   Как-то, лет в пятнадцать, я спросила отца: что такое бесконечность? Это абстракция? Это просто термин? Он... Он... Он ответил... "Как-нибудь утром, когда уже проснёшься, когда уже точно проснёшься - попробуй: взгляни в себя. Внутрь, - и улыбнулся: - Не в желудок, в душу. В самое донышко. Попробуй его достать - дно".
   Как-то я и попробовала. И, почти закричав, сразу захлопнула форточку. Больше ни разу не решилась. Одного раза - увидеть бесконечность - мне хватило.
   А Блок...
  
   Я здесь в конце, исполненный прозренья,
   Я перешел граничную черту.
   Я только жду условного виденья,
   Чтоб отлететь в иную пустоту.
  
   А он ещё и огляделся.
  
   Пятнадцатое.
  
   Кто-то шепчет и смеется
   Сквозь лазоревый туман.
   Только мне в тиши взгрустнется
   Снова смех из милых стран!..
  
   Какая резкая смена настроения: только что были прозрения и бесконечности, и вот "взгрустнется".
  
   Снова шопот -- и в шептаньи
   Чья-то ласка, как во сне,
   В чьем-то женственном дыханьи,
   Видно, вечно радость мне...
  
   "Женственном"? Стоп! Это не от него! Это - Она. Это Она в своих лазурях так воспринимает его... Да уж, у него - видения за чертой, а для них всё это лишь - "шептанья":
  
   Пошепчи, посмейся, милый,
   Милый образ, нежный сон;
   Ты нездешней, видно, силой
   Наделен и окрылен.
  
   Последнее.
   Белой ночью месяц красный
   Выплывает в синеве.
   Бродит призрачно-прекрасный,
   Отражается в Неве.
  
   Мне провидится и снится
   Исполненье тайных дум.
   В вас ли доброе таится,
   Красный месяц, тихий шум?
  
   22 мая 1901
  
   Тишина... Та, из туманов, услышала его шопот, дала понять, что - услышала, и... "И почиет на них тишина..."
  
   Уже засыпая, подумала: "А где же "пять сокровенных изгибов", "семь и девять по краям"? Он что? не включил это стихотворение в канонический блок? Странно-то как... Почему?"
   Я уже почти засыпала, но вдруг показалось нестерпимо важным понять, разобраться, почему одно из самых знаменитых стихотворений "Тома первого" оказалось среди "Стихотворений, не вошедших в основное собрание".
   Поднялась. Пошла к столику, к своим записям, к своей сотке. Уже подойдя, покачала головой - среди моих скриншотов его не было. Что ж, попыталась вспомнить:
  
   Пять изгибов сокровенных
   Добрых линий на земле.
   К ним причастные во мгле
   Пять стенаний вдохновенных.
   Вы, рожденные вдали...
  
   Всю комнату наполнила духота. Открыть окно? Выстудить дом? Нет, я накинула шубку и...
   Я вышла.
   Недавняя сырая оттепель ушла, но весна уже чувствовалась - было не холодно и тихо. Только изредка порывы ветра поднимали с земли снежную пыль, только изредка перекрикивались извозчики, да под ботинками поскрипывала снежная грязь.
  
   0x01 graphic
   Протарахтела железными колесами конка. Как только люди на неё садятся? И голова после не болит? Я шла. А вокруг - старый город Питер... Средний проспект... Слева осталась женская школа Елисеева. В ней девочек помимо грамоты учили шить. Я учиться шить не буду, я буду актрисой! И никакая не Менделеева - Любовь Басаргина!
   На той стороне проспекта горланила пьяная толпа матросов - поморщилась: что с черни взять! И тут сзади на стыке неожиданно-громко опять звякнула конка. Обернулась. Он тоже обернулся на звук и, что я его увидела, не заметил.
   Блок? Здесь? Опять?! Кто играется нами? Месяц назад... Отец однажды сказал, что чудес не бывает, бывают события с малой вероятностью - пусть бы сам посчитал, сколько театров в городе, сколько представлений в них, сколько рядов в зале, сколько мест в ряду... Перед самым началом - мы с мамой уже сидели - он прошёл вдоль ряда, изумился, поздоровался, неверяще ещё раз посмотрел на свой билет и сел рядом со мной!
   Твёрдый профиль на фоне евангелическо-лютеранского собора Святого Михаила... Как ангел... Или... Вокруг него - словно сгустки тумана, словно закрутились завитки дымов... Гавриил или... Совсем не ангел, а...
   Я поспешно отвернулась.
   Пятая линия. Пропустить извозчика. Ещё одного. Перейти. И - дальше! Показалось, что расслышала его шаги, когда он перебегал улицу. Невозможно же! Не оглядываться!
   На другой стороне проспекта разместились милые особнячки, а на моей - глухая стена вплотную стоящих друг к другу зданий. Только камень и глухие окна, окна, окна...
   Сзади до него было шагов с полсотни, он шёл следом и смотрел, неотрывно смотрел на меня.
  
   ...Мне, смятенному, причастны
   Краем дальним и прекрасным
   Переполненной земли.
   Пять изгибов вдохновенных,
   Семь и десять по краям...
  
  
   Седьмая линия.
   Орава галдящих мальчишек. Ах, да - вон городское училище. Пацаны не умеют говорить спокойно - кричат, кричат, стараясь переорать друг друга. Ни одного слова не разобрать - только резкие, квакающие звуки... Их гурьба заполнила весь троттуар и заклубилась навстречу мне. Никогда не боялась горгулий! Чуть повыше поднять горящую свечу! И не замедлять шага, и не пытаться увернуться! Я шла вперёд, и ни один из юнцов и краем куртки не задел меня, только от дёрганья их крыл тревожно заколыхалось лёгкое пламя.
   Мимо, по проспекту, неспешно прокатил ещё один извозчик. Дама на сиденье окинула меня равнодушным взглядом. О, она словно не замечала искр, выбиваемых из мостовой копытами их чёрного жеребца!
   Да и мне было не до неё: он, сзади, не отводил от меня взгляда, и взгляды его... Лёгкое ритуальное платье ничего не прятало - не скрывало ни единый из сокровенных изгибов моего тела, и он... И он не отводил от меня свои взоры.
  
   ... Восемь, девять, средний храм --
   Пять стенаний сокровенных,
   Но ужасней -- средний храм --
   Меж десяткой и девяткой,
   С черной, выспренней загадкой,
   С воскуреньями богам.
   10 марта 1901
  
   Оставалось недолго, один квартал и - Девятая линия. Срединный храм.
   С недалёкого залива швырнуло ветром. По Среднему проспекту закрутилась позёмка, закрутилась и опала. Пламя тяжёлых факелов при входе заколыхалось и выровнялось. Их отсветы, их тени замельтешили по колоннам и успокоились... Храм встречал меня.
   Чуть затрещал фитиль свечи, но огонёк на ветру удержался - Богиня благоволила мне!
   Стереобат высоким не был, я быстро поднялась, толкнула огромную дверь, и она неспешно растворилась. Вошла. Недолгий коридор... Сзади пахнуло скозняком - он вошёл следом и по-прежнему смотрел на меня, видел меня. Целла, алтари, алтари... Не поворачиваться, не глазеть по сторонам! Вперед - к центральному жертвеннику. К Ней.
   Я уже почти кожей чувствовала, как он шёл за мной - шаг в шаг, вздох в вздох!
   Высокая статуя. Жертвенная плита. Опуститься на колени, установить свечу, достать из локтевых ножен аутэм и... И поднять голову, чтобы принять улыбку Богини, чтобы Она улыбнулась мне, чтобы принять свет Её лица... Чтобы увидеть Её лицо. Чтобы увидел Её лицо - он. Я подняла голову и...
   И проснулась.
  
  -- 2. Мистическое лето
  
   Когда проснулась утром, Ольги уже не было - наверное, водопадов в окрестности - не счесть и не счесть алмазов в их каменных пещерах... Ну и ладно, у меня тоже появилось, куда наведаться.
   Выглянула в окно, ребята больше не прятались, помахала рукой - ответили. Тогда я ещё раз махнула им - чего солнцепёке париться? - заходите! Они переглянулись и пошли к двери. А я только взяла турку побольше.
   - Обалдеть, - попробовав, сказал один, - вкусней, чем в кофейне.
   - Отец как-то выдал советское наблюдение, - улыбнулась ему я: - чем меньше столовая - тем вкуснее кормят. А здесь - считайте! - нас только трое.
   У меня нарисовалась проблема: в том, что при мне тогда имелось, на свидание с Прекрасной дамой идти было невозможно, а всеми деньгами, как я уже говорила, у нас заведовала копавшая нынче по пещерам алмазы Ольга. Поделилась с парнями.
   - Не вопрос, - пожал могучими плечами один. - В магазин - свозим. Платьишко какое - оплатим.
   - Не дорого вам встанет? Экономить я отученная.
   - Да наскребём.
   - Только... - решила ещё раз расставить все точки над всеми буквами я: - я у вас это долгом для себя держать не буду.
   - И не надо. Чеки прихватим - нам оплатят. А там уж... - они заухмылялись, - уж разбирайтесь меж собой сами.
   - Тогда ещё одно... А поприличней машины у вас не найдётся? - и жалобно добавила: - Хоть с кондиционером, что ли?
   - И правильно. А то "конспирация-конспирация"... Полчаса обещаешь на улицу не рыпаться?
   - Слово!
   - Мы быстро.
   Они слукавили: атлет действительно уехал, а второй - который с камерой, того я увидела: он пристроился в тенёчке двора недалёкого дома...
   Задумалась: с чего бы? Поняла: бросить меня без присмотра они, видно, не могли никак, а остаться со мною без свидетеля - ни один из них не решился. Аккуратные...
  
   - Здравствуйте... - рыжая библиотекарша окинула меня взглядом, не нашла к чему придраться и одобрительно улыбнулась: - Вам опять первый том?
   - И ещё дневники. Хочу спараллелить реальности. Да и хочется узнать, когда у него всё началось.
   - Когда началось? Когда кончилось Ante Lucem. Когда пролился свет. Помните: "Я вышел..."
   Дату первого стихотворения я помнила:
   - Двадцать пятое января девятьсот первого года...
   - Да, именно в этот день он в "Любочке" увидел Её.
   - А Её?
   - Раньше. И позже. Несколько раз. Точнее неизвестно: он, в отличии от Владимира Соловьёва, так и не перечислил свои "свидания"...
   - А они не могли быть... внушением, магнетизмом, гипнозом стихов Соловьёва?
   - Нет, - покачала своим рыжевьём она: - Стихи Соловьёва он прочтёт только к лету. И... Её видел и Андрей Белый. Да и другие младосимволисты тоже, а они были такими разными... У Белого где-то сказано: "тот был атеист, этот был теософ; этот - влекся к церковности, этот - шёл прочь от церковности..." Нет, явление - было. Брюсов, помнится, когда понял, что всё это не "романтика", не "мистицизм",не "метафоры" даже, а попытки описать конкретные происшествия - просто оторопел:
  
   "Они Ее видят! они Ее слышат!
   С невестой жених в озаренном дворце!"
  
   - "Помнится"? - прицепилась к обмолвке я.
   - Давно это было, - пожала веснушчатыми плечами служительница книг: - Давно я бросила заниматься Серебряным веком. Читать о нём. Читать его.
   - Почему?
   - Больно горько, - ответила она и пошла за томиками Блока.
   Вернулась, села, достала мой формуляр, вписала в него книжки... Протянула для росписи ручку...
   - А... - начала, было, я, но она только покачала головой.
   Что ж... Пошла на вчерашнее своё место. Выложила бумагу, раскрыла оглавление первого тома. "Стихи о прекрасной даме". "II. С. Шахматово. Лето и осень 1901 года".
  
   Первое 29 мая 1901. С. Шахматово
  
   Небесное умом не измеримо,
   Лазурное сокрыто от умов.
   Лишь изредка приносят серафимы
   Священный сон избранникам миров.
  
   Да вот так, скромненько: лично ему - избраннику миров, лично серафим... Впрочем... вот из его поздних записок... Он в двадцатом году попробовал вспомнить себя, юного и расшифровать стихи... "...апрель 01...Тут происходит какое-то краткое замешательство ("Навстречу вешнему..."). Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими слезы, огонь и песню, но кто-то нашептывает, что я вернусь некогда на то же поле другим - потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу (т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны". Он и вернулся - потухшим, вочеловечившимся, у которого стихи - это дело, это источник заработка, "старинное дело своё", а не... не магическая практика.
  
   И мнилась мне Российская Венера,
   Тяжелою туникой повита,
   Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры,
   В чертах лица -- спокойная мечта.
  
   Она сошла на землю не впервые,
   Но вкруг нее толпятся в первый раз
   Богатыри не те, и витязи иные...
   И странен блеск ее глубоких глаз...
  
  
   У стихотворения помимо даты - указано и место написания. Так он помечал особо-значимые... Ну, ещё бы - когда тебе являют "священный сон"...
   Вспомнила ночь... У него было так же? Ярче? Явственней?
   "Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры..." - это она - "Любочка". Девчонка тем летом никак не могла понять: его стихи - это он уже говорит или в них всё не про неё?! И не поощряла его. Не отзывалась на него. Никак. Но и... И не отпускала - держала при себе, рядом... Сейчас найду... "Записки и дневники"... "Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Она дала мне понять, что мне не надо ездить в Барнаул, куда меня звали погостить уезжавшие туда Кублицкие".
   И он остался в Шахматово... "Я покорился неведенью и боли (психологически - всегдашней суровости Л. Д. Менделеевой)".
   А что в записках про "Венеру"? Вот: "Началось то, что "влюблённость" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо. В первом стихотворении шахматовском это лицо приняло странный образ "Российской Венеры"." То есть он тоже ничего не понимал! Венера-то - и "в чистоте"?! Чистотой заведуют другие богини! А у этой "...странен блеск ее глубоких глаз".
  
   Второе.
  
   ...Кто ощутит хоть краткий миг
   Мой бесконечный в тайном лоне,
   Мой гармонический язык...
  
   Кто-то ощутит его бесконечный язык в своем тайном лоне? Он сам-то читал, что написал?!
  
   Третье.
  
   Одинокий, к тебе прихожу,
   Околдован огнями любви...
  
   Наталья говорила, что это стихо к К.М.С. Нет. Оно - к "русской Венере" с её "тёмной любовью".
  
   Четвёртое
  
   Предчувствую Тебя. Года проходят мимо --
   Всё в облике одном предчувствую Тебя.
  
   Вот. Явное противопоставление, ходил он - к "тебе", а предчувствует - Тебя! И по сути он не верит, что это "одно и то же лицо"! -
  
   Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
   Но страшно мне: изменишь облик Ты.
  
   Пятое.
  
   И поздно, и темно. Покину без желаний
   Бунтующий весельем божий дом.
   Окончу светлый путь, не буду ждать свиданий,
   Как шёл туда, -- и выйду, незнаком.
  
   Божий дом - церковь? Церковь? "бунтующая весельем"? про которую будет вспоминать словами "не буду ждать свиданий"?
   Нет, это он нерадостно после гаданий вышел из приделов русской Венеры.
  
   Шестое.
  
   И я, неверный, тосковал...
  
   ... И в запоздалом умиленьи
   Я возвратился -- и постиг.
  
   Вот морочит она ему голову!
  
   Седьмое.
  
   Не сердись и прости. Ты цветешь одиноко,
   Да и мне не вернуть
   Этих снов золотых, этой веры глубокой...
   Безнадежен мой путь...
  
   никакие постижения не в прок. Ну и стерва!
  
   Восьмое.
  
   Молитву тайную твори --
   Уже приблизились лучи
   Последней для тебя зари...
  
   Ладно, это - он всё тоскует, а это - что вот это такое? -
  
   Постигнешь ты -- так хочет бог --
   Ее необычайный глаз.
  
   Постигнуть один отдельно взятый глаз?! впрочем, если она ощущает его бесконечный язык, то что б и ему не постигнуть её необычайный глаз?
   Нет, но он же в восемнадцатом году всё это перечитывал. И не убрал. Значит, что-то за этим бредом есть?
  
   Девятое.
  
   ...Над печальными лугами
   Мы встречаемся с Тобой.
  
   Но и ночью нет ответа,
   Ты уйдешь в речной камыш,
   Унося источник света...
  
   Вот, наконец-то, нет никаких помещений, никаких потолков - ни светёлки, в которой гадает ворожея, ни "божьего" храма. А есть - небо. Которое над "печальными лугами". И есть не безымянная она, а не нуждающаяся в имени - Ты.
  
   Десятое.
  
   ...И протекала ночь туманом сновидений.
   И юность робкая с мечтами без числа.
   И близится рассвет. И убегают тени.
   И, Ясная, Ты с солнцем потекла
  
   И опять: есть Ты. А значит, нет ни неуверенности, нет тоски - а только восходящее солнце!
  
   Одиннадцатое.
  
   Какому богу служишь ты?..
  
   ...Иль ты, сливаясь со звездой,
   Сама богиня -- и с богами
   Гордишься равной красотой...
  
   Да... Вот как у него было - просто рассматривать... Не мечтать, не воображать - а видеть. И вглядываясь, понимать: богиня.
  
   Двенадцатое.
  
   Сегодня шла Ты одиноко,
   Я не видал Твоих чудес.
   Там, над горой Твоей высокой,
   Зубчатый простирался лес.
  
   Он извиняется. что не присутствовал? "Сейчас я вернулся из Боблова (21 июля 1902 года, ночь). [Л. Д.] сегодня вернулась от Менделеевых, где гостила чуть не месяц". Так её месяц рядом не было! То-то ему сразу легче стало. А вернулась, и Ты опять осталась в одиночестве.
   Зубчатый лес... "Тут же получают смысл и высшее значение подробности незначительные с виду и явления природы (болотные огни, зубчатый лес, свечение гнилушек на деревенской улице ночью...)" Он его и в другой жизни - в жизни третьего тома будет вспоминать:
  
   Все та же ты, какой цвела когда-то
   Там, над горой туманной и зубчатой
   В лучах немеркнущей зари.
  
   Тринадцатое.
  
   Она росла за дальними горами.
   Пустынный дол -- ей родина была,
   Никто из вас горящими глазами
   Ее не зрел - она одна росла...
  
   Излагает кузину (С. Соловьёву) свою мифологему, свое сказание?
  
   Четырнадцатое.
  
   Я помню час глухой, бессонной ночи...
  
   Вдруг издали донесся в заточенье
   Из тишины грядущих полуснов
   Неясный звук невнятного моленья,
   Неведомый, бескрылый, страшный зов.
  
   То был ли стон души безбожно-дикой,
   И уж тогда не встретились сердца?
   Ты мне знаком, наперсник мой двуликий,
   Мой милый друг, враждебный до конца.
  
   В дневниках у Блока неоднократны упоминания о двойниках: "К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников ("Зарево белое...", "Ты - другая, немая...")"... Или "На помощь призывается: 1) всемогущая сила бога и 2) "умо-сердечное" - Афина и Эрос (завершение мысли, возникшей в 1900 <году>, едва ли не предвестие той адской провокации с двойниками внутри, которая потом погубит), то есть соединение сил духовных с телесными"... Или: "АПРЕЛЬ 1901. После большого (для того времени) промежутка накопления сил (1-23 апреля) на полях моей страны появился какой-то бледноликий призрак (двойники уже просятся на службу?), сын бездонной глубины, которого изгоняет порой дочь блаженной стороны". Но читается здесь совсем другое - его заклятая дружба, почти братство с Андреем Белым... С двумя их вызовами на дуэль друг друга...
   "...сын бездонной глубины" - это призрак из одиннадцатого стихотворения первой части. Совсем неправильно его прочитала...
  
   Пятнадцатое
  
   Тебя в страны чужие звали,
   Ты собиралась в дальний путь.
   Мы безнадежно провожали,
   И многим привелось вздохнуть.
  
   Продолжение сказания...
  
   Шестнадцатое
  
   Внемля зову жизни смутной,
   Тайно плещущей во мне,
   Мысли ложной и минутной
   Не отдамся и во сне.
   Жду волны -- волны попутной
   К лучезарной глубине.
  
   Из плещущей в нём смуты вырывается волна, и он - на ней! в ней! И ведь не в небо - в глубину, в бесконечность... Которая у него, для него - лучезарна.
   Да, он с самого начала - не испугался.
  
   Семнадцатое
  
   Прозрачные, неведомые тени
   К Тебе плывут, и с ними Ты плывешь,
   В объятия лазурных сновидений,
   Невнятных нам, -- Себя Ты отдаешь.
  
   Перед Тобой синеют без границы
   Моря, поля, и горы, и леса,
   Перекликаются в свободной выси птицы,
   Встает туман, алеют небеса.
  
   Вот как оно видится, "вкусив на миг бессмертья Твоего". Вот как оно чувствуется - в мгновении бессмертия.
  
   Восемнадцатое.
  
   Я жду призыва, ищу ответа,
   Немеет небо, земля в молчаньи,
   За желтой нивой -- далёко где-то --
   На миг проснулось мое воззванье.
  
   Из отголосков далекой речи,
   С ночного неба...
  
   Нестерпимо необходимо и в яви вечера ощутить истину ночного сумрака.
  
   Двадцатое.
  
   ...Там, знаю, впереди -- морскую зыбь колышет
   Дыханье сумрака -- и мучает меня...
  
   ...А здесь, как память лет невинных и великих,
   Из сумрака зари -- неведомые лики
   Вещают жизни строй и вечности огни...
  
   Забудем дольний шум. Явись ко мне без гнева,
   Закатная, Таинственная Дева..
  
   Просили - получите! "К весне началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты). Всё это было подкреплено стихами Вл. Соловьева, книгу которых подарила мне мама на Пасху этого года...".
   Нам простенько - закаты, ему - Видения, то есть то, что он - видит. Видит там, где нам показывают лишь уход солнца.
  
   Двадцать первое.
  
   С. Соловьеву
  
  
   0x01 graphic
  
   Входите все. Во внутренних покоях
   Завета нет, хоть тайна здесь лежит.
   Старинных книг на древних аналоях
   Смущает вас оцепеневший вид.
  
   Как же это должно было потрясти Блока, когда он среди своих Видений.... Которым невозможно не верить, но поверить-то - как?! -он прочитал от солидного, сугубо реального доктора наук... (Диссертация... сейчас... "Критика отвлечённых начал"! Когда-то давно название прочитала, и долго с Натальей хихикали - запомнилось). Так вот какого это было - прочитать: "Я, Владимир Соловьёв, уроженец Москвы, призывал Тебя и видел Тебя трижды: в Москве в 1862 году, за воскресной обедне, будучи девятилетним мальчиком; в Лондоне, в Британском музее, осенью 1875 года, будучи магистром философии и доцентом Московского университета; в пустыне близ Каира, в начале 1876 года"?!
  
   Двадцать второе.
  
   Ты прошла голубыми путями,
   За тобою клубится туман.
   Вечереющий сумрак над нами
   Обратился в желанный обман.
   Над твоей голубою дорогой
   Протянулась зловещая мгла.
   Но с глубокою верою в Бога
   Мне и тёмная церковь светла
  
   А вот и "ты" - с тёмным храмом зловещей мглы. Но ходит "ты" по тем же "голубым путям"...
  
   Двадцать третье.
  
   Попытка баллады. Поэт, жаждущий "последнего ответа", но не могущий выдержать даже приближения отвечающего... И ничего - и после ! -ничего не понимающая "семья"...
   Блок полагал, понимал, что ходит по краю? И не боялся? Или больше - упивался:
  
   И донеслось уже до слуха:
   Цветёт, блаженствует, растёт...
  
   Всё ближе -- чаянье сильнее...
  
   И смерть была уже не как расплата, а вариантом награды.
   И интересно: в этих строках уже пошла блоковская, настоящая блоковская психоделика: эффект растянутого мгновения. Как же оно сделано-то? Переаллитерированностью "л"? -
  
   И донесЛОсь уже до сЛУха:
   Цветёт, бЛАаженствует, растёт...
  
   Всё бЛИже -- чаянье сИЛьнее...
  
   Расширяющейся воронкой мягких гласных? -
  
   И донЕслосЬ уже до слуха:
   ЦвЕтЁт, блажЕнствуЕт, растЁт...
  
   ВсЁ блИжЕ -- чАЯнЬЕ сИлЬнЕЕ...
  
   Но ведь действительно - чуть ли не до обморочности...
  
   Двадцать четвёртое.
  
   Не пой ты мне и сладостно, и нежно...
  
   ...А песни звук -- докучливый и страстный --
   Таит в себе невидимую ложь.
  
   Мой юный пыл тобою же осмеян,
   Покинут мной - туманы позади.
  
   И снова рядом - "ты". Со своими лживыми песнями, со своими обманами-туманами - ложью.
  
   Двадцать пятое.
  
   И как результат - разочарование, неуверенность, неверие:
  
   Не жаль мне дней ни радостных, ни знойных,
   Ни лета зрелого, ни молодой весны.
   Они прошли -- светло и беспокойно,
   И вновь придут -- они землёй даны.
  
   Мне жаль, что день великий скоро минет,
   Умрёт едва рожденное дитя...
  
   Двадцать шестое.
  
   Признак истинного чуда
   В час полночной темноты --
   Мглистый мрак и камней груда...
  
   Как же он жил в то лето, когда истинное чудо ему являлось даже в груде булыжников....
  
   Двадцать седьмое.
  
   Моя печаль чужда твоей святыне,
   И радостью душа не дорога...
  
   Как он давеча формулировал? -"всегдашняя суровость Л.Д.М."
  
   Двадцать восьмое.
  
   Сновидение.
  
   Стою на царственном пути.
   Глухая ночь, кругом огни, --
   Неясно теплятся они,
   А к утру надо всё найти.
  
   Сон? Только сон? -
  
   Ступлю вперед -- навстречу мрак,
   Ступлю назад -- слепая мгла.
   А там -- одна черта светла,
   И на черте -- условный знак.
  
  
   ...Звезда -- условный знак в пути,
   Но смутно теплятся огни,
   А за чертой -- иные дни,
   И к утру, к утру -- всё найти!
  
   А днём, днём, после утра, когда момент пробуждения уже позабудется, будет ли всё это по-прежнему казаться - сном? Или уже и не кажется? Или даже - не казалось и утром?
   А у тебя... У тебя это было - сон?.. Я опять вспомнила искры из под копыт жеребца Незнакомки...
   "Царственный путь"...
  
   Двадцать девятое.
  
   Отзвуки, песня далекая,
   Но различить -- не могу.
   Плачет душа одинокая
   Там, на другом берегу.
  
   Всё верно, пока "Моя печаль чужда твоей святыне" - здесь, "там" - плачут.
  
   Тридцатое.
  
   Как ему просто с Той... И как с Ней неотвратимо:
  
   Ты горишь над высокой горою,
   Недоступна в Своем терему.
   Я примчуся вечерней порою,
   В упоеньи мечту обниму.
  
   Ты, заслышав меня издалёка,
   Свой костер разведешь ввечеру,
   Стану, верный велениям Рока,
   Постигать огневую игру.
  
   И когда среди мрака снопами
   Искры станут кружиться в дыму,
   Я умчусь с огневыми кругами
   И настигну Тебя в терему.
  
   Сам строй стихотворения даёт образ затягивающего водоворота: но не в пространстве - во времени: "ты горишь" - сейчас; "я примчуся" - будущее, "Ты заслышав..." - прошлое из будущего, и в том прошлом, которое из будущего - новый шаг, новое действие, новый квант времени тамошнего настоящего: после "услышала" - "разводишь". И новый квант внешнего настоящего длящегося : он - издали всё это "постигает" . И новый квант: из того прошлого, на которое смотрят из Её будущего - новое - его! - будущее: он "умчится"... Но ведь костёр-то она разводила - его заслышав... Так где здесь начало того конца, которым оканчивается начало?
  
   Тридцать первое.
  
   Какое странное стихотворение. Особенно на фоне предыдущего, на инерции предыдущего! Оно тоже переполнено светом, восторгом, молодостью, солнцем... Песней!
  
   Видно, дни золотые пришли.
   Все деревья стоят, как в сияньи.
   Ночью холодом веет с земли;
   Утром белая церковь вдали
   И близка и ясна очертаньем.
  
   Всё поют и поют вдалеке,
   Кто поёт -- не пойму; а казалось,
   Будто к вечеру там, на реке --
   В камышах ли, в сухой осоке, --
   И знакомая песнь раздавалась.
  
   И песни - это же Её атрибут! И вдруг:
  
   Только я не хочу узнавать.
   Да и песням знакомым не верю.
   Всё равно -- мне певца не понять.
   От себя ли скрывать
   Роковую потерю?
  
   Тридцать второе.
  
   Очевидно, игры с кострами и искрами до добра не довели:
  
   Кругом далекая равнина,
   Да толпы обгорелых пней
   Внизу -- родимая долина,
   И тучи стелятся над ней.
  
   ...И всё, что будет, всё, что было,
   Холодный и бездушный прах,
   Как эти камни над могилой
   Любви, затерянной в полях.
  
   А не ответка ли это той, которая с малой буквы, которая - рядом? Взрыв света у тебя? - получай ливень суровости.
  
   Тридцать третье.
  
   Точно:
   Я всё гадаю над тобою,
   Но, истомленный ворожбой,
   Смотрю в глаза твои порою
   И вижу пламень роковой.
  
   Это она блажит - чьей "ворожбою плененные дни"- "русская Венера".
  
   Тридцать третье.
  
   Нет конца лесным тропинкам.
   Только встретить до звезды
   Чуть заметные следы..
  
   У него, как у Печорина - как у Лермонтова, то есть, это спасение. "Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озарённых южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утёс".
  
   ...Вот она -- зажглась звезда!
   Нет конца лесным тропинкам.
   2 сентября 1901. Церковный лес
  
   Место написания помимо даты, Блок указывал для наиболее значимых стихов... Что же увидел он в той звезде, загоревшейся над одной из бессчётных русских тропок?
  
   Я поставила вопросительный знак, положила ручку на стол, откинулась...
   За окном - южный полдень... А здесь... Я потихоньку выбиралась из "там" - из блоковских ночей, закатов, прозрений. От его поглощённости "всегдашней суровостью", от его упоения служения Той... Безоглядного...
   - Может, чая? - подошла ко мне рыжая библиотекарша.
  
  -- 3. Практическая теургия
  
   - Может, чая?
   - Лучше б кофе, - пробормотала я.
   - Чай - лучше, - покачала рыжей головой хозяйка. - Здесь и сейчас - лучше.
   - Почему - "сейчас"?
   - Вы же хотите отвлечься, а не сосредоточиться, расслабиться, а не... - и она не удержалась: - а не напыжиться.
   Я покачала головой и качнула ладонью в сторону полок с книгами:
   - Но почему - "здесь"?
   - Нет, - засмеялась она. И распахнула руки шире: - Здесь! В Поти. Здесь у многих есть местный чай.
   - Грузинский? - явила я скепсис.
   - Да, - предъявила апломб она. - Но он у нас не в пачках. Ведь и вино мы пьём своё. И не из стеклотары.
   Да, у них теперь в обычае - "баклажки": пластиковые бутылки на полтора литра. Что ж, аргумент... После домашних вин пить бутылочное стало уж совсем невкусно.
   - Что ж... Что-то давно я не... - поискала, поискала термина и не нашла: - не приключалась. У Вас чайник? кипятильник?
   Встряхнулась, выпрямила спину...
   - Сидите, - остановила она меня, - я поухаживаю за своим редким посетителем, - и опять не удержалась: - "Давно"? Два дня без приключений - это для Вас давно?
   Но не стала жать ответа, отвернулась, ушла.
   Да уж... Какой небольшой городок этот Поти... Все про всех знают. Одна я - ничего не про никого.
   Появилась хозяйка. На подносе - кипятильник, тёмный пузатенький заварочник, две кружки, глубокая чашка, полотенце, тряпичный мешочек. У моего столика нашлась розетка - под настольную лампу? Вскоре вода в чаше зашумела, и Рыжая явно давно затверженным ритуалом ополоснула горячей водой чайничек, вытерла его полотенцем, опять включила кипятильник, распустила мешок с заваркой...
   Когда обирают чайные кусты, рвут с ветки только самое нежное - три верхних листочка.
   - Но это же сучки! - возмутилась я.
   - Да! - с наслаждением встретила мою реакцию учёная чайханщица. - Это не высохшая листва, это - ещё не успевшие засохнуть ростки.
   "Ростки"? - деревяшки они есть - деревяшки. "Не успевшие"? - да чёрные совсем. Но хозяйка больше не обращала внимания на мою кислую мину, она засыпала в заварник мелко поломанную древесину и, не дав забурлить собравшимся в воде пузырькам, залила кипяток. Укрыла чайник полотенцем.
   - Грузинский чай начался как раз в Поти. Здесь во времена Крымской кампании, захватили несколько английских моряков-офицеров. Однако, нравы в те времена были такими, что содержали их не за колючей проволокой, а в лучших семьях... А дальше обыкновенная история: шотландский лорд влюбился в дочку хозяина, семнадцатилетняя девчонка не устояла перед экзотическим пленником. Свадьбу сыграли с условием - молодые ни в какие заграницы не уезжают, живут на родине невесты. Вот тот лорд и попробовал завести себе собственную чайную плантацию. Лучшие семена выписал... А что теперь у грузинского чая репутация не лучшая - так это общесоветское небрежение к технологиям... Жаль, и то сейчас гибнет... Сборщицы по Турции разъехались... Осталось - вот... - она кивнула на заполненный сучками заварник. - Но... - и предвкушающе улыбнулась: - Закройте глаза...
   Да пожалуйста!
   Послышался звук льющейся струйки, а потом... Запахло чаем!
   - О! - сказала я.
   Открыла глаза и повторила:
   - О!
   Чай в чашечках баловался тёмно-чайными оттенками, как море на дальних горизонтах - тёмно-синими.
   - О! - сказала я в третий раз, попробовав. Вкус не обманывал ни запах, ни цвет.
   - И как?
   - Неожиданно, но... - и не стала выдумывать особых красивости я: - Божественно!
   - Знай наших! - довольно улыбнулась рыжая.
   Она явно заколебалась, но всё-таки решилась - кивнула на мои рукописания:
   - Разрешите?
   - Можно, - не нашла причины отказать я.
   - Какой красивый почерк... - пробормотала она и споро, один за другим начала просматривать листочки.
   Почерк? Это в первом классе папа, когда я на чистописании писала первые палочки с крючочками, уговаривал меня: "Не торопись... И не пиши их - рисуй!"
   - Да-а, неожиданно... - закончив, повторила рыжая мою фразу.
   - Я умею читать стихи.
   - Да-а... - опять повторила она, а потом добавила: - А ведь казалось бы - обыкновенная бандитская шмара.
   Я не нашла ни одной причины обидеться. Я просто отказалась:
   - Я не шмара.
   Она аккуратно сложила мои листочки, а потом своей веснушчатой ладошкой ещё и подбила их.
   - А кто ты?
   Думала я не больше секунды:
   - Танцовщица.
   Она собрала посуду на подносик, поднялась... Помедлила и всё-таки опять решилась - кивнула на синенькие томики:
   - Будь осторожнее. Не затанцуйся с мальчишкой.
   И не стала ждать моей ответной реплики - пошла в свой закуток. Ко мне она потом подошла всего лишь пару раз - минут через десять с доброй гроздью бананов, а после, ещё через час - убрала шкурки.
  
   "III. С.-Петербург. Осень и зима 1901 года".
  
   Первое.
  
   Смотри -- я отступаю в тень,
   А ты по-прежнему в сомненьи...
  
   Любочка, как могла, сопротивлялась ему. Она не желала быть богиней - ей хотелось быть просто любимой девушкой - чтобы ей писали стихи, с ней гуляли, целовались.
   Он говорит:
  
   Спокойно жду последних снов,
   Забытых здесь, в земной темнице...
  
   А для неё "здесь"- никакая не темница, для неё - это родной Питер.
  
   Второе.
  
   Да, вот как раз о том самом:
  
   Пройдет зима -- увидишь ты
   Мои равнины и болота
   И скажешь: "Сколько красоты!
   Какая мертвая дремота!"
  
   Третье.
  
   Встану я в утро туманное,
   Солнце ударит в лицо.
   Ты ли, подруга желанная,
   Всходишь ко мне на крыльцо?
  
   Настежь ворота тяжелые!
   Ветром пахнуло в окно!..
  
   Страшное стихотворение. Вроде бы переполнено радостью: он продолжает делать своё дело, он заставляет её быть "подругой желанной"! И восходить на его крыльцо! В его келью, в его храм. Восходить - богиней!
   Но...
   Слово "желанная" Любочка прочитает очень конкретно и, наверное, чуть порозовеет от смущения.
   Но...
   "Утро туманное, утро седое..." В русской поэзии, литературе, культуре - в русской жизни! - это - "...первые встречи, последние встречи", это стихи о крахе.
  
   Четвёртое.
  
   И пока там "Любочка" краснеет и млеет в эротических грёзах, у него:
  
   Ранний час. В пути незрима
   Разгорается мечта.
   Плещут крылья серафима...
  
   Пятое.
  
   Ты уходишь от земной юдоли,
   Сердца лучшего любовь тебе несут.
   Страшных снов не жди от новой воли, --
   Хоры ангелов, не смертных, припадут...
  
   ... Предо мною -- грань богопознанья...
  
  
   Ещё один кирпич в храм богостроительства. Интересно, угадаю? - он сейчас получит ответку от "русской Венеры", которой среди хоров ангелов неуютно.
  
   Шестое.
  
   Снова ближе вечерние тени,
   Ясный день догорает вдали.
   Снова сонмы нездешних видении
   Всколыхнулись -- плывут -- подошли.
  
   Что же ты на великую встречу
   Не вскрываешь свои глубины...
  
   Это не ответка - это пассивное сопротивление. "Не желаю!"
  
   Седьмое.
  
  
   Я бремя похитил, как тать,
   Несчастье разбил я на части,
   Но, боже! как тяжко внимать
   Чужой нарастающей страсти...
  
   Вот так. А то "серафимы", "видения", видите ли, "нездешние"! Ну, так сам себе такую выбрал... В богини назначил.
  
   Не знаю -- за дальней чертой
   Живет ли лазурное счастье...
   Теперь я внимаю чужой
   И всё нарастающей страсти.
  
  
   Восьмое.
  
   Но в келье -- май, и я живу, незрима,
   Одна, в цветах, и жду другой весны.
   Идите прочь -- я чую серафима,
   Мне чужды здесь земные ваши сны.
  
   Урок для Любови Дмитриевной - вот, вот, как надо. Какой надо быть. Не "страстями" баловаться, а серафимов ждать. И равной с ними быть - с серафимами.
   ...Да и себе напомнить про "лазурное счастье".
  
   Девятое.
  
   Медленно в двери церковные
   Шла я, душой несвободная,
   Слышались песни любовные,
   Толпы молились народные.
  
   Или в минуту безверия
   Он мне послал облегчение?
   Часто в церковные двери я
   Ныне вхожу без сомнения.
  
   И он понимает: без него она сорвётся, и он принимает на себя - "посылать облегчения". Пигмалион сотворил живую из мрамора? Попробовал бы он из живой вычеканить - небесную! Которая чуть ли ни при каждой встрече твердила: "Пожалуйста, без мистики!"
  
   Десятое.
  
   ...Лишь отпылать -- и правда ближе.
   Или -- забвенные мечты
   Проходят медленно, -- и ниже
   Пылаю я, и выше -- ты...
  
   Вот такой круговорот: она пылает - выше он. А в минуты безверия - он...
  
   Одиннадцатое.
  
   Скрипнула дверь. Задрожала рука.
   Вышла я в улицы сонные.
   Там, в поднебесьи, идут облака
   Через туман озаренные.
  
   С ними -- знакомое, слышу, вослед...
   Нынче ли сердце пробудится?
   Новой ли, прошлой ли жизни ответ,
   Вместе ли оба почудятся?
  
   Если бы злое несли облака,
   Сердце мое не дрожало бы...
   Скрипнула дверь. Задрожала рука.
   Слезы. И песни. И жалобы.
  
   Какое певучее, какое затягивающее... Как-то Пушкин про какое-то стихо написал: "...итальянские звуки...". Про Батюшкова, что ли? А каково это было для него - писать от её лица? Он сам-то "нарастающей страстью" при этом не мучился?
  
   Двенадцатое.
  
   Зарево белое, желтое, красное,
   Крики и звон вдалеке...
  
   ...Смертью твоею натешу лишь взоры я,
   Жги же свои корабли!
   Вот они -- тихие, светлые, скорые --
   Мчатся ко мне издали.
  
   Ничего ж себе... И что всё это значит?.. А что об этом в "Записках..."?
   "Сентябрь прошел сравнительно с внутренним замедлением (лёгкая догматизация). Любовь Дмитриевна уже опять как бы ничего не проявляла. В октябре начались новые приступы отчаянья (Она уходит, передо мной - "грань богопознанья"). Я испытывал сильную ревность (без причины видимой). Знаменательна была встреча 17 октября.
   17-ым октября - помечено у него девятое стихотворение:
  
   Медленно в двери церковные
   Шла я, душой несвободная...
  
   0x08 graphic
Первое из тех, где он начал писать - жить! - Её жизнью. "Грань богопознания" - вот, чем оно было для него.
   И ведь писал, вспоминал об этом уже не двадцатилетний юноша - мистик и теург, а сорокалетний муж... Давно уже вочеловечившийся... Давным-давно живущий со своей, не любящей его, женой.
   "...К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников ("Зарево белое...", "Ты - другая, немая...")."
   Так "Зарево..." - это двойничество!..
  
   ...Жги же свои корабли!
   Вот они -- тихие, светлые, скорые --
   Мчатся ко мне издали.
  
   И не его двойник - её.
   Елена это... Это Елена Троянская со стены Илиона смотрит на море.
  
   Тринадцатое
  
   Восходя на первые ступени,
   Я смотрел на линии земли...
  
   Да, стихи от Её лица - было обрядом, ритуалом, этапом - было "первыми ступенями". Ещё раз перечитала:
  
   Чей-то сон шептался обо мне...
  
   Сон? И как споткнулась. "Линии земли" - это же: "Пять изгибов сокровенных / Добрых линий на земле"! Так вот откуда он смотрел, на свою Елену - со стереобата Тёмного Храма, куда его по Среднему проспекту завела жрица... Жрица какой богини? Я не успела увидеть её лицо. Но про русскую Венеру он упоминал сам, а что Елена была подарком Парису от Афродиты - Венеры греческой - известно всем...
  
   "...Любовь Дмитриевна ходила на уроки к М. М. Читау, я же ждал ее выхода, следил за ней и иногда провожал её до Забалканского с Гагаринской-Литейной (конец ноября, начало декабря). Чаще, чем со мной, она встречалась с кем-то - кого не видела и о котором я знал, - так вот откуда "ревность"! - Появился мороз, "мятель", "неотвязный" и царица, звенящая дверь, два старца, "отрава" (непосланных цветов), свершающий и пользующийся плодами свершений ("другое я"), кто-то "смеющийся и нежный". Так кончился 1901 год. Тут - Боткинский период"
  
   Четырнадцатое.
  
   Но ты вкуси волшебство бед вседневных
   И сон другой -- проклятый сон веков.
   В горниле старостей душевных
   Цветет восторг богов.
  
   Сказал, как впечатал. Купаться в отчаянии, как в восторге... Да просто знать: отчаяние - это тоже дар Их. Он, спустя много лет упомянет: "Чем мне хуже - тем лучше стихи". Он и от Дельмас потом уйдёт, потому что с нею ему было - будет, то есть - хорошо.
  
   Пятнадцатое.
  
   Я ли пишу, или ты из могилы
   Выслала юность свою...
  
   У Ахматовой есть: "...И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь". Это же... Я как-то одно стихотворение год по строчке собирала. А бывает вот так - словно под диктовку, в пять, в пятнадцать минут... в полчаса-час - когда час идёт за пять минут.
   И он никак не может разобрать: "Я ли пишу..." или это "просто продиктованные строчки". То есть не он это в эти пять минут был, а "Юность её..."
  
   Я отложила ручку, откинулась... Съела последний банан. Надо же, успела умять всю гроздь... Папа говорил, что свой первый банан он попробовал только в институте... Что эти коммунистические правители вытворяли - ведь разные банановые вьетнамы были им должны огромные миллиарды... Банан ему совсем не понравился: "Да теперь-то понимаю, не зрелый он был совсем". Больше папа на экзотику не тратился до самой Перестройки.
   Подошла... рыжая. Надо бы, что ли, узнать имя... Взяла чашку со шкурками, поставила на поднос... Отложила его... Показала на мои листочки:
   - Можно?
   Кивнула. Она в минуту просмотрела их. Сказала:
   - Занятная обмолвка.
   - Где?
   - "...мистик и теург". Значение слова теургия знаешь?
   Ну конечно, откуда бандитской шмаре, такие учёные слова знать...
   - Не обижайся, я чисто технически...
   - Сосуществование с богами, общение с ними.
   - Да, Аля, у тебя так и читается - как синоним к слову мистик. Но теургия - это не проживание по соседству с божествами, это созидание, сотворение, деланье их.
   Ничего себе... обмолвка... Она перешла на "ты"? А я не буду:
   - Вы меня знаете?.
   - Да пол-Поти уже знает, - расцветила свои веснушки рыжая.
   - А Вас я не знаю, - я смотрела в окно, на лето, на полдень. Из окна было видно даже южное синее небо. - Как Вас зовут?
   - Меня?! - удивилась она.
   Наверное её, местную библиотекаршу, тоже пол-Поти знает. Значит, я - из другой половины. Да вообще-то - из другого города.
   - Мария... - ответила она и помедлила, словно раздумывая надо ли добавлять. Или... мне стало смешно - словно вспоминая: - Андриановна.
   - Будем знакомы.
   Я по-прежнему смотрела в окно.
   - У-у, какими мы можем быть высокомерными, - заливисто засмеялась Мария... Андриановна, - брось!
   У-у, какими мы можем быть обаятельными! Я не выдержала, улыбнулась в ответ и повернулась к ней..
   - То-то же! - она держала в руках последний мой листочек. Опустила глаза на него и перечитала: - "То есть не он это в эти пять минут был, а Юность её..."... Ты знаешь, после смерти Владимира Соловьёва, когда родные принялись разбирать его бумаги - наткнулись... В них среди его писаний иногда вдруг встречались врезки другого почерка с обращениями к нему, подписанными - Sophie. В основном про любовь: что он - любим, что он - избранный... Но есть и советы, указания... Есть философия... Они решили, что всё это разговоры с дьяволом и сожгли, но... Остались другие рукописи, в которых слова Софи уцелели, - она чуть пожала плечами и закончила: - Ладно, не буду мешать.
   Рыжая легко поднялась, подхватила свой подносик, ушла. А я хмыкнула про себя: "Софи... Как она о Божественной Премудрости... Как про подружку", - и вернулась к Блоку.
  
   Шестнадцатое.
  
   Жду я холодного дня,
   Сумерек серых я жду.
   Замерло сердце, звеня:
   Ты говорила: "Приду...
  
   "Ты говорила...", - а вот это что? Его стихи или врезка другим почерком?
  
   Семнадцатое.
  
   Ты страстно ждешь. Тебя зовут, --
   Но голоса мне не знакомы,
   Очаг остыл, -- тебе приют --
   Родная степь. Лишь в ней ты -- дома.
  
   Степь?! Вспомнилось "Куликово поле" из Третьего тома: "Покоя нет! Степная кобылица / Несется вскачь". Так у ты родина - из тех, ковыльных краёв? Она из тех, которые придут на Куликово поле?
  
   Восемнадцатое.
  
   Будет день -- и свершится великое,
   Чую в будущем подвиг души.
  
  
   В Записках упоминание, что это стихи о двойничестве. В прошлом - двойник блазнилась Еленой, в этом:
  
   Ты -- другая, немая, безликая,
   Притаилась, колдуешь в тиши.
  
   Девятнадцатое.
  
   Ты в белой вьюге, в снежном стоне
   Опять волшебницей всплыла,
   И в вечном свете, в вечном звоне
   Церквей смешались купола.
  
   Как из "Снежной маски"...
  
   Двадцатое.
  
   Ночью вьюга снежная
   Заметала след.
   Розовое, нежное
   Утро будит свет...
  
   Но героиня Второго тома - это изнанка, чёрное эхо Прекрасной Дамы, хоть она и белая...
  
   Встали зори красные,
   Озаряя снег.
   Яркое и страстное
   Всколыхнуло брег.
  
   Да, это та, которая страстная, которая - в красных зорях, это - другая. Колдунья, русская Венера. То есть всё это - искус.
  
   Двадцать первое.
  
   Вот и подтверждение:
  
   ... Полюбуйся равнодушно,
   Как сердца горят над бездной.
  
   ... О, зачем в ночном сияньи
   Не взлетят они над бездной,
   Никогда своих желаний
   Не сольют в стране надзвездной?
  
   "...бездной... бездной"
  
   Двадцать второе.
  
   И опять о том же, только более определенно:
  
   ...жаром вражеских ланит
   Повержен в запоздалом беге.
  
   "жар ланит" - это разрумянившиеся щёчки. И это оружие. Оружие врага... врагини.
  
   А всё милее новый плен.
  
   Да, искус.
  
   Двадцать третье.
  
   За него борются, ему напоминают:
  
   Там, где камней вздымается груда,
   Голубая царица земли.
  
   И царица -- в мольбе и тревоге,
   Обрученная с холодом зим...
  
   Груда камней - она из двадцать шестого стихотворения Мистического лета:
  
   Признак истинного чуда
   В час полночной темноты --
   Мглистый мрак и камней груда,
   В них горишь алмазом ты.
  
   ...из стихотворения, помимо даты помеченного местом: 29 июля 1901. Фабрика.
  
   Двадцать четвёртое.
  
   Молчи, как встарь, скрывая свет, --
   Я ранних тайн не жду.
   На мой вопрос -- один ответ:
   Ищи свою звезду.
  
   Не жду я ранних тайн, поверь...
  
   Вот чем его искушают - тайнами. У Неё на всё - один единственный ответ. А у других... У йогов есть притча:
   " - Почему люди не летают?
   " - Кто хочет - не может, а кто может - тому уже не надо.
   И ему предлагают - умения. Искушают искусствами. Прельщают раскрытием древних тайн:
  
   ...И медленным и сладким ядом
   Он тихо узника поит,
   Заворожив бездонным взглядом.
  
   Двадцать пятое.
  
   ...Смутной памятью сумрачных лет,
   Смутно помню -- отворится дверь,
   Набежит исчезающий свет.
  
   И они - побеждают.
  
   Двадцать шестое.
  
   ...Утро после долгой ночи...
   Но бежит мелькнувший свет,
  
   И испуганные лики
   Скрыли ангелы в крылах:
   Видят -- мертвый и безликий
   Вырастает в их лучах.
  
   О том же.
  
   Двадцать седьмое.
  
   ...Злая дева, за тобою
   Вышлю северную ночь.
  
   Отуманю страстью сны
   Безмятежного расцвета,
   Первый день твоей весны
   Будет пламенное лето...
  
   Злая дева, северная ночь, страсть, пламень... Всё?
  
   Двадцать восьмое. Двойнику.
  
   Мне ни тебя, ни дел твоих не надо,
   Ты мне смешон, ты жалок мне, старик!
   Твой подвиг -- мой, -- и мне твоя награда:
   Безумный смех и сумасшедший крик!
  
   С двойниками тут такая проблема: кто из них - истинен? Кто из вас, Александр Александрович, был настоящим?
  
   Двадцать девятое.
  
   Мы, два старца, в сумрак таинственный
   Бредем, -- а в окнах свет.
   И дрожим мечтою единственной,
   Искушенные мудростью бед.
  
   Вот они уже и неразделимы.
  
   Тридцатое. Ночь на Новый Год
  
   Лежат холодные туманы,
   Горят багровые костры.
   Душа морозная Светланы
   В мечтах таинственной игры...
  
   Вот так - ничего реального, никакого сюрреализма, никакой теоделики... Заместо -"литература". Истощение. Опустошение. Лишь багровые костры и холодные туманы.
  
   Я перевернула страницу. "IV. С.-Петербург. Зима и весна 1902 года" - часть четвёртая, но...
   - На сегодня всё?
   Рядом стояла Рыжая. Не шло ей почему-то ни имя, ни тем более отчество...
   А я не заметила, как она подошла, что она стояла рядом, что - читала через плечо.
   - Да.
   Да, сил больше не было. Хуже - болела голова.
   - У-у, как он тебя... - покачала она кудряшками. - Подожди... - и, одним движением сдвинув в сторону все мои писания, томик Блока, уселась прямо на стол. - Т-с-с, - покачала головой: - Блок не должен у тебя получить внутреннюю связку с болью. Пусть он останется -праздником.
   Её пальцы, длинные, узкие, обвили моё лицо и успокоились на висках:
   - Расслабься... Закрой глаза.
   Сил противиться не было. Веки послушно опустились, и тьма окутала меня.
   От неё чуть пахло незнакомым шампунем и... солнцем. От неё чуть пахло рожью и... земляничными полянами - которые ранним летом на опушке березовой рощи. Когда берёзы - переполнены ещё молодой листвой, Когда лето ещё в диковинку, когда ещё в диковинку первые жаркие дни...
   - Вот, - довольно пробормотала рыжая, - то-то же...
   Её пальцы покинули мои виски, её запахи покинули моё обоняние, но её праздники... Праздник остался.
   - Это тебе, - кивнула она на незнамо когда появившуюся на моём столе книгу. - Вечер ещё длинный - почитаешь, какими они были - рыцари Серебряного века. Прочитаешь - вернёшь.
   - А если... - заопасалась я: вдруг придётся резко срываться отсюда.
   - Не будет "если", - отмахнулась Рыжая, но потом добавила: - Не беспокойся: если что - Дарико занесёт.
   "Дарико"? Да, кажется так Артур называл женщину, отдавшую Ольге ключи от дома... Она ещё, передёрнув плечами, буркнула, что холодильник полон, что веник и швабра - в кладовке на первом этаже. И добавила что-то по-грузински. После чего Артур мужественно задавил смешок... Наверное, выразила сомнение, знает ли хоть одна из нас, с какого конца за них берутся.
   Книга... Андрей Белый. "Начало века".
   - Его воспоминания. Второй том. Первый - про детство - почитаешь в своей Москве, буде заинтересуешься. Иди, - и как-то двусмысленно улыбнулась: - Твои мальчики заждались. Да и ты... Искупаешься - развеешься окончательно.
   Море? Да. Именно оно сейчас и нужно. Я собрала листочки, книгу...
   - Я завтра приду.
   - Буду ждать.
  
   Чему улыбнулась библиотекарша, поняла на пляже. Когда выяснилось, что опять оказалась там без купальника...
   Ольга появилась уже к ночи - опять настолько притомлённая, что молча заглотила тарелку борща и отправилась в койку. А я... Я заполночь читала про белого рыцаря, про Серебряный век.
   Вспомнилась давняя встреча с Анастасией Цветаевой, вспомнились её слова: "Россия потеряла нас". У Марины есть небольшой... рассказик? эссе? мемуар? - "Нездешний вечер". Тоже про тех, кого потеряла Россия, кого она выдавила или раздавила. Кого она расстреляла, сгноила по казематам ГУЛАГов или замучила в одиночках одиночеств. Окончание его я помнила:
   " ...последним звучанием наших уст было и будет:
  
   И звуков небес заменить не могли
   Ей скучные песни земли."
  
   А ещё я очень помнила Вознесенского:
  
   Я не знаю, как остальные,
   но я чувствую жесточайшую
   не по прошлому ностальгию --
   ностальгию по настоящему.
  
   ...жесточайшую...
  
  
  -- 4. Прорыв
  
   Проснулась, когда давно уже было светло. Проснулась с некоторым облегчением - ночью никакого морока не случилось... С облегчением, - уверила я себя. - С облегчением!
   Ольга отсутствовала. Смутно припоминалось, что она заходила, что что-то, вроде бы, говорила... Звучало, вроде бы: "Ну, ты даёшь..." Но спозаранку было не до неё, хотелось спать, спать, спать...
   Больше спать не хотелось - хотелось солнца!
   Ай да Рыжая... Предстоящий поход в библиотеку не казался обузой, навязанной - пусть самой себе, но навязанной - каторгой. Он ощущался - предстоящим приключением с классным парнем!
   Привела себя в порядок, махнула в окно моей страже: заходите! Принялась за кофе... Смеялась, дурачилась. Они поначалу кукожились, но потом смеялись тоже. Сослан защёлкал своей камерой...
   Когда собиралась - вспомнила про купальник... И махнула рукой - теперь-то чего уж, там, прятать! Да и не хотелось ничего прятать - ни там, ни даже тут.
   "Эй, дама! Ты обещала неделю перетерпеть..."
   "Целую неделю?!"
   "Эй, два дня уже долой! Держись! Пять дней только..."
   "Пять дней?.."
   "Зато ночей меньше - всего четыре".
   "Тебе-то легко говорить..."
   "Мне?!"
   Из четырёх вчера купленных платьев, я надела самое строгое... Когда вышла на кухню, парни непроизвольно встали.
   "Дама, тебе не кажется, что мы несколько перестарались?"
   Но когда вышли на улицу, в меня плеснуло солнцем. Я не удержалась и взглянула прямо в него. И ослепла.
  
   IV. С.-Петербург. Зима и весна 1902 года
  
   Первое.
  
   Я шел -- и вслед за мною шли
   Какие-то неистовые люди...
  
   ...Передо мною шёл огнистый столп.
   И я считал шаги несметных толп.
   И скрежет их, и шорох их ленивый
   Я созерцал, безбрежный и счастливый.
  
   "Безбрежный и счастливый"... Как сейчас - я... А потом я добавила к своей ослеплённости "шаги несметных толп"...
   И задохнулась.
  
   - Что?.. Что с тобой?.. - пробилось в моё сознание.
   - Что... - потихоньку начала выбираться в реальность я.
   Первым погас "огнистый столп"... Впрочем, может, это было нечто вроде ожога сетчатки от южного солнца? Потом иссякли тёмные ароматы остывающей пустыни. Потом слова Рыжей заглушили шорохи тысяч одежд, тысяч шагов, тысяч дыханий, а потом и аравийские пески осыпались, и аравийская ночь развеялась...
   Библиотека. Столик. Рыжая держит меня за руку...
   - С тобою всё нормально?
   Нормально? Нет.
   - Да.
   - Правда, неожиданно: только в прошлом стихотворении он был никто и никак, и - вот...
   - Это у него всё-таки получилось?
   - Может, это - его всё-таки не бросили?
   - Сейчас узнаю, - потянулась я к отставленной книге.
   - Подожди. Что ещё скажешь про это? - и она улыбнулась: - И напишешь...
   - Что оно - продолжение не последнего стиха предыдущей части, а - первого первой, самого первого стихотворения книги:
  
   Я вышел. Медленно сходили
   На землю сумерки зимы.
   Минувших дней младые были
   Пришли доверчиво из тьмы...
  
   И вот они эти "были":
  
   Я шел -- и вслед за мной влеклись
   Усталые, задумчивые люди.
   Они забыли ужас роковой.
   Вдыхали тихо аромат ночной
   Их впалые измученные груди,
   И руки их безжизненно сплелись.
  
   - А ещё?
   Я промолчала.
   - Подожди, посмотри в окно, я сейчас...
   Она повернулась, сделала пару шагов... И вдруг порывисто повернулась и подхватила, чуть ли не вырвала у меня из рук том Блока:
   - В окно смотри, в окно! Я сейчас...
   На моём столике остался книга, где "Дневники и Записки", но листать страницы, искать что-то - сил не было.
   Русский час - шестьдесят минут. Её не было четыре с половиной... За окном за это время ничего не произошло... Не изменилось, не случилось.
   Вернулась она с двумя похожими томиками. Мой - Том I, и - Том III.
   Она положила мой томик передо мной, а свой раскрыла на закладке.
   - Это стихотворение мало кто вспоминает, хотя знаменитое "О подвигах о доблести о славе" - его двойник... "Забывшие тебя":
  
   И час настал. Свой плащ скрутило время,
   И меч блеснул, и стены разошлись.
   И я пошел с толпой -- туда, за всеми,
   В туманную и злую высь...
  
  
   ...И я, без сил, отстал, ушел из строя,
   За мной -- толпа сопутников моих,
   Нам не сияло небо голубое,
   И солнце -- в тучах грозовых...
  
   ...Напрасный жар! Напрасные скитанья!
   Мечтали мы, мечтанья разлюбя.
   Так -- суждена безрадостность мечтанья
   Забывшему Тебя.
  
   - Дальше будешь читать - помни: он придёт вот сюда.
   Я промолчала.
   - Посмотри на меня! - неожиданно потребовала она, и, когда я послушалась, что-то, должно быть увидела, потому что довольно буркнула: - То-то же... - и добавила: - Предупреждала ж: не затанцуйся...
   Отошла.
   А я ещё несколько минут рассматривала две закладки, на одной из которой в узоре можно было рассмотреть и лохматое солнце, и готическую свастику, а на другой - и трехликую луну, и луну многоликую - во всех её фазах...
   А потом раскрыла Том I.
  
   Второе
  
   Бегут неверные дневные тени.
   Высок и внятен колокольный зов.
   Озарены церковные ступени,
   Их камень жив -- и ждет твоих шагов...
  
   ...Ложится мгла на старые ступени...
   Я озарен -- я жду твоих шагов.
  
   Пауза, навязанная Рыжей, помогла. Это стихотворение не ощущалось теперь продолжением предыдущего, предыдущее стало ощущаться видением, знамением - предвестием! Когда час - настанет! А сегодня... а нынче обычный ежедневный труд, ежедневный подвиг - каменно ждать твоих шагов... Ибо "ты - камень..." .
  
   Третье.
  
   Сгущался мрак церковного порога...
  
   ...И, проходя в смеющиеся дали,
   Здесь путник ждал, задумчив и смущен,
   Чтоб меркнул свет, чтоб звуки замирали...
   И дале шел, закатом озарен.
  
  
   "...и на сем камне Я создам Церковь Мою".
  
   Четвёртое.
  
   Высоко с темнотой сливается стена,
   Там -- светлое окно и светлое молчанье.
   Ни звука у дверей, и лестница темна,
   И бродит по углам знакомое дрожанье.
  
   В дверях дрожащий свет и сумерки вокруг.
   Входи!
  
   Пятое.
  
   Вошёл. А теперь взгляни вверх! -
  
   Там, в полусумраке собора,
   В лампадном свете образа.
   Живая ночь заглянет скоро
   В твои бессонные глаза.
  
   ...Там, в сводах -- сумрак неизвестный,
   Здесь -- холод каменной скамьи...
  
   И - чудом, обмороком, Явлением:
  
   Глубокий жар случайной встречи
   Дохнул с церковной высоты
  
   Случайная встреча?
  
   Шестое
  
   подпись:
   18 января 1902.
   Исаакиевский собор
  
   Дата, и место. "Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть". Ещё бы, как тут не "подчеркнуть значение", когда:
  
   Мы преклонились у завета,
   Молчаньем храма смущены...
  
   Он и она - просто преклонили колени.
   Просто? -
  
   На праздник мой спустился Кто-то
   С улыбкой ласковой Жены.
  
  
  
   Седьмое
  
   Я укрыт до времени в приделе,
   Но растут великие крыла.
   Час придет -- исчезнет мысль о теле,
   Станет высь прозрачна и светла.
   Спокойное знание о миссии, спокойное осознание собственного ученичества, собственного выковывания: "Символист уже изначала теург, т.-е. обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою".
   Восьмое
  
   И нам недолго любоваться
   На эти, здешние, пиры:
   Пред нами тайны обнажатся,
   Возблещут дальные миры.
  
   Та же самая абсолютная уверенность.
  
   Девятое.
  
   Уходит день. В пыли дорожной
   Горят последние лучи...
  
   ...И всё, что было невозможно
   В тревоге дня, иль поутру,
   Свершится здесь, в пыли дорожной,
   В лучах закатных, ввечеру.
  
   Десятое.
  
   Сны раздумий небывалых
   Стерегут мой день.
   Вот видений запоздалых
   Пламенная тень...
  
   Вот оно - невозможное. Невозможное - днём.
  
   Все лучи моей свободы
   Заалели там.
   Здесь снега и непогоды
   Окружили храм
  
   Вроде бы явное противостоянье свободы там и чему-то здесь. Вот только там - в алых лучах, вот только здесь - храм.
  
   Стоп. У него же зимой случился небольшой разрыв с Л.Д.М. Когда? "Когда же он подстерег ее на Невском, возле Казанского собора (это было 29 января), она встретила его отчужденно и небрежно сказала, что ей неудобно, если их увидят вместе. "Ледяным тоном: "Прощайте!"" - и ушла."
  
   ...Иль, застывши в снежном храме
   Не открыв лица,
   Встретить брачными дарами
   Вестников конца?
   8 февраля 1902
  
   Как раз в эту неделю?! Мальчик должен бы быть в отчаяньи, а поэт... Мальчик, может, и был, а поэт даже не заметил. 29 января он напишет:
  
   Так светла, как в день веселой встречи,
   Так прозрачна, как твоя мечта.
   Ты услышишь сладостные речи,
   Новой силой расцветут уста...
  
  
  
   Одиннадцатое
  
   На весенний праздник света
   Я зову родную тень.
   Приходи, не жди рассвета,
   Приноси с собою день!
  
   В переводе на русский: лета хочется! Среди ночных бдений, подвигов и теургий - лета хочется! Парню только двадцать лет...
  
   Двенадцатое.
  
   Ты была светла до странности
   И улыбкой -- не проста.
   Я в лучах твоей туманности
   Понял юного Христа
  
   Вот так, он вспомнил её улыбку и понял... Он понял, что чувствовал, как чувствовал себя сын Бога - осознавший себя всесильным, осознавший себя Богом двадцатилетний Иисус из Назарета.
   А то, что Любочка изволит нынче капризничать - да куда она денется!
  
   Тринадцатое.
  
   ...А здесь уже бледные девы
   Уготовали путь весны.
   Они знают, что мне неведомо,
   Но поёт теперь лишь одна...
   Я за нею - горящим следом -
   Всю ночь, всю ночь - у окна!
  
   и всю ночь, всю ночь...
  
   Четырнадцатое.
  
   Сны безотчетны, ярки краски,
   Я не жалею бледных звезд.
   Смотри, как солнечные ласки
   В лазури нежат строгий крест.
  
   То есть ночь - всё тянется и тянется... Но нет тяжести подвига, есть нега ежедневности, то есть - еженощности.
  
   Пятнадцатое
  
   Мы живем в старинной келье
   У разлива вод.
   Здесь весной кипит веселье,
   И река поет.
  
   Но в предвестие веселий,
   В день весенних бурь
   К нам прольется в двери келий
   Светлая лазурь.
  
   И полны заветной дрожью
   Долгожданных лет
   Мы помчимся к бездорожью
   В несказанный свет.
  
   И опять противостояние, только не здесь и там, а радостного сейчашнего и неизбежного восторга грядущего.
  
   Шестнадцатое.
  
   Надо же: в Апокалипсисе Дух и Невеста - на равных... В Апокалипсисе - прямое указание на Неё...
   И опять не хочется сокращать ни строчки. Невозможно опустить ни единую строку , потому что:
   ***
   И Дух и Невеста говорят: прииди.
   Апокалипсис
  
  
   Верю в Солнце Завета,
   Вижу зори вдали.
   Жду вселенского света
   От весенней земли.
  
   Всё дышавшее ложью
   Отшатнулось, дрожа.
   Предо мной -- к бездорожью
   Золотая межа.
  
   Заповеданных лилий
   Прохожу я леса.
   Полны ангельских крылий
   Надо мной небеса.
  
   Непостижного света
   Задрожали струи.
   Верю в Солнце Завета,
   Вижу очи Твои.
  
   22 февраля 1902
  
   Да... Жить, видя очи Твои... А этой строчки в Апокалипсисе я не помнила. "Невеста"? Которая на равных с "Духом"? Совсем не помнила.
   Стоп... "Жить?" Да нет же! - это прорыв: "Всё... отшатнулось..." и "Предо мной... -- золотая межа". Перед ним открылась тропа, и он - пошёл! И дал описание тамошнего пейзажа:
  
   Заповеданных лилий
   Прохожу я леса.
   Полны ангельских крылий
   Надо мной небеса.
  
   Непостижного света
   Задрожали струи.
  
   Вот только... Завет его - не какое-то из Евангелий или, скажем, Книга Руфь, а... Апокалипсис.
  
   Семнадцатое.
  
   Непорочность просится
   В двери духа божья.
   Сердце переносится
   В дали бездорожья.
   Здесь -- смиренномудрия
   Я кладу обеты.
   27 февраля 1902
  
   Недели не прошло, а он уже тоскует по "Золотой меже":
  
   Испытаний силою
   Истомленный -- жду я...
  
   Восемнадцатое.
  
   ...Нет меры нашему познанью,
   Вещественный не вечен храм.
   Когда мы воздвигали зданье,
   Его паденье снилось нам.
  
   И каждый раз, входя под своды,
   Молясь и плача, знали мы...
  
   "Вещественный не вечен..." - сколько же смертной тоски здесь - о вечном. То, которое - не вещественно.
  
   Девятнадцатое.
  
   Ты -- божий день. Мои мечты --
   Орлы, кричащие в лазури.
   Под гневом светлой красоты
   Они всечасно в вихре бури.
  
   Стрела пронзает их сердца,
   Они летят в паденьи диком...
   Но и в паденьи -- нет конца
   Хвалам, и клёкоту, и крикам!
  
   Кто же охотится, кто пускает те стрелы? В небо над Бездорожьем?
  
   Двадцатое.
  
   Целый день передо мною,
   Молодая, золотая,
   Ярким солнцем залитая,
   Шла Ты яркою стезею.
  
   О, взойди же предо мною
   Не в одном воображеньи!
  
   Двадцать первое
  
   Кто, проходя, тревожно кинул взоры
   На этот смутно отходящий день?..
  
   ...Но я пойму и всё мечтой объемлю,
   Отброшу сны, увижу наяву,
   Кто тронул здесь одну со мною землю,
   За ним в вечерний сумрак уплыву.
  
   Интересно следить за попытками анализа - поэта: как он, пытаясь понять, каждый раз срывается в описание ощущения, описание вечернего сумрака или залитого Её светом полдня.
  
   Двадцать второе.
  
   Мы странствовали с Ним по городам.
   Из окон люди сонные смотрели.
   Я шёл вперед; а позади -- Он Сам,
   Всепроникающий и близкий к цели.
  
   Боялся я моих невольных сил,
   Он направлял мой шаг заворожённый.
   Порой прохожий близко проходил
   И тайно вздрагивал, смущённый...
  
   Нас видели по чёрным городам,
   И, сонные, доверчиво смотрели:
   Я шёл вперёд; но позади -- Он Сам,
   Подобный мне. Но -- близкий к цели.
  
   Опять: Я шёл... Но теперь за ним шли не толпы и народы, а только Один...
   И вот тебе теургия: не я, подобный Ему, а Он - по моему подобию.
  
   Двадцать третье.
  
   Гадай и жди. Среди полночи
   В твоем окошке, милый друг,
   Зажгутся дерзостные очи,
   Послышится условный стук.
  
   И мимо, задувая свечи,
   Как некий Дух, закрыв лицо,
   С надеждой невозможной встречи
   Пройдет на милое крыльцо.
  
   Снова гадалка. Не отпускает она его, никак не отпускает. Не помогает даже Он сам.
  
   Двадцать четвёртое.
  
   Жизнь медленная шла, как старая гадалка...
  
   ...Но даже здесь, под игом чуждой воли,
   Казалось, тяжки были небеса...
  
   ...И вспомнил я сокрытые причины
   Плененья дум, плененья юных сил.
  
   И он понимает, что это - иго чуждой воли, и он знает эти сокрытые причины...
  
   Двадцать пятое.
  
   ...Ты - ласковым и тонким жалом
   Мои пытаешь глубины
  
   ...Случайно сладостный обман --
   Меня обрек на поклоненье
  
   ...И...
   Мои погаснут небеса
  
   Нет, это неслучайно. Каждый раз, когда он прорывается в Бездорожье, - после, как кандалы на ноги набрасывают...
  
   Двадцать шестое.
  
   На темном пороге тайком
   Святые шепчу имена.
   Я знаю: мы в храме вдвоем,
   Ты думаешь: здесь ты одна...
  
   Я слушаю вздохи твои...
  
  
   Вместо "Солнце Завета" -" тёмный порог", и не "ярким солнцем залитая", а плачущая. И ведь понимает он, что это - "всё ложь!", но
  
   ...если крылами взмахнешь,
   С тобой навсегда улечу!..
  
   Двадцать седьмое
  
   ...Весенний день сменяла тьма,
   Хладело сердце над могилой.
   Я медленно сходил с ума,
   Я думал холодно о милой.
  
   Да бывает такое - у любого психолога спросите: сердце не выдерживает постоянного напряжения, эмоций уже не хватает, и как отдых - мысли о милой(-ом) какое-то время не сопровождаются эмоциональным накалом. А он, столкнувшись с данным феноменом, подумал, что сходит с ума.
  
   Двадцать восьмое.
  
   Что сожалеть в дыму пожара,
   Что сокрушаться у креста,
   Когда всечасно жду удара
   Или божественного дара
   Из Моисеева куста!
  
   Моисеев куст - это неопалимая купина, конечно же... Когда тот тихо-мирно пас своих овец, а с него потребовали: "Иди к фараону, и выведи из Египта народ Мой". И он изумился: "Я, пастух?! К фараону?!" А после - пошёл.
   Мальчику тоже напомнили... Те, которые диктуют стихи.
  
   Двадцать девятое.
  
   Кто плачет здесь? На мирные ступени
   Всходите все -- в открытые врата.
  
   ...Здесь места нет победе жалких тлений,
   Здесь всё -- любовь. В открытые врата
   Входите все. Мария ждет молений,
   Обновлена рождением Христа.
  
   Развитие предыдущего и прямое противопостановление двадцать шестому стихотворению. Но как же надо быть уверенным в себе, чтоб равняться с еврейским пастухом или вот так смотреть на молящуюся Марию.
  
   Тридцатое.
  
   Вот и источник его силы:
  
   Утомленный, я терял надежды,
   Подходила темная тоска.
   Забелели чистые одежды,
   Задрожала тихая рука...
  
   ...Ты сошла, коснулась и...
  
   ..."Ты проснешься, вновь освобожден".
  
   Тридцать первое.
  
   И прямая формулировка:
  
   Белая Ты, в глубинах несмутима,
   В жизни -- строга и гневна.
   Тайно тревожна и тайно любима,
   Дева, Заря, Купина.
  
   Купина: горящий и не сгорающий терновый куст, от которого исходит глас Божий. Но это у Моисея - терновник, а у Блока - Дева-Заря!
  
   Тридцать второе.
  
   Днем вершу я дела суеты,
   Зажигаю огни ввечеру.
   Безысходно туманная -- ты
   Предо мной затеваешь игру.
  
   Я люблю эту ложь, этот блеск,
   Твой манящий девичий наряд...
  
   Опять же по старому алгоритму: сразу вслед за прозрением является иная - лживая, "манящая", "безысходно туманная". Гадалка.
  
   Тридцать третье.
  
   Люблю высокие соборы...
  
   ...Боюсь души моей двуликой
   И осторожно хороню
   Свой образ дьявольский и дикий
   В сию священную броню.
  
   Он и сам всё понимает. Он понимает, что может вести людей, а может и так:
  
   Бужу я память о Двуликом
   В сердцах молящихся людей.
   Вот -- содрогнулись, смолкли хоры,
   В смятеньи бросились бежать.
  
   Да весь его второй том будет об этом - о реинкарнации Двуликого.
  
   Тридцать четвёртое.
  
   Я знаю день моих проклятий,
   Бегу в мой довременный скит,
   Я вырываюсь из объятий,
   Но он -- распутье сторожит
  
   ...И на распутьи -- пленник жалкий --
   Я спотыкаюсь, я кричу...
  
   ...И, весь измучен, в исступленьи,
   Я к миру возвращаюсь вновь --
   На безысходное мученье,
   На безысходную любовь.
  
   И следующую книгу назовёт - "Распутья".
  
   Тридцать пятое.
  
   Опять двойник:
  
   Мы отошли и стали у кормила,
   Где мимо шли сребристые струи.
  
   "Мы" - это "он" и "я".
  
   Теряясь в мгле, ты ветром управляла,
   Бесстрашная, на водной быстрине.
   Ты, как заря, невнятно догорала
   В его душе -- и пела обо мне
  
   В стихах сбывается всё. Он сам напророчил себе треугольник с Андреем Белым - Борисом Бугаевым.
  
   И каждый звук -- короткий и протяжный --
   Я измерял, блаженный, у руля.
   А он смотрел, задумчивый и важный,
   Как вдалеке туманилась земля...
  
  
   Тридцать шестое.
  
   ...В Тебе таятся в ожиданьи
   Великий свет и злая тьма --
   Разгадка всякого познанья
   И бред великого ума.
  
   В "Тебе" - есть всё. Но у "кормила"-то - ты сам...
  
   Тридцать седьмое.
  
   Слышу колокол. В поле весна...
  
   Да, это уже "Апрель 1902" - весна.
  
  
   Тридцать восьмое
  
   Там -- в улице стоял какой-то дом,
   И лестница крутая в тьму водила.
   Там открывалась дверь, звеня стеклом,
   Свет выбегал, -- и снова тьма бродила.
  
   Пауза? Опять после напряжений и прозрений - просто "розовеющий лес" в предыдущем, а в этом:
   Там наверху окно смотрело вниз,
   Завешанное неподвижной шторой,
   И, словно лоб наморщенный, карниз
   Гримасу придавал стене -- и взоры...
  
   Или... Он бродит по мирам, ведь "Не знаешь Ты, какие цели / Таишь в глубинах Роз Твоих" и смотрит то на море с "сребристыми струями", то на весенний луг, над которым "Облаков розоватых волокна", а здесь - привет из "Страшного мира" третьего тома:
  
   ...По лестнице над сумрачным двором
   Мелькала тень, и лампа чуть светила.
  
   Наверняка, если бы он присмотрелся к улице:
  
   А с улицы -- ни слов, ни звуков нет, --
   И только стекол выступали глянцы.
  
   то в ночи при свете тусклого фонаря увидел бы вывеску: "Аптека".
  
   Тридцать девятое.
  
  
   Я и мир -- снега, ручьи,
   Солнце, песни, звезды, птицы,
   Смутных мыслей вереницы --
   Все подвластны, все -- Твои!
  
   Пока молодость берёт своё. И сумерки тёмных миров Шаданакара - всего лишь экзотика: мало ли куда занесёт рулетка выбора, экзотика, а не... привычное место обитания. Пока ещё туризм, а не эмиграция.
  
   Сороковое.
  
   Мы встречались с тобой на закате.
   Ты веслом рассекала залив.
   Я любил твое белое платье,
   Утонченность мечты разлюбив.
  
   Да, он вырвался из кельи послушничества, он бросил подвиг ученичества и бросился мотаться по линиям вероятностей. Вот, присмотрел вполне уютную:
  
   Ни тоски, ни любви, ни обиды,
   Всё померкло, прошло, отошло...
   Белый стан, голоса панихиды
   И твое золотое весло.
  
   Сорок первое.
  
   Интересно наблюдать, как он их конструирует - вероятности:
   0x01 graphic
  
   Какие бледные платья!
   Какая странная тишь!
   И лилий полны объятья,
   И ты без мысли глядишь.
  
   Лилии - это атрибут Офелии. Бледное платье - наверняка из той самой постановки "Гамлета" в 98 году, "ты без мысли" - ему запомнилось, как Любочка играла безумие, а "упала Звезда": Блок провожал Любочку после спектакля, они ещё были и в театральном гриме и в театральных - королевских! - платьях, они шли по аллее и... упала звезда. Оба промолчали. И запомнили - на всю жизнь. Оба.
  
   Кто знает, где это было?
   Куда упала Звезда?
   Какие слова говорила,
   Говорила ли ты тогда?
  
   Кто знает, где это было... Но сходить ещё раз посмотреть - он себе не отказал.
  
   Сорок второе.
  
   Когда святого забвения
   Кругом недвижная тишь, --
   Ты смотришь в тихом томлении,
   Речной раздвинув камыш...
  
   И опять вернулся в предыдущую реальность - как там хорошо!
  
   Ты смотришь тихая, строгая,
   В глаза прошедшей мечте.
  
   Лодка, камыш, любимая - тихая, строгая, и вся в тихом томлении... И не возвращался бы... Но...
  
   Вот скоро вечер придвинется,
   И ночь -- навстречу судьбе:
   Тогда мой путь опрокинется,
   И я возвращусь к Тебе.
  
   от тебя - к Тебе, от любимой - к Даме, от уюта и покоя - к "покоя - нет!"
  
   Сорок третье.
  
   Ты не ушла. Но, может быть,
   В своем непостижимом строе
   Могла исчерпать и избыть
   Всё мной любимое, земное..
  
   и Ты - не ушла.
  
  -- 5. Расплата.
  
   Дальше начиналась следующая часть: "V. С. Шахматово. Лето 1902 года"... Можно бы передохнуть... Я оторвалась от книги, и рука сама по себе потянулась к блюду, на котором лежала наполовину уже ощипанная гроздь тёмного винограда... А ещё и огрызок груши, шкурки пары бананов... Когда успела? Появилась-то тропикана эта когда? Однако, зачиталась...
   Бросила виноградинку в рот - нет, не привозной, наверняка местный... Уже? Уже начал вызревать? Здесь уже кончилось лето?
   И я опять потянулась к книге: там - лето только начиналось!
  
   Первое.
  
   И опять: дата и место: 11 июня 1902 С. Шахматово. Забавно "С." - это же село? Но можно прочитать и как "святое".
  
   Брожу в стенах монастыря,
   Безрадостный и темный инок.
   Чуть брежжит бледная заря, --
   Слежу мелькания снежинок.
  
   Это ему погрозили пальчиком? Вернули из самоволки?
  
   Мне странен холод здешних стен
   И непонятна жизни бедность.
   Меня пугает сонный плен
   И братии мертвенная бледность.
  
   Да, после тихой роскоши наших первых тёплых вечеров - опять в зиму, после вечеров с любимой - к "братии"...
  
   Заря бледна и ночь долга,
   Как ряд заутрень и обеден...
  
   В армии солдат за самовольные отлучки отправляют под арест на гауптвахту. А его даже лишили памяти...
  
   Второе.
  
   А ему даже пририсовали другую память, другую жизнь:
  
   На ржавых петлях открываю ставни,
   Вдыхаю сладко первые струи.
   С горы спустился весь туман недавний
   И, белый, обнял пажити мои...
  
   Пажити, горы, замок - Италия? Белый - седой?
  
   ...Я бодрствую, задумчивый мечтатель:
   У изголовья, в тайной ворожбе,
   Твои черты, философ и ваятель,
   Изображу и передам тебе...
  
   Философ, ваятель... - Возрождение? И он - один из тех, которые, как Леонардо... Которые почти как маги: "твои черты изображу" - с тебя изображу, но в "тайной ворожбе" преображу их и "передам тебе"... Вот так потом и вспоминали про Волохову: когда она была с Блоком - у неё были и "крылатые глаза", и "победная красота", но стоило Блоку отойти, и она - "погасла"...
  
   Когда-нибудь в минуту восхищенья
   С ним заодно и на закате дня,
   Даря ему свое изображенье,
   Ты скажешь вскользь: "Как он любил меня!"
  
   Любочка скажет совсем другое. Она перечеркнет страницы дневника и прямо по ним крупно напишет: "Потерянные годы".
  
   Третье.
  
   Пока ты жив, -- один закон
   Младенцу, мудрецу и деве.
   Зачем же, смертный, ты смущен
   Преступным сном о божьем гневе?
  
   Сон - преступен, потому что ему снится, что он - Бог. Снится...
  
   Четвёртое.
  
   ...Мы, забыты в стране одичалой,
   Жили бедные, чуждые слез,
   Трепетали, молились на скалы,
   Не видали сгорающих роз...
  
   Ещё один вариант сущего... Впрочем, этот - среди скал у моря - уже появлялся (IV-18):
  
   ...Мы живем в старинной келье
   У разлива вод...
  
  
  
   Пятое. "На смерть деда":
  
   ...Но было сладко душу уследить
   И в отходящей увидать веселье.
   Пришел наш час -- запомнить и любить,
   И праздновать иное новоселье...
  
   Он до того сейчас в разномирье, что реальная смерть его совсем не пугает: подумаешь - ещё одно иное новоселье.
  
   Шестое.
  
   И о том же:
  
   Не бойся умереть в пути...
  
   ...Она и ты -- один закон,
   Одно веленье Высшей Воли.
  
   Она - смерть, конечно же.
  
   Седьмое.
  
   "Имеющий невесту есть жених; а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха"
   От Иоанна, III, 29
  
   Я, отрок, зажигаю свечи,
   Огонь кадильный берегу.
   Она без мысли и без речи
   На том смеется берегу.
  
   Нет, смерть недолго смущала его. Прошла неделя после смерти деда, и у него опять: он - отрок, перед ним водная преграда, на том берегу (речки? океана?) смеётся Она, а рядом, как преданный друг - зубчатый лес, над которым - всё та же немеркнущая заря:
  
   ...И от вершин зубчатых леса
   Забрежжит брачная заря.
  
   Восьмое.
  
   Ему никак не дают сосредоточиться, не дают уйти побродить по измерениям, по вероятностям, а заместо - кидают, куда придётся, в мир без начала и конца, в жизнь без памяти:
  
   Говорили короткие речи,
   К ночи ждали странных вестей.
   Никто не вышел навстречу.
   Я стоял один у дверей...
  
   ...его выбрасывают к людям... к людям? - нет, к существам без лиц:
  
   ....И, всходя на холмик за садом,
   Все смотрели в синюю даль.
   И каждый притворным взглядом
   Показать старался печаль...
  
   ...где нет ни прошлого, ни грядущего, а только предчувствия о красном:
  
   ...Так стоял один -- без тревоги.
   Смотрел на горы вдали.
   А там -- на крутой дороге --
   Уж клубилось в красной пыли.
  
   Девятое.
  
   И опять:
  
   Сбежал с горы и замер в чаще.
   Кругом мелькают фонари...
   Как бьется сердце -- злей и чаще!
   Меня проищут до зари.
  
   Десятое.
  
   Я и молод, и свеж, и влюблен,
   Я в тревоге, в тоске и в мольбе,
   Зеленею, таинственный клен,
   Неизменно склоненный к тебе...
  
   Это стихотворение есть во всех его сборниках. Вырвав из контекста, его дают образцом оптимизма, любви... И тогда в его молодости теряется строка: "Я в тревоге, в тоске и в мольбе"... Но здесь, в последовательности сюжета книги... Всякая метафоричность теряется - становится овеществлённым кошмаром:
  
   ...И до ночи -- с тоскою, с тобой,
   Я с тобой, зеленеющий клен.
  
   Одиннадцатое.
  
   Ужасен холод вечеров,
   Их ветер, бьющийся в тревоге,
   Несуществующих шагов
   Тревожный шорох на дороге.
  
   Холодная черта зари --
   Как память близкого недуга
   И верный знак, что мы внутри
   Неразмыкаемого круга.
  
   Двенадцатое.
  
   За темной далью городской
   Терялся белый лед.
   Я подружился с темнотой,
   Замедлил быстрый ход...
  
   Дата написания 4 августа 1902. В примосковье, в Шахматово - это самое лето. Палящая жара уже уходит, а остаётся пронеживающее тепло. А от мальчишки никак не отстанут - у него и холод вечеров, и белый лёд замёрзшей воды... (Речки? океана?)
  
   ...Лицо скрывая от меня,
   Он быстро шел вперед
   Туда, где не было огня
   И где кончался лед.
  
   Он обернулся -- встретил я
   Один горящий глаз...
  
   И опять безликие... Даже когда он обернулся, лица нет - "Один горящий глаз"... (Стоп, а то давнишнее, из первой части - не из этой ли серии: "Постигнешь ты -- так хочет бог --/Её необычайный глаз".)
  
   И я не знал, когда и где
   Явился и исчез...
  
   И опять - отсутствие времени в четырех-координатном континууме. Которое здесь обернулось отсутствием и первых трёх, больше - отсутствием причинности: он не понимает - не только когда, где, но и как:
  
   Как опрокинулся в воде
   Лазурный сон небес.
  
   Тринадцатое.
  
   А вот привет из будущего "Балаганчика":
  
   ..."Он" -- мечом деревянным
   Начертал письмена.
   Восхищенная странным,
   Потуплялась "Она".
  
   Восхищенью не веря,
   С темнотою -- один --
   У задумчивой двери
   Хохотал арлекин.
  
   Четырнадцатое.
  
   Пытался сердцем отдохнуть я --
   Ужель не сбросить этих снов?
  
  
   Действительно, сколько ж можно?
  
   ...Он спрятал голову в колени
   И не покажет мне лица.
  
   Ну, чё, чё пристал к мальчишке?!
  
   Пятнадцатое.
  
   Золотистою долиной
   Ты уходишь, нем и дик...
  
   Уходит? Да всё лето испоганил, паршивец!
  
   Шестнадцатое.
  
   Без Меня б твои сны улетали
   В безжеланно-туманную высь,
   Ты воспомни вечерние дали,
   В тихий терем, дитя, постучись...
  
   Это вставка другим почерком - это Она говорит, Она объясняет, что всё его летнее наваждение было из-за того, что он попробовал побыть, побродить - "без Меня".
  
   Семнадцатое.
  
   Тебя я встречу где-то в мире,
   За далью каменных дорог.
   На страшном, на последнем пире
   Для нас готовит встречу бог.
  
   А это его ответ? Он всё равно настаивает на своём праве на "каменные дороги"?
  
   Я перевернула страницу. "VI. С.-Петербург. Осень -- 7 ноября 1902 года". Всё? Короткое же ему выдалось лето... И что дальше - там, в его последней осени?
  
   Первое:
  
   Я вышел в ночь -- узнать, понять
   Далекий шорох, близкий ропот,
   Несуществующих принять,
   Поверить в мнимый конский топот...
  
   - Стоп-стоп-стоп... Хватит тебе на сегодня,- рыжая библиотекарша отодвинула от меня книгу, но я сомнамбулически опять потянулась к раскрытому томику. Тогда Мария... как же её там?.. Андриановна! - захлопнула её: - С тебя хватит! - и улыбнулась: - Возвращайся.
   Возвращаться? Откуда?
   Возвращаться? Куда?
   Возвращаться? Зачем?
   За что?!
   Возвращаться... "...не по прошлому ностальгия...". Я взяла её веснушчатые ладони и слепо потянула их к своему лицу...
   - Сейчас, - улыбнулась она.
   И памятным жестом сдвинула на угол стола и всю лирику, и все дневники, и всю мою писанину. И памятным движением... - запало же в память! - села. Под широкой длинной юбкой резко прорисовался контур бёдер. Библиотекарша... Под лёгкой блузкой резко прорисовался контур грудей.
   - Закрой глаза! - потребовала она.
   Могла бы и не командовать - под её пальцами, которые слепо пробежали по лицу, глаза мои закрылись сами... И скоро все мороки, всё серебро прошлого века истаяло, растворилось, иссохло и выветрилось...
   - Не забалуйся с мальчишками, - напоследок понапутствовала она.
   Какой же маленький городок этот Поти!
   Так что мальчикам повезло - я удержалась и не стала с ними... хм... баловаться. Ну, почти. Ну-у... Уж слишком строгое на мне было платье. И сняла его у моря я чуть строже, чем безучастно. Совсем чуточку...
   Обычно в машине они со мной болтали. Когда ехали к пляжу - болтали тоже. А вот когда катили обратно - молчали. Так же молча выполнили мою просьбу: заехали на рынок, купили гуся, яблоки, баклажку домашнего красного вина...
   А когда по приезду пригласила зайти, лаконично ответили:
   - Нет.
  
  -- 6. Гусь с яблоками
  
  
   Ольга опять заявилась уже по темноте. Кажется, она вознамеривалась о чём-то "серьёзно поговорить" со мной, но гусь уже был на столе и источал такие ароматы, что девчонка опять повторила давешнюю фразу:
   - Так ты и это можешь?!
   Да. Уже умела.
   Только, вот, зря я... Училась готовить его я - для Натали и теперь, за этой готовкой, только разбередила рану. Которая ещё больно болела.
   Ольга быстро вылакала пару стаканов вина, умяла гусячью ногу, вздохнула, попыталась набраться решимости на серьёзность, но вино, джигиты, пещеры... У неё слипались глаза, она махнула рукой и ушла спать...
   А я в своей тесной комнатке на втором этаже опять раскрыла том воспоминаний Андрея Белого... И опять...
   Нос-таль-ги-я...
   Я тут всё лето прячусь от бандитов, я тут всю жизнь - среди бандитов, у нас уже вся жизнь - среди бандитов, а они там...
   И чего мне здесь прятаться?! Чего сидеть мне в этой каморке? Захотелось - звёзд! Хоть звёзд... Встала. Подошла к окну - распахнула его. Но свет от лампы гасил ночь, и я пошла к двери, к выключателю. Уже протянула к нему руку... И тут - тук-тук-тук... Ко мне? Сюда?!
   Мельком оглядела себя - приемлемо. И раскрыла дверь. И изумилась:
   - Мария?!
   - Тс-с-с.... - прошептала Рыжая, - изобрази, что ложишься.
   Рыжие бесенята плясали у неё в глазах... Парочка из них перепрыгнули и защекотали губы мне. Губы улыбнулись и шепнули:
   - Сейчас.
   Вернулась к окну, закрыла его, опустила лёгкую светлую занавеску и устроила маленький концертик стриптиза теней. Потом выключила свет, потом легла.
   А потом тихо скатилась на пол, подхватила со стула халат и, через приоткрытую дверь, выскользнула в коридор.
   Меня тут же ухватили за руку и потащили... Нет, "потащили" - не то слово: ни насилия, ни грубости не было. Может, "повели"? - нет, настойчивее. Повлекли! - как течение лодку. Когда ты в ней в любой момент можешь подправить движение вёслами, когда у тебя есть возможность даже воспротивиться... возможно иллюзионная.
   Коридор. В конце его - я помнила, - запертая дверь. Комнаты за нею быть не могло - внешняя стена уж совсем рядом... Мы с Ольгой решили: кладовка какая-нибудь...
   Чуть скрипнули петли...
   - Аккуратнее - лестница. Вот, держись, - библиотекарша поймала мою правую руку и опустила её на круто-изгибающееся перильце.
   - Поднимаемся... - опять повлекла меня она. Теперь вверх. Там, дверь наружу была приоткрыта, и звёздная ночь из-за неё чуть разбавляла комнатный мрак.
   - Выходим.
   Вышли. Небольшая площадка. С той стороны, с улицы её укрывал скат крыши, а с этой - город, город, город, а дальше, должно быть, было море... В котором сейчас, должно быть, отражались здешние звёзды. Или - я улыбнулась, - это невидимые отсюда морские звёзды прямо оттуда зримо отражались в небе над домом.
   - Устраивайся!
   Два светлых пластмассовых кресла, пластмассовый столик меж ними, легкая ограда... В конце которой - что-то вроде калитки, на лестницу. Такие называются пожарными - приделанная, вделанная прямо в стену.
   - Ага, - согласилась Рыжая, - через неё. Охранники твои не местные. А здешние про Дарин дворик все знают... И про тропку к нему. Эх, пять лет назад здесь такие танцы были...
   - Больше - нет?
   - Нет. Хозяина - мужа Дарико - посадили. Она ждёт. Два года осталось...
   Семь лет? Я не стала спрашивать, кого убил мужчина, выстроивший этот дом. Или за что...
   - Слушай, у тебя там так пахнет... Курицу запекла?
   - Гуся. С яблоками.
   Надо отдать ей должное: реплику про бандитскую шмару, умеющую готовить, она удержала. Не сдержалась с другим:
   - Полакомишь? Сто лет уж не пробовала! - и тут же остановила меня: - Сиди. Я сама. Ты же будешь свет зажигать, мальчишек тревожить, а я по-тихому.
   Тихо и быстро. Её не было лишь пару минут... Или это я засмотрелась на огонёчки, любующиеся собой в невидимом море?.. Странно: всё те же звёзды, всё то же море, но в Крыму они... выше, что ли?
   - Угощайся! - Рыжая разливала по бокалам вино. Из незнакомой бутылки. Да и бокалы... Мы с Ольгой пили из чашек - бокалы стояли за стеклянными дверцами в закрытом шкафу. Про ключи к которому хозяйка перед нами смолчала.
   - Это не моё, - попробовала отказаться я.
   - Не заморачивайся. Нико его для нас готовил.
   - Для нас?!
   - Для меня, - засмеялась она, - с сестрой. Ну, больше для сестры, конечно. Я-то всё с Дарико - подругами... Но сестра не жадная - не обидится. Пей! За Нико! Пусть он сейчас тоже смотрит на звёзды!
   - Пусть, - тогда согласилась я.
   Да, такое вино стоило звёзд. Да и... Пять лет выдержки как-никак...
   -... Как-то читала рассказ... - продолжала болтать, уминая гусятину, Рыжая, - американского фантаста... Про планету на которой всегда был день - двойная звезда, что ли... Или даже тройная... Но раз в несколько тысяч лет происходило полное затмение всех её светил, и на небо высыпали звёзды... И не наши жалкие тридцать, что ли, сотен, а десятки тысяч... И не наши жалкие альфы Центавра или какие-то альдебараны, а солнца близ центра Галактики! И люди на планете сходили с ума... И цивилизация - рушилась.
   Я тоже читала его... И не понимала... Ну, как звёзды могут обрушить мир? Ведь звёзды они...
   - ... Но читателей всё меньше и меньше. Чтение, оно тоже - альтернативная реальность, а в компьютерной есть иллюзия действенности, иллюзия возможности выбора, свободы... Иллюзия нового мира, новой личности... Недавно один мой знакомый поражался: в больнице поставили компы, и он услышал, как заведующий гинекологией возмущался: "У меня драконы не кормлены, а ей рожать удумалось!"
   - Да уж, - хмыкнула я. - Как-то мы тоже удивлялись... Мне мужчина рассказывал, из средней России - из Мурома! - и фамилия у него была такая же, муромская: Карачаров... Когда он заканчивал школу, пригласила его одноклассница на день рождения. А у них с матерью днюхи разницей в один день, так что празднование всегда объединяли, и за столом на тот раз собрались совсем взрослые и... почти взрослые... У старших сценарий был давно затвержен, и один из пунктов - общее пение. По кругу каждому - один начинает, все подхватывают... Так над ним, мальчишкой, взрослый, главный инженер немаленького завода, посмеивался: "А вы и петь разучитесь, только свои магнитофоны слушать будете!"... А потом у них все танцевали... И он мне улыбался: мы так хоть танцевали сами - теперь больше смотрят... "видюки"!
   - Да нет, танцевать не бросят - чем заменить прикосновение, объятие? А приглашение? Чем заменить возможность предложить себя? Возможность принять приглашение? - и она погладила язычком верхнюю губу. - Или возможность отказать.
   ...Мы проболтали несколько часов.
   Проснулась я поздно и в библиотеку не пошла. Выпив кофе, сходила в сад, сорвала розу, поставила её в вазу, вазу - на столик, ещё на столик положила чистый лист и сверху его выписала - практически нарисовала! - название:
  

Т ё п л ы е з в ё з д ы

  
   - Лорд Эрвуд с семейством Титовых должны прибыть завтра к обеду. У нас всё готово? Мистер Смит-юниор?
   Что время за семейным ужином использовалось для подведения итогов дня - было привычным, и привычно величественен был мистер Смит-старший - привычно монументален, привычно требователен и привычно... и привычно родной. Фелисия-Джейн перевела взгляд с отца на старшего брата. Будущий хозяин ранчо Smith'n'Tat не поспешил с ответом. Было видно, как он мысленно пробежал по пунктам своей ответственности и только после этого кивнул:
   - Да, сэр. Для высокого лорда девять шестилеток подобраны. Троих - он пожелал отобрать сам. Текущее расположения табунов мною уточнено. Ковбои предупреждены. Порядок с должной вероятностью - обеспечен. Проводники ждут кортеж гостей у моста. Для скота Титовых стойбище подготовлено. Путь к их будущей усадьбе прослежен и проложен, работники им в помощь на месяц выделены. Соседи не обидятся. Сэр, у меня всё готово.
   Река Лайта - ограничивала владения Смитов с запада. А на востоке теперь у них будут соседи - Титовы...
   Мост через реку был выстроен сразу после Разлома - роботами.
   Тогда великая инквизиториня, святая Ольга, настояла, и роботы были сняты со всех работ во всех холдах всех кланов, зато сквозь савану, джунгли, горы прочертили сеть дорог. Которую не смогут теперь ни поглотить, ни разрушить ни неукротимые горы, ни плотоядные джунгли, ни бескрайная саванна. А роботы свой ресурс исчерпали.
   - Миссис Смит?
   - Два гостевых дома подготовлены: полы перемыты, пыль вытерта, комнаты проветрены, напитки в холодильники заложены. Постельное бельё будет накрыто завтра с утра. Меню на все три дня утверждено главным диетологом лорда, - (после Разлома прошло шестьдесят четыре года, заводы по изготовлению искусственной пищи работали безупречно, но уже замаячила дата окончания срока их гарантированной функциональности. С недавних пор стало модным включать в рацион блюда из местной флоры-фауны, но они давали повышенную вероятность аллергентной реакции). - У Титовых претензий к меню тоже не возникло. Да оно и понятно: все будущие фермеры проверяются на аллергентостойкость. У меня всё готово, дорогой.
   Фелисия-Джейн заметила, как улыбнулась бабушка Аня. И поняла её: никто из женщин в семье не оспаривает главенство мужей, но все они помнят слова Богини: это мужчина - подарок женщине, а не наоборот.
   - Мисс Смит? - продолжил опрос отец, и Джейн нервно сглотнула.
   - Да, отец, - выговорила она. - У меня всё готово. Все детали комбинезона мною из моего льна выкроены, вышивки на них - закончены. Осталось - сшить. И нанести тату. С последним стежком.
   - Волнуешься?
   - Папа... А может...
   - Нет! - отрезал мистер Смит. - Лорд Эрвуд - барон стражи клана Варг. Что начнётся, когда выйдет из строя первый завод искусственной пищи - предугадать невозможно. А это случится при его жизни. И - твоей! Варги - ближайший к нам клан и наши главные клиенты. Свою третью работу - походную рубашку, ты сошьёшь для его сына.
   - Вот пусть тогда и приезжают!
   - Они приезжают - завтра.
   - Но...
   - Мисс Смит!..
   - Дорогой... - миссис Смит накрыла своей ладонью ладонь мужа.
   - Дорогая... - бабушка Аня улыбнулась дочке своего племянника. - Ты зря тревожишься - Богини не оставят тебя.
   - Дорогой - это нормально. Всем нам страшно становиться взрослыми.
   - Дорогая, наше чудо - оно не страшное. Оно - доброе. И оно, - бабушка опять улыбнулась: - и оно - чудо.
   И все женщины в столовой, носившие фамилию Смит, тоже не смогли сдержать улыбки, а остальные - завистливого вздоха.
  
   - Всем доброго вечера и спокойной ночи! - провозгласил мистер Смит и встал. За ним начали подниматься остальные.
   Время обитателей фермы от окончания ужина до начала завтрака принадлежало только им. Даже у рабов в их расписании строчка "завтрак" безо всякого промежутка или добавочных пунктов следовала сразу после строки "ужин". Большинство из них тут же разбредались по своим кельям, включали терминалы и уходили в Даяну.
   "Как дети!" - фыркнула Джейн.
   Сама она в Даяне с детских пор проводила не больше часа: там же всё ненастоящее! То ли дело настоящие - живые! - кони, настоящие - вкусные! - ягоды из-за периметра, настоящая - прозрачная! - вода в Льюсиде, в которой плавают настоящие, завезённые ещё из Старой Терры карпы. Первый раз тайком она выбралась за периметр в восемь лет. А ныне-то Фелисия-Джейн - уже полгода! - как совершеннолетняя, и завтра должна будет стать взрослой.
   Кругом затолпились поднявшиеся люди, а девушка сжала зубы - знала она, что сейчас произойдёт: сначала к ней прицепится кузина Эшли, потом заявится невестка Дарья, потом - мама, а потом придёт и бабушка. И все будут говорить-говорить-говорить... А потом на ночь её напоят чаем с ромащиком - ради такого случая расщедрятся...
   Нет!
   Джейн чуть задержалась за столом, дождалась, чтобы Эшли направилась к выходу и, пока её там обступили и перекрыли обзор - скользнула на кухню. И через чёрный выход - на улицу с другого края дома. И - к себе. Быстро переоделась в рабочий комбинезон, сменила на походную - обувь. Надела нокту. Проверяя, опустила на глаза - мир окрасился зеленоватыми оттенками ночного зрения, - порядок! - и обратно сдвинула очки к затылку. Стянула на поясе боевой ремень, в ножны которого вложила нож. Второй - в ножны на лодыжке. Перекинула через левое плечо и закрепила перевязь с полуметровым стержнем блейковой пики, через правое - с арбалетом. Завтра ей вручат карабин. Стрелять она умеет. Все фермеры умеют стрелять. Но брать его в сельву всё равно не будет. Она станет лучницей! Как бабушка Маргарет! Хоть, как и она - не с луком.
   Девушка окинула взглядом себя в зеркале - приемлемо. Чуть попрыгала - приемлемо.
   Наверняка Эшли уже поджидает её у входа - пусть. Девушка выбралась через окно на скат крыши, ухватилась за пеньковый канат, держась за него, добралась до пожарной лестницы, спустилась... Последний пролёт, два с половиной метра, был поднят - чтоб ребятня не лазила. Что ж, Джейн - спрыгнула.
   Ею оборудованная, её тайная, её ночная тропа на волю сегодня потребовалась днём. Пусть!
   Зато - в савану!
  
   - Может, кликнуть Иволга присмотреть? - озаботилась миссис Смит. - Его дочь не заметит.
   - Не стоит, дорогая, - покачала головой бабушка. - Девочка завтра станет взрослой. А сегодня она вполне адекватна. Видела ж, как спрыгнула: без всякого лихачества, чтоб с кувырками какими - нет, аккуратно повисла на руках и разжала пальцы. И меньше метра "полёта". Но всё-таки... Подскажи дворнику, пусть чаще поливает траву под лестницей, чтоб подниматься успевала, - и Анна-Мария заполнила лучиками свои морщинки: - А девчонка-то при приземлении зафиксировать позу, подержать на пару тликов паузу - не преминула...
   - Маргарет копирует... У неё видео с ней - огромный каталог.
   - Да, она похожа на мою сестру - будь светло ей на небесах! - похожа... Больше, чем на тебя, племянница.
   - Пусть... тётя, - фыркнула пятидесятилетняя женщина. И замолчала. Племянником был её муж.
   Неужели её сейчас, только сейчас по-настоящему приняли в семью? Нет, не в семью... В семью её приняли - и по-настоящему! - тридцать с лишним лет назад, когда она вот так же, как её дочь сегодня, из льна, высеянного собственными руками, из ткани, сотканной собственными руками, сшила мужу свою первую рубашку. И нанесла последний стежок. Нет, не как сегодня - так, как будет завтра.
   Нет, тётя её приняла не в семью - в род.
   Она потянулась и детским жестом прижала руки старухи к своему лицу. И они её пригладили. Патриция поцеловала сухенькие пальцы и отпустила их.
   Вернулась в реальность, вздохнула:
   - Однако, не нравится мне это! Не нравится! Зачем на наше семейное дозволять пялиться посторонним! Да будь он сто раз как лорд!
   - Всё, что касается равновеликих Богинь - принадлежит всем, - Анна-Мария всё смотрела, смотрела на свои пальчики... Потёрла их, опять раскрыла... Перевела взгляд на женщину напротив, и чуть потрясла головой: - А я-то всё понять не могла, что наш Рональд в тебе нашёл... - и остановила готовую вспыхнуть женщину: - Тсс... Прости меня, старую!
   И Пэти сдержалась. Это было легко. Ещё бы...
   Так сладостно, когда тебе перевалило за полвека, хоть на несколько мгновений, хоть всего на несколько долгих секунд почувствовать себя не стареющей - почувствовать себя молодой. Почувствовать себя - совсем маленькой.
   ...какой шестьдесят четыре года назад была Анна-Мария, выкрикнувшая , вслед за старшей сестричкой Мэги выкрикнувшая, что Богиня - Богиня! И получившая ещё и этот маленький подарок: по своему хотению дарить другим несколько тликов ясноглазого детства.
   Вдруг остро захотелось мороженного - фисташкового!
   А женщина напротив разгладила себе лоб и, словно ничего не произошло, продолжила разговор:
   - Так что не удивлюсь, если это святая Ольга присоветовала лорду напроситься на последний стежок.
   Теперь пришла очередь Пэти чуть потрясти головой... Чтобы вернуться из младенчества, чтобы вернуться из утра жизни - ласкового и праздничного... Вернуться - в полдень! Под яростное излучение Гелы.
   Патриция Смит чуть скривила губы: светило было уже невысоко над горизонтом. Дело шло к вечерней заре, к сумеркам. И надо было быть готовыми к ночи:
   - А если, никто ничего не советовал? И наоборот - чужое присутствие возмутит, отвратит Богинь?!
   - Нет, будь опасность ритуалу, инквизиция вмешалась бы. Нет, думаю, нет.
   - Думаешь? - надавила на неё хозяйка ранчо. И своего добилась: Анна-Мария Полонска, в девичестве Смит, сосредоточилась, вслушалась в себя и вынесла вердикт:
   - Нет, не думаю - знаю.
  
   Джейн возвращалась домой. Джейн бежала. До полуночи оставалось около сорока минит, а взрослой она станет только завтра. А все невзрослые - как рабы! - в полдень и в полночь проходили обязательный контроль на существование. Внутри периметра подтверждение автоматически давал браслет связи. Джейн была уверена, что и ещё несколько киломер браслет вытягивал, но... Официально это не подтверждалось, и официально, чтоб выйти за пределы периметра безопасности ей надо было... нет, не разрешение - она совершеннолетняя! - ей требовалось загодя оформить паспорт выхода. После завтра - да уже завтра вечером! - у неё будет трое суток на составление отчёта о самостоятельном выходе. Отчёта, а не заявки! После выхода, а не до! Да и вообще, оформит себе статус рейдера, и всё. Но - послезавтра.
   Джейн бежала по тропе. Внутренний шлях, по которому гостей поведут к усадьбе, заходил к Тёмному выгону - добавочные четыре километра, а она резала крюк. В принципе сходить со шляха не запрещалось - особенно днём, особенно в составе отряда, но ночью, но в одиночку... Таких, кто бы решился, было немного. Отец, брат - они не боялись ничего и в пределах ранчо справились бы с кем угодно...
   Да на всех фермах так. Богини щедро добавляют удачи хозяевам на своих территориях. Прошлой осенью на ферме Пригорной на тамошнего патриарха - шестьдесятивосьмилетнего Викентия Прилепина из засады напал грызл (Двухметровая - в холке! - мутированная помесь гризли и белого медведя. Чего только не повылазило после Разлома...). Промерили потом, стартовая дистанция - девятнадцать метров. Грызлу - на пару секунд. А Викентий Петрович успел обернуться, сдёрнуть карабин и навскидку выстрелить. Пуля аккуратно вошла в глаз и неаккуратно разворотила мозги чудовищу. Прилепины до сих пор лакомят гостей вяленной грызятинкой.
   Отец, брат... да ещё Иволг... Ну, он-то как раз и имеет статус рейдера. Он её и обучал - приучал к жизни вне периметра, к вольной саванне - он называет её сельвой - к воле! Например, он с самого начала запретил девчонке охотный промысел. "Ничего для кухни! Захотелось - сама убила, сама приготовила, сколько влезло - съела. Остальное - оставила сельве. Живи в сельве, живи с сельвой, будь сельвой!"
   И она была ею! Бежала она сейчас по тропе брубрулунов (нечто вроде кабанов Старой Терры. Может, местные чуть помельче - всего центнер живого мяса, - только в дополнение к кривым клыкам у свинов Гессы была ещё и корона из трёх двадцатисантиметровых рогов). Но если они сойдутся на тропе - брунбулуны захрюкают: "бру-бру-бру" и уступят дорогу ей! Пару лет назад она перебила - одного за другим! - шестерых вожаков местного прайда, и до стада дошло.
   Джейн бежала. Нет, не сломя голову - кто без ума носится по сельве, долго в сельве не живёт. Иволг первым делом поставил ей походный бег. При котором сил тратилось едва ли не меньше, чем при быстрой ходьбе, но ноги уже переходили на рефлекторный режим, на режим подсознания, на режим, может, даже ещё не гуманоидных предков, на режим сельвы! Бег, при котором восприятие обострялось, все процессы в организме ускорялись, интуиционная стража интенсифицировалась. Например, сейчас она знала - знала! - что опасности впереди на её тропе нет.
   Джейн бежала. Нокта привычно сдвинута на затылок - небо было чистым и света комка звёзд Сердца Неба хватало. Девочка знала - это центр Галактики, но звёзды переливались и словно пульсировали, в такт друг другу - именно, как огромное сердце!
   Бежалось легко - на ней не было ничего лишнего, только в правой руке развёрнутая блейкова пика - лёгкий, на триста сорок грамм, прочный - сопротивление на излом восемь тонн! - складной пластиковый стержень с выдвигаемым самозатачивающимся лезвием. Стержень - который и посох, и оружие. Как раз с такими в фазу Разлома великий Блейк с женой прошли и Лабиринт Полидегмона, и Долину Вулканов.
   Известно, что на складе при Храме их было найдено 1024 штуки. Храм отказывается продать хоть кому-то хоть единицу. Только в дар! Только конкретному исполнителю. Пожизненно. Но без права наследования. Ей подарили на десятилетие. Ей и Иволгу. Ей сказали: "Привет тебе от бабушки Мэги". Она тогда чуть не расплакалась. Ему сказали: "Научи её". Он стал учить.
   Джейн бежала. К полуночи она успевала.
   И успеет.
  
   - Вот видишь, дорогой, - погладила плечо мужу Патриция, - сбегала, взглянула на гостей, вернулась... И ничего не случилось. Богини приглядывают за нею. За капелькой твоей тётушки.
   Рональд отвернулся от дисплея главного контроллера фермы. На летней веранде было прохладно и никакое внутреннее освещение не мешало мерцающему свету высоких звёзд. Он читал, что на Старой Терре в древнем Китае грамотность человека определялось количеством иероглифов, которое он сумел заучить. На Гессе так с внешними солнцами: Богини до фазы Разлома, когда пребывали в биоматрице человека, любили здешнее небо. И в его кругу уже считалось неприличным не помнить названия менее гросса светил. Он знал под полутысячу.
   - Не думаю, - буркнул Рональд. - Лично приглядывают они лишь за семейством Ольги. Так на то она и святая. Ну, может, ещё и за роднёю великого Блейка. А за нашей девочкой... Разве что её любимая бабушка... Оттуда, - кивнул он на небо. - С ясных звёзд.
   - Пусть, - улыбнулась женщина и повторилась: - Пусть хоть она. Но... - и она привычно поддразнила его: - Ну, признайся: ведь был ты влюблён в свою тётю?! Когда был мальчишкой?
   - Не признаюсь, - привычно отказался мужчина. А потом взглянул на небо и вздохнул. А потом протянул, просяще протянул жене свои заскорузлые ладони...
   И она не отказала ему, она приняла их и начала целовать его пальцы.
  
   "Триона, Велесия, Лэзи, Укол Страсти, Чуань, Врона, Азэми, Яхонт, Страта, Мэнэми, Петра, Сона, Трет, Наоми, Уко, Свияжь, Олим, Агот, Зэмба, Олучи, Зара, Волчий глаз, Капелька, Ашхен, Клити, - жена уже ушла, и теперь было тихо и спокойно. Пора засыпать, и он, как пальцами чётки, взглядом перебирал звёзды: - Мелина, Гемма, Лия, Стерх, Ши, Кейко, Нтанда, Кобра, Ченг..."
   Патриция отвела глаза от монитора и чуть вздохнула - Рональд спал. Можно и самой. Она не любила спать на веранде. Даже в летнюю жару. Спать надо в спальне, на супружеской кровати. Ну, сменить пуховое одеяло на льняную простынь... Не видно звёзд? И что? Разве трудно представить, например, любимое созвездие мужа - Созвездие Покоя и мысленно перебрать их: Клити, Мелина, Гемма, Лия, Стерх, Ши, Кейко, Нтанда, Кобра... Ченг... Гера...
   Нет, перечислить последние шесть и у неё не вышло: Патриция спала.
  
   До полудня оставалось четверть часа, Фелисия-Джейн вошла в зал, и все смолкли.
   Народу было много. Своя семья - в полном составе! - даже баба Люда в кои веки спустилась из своей спаленки, даже обе её дочери и обе дочери Анны-Марии - тётя Юля и тётя Вэли. Тётя Гата и тётя Ивона со своими мужьями, с детьми прибыли со своих ферм. Храм опять расщедрился, и им под это дело на сутки выделили большой глайдер! А вот на ферму Бонье их щедрости не хватило: четыреста пятьдесят киломер в один конец, всё-таки, и из потомков бабы Мэги никого не было... А ведь это она первая нанесла последний стежок!
   И была ещё одна семья. Как заведено при переселении - все три поколения! - их будущие соседи, Титовы.
   И ещё высокий лорд. С женой. И с сыном. В следующем году она сошьёт ему рубашку. Её ровесник. Мальчишка ей не нравился. Вчера нагляделась она, как он командовал на стоянке... То ли дело Василий - старший сын Титовых - ушёл с младшими к реке и наловил к ужину рыбы. Не побоялся выйти за периметр безопасности лагеря, но и за его пределами всё сделал верно: первым делом установил и настроил датчики, малышню-девчонок пристроил следить за ними, а сам с братом взялся за бредень...
   Всё. Пауза напряжения выдержана - вон даже леди высокого лорда соизволила поднять на неё свои ясны очи - Джейн пошла к рабочему столу. Не смотреть ни на кого! Только представить бабушку Мэги, когда не была она ещё бабушкой, когда не была она ещё даже мамой, когда она была только лучницей и шла по сельве! И идти к столику словно готовой сорвать с плеча арбалет и влепить болт в глаз гаёны!
   Стол. Вынуть из холщовой сумки заготовки. Правильно расположить их. Сесть.
   Когда неделю назад обговаривали сценарий, она предложила, чтобы выкройки уже лежали на столе.
   " - Чтобы кто-то другой, а не ты, принёс их?! - не поняла её баба Аня.
   " - Да сама я принесу, но заранее! Но зато расположу всё без суеты, спокойно, в должном порядке! Да и сэкономим на том почти миниту!
   " - Чтобы кто-то имел шанс потрогать их? Коснуться их? До того, как ты коснёшься их иглой? - не поняла её мать.
   Хорошо всё-таки, что бабушка Мэги была лентяйкой, не любила излишне работать руками и для своего каприза: с нуля, с семян! - самой сшить себе льняную ночнушку, затребовала всю возможную механизацию. Напоследок - швейную машинку. В первые после Разлома годы фермерам не отказывали ни в чём.
   Джейн подняла взгляд на часы: дождалась движения большой стрелки - до полудня теперь оставалось ровно дюжина минит. И машинка застрочила.
   Когда осенью она сказала, что первой её работой из льна будет походный комбинезон для самой себя, её за долгую зиму заставили обшить едва ли не всю ферму. Досталось даже рабам! Ну, тем - не походные, а рабочие, из синтетики. Но взрослые своего добились - сейчас руки всё делали сами. Руки всё делали, как всегда...
   Но как всегда - не было!
   Была тишина. У распахнутых настежь дверей и окон торчали все, кто мог, но, казалось, даже не дышали. Двор их всегда был заполнен стуками, звонами, недалёкая сельва кричала, свиристела, рычала - молчало всё. Или это она не слышала ничего?
   Руки закончили последний шов. Сделали пару стежков реверса. Отрезали нитку.
   Джейн встала, подняла и встряхнула комбинезон, оглядела. Нормально. Взглянула на часы - ещё шесть минит. Нормально. Приложила шитьё к себе, зеркала рядом не было, так что она просто, закрыла глаза и вчувствовалась...
   Тишина заполнила зал, заполнила ферму, заполнила Гессу и плеснулась в небо - к созвездиям! К её любимому - Созвездию Покоя, ко всем её семнадцати жемчужинам, и они, там - Клити, Мелина, Гемма, Лия, Стерх, Ши, Кейко, Нтанда, Кобра, Ченг, Гера, Трор, Ангези, Свияж, Дракслер, Соня и Атшен - вспыхнули.
   А люди здесь...
   Первым встал с кресла и опустился на колени величественный мистер Смит. Следом - мальчик Василий Титов, а потом другие, другие, другие... Леди Орвуд даже не была последней... И только десять женщин остались в своих креслах: Людмила Смит, Патриция Смит, Анна-Мария Полонска, Вэли Тышлер, Юлия Семёнова, Гата Свиридова, Ивана Сонг, Мирка Оллфорд, Дарья Смит и Глафира Смит...
   И все они смотрели, как девочка в центре зала с закрытыми глазами вдевает в иголку белую нить и вышивает на петлице по-готически неровно малую t прагромеров. И последним стежком наносит на неё перекладинку. И перекусывает нить. И встаёт. И во второй раз встряхивает комбинезон.
   И начинают отбивать полдень старинные часы. И когда они смолкают - буковка наливается красным светом.
   И девчонка начинает кричать, но женщины - Людмила Смит, Анна-Мария Полонска, Патриция Смит, Вэли Тышлер, Юлия Семёнова, Гата Свиридова, Ивана Сонг, Мирка Оллфорд, Дарья Смит и Глафира Смит бросаются к ней и целуют, целуют, целуют...
  
   Я поставила в многоточии последнюю точку, переложила лист, отложила ручку, откинулась... Поглядела на исписанную бумагу. Слева - лист с генеалогическим древом семейства Смит... Полчаса угробила, составляя! Справа - стопочка с текстом. На верхнем листке забранное в кружок число - "12". Однако... Нет, ну... Вот тебе и звёзды...
   Да и ладно!
   Уже четыре часа! То-то есть хочется... Позвала мальчишек, попросила, чтоб сбегали за хлебом... Послушались... Но опять: один отправился в магазин, другой - вышел из дому. Остаться со мной один на один - не решился... Но как они потом на пару уминали гуся!
   А потом отвезли меня на море - на другой пляж: где с краю к воде вплотную подходили скалы - я попрыгала, поныряла... Предложила им - отказались наотрез: один из них даже от машины не отходил, зато второй... Фотоаппарат щёлкал и щёлкал... Потом долго валялась на горячих камнях... Даже видела стайку дельфинов.
   К дому добрались мы уже в сумерках.
   Отзвонилась Ольга, сообщила, что ночевать не придёт.
   - У тебя всё нормально? - озаботилась я.
   - Ага.
   Ничего из ряда: неплохо, хорошо, отлично, супер - не добавила. Значит, и впрямь - нормально. А остальное... Она девочка взрослая.
   "Взрослая"... Интересно, а что у неё было "последним стежком"?
   - А у тебя? - проявила заботу и она.
   - Аналогично, - улыбнулась ей я.
   "А у тебя?"... Почти зачесались шрамики на левом запястье...
   - Удачи!
   - Удачи.
  
   Дело было вечером, делать было нечего... Взялась, было, за томик Андрея Белого - не пошло. Попробовала себя ещё раз убедить: "Она девочка взрослая!" - не помогло. Тогда спустилась к кладовке, достала тряпки, веник, ведро, швабру... Через час фраза про "девочку" стала казаться убедительней, но...
   Что ж, пяльцы, мулине, иглы, даже незаконченные вышивки мы с Ольгой обнаружили ещё в первый вечер, когда осматривали дом - смешно сказать: искали жучки и скрытые камеры. Вот я и занялась - ушла в комнатку, окна которой выходили на море, чтоб не шарили по мне взгляды "охраны", и принялась на всех своих вещах вышивать готически-неровную латинскую t. И на штанине изнутри джинсов, и на бретельке лифчика, и на воротничке блузки... Нитки брала разные - и синюю, и белую, и красную. Светиться буковки не начинали, но слово "взрослая" всё меньше и меньше казалось зелёной крапивой.
   За пяльцами меня Рыжая и застала. Я кивнула библиотекарше и продолжила вышивать буковку. Фраза: "Ты и это умеешь?", прописалась на её веснушчатом лице большими рыжими буквами, но озвучила она не их:
   - Что-то случилось?
   - За подругу волнуюсь, - не стала скрытничать я.
   - А, брось! У неё всё приемлемо.
   - Думаешь?
   - Кахо, конечно, не то, что ищешь всю жизнь, но он - нормальный парень, без дурных вывихов, и Ольгу твою не обидит. Ну, не за неделю. Замуж за него я б советовать не стала, но это ж повесткой дня не числится?
   "Какой маленький городок ваш Поти...", - подумала я. И:
   - Какой маленький городок ваш Поти, - сказала.
   - Это не Поти, - библиотекарша села в кресло рядом, сбросила туфли и, чувствуется, привычно забралась в него с ногами, - это ты.
   - Я?!
   - К Дарико заселилась! Борщи варит! В библиотеку ходит!
   - И что? - совсем не поняла я. - В Поти никто не умеет приготовить борщ?!
   - Симонова любишь?
   Что ж она с темы-то на тему прыгает?
   0x08 graphic
- Нет. Почитала в детстве про его Серову, про которую "Жди меня", уж больно контрастно стало...
   - Я как раз про неё. В его военной трилогии с неё он срисовал - Надю. Так вот, как-то, летом 43-его съездила актриса Надя на фронт к мужу своему - Артемьеву, другу главного героя романов, и... Полковника ж чуть с должности не сняли. Дивизия на ушах стояла: актерка из пушки стреляла! джип перевернула! Так потом Артемьев говорил Синцову: ну, стрельнула - ах, из пушки во время войны! ну, руль не удержала... Сколько такого каждый день! - и следом улыбнулся почти с нежностью: - Но это ж она... Она такая... - и Рыжая словно позавидовала: - Ты - такая же...
   - Оно мне надо?! - возмутилась я.
   - Ей оно было не надо тоже. "...злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго да моя...", "жди меня"!
   Я вспомнила наивное личико в светлых кудряшках, вечно улыбающиеся губки, вечно незамутнённые глазки... Я вспомнила, как Натали рассказывала: "Бунина тоже уговаривали вернуться - Симонов. Тоже обещалась слава, достаток, огромные тиражи... Но с Симоновым была Серова, и она одними губами жене гения-эмигранта прокричала: "Нет!"
   А Мари улыбнулась и прочитала:
  
   ...ты в эту ночь была
   Опять той женщиной, вокруг которой
   Мы изредка сходились у стола
   Перед окном с бумажной синей шторой.
   Басы зениток за окном слышны,
   А радиола старый вальс играет,
   И все в тебя немножко влюблены,
   И половина завтра уезжает.
   Уже шинель в руках, уж третий час,
   И вдруг опять стихи тебе читают...
  
   И покачала головой:
   - Нет, ты... Ты - не хозяйка дома, вокруг которой...
   - Нет, - согласилась я: - Я хозяйка сцены.
   - Чтобы рампой отгородиться от зрителей? Чтобы быть для них - словно из другого мира? Из другого измерения? Другой действительности?
   Ох...
   Ведь даже не по ту сторону рампы - по ту сторону зеркала.
   - Это синонимы или варианты? - прицепилась к её словам я. И не надо, хватит, не надо обо мне! - А у Блока это было как? Другим измерением? Другой реальностью? Другой вселенной?
   - Что ж, не пришла сегодня? Надоело разбираться?
   - Нет, - ответила я. - Просто самой захотелось прогуляться под чужими звёздами.
   - И как? Получилось? - заинтересовалась она.
   - Не совсем, - я сделала последний стежок. Откусила нитку и отложила пяльцы. - Подожди.
   Вышла и вернулась с тринадцатью листиками.
   - Но это черновики - с помарками...
   У неё загорелись глаза:
   - А можно?
   Я положила листы исписанной бумаги перед нею, а сама ушла на кухню - готовить чай. Да и чтоб показаться мальчикам, чтоб не загорелось им лезть-проверяться.
  
   - И как - получилось? - за чаем спросила я у неё.
   Она не поспешила с ответом. Подняла чашку, отпила глоток, поставила. Вздохнула... Нет, это не было вздохом смущения перед неприятным разговором. Это было - ностальгией. И не моей, безнадежной - "по настоящему", а той, исходной - сладкой. Как по счастливому детству на далёкой теперь родине - по солнцу, по утреннему - во всё окно! - солнцу. Как по первому утру первого дня летних каникул. Ей захотелось на мою Гессу - захотелось, замечталось! После такого ответа можно уже было выслушивать любые гадости.
   И она взглянула на меня:
   - Ужасная композиция... Слишком много лишнего... Разговор матери Джейн с Анной-Марией - для сюжета почти не нужен, весь бег девчонки по сельве - почти не нужен, разговор мистера Смита с женой - не обязателен... Ты словно хочешь в одном рассказике объяснить весь мир Гессы - зачем?..
   - Не всю Гессу - одну семью Гессы.
   - Это тоже - роман. Хроника. Сага. А у тебя всего лишь - несколько страничек.
   - Но без подробностей - непонятно же будет!
   - Ты эти подробности знаешь? - остальные их почувствуют. В стихах, вон у Блока - никаких объяснений - только текущее мгновение!
  
   Ночь, улица, фонарь, аптека,
   Бессмысленный и тусклый свет...
  
   В стихотворении всего-то восемь строк, оно из огромного тома, но не будь книги, их восьми - достаточно! Вместо всего тома.
   - Да понимаю я! Только... Я вообще ничего не понимаю! Сюжет рассказ был не про вышивание. Суть его - Джейн должна была привести к дому, ввести внутрь периметра чёрную пантеру! Как своего друга - как подругу. А пантеры вообще в рассказе не осталось! Девчонка, после вздорного разговора с юным наследником лорда Стражи, срывается в ночь глядеть на звёзды. К ней пробирается Васенька Титов, и она за разговором вдруг чувствует взгляд зверя. Но удерживается от выстрела и удерживает его. И даёт пример фермерам всей Гессы: жить в сельве - это не противостоять сельве, не покорять сельву, а жить с нею в мире, больше - в симбиозе. Вот как должно было быть, о чём должно было быть! А начала писать, и повело... И стало...
   - Последний стежок.
   И - пришлось согласиться с нею:
   - Последний стежок.
   - А что он даёт владельцу? У тебя ни слова о том.
   - Да не всё ли равно! - и кинула, что первым пришло в голову: - Может, добавляет повышенную носкость? Лет на сто, скажем?
   - Всего-то? От богини?
   - Да не хочу я ничего особенно-волшебного. На Гессе и так есть - магическая виртуальная Даяна, хватит! Впрочем... Пусть меченая женщинами Смит одёжка добавляет удачи. Удачи в главном! Плюс 86%.
   - Что-то уж больно жмотная у тебя богиня - даже до ста процентов не дотянула.
   - Да и пяти хватило бы...
   - У-у?
   - Чтоб выключить закон бутерброда: когда при равных вероятностях сбывается худшая.
   - Да-а, - раздумчиво согласилась она, - то, что надо. Особенно рисковому рейдеру.
   0x08 graphic
Она опять задумалась и машинально принялась накручивать себе на палец рыжие колечки... Словно опять представила мою Гессу, сельву, ночь...
   - Нет, что не втиснула пантеру - не жалко. Зато остались звёзды... Ван Гог вспомнился. Его звёзды пульсируют, как твоё Сердце неба.
   - Еле-еле втиснула, - пожаловалась я.
   - А знаешь, смени название у созвездия. Любимым у Смитов должно быть созвездие "Маргарет". Да и "Созвездие Покоя" - слишком в лоб.
   - Нет. Слишком в лоб - "Созвездие Маргарет". Может, "Лучница"?
   - Хм... Слушай, "Маргарет" - в переводе жемчужина. У англичан есть ещё несколько вариантов... Маргот, Марджи, Марджери, Марджори... Или не так, а проще - "Колье Жемчуга"?
   - Колье Марджери.
   Рыжая промолчала. Допила чай, улыбнулась чему-то... Чему-то давнему... И очень-очень далёкому. Словно про когда-то влюблённого в неё одноклассника, который ныне зимует на какой-нибудь антарктической станции. С которым вечность назад перебирала жемчужины из того Колье...
   Словно совсем забыв про меня.
   Что ж...
   Я подняла чайничек и... как там? - Клити, Мелина, Гемма, Лия, Стерх, Ши, Кейко, Нтанда, Кобра, Ченг, Гера, Трор, Ангези, Свияж, Дракслер, Соня и Атшен - долила ей. И она про меня вспомнила:
   - И вправду, танцовщица, - и покачала головой, - гейша... Кимоно бы тебе ещё...
   - Нет, у гейш на Гессе будет не кимоно, а какой-нибудь топологический изврат, типа односторонней поверхности, только от гения XXVI века...
   - Кимукка? - извратилась она.
   - Киппока, - нашла я сочетание букв поблагозвучней. - И не гейши, а... Гойши! Жрицы богини, - и засмеялась: - А хочешь, станешь рыжей богиней любви?!
   - Хочу! - засмеялась и она.
  
   Напоследок Рыжая спросила:
   - Завтра ждать?
   Я кивнула.
  
  -- 7. Думаете, счастье?
  
   Утром за кофе парни выглядели настороженно, но когда я сказала про библиотеку - расслабились. Видно, караулить меня там им понравилось.
   А Рыжая при встрече, когда я вошла, кивнула из-за своей конторки на столик - на мой столик - на нём уже лежали синие томики, стопка бумаги, ручка...
   - Прекрасная дама ждёт, - улыбнулась она. - Её прекрасный рыцарь - тоже.
   Что ж, села, взяла "Том первый", раскрыла, нашла по оглавлению "Стихи о прекрасной даме (1901-1902)". Далее - "VI. С.-Петербург. Осень -- 7 ноября 1902 года".
   7 ноября 1902 года - у него будет объяснение с Любовью Менделеевой. Она скажет "да". И его книга кончится.
   И вдруг подумалось: ровно через пятнадцать лет - день в день, в ноябре 1917-ого - кончится его Россия.
   Какое неожиданное совпадение...
  
   Первое.
  
   Я вышел в ночь -- узнать, понять
   Далекий шорох, близкий ропот,
   Несуществующих принять,
   Поверить в мнимый конский топот...
  
   Вспомним содержание предыдущих серий: весной вместо служения, он попробовал побродить по мирам, и - летом - либо получил ответку, либо не справился с управлением, и его понесло по вероятностям, по тем, где нет Тебя.
   И вот осень, и уже "выходить" для него - не подвиг, а будничный ритуал, но по-прежнему - ночь, а вокруг - несуществующие. И на бесконечной тропе прямо на него несётся:
  
   И вот, слышнее звон копыт,
   И белый конь ко мне несется...
   И стало ясно, кто молчит
   И на пустом седле смеется.
  
   Под стихотворением, помимо даты - место написания: 6 сентября 1902 С.-Петербург. Что ж, понятно... Он требовал каменных дорог - ему их дали:
  
   Дорога, под луной бела,
   Казалось, полнилась шагами.
  
   И он пошёл.
  
   Второе.
  
   Безрадостные всходят семена.
   Холодный ветер бьется в голых прутьях.
  
   Как, там, Рыжая говорила? - "Он придёт вот сюда"... Я открыла "Третий том", нашла "Забывшие тебя":
  
   Скитались мы, беспомощно роптали,
   И прежних хижин не могли найти,
   И, у ночных костров сходясь, дрожали,
         Надеясь отыскать пути...
   Напрасный жар! Напрасные скитанья!
   Мечтали мы, мечтанья разлюбя.
   Так - суждена безрадостность мечтанья
         Забывшему Тебя.
  
   Прежние хижины - они вот:
  
   ...в селеньях, на распутьях...
   И крадусь я, как тень, у лунных стен.
   Меняются, темнеют, глохнут стены.
  
   Он думает, что справится в одиночку, тем более что процесс инициации продолжается:
  
   ...Мне каждый день рождает перемены...
  
   ...В моей душе открылись письмена.
  
   ...Мгновенья тайн! Ты, вечная любовь!
   Я понял вас! Я с вами! Я за вами!
  
   ...Я вас открыл, святые письмена.
   Я вас храню с улыбкой на распутьях.
  
   Но даже упиваясь "О, как я жив, как бьет ключами кровь!", он дважды повторяется слово "распутья".
  
   Третье.
  
   В городе колокол бился,
   Поздние славя мечты
   Я отошел и молился
   Там, где провиделась Ты.
  
   Это его не бросают, или это к нему никак не могут пробиться?
  
   Четвёртое.
  
   Я просыпался и всходил
   К окну на тёмные ступени.
   Морозный месяц серебрил
   Мои затихнувшие сени.
  
   Он совсем смешал реальности. Вот это - которая? В каком мире к окну в его спальне ведут "тёмные ступени"? В С.-Петербурге или - где колокол бьётся, а ещё бьётся холодный ветер в голых прутьях? где он:
  
   Сегодня жду моих гостей
   И дрогну, и сжимаю руки...
  
   Когда это происходит? - в ту же ли полночь, когда он просыпался, когда он: в полночь вздрагивал не раз, и:
  
   ...видел газ,
   Мерцавший в улицах цепями
  
   Или - в которую из них?
  
   Пятое.
  
   Заголовок "Экклесиаст". Сразу вспомнилось: "...и умножая познания - умножаешь скорбь". Начала читать:
  
   Благословляя свет и тень
   И веселясь игрою лирной,
   Смотри туда -- в хаос безмирный,
   Куда склоняется твой день.
  
   Сходится.
  
   Цела серебряная цепь,
   Твои наполнены кувшины,
   Миндаль цветет на дне долины,
   И влажным зноем дышит степь.
  
   А это о чём?
  
   Идешь ты к дому на горах,
   Полдневным солнцем залитая,
   Идешь -- повязка золотая
   В смолистых тонет волосах.
  
   О ком? Посмотрела на Рыжую - она что-то сводила в толстых гроссбухах. Отчётность какая-нибудь... Позвала:
   - Мария?
   - Да, - подняла она голову.
   - Что такое Экклесиаст?
   - Не что, а кто - проповедник. А если ты о книге - то одна из книг Соломона. Неужели не знаешь?
   - Спасибо, - не стала вдаваться в разговор я.
   Значит, вот что ему привиделось, что ему показали: сущность, где он - знающий начала и концы, показали хаос безмирный, показали варианту, где она идёт и:
  
   ...кузнечик тяжелеет,
   И на дороге ужас веет,
   И помрачились высоты.
  
   Молоть устали жернова.
   Бегут испуганные стражи,
   И всех объемлет призрак вражий,
   И долу гнутся дерева.
  
   Всё диким страхом смятено.
   Столпились в кучу люди, звери.
   И тщетно замыкают двери
   Досель смотревшие в окно.
  
   мир, где Она - не весть о спасении, а вестница Апокалипсиса.
  
   Шестое.
  
   Она стройна и высока,
   Всегда надменна и сурова.
  
   Нет, здесь не про Любочку - та ни излишней стройностью, ни ростом не отличалась. Здесь, про реальность, где не случилось никакой мистики:
  
   И он встречал ее в тени,
   А я следил и пел их встречи.
  
   ...И я, невидимый для всех,
   Следил мужчины профиль грубый,
   Ее сребристо-черный мех
   И что-то шепчущие губы...
  
   И не только, и не только... Я открыла другую книгу, "Снежная маска": "Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в чёрном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города"... Он всю жизнь будет ненавидеть свой второй том, потому что тот... Потому что тот о торжестве предательства.
  
   Седьмое.
  
   ...И было знаменье и чудо:
   В невозмутимой тишине
   Среди толпы возник Иуда.
  
   "Не надо мистики"? Это не стремление к сугубому реализму - это явление Иуды.
  
   Восьмое.
  
   Под старость лет, забыв святое,
   Сухим вниманьем я живу.
   Когда-то -- там -- нас было двое,
   Но то во сне -- не наяву...
  
   "Но то во сне", "...тени,/ Мелькнувшей в юношеском сне", "подолгу снилась /Мечта...". Он опять во всём сомневается. Без Её поддержки, он опять грешит что всё - сновидения.
  
   Девятое.
  
   При жолтом свете веселились,
   Всю ночь у стен сжимался круг...
  
   ...Желанье поднимало груди,
   На лицах отражался зной.
  
   У Блока двойное написание эпитета: "жолтый/жёлтый ". Второе - про цвет:
  
   ...Немеет небо, земля в молчаньи,
   За желтой нивой...
  
   А первое - не только...
   Нет Она на косвенный зов из предыдущего стихотворения не откликнулась. И его опять кинуло в мир третьего тома:
  
   "Уж полночь". - "Да, но вы не приглашали
   На вальс NN. Она в вас влюблена..."
  
   ...Он шепчет ей незначащие речи,
   Пленительные для живых слова,
   И смотрит он, как розовеют плечи,
   Как на плечо склонилась голова...
  
   ...В ее ушах - нездешний, странный звон:
           То кости лязгают о кости.
  
   В мир блужданий по тёмным мирам Шаданакара.
  
   Десятое.
  
   О легендах, о сказках, о тайнах.
   Был один Всепобедный Христос.
  
   Всепобедный Христос здесь один... И никакой Невесты - рядом.
  
   Одиннадцатое.
  
   Он входил простой и скудный,
   Не дыша, молчал и гас.
   Неотступный, изумрудный
   На него смеялся глаз.
  
   И опять - одинокий глаз... Значит, первый раз - это была не описка, не нечто для рифмы, а именно то, что ему казалось, что ему показывали, что - было.
   А было - первый раз - мистическим летом:
  
   Проникнешь ты в Ее чертог,
   Постигнешь ты -- так хочет бог --
   Ее необычайный глаз.
  
   Потом через год, летом 902-ого в кошмаре:
  
   ...Лицо скрывая от меня,
   Он быстро шел вперед
   Туда, где не было огня
   И где кончался лед.
  
   Он обернулся -- встретил я
   Один горящий глаз...
  
   И вот опять...
  
   На него смеялся глаз.
  
   Или тайно изумленный
   На него смотрел в тиши.
   Он молчал, завороженный
   Сладкой близостью души.
  
   Но всегда, считая миги,
   Знал -- изменится она.
  
   Читается здесь любовная история: она - обладательница глаза - была насмешливой, но он знает: она изменится. Потому что их души - так сладко близки.
  
   Или здесь всё-таки просто сбой в технике стихосложение, всё-таки - "для рифмы": не "глаз", а "взгляд" должен бы быть?!
   "Каждое новое издание книги давало мне повод перерабатывать ее; при первых переработках я имел в виду как можно шире раскрыть ее содержание; при последующих -- я много заботился о стихотворной технике; все эти работы, однако, не удовлетворяли меня. В первом случае я терялся в груде матерьяла; во втором -- я заменял отдельные выражения другими, более ловкими с точки зрения литературной, в ущерб основному смыслу".
   Эх, почитать бы третье-четвертое - с исправленной поэтической техникой - издание...
  
   Но вернёмся к общему сюжету. Вот уже десять стихотворений, десять глав этой части его мучили отъединённостью от Неё, а здесь дали намёк, дали глотнуть воздуха, и хоть не сам поэт действующее лицо, а "он", и не Она, а "она", но хоть похоже...
  
   Двенадцатое.
  
   И опять, в - где нет Её. Хуже: туда, где есть Коломбина, Пьеро, Арлекин - его снова прогуляли по миру предательств Второго тома:
  
   Он встал и поднял взор совиный,
   И смотрит -- пристальный -- один,
   Куда за бледной Коломбиной
   Бежал звенящий Арлекин.
  
   А там -- в углу -- под образами.
   В толпе, мятущейся пестро,
   Вращая детскими глазами,
   Дрожит обманутый Пьеро.
  
  
   Тринадцатое.
  
   Уже просто - холодное, спокойное отчаяние:
  
   Свобода смотрит в синеву.
   Окно открыто. Воздух резок.
   За жолто-красную листву
   Уходит месяца отрезок.
  
   Он будет ночью -- светлый серп,
   Сверкающий на жатве ночи.
   Его закат, его ущерб
   В последний раз ласкает очи.
  
   "В последний раз", "серп", "жатва" и "жолто-красная листва". Напомню: в этом варианте написания речь идёт не о цвете. По крайней мере - не только о нём.
   А смерть: "Забытый, блеклый, мертвый колос", - уже кажется "свободой".
  
  
   Четырнадцатое.
  
   ...Он был обручен с Женой.
  
   На белом холодном снегу
   Он сердце свое убил.
   А думал, что с Ней в лугу
   Средь белых лилий ходил.
  
   Вот брежжит утренний свет,
   Но дома его всё нет.
   Невеста напрасно ждет,
   Он был, но он не придет
  
   Он практически ставит ультиматум: либо вы мне возвращаете луг с белыми лилиями и с Нею, либо - "он не придёт".
  
   Пятнадцатое.
  
   Ему откликнулись? Но с каким же жутким сарказмом... Лугов ему захотелось? -
  
   Любил я нежные слова.
   Искал таинственных соцветий.
  
   Но, выходя под утро в луг,
   Твердя невнятные напевы,
   Я знал Тебя, мой вечный друг,
   Тебя, Хранительница-Дева.
  
   Так получай:
  
   Безмолвный призрак в терему,
   Я -- черный раб проклятой крови.
   Я соблюдаю полутьму
   В Ее нетронутом алькове.
  
   Я стерегу Ее ключи
   И с Ней присутствую, незримый.
   Когда скрещаются мечи
   За красоту Недостижимой.
  
   Мой голос глух, мой волос сед.
   Черты до ужаса недвижны.
   Со мной всю жизнь -- один Завет:
   Завет служенья Непостижной.
  
   Он даже на битву не выходит - у него альков, как склеп и "завет Служения" - стеречь ключи.
  
   Шестнадцатое
  
   Вымолил? Он согласился на "Завет" и его пустили, хоть с краешку постоять? -
  
   Вхожу я в темные храмы,
   Совершаю бедный обряд.
   Там жду я Прекрасной Дамы
   В мерцаньи красных лампад.
  
   В тени у высокой колонны
   Дрожу от скрипа дверей.
  
   Или это стихотворение нужно читать с конца:
  
   ...я верю: Милая -- Ты.
  
   Запутавшись меж миров и мерцаний светил, он как в якорь вцепился в эту простенькую тезу: Милая, то есть его Любочка - Ты, то есть Дева-Купина, Премудрость Господня, Невеста Апокалипсиса, Непостижная... А когда это принял - перед ним раскрылись двери.
   Вот только лампады в тех храмах мерцают - красные... Вот только лазурь небес закрыты тёмными сводами...
  
   Семнадцатое.
  
   И опять первая строка - на деле последняя, заключительная, итоговая :
  
   И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
  
   ...Ты свята, но я Тебе не верю,
  
   Но почему??
   Или главное здесь вот эта последовательность строк?
  
   ...Но я верю: Милая -- Ты.
  
   ...Ты свята, но я Тебе не верю...
  
   Но смерть... как рядом с ним тогда бродила смерть. Как она приглядывалась к нему, примерялась, приценивалась...
  
   Восемнадцатое.
  
   Будет день, словно миг веселья.
   Мы забудем все имена.
   Ты сама придешь в мою келью
   И разбудишь меня от сна.
  
   По лицу, объятому дрожью,
   Угадаешь думы мои.
   Но всё прежнее станет ложью,
   Чуть займутся Лучи Твои.
  
   Как тогда, с безгласной улыбкой
   Ты прочтешь на моем челе
   О любви неверной и зыбкой,
   О любви, что цвела на земле.
  
   Но тогда -- величавей и краше,
   Без сомнений и дум приму.
   И до дна исчерпаю чашу,
   Сопричастный Дню Твоему.
   31 октября 1902
  
   Стихотворение - как вздох облегчения. Как у Ахматовой:
  
   ... как тот, кто вырвался из плена
   И видит сень священную берез
   Сквозь радугу невольных слез.
  
   В дантовом Аду самое страшное для грешников - не физические мучения, а то, что они навечно лишены возможности лицезренья Бога. А поэту, наконец, дозволили.
   И дата - 31 октября 1902. Осталась только неделя.
  
   Девятнадцатое.
  
   "Чаша" из предыдущего текста, "лучи Твои", "Твой день"... А вот как оно будет выглядеть для обывателей:
  
   ...Ему дивились со смехом,
   Говорили, что он чудак.
   Он думал о шубке с мехом
   И опять скрывался во мрак.
  
   Однажды его проводили,
   Он весел и счастлив был,
   А утром в гроб уложили...
  
   Как на картинах Питера Брегеля Старшего: люди занимаются своими делами - пашут, плывут за рабами и специями... А падение Икара для них - это лишь очередной негромкий всплеск вечно немолчного моря.
  
   Двадцатое.
  
   А поэту, наконец, дозволили...
   Ненадолго:
  
   Разгораются тайные знаки
   На глухой, непробудной стене
   Золотые и красные маки
   Надо мной тяготеют во сне
  
   Укрываюсь в ночные пещеры
   И не помню суровых чудес.
   На заре -- голубые химеры
   Смотрят в зеркале ярких небес.
  
   Опять пещера, опять - красное. Красные маки - цветы дающие красный дурман. А голубое, лазурь - это химеры.
  
   Убегаю в прошедшие миги,
   Закрываю от страха глаза,
   На листах холодеющей книги --
   Золотая девичья коса.
  
   Ничего ж себе - закладочка... Золотая - как маки, как обманка. Холодеющая книга - как только что умершее тело...
  
   Поэт стряхивает сон, возвращается в настоящее и понимает:
  
   Надо мной небосвод уже низок,
   Черный сон тяготеет в груди.
   Мой конец предначертанный близок,
   И война, и пожар -- впереди.
  
   Двадцать первое.
  
   Мне страшно с Тобой встречаться.
   Страшнее Тебя не встречать...
  
   Всё. Он окончательно запутался. Без Неё - невозможно. Но встречаться с нею теперь тоже не в восторг.
  
   По улице ходят тени,
   Не пойму -- живут, или спят...
  
   Реальности спутались тоже. Это они - живут, или это спит он сам?
  
   Я знаю -- Ты здесь, Ты близко.
   Тебя здесь нет. Ты -- там.
  
   Ты - там, Ты - здесь. Две величины порознь равные третьей - равны между собой. То есть там - это здесь. То есть Милая - Ты.
  
   Двадцать второе.
  
   Предыдущее стихотворение было написано 5 ноября 1902, у этого - та же дата. И они перекликаются друг с другом. Нет - перекрикиваются:
  
   То:
  
   По улице ходят тени,
   Не пойму -- живут, или спят...
   Прильнув к церковной ступени,
   Боюсь оглянуться назад.
  
   Это:
  
   ...взгляни внезапно назад:
   Там, где было белое зданье,
   Увидишь ты черный смрад.
  
   То:
  
   В ушах раздаются звуки
   Недавних больших похорон.
  
   Это:
  
   Ты, Орфей, потерял невесту, --
   Кто шепнул тебе -- "Оглянись..."?
  
   То:
  
   Я знаю -- Ты здесь, Ты близко.
   Тебя здесь нет. Ты -- там.
  
   Это:
  
   Я закрою голову белым,
   Закричу и кинусь в поток.
  
   Всё.
   После этого Блок переживёт ещё двое суток.
   7 ноября у Любочки будет "курсовой вечер" в здании Дворянского собрания. Он напишет: "В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне "отвлеченны" и ничего общего с "человеческими" отношениями не имеют. Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения Мертвых. И Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок". Возьмёт револьвер и пойдёт к ней.
  
   0x01 graphic
   У неё курсовой вечер в здании Дворянского собрания. Она с подругами заберётся на самую верхотуру, но когда он войдёт в зал - увидит его сразу. А он, не видя её, сразу поднимется к ней.
   И она... Когда она примет его любовь.. Отнюдь не сразу, не после первых слов - ему тем вечером придётся ещё её поуговаривать, она...
   "Литературно, зная, так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и приблизила губы к его губам. Тут было пустое мое любопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни.
   Думаете, началось счастье?.."
  
  -- 8. Итог
  
   Вот и всё. Я отложила ручку, отодвинула книгу, откинулась. Потёрла виски... Погладила пульсирующие на них жилки. Помогло слабо.
   Огляделась - никого. Что посетителей в городской библиотеке Поти не бывает, я уже свыклась, но не было и хозяйки. Удивиться не успела - рыжая появилась. С подносиком, с чайником, с фруктами.
   - Закончила?
   Она занялась чаем, а я оторвала одну бульбочку винограда, другую... Опять местный? Всё-таки лето - кончилось?
   - И как? - спросила она. И улыбнулась: - Я не про ягоды.
   Мне сил на ответную улыбку не хватило.
   - Неожиданно.
   - Чем?
   - Концовка же. Ожидались кульминации, трубы и литавры... А тут... Просто остановилась музыка.
   - На чём?
   - Ни на чём. Музыканты, почти на полу-ноте, едва ли не оборвав мелодию, встали и ушли... Позабирав с собою инструменты, - Рыжая усмехнулась. Наверное, представила, как юный музыкант удалялся... Взгромоздив на плечи "инструмент". - Или у него просто не осталось сил?
   - У кого - у начинающего теурга или у влюблённого мальчишки?
   - А у них разные силы?
   - Одна - любовь. В том-то и беда.
   - Не понимаю!
   - Ты никогда не любила.
   - Я?!
   - Ах, да... Ты же здесь - как раз по несчастной любви.
   Я смолчала. Я начала собирать свои листочки. Она не заметила. Или не обратила внимания. Она чуть пододвинула к себе мою чашку и начала наливать в неё чай.
   - Мальчик понял, что без неё жизни нет, и пошёл к ней. А ты - что нет жизни с нею рядом, и ушла от неё. Он - любил. А ты?
   А я... А мне... У меня всё билась в висках кровь. Как старые механические часики: тик-так, тик-так. Я отвернулась от рыжей к окну. Где, не замечая вызревшего винограда, палило солнце, солнце, солнце. А вокруг него сияло небо, небо, небо...
   Я оставила в покое бумаги и потянулась за чаем. Библиотекарша опять - словно ничего не заметила... Она даже не глядела на меня - она тоже глядела в окно, на южную улицу, на южный полдень... А полдень рассматривал её. И что-то в ней видел - чего никак не могла разглядеть я.
   Чай мы допили молча.
   - Так ты рассказала себе - о чём всё это? - кивнула она на синие томики, на мою кипу листов. - Получился у тебя рассказ? Связанная история?
   - Кажется, да.
   - И о чём первая глава? Как бы ты её назвала?
   - "Видения". Нет! Видения - только смотрят, а он... Он увидел и принял. Для него уведенное стало - поводом к действию. Ему показали, и он ответил: я готов. И ему - оттуда! - улыбнулись.
   - Всё так однозначно?
   - Та... из алого сумрака... Русская Венера. Его постоянно путала другая.
   - Запутаешься тут, когда и у той, и другой - один и тот же облик, - изогнула рыжая свои полные губы.
   - Но... вот только... Венера... Какая из нецелованной курсистки Венера?
   - Когда, по тем временам не целованная, Люба оставалась в доме одна, любимым её развлечением было - раздеться догола и гулять так перед зеркалами по комнате.
   Пришлось оценить:
   - Неплохое упражнение.
   - Ты так тоже упражнялась?
   - Нет.
   Два раза так - голой по комнате - я гуляла перед Олежиком. А потом мы сходили в парк... И я перестала любить своё тело. Надолго. Очень надолго.
   Рыжая, видно, что-то почувствовала и не стала требовать подробностей. Заместо того, она продолжила о Блоке:
   - Дальше? Мистическое лето?
   - Он принял видения, и они налились явью. Его по-прежнему путает другая, но он начинает действовать.
   - Как?
   - Дело поэта - слово. И он словом - стихами своими, закрепляет увиденное. Оживляет увиденное, делая из грёзы - факт.
   - А главный факт его грёз?
   - "Ты".
   - Дальше. Осень 901 года?
   - "Практическая теургия". Он понял: могу! И начал...
   - Начал - что?
   - Работать. Врабатывать Любочку в Ту. Выковыривать Ту из Любочки. Сбивать куски пустой породы, но...
   - Но?
   - Но ведь перед ним открылся новый мир, новая реальность, а ему лишь 20 лет! И он постоянно отвлекается... Вон, как не посмотреть на высадку ахейцев под Троей?! Как не сравнить свою любимую с Еленой?! Как не представить - сделать! - Еленой её! Или ещё... Про себя самого - как не перевернуть несколько страниц, чтобы подглядеть - как там? там - в послезавтра... В послезавтрашней зиме... Во вьюгах следующих лет.
   - Чтоб посмотреть летние вьюги? - засмеялась библиотекарша. - Это уже не символизм - сюрреализм, наверное, - и вернулась к серьёзности: - Дальше?
   Мне, чтоб вертаться к солидности - надобности не было: больная голова смешливости не способствовала.
   - Дальше - прорыв. У него - получилось! У него той весной 902 года получалось всё! Любочка пыталась барахтаться, но он просто не обращал на её потуги внимания.
   Она не хотела с ним встречаться - он в огромном Питере постоянно - случайно! - сталкивается с ней. Она учинила разрыв, а он даже не заметил его! Она не хотела мистики, а он приглядывался к молящейся Марии - и видел её! Он читал Апокалипсис - и видел её! Он смотрел на Неопалимую купину - и видел её! Она хотела быть "Любочкой" - а он видел её Девой-Зарёй! Она окатывала его очередной порцией "холодности" - а он сбегал в реальность, где:
  
   ...Ни тоски, ни любви, ни обиды...
  
   где:
   ....Ты смотришь тихая, строгая..
  
   где:
   ...святого забвения
   Кругом недвижная тишь ...
  
   А уж без неё... Гроздь миров! И можно Иоаном Предтечей с Иисусом за спиной пройтись по Палестине, можно побродить в розовеющем лесу под Шахматово. А можно с краешку постоять и посмотреть на ледяную рябь канала, и, словно зритель на экскурсии, поразглядывать, как в сумерках дрожал в окошках свет ледяного мира третьего тома...
   Недаром, это самая длинная часть - сорок три стихотворения. Верно, потом, когда составлял книгу - хотел подольше остаться в той весне, в тех блужданиях, в том упоении... В той юности.
   - Далее?
   - Лето 902 года. У него отняли управление, и его начало кидать по тёмным или холодным вероятностям.
   - И осенью...
   - И осенью он понял, что к Ней его не пускают.
   - И...
   - И сделал Любе предложение, чтобы...
   - Чтобы...
   - Чтобы убедиться: "Милая - Ты"...
   - И убедился...
   - И убедился. В обратном. Но это уже вне книги. Или это в другой - в "Распутьях".
   Я замолчала. Мария молчала тоже. Словно обдумывала мною сказанное. Словно взвешивала... Сейчас скажет, - мысленно хмыкнула я: - "Найдено лёгким". Захотелось опять отвернуться к окну - к солнцу и небу.
   Рыжая сказала другое:
   - Знаешь, в первом издании "Стихи о прекрасной даме" состояли из трёх разделов: "Неподвижность", "Перекрёстки", "Ущерб", потом - в 16-ом году - разделов стало четыре: "I. Видение (Весна 1901 года)", "II. Ворожба (Лето 1901 года)", "III. Колдовство (Осень и зима 1901 года)" и "IV. Свершения (1902 год)" ...
   - То есть, что в 904 году казалось ущербом - перед революцией назвалось свершениями?
   - А теперь в книге только место и время.
   - А в 20-ом термин свершения подходить перестал...
   - В 20-ом всё потеряло определённость - "видение"? "колдовство"? "ущерб"? "свершения?" Он только в одном остался уверен, он только на одном настаивал: это было! - она подняла томик, раскрыла в самом начале, на оглавлении, и прочитала: -"С.-Петербург. Весна 1901 года". "С. Шахматово. Лето и осень 1901 года". "С.-Петербург. Осень и зима 1901 года". "С.-Петербург. Зима и весна 1902 года". "С. Шахматово. Лето 1902 года". "С.-Петербург. Осень -- 7 ноября 1902 года".
   - Было... - пробормотала я.
   - Ну, что ты мучаешься! - не выдержала она. - Неужели тебе так трудно попросить?
   "Неужели тебе надо - чтоб просили?" - не стала говорить я. Или не успела сказать - она уже сидела на столе напротив меня, она уже положила руки на мои виски, её пальцы уже начали вытанцовывать медленное танго, у меня уже закрылись глаза, я уже перестала слышать звуки улицы, шорох кондиционера... И только чуть пахло шампунем от её, распущенных сегодня, рыжих косм...
   Когда раскрыла глаза - она ещё была напротив, на расстоянии объятия... Но пока я решалась - всё порешала сама.
   Библиотекарша, засмеявшись, спрыгнула со столика, засмеявшись, мазанула мне лицо всем своим рыжим ворохом - such stuff as dreams are made of - и отправилась за свою конторку. Достала карточку - мою, наверное, вычеркнула и расписалась: книги сданы. Вернулась с полиэтиленовыми файликами:
   - Складывай.
   - Да одного хватит...
   - Складывай.
   Я уложила все свои листочки. Одного файла - хватило. Но она забрала его у меня и вложила в другой:
   - Купаться же сейчас пойдёшь? Для верности, - что ж, я с ними в воду, что ли, полезу?! - Всё хорошо?
   - Да.
   Да, теперь было всё хорошо. Уже думалось о купании. Думалось о мальчиках, о том, стоит ли с ними немного похулиганить? Или стоит всё-таки удержаться? И сколько мне будет это стоить? Стоить - что? - хулиганство или монашество?
   Я засмеялась.
   Но она потребовала:
   - Убеди!
   - Как?
   " - Поцелуй меня!" - в таких случаях отвечала Лола.
   - Прочитай мне стих, - сказала библиотекарша. - Любой, на твой выбор.
   - Пожалуйста!
  
   "Спектакль окончился, актёры наши,
   Как я уже сказал вам, были духи,
   И в воздух, в воздух испарились все.
   И как видений зыбкая основа, -
   Все башни гордые, дворцы, палаты,
   Торжественные храмы, шар земной
   Со всем, что есть на нем, все испарится,
   Как бестелесные комедианты, даже
   Следа не оставляя. Из такого же
   Мы матерьяла созданы, как сны.
   Жизнь сном окружена..."
  
   - и повторила про себя: ...our little life is rounded with a sleep... "наша маленькая жизнь..." - а вслух добавила: - Вечером заглянешь?
   - Вряд ли, - покачала головой она, - сестра прибывает...
   - И что? Заходите обе.
   - Да ревнива она больно... К тем, кто сиживает в её любимом кресле, кто попивает её любимое вино.
   - Ты ж, вроде говорила, что она не жадничает?
   - Нет, - Рыжая покачала головой: - Она не жадничает, она жаждает... Нет, не зайдём, но... Знаешь, вернёшься - не удивляйся: я тебе там подарок подкинула.
   - Какой?!
   - Не скажу, - задразнилась она.
   - Ну-у... - заныла я.
   Но она оборвала долгие проводы:
   - Удачи!
   - Ой, готическое t прагромеров у меня теперь даже на лифчике вышито - значит, плюс 86%! - тогда засмеялась я.
   - 186% удачи - это удачно, - разбрызгала свои веснушки и Рыжая.
   Такой, смеющейся, я её и запомнила.
  
  -- 9. Бегство
  
  
   Сегодня возвращаться домой - к креслу, до которого, оказывается, ревнива сестра рыжей библиотекарши, не хотелось совсем.
   - Хочу посмотреть закат на море, - сообщила мальчикам.
   Здоровяк привычно чуть пожал плечами, закатил на рынок, закупился шашлыками, зеленью, пивом... На пиво я поморщилась, он тут же прикупил ещё и баклажку домашнего вина. Я опять вздохнула...
   - Что, за комплекцию свою дрейфишь? - хмыкнул он. - Поплаваешь подольше - лишние калории и спалишь.
   - Но тут же на пятерых много... Как отчитываться будешь?
   - Скажу, что "выбросила в пропасть"! - опять ухмыльнулся он. - Больно хорош он у деда Геронти... Да попробуешь - сама оценишь.
   Я не стала объяснять ему, что не в фигуре дело, что шашлык у меня к пустым хлопотам - только тоже пожала плечами. А они опять повезли меня к скалам.
   На месте фотограф вытащил из багажника ласты, маску и махнул в сторону выступающих из моря камней неподалёку:
   - Сплавай туда. Местные подсказали: рыбное место, поиграешься.
   Что ж, он заработал. Когда раздевалась, я пару поз секундной фиксацией отметила.
   - Умеешь же... - после выговорил он.
   А там у камней... Это как бабочки на летнем лугу. Только было их больше, чем на подмосковном лугу бывает бабочек.
   Когда солнцу до горизонта осталось пара ладоней, я попросила парня:
   - Извини, с закатом встречаюсь наедине, - и встала. - Только ещё окунусь...
   Он молча поднялся и пошёл к напарнику, к машине, а я - к морю. Оно было тихим. Солнечная дорожка бликовала оттенками ясности и ослепительности... и нереальности. И я погрузилась в неё.
   Всплыли в памяти строчки: "Я вышел. Медленно сходили / На землю сумерки зимы"... Но тёплое, августовское Чёрное море плескалось прозрачностью, словно до сумерек была целая вечность... Тем более до зимы. Огромная вечность, а не две ладошки на небосклоне...
  
   Купалась недолго, но солнце на ладонь ниже опуститься успело.
   Когда выходила из воды, увидела, что моя сотка сползает с камешка, на который я её положила. Вибрирует? Звонят? Ольга?!
   Подбежала, схватила, подняла и услышала её голосок:
   - Аля, беги!!
   Я подхватила сумочку и рванула к оставшейся за поворотом машине. Пробежать получилось всего несколько шагов - оттуда мне навстречу вывалила целая толпа. Центром которой был Тофик.
   Я резко развернулась к морю. И опять сделать успела только несколько шагов: из-за скал вывалилась ещё одна толпа.
   Сзади засвистели, спереди загоготали. Что ж, если сделать ничего нельзя - делай, что можешь: шагнула к стопке с одеждой. Сверху лежало бельё, но развлекать быдло интимом я не собиралась - одним движением натянула платье. На подоле мелькнула красная буковка "t". Что ж, пусть мне добавят удачи... Хоть на пять процентиков.
   А не надо было на пляже валяться голой: на море из-за выгиба кряжистого берега вырвался катер. На нём заходящим солнцем высвечивался светленький силуэт моей Ольги, статный - Артура. Всего-то на пару минут опоздали... А не надо было мне голой в море лезть: всего-то, на пару минут подольше б в воде задержаться...
   - Ну, что набегалась?
   Я повернулась. Словно рубленная топором фигура Тофика... Это в русском языке суффикс "-ик" - уменьшительно-ласкательный, у них - нет... Ничего маленького.
   Вокруг него - знакомые амбалы, а рядом с ним - незнакомая девочка... Нет, женщина. Они - в майках, джинсах, кроссовках , она - в платье с декольте. Тяжёлые светлые косы, уложенные в сложную причёску... И капельки рубинов в ушах, капельки рубинов на пальцах, струйка рубинов на шее.
   И жадный взгляд. Нет, не жадный - жадно ожидающий... Жаждущий?
   - Тебе сейчас придётся убить меня, - кинула приманку я.
   - Не проблема, - оскаблился он, а в заходящем солнце чуть сверкнули драгоценные камни его спутницы.
   Вспышка, вспышка, вспышка! До катера по морю было метров пятьдесят, но для фотоаппаратов с качественным зуммером - это не расстояние. Так себя засвидетельствовал Артур.
   - А теперь?
   Будь на его месте любой из его быков, тот бы просто отмахнулся. Но Тофик ещё умел и думать. И он задумался. И он взял на раздумье паузу:
   - Что? Вон она - твоя подруга, вон - лодка для тебя, вон - воля тебе. И лишь тридцать метров берега! И лишь несколько моих парней!
   Клюнуло!
   - Не проблема, - ответила я.
   - Хочешь подраться?! - выщерил все свои тридцать два он.
   - Я не дерусь - убиваю.
   Никто из парней не успел ответить, ни даже - усмехнуться.
   - Люблю, когда убивают, - тихо, отчётливо произнесла блондинка.
   И оскаблился один из парней, и поёжился другой - они знали.
   - Знаю, - проговорил Тофик.
   - Полакомишь? - положила на его лапу свою ладошку и облизнула верхнюю губу она.
   - Свидетели, - кивнул он на недалёкий катер. - Её нельзя кончать здесь.
   - Не о том беспокоишься, - тогда ему в лицо облизнулась и я. - Не о тех. Тебе тех, - чуть качнула головой назад я, - не жалко? Кого из них?
   - Полакомишь? - повторилась блондинка.
   - Убью, - повторила я. - Выбирай - кого?
   - Тофик, выбери меня, - загоготал один из его мамелюков.
   - Меня!
   - Не, меня!..
   А блондинка сжала его руку.
   - Выбирай любого, - решил он.
   - Ещё чего!.. - отказалась я.
   - Во!
   - Баба!
   - Да Тофик, просто отдай её мне!
   Но тихий голосок заткнул их всех:
   - Вы не дослушали, - и его обладательница обернулась ко мне: - Полакомишь?
   Я только на мгновение столкнулась с нею глазами. Ненормальная! Я перевела взгляд на Тофика - он согласился со мной.
   - Ты что? Хочешь со всеми тремя?
   Я не стала отвечать. Я спросила:
   - Что с моими парнями?
   - Да очухаются.
   - Их ты тоже отпустишь.
   Те, которые были у воды, уже были рядом, я повернулась и пошла к своим вещам. Один из них заступил мне дорогу. Я подняла голову, он взглянул поверх меня и шагнул в сторону.
   Неприятно было одно: чтоб казаться еще стройней - у платьица моего была узкая почти до колен юбка.
   - Дай нож, - обратилась я к подошедшему Тофику.
   - Не поможет, - равнодушно заметил он.
   - Ещё как.
   - Ты не понял, - опять поняла меня его спутница. - Дай, тебе понравится.
   И она протянула к нему ладонь. Он пожал своими пудовыми плечами, вытянул свою ручищу и передал ей тут же вложенный в неё нож.
   - Дозволь? - обернулась она ко мне. И добавила: - Тебе понравится.
   Я не успела отвернуть взгляд и... И серые глаза... Серые, как та сера, что прямо из какого-то серного круга!
   Пока я приходила в себя, она, сочтя, что молчание - это согласие, присела у моих колен... Приставила к ноге тыльную сторону лезвия к ноге и медленно повела вверх.
   "Тебе понравится...." Во всех наставлениях по эротике подчёркивается, что эрогенна - внутренняя поверхность бедра, но тут... Скользящий, поднимающийся холодок стали, едва слышный треск рвущейся ткани...
   "Полакомишь?" - почти шепнула она.
   И я едва не сдалась, не согласилась, не обязалась:
   "Да".
   Раздались три негромких хлопка ладошами:
   - Мне нравится. Так, девочка, слушай, - он знал, как я ненавижу это "девочка", когда так обращаются ко мне, - мои парни будут у воды. Пройдёшь их - плыви себе. Здесь я тебя выпущу, - и добавил: - Всё равно никуда ты от меня не денешься. Даже, если не здесь, а где-нибудь - там!
   - Тофик, а что нам с нею можно? - спросил тот, который просил отдать меня ему.
   - Да что хочешь, - ответила я и добавила тоже: - Или что сможешь.
   - Слышали? Идите!
   - Ох, сколько раз я могу и как по-разному... Тебе понравится!
   Я его не слушала. Я переложила паспорт в файлы с моей писаниной, выложила на землю ленту, уложила в сумочку бельё - этим я не оставлю от себя ничего! Приладила сумочку ниже груди и стянула её ремнём: после боя нельзя давать Тофику ни одной лишней секунды на раздумья, на соблазны, на колебания. Поднялась, чуть попрыгала - сойдёт.
   Подняла ленту. Зажала её кончик в ладони и кинула клубок вверх. Она расправилась. На все свои шесть метров.
   - У нас будет художественная гимнастика? - поинтересовался Тофик.
   - У вас будет цирк, - ответила я, и пошла к морю.
  
   0x08 graphic
Зимой у Натальи организовался очередной "симпозиум", очередная писательская конференция - да гульбище очередное! - в Питере, и она меня с собой не взяла. О, оправдания были не подкопаешься! И тогда я улетела в Индию.
   По случаю отвратного настроения таскаться мне приспичило там, где толп туристов не было, вот и очутилась в Гоа у храма Кали Шри Каликадеви. Поразил контраст: такая кровожадная богиня и такая умиротворённая аура...
   Может, из-за древности? Восемьсот лет всё-таки? Но это же восемь веков убийств... Кажется, даже в книге Гиннесса рекорд зафиксирован: за одно столетие более миллиона жертв секты тугов... Но уходить не хотелось, так что я вышла из храмовой территории, нашла тихое место, откуда храм был хорошо виден, и села на траву...
   Ушла только, когда совсем рассвело... Хорошо-то как... Решила повторить. А потом и ещё...
   Но на этот раз, ближе к полуночи, подошли трое. Чего хотели ушлёпки, я по их "английскому" не поняла - изнасиловать, ограбить, просто покуражиться? Но самый длинный из них не доставал мне до подбородка, а самый толстый вряд ли весил более сорока пяти килограммов - я просто уложила их на землю рядком...
   Настроение они сбили, и я собралась уйти - не успела. Появилась женщина. Увидев её, аборигены попытались подняться, уползти хоть... Не смогли: она выпростала длинную шаль и деловито так, без лишней беготни или суеты какой передушила их.
   " - Их предупреждали, - объяснила она мне. - Они знали.
   " - А полиция?!
   "- Они знают тоже, - отмахнулась от меня она.- Идём...
   Сопротивляться мне в голову не пришло. А тому, что под храмом - обширные подземелья, не удивилась. И провела в них двадцать четыре дня.
   " - Ты послана, - сказали мне.
   " - Кем?
   " - Не всё ли нам равно?
   " - За чем?
   " - Не всё ли нам равно?
   А потом спросили:
   " - Ты примешь?
   " - Не всё ли вам равно? - ответила я.
   Кажется, мой ответ они приняли.
   Кажется, ту, что занималась со мной, не удивило, что я не побежала, что я справилась с тремя какими-никакими, но мужчинами. Кажется, её больше удивило, что в первую ночь у храма, просидев несколько часов в позе лотоса, я легко встала. И ещё то, как я управлялась с их длинной шалью. Не объяснять же ей было, что в детстве мы с отцом больше проводили время - играли, строили из кубиков, рисовали - на тёплом ковре, а не на неудобных стульях, так что поза лотоса для меня не экзотика, а по-домашему привычна. Не рассказывать же, с чего заставил меня заниматься элементами художественной гимнастики мой мужчина, и как лента стала любимым предметом...
   Но после того индийского подземелья моток шёлковой ленты у меня в сумочке был всегда.
  
   - Цирк? - дурашливо захохотал первый. - Сейчас, кобылка! Поскачешь!
   Я бы вообще не стала с ними возиться, но вожделение, разожжённое белокурой бестией, требовало своего, и секунд с полсотни я его потешила. Через минуту трое амбалов, перепутанные шестью метрами розового шёлка, хрипели, пытались вырваться и только затягивали узлы на шее друг друга. А конец ленты был у меня в руке, и надо было только дёрнуть правильно...
   Я обернулась.
   - Ну!.. - прошептали губы блондинки.
   - Алечка, не надо!! - заверещала сзади из лодки Ольга.
   И я пришла в себя:
   - Четыре минуты они ещё будут живы, - сообщила Тофику. - Решай сам.
   И уронила конец ленты на землю.
   И пошла к морю. Вошла, чуть приподняла сумочку и спиной легла на воду. Поплыла.
  
   Артур вывел нас к круизному теплоходу. Тот шёл в Сочи. Капитан, поощрённый пачечкой зеленоватых купюр, принял наш катер, а утром, недалеко от города, мы от него отчалили. Таксисты же никакого паспорта с пассажиров не требуют, ни в какую базу не вносят, ни перед какими диспетчерами ими не отчитываются.
   Через пару дней мы были уже в Белгороде - у Ольги. Оттуда я связалась с друзьями Бориса. Они с теми, кто заявился по месту мой прописки, предметно потолковали. Москва вам не аул на Северном Кавказе! В общем, через месяц вернуться домой мне было уже безопасно.
   И вот там... Когда я убиралась - наткнулась на кипарисовый ларчик, в котором лежал знакомый браслет...
   "Наталья сама вернула!" - уговаривала я себя.
   Но...
   " - Просил же тебя: только неделю! - укорял меня на катере Артур.
   " - Но я же... Я же тихо-тихо! Я же совсем ничего! Я ж только в библиотеку ходила да купалась!
   " - Ага... Только снимки твои, купающейся, по всему городу разлетелись, - буркнул Артур, - и обсуждают их совсем не тихо. Особенно, если это жена обнаруживает их у своего мужа.
   " - Ага, - добавила Ольга, - только библиотека закрыта. Их библиотекарша... Как же её - Андриановна! - в отпуске. В Турции сейчас, на курорте.
   " - Но как же я входила?!
   " - Ага, парни только удивлялись: пять секунд и закрытую дверь распахивала!
   " - Но как же так...
   На это мне никто ничего не ответил.
  
  -- И что же ей делать?!
  

   Аля, рассказ из нулевых

     
     
  -- 1. Рок'н'ролл мертв
  
   Три года назад мне в очередной раз стало плохо, я в очередной раз "ушла в ночь", а, немного отдышавшись, обнаружила себя в чужом городе, в чужой квартире, в подругах у абсолютно безбашенной девицы.
   Вы, наверное, встречали таких: личико бесполого эльфа, голосок - обиженного ребёнка, а тело... Она его и не прятала. Её любимые юбки едва прикрывали лобок снизу, а джинсы... ну, те почти - сверху. Пирсинг? - разумеется. Тату? - а вы как думали. Парни вокруг неё...
     Она - они! - знакомились с ней на дискотеках, в транспорте, в кино, в кафе, на улице, на пляже... На концерте классической музыке! В библиотеке! Вот вы можете себе представить, как можно заставить мальчика, занимающегося в библиотеке, решиться подойти к незнакомой девушке?!
   Однажды она пошла в дамский туалет и вернулась с новым парнем! Оказывается, она закурила, не туда стряхнула пепел, на неё накричали, и эта засранка, недолго думая, перебралась в мужской... Мужчины на неё кричать не стали.
   А вот на переходе, на перекрестке слабо?!
   Я тогда не стала ждать зеленого - машин все равно не было. А она, девочка благовоспитанная, она дождалась. Но на середине улицы у неё подвернулся каблук, и девочка-отличница сняла обувку... Опять загорелся красный, машины поехали, психованные водители начали гудеть, а она стояла на одной ноге и всем показывала свою туфельку. Кончилось тем, что с мостовой её унесли на руках. Некто Коленька.
   Вот такая.
   Вот такая три месяца поила меня, кормила, укладывала спать, подкладывала мальчиков, вытаскивала из-под мужиков... Ну, и в конце концов - вытащила. Здесь не про неё. Просто именно ей к тому же ещё захотелось сводить меня на "Гжельскую тропу" - местный слёт местных рокеров, бардов, бардесс и их поклонников... А больше - поклонниц.
   - Ты когда-нибудь видела гениев?! Там - каждый третий!
   - Я видела гениев. Мне от них плохо.
   - Хорошо, каждого третьего оставишь мне, но двух-то тебе хватит?!
  
   Два часа на электричке, час пешком и - вековые сосны, неширокая, глубокая речушка с просвечивающей на полтора метра водой... Я думала, такие остались только на картинах Левитана. Или где-нибудь в глухой Европе, в Норвегии, скажем, у фиордов.
   В ту осень бабье лето не заладилось, когда мы добрались, уже вечерело, и едва ли не срывался дождь. Но я не выдержала и, пока примкнувшая к моей подруге - уже! - группка младых провинцьяльных гениев ставила нам палатку, полезла в воду.
   - Сумасшедшая! - выкрикнула Ольга.
   Этого в ней мне тоже понять было не дано. Она без малейшего смущения встречала взгляды голых мужчин на нудистских пляжах Лисьей бухты, здесь же не решилась искупаться лишь потому, что бюстгальтер и трусики на ней не следовали пляжной моде - купальники мы по такой погоде не взяли.
   Вода была... не летняя, замерзла я быстро, но... Никогда пресная вода не даст восторга морского купания, но только проточная речная может одарить игристой чистотой, свежей звонкостью. Представляете хрустящее яблоко? А морозное утро?
   Некупальники не предназначены оставаться непрозрачными после купания. Ну и что? Отдаться можно даже в шубе, а закрыться - и наготой. Но когда я растиралась полотенцем, наша палатка у гениев завалилась в очередной раз.
   - А я не знала, что ты так умеешь, - своим тонким голоском пролепетала мне на ухо Ольга. Тогда она обо мне многого чего не знала.
   - Я умею по-всякому.
   Она улыбнулась. Об этой-то мелочи она была в курсе.
   А среди мордашек разной степени обалделости я в первый раз выделила личико Натки.
   Дитя. Восемнадцать лет ей было, но дитя. Точеные бровки, точеный носик, тёмные глаза, тёмные волосы, но - светлая. Свет бывает таким разным! Сравните сами: свет костра, свет свечи, свет луны, свет фонаря, свет настольной лампочки.
   А в ней... В ней было что-то от бенгальских огоньков, солнечных зайчиков или первого луча утренней зари. В ней было что-то от родников, играющихся котят или великих картин Боттичелли.
   И девственность. Которая не как угроза или преграда - а как обещание. Или награда... Не "или".
   У меня осталась фотография той поры: Натка с младшим братом в обнимку, оба в венках, сидят посреди луга. Цветы вокруг - выше них. А они - светлее цветов.
   Гении на девочку внимания не обращали. Перед ними возвышался Зимний дворец, сиял Аркольский мост и плескался Рубикон. У мальчиков (гитара, ударные, вокал) в глазах горели кадры из битломании - с рыдающими и бьющимися в истерике девицами. Девочки (скрипка, аккордеон, вокал) были, как водится, более конкретны - запись на "Русском радио 2" их бы устроила. А торсида ждала чуда и пила заработанное гениями в подземном переходе пиво.
   Я не стала привязывать к ним сердце. Опыт общения с начинающей рок-группой - московской рок-группой - у меня был. Мне хватило. У этих шансов было ещё меньше. Рок'н'ролл мёртв.
   Я на все эти сутки заняла Нату. Она готовилась выступить со стихами. Я не стала ей говорить, что они у неё - детские и никакие. Я просто показала наиболее простые ошибки, поправила пару строк, успокаивала её во время чтения других, сняла легкую истерику непосредственно перед её собственным выступлением, вытолкала на сцену, устроила переглядки с одним из членов жюри, и тот сделал, что от него требовалось: он упомянул Нату во время раздачи призов. Ей хватило.
   Ну, а в промежутках, я отогнала от неё пару достаточно пьяных, бродячих искателей приключений на чужую задницу и обнаружила в своей брезгливости толику ревности.
   "Так в самом деле дело пошло на поправку?" - не поверила, было, себе я.
   Ольга не удивилась, когда, вернувшись в город, я сказала, что уезжаю. Что возвращаюсь домой. А Ната пришла проводить и подарила то фото.
   Ах да, гении взяли главный приз "Тропы" того года.
  
  -- 2. О презервативах - нежно
  
   Прошел год. Я обнаружила существование русской сетературы, и то, что Наташа - не та девочка, а моя... хм, да... "моя Натали" её - сетературы, звезда. Во время одной из её - звезды - звёздных выходок я не сумела сдержаться, ответила.
   - Это ты?! - прошипела тогда она.
   - Не скажу! - прошипела тогда я.
   Нет признания - нет факта. А одна из моих реплик в вечном с нею споре - "Сердоликовые бухты Коктебеля" - стала дипломантом Волошинского конкурса.
   Как Наташа ругалась! Досталось и Цветаевой, и Волошину, и координатору конкурса Коровину.
   - Это ты? - в лицо мне кричала она.
   - Не скажу! - ей в лицо смеялась я.
  
   С Ольгой мы и перезванивались, и переписывались, а потом она нашла бесплатный инет и... I seek её. Когда мне пришло приглашение на вручение призов конкурса, я рассказала подружке о предстоящем Коктебельском сборище, она иззавидовалась: ей гении по-прежнему нравились, и я предложила:
   - Хочешь вместо меня?
   - Как это?!
   - Кто такая L++ никто не знает. Я тебе расскажу про неё всё, будешь ею.
   - А ты?!
   - А я туда и не собиралась. Зачем мне ещё-то слава?
   - Тогда... тогда... ну, не в аське же столько... Приезжай, а?
   - А... а "Тропа" в этом году уже была?
   - Нет. Будет! Скоро!!
   - Приеду.
   Я сообщила Коровину, что L++ больше не Алла Алексадровна Алёхина, а Юлова Ольга Витальевна, попросила заготовить шампанского - много! - и поехала к ней.
   Ничего из этого не вышло.
   После того, как Оля почитала реплики Наташи на страницах Стихиры, ехать в Коктебель она отказалась.
   - Эта сумасшедшая меня изнасилует!
   - Она - не сумасшедшая.
   - Да на вашей Стихире нормальных в принципе нет!
   Ну, с этим уже не поспоришь, и на "Тропу" мы отправились вместе.
    
   Про милую провинциалочку я почти забыла, но она была там.
   Девочка выросла. У девочки появился мальчик и... Уже не девочка-колокольчик, бесполый и безгрешный, не родничок, прозрачный и холодный, а... начинающая распускаться ветвь розы, вся в бутонах и листьях... а ночное небо, исполненное тьмой и огнями, каждый из которых - солнце...
   И ей нравилось. Ей нравилось всё: её дешёвая одежда, её замызганная палатка, её зачуханный "друг", тёмные брёвна, наваленные вокруг костра, обречённые на ничто дилетанты, угли соседнего кострища и мерцающее, как то небо, как те огни - звёзды, и запах начинающего подходить мяса, и вкус моего глинтвейна... А как ей нравилась она сама! Я перехватила её взгляд в зеркальце... Я сама люблю подразниться с той, кто во мне, но та Наташа, что из зеркала, та - не кокетничала.
   А эта Наталка хотела успеть всё: отведать глинтвейна, откушать шашлыка, поговорить со мной, послушать гитару залётного с Украины барда, почитать стихи заезжего из Воронежа поэта.
   - Уймись, егоза! - отогнал её от зашипевших углей поэт: Натка уронила один из шампуров.
   - Обязательно, Наталонька. Но чуть позже, - пообещал ей бард и ласково отобрал у неё зачехлённую гитару.
   - Не подходи! - предупредила её я, когда та вознамерилась помешать глинтвейн.
   - Чёрт возьми, - шепнула мне Ольга, - как непривычно: мы с тобой - на втором плане.
   - Вот ведь! - с удивлением согласилась с ней я. - И что теперь?
   - И ты стерпишь?! - хихикнула она.
   - Чего ради?! - хихикнула я.
   - Как же я тебя люблю! - своим тонким голоском сообщила мне она.
   - Правда? - заинтересовалась я.
   - И не надейся! - захохотала она, захохотали мы обе.
   Через час, когда глинтвейн был готов, когда шашлык был готов, когда мы, девочки, в нашей палатке допили первую бутылку шампанского, а они, мальчики, тайком забросили в кусты первую бутылку из-под водки, когда я всё-таки решилась и начала разыскивать в рюкзаке купальник, когда Ольга поняла, что у меня на уме и принялась искать свой, когда на затянувшуюся паузу заглянула в палатку Наталка - охнула, пискнула, и тоже начала раздеваться, когда обалдевшие мужчины увидели нас, шествующими к тёмной - как то небо, мерцающей огнями - как то небо, воде, когда они враз, в дуэт, взревели и учинили раздевание, когда с них в разные стороны повзлетали куртки и майки, когда на взвизги, взрыкивание и плеск воды собралось пол-лагеря, когда мы вылезли и растёрли друг друга полотенцами, не подпустив к этому делу, к Наталонькиному телу так и не решившегося раздеться или прыгнуть в воду одетым "Мишу", когда "согрева ради" выпили вторую бутылку водки (Мише Ната его порцию-таки отдала), когда переоделись и закутались, вот тогда встал поэт и поднял кружку с глинтвейном:
   - Шампанское, водка и глинтвейн, игристое, хмелящее и согревающее - то, что радует, утешает и даёт смысл жизни. За вас, девочки!
   А потом бард достал гитару:
  
   ...в комнате с белым потолком...
  
   Над нами было тёмное небо, потрескивал костёр, и он пел как раз об этом:
    
     ...твое имя давно стало другим...
  
   Он обращался к которой-то из нас, сидевшей совсем рядом, и смеялся - и над врачами, и над пожарниками, и над остальными служащими коммунального цеха, а вечным, а главным, а истинным было одно:
  
     ...но я хочу быть с тобой
     я хочу быть с тобой
     я так хочу быть с тобой
     я хочу быть с тобой
     и я буду с тобой...
  
   Поначалу, мне показалось, что он играл с нами: он смотрел на гитару, на костёр, на улетавшие к звездам звездочки искр, и ни разу не взглянул ни на одну из нас. Не выделил... Не обделил. И даже Наталка, обнимая своего пьяненького мальчика, мечтательно прикусила губку.
     Едва он закончил, как воронежский поэт поднял свою кружку, долил вина и начал:
    
     Переполняя край стакана,
     за кромку небо истекало;
     и исчезая "за" и "под",
     на запад солнце опускалось,
     и облака, злорадно скалясь,
     разогревали горизонт.
     Лениво лунная дорожка -
     в ночи серебряная ложка -
     черпала чёрный океан,
     переливала брызги в звёзды,
     и рассыпала в небе - возле,
     переполняя вновь стакан.
  
   Он посмотрел, ухмыльнулся, потянулся половником и ещё чуть плеснул себе в кружку. Струйка в полете разбилась на капли, капли канули в кружке и над кружкой поднялся тёмный венчик.
   - Ну, гусар!.. - хмыкнул Артём.
   - Чьи ж это стихи? - вслух задумалась я.
   - Твои? - заинтересовалась Ольга.
   - Нет, - нехотя отказался Саша. - Вы его вряд ли знаете. Он из Нью-Йорка. Майк Этельзон...
   - Мике?! - в один голос удивились мы обе.
   - Вы его знаете?! - в один голос удивились оба парня.
   Мы его знали. Майк Этельзон был один из немногих, кто, не убоявшись моей Наташи, общался со мной на просторах Стихи.RU.
   - Она его подружка, - хихикнула Ольга.
   - Ольга...-- попробовала попридержать её я.
   - У него много подружек, - попробовал подтолкнуть её Артём.
   - Ой, у неё такой забавный ник... - поддалась мужчине она.
   - Нет!.. - заорала я.
   Она заткнулась, но я замолчала, и Ольга взялась извиняться за меня:
   - Аля такая странная, она даже в Коктебель за дипломом...
   - Ольга!
   - А у неё хорошие...
   - Ну, Оль...
   -- ...тексты. Они... - она задумалась... - они такие откровенные... - наконец, замолчала она. - Прости, Аль.
   Нам повезло с мужчинами. Саша улыбнулся и передразнил:
   - "Оль", "Аль"... Артем, спой нам про "Эль...", что-нибудь - эль-...фийское!
   - Да-да-да... -- быстро согласилась Ольга, - эльфийское!
   Она, дразня мужчин, дразня меня, обняла мои колени:
   - Ну, эльфийское-то, чужое, ты же им сможешь тоже спеть?!
   Мужчины переглянулись - их проняло, им замечталось. Олька сжала мне коленки - она перехватила их мечтаниями - и её проняло, да и я улыбнулась - меня царапнуло тоже.
   - Начинай! - махнула я Артёму.
   И мы пели чужие песни и читали чужие стихи, пили глинтвейн и ели шашлыки. Позабытая поэтами Наташа вскоре увела допившего водку и засыпавшего Мишу в палатку, а наши мужчины... Забавно было смотреть: они никак не могли поделить нас. Мы не помогали им, и они не знали, на что решиться... на кого...
   Но я в те времена блуждала в своих виноградниках, была изнеженной и излюбленной и... и виноватой ужасно. И вешать на себя ещё один... или два... греха не собиралась. Да и вскоре разобралась, чего, после моих ночных рассказов, после моих виртуальных новелл захотелось попробовать Ольке.
   "Ну, помоги тебе дьявол, подруга", - улыбнулась себе я.
   И когда настал момент выбора и:
   - Аля? - спросил Артём и:
   - Аля? - спросил Саша.
   Я им обоим ответила:
   - Нет.
   - Ох, оставьте вы её, мальчики! - тут же вмешалась Олька. - У неё потому что... лупо-о-ов...
   Она на пару мгновений представила себе мою Тому, моего Андрея, ещё раз подивилась, ещё раз разулыбалась и на мотив из "Кармен" почти пропела:
   - Любовь... - и в шаг назад прижалась спиной, попой, ногами к Артёму и чуть повернула к нему лицо, но тут же увернула губы... И опять пропела, продолжив:
   -.... любовь... - и увернулась от не успевшего обнять её барда, и сделала шаг вперёд и прижалась - грудью бедрами, ногами прижалась к Саше... И снова увернула губы:
   -.... любовь... - и снова шаг назад, в объятия и к губам Артёма... И освободившись из не уверенных ещё объятий, и от не властных ещё губ, опять шагнула к Саше - в другие объятия, в другие губы - и закончила, как поставила точку:
   - Любовь.
   Оба парня почему-то посмотрели на меня, но я опустила ресницы: решайте сами. Решайтесь. И всё-таки не удержалась - чуть подтолкнула, улыбнувшись: слабо?
   Но Олька не думала давать им время на раздумье, на нерешимость:
   - Я хочу уйти в ночь, - промурлыкала она, подхватила их под руки и увела в темноту.
   Вот негодяйка!
   "Вот негодяйка..." - хмыкнула я, подобрала корягу и бросила её в костёр. Во все стороны прыснули искры. Пламя заволновалось, но вскоре устоялось, выровнялось, упокоилось, и огни снова полетели вверх - к другим огням. Больше подкладывать я не собиралась, я собиралась идти спать. Но подошла Ната.
   - Умеют же люди... - улыбнулась она, кивнув "в ночь", и занялась костром.
   - Завидуешь?
   - Нет, - равнодушно ответила она. - Мой Миша лучше.
   "Чего-чего?!" - едва сдержалась я.
   Мы проговорили почти всю ночь. Около четырёх утра вернулась едва державшаяся на ногах Ольга, я вырвала её из лап совсем посходивших с ума мужиков и утащила в палатку. А Натка, поглядев на Артёма, на Сашу, на Ольгу, опять пробормотала:
   -Умеют же люди...
  
   На этот раз быстро забыть её не получилось. Может, потому, что на этот раз она поделилась, похвастала тем, чего мне самой не досталось?
   Девочка с мальчиком открывали секс. Без учителей и пособий. В темноте и на ощупь. В кинозалах, где из всего фильма видели только название фильма да титры в конце, на вечеринке у подруги в ванной, на дальних пляжах их речонки. Шаг за шагом, сквозь каждое препятствие, сквозь каждую преграду, сквозь каждую тряпку. Сквозь сети - к сердцу. К телу. К себе. В себя.
   - Миша выпросил от отчима деньги на кафе, но мы подумали-подумали и на все триста рублей купили презервативы... - она замолчала, надолго замолчала, она мысленно перебирала, поштучно перебирала все десять пачек. - Жалко, что у меня не получаются стихи, я бы написала про них... к некоторым у меня такая нежность...
     Девочка училась быть женщиной. У неё даже голос изменился. В прошлом году он был детским и звонким, как у скрипки-половинки, а теперь в нем иногда слышалась тёмная виолончель.
   Дети путались и ошибались, иногда причиняли друг другу боль, но чаще - сладость, сладость, сладость...
   "Завидуешь?" - улыбалась над собою я и признавала: завидую. Хотя мои Тома и Андрей были лучше.
   И моя Наташа.
   "Да лучше "Миши" быть несложно!
   "Не придирайся.
   "Да и придираться не надо!
   "Не твоё дело.
   "Твоя Натка ещё пожалеет!
   "Не твоя.
   "А жаль...
   "Чего-чего??
  
   Ах да, группа "Переход" распалась. Гитарист спился, вылетел из института и загремел в армию. Скрипачку пригласили в местное казино. Платили ей, по тамошним меркам, очень неплохо. Аккордеонистка, автор слов всех их композиций нашла себе хорошенького мальчика, и они два раза выступали в областной библиотеке. По отзывам он - ну, абсолютный ноль. А её можно услышать всё в том же переходе. Правда, теперь с гитарой.
   Рок'н'ролл мёртв.
  
  -- 3. Давать или не давать
  
  
   В этом году, летом, я опять ездила к Ольге.
   - Приезжай-спасай! Я выхожу замуж, а его мамочка!.. Ой, мамочки мои!
   Да-да, Ольга выходила замуж...
   " - Еду в автобусе, думаю о Ванечке. Вдруг чувствую: ко мне внаглую прижимаются. Кошу глазом... мальчик... ничего... И вот ведь! - ко мне прижимается хорошенький мальчоночка, а мне - противно!... - и счастливо-счастливо: - Я заболела, да?!
   Нет-нет-нет, мальчики-мамочки, автобусы-троллейбусы, это всё отдельная песня, это совсем другой роман, это история болезни будет лежать в особой клинике. А здесь же о другом... О Натке же.
   Нет, свадьбу-то мы сделали. Всё по всем ритуалам местного племени. Так что выдержали мы всё. Даже мать счастливого жениха, когда надо - улыбалась, когда надо - благословляла, когда надо - у неё по щеке скатывалась слезинка. Пожалуй, только один раз, во время затянувшихся торгов с подружками, когда она, согласно церемониалу, предложила поискать подешевле у соседей, фраза "у них наверняка есть ничуть не хуже!" - прозвучала уж слишком убеждённо.
   А поутру они проснулись...
   Я проснулась... Было солнечно и лениво. Вечером в Москву улетал самолет: час - и дома, вечером в Москву уходил поезд: ночь - и дома. Я склонялась к железной дороге: дюралевые крылья местной авиакомпании рождали во мне смутное чувство тревоги.
   Кофе... РРРРррроооаскрытый чемодан... Стопочки белья...
   Звонок... Прикрыть белье, захлопнуть чемодан.
   - Кто там?
   - Я.
   - Ната? Заходи. Кофе будешь? Поможешь собраться? Скоро уже хозяйка подойдет...
   Но она опустилась на стул и заплакала:
   - Меня Миша выгнал...
   (Они были женаты. Несколько месяцев назад Ната взяла его за руку, отвела в ЗАГС, где им в полчаса проштамповали паспорта. Платье на ней было куплено накануне в комиссионке, туфельки одолжены у соседки. Миша явился в кроссовках, мятых джинсах и клетчатой рубашке. Соседи в складчину одели и его).
   - Меня Миша выгнал, - сказала она.
   "Счастье-то какое!" - подумала я.
   - Счастье-то какое! - сказала я вслух.
   - Ты... - она всхлипнула, оттёрла слезу, закрылась ладонями и, вот так, плача и из-под пальцев, пробурчала: - Ты его никогда не любила...
   Да уж... Я - никогда. Вот только ещё не любили его собственные дед с бабкой, у которых он жил и машину которых по пьянке пару раз разбивал, не любил отчим, который, вроде бы, брал его в свою московскую фирму да быстро отправил назад, а любил только родной дядя - законченный алкаш. Ну, и Натка.
   Почему-то под кофе плохо плачется. Я заварила чай.
   Звонок. Натка совсем закрыла лицо и ещё раз всхлипнула, а я пошла к дверям.
   - Кто там?
   - Аля, это я, Полина, - это была та самая скрипачка из группы "Переход". Она сдружилась с Ольгой и была на свадьбе. И сейчас она была не одна. Вчера она утешила захмелевшего Володю - друга и свидетеля жениха, и сегодня Володя пришёл с нею. - Собираешься? Помочь?
   - Заходите. Но у нас горе, - и я продемонстрировала им ссутулившуюся Натку. - Нас Миша выгнал.
   - Счастье-то какое, - сказала Полина, а я сделала вид, что очень старалась сдержать смешок. - И по какому поводу?
   - Я поздно со свадьбы пришла.
   - А он-то почему не был?
   - Миша... Миша не мог. Миша четыре дня назад пятку сломал.
   - Что?!
   Натка затравлено на нас посмотрела и повторила:
   - Он сломал левую пятку.
   Теперь я действительно не сумела сдержаться, а Лина с Володькой и не пытались.
   - А как... это можно?.. Сломать - пятку? - хохотала Лина.
   - Он... - она пыталась остаться печальной или хоть обидеться, но у неё всё перестало получаться. - Он немного выпил, мы поругались, он сказал, что ему такая жизнь надоела, и полез на чердак - вешаться. Но на лестнице у него сорвалась рука, он упал и вот, сломал пятку.
   - А у вас, что? - начала вытирать слезы Лина, - вешаться принято исключительно на чердаке?
   - Там у нас веревки, - и она, наконец, несмело улыбнулась, - бельевые.
   - Вот и висели бы рядом, - помогла ей я, - мокрые простыни, его подсыхающие штаны и он сам.
   А она сказала:
   - Аль, останься ещё, а?
   В жизнь не подбирала брошенных кошек! Я уже набрала воздуха, чтобы сказать "нет".
   - Аль, останься, а? - за нею повторила скрипачка.
   - Зачем? - изумилась я.
   Лина повернулась к Володе:
   - Звони Ванечке. Пусть Олька её уговорит.
   Он достал мобильник, а я села на голый матрас уже разобранной постели.
   - Эй, вы не забыли? У них сейчас самая романтика - эта, как её... медовая ночь!
   - Уже день. Одиннадцать скоро. Сколько можно трахаться? - ответил юный офицер российской армии.
   - Можно двое с половиной суток, вроде бы, - обалдела от такой прямоты я. - Пятьдесят восемь часов.
   - Это ты про майские? Да, - ухмыльнулся Володя, - да-а-а, он тогда отвязался... Но Олька сама виновата. Чего парня два месяца динамила?!
   Мужская логика.
   - Пятьдесят восемь часов? - заворожено переспросила Полина.
  
   (В последние дни зимы мы с Олькой болтали в аське. Она удивлялась мне: я не подпускала к себе... м-м-м... ну, любовь свою тогдашнюю... которая потом так и не станет - любовью.
   - Почему??????????????????? - выстукивала она.
   - Потому что ты в садик не ходила, - проклацала в ответ моя аська.
   - Почему???????????????????
   - Потому что тогда бы в тебя вбили: в первый вечер не давай.
   - Но ты же уже выросла! :))))))))))))))))))))))))
   - Тем более.
   - Почему?
   - Секс убивает головокружение.
   - Чего-чего?!
   - ...
   - Эй, ты где? Не вздумай сбежать! - Ольга умеет не церемониться.
   - ...
   - Быстро отвечай! - продолжала настаивать она.
   - Не могу.
   - Хорошо. Отвечай медленно.
   И я, как могла, сформулировала:
   - Первоначальный секс у женщин усиливает первоначальное чувство, но... сбивает напряжение... Это как... Помнишь свои первые разы?
   - Да!
   - Сейчас ощущения сильней?
   - Да... - задумалась она.
   - Вот, ты, кажется, понимаешь: сейчас сильнее, но тогда было острее. Так и с чувствами.
   - Но сейчас - сильнее, полнее!
   - А когда у тебя последний раз при приближении мужчины кружилась голова?
   - Ну, это же только так говорится... Это... как у вас там?... - литературный штамп!
   - Нет.
   - Правда? - заинтересовалась девчонка. - И сколько?
   - Месяц, - сдуру бухнула я.
   Через пару дней, первого марта, в воскресенье она познакомилась с Ванечкой.... Он приезжал на выходные домой из не очень далекого гарнизона. Так в первый вечер она ему даже поцеловать себя не дала. Потом неделю изводила меня. Потом ещё неделю. На третью неделю я закинула в игнор её аську. Потом - и мобильник. А когда месяц кончился, Ванечку отправили чуть ли не в Сибирь на какие-то там "сборы". Ещё на месяц. А потом пришло 1-е мая.)
  
   - Да, пятьдесят восемь часов, - повторила я. - Но я не думаю, что Ольга сумеет. Я хочу домой. Я хочу пустую квартиру, компьютер, инет, аську... и тишину.
   - Посмотрим-посмотрим. Олька мне обещала. Она говорила - "в шесть секунд"!
   - Даже так?
   - Именно.
   Ольга почти уложилась.
   Оказывается, у них здесь была ещё одна примета, ещё один ритуал. И неделю из медового месяца молодожены, соответственно, запланировали провести на Святом озере... Только б погода не подвела: на озеро можно было прорваться разве что после месячной засухи. Или верхом. Иначе местные чернозёмы не пропускали. Последние недели дождей не было.
   - Если ты меня хорошенько, слышишь? - хорошенько! - попросишь, мы и тебя возьмём. Володька с Полинкой будут на второй "Ниве", так что, если даже гроза сорвётся - выберемся. Ну, и горемыку-Натку заберем тоже. Я не ты, я - деушка добрая... - и она разулыбалась в трубку: - Женщина.
   - Уговорила?! - переспросила меня Лина, приняв трубку.
   - Не знаю, - задумалась я. - Что такое это ваше Святое озеро?
   - Озеро в степи. Пока не увидишь - не поймешь. Но там - тихо. Очень тихо. Правда, - она раздвинула губки: - нет интернета.
   - Тогда... - начала торговаться я. - Ты берешь с собой скрипку...
   - Принято, - не стала дослушивать меня она.
   - ...и не отказываешь мне с нею...
   - Принято, - не стала дослушивать меня она опять.
   - ...ни в чём, - поставила точку я.
   - Принято.
   Почему-то не понравилась мне её безоглядное согласие.
  
  -- 4. Под скрипочку Вивальди
  
   Пока не увидишь - не поймешь... Может, вы бывали на Тарханкуте? Помните - степь-степь, обрыв и... море. Здесь тоже: степь-степь, распадок и... озеро. Неширокое - метров на сто, оно прихотливо изрезанной полосой разлилось на несколько километров.
     Ощущение покоя, тишины оглушало. Даже тихие разговоры казались неуместными, даже чирканье спичек - раздражало.
   День уже переплавлялся в вечер. Мальчишки, едва выбрались из машин, накачали лодку, пообещали уху: "Здесь такие язи! Вы ж с палаткой справитесь?" - и уплыли.
   Ольга, которую разморило ещё в машине, выпросталась на прогретую, прохладную траву и закрыла глаза, а я пошла к воде. Неподалёку плавало несколько листьев кувшинок, среди них - жёлтый цветок... Слепящее солнце больше не давило жарой. Вдруг подумалось об осени.
   - У нас говорят, - сзади подошла Полина, - что здесь стояла часовенка над родником и засека прорублена от татар, но однажды враги пришли "во многие силы", устоять было невозможно, воины вознесли молитву, земля под ними провалилась, и поганые не прошли...
  
   - В эти места Батый не заходил, - пожала плечами я.
   - Нет, это позже, - пояснила местная: - И татары - крымские... Они несколько столетий ужас здесь наводили. Чуть ли не до Москвы доходили. Пока Екатерина не решила проблему... А озеро... Оно очень глубокое, но в ясные дни часовенку ту, вроде бы, увидеть можно... Смотри, какая вода прозрачная. И мягкая очень. Как дождевая. Бабушка говорила, они здесь волосы мылом отмывали.
   Вода чуть светилась. Ветер не рябил жидкого зеркала, и была видна стайка мальков, синхронно копошившихся среди водорослей. Я подняла голову. Лодка с мальчишками стояла у другого берега, они как раз раскидывали удочки. Далеко. Да и не до нас им. Я стянула платье, потом всё остальное. Вошла в озеро. Дно - плохое, вязкое, и от ног лёгким взрывом заклубилось облачко мути, но раздражало не оно. А что? Поняла - вынула шпильки, расплела косу. Вот, теперь так... И ушла в глубину, вслед за мальками - к корням кувшинок. Перевернулась. Вокруг меня баловались пряди волос, а сверху хулиганило с водой солнце. Я засмеялась от счастья.
   Язей нам в тот вечер не досталось, но окуньки, плотва, пара ершей - для ухи хватило с избытком. Под рыбу подают белое? В свете костра цвет глинтвейна неразличим. Зато яснее становятся лица.
   - Сыграй... - попросила я Полину.
   Она не стала капризничать, сходила к "Ниве", вернулась с футляром, щёлкнула замками, достала скрипку, приложила её к плечу. Я поморщилась.
   - Что? - сразу среагировала она. Научили-таки её в казино следить за публикой.
   - Неужели тебя в казино ничему не научили?
   - Ничему - это чему? - опустила инструмент она.
   Я прикрыла глаза и начала читать:
  
     Сегодня необычно тёплый вечер.
     Ты взял гитару (не играл сто лет),
     Я погасила яркий верхний свет,
     Оставив тот, который дарят свечи...
  
   - А это не твоё, - вклинилась в паузу Ольга.
   - Не моё. Она называет себя <Солнечная женщина>.
   - А-а-а...
   - Оль, не мешай, Аль - дальше...
     И я прочитала дальше:
  
     С улыбкой наблюдаю за тобою,
     Ты расстегнул три пуговки чехла -
     Гитара от волненья замерла,
     Вздохнув, чуть слышно, под твоей рукою.
     Чехол с неё снимаешь осторожно
     И на руки раздетую берёшь.
     Ладонью нежно успокоить дрожь
     Гитарную тебе совсем несложно.
     Поверхность лакированную гладя,
     Гитару поудобнее прижал,
     Сверкая, отблеск света пробежал,
     Как зайчик счастья по гитарной глади.
     Неторопливо ты тревожишь струны,
     Настраиваешь, голову склонив.
     Тебе доверив свой изящный гриф,
     Гитара вновь себе казалась юной...
  
   - А дальше? - не успокаивалась скрипачка.
   - Дальше не так хорошо, но вот окончание:
    
     На свете нет прекраснее занятья,
     Мелодию создать, чувств не тая...
     "Гитара, отдохни", - сказала я...
     Три пуговки расстёгнуты на платье...
  
   - Чёртовы бабы... - сумел выразить свои чувства Володька.
   - А ты говорила, что у неё только танка да хокку получаются, - Ольга устроилась в руках у Ванечки. По её лицу, по её одежде, по их переплетенным рукам пробегали отблески костра... и счастья... зайчики, искорки.
   - Ошибалась, значит.
   - Но это - стихи, слова, - решила добиться ясности скрипачка. - А у меня же даже не гитара!
   - Да, скрипка - не гитара, - согласилась я. - Ей не надо казаться юной. Дай, - поднялась я.
   Полина послушно протянула скрипку.
   - Вот это - как называется?
   - Подборотник.
   - Кто б догадался, - проворчала я, и выкинула из головы их профессиональный сленг. Я подняла скрипку, как девочку, и - как щекой к щеке, как - к Наткиной бы, когда ещё не было рядом с ней никакого Миши, когда она стихи писала и была - светлее цветов... И...
   - Чёртова лесбиянка... - опять чуть не выматерился Володька.
   - Чего-чего?! Откуда ты?... - и повернулась к Ольке: - Ты?!
   - Нет! - замахала руками она. Она съехала бы на землю, но Ванечка удержал её.
   - Это я им рассказала, - виновато сведя бровки, сообщила мне Натка.
   - А ты-то откуда? - не поверила, было, ей я.
   - Конкурс... Коктебель... Победители... Ольга... Название... - и девчонка закончила цепочку: - L++.
   Я молча повернулась и ушла в ночь.
   Первой пришла мысль: собрать вещички в рюкзачок и... До шоссе всего-то - около 30 км. К утру бы и добралась. Но как только вышла из круга костра...
   Было не полнолуние - вторая четверть, наверное, но здесь хватало... Небо, сияющее лунным светом, озеро, сияющее лунным светом, лунная дорожка, почти выползающая на берег...
   - Будто эскалатор... - негромко проговорила неслышно подошедшая Полинка и улыбнулась: - Ещё бы запустить его в обратную сторону, - и почти без паузы продолжила: - Расстроилась?
   - Как голая.
   - Да мальчишки почти ничего не читали. А мы... Что мы тебя - голой не видели? Искупаемся?
   Я не ушла.
   Мальчишки рассказывали про службу (ой, я теперь столько про нашу армию знаю!), музыкантка чудила со скрипкой, Натка, отогревшись и оттаяв, длинным чёртиком скакала между мной, Полинкой и Володькой, Ольга млела в объятьях законного мужа, в центре потрескивал костёр, где-то вверху плескалась невероятная луна, а с озера иногда доносился плеск невероятных язей...
   А потом Ольга поднялась:
   - Покатай меня, - улыбнулась она Ванечке.
   - Давай и я тебя прокачу? - поднялся Володька, и Лина опустила скрипку.
   Мы остались с Наткой.
   - Ну вот чем они лучше Миши? - обратилась она ко мне. - Выпили - и за руль с девчонками.
   - Тем, что они выпили, а не напились, тем что катать девчонок будут в чистой степи, а не на улицах среди машин и людей, тем, что закончили институты, тем, что за год в армии оба уже на капитанских должностях, тем, что им предлагают, то есть - уговаривают остаться. И понимаешь, останутся они или нет, но у них есть будущее. И с ними это будущее можно строить. Или разделить. А у твоего Миши в будущем лишь ещё одна искалеченная машина, и он сам - искалеченный. Или по его милости будут искалечены другие. Или - не или.
   - Так ты всё-таки советуешь...
   - Я?! Я. Никогда. Никому. Ничего. Не советую! Тебе, Наташ, выбирать, тебе.
   - Ненавижу.
   - Выбирать?
   - Имя это - "Наташка". Разведусь - и его поменяю тоже.
   - Да уж... Кардинально: старую фамилию, новое имя... Что-то ещё?
   - Волосы отрежу. И перекрашусь.
   - Тебе не пойдёт - блондинкой.
   - Да я понимаю, я только несколько прядей затонирую. Я уже придумала, как это будет. Вот....
   Мы проболтали до приезда мальчиков.
   Своих язей наши добытчики выловили на четвертые сутки.
   - Вот! - вывали они свой улов на зеленую траву.
   - Ой!.. - признала их подвиг подвигом Ольга, а мы с Линой украдкой переглянулись: магазинные карпы крупнее.... Правда, как выяснилось, их язи такие же костлявые.
   В ту ночь мы засиделись до рассвета. Молодые пополуночи нас оставили. Они отъехали на своей "Ниве" к другому спуску к озеру и...
   Звуки над водой разносятся далеко. Степь звенела сверчками и цикадами, озеро кипело мальками и плесками, Полинка наигрывала на скрипке, потом Володька включил радио, но... но Ольга перекрикивала их всех. Эти сумасшедшие засыпали и просыплись, шептались, хохотали, один раз даже полезли купаться... И опять... О, горячие ночи в палящем июне... Угомонились Ольга и Ванечка только, когда на востоке занялась заря.
   Не знаю, как у других, но у меня к тому времени внутри всё звенело, как если бы не осталось ни единой расслабленной мышцы. А ведь ещё и заря, заря... Давно она на меня так не действовала. Давно.
   Когда над горизонтом, наконец, показался солнечный ободок, я оттёрла слёзы и встала.
   - Пойду окунусь.
   - Я с тобой, - поднялась Лина, за нею Натка, и тут же зашевелился Володька.
   - Я - голой, - предупредила всех я.
   - Я - с тобой.
   - Тогда... тогда захвати скрипку.
   Скрипачка послушно потянулась за упакованным инструментом.
   - А я вам не помешаю? - напомнил про себя мальчишка.
   - Мне - нет, - равнодушно отмахнулась я.
   - Мне - тоже, - улыбнулась его подруга.
   Натка дёрнулась, заколебалась, решилась и промолчала. А я побежала вниз, к воде, по дороге сбрасывая с себя всё. Сзади завизжала и последовала моём у примеру Натка.
   - Держи! - крикнула Лина и кинула Володьке футляр, а я разодрала от шпилек волосы и бросилась в воду.
   Офицер так и не решился снять обмундирование и присоединиться к нам. Ночь стонов, три голенькие женщины - он застеснялся своего видимого возбуждения. Так и простоял четверть часа на берегу человеком с футляром.
   Когда мы выбрались на берег, я почти вырвала его у него и протянула Полине:
   - Сыграй.
   - Сейчас, оденусь.
   - Нет.
   - Ну, хоть оботрусь...
   - Нет!
   Она покачала головой, отступила, подняла чье-то платье, вытерла ладони, лицо, левое плечо, раскрыла футляр, достала скрипку, выпрямилась и...
   И как щекой к щеке....
   Вивальди. "Времена года". Часть 4-ая. Оркестра не было. Оркестр не отвлекал, звучала только скрипка. Только тоненький голосок жаловался-жаловался-жаловался, словно нескладная некрасивая тринадцатилетняя девчонка, забравшаяся в постель к матери, жаловалась: меня никто не любит, никто-никто, и этот не любит, и тот не любит, и мальчики меня не любят, и подружки обижают, я такая одинокая, я такая некрасивая... Своим тоненьким голоском она жаловалась-жаловалась-жаловалась... Не зная ещё, что её ясности осталось - на полгода, что её одиночества осталось - на полгода, что её некрасоты осталось - лишь на полгода... И что через полгода она уже не будет делиться с матерью - всем...
   А солнце пробилось к воде, пробилось к нам. И на волосах скрипачки засверкали капельки, и тело скрипачки засверкало капельками, и в россыпь засверкали капельки на тугих завитках короткой, по моде узкой, тёмной полоске...
   - Вот... - Полина потерянно опустила скрипку и сквозь солнце взглянула на меня. В её глазах тоже сверкали - капельки.
   Сзади обняла меня Натка. Она бормотала:
   -... и верну фамилию, и поменяю имя, и отрежу волосьё, и перекрашусь, и... - она задумалась, - и тату на заднице выколю.
   Ей было зябко, и она прижалась ко мне, голой грудью к голой спине. И где-то далеко глухо пророкотало...
   - Походу гром, - проговорил Володя. - Гроза?!
   Он вскочил с травы и побежал наверх. Это с запада шла гроза.
   Мы успели. Успели собраться и выбраться из их чернозёмов. Тяжёлыми оказались только последние до асфальта сто метров.
   На следующее утро я была уже у себя. Пустая квартира, компьютер, тишина, инет...
  
  -- Эпилог
  
   Через неделю мне позвонила Натка:
   - Миша повесился. Что мне теперь делать?! Как мне теперь жить?!
  
   P.S. Миша выжил. Когда Натка пришла забирать вещи, он ушел в гараж. Собравшись, она пошла сказать "прощай"... И увидела... Они с бабкой сняли его, "скорая" приехала вовремя. Его откачали.
   Из всего своего длинного списка девчонка успела только сходить к парикмахеру.
   И что же ей теперь делать?!
  
     
     
  --
  -- IV. Трилистник
  
  --
  --
  
  
  -- 0x08 graphic
Хокку возвращения
  
  
  
   Перемыть полы,
   Вытереть в комнатах пыль.
   Пусть будет, что будет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Нарваться на гадюку



Аля (нулевые)

  
   Зосе я позвонила сама. Впрочем, если позвонила бы кому-либо другому, ничего не изменилось. А не звонила б никому, позвонили бы мне. А если бы я отключила телефон или сменила симку - пришли бы в гости. Даже приятно как-то... Ну, какая из меня патриотка, а вот что-то во мне облегчённо вздыхает, когда осознаётся, что последнюю линию обороны по-прежнему держат профессионалы.
   Зося?... Ну, представьте километр ресниц, пухленькие губки и ни одной мысли длиннее пяти слов, и ни одной фразы - короче. Вот вам и будет Зося. Из жизненных правил она усвоила только одно: никогда не трахаться без презерватива. Поэтому, например, не любит женщин: не знает, куда на них его присобачить.
   С ней хорошо. Особенно, когда плохо: неприятности с ней не уживаются. И когда трудно - тоже: она в шесть минут все сложности перемалывает в одну: как к их источнику подобраться на расстояние взгляда из-под ресниц. И всё. И никаких сложностей: пачка презервативов всегда при ней.
   - Ты и мебель старую всю выкинула?! Слушай, ты на этих югах никакого кардинала не подцепила?
   - Не поняла...
   - Да уж больно кардинально ты за себя взялась... Ой... А ты волосы не отрезала??
   - ...Нет.
   - Значит, думала?! Психопатка. Ты - пси-хо-пат-ка! Тебе лечиться надо. Слушай...
   - Зось, брось. Я знаю твою методу лечения. И её уже опробовала. Неоднократно. Что ещё на югах месяцами делать...
   - А вот с этого места подробнее.
   - Да ну тебя.
   - Ну, хоть про одного, а? - я почти увидела её распахнутые, как деревенские ворота, распахнутые настежь глаза.
   И тут она придумала:
   - Слушай! Ты мебель выкинула, постельное бельё сожгла, а одёжку?
   - Ну-у-у...
   - Вот!
   - Что?
   - Тебе нужно всё новое! Всё-всё-всё! А у нас послезавтра показ. Приходи! Подберёшь. Тебе Юрочка по старой памяти из обносков что-нить и бесплатно скинет, а на остальное скидочку мы у него выцарапаем. Ты ж ноготочки на нет не состригла? Да и я... - она явно взглянула, оценивающе посмотрела на себя в зеркало, - что-то я поизносилась...
   - Э-э, подруга...
   - Что "э-э"?! Ты ж больше не влюблённая дура? Тебе ж теперь можно, да?! Вот и расскажешь, после показа нам на пару расскажешь про кого-нибудь подробненько-подробненько... А потом чуть плёточки, и мы - одеты! Ну, ради меня! И помнишь, ты ж мне раз даже обещала?! А он на тебя ещё тогда слюнками капал - куда он теперь, на фиг, денется?!
   - Слушай!
   - Слушай: или тебе мужики теперь совсем мимо кайфа на круизном пароходе "Титаник"? Так... я хоть... вообще-то женщин не очень, но с тобой... потом тебе...
   - Заткнись!
   Нет, этот фонтан мне заткнуть не удалось. Но...
   Конечно, "выцарапывать" у Юрочки я ничего не собиралась, но "что-нить по старой памяти" он подкинуть, и вправду, мог, а на остальное у меня ещё оставались деньги.
   Я пошла.
   
   Из закулисья Юрочка меня выгнал:
   "- Во-первых, если тебя выпускать, то под тебя всю программу перекраивать надо, а это в полчаса не делается, а во-вторых, не буду уж говорить о выражении в глазах побитой драной кошки - посмотри на свою задницу! Шашлыки, мускат, картошечка, пельменьки, водочка? Ма-кар-р-ро-ны?! Брысь в зал! Нечего мне девочек вольной жизнью смущать!
   " - Юрочка, - я жалобно положила ладонь ему на грудь, - а то, что "побитая", сильно заметно?
   " - Я ожидал худшего, - тихо ответил он и погладил мою ладошку. - Выползаешь?
   " - Юрочка! - вмешалась Зося и тоже положила свою ладошку ему на грудь. - А то, что она - "драная", правда, заметно куда больше?! И я...
   " - Ах, вон оно что! А ну, кыш! А то с вами и мне про пельменьки под водочку замечталось!
   Он развернул нас, и верно, для ускорения хлопнул по попкам.
   " - Ой! - сказала Зося.
   " - Проказник! - хмыкнула я, добавив, неожиданно для самой себя добавив в голос угрозы.
   Была шлюхой - шлюхой и осталась.
   Юрочка расслышал.
   " - Вон! - тоненько, радостно взрыкнул он.
   Мы послушно пробежали несколько шагов.
   " - Ты ему настроение на весь показ подняла. Никуда он теперь не денется!
   " - Не знаю, что я ему подняла...
   " - Не знаешь?! Ну, какие же мы наивные девочки-первоклассницы! - и позавидовала: - Умеешь же ты... по первому классу...
  
   А я соскучилась...
   У актёрок есть текст, у певичек - музыка, у циркачек - обручи, собачки, натянутый канат. У модели - ничего, никаких костылей. Только десяток-другой метров подиума. Иди!
   Соскучилась я по внешней безалаберности, необязательности, распущенности, вольности, по внутренней напряжённости, собранности, по этой узкой полосе, уходящей в темноту, во вспышки блицев, уходящей в свет - соскучилась я по подиуму! Юрочка вроде бы намекнул, может... Может, сесть, чёрт её побери, на жёсткую диету и уже недели через две... три-четыре...
   Зосе дел было невпроворот, её сразу перехватили, куда-то увели, а я устроилась на галёрке, тихо и незаметно дождалась дефиле, смотрела на проходивших в сиянии и аплодисментах девочек и скучала, как же я скучала!
   - Соскучилась? - голос был негромок, бархатист и смутно знаком.
   Обернулась.
   - О, мистер Элегантность!
   Я всегда оставляла своим клиентам возможность не узнать меня и радовалась, когда они не признавали, - не признавались! - не навязывались, но Феликс уже обратился ко мне. И на "ты".
   Лет с полудюжину тому назад, сделав вызов на меня, оставшись со мной, он потребовал, чтоб я отзывалась на имя "Лариса" и был груб. Очень груб. Разбил мне губы. Я больше получаса сопротивлялась, плакала и отдавалась, плакала и подчинялась, и сдавалась, сдавалась, сдавалась... Потом он расплакался сам, и я минут двадцать утешала, утешала, утешала его, а потом дала тревожный сигнал. Мальчики ворвались, увидели моё разбитое лицо, и началась драка. Он продержался больше минуты - очень быстр, очень - уложил двоих, сломал пару стульев, тумбочку, развалил стол, ну, потом положили и его. Тут же явилась Лола со своей гвардией. Совместными усилиями мы оттащили парней:
   " - Всё-всё, его час кончился!
   " -Так это ты нас использовала? Как шлюх?!
   " - Я компенсирую. Вам заплатить? - улыбнулась Лола. - Или... хотите натурой? Выбирайте девочек.
   " - Её! - один из них злобно указал на меня, а остальные, выжидая, замолчали.
   " - Размечтались! - жёстко отказала им Лола.
   А я подумала: они же дрались, они ж не поняли, не знали, они дрались-то за меня.
   " - Сними рубашку, - сказала я ему, - и майку.
   Замолчала. Сосредоточилась, вчувствовалась в себя, во всё своё измученное, излюбленное, исслюнявленное, облитое спермой и слезами, опозоренное, обласканное за час тело, прочувствовала их взгляды - тяжёлые, лезущие под подол, пробирающиеся под вырез, вслушалась в их дыхание - ещё не успокоившееся, уже не...
   Я неспешно распустила поясок и спустила с плеч на пол халатик. От скольжения ткани по соскам знакомые звёздочки сладкой кислоты укололи гортань.
   "Всё-то тебе мало, всё мало", - подумала я, прошептала я и с презрительной мордой подиумной суки пошла на паренька.
   У него была плотная фигура, жадные губы. И растерянные глаза. Я остановилась, когда подошла уже почти вплотную. Чуть наклонилась. Качнулась. Волоски его груди скользнули по моей, по моим... ещё, ещё... Веки у меня отяжёлели, разбитые губы чуть дрогнули. И дёрнулись губы - у него.
   И я окунула их в свои.
   Я даже не стала расстегивать его молнию, только пару раз длинно, плотно погладила поверх брюк... И не давая рассеяться туману в голове, туману перед глазами, отодвинулась:
   " - В расчёте? - он что-то промычал, и я повернулась ко второму: - Рассчитаемся? Или пойдёшь к кому-либо другой? Чтоб уж по полной?
   Он поспешно начал стягивать рубашку...
   Феликсу потом сделали операцию - выправили носовую перегородку. А он, пришло время, помог, сильно помог Лоле... Ну, да то их дела. А я стала замечать его у подиума, а потом - в "Карате", когда в конце моего представления у них, за зеркалами, зажигался свет.
  
   Что он, там, спрашивал? Соскучилась? Да, соскучилась.
   - Жалеешь? - опять спросил Феликс. - Что ты - здесь, а не там?
   - Да.
   - И я. Да, полагаю, не только я, - он тронул мою ладонь. - И что?
   - Юрочка сказал, что попой не вышла, - я отодвинула руку. - Или нет, кажется, наоборот - что попа моя теперь выходит за рамки. Хотя... как может попа... - наметила я руками овал, - может быть в каких-то... - и вырубила квадрат, -... рамках?
   Он хмыкнул, скосил вниз глаза.
   - А-а-а... шашлыки, мускат, много моря, солнца, пляжа и мало спортзала...
   - Всё-то Вы знаете.
   - Знаю... - легко согласился он. - Так вопрос только в паре-тройке килограммов? Но это ж - работы на пару недель, ну, если без садизма, на пару месяцев... Как раз бы под новую программу, а?
   - Нет, - пришлось отказаться от мечты мне: я представила, как его люди придут к Юрочке, я представила, что буду обязана ему, что буду обязана его конторе. И даже, если не придут... Я представила, как потом буду гадать, каждый раз буду гадать, почему меня приглашают: из-за меня или из-за них... И ещё, как однажды они вспомнят, напомнят про долг. Даже, если его и в помине не будет...
   - Почему?
   Хорошо, что я ему ничем не обязана, что не обязана ему отвечать. Я и не ответила.
   Но он недолго ждал ответа.
   - Вот и она сказала, что ты откажешься, и откажешься объяснять отказ.
   "Лола?! - ухнуло у меня сердце. - Они из-за меня сломали Лолу?"
   - Кто - она? - я старалась, я очень старалась, чтобы вопрос прозвучал небрежно.
   - Выйдем, - попросил он. - Мне эту музыку не переорать.
   "Попросил" - ха! А мне пришлось согласиться. Я взглянула на него. Он встал. Подал руку.
   
   - Выпьешь? - спросил он в баре.
   - Нет.
   - Два кофе. Один без сахара, - и пояснил мне. - Я люблю сладкий.
   И это он знает!
   Появился кофе.
   - А почему ты не закуриваешь? - спросил он.
   - Но и Вы ж, вот, не пьёте на работе.
   - Я за рулём, - улыбнулся он. Посерьёзнел. - Вот и она сказала, что ты не поверишь в случайную встречу. Она - это Ирэн.
   - Какая ещё Ирэн?! - отпустило меня. - Ирэн? Эта мразь... Значит, ещё не сдохла. А ведь обещалась...
   - Вот об этом и поговорим.
   - Неинтересно.
   - А мне - очень.
   Что мне можно было сделать? Встать и уйти? Глупости. Только промолчать. Я и замолчала.
   Он сложил руки домиком, положил на них подбородок.
   - Ты же понимаешь, что я добьюсь от тебя своего? Ты же сейчас не вскочила из-за столика...
   Я молчала.
   - Рассказать, как?
   Я молчала.
   - У Лолы - неприятности. Не из-за меня, но она со дня на день позвонит мне. Это раз. Два... как ты думаешь, насколько трудно - вот тут уж мне - организовать неприятности для твоей новой сумасшедшей подруги? Как там её... - он не отказал себе в удовольствии устроить цирк: полез во внутренний карман, достал портмоне, вынул записную книжку, полистал, прочитал: - Ольга Витальевна Юлова. Ещё? Три-четыре-пять перечислить? Например, под цифрой шесть - про странные предпочтения вашего "Юрочки"?
   - Зачем она Вам?! - не выдержала я.
   - Я люблю её - это подходит?
   - Её?! А её странные предпочтения Вас не смущают?!
   - Ах, молодость, молодость. Для тебя ещё любовь значит трахаться... - поёрничал он. - Не глупи. Ты же уже любишь свою Ольгу? Ты же ещё любишь свою Лолу? Хотя никогда не будешь даже пробовать добиться секса ни от одной из них.
   - Любовь? Это всё? Всё?!
   - Как же трудно с вами. С обеими. Как вам обеим хочется правды, - он вздохнул.  Я молчала.
   - Ну, хорошо. Ирэн в таком состоянии не может работать. А она нужна. Уже срочно.
   - А заменить не пробовали?
   - Пробовали. Мы пробовали заменить тебя. Не получилось. Её не получится - тоже.
   Я молчала.
   - Она - эксперт. Есть ситуации... - он аккуратно подбирал слова, - когда интересы... м-м-м... групп людей пересекаются с интересами людей, входящих в эти группы. В такой путанице мотивов предсказать, как поведёт себя тот или иной член той или иной группы, и во что выльется вся ситуация - достаточно сложно. "Достаточно"! - передразнил он себя. - Кошмарно трудно! А в ответственных случаях.... когда на кону головы... когда на кону... "группы"... Вот у нас уже скоро только очень немногим не будут сниться кошмары! И не будут, лишь потому, что они вообще заснуть не смогут! Всё считать, рассчитывать - гадать будут! А Ирэн не гадает - угадывает! - он вздохнул. - Если она вменяема. Да и мы знаем, как ей поспособствовать. Например, ей хорошо думается, когда она возбуждена. Но это уже будет не твоя проблема. Тебе надо только привести её в чувство. Только! Работа сложная, но мы научились оценивать... Ну, это мы умели всегда - мы научились оплачивать работу. И не только иностранцам. Тебе мы оплатим. Щедро.
   Что мне было делать?! Отказаться? - глупости! Согласиться?! Опять податься в проститутки?!
   Но тут я вспомнила нашу первую встречу с Феликсом и придумала.
   - Меня не интересуете вы, - сказала я. - Ты, только ты. Ты согласен за свою Ирэн расплатиться сам?
   - Говори, - осторожно сказал он.
   - Дай мне номерок телефона, - имя я запомнила, Феликс его в меня крепко вбил, - телефон Ларисы.
   Он не расплескал кофе. Он аккуратно поставил чашечку на столик.
   - Зачем?
   - Я хочу убедиться, что она - жива.
   - Она - жива. Ещё?
   - Я хочу узнать у неё, научиться у неё, как заставлять плакать таких, как ты.
   Он облизал пересохшие губы.
   - А я вытащу Ирэн, - пообещала я. - Вытащу.
   Пока он решался, я допила свой кофе.
   - Дай мобильник, - наконец, протянул руку он.
   Я подала.
   Номер он набрал короткий. Очень.
   - Лариса? - обозначил себя он.
   Потом минуту обреченно молчал. Потом протянул трубку мне.
   - Лариса, это моя трубка. Меня зовут Аля.
   - Он дал Вам мой номер? Как интересно-то...
   - Где мы... - начали мы одновременно...
   - О-о-о... - сказала она.
   - О то ж... - сказала я и нажала на отбой.
   - Уже? - оторопел он. - Вот гадюки... в два слога сшипелись!
   - И ещё, - подняла я на него ясны очи, - в старом барахле я к Ирэн не пойду. Собственно, меня сюда-то и затащили: прицениться, чтоб заменить всё.
   - Я знаю.
   - Кто б сомневался.
   - Стоп! Как это - "всё"?!
   - Поэтому, - нагло закончила я, - нужно будет два комплекта.
   Он, кажется, решил тогда, что я хотела подсластить пилюлю, что имелась в виду его Лариса.
   - Я посмотрю, что можно сделать, - сказал он.
   Я не стала его разочаровывать.
   - Конечно, посмотрите, мистер Элегантность, конечно...
  
   Лоле я позвонила сразу же. В ситуациях, когда решаются обратиться к таким, как Феликс, каждый день - это миллионы рублей, каждая ночь - это нервы на годы жизни. Я сэкономила ей двое с половиной суток.
   Юрочке заплатили. И не пельменьками под водочку. Уж и не знаю, что бы он предпочёл сам, но его не спрашивали. А мы выбирали не из обносков.
   Зося была счастлива целую неделю.
   Гадюка Лариса целую неделю скрывала разочарование... Потом разбила мне губы. Потом Феликсу - тоже. Мне зареклась.
   А Ирэн... Ирина Валерьевна... Ирка долбанная...
   
  
  
  
  
  
  
   Кутаясь тишиной
   Капают сладкие слёзы
То ли под рэп, то ли речитатив -
Знали бы вы, как уютно грустить,
Кутаясь в сумрак зелёный....

И не погаснет торшер за плечом,
И не утихнет музыка -
Так паутинку обманно и зыбко
Сонный плетёт паучок.

Есть только я, без вторых и без третьих -
Все они   только ноль, -
И я сумею от них отогреться,
Кутаясь тишиной.
  
  --
  --           * В крови горит огонь желанья
  
   Дыханье мысли и огонь желанья
               Я шлю к тебе...
                             какой-то гений из Британии

               В крови горит огонь желанья...
                             какой-то гений из Московии
  
   Мы проводили вечер у камина. На улице ещё не зашло солнце, и там, за стеклом напоённый ароматами цветущих магнолий воздух весенней Праги морочил души, слепил глаза, там горожане спешно укрепляли вдоль вздувшейся Влтавы дамбы, а у нас, за ставнями, за шторами было сумрачно и лениво. Каминный огонь не столько освещал комнату, сколь исполнял её тенями, неожиданно острыми и причудливо рваными. Они метались среди гобеленов, путались по одежде, трогали кожу.
   - Врут поэты, среди заклятий Огня нет Наваждения страсти... Оно из книги Воды.
   - Думаешь? - поддержала разговор Каролина, рассеяно опустив огненные свои очи.
   - Думаю? Кто способен думать, когда не думает никто? - улыбнулся я.
   - Ты. Я, - слабая улыбка акварелью затуманила и её губы. - Зааргументируй.
   Шашни с алхимиками Золотой улицы не прошли для неё бесследно.
   - Мы - да, поэты - нет. "Огонь желания"!... "пламя страсти"!... Горячка похоти иссушает их мозги, и они слепо повторяют сказанное первым из них тысячелетия назад то, что первым пришло тому в голову ... Страсть и пламя противоположны, как...
   - Как...
   - Как половодье и самум.
   - Образно... но это лишь слова, слова, слова...
   - А ты вспомни исток страсти...
   - А страсть можно забыть? - и опять тень акварели смутила линию губ. - Правда, если выжить, её можно выжечь.
   - Или, если отдаться её стремнине, излить.
   - Игра слов не может быть доводом.
   - Зато довод может быть игрой слов.
   - Не в нашей забаве, - она ласкала ноготком капельки рубина, дремавших в глубоком вырезе. - Ну, не молчи... Продолжай.
   - Я жду.
   - Чего?
   - Воспоминаний - о первом мгновении страсти.
   - Когда тебя вдруг опаляет?...
   - Когда тебя вдруг... Вспоминай, ну же!
   Её ноготь бросил баловаться с камнями и забывчивыми касаниями подразнивал теперь сладостное всхолмье. Но каминные отблески объяли драгоценности и, потешившись, утешили их.
   - Я вспомнила.
   - Тогда скажи: тебя - жгло, или ты... - тонула?
   Наконец, Каролина и в самом деле вспомнила, у неё сорвалось дыхание, но она тут же пришла в себя, с забавным недоумением скосила взгляд на свою руку, опустила её на подлокотник, вспомнила про меня, вспомнила про мой вопрос...
   - Можно я немножечко совру?
   - Вот так же врут все поэты.... Понемножечку. Впрочем, у каждого своя норма. У кого-то - на мензурку, у кого-то - бокал, а большинство хлещёт - пивными кружками. А страсть, она...
   - Она?... - эхом отозвалась женщина.
   Но мне не дали времени сформулировать.
  
   Они ввалились раскрасневшиеся, запыхавшиеся, от них разило потом, кровью и... и страстью. Четверо. Троих я знал - та ещё компания: русская княжна Алла, изгнанница-девчонка, чью мать Иван Ужасный казнил за колдовство, французская герцогиня Ирэн де Мофриньез, лучшая подруга главной интриганки города отравителей - Маргариты Наварской и барон Виктор фон Гродиц - первая шпага мятежных протестантских городов Германии. Но сегодня их одежда не соответствовала титулам. Ну, Аля - ладно. Она пользовалась нарядами, как актёрка на сцене, как мастеровой инструментами, да и Виктор... тот тоже умел быть своим и на королевском приёме, и в пригородной корчме. Но Ирэн... Её-то что заставило надеть эту хламиду?
   Я уже встречал их, встречал, и когда они не были знакомы, и вместе. Я видел - мне дано это - как их тащило друг другу, каждого к каждому... к каждой, как они не могли понять себя, решить, как не могли решиться. Я был уверен, что такие узлы не развязываются - рубятся. Мечом, ядом, заклятием. Я ставил на чары.
   Четвёртый был не знаком мне. Судя по чудовищности его одеяний - московит. Странно, княжна с трудом переносила соотечественников.
   О! они решились... О... у них ещё ничего не решено... Как раньше их томило невысказанность желания, так сейчас они пытались загасить ревность... Забавно, они не могут поделить мужчину или девушку? Или женщину? В любом случае, я по-прежнему ставлю на юность.
   - Ты не один? - удивилась Алла. - Извини, у нас не было другого выхода. За нами погоня.
   Камердинер беспомощно выглянул из-за спины длиннобородого варвара - бесцеремонная девица, видимо, просто не стала слушать моего слугу.
   - Русским духом слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл... - акцент Каролины придал бы изысканности даже татарскому языку. Она не спешила оборачиваться к вошедшим, и они могли видеть лишь плетение её высоко-подобранных волос, лишь лебяжий выгиб её шеи, на которой нежился только один освобожденный локон. - Роман, представь меня. - перешла полячка на немецкий.
   И она встала.
   И она повернулась.
   И она подняла огненные свои очи.
   Где-то там, за окном заходило, расплескивая брызги заката солнце, где-то там, за окном приготовлялась расплескать марево полнолуния луна, где-то там шумела столица Империи, а здесь рухнула тишина.
   Я подыграл своей давней знакомой. Я длил и длил паузу, медленно поднимаясь из кресла, не спеша поправляя подсвечник, неторопливо подходя к ней.
   - Графиня Собаньска, - принял я её руку. - Каролина Собаньская.
   На месте Кары я бы поостерегся: каждый из них... каждая... словно бы удивился, словно бы прошептала: "та самая?". Но Каролина осталось безмятежной - лишь плескалось мятежное чёрное пламя её очей. А где-то там, за окном наполненная половодьем Влтава готовилась выплеснуться из своего ложа.
   Первой опомнилась Аля, и словно с лязганьем упала решетка осаждённого замка.
   - Княжна Алла, - представил я её. - Алла Корчагина.
   Рука в моей руке чуть сжалась.
   - О, - обозначила реверанс Каролина, - наслышана о Вас.
   - От кого же? - ответила реверансом княжна. Её серое платье простолюдинки только подчеркнуло изысканную точность движения.
   - Последний раз от мессира Браге. Он в восхищении от Вашей аккуратности в расчётах гороскопов. - улыбнулась графиня.
   Я улыбнулся тоже, вспомнив дотошного астролога. Каролина рассказывала, что тот тайком от всех принял еретическое учение Николая Коперника, потому как, исходя из него, математика получалась точнее... Аля не улыбнулась.
   - Я тоже наслышана о Вашей... аккуратности.
   Слабую паузу расслышал, наверное, только я. Впрочем, рука моей подруги опять сжалась... почти незаметно. Стрела, пущенная из крепости впилась в древко, герольд не дрогнул, и почти не дрогнул штандарт.
   Теперь я не стал длить паузу.
   - Герцогиня де Мофриньез, - повернулся я к ней.
   Да, для Ирэн простое одеяние было в тягость, хотя и её реверанс выглядел безупречным.
   - О! - опять показала удивление Каролина. - Молва о Ваших приключениях обошла всю Европу.
   - Молва о Вашем нестерпимом обаянии - тоже, - вернула комплимент Ирэн.
   Нет, это не было рассчитанным ударом. Кто-то из защитников крепости случайно опрокинул жбан с кипятком, плесканула вода, и капли скатились по доспехам - безвредно, почти неощутимо. Но у Кары опять дрогнули пальцы, а у Али - губы.
   И опять я не стал затягивать паузу.
   - Барон фон Гродис.
   Ещё минуту назад барон, войдя - ворвавшись! - в комнату, бессознательно прикидывал, чем при случае забаррикадировать дверь, безопасны ли окна, и где тут пути отхода, но теперь...
   Как по-разному действует на людей столкновение с нечеловеческой красотой.
   Аля... Если бы она была оборотнем, то уже перекинулась бы в... нет, не в волчицу - в самку ирбиса, снежного барса, и сейчас бы хвост её хлестал по бокам, уши были прижаты, зубы оскалены, а из горла выцеживались запредельно высокие ноты.
   Ирэн - растерялась, как путник, застигнутый небывалым зарядом всё заглушающего, всё подавляющего снегопада... Но ведь это же Ирэн... Басня о соломинке, ломающей спину верблюдицы, не про неё, про неё - сказ о последней снежинке, срывающей лавину.
   А Виктор... да и этот московит... Ну, как дитё годовалое... Увидели красивую игрушку, и в глазах только одно - "дай!" Даже шпага барона, с которой, наверняка ещё не стёрта кровь недавнего боя, за пару мгновений стала атрибутом куртуазии - уж Виктор-то знал, как действует на прекрасных дам кровь врага на руках рыцаря.
   - "... и женщина, в чьих взглядах мрак ночной...." - пробормотал он, вроде бы про себя. Но я услышал. И услышала Каролина. И обе его... кто ж они ему теперь? - ладно, скажем нейтрально - обе женщины. И, как оказалось, услышал русский варвар. Интересно, неужто он знает ещё и английский? Или интонация и ритм стихотворной строки были красноречивы сами по себе?
   - "... Нет на свете царицы краше польской девицы...", - ухмыльнулся он.
   Я взглянул на Алю, но она только качнула головой.
   - Познакомиться мы не успели, - русский заметил и мой взгляд, и её жест. - Не до того было...
   Рука его легла на рукоять сабли. У Каролины дрогнули веки. Тоже кровь?
   -... поэтому представлю себя сам, - он легко склонился на восточный манер, опустив к земле правую руку, выпрямился. - Посол государя всея Руси Иоанна Васильевича - Леонтий Шевригин. Сын боярский. Но... - он опять выщерил все свои тридцать два зуба, - но почему-то все кличут меня Истомой...
   Боярин недоумённо пожал тяжёлыми плечами и огляделся. Картина медведя, незнамо как, оказавшегося в малиннике, нарисовалась сама собой и очень отчётливо. И ни одна из ягодок не сумела удержаться от улыбки.
   Их реверансы были почти синхронны, и почти синфазным были волны излучения их обаяния. Мне не мешало даже то, что оно было направлено не на меня.
   - Просто поразительно, что у столь грозного государя русского такие... не грозные посланники, - Каролина выпрямилась и рубины на её декольте опять вернули отсвет каминного пламени.
   - Не грозный? - хмыкнула Аля. - Двое, только что зарубленных его саблей бандита были бы с Вами не согласны.
   - Очевидно, графиня имела в виду другую битву, ту в которой бесполезна его сабля, - вступил в разговор Виктор, - а грозный вид - не лучшие доспехи.
   И он протянул руку московиту.
   Их рукопожатие не было кратким. Они не отказали себе в удовольствии в мужской забаве. И признали друг друга равными.
   - Его сабля... - мурлыкающие интонации Каролины были за пределами слуха. - Виктор, я не думаю, что Ваша шпага слабее.
   - Мы не мерились клинками, - в глаза ей улыбнулись глаза барона.
   - Пару одолел я, он тоже - пару, - опять встрял боярин. - Но думаю, что двое - не предел для его... клинка, - он старался не смотреть на Ирэн и Алю. - Да и для моего тоже.
   - Когда поле боя освещёно огнями столь прекрасных глаз - клинки неутомимы.
   Каролина колыхнула ресницами. Двойной смысл похвальбы двух, только что вырвавшихся из боя мужчин её забавлял. Я бы посоветовал ей притушить пламя своих очей. Но когда это она слушала чьи-либо предостережения?! Вот и сейчас она не слышала даже оглушительного молчания двух сумасшедших баб.
   А где-то там, за окнами, за домами истошно забил колокол - Влтава прорвала дамбу. А где-то там за окнами, за Влтавой выплеснулись из-за горизонта первые брызги полнолуния.
   - А Ваши глаза, Каролина... Пересверки в них не уступят искоркам в рубинах, - он наблюдателен, этот варвар: красные огни камина отразившись в зеркалах плавились в её очах.
   - Но и от рубинов трудно отвести взгляд, - не удержался барон. - Ведь лучшая подсветка драгоценностям - отсвет женской кожи.
   Русский тоже опустил глаза ниже...
   Каролина вздохнула. Камни послушно брызнули красноватыми искорками. Вздох был глубоким и выдох - тоже. Ткань платья сначала натянулась, потом.... потом...
   - Каролина! - сорвался голос у Али.
   - Да?
   Кара смотрела вникуда... Туда, наверное, где были слышны и её беспощадное мурлыканье, и яростный визг ирбисы. А красные искорки всё целовались с камнями, а красные искорки всё нежились, нежились её в глазах.
   - Обернись!
   - Да? - женщина повернула голову к девчонке.
   - Ты поняла меня! Улыбнись!
   Это было секундная пауза, секундная не более...
   - Тебе это будет дорого стоить, - бесцветным голосом проговорила Каролина. - Очень дорого.
   И я выдохнул. Драки не будет, не будет смертей, и не будет мести за эту юную ведьмочку, дочку погибшей ведьмачки, внучку страшной живой ведьмы... Может, мы укрылись бы на просторах Нового Света, но до берега океана, до судна надо было бы ещё добраться, а потом плыть, плыть, плыть - долго плыть на маленьком беззащитном кораблике...
   Мужчины не сразу поняли, что теперь будет не бой, а торг, и ещё готовились выхватывать свои... хм... свои клинки, отпрыгивать, оборонять, они уже знали кого - своих женщин, готовились убивать, они уже знали кого - друг друга. Но... почему-то самым пугающим для меня оказалось растерянное движение Ирэн: она обеими руками пригладила выбившиеся из-под дурацкого чепчика волосы...
   - Я заплачу, - тихо ответила Аля. - Не продешевишь.
   Моя подруга кивнула мне, я понял её, шагнул к окнам и отдёрнул одну за другой все шторы. Люди глядели недоуменно - для них за окнами лишь томился сумрак: лунный ручеёк не мог ещё пересилить заграду каминного огня, но мы с Каролиной давно слышали его всплески.
Кара взглянула на ничего не понимающее лицо... этого...как там его... боярского сына... Истомы. Взглянула и улыбнулась.
   Один придурок-шляхич, считавший себя поэтом, говорил, что с чернотой её очей способна соперничать только белизна её зубов. Ужасное сравнение. Он плохо кончил.
   Но Каролина...
   Начало обращения поймать невозможно. Даже мне. Даже мне туманит голову её нестерпимое обаяние... Мгновение - она ведёт язычком по идеально ровным, идеально белым зубам, но ещё мгновение - и клыки её уже на дюйм удлинились, а глаза... Искорки в её глазах расплавились и красным затопили зрачки. И всё-таки, всё-таки по-прежнему, нестерпимым было её обаяние - нестерпимое обаяние вампирессы.
   Говорят, кобра предупреждает о своём нападении, раздувая капюшон, гремучая змея - треском своих погремушек, но самые ядовитые змеи кидаются молча.
   Я и не предполагал, что в сложных женских нарядах можно двигаться так стремительно... Я еле успел. Впрочем, успели все.
   Ирэн успела метнуть что-то невидимое в Виктора. Виктор успел широким рукавом прикрыть лицо, Ирэн успела сблизиться с ним, Аля успела несколько раз отшвырнуть её в сторону, успела крикнуть Каре: "Помоги же!", Кара успела перехватить следующий бросок сошедшей с ума герцогини, сжать её правую ладонь, в которой посверкивала иголка, успела примериться к изгибу её шеи... Вот тут успел я.
   Любой вампир сильнее любого человека, но я-то человеком не был. И любая женщина слабее меня. Даже вампиресса. Я зажал ей голову, не давая её клыкам добраться до шеи жертвы.
И тут подоспел барон... Выпад его стальной шпаги вряд ли убил бы Кару, но, поверьте мне: воскресать больно, ужасно больно. Но успел и Истома - он отбил шпагу. И опять успела Аля:
   - Всем стоять! - зарычала она.
   И зарычала, пытаясь вырваться от Кары, Ирэн.
   И зарычала, пытаясь дорваться до шеи Ирэн, Кара.
   И зарычал, пытаясь удержаться от поцелуя хоть кого-то из двух прекрасных женщин, я.
   И зарычал от беспомощности, барон, со звоном вгоняя свою шпагу в ножны.
   И тут, глядя на нас всех, захохотал Истома.
   Смех помог унять того, кто во мне. Обе обезумевшие самочки ещё были в моей власти, они бились в моих руках, их волосы дразнили мое лицо, они бёдрами касались моих бёдер, их ноги заплетались в моих, под моими руками оказывались то голые плечи Кары, то голые - под одеждой, но всё равно голые! - груди Ирэн, но волны похоти уже... Теперь уже в них можно было плескаться, как в прибрежном прибое тёплого моря.
   А Аля вытянула из-под рукава стилет.
   Русский оборвал смех. Сабля в его руке вернула каминный отблеск, а с другой стороны опять послышался вкрадчивый шелест мягко выходящей шпаги.
   Аля не обратила на них внимания - она вытянула чернёное лезвие ко мне.
   - Серебряная насечка? - понял я.
   - Да.
   - Давай, - пришлось согласиться мне.
   Она поколебалась и протянула стилет боярину. Что ж, правильно: он сам напросился.
   - В бедро, - подсказал я ему. - на полдюйма-дюйм.
   - А-а-а-а! - завизжала вампиресса, пытаясь вырваться, пытаясь увернуться, но укол был точен.
   - А-а-а-а! - опять завизжала та. Теперь - от ледяной боли.
   Возврат не отличается стремительностью обращения. Оскаленные клыки уменьшались в три приёма, потом начала покидать её её нечеловеческая сила, потом и человеческие - тоже...
   Истома не отскочил от неё после удара, он даже не отодвинулся, и я передал графиню ему - с рук на руки.
   Всех медленнее - возвращалась в её глаза ночь.
   - Ну, здравствуй! - пробормотал Истома и перестал сдерживаться. Его поцелуй был грубым.
   - Сумасшедший! - выкрикнула Аля. Она хотела, было, вмешаться, но её перехватил барон. Его поцелуй был грубым тоже.
   - Эй... - через некоторое время попытался привлечь к себе внимание я. - Мне-то что делать?
   Герцогиня все шипела в моих руках. Одна отравленная иголка поблескивала из рукава барона, вторая - из ковра, но женщины... они такие запасливые...
   - Есть средство, - Аля отпихнула, наконец, Виктора. - Где у тебя спальня?
   - Я? - повернулся к ней барон.
   - Опять ты?! - сорвался голос у девчонки.
   - Вдвоём? - предложил мужчина.
   - Нет! - опять выкрикнула Аля, и начала подыскивать оправдание. - Я не верю ни ей, - она указала на Кару, - ни ему - "посланник"! - почти прошипела она. - Да и ему тоже. - это уже обо мне. - Ты побудешь с ними.
   И он был с нами. Правда, сначала мы оттащили Ирэн наверх, в спальню и приковали её к кровати. У меня... у меня там есть приспособления. А когда закрывали тяжёлую дверь, я успел услышать, как визг ирбисы оборвал шипение чёрной мамбы. И был в нём такой напор желания, страсти, похоти, что барона качнуло. Я схватил его за плечо. Вдвоём мы выгребли.
   - Что с Вашей подружкой, барон? - выразила общий интерес моя подружка, когда мы спустились к ним.
   Она отгородилась от молодого боярина столиком, позой выражением лица, тоном голоса. Она даже курила мою трубку! Она городила баррикады из всего, что подворачивалось под руку. И этим вопросом тоже!
   Но русский уже опомнился и теперь колебался. Мы пришли слишком рано: ещё пару минут, и Кара поняла бы: он был готов испугаться.
   Виктор ответил не сразу. Он даже не стал скрывать свои раздумья о дозе откровенности.
   - Это... - всё-таки решился он, - ...бабка Али назвала это "летящим копьём" Не представляю, говорит ли вам...
   - И ты её цель?! - не поверила ему Кара.
   - И ты, зная это - рядом?! - не поверил ему я. - И давно?
   - Уже более суток. Около тридцати часов.
   - И ты ещё жив? - барон только раздражённо сжал зубы. - Кто метнул копьё?
   - Не знаю.
   - Почему?
   - Не знаю. Я здесь уже давно, с нею общаюсь - давно. И только вчера... - замолчал он.
   - Кажется, знаю я, - проговорил посланник государя русского после паузы, долгой паузы. Видимо, у него тоже сливались в глазах чересчур мелкие деления на мензурке правды. - Вчера, во время моего представления во дворце, я краем уха слышал, что "император всё-таки согласился принять протестанта...". Барон, ты же протестант?
   - Он согласился! - барон влепил кулаком по столу. - Тогда понятно...
   - Что же такого ты можешь предложить римскому императору германской нации, что на тебя открыли такую охоту? Почему они рискуют даже герцогиней? - вопрос русского дипломата был мягок. Он словно бы и не спрашивал, а только размышлял вслух, но пауза требовала ответа.
   Паузу встретила пауза.
   - Я возможно отвечу, - наконец-то... всё-таки... всё-таки ответил Виктор фон Гродис. - Возможно. Если ответишь ты.
   - Спрашивай.
    Боярин был готов к торгу, и я поморщился: русские - отвратительные торговцы: вечно они пытаются поначалу сбыть залежалый товар, поэтому всё время кажется, что ничего стоящего у них и нет.
   Я догадывался, о чём будут вопросы барона, но их было много, слишком много, а на обмен у Виктора был только один ответ.
   - Зачем ты здесь? - браво! - он сумел все свои гроши перелить в один золотой. - Здесь, - повторил он, обведя руками нас.
   Теперь пришла очередь московита пересчитывать медяки.
   - Я здесь, чтобы прекратить войну.
   О какой войне шла речь, он уточнять не стал. Царь Иван IV уже 20 лет воевал с Тевтонским орденом, Литвой, Швецией, Данией, Польшей. Воевал так, что заслужил прозвище - "Ужасный", воевал так, что Европа вспомнила трёхсотлетний ужас нашествия татар.
   - Что?! - барон не стал сдерживаться. - Вот-вот и вы потеряете ваш Псков, а потом придет очередь Новгорода. Вот-вот и турки в очередной раз подстегнут татар, и их рати опять дойдут до вашей Москвы, а ты - посланник! - бесстыдно целуешься с упырихой, чтобы, чтобы "остановить войну"?!
   Лицо Каролины осталось бесстрастным, но на сына боярского было страшно смотреть. Стыд, страсть, долг и... юность, отчаянная юность... Я был готов, что он выхватит саблю, но долг пересилил всё.
   - Мы не сдаём свои города!
   - А Старая Русса?
   - Все жители покинули её, а город - сожжён, нами сожжён. Псков - выстоит. А целуюсь я, потому что... потому что целуюсь!
   - С...
   - Я - вампиресса, барон, - голос Кары был спокоен, но я почти слышал звяканье очередной гири, швыряемой ею на весы. Алле придется потрудиться, чтобы... - как там говорят ростовщики-евреи? - чтобы "свести дебет с кредитом".
   - Она - женщина, барон, женщина. Живая.
   - Она - внушила тебе страсть, мальчик, понимаешь - внушила!
   - Так поступают все женщины, - ухмыльнулся пацан. - А потом... потом отвечают любовью на любовь. Разве не так, рыцарь? Разве не так, дама?
   - Ты сумасшедший, Истома, - не веря себе, против своей воли улыбнулась Кара.
   - Ты сумасшедший, боярин, - убеждённо сказал барон. А потом что-то вспомнил и... и улыбнулся.
   - Уж кто бы говорил... - вспомнил я тоже и возвёл очи горе.
   И мальчишка захохотал. Умеет же...
   Я умею улыбнуться так, что у женщины опустятся руки, ослабеют ноги, и она поймет: "всё". Каролина умеет улыбнуться так, что мужчина понимает: отныне его жизнь потерянна. Но этот... Как, где в тёмной, задушенной Руси нашли такого... такого светлого? Каролина, кажется, размышляла о том же и уже ничего не понимала, ничего. А в крайнее окно заглянула Луна.
   - Зачем тебе Ала?
   - У нас здесь не осталось союзников...
   - А не надо было разграблять селения, вырезать гарнизоны, сажать на кол военноначальников!
   - А не сдавайтесь! Как можно: утром сдать свой город врагу, а вечером выводить прогуливать собачку?! Вы никогда не воевали с татарами!
   - Да вы сами - хуже татар!
   - Мы не хуже, не хуже, - боярин замолчал.
   - Аля, - напомнил я ему. - зачем тебе Аля?
   - Я должен встретиться с цесарем и папой.
   - Всего-навсего... - пробормотал Виктор.
   - Я объясню им, что Русь - щит Европы от татар, турок - от неверных. Что, если Русь рухнет, то вы увидите настоящих татар. Здесь! Вот тогда и сравните. И через пару столетий тоже выучитесь - не сдавать города! Вчера мне отказали в аудиенции, - он почти не сделал паузы, - но это ожидалось. От меня... от меня требовалось найти Аллу Корчагину и уговорить её нам помочь.
   - Вы... - Виктор запнулся. - Вы не преувеличиваете её возможности? Кто она, и кто - "цесарь"?
   - Цесарь - помазанник Божий, а у Али... у Али - свои заступники... свои силы. Иван Васильевич считает - не меньшие. Её бабка... ты же видел её бабку, Виктор?
   Барон видел. Сразу стало очевидным - видел.
   - Как... - спросил он. - И как ты собирался её уговаривать?
   - Я умею. - Истома бесхитростно посмотрел на Кару. - Женщины любят меня слушаться, но...
   - Но?
   - Но есть ещё один довод. Ещё - она могла бы послушаться своего отца.
   - Её отец уже пятнадцать лет с лишним как мёртв!
   - Её отец уже тридцать лет с лишним, как царь и великий князь всея Руси. И он, слава Богу - жив.
   - Этого не может быть!
   - Это может быть, - проговорил я. - И это многое объясняет. Очень многое... хотя бы то, почему...
   - ... почему девочка-изгнанница до сих пор жива... - договорил за меня Виктор.
   - Она жива не только поэтому, - не согласился с нами Истома. - Когда брали её мать, погибло пятеро воинов, пятеро! И не опричников, а воинов... И поэтому... поэтому, когда я увидел, как девчонка запутала, в его собственных одеждах запутала и обезоружила бандита, я насторожился, а когда она крикнула "Виктор!", не "Виктор", а "Виктор!", я влез в драку.
   - Ты откровенен.
   - А ты, барон, ты - будешь откровенным?
   - Зачем тебе это?
   - Затем, что ты встречаешься с цесарем, у тебя есть, что ему предложить, и ты - должен мне! Что это, барон фон Гродис?
   Барон молчал.
   - Я понимаю: Русь если не разбита, то обессилена, и твои враги - на другом конце Европы от нас, но... но именно там у нас есть друзья! Которые враги твоим врагам... И ещё... У нас есть золото. Много золота... которого в войнах никогда не бывает достаточно. Даже в ещё не начавшихся войнах... Что это барон?
   И барон потянулся к притороченной к поясу сумке. Достал свёрток тонко выделанной кожи. Развернул. Нетронутый ржавчиной наконечник копья, казалось, вбирал свет. Даже лунное сияние не давало на нём отблесков.
   - Не может быть... - прошептала Кара.
   - Не может быть, - подтвердил я.
   - Что это? - ничего не понимал русский.
   - Копьё святого Маврикия, - ответил барон.
   - Что-что? Какое копьё?
   - Которым пятнадцать с половиной веков тому назад был окончена человеческая жизнь Иисуса Христа.
   - Не может быть, - прошептал боярин.
   - Оно хранилось в Вислбадене, в посвященном этой реликвии храме. Но мы не верим в реликвии. Ни в иконы, ни в мощи. Ни в... артефакты. Было решено, предложить его Рудольфу в обмен на... хотя бы на нейтралитет.
   - И он согласится?! Перессориться со всеми своими родственниками в Вене и Мадриде, пойти наперекор Риму только ради... ради "реликвии"?
   - Ну у этой "реликвии" есть и другие названия - "копьё Власти", например. И... И Рудольф тяжёло болен, постыдно болен. Он собрал алхимиков со всей Европы. А копьё Лонгрина... В нём эхо удара архангела и отсвет выбитого им изумруда из короны Люцифера... Оно - универсальный усилитель, абсолютный катализатор. Оно не только способно поразить всё, но и... - барон вдруг запнулся. - но и, вроде бы, исцелить всё.
   - Даже копьё Власти не сделает мечтателя - деятельным, меланхолика - воином, - проговорил я. - Вот к примеру, даже если он излечится от сифилиса, он не станет обольстителем. Выберет себе самую уродливую фрейлину, и будет ей верен и счастлив. Вы, люди, слишком недолго живете - вам не хватает стратегического мышления. Вы не на того ставите, барон...
   - Иван Васильевич мне тоже говорил, что через десять лет здесь снова будет провинция, - подтвердил боярин. - А столица - в Вене. А императором - его брат. Потому что...
   - Истома, - прервала его Каролина. Она положила мою трубку на столик и чуть наклонилась к боярину. Он повернулся к ней.
   - У нас тоже много об этом спорили, - не обратил внимание на её вмешательство Виктор, - но...
   Истома не успел отвернуться от Кары. Она открытой ладонью ударила по столу - прямо по моей любимой трубке. Брызнули осколки. Ладонь закровоточила. Скатерть затлела. Женщина схлопнула искорки, потом - с акцентированной паузой! - слизнула кровь.
   - Покусаю, - предупредила она.
   Я исполнился благоразумия и не стал улыбаться. Барон - тоже. Улыбнулся русский боярин. Он - любовался.
   - Истома, ты понимаешь, что я - твоя смерть?
   - Да, - спокойно ответил он.
   - И ты был готов драться за меня?
   - Да.
   - И ты готов ввергнуть своё сердце в любовь?
   - Да.
   - И остаться со мной? Здесь и сейчас?
   - Нет, - он был всё так же спокоен. - На мне долг. Миссия. За мной - Псков и Москва. За мной - Русь. За мной - царь.
   - Ты вернёшься, и твой безумный царь отрубит тебе голову!
   - Ну и что? Будут стоять Псков и Москва. Будет стоять Русь. И царствовать царь.
   - Ты сам - безумен, Истома!
   - Нет, я - русский. Но... - он вникуда улыбнулся, - ... я не вернусь. Я не доеду. Исполнив долг, я заеду в Прагу, зайду к тебе, останусь на ночь... Правда... - опять улыбнулся, в лицо ей улыбнулся он, - это может быть нескоро, очень нескоро.
   - Это может быть гораздо быстрее, чем ты думаешь, - в лицо ему улыбнулась Кара... Как они смотрели! Мне вспомнилась фреска в Падуе - "Поцелуй Иуды"... Вот такое же напряжение было в их прямом взгляде друг в друга! - Потому что за вашей "Алей" - долг мне. Я не знаю как, но...
   - Я знаю, - в тени на лестнице стояла Ирэн, за ней, обнимая её за плечи, Аля. - Моё "копьё" метнул в Виктора специальный посланник папы епископ Киприани. Но ему не нужен барон, ему нужно копьё Лонгрина... Даже не так... Ему нужно, чтобы Рудольф не завладел этим... - она узнала, она знала его! - да, именно этим артефактом. Барон, тебе не кажется, что у нас есть, чем поторговаться?
   - Барон, - вмешалась Аля, - этим можно излечить Ирушку! У нас шесть часов до следующего приступа. Надо только пробиться на Золотую улицу, к алхимикам... Увидев это - о, дьявол! - они нам отдадут свои души! - она взглянула на русского. - Истома, поможешь? Ты - идеальный посредник между Виктором и Киприани! И тогда... Киприани поможет тебе добиться аудиенции у Рудольфа. И в Риме тебе тоже не откажут в том же! И тогда, тогда...- она улыбнулась: - ты гораздо раньше будешь здесь... возвращаясь... проездом... гораздо...
   - Да! - выдохнул он. И это был выдох облегчения! - Я помогу. Виктор, ты же хочешь вылечить свою даму?
   Барон ему не ответил, он его не слушал. Он аккуратно, стараясь не коснуться тёмного металла, обворачивал наконечник тонко выделанной кожей.
   Русский не удержался, он повернулся к Каре:
   - Можно я тебя поцелую? - спросил он её. - Мне можно тебя поцеловать?
   - Не знаю, - ответила она. - Рискнёшь?
   - Я выведу вас через западный выход, - обратился я к Але. Сил, смотреть на целующуюся пару, не было. - Там вплотную пристраивает свой дворец герцог Тьери. Леса, беспорядок - вы проскользнёте. Наёмники давно потеряли ваш след или убедили себя, что потеряли... - я говорил, говорил, говорил, давая время на любовь - им, давая время впитать её - себе...
   - Эй! - наконец, не выдержала Аля. - У нас уже на пять минут меньше!
   Боярин выпутался из путаницы женских рук, губ, тряхнул головой, пытаясь освободиться от дурмана... На прощание он коснулся пальцем щеки Каролины... Они смотрели друг на друга, они улыбались друг другу, они любовались друг другом... рука его пошла вниз, по лицу, по шее, по...
   - Эй! - захохотала Аля. - Ну, не здесь же! И ещё не сейчас.
   - И за это - тоже... - успели услышать они задыхающийся голос Кары.
   Они шли стремительно. Их ждали улицы средневековой Праги, алхимики, любовь... И полнолуние! И наводнение! В этом сумасшествии они прорвутся, обязательно прорвутся.
  
   Когда я вернулся в комнату, графиня Собаньска стояла у камина. Она раскрыла окна, и шторы полоскались на сквозняках полнолуния, как паруса "Летучего голландца". Пламя камина гудело, а под ногами хрустели осколки трубки.
   - И как? - спросил я. - Ты сгораешь или тонешь?
   - Уже, - ответила она. - Утонула.
   А потом посмотрела на меня.
   - Вот только... - она обнажила зубы, её клыки дрожали. - Вот только - что вот это?
   Она начала поднимать юбку.
   Это - что?!
   Юбка обнажила туфельку, чулок, подвязки... голую кожу бедра... рану.
   Кара сорвала запекшуюся корку, надавила, собрала в горсть кровь и стряхнула её на скатерть... И скатерть затлела...
   - Вот, - сглотнула женщина. - Видишь? У меня тоже - горит огонь желания. В крови.
  --
  -- Изумрудная друза


 
                                                     (Оля и Аля)

  
   
   ...
   - Слушай, выходит, они там про меня всё знают?!
   - Они? Про тебя? Размечталась... Про тебя кое-что знает Феликс. Чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Что ты - есть. Что ты - чокнутая. Ему хватит.
   - Почему это я - "чокнутая"?!
   - Нормальные не бросают мужа и аспирантуру, ради завидной должности продавщицы.
   - В Питере!
   - Да хоть в Париже-Лас-Вегасе.
   - А я не была в Лас-Вегасе... и в Париже... ни разу... И даже в твоей Праге... ...эй, ты где?
   - Я тоже, ни разу... Поехали?
   - Ни разу? Это ты про Париж, да?.. Нет... Я у тебя не буду брать деньги, не буду.
   - А если автостопом? По сто евро в карман и на трассу: Питер-Прибалтика-Польша-Европа-Париж, а?!
   - Ты серьёзно?! У-у-у!... А виза?.. У тебя есть, да? А у меня и паспорта-то заграничного нет... :(*. Я плакаю. :((*******
   - Ты б поехала?
   - А-а... Ты что-то придумала, да?! Ой... Ну, скажи-скажи!
   Когда она так говорила слова у неё выплывали из губ, как пузырики жвачки - надуваясь и лопаясь.
   - Феликс.
   - Что Феликс? Ты говоришь "феликс", как Вини-Пух говорил Пятачку "мёд!". А потом полетел на шарике... Помнишь, чем у него кончилось? Сама же говорила, что у таких, как Феликс, нельзя просить НИЧЕГО и НИКОГДА.
   - Зачем просить? Он мне должен. Вот и расплатится.
   - За что? Что он тебе когда-то губу разбил? Или что тебе губу разбила его гадюка-Лариса?
   - Ты не поверишь.
   - Ну?!...
   - За то, что он шесть лет назад разбил мне губу... или восемь?...
   - Да какая разница! Дальше!
   - Так тогда Феликс расплатился деньгами и - с Лолой.... И... Ну, это тогда входило в мои служебные обязанности, что ли... А гадюка... Был у неё изумрудик... Друза, если точнее... небольшая. Я забрала. Ларка потом месяц шипела.
   - За кровь из губы - изумрудную друзу?! Ну и расценки у тебя. 8-)
   - Нет, за кровь я с ней расплатилась в то же вечер. Можно сказать сразу же. Удар я пропустила - уж, больно неожиданно всё произошло: стоит, улыбается и... бац! - звёзды из глаз, кровь из губ...
   - И ты?
   - Неожиданно же! Так что у меня - на рефлексах: ответ в солнечное сплетение. А пока она пыталась воздуха сглотнуть, я её примотала к креслу. С её сотки позвонила Феликсу: срочно приезжай.
   Он ехал, а она... она шипела и шипела, мне надоело, я заклеила ей рот скочем. А когда клеила, то придумала.
   - Ну?!
   - Есть у неё, в "будуаре" занавесочка. Так я кресло со змеюкой упакованной туда, за неё и задвинула. А когда Феликс вошёл, устроила сеанс показательного изнасилования.
   - Спровоцировала? И он тебя...
   - Никаких провокаций. И я - его. Тоже всё на рефлексах... тут уж - на его... я умею. Да ты знаешь.
   - Знаю. Помню.
   - Вот. Шансов у него не было. Но до конца доводить процесс я не стала - Феликса оттолкнула, шторочку отдёрнула, лифчик на себе прямо перед ней подправила, джинсики подтянула, молнию схлопнула, в маечку впрыгнула и ей в лицо, прямо в скотч прошипела: "Дошло?!"
   - А Феликс?
   - А что Феликс? Всё что можно расстегнуть, у него было вырвано с корнем, всё, что можно поднять - у него было задрано, всё, что можно снять - у него было спущено на уровень колен... Зрелище... Ну и в глазах... Я тогда не разобрала, что... Только поняла, что время смыться у меня есть. И смылась.
   - А на завтра...
   - А на завтра написала завещание, сижу, жду. Дождалась. Звонок. Приезжай туда-то. Приезжаю. Он...
   Я даже тогда, в том состоянии расхохоталась: губы всмятку, морда - в пластыре, а глазах...
   В глазах - щ-щ-щастье.
   Я рву завещание и требую муската. За мускатом облизываю свой синяк и спрашиваю:
   " - Ну, ладно я - я просто подобного не ожидала, а ты-то?... ну, не заблокировать-отбиться - уйти-отклониться-то мог?
   " - Я уклонялся.
   " - А вот это тогда что? И это, и это?
   " - Она запретила.
   " - И ты?
   " - И я не стал...
   " -А она?
   " - Она заплакала: руку отбила.
   " - А ты?
   " - Утешал...
   " - А она?
   " - Царапалась...
   " - А как же ты на работу пойдёшь?
   " - Просто.
   " - А сослуживцы, подчинённые, начальники?
   " - Они её знают - иззавидуются.
   До меня доходит:
   " - Так она - ваша?!
   " - Я делаю вид, что этого не слышал.
   " - А если я повторю?
   " - М-м-м... не советую... съедят.
   Я понимаю, что разговаривать с ним бесполезно, требую следующую бутылку муската и спрашиваю:
   " - А звал-то чего?
   " - Сказать.
   " - Говори.
   " - Должник я твой. У нас подобной ночи уже с пару лет не было. Я уже думал у нас вообще больше ничего не будет... Я уж готовился... Так что можешь порвать завещание: не буду я тебя убивать. А буду тебя беречь и расплачиваться.
   " - Рас-плачи- или рас- расплакиваться? - поправила я его и потребовала ещё муската.
   Он и себе заказал ещё водки и сообщил, что офицеры не плачут, что плачут бабы, а мужики за их слёзы платят. Он облизнулся и добавил, что некоторые это делают с удовольствием, а некоторых, оказывается, вообще надо бы бить регулярно, аккуратно каждый раз после месячных - усердия ради, и изощрений для. Что вот, например, я, то есть ты...
   Тогда я сказала, чтоб он больше себе не наливал, и что я в его быки не пойду. Потому что из обезьяны (обезьяна я по гороскопу) быка не слепишь: ей его могучие орудия по деревьям скакать мешать будут... Не хихикай: я имела в виду бычьи рога. Но Феликс тоже всё неправильно понял и тоже начал хохотать.
   А в промежутках меня пытался пригласить на танец какой-то чеченец, которому несколько раз сообщили, что дама не танцует, а потом дама возмутилась, чтоб он командовал своей дамой, а если этому дикому горцу жизнь надоела, то со смертником танцевать одно удовольствие. Жалко недолгое.
   После того, как выяснилось, что приговорённый сбежал, стало ясно, что пора по домам и нам.
   - И...
   - И это значит, что сделает тебе он визу, сделает. И быстро.
   - Да подожди ты со своим Парижем, а гадючья друза-то?!
   - Лариса позвонила через несколько дней. Ни "здравствуй" в начале, ни "целую" в конце. На мое "ало" только "приходи", и повесила трубку.
   Я вспоминаю, о чём не хотел слышать Феликс, и по новой пишу завещание.
   При встрече она без слов ведёт меня в свой будуар, устраивается в то же кресло и спрашивает:
   " - Знаешь, почему ты всё ещё жива?
   "Вот так...", - думаю я и пересматриваю пункты завещания: не забыла ли чего.
   Сесть мне не предложили, да и на что: на кровать? - не собиралась я играть с ней в любовь, на пол? - на мне была узкая юбка... Да и позволить ей смотреть на меня свысока? Я просто подошла к трюмо и начала перебирать коробочки, баночки, шкатулки... Взяла в руки друзу... Мужчину сразу видно по его рабочему столу, женщину - по её туалетному столику.
   - И по её сумочке.
   - А это часто - одно и то же.
   - Это ты про меня, да? Вредная!!!!!!!!!!! Ну, дальше, дальше!
   - Наконец, она задохнулась в своём молчании и прошипела:
   " - И этому - тоже!
   Я молчу - только друзу на свет смотрю, чуть пальцами пошевеливаю, огоньки зелёные наблюдаю.
   " - Этому молчанию ты меня научишь тоже. Согласна?!
   Я исправляю под завещанием дату. И ставлю точку:
   " - Скажи, "пожалуйста". И поцелуй меня. В губы.
   " - Я не ваша!
   " - Знаю.
   " - Всё-таки я тебя убью, - встаёт она из кресла.
   Я рву и этот вариант... В душ... Теперь бы в душ... У неё есть бассейн!
   Губ моих она едва коснулась:
   " - И - пожалуйста.
   " - Хочу в душ... - говорю ей. - Или хоть в бассейн...
   " - Ты не сказала "согласна".
   " - Согласна. Пошли.
   " - Подожди. Ещё... Не в службу, а в дружбу... С Феликсом... мне вдруг... чтоб ты...
   " - Нет, - сразу отказываю я. И осматриваюсь в поисках клочков: может, успею склеить? - это в дружбу не входит.
   " - А в службу? Если я заплачу?
   " - У меня сумасшедшие расценки.
   " - Иногда оно того стоит.
   Значит, с Феликсом это она тоже уже обговорила. И значит, не отказаться. Какие же они одинаковые! Как им всем хочется меня - в шлюхах. Ну, что ж...
   " - Так понравилось прошлое представление? Ну, что ж... Вот гонорар за него. Если дорого - верну. По первому требованию.
   Я медленно расстегнула сумочку, плавно сняла со столика друзу, подняла и отпустила.
   Летела она почти вечность.
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Не ты! не ты! не ты!..
  

Так трогают загорелую кожу
Недавно срезанные цветы:
Неслышно, но  - до ласковой дрожи,
Так трогает солнышко - но не ты!

Так дождик в слепом безумстве растраты
Мне выхлестнет прозрачную стынь -
В капельную радугу, как в наряды
Меня изукрасит - он, но не ты!

Так ветер без спроса лезет под юбку
В бесстыдных поисках красоты -
Полюбит-вылюбит-и-отлюбит -
Бессовестный ветер-дружок - но не ты!
  

  
  
  
  
  
  
  -- * Мне скучно, бес!
  
    - Мне скучно, Тихо.
   Тихо Браге, придворный астролог, промолчал. Он не понимал человека, сидевшего перед ним. Йоганн Фауст только что решил гороскоп Рудольфа II. Ибо только невежды полагают, что главное в астрологии - вычислить точное положение звёзд. Нет. Настоящее мастерство - это выстроить на основе путаницы их влияний непротиворечивую легенду. Доктор Фауст догадался сравнить решаемый гороскоп с гороскопом брата императора - Максимилиана, ныне короля Венгрии, и всё стало ясно. То, что у каждого было путано и темно, при наложении упростилось до однозначности: через двенадцать лет брата насильственно сменит брат.
   Задача решена. Главного астролога баюкала эйфория. Для себя он называл это - ладошкой ангела. Которая награждала и подтверждала: всё верно...
   Но этот... этот гений испортил всё.
   Вот он сидит и смотрит на свечи, но огня - не видит; слышит бой набата, но что ему прорванная дамба Влтавы?! - он поигрывает своими стёклышками. Небрежно! Мастера вытачивали их четырнадцать раз! За каждое из них он отдал по изумруду! Зато теперь может опять читать сам. И прочитал, и просчитал, и теперь ему "скучно"!
   "Надо бы что-то ответить, - подумал Браге, освобождаясь от наваждения, - надо бы убрать гороскопы, продумать, что рассказать императору... а императору ли... Изыди, лукавый! Императору, моём у императору!"
   Он не успел ничего.
   Они ввалились раскрасневшиеся, запыхавшиеся, от них пахло потом и кровью. (Тихо, по своей буйной молодости помнил этот запах - ни с чем не сравнимый дух недавней, кровавой драки!) Ужасная компания: русская княжна Алла, юная изгнанница, чью мать Иоанн IV казнил за чернокнижие, герцогиня Ирэн де Мофриньез, путешественница, за которой страшным шлейфом тянулись слухи о странных смертях, барон Виктор фон Гродиц, тайный посол гугенотов, гуляка, бродяга и бретёр, но... но он умудрился добиться согласия на аудиенцию у нелюдимого, ненавидящего что-то делать, что-то решать Рудольфа! И в довершение, ещё один русский, ещё один посол, он-то, его-то как пустили в эту банду?! - возмутительно молодой боярин, которому в аудиенции как раз отказано... Как же его?... Лео... Леопольд... Леонардо... - вот: Леонтий!
   Господи, как они поместились в моём кабинете? Здесь и от одной Алы показалось бы, что совсем мало места, а ведь вон ещё и сумасшедшая герцогиня, и эти... эти вояки... их сабли, шпаги, шляпы, плащи... Эх, скинуть бы лет двадцать и... Боже, неужели я бы хотел встать рядом?!
   Старик ещё ворчал про себя, но уже улыбался, уже поднимался, уже заранее возмущался, заранее ждал: сейчас Аля чмокнет его в щеку или в его серебряный протез носа - лет за двацать тому назад случилась у астролога не совсем удачная дуэль, правда, для его противника она стала неудачной совсем! Сейчас эта бесстыжая девчонка прижмётся к нему на пару секунд... на пару секунд больше, чем позволяют приличия! Однажды она поцеловала его в губы и с тех пор - дразнит, дразнит, дразнит...
   Аля не обманула ожидания почтенного учёного. Потом сделала дурашливый книксен в сторону Фауста, потом взглянула на стол, потом посмотрела на Браге...
   - Вы привлекли-таки доктора и... Вы сделали это! Гороскоп решен!
   - Да, я-таки послушался тебя... - вынужден был признать астролог. - Мы решили его.
   - И?
   - Аля, девочка... ты же понимаешь: это тайна Империи. Я думал и... нет, я не могу. Не могу... Да и... - он осмотрел её компанию. - Ты ведь их привела, чтобы я видел, с кем поделишься, да?
   - Да.
   - Но тогда... Это же безумие! Ты обернись, осмотрись и подумай: загудит вся Европа - от её Парижа до его Бахчисарая!
   - Нет. Я поклянусь, пообещаю, дам слово. Ты знаешь - я всегда держу слово. Будем знать только мы.
   - Нет, девочка, нет... Я уже - уже! - связан договором, клятвой, словом, так что - нет.
   Придворный астролог, перебирая пергаменты, словно бы машинально освобождал их из-под гнёта, и они послушно сворачивались, пряча имперские секреты. Он не увидел, как мужчины одновременно взглянули на Фауста, как их руки потянулись эфесам, как руки герцогини перехватили и остановили их. Но русский высвободил руку и шагнул вперёд.
   - Аля, а ты не представишь мне... доктора?
   - И мне, Алитшка, тоже.
   Голландец Браге уже знал, что русские могут на десятки ладов переиначивать имена, но когда она научила этому француженку? А кто мог выучить благочестивую католичку этому тону? Ну, боярин ясно... Они там триста лет живут с татарами и научились выть по-волчьи и по-волчьи скалить зубы. У него даже оружие - татарское! Сабля! Но уж лучше честной сталью встретить татарскую сталь, а что можно противопоставить женскому безумию? Как хороша! Значит, вот от таких и погибали люди? Боже, а была ли в Париже в ночь святого Варфоломея эта благочестивая католичка?!
   - Мессир Йоганн Фауст, - кивнула Аля и без улыбки, просто констатируя факт, добавила: - Гений.
   - Мессир, а Вы успели связать себя договором, клятвой или словом? - гугенот обогнул бешеную парочку и сел на край стола, прикрыв собой доктора. - И если Вы - гений, Вы решили загадку о трёх желаниях? А о четырёх?
   Фауст закрыл глаза. Через пару секунд - открыл их. И снова был спокоен, чуть насмешлив, и... ему опять было скучно.
   - Вам не испугать меня: Браге вы не тронете, а Тихо не допустит урона мне. И вам не купить меня. Нечем. Аля не вылечит мне испорченное манускриптами зрение, отравленную ртутью печень. У меня есть замок, слуги, еда, одежда - зачем мне ещё азиатское золото? Я уже принят при имперском дворе - так что почёт в германских княжествах, маркизатах, баронетствах меня не прельщает. И даже Ваша женская энергетика, герцогиня, - увы, - вызывает во мне лишь эстетическое смятение, не поднимая этических неудобств. Я - старик, господа. А загадку вашу я решил, давно решил.
   - Да? - заинтересовалась Аля.
   - Получить мгновение счастья и остановить его.
   Аля улыбнулась - ей понравилось. Аля нахмурила бровки - она задумалась:
   - Проблема в том... А что Вы называете счастьем?
   - Счастье не формулируют, девочка, его, наверное, чувствуют, - он хмыкнул. - Вот ты мне скажи, так?
   - Да, - ответила она, и счастье слезами заблестело в её глазах.
   "Да", - ответила она, и у почтенного астролога Тихо Браге, перехватило горло: он вспомнил своё счастье: оно было. И у почтенного астролога Йогана Фауста перехватило горло тоже. У него - не было.
   - Нет, - быстро справился он с собой и продолжил: - это было бы не моей проблемой, это входило бы в условие задачи. Но подобные казусы не в компетенции человеков... Лишь боги и бесы...
   - Позовите, - предложила Аля.
   - Кого? - усмехнулся старик. - Такого, кто был бы всесилен во мне и бессилен против меня? - таких нет.
   - Сотворите, - прошептала Аля.
   "Ведьма!... - подумал Виктор. - и дочь ведьмы, и внучка ведьмы, и правнучка... и пра-пра... Сколько таких "пра" надо, чтобы довести счет до VIII века?"
   - Люди не делают дьяволов! - в отчаянном ужасе пробормотал Браге.
   - Неужели... - в отчаянной надежде пробормотал Фауст.
   - Да. Нет, - ответила наследница веков чернокнижия. - Ни богов, ни дьяволов нет вообще. Есть только люди. И их вера. И воплощение, вочеловечивание их веры.
   - Ты полагаешь? - к философу вернулся с отрочества лелеемый скептицизм.
   - Не я - мы. И не полагаю - знаем. Уже с XIII века.
   - Зааргументируй.
   - Главное доказательство существование божества - это явление чуда. Так?
   - Да.
   - Веры и на маковое зёрнышко было достаточно для всех чудес, явленных христианскими святыми. Так?
   - Да.
   - А чем обусловлены чудеса мусульманских святых? Верой. В кого? В их Бога?
   - Наш с ними Бог - един!
   - Не богохульствуй... - не согласилась с ним католичка.
   - А в чьё имя верят буддисты Индии? Принца Сиддхартхи Гаутама? - продолжила Аля.
   - Индия, - хмыкнул барон, - страна чудес... Но это же чистые сказки.
   - Я лично видела как йог поднимался над землёй. Локтя на три, - не согласилась с ним путешественница. - И ещё. Мне рассказывал... Ну, вы его не знаете... Он вернулся из Вест-Индии... Вест-Индии... Так вот он подсмотрел, как оживляют мертвеца... Говорил, потому и выжил там, за океаном, что боялся умереть, боялся трупом попасться к этим, верящим в какого-то Вуду...
   - В Болгарии есть деревня... - добавил русский. - В ней, как у нас на Купавину ночь прыгают через костёр, там - по костру ходят. Разжигают, накаливают углей и со смехом и песнями - по тлеющему пламени. Верят и ходят. Меня позвали - я поначалу не решался, но... девушка была - затащила. "Верь мне" - говорила. И я прошёл, - он вздохнул, вспоминая... и оборвал воспоминания. - А на нашем Севере дикие шаманы заставляют плясать снег.
   - Видите, доктор, всё равно в кого верить: в Вуду или девчонке, - улыбнулась девчонка. - Надо верить. А имя - это только инструмент. Как ваши очки, которые позволяют видеть почти слепым глазам. Простой девке её вера помогла пройти по огню, но Вы же... - она сделала паузу... - Вы же - гений. Неужели Вы уже не думали над этой проблемой - сотворить Бога... или хотя бы беса? Наши в XIII веке решили ее. Так вот теперь, зная теперь, что задача в принципе решаема... Неужели у Вас не было никаких намёток?
   - Да были, - ответил ученый. И уточнил: - Есть. Но мне не хватит сил. Через очки не рассмотришь звёзды!
   - А телескоп не поможет?
   - Что ты имеешь в виду?! - закашлялся от предчувствий астролог.
   - Виктор...
   Барон был нетороплив. Он не спеша вынул и развернул тонко выделанную кожу... И словно чёрным заполнились свечи.
   - Копье Лонгрина, - прошептал Тихо Браге.
   - Absolutus amplificatorus, - облизнул враз пересохшие губы Йоганн Фауст.
   - То, что вне добра и зла. То, что есть универсальный катализатор, - подтвердила молоденькая ведьма и перевела слова Фауста: - абсолютный усилитель. То есть, можно сказать - телескоп.
   Аля обошла стол и села на широкий мягкий поручень кресла Фауста. И обтянулся полотном сладостный изгиб девичьего бедра.
   - Итак, кто сменит Рудольфа? Когда?
   - Как?!.. - задохнулся Браге.
   - Максимилиан. Через двенадцать лет...- выдохнул Фауст - Но вы должны мне! - опомнился он.
   - Я плачу по векселям. Но у Вас, быть может, только несколько дней. Не просрочьте!
  
   Уже давно учёных покинули ведьма, путешественница, воин и дипломат, а они сидели и молчали, молчали... За окном истошно бил набат: наводнение набирало мощи, а в комнате совсем оплыли свечи...
   - Ты решишься? - наконец не выдержал один.
   - Уже, - ответил второй.
   - Я не о том хотел... Я хотел спросить - зачем? Ты сотворишь своего личного дьявола, и Бог отринет тебя. А что взамен? Что ты хочешь вытребовать с беса?
   Тихо Браге смотрел на Фауста. Доктор был неподвижен, он едва внимал, он - думал. И разговоры с Браге не мешали ему.
   - Здоровье, молодость, любовь, счастье.
   - Я бы сказал тебе не делай этого. Но ты не послушаешь, ведь ты угробил молодость на науку. Ты не дрался на дуэлях, не волочился за девками, не бродил по огромному миру. Ты работал, ты думал, ты едино духом прорывался к звёздам, к Богу и теперь хочешь сравняться с Ним. И зачем? Чтоб получить то, что доступно любому мальчишке! Фауст, знаешь, что скажешь ты своему мелкому дьяволёнку, когда получишь все это?
   - Ну? - улыбнулся Фауст.
   - Мне скучно, бес.
  
  -- Персидская бирюза
  
   Офис, полдень, за окном - дождь.
   Осень ещё не слышна, ещё путается с погодой лето, и нынешний дождь - это не осеннее плетение тумана и капель, изморози и простуды, умерших предчувствий и долгих вечеров, закутанных пледом хандры, заполненные невкусных вкусом безвкусных таблеток, запахом чая с малиной и... и женской истерики. С чего это мне так исполнилась осень? Из-за женских истерик?.. Летние ливни смывают патоку любых слёз.
   Но здесь - чуть слышное шуршание кондиционера, мёртвое сиянье ламп "дневного" света - офис.
   - Аля?
   - Да?
   - Приёма нет?
   - Нет.
   - Выйдешь в зал?
   - Если просишь.
   - Не будь стервой!
   - Не быть?
   - Ну, в шесть секунд достала!
   Отключился. Он - хороший, но никак не забудет один вечер, одну ночь, один час одной ночи. Интересно, если забудет, меня уволят? А если он как-нибудь попытается напомнить - останусь ли я?
   В зал можно скромно войти через служебную дверцу - тихо и незаметно, ребята прикроют, а можно - через главный вход, но это двадцать восемь метров по улице в ливень. Неужели Димыч почувствовал, как мне нужны сегодня - сейчас! - эти двадцать восемь метров под ливнем?! Я перемолвлюсь с ним и если.... Ему зачтётся.
   За окнами - офис, а здесь - полдень и ливень!
   - Сумасшедшая! Простудишься! - успел выкрикнуть Димыч.
   Он заслужил. Я оборачиваюсь к нему. В шесть секунд, говоришь?! - раз, два, три, четыре, пять, шесть! Ливень в шесть секунд прилепил к голове все мои волосы, приклеил к телу невесомую блузку, высветил и просветил лифчик.
   Отворачиваюсь и бегом к светящейся вывеске "КАРАТ".
   - А-а-а!... - это кричит охранник рядом с Димычем. Димыч молчит. Наверное, закусил губы.
   Ах, эти летние ливни! Почти синоним счастья! Гроза оценила сюжет - грохот грома почти без паузы цепляется в плеск молнии.
   - А-а-а! - завизжала я и влетаю в зал.
   Все оборачиваются ко мне.
   - Я могу Вам чем-нибудь помочь? - внутренняя охрана держит понт. - Что бы Вы хотели выбрать?
   Трясу головой, смахивая капли, и мельком оглядываю зал. Нет, ни те три пары поздне-бальзаковской поры, ни эта тётка возраста ещё более поздней элегантности сегодня не мои клиенты. "Александрит" , - читаю по губам Алёшки - ответ на мой указующий взгляд.
   - Что у вас есть из александритов?
   - Вам поможет Танечка, вот, направо, - ведёт он меня к витрине, у которой стоят они - он, молодой, наглый, сильный, и она... Метиски часто бывают хороши, вот и тут было это странно-гармоничное сочетание неправильностей.
   - Танечка, вот ещё юная леди просит подобрать себе александрит.
   - Вы тоже ищете что-нибудь симпатичненькое и дешёвенькое? - обращаюсь я к парню.
   Мое слипшееся волосье, моя облепившая тело блузка, просвечивающие тёмные окружия сосков... - и он не решился отхамиться!
   - Нет, мы ищем что-нибудь, чтобы оттенить цвет её глаз.
   Девушка отвлеклась от витрины и подняла ресницы... о!.. О, насыщенная синева фиалкового омута!... Она, как и её парень, тоже чуть задержала взгляд на моей груди, и неё тоже чуть дрогнули губы. Презрение? ревность?
   - Такую азиатскую роскошь оттенять неверным русским александритом?! Да он и не в стиле будет с золотом, - кивнула я на золотые кольца девушки. - Вы б поинтересовались, у них должна быть персидская бирюза, - и я отвернулась от них. Пусть отдохнут глаза парня от прозрачности моих покровов, пусть вчувствуется девушка в эту музыку: "персидская бирюза" - Таня? Во-о-н тот браслетик покажите, пожалуйста...
   Дальнейшее вам не интересно... Все равно повторить у вас не получится. Танечка, например, пробовала. И Валентина, которая сейчас оформляет чек на $1180 - тоже. 5% от этой суммы - не Бог весть какие деньги, но за месяц ещё одна зарплата набегает. И Димыч... Он два раза подумает, а потом ещё раз перетерпит... И остережётся рисковать!
   И... вот сейчас!
   - Нет, такую покупку надо обмыть. Не отпразднуете с нами? - он смотрит на чек, не верит своим глазам и пытается хоть что-то вырвать для себя.
   - Обмывать? Персидскую бирюзу? Смотрите - никакой воды, косметики, духов! Только чистая кожа!
   - Вот Вы заодно нам и расскажите...
   - Да, расскажите, - присоединилась девушка.
  
   Я расскажу. Но сначала, сначала мы с Тамарой - а вы как думали! - пойдём в туалет, и я, наконец, расчешу волосы.
   - А ты - красивая... - вдруг растерянно скажет Тома.
   И вот тогда, только тогда, я, наконец, позволю тёплой волне мурашками пройтись по коже тела, морщинками - под кожей, прямо по черепу - туда к вискам, в заглазье, и, не опуская глаз, не отрывая взгляда от её фиалковых в зеркале глаз, почти вслепую, возьму её за предплечье:
   - Ты - тоже. Очень.
   "Раз, два, три, четыре, пять, шесть", - и отпущу её руку, проведя пальцем до локтя.
   - Не хочется тебя терять, звякни? - и брошу визитку ей в сумочку.- Твой Андрей дал телефончик, но мне не хочется звонить - ему.
   И вот потом я расскажу. И о том, что "фируза" - это "одерживающая победы", и о том, что перстень с бирюзой, полученный из любимых рук, приносит счастье, и что Саади ещё в XIII предупреждал, мол, "блекнет бирюза влюбленных, / Когда проходит любовь".
   - Нам пора, - вдруг скажет Тома.
   - До свиданья, - отвечу я. - Я ещё посижу.
  
   Офис. Полдень. За окном - лето, солнце. Но здесь - чуть слышное шуршание кондиционера, мёртвое сиянье ламп "дневного" света.
   Визитка. У него такие жёсткие руки. Не грубые - твердые....
   Телефон. Какая у неё покорная кожа... Одно движение - и вся в пупырышках...
   Дождусь ли я звонка? Сумею ли я удержаться, чтобы не позвонить самой?
   Полдень. Офис. Звонок!
   - Аля?
   - Да!
   - Что кричишь?! Приёма нет?
   - Нет.
   - Выйдешь в зал?
  --
  
  
  
  
   Переборы выборов
  

Вот они - выборы обыкновений:
Стоны усталости, омуты лени?
Прикосновение, проникновенье?
Сопротивление,  преодоленье?

Мягкие губки и  лёгкие пальчики
Пробуют, трогают  кровное, нервное,
Дразнятся, требуют, нежатся, прячутся...
Радость мешая с болями, с ревностью...
Мягкие губки и легкие пальчики?

Преодоление сопротивленья?
Переплетение липких агоний,
Разъединение бёдер, колени,
Влажные губы, безвольные ноги -
Преодоление, проникновенье!

Путами  путаюсь, спуталась, спутаюсь?
Но  засыпаю...
  --
  -- Аля кушает эскимо
  
      За окном - лето, солнце. А здесь - чуть слышное шуршание кондиционера, мёртвое сиянье ламп дневного света. Офис. Полдень.
   - ...Сейчас я покажу тебе разницу между эротикой и порнухой! -
   "Какой Димыч стал дёрганный в последнее время", - подумала Светланка и ещё чуть-чуть приподняла коленку.
   Димыч поднял руку и ткнул в её сторону:
   - Вот это - эротика. Потому что эротика - это всегда намёк и обещание. И всегда несерьёзно. И всегда хочется улыбнуться.
   - Ну, так и улыбнись, - улыбнулась девушка.
   Лёха, пользуясь разрешением начальника, плюнул на приличия и уставился на секретаршу. Там было на что посмотреть: метр семьдесят восемь загорелой плоти.
   Светланка сидела нога на ногу, ей льстило внимание Димыча, забавляло возбуждение мальчишки, и она чуть крутанула кресло. Ноги качнулись, слегка раздвинулись, но рука её бдительно прижала к телу платье. Димыч хмыкнул: он заметил, как у Лехи рефлекторно дёрнулась голова. Парень еле удержался, чтобы не пригнуться - подглядеть.
   - Сколько? - спросил Димыч.
   - Что? - не поняла Светланка.
   - Ноги. Длина.
   - Девяносто девять сантиметров, - обиженно ответила она.
   - Да, не доросла. Морковки надо было больше есть.
   - От морковки уши растут, а не ноги.
   - А откуда ты измеряла? - наконец, вклинился Лёха.
   - Не оттуда, - засмеялась она, Димыч засмеялся тоже.
   - Да ну тебя! - смутился Лёшечка.
   - Измеряют от начала берцовой косточки.
   - Так, с эротикой разобрались. Теперь порнуха.
   - Я заголяться не буду! - сразу отказалась Светланка.
   - Шеф, а? - даже Лёха заметил нерешительность девушки, и у него загорелись глаза.
   - Нет, с эротикой - всё. А раз ты, девочка, раздеваться не хочешь, то с тебя твоё мороженое, и набери-ка Алин номерок. Нам до конца перерыва управиться надо.
   - Шеф, а может, ну его?.. Алка сейчас такая... Да рядом с ней браслет заземления надевать надо.
   - Даже ты заметил?
   - Чего там замечать - голая медь под шестьюстами вольтов. На ней плакат "не подходи - убьёт!" вешать надо.
   - Голая медь, говоришь? - начальник вздохнул, но дыхание перебилось, и у него дёрнулся кадык.
   - Чего она вам всем далась?! - возмутилась Светланка. - Она же вся насквозь розовая!
   - Как это?! - не понял Лёша.
   - С чего ты-то взяла? - удивился Димыч.
   - Она умеет... дать понять. То взгляд не там задержит, то... улыбнётся не так.
   - Так, - незнамо почему, Димыч выглядел довольным. - Значит, будь она сейчас здесь, ты бы ножку не задирала и коленкой бы не поигрывала. Так? - Света негодующе тряхнула причёской, но коленка её съехала на приличествующее место. - Набирай номер. Будем смотреть порно.
   "Ну, тебя предупредили".
   - Аля, солнышко, выручай! Наша Светланочка отказывается от второго мороженого, говорит, у неё фигура потеряет пляжные очертания. А нам есть в сугубо мужской компании скучно: на пиво тянет... Зайдёшь? Ждём.
   В комнате затлело молчание.
   Вошла Аля.
   - Вот, Аля, выбирай, - Димыч раскрыл холодильник. Рядком лежали три разных пакетика.
   - Какой Вы, Аристарх Дмитриевич, садист, - захихикал Лешка, - Кто ж русской женщине выбирать предлагает?! Я поначалу в прогах тоже, как американцы, "нажмите на любую клавишу" писал. А посмотрел, как наши красавицы мучаются, из ста двух клавиш одну выбирая, теперь "нажмите пробел" пишу. Аля, слева - "Золотой взрыв". Очень рекомендую. Это типа эскимо. Но дорогое. И с орехами.
   - Вам, Димыч, тоже надо мною смешно? Вы меня тоже - "русской женщиной" считаете? - вкрадчиво поинтересовалась Аля. Она даже не посмотрела на шефа. Она надорвала обёртку, и толстый, шоколадный цилиндрик аппетитно поднялся из своей шелухи.
   - Что ты, Аля! Когда же я над тобой смеялся?! Это я после Алексея про жену свою вспомнил. Недавно присутствовал, как она прокладки покупала. Их там было около сотни видов, и у меня сложилось чёткое ощущение, что ей горело их примерить - все.
   - И почему я не люблю, когда Вы про свою жену рассказываете?..
   - И почему ты меня не любишь, когда я молчу, и когда я рассказываю анекдоты - тоже не любишь, мне так кажется, что меня ты вообще не любишь. Лёша, а тебя она любит? Или ты тоже ей о своих девушках рассказываешь?
  
   Аля не стала прислушиваться к их воркотне. Она устроилась на кушетке и занялась мороженым. Её губы раскрылись. Она попробовала слизнуть шоколад, но смерзшийся в холодильнике темно-коричневый пупырчатый слой не поддался напрягшемуся язычку. Тогда губы её округлились, чуть вытянулись и обволокли батончик. Слегка хрустнуло, и губы освободили лакомство. Глаза у девушки почти закрылись. Она ждала, когда во рту растает первая порция, а Лёшечка никак не мог заставить себя оторвать взгляд от неровного излома кремово-белой мякоти. Но Аля лизнула и трещинки сгладились.
   Шеф всё болтал о чём-то с нервно посмеивающейся секретаршей, только Аля по-прежнему не прислушивалась к ним. Все её внимание поглощало мороженое.
   Шоколад с его боков облупился, и обнажилось сладкое, быстро начинающее таять естество. Аля не спешила. Она успевала слизывать появляющиеся белые густые капельки, её губы, язык, словно ласкаясь, мягко касались вершины округлого батончика, его боков. Возвышающийся из слоя шоколада влажный столбик был в её руках почти неподвижен, разве что иногда чуть подрагивал, а она то наклонялась, чтобы выпить каплю, скатившуюся к самому основанию, то выпрямляла шею, откидывала голову, и её язык длинным движением набирал ещё порцию сладости.
   Но мороженое потекло. Шоколада по бокам не осталось. Капли накапливались. Гримаска мгновенной нерешительности, капризного недоумения искривила брови и пропала. Её локоток остался неподвижным, эскимо не шевельнулось, и капли не сорвались в с него - опять округлились губы, и они накрыли истаявший столбик. Аля наклонялась все сильнее и сильней, и мороженое все глубже и глубже уходило в её горло.
   "Где оно там помещается-то..." - промелькнула тень мысли у Лёшечки, промелькнула и пропала - он не мог оторвать взгляда от обнажившихся зубов Али, от её чуть развернувшихся губ. Губы сомкнулись на палочке. И пошло долгое обратное движение.
   Небольшая пауза. Было видно, как Аля отогревала во рту сладкую слизь. Проглотила. И опять округлились губы...
   Через пару минут всё было кончено.
   - Аля, выпьешь с нами кофе? - спросил Димыч.
   - Нет, спасибо, - покачала головой она. - Я пойду?
   - И тебе... э-э-э... спасибо. Выручила. Заходи.
   Она легко поднялась и, не оглядываясь, вышла.
  
   В комнате молчали.
   - Вот вам - порнуха... - наконец, выговорил Димыч.
   - Я поставлю кофе? - вспомнила о своих обязанностях Света.
   - Да-да, - согласился начальник. - А минералки - холодной - у нас не осталось?
   - Пусть Лёшик в холодильнике посмотрит, - хмыкнула девушка. - Ему она всех больше нужна.
    - "Всех больше"? - заинтересованно переспросил Димыч. - Тебя, значит, тоже пробрало?
   - А я что - не человек?! - слабо возмутилась Света. - Не, во, стерва...
   Зазвонил телефон.
   - Ало? - подняла трубку секретарша и передала шефу. - Она. Вас.
   Димыч слушал молча. Потом начал краснеть. Потом Света поняла, что он еле-еле сдерживает то ли смех, то ли крик. Не выдержала, щёлкнула тумблером, и Алин голос заполнил кабинет:
   - ... и я останусь на кофе! И вы все кончите прямо в чашки! А потом я выгоню тебя из кабинета и оттрахаю и Лёшку, и Светку! И она отдастся! И он не убежит! И ты сдохнешь от ревности! Ты понял?! - она выдержала паузу и почти спокойно закончила: - В общем с Вас отгул. Я пошла домой. Я пошла?
   - Да иди ты!.. - заорал Димыч и швырнул трубку.
   - Вот это порну-уха... - ошалело протянул мальчишка.
   - Так что, Лёшечка, теперь берегись, - туманно улыбнулась Света: - Ты у ней в списке. Да, - она скосила глаза ему на брюки, - что это у тебя за пятнышко такое... подозрительное?
   - Это мороженое! - заоправдывался он. - Мороженое капнуло!
   - Да верю я тебе, верю, - она подошла к парящей кофеварке. - Кофе готов. Вам чёрный? Или, - она прыснула, - со сливками?
  
   За окном - лето, солнце. А здесь - чуть слышное шуршание кондиционера, мёртвое сиянье ламп дневного света. Офис. Полдень.
  --
  -- * Капельки
  
  
   - Так почему? - опять спросила Каролина. Она смотрела на капельку, неспешно ползущую по его шее.
   Истома не ответил. Он смотрел на полячку, на венецианское зеркало за её спиной, на её спину в зеркале, на её волосы... Каштановая грива, опускаясь до лопаток, не укрывала талию, не прятала резкого изгиба бёдер, ягодного соблазна ягодиц, тёмного отсвета ложбинки меж ними.
Он полулежал-полусидел на широком ложе, откинувшись на гору подушек, она устроилась на его коленях. Каролина не настаивала на ответе: в зрачках мужчины дрожало зеркало, и она знала, что отражалось в нём, кто... А её руки лежали на его бицепсах, и мягким ладоням было уютно на их тверди... Oтблески пары свечей ласкались с мужчиной и женщиной, цвели в отражениях и яви, путались меж светом и сумраком.
   Капелька добралась до впадинки перед верхним ребром и замерла... Наверное, ей там было удобно.
   - Что же ты молчишь?
   Лукавинка в вопросе, укрывшись в изысканной неправильности иноземного выговора, была почти неслышна. И была бы почти неразличима извечная женская игра, но в такт вопросу Кара наклонила голову, и изогнулась её талия.
   Волосы в зеркале послушно посыпались в сторону, освобождая, раскрывая спину, и лучики свечей блеснули на ней.
   "Как морская волна скатывается с валуна - мелькнул образ в голове посланника русского царя, и некстати подумалось - больше у Руси не будет моря". Но заботы внешнего мира не успели смутить истинности мига: у молодого боярина на миг перебило дыхание: такая змеиная гибкость позвоночника, такая спокойная непоколебимость её бёдер...
   "Как морская волна, - вдруг накатило на панну: - так мягко, но так трудно противиться... Противиться? Зачем?!"
   Она потянулась грудью к его потянувшейся руке.
   "В плоть, а как в парное молоко, - подумал он. - И такое уступчивое сопротивление..."
   "Как в парном молоке, - подумала она. - Как в море, - подумала она. - Как... дома, - подумала она. - В его руках - как дома?!".
   Вторая капелька поползла по следу первой.
   Кара вгляделась в зрачки Истомы, в них больше не отражалось зеркало, в них жила только она.
   "И какая же я..."
   - И какая же ты - красивая...
   "Ах!" - ахнула она. И задохнулась. Губы её непроизвольно раскрылись, она глубоко вздохнула, резко отстранилась. Заколебались огоньки свечей.
   Он не отвёл глаз.
   - Никак не привыкну, - проговорил он. Улыбнулся. И снова повторил: - Но какая же ты красивая!
   Она вслушалась. Она опять не поверила себе, опять восстановила в памяти звучание слов. Нет, ни до, ни после - в них не прозвучало фальши.
   А капелька спустилась с шеи, подползла к первой, они соприкоснулись и - стали одним.
   - И я, - сказала она. - никак не могу привыкнуть, - она решилась. - Я хочу проверить: тронь моё сердце.
   - Ещё раз? - улыбнулся он и повёл свою руку туда, где напротив - билось её сердце.
   Проявилась и начала набухать третья капелька.
   Каролина следила за ней, вчувствуясь в движение руки Истомы: оно было длинным, неспешным, ласкающим. Он чуть вдавливал пальцы в кожу. "В плоть, - подумала она, - в плоть!"
   И в тот момент, когда сердце с другой стороны ребер толкнулось к его пальцам, капелька сорвалась тоже.
   Каролина сглотнула и прикоснулась к жилке на его шее.
   - Убедилась?
   - Да.
   Сердце под его рукой, и пульс под её - бились в такт.
   Он потянулся губами к её груди.
   - Нет, - отклонилась Кара: - я хочу видеть.
   Истома понял её, он посмотрел в зеркало - на миниатюрное озерцо своей крови.
   - Я тоже, - попросил он.
   Она тоже поняла его - полураскрыла губы и перестала сдерживаться.
   - Ну, почему, почему ты совсем не боишься?!
   Она выгнула талию, потянувшись к нему.
   "Грудью к рукам, как к губам - губами" - подумал кто-то из них, и Истома не стал медлить.
   А из ранки на его горле сорвалась ещё одна капелька.
   - В Бахчисарае во дворце хана есть фонтан слёз... - вспомнил посланник, - похоже. А почему кровь не свёртывается?
   - Ты там был?... Зачем?
   - Затем же, что и здесь: хотел остановить войну.
   - Посольство... Говорили же, что его всё вырезали? Ты вы-вырвался? И ты не ответил мне...- с запинкой проговорила женщина: руки мужчины, замучивая сладостью, понуждали закрыть веки, а капельки крови не давали отвести глаз... Но и то, и другое действо равно полнило вожделением. - Почему? Говори.
   "Она просто хочет слышать мой голос, - понял он. - Ей не нужны подробности того злосчастного посольства... ей нужно - подробности про неё"
   - С-сейчас, - попробовал он ответить на последний её вопрос, но запнулся: у неё начали дрожать клыки - они то удлинялись, то опять уменьшались, и в такт с этой дрожью пропадало её отражение из зеркала и вновь проявлялось. И этот ужас наполнял его вожделением не меньшим, чем мёд её грудей. И потеряно, словно от невидимого сквозняка, задрожали огоньки свечей.
   - Потому что я русский.
   - Не по-ни-маю.
   - Вот у вас, в Европе нет безотчётного страха перед татарами.
   - Страх? Не понимаю. Вы же уже столетие сра- сражаетесь с ними. Вы по-бе-жда-ете их, - почти по слогам выдавила она из себя осмысленную фразу.
   - В Европе тоже умеют бороться с вампирами. Умеют побеждать их. Но у нас - столетиями напролёт! - вампиры не уничтожали целые волости. У нас таких, как ты, почти нет. А может, нет совсем.
   - Почему-у... - она уже вряд ли слышала себя. И в зеркале уже почти не мутились отблески её образа.
   А на его теле лужица крови едва ли не дымилась.
   - Потому что... - он поколебался, но продолжил, - потому что на Руси никогда не уничтожали... - он снова заколебался...
   -... не у-нич-то-жа-ли... - почти пропев, потребовала продолжения, потребовала звучания его голоса она.
   Её страсть, нутряная власть её голоса расплавили последние остатки его врожденной осторожности, его, батогами вколоченного профессионального благоразумия и пустым шлаком выплеснуло вон из спальни. Он закончил:
   - ...не уничтожали оборотней.
   И алое вскипело в её глазах.
   - Говори. Почему? - больше её речь не была невнятной. Но и певучей - тоже.
   - В наших сказках нет страшных влекодлаков. В них, если волк говорит человечьим голосом, то он - помощник, друг.
   - Почему?!
   С её клыка сорвалась накопившаяся капелька слюны. А в пустом зеркале он видел, как наливаются синяки на его бицепсах. И дрожали, дрожали огни свечек.
   - Наверное, потому, что наши оборотни умеют контролировать свою звериную ипостась, управлять ею. Это для них - просто оружие. А простому человеку не внушает ужас вооруженный воин, даже если его оружие - необычно.... То ли дело безумец, даже если он - голый... - мужчина замолчал, но вампиресса молчала тоже, и он закончил. - Ну и люди знают, что оборотни легко справляются с вампирами.
   Он ничего больше не мог поделать - её руки не давали ему шевельнуться. Оставалось только идти до конца.
   - Они нападают кводами! - прохрипела она. - Стая всегда сильнее одиночки.
   - Как одиночка вампир всегда сильнее человека. И русские оборотни контролируют своего зверя, а вампиры - нет.
   Каролина закрыла глаза, застыла. Ее руки расслабились... ослабли. Но дыхание... - как во время тяжёлого изнурительного бега, как во время сладкой изнурительной любви... Истома притянул женщину к себе, обнял... Он молчал, он смотрел на зеркало: там из небольшой ранки у него на шеи одна за другой скатывались, не оставляя следа скатывались кровавые капельки. Наконец, зеркало замутилось, и в нём как из тумана, как из мути, сначала прорисовалось, а потом налилось красками, жизнью женское тело. И словно свечи загорелись ярче. Он отстранился, провёл пальцем по её бровям. Она раскрыла глаза. В них гасли последние красные искорки. Он провёл пальцем по её губам, она поймала, тяжело перевела дыхание, чуть прикусила.
   - И снова - здравствуй, - сказал он.
   - Кажется, мы едва не доигрались, - пробормотала она.
   - Как ты удержалась?
   - Я не голодна, - виновато проговорила она. - Я совсем недавно... Но...
   - Но?
   - Ещё... "контроль"... слово "контроль", - женщина чуть помолчала,- я вдруг поняла... когда была зверем, поняла, что, если уж русские младшие умеют, то и для нас, старших, что-то должно быть.... и если я смогу контролировать... то мы сможем, почти безопасно... - в её речи вдруг проявились мстительные нотки: - И я придумала, кто мне сможет помочь... Даже не надо будет стаптывать три пары железных сапог... - она предвкушающе улыбнулась.
   - Задолжавшая тебе ведьма, - улыбнулся русский. - Кажется, мы оба вспомнили о ней одновременно.
   - Русская ведьма, - уточнила полячка. - А теперь одевайся и уходи.
   - Почему?! - возмутился мужчина.
   - Я слишком хочу тебя, а ты весь перемазан кровью - боюсь, второй раз мне не удержаться.
   - И совсем никак?!
   В его голосе было столько беспомощности, столько желания, что она почувствовала, как капельки... Но тут же дрогнули клыки.
   - Нет, если я увижу кровь... Нет, я не смогу. Никак не смогу.
   - Если увидишь? не проблема, - засмеялся молодой боярин. - Поворачивайся!
   - Что?..
   - Поворачивайся ко мне... м-м-м... спиной, - он обнял её за талию, потом опустил руки ниже, ещё ниже...
   - Э! Ты что задумал?!
   - Мы это сделаем это, как оборотни!
   - Извращенец... - улыбнулась вампирка... И повернулась.
   А Истома улыбнулся неожиданному отсвету, воровато пробежавшему по её... м-м-м... спине. Наверное, что-то в свечке... в фитильке...
  
   Когда он покинул покои Каролины, была ещё ночь. Она долго объясняла ему, как и чем надо промыть ранку на горле, чтобы вымыть из неё её слюну. "Иначе не остановить. По капельке, по капельке... - она облизнулась, она ведь всё-таки слизала с него всю кровь! - ты умрёшь от кровопотери".
   Русский посланник, сын боярский Леонтий Шевригин, по прозвищу Истома внимательно выслушал все инструкции. Он даже повторил, вслух за ней повторил рецепт того адского зелья, но следовать ему не собирался. Луна ещё горела полнолунием, до рассвета оставалось пару часов, он успеет. Успеет выбраться из города и где-нибудь в лесу выхлещёт бегом, охотой, кровью какого-нибудь зайца остатки вожделения и заодно... Когда он вернётся... Ранки уже не останется, не останется даже шрамика. Ничего, он сошлётся на русскую ведьму, а та, надо будет, прикроет его.
   Открываться перед Каролиной он не собирался... По крайней мере, первые годы - слишком застарела ненависть у "первых"... Как у русских к татарам...
   Это только у него в Бахчисарае была возлюбленная... Татарочка... Если бы не она... Если бы она его не предупредила... Впрочем, из Крыма человеку вырваться было всё равно невозможно. Ушёл волк.
  --
  -- Нет!
  
   - Нет!
   Опять вывернуться из его рук, сильных, бережных, опять уклониться от его губ, полураскрытых в охотничьем азарте, ищущих, жёстких, нежных... Откуда тебе знать, какие у него губы?!
   - Нет!
   Упереться кулаками и отъединить его грудь от своей. Почему, почему - он же почти не противодействует! - почему это потребовало столько сил?!
   - Нет!
   Выгнуться. И твои бедра прижались к его. Такое лёгкое платье, такие тесные джинсы... Сейчас задрожат руки.
   - Нет!
   Отпустил... Да что же он такой послушный-то?!
   - Я тебе неприятен? - жёсткий тон, жёсткий взгляд, но теперь у тебя самой хватит злобы.
   - Нет, - и взглядом отмести опять потянувшиеся к тебе руки.
   - Но тогда почему? - и не дать ответа! Знал бы он! - Может, хоть пригласишь на кофе?
   "хоть"!.. Размечтался!
   Опустим голову. Помечтаем... Он, моя комнатка, и я... И какой там кофе!..
   Улыбнёмся... и взгляд исподлобья... и... как там? - "раз, два, три, четыре, пять, шесть..."
   - Нет.
   - Но ты же сама позвонила!
   Всё.
   Отворачиваюсь. Уходить надо медленно, это не будет выглядеть, как колебание, это будет безвозвратно. А до тёмного проёма въезда во двор всего-то несколько шагов. Шесть? Раз-два...
   - Ты позвонишь?!
   Зачем? Ведь он уже знает, где я живу... ...три-четыре-пять... не поворачиваться.
   - Нет, - ...шесть.
   Хлопает дверца машины. Рёв мотора. Визг покрышек.
   Вот теперь можно трясти головой, вот теперь можно бежать по лестнице, ломать в комнате спички! И понять, что не поможет ни сигарета, ни коньяк. И включить комп. И еле дождавшись появления окна Word'а, выстукать на клавиатуре:
   - Нет!!
  
   Бейкерша
   - Ало.
   - Аля?
   - Да?
   - Я - Тома, - пауза. - Ты ещё хочешь не потерять меня?
   - Ты... - и не надо скрывать вздох облегчения. - Я уже и надеяться переставала...
   - Я хочу увидеться.
   - Рада.
   - Прокатимся на байке? Не против?... - пауза... - Почему молчишь?
   - Думаю.
   - О чём?
   - Какую надеть кожанку, где взять металл.
   - Да ну тебя!..
  
   Я не стала искать кожанку, обвешиваться цепями. По такой-то жаре. Да и вряд ли у неё "харлей", и уж наверняка не наша переделка, скорее, японская игрушка - "Ямаха", там, "Сузуки". Значит, надо что-нибудь облегающе-обтекаемое... И Тома подчеркнет персидскую синеву своих глаз. То есть джины, курточка на молнии и маячка... в тон... Вот, со старых времен, с синей готикой - "Love. 24 nonstop". Прокатимся?!
  
   У неё - "Хонда". Белая, зализанная, элегантная, как флакон от французских духов. Вместо приветствия лишь качнула головой:
   - Устраивайся.
   Переживём... Зато руки - кольцом вокруг её талии, и всем телом - к её спине.
   Я успела сцепить руки, и резкий старт не разъединил нас. Кажется, она хотела напугать меня. Остервенелые сигналы клаксонов остались далеко сзади. При такой плотности движения им эту сумасшедшую не догнать.
   Сворачивает. Тихая улочка. Тормозит. Останавливается.
   - Слазь.
   Здесь?! Насколько я поняла меня везли в их тусовку. Отлуп? Как говаривала графиня: "Ну уж дудки!"
   - Нет.
   Будет грубить? После ругани поцелуи только слаще!.. Ну?
   Не дождалась. Она медленно разняла мои руки, откинула стопор, сошла с байка... И села на бордюр.
   - Извини меня.
   - Не дождёшься.
   - Ты не понимаешь... Я не могу! Ведь ты не при чем!
   Я? Не при чем?!..
   - ... Андрей стал совсем невыносимым, а они!..
   Я не буду ей помогать, на меня не действуют мелодраматические паузы, ну давай, ну, кто кого перемолчит!
   - ...Они не принимают меня. Я должна привезти им девку.
   Всего-то.
   - Поехали.
   - Ты не понимаешь! Не я - с девчонкой, а им - девчонку! А это банда! Тебя избить, убить могут!
   - Я не боюсь смерти. Драк - тем более.
   - Да с тобой там не драться будут...
   - Я не боюсь мужчин. Пацанов - тем более.
   Она встала. Распахнула глаза. Неужели кокетничает?
   - А чего ты боишься?
   Улыбнёмся... И ответим правду:
   - Высоты, змей и...
   - И?
   - И любимых.
   Улыбнулась.
   - А... а меня ты не боишься?
   Да!
   - Нет... пока.
  
   Теперь мы не гнали, как активистки клуба самоубийц, и почти не нарушали правил. И она прокричала свою историю. К ним её привел Андрей. У него был "Харлей" за $30 000. Но недавно по требованию шефа фирмы, он продал байк и купил - мерс себе и, вот, "Хонду" - ей. "Банда" хорошо знала Андрея, но предательства не простила. Тому не гнали, не трогали, но... Но просто не принимали. Когда она попробовала возмутиться, главный абориген со смешком кинул: "Так у тебя же нет самки сзади". "Самок" новичков делали общими.
  
   Каменное кольцо закрытых гаражей, асфальтовая поляна и мотоциклетное стадо. И голос из его центра:
   - Эй! Подойди.
   Я сегодня послушная девочка. Я подойду.
   Знаете, перед выходом на подиум девочкам - каждой! - объясняют: пройди так, чтобы всем было плевать, и что на тебе одето, и кто будет после. Пусть целый вечер ждут только тебя.
   Я пошла.
   Раздался свист. Кто-то выматерился. А один, на чёрной "Кавасаки" поймал мою левую руку.
   - Давай полюбимся!
   Обритая голова, пухлые губы. Пацан.
   - Не советую.
   - Что так?
   Ноготком правой - чуть постукиваю по стеклу его "кваки".
   - Со мною неуютно - в болоте.
   Отворачиваюсь, нахожу взглядом байк в центре и опять смотрю на свою левую руку. Парень кривит рот, но отпускает. Иду. Мне в самую кучу, в центр, туда где тот, чью банду бросил Андрей.
   "Харлей Дэвидсон", стоимостью в небольшой провинциальный замок, кожаная безрукавка, бугры мышц, трехдневная щетина, на плече - татуировка... Я рада, что Андрей его бросил.
   - А со мной - полюбишься?
   - Не советую.
   - Что так? - усмехнулся он.
   - Дорого за любовь беру.
   - Сколько?
   Я свою цену знаю.
   - Пятьсот долларов за час.
   - Ты говорила - дорого.
   - Я говорила про любовь.
   - Про любовь?.. про такую?.. - он неспешно потянулся пальцем к моей груди.
   Это мы проходили. Локоток чуть назад и встречным движением... Его палец уперся в мою раскрытую ладонь. Усмехнулся. Оценил.
   - И какой у тебя пояс?
   - Нету.
   - Что так?
   - Не люблю ненастоящие драки. И экзамены.
   Он пальцем оттолкнул меня.
   - Шла, как танцевала, стоишь, как танцуешь... - станцуй!
   - Ещё один мне экзамен?
   - Нет, мне - подарок, - откинулся он.
   - Здесь нет шеста.
   - Тогда спой!
   - Нет гитары. И дарят - дорогое.
   - Подари - дорогое.
   - Мои стихи.
   Раздался свист. Кто-то выматерился. Он поднял руку.
   - Читай.
  
   Разлука это смерть? Нет, я умею ждать.
Так колокола ждёт молчание - звучанья.
Бестрепетно вкусив  излиха благодать,
В отчаянье  монах так жаждёт   чашку чая -

Чтоб удержать суметь сияющую кладь,
Сияющую  тьму оставив за плечами:
Ведь можно боль стерпеть, но не снести печали,
В очах души прозрев извечно кроткий взгляд.

Я ждать умею, как прикосновенья уст -
Забывшие их вкус уста, касанья - кожа,
Счастливых сладких слёз - супружеское ложе.

Я ждать умею, как улыбки:   "я вернусь"  -
Вдова, ещё о том не знающая...   Боже,
Как я умею ждать!
                      Не ждать - умею тоже.
  
   ...Замолчала. Никто не матерился. И не свистели.
   - А мне - напишешь?
   - Не советую.
   - Что так? - с раздражением спросил он.
   - Дорого стоит.
   - Сколько? Пятьсот баксов?
   - Нет. Двенадцать рублей.
   - Я говорил про любовь.
   - А я про бритву.
   Он перегнулся, схватил меня за руку и поддёрнул рукав. Я не отвела от него глаз. Мне давно уже не стыдно этих двух тонких скользких шрамиков.
   - Из-за кого?
   - В парке было темно, - я пожала плечами. - Я не разглядела лиц. Да и все мужчины - такие одинаковые.
   - Чем же?
   Я высвободила руку и провёла пальцем по его щеке.
   - Они все по утрам колючие.
   Пахнуло знакомыми духами, сзади меня обняли мягкие руки, и Тома потёрлась щекой о мою щеку:
   - А мы до ночи разговоры говорить будем?
  
   Когда расставались, она позволила поцеловать себя, а потом спросила:
   - У нас через неделю прыжки. Хочешь? С самолета? Я устрою.
   - Нет.
   - Почему?
   - Я боюсь высоты.
   - А... меня?
   - Нет. Ещё нет.
   Она не обиделась...
  
   Оргазм как суть искусств
   ...Вы знаете, как гудят пчёлы, несущие мёд?
   Она же ещё ничего не решила!
   На улице она колебалась, поднимаясь на лифте - она ещё колебалась, но теперь... Но здесь, сейчас, со мной, в комнате она ищет только предлога, любого неосторожного движения, слова, чтобы рвануться прочь, она ждёт любой просьбы, чтобы отказать мне - хоть в сигарете, любого предложения, чтобы отказаться - хоть от чашечки кофе!
   Как хорошо, что она ещё не знает: чтобы уйти предлога не надо. Надо - уйти. А я... я обойдусь без слов. И без сигареты. А она - без кофе. И без конфет. Вот - трюмо, пуфик, и пусть на неё глядят все мои отражения...
   Обтянутая майкой грудь, обтянутые джинсами бедра... Чтобы любоваться ею, слов не надо. Она движется, словно кошка в присутствии незнакомой собаки - напряжённые до звона мышцы, потрескивающая статическим электричеством груда иссиня-чёрных волос... И иссиня-синие глаза!
   Ей мешает мой взгляд, она не знает, что делать, куда деть руки, и трогает мое фото, рамку рисунка, подошла к компьютеру и тронула клавиатуру. Экран подморгнул светодиодом и засветился.
   - Что это?
   Банеры, банеры, красная полоска с надписью "Национальный сервер поэзии" и стихи.
   Чтобы усидеть, чтобы не вскочить выдергивать вилку, потребовалось неожиданно много сил. Она поняла.
   - Твоё?
   - Да.
   Она села, по-хозяйски подправила монитор и начала читать.
  
   
                     Так трогают загорелую кожу
                     Недавно срезанные цветы:
                     Неслышно, но - до ласковой дрожи,
                     Так трогает солнышко - но не ты!
   
                     Так ветер без спроса лезет под юбку
                     В бесстыдных поисках красоты -
                     Полюбит-вылюбит-и-отлюбит
                     Бессовестный ветер-дружок - но не ты!
   
                     Так дождик в слепом безумстве растраты
                     Мне выхлестнет прозрачную стынь -
                     В капельную радугу, как в наряды,
                     Меня изукрасит - он, а не ты!
   
  
   - Красиво...
   Девчонка забыла о своих решениях. Перед ней появилась новая игрушка, и ей захотелось её.
   - Не очень.
   - Почему?
   - Ты любишь стихи?
   - Да. У меня по литературе всегда было "пять"!
   - А по географии?
   - Тоже. А причём здесь география?
   - А причём здесь школа?
   -- Издеваешься? Да?
   Подтолкнуть её. Чуть-чуть. Чуть-чуть. Шёпотом.
   - Я? А не ты? Надо мной...
   - Говори громче. Я не слышу.
   Она соврала. Она все слышит. И понимает... даже если не разбирает слов. И сейчас опять попробует уйти в сторону.
   - Так ты не ответила, почему это стихотворение не "очень" красиво?
   Сейчас я тебе объясню. Всё...
   Я же ещё не люблю её, почему же, о чём же так гудят медвяные пчёлы?!
   Не надо отрывать от неё взгляда, просто рукой нащупать на столике флакон духов.
   - Вот.
   - Что?
   Теперь у меня есть законный предлог. Поднимаюсь, иду к ней. Рядом - ни стульев, ни пуфиков, и можно просто опуститься к её ногам. Протягиваю на раскрытой ладони флакон.
   - Красиво?
   Осторожно, двумя пальчиками, чтобы не коснуться меня, она сняла духи. О, она была очень аккуратна, очень осторожна, она только чуть шевельнула, чуть склонила голову. Но иссиня- чёрная прядь...
  
   И пчёлы...
  
   - Да.
   - Почему?
  
   Нет, я больше не буду скрывать, что слышу их гуд.
  
   Она пожала плечами, она это знает, хоть этого и не проходят в школе:
   - За основу взяты контуры и пропорции женского тела. Достаточно слабого намёка - остальное дописывает подсознание.
   - Да. Так человек, отобразившийся в слабом зеркале, кажется красивее: подсознание подрабатывает со знаком "плюс".
   Она не выдержала, вынула крышечку и капнула себе на запястье:
   - Какой резкий запах...
   - Не нравится?
   - Он... не знаю.
   Она не знает. Я знаю. Это запах дикого мёда. Он и не должен - нравится. Он... теперь хотя бы на минуту затянуть паузу!
   - Мои любимые. Но я ужасно давно не пользовалась ими.
   Это правда. Так давно... Я так давно не вела соло... И уже ужасно...
   Она чуть поморщилась. Духи и в правду резковаты. Но вот теперь... Теперь я заберу у неё флакон, поставлю его на столик... Все правильно - она не отдёрнула руку. И значит, значит, можно взять её ладонь - и вчувствуясь в запах духов, поднести к лицу...
   - Так о стихах? - напомнила она.
   - Сейчас.
   ... и коснуться губами...
   - Ну! - сквозь зубы процедила она.
   - Существует два вида искусства - статическое: скульптура, архитектура, и динамическое: кино, музыка, стихи...
   Я не позволила ей отнять руку, и мои губы чуть касались её кожи. Презрительная гримаска все так же мерзла на её лице, но пупырышки гусиной кожи с каждым прикосновением, с каждым моим словом поднимались к плечу все выше.
   - ...Любая картина, даже "Охотники на привале", любой предмет, даже твоя "Хонда" - чтобы казаться красивыми должны иметь в своей композиции отсыл к женской фигуре... А стихи... Стихи тоже имеют композицию... Но ссылаются на процесс... И в них тоже должно быть всё. И сначала...
   Замолчать, подождать, когда она откроет глаза, и, не, отрываясь от их синевы, поцеловать самую неэрогенную точку - у локтя. Она не выдержала, поежилась...
   -... сначала прелюдия.
  
   ...иссиня- чёрные пряди перепутались, чёрные с медью перепутались...
   ...толчея пылинок в луче солнечном...
   ...в улье том соты полны мёду...
   ...летний ливень...
   ...счастье...
   
   Когда она уходила, я спросила её:
   - Так чего не хватает в тех стихах?
   - Оргазма, - усмехнулась она.
  
  
  
  
  
  
   Баллада о рыжей кошке
  

Кошечка нежится на коленях,
Томно мурлыкая из-под руки.
Сколько в ней послушания,  лени,
Только  - царапаются коготки.
И по коже рассыпаться хочет
Яркими капельками киноварь...

А на коленях свернулась в клубочек
Неблагодарная рыжая тварь.
   
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- Наклониться... изогнуться...
  
  
Изогнуться...
   Послушнее струйки дыма под твоим дыханием,
   Неотвязчивее лианы под твоими касаниями,
   Лозою винограда - усладой глаз,
   Листьев шелестом - усладой слуха,
   Гроздями винограда - твоим рукам,
   Соком винограда - твоим губам,
   Собою - хмелем....
   
Наклонится...
   По прилипчивой лиане
   Пятнистой змею
   Всё ближе и ближе
   К гнезду с птенцами
   Мягкими сладкими
   Напуганными беспомощными
   Всё выше и выше
   К цветку ароматному
   Мёдом наполненному
*
   
  --
  -- * "Здравствуйте", - сказал дьявол
  
   А кости всё катились и катились... Уже не хватало дыхания у столпившихся, нависших над столом простолюдинов, свалилось с вилки крылышко фазана у важного, вытянувшего шею бюргера - и по вышитой скатерти расползлось безобразное жирное пятно, уже забывшаяся служаночка забыла о нахальных лапах солдата, забравшихся куда ниже её красного пояска, да и сам солдат замер уже не от похоти, а от азарта - а кости всё катись и катились.
   - Да у тебя дьявол за спиной, что ли?!
   Каждый из, наконец, замерших кубиков бледнел пятью оспинками.
   Студиоз подгрёб серебро с центра стола к себе, ухмыльнулся, повернулся, но сзади никого кроме опомнившейся, раскрасневшейся девицы, под хохот половины корчмы, отбивавшейся от вспомнившего своё солдата, не было.
   - Она? - рассмеялся и юнец. Он перекинул ноги на другую сторону скамьи и, забавляясь их вознёй, уселся поудобнее. - Это она, что ли, дьявол? Нет! Макси.... Самое большое - ведьма! Смотрите, и - хорошенькая, как ведьма, и - рыженькая, как ведьма, но, господа!- разве бывают ведьмы такими стеснительными?! Да и ведьмы - все тощие!
   - Стеснительная она... Притворщица, как все ведьмы!. - проворчал бюргер, налил себе из кувшина пива и продолжил, повысив голос: - Ставлю серебряный гульден, что я допью пиво, а она всё ещё будет... ха!... вырываться.
   Он выковырял монету из кошелька и подбросил её. Гульден взлетел и с серебряным звоном покатился по деревянному полу.
   - Принято!
   Мальчишка выхватил из кучи такой же и метнул его туда же.
   Монета ещё звенела, а мужик уже припал к кубку. Монета ещё звенела, а девица резко повернулась, её крутое бедро столкнулось с худым - солдата, и того просто снесло в сторону. Но и девчонка не удержала равновесия - свалилась прямо на студиоза.
   Бюргер отставил пустую кружку, взглянул и крякнул:
   - Ну, что теряешься, студент?!
   - Давай! - заорал другой.
   - Да, это тебе не камни кидать, - хмыкнул из-за спины его недавний соперник.
   - Дать урок? - ехидно поинтересовался поднимающийся с пола пехотинец.
   А захожий музыкант подхватил со стола скрипку, и смычок потянул, потянул пронзительный, томительный звук.
   И девица закрыла глаза.
   А губы у неё были в цвет майского густого мёда. Они были пухлыми и мягкими, как растопленный мёд. И сладкими - как растопленный майский мёд, сладкий мёд после долгой голодной одинокой зимы.
   - Раз! - открыл кто-то счет, - два! три...
   - А женится, вот тогда и поймёт, что все они - ведьмы, - пробормотал бюргер и подлил себе тёмного, как мёд из позднего лета, пива, - и рыжие, чёрные. И худые и толстухи.
  
   Занятые захмелевшими целующимися или собственным хмельным, мало, кто обратил внимания на вновь вошедших, только корчмарь озабоченно окинул взглядом занятые столики, и в раздумьях опять взглянул на новых гостей... Русскую изгнанницу, юную княжну Аллу он знал. И давно привык, что эта шалая девчонка может появиться в самых разных одеяниях. Однажды она даже вырядилась мальчиком. Лучше ничего не замечать: в Московии, по слухам, мать у неё была казнена за колдовство... Мало ли... Её спутница тоже была одета под горожанку, но придворную даму в чучело не обратить даже лохмотьями. Их мужчины... Слуги? Корчмарь попробовал представить, что эти двое кланяются... Не получилось. Зато легко представилось, что в ножнах у русского сабля - из булатной стали, а у шпага немца - из стали дамасской. Куда же их... Но тут он облегчённо вздохнул: к вошедшим подошёл франт, с час назад заказавший кабинет. С ним тогда был и этот студент, который потом выиграл эту кучу монет, в которую служанка только что бросила ещё две, которые она только что подобрала с пола, на который их... фу ты... ну, понесла нелёгкая...
     
   - Барон, и куда мы спешили? Его здесь нет! - у герцогини Ирэн де Мофриньёз даже брюзгливость была аристократичной! - Нет, ну, стоит только надеть хламиду, и с тобой тут же обращаются как с хламом! Я должна буду ждать?!
   Барон фон Гродиц промолчал.
   - Аля, а он не мог уже уйти? - обратился к свой юной спутнице русский. - Как-никак это мы опоздали... на целый час опоздали.
   - Только на час, - прервала его герцогиня. - Я же должна была собраться. А он что? он мог посметь?..
   - Он мог устать, - ответила княжна Алла. - У него могла разболеться отравленная бесконечными опытами со ртутью печень или разыграться заработанная над бесконечными манускриптами мигрень.
   - А не могло у него - получиться? - спросил русский.
   - И что тогда?
   - Ну, тогда... - он был дьявольски молод - "боярский сын" Истома, и, между прочим, скажу я вам, посол Ивана Ужасного! - Тогда бы он мог, например, за этот час упиться в лёжку. Или тогда бы он мог забыть, раздумать возвращать, не принести...
   - Нет, - отмела Аля. - Получиться - могло. Ведь он гений, а то, что мы ему дали - абсолютно. Так что упиться он - мог. А не принести - нет. Здесь не ваша Русь, посланник, здесь слово - держат.
   - Вон корчмарь, - кивнул барон. - Я сейчас всё узнаю.
   - Не стоит, барон, - остановил его подошедший.
   Чёрный костюм, чёрная бородка, чёрные глаза. Чёрные ножны тяжелой шпаги. И рубиновая серьга в ухе. И рубиновые искорки в зрачках.
   - Вы меня знаете?
   Голос фон Гродица в три слова выгорел до бесцветия застированного ситца, Истома в два шага оказался за спиной незнакомца, единым жестом руки Али обхватили запястья - ах, сколько всего можно упрятать под широкими рукавами платья! - а ладонь француженки растеряно потянулась к виску... Растеряно? Я бы не стал доверять "растерянности" истинных католичек времён ночей святого Варфоломея.
   - Ну-у... - тонкие губы незнакомца чуть изогнулись, - да знаете ли вы себя сами? - искорки в его глазах стали заметнее. - Но это неважно. Важно, что я знаю нашего алхимика, нашего доктора - мастера, я бы сказал... Вы не опоздали. Сейчас он подойдёт к нам. И...
   Аля могла поклясться, у того перехватило горло, но он мгновенно овладел собой, хмыкнул и оглянулся на Истому:
   -... и у него всё с собой. И он вернёт.
   "Вот и славно, - расслабилась Аля и задумалась: - И всё-таки странно: кто же он такой, если ему доверился наш нелюдимый доктор?"
   - Вы, наверное, его пациент? Кто Вы? - заинтересовалась и Ирэн. Рука её чуть пригладила выбившийся локон и опустилась.
   - Пациент?! - подошедший откровенно забавлялся над стратегическими маневрами собеседников. - Нет, больше.... Мастер так надо мной поработал, что я... я - практически его изделие.
   - Об одушевлённом так не говорят. Немецкий, верно, и у Вас не родной? Надо говорить - создание. Как звать Вас?
   И тут Аля... Теперь франт заметил, как у Али на мгновение перехватило дыхание. И у него опять изогнулись губы. Наверное, он так улыбался. Не знаю уж: над догадкой Али, над обмолвкой про душу Ирэн...
   - Но здесь же мы все - инкогнито... Звать... звать... - незнакомец изобразил раздумия, - в честь наших русских друзей... зовите меня Мафаней.
   - Домовой? - усмехнулся боярский сын, - так сказать, чтоб счастье в доме?
   - Скорее, более обще... - качнула головой Аля. И она была смертельно серьёзна. - Чтоб счастье в жизни.
     
   (А в глубине таверны, там за столиком, засыпанном серебром, красотка уже выбралась из объятий студеуса, но он уже сунул ей запазуху монету, потом другую... Она больше не спешила бы освобождаться, но прозвучал окрик хозяина, и служаночка отправилась за пивом.... А пунцовый студент поднялся и опять поднял кости... И бросил:
   - Эх, на счастье!)
     
   - Узнаю прилежную ученицу учёных астрологов, - щеголь, съехидничав, признал правоту юной чернокнижницы: - примерная аккуратность в формулировках!
   - Аля, - герцогиня оставалась привычно высокомерной, - а у всех ваших домовых такие странные глаза? Смотри, красноватые огни в них кажутся чёрными. Такими, наверное, горят костры в пекле...
   - Ирушка... - попыталась остановить её Аля.
   - Встретимся - сравним? - перебил её "Мафаня".
   - Вы ужасно милы! - рассмеявшись, протянула ему руку для поцелуя герцогиня.
   - Только посмей!... - без голоса, без слов... Аля вроде даже не выкрикнула, вроде бы лишь подумала.
   Но видимо, её услышали, её поняли... Видимо, ей поверили. Барон перехватил руку Ирэн, а "Мафаня" не стал настаивать... Он только оглянулся на Истому, который... который опять подло, по-русски, по-татарски был готов ударить в спину - кулаком, кинжалом, саблей.... И даже герцогиня попыталась трезво взглянуть на нового знакомца, но не успела.
   - Разрешите представить...-- сказал он, качнув головой.
   К ним подошёл студиоз...
     
   А там на столике всё катались - сталкиваясь с монетами и отскакивая от них - катались кости...
     
   ...он, не обращая внимания на толпу, оттеснил русского и хлопнул Мафаню по плечу.
   - Слушай, она та-ак целуется!
   - Хочешь, она полюбит тебя?
   - Нет, - студент смотрел на Ирэн. Словно сразу узнав, словно вспомнив, словно осознав что-то, словно теперь бросая вызов...
   О, Ирэн умела выдерживать такие взгляды. Она умела вываливать целые горы льда, превращаться в айсберг, превращать в айсберг! Закатывать целые ледниковые периоды!
   - Эй... - Мафаня тронул молодого человека за плечо, и льды рухнули.
   - Я хочу её.
   - Что?! - в голосе Али не было возмущения... - Это Вы?! - ...а только удивление. Без границ и меры.
   - А ведь ты и сама не верила, да? - и студент опять обратился к Мафане: - Я хочу её.
   - Это Вы?! - оба мужчины всё поняли одновременно. - У Вас всё-таки получилось...
   Но мальчишка не слушал их, он опять потребовал, и в его голосе не было детской истеричности:
   - Я. Хочу. Её.
   - Да без проблем. Но мы же, вроде бы говорили о счастье? Тогда зачем тебе эта гадюка? Она уделает тебя в две недели! И ни счастья, ни вечности! Ты смотрел свой гороскоп, мастер?
   - Мастер?! - начало доходить и до Ирэн. - Доктор, неужели Вы... у Вас...
   - Какой ещё гороскоп?!
   - Да любой! Мастер, тебе во всех веках нужна - Маргарита!
   - ...А ты... - продолжала вслух соображать Ирэн... - О, дьявол...
   Она с ужасом посмотрела на свою, едва не поцелованную руку.
     
   А кости, наконец, встали. И горели на них две единицы.
     
   - Здравствуйте и Вы, - хмыкнул Мефистофель.
     
  --
22 сентября. ЦДЛ. Я.


Аля

   - Я хочу пойти.
   - Иди.
   - Я там никто.
   - Я - тоже.
   - Ты - автор. Тебе приглашение прислали. У тебя - две с половиной сотни читателей.
   - Это не мои читатели. Её.
   - Я хочу её увидеть.
   Молчание.
   - А ты не хочешь увидеть, с кем придет она?
   - Я знаю.
   - Нет, ты догадываешься - не знаешь.
   Молчание.
   - Ты боишься её!..
   Молчание. Молчание. Молчание. Закутаться в молчание, как одеяло, отъединиться его темнотой от путанных распутств тех дней, укрыться его теплотой от ледяных нег тех ночей, от узнаваний, разочарований, расставаний - хватит!
   - А сама ты не хочешь похвастаться? Мной?
   Потянуться - поймать её космы и потянуть к себе.
   - Ой, пусти! Больно же!
   Лицо в лицо, глаза в глаза, губы в губы. И её рука, упиравшаяся в плечо, слабеет и опускается ниже, ниже - по скользкой ткани блузки - по упругой податливости груди - каждым пальцем - по отзывчего напрягшемуся соску... И девчонка откатывается в сторону.
   - Сделка! Ты знаешь, чего хочу я - исполняешь. Я знаю, чего хочешь ты - исполню! Yes?!
   Молчание.
   Тома спрыгивает на пол.
   - Ты думаешь, что надеть?
   Смеёмся обе.
  
   - Убедилась?
   - Бедная...
   - Кто?
   - Ну не она же...
   - Ты думаешь?
  
   Она читает стихи.
   - Я думала, она выглядит старше, - отточенные интонации. Отточенные фразы. - Я думала, она выглядит проще... Здесь же для своих, а она... Она себя уже видит мраморной?
   - Нет. Ей стыдно.
   - Тебя? Она же тебя ещё не увидела.
   - Со мной она ничего не стыдилась.
  
   - А я видела твою респондентку - Олю!
   - Где?
   - Идём!.. Вон та - вся в косичках. Фотографируется...
   
   Группы, группки, объятия, вспышки... Почти у всех в руках бутылки -"Халява, сэр!" . Поколение, выбравшее пиво.
   А мимо проходит Ольга Сокол... Совсем одна... Эта порода не сбивается в стаи.
  
   Бейджики, лица... как галерея... Посетители бродят, присматриваясь к подписям. Удивления - а у него брюшко, удивления - как же далеко ей  за тридцать! удивления - как она знает, что красива, удивления - а он вовсе не слюнтяй...
  
   - Я выйду.
   - Ты мне обещала! Помнишь?
   - Давай чуть позже.
   
   Лицо в лицо, глаза в глаза, сигарета в сигарету.
   Сказать? - что?
   Спросить? - о чём?
   Предупредить? - зачем?..
   Молчание.
   Докурила. Отвернулась. Пошла к выходу. Замерла. Медленно повернулась.
   Глаза в глаза.
   Протянула руку. И кончиками пальцев...
   Не сгори, слышишь, не сгори!
   Улыбка...
   Молчание....
   Ушла.
   
   - Идём! Она - там! Ты - мне - обещала! Или ты все-таки боишься её?! - ещё одна любительница экстремальных видов спорта. Сорок четыре прыжка с парашютом. Бейкерша...
  А губка приподнялась и чуть обнажились зубы, а раскосые глазищи уставились - не мигнёт... Напоминая. Обещая. Понукая..
   - Идём. Но ты будешь молчать.
   - Почему это?!
   - Для меня.
   Надула губки, прыснула, облизнулась. Смолчала. И обвила рукой мою руку.
   Идём.
  
   Она. Вокруг стайка веселых поэтесс - у них продолжается праздник пива... Она "рассеяно внимает". Сколько раз говорила, что не идут ей брюки! Увидела. Высокая брюнетка в красном платье заметила, что её перестали слушать и чуть ли не за рукав дёрнула - она повернула голову, и стала отчётливо видна сетка мелких морщин у глаз. И губы... Она словно зажала губами иголки.
   Тома продвинулась прямо к ней.
   - Здравствуйте, - говорю всем я.
   - Здравствуйте, - стараясь не рассыпать из губ иголки ответила она.
   - Здравствуйте! - брюнетка распахнула глаза навстречу нам: - А вы кто?
   - Как Вы не знаете? - не выдерживаете Тома.
   И три секунды молчания.
   - Нет, - дёрнула плечиком девушка: - Я ж с Киева.
   - И Вы? - обернулась Тома к даме с серебристой розой на платье.
   - Нет.
   - А Вы? - уже смеётся Тома.
   - Да нет же!
   - Вот! А ты говорила, что тебя все знают! А у тебя только двести читателей! Пошли отсюда. Прощайте!
   - Так, а Вы-то кто? - тоже смеётся украиночка, - с двумястами читателями?!
   Она тоже хотела вроде бы рассмеяться, но побоялась рассыпать иголки.
   - Вам напишут!
   - Эй, давайте: "до свиданья"!
   Оборачиваюсь.
   - Прощай.
   Кажется, киевлянка приняла это на свой счет.
   
   Я говорила, что Тома умеет платить долги?

  
   Любовный бред

   Любовный бред...
   - ...у  тебя на лице  не успевает таять  снег...
   - ...сумасшедшая... 
   - ...дай я поработаю бульдозером...
   - ...ты...  губы обветрятся...   у самой  вон - на  ресницах сугроб...
   - ...убери руки.
   - ...холодно?
   - ...слушай, ну, что ты делаешь... я ведь не железная...
   - ...холодно?!
   - ...от меня сейчас дым пойдёт... убери руки...
   - ...у тебя сейчас на губах снежинка растаяла...
   - ...у меня сейчас  губы растают... убери руки!
  
   - ...
   - ...
  
   - ...ле... ден... цы... 
   - ...
   - ...нет, не леденец, капуста...
   - ...гад....
   - ...
   - ...
  
   - ...ну,  скажи свое любимое "нет!"
   -...н-нет...
   - ...ещё...
   - ...ещё...  о-ох... ещё...
   - ...да неудобно же! Идём в машину.
   - ...нет...
  
   - ...
   - ...
  
   - Ты зачем шапку сбросила? Подожди, дай измерю - полтора сантиметра снега!  Заболеешь!
   - Я и так...  Подожди...
   - Ну, как собачонка...
   - Отвернись.
   - Нет.
   - Тогда сам  одевай.
   - Идём - в машине.
   - Как я пойду?! Неси уж.
   - А гололёд? Не боишься?
   - Поздно.
  
   - ...
   - ...
   - Ты чего смеёшься?
   - Про твой "Локомотив" вспомнила.
   - Что??
   - Они сейчас тоже под снегом  голые. Бедные. За мячиком бегают.
   Снегопад не утихал... Гололёд...  Бред... любовный бред...
  

  
  
  
  
  
   И это я?!

   губы припухли...
   и это я?!
   среди заснеженной осени изнеженная, излюбленная, истаявшая
   среди гололёда города - полуголая, изголодавшаяся
   виноградники свои проворонившая, яблоки наливные раздарившая
   я?!
  
   ... а на губах таяли снежинки
   ... вот, губы припухли
  
  
  
  
  
  
  
   Тёплая влага
  

В изморозь неги  любовной   лакуны
выцвело  снега    хладное   благо -      
льдинкой снежинок  таяли губы
в  сладкую тёплую    влагу.

Можно было бы и притерпеться -
вроде бы, выросла и не плакса -
только вот льдинки таяли в сердце
в сладкую тёплую влагу.

И не апрель же, а ровно напротив,
а от снежинок не было сладу,
но  безнадежно     таяли бедра
в сладкую тёплую влагу.
  -- * Цезура
  
   - Успокойся! Ну, что ты мечешься?! - повторила старуха. - Можно подумать, с тебя убудет. Как будто сама не понимаешь...
   Да понимала она! Всё понимала, но рассудок не помогал. Ирэн с бароном - в спальне, а она - здесь! Она почти вживую увидела изгибающееся, словно от боли, тело Ирушки, искажённое, словно от боли, лицо Виктора.
   - И кого же из них ты ревнуешь? - сарказма в тоне старой ведьмы почти не слышалось. - К кому?
   Аля опять не стала отвечать: она почти вживую услышала стоны - как от боли - обоих любовников.
   Баба Ася тоже не стала настаивать на ответе. Вместо того поднялась, подошла к книжному шкафу, вытянула тяжеленный том... Аля узнала его - "Божественная комедия". Девчонкой, именно по нему она учила книжный итальянский. Разговорному - у купцов, а высокому - вот, по Данте, по сонетам Петрарки, а тайком от старухи - и по новеллам Боккаччо.
   Анастасия вернулась к своему креслу, уселась, открыла книгу, перевернула пару страниц и прочла:
     
                И вот, внизу крутого косогора
                Проворная и вьющаяся рысь,
                Вся в ярких пятнах пестрого узора.
     
                Она, кружа, мне преграждала высь,
                И я не раз на крутизне опасной
                Возвратным следом помышлял спастись.
     
   Помедлила, пропуская несколько терцин, и докончила:
  
                При виде зверя с шерстью прихотливой;
                Но, ужасом опять его стесня,
                Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
     
                Он наступал как будто на меня,
                От голода рыча освирепело,
                И самый воздух страхом цепеня.
     
                И с ним волчица, чьё худое тело,
                Казалось, все алчбы в себе несёт;
                Немало душ из-за нее скорбело.
     
   "К чему это она?" - успела подумать Аля, как старуха ответила:
   - Рысь у него - сладострастие, лев - гордыня, волчица - корыстолюбие... Интересно, какому зверю он бы посвятил ревность...
   "Зверь? Нет! - рой ядовитых ос, от которых невозможно отбиться, от которых невозможно спрятаться, а можно только не тревожить".
   Так из-за кого? - из-за Ирэн или Виктора? Так к кому? - к Виктору или Ирэн?!
   - Не понимаю! - почти простонала она.
   Старуха только чуть скривила губы:
   - И не старайся. Богини забавляются тобой, так и потешь их... Пока молодая - Рыжую... Думать будешь потом, когда поседеют волосы. Белой - хватит. Ей мало надо. Ей хватит одной смерти - твоей.
   "Бабушка, спасибо! Утешила!"
   Аля отошла от окошка, в котором ярилось полнолуние, подошла к полкам, пригладила кожу корешков книг, вернулась к окну... Вдали забухал колокол: где-то Влтава обозначила очередной прорыв дамбы, сзывали подмогу - людей, подводы с мешками земли...
   "Не снесло бы Пражский мост, - попробовала отвлечься девушка. - Такого паводка не было все его двести с лишим лет... Предыдущий-то мост был разрушен именно наводнением... Да нет, этот выстоит. Мало того что при строительстве для несокрушимости в известь добавляли яйца, свозимые со всей Чехии, так и астрологи постарались... Великий Зденек Горский рассчитал время начала строительства: первый камень заложил лично Карл IV в 5:31 утра девятого июля тысяча триста пятьдесят седьмого года, то есть цифры начала закладки образуют строгий палиндром - 1357. 9.7.5.31 - ряд читаемый в одинаково в обоих направлениях. А к тому же... Мостовая башня, воплощающая в себе всю космогонию?.. Выстоит... Мост-то выстоит. А я?.. Говорят, ещё при строительстве паводок повредил одну арку моста, так строителю помог дьявол. А мне - помогут ли Богини мне?"
   - Они помогут нам? - спросила Аля.
   - Что Им - вы? - покачала головой старая ведьма. - Что Им твоя католичка или твой гугенот?
   - А мне? Мне! Или и меня Они считают православной?!
   - Говорила же я твоей матери: бежать надо было! Но любила она своего князя, любила. А князь не мог не крестить дочку. Вот и...
   - То есть это Они?.. Вмешались и отомстили?
   - Нет. Да, - покачала головой старуха. - Наоборот - не стали вмешиваться. Так и наказали.
   - А много Они помогли тебе?!
   - Алёнушка, ну, что ты... Ну сколько тебе говорить: Они прямо не вмешиваются почти никогда... Чревато это... Даже для них... Но добавить удачи... Вот и сумела я вырваться из Москвы. Доверилась Сидору, и мы выбрались. А ведь колебалась поначалу. Думала ведь больше об иуде Горазде. Просто времени дождаться его не хватало - он на рынок тогда ушёл. Как казалось, не вовремя... А ты... - и баба Ася усмехнулась: - Сама подумай, сколько тебе везло в эту пару дней?
   Долго думать Але не надо было... В кого бы попал тот арбалетный болт, разбивший в её замковых покоях зеркало, когда она так удачно подсекла ногу барону? В неё? в Ирэн? в Виктора? Невыносимо было думать ни об одном из этих вариантов - но повезло...
   - Так что нам делать?!
   - Да-а... Летящее копьё неостановимо... А жёсткий секс каждые пять-шесть часов с твоей Ирушкой... Просто-напросто однажды здоровья у кого-то из вас не хватит... Или страсти. Да и надолго ли хватит её? Выйдет - присмотрюсь, а то... Может, показалось...
   - Показалось? Что?
   - Да пара признаков, симптомов нехороших... Как бы не кончалось её время.
   - Я так надеялась на доктора Браге... А он даже ничего не увидел!
   - Он не специалист в тёмной медицине. Всё-таки Тихо больше астролог, чем алхимик. Почему вы не попробовали с его другом - Фаустом? Он гениален.
   - Фауст захотел Ирэн сам. Он... Она и он... Как магнит - железные опилки, как земля - магниты, как Солнце - Землю. Бес еле сумел отвлечь его какой-то мещаночкой со схожей внешностью, - Аля только махнула рукой. - А если попросить самого беса?
   - Сколько тебе повторять - никого из них не просят! Можно только принять, что дают сами! И то - только десять раз подумав перед этим, только спросив своё сердце. А будешь просить... Ты попросишь великих Богинь помочь твоей любушке, Они и помогут: прибьют её, чтоб не мучилась... Или наоборот, чтоб помучилась побольше, чтоб там - прямиком, без задержек и долгих судов - в свой христианский рай... Ты, вот, сама последи теперь за этим гением, как ему поможет вызванный...
   - У них же чётко прописанный договор!.. Всё, что пожелает и только это!
   - Всё, - хмыкнула, старуха. - Но от возжелания Ирэн нечистый уже отвертелся!
   Аля задумалась:
   - Странно... Почему бы?
   - Не захотел связываться с тобой. Со мной, то есть.
   - Бабушка, - изумилась девчонка, - он тебя знает?!
   - Ну, не он... - старуха заулыбалась каким-то давним воспоминаниям. - Но там про нас, видать, помнят, - она опять улыбнулась и покачала головой: - Однако, не отвлекайся. Итак, не я, не Тихо Браге, не Фауст... Кто остаётся?
   Аля перекривилась, как от зубной боли, как от невызревшей айвы, как от полынного настоя:
   - Не хочу...
   - Йехуда Лев бен Бецалель.
   - Не хочу... - опять повторила девушка.
   - Если не поможет рабе Лев - не поможет никто.
   - Праге грозит наводнение. В городе привычно во всём винят евреев. Никто из них не выходит из гетто. На его стенах - усиленная охрана. Все ворота закрыты наглухо. Чужих на пускают! - попыталась ещё раз отказаться Аля.
   - Значит, надо будет идти не через ворота.
   - Как?!
   - Уж исхитрись, - опять усмехнулась старая ведьма. - Я вижу четыре варианта. Может, ты найдёшь пятый?
     
  
   Мужская игрушка
   Выход со стадиона.
   - Судья - козёл! Никакого офсайда не было. И тогда было бы 2:0! - когда он злится, у него не в такт словам подергивается нижняя губа. - Ты же понимаешь, что тогда бы мы раскатали коней?!
   Мне хватило двух часов на стадионе - криков, нервов пятидесяти тысяч сумасшедших, заплативших деньги за то, чтобы на морозе расстараться переорать друг друга, переживая за "футбол".
   - Это же только игра, - больше я не собиралась ему подыгрывать. - И чужая игра.
   Он замолчал. Толпа, истекающая из стадиона, была довольно плотной. Я говорила негромко, но меня услышали, оглянулись. Один, совсем седой, чуть улыбнулся:
   "Играйся, девочка, играйся!"
   "Какая я тебе девочка?!"
   "Не груби старшим".
   "А не лезьте к младшим", - улыбнулась ему я.
   "А хочется же...", - чуть вздохнул он, отвернулся.
   Редкие снежинки секли лицо. Словно крохотные блеклые искорки... с блеклого неба. Как всё надоело - хочется солнца, капели, тепла. Хочется лета. Хочется мелочи - твердого стука под каблучками.
  
   Автостоянка.
   Мой спутник оживился. Он недавно сменил машину, ещё не натешился обновой и, подойдя, прежде, чем вставить ключ, любовно, чувственно провёл рукой по капоту. Кошка бы выгнула спину и замурлыкала. Я бы - тоже. Но промурлыкал он:
   - Каёточка... - приобретался "крузак", но, будучи купленной, Тойота Ланд-Крузер сразу поменяла ориентацию. - Ну, согласись, хороша?
   - Да, это дорогая игрушка.
   - "Игрушка"! шестицилиндровый дизель, независимая со сдвоенным вильчатым рычагом и стабилизатором поперечной устойчивости передняя подвеска, задняя - с четырьмя тягами маятниковой вилки и...
   - Как называется её цвет? - перебила его я.
   - Тёмно-синий перламутр.
   - Как-как? - улыбнулась я. - Тёмно-сине-перламутровая - и с четырьмя тягами маятниковой вилки?
   С чувством юмора у него было в порядке. Он хмыкнул, распахнул дверь:
   - Садись, вредина.
  
   Ресторан. В нише, где наш столик, как в пещёре гномов из новых фэнтези - уютно и странно. Котёнком в ладони играется огонёк толстой свечи, её отсветы забавляются на плечах, руках, груди, прячутся у ресниц, отсверкивают в волосах. И кажется, что если бы она погасла, я могла бы с ноготка зажечь пламя.
   - Смерть Милошевича опозорила весь гаагский трибунал. Карла дель Понто лично села в лужу всей своей худой седой карловой... или карлиной? или карликовой? Худой седой, карликовой задницей! - он ожидал моего смешка, но я его не слушала. - Ты меня не слушаешь?
   - Нет.
   - Почему?
   - Мне неинтересны мужские игры. Даже если в них играют женщины. И они...
   - Ну-ну?
   - Когда я слышу про всех этих железных, янтарных, жевтяно-бланкитных леди, мне хочется узнать, как у них с месячными.
   - Чего?!
   - У них всё нормально с менструальным циклом?
   - Слышали бы тебя феминистки...
   - Однажды Черчилль ругался с одной такой. Она кричала на него в парламенте: "Если бы я была Вашей женой, я бы Вам в кофе сыпанула крысиного яда!" Он пыхнул своей сигарой и ответил: "Если бы Вы были моей женой, я бы этот кофе выпил".
   - Леди Тэтчер спросили как-то: с чего начинается Ваше утро, она ответила: я готовлю кофе мужу... - он протянул, руку и накрыл, сжал мою ладонь. У него сильные руки, мягкие ладони. - А вот о тебе... - наконец-то! - футбол, машина, политика - для тебя пустые игрушки... А что тебе не игрушка?
   Думала я недолго, долго молчала. Поймёт ли он, примет ли.... От него чуть пахло то ли бензином, то ли маслами - машиной. Почему эта химия меня возбуждает?
   - Мне важно это знать - ответь.
   Он же сильный, неужели не ... Нет, у него слишком мягкие ладони - не примет. Но хоть поймёт. И я ответила:
   - Я.
  
   Импрессионизм
   
   - Извините...
   Художник давно заметил, что я подхожу. Я сразу почувствовала и его раздражение: "Мне сегодня дадут поработать?!", и толику интереса: "Однако, баба...", но раздражения слышалось больше, и это давало надежду.
   Он обернулся.
   Косметики на мне в тот вечер было в утренний минимум. Из одежды - спортивные штаны, маячка, ветровка. Волосы убраны под соломенную шляпку. И очки. Надела их на подходе - большие, круглые, нелепые, специально купленные вот для таких случаев. Сделать из меня серую мышку трудновато, но я притушила все маячки.
   - Извините, можно я посижу рядом, посмотрю?
   Нашла перед кем прятаться за аксессуарами - перед художником! Он одним движением мохнатых ресниц, содрал с меня очки, обозрел, что вышло, хрястнул оптику о землю, и для верности потоптался по ней ногами. Я не сумела сдержать улыбку. И тогда с меня слетела ветровка. Если бы он это сделал руками - молния на ней была бы выдрана с корнем.
   - Эй! - попыталась остановить его. - За погляд не платят. Этим тоже.
   - Не платят? - буркнул он и содрал с меня майку. - Вот и ладненько.
   Усилием воли заставила себя не прикрыться руками.
   - Извините за беспокойство, - пробормотала, повернулась, пошла.
   Штаны растворились вместе со стрингами.
   "С-сволочь!"
   - Эй, - налюбовавшись, крикнул он, - чёрт с тобой, смотри. Только не мешай. Сумеешь?
   Вслушалась в себя: нет, настроения мне он ещё не сбил. Можно попробовать. Ещё один раз - можно. Повернулась.
   - Я умею не мешать работе. Уже умею.
   У него в глазах опять запрыгали бесенята. Он сейчас опять опустит взгляд ниже.
   - А давай напишу - тебя?
   - Нет.
   - А что?
   - Для завтрака на траве - слишком уж вечер.
   Мужчина хотел поиграться в слова, но я ему не дала, я тихо повторила:
   - Я умею не мешать.
   И когда раскрыл рот - перебила его:
   - А Вы?
   Наверное, он и в самом деле пишет портреты. И хорошие. Он словно приподнял мои очки и посмотрел в незащищённые глаза. В глаза голой души моей. И наши взгляды встретились.
   Бесенята с визгом сыпанули прочь и попрятались по тёмным углам.
   - Попробую. Устраивайся, - буркнул художник и отвернулся. - Алексей.
   - Аля, - тоже не стала разводить церемонии я.
  
   Папа любил проводить здесь со мною выходные, а в моём детстве на этом склоне художники были всегда. Невысокий холм открывал неожиданно глубокую панораму. В ясные дни горизонт был - за километры и километры. До горизонта были леса и леса. И прорезала их, подчёркивая дальнюю даль, дорога.
   В какой-то художественной школе, видно, кто-то когда-то нашёл это место. Ученики поколение за поколением срисовывали дорогу, дали, облака, деревья, а потом приходили сами и рисовали, рисовали их опять. Да и как можно забыть такую насыщенность цветов летом, разноцветие осени, или вот эту прозрачность оттенков весной.
   В девяностые меня занесло сюда с Борисом. Наша расслабуха пересеклась с расслабухой чужой. Дело едва не кончилось стрельбой. Но ещё больнее душу расцарапали следы шипованной резины на тропинке, разнокалиберные бутылки, цветастые обёртки, разбросанные по траве да проплешины шашлыковых кострищ.
   После я не была здесь много лет.
   Теперь мусора не было... Может, его посносило весенними ручьями? Не было и бандитов... Может, они перестреляли друг друга? Заросли травой даже лысые пятна пепла. И вот, опять рисует весенние дали художник.
  
   Вынула из рюкзачка небольшой толстый матик - земля ещё холодная, а разные стульчики... Ненавижу. Я и дома больше сижу на ковре, чем в кресле.
   Устроилась - чуть справа за спиной художника, но вне зоны его видимости. Это не трудно - трудней другое. Алексей чувствует моё присутствие. Пустынная поляна, он - мужчина, я - женщина. Которая сама подошла к нему. Пустые надежды мутят ему голову, и он не сможет работать. Но это ничего, это я сейчас.
   Достала термос, пластмассовые стаканчики, пакетики, котелочек на две кружки, невысокие толстые свечи. И спросила, негромко, ненавязчиво, заботливо, с еле заметным деревенским выговором и бесконечным терпением:
   - Вам какого чаю? Чёрный, зелёный, мате? Или кофе? - материнские интонации, знаете ли, действуют не хуже брома. - Только сахара у меня нет, - и, объясняясь, нашла слово, в котором можно чуть-чуть "окнуть": - Из сладкого я люблю только вино.
   Он внутренне уже нарисовал совсем другую матрёшку и сейчас обернётся.
   Он обернулся. Увидел пестроту пакетиков.
   - Ого! Для кого это всё?!
   - Себе, - подпереть щеку ладошкой. - Под настроение на пикнике. Под разное.
   Это даже забавно смешивать английское с по-нижегородски выговоренным "под".
   - А не боишься, что испортят тебе любое настроение?
   А теперь тихо и жёстко:
   - Нет.
   Поднять левую руку. Поддёрнуть рукав. Обнажить шрамы.
   - Больше - нет.
   И не дать ему больше задавать вопросы:
   - У нас с Вами два варианта на этот вечер: первый - Вы пьёте чай, пристаёте ко мне, я ухожу, и мы больше никогда не встречаемся; второй - Вы пьёте чай, пишете... пейзаж пишете! Я смотрю, потом ухожу, и мы больше никогда не встречаемся. Выбирайте.
   Больше в моей речи не было деревенских интонаций. А контрастный душ - он даже лучше брома.
   - Жаль... - после недолгого молчания протянул он. - Хотелось бы всё-таки позаниматься тобой.
   Фраза была двусмысленной, но Алексей отвернулся и перестал особо обращать на меня внимания. Нет, художник по-прежнему чувствовал моё присутствие, однако толика возбуждения - это не отвлекающий фактор.
   Он так и не сказал, что предпочёл бы из напитков. Если попробую уточнить - прогонит, ну что ж, значит, будет пить то же, что и я. А мне сегодня под настроение - мате. Есть в медвяном вкусе его тона созвучия с долгим тёплым весенним вечером.
   Теперь главное - ни малейшего звука, шума, шороха... Так вот откуда это требование к гейше на чайной церемонии: она ничем не должна нарушить внутреннюю сосредоточенность самурая, его единение с собой... Единение, невозможное без неё, невозможное в её отсутствии. В её отсутствии теряющее смысл.
   Наверное, это красиво смотрелось: художник, трогающий холст кистью, бормочущий себе что-то под нос, почёсывающийся и сморкающийся, а сзади женщина на коленях единственными расслабленными движениями - движениями профессиональной пианистки, исполняющей несложный пассаж - приготавливающая чай.
   Мне удалось самое сложное: зажигалка выбросила свой язычок пламени беззвучно. А дальше - просто: три зажжённые свечи, из термоса горячую воду в котелок, котелочек подержать над огоньками, дождаться звука зачинающегося кипения, отставить, обрезать пакетики южноамериканского напитка, высыпать, опять поднять посудинку из тонкого металла к пламени свечей, и опять не дать воде закипеть...
   Жаль, что на мне была куртка. Её не длинные, облегающие рукава не создавали дополнительных трудностей - не давали повода к ещё более полной сосредоточенности.
   Последний раз беру одноразовую посуду! Но даже раздражение от пошлого изобретения практичных буржуа не перебило, не смутило покоя.
   Я загасила пальцами свечи. В три ожога. На третьей - еле удержала стон.
  
   ...а справа к бесконечному горизонту опускалось солнце....
  
   Другой стаканчик на пластмассовом блюдце я пододвинула ему под локоть. Он не сразу заметил его, он его вообще не заметил. Даже когда выпил. Только что-то пробурчал, причмокнув губами.
   Люблю смотреть за рождением картины. За рождением предельной реальности. Обдумывать различия, искать цели их и повод. Следить за появлением настоящего, последнего цвета. За проявлением истинности. И вдруг истину понять, увидеть, принять.
   Отъединённость мужчины, отъединённость женщины... Двое, как ломоть хлеба, делящие одиночество...
  
    ...а справа к горизонту бесконечно опускалось солнце...
   
   - Только секундность - не секондность, - вдруг различилось в его бормотании.
   - Ты рисуешь весну, как любимую, - тогда негромко сказала я.
   - Нет, - отказался он.
   Я всмотрелась в последний раз.
   - Как прощание с ней.
   - Почему - как?! - выкрикнул он и повернулся ко мне.
   Но я уже стояла. Вещи - собраны, рюкзачок за спиной.
   - Эй, - встал он тоже.
   Я сделала шаг вперёд, обволокла губами его губы.
   Алексей понял. Он не попытался ответить. Я отодвинулась.
   - Как здесь чисто...
   Он опять понял.
   - Наши каждую осень убирают. Дёрном кострищи закладывают. Года четыре назад - помойка была. Не одну "газель" мусора вывезли.
   - Прощай.
   Я повернулась, пошла.
   - Эй!
   Как бесконечны весенние вечера. За горизонт всё ещё не село солнце.
   -Эй... - опять негромко позвал он.


  
  
  
  
  
  
  
  
  --
  -- * Прекрасная еврейка
     
   - Ну и зачем мы здесь?
   Староместский рынок был пуст. Полночь вообще не располагала к многолюдству, но сегодня все свободные дежурили у реки: небывалый паводок грозил городу, и горожане пытались отгородиться от Влтавы временными дамбами.
   - Мне нужно шесть человек, не боящихся привидений, - ответила Аля.
   Лунный свет обволакивал её, как туман - ночное озеро. Лунный свет ласкался к ней, как облака к просверку молний. Лунный свет любовался ею, как зеркало картиной мастера!
   - "Человеки" - это обязательное условие? - улыбнулся Роман.
   - В самом деле, - улыбнулась и Каролина.
   Аля поёжилась и крепче сжала руку Виктору: нестерпимое обаяние инкуба пробивало всё, как это яростное полнолуние - слабые сумерки. Барон только крепче прижал девушку к себе: нестерпимое обаяние вампирессы заставляло и его цепляться родное, за человеческое.
   - Пре-кра-ти-те! - зашипела Аля.
   - Да ладно уж... - хмыкнул Роман и отвернулся.
   -... Живите, - отвернулась и Кара.
   - Это была не просьба! - опять зашипела девушка.
   Роман опять повернулся, опустился на колено:
   - Извини, госпожа.
   Аля яростно промолчала.
   - Извини, госпожа, - смирилась и опустилась на колено Каролина.
   "Куда же меня это занесло?! Кто эта девочка, союза с которой ищет даже безумный "царь", которую боятся даже эти нелюди?"
   Сам барон не сводил глаз с русского боярина - Истомы. Рука того лежала на рукояти сабли. Он сдерживался. Он заставлял себя сдерживаться. Пока у него получалось.
   - И не забывайтесь более! - она перевела дыхание и уже нормальным голосом добавила: - Можете встать.
   - Но больше так не делай! - потребовал боярин и подал руку коленопреклонённой женщине.
   - Иначе? - процедила Аля.
   - Если сорвусь я - у тебя сорвётся всё. Да и втроём мы можем одолеть двоих вас.
   "Как же он рассудителен! - опять удивился барон. - Всё-таки недаром его - послом..."
   И рыцарь поспешно обнял свою девчонку:
   - Тс-с-с, - прошептал он, - он прав!
   - Он!.. - чуть не закричала Аля.
   - Тс-с-с... - улыбнулся инкуб. - Он прав. Не делай так больше... Если кто-нибудь из нас сорвётся...
   - Не делай так больше, - улыбнулась и вампиресса, и мурашками покрылась кожа барона, - Я не столь рассудительна, как... как мой московитский дипломат... А меня очень сложно убить. Даже тебе.
   - Аля... - освободил объятие дипломат-лютеранин и чуть отодвинулся от неё.
   "И ты?!" - опять едва не выкрикнула девчонка, но...
   Но ведь и она тоже прошла свою школу, своё обучение выживанию, свою науку смирения, свои уроки по умению взвешивать доводы оппонентов. И принимать их. А ведь старуха - её главная учительница - не брезговала даже плёткой... Впрочем... снисходительная презрительность или грустное неодобрение её учителей-алхимиков были не менее болезненными.
   - Я прошу извинить за мою несдержанность, - склонилась она в реверансе.
   "То-то же!" - прописалось на лице "женщины".
   - Вот и умница, - улыбнулся "мужчина".
   - Встаньте, госпожа, - поклонился русский.
   И опять барона почти восхитила точность отмерянной паузы: ни на мгновение меньше - чтоб ведьмочка успела проникнуться, ни на мгновение больше - чтоб... Чтоб не вывести её из себя. Чтоб стребовать долг уважения, но чтоб не задолжать самому.
   - Шестеро? - бессмертному инкубу было лень путаться в оттенках: что с этих быстроживущих требовать? Переживём и их. - Нас должно быть шестеро? Впрочем.. Я, кажется, догадываюсь, кто должен стать шестым. Шестой. Интересно, герцогиня хоть куда-то, хоть когда-то приходит вовремя? - он оглянулся. - О! она... Из монастыря?
   - Ещё и с книгой... - хмыкнула бессмертная вампиресса, ей тоже было лень злобствовать в такую переполненную луной ночь. - Молитвенник, кажется...
   Да, в руках вышедшей из дверей монастыря св. Николая женщины что-то было... Книга? Молитвенник? У неё получилось?! Но разглядеть с такого расстояния?
   - Это у людей сумерки - осложняющий фактор, - пояснила Аля барону, - а у них... Да ещё и в полнолуние...
   Переглянулись и улыбнулись Роман с Каролиной, а Виктор заметил, что так же, снисходительность проявил и русский "боярский сын"... Заметил и отложил себе в память.
  
   Выйдя из высоких дверей монастыря, герцогиня де Мофриньез огляделась... Виктор фон Гродис вскинул руку, но она их увидела раньше... И вскинула вверх руку тоже. С книгой. Значит, точно - достала.
   Нет, она не поспешила к ним... Можно бы подумать, что она вообще не умеет спешить, торопиться, делать что-либо быстро, но барон уже видел её в бою. Как она вот так же вальяжно, рассеяно стояла посреди всеобщей свалки, вроде бы безоружная и беззащитная, но солдатам, пробившимся к ней не помогали их палаши, а ей не мешали её многослойные юбки: одним движением - и уход, и уклонение, и сближение, и выпад... И солдат падал... Потом его командиры будут голову ломать о причине смерти - кому голову придёт принюхаться к маленькой, почти незаметной царапине или вовсе того - к уколу... Да и вряд ли кто из них знает этот запах, да и выветривается он - стремительно...
   - Встретим? - повернулся воин к Але.
   - Нет, - отказалась она. - Я стою на полуденной точке площади, на полуденной точке города. Отсюда отсчитывается его время. Боюсь потом сбиться. Сама подойдёт. Да и время...
   - А зачем нам полдень?
   - Наверное, вам нужна его изнанка, - явила иронию нелюдь: - Полночь.
   - С пентаграммой поможете? - не стала цепляться к интонации девушка.
   - Шестеро человек... - явил задумчивость нелюдь. - Зачем шестой? Шестая?...
   - Я буду в центре.
   - Понял. Давай! Отойдите, - кивнул он прочим.
   Аля достала из корзинки что-то вроде скатёрки, разложила на мостовой и выложила на неё свечи, моток бечёвки, узкую кисть, деревянный молоток, длинный кованый гвоздь...
   - Сталь? - неодобрительно произнёс Роман.
   - Железо, - отрицательно качнула головой девушка. - Небесное железо. Его не касалось внешнее пламя. И он не рождён Землёй.
   Железные обломки с неба... Виктор знал о попытках выковать из них мечи - впустую! При нагревании до температуры ковки, заготовки просто рассыпались, а кованные на холодную, они оставались слишком мягкими. Разве что нож можно из них сработать - больше ради экзотики да красоты, чем для дела: узор протравленной полосы уж больно интересен. ...Как же это называется?.. И Гродис вспомнил: "видманштеттеновые фигуры"... Ну, и алхимики да еретики разные его собирали тоже. "Не испачканное землёй", видите ли. Впрочем, один его учёный знакомец, наоборот, не верил в небесные камни и ругался на них неучёными словами: на небе... м-м-м... камней! м-м-м!!... нет!
   Аля вставила гвоздь в щель меж плитками мостовой и одним ударом молотка вколотила его глубже. Обвязала бечёвкой, привязала к другому концу кисть, передала её Роману...
      И барон отвернулся. Не хватало ещё, чтоб в памяти застряли детали приготовления к нечистым ритуалам!
   - А зачем вам какой-то молитвенник? - поинтересовался инкуб.
   - Не какой-то, - ответила Аля. - А тот, которым пользовался один юный монах...
   - ... К которому полстолетия тому назад хаживала одна юная еврейка, - тут же заулыбался тот.
   "Быстро же он соображает!" - поморщился воин.
   - И что? - заинтересовалась вечно-юная полячка.
   - Мальчика упрятали подальше от неё в другой монастырь, девица с досады удавила настоятеля монастыря, удавилась сама и теперь обречена бродить здесь - всё ищет возлюбленного.
   - А вам-то она зачем?
   - Она знает, как незаметно выйти из гетто.
   - И что?
   - Кажется, нашим знакомцам хочется незаметно туда войти, - сообразила его подруга.
   - А-а, понял, - разогнулся, оторвавшись от черчения Роман, потянулся, размял спину и опять принялся выписывать дуги: - Рабби Лёва... Вы надеетесь, что хоть он справится с летящим копьём... Ну-ну... Барон, хватит бездельничать - займись свечами! До полуночи... - он взглянул на Пражский Орлой, - осталось только четверть часа...
   - И что?
   - Зажги их!
   - Вон те? - не по себе стало барону. - Я?
   Каролина подошла, подняла витые, толстые свечки, поднесла одну к лицу, принюхалась, усмехнулась:
   - Успокойтесь, не из человеческого жира они - из бараньего, кажется...
   - Ага, - откликнулась девчонка.
   - И ты, барон, не того боишься, - опять дьявольски заулыбалась вурдулачка.
   - Барон, а ты чего-то боишься? - заинтересовалась подошедшая земная женщина.
   - Я?
   Виктор повернулся к Ирэн, принял от неё затрёпанный томик, машинально раскрыл - тщательно выписанные буквицы, латынь, латынь... Отдал. Пожал плечами, вынул огниво и занялся свечками.
   - Завтра я должна буду вернуть его, - проронила герцогиня.
   - Вернёшь, - Аля закончила вычерчивать последнюю дугу и поднялась с колен: - Он точно пользовался им?
   - Больше. Он был его переписчиком.
   - Лучше не придумать! - обрадовалась девчонка.
   А мужчина закончил со свечами. В свете полной луны дымки от них были прозрачными, как кисеи на бальных нарядах имперских красавиц. Он огляделся и опять наткнулся на полный непонятного предвкушения взгляд Каролины.
   - Так чего я могу бояться? - обратился он к своей девочке. И ему очень не понравилось, как та увернула взгляд.
   - Заряженная пентаграмма не приемлет лжи, - вместо неё ответила Каролина.
   - Я вообще очень не люблю лгать! И уж, стоя в ней, удержусь...
   - Приукрашивание - это тоже ложь.
   - Не буду и хвастаться!
   - Одежда - это тоже украшение, - опять дьявольски улыбнулась вампиресса.
   - Что?!
   - Кажется, она намекает, что в пентаграмму надо встать голым, - пожал плечами русский. - Для тебя это проблема?
   - А для тебя нет?! - взревел несчастный европеец.
   - Нет, - хмыкнул восточный дикарь, - у нас бани часто общие...
   - Варвары!
   - Пять минут до полуночи, - вмешался инкуб - он забавлялся.
   - Да брось, Виктор, - герцогине, кажется, было забавно тоже: - У тебя там нет ничего, чего можно было бы стыдиться! Или что надо так уж прятать...
   Алька засмеялась тоже!
   - А вам? Прятать нечего?!
   - Фу, - фыркнула дама.
   Она подняла руки, сняла шляпку, небрежно опустила её на алину скатёрку, выгнувшись, опять потянулась к голове, что-то вынула из своей сложной причёски - и волосы обвалились, и волосы рассыпались... Почти до колен укрыв своим пологом женщину...
   - Это - хоть и украшение, но чистая правда! - высокомерно произнесла она.
   И обе другие женщины тоже потянулись к своим волосам.
   - Отвернитесь, невежи! - возмутилась герцогиня.
   - И приведите себя в готовность тоже! - потребовала Аля.
   - Давай, барон, давай - заголяйся! - засмеялась нечисть.
   Злоба на неё помогла справиться с неуместной стыдливостью - барон сбросил одежду. Раздалось звяканье о мостовую откладываемого оружия - а у русского под его кафтаном оказалась ещё и ювелирного плетения кольчуга! Безумно-дорогая: у мастера на изготовление такой уходит несколько месяцев. Но удар кинжала держит уверенно, да и мечом прорубить её можно не всяким и только зная о ней, готовясь к ней заранее...
   Но даже сквозь металлические перезвоны в мужские уши лезли задыхающиеся шорохи спускаемых шелков.
   - С мечом не спеши, - посоветовал инкуб. - В пентаграмме ты будешь уязвим для бестелесных призраков, но и они перестанут быть неуязвимыми для тебя, для твоего холодного железа... Вот и подумай. Критерий выбора: твой кинжал - эффективнее. Ещё лучше бы нож: чем ближе к рукоятке, чем ближе к твоей руке, к твоему телу, тем действеннее сталь, но... Но, чем ближе к твоему телу, тем сильнее подействует ментальное вооружение нежити - парализующий страх.
   - Я не испугаюсь.
   - Это не оружие против твоей личности - против вашего рода. Ты можешь пересилить страх, но страх - будет. Для многих - именно до паралича. До разрыва сердца! Так что, выбирай: меч, кинжал, нож?
   Русский уже выбрал компромиссный вариант - кинжал. Что ж... Германец последовал его примеру.
   - Рыцари, мы готовы, - раздался мягкий голосок француженки.
   Мужчины повернулись.
   Три женские фигурки, закутанные лишь туманом своих распущенных волос, по которым бликовала луна, стояли напротив трёх обнажённых мужских. У женщин в руках - мерцали огоньки свечей, у мужчин - отсвечивала сталь...
   "Как на бесстыжих итальянских картинах", - мелькнуло в голове Виктора.
   - Как на античных вазах или камеях... - качнула головой Ирэн. - С героями древней Греции...
   - Может, полубогам Эллады и реальность была, как смертным - пентаграмма?... - зарассуждала Аля.
   Но тут зазвучали малые колокола пражского Орлоя: металлический скелетик, изображающий смерть, задёргал свою верёвочку, предупреждая, что вот-вот и истечёт ещё один час человеческой жизни...
   - Мужчины, разбирайте свечи - и по лучам! У нас двадцать секунд! - скомандовала девчонка. - И приготовьтесь к ужасу.
   Суеты не возникло: воины переглянулись и, не путаясь друг у друга под ногами, приняли каждый у своей голой красавицы по свечке и заняли три нижних луча. Старшие женщины встали в верхних. Аля, по-азиатски скрестив ноги, уселась в центре у молитвенника. У неё в руках горели сразу две свечи. Ещё пять - образовали вокруг книги контуры внутреннего пятиугольника. Она откинулась, волосы разошлись...
   "Ох-х-х", - задохнулся барон.
   - А кричать можно? - раздался нервный голосок герцогини.
   Виктор взглянул на неё. Она выпростала левую руку - в ней оказался диковинный нож - азиатски закрученный, с каменьями по рукоятке... Она нервно облизала губы. Плечи её передёрнуло, и на секунду и у неё из-под волос промелькнуло напряжённо-красное...
   "Ох-х-х!", - опять почти задохнулся барон.
   - Всё, что угодно - только не лгать! Все развернитесь! - скомандовала ведьмочка. - Ко мне не подпускайте никого кроме еврейки! И не дайте погаснуть огням!
   "Не подпускайте никого, кроме... - барон отвернулся по направлению своего луча. - Кроме кого?"
      На Орлое, сменяя друг друга, проявились апостолы, завеселился турок, отображающий Османскую империю, Тщеславие залюбовалась своим отражением в зеркале, а Жадность затрясла мешочком с деньгами.
  
   Бум! - ударили куранты главного колокола...
   И рыцарю стало страшно.
   - А-а-а!.. - сзади завизжала герцогиня, и женщина не лгала. А потом из надвигающегося на Виктора бессловесного ужаса сформировалось тело, его укрыли доспехи, на них прорисовался тамплиерский крест...
   - Дорогу, брат, - пробормотал череп, лежащий на руках мёртвого рыцаря.
   - Это не твой путь!
   - Мой путь - вот! - привидение выхватило меч, а за его спиной вздыбился белый красавец-конь.
   "Конь бледный", - пронеслось по краю сознания Виктора, он кинжалом отвёл выпад меча, и, не прерывая движения, всадил клинок в пустую глазницу.
   Казавшееся пустотой - пустотой не оказалось... Как в живую плоть, как в живого человека, как в живого... И мёртвое осыпалось в прах, рассыпалось в пыль, рассеялось в грязный туман. Исчезло.
   Не исчез страх. Во рту осталось сухо, как... Однажды в темнице ему не больше суток не давали воды - вот.
  
   Бум! - главный колокол Орлоя продолжал торжественно отмечать ещё один, пропавший в вечности, час, ещё один, погибший в вечности, день.
   - Станцуем, рыцарь, - пригласила его девушка.
   "Еврейка?"
   Стоявшая перед ним - была красива. Лицо портила только тень сильной избалованности. А так - и вздёрнутый носик, и крупные светлые глаза, и выбивавшиеся из-под чепчика светлые волосы, и светлое одеяние - всё было с претензией на аристократичность.
   - Станцуем! - протянула она ему руку, и с рукава сорвалось облачко пыли... Не пыли - муки!
   "Мельничиха!" - понял он.
   И что её узнали, нечисть поняла тоже - она завизжала и бросилась вперёд. И нарвалась на добрую сталь. И осыпалась, рассыпалась, рассеялась, исчезла.
   "У меня дрожат колени, - вдруг осознал барон.-- Не сорваться б в паралич..."
   Бешено колотилось сердце. Но за него он не беспокоился: его верное сердце - проверено! - выдержит.
   "Надо сосредоточится на чём-нибудь внешнем. На чём-то недоступном этой жути".
  
   Бум! - ещё раз провозгласили своё понятие о вечности куранты.
   "Да хотя бы на них!"
   - Поговори со мной, - попросила его монашенка.
   Она была прекрасна. Тиха, задумчива, скромна. И даже кровь, залившая её платье, не казалась грязью, а выглядела узором - словно бы потемневшей от времени вышивкой. От неё не тянуло угрозой, опасностью, к ней просто - тянуло... Вот только колени рыцаря совсем ослабли - он едва удерживался на ногах, вот только сердце продолжало лупить по рёбрам, вот только пришлось потрясти головой, чтоб стряхнуть с глаз заливший лицо холодный пот.
   - У тебя ещё есть время, - тихо улыбнулась монашенка. - Поговори со мной.
   Руки его едва держали кинжал, ему едва хватало сил - удерживать свечу.
   - О чём? - сумел выговорить рыцарь.
   "Заговорить её надо, заговорить!"
   - Что теперь может быть интересным тебе, что теперь может быть незапретным для меня?
   - Меня больше не касаются ничьи запреты, - качнула головой давным-давно убитая девственница. - Хочешь, я поведаю тебе о смерти? Хочешь - о твоей смерти? А ты... Расскажи мне про любовь. Про твою любовь... Ты...
   Бум! - покончил с прошлым Пражский Орлой и затих.
   - Гасите свечи! - пробился в сознание выкрик Али.
   - Нет! - сорвало спокойствие у несчастной девчонки. - Погово...
   Но у Виктора хватило сил отчаянным выдохом потушить огонёк, теплившийся у него в руке.
   Нет. Она не рассыпалась в пыль и грязь - она развеялась в ветер.
   А он без сил опустился на мостовую.
     
   Когда чуть пришёл в себя, огляделся - Аля прижалась к свернувшейся в клубок, на камнях площади обнимающей свои коленки Ирэн, русский целовался с Каролиной, а к нему самому подходил Роман.
   - Хоть получилось? - спросил он у невозмутимого чужого.
   - Да. Еврейка на меня вышла. Хорошенькая такая... - он покривил губы: - Ох уж эти недоучившиеся человечки! Не могла с самого начала ввести ограничитель! Хотя бы по полу, - и повёл плечами. - Я, когда от следующего отбивался, краем уха услышал: в стене есть замаскированный выход. На случай осады, чтоб сообщение можно было передать... Проберётесь.
   Он покопался в куче своей одежды, достал тёмную бутылку:
   - Хлебни. Добрый французский коньяк. Тебе сейчас - самое оно. И поднимайся, а то... - он ухмыльнулся: - Застудишь себе всё - дамы будут недовольны...
   И принялся одеваться. Барон опять оглянулся - герцогиня уже поднялась тоже.
   - Отвернитесь, невежды, - пробормотала она.
  
  
  
  
  
  
  
   Разноцветие
  

И вишни зацвели, и отцвели тюльпаны,
И заменился белым алый цвет.
Так неужели в этом и ответ -
Лишь в том, что отцвели тюльпаны?!

Цветы ли запахами оплели
Да так, что вижу я не тополя, а пальмы?! -
О нет! - всего лишь отцвели тюльпаны,
А вишни зацвели.
  
  
  
Никаких извращений!
   
   - Но я же люблю тебя! - ему трудно было казаться мрачным, но он очень старался.
   - Я знаю.
   - А ты меня не любишь.
   - И что тебе?!
   Аля изогнулась и наполнила грудью его ладонь, Аля изогнулась и губами обволокла его губы, Аля изогнулась и пропустила руку туда, вниз...
   И его ладонь отозвалась на сладость прикосновения, и его губы отозвались на сладость прикосновения, и его тело отозвалось на сладость прикосновения.
   - О-о... - с насмешливым изумлением прошептала Аля.
   - О-о... - с искренним изумлением отозвался он. - Как это у тебя опять... Но что же со мной завтра-то...
   - Т-ш-ш, - прервала она, изогнулась и ввела в себя. Выпрямилась. - Не спеши теперь. Тихо-тихо... Совсем...
   - Но... Ты же понимаешь?... Ведь это же... ведь даже не второй... и если...
   - Не твоя забота. Ты только постарайся не потерять сознание.
   - Ты что-то слишком... как-то серьёзно.
   - Я серьёзно.
   Быть неспешным ему было нетрудно: нетерпение давно истощилось, похоть уже истощилась, а в животе от истощённой лёгкости чуть подсасывало... как после хорошей тренировки на физику, когда ещё даже не вышедши из спортзала... Он ведь только-только хотел предложить ей пойти подкрепиться... Жарящуюся яичницу бы со скворчащим салом...
   - А я не умру? - улыбнулся он.
   - Нет. У тебя хорошее сердце, - не улыбнулась она. - Не отвлекайся. Не отв... - она резко насадилась на него. - Не отвлекай!
   Он смягчил бёдрами её толчок, и не пошёл туда, в неё, в последнюю глубину. Он не увеличил темпа, он вёл заданный ею ритм, отдав ей соло.
   - Так вот зачем тебе моё любящее сердце, - горчинкой приперчил он улыбку.
   Она распахнула глаза, в беззвучном крике оскалила зубы и с размаха залепила ему пощёчину.
   - Заткнись! И, и, блядь... лю-би же ты, люби же ты меня!
   Горечь горькая, хина полынная, тоска вокзальная.... Мат из губок её резных, глаза её прозрачные невидящие, волосы её перепутанные, груди торчащие...
   "И источатся сладостью".
   Он обеими руками резко за волосы притянул её лицо к своему.
   Она зашипела, а он, как щенок, как Щен лакающий молоко, языком начал вылизывать ей губы.
   Она... она расслабилась, приподняла бёдра, выпустила его, опустилась, легла на него, расслабилась, зажмурилась-защурилась, попыталась, было, губами поймать его язык, не получилось - он только лизнул её в нос. Тогда она просто накрыла его губы.
   "Люби же ты меня".
   Перекатилась с ним на бок. Не давая ослабевать его напору, чуть опустила вниз руку, чуть пригладила. Неожиданная - неожиданная?! - послушная отзывчивость напряжения - и волна темноты, как волна тумана в лобовое стекло, туманом окатило лоб, подлобье - в заглазье.
   "Наконец-то!"
   Его язык, мучающий её дёсны, стал невыносим, она вывернулась, отвернулась, и поцелуи зацвели по её шее. Руки его добрались до груди её. До каждой... Потом каждую тронули губы...
   "Источиться сладостью? - по капельке..."
   Кап - и распускается, и скатывается капелька... кап... кап.
   Его губы покинули груди, начали трогать ниже, ниже...
   - Не-ет, - длинно выдохнула она. - Никаких извращений. Иди, иди ко мне.
   Аля потянула его на себя.
   - Э-э-э...
   - Это, - дыхание её перебилось, и только на втором выдохе она выговорила, - это ничего, это сейчас. Это ему стало одиноко, и он закапризничал. Поцелуй меня! Ну, вот и я.
   Её губы, язык её перехватили инициативу, а уж руки...
   И его руки сжали груди ей.
   Кадр с лопающимися под пальцами, брызжущими соком гроздями винограда ночной кинематограф явил им обоим разом. И им обоим были сладки и пальцы, и груди.
   И...
   - Только, помнишь же? Тихо-тихо.
   Она сама направила его в себя.
   "Как ребёночка на руках в кроватку".
   "Откуда она всё знает? Откуда она знает, что я люблю - так?"
   Давным-давно, в детстве-отрочестве-юности он... в первый раз! - в темноте никак не мог нащупать - куда?! Тогда он с отчаянья грубо схватил её руку и опустил вниз.
   И его, как замученного жаждой слепого, бережно, твердо макнули лицом, губами - в источник.
   "Наконец-то!"
   Наконец-то можно было отдаться неспешному, тихому-тихому ритму, отдаться неспешному, раздвигающему проникновению, отдаться своим мышцам, сопровождающим его, играющими им, отдаться рукам Андрея, сильным и властным, ласкающим, ласково-мучающим, мучительно-ласкающим, мучающим, мутящим голову, проясняющим ощущения тела! Ощущения каждой мышцы, каждой кровинки! Отдаться ощущению кислотного ливня сквозь тело, ощущению всего тела, как единой капельки, накапливающейся, расплывающейся, набухающей, ощущению переполненной чаши, ощущению колец, которые искусник-жонглер неутомимо добавляет и добавляет к уже взлетающим и падающим ему в руки, взлетающим и падающим... Только, с каждым новым - всё выше и выше, только, с каждым новым - всё быстрее и быстрее, всё мощнее и мощнее, пока...
   Пока не срывается капелька, пока не проливается чаша...
   ...Сыпятся, сыпятся, как серпантин, сыпятся на землю кольца.
  
   Утром Аля проснулась первой, выскользнула из постели, накинула на плечи его рубашку, приготовила кофе, нарезала толстые бутерброды, принесла всё в спальню, поставила, нагнулась к Андрею, потёрлась щекой по шершавой щеке.
   Он проснулся, извернулся, перехватил её сзади, задрал полу рубашки и резко, больно ударил. Аля приготовилась к ещё одному удару, но он оттолкнул её, вскочил с кровати. Она обернулась.
   Сильный, обманчиво-расслабленный... Он нагло улыбался... Ну, хорош же!
   - Квиты, - сообщил Андрей и пригладил свою щёку.
   - А что ж не ударил ещё раз? Ведь хотел...
   - И оказаться в долгу у тебя? - он хмыкнул. - И... и я же люблю тебя.
   - Я знаю.
   - А ты - не любишь.
   - И что тебе?
   - Но ведь ты уйдёшь!
    Аля не ответила.
  
  
   * Суета вокруг дивана*
  
   Яблоневый сад - лето!
   - Нас несёт... - срывающимся на визг голосом орала она. - Енисей!.. Как плоты над огромной и чёрной водой... - сбоку ревел всеми своими сотнями лошадей огромный чёрный трейлер - она перекрикивала его! ветер давил по ушам лохмотами воздуха - её крики прорывались сквозь них! - ...я - ничья! Не твоя! Не твоя! Не твоя!
  
   Навстречу нёсся ещё один грузовик, эта сумасшедшая только ещё громче завизжала:
   - Держи-и-ись! - и ниже прижалась к рулю своей "Хонды".
   Вал встречного воздуха толкнул нас на трейлер, уже можно было и рукой достать до лесенки в кабину, но Тома удержала байк.
   Я запрокинула голову - там, вверху матерился вцепившийся в руль шаферюга - я захохотала и швырнула ему в лицо воздушный поцелуй. Он яростно завертел пальцем у виска. Я, в согласии с ним, завертела у виска Томки.
   - Не-на-ви-и-и-и-жу! - опять завизжала та, - твои волосы, платье, бельё!..
   Я уже была готова завизжать тоже, и, вцепившись одной рукой в неё, другой начала выдёргивать из её причёски шпильки... И бросать их через плечо...
   -... Я плюю на короткое, на звонкое имя твоё!
   ...так мальчик-с-пальчик бросал орешки, когда его в свою п ещё ру тащил людоед.
   - Ненавижу за ложь... - Томка прибавила газу, и трейлер с матерящимся мужиком начал стремительно отставать. - ...поцелуев бесстыжих твоих...
   Со своими волосами управиться оказалось проще, и вскоре две гривы волос заплескались по ветру!
   - Ненавижу, как нож по ночам ненавидит живых!
   Чёрное шоссе стелилось под колёса, как белая простынь под горячий утюг; раскалённое шоссе нежилось под нами, как прохладная простынь под сплетающимися на ней горячими телами; шоссе урчало под нами, как огромная чёрная кошка на пустой простыне под ласковой рукой хозяйки. А хозяйка орала:
   - Ненавижу твой шёлк, проливные нейлоны гардин! Мне нужнее мешок, чем холстины картин!
   Я так и не уговорила её, я опять не уговорила её пойти к моему знакомому художнику, чтобы он написал её - полуазийскую и синеглазую, в шёлковой блузке и джинсах, с тысячедолларовом ожерельем персидской бирюзы, покоящимся на сладостном всхолмье груди, и с мотошлемом, болтающимся у острого локтя, её - чудо-полумальчишку, никак не соглашающуюся стать другим чудом - женщиной.
   - Атаманша-тихоня телефон-автоматной Москвы...
   Впереди неспешно катил бумер, набитый пацанами. Наша "Хонда" обогнула их. Томка и глазом не повела, она всё орала:
   - ...я страшна как икона!...
   А я не выдержала - вытянула губки навстречу прилипшему к стёклам хулиганью и чмокнула воздух.
   -... по которой плеснулись мозги!
   Они попытались увязаться за нами, да куда там! "Хонда" воткнулась в один просвет между встречными, в другой... Да и на пустых участках... Умельцы из мото-банды Андрея поработали над её мотором, и она на равных держалась теперь даже в их механизированном стаде!
   Мы неслись вперёд.
   Я оглянулась - сзади, уже метров за тридцать до нас та, давешняя BMW-шка как раз обгоняла десятку. Кто-то из парней ругался на рулившего, кто-то тянул к нам руки, кто-то, высунувшись в окно, пытался доораться. Я всем им сделала ручкой. И отвернулась - им останется двойное полотнище наших волос.
   - Блещет словно сазан...
   Её коротенькая курточка съехала вверх с пояса джинсы, и я ладошкой забралась под её нейлон.
   - Нет! - опять почти завизжала Томка.
   А выше ремня, ниже топика была только кожа, только холодная, в цыплячьих пупырышках, девчоночья кожа, упругая кожа спортсменки.
   - Нет - слезам! - она помотала головой, смахивая вдруг выдавленные ветром слезинкии.
   Я требовательно упёрлась под узорно-кованную пряжку.
   - Нет... - повторила она, - но я знала, чем кончается стихотворение и сильней вдавила руку.
   - Да, мужским продублённым рукам, -- пробормотала она и... и втянула животик. Моя рука скользнула туда, ниже, в темноту и теплоту.
   - Да - девчатам разбойным! - опять на грани визга закричала она. - Купающим МАЗ, как коня, - и оборвала визг. И уже тихо, уже на грани стона закончила. - Да, брандспойтам, сбивающим горе с меня,- и уже не в такт и не в рифму попросила: - Прекрати. Кончай.
   Ага. Конешшно. Щщассс.
   А у неё вдруг проступили желваки - сжала зубы? С чего бы?
   Скорость уже с десяток секунд до этого потихоньку падала, а теперь стрелка спидометра опять поползла вверх. Что задумала моя сумасшедшая?! Какой ещё фокус? Какой ещё трюк? Чего мне ждать?!
   Дождалась.
   - Держи-и-ись! - через мгновение опять завизжала она.
   Через мгновение я завизжала тоже. Резко затормозив и вывернув руль, эта психопатка положила байк на бок. Метров двадцать, а то и пятьдесят, наша "Хонда" пёрла боком, раздумывая - завалиться? опрокинуться? вылететь на встречную? улететь под откос?! Но, погасив почти всю скорость, самурайка вцепилась в шоссе, выровнялась и съехала на съезд, на поперечную дорогу.
   Над этой бетонкой висел "кирпич", её перекрывал шлагбаум, но байк наш протиснулся.
   - Заткнись,- потребовала девчонка.
   Только тут я опомнилась и заткнулась.
   А сзади вовсю визжали тормоза: нервы свидетелей не выдержали тоже. Они там выскакивали из машин и чего-то орали нам вслед.
   Я лихорадочно сцепила руки на талии Томки.
   - Вот ты и прекратила, - буркнула она. - И как? Не кончила?
   
   Бетонка вела нас сквозь подмосковный лес - чистый и светлый. Белые берёзы вплотную подступали к полотну дороги, деревья уютно шелестели листьями, веселились тенями, баловались солнечными пятнами, было тихо.
   Выплеснув адреналин на трассе, Тома по лесной дороге катила теперь, как запуганный инструкторами новичок на первой выездке. Спидометр еле-еле переползал отметку с цифрами - 30. Урчание "Хонды" не нарушало тишины, а лишь подчеркивало её - как шумок кондиционера в жаркий полдень в прохладном офисе.
   Мне, чтоб прийти в себя, времени понадобилось больше. Только минут через пять у очередного плаката "СТОЙ! Запретная зона!" я поинтересовалась:
   - Куда это мы? Это же военная дорога? Нас не пристрелят?
   - Ты, вроде, говорила, что не боишься мужчин? "Тем более пацанов"?
   - Тем более пацанов с автоматами, - улыбнулась я и бросила расспросы. Вместо этого - прижалась и шепнула ей на ухо: - Ну и как тебе - "с самкой сзади"?
   Она не ответила, она сбросила газ, дождалась, пока японочка сама не остановилась, откинула стопор, сошла, повернулась.
   - Не делай так больше. Я - не парень, у меня... - она сглотнула, - у меня от тебя руки слабеют. Я могу не удержать байк. И, - она начала скручивать свою гриву, - заплети свои тоже. Не нам с тобой... Помнишь Айсеодору? Извини, но некоторые вещи в меня Андрей просто вколотил. Чтоб через задницу дошло: с распущенными волосами мне на байке нель-зя! Для меня это теперь... как прыгать с чужим парашютом. Не о том думается! Настроение пропадает, ощущение праздника теряется.
   Я не стала отвечать ей, я не дала ей вильнуть в сторону:
   - Ты не ответила...
   Она помолчала. Она постаралась быть честной - она вспоминала и вчувствовалась в воспоминания... А потом потянулась, вытянула вверх руки - вытянула-вытянула-вытянула... вытянула их к небу! И чуть ли не повисла на них.
   Заулыбалась:
   - Андрей бы увидел - убил. Одна бы я не решилась. А с тобой... с тобой...
   Она в два шага рванулась ко мне, обняла и поцеловала - долго, сладко.
   Оторвалась:
   - Всё-всё-всё! Поехали! Это будет сюрприз. Подарок - тебе. Только всё-таки... - она развернула меня и резкими движениями начала заплетать мне косу.
   Как давно уже я никому не позволяла этого... как давно...
   - Тогда и ты...
   - Что я? - она не прерывалась.
   - В тех стихах... измени строчку.
   - Про мозги? Ты суеверна?
   - Это не суеверие. В стихах всё сбывается. Всё.
   -Тогда почему, - она хмыкнула, - почему поэты не напророчивают себе мешок счастья?
   - Потому что, - я хмыкнула, - потому что в стихах сбывается всё, но не так, как в стихах.
   - А как?
   - Мешком со счастьем можно запросто огрести по затылку.
      
   Один мой знакомый смеялся, что в Подмосковье и лесов-то настоящих не осталось, что все грибы в них - это, на самом деле, замаскированная сигнализация, а ёлки - перекрашенные ракеты.
   Были.
   Вот и это совсем недавно было подмосковной воинской частью. А теперь...
   Теперь меж казарм, выкрашенных зелёной, ещё не выцветшей краской, на дорожках, покрытых ещё не растрескавшимся асфальтом, лежала прошлогодняя листва, и в ней возились непуганые воробьи. На доске почета ещё светлели прямоугольнички из-под фотографий. А рядом с запущенным плацем возвышался безнадежно-голый флагшток. Звуки мотора мотоцикла пустым эхом носились меж покинутыми зданиями. И мы обе при разговоре, незнамо почему, понижали голоса.
   - А вон там у них была столовая. Электричество отключено, но вода и сейчас есть. Вкусная. Артезианская, должно быть.
   - Кто нашёл? Андрей?
   - Я, - она улыбнулась мне. - Андрей армию прошёл. Ему там уважение к запреткам привили на уровне безусловного рефлекса.
   - Если "привили" - то это условный рефлекс.
   - Условный - когда слюна на звонок выделяется, а если при виде плаката, байк сам по себе тормозить начинает... то это для советских мужиков - безусловно.
   Я улыбнулась ей.
   "Хонда" катила по пустому асфальту, позднее лето изливало с небес последнюю жару, голые стёкла брошенных домов отблёскивали отражениями запустения... Деревянная беседка - курилка?.. - и в ней, наверное, ещё не истлели окурки дешевой солдатской "Примы"... Двухэтажное здание у небольшой площади, провода-провода, несколько антенн на крыше, решетки на окнах - штаб? Не занятый пост N1, неохраняемые секретки, вывезенные сейфы...
   - Вы пробовали войти внутрь?
   - Ломать двери? Зачем? Мы только в столовой выбили одно стекло, изнутри открыли дверь. За водой. Да и вдруг бы печки работали. Замок потом заменили, стекло вставили. Остальное - вообще нетронуто.
   - В вашей банде все такие аккуратисты?
   - Да мы их сюда и не приводили. Это - наше. Ключи от кухни есть только у меня и у Андрея. Но у него больше нет байка. А на "Крузаке" пять шлагбаумов поднимать и опускать ему в лом будет. Так что нынче это только моё, - она ещё раз улыбнулась. - А теперь будет - не только.
   Мы огибали длинное трехэтажное здание. Казарма, наверное. Отсеки с вывезенными железными кроватями, напоследок выдраенные, а теперь запылившиеся туалеты, брошенные "ленинские комнаты"...
   - Вот. Смотри.
   Наша дорожка упиралась в невысокую изгородь, а за нею...
   Это был яблоневый сад.
      
   Августовский полдень пах сгоревшим летом, пах неизбывным, несбывшимся - не сбывающимся ни в какой жизни! - навеки, навеки утерянным, и - яблоками.
   Августовский полдень красовался бездонным небом, бескрайним летом, цветами-цветами и - яблоками.
   Августовский полдень... и - яблони, яблони...
   - ... тебе стоит только меня коснуться, и я никакая... Это что - любовь?
   Недалеко от нас лежало - по нему ползала оса - красуясь оттенками древних вин, лежало одно из первых упавшее, одно из первых созревшее, лежало раскрасневшееся яблочко. Червивое, наверное. Рядом по цветку клевера ползал шмель. Стебелёк гнулся, пригибаясь почти до земли, но шмель копошился в соцветии, выжимая из него всю его сладость.
   - ... всё снимай. Будешь, как Ева.
   - Ева была блондинкой.
   - Тот змей тоже не был азиатом.
   - А эта азиатка бывает змеёй?
   - Не пробовала... Но ты можешь попросить... и допроситься!
   Шмель сорвался с клевера, загудел невидимыми крыльями и перелетел на цветок ромашки... Капелька жёлтого, лепестки белого, и коричневый мохнатый шмель.
   -...как странно пахнут чужие волосы...
   - Шампунем?
   - Нет, шампунь ты на шоссе выхлестала, а теперь... они... от них... чем-то словно давным-давно знакомым... забытым, забытым, забытым...
   Они пахнут рожью. Не сладкими булочками, не золотой пшеницей, а древней русской рожью. Давно, давно, давно забытой горожанами.
  
   А откуда она знает этот запах? где она - "моя Натали" - московская писательница, зачерпывала горсти зерна, которые ещё не стали чёрным хлебом? Или и ей доводилось вышелушивать мягкие зёрна на опушке какого-нибудь не дремучего леса, на окраине какого-нибудь не широкого поля?
  
   -... не налакомиться... - выдох, и опять губами в губы, - не налакомиться, - и выдох, - не на-ла-... - и опять, и опять, опять: - ...лакомиться!
   И опять - губы в губы, и опять - груди в груди, и опять - бёдра в бёдра, равными отражениями, равной симметрией, равной силой, равной сладостью...
   Одинаковостью.
   - ...а губы твои, а губы твои, а губы твои... - бормочет она, - что может быть нежнее твоих губ?
   Что? - слова.
   "А губы твои - как яблоко Евы!"
   Змеёю обвила тело, змеёю прижалась к телу, змеёю скользнула в тело, и змеями, змеями, змеями... Гибкими, как лианы винограда, светлыми, как лианы винограда, тёмными - как вино.
   - ...ты...
   - ...ты...
   - ...ты...
   -... ты...
      
   - Смотри, собаки. Откуда они здесь?!
   - Не бойся - это не собаки. Это волки.
   - Ни хрена  себе - не бойся! Это тебе не страшно: волки для тебя - не ужи с гадюками, а я-то нормальная...
   - Зато ты высоты не боишься.
   - Они к нам идут...
   - Не бойся...
   Волк и волчица остановились. Сделали ещё пару шагов. Опять остановились. Волк сделал ещё шаг. Остановился. Задрал голову и завыл.
   Тысячелетняя тоска - тысячелетняя, сокровенная, непереносимая, неизъяснимая, безнадежная, бессловесная, безъязыкая, дикая...
   Я чуть не завыла так же - в голос.
   Но рядом отчаянно завизжала Тома. Волк оборвал вой, и даже отступил на шаг.
   - Заткнись.
   Она заткнулась.
   Я встала. Волосы послушными гадами зазмеились по телу. Я сделала шаг.
   Волчица взрыкнула.
   Я не послушала её, и едва не смяв кустик клевера, не измяв кустик ромашки, продвинула голую ступень ещё на шаг.
   Волк обнажил зубы и... и вильнул хвостом.
   Сзади забыла дышать Тома...
   Но волчица прыгнула вперёд , куснула самца за плечо, повернулась и не спеша побежала прочь. Самец рыкнул, отвернулся и потрусил следом...
   - Ни хрена себе, погуляли... - пробормотала Тома. Она потянулась к белью. - Давай одеваться. А то ещё и какой-нибудь медведь из своей берлоги на тебя, голую, полюбоваться вылезет.
   А я смотрела, смотрела туда, где пропали волки. Был уже не полдень, не жарко, скоро стало зябко. Сзади подошла Тома, прижалась, обняла.
   - И часто с тобой такое? - шепнула она.
   - Всегда, - прошептала я.
  
   - "Нас несёт... - срывающимся на визг голосом орала она. - Енисей!"...
   Впереди - прямо на закат - чернела трасса.

  
  
  
  
  
  
  
   Перстами прозрачными
  


"...трогаешь кожу
   перстами прозрачными
   а словно - сердце...
   
   ...словно мотыльки
   из осколков радуги -
   твои ладони..."
   
   К этому не притерпеться,
   как к зубной боли:
   бьётся в ладонях -
   чужое сердце!
  
  
  -- *Прага...*
  
   За зеркалом
  
   Ирка потом призналась, что это она натравила на меня Феликса. Видите ли, мне надо было развеяться. Видите ли, чтобы я не наделала глупостей.
   " - Существует элегантное решение нашей проблемы, - сказала тогда она ему.
   " - Когда я излагаю твои "элегантные решения" своим начальникам, они не седеют лишь потому, что лысеют. Давай не будем "элегантно", давай сделаем - "просто".
   В ответ она долго-долго раскуривала сигарету, а потом - не стала отвечать.
   " - Ещё одна... - проворчал Феликс. - Надо было дать её убить. Не мучился бы теперь.
   " - "Ещё одна"... - вслух задумалась Ирэн и, как орешки, перещёлкала недомолвки: - Твоя гадюка до сих пор демонстрирует тебе плоды дрессировки? На тебе демонстрирует? - и улыбнулась. Но потом явила любопытство: - А кто ещё хотел убить Алю?
   " - Ещё... Не я! - но он вовремя вспомнил, с кем имеет дело, и уточнил. - По крайней мере, не часто. И не ты. Хотя, может быть, чаще. И даже Лариса всё время оставляет её в живых.
   Ирэн видела, что Феликс может ответить. А может и не ответить. Она не стала рисковать, не стала вредничать, она вежливо переспросила:
   " - А кто?
   " - В то лето, когда ты так славно выместила ей предыдущие шесть лет...
   " - Я?! Я не... 
   "Один-один, - признала себе Ирэн. - У нас опять ничья. Сколько можно..."
   " - Продолжай, - попросила она.
   Надо признать, Феликс, постарался скрыть удовлетворение.
   " - В то лето достала она, наверное, многих, но по осени, пожалуй, только один знал, где достать её.
   " - А ты-то откуда про него узнал?
   " - Дружок его, заслышал, что тот собрался в Москву... питерский он... бандит, как у Али водится... Так вот дружочек тот как бы случайно собрал нашу компанию, и как бы к слову похвастал, что видел Алю в свободном полете, точнее - в свободном падении и что зашибла она во время этих упражнений на свежем воздухе сердце его сумасшедшему другу, который теперь вот вдруг засобирался в Москву. Слово "друг" он повторил.
   " - Умному достаточно, - поддержала рассказ Ирэн.
   " - Той осенью Аля, как помнишь, плотно работала с тобой, так что на её прикрытие людей мне выделили. Мы бы с Ларисой и вдвоём управились, но ресурсы конторы позволили добавить бюджета в постановку. Тебе бы понравилось.
   " - Я не люблю театральщину.
   " - Что ж ты её регулярно закатываешь?!
   " - Если эффектность залог эффективности, почему бы нет?
   " - Здесь был аналогичный вариант. Парень, и в правду, был психом с зашибленным сердцем. В Москве он купил помповое ружьё. Лариса тотчас же потребовала приготовить десяток таких же. И когда он из Митино - коттедж там его фирма снимает - весь из себя такой вооружённый, покатил в столицу, его перехватили. - Феликс сделал паузу, чтобы Ирэн представила выворачивающуюся прямо перед Тимуром машину, визг тормозов, зажатую среди джипов BMW-шку. - Тимур, конечно, ещё тот псих, но школу девяностых прошёл, жив остался - он не стал дёргаться. Да и трудно что-то противопоставить торчащим в каждое стекло помповухам. А Ларису, как раз тогда, как ты выразилась, дрессировали, вот она, чтобы отпрактиковаться, пару минут молчания от ребят и стребовала. Потом дверцу открыла, ножку из-под нее показала, дверцу захлопнула, тропку к капоту клиента каблучками отстукала, поковырялась в сумочке, вытащила баллончик, лобовое стекло спрей-клеем окатила и фотографию на стекло изображением внутрь - ляп! Аля смеётся. Ляп! - Аля изумляется! Ляп! - Аля под душем. Ляп! - Аля на подиуме. Ляп-ляп-ляп!.. Потом так же молча развернулась, и опять каблучками, по той же тропке... И так же без слов, один за другим остальные - по машинам, и прочь - только покрышки взвизгивали. Наблюдатель сообщил, что парень вылез из своей BMW, пытаясь отчистить стекло, только через полчаса.
   Ирэн молчала. Феликс знал её, он не мешал ей, он сам почти видел, её глазами видел пустынную дорогу, одинокую машину и ласкающиеся к ней под осенними сквозняками бесстыдно-жёлтые березовые листья.
   " - Отчистил? - наконец, спросила она.
   " - Ну, мы ж не садисты. Чего зря машину другу нашего друга портить? Клей на водяной основе. И водой легко смывается. Кстати, не садистами оказались не только мы. На его мобильник кто-то каждые три часа звонил с просьбой: "Брат, не ходи туда! Там следы!" Тимур, свою навороченную сотку отключил и в бардачок закинул - стали звонить ближней охране. Я это к тому, что ночью с 00-01 до 6-00 его не беспокоили.
   " - А в 6-01?
   Феликс только хмыкнул.
   " - И кто ж баловался?
   " - Не мои. Есть у меня соображения, но не хочу случайно наврать тебе.
   " - Двое? Из всей вашей компашки только двое пытались защитить Алю?
   " - Ну...
   " - Ну?
   " - Он потом пожаловался Фёдору, что менты... - Ирэн поморщилась, и Феликс поправился, - милиция в первопрестольной совсем сошла с ума. За три дня у него четырнадцать  раз проверили документы. Да и наша наружка раз засекла следы... да-да только раз и лишь следы - чужого профессионального присутствия, но... когда Тимур на скромном пежоке подъехал к Алиному магазину, дверцу ему открыл - в знак глубокого уважения, конечно - лично начальник охраны "Карата".
   " - Ружьё?
   " - Больной наш был при скрипке. Точнее со скрипичным футляром. Но в нём лежала роза.
   " - Чайная?
   " - Жёлтая. Светло-жёлтая.
   " - Она любит...
   " - Их разговор так и начался. Тимур, когда Аля приняла цветок, констатировал: "Розы ты по-прежнему любишь"...
   Феликс ждал дальнейших расспросов, но не дождался.
   "Вот чёртова баба, - мысленно восхитился он. - Ведь от любопытства вон волосы почти скручиваются, а попробую продолжить - остановит: "Не будем сплетничать"".
   " - Ты по-прежнему настаиваешь на её участии? - вместо этого вернулся он к старому разговору.
   " - Да, - ответила Ирэн. - Аргументировать? Ещё раз?
   " - Нет, - вздохнул Феликс.
   " - Насколько же приятней работать с тобой напрямую, - подсластила ему предстоящий разговор с начальством Ирэн.
   - Вы убьёте его?
   - Пока не за что, но потом будет поздно.
   - Вы убьёте его?
   - Да, Аля, да.
   - Но это будет скандал, скандал на весь мир.
   - Нет, это будет уроком... Всему миру.
   - Вы опять опозоритесь, как Яндорбиевым, как с вашим полонием!
   - Аля... - Феликс добродушно улыбнулся. - Нас не интересует мнение обывателей, а чеченцам показали, что они не спрячутся от нас ни в каких эмиратах. Богатенькой жизни им не достанется! Никому! Нигде! Всю жизнь по щелям и подвалам толкаться будут! И что плевать нам на эмиров! И на "весь мир" тоже. А наши знали, на что шли. Да, их арестовали, да, их судили, их даже приговорили. И что? Командировку-то свою они не так чтоб уж и просрочили, - он чиркнул зажигалкой перед моей сигаретой, я опять закурила. - Что касается полония... Неужели ты думаешь, что у нас нет ядов, не оставляющих радиоактивных следов?... по всей Европе? Предателей надо давить! Травить, как крыс. А трупы за хвосты вывешивать - пусть светятся. А то за девяностые расплодились...
   - Вы убьёте его?
   - Без тебя - да. А хочешь?.. Тебе надо будет только включить маяк. Хочешь - убить? Сама? Ты же уже убивала. Хочешь ещё раз?
  
   "Она согласится", - предрекала Ирэн.
   Я согласилась.
  
   "За две недели раз в казино он появится. Да и Але надо будет там примелькаться.
   Хорошая это работа - примелькиваться в казино!
  
   "Проигрыш мы оплатим. Выигрыш останется тебе".
  
   Я выигрывала. Нет, во второй и третий день немного проиграла, но в четвёртый опять начало везти. Я торопилась, чтоб успеть отыграться до его прихода, и его появление прозевала. Он устроился за своим привычным столиком по соседству, и тут мне не выпало чёрное.
   - Чёрт! -выругалась я в полголоса.
   Он услышал русскую речь и поднял на меня глаза. Я, нарвавшись на соотечественника, полыхнула очами. Второй раз мы столкнулись взглядами, когда угадала четверть.
   - Есть!
   Он чуть улыбнулся, я раздражённо поджала губки, отвернулась и начала собирать фишки.
  
   " - Ты думаешь, что его можно сделать в два взгляда?
   " - Аля сделает. Он пойдёт следом.
   Он не встал из-за столика, он не догнал меня у кассы.
   "Старость - не радость", - констатировала я и зашла в туалет: посмотреть на себя старую.
   "И чёрт с ним! Всё равно пока всё не спущу - не уеду. Или не выиграю миллион".
   Миллиона я не выиграла - назавтра проигралась в дым. А он ждал меня у выхода.     И обратился ко мне:
   - Как Вы азартны.
   " - Он никогда никуда не ходит без охраны.
   " - Аля его уговорит.
   - А ты ещё кто такой?!
   Он назвался.
   - Да вижу, - отмахнулась я. - Слушай, дай миллион, я их всё-таки сделаю!
   Над нами бегали огни реклам, и их отсветы копошились по его лицу.
   - Хочешь отыграться? Сколько?
   - Шесть штук, - буркнула я.
   - Идём! - он взял меня за руку и потащил к кассе, набрал фишек аккуратно на шесть тысяч, - Это тебе в долг.
   - Сыпь! - другой рукой отщёлкнула я сумочку.
   - Перебьёшься, - усмехнулся он. - Ты нанимаешь меня. Играть буду я.
   - Проигрывать мои деньги??
   - Проигрыш считаться не будет.
   - Как это?
   - Риск исполнителя. Увидишь.
   Я увидела. За два часа игры он более чем удвоил сумму. Он переходил от столика к столику, иногда спрашивал моего совета и, не обращая внимания на моё возмущение, почти каждый раз ставил наоборот. Везунчик! Ещё бы - только такие и оказываются в нужное время - раз за семьдесят  лет! - в нужных при нужных. И делают миллиарды.
   И он не выпускал, не выпускал из рук мою руку. А ладони у него - мягкие, сильные, тёплые, сухие. Хорошие у него ладони. Уютные.
   Вот только охрана... секьюрити долбанные!.. За два часа они мне все глаза измозолили.     Надеюсь, я им - тоже. Мозолей-то понатирала.
   - Это долг, - сказал он и отделил свои шесть тысяч. - Остальное, леди - Ваше. А теперь в оплату труда... - этот барон хотел настоять двусмысленности в паузу, но я сорвала процесс. Я сразу потянулась губами к его щеке. Он попробовал подставить губы, но на этом рынке у меня стажа больше. Он получил лишь то, что я выставила на торги.
   - И только? - чуть удивился он.
   - А я на групповуху не подписывалась! - окрысилась я.
   Старший из хранителей его тела продемонстрировал свою спину, а он... Он пригладил свою щеку - как котёнка, погладил мой поцелуй.
   - Ты догадываешься, сколько желающих попросить у меня миллион?
   - Бедненький, - пожалела я его: - потрахаться и то, без присмотра - никак... Ладно, как играть ты мне показал: "подумай, чего хочется и поставь наоборот". Я их сейчас всё-таки сделаю. А тебе - спасибо, я тебя другим представляла.
   Положила руки ему на плечи. Я умею делать ладони лёгкими, как крылья ангела. Он придвинулся.
   Потянулась к его рту. Я умею делать паузу долгой, как вздох при прощании. У него чуть приоткрылись губы.
   Поцеловала.
   "...а твои губы, словно яблоко Евы"...
   Я не хочу думать, кто это сказал!... написал... написала.
   Резко оторвалась от него, отодвинулась, высвободилась, отвернулась, сделала шаг к кассе.
   - Аля... - негромко пришелестело из-за спины.
   - Six thousands, - обратилась я к кассирше.
   - Аля, пожалуйста, - опять тихо произнёс он.
   Повернулась.
   А он повернулся к охраннику:
   - Вадим...
   - Не сходи с ума.
   - Вадим, ты не идёшь за нами.
   - Уйду, - предупредил тот.
   - Вадим, пожалуйста...
   Тот посмотрел на меня. Я посмотрела на него. Противопожарная сигнализация не сработала. Как ни удивительно.
   - Сотка, сумочка, осмотр, - скрипнул зубами он. - И ты не отпускаешь её от себя ни на шаг.
   - Вадим...
   - Всё!
   - Аля...
   - Что?
   - Аля, отдай ему свою сотку, пожалуйста. На один вечер. И пусть он посмотрит твою сумочку... Пожалуйста. Не ссорь меня с другом.
   - Обыскивать меня он лично будет? ручонками своими?! или мне раздеться? прямо тут!
   - Аля...
   Отвернулась и взглянула на кассиршу. Бедная девочка опять начала отсчитывать фишки. Опять не успела. Шаги скрадывала дорожка, но я их слышала.
   Рука, которая легла на моё плечо, развернувшая меня, была тяжёлой и жёсткой.
   - Аля, - сказал Вадим. - пожалуйста. Прошу.
   - Не вижу! - рыкнула я.
   - Не вопрос, - ответил этот гад, бухнулся на колени, и цепляясь к моим ногам, и, норовя прижаться к ним лицом, заревел: - Ну, пожалуйста!..
   Посетители вокруг замерли, у девочки сзади звякнули выпавшие фишки. Я еле вырвалась и кинула ему мою сумочку.
   - Да подавись ты!..
   Он прямо на пол всё из нее и вывалил. Ничего лишнего - мобильник, деньги, документы, косметичка, духи, презервативы, ключи, салфетки.
   Сотку он бросил себе в карман, деньги - в сумочку, поднял духи, пшикнул...
   - Э! они дорогие! - возмутилась я.
   Духи в сумочку. Взял паспорт, сличил фото, вознамерился листнуть...
   - Только, гад, попробуй...
   Он поколебался - не стал. В сумочку... Открыл косметичку, вынул пудреницу, раскрыл...
   - Давай, не стесняйся, может, мальчики приглядываться начнут.
   В сумку. Презервативы... Взглянул, хмыкнул.
   - Как видишь, ты мне не подходишь!
   - Как же тебя не убили-то до сих пор... - не выдержал он.
   Встал, вытащил какой-то приборчик, провёл над сумочкой, потом обвёл им мои контуры.
   - Ноги раздвинуть?
   - Вот же гонорея... - больше он не сдерживался.
   - Зато не радиоактивная.
   - Не радиоактивна, - подтвердил он боссу. - И электроники на ней нет тоже. Но если она задушит тебя колготками...
   - Это - чулки, деревня...
   - Слушай, у тебя нюх что ли на этих стерв?! Ну, хоть бы одну - нормальную, ну хоть бы одну...
   А откуда-то донеслось, почти отчётливо:
   - Crazy russian...
   Босс делал вид, что ему неловко, но неловко ему не было. Ничего, он за это заплатит.
   Он и пытался. Он затащил меня в ювелирную лавку. Я пересмотрела всё и от всего отказалась, потребовав изумрудное ожерелье с изумрудными  серьгами, с изумрудным браслетом... И изумрудным обручем, чтоб до кучи... Не было у них всего этого... Но если господа закажут, то...
   - У нас нет времени на заказы.
   Взамен я разрешила купить себе кролика, игрушечного кролика, квакавшего I love you.
   Перед рассветом я попросила, чтоб он вызвал такси.
   - Я вызову Вадима, - потягиваясь в постели, сказал он. - Я ж ему обещал.
   - Нет, - ответила я.
   - Почему?... - не понял поначалу он. - Ты же не была против.
   - Потому что иначе своё такси вызову я. Я опять схожу в ванну - возьму твоего кролика, свою пудреницу - и уйду в ванну... А ванной сделаю вот так, - я разломала игрушку, выломала из её внутренностей батарейку, раскрыла пудреницу, сдвинула один из тонов и обнажила гнездо. Вставила. - Теперь надо только закрыть пудреницу. И такси прибудет. Грузовое такси. С грузчиками и носильщиками.
   Он приподнялся, сел.
   - Так позвонишь? - ещё раз спросила я. - Или мне закрыть её?
   - Маяк?
   - Спутники, кибернетика, двойное дно... фокусы.
   - Что тебе надо?
   - Э?... Я же сказала - такси.
   - Кто ты?
   - Спроси Вадима. Он едва не вспотел, заучивая номер паспорта.
   - Подожди... бред какой-то... Ты хочешь уехать и всё?! И только ради этого?? И спутники, и кибернетика?
   - Не выставляйся идиотом. Теперь ты понял, что вот так же, в любой момент, любая... возьмёт подаренную тобой игрушку, да пудренницу и... - я пожала плечами, - Но ещё... но ещё...
   - Ещё?
   - Меня просили тебе передать привет от Носорога. Кто он хоть?
   - Он мёртв.
   - Жив. Меня уверяли, что жив. Так кто он?
   - Был третьим. Захотел стать первым, единственным. Ушёл, пропал.
   - Когда от кого-то уходят, то к кому-то приходят, да? К кому он пошёл? Хотя это меня спрашивать не просили. Всё. Вызывай такси.
   - Ты славно поработала, - всё-таки пробормотал он.
   - Да какая это работа! - отмахнулась я. - Поиграть в дорогом казино, потрахаться с молодым олигархом...
   - Не выставляйся шлюхой.
   Я не стала улыбаться. В постели мужчины теряют чувство юмора:
   - Я же могла разломать игрушку сразу, как мы вошли в номер? - он промолчал. - Почему-то не стала... И почему, казалось бы...
   Он потянулся и достал свою сотку.
   Внешне это тоже не работа: в небольшом зале со множеством зеркал за полтора часа, перемерить от двух десятков до двух дюжин ювелирных комплектов... Вот только после - трясутся руки.
   Но говорят, что те, кто  из-за зеркал смотрит на это, уже сбились в стаю, в компашку, в коллектив, и новичков почти не бывает... Не пускают их.
   Сердце стукнуло, когда я увидела набор - браслет, кольцо, серьги, ожерелье, обруч. Изумруды, изумруды, изумруды...
   А когда за зеркалами зажёгся свет... Я пошарила по столику, надела очки - точно: за одним из зеркал стояли они - еврей, русский, грузин. Олигарх, его охранник и... нет, носатого я не знала.
  
  -- * Прага... последнее *
  
  
   Аля, он и кошка.
   
                                                                 Человек и кошка плачут у окошка.
                                                                 Серый дождик каплет прямо на стекло.
                                                                 К человеку с кошкой едет неотложка:
                                                                 Человеку бедному мозг больной свело.
                                                                                  Группа "Ноль" Человек и кошка
  
  
   - Вот Вы же умный? - тон вопроса девчонки казался бы издевательским, если бы... если бы в нём не прозвучала нотка отчаяния.
   - Да, - тон ответа мужчины, вдвое старшего её по возрасту, казался бы самодовольным, если бы... если бы в нём не прозвучала нотка горечи.
   - Тогда скажите мне - почему?!
   Он не поддался на провокацию. Он уже многому научился у неё, он промолчал. Молчать было просто: смотреть на Алю, вольно разметавшуюся в его любимом кресле, не утомляло взгляда: кольцо косы на полу, головка, откинувшаяся на толстом подлокотнике, ноги, задранные на спинку, кошка у неё на груди, трущаяся об её подбородок...
   - Почему... - девчонка поморщилась: длинная белая шерсть Фелиции щекотнула щеку, - почему... - Аля опять принялась подбирать слова, но кошка мурлыкнула, выгнула спину, длинным движением поластилась об её лицо, и слов опять не осталось. - Филя, ну отстань... - замурлыкала девчонка и отпихнула кошку.
   Филя обиделась. К тому же по стенке прыгнул солнечный зайчик, прорвавшийся сквозь колыхнувшуюся от закатного сквозняка штору, и кошка прыгнула следом, едва не свалив чашечку, в которой что-то на что-то намекала кофейная гуща.
   - Ой, - сказала Аля.
   Видимо, кошачьи коготки пробили ткань блузки. Да. Девушка потёрла оцарапанное место. Но кошечка не заметила чужой боли - она уже игралась с тенями, отражениями, отблесками... Не заметила?
   Аля развернулась, опустила ноги в кресло, по-азиатски скрестила их и чуть наклонилась к мужчине. Больше ничего не отвлекало её.
   - Почему после любви - отвращение? Не безразличие - отталкивание. Откуда это: с кем угодно только не с ним?!.. ...не с ней? Не с тем, кто тебя ещё любит... Это откат? Эхо? Отдача? - отчаяние опять прокралось в её голос и, подобно Фелиции, опять устроилось у неё на груди. - Это качели?! Чем выше в одну сторону, тем потом - выше в другую?!
   - Тебе не кажется странным: о любви ты спрашиваешь у меня? - улыбнулся он.
   - Нет, - отмела она. - Я - больше чувствовала, Вы - больше думали. А аналитике не способствует счастье - "ночи безумные, ночи прекрасные", аналитике способствуют бессонные ночи наедине с кофе.
   - И кошкой, - сухо уточнил мужчина, и словно холодком потянуло по комнате.
   - У меня никогда не было кошки, - поёжилась Аля. Она расплела ноги, подняла колени, обхватила руками и уткнулась в них подбородком. - Так Вы знаете?
   - Знаю? Нет, - мужчина по привычке оставался точным. - Есть только предположение, теория, гипотеза.... - кошка прыгнула на колени ему, он привычно пригладил её, и она привычно свернулась в клубок. - Когда-то мои изыскания стоили мне достаточно дорого. Но опровергающих фактов я не нашёл.
   - Дорого? И чем же? - попыталась улыбнуться Аля.
   - Многие знания - много печали. Ты считаешь - наоборот? В любом случае - много, много кофе, - попытался улыбнуться мужчина.
   - Ну, вот и от меня Вам тоже - расходы, - Аля прикусила нижнюю губу и взглядом виновато указала на столик перед нею - с пустой чашечкой. - Но я компенсирую, я возмещу, я расплачусь!
   - И чем же?
   - А чего бы Вы хотели? - продолжала баловаться Аля. И вдруг поняла - доигралась.
   "Нет! Ну, нет же, нет! Ведь это будет..."
   "Нет... Ну, нет же, нет... Ведь это будет..."
   "Ещё и Вы?!" - в отчаянии подумала Аля.
   "Ещё и я..." - горько подумал мужчина и произнёс:
   - Тебя.
   "Не будет..."
   "Всё".
   Аля опустила на пол ноги, у неё выпрямилась спина.
   - Зачем? - непонятно спросила она.
   - Потому что, - непонятно ответил он.
   - Но ведь... - не договорила она.
   - Знаю, - не дослушал он. - Знаю.
   - Когда?
   - Позавчера. Позавчера, когда ты заставила меня перечитать Пушкина, - он не смотрел на неё, он судорожно гладил кошку. - А ведь ты... ты даже не будешь настаивать на условии той... вдовы по разводу... Вместо этого только опять это слово - навсегда, которое означает никогда больше... Зато я, может, хоть теперь узнаю, что означает ещё одно слово - незабываемо.
   Аля потянулась к чашке, опомнилась:
   - Ещё кофе можно?
   - Пожалуйста, - ответил он и сбежал на кухню.
   Он умел готовить кофе и жарить яичницу... Это Аля знала. Аля не знала, что он ещё очень многое, чего умеет - например, "макароны с сосисками", "макароны с потрошками", "лапшу рыбную с овощами", "запеканку из вермишели", она не знала, что он ненавидит чистить картошку, мыть посуду и гречневую кашу - он так и не сумел отмыться от двух лет армии. Всего этого Аля не знала. И не узнает.
   - Вот, - он поставил перед ней дымящуюся чашечку.
   - Говорите свою теорию, - она глотнула кипятка. - Считайте, что её у Вас покупаю, и о цене мы договорились.
   - Тогда, почему всё ещё на "Вы"? - попытался улыбнуться он.
   - Деньги вечером, стулья - утром. Начинайте, - она сделала ещё один глоток.
   Он попытался тоже отпить кофе, но только обжёгся.
   - Всё сходится, если предположить, что, то, что мы называем душой, имеет волновую природу. Тогда любовь - это просто резонанс. Да, можно вспомнить качели: если их раскачивать в такт, то сравнительно небольшими усилиями легко придать им большую амплитуду. Вспомни состояние влюблённости: как всё кажется более ярким, всё становится доступнее, легче... Ещё более точной аналогией будет радио/телевидение: стоит настроить в резонанс антенну, и даже слабенький сигнал становится отчётливым и сильным. В любви двое подпитывают друг друга, и у обоих, и обоим - всё ярко, просто, легко.
   - И если одного бросают...
   - Его организм привык работать вполсилы... Это, как космонавту из невесомости - снова в земное тяготение. Вот отсюда и тоска, и боль, и невыносимость бытия.
   - А тот, кто бросает...
   - Когда он "разлюблял", он освобождался и от резонанса - он как бы тренировался, опять приспосабливался к нормальной силе тяжести.
   - А тот, кто ещё любит...
   - Тот по-прежнему оттягивает часть энергии того, кого он любит, на себя, но отдать, хотя бы вернуть свою долю уже не может. Поэтому организмом-донором он воспринимается, как паразит. И подсознание стремится отделаться от него. Это и есть то самое отвращение: кто угодно только б... А если донор к тому же уже лепится к другому, то...
   - Прошлая любовь мешает "настроиться" на новую...
   - Ты правильно поняла.
   - А секс...
   - Обмен энергиями инь/ян в самом чистом виде - в концентрате. Поэтому он - либо чистый праздник, либо грязная работа.
   Аля дала ему время, чтобы он осознал, что сказал.
   Аля дала время себе, чтоб ещё раз вчувствоваться во всё его одиночество, гордыню, отчаяние. В его поступок... При его врожденной нерешительности-то.... почти женской...
   Слова пришли сами:
   - Есть ещё третий вариант. - она улыбнулась, словно приглашая его к проказе - как в детстве пообливаться водой из клизм. - Вы его... в твоем перечне его нет: помимо праздника или приработка - это подарок другу.
   Аля встала. Он поспешно поднялся тоже. Кошка, протестующе мявкнув, спрыгнула с его колен и перебралась на подоконник.
   Аля с той же проказливой улыбкой наклонила голову, и проследила своим взглядом, как её рука нарочито медленно расстегнула на джинсах молнию. Блеснуло белым. Она взглянула на мужчину, шагнула к нему.
   - У меня слабое сердце, - сказал он.
   - Учту, - пообещала Аля.
   - Я долго и давно один. Очень давно, - сказал он.
   - Не существенно, - отмахнулась Аля. - Целоваться-то ты не разучился?
   И мужчина, наконец, действительно решился:
   - Сейчас проверим, - сказал он.
  
   "Вот и проверим, имеется ли физический смысл в термине "незабываемо", - засыпая, думал он, - И что это такое - "откат"".
   Кошка привычно устроилась в его ногах.
   Утром подушка ещё пахла Алиными волосами. И уже болело сердце.
   
   Аля тоже проснулась одна, и у неё тоже саднило грудь.
   "Итак, "праздник", "работа" или "подарок", - думала она. - Но, если праздник кончился, если подарки не раз дарены, то кому нужна - работа?"
   Аля думала не о седеющем мужчине, и боль её имела вполне физиологическую причину - это была царапинка, оставленная неосторожной кошкой.
  
  -- Бедная девочка
  
   Вы ничем не сможете помочь той, которую разлюбили. Вы ещё готовы её выслушать, понять и даже попробовать утешить, но помочь ей вы уже не в силах.
   Бедная  девочка... Ей плохо. Она ничего не понимает. Она пришла к любимой за помощью,  но нет любви, нет и помощи, а вам осталось только повторять про себя: 
   "Бедная девочка..."
  
   Я тоже тебя не понимала!  Я тоже - помнишь?! - просила о помощи, а ты смотрела мне в глаза и ничего не могла сделать. И я  ни-че-го не понимала - как всё оказалось просто!
   Просто ты решалась расстаться со мной и не могла решиться.
   И ты  находила поводы, и обнаруживала причины, и придумывала предлоги... И путалась меж нежностью и жалостью,  между искренностью и жестокостью, между памятью и...
   И свободой.
  
   - Ну чего тебе ещё от меня надо?!
   - Тебя... ещё ...
   - Тебе всё  мало, да?!
   - Мало... да...
   - Что ты талдычишь за мной, как эхо?!
   "За тобой - как эхо..."
   - Ну, чего   опять замолчала? Что ты всё время молчишь?! Тебе плохо?  У  тебя неприятности? Месячные?! Милая, почему, чтобы выяснить, что с тобой, тебя надо затащить в койку?!
   "Милая, затащи меня в койку..."
   - Нет, ты ответишь мне! Чего тебе ещё не хватает?! Меня?! Да мы практически не расстаемся! К друзьям - с тобой! К подругам - с тобой! В театр - с тобой! В ресторан - с тобой! В туалет в кабаке - и то с тобой! Ты - как стены! Понимаешь?!
   "...как   тюрьма... со мною?... не понимаю!"
   - Нет, сегодня  ты мне ответишь! Чего тебе  надо?!
   Я молчала.
  
   Я и  сейчас молчу. Я в странном оцепенении  жду, что эта девочка - совсем как ты когда-то - вдруг резко отстранится и скажет:
   - Всё. Я устала.  Я больше не могу. Прощай.
  
  
  
  --
  --
  --
  --
  -- И кулаком - в небо!
  
 
   Пальцы в кулак - это воля?
   Нет.
   Воля - это небо.
  
  
   * Проездом в ад или из ада
   
   Мы проводили время у камина, в таверне.
   За окном завывала метель. Она уже вторые сутки кружила свои снеги, путая следы, заплетая уборы на столетних деревах, вырисовывая бледные узоры на стрельчатых окнах местных строений, занося тропинки, пути, дороги... Дороги и память, дороги и память.
   - Скажи, что-нибудь, - попросила меня Кара.
   Шорох снежинок о ближнее окно, каминный жар, вкус тёплого винограда у прозрачного вина, пересверки отражений в бокале... Придумывать умности - было лениво.
   - Скажи, что думаешь, - не стала требовать гениальностей та, что сидела напротив.
   - Давно мне не было так хорошо, - я покачал бокалом, вино в нём изобрело ещё один оттенок томительности летнего закатного неба, высветило его и успокоилось. - Так неправдоподобно уютно, что...
   - ...что?
   - ...что вдруг подумалось: а не играется ли кто сейчас Платом Сна?
   - И мы - чьё-то сновидение? И что? - она рассеяно погладила языком верхнюю губу. - Ах, извини, ты же мужчина, а женщины - это женщины обожают сниться.
   Я подумал о тех, в чей сон она могла заявиться, и не смог сдержать улыбки. Красотка поняла меня. И в её улыбке тоже обнажились зубки. Язык прошёлся теперь по ним.
   - А кто сказал, что реципиенту должно быть приятно? Главное, чтоб помнил, - она ленивым усилием восстановила серьёзность и вернулась к теме: - Да и кому баловаться бы платочком? Старухе? На что мы ей? Мы ей и в реале надоели. Младшим? Они ещё слишком неопытны - прокололись бы на какой-либо мелочи. А ты видишь вокруг хоть одну несуразицу? Да и... ну, что взять с девчонок?! Им, как всем в их возрасте, только бы замки под небеса лепить, и чтобы кругом было, как можно чудесатее и дивнестее, а здесь всё так обыкновенно, всё так по-домашнему: вон и феечка подыгрывает себе именно на клавикордах и рунная строка, светящаяся чуть сбоку, наверняка означает... Не разберу, но наверняка... - Кара никак не могла заучить эту новоорочью мешанину из нью-йоркского и толоконных иероглифов села Гадюкина... - Ну, переведи!
   - Ты права: "Не кусайте музыкантку, других всё равно нет", а что до этой несуразной смеси рас, так не нам с тобой привередничать.
   - Вот именно, - кивнула она, вампиресса, мне, инкубу, - да и... Помнишь Мезмай? - там, на восемь сотен жителей, сто две конфессии. Может, и здесь какой... заповедник... "Заповедник..." вон, по крайней мере, один - есть.
   Да уж, в углу сидел некто... как бы это... политкорректно... зелено-фейсный и важно втолковывал группе совсем уж зелёных, что в космосе взрывы не слышны.
   - Нет, такое придумать невозможно, - отказался от своей теории я.
   - И хорошо.
   - А?
   - В сон так трудно вернуться, тем более - в чужой. А сюда... Надеюсь, в ближайшее тысячелетие эфирные грифоны не вымрут? О, слышишь? - она качнула головой в сторону двери: - ещё кого-то несёт.
   Резкие, квакающие крики приземляющегося грифона теперь услышал и я. Услышали и остальные.
   Глупые зелёные отвернулись от мудрого зелёного и уставились на дверь; кот за правым от нас столиком аристократически зевнул и, искоса поглядывая туда же, начал набивать табаком трубку; дракон на полатях, рассматривавший кончик своего хвоста, опомнился, воровато огляделся по сторонам и полыхнул смущением; крыс, лениво цедивший пиво, зажмурился, поморгал, потряс хитрой мордочкой и продолжил лениться дальше - пиво здесь отменное; а йотун... впрочем, мысли йотунов темны, не разберешь, но рука йотуна по-прежнему выводила что-то на листе серого картона.
   Дверь открылась.
   Меха, меха, меха.... Сколько ж зверья надо истребить, чтоб одеть одну женщину?
   - А чтоб мужчину? Одного медведя? - усмехнулась Кара. - И пару кошек на рукавицы?!
   - Вступить в ряды зелёных, что ли? - пробормотал лор д'Арк, пыхая трубкой, - так они сами мышей не ловят, и мне будут мешать.
   (Крыс за недалёким столиком не прислушивался: официант, притомившийся менять ему бокалы, поставил перед ним бочоночек - литров на шесть, никак не меньше!)
   Я не прислушивался тоже, я - глядел.
   Снег на одежде, мокрое лицо, изморозь на бровях. О, даже на ресницах дрожали белые искорки.
   - Спешит куда-то. По такой погоде - и без кокона, а ведь не бедная. Чтоб аэродинамику не ломать же? А грифона всё равно загнала вконец. Слышите эти визгливые интонации?
   Кара с любопытством взглянула направо, на лора, заговорившего с незнакомцами, не будучи им представленным.
   - А это она гонится или гонятся за нею?
   Кара повернулась налево и с любопытством посмотрела на орка, напрягшего мускулатуру в ужасном усилии казаться злобным.
   - А ведь она сейчас начнёт раздеваться, - шепнула она мне.
   - Да скорее бы, - шепнул я, и Кара с любопытством посмотрела на меня.
   К гостье поспешно подошел хозяин, она сбросила на стойку варежки.
   - Подсушить бы... Но у меня мало времени.
   Голос её прозвучал слишком громко. Она не рассчитала... чего? Не тишины ли рухнувшей на таверну? Да, даже феечка бросила свои клавикорды. Вошедшая мельком взглянула на залу, опустила взгляд... ничего не заметив?.. заметив всё?... нашла верхнюю завязку своей песцовой шубы - это были два полуторадюймовых клыка на спутанных странным узлом толстых нитях - непослушными, застывшими на морозе пальцами развязала их. Края шубы чуть разошлись. Пальцы опустились ниже, потом ещё ниже и ещё... Всего завязок было шесть. Чтобы распутать последние, ей пришлось приподнимать белые полы шубы.
   - Подумаешь,- шепнула Кара. - Я так тоже могу.
   Я опомнился, огляделся. У орка изо рта капала слюна, остальные, которые мужского полу - остальные были менее откровенны. Особенно те, рядом с которыми отчаянно молчали твари пола женского.
   А новая гостья сбросила шубу Фингусу на руки, потянулась, было, к шапке - раздумала:
   - А где у вас?..
   - По тому коридорчику до конца, а там...-- он, пожав плечами, кивнул в сторону зала: - ну, по голограммам разберётесь.
   - Спасибо. И, пожалуйста, я спешу, - опять повторила она. - Приготовьте мне бифштекс с кровью, добрую порцию, и красного вина - сладкого вина! А моему грифону - телятины и... можно мага?
   - Тоже на перекус?!
   - Ох, - улыбнулась она, - нет, к сожалению. А было б проще.
   - Но Ваш... Он... Вы, наверное, издалека... И теперь, чтобы... Если быстрее - магу не обойтись без...
   - Разумеется, - ответила она на ходу.
   Из-за поворота с двумя полными подносами на вытянутых руках показался лакей, он пересекал ей дорогу, но девушка не замедлила шага. У меня возникло видение, как она проходит сквозь него... Но нет. Бедняга отскочил, пирамиды еды закачались, и несколько секунд все наблюдали за чудесами эквилибристики. Мы с лором даже успели, перекинувшись взглядами, заключить пари. Я проиграл. Блюда не рухнули.
   - Бренди? - поинтересовался я.
   - Пожалуй, - пыхнув трубкой, согласился он.
   Фингус улыбнулся нам и кивнул бармену.
   - Подумаешь! - вдруг произнесла Каролина. - Я так тоже могу.
   - Да? - неосторожно обмолвился я.
   И Кара встала. И пошла. На секунду у меня возникло видение, что она проходит и сквозь грозного орка, и сквозь его столик, но орк успел отскочить. И отдёрнуть стол следом - успел тоже.
   - Those Russian! - злобно пробормотал он по-своему.
   Подошёл Фингус. Не глядя на орка, поставил на стол бутылку бренди.
   - За счёт заведения.
   Я тоже не стал смотреть на злобное чудище, я уже хотел передать свой проигрыш лору, но, столкнувшись с показательно-равнодушным кошачьим взглядом, передумал.
   - Не присоединитесь?
   Лор улыбнулся. Умеют же... Было полное ощущение, что, если бы он сейчас вдруг стал невидимым - улыбка всё равно порхала бы над столиком. Он встал.
   Хозяин поднял руку - официант у стойки поднял голову. Фингус вскинул было вверх палец и... и, столкнувшись со скептическим взглядом д'Арка, опустил.
   - У? - выразил непонимание он.
   Лор сунул трубку в рот, неспешно отвел лапу, и сверкнул двумя когтями.
   - Ах, да, - тут же согласился трактирщик.
   (А крыс за недалёким столиком стал совсем уж невидимым у своего бочоночка пива).
  
   Когда дамы появились из коридорчика, за нашим столиком уже всё было готово: свободный стул, приборы. Рядом стоял официант с тёмной бутылкой, на этикетке которой чуть краснели очертания знаменитой скалы. Незнакомка тоже узнала её и улыбнулась - она, как старой знакомой, улыбнулась скале.
   Женщины сели.
   И появился Фингус. Лёгкий гомон, просквозивший по залу, подтвердил: чашу, которую он нёс на подносе, узнали все. Да и нож, посвёркивавший рядом, убивал последние сомнения.
   - Разрешите представить... - тем не менее, начала обряд знакомства одна из женщин за нашим столиком.
   - Не надо церемоний, а? - попросила другая.
   Как же трудно, оказывается, ей отказать!
   - Роман, - представился я. - Каролина, - представил свою подругу.
   Мы все посмотрели на лора. А тот растерялся: он без церемоний давно разучился.
   - Лор д'Арк, - выручил его подошедший трактирщик.
   Наступила очередь незнакомки, и тишина опять зашелестела по залу.
   Моя подруга недолго держала паузу:
   - Леди Эль.... - начала она, но леди прервала её:
   - Не надо церемоний. Эль... - она покатала во рту осколок своего имени, и ей понравилось. - Эль - этого достаточно.
   - Леди Эль, - Фингус стоял рядом, на подносе темнела чаша, и матово отсвечивал нож, - бифштекс через пару минут будет готов, телятина уже у Вашего грифона, маг ждёт.
   - Разумеется, - рассеянно согласилась она, вытянула из-под длинного рукава узкий нож, выщелкнула лезвие: - не люблю, когда меня касается чужое оружие.
   - Мой прокалён и протёрт водкой, - попробовал настоять Фингус.
   - Ну, это не проблема.
   Как же трудно с ней спорить. И не в аргументах дело. Лор с сожалением посмотрел на своё бренди: переводить такое чудо на дезинфекцию?!
   Она поняла его, улыбнулась, качнула головой, встала, сделала пару шагов.
   - Не поможет ли мне Великий Дракон?
   Треугольные зрачки дракона замерцали драгоценными отсветами.
   - Ты меня знаешь, девочка?
   - С детства. Легенды о Вас были моим любимым чтением, и в них Вы всегда помогали деффчонкам!
   - Леди! - пожурил он её за орочий выговор.
   А леди склонилась в реверансе и отвела в сторону руку. Лезвие... Что же это я слышал про "дымчатую сталь"?
   - Не могу же я рушить легенды?! - убедил себя дракон и дохнул.
   Говорят, есть тридцать три вида драконьего пламени. Это больше походило на рой сиреневых мошек. Они достигли лезвия, облепили его и растворились в нём.
   Добрая половина посетителей с трудом удержала завистливый вздох. А леди распрямилась, бросилась к дракону, обняла огромную голову и чмокнула, его, оторопевшего, в нос.
   - Ко-о-ша, - почти по-детски почти пропела она. - Вернусь - у нас все сдохнут от зависти.
   - Леди! - пришёл в себя смущённый дракон. -...И вы же спешите.
   - Я спешу-у-у... - жалобно подтвердила она, оторвалась от дракона, развернулась, пошла к столику, но, проходя мимо йотуна, опять задержалась, засмотревшись на лист серого картона...
   - Ты понимаешь в этом? - раздался тёмный голос. Как ни странно, в нём не звучало раздражения.
   - Да.
   - И как?
   - Я хочу туда.
   - Хочешь? Да я бы тоже.
   - У меня нет времени, - потрясла приглашённая головою. - У меня совсем нет времени.
   Она отвернулась, подошла к нашему столику. Примерилась к чаше, поддёрнула рукав - я успел заметить узенький ровный шрамик, пересекающий запястье. Она полоснула рядом. Кровь хлынула в чашу.
   - Поможешь? - обратилась она к Каре.
   - А легенды про меня ты тоже читала в детстве? - не стала скрывать удивления Кара. Она старалась не смотреть на кровяный ручеёк, но у неё это плохо получалось.
   - Нет, позже,- спокойно ответила Эль, словно бы даже не сомневаясь в согласии, словно бы не замечая рубиновых искорок, разгоравшихся в зрачках моей подруги, - несколько позже. И не читала.
   Я убедил себя, что не стоит вдумываться в смысл последней фразы. Сложнее оказалось не замечать тяжёлое дыхание орка, каменные взгляды остальных местных хищников, вслушивавшихся, вчувствовавшихся в красную капель. Даже крыс на мгновение забыл про пиво. Но бармен протёр стойку и выложил на неё армейский бластер, а дежурная магикесса в своём углу вылепила из воздуха небольшой файербол и начала баловаться с ним, меняя его окрас... И крыс опять занялся пивом, а клавикорды вспомнили про несложную мелодию.
   - Я... я не удержусь, - предупредила моя вампирка.
   - Пару глотков, - согласилась Эль. - На бинты всё равно уйдёт больше.
   - Спас-с-си... - на договорить это слово до конца - у Кары уже не хватило сил, ведь глаза её уже были ярче той крови.
   - Но... - Эль чуть обеспокоилась, - моя... она... в ней...
   - Не существенно, - пробормотала Кара, - эльфийский привкус - от него только слаще.
   - Откуда ты... Ты тоже про меня... в детстве? - попыталась пошутить Эль. Она была уже совсем белая.
   - В моём детстве не родилась ещё и твоя прабабка, - улыбнулась Кара, подумала и уточнила, - человеческая. А ты... я же не слепая.
   Это она, наверное, про меня. Да и про лора - удивленно клацнувшего когтями по столику. И даже Фингус чуть приподнял левую бровь.
   Дддон! - пропела чаша. Официант - тот самый - появился прямо из воздуха, подхватил её и чуть ли не бегом бросился к выходу. Нет, такой не выронит, даже не прольёт ни капли.
   Файербол уже пропал из рук магикессы, и она теперь чуть потирала виски. И бармен тоже убрал бластер и теперь опять протирал стойку.
   "Ну, и телепортировала бы сразу на конюшню, - подумал я, - недалеко же, неопределённость Гейзенберга на таких расстояниях практически не работает".
   - Не стоит, - вслух ответил мне Фингус, - магическое воздействие несколько ослабит первооснову руды, а каждый карат её сегодня для леди... Да и этот парень - он такой шустрый.
   Леди не слушала, она откинулась на спинку столика, и все силы у неё уходили на то, чтобы держать прямо голову, а Кара вылизывала разрез, лакомилась ее кровью.
   Лор налил нам по стопочке бренди, взглянул на Фингуса. Тот колебался не долго, движением фокусника достал из воздуха рюмочку, поставил на столик.
   - Сумасшедший день,- улыбнулся он, когда лор налил ему, - мне прислуживают гости!
   Лор тоже соорудил себе улыбку и наполнил бокалы дам.
   - Ничего не понимаю, - пробормотала леди Эль. Живые краски стремительно возвращались в её лицо. И рука не кровоточила.
   - Вот уж эта девчоночья привычка: читать начало и - сразу в конец, чтоб подсмотреть, кто на ком женился. А то бы знала...-- рука Кары, вцепившаяся в моё предплечье, расслаблялась, дыхание понемногу выравнивалось, кровь впитывалась в клыки, ресницы переставали дрожать... Сейчас она распахнёт их - и в них не будет уже ни единой рыжей искорки. А потом глубоко вздохнёт, выдохнет и просто оближет губы.
   - Я не читала про тебя! - попыталась запротестовать Эль. - Я...
   - Ах, не всё ли равно, - на выдохе прервала Кара. Она бы потянулась, сладко и длинно, но присутствие лора сдержало её. - Я теперь могу не только кровь останавливать... а это... Это теперь в тебе, словно адреналин - часов на двенадцать... Но, смотри, потом - спать-спать-спать.
   - Двенадцать часов... - задумалась "дефчонка", - я поспешу, и уложусь. Я поспешу.
   - Поспеши... - двусмысленно улыбнулась моя подруга, - и уложись, а лучше - уложи, уложи его, на обе лопатки! И спать-спать-спать...
   - А кому на лопатках: ему или ей - это всего лишь вопрос привычки или вкуса, - не выдержал и улыбнулся лор.
   - Нет! - полыхнула очами леди.
   - А вот и бифштекс! - не дал разгореться страстям добрый Фингус.
  
   Люблю смотреть, как ест красивая женщина. Особенно голодная. Не замученная этими дурацкими диетами, а, скажем, на дневном привале туристического маршрута... Или ещё лучше - вечером, после конной охоты, разгорячённая ветром в лицо, скачкой, убийствами. Она раскрывается так, что и раздевать не надо. Недаром драконы считают совместную еду более интимным процессом, чем совместный секс, чем совместный плач.
   Кажется, леди оценила мой интерес, кажется, заинтересовался, как она берет в губы мясо, не только я. Потому что, когда она закончила, у орка опять капала слюна, крыс опять забыл про пиво, у нас, оказывается, уже кончилось бренди, а вокруг столика ярились твари женского пола.
   
   Тут появился и наш знакомый официант:
   - Маг велел предупредить, что грифон через шесть с половиной минут будет готов к полёту, - он посмотрел на часы. - Уже через шесть-пятнадцать.
   У Фингуса в руках появились миниатюрные счёты.
   - Ах, оставьте, - сбросила все костяшки леди Эль, - У меня всё равно нет наличности. Выбирайте, - она протянула трактирщику пальцы, унизанные перстнями.
   Я был почти уверен, что он сейчас прямо из воздуха достанет лупу.
   - Слишком много, - удивил меня он.
   - Нет, - не согласилась она. Допила свой бокал, оглянулась, посмотрела в тот угол, где мерцали треугольные зрачки. - Нет. И я спешу, - напомнила она.
   - Что ж, благодарю, - улыбнулся он и потянул колечко с мизинца. И он-то не спешил.
   Узкая ладонь, длинные пальцы...
   Ай да трактирщик! Интересно из какого королевства, при каком дворе, от какой королевы сбежал он в эту глухомань? Я перехватил завистливый взгляд лора. Или это он перехватил мой?
   - Вы меня смущаете, - улыбнулась Эль. - И я спешу! - и с забавным отчаянием отняла она свою ладонь от его губ.
   - А это Вы гонитесь или гонятся за Вами? - не выдержал свою злобную роль юный орк.
   - Когда играешь в догонялки с судьбой - "это" такая путаница!..
   Леди встала. Официант уже держал её шубу, шарф. От стойки шёл бармен, у него в руках были сухие, тёплые рукавички, шапка.
   - Эх, на удачу!
   Я оглянулся на орка - он бросил кости. Эль не дала им остановиться, два шага - и она у чужого столика, два взмаха - и кости у неё в кулаке, ещё взмах - и они полетели в камин.
   - Э-э-э... - выразил недоумение орк.
   - Когда играют с судьбой - не подглядывают в карты, - отмахнулась и от орка леди. Она уже приняла из рук официанта шарф, из рук бармена - шапку, Фингус держал в руках распахнутую шубу.
   - Но камни... - запротестовал орк.
   - Но ты же не гном, чтобы из-за камешков расстраиваться, - она одевалась быстрыми, точными движениями. - Да, кстати, я не вижу ни одного гнома... Нет?
   - Были, - поморщился Фингус. - В прошлом году. Из Мордавии. Строили бассейн. И старая Таверна рухнула. С тех пор - не пускаю.
   - А те?..
   - Ни один не ушёл, - вмешался орк и рефлекторно поковырялся в зубах.
  
   Эль замерла - мимо столиков к нам пробирались йотун и дракон. Тёмные руки йотуна держали лист серого картона. А на картоне - синее небо и синее море. И уходящее за горизонт поле, заросшее огромными - с орешник - кустами масляничных роз. И полдень, и лето. И сверкал белым - дом.
   - В подарок.
   - Нет, - с сожалением отказалась Эль: - мне некуда, у меня даже сумочки нет... - она вздохнула: - посади у домика виноград, а? Хоть с десяток лоз...-- и жалобно добавила: - Я хочу туда.
   И тогда дракон дохнул. Говорят, существует тридцать три вида драконьего пламени. Это, было - сотым. Когда картон снова стал виден...
   Одинокое облако ползло по небу, тень от него ползла по морю, прибоя почти не было, ветра - тоже, кусты - недвижны, но запах живых роз был свеж, а одинокое облако всё ползло, ползло по небу.
   - Не ходи туда, ходи туда, - непонятно сказал дракон.
   - Нет! - почти выкрикнула девчонка и почти выбежала из таверны.
   Через несколько секунд раздался квакающий вопль стартующего грифона.
  
  -- Я соскучилась

Аля (приблизительно 2003 год)

     
  --    1. Засранец
     
     
        
   Ирэн молчала, смотрела на меня, смотрела, а потом вдруг предложила:
   - Идём в горы?
   - Я боюсь высоты, - привычно отказалась я.
   - Глупый термин, - проворчала она: - "высоты"... Никто не боится взлететь - боятся падать. Да и ты... Ты разве боишься - бояться?
   Голос её звучал устало, да и сама она... Точёный макияж, тщательная причёска, дорогое платье, неяркий свет, но всё равно... Чуть опущенные уголки губ, чуть набухшие веки и никак не успокаивающиеся пальцы... Ирэн то приглаживала подлокотник кресла, то трогала щеку, то зачем-то касалась волос... Совсем вымотана...
   Что ещё случилось в мире? Я совсем не смотрю телевизор. Прыгнула цена на нефть? Венесуэла предложила использовать её порт под базу для наших подводных лодок? Или незаметно для внешнего мира, газет, Интернета одна группа боевиков перестреляла другую? Или... вот-вот перестреляет?
   Она три недели не звонила мне, не приглашала к себе, не звала. Она даже не поцеловала меня при встрече, а сейчас ещё и это вдруг вырвавшееся предложение.
   "Вдруг"... У Ирэн?! - "Вдруг" у неё ничего не бывает. И никогда. Что ей надо? Ей хочется выбраться со мной в горы? Или затащить в горы меня? "Весть девицу в глушь лесную и одну оставить там, на съедение волкам". Глупости, не сходи с ума, если бы... она бы в двадцать четыре секунды нашла двадцать четыре способа проще. Но раз завела об этом разговор, значит, считает, что уговорит меня. Да и... почему бы и нет? Бояться я не боюсь, а "госпожа эксперт" хоть немного передохнёт от своих экспертиз.
   - ... Ты же любишь Рериха - не тянет сравнить? - продолжила она.
   - Это ты тянешь меня сравнивать, ты.
   Ирэн слабо улыбнулась.
   - И считай, что вытянула, - улыбнулась и я.
   А она только чуть опустила тяжёлые ресницы.
        
   - В горы? Вдвоём?! Нет! - возмутился Феликс. - Запрещаю.
   - Мне?! - взвилась я.
   - Мне? - тихо переспросила Ирэн.
   Я проглотила всю свою тираду: Феликс и так подавился. Редкостное зрелище.
   - Завари кофе, - обратился он ко мне. И опять опомнился: - Пожалуйста. Ты ж умеешь. Не то, что некоторые.
   - Это он про тебя?! - опять возмутилась я.
   - Нет, - не поддержала меня Ирэн. - Про свою...
   - А-а, - хмыкнула я и пошла на кухню.
   Когда вернулась, они всё ещё молчали. Кофе выпили тоже молча. А потом Феликс перевёл взгляд на меня и поставил чашку на столик.
   - Вдвоём с ней я тебя не отпущу, - смотрел он на меня, а обращался к Ирэн. - Сейчас не девяностые, но придурков перестреляли ещё не всех. Одна она выкрутится, откуда угодно, а с тобой... Рисковать тобой я не имею права. Я тебя не выпущу - ты же это понимаешь?
   - Да. Но я уйду. Ты же это тоже понимаешь?
   Наверное, так о косу звякает камень. Давно уже я не слышала этого сладкого звука.
   - Компромисс искать будем? - спросил он.
   Эх, какую бы я закатила паузу! Она не стала.
   - Давай, - сразу ответила Ирэн.
   - С вами идёт проводник.
   - Нет.
   - Я.
   - Ты?! - хмыкнула она. - Нет.
   И он вдруг заулыбался.
   - Нет! - ужаснулась она.
   "Нет!" - через секунду ужаснулась я.
   С нами откомандировали его гадюку.
  
   Лариса... Как бы вам её описать... Ей бы очень пошла эсэсовская форма... Ну, истинная арийка. Не двухметровое белоголовое чудовище, а... Не двухметровое, но... Феликс как-то удивился, почему она всё время оставляет меня в живых... И он не шутил.
        
   До Краснодара мы собирались добираться на поезде. Ей подали самолет. Мы с Ирэн были в штормовках, штанах и кроссовках, она - в платьице, туфельках и на каблуках. Мы - с рюкзаками, она - при сумочке. В Краснодаре мы хотели дождаться автобуса - её ждал джип. В гостинице, в Гуамке, ей выделили одноместный номер, нас поселили в двухместный.
   - У, какие здесь появились уютные пещерки! - удивилась на её комнатёнку Ирэн. - Тебе, верно, и шампанское сейчас принесут?
   (Это в комнату двое амбалов внесли рюкзак и сумку).
   - Наверное, - настороженно ответила Лариса.
   - А мы пойдём пить чай. Аля, ты захватила кипятильник? - и она повернулась к двери.
   - Да, - пошла следом я.
   - Заваришь?
   - Конечно.
  
   Когда эта гестаповка пришла к нам, чай ещё настаивался.
   У неё в руках были бокалы и ополовиненная длинная бутылка с кривым горлышком, а под мышкой зажата другая, такая же.
   - Одной мне столько не одолеть, - капризно объяснила она. - Но если какая тварь полезет ко мне...
   - Аля... - не стала дослушивать её Ирэн.
   - Да? - сразу отозвалась я.
   - Ты сможешь её обездвижить?
   - Она же не при оружии... - прикинула я. - А в неогневом бое, справлюсь. Оттестировно.
   - Вы...
   - Милая... - Ирэн пару мгновений полюбовалась на ощетинившуюся блондинку. - Ещё одно слово, и я изнасилую тебя. Грязно и больно.
   Откуда появился пистолетик, я не углядела.
   - Пристрелю.
   - А что Феликсу сказать - уже придумала?
   - Её, - ствол смотрел теперь на меня, а Лариса больше не изображала пьяную. - Её мне простят.
   - Компромисс искать будем? - не стала настаивать на паузе я.
   - Да, - сразу согласилась Лариса.
   - Ты извиняешься, - потребовала Ирэн.
   - Я была невежлива. Прошу меня простить. Вы - тоже!
   - Я была адекватна. Прошу меня простить.
   - Мне тоже извиняться? - не поняла, за что, я. Но пистолет по-прежнему выцеливал моё солнечное сплетение. - Прошу меня простить.
   - Принято.
   - Принято.
   - Принято, - я больше не пыталась портить им ритуалы.
   Я очень надеялась, что тут пистолет и исчезнет. Ошиблась.
   - Вы не пристаете ко мне.
   - На время нашего турпохода, - улыбнувшись, уточнила Ирэн.
   - И даже не шутите над этим, - выставила встречное условие Лариса.
   - Принято.
   - Принято.
   Они обе смотрели на меня. И пистолет. И мне это надоело.
   - "Принято-принято"! Не верю я губам на слух! верю - на вкус. Ты нас целуешь.
   Лариса молчала. Она смотрела на Ирэн. Ирэн улыбалась.
   Лариса на что-то решалась, а я... Коленям вдруг стало трудно удержать то, что дрожало выше. Напомнил о своём существовании сфинктер. В ледяшечку заледенело солнечное сплетение. И я...
   ...Можно даже не опускать ресниц. Надо только отгореть моё замерзшее солнышко, только на первую капельку, чтобы она протаила тропинку туда - на пару ладошек ниже. Вторая - капнет сама. Третья - за компанию, а уж дальше эта влажная толпа...
   Я давно не боюсь бояться.
   - И больше никогда! - взглянула на меня и, что-то увидев, сдалась Лариса.
   - "Никогда" - здесь, на Кавказе, - опять уточнила Ирэн.
   - И не надейся!
   Тут я взглянула на Ирэн, и куда исчез пистолетик, опять проморгала.
   - Принято, - буркнула Ларка, подошла ко мне, мазанула губами мои губы, дождалась "принято" и направилась к Ирэн.
   Я длинно выдохнула и занялась чаем.
   "Принято" от Ирэн донеслось не так, чтоб уж скоро, и звучало в нем глубокое удовлетворение.
        
   - Отчего всё это? С чего это она?.. А ты? Она же не успела допечь тебя? - ночью, когда мы остались одни, спросила я у Ирэн.
   - Не меня, - в темноте я не видела, но улыбку в голосе разобрала, - есть один засранец. Не стала я портить ему антрепризу.
   Конечно, мы были далеко не трезвы, но это ж надо знать чистоплюйство Ирэн!
   - "Засра...", мужчина? кто? - и до меня дошло: - Феликс?! - в тёмной комнате чуть пахло сигаретным дымом, а в раскрытое окно всеми своими звёздами смотрела на нас южная ночь. - Ну, его она... и неоднократно, но причём он-то?
   - Я так думаю, что у него накануне внезапно, вдруг, срочно, неотложно образовалась командировка на Камчатку, вызов к начальству на Багамы, инспекция каналов на Марсе, зачистка колец Сатурна, и этот негодяй поручил собрать её в путь-дорогу, - она опять улыбнулась в своей темноте, - собратьям по своему отделу, отряду или... как, там, у них это называется...
   - Не понимаю: и что? - никак не доходило до меня.
   - Понимать не надо. Просто представь: толпа измордованных людоедов собирает свою хищную блондиночку в эскорт нам. И что скажет первый из этого офицерья?
   - "Ты уж постарайся вернуться девочкой", - хихикнула я.
   - А второй?
   - Заинтересуется: а как это проделывают лесбиянки?
   - А третий?
   - Третий долго будет описывать, что с его знакомой сотворили на зоне...
   - Или что на зоне вытворяла его знакомая.
   - А если есть ещё и пятый, и шестой...
   - А остановить их некому... Они вон ей даже бутылки своеобразные подобрали.
   - Вот засранец! - согласилась с диагнозом я.
  --         
2. Бабочки вечности
        
   Гуамское ущелье встретило нас туманами. Они бродили по нему, как стаи мамонтов - неспешно, неостановимо, порой, словно к водопою, спускаясь к речушке, порой окружая нас.
   - Местное название - Ущелье духов, и я здесь почти явственно ощущаю их. У них - разные характеры, и внешне они не похожи друг на друга, но одинаково чужды нам и... И время для них течёт по-другому. Не то, чтобы медленнее... Но вспомни, Аля, себя: какая пропасть отделяла тебя, семиклассницу от девятого класса, и как немного, недолго теперь - два года... Вот так же, что им наши столетия! Хранители. Только что же они хранят? Для кого? А ты ничего не чувствуешь - здесь, сейчас? - обратилась Ирэн ко мне.
   Тропинка вилась вдоль узкоколейки, слева крутым подъёмом уходила вверх скала, справа в неглубоком распадке прыгал по камешкам Курджипс, ещё левее - ещё скалы, скалы, скалы, пятна теней, пятна пещер. И четыре пятна вдруг сложились в лицо. Я вздрогнула.
   - Это Страж у Входа, - Ирэн сжала мой локоть. - Не утомляй его.
   - Где? - потребовала Лариса. Я не успела отвести глаз, и она проследила мой взгляд. - Где?!
   - Показывать бессмысленно: либо видишь, либо нет. Но чувствуешь?
   - Как смотрят в спину.
   - Да, раз он не смотрит тебе в лицо. Дальше будет Летящий, потом Жрец... Хотя мне пытались показать и других, но каждый видит только тех, кого видит.
   - Они опасны? - спросила я.
   - Равнодушны. Летящий - злобен, но его норов не про нас. Только не надо надоедать им.
   - А что тогда? - Лариса явила скепсис.
   - А ты не просилась проехаться по этому? - Ирэн пнула рельс.
   - Отсоветовали. Сказали, что пешком познавательнее.
   - "Гуамское ущелье" - уже хороший бизнес, а вот всё равно стараются... Пробовали, оказалось проще - "отсоветовать"... Не так давно один, смелый, свою дочку на дрезине решил покатать. Как они оказались в реке, так и не поняли. И как остались живы - тоже. Дрезина-то ведь даже не перевернулась.
   Раздражение Ирэн было понятно: чуждость окружающему ржавых рельс и нечистых серых, заляпанных смолой шпал било по глазам, будто цветастость разорванных обёрток на лесной поляне.
   - Мусор здесь теперь убирают, а от этой дряни избавиться невозможно: что-то там прописано в министерстве обороны... Кажется, наши генералы в случае атомной войны собираются по этому подвозить патроны... К пулемётам "Максим", наверное.
   - Они, как всегда, готовы к прошлым войнам, - улыбнулась я.
   Ирэн не ответила. Мы подошли к очередному облачку тумана. Оно было так странно отчётливо - казалось, его можно было погладить, как шерсть того самого мамонта. И оно укутало нас... И освободило.
   - Не мамонта - мастодонта, - добавила экзотики Ирэн. - Здесь очень древние земли. Вот именно на этой тропе могли охотиться тираннозавры. Мне один местный показывал зуб - на огороде нашёл. Коренной, я думаю, но шириной с пятак, длиной - со спичечный коробок. А в школьном музее соседней станицы - коллекция орудий из каменного века. Есть... если не разграбили за девяностые.
   Мы шли, шли, шли. А скалы вокруг громоздились и выламывались, и не было им покоя, и не было на них управы.
   - Кавказ... Древние земли, молодые горы... Вон Крым... В Большом Каньоне пейзажи - как в вылизанном парке времён Людовиков, Анжелик и Антуанетт. Или Урал - богатый и усталый, а здесь... Энергетика - сумасшедшая. Пещерные монастыри не переводились... Последний большевики вытравили газом - пытались добраться до, по слухам в нём спрятанном, золотого запаса Казацкой Рады... Не нашли. А здесь недалеко - Монахова пещера, поднимемся - полюбуетесь. Внутри озерцо, водопад... Выйдем из ущелья - в Мезмае и сейчас на восемьсот жителей - четырнадцать конфессий. Можешь отстоять мессу с католиками, сходить покамлать к шаману или - сплясать с кришнаитами.
   "Можно?"
   - А жрецов Вуду или людоедов с острова Пасхи нет?
   - Мне не попадались, - улыбнулась Ларисе Ирэн, - но вдруг они просто не афишируются. Мы остановимся у Негоды - спросишь.
   - Примет?
   - Негода? Он принимает всех.
   - Бизнес?
   - Образ жизни. Сам поэт, и у него вечно - странники, поэты, туристы... И прочие сумасшедшие. Участок большой, и на нём домики, стожки, места под палатки. Платит, кто сколько может. Или хочет. Он не отказывается ни от пары червонцев, ни от сотни евро. Интересный мужик... Да увидите.
   - Нет, - остановилась я. - Никаких поэтов.
   - Хорошо, - обернулась Ирэн. - Не пойдём к Негоде, остановимся у...
   - Нет, - повторила я.
   Лариса хотела что-то сказать и... промолчала.
   - Хорошо, - задумалась Ирэн. - Но тогда это получится не прогулка, а маршрут. Пошли. И обойдётесь без той пещеры.
   Она развернулась и обошла меня. Она не то, чтобы теперь спешила, но разговоры были больше не в ритм. А на выходе я тоже почувствовала взгляд в спину - от Стража.
        
   А потом мы опять шли, шли, шли... На расспросы Ирэн ответила только: "Сделаем двоечку". Лариса вроде бы даже поняла, что это значило, а мне было всё равно. Полчаса хода, десять минут отдыха. Ещё полчаса - опять десять минут. Ещё полчаса... Ещё... Вверх-вниз, вверх-вверх-вниз, вверх...
   Наши подмосковные леса полны тенями и ностальгии, леса Кавказа напоены солнцем и вечностью.
   - Самшит, - говорила Ирэн.
   - Бук, - говорила Ирэн.
   - Пихта, - говорила Ирэн.
   - Зелёнка, - пробормотала Лариса.
   А солнцу было всё равно и вечности - тоже. Она выламывалась валунами из-под тонкой кожицы почвы, и грелись на них горячие лучи. И к ним можно было прикоснуться.
   И возле одного из них - размером в хороший сарай - я не выдержала:
   - Стойте.
   Ирэн взглянула на часы:
   - Ещё немного... к тому же здесь совсем недалеко...
   - Нет, - сняла я рюкзак.
   - Что-то не пойму, кто у нас в командирах, - хмыкнула Лариса и с облегчением тоже освободилась от рюкзака.
   Я не прислушивалась к ответу Ирэн, я разулась и, осторожно наступая на покрытый мхами камень, полезла вверх по выпирающей из земли скалы, на её плоскую вершину.
   - Шею не сверни! - напутствовала меня Лариса.
   Тихой реплики Ирэн опять не расслышала.
   - Но кто же так поднимается! Да и падать особенно некуда, - послышался намёк на оправдание.
   И опять что-то сказала Ирэн, и опять не угомонилась Ларка:
   - А мне её простят. Знала бы ты, с каким облегчением мне её простят.
   Но тут я добралась до цели, легла на прогретый камень, повернула лицо к солнцу и отключилась от вздора.
  
   И снова - вверх-вниз, вверх-вверх-вверх... И снова лес - сплошь запятнанный светом, как наши луга - цветами.
   - А где здесь грецкий орех? - попробовала я проявить свою школьную пятёрку по географии.
   - Здесь ему ещё холодно, это надо к Туапсе.
   - Ещё не весь вырубили? - встряла Лариса.
   - Там его не тронуть.
   - Лесники?
   - Лесники?! В девяностые? Нет, там - раненый лес. В деревьях с войны остались пули, осколки. Турецкие фрезы оказались слабы против русского свинца и немецкой стали. Так и уцелел.
   - Тогда, как уцелело это? - Лариса махнула рукой, и словно послушавшись её, где-то совсем недалеко дал очередь сумасшедший дятел.
   Ирэн огляделась.
   - Вон, видишь? - показала она на недалёкую крутую яму, у которой сквозь прошлогоднюю листву, траву, вьюнки, сучья проблёскивал белым камень. - И вон, и во-о-н там?
   - И что это?
   - Известняк кругом, и всюду карстовые провалы. Дорогу не проложить. Пробовали - бросили. Руки коротки. В позднем социализме вертолётами пытались вывозить, но даже тогда поняли: слишком дорого.
        
   Мы шли-шли-шли...
   - Куда мы идём? - спросила я.
   - Не скажу.
   - И правильно, - к моему изумлению поддержала её Лариса.
   - Почему?!
   - Тебе скажи, а ты ответишь... - и Ларка почти пропела, - "не-е-т"! Уж хоть куда бы дойти.
   - Ты, что ли, устала?
   - Не я. Ты.
   Я устала. У Ирэн - словно бы разгладились морщины. Ларка... та под своим двухэтажным рюкзаком едва не приплясывала, а я устала.
   - Уже недалеко. Совсем.
  
   И мы пришли.
   - Нет, нам насквозь.
   Это было поле.
   - Поле - если что-то посажено, а это - поляна, поляна Сикорского.
   Трава... Если она в рост человека - это трава?
   - Термин "альпийские луга" слышала?
   Цветы, цветы, цветы... Красные, синие, желтые. И у самой земли, и в глубине травы, и верхушками - в переглядку с солнцем.
   - Раньше сюда на лето вывозили улья. А сейчас мезмайские заготавливают сено.
   И почти до горизонта.
   - Нет, два с половиной километра. Дойдёшь?
   Я только кивнула.
  
   Иванова поляна оказалась поменьше, и сена на ней не косили, потому что вся она заросла колючим шиповником. Шиповник давно отцвёл, и ягоды уже наливались красным. И с каждого куста при нашем приближении в воздух срывались бабочки, стаи бабочек - с каждого куста. Они мельтешили в воздухе, как комары-толкунчики в теплые вечера по России - и было их сотни.
   - Я пришла, - сказала я и сняла рюкзак.
   - А мы остановимся во-о-он там, - улыбнулась Ирэн. - Там оборудованная стоянка.
   - Каша через час будет готова, - добавила Лариса. - Подходи.
   Она подсела под мой рюкзак, взгромоздив его себе на плечо, выпрямилась и потопала вслед за Ирэн.
   Я оглянулась - недалёкий хребет готовился закрыть солнце.
   Я оглянулась - над моими подругами кувыркались бабочки.
  
   А одна села мне на плечо.
   Первая.
           
  --       3. А потом мы шли, шли, шли...
           
   - А мне её простят! - опять услышала я.
   - Удавлю гада, - спокойно проинформировала Ирэн.
   - Кого это?
   - Выясню, кто из вашей кодлы подкатывался к Алечке и удавлю.
   - Всех не перестреляешь, - хмыкнула Ларка.
   - Тебя поднапрягу!
   - Не выйдет, - отмахнулась белокурая бестия: - Феликса тебе не переиграть, а он никогда и никому не отдаст меня.
   - Никогда... - раздумчиво произнесла госпожа аналитик.
   - Пока я его не брошу, - не стала спорить блондинка. - Да и тогда... Скорее сам пристрелит. Как ты думаешь: он сможет?
   - А он сможет?
   - Я первая спросила.
   - Первой и ответь.
   - То есть второй отвечать - ты согласна? Отлично, - она пошевелила корягой в костре, и воздух взлетела стая огненных мотыльков. - Он быстрее меня, но я... я буду решительнее. Прогноз: пятьдесят на пятьдесят.
   - Значит, шансов у тебя нет совсем. Нерешительным, если решится, он не будет.
   - Если?
   - Если ему отдадут приказ, и он с приказом согласится. Если его убедят согласиться.
   - А его убедят?
   - А как ты думаешь, кому поручат убеждать? - улыбнулась Ирэн. - Прогноз: сто процентов.
   - Что ж, если что... начну с тебя.
   - То есть, теперь не с Али. И то хорошо. Что-то она задерживается... Уже минут десять, как должна бы подойти.
   - Не задерживается, - хмыкнула гестаповка. - Подслушивает.
   - Как ты почуяла? - пришлось войти в освещённый костром круг. - Я же не шевелилась даже. Я умею.
   - Снайпер, который не чувствует взгляда в спину - мёртвый снайпер. А я до сих пор живая. Очень даже живая. Подсаживайся, каша уже должна бы дойти. Или чай приготовишь? Меня Ирэн не допустила.
   Она потянулась и откинула с котелка куртку. Судя по запаху - это была гречка с тушёнкой. Есть хотелось - барана бы съела. Но с набитым животом не священнодействуют. Я занялась чаем.
  
   Ночь. Чёрная, как отчаяние. Вся в звёздах, как в цветах - давешняя поляна. Над недалёким костром, как давешние бабочки - искры. А летний лес уже пах осенью, как вокзал - прощаниями. И не заснуть - потому что замучают радугами разноцветные сны, потому что замучает истомлённостью ожидания утренняя заря, потому что...
   Я заснула сразу. Мне даже ничего снилось. Я даже проспала рассвет.
  
   - Тебе заката мало? Завтракай да пойдем.
   Они уже давно проснулись, давно собрались и сейчас обе потягивали кофе.
   - Нет,- опередила меня Ирэн.
   Лариса расхохоталась:
   - Это что - заразно?
   - Она ещё не наигралась с бабочками, - объяснилась Ирэн, и обратилась ко мне: - Покажешь?
   Я не заколебалась, просто мне вдруг... впервые за много-много месяцев... вдруг захотелось, чтобы на меня посмотрела не Лариса и не Ирэн, и не кто-то ещё, мне захотелось показаться Наташе. И впервые за много-много месяцев это имя не пахнуло полынной горечью.
   - Да, - потянулась я.
   Обуваться было лень, походить бы босиком, но с утра - в августе-то! - было почти откровенно холодно, всё вокруг - ветви деревьев, кусты, трава, земля - всё купалось в росе, ноги сразу закоченели.
   - Простудишься.
   - Поплескаться бы в этом, - замечталось мне. - Ну, здесь-то шиповник, а если сбегать на Сикорского?
   - Нет, не получится и там. Это ж тебе не наши ласковые травы. Тут даже лопухи ядовитые. Местное название - "губодуй"... Да и без него - колючка на колючке... А хочешь устроим душ?
   - И ванну, с шампунем против перхоти, - проворчала я. - Не хочу.
  
   Роса на поляне Иванова тоже устилала всё: и на каждой красно-зелёной ягодке висело по капельке, и россыпи их изукрашивали узоры паутинок, и на длинных травинках они красовались аккуратненькими цветиками ландыша...
   А потом из-за деревьев брызнуло солнце.
   А потом разноцветными брызгами взлетели бабочки.
   А потом они начали садиться на меня.
   А потом и на них.
   А потом Лариса сказала:
   - Нет, наверное, я не буду тебя убивать.
   А Ирэн засмеялась. И вверх опять полетели перепуганные бабочки.
          
   А потом мы взгромоздили рюкзаки и опять - вверх-вниз, вверх-вверх-вниз, вверх-вверх-вверх-вниз... Полчаса ходу, десять минут отдыха: не снимая рюкзака лечь на землю, ноги - на пень, на камень, на ствол, а потом опять - полчаса ходу... и опять - ноги на камень...
   И опять я вымоталась быстрее, чем старуха Ирэн, сильнее, чем неженка Лариса. Да что же это такое?!
   - Я кандидат в мастера по горному туризму. Правда, не подтверждала давно, но мастерство не пропьёшь - организм помнит. Если б "танцы до утра", ты бы в полчаса уморила нас обеих, но тут другие группы мышц работают. Вот тебе и притомилось. А для нас всё это даже на тройку - маршрут на третий разряд - не тянет, так - гуляем... Бабочками забавляемся.
   - Лар, а ты тоже, что ли, - мастер, любитель погулять?
   - Я - профессионал. Пока на позицию выйдешь... А уж обратно - бегом, с погоней у задницы... Тебя бы хоть на пару наших тренировок - понежилась бы.
   - "Обратно"... А вертолёт какой, за тобой не присылают?
   - Пока не оторвёшься от преследования - никаких вертолётов. Их же опознать проще простого.
   - Ну и хрен бы с ними! А то чеченцы не знают, кто снайпера на них выставить может!
   - А если не чеченцы? Если совсем наоборот?
   - Как это?
   - Лара...
   - Да не бойся - не скажу я ничего особенного, - отмахнулась от предостережения бдительной Ирэн боец невидимого фронта, - а то она сама не понимает, что некоторых наших придурков только с той стороны и достать-то можно было!
   - Ещё б понять, кто делит "наших" на придурков и не очень, - пробормотала я.
   - А вот это не ко мне! - безмятежно улыбнулась на госпожу аналитика Лариса.
   Она, наконец, расслабилась, она, наконец, перестала дёргаться, ждать, что к ней начнут приставать, она перестала сдерживаться, сдерживать себя, держать себя в узде, и вот эта улыбка её: губы - настежь, во рту - снег, на щёчках - ямочки, в глазах - серые огонёчки, ресницы - стрельчатые, брови - вразлёт... ну, хороша же!... И чего это я не люблю блондинок?
   Ирэн улыбнулась тоже. И тоже не мне.
          
   А мы всё шли, шли, шли... вверх-вниз, вверх-вниз. Ирэн вела уверенно. "Тропа, - раз пояснила она, - здесь туристических маршрутов с советских времён - в любую сторону. И пешие есть, и конные... Хочешь ближайшую засечку покажу? В восьмидесятые уже наверняка встретили б кого-нибудь..."
   Впрочем, пару раз, она всё же обращалась к Ларисе, та доставала из одного из десятка кармашков рюкзака нечто вроде дисплея с антенной, на котором на фоне карты мигала зелёная точка.
   - GPS? - спросила я.
   - Нечто вроде, - подтвердили мне.
   За весь день я ни разу не остановила маршрутчиков. Хотя с обеденной стоянки меня увели с трудом: вид с той площадки открывался такой, что куда там Рериху... И ведь это был не Тибет - обиталище незамутнённой вечности, а Кавказ... Недаром именно к его скале приковывали Прометея, недаром именно его скалы помогли тому не смириться - обоюдная их гордыня юности...
   К вечеру вымоталась совсем.
   - Ещё немного, - сказала Ирэн.
   - Уже рядом, - потом сказала она.
   - Нам на ту сторону, - наконец, сказала она.
   Перед нами плескалась на перекате горная речка.
   - Глубоко? - спросила Лариса.
   - Дождей давно не было... так что по колено, должно быть. Кое-где, - она заулыбалась, - нам будет вот по этих пор.
   Конец света! И ей силы ещё хватает шутковать...
   Лариса рассмеялась... А этой - на хохот...
   - КАМАЗы по руслу, - продолжила Ирэн, - за лесом ходят. Мотор им не заливает. К тому же на карте тут брод помечен. Пройдём.
   Лариса сняла рюкзак, вытащила топорик.
   - Я помогу, - сообщила Ирэн и вытащила свой.
   - Четыре кола вырубить? Справлюсь.
   - Мы... может, даже опаздываем .
   - Хорошо, ветки затешешь.
   - Куда мы можем опоздать? - не поняла я. Я тоже избавилась от рюкзака. Села.
   - Ты удивишься, - пообещала Ирэн.
   Передохнуть мне удалось совсем чуть-чуть. Им бы в лесорубах работать... Парой железных дровосеков. Уже вечерело.
   - Штаны снимать?
   - Хочешь на ночь глядя в мокрых шортах шастать - не снимай... А вот кроссовки оставь: камни попадаются очень острые.
   Перебрались через реку мы вполне благополучно. "Вот до этих пор" было только в одном месте и всего метра три-четыре. Рюкзаки придали массы, и гуськом, держась одной рукой за общую жердину, другой - опираясь о свои шесты... Главное, чтобы в любой момент хотя бы один из них был упёрт в дно... Наши дамы с сомнением поглядывали на меня, но эта переправа походила на странный танец, а танцевать я умею.
   Противоположный берег был довольно крутым, вот тут я - с тяжеленным рюкзаком за плечами, в мокрых кроссовках - еле поднялась, но мы выбрались...
   Это была ещё одна узкоколейка.
   -- Ты когда-нибудь стопорила электричку? - схватив ситуацию, обратилась ко мне Ларка.
   - С Андреем на собаках до Питера добиралась.
   - Как-как?! - не поняла Ирэн.
   - На электричках. Без билетов. Со спартачами, - пояснила я.
   - Значит, опыт есть.
   - Здесь принято платить, - предупредила Ирэн.
   - И пожалуйста, - не стала с ней спорить я.
   - Ой, девки, оно уже катит, - первой расслышала Лариса. - И в нём наверняка есть мужики...
   В шорты мы едва успели вспрыгнуть, а потом оно из-за поворота и выехало.
   - Мамочки родные, - не поверила своим глазам я.
   - Ни хрена себе - дикий запад... - откомментировала наша ковгёрл.
   Нет, такого я не видела даже в вестернах... Больше это походило на игрушечный паровозик о двух вагончиках... Или что-то из фильмов с Чарли Чаплином... В которых, если корова мешала проехать поезду - в сторону сдвигали рельсы. Правда, высокая труба не дымила клубами. Дизель, всё-таки.
   А оно чапало-чапало...
   - Ты уверена, что они собираются остановиться?
   - Здесь подбирают всех. всегда. Аля, не нервничай, они просто шутят с девочками.
   Лариса тоже хотела что-то сказать, взглянула на меня и вдруг решительно сняла рюкзак:
   - Сейчас я над ними тоже пошучу манесенько.
   Движения её стали точными и завершенными, как у циркача во время номера, как у меня во время танца.
   Три узких пенала - три движения - три щелчка, и у неё в руках... пистолет? Но разве у пистолета бывает приклад? Но разве к пистолету можно присобачить подствольник?
   Подствольник прикручивала она уже неспешно и лицом к пыхтящему чуду. Она даже не успела вскинуть своё чудовище - паровозик заскрипел всеми своими тормозами... Потом гуднул и встал.
   На разборку этого оружия массового поражения времени ушло тоже немного.
        
         4. Для денег и для души
        
   Внутри вагончика - небольшого, мест на двадцать, было как в таборе...
   Стайка девочек, невысоких черноволосых кареглазых, чирикающих по-армянски. Все в перстнях, сережках, цепочках - золото, золото, золото... Яркие блузки, расшитые джинсики, голые животики. У одной даже пирсинг в пупке. Выезжали в город?
   - "Спускались в город", - шёпотом поправила меня Ирэн.
   Трое мужиков, у которых "с собою было". С ними высокая девица... лет чуть за тридцать, наверное... а может - и под тридцать, а может... а может, - и всего лишь слегка за двадцать, разбитная и разбитая. Русская. Когда-то была красивой - лет десять тому назад... или пять... или только три. И уже нет. На ящике перед ними - ополовиненная полторашка, пластиковые стаканчики, нехитрая закусь - окорочка, картошка, колбаска, пара корейских салатов... И свежее красное пятно. Ощутимо пахло пролитым вином.
   - Вы, что ли, с горы спрыгнули? - обратился к нам один из них. Армянский акцент был почти незаметен. Да это было даже не акцентом - просто резковатый для русского голос. - Чего это он так резко затормозил?
   Мы не успели придумать ответа.
   - Туристничаете? - улыбнулся второй.
   - Изголодались, небось, за день? Подсаживайтесь, - третий был русским.
   Ни в одной реплике не слышалось ни угрозы, ни пьяного напора.
   - Дайте хоть в себя прийти, - Ирэн сделала шаг. Мокрые кроссовки под нею смачно чавкнули.
   - Не спрыгнули, - сделал вывод русский, - выбрались. Смотри-ка, и ведь сухие. Через Пшеху в брод - и не одна не окунулась?! Остались ещё женщины в русских селеньях, - одобрил он. - Водичка-то, поди, уже не тёплая? Тем более требуется! Давайте-давайте, разувайтесь, приводите себя в порядок и подсаживайтесь.
   - Да вам и самим там мало... - попробовала опять отказаться Ирэн.
   - Не вопрос, - улыбнулся первый и достал из сумки ещё одну бутылку. - И пить из горла тоже не придётся, - опередил он следующее возражение, достав запечатанную упаковку одноразовых стаканчиков, вилок, салфеток.
   У него был хороший голос. Я улыбнулась ему:
   - Уговорили.
   Ирэн признала мое мнение, как эксперта по мужским голосам.
   Дабы явить единство, улыбнулась и Лариса:
   - Действительно, Вы и мёртвую уговорите, - и тут же добавила. - Но я не пью. Совсем.
   От девчоночьей стайки в конце вагончика донеслось хихиканье. Видно, этот мужик умением уговаривать - славился.
          
   Мы добавили снеди на их "столик". Они попытались отказаться, но Ирэн коротко сказала "нет", Ларка на этот раз задавила улыбку, достала и сноровисто вскрыла банку тушёнки.
   - О, это же "Китайская стена"! Она ещё производится?
   А я перехватила жадный взгляд девицы... Достала сушёные бананы, ананасы. И ещё пару красивых коробочек.
   Ирэн с Ларисой в четыре руки засыпали винное пятно солью, протёрли, закрыли его ароматической влажной салфеткой, сверху расстелили ещё одну - сухую. И ещё - по узорчатой салфетке перед каждым. Мужчины только успевали поднимать пластмассовые блюдца.
   - Вот, Светка... Ты шлялась-шлялась, а даже накрывать на стол не научилась.
   - А я в официантки не нанималась!
   Ирэн взглянула на неё... вроде мельком... словно оценивающе... Светка заткнулась.
   "Уж не приревновать ли?..." - шевельнулась мыслишка у меня. Кажется, наша истинная арийка изумилась, поймав себя на том же. Мужчины ничего не заметили.
   - Светка-Светка... - вздохнул старший, Карэн. - В хозяйки стола не нанимают - приглашают.
   "Светка" покосилась на Ирэн и смолчала.
   Домашняя "Изабелла" пахла первым тёплым виноградом, посвёркивала последними проблесками позднего заката, была сладкой и... Сладкий мускат настаивает на празднике, "Изабелла" же согревает уютом. Напрасно Лариса отказалась... Впрочем, это мы гуляем по бабочкам, а она-то - "в командировке".
   Но я успела выпить только первый стаканчик, когда наш бронепоезд снова гуднул и начал потихоньку затормаживать.
   - Покупайте билеты согласно выбранным местам, - улыбнулась Ирэн.
   - Так вы здесь не впервые?
   - Доводилось.
   Вскоре составчик встал. Все поднялись и потянулись к выходу.
   - Идёмте, - улыбнулась Ирэн и добавила уже знакомые слова: - Вы удивитесь.
   Вышли.
   И мы удивились.
   - А Индиану Джонса не здесь снимали? - спросила Лариса.
   - А другого пути нет? - спросила я.
   Узкая терраса, по которой была проложена железная дорога, резко обрывалась. Дальше шла голая чёрная стена. В неё вбиты, вцементированы швеллера. Рельсы лежали на них. А под ними, внизу, метров на двадцать - буруны и водовороты, стремнина и плески горной реки.
   - А по утрам эта скала не чёрная... она... - завспоминала Ирэн.
   - Жёлтая, - подсказал Анатолий.
   - Золотая... - не согласилась с ним давняя подруга моей поэтессы.
   - Песчаник, что ли? - поинтересовалась наша профессионалка.
   - О... - с уважительным удивлением переглянулись мужчины.
          
   Чёрная скала, чёрные рельсы, чёрная вода, стремительно набирающее черноты - небо...
   Двое парней - один лет двадцати трёх, другой постарше - подошли к яркой девичьей стайке, собрали деньги и оторвали по кусочку от бумажной ленты. Как в трамвае... Как же не совпадало это - эта чернота, и эти домашние билетики.
   Подошли к нам.
   - У меня нет денег, - напряжённо отказалась Светка.
   - Опять нагулялась... - отвернулся от неё старший.
   Ирэн взглянула на девчонку. Та упрямо смотрела в сторону.
   Расплатились за себя мужчины. Один билет взял Гарик, он ехал к матери, заготавливать к зиме дрова. На Карэна ушло несколько метров билетной ленты - он завозил товар в принадлежащий ему магазинчик, Анатолий тоже приплатил за багаж - вёз спутниковую антенну для своих "дедов".
   Потом вагоновожатые с независимым видом повернулись к нам.
   - За троих, - протянула деньги Ирэн.
   - Нет, - сказала я.
   Младший из парней сглотнул.
   - Я в вагоне не поеду, - объяснила я Ирэн. - Мне страшно.
   Она вздохнула и, кажется, приготовилась уговаривать меня. А я посмотрела на парней. Младший был безнадежен.
   - Тебя как зовут? - спросила я старшего.
   - Василий.
   Он был напряжён, он всё ещё готовился вытрясти из меня тарифные рубли.
   - Вась, а можно я к вам... с вами... Прокати, а?
   - Да ты чё?! - взвился младший.. - В кабину?! Не положено!
   - Вась, ведь я - не для денег...
   Я не ошиблась - он успел поработать дальнобойщиком. Он заколебался.
   - Не-е-е, я ничего не видел, ничего не слышал, - хмыкнул Анатолий и полез в вагон. Карен с Гариком только переглянулись, прикрикнули по-армянски на девчонок и отправились следом.
   - ...Вась, ведь я - для души.
   Он молчал.
   - И мне так страшно... Я в вагоне не поеду.
   Он молчал. Девчонки перешептываясь и, оглядываясь, по одной забирались в вагон. Младший машинистик откровенно пялился на их коротенькие юбки.
   - Нам выносить рюкзаки? - спросила Ирэн.
   Ларка оглянулась, убедилась, что последняя из армяночек уже не услышит и съехидничала:
   - Да ты не бойся, я твой паровозик всё равно взрывать не буду.
   - А что ты можешь - для души? - наконец, спросил он меня.
   - Танцевать, песни петь, разговоры разговаривать.
   - А ещё она может заварить тебе чай, - опять съехидничала гестаповка.
   - А уж какой кофе... - улыбнулась Ирэн.
   - Песни - это подходит. С вас - за два билета и три багажа, - он принял деньги, оторвал бумажки, отдал сдачу. - Потому что у нас там не потанцуешь.
  
   У них там было действительно - не потанцуешь... И младшему никак не давали покоя мои голые ноги.
   - А пусть он поведёт? - попросила я Василия.
   - Чего?
   - Мне страшно - я за тебя держаться буду.
   Он обречённо вздохнул:
   - Серый, вставай. Только ж тихо-тихо...
   - Не учи учёного, - довольно буркнул тот, перебрался на место водителя, дал гудок и тронулся.
   Пропасть начала надвигаться на нас. А рельсы уходили в неё и конца края этому ужасу не было видно. Я схватилась за Василия. Понесло же меня в эту кабину! Сидела бы себе в вагоне и ничего не видела!..
   - Вась, а можно я завизжу? - взмолилась я.
   - Полтора километра - голос сорвешь. Как петь потом будешь?
   - Сипло, - клацнули зубы у меня.
   - Тогда давай.
   И я завизжала.
   Минут через пару он начал хохотать.
   Когда мы выехали на твёрдую землю я ещё визжала, а он - всё ещё хохотал. И у нас у обоих из глаз текли слёзы.
   Серый остановил поезд. Подбежала Ларка. Посмотрела на Серёгу, на Васеньку, на меня. Покачала головой:
   - Ну, ты, профи... - подала баклажку. - Это твоя доля.
   Доли было почти на пол-литра. Я их вылакала в один глоток. Вкуса не помню. Поезд тронулся. А ещё минут через чуточку я начала петь.
        
  -- 5. Люди и волки
          
   -... а ведь красивая была - Голливуду не снилось. К примеру, коса - толще твоей, Аля, длинней твоей была, Аля.
   - Ты её помнишь ещё?
   - Помню, Ардаш.
   - Так вот откуда эта осанка, - поняла я: - въевшаяся привычка удерживать почти килограмм волос... Недавно отрезала?
   - Не знаю. Прошлым летом приезжала - ещё красовалась.
   - ...а с неё бы картины рисовать, ей бы стихи писать, её бы на руках носить...
   - Да такую кобылу особенно не потаскаешь.
   - Ты пробовал?
   Он оглянулся - жены видно не было.
   - Здесь её все перепробовали.
   Я не поняла его интонацию: так круто горечь в ней была замешана на презрении.
   - Лучше б мы разминулись сегодня! - выдохнула Ирэн.
   - Ты ж её на выпускном видела?
   - Да, первый раз - они из школы шли... как лебедь белая в окружении воробушек...
   - Леблядь... - проворчал Ардаш. - На станции она на тебя поглядывала... Намекнула бы... Может, хочешь? Ещё не поздно... Пошлю - придёт.
   - Нет. И не надо больше о ней.
   - Девочки приревнуют?
   - Ардаш! - вскинулась Лариса. - Я ей не девочка!
   - Ардаш, - улыбнулась Ирэн, - мы уговорились, что даже не шутим на эту тему.
   Но всё-таки не удержалась, добавила:
   - На время похода.
   Ларка промолчала, не промолчала я:
   - Ардаш, больше не называйте меня девочкой.
   - Ненавидит, - опять улыбнулась Ирэн. - Могут быть жертвы.
   - Надо же, как два предупредительных выстрела.
   - И не мечтай - по воздухам я не стреляю, - Лариса потягивала свеже-давленный виноградный сок.
   - А попадаешь?
   - Прецедент был, - Ирэн всё улыбалась. - Абреки, она, комната - и стрельба. Результат - четыре трупа. Её трупа среди них обнаружено не было.
   - Что-то такое, - Карен почти не вмешивался в разговор, они с Анатолием занимались шулюмом, но тут отвлёклись, - я как-то слыхал...
   - Я предполагала это.
   - Аля тоже... стреляет с двух рук?
   - Здесь прецедент другой: Аля, бандиты, комната, стрельба - два трупа. А Аля допила кофе и ушла.
   - Кофе? - встрепенулся Анатолий. - Так это ты?! Слышал... "а ложечка - звяк-звяк-звяк"... Надо же... Я тебя другой представлял...
   - Какой?
   - Более раскрашенной, что ли... И выходит, ты даже старше Светки...
   - Сколько ей?
   - Двадцать три.
   - Сколько?! - изумилась Лариса.
   - Довольно о ней! - оборвала нас Ирэн. - Мужчины, лучше скажите тост.
  
   Ардаш, вроде бы, встречал на вокзальчике Анатолия, и, увидев нас, искренне удивился:
   - О, Ирина Валерьевна! Сколько лет, сколько зим! - к моему ужасу, он раскрыл ей объятия, но, словно опомнившись, ограничился аккуратным похлопыванием по плечам. Она выдержала. - Какие гости, какие гости - девушки, красавицы! Ириночка, не обижайте - вы остановитесь у меня. И я ж только вчера - с охоты. Шашлычок со свежатинки - вах!
          
   " - Вас встретят, - перед самой Кушинкой предупредил меня Василий. - Я уже позвонил, что едут... вооружённые и очень опасные.
   " - А не надо было вам... - завелась я.
   " - Серый за это уже схлопотал, - оборвал меня Васенька. - Да я бы и без того позвонил: три новые, ничейные женщины в посёлке... У нас пришлых много, и лишние хлопоты ни к чему. Да и вам, я думаю, тоже. А Ардаш... Ардаш - мужик справедливый.
  
   Вокзал... Снятый с колёс вагон, переделанный в магазинчик, над ним и вплоть до рельсов - навес, по бокам зашитый толстенными досками, перед магазином - длинный стол, скамейки. На одном конце стола - четвёрка мужиков, забивающих козла, дальше - ещё, ожидающие своей очереди за огромным разрезанным арбузом. Рядом продавщица, пеняющая кому-то: "Да ты мне ещё за прошлое не расплатился!.." Недалеко от нас армяночка, шипела на отца: "Я же просила, не встречать меня!" Светка потерянно оглядывалась по сторонам. И тут: "О, Ирина Валерьевна!.."
   Я попыталась отказаться от шашлыков: "У меня они к пустым хлопотам".
   - Ноу проблем! - сразу согласился Ардаш. - Сварим шулюм! Толик, как? Побалуем красавиц?! Он у нас мастер! Вы пробовали когда-нибудь шулюм мастера? И не упоминайте мне про рестораны! Шулюм, приготовленный не на костре - это перевод продуктов... А уж под домашнее вино!
   - Я не пью, - опять предупредила Лара.
   - Ноу проблем! - улыбнулся Ардаш, - надавим сока. Прямо при Вас. Какой предпочитаете? Яблочный? Грушёвый? А хотите - из первых гроздей винограда этого года? Лето было хорошим, виноград - вах!...
          
   Мы шли вдоль улицы. Ирэн болтала с невысоким, крепким, напрочь седым Ардашем, Лариса двигалась, как спецназовец по захваченному населённому пункту - отмечая возможные очаги сопротивления, помечая пункты для огневых точек, намечая пути отхода, а я... Нервы, вино, второй день под рюкзаком. Ардашу лишние хлопоты были не нужны - дойти бы, упасть и уснуть...
   Дорога - разбитая тракторами грунтовка ("Не-е, у нас мерседесы не выживают"), а дома - справные, отбеленные, аккуратные. Все в садах, перед окнами - цветы. Розы, розы... ("На районном конкурсе недавно в Апшеронске наша красавица второй приз взяла!"), к каждому крылечку - виноградные беседки... Беседки же - и над... над тротуаром, что ли - одна переходящая в другую. И на лозах первые, ещё немногочисленные, тёмные грозди.
     
      "- Слышишь, как пахнет виноградом?
       - Значит, кончилось лето".
     
   Кончилось лето... Где я буду встречать осень? С кем? - потянулась и сорвала ягодку. - Что значит "с кем"?! Неужели... неужели с этим - any problem?
   Додумать не успела - мы пришли.
          
   - Извините, красавицы, газа у нас нет, его в Германию-Люксембург качают - и с горячей водой... хоть электричеством нас всё-таки балуют, но обильно и зазря мы её не расходуем. Потому, если душ - то, во-о-он, видите? - под солидным чёрным баком белела кабинка, - душ летний. За день вода ещё более или менее прогревается. Конечно, не так, чтоб уж совсем горячая, но... не холодная. А если кто предпочитает потеплее - то ванна.
   Я выбрала душ. Взбодрилась.
   Ненадолго. Тёплые сумерки, запахи созревающего винограда, потрескивание дубовых чурок, домашнее вино, уютный акцент Ардаша, расслабленный голосок Ирэн, воркующие хохоточки Ларисы, удобное лёгкое кресло... Я заслушалась, как сверчки перекликивали цикад, и не особенно вникала в смысл людского разговора.
   - ... нет, оленей не перестреляли - я не дал...
   - ... старый стал - жалко...
   - ... к примеру, приедет уважаемый человек - как отказать? Но хоть объяснишь, что с вертолёта по стаду из калаша - неспортивно... обычно понимали...
   - ...был один...
   - ...взорвали в Москве, слышал...
   - ...да как-то пробовал собрать народ на облаву - не пришли. И ладно: волки берут своё. Не раззявничай.
   - ...на кабанов.
   - ...нет, их не жалко - свиньи.
   - ...это теперь плохой маршрут. Расстроишься. Понимаешь, я сам вор. Я не могу сказать - не воруй лес! Но кто-то же должен! Там... Не ходи.
   - ...мы уже почти сто лет здесь, но то, что теперь творится...
   - ...только, Лариса, от калитки не надо далеко...
   - ...я за них и боюсь, зачем мне в посёлке лишние пораненные, им же работать надо, а не по лазаретам околачиваться! А твою пушку они до последнего не приметят.
   - ... ну мне-то не пятнадцать - повидал. Я знаю, куда на женщине смотреть.
   - ... да у вас, на что ни посмотри - везде душа радуется и тело веселится.
   А сверчки звенели бесконечными водопадами, а шулюм пах зажариваемым на вертеле мамонтом, а "Изабелла" баюкала отражениями отражений...
   Подошла хозяйка, вынула у меня из рук бокал и, не слушая мужчин, отвела в дом. Наглаженные, прохладные простыни - последнее, что я запомнила.
  
   - Идите спокойно. Нашим озабоченным Василий должен был уже рассказать, как вы его кукушку останавливали - за вами не пойдут. Да и я кое с кем по рации связался, караоке про день рождения исполнил... Ну, что, в случае чего, "прилетит к ним волшебник в голубом вертолете", да и не один. И кино... про Рэмбо... покажет абсолютно бесплатно. По-моему, поняли. Да и не девяностые уже. Хоть три зоны в округе, но психов всё-таки проредили изрядно.
   - Спасибо тебе, Ардаш.
   - А, какие дела! Три красавицы в доме! Соседи всю зиму завидовать будут!
   - И Светка...
   - Дам я ей работу, дам! Но она ж не усидит - опять сорвётся...
   - Пусть хоть отогреется, отъестся немного, опомнится...
   - Опомнится такая! Ну её, - он, как от мошки отмахиваясь, потряс головой. - Удачи вам. Если по близости олени есть, к своей поляне они обязательно выйдут - полюбуетесь.
   - Выйдут. Аля же с нами.
   - Даже так?
   - Так.
  
   Олени к нам не вышли. Вышли волки. Серые, лёгкие и... Словно полупрозрачные, словно клочки теней - они стряхивали взгляды, как шёлк репьи, они двигались, как летают некоторые, вроде бы неуклюжие, бабочки, за которыми не успевают следовать глаза.
   Собаки... Исконное состояние любой собаки, даже гончей, даже русской борзой - это всё-таки лёжка. А у этих - бег. И ещё... Даже в своре, собака - каждая сама по себе. А волк даже в одиночной клетке, подразумевает стаю.
   Поляна клеткой не была.
   - Иди, поздоровайся, - сказала я Ларисе.
   - Ты уверена? - спросила Ирэн.
   - Да.
   Лариса встала и пошла.
   Здоровенный волчара только покосился на неё. А старая сука позволила коснуться шкуры. И волки исчезли.
     
  --       6. Перевал
     
   - Слышала я про тебя. Давным-давно уже слышала. И не один раз. И про эту историю. Как бандиты убили твоего мальчика, твоего бандита, и ты пришла к ним. И как пила кофе, когда они убивали друг друга. "Только ложечка звяк-звяк-звяк..." И как допила, встала, и - на шпильках по крови... Но всё-таки больше всего Феликса поразил твой кофе, этот звук: звяк-звяк-звяк...
   А потом он среди наших проговорился - похвастался! - и мне тут же донесли, что нос ему сломали из-за тебя. Я его предупредила, что ещё раз застукаю вас на расстоянии объятия - пристрелю. Его или тебя - уж как получится... Подействовало.
   А потом меня взяли. Их было четверо - четверо братьев. Я стала наглой и смелой - и не почувствовала взгляда в спину, меня сняли прямо с позиции.
   Это ты управилась чисто и аккуратно за полчасика. А со мной они устроили конвейер. На двое суток. В конце я была уже никакая - я думала, что никакая, они думали, что никакая. Им уже стало скучно. Они уже просто ждали рассвета, чтобы не по темноте вести меня к ближайшей расщелине. Чтобы не пачкать кровью пол. Чтобы не тащить труп. Но я нечаянно оказалась на расстояние броска от автомата.
   А потом нашла в их сакле кофе.
   Тут же ворвались наши. С Феликсом во главе. Он тоже высчитал, что меня должны будут "повести", и стрельба в доме, вообще-то, в его планы не входила. От чашки с кофием меня еле отодрали - я молотила по ней ложкой.
   Она говорила спокойно, даже чуть улыбалась. В конце только выплюнула изжёванную до конца травинку.
   - Теперь они будут знать, что ты жива.
   - Плевать. Мстить давно некому. Они были последними... Всю их семью накрыло одной бомбой. За несколько месяцев до того.
   - То есть они... они были в своём праве?
   - А правых нет. Есть наши и чехи. Уцелели-то те четвёро только потому, что были на боевой операции - убивали наших мальчишек-солдат. Они скажут, что воюют за свои горы, а я скажу, что ж они из русского города - Грозного - выдавили сотню тысяч русских?! Они скажут: а не хрен было на нашей земле крепости строить, а я скажу, а не надо было столетиями торговать русскими невольниками! Они скажут, что первая кавказская война началась не из-за кавказских пленников, а из-за Кавказской дороги, а я вспомню, что американцы в те же самые времена своих диких индейцев, нападавших на их дороги, вообще истребили, как класс, род и животный вид. Они, сцепив зубы, расскажут о депортации 43-его года, а я перечитаю воспоминания выживших после их восстания в 42-ом, когда фашисты к Грозному подходили, как абреки головами русских детей на улицах в футбол гоняли. Они - про ковровые бомбёжки, а я - про многоэтажки и Норд Ост.
   - Тогда - почему?.. Зачем они нам сейчас? Когда даже Белоруссия - другая страна, даже Украина - другая?
   - Аля... - Ирэн было скучно. - Им же давали шанс. Вся Россия приняла Хасавьюрт - по выкладкам более 80% населения России, то есть практически единодушно. Но первое, что они сделали, чуть ли не единственное, что они сделали - восстановили работорговлю. Да и... Дело тогда шло к тому, что другой страной становилась, например, Татария... Восстановление российской государственности именно за счёт Чечни - это красивое решение. Кстати, здесь неподалёку - станица Даховская. Там место, где раньше был невольничий рынок, до сих пор показывают. Хочешь на обратном пути заедем? Постоишь, вчувствуешься...
   Я вчувствовалась в её слова, в её голос.
   - Не хочу.
   - Тогда подъём. Нам сегодня - пройти перевал. Десять минут кончились, - она встала, надела рюкзак, повернулась к Ларисе. - Нет, наверное, я не буду тебя насиловать.
   Та тоже поднялась, тоже надела рюкзак и прямо посмотрела на Ирэн:
   - Конечно... ну, кто я по сравнению со "Светкой".
   Ирэн изумлённо шагнула вперёд.
   - Эй-эй, - заулыбалась настоящая блондинка и сделала шаг назад, - ты же обещала!
   - Тогда... ты...
   - ...а я - нет. Я обещала совсем другое, - она повернулась ко мне. - Аль, а как это - любить женщину?
   Ирэн отвернулась и пошла по тропе. Я вздохнула и поднялась:
   - Знала б ты, каково это, когда некому выкрикнуть: да будь же ты мужиком, в конце концов! Тебе не понравится.
      - Ревнуешь?
   Я взгромоздила на себя рюкзак:
   - Напомни, а что тебе обещала я? - она промолчала. - И чего я тебе не обещала? - она опять промолчала. - Не доставай меня - убью, - и потопала вслед за Ирэн.
   - Эй, это моя реплика! - обиделось мне в спину исчадие третьего рейха.
          
   Больше не было "вверх-вниз", было вверх-вверх-вверх... по тропе... Ну, может, для местных козлов это и было настоящей тропой, им на четвереньках проще, чем на двух ногах, а мне переходить - пусть даже изредка - в колено-локтевую позу с рюкзаком на плечах непривычно. Не те группы мышц работают.
   На привалах Ларка вовсю хулиганничала над Ирэн. А я... глядя на них, мне что-то опять завспоминалась Наташа.
   Нет, мыслей особенных не было: командир наша, видимо, чтобы притомить белобрысую негодяйку, на перевал пошла, как на штурм рейхстага, да только вымотала-то она меня, и чтобы картинки какие про Натали проявить в памяти - сил уже не хватало. Но было в этих стервах что-то нутряно-общее...
   - Да гадины обе, - отмахнулась Ирина Валерьевна.
   - И кто у нас Натали? - заинтересовалась Лариса.
   "Бывшая любовница", - промолчали мы обе.
   "Правда?! - облизнулась она. - Так интересно?"
   Ирэн не ответила, Ирэн сделала вид, что ей недосуг, ей ещё подниматься на гору.
   Я не ответила, я сделала вид, что мне тоже не до них, мне ещё подниматься на ноги.
   Ларка обозрела сделанную панораму, и она ей понравилась:
   - Как интересно...
   Вот в таком виде мы и выбрались на перевал.
     
  --    7. Красивая вода
     
   Какой-то неправильный это был перевал. Нормальные - они ж... Поднялись и спускайся, а здесь... Поднялись, выбрались и - ровно... И далеко, далеко... До туманящихся гор с одной стороны, до туманящихся гор - с другой... А прямо перед нами - поблескивающая под заходящим солнцем вода, палатки, люди...
      - Лагонаки, - аж потянулась от удовольствия Лариса. - Люблю.
   - Плоскогорье, - пояснила Ирэн. - Нравится?
   Но у меня лоб заливало потом, всё тело было липким и грязным, так что видела я только озеро.
   - Псенодах, - кивнула госпожа эксперт. - В переводе: красивая вода.
   И предупредила:
   - Смотри, холодная она, совсем...
   "Как раз то, что надо".
   - У? - жалобно посмотрела я на Ирэн, на Ларису...
   Мои дамы переглянулись, Ирэн улыбнулась, Ларка что-то хотел сказать, но вместо - только обречённо махнула рукой. Я сбросила рюкзак.
   Аборигены уже заметили нас, смущать их пропотевшим, просвечивающим нижним бельем не хотелось, ждать, пока наши профессионалки установят хоть одну палатку, чтоб переодеться, мочи не было, так что я лишь скинула кроссовки, побежала и бухнулась в озеро, в чём была.
   Дыхание перехватило... "Сюда ручьи стекают со всех окрестных ледников", - позже пояснит Ирэн. Так что и вода - ледяная. Была б я здесь одна - завизжала в голос, но устраивать местным концерт желанья не возникло - сцепила зубы и поплыла.
   На долгие купания сил не достало. Но когда выбралась, наша с Ирэн палатка уже стояла, а она сама ждала меня с полотенцем:
   - Вытирайся и переодевайся сразу же - застудишься, - и кивнула на Ларку: - А я пока помогу аристократке нашей...
   Да, палатка у Ларисы была... выделяющейся. Невесомая пластиковая ткань, упругие ребра жёсткости образовывали занятную конструкцию, зато растяжек было более обыкновенного, и справиться с ними в одиночку оказалось затруднительным. Но пока я приводила себя в порядок, вдвоём они управились.
   И подошли люди...
   - О, Ирина, Ирина Валерьевна! Сколько лет, сколько зим!
   Что даже прикасаться к мужчинам - ей отвратительно, Ирэн намекнуть, предупредить, продемонстрировать никогда не стеснялась, а тут стерпела даже объятие, она даже улыбнулась в ответ:
   - Не будем о годах... Здравствуй, Игорь. Вы опять здесь?
   - Здравствуй! Второй сезон уже. Ты была права тогда: десять лет кровавого бардака, и всё опять приходит в норму. К порядку.
   - Вот и ты о порядке заговорил...
   - Я просто хочу делать то, что хочу, то, что люблю, что умею. И хочется, чтобы при этом меня не пытались убить, отметелить, ограбить разномастные недоумки или психопаты.
   - А лучше будет, когда, чтобы заняться, чем любишь, придётся собирать пять справок, брать десять разрешений и каждый раз с трепетом ждать местного участкового? Ладно, не будем спорить... - Ирэн взглянула на остановившуюся чуть в стороне его группку. - Ни одного знакомого лица...
   - Девчонки сплошь замужем уже, с детьми сидят, а из парней... Четверо выехали, один убит, один сидит... не с детьми.
   - Кто?
   - Федька. Помнишь?
   - Маленький, кривоногий, рыженький такой... Он ещё волосы в косичку заплетал.
   - Да.
   - Справку по нему дашь. Может, получится похлопотать.
   - Дам.
   "Маленький, кривоногий..." Народ в этой компании ни ростом, ни габаритами не отличался... Ну, пара девочек, там понятно ни одной лишней калории, ни одного лишнего грамма, но и парни - все невысокие, жилистые... Только один... Плечи, прическа, бицепсы, безрукавка, дорогущая фотокамера... а часы дешёвые.
   Они что-то между собою негромко говорили, до нас донеслось только "та самая", а потом этот красавец удалой выцелил меня, небрежно сделал несколько подряд кадров и обратился к соседке, чуть повысив голос:
   - Спорим, что через неделю она будет моей!
   Ирэн с интересом поглядела на него, потом обернулась к Игорю.
   - Димка, - пожал сухими плечами тот, - наш оператор. Вообще-то он дельный.
   - Димочка, - улыбнулась она названному, - не советую. Очень и очень. Слишком для вас дорого.
   - Да что с него взять? - хмыкнула Лариса. - Не часы ж!
   Что ж, свои два пятака могу добавить и я:
   - А спорим, что через пять дней он подарит мне свою камеру?
   - Нет! - ужаснулся Игорь. - Ну, ладно - он повесится, так ведь и мы без фотоотчёта останемся!
   - А он может? - опять заинтересовало Ирэн. - Повеситься из-за фотика?
   - Из-за этого - может. Ты не смотри на его анаболики - с собою я ж его взял. Мастер он.
   - Ладно... - и она опять улыбнулась в никуда. - Может, получится отхлопотать.
   Я на фотографа больше не смотрела. Он уже... Есть байка про Ходжу Насреддина. Мол, как-то встретил его грозный витязь и потребовал:
   " - Ну, хитрец, заставь меня спрыгнуть с коня!
   " - О, это слишком сложно, - даже растерялся мудрец. - Но если б вы слезли, я мог бы попробовать заставить вас вскочить на него обратно.
   " - Ну? -потребовал славный муж, встав перед Насреддином.
   " - Вот я и выполнил ваше первоначальное желание, - улыбнулся безбородый обманщик.
   " - Ах ты!.. - выругался воин и сел на коня.
   " - А теперь справился и со вторым...
   Так вот, красавчик-фотограф с коня уже слез...
   - Эй, а это кто? - вскинула руку Лариса.
   Вот же накликала! К нам скакали всадники.
   - Не чеченцы?
   - Нет, местные, - покачал головой Игорь. - Адыги. Называют себя охраной заповедника. Вполне вменяемы. И своё дело - делают.
   - Как кстати, - пробормотала белокурая охранница и нырнула в свою палатку.
   Вернулась она в легкой свободной ветровке. Да, солнце уже касалось недалёкого горизонта, и жарко больше не было, но я теперь знала, куда на женщине надо смотреть. Левый бок курточки чуть заметно отвисал... Вот только стрельбы нам здесь не хватало!
   Нет, обошлось. Когда Ларка потребовала с документы с них, старший дисциплинировано вытащил красную книжечку с тиснением. Ну, в ответ наша аппаратчица предъявила свою. Тоже красную, но попроще. И позатертее. Гонору у всадников сразу поубавилось, они даже выказали желание, в случае чего, оказать содействие.
   - Это кстати, - согласилась Лариса, - посодействуйте. Вот этот молодой человек... - она неспешно подошла к опять разулыбавшемуся соседкам "Димочке", - без спроса меня пофотографировал... Я не Аля, я добрая. Я не буду лишать тебя, мальчик, орудия производства...
   Ох, и умеет же! Судя по тому, как яростно вокруг заверещали сверчки, тишина упала мёртвая.
   - Ты только удаляешь последние пять снимков. При мне. Сейчас. И больше так не делаешь.
   - Но... - что-то пробормотать попробовал тот.
   - Быстро!
   И пистолет уже смотрел ему в лоб.
   - Э... - возмутился старший из абреков. - Тебя же девушка просит!.. Красивая такая...
   Парню хватило ума молча выполнить приказанное.
   - Спасибо, - обернулась к адыгу Лариса, - за всё. И всё.
   - Но...
   - И всё.
   Она неспешно убрала пистолет.
   - Так сколько с нас? - вмешалась Ирэн.
   - Вас трое, пятеро суток - сорок пять рублей, - вернулся в реальность абрек.
   Что ж, действительно, вполне адекватно.
   Когда они отъехали, Лариса опять подошла к Дмитрию:
   - Извини.
   - Да я понимаю, - удивил он меня: - Блондинка, джигит... А "всё" с предъявленным пистолетом... - он даже нашёл каламбур: - убедительнее всего, что без пистолета.
   - Так ты умный? - удивилась и Лариса.
   - Нет, - опять сказал он неожиданное: - я просто вижу.
   - Я ж сказал, - подтвердил Игорь, - профи он. Классный.
   - Пистолет я увидел сразу. И ещё я увидел, как Вы, - повернулся он ко мне, - отошли вон туда и заговорили с адыгом, когда Лариса потребовала документы у его командира...
   - Ну, это все видели, - улыбнулась ему я.
   - А ещё я увидел, что Вы приготовились сбить его с лошади. А ещё - что Вы были уверены: у Вас получится.
   - Да зачем ей это?! - удивилась стоявшая с ним девчонка.
   - Если бы Ларисе пришлось по ним стрелять, то директрису к этому охраннику перекрывали Ирина Валерьевна с Игорем.
   Игорь перекрывал, Игорь. Ирэн пыталась сдёрнуть его, но... А взять его за руку она себя заставить не сумела.
   - Скажите: а Вы вправду могли бы выбить из седла здорового мужика?!
   Я не стала отвечать.
   - Надо же, - покачал головой Игорь, - новое тысячелетие на дворе, а твои девочки по-прежнему поражают моих парней...
   - Да не её я девочка! - возмутилась Ларка.
   - Вот - твоя реплика, - захохотала я.
  
  -- 8. Ночь
     
   - Не засыпай...
   Полог у палатки был откинут, и Млечный путь, отражавшийся в озере, мерцал и сверху, и снизу...
   - Окраинная звезда... Посмотреть бы, погостить бы, переночевать бы где-нибудь там, - махнула рукой Ирэн в сторону Ориона, - где вместо Луны, ярче Луны - клубок звёзд центра Галактики... Впрочем... - она замолчала, словно вспомнив что-то... - Игорь со своей компанией - они спелеологи. Однажды и я с ними на неделю ушла под землю. Вернулась, ночью вернулась -так тоже показалось, что звёзды ярче Луны... Словно звёзды уже не наши, не земные... - она замолчала. - А Игорь уверен, что и мы - не земные тоже. Они ведь и на месяцы погружение устраивали - чтоб без радио, без раций, чтоб даже без часов... Так те спелеонавты постепенно, незаметно для себя перешли на 36-часовые сутки... На ритм родной планеты, как он полагает... - и опять молчание, молчание... - Инопланетянами они были, действительно инопланетянами ... Тогда, в конце восьмидесятых, все словно с ума посходили - бизнес, бизнес... Да какой, там, бизнес! - купить незнамо что и продать неведомо кому... Одна эпопея с красной ртутью чего только стоила! А здесь... А они... И ведь не спился из них никто... А Фёдора вытащу! Пусть хоть побег ему устраивают - вытащу!
     
   - Не засыпай...
   От недалёких костров чуть тянуло дымком, навязчивее - шашлыками, слышалась гитара, голоса, женский смех.
   - Господи, неужели и вправду, всё вернулось?! И опять можно вот так... Местные на завтра ждут детскую группу из Калининграда... Проводниками поведут... На Красную Поляну, к морю, через Лагонаки... Может, и мы - следом. Если всё получится, если ничего срочного у конторы вдруг не разродится... Если Феликс вытерпит... - наверное, она улыбнулась. - Я же на это и рассчитывала, я про это и читала - я весь интернет прошерстила! Но одно дело вероятности перебирать , а другое.... Чувствуешь, как покойно, как неопасно кругом... Как кругом - отдохновение, а не приключенье... - на озере что-то плеснуло: то ли кто-то веслом, то ли большая рыба. - Как же я по всему этому соскучилась...
   Она никогда не рассказывала о прошлом... или о прошлых: "Ты убедила, что мне ещё рано писать мемуары... или говорить их. С тобою хватает настоящего".
   - В девяносто шестом я с девчонкой... Нет, не с Натали. Ещё не с Натали... Спортсменка она была, биатлонистка... Вот и сняла я её прямо с соревнований: "Хочешь посмотреть не этот расчищенный, а настоящий, необузданный Кавказ?"
   Восторгов поначалу было... У неё... А у меня... Ощущение надвигающейся напасти, ощущение авантюры - здесь-то, где я всё исходила, излазила - исползала! Ощущение того, что тебе объявили, что на тебя открыта охота. Но к девяносто шестому к этому чувству я уже притерпелась. Уже и в Москве с ним сжилась, приспособилась к нему. Да и с приправой адреналина поцелуи слаще...
   Мы с ней шли сюда, на Лагонаки, лыжами. Нет, не по нашему с тобой маршруту, по другому - здесь их десятки. И на том, тогдашнем, балаган тёплый стоял... Да и стоит, наверное - что с ним случится! Домик это общий для ночёвок. С советских времён. А может, и с более ранних даже...
   Но народу в нём оказалось... Группа детей - каникулы начались - с тремя провожатыми - две девицы с парнем. Ну, и ещё присутствовал Игорь с подругой: он тоже ей не расчищенный Кавказ показывал. А потом пришли ещё... Лесорубы местные, больше десятка.
   Я сразу вожатым сказала:
   " - Надо уходить.
   Но они... Девицы!
   " - Да нормальные парни это... Мужчины! Что они детям сделают? Или при детях? И куда переться ночью - в лес, в снег?
   Смелыми они были ещё и потому, что в Краснодаре за ними стоял суровый клуб каких-то там единоборств, серьёзные люди... бандиты, то есть, бандиты...
   Мы ушли. Игорь остался: его девчонке тоже в снега валить жутко было, а ему жутко было оставлять ребят: "Я б потом себе не простил". Ну, а я не бывшая спецназовка.
   Мы отбежали на несколько километров и - снега много навалило - устроили себе берлогу. У биатлонистки моей опять столько восторгов...
   Дети появились под утро, часам к пяти.
   Игорь следовал схожей со мной логике и вывел их прямо на нас. Изнасилован из детей был только один, всю остальную группу Игорь успел закрыть, забаррикадировать на чердаке, а когда упившиеся "нормальные парни" уснули, устроил прорыв.
   Нас ждали в Мезмае, искали по всем Лагонакам, а мы пошли к Кувшинке. Пришлось ещё раз заночевать в лесу. К тамошнему вокзальчику выбрались аккуратно за десять минут до отправления кукушки...
   Через пять минут подошёл Ардаш. Подошёл к Игорю:
   " - Обещай, что потом никого до смерти не убьёте.
   " - А иначе?!..
   " - Не заставляй меня даже задумываться над этим.
   " - Обещаю, - сказал Игорь.
   Ардаш нас выпустил. Мы уехали. В Апшеронске - нас уже ждал наряд милиции. Детей сразу в автобус и с эскортом, под мигалками - домой... Моя подружка, за сутки наслушавшаяся ужасов, уехала с ними:
   " - Хватит с меня этой правды жизни!
   За "вожатыми" стояли люди действительно серьёзные. На родную станицу тех "лесорубов" потом вышло несколько бригад. С автоматчиками. Да что там! - говорят, даже с пулеметное гнездо на автопогрузчике прикатило. Поизбивали, в чёрную, всех - всех! - мужиков, которым от шестнадцати до шестидесяти. Не убили никого: "Это ещё вы своему Ардашу спасибо скажите".
   А мне тем вечером уехать сразу же Игорь не дал:
   " - Ты удивишься.
   И удивил.
     
   Ирэн встала на коленки и ещё шире раскрыла пологи палатки. Один за другим меркли костры, а у ближнего - утихло. Светлячком замерцало в колокольчике прихотливого шатерка Ларисы и угасло... И только сверчки, сверчки... Да бесшумные молнии летучих мышей расчёркивали темноту.
   - Не засыпай... Не засыпай!
   Игорь увёз меня в соседний городок - Хадыженск, в тамошнюю водолечебницу:
   " - Вообще-то они специализируются на щитовидке, но и от нервов тоже что-нибудь придумают.
   Нашли... Сам-то он со своей девчонкой стрессы всю ночь снимал, но и мне наутро после горячих минерализированных ванн петля заманчивой больше не казалась - осталась она ночным мороком.
   А позже, к вечеру уже, Игорь повёл меня в местный Дом Культуры. Дом Культуры Нефтяников... Да-да, вокруг городка - нефтепромыслы. Вот и их ДК - с колоннами, огромный, где в фойе на танцах умещается вся окрестная молодежь, где в зале на фильмах или торжественных собраниях профсоюза размещалось всё их взрослое население... Но к тогдашним временам - был он обшарпанным уже, с посыпавшейся местами штукатуркой.
     
      Афиша: "Вечер русского романса".
   " - Игорь... - попыталась явить скепсис я.
   Но ему уже было не до меня, его уже ждали. Парни местные... "Поисковики". Зазвучали марки миноискателей, названия автоматов-пистолетов времён Отечественной... Заговорили про немецкие пластмассовые смертные жетоны, про какой-то, когда-то сбитый неподалёку самолёт... Однако, рядом со мной обнаружилась милая девочка, и я смирилась.
   Первый раз удивилась, войдя в зал. Глухая провинция, "русский романс"... Я ожидала еле заполненные родственниками первую пару рядов - зал был полон. И молодёжь, и постарше, и пенсионеры... Весь городок пришёл в не протопленный зал слушать музыку.
   Исполнение не удивило: ни местная учительница музыкальной школы, ни местный рокер, ни остальные "актёры" хоть какой-то особостью не отличались. Удивило, как слушали... Удивило, что вообще - слушали... Но больше всего...
   В самом начале спектакля вдруг погас свет...
   " - У нас веерные отключения электричества, - смущённо заобъяснялась моя соседка, - но сегодня, вроде ж, не должны были...
   В переполненном молодняком помещении отключили освещение... "Сейчас начнётся..." - поморщилась я.
   Тишина... Темнота и тишина...
   И на сцену к роялю вынесли старомодный канделябр о трёх свечах - явно реквизит половины их постановок, вышла женщина в длинном тяжёлом платье с голыми плечами ("- У неё муж - местный олигарх. Специально к спектаклю сшила. Не простыла б..."), села и заиграла Шопена.
   Темнота, тишина и три свечки на огромный выстуженный зал...
   Шопен.
   Свет дали минут через пятнадцать, и спектакль продолжился.
   Ирэн закурила. И огонёк её сигаретки задрожал среди огоньков звёзд, галактик, спутников, самолётов....
     
   - Не засыпай...
   - Не засыпай...
   - Не засыпай...
   Заснула она, когда уже начало светать.
     
  -- 9. Политэкономия Кубани - краткий курс
     
   Разбудили меня детские голоса, визги: подошла та самая группа из Калининграда, кто-то сунулся в озеро, кто-то просто брызгался на девчонок. Провожатые кричали: "Глубоко не заходите!". Глубоко становилось почти сразу, но температура воды очень способствовала общей безопасности.
   Меня остановить было некому. Но когда выходила, местный покачал головой.
   - Хочешь удивиться? - улыбнулась на него Ларка.
   - Ну?
   - Догоняй! - и она сорвалась на бег.
   Отбежали мы не так, чтоб и далеко.
   - Смотри! - и бросила в воду щепку. - Так по всему озеру, но здесь, помнится, - чаще...
   - Что?
   - Смотри...
   И щепку вдруг закрутило и утянуло под воду. Мы постояли-постояли. Она больше не всплыла.
   - В озеро впадают сотни ручьёв. Не вытекает ни одного. Куда всё уходит, так и не выяснили: назвали это дело "карстовыми клапанами" и плюнули.
   - А я?!.. А вы?...
   - Несчастные случаи здесь были, конечно - а где их не было?! - но пропавших трупов не зафиксировано. С чего бы твоему быть первым? - захохотала она. - Так что можешь продолжать пугать абреков.
   Ирина Валерьевна посмеялась тоже:
   - Следующий раз вдвоём поплаваем, - и протянула мне кофе. -- В советские времена пытались "исследовать" сей феномен: принялись подкрашивать воду... Но прослышали экологи, устроили скандал: вы в чьём водопроводе свою краску увидеть надеетесь?! Из здешних речек пол краснодарского края водой снабжается... Такая чистая, что её даже не хлорируют... Правда, есть другая напасть: вода с ледников больно мягкая, людям не хватает минеральных солей, и зубы у кубанских - сплошь плохие.
   - У Ардаша очень даже ничего...
   - Колодец во дворе.
   Подошёл Игорь. Ему молча протянули кофе, он молча принял, попробовал и блаженно опустился на землю. Неподалёку взрослые пытались организовать ребятню на лёгкий перекус, но дети носились, кричали, разбивались на группки, прятались друг от друга, гонялись друг за другом...
   Вдруг вспомнился афоризм Натали: "В доме, где плачут дети, не бывает инфарктов". Вспомнилась моя оторопь и её снисходительное объяснение: "Громко плачут только маленькие, а если в доме малышня - не до глупостей. Природа, она тоже не дура - подсобляет".
   Что ж это мне в последнее время вспоминается и вспоминается то её фраза, то её жест... Что ж это мне всё время вспоминается она?.. Опять она?
   - Смотрите, как резко различаются местные и пришлые, - заметила Лариса.
   - Пришлые - в основном женщины и дети, местные - сплошь мужики, - улыбнулся Игорь.
   - Да нет... - не согласилась наша блондинка, - вон, в твоей компании, всё больше - парни, а ведь не спутаешь... - она помолчала, пригляделась: - Все наши - ухоженные, а местные... - она поискала слово, поискала и нашла: - бедные они.
   - Неудивительно, - Ирэн отпила ещё кофе, - разорённый край, вот и жители его - нищие.
   - Да всех разоряли!
   - Здесь это выглядело особенно образцово-показательно. Местный губернатор очень хотел "как лучше". Чтоб лучше всех. Чтоб справедливей всех... И сделал - вон, смотрите... Курорты, чернозёмы, нефть, выход в море, порты, промышленность - чего бы, казалось, ещё для старта? Он - для старта закрыл в край прописку.
   - И что?
   - Иммигранты - благо для страны, для любой страны. Для любой области страны - тоже. Они - пассионарны. По приезду им надо обустраиваться, им надо зарабатывать, и они пашут по-чёрному. Или платят, чтобы для них пахали по-чёрному. Но местный "батько" опустил шлагбаум, и северные деньги - с мангышлаков с нефтеюгансками - ушли в другие области.
   - В перестройку газовики целые посёлки начинали строить, - добавил Игорь. - Но у предприятий в 90-ые деньги кончились, и стройки бросили. Теперь это довольно неприютное зрелище - запустелые кварталы без окон и крыш... Была б прописка, люди бы приехали и сами доделали, а так...
   - И когда строят, то покупают стройматериалы, нанимают строителей, потом приобретают мебель, на новом месте покупают новые вещи - всю ту кучу мелочей, которая хранится в кладовках, подсобках, сараях - то есть вкладывают свои средства в местную промышленность, оплачивают её. А здесь - ноль.
   - Я как-то с местными банкирами тусовался... Нет, это не пузатые мужики с сигарами, это были парни тридцати-сорока лет, которым достались, на которых свалились местные промстройбанки разные. К сегодняшнему дню выжили единицы: большинство разорились, некоторых убили... Так они перечисляли с десяток катастрофических решений этого батька. Я уж их и не помню...
   - Самое громкое - его спор с Лужковым.
   - Точно. Три катастрофических урожая.
   - Да. Случилось в середине 90-х по всей России неурожай, а в Краснодарском крае - строго наоборот. Батько почувствовал себя монополистом и запретил колхозам продавать зерно Москве по "жалкой цене". Лужков чуть переплатил и купил зерно за границей. А этот губернатор тогда заявил, что зато в крае будет стратегический запас. Но урожай по всей России был хорошим последующие три года. А главный потребитель - потерян, организовать же экспорт своего зерна за границу умений у старого комуняки не хватило.
   - Жадности у него зато хватало. Был на той вечеринке парень - рассказывал. Он вышел на приличную европейскую фирму, и они ему предложили собирать внедорожники. Не очень много - с сотню в год, что ли. Для начала. Посчитали - выгодно: у нас заработная плата не в евро-долларах платится. Он нашел бывший автобусно-ремонтный завод, не работавший давно, но вся инфраструктура: электро- водоснабжение, там, подъездные пути - всё было готово, да и бывших рабочих собрать труда б не составило. И принялся за согласования... Начал с горсовета, кончил встречей с личным представителем батьки. И тот потребовал добавочные 15% от прибыли в пользу края и 5% - лично ему. "Сначала выплатить все налоги, а потом ещё 20%?! И чтоб без бухгалтерской отчетности?!" - изумились фирмачи и переговоры прервали.
   - Ну и уж про твоих банкиров. Госучреждениям было запрещено работать с негосударственными банками. Но государственным на тот момент остался только "Сбербанк" - московский банк, по сути. И деньги эти ушли тоже - в Москву.
   - Что же ещё-то... - завспоминал Игорь.
   - Неважно. Главное: он просто вмешивался. А основной принцип процветания: не надо людям мешать - пусть каждый возделывает свой сад. Голландцы это первыми поняли. То есть первыми сделали. В XVII веке ещё...
     
   И опять!
   Очень любила эту фразу Натали. Вот только в её устах она была не про экономику. В её устах она была совсем про другие виноградники, цветники и ягодники... В её устах...
   Надо же, пришлось даже подавить вздох. Надо же, пришлось даже чуть тряхнуть головой, чтоб унять почти явственное ощущение, воспоминание, каково это - быть в её устах.
   Чуть улыбнулась Ирэн. Она всё поняла? Поняла, что у меня, что - со мной от её оговорки. Оговорки?.. Она это специально?!
   И опять она сразу всё поняла и чуть качнула головой: "нет". Значит - нет. Значит, тоже просто вспомнила. Значит - тоже.
   И опять улыбнулась Ирэн: "Ревнуешь? Всё ещё ревнуешь?"
   "'Всё ещё'? - с некоторой паникой подумала я: -- Как бы не хуже, как бы это не `опять'"...
   - Я чего пришёл? - пробился ко мне голос Игоря, - хочу своих на полку сводить. Не присоединитесь?
   - Так Орлиная далеко?
      - Нет, я на тутошнюю. У Мезмая, конечно ярче, но и здесь есть на что посмотреть. И откуда. Откуда сверху видно всё, - почти пропел он. - Идём?
   - Аля? - повернулась ко мне Ирэн.
   "Полка"? "Орлиная"? У меня только от этих слов заледенело под солнечным сплетением.
   - Я боюсь высоты.
   - Это "нет"? Или "хочу попробовать, ой, как хочется!"?
   Лариса засмеялась, а Игорь только головой покачал и встал:
   - Через час выходим. Собирайтесь.
   - Я ещё не решила! - возмутилась я.
   Но Игорь не смотрел на меня, он опять покачал головой, обращаясь к Ирэн:
   - Нет, ну, все как одна... психопатки адреналинозависимые...
   - Э-э!.. - опять возмутилась я.
   Но он опять не обратил на меня внимания, он всё смотрел на неё:
   - Где ты только их находишь... Показала б места, что ли, где такие девочки водятся...
   - Какая я ему девочка?! - опять возмутилась я.
   Но теперь не обратила на меня внимания Ирка, она улыбнулась мужчине:
   - Тебя туда не пустят.
   И мужчина улыбнулся ей:
   - Надо же... Какое это, оказывается, интересное место... - и зашелся хохотом: - женский гальюн!
     
  -- 10. Страх высоты
     
   Сборы много времени не заняли. Всё забирать с собой не стали - Игорь переговорил с одним из местных, тот равнодушно махнул рукой: идите, присмотрим. Но рюкзаки с тёплой одеждой, с припасами всё равно взяли. И в компании Игоря с рюкзаками пошли тоже.
   - Зачем? - удивилась я. - Сегодня ж и вернёмся!
   - Не обсуждается, - качнула головой Ирэн.
   - Горы, - вроде бы что-то объяснила спецназовка.
   И мы опять пошли. Опять тропка. Опять стена травы вся в разноцветных цветах слева, вся в разноцветных цветах стена травы справа, а выше и дальше - чёрно-белые стены гор.
   И опять рюкзак!
   - Надо... - посочувствовала Ирэн, - надо.
   - Горы, - согласилась - в кои веки согласилась с нею! - Лариса.
   - И что?
   - Погода может измениться очень быстро и очень сильно.
   - И что?
   - Термин ураганное воспаление легких не слышала? На высоте оно действительно стремительно. Про женскую сборную по альпинизму на пике Ленина знаешь?
   - Вряд ли, - покачала головой Ирэн, - молоденькая она ещё для того ужаса. И альпинизмом никогда не занималась...
   - Да, наши-то все знают.
   - Восхождение на тот пик особых навыков не требует. Сейчас - плати две тысячи баксов и через пару недель сможешь похвастаться перед подружками своей фотографией на вершине семитысячника. То ли дело Ушба, к примеру... Всего 4700 м, а побывавших на вершине только чуть больше погибших при этом...
   - Вот и те девчонки довольно быстро поднялись на вершину, оставили стандартную записку...
   - Так всегда делается: последующая группа подтверждает - ты там была.
   - Потом чуть спустились и устроили лагерь. И тут началась непогода...
   - "Непогода"!... Ураган налетел! Палатки снесло... Из всех припасов у них уцелела только рация... Они побрели вниз.
   - Спасать их со всех сторон пошло несколько групп из разных стран...
   - А они по рации сообщали: "У нас умерли двое..." Потом: "Нас осталось двое..." Потом: "Через двадцать минут умру и я". Потом только всхлипы.
   - Первыми, уже на утро, подошли японцы, сразу следом - американцы. Снова сияло солнце. Девочки лежали, как спускались - одна за другой, почти на равном расстоянии друг от друга, чёрными штрихами на белом склоне.
   - Кого-то из спасателей поразило: "Как строчка шва гигантской швейной машинки".
   - Помимо нашей сборной погибла тогда ещё и сильная альпинистка из Швейцарии - тоже недооценила погоду, переоценила себя.
   - А те японцы, которые подошли первыми, в ткань палатки во время шторма изнутри руками вцепились - удержали. Некоторые, правда, пальцы себе отморозили...
   - Не понимаю! - возмутилась я. - И всё ради пустой записки в какой-нибудь консервной банке?!
   Лариса поджала губы, хотела что-то сказать, но только махнула рукой и отвернулась. А Ирэн... Она оглянулась на выламывающийся из первобытной дикости первобытно дикий Оштен и улыбнулась. Вот же адреналинозависимая!
     Адреналинозависимая нагнулась, сорвала незнакомый мне, синий - под цвет нестерпимо-синего, здешнего, горного неба! - цветок, протянула его и попросила:
   - Сплети венок, а? Пожалуйста...
   Да пожалуйста... Я сплела три. Я выбирала из разнотравья и разноцветья нужное, рвала... Стебли не поддавались, сопротивлялись... Лариса молча протянула нож... Острый-то какой... Нет, я не доставила ей удовольствия - не порезалась, и лиловые лепестки венка диковинно подсветили серые огоньки её глаз...
   А Ирэн говорила...
   - Записка в консервной банке... Вершина, которую ты так и не покорил... Почтовая марка, которая есть у пятерых на всей планете, а у тебя - нет... Сто метров, которые ты пробегаешь на две сотых мгновения быстрее, чем парень с другого края света, или аж на целое мгновение быстрее, чем сотни тысяч со всей Земли. И ты ради этого мгновения проходишь ад ежедневных тренировок, режима жизни, режима еды - тюрьмы практически. В то время, как эти миллионы жрут, пьют и вволю трахаются...
   Записка в консервной банке... Помыть сапоги в Индийском океане, домчаться до Последнего моря, найти Эльдорадо, добрести до Северного полюса или до Южного и, возвращаясь, погибнуть всего в нескольких километрах от склада с припасами...
   Ты знаешь, наши космонавты, когда стало ясно, что у конструкторов ничего не получается с возвратным лунным модулем, потребовали просто доставить на Луну кого-нибудь из них. На смерть - зато чтоб первыми! Нет, первыми всё-таки стали американцы. Потратили огромные миллиарды, чтобы что?... Чтобы привезти несколько килограммов лунных булыжников?
   Здесь только один критерий и один единственный довод: а мне так хочется! В том восхождении на пик Ленина, одна из участниц ещё на подходе к вершине почувствовала себя плохо. (Она потом умрёт первой). В сеансах связи о её самочувствии молчали до последнего: да что это за восхождение, если, поднимаясь, не выхаркиваешь лёгкие!
   Критерий только один!
   Кругом - город одиноких женщин, а ты едва не вешаешься из-за одной, единственной. Ради чего?! Чего тебе не хватает? Чтобы именно она улыбнулась тебе, коснулась тебя... проснулась с тобой? Но ты же любишь просыпаться одна!
   Ирэн хмыкнула и замолчала.
   Просыпаться одной любила она. Я - нет. Я любила просыпаться первой и смотреть, смотреть, смотреть. Это как смотреть на огонь, как слушать дождь, как следить за листопадом. Борис поначалу... когда просыпался и заставал меня в слезах, пытался утешить. Наташа - нет... Наташа лишь завидовала: "Как бы я смогла писать, если б умела так чувствовать..."
   Но она умела. Я знаю, я видела, я была свидетельницей: она - умеет!
     
   Наверное, я уже втянулась. По крайней мере, когда поднялись, мысль о том, что ещё и возвращаться придется, не внушала отвращенья. А потом мы обогнули ещё одну скалу и...
   - Смотрите, - сказал Игорь.
   Я только ахнула. Он только покачал головой.
   Наверное, и Рерих умел чувствовать - и писать. Но всё-таки, на его полотнах всегда есть ещё и он, то есть есть Бог, на полотнах есть его преклонение перед творением рук Его, на полотнах есть любование творением рук Своих, а здесь были только горы.
     
   Каменная площадка резко обрывалась вниз. Мы поднимались около пяти часов, вот пропасть и была - в эти часы. Я притулилась спиной к выпирающему камню, а Лариса сбросила рюкзак, подошла к самому краю, села и свесила ноги во все эти бесконечные часы.
   Ко мне подошла Ирэн. Помогла спустить на землю рюкзак. Потом взяла за руку. Потом качнула головой в сторону Ларисы и сказала:
   - Идём?
   Мои ноги вросли в камень.
   - Тебе же - хочется?
   Ноги мои стали корнями, которые вцепились в горы, в магму, в земное ядро.
   Ирэн сказала:
   - Хочется - очень.
   Ноги мои...
   Я сделала шаг.
   - Видишь, как это сладко: сделать первый шаг.
   О чём это она? Причём здесь Наташа?!
   И пока я соображала: причём здесь Натали - да не причём совершенно! - оказалось, что я уже сижу и осталось только повернуться лицом к небу, только свесить в небо ноги.
   - Видишь, как это сладко: жить в высоте, - хмыкнула спецназовка.
   - Да она знает, - улыбнулась госпожа эксперт. - Давно. Свидетельствую.
  
   - Смотрите - орлы, - махнула рукой Лариса.
   Я потихоньку приходила в себя... Да, там внизу, под нами выписывали огромные круги две огромные птицы...
   А ещё внизу, но гораздо выше орлов... Короче Ирэн, оказывается, усадила меня на какой-то острый камушек. У меня получилось разжать руки, пошарить ими и голыш тот выгрести.
   А ещё получилось услышать, как сзади фотограф Димочка под смешки девчонок оправдывался:
   - Да ну их! Это же лесбиянки психованные! А меня в Москве девушка ждёт. Мне ещё сына рожать, дом строить и дерево сажать... И вообще, не мешайте, я попробую орлов снять. Чтоб вам дома - на стену, на фотообои... Или хоть на экран компа.
  
   - Как же я по всему этому соскучилась... - блаженно выговорила психованная блондинка.
   - А ты? - повернулась ко мне Ирэн.
   - Я?!
   Ну, причём здесь я?! Причём здесь... Ну, она-то, причём здесь она?!
   Я не стала ни отвечать, ни додумывать. Я перестала думать совсем, я только смотрела в небо, смотрела как в нём, под нами, парили орлы, как за ними - дальше и выше синели горы.
     
   * * *
  
   - Ты удивишься, - когда мы спустились, сказала Ирэн.
   Это нас ждал вертолёт.
     
   - Ты удивишься, - когда мы прилетели в Краснодар, сказала Ирэн.
   Это в частном самолёте мне удивился молодой олигарх:
   - Что-то часто мы стали встречаться... О, какие запоминающиеся у тебя подруги!
   - Не советую, - удивила и его Ирэн, - не надо Вам запоминать нас, совсем не надо...
   А его грузинский друг детства улыбнулся мне:
   - Я ещё не благодарил Вас... Попросите о чём-нибудь...
   - Сыграйте со мной в нарды, - улыбнулась ему я.
  
   - Не удивляйся, пожалуйста, - когда спустя пару месяцев спустя я зашла к ней, сказала Ирэн...
   Это, когда мы сели у столика, чай нам вынесла Светка...
   Да я и не удивилась.
     
  
  
  -- V. Иномирье
  
   А после падает снег
   - Я люблю осень.
   - Помню.
   - Уже? - слабо улыбнулась я.
   - За прошлую успел выучить, - он почему-то был напряжён.
   - Какой долгий год...
   Последним сентябрьским теплом понежил мои плечи ветер, но стало зябко.
   - Обойми меня.
   Андрей по-хозяйски оглядел проткнутое шампурами мясо, темнеющие от жара угли... Жёлтый листок спланировал от ближней берёзки и прилип к шашлыку. Мужчина небрежно смахнул его на угли, и он в мгновенной вспышке скрутился и рассыпался в пепел.
   - Андрей...
   Он поднялся, подошёл, опустился рядом, по-восточному скрестив ноги. Я перебралась к нему, и он обнял меня.
   Солнце слепило глаза, его лучики баловались с моими волосами, заглядывали под вырез блузки. А высокое небо плескалось синевой, по нему плыли реденькие белые облака, и оттуда летели листья.
   Я люблю осень. Разную. И южную - тёплую, сухую, с туманами по утрам и виноградом вечерами. И прибалтскую - влажную, гулкую. А уж нашу... листопадную, грустную, счастливую, с редкими праздниками солнца, с длинными дождями, с заваленными листвой аллеями да тропками... Почему запретили в городах жечь костры? Ведь так дополняют друг друга: голые деревья и чистый запах сгоревших листьев!
   А куда бы в следующем году мне поехать смотреть осень? Может, в Белоруссию? Говорят, только в сентябре можно понять: почему тамошняя Русь - белая... А может... Сентябрь ведь ещё не кончился? И заодно познакомиться с той - обожженной молнией... И самой тронуть бледный крестообразный шрамик на её ладони.
   - Скажи мне что-нибудь хорошее, - попросила я Андрея.
   И он сказал:
   - Выходи за меня замуж.
   Лицо затопило теплом. Наверное, снова солнце выглянуло из-за одинокого облака. И остро почувствовались его, чуть придавившие мне груди, руки. Открыла глаза. Точно - солнце. Высвободилась. Встала.
   Он поднялся следом. Снова хотел обнять меня, но я сделала шаг вперёд. И сказала:
   - Ключ.
   Он резко за плечо развернул меня:
   - Не понял!
   Он всё понял, но я повторила:
   - Мой ключ. От моей квартиры. Верни.
   Другой бы, так побледнев, потерял сознание, этот сейчас ударит. И я продолжила:
   - И не приходи в "Карат" - тебя не пустят. И к моему дому - тебя убьют. И... у тебя хорошая память, но ты постарайся - забудь мои телефоны: не хочу менять симки.
   - Зачем? - он умудрился выговорить это, не разжав зубов.
   Я промолчала.
   - Почему? - опять выговорил он.
   - Если бы мы... - почему-то оказалось трудным, проговорить это слово, - если бы мы поженились, то чьей бы из нас любовницей стала Тома?
   И он ударил. Сильно. Я, наверное, потеряла сознание, потому что не запомнила, как он с меня сдирал джинсы.
   
   Из... на... си... ло... ва... ни... е.
  
   Мужское отчаяние опустошения. Я не стала смягчать его. Я, как только его руки ослабли - брезгливо высвободилась.
   Пока одевалась, он держался, но когда вытряхнула всё из карманов его штанов - завыл. И резко оборвал себя. Вскочил. Наткнулся на мой взгляд. Развернулся к костру и ногой запулил шампуры в разные стороны. Я отвернулась, повернулась к его... к его "каёточке". Да, связка ключей свешивалась из замка зажигания. Выдернула. Освободила свой, остальные уронила на землю.
   - Не сходи с ума! До шоссе тридцать четыре километра. А здесь ты попуток не встретишь!
   Почему так соблазнительно выглядит полураздетая женщина и так нелепо - до половины одетый мужчина?
   - Напрямик короче. До сумерек часов шесть. Успею.
  
   Какой он ласковый - русский лес: ни чащоб, ни буреломов, ни косогоров, ни провалов - редко где встретится неглубокий пологий овраг... А осенью... наполовину голый, он беззащитен. И листья, листья, листья под ногами... Такие яркие... Они, наверное, и не знают, что уже мертвы...
   Интересно, Андрей с Томой поженятся? Неинтересно.
   Где-то вверху прошумело, и новый хоровод закружился, завился, запутался... Один лист, громадной снежинкой уткнулся мне в лицо, другой притулился на плечо, третий... Можно было бы замереть, но не меньше остроту восприятия обостряет лёгкий бег. Я побежала.
      
             Есть в русской природе усталая нежность...
  
   
   Эх, редактора бы ему, критика, которому бы он верил, который бы заставил его выкинуть все остальные красивенькие слова и найти вместо них истинные, такие, как в двух с половиной строчках из последней строфы:
  
                Как будто душа о заветном просила,
                А сделали ей незаслуженно больно,
                Но сердце простило...
   
  
   На шоссе вышла ещё засветло, и меня подхватила первая же попутка. Трейлер. Огромный, яркий, как.... как прогулочный теплоход на море. Гнал мобильники в Евросеть. Наверное, их там у него не меньше миллиона.
   На кольцевой, неподалёку от метро остановился.
   - Что с меня?
   - Что дашь, - ухмыльнулся мужик.
   Я губами потёрлась о его щеку. Хватило. Напоследок он проревел всеми своими сигналами.
   
   Я люблю осень: это время прощаний.
   А после - падает снег.
  --
  
  
  
  
  
  -- Танец золотого леопарда
  
  
   Танцевал ли  тебе  золотой леопард? -
   Так, чтоб искры
                              - и  вверх! -
                                           стаями.
   Так, чтоб  в солнечном  воздухе, 
                                            - как олеандры
   разноцветные! -
                           бабочки   таяли?
   И сплетались -
                     под звон воздушных плетей,
   и валялись в траве вверх тормашками!
   чтоб разнежились в предпоследнем тепле
   на озябшей коже мурашки.
   Чтобы выцвело в мусор заката стекло
   и осыпалось звездопадом,
   чтоб оправдывать больше тебе не пришлось
   то, с чем вечно - ни ладу, ни сладу.
  
   А когда завершит выпрядать  гобелен
   экзотическая  эскапада,
   замурлычет тихонько у самых колен
   золотой
    леопард
           листопада.
  
  
  -- * Роковые времена
  


Такие - в роковые времена...
Марина Цветаева

   Дверь протяжно, противно заскрипела и открылась. Чадящие факела затмили мерцание одинокой лампадки и высветили мерзкие морды, сутулые фигуры вооружённой черни и - девушку. Её толкнули в спину, она качнулась, сделала шаг вперёд, дверь опять заскрипела и, отсекая свет, громыхнула о косяк. Отсекая свободу, лязгнул засов, и зашаркали удаляющиеся шаги.
   Девушка, давая время глазам примириться с полумраком, давая время себе примириться с застенком, стояла и молчала.
   - Вот, попробуйте согнуть огонёк свечи! - голос из полумрака был спокоен и мелодичен, и в нём звучала горечь и гордость.
   "Кажется, это обо мне..." - поняла вошедшая.
   - Ах, виконт, зато его так легко залить... - другой голос, женский, помедлил, подыскивая сравнение.
   И виконт помог:
   -... помоями?
   Грустный смешок подтвердил точность найденного.
   Виконт уже поднялся с кучи наваленного в углу старого сена.
   Женщина сидела, прислонившись к стене.
   "Как бы не застудила спину, - подумала девушка и тут же опамятовала, - Что я?! - вряд ли кого здесь беспокоит радикулит в будущем... Да и другие болячки старости... - глаза новенькой быстро привыкали к полумраку, - ох...".
   Чёрные волосы, чёрные глаза, чёрные крылья бровей... А губы... Мужчины должны бы на коленях ползти, чтоб она только произнесла ими их имя! А фигура... Такая хрупкая талия и, в невыносимый контраст, груди, при взгляде на очертания которых под облегающим платьем, в голову сами по себе лезли мысли о рае мусульман и виноградниках Песни Песен... Мужчины должны бы умереть...
   Женщина словно поняла мысли вошедшей и грустно улыбнулась: умереть предстояло ей.
   Ещё один мужчина лежал рядом, на сене. Он жевал соломинку. Он не обратил внимания на девушку. Он смотрел в потолок.
   "Да что же в нём?!..".
   В нём не было ничего особенного - ну, атлетическая фигура аристократа, ну, холёные руки аристократа, ну, аристократической вылепки лицо... Сколько таких - все дворы всех королевств, царств и империй. Вот, к примеру, виконт...
   ...хотелось поползти на коленях, чтобы он произнёс её имя, а потом хоть и смерть...
   - Всегда одно и тоже, - признал своё полное поражение виконт: - женщина видит её и столбенеет, видит его - и у бедняжки подкашиваются ноги.
   - Вы забываетесь... - попыталась что-то сказать новенькая.
   - Ах, оставьте, - отмахнулся тот. - Завтра до завтрака - "революционный трибунал", а к обеду обещали подвезти гильотину. Так что... - он качнул головой, потом улыбнулся, приглашая вспомнить об этикете, и склонился в придворном поклоне... Ему очень не хватало шляпы... - разрешите представиться: виконт де Рюбампре.
   Девушка тоже склонилась в реверансе, протянула для поцелуя руку, виконт принял её, улыбнулся:
    - Да какие сейчас титулы! - Анри.
   - Если без титулов, то Мария... - девушка не отнимала руку, - просто Мария.
   Бесстыдно затянувшийся поцелуй Анри, как ни странно, помогал ей прийти в себя, освободиться от дурмана, собраться с силами... Ещё чуть-чуть и ноги, пожалуй, перестанут быть подобием студня.
   - Вот-вот, каждый раз одно и тоже, - послышалось насмешливое, ледяное контральто со стороны неоштукатуренной, сложенной из массивных каменюг стены подвала провинциального замка,- девушка теряет сознание при виде Романа, а когда приходит в себя, обнаруживает, что она в объятиях Анри.
   Анри с заметной неохотой оторвался от девичей ладошки.
   - Это Каролина, - он повёл Марию к сену, - устраивайтесь. И, Кара! я каждый раз думаю, уж не ревнуете ли Вы?! - и снова обратился к Марии, - А того изверга зовут Роман... Если мы уж совсем без титулов...
   "Каролина и Роман... Значит, я всё-таки нашла их. Всё сходится. И её нечеловеческая красота и его нечеловеческое обаяние. Но сколько лет прошло, а они даже не сменили имена! Я запишу в сафьяновую тетрадь: всё проходит и ничего не меняется".
   - ... и, знаете, до него можно дотронуться. Он не отдёрнется... даже если вы заберетесь ладошкой... ладошкой... - Анри, пользуясь тем, что Мари опять забылась, опять начал целовать её ладони... - залезете ладошкой ему под рубашку... он даже не шевельнётся, он по-прежнему будет жрать свою солому...
   Губы Анри были мягкими, влажными, тёплыми... они целовали, ласкались об её пальцы, они пили с руки, они лакомились, они... они приглашали к лакомству... они пробирались выше, выше... они пригнали откуда-то стадо мурашек... и бормотали, бормотали бессмысленные жуткие слова:
   -... он и в качестве последнего желания потребует пук свежего сена... и когда голова, разбрызгивая кровищу, скатится в корзину, зубы его по-прежнему будут глодать какой-нибудь бедный одуванчик.
   ...мурашки поползли к локтю... к плечу...
   -Виконт! - не выдержала Кара, - умеешь же ты сказать девушке приятное!
   Девушка передёрнула плечами и отняла руку. Лицо виконта явило обиженное разочарование.
   - А высушенный стебель одуванчика - он мягкий, - в никуда произнёс лежащий, соломинка по-прежнему торчала у него изо рта. - Да и как только голову отрубят, мёртвые зубы сразу разожмутся. Анри, ты даже без рифм опять неточен в деталях.
   "И голос... Та самая "хрипотца Мефистофеля" - нет, но это, в конце концов, просто нечестно!"
   - Не скажи, - гнул своё Анри, - ты разве не слышал о знаменитом "последнем опыте Лавуазье"?
   - "Последний опыт|? С Антуаном Лавуазье что-то случилось? - Мария попыталась вернуться к реальности, к логике, к мышлению.
   - Что может стать случаем в наше время? - хмыкнул Роман. - Гильотина. За него пытались вступиться, но "республике не нужны учёные".
   Он, наконец, посмотрел на неё:
    - И я никак не разберу Ваш акцент... Вы откуда?
   "О, дьявол, да какая там логика?!.."
   - Напоследок, знаменитый исследователь договорился с другом,- выручил Машеньку виконт, избавив её от необходимости отвечать, от необходимости говорить. - Они решили установить факт: сколько живёт отрубленная голова.
   - И как же учёный сумел подать весть с того света? - против воли заинтересовалась Кара.
   - Он моргал. Коллега его стоял рядом и утверждал потом, что после удара лезвия голова Паскаля успела моргнуть четырнадцать раз.
   " ...какая там логика, если в мурашках - уже всё тело".
   - Виконт!! - рука Каролины непроизвольно потянулась к голове.- Слушай, помнится, ты каждый раз потом с девушкой как-то стремительно исчезал. А где ты хочешь уединиться с нею здесь?
   Мария опомнилась и оттолкнула виконта - оказывается, негодяй уже целовал ей шею.
   - Стоп-стоп-стоп! - девушка всплеснула руками и отчаянно затрясла головой. - Так, ты! - она ткнула пальцем на Анри, - не приближаешься ко мне ни на шаг, а вы, - яростный взгляд на сидящих, - немедленно прекращаете! Немедленно!
   - Мари, в чём дело? - шагнул, было, к ней виконт, но его встретила полновесная пощёчина. Он отшатнулся.
   - Ещё?! - спросила его Мари с таким напором, что тот отступил.
   - Вы! - опять потребовала она. Но они только недоумённо переглянулись. - Ах, так... Ну что ж... Тогда я... своими средствами.
   Она выхватила из прически булавку, обнажила остриё и всадила его себе в бедро.
   - Мари... - растеряно пробормотал Анри. Он явно хотел опять шагнуть к ней, но пощёчина ещё горела у него на лице, и он не решился.
   А Мари... Из её глаз стремительно уходила поволока.
   - Кто Вы, девушка? - Кара по-прежнему изображала недоумение.
   Девушка, подтверждая уход боли - из ноги, тумана - из головы, глубоко вдохнула.
   - Плохой вопрос. У него, - она кивнула на выпрямившегося, на выплюнувшего травинку Романа, - он звучал интереснее.
   - И откуда ж ты? - переспросил Роман.
   - Из России, - девушка поморщилась и потёрла уколотое место. - А здесь - проездом из Праги. Вы ещё помните Прагу, господа? Впрочем, говорят, что за последние двести лет она изменилась мало.
   Двое переглянулись.
   - Вы знакомы? - напомнил о себе Анри.
   - Они со мною? Со мною нет. Они были знакомы с моей... - девушка раскрыла ладонь и начала загибать пальчики... - с моей пра-, пра-, пра-,... ох, сбилась! В общем, с той бабкой моей прабабки, которая жила при Иване Грозном. Виконт, вы, наверное, не знаток русской истории? - так это времена Карла IX, Маргариты Наварской и Варфоломеевой ночи.
   - Что за бред?! А если метафора...
   - Бред? Господин поэт, взгляните на них... А вы, господа скажите, это правда, что моя прабабка была такой сумасшедшей, как описано в её дневниках?! И Анри, сядь... Тебя ожидают не метафоры - метаморфозы...
   - Что ты здесь делаешь? - хрипотца не покинула голос Романа, но Мария теперь лишь чуть тряхнула головкой.
   - Я вас спасаю. Но... - она акцентировано взглянула на зарешётчатое окошко, темневшее высоко в стене подвала, - но вы, кажется, сами нашли пути отхода. Что на той стороне?
   - Мы запутались и не сумели пробиться, - поэт отбросил сложные проблемы и привычно обратился к доступному, сиюминутному, к девушке. - А там у нашего любезного хозяина - отнорок из замка...
   - Ты запутался. Ты. И не один раз, - уточнила Кара, - И мы не успели догнать графа. Зато догнали нас самих. Здесь. Здесь и заперли. А "отнорок" тот - тоже из древних веков... Жанны д'Арк, быть может... Восстановлен он недавно, не при девице будет сказано - чтоб водить тайком девок. Да вот времена пошли не амурные...
   - "Тоже из древних..." - повторил Анри, - Да дьявол меня побери, что здесь происходит? Мария, кто Вы?!
   - А вот не надо про дьявола в этой компании, не надо... - Мари повернулась к Каролине. Девица хотела продолжить, но Роман оборвал её:
   - Уймись, ведьма.
   Анри с изумлением понял: это слово не было бранью, оно было титулом.
   - А вы, кто же тогда вы? У вас секта?
   Но старые знакомцы не обратили внимания на его вопрос, Машенька - тем более, она улыбнулась равному - Роману:
   - Как любила говаривать, нахватавшись от схоластов-алхимиков, та моя прабабка: "Зааргументируй".
   Роман опять переглянулся с Каролиной - они вспомнили.
   - Ты же будешь настаивать, чтобы он, - мимолётный, равнодушный кивок на Анри, - остался жив. Ты же рыжая, а не белая, да?..
   -Э-э-э... - попытался возмутиться Анри, а Мари, молча соглашаясь, чуть качнула славянски-светлыми волосами.
   - Поможешь?
   - За тем и пришла. Какова протяженность экстремума?
   - "Экстремум"... Семейное это у вас что ли... часа четыре, при удаче, пять. Хватит. Тем более - когда рядом ты.
   - Она искала нас, - поняла Кара. - Ей от нас что-то нужно. Эй, а ты знаешь о плате?
   - Да, - не стала спорить Машенька, - Знаю. Когда вы наметили уйти?
   - В полночь, когда же ещё. Луне сюда не пробиться, воспользуемся эффектом последнего мгновения суток.
   - Секунда перелома...
   - И осталось всего-то около трёх часов... Мы уже хотели начинать... А тут ты... Со своей иголкой... Только настроение сбила.
   - Прямо сейчас?... Я... - девушка заколебалась. - Уже?!
   - Если можно, то чего ждать? - улыбка Кары не предвещала ничего хорошего. Никому.
   Слышно было, как треснул фитилёк дешёвой свечки.
   Машенька решилась. Она с иронией взглянула на Анри.
   - Что ж, теперь твой час настал, молись.
   - Э-э-э...
   - Ты же всегда мечтал умереть в моих объятиях... - теперь хрипотца послышалась и в голосе Кары. - Мечты сбываются.
   - Э-э-э...
   - Анри, - вмешалась молоденькая ведьмочка, - скажи что-нибудь красивое-красивое - для Кары, а я... я подслушаю, - она сделала шаг к Роману.
   - Рубинов у тебя, конечно, нет? - непонятно спросил тот, вставая.
   - Анри, ну же... - не ответив ему, поторопила она застывшего поэта, - Андре Шенье - ты знал его? - он перед смертью смог. А тебе даже умереть не потребуется... Я прослежу.
   Анри, всё никак не мог поверить происходящему. А Роман одним движением сдёрнул с себя рубашку.
   - Ох, - охнула девушка.
   "Но почему? Зачем? Всё к дьяволу! - отмахнулся от пустых размышлений поэт и повернулся к задумчиво теребившей кончик шнуровки корсета Каролине... - От меня ждут каких-то слов..."
   - Да пусть дьявол иззавидуется!
   - Пусть, - улыбнулась Кара, словно вспомнив какого-то знакомого дьявола.
   - Ох... - опять послышалось сбоку.
   А потом только еле слышно потрескивал фитилёк свечи.
   А минут за пять до полуночи...
   - Ну... Рыжая... - сквозь легкую дрёму, мимолётный сон, сквозь секундное забытьё услышал Анри изнеженный, капризный, заспанный голосок русской девчонки. Мужчина не обратил бы на него внимания, он бы ещё подремал, но Каролина больно укусила его за плечо:
   - Смотри, смертный... - прошептала она.
   Он открыл глаза. Кара прижалась к его спине, словно закрываясь словно прячась, а перед ним...
   Свеча почти догорела, но этой женщине чужого света не требовалось. Она склонилась над Машенькой и волосы... её волосы были рыжими, как лисьи хвосты закатов... Мелкими кудряшками своих волос она дразнилась о лицо Машеньки.
   Девчонка, наконец, открыла глаза.
   - Здравствуй, Рыжая, - почти зевнула она.
   - Вставай, сластёна, - нежные нотки плескалась в женском голосе, как дельфины возле прогулочной яхты. - Вставай... я обхитрила сестру, но ненадолго... догонит.
   - А дай цветочек? - Мари потянулась к венку из полевых цветов, украшавших незнакомку.
   Рыжая, уворачиваясь, завертела головой. Кудряшки взлетели, закружились, заклубились, но настырные руки девчонки лезли к венку. Женщина вскочила, Мари - следом. Рыжая бросилась в сторону, Мари - тоже. И две фигурки заметались по комнате, рассыпая россыпи смеха, разбрызгивая брызги свечений, дразня космами распущенных волос, дразня наготой.
   В какой-то момент Рыжая перепрыгнула через прижавшихся, замерших Кару и Анри, за нею прыгнула и Мари, но Рыжая резко затормозила, отклонилась, девчонка пролетела мимо, а преследуемая, как-то замедленно обернулась, окинула взглядом изумлённого поэта... Выдернула из венка ромашку и бросила ему.
   И ушла в стену.
   Свет ушел с нею. Осталась мятая солома, неровные камни, решетка на высоком окне, запертая дверь. Тюрьма. Да колыхался растревоженный слабый огонёк свечи.
   - Жадина! - крикнула Мария в камень.
   И... камень осветился, из него вышла женская рука, на ладони лежал невесомый стебелёк анютиных глазок... Дуновение... Рука исчезла, а цветочек былинкой полетел на пол.
   - То-то же... - прошептала девчонка, перехватывая его в воздухе.
   - Кто это?.. - обрёл, наконец, голос Арни.
   - Её богиня, - вроде бы ответил поднявшийся Роман и со страхом... Анри изумился: со страхом?! - и со страхом позвал: - Мария...
   Та не отказала себе в удовольствии подержать паузу... Но её хватило только на несколько секунд. Девчонка расхохоталась, бросилась к нему, обняла, ткнулась ему в губы: - Рыжая же! С нею не вычерпать ни любовь, ни нежность! А тебе как - хватило?
   Роман только сжал её в объятиях.
   - Ох, - сладко пискнула девчонка, - сломаешь! И Белая сейчас будет здесь... вот-вот.
   - А это ещё кто? - Анри натянул штаны и тянулся к рубашке.
   - Ну, кто может быть в сёстрах у Любви... - ответил, поспешно одеваясь, Роман.
   - Вера? Надежда?
   - Ага, и мать их - святая София, - пробормотала Кара. - Оставь рубашку. Испачкаем. У нас меньше минуты. Полночь. Иди ко мне.
   - Что - опять? Но сама ж сказала - некогда, что вы как-то уйти хотели...
   - И уйдём. С твоей помощью. Иди сюда, - Кара встала. Волосы её тоже были распущены, и они были такими чёрными, что в них словно проблёскивали синие искры.
   - Ты не бойся, - очень серьёзно сказала Маша. - Ты останешься жив. Я бы и так проследила, а теперь у тебя цветок Рыжей. Пока не истратишь - не умрёшь. Да и больно не будет.
   - Хватит слов!
   Кара сделала шаг вперёд и схватила Анри за плечи.
   - Э-э...- и он вдруг понял, что у него не хватило бы силы вырваться, он понял, что у него не хватило бы силы воли даже попытаться...
   "Какая у неё белая кожа... - подумал он...- но глаза... у неё они ведь не были красными..."
   Он не знал, что будь рядом зеркала, отражение Каролины уже покинуло бы их.
   А она впилась в шею. Кара сегодня уже целовала так - резко, больно, почти кусаясь - он не заметил разницы, а то, что по губам её брызнула кровь, он не видел. На несколько минут все ощущения покинули его. Это потом он вспомнит голос Машеньки:
   - Перевязать?
   - Нет, я вылизала ранку, кровь сейчас свернётся.
   - Я слышала наоборот...
   - Не со мной после насыщения - ещё один дар твоей прабабки. Даже следа почти будет - ну, как от обычного поцелуя. Но уж лучше бы они дохли. Трусы. Стакана крови им жалко.
   - Дар?
   - Долг, долг... Всё, уходим. У меня цветка Рыжей нет, а с Белой мы уже сталкивались - на двести лет воспоминаний хватило. Роман...
   - Оделась бы...
   - Сейчас сверну платье. Маша, тебе советую сделать то же самое. В этих нарядах не побегаешь. Выберемся - прикроемся. А пока...- она мрачно улыбнулась, - если попадутся бабы - пусть сдохнут от зависти, а буде мужики - от слепоты.
   - Как с Анри?
   - Он сейчас придёт в себя. Останется лишь слабость. Ничего, жить захочет - соберётся. Роман!..
  
   Да, сознание - осознание себя - быстро возвращалось к виконту. И... и возвращался ужас. Но подошла Машенька, взяла за руку...
   - Смотри... Всё ради вот этого...
   Он взглянул.
   Роман подошел к стене, у потолка которой зияло закрытое решёткой окно, подставил руки, Каролина вступила на них, и он легко подбросил её.
   Она вцепилась в прутья.
   - Роман - инкуб. Он живёт любовью. Двести лет назад моя прабабка сделала так, чтобы женщины не погибали после ночи с ним, но в расплату... Он долго ещё продолжает любить их, а у них любви не остаётся совсем, ни на кого, и так лет на несколько... А Роман им становится особенно отвратителен. Но пока сам в экстремуме - он сильней любой женщины, которая рядом. А рядом - Кара.
   Каролина изогнулась, закинула наверх ноги, просунула их между прутьев, села и... выломала один стальной прут, второй, перекинула ноги поудобнее, взялась за третий...
   - А про неё ты и сам понял: она - вампиресса. В экстремуме - очень сильная, очень...
Кара закончила с решёткой: в окне темнел только один прут, крайний - остальные Роман аккуратно сложил у стены. И она спрыгнула вниз в его объятия. Он осторожно поставил ее на пол.
Мария подала руку Анри:
   - Вставай, идём...
   Анри встал. Ноги держали. Пошёл - получилось.
   - Я тебя закину - подтянуться сможешь? - деловито спросила его Каролина.
   - Завтра, наверное, смогу, - стараясь не клацать зубами, попытался пошутить он.
   - А зацепиться и удержаться? Просто повисеть?
   Анри закрыл глаза, чтобы не видеть её красных зрачков, вчувствовался в себя, повёл плечами...
   - Попробую.
   Она нагнулась, подставила руки, а он попытался и не смог заставить себя сделать шаг.
   - Да хватит трястись! - зарычала вампирка.
   Но он только вытер со лба пот.
   Тогда с другой стороны пристроилась Машенька.
   - Поставь ногу сюда, - протянула она свои ладошки. Он выполнил требуемое.
   - Напряги её... - она осторожно повела, понесла его ногу к другим ладоням. А вот те осторожными не были.
   Анри вдруг понял, что летит, увидел рядом прут, вцепился в него, удержался, повис... А когда почувствовал, что нечеловечески-сильные руки обняли его за талию - то, кажется, сумел подтянуться сам.
   - С той стороны - бочка. Можно достать ногами. Спускайся. Только постарайся уж не переломать их в темноте!
   Каролина спрыгнула с плеч Романа, повернулась к Машеньке.
   - С тобой будет легче, да?
   И тут в дверях заскрежетал вставляемый ключ.
   - Привет от сестрички... - пробормотала Кара, - Анри, освобождай же окно!
   - А вы?.. - начал, было, он.
   - Быстро!..- дальше нелюдь что-то выкрикнула по-русски, Анри не понял ни слова, но с окна его просто снесло. А через пару секунд рядом, в темноте, на огромной бочке оказалась и Мари.
   - Вниз, - тихо приказала она. - Осторожно, здесь довольно высоко, чуть больше твоего роста.
   - Ты видишь?!
   - Да, скорей! Где там ваш отнорок?
   - Я... Мы не знаем. Граф сказал, что долго объяснять, а времени не было: штурма замка не ждали, предательства слуг не ждали! - он побежал за детьми. Что теперь будет с...
   - Пробьются! Оба в экстремуме. "Граждан" - не больше же дюжины?
   - А ружья?
   - Ну, серебряными пулями они вряд ли обеспокоились. Всё, значит, не мешай - работаю. Так, сначала...
   Оказывается, с соседней бочки свисала тряпка - она замерцала, голубоватым, гнилушным свечением.
   - Теперь видишь? Вниз!
   Беглецы успели слезть с бочки, когда за стеной загремели выстрелы, и раздался женский визг... женский?... Анри облизнул сразу запёкшиеся губы. У него сразу, как от жесточайшей ангины, разболелось горло, и опять ослабли ноги. Он бессильно опустился на пол, заткнул руками уши.
   Он не представлял, сколько прошло времени, когда и в этой двери заскрежетал ключ.
Это был Роман. Он внёс Кару. Виконт в своё время нагляделся на дуэльные раны от шпаг - эта была штыковая. И ещё две - пулевых.
   - Ох, - ужаснулась Машенька - она?...
   - Выживет. Кара успела грызануть свежей крови. Она всё-таки добралась до этого - "гражданина Пети"! И с ним-то не сдерживалась. Теперь выкарабкается. Слышала, как они заверещали? Как ветром сдуло, как поганой метлой вымело... Погань... Пока пару сотен не соберут -не сунутся. Ты нашла выход?
   - Смотри, - ведьмочка повела рукой.
   Анри взглянул тоже. Одна из винных бочек слабо светилась, и полоса свечения тянулась к небольшому бочонку с вычурным краником.
   - Рычаг?
   - У меня не хватило сил.
   - Сейчас...
   - Погоди... Анри...
   Роман оценивающе оглядел Анри:
   - Да-а-а... Я двоих не донесу.
   - Я... - начал Анри, - я не знаю, что со мной...
   - Мы знаем, - оборвала его Мари, - синдром де Реца. Твоя кровь - в ней. И пока не переработается... В присутствии Кары... особенно когда она в экстремуме... тем более, когда у неё снесло контроль... Но... - Мари подошла к нему, опустилась рядом. - Слушай, средство есть. Ты же любил её! Просто не сопротивляйся, доверься! Понимаешь, просто доверься ей! Доверься себе! Видишь, какая она беспомощная! Каре надо бы в кровать, в покой, а её придётся тащить, трясти, мучить... А помнишь, какая она была красавица... Ну? Попробуй! - и тут она вспомнила:- Ох, ромашка Рыжей! Где она?! Вот, просто смотри на неё - и на неё тоже! Всё! Дальше - сам.
Машенька встала, подошла к Роману, он примеривался к кранику:
   - А удобно...
   - Давай!
   Рычаг сработал.
  
   Через две недели у Каролины рассосался последний шрам. Через месяц они проводили Анри в Америку. А сами отправились в Россию: Машеньке, видите ли, приглянулся наследник престола, не больше не меньше! Ей хотелось любви. Кара могла это устроить, но...
   - Ты понимаешь, что за наши дары тебе придётся расплачиваться, страшно расплачиваться?!
   - Ерунда, - отмахнулась ведьмочка. - Рыжая меня в обиду не даст.
   Рыжая и не обидела. Но за нею следом, как всегда, пришла сестра - Машенька-то родила дочку, а вот наследник стал отцеубийцей.
  
      
  --
  -- Полет пчелы от яблоневого сада и до ладоней дам
  
  
   Кафе приняло меня.
   Небольшое по площади, оно было разделено на пару уровней, на несколько закутков и, хоть с каждого места были видны все, у всех возникала иллюзия уединения. Иллюзию тёплых сумерек подрисовывали притушенные лампы, иллюзиям уюта подыгрывали неспешные, доносившиеся словно бы откуда-то извне, негромкие фортепьянные вариации.
   - У вас можно спрятаться? - спросила я подошедшую ко мне хозяйку.
   - От кого? - деловито поинтересовалась она и взглянула на огромную кляксу своих часов: - На сколько?
   - От себя. Хотя б на полчасика.
   - Двести грамм водки хватит? Или... - она с сомнением оглядела меня, мои дымчатые очки, наушники плеера... - виски, текила, абсент?
   Я поморщила губы.
   - А что, неужто у вас и огурцы есть?
   - Не рекомендую, - одобрительно улыбнулась она: - Никак не найду от нормальных поставщиков, а эти... мизинчиковые. Берите квашенную капустку. Как испохабить её - ещё не придумали. Значит водка и...
   - И перекусить... Меня сегодня оставили без обеда. Мне почему-то отчаянно не везёт с шашлыками.
   - Ах, вот оно что...
   Хозяйка потянулась и сняла с моего плеча берёзовый листик. Подала его мне. Я машинально понюхала - он пах лесом, дождями и лужами, он пах безжалостной ослепительной желтизной осени.
   - Я что-нибудь придумаю, - она опять улыбнулась: - И раз шашлыки... на калории сегодня наплюём?
   "Какие калории! - подумала я. - После шести-то часов пёхом..."
   - Не проблема.
   - Отлично. Идёмте. Во-он в том уголке вам будет спокойно. Когда играешь в прятки с собой - другие мешают ужасно...
   Она повела меня к моему закутку... "Как в детстве: за плохое поведение - в угол".
   - Куртку можно повесить вот сюда. Пепельницу?
   Я кивнула. Гримаска легкого неодобрения, но хозяйка тут же взглядом нашла официантку - та всё поняла без слов...
   - Устраивайтесь. Я сейчас.
   Я думала, что она - за водкой. Я не люблю водку. Кто ж её, проклятую, любит?! Но как без неё найти себя, собрать себя... склеить... И выбросить. На ближайшую помойку.
   Я думала, что она - за водкой, а она, я и закурить не успела, принесла широкое блюдо с водой. Подняла со столика мой листок и пустила его, словно в вазу, словно бутон розы...
   Не словно. Сбивая обрядность, женщина, играясь, вытянула губы, дунула.... Детским корабликом листик скользнул по воде и уткнулся в край.
   "Да она меня работает..."
   Но удивление не сменилось раздражением, и это удивило ещё более. Пригляделась. Сколько ей? тридцать восемь? пятьдесят четыре? Тёмные с каштановой искрой волосы - красивый цвет... Или хорошая краска? Коса, скрученная в пучок... и вроде бы не меньше моей...
   "Больше".
   Я не буду меряться!
   Губы у хозяйки чуть дрогнули:
   "А я не дам расплести".
   Губы... какая дразнящая лепка... А ведь она кого-то ими целует... И ведь кто-то целует их. Кто-то любуется её светлыми с прозеленью глазами... - в левом зрачке коричневое пятнышко... колдуинка... К кому-то она сегодня поздно ночью повернётся спиной: "расстегни", и тёмно-зелёный шёлк глухого платья раскроется, и чужие руки встретит другой шёлк - тёплый, тела.
    - Вы меня смущаете, - прервала молчание женщина. Она сейчас продолжит: "Рада, что вам у нас нравится", - и уйдёт.
   - Извините... - остановила её я. - Извините, - повторила ещё раз и всё-таки выговорила: - Вы не уделите мне немного времени?
   - Больше некому? - показала удивление хозяйка.
   - Она не придёт.
   Хозяйка задумалась... оглянулась, оглядела свои владения, рука её неспешно выпростала из-под рукава сложенный платок, встряхнула - шёлк послушно расправился, мелькнуло диковинным орнаментом, странными узорами, старинной вязью... - иероглифов? рун? Я не успела рассмотреть - она сняла со щеки невидимую пылинку, и платок снова уполз под платье...
Села напротив.
   - Оделить временем? - да пожалуйста! - она потянулась к блюдечку своих часов и отломала кусочек. Положила передо мной... На цифре "четыре" показалось остриё секундной стрелки, стрелка дотикала до шестёрки и пропала.
   - Кто Вы?!
   - Ирина... - она чуть помедлила и словно придумала, словно вспомнила: - Ирина Дмитриевна.
   Подошел официант. Сдвинул всторону ломтик часов, поставил рюмку передо мной, перед ней - нацедил из графинчика... На столе появились капуста, салат.
   - Что это?
   - Маслята, сыр, авокадо, белое мясо - Вам понравится,- без тени сомнения пояснил тот. Вернул на место обломок пожалованного мне времени, ушёл.
   - Кто Вы? - опять спросила я.
   - Выпьем, - опять не ответила Ирина... Дмитриевна и подняла рюмку. Мне пришлось поднять тоже. - За любовь?
   - Это - третий тост.
   - Зачем терять время? - она глазами показала на свой подарок. Секундная стрелка на нём гнала перед собой махонькую серебристую капельку... Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Шарик сорвался, полетел, полетел, ударился о гладь реки, продавил её - побежали круги, исчез... Во впадинку со всех сторон хлынули воды, столкнулись, всплеснулись фонтанчиком и опали - побежали ещё круги... успокоилось, но рядом упала ещё капелька, ещё - там, над рекой моросило.
   Я выпила водку. Взглянула и обомлела:
   - Ты?!
   И потребовала ответа:
   - Вы - кто?
   - Я?... - удивилась та, что напротив, и закашлялась. Рыжие кудряшки её волос запрыгали, заплясали... Она откашлялась, поспешно потянулась за капустой, пробормотала: - Как вы только её пьёте... - закусила, подняла на меня свои карие глазищи. - Я? Это неинтересно. Интересно: кто - ты?
   - Я?! - снова изумилась я. Водка уже выпустила корешки, расцвела подсолнушком, и к нему тут же потянулись лучики.
   - Ага, - она уже тоже грелась под тем же солнцем.- Вот, к примеру...
   Рыжая посмотрела на свои искореженные часы, подцепила ноготком минутную стрелку и попыталась сдвинуть её назад, ноготь соскользнул, она прицелилась опять, теперь попала, меж губ у неё показался язычок, она прикусила его...
   - Ой!... - отдёрнула руку. - Бьётся, - пожаловалась она, - как током... Интересно, а после третьей - получится? Наливай!
   Вторая прошла у неё легче. Она раскраснелась, и веснушки на ее щеках словно подтаяли, но на плечах и открытой части груди... открытой... а...
   - Размечталась! - оборвала меня Рыжая. Она возилась с часами. Но время билось и не поддавалось.
   Салат действительно был ничего... Я закурила, Рыжая поморщилась, но ничего не сказала, только ойкнула, опять получив по рукам.
   - Ах, ты так...
   - Наливать?
   - Не, некогда. Сейчас сеструха припрётся. А эта погань... Ну, не хочет по вашей науке - получит по-нашему.
   Она ноготками сковырнула с часов 36-ую точку, бросила себе на ладонь, дунула. Пчела возмущённо завибрировала крыльями, взлетела и потащила свой мёд в улей...
   - Знаешь, каждый раз, когда я вижу тебя - у меня гудит в ушах. Что это - подскакивает давление?
   "Это яблоневый сад, Томушка", - не ответила я.
   Мне сквозь белое изобилие слепило глаза солнце. Оно плескалось тенями, баловалось с приближающейся тучей и обещало радугу... Яблони, яблони, яблони... белое, белое, белое... - от неба до неба, от света до света, от взгляда и до взгляда.
   - Знаешь, стоит прикоснуться к тебе - и я никакая. Что это - любовь?
   "Это яблоневый сад, Томушка", - промолчала я. Ветер шевельнул распущенные волосы, коснулся груди, забрался под юбку и запутался в ветвях.
   - А сладко-то как...
   "Это яблоневый сад, Томушка..."
   Где-то недалеко опять прогремело, а здесь... Здесь пчёлы ползали по моим цветам. Сейчас хлынет.
   Нет - ветер. Как хлыстом по веткам - ветер. И посыпались, посыпались вниз лепестки, устилая белым траву, землю, шоссе, пустынный мост, теряясь белым на белой машине, без звука тая в тёмной бездне, где текла вода... Как рано темнеет в ноябре... Даже снегопад, затопив собой мир, не добавлял света. И только габаритные лампочки, мигая всеми аварийными огнями, подсвечивали нас.
   - Убери руки.
   - Холодно?
   - Да от меня сейчас дым пойдёт... Убери руки!
   Гроздь винограда. Губы сжимают виноградинку, и в ней плавится сок. Отпускают...
   - Ну, Андрей...
   Лоза переполнена гроздями, грозди не умещают ягоды, а в ягодах готова лопнуть кожа.
   Андрей протягивает руку... Лоза изгибается, наклоняется...
   А снежинки летят, летят мимо моста в тёмную воду и без всплеска пропадают в ней.
  
   - Вот это была ты?
   "Яблоневый сад? Виноградная лоза? Я?"
   - Я.
   У той, что напротив, искривились тонкие губы, качнулись рубины подвесок, и поймала лунный луч платина тонкой диадемы.
   "И почему я так не люблю блондинок?"
   - И почему тебя так балует сестра? - пробормотала та. Она подняла графинчик, плеснула мне, себе. - Давай, не чокаясь.
   Не дожидаясь ответа, она быстро, аккуратно, как воду, выпила водку и уставилась на меня.
   - Пей! - глаза её плавились серой.
   Я не осмелилась перечить - выпила. Как воду. С обломка моего времени поднялась последняя пчёлка... Пчела? Белая, не глядя, как смахивают пылинку с костюма, прихлопнула её, вытерла салфеткой ладонь, а на скатерти осталось грязное красноватое пятно.
   Принесли кофе.
   - Вам - с сахаром.
   Она помешала ложечкой - звяк, звяк, звяк...
   В моей чашке ложки не было. Я отпила - как воду.
   Белая подняла мой кусок часов, пристроила к своему циферблату... секундная стрелка дошла до цифры "4" и, не задерживаясь, понеслась дальше...
   - Разговора, кажется, не получается...
  
   Звяк-звяк-звяк... Она отбросила ложечку, отставила чашку... Встала, оправила узкую юбку и пошла. С презрительной мордой подиумной суки - прямо по пятнам крови. Бандиты еле успевали освобождать ей путь. Бондя всё ещё сипел, он никак не хотел умирать. Она перешагнула через него. У дверей остановилась, оглянулась.
   - Ствол! - захрипел Гнат.
   Ему дали.
   - Подтащите!
   Булькающего Бондю за ноги подтянули к нему. Игнат из последних сил поднял пистолет и всю обойму всадил в дёргающееся тело друга. Уронил руки и потерял сознание - он умрёт в "скорой".
  
   Белая улыбнулась мне:
   - Ты?
   Она сгребла с подоконника снег, слепила снежок и неуклюже, по-женски, прямой рукой бросила его в меня. В полёте снежок рассыпался, и загудели пчёлы. Но они никак не могли долететь до меня: одна за другой, тяжелыми каплями - срывались в тёмную воду...
   "Не чокаясь..."
   Я бросилась вперёд - сзади покатился стул - перехватила чуть ли не последнюю пчелу, зажала её в кулаке, и она ужалила меня. Ослепительная боль...
  
   Ослепительный свет фар - Андрей, на своём Лэнд-Крузере гнал к моему дому.
   Ослепительный свет фары - Тома, почти прижавшаяся к рулю своей Хонды -- она так и не решилась на Харлей - гнала к моему дому.
   Они ослепили друг друга. Визг тормозов, её тело, вминающееся в его лобовое стекло...
Потом я, пытающаяся справиться с подушкой безопасности, потом я, пытающаяся набрать телефонный номер, потом я, оттаскивающая от машины оба тела, я, пытающаяся ладонями собрать их кровь и затолкать её обратно...
   Последнее, что помню - это о чём-то спорящие сёстры.
  
   - Мы закрываемся, Вам вызвать такси?
   Я подняла голову. Официант. Спала?!
   - Вы так и не попробовали нашего жаркого, а двести грамм водки на пустой желудок... Но... ведь уже нормально? Вы отдохнули?
   Спала.
   Нормально? Да. Вот только затекла рука, на которой лежала моя пьяная голова - кисть почти не чувствовалась. Другой рукой я подняла её, и она раскрылась...
   ... из ладони высыпались и раскатились по столу рубины. Крупные неограненные рубины.
  
   - Да чё там нюхать, водярой разит за версту. Вот, понажираются, девок в тачку, и гуляй, деревня. Да живая, эта точно живая. В отключке просто.
   Я подняла голову. Менты. Потеряла сознание?
   - Всё, вставай. Отобнималась. Вон врачи катят, - теперь и я услышала сирену. - И бижутерию свою подбери, а то вдруг пожалеешь потом о стёклышках.
   Вся ладонь у меня была в крови...
   ... а под ней накапалось и расплескалось. По земле раскатились рубины. Крупные неограненные рубины.
   - Аля... Ну, Аля... Да что ты, как мёртвая!..
   Умерла? Я подняла голову... Моя квартира, моя постель и... И она, она, она! Наташа.
Господи, как же давно я не плакала!
   Через час Наташа качнула головой и всё-таки спросила:
   - У тебя теперь драгоценности валяются даже на полу?
   Я посмотрела. На ковер кто-то бросил камни... кто-то, когда-то, зачем-то...
   ...и они раскатились. Крупные неограненные рубины.
 
   Люблю это мгновение: ещё секунда, ещё одно биение сердца, последняя капелька из клепсидры - и... и вот: свет вокруг меня убывает, зато вспыхивает другой - из-за всех зеркал, и они становятся прозрачными стёклами - окнами лож, а моя огромная примерочная - уютной сценой. Или это называется ареной? Нет же ни занавеса, ни задника, ни рва, ни оркестра, только стёкла - всюду. Или всё-таки - подиумом? Ведь я не читаю монологов и не жонглирую факелами - только примеряю платья, только любуюсь украшениями... И смотрюсь в зеркала.
   Я подняла голову. Театр? Люди в ложах встают, аплодируют... Спускаются ко мне, целуют руки... А те, в чьих глазах бились мои взоры, пытаются удержаться и не купить драгоценности, сиявшие на мне. Или даже не пытаются... И сейчас какой-нибудь новичок попробует назначить свидание, а кто-то из старожилов подарит камушек...
   - Спасибо. Вы удивительны.
   Мужчина, говоривший это был красив - высок и статен, но я смотрела на его женщину. На тёмно-зелёный шёлк её платья, на томительно-каштановые волосы, смотрелась в беспощадно-светлые, с болотным отсветом глаза, на карее пятнышко в левом зрачке.
   А он продолжал говорить:
   - Вам должны дарить звёзды, целовать ноги и носить на руках.
   Я послушно потупилась.
   - Дарят, целуют, носят, - перевела Ирина Дмитриевна.- Дерутся, сходят с ума, убивают, - равнодушно добавила она.
   Я подняла голову. Было сумеречно, чуть пахло табаком, и невидимо наигрывал на фортепьяно одинокий музыкант. Иллюзия покоя, уюта, тепла. Наверное, уже поздно: посетителей в кафушке почти не осталось. А они сидели напротив и пили кофе. И на столике лежала чайная роза.
   - А ещё, - она мечтательно вздохнула: - пишут романы, стихи, рисуют картины, танцуют...
   - Да, с этим, Ирушка, тебе не повезло, - рассмеялся он, обнял её, скользнул губами по щеке.
   Ирушка не спешила высвобождаться.
   Сколько ей? Тридцать восемь? Пятьдесят четыре? Она нежилась, нежилась в объятиях мужа.
   - Ты не понял... - наконец, решилась она, и из её рукава зазмеился платок.
   - Отшлёпаю, - предупредил он.
   - Ну, пожалуйста, ну, пока она рядом, ну, можно? Это будет лучший сон в моей жизни!
   Он заколебался...
   - А в моей? - решилась я.
   Решился и он:
   - А в моей?
   Она расправила Шёлковый Плат Снов и чуть театрально взмахнула...
   Ничего не произошло...
   - Ах да, велели передать, - спохватился он и сыпанул на стол камни....
   ...и они раскатились. Крупные неограненные рубины.
   - Ах да, - улыбнулась и она, - и мне велели...
   Она отломила бутон розы и опустила его в чашу - рядом с моим берёзовым листком. Нежное с ярким.
   Я подняла голову...
   ...Кафе приняло меня.
   Эпилог.
  
   Мои брошенные любимые выжили: кажется, Андрей успел чуть отвернуть, удар пришёлся по касательной, шлем на Томе был, переломом бедра отделалась она, синяком и порезами - он. Вскоре они поженились.
   Наташа, оказывается, уже давным-давно развелась и недавно переехала ко мне.
   Ни про какую "Ирину Дмитриевну" никто ничего не знает.
   Рубины... Что же мне с ними делать... Может, ожерелье?
   ...а роза не вянет.
  
  
  
  
  
  
  
  
   И я уйду
  
   Пусти меня к себе.
   В твоей прихожей зеркало соскучилось по мне, а тапочки устали носить чужие ноги.
   В твоей кухне, открытой всем взглядам и звёздам, разбилась моя любимая чашка, и скользкие губы посмеялись: "к счастью!".
   В твоей спальне мой волосок, прицепившийся к изнанке покрывала, был вытряхнут и
долго-долго летел с балкона в пересверках пыли.
   В твоей спальне поселились тяжёлые шторы, и постель не тревожат больше ни полнолуния, ни сквозняки.
   Твоя спальня не слышит тягучие стоны, а лишь судорожные всхлипы и вздохи.
   Твоя спальня видит тёмные тени, а не блики мокрого серебра.
   Вспомни! Пусти меня к себе.
   Пусти в себя.
   Пусти меня.
   И я уйду.
  
  
  -- * Пусти меня к себе - пусти в себя

Роман

  
                                    Как в сновиденческом небе келейном,
                                    Лунною влагой мерцают колени.
                                                                     Ю.Листвицкая
     
      - Ну, привет, подруга.
   Я промолчал. Каролина смотрела в окно, на проглянувшую из-за распавшихся туч луну, но обращалась моя подружка не к царственному светилу.
   Обожаю...
   Эта нечеловеческая красавица смотрелась в зеркало, любовалась своим отражением и, кокетничая больше с собой, чем со мной, кончиком безымянного пальца, ноготочком повела себе от подбородка - по изогнутой шее - вниз по глубокому вырезу декольте. Но палец замер... И дрогнул.
   - Ну, привет, подруга, - сказала она.
   Задрожали веки... Женщина попыталась прикрыть их, но у нее на то не хватило силы. И я увидел, как радужка её глаз затопила зрачок - красным, и он сузился - в вертикальную щель.
   Задрожали губы... Приоткрылись, обнажая не прикрытую помадой розовую плоть, обнажая зубы. И дрогнули клыки... И дрогнули, пробивая ещё человеческую кожу, когти... У неё изогнуло ломотой всё тело и:
   - Ну, привет, подруга, - сказала та, что в ней.
   Она пальцем промокнула кровь на шее и слизнула жидкую руду.
   Я не боюсь обеих. Может, потому, что её обращение провоцирует моё?
   - Эй, привет! - обратился к которой-то из них тот, кто во мне.
   И нам всем улыбнулась луна.
     
   Мы шли под руку. Время от времени Каролина поворачивалась ко мне, её грудь трогала моё плечо, её бедро неотвязно дразнилось об моё, и путал сознание аромат духов. Хотя не в запахах, конечно, и уж не в людской парфюмерии были истоки дурмана. Лунного полыхания не могли оскорбить ни голые лучи городских фонарей, ни жеманные отсветы занавешенных окон. И те, кто в нас, плескались в безумии полнолуния.
   - И всё-таки почему луна? Потому что свет? - опять качнулась ко мне Каролина.
   - Вряд ли. В земных океанах луна вздымает приливы. Кто знает, какие древние воды она поднимает в нас?
   Я забылся и улыбнулся ей. Тотчас её коготки, раздвинув ткань пиджака и рубашки, чуть царапнули кожу. Я поморщился.
   - Осторожнее... - промурлыкала она. - Потерпи. Уже близко.
   Да, конечно, её тоже будоражит игра наших чар. Но мы же удержимся? Мы же всегда умудрялись сдерживаться!
   Я догадался, куда направляло нас её чутье вампирессы - ночной клуб "Лотос".
  
   Большие деньги отвратительны в первом поколении: они либо грязны, либо кровавы. Да и во втором - тоже: они самодовольны и забалованы. Но потом вырастают внуки, любящие своих зверей-дедов, презирающие безвольных родителей, и начинается... Сто лет тому назад начался Серебряный век. В России надо жить долго. А лучше - быть бессмертным.
  
   Вы же не любите блондинок? Я тоже. Особенно тех, которые выше сто семидесяти, у которых пшеничные, невыщипанные брови вразлет, рассеянные глаза и мальчишеская стрижка.
   Но тот, кто во мне, тихо охнул.
     
   - Вот. Немного подслеповата и почти лысая, но в остальном - в повтор я. Хотя нет. У меня, по-моему, более очерчена грудь.
   - Ты о своем лифчике?
   - Она ещё и лифчики не умеет подбирать?
   Спорить мужчине с женщиной о другой женщине бессмысленно: он смотрит, что в возможной избраннице хорошо, а она - к чему в сопернице можно прицепиться.
   - Спасибо, - я просто поцеловал ей руку.
   - Не отделаешься, - Каролина потерлась пальцами о мои губы, перевернула ладонь, поднесла к своим губам, и кожу чуть царапнули ее клыки. - Расскажешь?
   - Never, - улыбнулся я.
   - ... say never, - докончила нелюдь.
   - А как ты?
   - Меня уже заметили, - улыбнулась она. Я не удержался, скользнул взглядом по чуть раскрывшемуся рту. Каролина заметила и шире приоткрыла губки... хоть Orbit рекламируй... Белые, ровные...
   - Кто он?
   - Он.
   - Кто?
   - Еще не знаю.
   Она чуть повернула голову - взглянула...
  
  
  
  
  
  
         Люблю глаза твои, мой друг,
         С игрой их пламенно-чудесной,
         Когда их приподнимешь вдруг
         И, словно молнией небесной,
         Окинешь бегло целый круг...
  
  
  
  
  
  
     
      Они были когда-то знакомы - Каролина и Эрнеста, Кара и Нести, но в те времена одним промельком взгляда увидеть всю залу умели многие женщины... В те баснословные времена, когда на балу главным музыкальным инструментом был ещё не барабан, лазеры не мельтешили по глазам, а распорядителя бала не называли диджеем.
   Я до сих пор помню аромат сотен одновременно горящих свечей: "тот запах и душный и сладкий", скучаю по нему. Когда уж у смертных кончится их нефть?
  
   - А твоя девушка не будет против?
   - М-м-м?
   - С которой ты пришел, которой целовал руки... которая целовала ладони тебе?
   - Она не моя девушка: мы редко приходим вместе, и ещё ни разу вместе не возвращались.
   - И что за гадости она про меня говорила?
   - Ей не понравилась твоя... м-м-м... причёска.
   - Я не люблю нравиться девчонкам.
   - Она намекала на твою близорукость...
   - Чтобы видеть главное, не обязательно рассматривать мелочи.
   - Что у тебя сейчас нелады с лифчиком.
   - На мне его нет!
   - И что в остальном - ты похожа на неё.
   - Она такая стерва?! - искренне удивилась девчонка.
   - Как тебя зовут? - не стал спорить я.
   - Устиния.
   - Древнее имя...
   - Это мне для контраста, - улыбнулась она.
  
   Отдёрнуть штору! И, наконец, не испачкаться об электрическое освещение улицы, а окунуться в чистую зыбь полуночного полнолуния.
   - Осторожнее, свалишь цветы.
   Я не ответил. Город мельтешил внизу, а луна была - вот... И чуть покалывало у корней волос, мурашками срывалось по коже на плечах и выгибало шею: "привет, подруга!"
   "Если она сейчас включит свет..."
   Нет. Зашуршал снимаемый плащ, упала туфелька, вторая... Зашептались шаги, ощущаемые даже не на слух, а по движению воздуха - приближению тепла тела, тепла крови, души, зачинающегося жара любви, любви, ещё прячущейся под тёмным, дурманным дымом вожделения.
   Устиния встала рядом... Пробомотала:
   - Не понимаю.
   И опять... Неужели не зря мне вспомнилась Эрнеста?
   - Меня?
   - Себя.
   - А это важно? Нужно?
   - Как забавно путаются мысли, - не ответила мне она, она по-прежнему вслушивалась в себя. - Как запутываются в них чувства.
   - Ты...
   - Ну, обними же меня!
   Я потянулся губами к ее губам.
   - Нет!
   Устина отвернула лицо, и взгляд её перестал путать. Срезанные на нет волосы не укрывали ни миллиметра шеи. А неописуемей лунного света лишь неописуемость отсвета женской кожи.
   Не-на-гляд-на-я...
   Не наглядеться, не насытить взгляд глазами, но можно - устами... А неописуемей света женской кожи лишь её вкус.
   А кто бы сумел описать этот смешок-полустон, полуигру-полуотчаянье, снисходительность-согласие-нетерпение?
   "Почему на ней нет рубинов?!"
   - У тебя есть рубиновые серьги?
   Она вздрогнула.
   - Подожди, - и высвободилась из моих рук. - Пять минут, ещё пять минут полюбуйся на свою подружку. - Устина повернула меня к окну. - Обещай не подсматривать.
   Но не стала ждать обещаний.
   Шаги, дверца шкафа, пауза, пауза, пауза, шелест шёлка, дверца, дверца, треск целлофана, дверца, шаги, дверь.
   - И не подслушивай!
   Щелчок выключателя, шум воды...
   Во времена Эрнестины Дёрнберг не было центрального водоснабжения, бельё не хранилось в безжизненном целлофане, но шёлк и тогда шелестел Азией.
   - Где у тебя свечи?
   Она услышала.
   - У телевизора, справа.
   Слева от телевизора мерцало зеркалами трюмо, а справа, на столике... Боже мой, ручная работа! И ведь не подделка под старину - такой путаницы неровностей тогда не вытворяли.
   Боже мой... Чиркнувшая зажигалка мигнула вспышкой, тени упали по-новому, и я понял, на что намекал мастер - на переплетение трех фигур.
   Опять чиркнула зажигалка, загорелся неровный огонёк и опять... Опять лишь изломы теней, лишь изгибы, извивы металла... И три толстые, в наплывах воска, обгоревшие, наверное, до половины свечи.
   Дрожь свечных огней комплементарна лунному мареву. И мареву крови. И любви.
   - Закрой глаза... - она даже не просила, это было обещание чуда. - Теперь смотри.
   Я тихо охнул. Чёрный шёлк обещал, глубокое декольте обещало, кармин губ обещал, капельки рубинов обещали... И дразнила, извращениями дразнила её мальчишеская стрижка.
   Что неописуемей женского вызова? Три шага к любимой. И вкус её губ.
  
        "...но есть сильней очарованья:
          Глаза, потупленные ниц
          В минуту страстного лобзанья,
          И сквозь опущенных ресниц
          Угрюмый, тусклый огнь желанья."
         
   Обыкновенно женщины рефлекторно закрывают глаза, когда целуются. У Устиньи они были сейчас приоткрыты... Как у мертвых, как... Как тогда... у Нести.
   - Пусти меня в себя, - попросил я.
   Она отстранилась, высвободилась. Огнь притух, глаза прояснились, приоткрылись губы.
   - Как хочется сказать "нет"... - вслушиваясь в себя, медленно, почти по слогам произнесла она.
   Она не сможет... Она же не сможет?!
   - Не знаю. Наверное, смогу... Всегда - могла. Но ведь ты уйдешь. Как хочется, чтобы ты остался... Или ты не уйдешь? Не сможешь... Ты же не сможешь?!
   Не знаю. Наверное, смогу. Всегда - мог.
   - Как странно ты произнёс... Так, наверное, просят вампиры.
   - Нет. Они просят: "пусти меня к себе".
   - А ты не вампир?
   - Я - нет. Мне для бессмертия не нужна кровь.
   - А что тебе нужно, - улыбнулась она, - для бессмертия?
   - Любовь. Только любовь.
   - Любо-о-вь... - протянула девушка. Она опять вслушивалась в себя. Она сейчас согласится! - Как суккубу?
   - Инкубу. Я - тот, кто сверху.
   - Ты? Сверху? Глупости. Повтори.
   Я понял её и повторил:
   - Пусти меня в себя.
   - Милости просим, - сказала она и повторила: - Прошу. Милости.
  
   Утром я проснулся рано. Оделся. Долго смотрел на неёе, долго... Одеяло почти не прикрывало её, лунное сияние больше не серебрило её - но ей хватало солнца.
   Ушёл на кухню. Нашёл и приготовил кофе. Вернулся.
   Она проснулась от легкого стука о стол кофейника. Потянулась, выгнулась, раскрыла глаза и... И увидела меня.
   К этому невозможно привыкнуть... Я отвернулся, чтобы не видеть её попыток укрыться скомканным одеялом.
   - Кофе, - сказал я.
   - Не поворачивайся.
   Нет, это не стыдливость. Отвращение.
   И она выбежала из комнаты. Когда Устиния закроется в ванной, я уйду.
   Зашумела вода...
   Но кофе-то - вот. Тянешь время?.. Зачем?.. Даже вечность - плохая защита от боли. Распахнулась дверь. Девчонка не пыталась прятаться.
   Мокрое лицо, мокрое тело, россыпь росинок на коротко остриженных волосках... Солнце нежилось на ней, как ночью баловалась с нею луна.
   Нет, это не кокетство - бесстыдство.
   А на очищенной от вечернего грима коже проявились веснушки. На очищенном от вечернего грима лице проявилась беспомощность, беззащитность, проявилось... сияние...
   Солнышко...
   - Пей кофе. И не вздумай уйти.
   Нет, это не презрение. Безразличие.
   Дверь закрылась, а в ванной лилась и лилась вода.
   Последний раз. Она воспользовалась наготой, она продемонстрировала себя в последний раз, чтобы не дать мне уйти. Зачем? Попросила бы...
   Устины не было совсем недолго, кофе не успел остыть. На ней уже были вчерашние джинсы, вчерашняя блузка.
   - Говори.
    
   Когда я вошел, Каролина плакала.
   - Он жив?
   - Да что тому бугаю полтора стакана крови?! Трус несчастный.
   За четыре сотни лет только один, один боярин, не испугался её клыков.
   - А ты? Она сильно тебя любила? Лет на пятьдесят тебе хватит?
   - Да.
   - Значит лет десять без любви этой стерве обеспечено тоже?
   - Да.
   Каролина опустила с кресла ноги, отерла ладонью слёзы.
   - Однажды ты уже говорил таким тоном.
   - Про Эрнесту.
   - Ты рассказал про нас?
   - Как Эрнесте. Устина взяла мой телефон. Возможно, она позвонит. Тогда ты найдешь ей любовь.
   - А проклятье?! Мы же нелюди!
   - Знаю.
   - Наши дары не от Бога!
   - Знаю!
   - Они не бывают бесплатными!
   - Знаю!
   - Твоя "Нести" навечно осталась третьей, а что будет с твоей девкой, ты знаешь?!
   - Знаю... Ты ей найдешь любовь... навечно... - и я повторил, побаловал губы: - Девке... моей...
  
   Я так и не узнал, кто подарил ей подсвечник... Надо бы спросить.
  
  
  
  
  
     
       Это уже стало ритуалом


                                                                             И Ночная Фиалка цветет.
                                                                                            Александр Блок
   
 

  
   Это уже стало ритуалом: ближе к концу очередного месяца я прихожу в это кафе, сажусь за одинокий столик в уголке и заказываю кофе. И спрашиваю: не заходила ли Ирина Дмитриевна. Пару раз пришлось дать её описание: возраст - вроде бы, поболее тридцати пяти, но менее, наверное, пятидесяти, рост около метра семидесяти, длинные тёмно-каштановые волосы, могут быть, забранными в пучок или косу, полные губы, прямой нос, светлые глаза, невыщипанные брови... Не забываю упомянуть и про особую примету: в зрачке левого глаза - карее пятнышко.
   Однажды спросили: кто она такая? кто она мне? не старшая сестра? Пришлось ответить: не знаю. Пришлось сказать: никто. Пришлось удивиться: нет, конечно!
   Потом расспрашивать прекратили. Официантки сочувственно улыбались и извиняюще говорили: "Нет". А я допивала свой кофе, оставляла двадцатку и уходила.
   Вот и сегодня, девушка лишь качнула головой: "Нет, не было".
   Что ж... Здесь хорошо: из музыки - настоящий джаз, из освещения - настоящие свечи, и кофе тоже настоящий - густой, ароматный, горький... Выпить чашечку, выкурить сигарету, оставить двадцатку...
   К выходу у них ведёт небольшой коридор, в конце которого налево - туалеты, направо - дверь на улицу, а прямо - высокое зеркало. Должно быть, чтобы посетители ещё раз увидели уютный сумрак недалёкого зала, ещё раз услышали негромкую музыку и подумали, а надо ли им наружу, в непогоду, в холод, в темноту ненастного вечера, в безучастность зимы.
   Я взглянула в зеркало, поправила шарфик... Показалось, что на низком подоле дублёнки - какое-то пятнышко, убедилась, что всё нормально, пригладила юбку, распрямилась, подняла глаза...
   У меня за плечами стояла она, женщина, для которой слова "возраст элегантности" и воплощали суть изысканности, чьи волосы - зарыться и уснуть, глаза - взглянуть и утонуть, губы - услышать "люблю" и умереть...
   Она одним капризным взглядом оценила меня, сравнила нас... Последний раз такой дурнушкой я чувствовала себя лет в двенадцать.
   - Искала? Звала? - спросила она и улыбнулась не по-доброму: - Нашла.
   Я резко обернулась - пустой коридор.
   Я обернулась - зеркало, но в зеркале - лес!
   Я обернулась - лес!
   Я обернулась...
   Зеркала не было, двери не было, не было ни коридора, ни кафе, а кругом меня в оглушительном безветрии замерли сумеречные деревья.
  
   Нет, до сумерек было ещё далеко, но раскидистые дерева гасили солнце, как летучие мыши гасят тишину, как ветер гасит волны, как молчание гасит признание в любви...
   ...как вспыхивает от неосторожного огонька опавшие листья, а от неосторожного взгляда - ревность.
   Листья? Осень?!
   И в подтверждение увидела, как с высокой кроны сорвался изукрашенный лист и полетел-полетел-полетел - прямо к моим ногам. Я любила собирать такие, делать из них несложные букеты и дарить Наташе... А их, кому их раздаривала она?
  
   Движение на недалекой ветви я заметила вовремя, успела отпрыгнуть, и рысь промахнулась. Я понеслась вниз. Уклон был еле заметным. Еле заметным - если неспешно идти. Или если недолго бежать. Но, я знала: кошки не гоняются за добычей долго! Даже львицы, когда атака сразу не удаётся, бросают преследование. Так может это была уже другая рысь?!
   Её выдал сумасшедший блеск глаз, я отпрянула, и она опять промазала!
   Впереди, чуть справа показался просвет - там кончался лес, но выход из него загромождали густые кусты с ярко-синими ягодами. Тёрен? Но он же зверски колючий! "Только не бросай меня в терновник!"
   Я бросилась, прикрыв руками голову, я спиной вперёд бросилась в тёрен.
   Кожаная куртка, усиленная кевроном, выручила. Шипы не пробили её, высокий воротник прикрыл шею. Обошлась тем, что ободрала тыльные стороны ладоней. Рысь преодолела преграду опять поверху, по толстым полуголым ветвям сумеречных деревьев, но теперь она ещё и почуяла кровь.
   Промельком огляделась: да, лес кончился, впереди вздымались скалы, недалеко горел небольшой костерок, у огня сидел старик в хламиде, за ним меж камней темнел проход.
   Я понеслась к человеку. Он встал, тяжело опёрся на длинный посох, опять взглянул на меня, чуть пожал плечами и сделал шаг в сторону.
   - Нет!! - поняла я. Ушла в кувырок, чтобы сбить инерцию бега, приподнялась на колено, обернулась и даже успела выдернуть руку из одного рукава.
   Вот этим рукавом я ту бешеную кошку и задушила.
   Поднялась. Кровь текла по всему телу, ярко выделяясь на тёмно-зелёном колете, на узких темно-зелёных штанах...
   - Осторожно! - выкрикнул старец.
   Это на меня бросилась какая-то ободранная волчица. Ей бы хватило одного удара кинжалом, но я побрезговала пачкать добрую сталь о нечисть. Шаг в сторону и ногой - по тощим рёбрам. Дохлятина завизжала и, поскуливая, зачастила о трёх ногах прочь.
   - Даже так? - услышала я.
   Повернулась к старику... Да и какой из него старик! Только волосы совсем седые... Только смертельно усталые глаза... Только неподъёмно тяжкий посох... Да тёмная темнота прохода - чёрная чернота за его спиной...
   - А помочь трудно было? - не выдержала я.
   - Здесь каждый сам справляется со своими зверями, - покачал головой он. - Или не справляется.
   Руки горели, тело горело... Спорить не стала. Вместо того оглядела себя и проговорила:
   - Омыться бы...
   Какой же из него старик! Ведь даже не ухмыльнулся, попробовав напроситься:
   - Помочь?
   - Эй, седой, а рёбра не треснут? - попыталась озвериться я.
   - Не накликивай, - опять утаив улыбку, изобразил беспокойство он: - Не здесь.
   - Да и без него управлюсь! - но не выдержала всё-таки и улыбнулась.
   Поэт тоже перестал сдерживаться...
   - Но и ты права: нельзя тут быть нечистым, нельзя, - он покопался в лежавшей рядом котомке и бросил мне тёмный брусок. Мыло! - Вон, за тем выступом - ручей.
   Я повернулась.
   - И не уходи сразу, - попросил он. - Возвращайся.
   Отвечать не стала.
  
   Да, за рыжей гранитной скалой, резко поднимающейся в низкое небо, стал виден невысокий, в полтора моих роста, водопадик.
   Метров на двадцать выше, по отвесному скальному подъёму, у той самой дыры, откуда ручей изливался, парило и булькало, но, прыгая с уступчика на уступ, вода быстро охлаждалась, и стоять внизу под падающей водой - уже хватало терпения. Вкус у неё был довольно странный, но запаха не ощущалось - одежда не провоняет... Я забралась под горячие струи прямо в ней, лишь отстегнув кинжал, лишь стянув сапоги... Камни под ногами были горячими тоже.
   Вода смывала кровь, вода смывала пыль. Вода смывала даже подступавшее откуда-то отчаяние. Или отсюда не была видна та чернота, в черноту уходящая, в черноту уводящая?
   Куртка намокла и отяжелела - сняла её, намылила, потопталась по ней, прополоскала. С мылом повезло: оно не просто растворяло пятна крови, в его пене заново склеивались, сшивались оставленные когтями рыси прорехи. И кожа... Мыло, как спирт, обжигало раны, но, смывая запекшуюся кровь, я обнаруживала уже чистую кожу. Так что, пришлось снять и колет, потом и штаны... Белья на мне не оказалось, но это не показалось странным.
   - Эй, - услышала я.
   Сделала шаг назад, перебросила вперёд волосы, прижалась спиной к скале. Из-за поворота показался "старец"...
   - Полотенце, - и губы его дрогнули...
  
   
   ... о, не одну пчелу
   лукавая улыбка соблазнила
   и бабочку смутила...
  
   
   - ...И дай одежде высохнуть... Не уходи... Я чай приготовлю... Настоящий - из самого Китая...
   - Уйди!
   Он отвернулся, повесил на колючий куст длиннющее полотенце, ушёл.
  
   Пока высохнут волосы - ждать надо было тоже...
   - Расческу бы, - проворчала я, вернувшись.
   Он опять покопался в своей котомке, достал гребень. Кинул.
   Костяной. На рукоятке вырезана фигурка танцующей девчонки - одежды взметнулись, косы разметались...
   Ладонь удобно легла на выгиб её фигуры, зубья не царапались, волосы словно слушались: легко разделялись, мягко тянулись.
   - Спасибо, - пришлось сказать мне. Он только кивнул, он только смотрел, он только улыбался... только опять и опять слепо улыбался...
   Чая мне не досталось. Пока ждала, чтоб вода на костре закипела... С электричеством да газом как-то не привыкла я к подобному долгому натурализму. Рука с гребнем отяжелела, веки отяжелели... Даже чёрный пролом, который опять прикрывал собою древний-предревний поэт, даже исходящий из этой темноты ужас как-то подвыцвел...
   - Иди сюда, - сжалился мужчина.
   Кое-как придерживая полотенце, я на четвереньках перебралась к нему, на его, накрытый огромной лохматой шкурой, неширокий помост, положила голову ему на колени... Он вынул из моей руки гребень, примерился к моим волосам... Пусть его... А я чуть пригладила раскинутую шкуру.
   Меня хватило только подумать: как он, там, говорил? Мол, здесь каждый сам справляется со своими зверьми? Что ж это за чудовище он себе вырастил? - и заснула.
   ...Вот его котелок весь и выкипел.
  
   И разбудил меня он:
   - Тебе пора... Волосы высохли, полотенце высохло, значит и одежда - тоже.
   Отблагодарить его мне было нечем, что ж... Я встала и не стала волочить за собой тёплую лохматую, действительно совсем уже сухую, ткань. Мягко проскользнули и рассыпались по телу волосы... Голос его не изменился, но глаза... Поубавилось в них вековечной усталости... Или тут надо говорить: "тысячелетней"? Да, так точнее, потому что век веков тому назад он ещё не родился.
   - Дальше будет хуже, - предупредил он. - Отсюда я ещё могу вернуть тебя, ты ещё можешь вернуться... Подумай.
   - А что будет дальше?
   - То, чего боишься.    
   - Я не боюсь бояться.
   - Да я тоже верю: ты пройдёшь.... Что ж, тогда... - и он попросил, он так попросил! - Пройдёшь - заглядывай, а? Позовём ещё кого-нибудь... Хочешь Сафо? Она кликнет девочек. Поговорим о поэзии...
   "... устроим безобразие", - вместо него закончила я.
   - А она выйдет? Сможет?
   - Возвратишься - сможешь помочь. Придумаешь как - и сможешь. Ты же - танцовщица! Придёшь? Ну, хоть объяснишь нам про вашу психоделику. Хоть пойму, наконец, чем трансгрессия отличается от трансфиксии, - улыбнулся он, лаская глаза моей наготой, - да и что это такое: "разогнать экспрессию"?
   - Постараюсь, - вернула ему улыбку я и пошла одеваться. "Танцовщица"! Что ж он хочет говорить о литературе?!
   
   Вернувшись, осведомилась:
   - И куда мне?
   - Здесь каждого выбирает свой путь, - покачал головой он, и не выдержал: - Ты б поцеловала на прощанье, что ли!
   Очень хотелось ответить: "Обойдёшься...", но давеча он обмолвился, что, мол "верит: я пройду", то есть очень может быть, что с этой стороны мне уже будет не придти... А с той... Кто ж меня к нему пропустит-то, с той?
   ...Полные губы, настойчивый язык, жадные руки, льнущее тело...
   Еле высвободилась... Еле хватило сил.
   ... - Хорошо вас ваша рыжая учит, - улыбнулся он, и вознамерился напутственно хлопнуть меня по заднице, но я только оглянулась, - и ваша белая - тоже, - сглотнул он.
   Когда поворачивала за уступ, опять услышала: "Заходи!", опять попыталась удержаться, опять не получилось - обернулась, но увидела уже только тень, углубляющуюся, возвращающуюся в тот провал, во тьму уводящий... Опять рефлекторно принюхалась - нет, серой не пахло.
  
   "Здесь каждого выбирает свой путь".
   Я выбрала горную тропку, а она, верно, согласилась со мной. Обувь у меня была удобной: сафьяновые голенища мягко обтягивали ноги, подошвы, надёжно защищая ступни от острых камешков, позволяли чувствовать землю и не скользили, не проскальзывали по ней.
   Вечернее солнце уже склонилось к горизонту, тяжёлые клубящиеся тучи, случайно пропустив его лучи, скоро начнут подкрашиваться красным. Лёгкий подъем не утомлял, прогретые за день камни добавляли разнеженности. 
    ...На таких любят лежать змеи.
  
   " - Чего ты боишься? - как-то спросила меня Тома.
   " - Змей, высоты и любимых, - ответила я.
   В Крыму с Борисом однажды нарвались на гадюку - она пригрелась прямо на тропе. Я завизжала...
   Он в два мгновения, в два удара сердца перекинул меня себе за спину, камнем размозжил ей голову и за хвост отбросил в недалёкую пропасть. Потом втолковывал: "Ты тоже так можешь! - но у меня лишь клацали зубы. - Вон, твоя любимая Таис Афинская у Ефремова кобру даже целовала! - но я только дрожала, только прижималась к нему. - Ладно, ну хоть не застывай, хоть просто отступи, просто сделай шаг назад и уйди. Змеи за людьми не гоняются!
   Это ему никогда не снились гоняющиеся за ним змеи! Кошмар N2, как я звала его. (N1 - как я падаю - отстал после первых месячных).
   Спустя пару недель после Крыма он принёс в дом клетку с ужом и начал при мне время от времени играть с ним. Ну, а потом поиграть со мной зашёл номер второй. Я с криком проснулась. Рядом с кроватью на тумбочке у нас тогда всегда стояла хрустальная ваза с одинокой тёмной розой. Донышко у вазы было толстым. Голову тому "ужику" я разнесла всмятку.
   Борис от моего крика проснулся тоже, выскочил следом, но вмешиваться не стал - стоял и смотрел. Потом вынул из моих ладоней перепачканную вазу, катнул её по полу в сторону, а меня на руках отнёс на веранду... Была осень, пахло опавшей листвой, и было полнолуние. Я успокоилась. Даже заснула.
   После смерти Бориса, N2 вернулся. Но теперь во сне, убегая, я всегда искала вазу... Пару раз даже находила.
  
   Тропа обогнула очередную скалу, и я остановилась: она раздваивалась - направо уходила вверх, налево - спускалась. И куда мне? Задумалась... Понадеялась: может, всё обойдётся высотой? Повернула направо.
   Не обошлось.
   Наверное, это был тот самый уж: вместо головы - с мою голову! - у него были ошмётки мяса, из которых торчали зубы - с мои пальцы.
   Я завизжала. Оно подняло остатки черепа, поводило им из стороны в сторону и нацелилось на меня. Кобра перед нападением раздувает капюшон, гремучая змея трещит своими трещотками, это - умудрилось зашипеть. А вот заскользило ко мне совсем беззвучно.
   Всех труднее оказалось заставить себя замолчать... Потом - отступить на шаг, потом - отвернуться... Когда я побежала, чудовище уже наполовину сократило расстояние меж нами... Но когда я добралась до перекрёстка и позволила себе обернуться - увидела: змея заметно отставала, а почувствовав мой взгляд, опять зашипела.
   Возвращаться было поздно - Вергилий ясно обозначил точку невозврата, и теперь либо вперёд, либо... Либо следом за ним - в ту черноту чёрную, но уже без него... А без него - кто ж меня выпустит?
   Мелькнула мысль: "Просто сумела отступить, просто сумела убежать... Всё так просто? - и окончательно решилась: - Вниз!"
   Просто ни хрена не оказалось: тропа быстро вывела к двадцатиметровой пропасти. Нет, тропка не обрывалась - только дальше шла она скальному мосту, на котором не было ни стенок, ни перил: справа пропасть, и слева - пропасть, а меж ними - метр гладкого камня. Конечно, можно было бы закрыть глаза и на четвереньках или ползком... Но тут почудилось - почудилось? - сзади послышалось змеиное шипенье. Да, ползают змеи всяко быстрее меня!
   А очередное облако освободило низкое солнце, и луч его ударил по глазам... Как прожектор...
   Прожектор? Двадцать метров неширокого прохода в темноту? К вспышкам света и аплодисментам?!
   Я повернулась, сделала пару шагов к недалекой стене скалы, схватилась за первый попавшийся выступающий камень и изо всех сил потянула его. Он не поддавался, но я не позволила себе усомниться - налегла всем телом!
   Что-то чуть щёлкнуло, и инкрустированная камнем дверца - отъехала. Уборная?! Вешалки, распахнутый шкаф. На полках слева вверху - призрачное бельё, внизу - с дюжину пар обуви, в середине на плечиках -невесомые платья, а справа - тоже две полки. На верхней - ваза с одинокой тёмной розой, а на нижней - шесть небольших шкатулок... Мне хватило содержимого первой: на чёрном - в отчаяние! - бархате отчаянная синева персидской бирюзы браслета, персидской бирюзы ожерелья, персидской бирюзы серёг...
   Значит, светло-голубое платье и чуть ярче - туфельки.
   Сбросить одежду, отбежать, требовательно хлопнуть по стене.
   Завизжать: "Волосы!", - я почти успела, но сверху всю уже окатило ледяной водой. Опять отчаянно завизжала: "Волосы!.."
   Обдало горячим, верно, прямо из пекла, шквалом. Вцепилась в камень, устояла, лишь моё мокрое волосьё отнесло назад.
   "Всё! спутаются - не расчесать! Да и когда?! Вон он уже - "ужик"! А с таким кублом на подиум?!"
   Но тут шквал ударил с другой стороны - волосы швырнуло обратно, они послушными волнами облепили лицо - и опали, и рассыпались в мягкие пряди.
   Я опять завизжала! И бросилась к каменному комоду.
   Показ начинается не с первых метров "языка" - с раздевалки! Ну и что, что никто не видит?! - это как стихи: то, что не пишется только для себя - неинтересно никому! И я одевалась!
   Бельё! Чулки! Платье! Туфельки! Драгоценности!
   Потом потянулась к вазе и... через секундную паузу - пусть все, кто не смотрят, замрут и умрут!... вынула розу. Только розу!
   И - к каменному мосту! Когда я на него вступила, змею до меня оставалось едва ли с дюжину саженей.
  
   "Мост". В ширину - метр, справа - пропасть, слева - пропасть, под ногами - мелкие камешки...
   Как же давно я в последний раз... Однажды на показе мне под ноги швырнули горсть подшипников... Та, что шла следом вывихнула лодыжку. Я не наступила ни на один.
   Справа - тьма, слева - тьма, а сзади - змеи! Всё так знакомо! Всё, по чему так соскучилась, всё, по чему опять начинала мечтать... Я шла!
   Сзади загрохотало и загремело. Как раз то, чего мне не хватало - музыка! Я шла.
   Камни под ногами заходили ходуном - мало ли чего может случится на показе, не опускать голову! Я шла.
   Двадцать метров, всего-то! И даже разворачиваться не надо!
   Как же это сладко: жить в высоте!
   Вышла.
   И уже на той стороне обернулась - моста больше не было.
   Что его обрушило? Змеиная злоба? Или... или моя мечта?
   
   Вдруг ослабли ноги... Еле добралась до стены, дотянулась до выступающего камня, потянула...
   С этой стороны это была полноценная гримерная - с зеркалом и... и со стулом.
   Ох... Шаг, другой... Села. Рядом на вешалке висели плечики, на них - моя блузка, зеленоватый колет, зеленоватые штаны, куртка. Под нею ждали меня носки, сапожки.
   На автомате потянулась вниз - нащупала пакет, достала термос. Чай... Прозрачный бутербродик с сыром... Нет! Я пошарила ещё! ещё!... Вынула туесок с картошкой в мундирах, запечённую курицу... То-то же.
   Переодеться, перекусить, передохнуть...
   Пауза...
  
   Тропа вела с горы. Вдруг заметила, вовсю цветущую резеду... Да, был вечер, но стало ощутимо тепло. Скинула куртку, повесила её на ветку... о, да это же каштан!.. Огляделась - ещё признала грецкий орех. А вон дуб... А вот то что?.. Не знаю... Ну, хоть стали попадаться знакомые деревья.
   Так как? Справилась я со своими зверями? А со своими страхами? Высота - была, змея - была. Любимые?.. Борис - ни за что меня не обидит, с Андреем - я справлюсь, Наташу - больше не боюсь, а Тому - никогда и не боялась.
   Я задумалась, завспоминала Бориса, вздохнула на Андрея и Тому, заулыбалась про Наташу - и не заметила, не насторожилась: тропинка выровнялась, она больше не прыгала вверх-вниз, она вилась теперь ровной лентой, а вокруг уже теснились не экзотические растения, а цвели ромашки и колокольчики. И шумели берёзы.
   - Я же говорил, что тебе понравится - вот и вернулась...
   Да, это был он, это были они трое. Я оглянулась - ещё трое ухмыляясь, вышли сзади. Все здесь. Опять.
   Попервоначалу я даже не испугалась. Всё-таки теперь я была не девочкой осемнадцати годков. Прошло уже больше десяти лет. Лоле, когда к ней пришла, я выставила только одно условие: у меня будет тренер по самообороне - и лучший. Она погладила мой, ещё незаживший тогда шрам на запястье, и согласилась: "Будет лучший". Следующему мой лучший передаст меня рук на руки. Так и поведется дальше. Трёх непрофессионалов на тренировках я одолевала уже лет пять как: просто мужчины не ждут, что их сейчас конкретно начнут убивать и теряют время, теряют темп, теряют первый ход, первый удар. (Да-да, в девяностые Борис два раза находил мне таких "партнёров", которых можно было убивать, которых убить было надо... А что он потом устраивал со мной ночью! Или я с ним...)
   Здесь тоже трое были спереди, трое сзади. Я бросилась вперёд и убила их. Быстро. Даже кинжала вытаскивать не понадобилось! Да и руками мне привычней.
   Но... Но они не умерли насовсем. Они опять поднялись с земли, и тот, которого они звали меж собой Костем, ухмыльнулся:
   - Какая ты горячая.
   Я опять убила его. Но он опять поднялся:
   - Я знал, что тебе понравится...
   Потом я убила второго - большого, толстого, рыхлого и закинула в ежевику мелкого третьего. (Да, вдруг оказалось, что с обеих сторон тропы - перепутанные заросли, месиво - выше меня! - плетей ежевики...) Трое, которые вышли сзади, уже были близко...
   Я в третий раз убила Костя, перепрыгнула через него и помчалась по тропе.
  
   Этому кошмару я номер не присваивала. Просыпалась всегда с криком, всегда заплаканная. Только Наташа умела справляться с ним. Первый раз, правда, перепугалась сама до полусмерти - и мне пришлось рассказать. Она повыспрашивала подробности. Я была не в себе - описала. Зато после, как отрезало. Как-то при ней удивилась, мол, что-то эти шестеро запаздывают, непохоже на них...
   " - Нет, - улыбнулась Наташа, - заходили.
   " - И?!
   " - Я не стала будить тебя, - опять улыбнулась она. - А мне понравилось.
   Она очень не любила кошек, но в тот момент на кошку, забравшуюся в миску со сметаной, походила очень.
   " - Как?!
   " - Не скажу. Тебе - не понравится. Ты больно ревнива.
   Дальше её расспрашивать я не стала. И так уж... Только очень захотелось предложить ей лимона!
   
   ... Но они всегда догоняли.
   Тропа делала резкий поворот, и я почти врезалась в них. Кость, Толстый и Шкет. Я проскользнула под руками толстого, снесла задохлика, но Кость сзади ударил по ногам - я покатилась, вскочила... Из-за следующего недалёкого поворота выскочила вторая троица...
  
   Я научилась определять, по ней определять эти ночи. Впрочем, Натали и не пряталась. Никогда и совсем.
   - А ты никогда не думала, что бы с тобой стало, кем бы стала ты, если бы их не было? - раз промурлыкала она.
   - Нет! - прорычала я.
   
   Сквозь этих я троих прорвалась тоже. И была готова, что сразу за поворотом... Мелкий метнулся мне под ноги прямо из плетива ежевики. Я грохнулась наземь. С другой стороны тропы, весь раскровавленный шипами, со свёрнутой головой, из зарослей выдрался Кость и заехал ногой мне по ребрам... Откуда появился толстяк, я уже не увидела - он просто навалился на меня. Столкнуть его у меня ещё получилось. И получить ещё раз по рёбрам получилось тоже. Я на четвереньках поползла куда-то. Тут подоспела вторая троица...
   - Только не по морде, - просипел им Кость: - напоследок оставим...
   Но одну сережку из уха шкет всё-таки выдрал... Потом у меня получилось встать.
   "Не прошла, - поняла я. - От них всё началось. Ими и кончится".
   - Поставьте её на карачки, - приказал Кость. Он уже расстегивал штаны.
   "А как же Наталья справлялась с ними? - и я поняла и почти улыбнулась: - и вовсе не с ними - со мной..."
   Улыбчивый рыжий-рыжий пацан заехал мне по ногам - я упала.
   "... а со мной.... А что было бы со мной?... Лолы бы не было... Значит, я танцевала бы только классику... Бориса бы не было... Значит, не было бы подиума..."
   - Гля, опять ползёт. Стой, падла, сейчас тебе будет хорошо!
   "...не было бы Натали, и я, чтоб позлить её, не съездила бы в Индию, значит, не научилась бы танцевать в неподвижности..."
   Получилось сесть.
   - О, кажись, дошло! Дура, сделай нам сладкое, и мы тебя отпустим! - он со спущенными штанами засеменил ко мне.
   "... я бы поступила на литфак и писала бы курсовые по творчеству Блока..."
   - Ну, раскрыла пасть! Быстро!
   "Говорят, на вступительных МГУ по моему году одной из тем было написать "Последний сонет Цурена". За три часа управилась бы, это после них на шесть лет, как отрезало".
   - Не, не поняла, что ль?!
   "Так что, были бы не танцы, а стихи... Нет, это была бы не я. Значит, без них и я - не я. То есть я - это они? То есть и они - это я?!.."
   Кость замахнулся...
   - И значит, тебя нет, - тихо сказала я.
   И его не стало.
   Потом и остальных.
   Потом долго собиралась с силами, поднялась, добралась до ближайшей берёзки, долго под ней плакала.
  
   Проснулась, уже когда солнце давно село, когда уже взошла луна. Была она пока ещё невысоко над горизонтом и размером - с хороший астраханский арбуз, а уж света изливала - читать можно... Полнолуние... Только оборотней мне здесь не хватало... Я оторвала глаза от луны, села и...
   Волчья пара стояла в нескольких шагах от меня. Поначалу я даже не испугалась, выхватила кинжал, и по лезвию замерцала серебряная насечка... А потом нервы сдали, ну, сколько можно?! И я завизжала... Не знаю, что бы сделала в следующий момент - может, бросилась бы на них, может, откинула бы кинжал и кинулась, не разбирая дороги, прочь, но самец опустился на брюхо...
   Я по-прежнему визжала, тогда и матёрая сука, глухо рыкнув, легла рядом.
   ...Потом они отвели и ткнули меня носом в крохотный родничок, потом вывели на тропу, потом исчезли...
  
   Тропа опять шла в гору, и впереди что-то светилось. Оказалось - окна... Подошла...
   "Таверна", - всплыло в памяти нерусское слово. Она прислонилась к крутому откосу горы, как девушка надежному плечу парня... По стенам, сложенным из крупных, неровных камней, расползлись лианы плетущихся роз. И цветы на них, цветы, цветы - белые... Лучше б красные... Изнутри чуть слышалась незатейливая мелодия... Какой-то незнакомый инструмент... Не рояль, не клавесин...
   Мне здесь уже нравилось. Похлопала по карманам - нет, ни дублонов, ни пиастров не обнаружилось, зато напомнил о себе браслет... Он дорогой - расплатиться хватит. Освободила из-под подранной блузки ожерелье - может, хоть так не сойду за местную побитую попрошайку.
   
   Я пошла ко входу. Двойная, утопленная в проёме стены, дверь. Положила ладони на дверные ручки... Толкать? Тянуть?
   Ни то, ни другое - дверцы сами не спеша разъехались по сторонам. Небольшой коридорчик сразу разделялся. И две стрелки: одна подсвечивала знакомые буквы: "WC", над другой - дымилась чашечка кофе. Забавно: настоящая чашка, из которой пахло настоящим кофе. Стены коридора были сложены из тех же камней, что и стены дома... Помельче, разве что. А в них были вмурованы пять картин - две с одной, три с другой стороны. Меня особо задела средняя: берег моря, чуть шелестящий прибой, небольшой белый домик и розы, розы, розы - уходящие к горизонту кусты масляничных роз... Перед домом - раскидистая шелковица, под ней - детская качелька, а рядом пара виноградных беседок... Необычные: на них переплелись лозы и белого, и чёрного винограда. Вдруг подумала: я хочу туда...
   Открыла внутреннюю дверь.
   Меня встретило молчание. Сбился даже клавикорд (теперь я его я узнала), и музыка затихла. А потом... Потом они все встали и зааплодировали.
   - О, леди Эль, - трактирщик направился ко мне, - Вы снова с нами, и Ваше явление вновь эффектно!
   На стене за ним висело большое зеркало. "Леди"! - грязные штаны, рваные рукава блузки, заляпанный кровью колет, расквашенные губы... Но обращение обязывало.
   - Вы ошибаетесь, любезный хозяин... - он протянул обе руки, пришлось вложить в них свои ладони. - Я впервые у вас. И какая из меня леди! Меня зовут Алей.
   - Ах, Вы опять инкогнито? - засмеялся мужчина, перевернул мои ладони и, на грани фривольности, поцеловал самое начало их... - Конечно, тогда была зима, и Вы только уходили на свою личную войну, а сейчас явно только что вышли из боя, но... вот эти шрамы, - он вытянул вверх мои руки, предъявляя всем порезанные двенадцать лет тому назад вены, - запомнились не только мне...
   Да их помнили. Это было видно: вон тот громила, на котором из одежды были лишь штаны да наплечники, нервно сглотнул, а вон та дамочка в бархате и декольте непроизвольно облизнула нижнюю губу, и вон та... Ирина Дмитриевна!
   Ирина Дмитриевна чуть покачала головой, и я промолчала. И заслужила улыбку её мужа, обнимавшего ей плечи.
   ... - Да и Ваш кинжал...
   Он не договорил. Раздался мягкий гонг, раздался мягкий голос:
   - Номос Земля. Сектор Россия. Готовность пять минут.
   Ирина Дмитриевна встала, её муж встал, а в другом конце небольшого зала встала другая пара... Мужчина и женщина... Да уж ... Женщина была чуть выше мужчины, сложная причёска, очёчки, капризные губки... Но вот на ходу она снимает очки, трясёт головой - причёска разваливается и теперь только странно заплетённая коса прикрывает... защищает! - шею. И поспешно убираются с её пути прочие.
   - Фингус, ты ошибся, - это подошла Ирина Дмитриевна, - леди не с войнушки. Аля прошла тропу.
   И обернулась ко мне:
   - Обнажи кинжал.
   Когда я успела привыкнуть подчиняться ей?
   - О, ты даже ни разу не воспользовавшись им?!
   - Номос Земля, сектор Россия. Готовность три минуты.
   - Станцуй нам!
   - Что происходит?
   - Долго объяснять - станцуй!
   - Мне подыграть? - донёсся тонюсенький голосок от клавикорда. Живая феечка?!
   - Нет, - отмахнулась от неё вторая подошедшая женщина "номоса Земли, сектора Россия". - Станцуй!
   И я вдруг увидела, почти наяву увидела, как в пламени дракона закаливался мой клинок. Я почти увидела, себя, стоящую на краю подиума, и толпу, уверенную, что я могу, вот так в тишине и неподвижности простоять вечность, и у них не будет сил ни уйти, ни зевнуть, ни отвлечься от меня, а смогут только свистеть, кричать и рукоплескать. Я почти увидела себя голой, стоящей перед голым парнем, который вдруг понял, что он вот так, с воздетыми руками, может простоять вечность, а потом всю жизнь будет вспоминать эту недвижимость, как лучший свой танец. Я почти увидела себя, любующуюся собой в зеркале!..
   - Номос Земля, сектор Россия, готовность пятнадцать секунд.
   - Мы справимся, - улыбнулась Ирина Дмитриевна и хлопнула ладонями по зеркалу. - Теперь точно!
   - Номос Земля, сектор Россия, готовность - ноль!
   Они сделали шаг. А я сморгнула. Я едва успела увидеть их на той стороне, посреди заросшей ковылём степи - воина с мечом, ведьму с платом, а рядом пару волков.
  
   - Они справятся, - подал мне в руки бокал Фингус. - Они опять справятся. И пусть будет так! - поднял свой бокал он.
   - Пусть! - разнеслось по таверне.
   Вино... Мой любимый мускат... Они справятся. Они с кем угодно справятся, поняла я.
  
   - А леди не желает перекусить?
   - Да, - вернулась к реальности я, - только... у меня нет наличности... Но, вот, не примите ли Вы браслет?
   С ближних столиков заулыбались.
   - Опять? - вслух засмеялся трактирщик. - Ну, уж не говоря о том, что Ваше прошлое колечко стоит много больше одного обеда, Ваш сегодняшний танец...
   - Стоп-стоп-стоп, - у девушки кончается время.
   Я вспомнила этот голос, и у меня ноги примёрзли к полу.
   - Не пугай девчонку, - засмеялась другая.
   У меня получилось обернуться. Они стояли, обнявшись так тесно, что их волосы - рыжие и светлые, перемешались, переплелись... как плети тёмного и белого винограда на той картинке... на тех беседках... у того дома... у дома.
   Фингус очень вовремя выставил меж нами подносик с тремя бокалами.
   - Ну! - засмеялась на меня Ментра.
   И мне опять помог Фингус: он тихонечко ударил своим ботинком мне по лодыжке.
   Поднять бокал теперь силы достало. Но этого вина я не узнала.
   - Мне показалось или у вас есть, что предложить леди Эль? - осведомился трактирщик.
   - Ну! - повернулась теперь к сестре рыжая. - За то, что прошла, за танец!
   - Нет. Плохо шла. Ей дали драконий кинжал, а она...
   - Она не воин.
   - Да и танцевала...
   - Она устала!
   - Так за что тогда?
   - А что - не за что? - засмеялась рыжая и раздвинула с лица сестры рассыпавшие светлые пряди.
   - За танец, - наконец, улыбнулась и Тантра. Умеет же оказывается... - Только не за этот - за тот, с флейтой.
   Какой танец? С какой ещё флейтой?.. Еле сообразила... Значит, они и это называют танцем?!
   - Хочешь увидеть, что ты увидеть хочешь?
   Вино помогло: получилось кивнуть.
   - Смотри, - и она хлопнула ладонью по стеклу.
  
   Это был сад. Вовсю цвели яблони, вишни. И солнце, солнце, солнце... Налетел ветер, и белые лепестки белой метелью посыпались вниз. Она оторвалась от чтения сыну французской книжки, подняла лицо и счастливо засмеялась, когда лепестки прилипли к её коже.
   - Марина, читайте! - потребовал мальчик.
   - Нет, - насмешливо ответила женщина и вскочила со скамейки. - Салки! Догоняй!
   - Нет! - набычился мальчуган. - Дочитайте!
   - Осалишь, дочитаю!
   Мальчик сделал грустное лицо, встал и... бросился за матерью!
   Она, подобрав юбку, побежала. Белые лепестки закрутились вокруг неё, и она смеялась-смеялась. Вскоре их не стало видно...
   - Поймал!
  
   За этот ад,
   За этот бред
   Пошли мне сад...
   
   - Здесь ему до сих пор не исполнилось двенадцать, - улыбнулась рыжая.
   - И здесь она умеет сказать ему "нет", - добавила белая.
   - А...
   - Иногда с мужем заходит, ей двадцать восемь, красавица...
   - А...
   - Выросла тоже... но нет, никогда.
  
   - Прощайся, - сухо сообщила Тантра.
   - Леди, заходите! - успел попросить в зеркало добрый Фингус, и я успела улыбнуться ему, когда его перекрыла фигурка, так запутанная в рыжее, как июньские березы - в зелёное.
   Я обернулась - никого уже не было.
   Я обернулась - зеркало, и нём моя спальня.
   ...Так не хотелось, но я ещё раз обернулась.
  
  
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Переправа

      ...Лодка ждёт

                                  Slide

     
      Вон, видишь: неширокая река,
      и дождик каплет на пустую лодку,
      хозяин, знать, неподалёку
      да не видать пока.
     
      А судно - цветом в потемневший крест,
      но только улыбается девчонка:
       на нерасписанной лодчонке
       дешевле переезд.
     
      Хотя на зависть девка хороша,
      хозяину нет смысла торопиться:
      не любит девочка скупиться -
      так нету и гроша.
     
      А дождик льёт и льёт на берегу,
       А лодка ждёт и ждёт на переправе,
      А за рекою,- боже правый! -
      такой зелёный луг...
  
  
  
  
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Сад на берегу моря исполненный роз
  
  
  
  
             А.А. Ахматова
               (с корейского)
     
     
     "так жизнь моя становится все проще
     и вот при мне остались наконец
     
     лоз виноградных может быть с десяток
     и том моих излюбленных стихов
     
     и никогда меня не покидают
     а значит любят - ветер и луна"
     
  
  
  
     сколько облегчения в этом слове - "наконец"...
     ...хотя я бы еще посадила розы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  --   В миг полуосени-полузимы
  -- 1. Слякоть
  
   Я возвращалась домой.
   Тяжёлые ноябрьские сумерки мучились с городом,  город  отбивался фонарным светом, огнями машин, блёстками реклам, но день уже кончился, а ночь всё никак не начиналась и не начиналась.
   Воздух только что очистился от липкой мороси, и по влажным   тротуарам навстречу мне, мимо меня спешили прохожие. Некоторые из них ещё прятались под зонтами и с недоумением, почти с раздражением посматривали на остальных, у которых сложенные мокрые зонтики свешивались с рук, болтались у сумочек, пакетов. А  одна девица, в  клетчатых  бриджиках и короткой светлой куртке, несла свой  зонтик-трость на плече - как фузею солдат времен Павла I и Фридриха Великого. 
   Было зябко. Может, потому что люди никак не могли решиться перейти на зимнюю одежду? Но лето давно кончилась, а зима... зима всё не начиналась и не начиналась.
   А хотелось бы... Чего бы мне хотелось? Ещё листопада? Чтобы ещё раз последить взглядом за игрой ветра с резными листьями городских тополей? Тротуара в орнаменте  жёлтых пятен? Или, наконец,  первого чистого снегопада? Первых разлапистых снежинок, пристроившихся на рукаве  тёплой дублёнки?
   Осень всегда полна ностальгии. Но я никак, уже который год не могу понять - ностальгии по так быстро прошедшему горячему лету или по никак не настающей ослепительной зиме?
   У осени  собственная мелодия - нескончаемо-долгая, бесконечно-надрывная, упоительно-томительная... Не её ли брала за канон  русская песня?  Которую по-настоящему не споешь ни под фортепьяно, ни под гитару, а нужно под баян или жалейку - под маленькую глиняную трубочку, чтобы  без никакой отрывистости, чтобы без всякого намёка на ритм, а только на чистой, нежной, грустной мелодичности. Только  воздухом, только дыханием.
   Или под флейту...
   Я не люблю спускаться  в переходы. В них... В них - тесно. В них - низко. В них - душно.  И грязно. Лужицы, неприметные наверху, здесь пачкают глаза; влажный свежий воздух становится сырым, чахоточным; люди, спокойно умещающиеся на тротуарах,  в переходах  почти толкаются локтями.
   И в них - попрошайки.
   И не только профессиональные нищие, но все эти лотки... Которые на улицах  незаметны и функциональны, а здесь... даже те, что с книгами.
   И  эти "исполнители"! -  убогие художники или убогие  музыканты, бренчащие на гитарах, пытающиеся петь... Мальчишки, собирающие на пиво, с ними толпящиеся, надеющиеся на дурнинку девчонки... и на дурней.
   Уж лучше метро.
   Играла флейта.
   В раскрытом футляре  - купюры, купюры.  Рубли,  доллары,  евро... Валялся  даже фантик украинских гривен.
   И мелодия, которая - из одного воздуха,  только из чистого дыхания. Которая, как осень, была полна ностальгии. Которая, как русская песня была исполнена отчаяния и жалости,  безнадежности и надежды, веры в свет и неверия в чудо.
   Я  не стала задерживаться, я прошла, опустив очи долу. Я прошла, даже боковое зрение не смутив ясным облаком облика музыкантки. Я прошла мимо.
   За выходом,  притулившись к гранитному ограждению перехода, тоненьким тихоньким голоском выпевала что-то простонародно-советское совсем слепая старуха.  Я бросила ей в  алюминиевую кружку горсть мелочи. Её невидящие глаза не дёрнулись, они по-прежнему были устремлены к небу, и голос оставался по-прежнему ясен.
   - Давно она здесь? -  спросила я.
   - Аля, ты? - перестала петь баба Оля.
   Я погладила ей руку. Она улыбнулась.
   - Не очень. Третий раз... Или четвёртый.
   - Не обижают?
   - Нет. Не волнуйся,- она опять легко улыбнулась низким тучам, - сил недостанет.  Да и не за что.  Хорошая она.
   Баба Оля замолчала, но, не дождавшись вопросов, опять запела про синенький скромный платочек.
   А я пошла домой. Домой.
  
  -- 2. Одноклассница
   Ровесницу признаёшь сразу.  И под слоями вечернего грима, и под солнцем нудистского пляжа. На ней может быть платье от кутюр,  могут - колготки и пиджак дресс-кода офисной спецухи  или ажурные чулки, сапоги и юбчонка совсем другого дресс-кода, а могут быть и линялые джинсы плюс линялая куртка, превращающие женщину в невидимку, но взглянешь - и по автомату начнёшь прикидывать:  а не из параллельного ли она класса?
   Эта, притулившаяся к  каменной стене перехода, ни в одном из параллельных со мной не училась. Но, скользнув по мне взглядом  - тоже словно споткнулась, словно вспомнила, словно хотела улыбнуться...  Она мешала мне. Я  отвела взгляд.
   Музыкантке тоже кто-то мешал. Или что-то. Она уже несколько раз в своих вариациях подходила к  теме, начинала её и... и не находила продолжения. Она сворачивала в сторону, уходила  в технику, принималась виртуозничать... А потом опять. И опять.
   Её не очень понимали, и во время очередного захода на тему, кто-то из круга слушателей сорвался на аплодисменты. Она даже не поморщилась. У неё даже не дрогнули светлые брови,  не шевельнулись сомкнутые светлые ресницы. Она опять начала разгон...
   После первого столкновения с нею я неделю обходила свой переход.  Я не верила, что ощущение чуда может повториться. Я не хотела, не хотела, не хотела! Но проходя мимо бабы Оли, мне сквозь её голосок пару раз слышалось дыхание флейты. И не было в нём фальши, и не было в нём  мути, а был свет.
   А когда первый раз решилась, то опоздала. Флейта оборвала мелодию. Баба Оля тоже  сбилась с ноты, но сразу завела свою песенку опять. Я не стала спешить и дождалась. 
   И увидела её - с  замшевым чемоданчиком футляра, в чёрном длинном пальто, в тёмных на пол-лица очках,  и увидела, как она поднялась по грязной лестнице, как повернулась к нищенке, как коснулась её пергаментного кулачка.
   Как музыкантка что-то опускала в кружку  - не заметила.   Плотно скрученный рулончик разноцветных купюр оказался в алюминиевой посудинке, будто бы ниоткуда,  будто бы сам по себе.  А хозяйка флейты шагнула в сторону и канула в толпе.
   Пошла, было,  и я, но...
   - Аля! - остановил меня голосок бабы Оли. Пришлось подойти. - Расскажи, какая она?
   - А вы не рассмотрели?
   - Ну, что ты... не с моими диоптриями.  Я ж и тебя не видела,  услышала твою походку - как проходила, как остановилась. Всё никак не решалась  спуститься?  А её... Представляешь, я её и услышать не могу. Словно ангел бесплотный... И деньги отдаёт. Я  так разбогатею несусветно. Вот купила кофеварку...
   - Зачем тогда она здесь?!
   - Не понимаешь? Думаешь, и  мне моей пенсии совсем уж не хватает? Людей мне не хватает, работы... - она грустно, слепо улыбнулась. - Хотя какой там работы - занятия  бы какого... Наверное, и им,  ангелам, не прожить без людей.
   - Без публики?
   - Может и так, может и так... Ну, иди, - она опять улыбнулась, слепо и чисто. - Ты же теперь спешишь вечерами. Ждут, наверное.
   Меня ждали.
   А  ноябрь в тот вечер всё сыпал и сыпал на людей то ли меленькие маслянистые капли дождя, то ли частые клочки негустого тумана.
  
   3. Жажда
   - Да помоги  же ты ей!
   Музыкантка в очередной раз вышла на тему и в очередной раз не справилась с ней. А рядом со мной стояла "одноклассница". Нет, зря я про неё тогда... Такую сделать невидимкой не сможет и... и  какой-нибудь "полог тумана" магистрского уровня.
   "На себя посмотри!"
   "Она еще и мысли читает!"
   "А сама?!"
   Она была одного роста со мной - её глаза смотрели прямо мне в глаза, на ней были кроссовки, как на мне; джинсы, как на мне; куртка, как на мне; дымчатые очки... Вот только волосы...  Есть такая "причёска" - под насадку N2... Два миллиметра  светлой жёсткой щетины. И длинная узкая серьга с крупным  александритом  под  левым ухом.
   Не-е, если такая будет рядом, я ж затрахаюсь подсчитывать, кому улыбались чаще!
   "Да-а-а... две суки на одной охотничьей территории..."
   Так, пора выяснить, кто хозяйка на этой кухне.
   "А вот кухню забирай себе. Всю".
   Я не выдержала - улыбнулась. И споткнулась об её улыбку: она не выдержала тоже.
Только сестры мне не хватало!
   - У меня уже есть сестра, - с некоторым отчаянием пробормотала та, - ничего хорошего!
   - Аля, - я поняла, что не отвертеться.
   - Тина, - пришла к аналогичному выводу Тина. И опять шёпотом потребовала. - Помоги ей!
   - Как?! - шёпотом изумилась я.
   - Вот мне и интересно...
   - Ты знаешь меня?
   - Слышала...
   - Да я б... Но здесь... Это же не лесная поляна, даже не кафе... даже не студия...
   - Ага,- огляделась она по сторонам, - даже не метро... Но на таком кураже должно же получиться...
   - Ты это о чём?
   - О своём. Не отвлекайся...
   Но отвлеклись не только мы... В круге слушателей начались шепотки тоже.
   Ей надо просто остановиться. Всего на всего - остановиться. Хоть на минутку.
   Я подошла к автомату с горячими напитками. Мельком взглянула на музыкантку...  Такая ж каждую калорию подсчитывает! И всё-таки, всё-таки... Горячий шоколад со сливками!
   "С ума сошла?" - тронула мой рукав Тина.
   Откажется - сама выпью. Сто лет уже не пробовала.
   "А на вид, ну, не старше меня!" - улыбнулась вредина.
   Я не стала отвечать, я пошла к музыкантке... Поставила картонный стаканчик на ладонь и пошла... Есть у меня походка...  Шепотки прекратились, дорогу мне освободили.
   Она услышала. Подняла ресницы... Бесконечная снисходительность, безропотное терпение...
   Тина бы сейчас тихо извинилась, выпила шоколад и отошла б.  Нет, извинилась бы  - да, тихо, а вот шоколад - выплеснула, ей под ноги.  Но меня, да ещё  когда я в танце...    Сейчас мы выясним, кто на этой кухне хозяйка!
   Есть у меня улыбка одна... Даже не улыбка - две морщинки над уголками губ. И в реверансе я склоняться умею даже в джинсах. 
   Она отняла флейту от губ. Она вздохнула. Ох, как же давно она не позволяла себе чашку сладкого шоколада!
   Я выпрямилась, протянула ей стаканчик. Она растеряно посмотрела на напиток, на флейту....
   - Давай подержу?
   Кажется, она согласилась лишь потому, что устыдилась собственного чувства брезгливости: флейту, свою флейту - в чужие руки?! В грязном переходе?
   И я не сдержалась. Дождалась, когда она подняла шоколад, вчувствовалась, как он погорячил её губы, представила остатки её слюны на мундштуке флейты, взяла его в рот и вчувствовалась в её вкус.
   Вкусно.
   Чуть дунула... Зазвучало...
   Она не спеша допила шоколад. Протянула мне пустой стаканчик. Взяла флейту.
   - Я не любительница женщин, - сказала, проинформировала меня она. Достала платочек, вытерла мундштук.
   - А  мне всё равно, - проинформировала её я.
   Она не ответила. И не стала примеряться. Она сразу заиграла тему... Тихо и просто... Почти неуклюже, словно бы на сбившемся дыхании... Словно про осень, за которой не будет зимы, словно про реку, которой судьба не достичь моря, а пропасть в песках, разобранной на арыки...
   А когда последняя капля одного из арыков испарилась, оставив после себя только блёстку соли, сквозь круг прошел он.
   Он не стал, как другие, обходить толпу, он не стал, как другие, расталкивать её, а - как горячий нож сквозь...  как нож сквозь горячее тело. Только брызги крови. И толпа умерла.
   Капелька крови растворила блёстку соли, и флейта смолкла. Мёртвая тишина притормозила пришельца  - он оглянулся.
   Я стояла рядом, я смотрела на него - мне не досталось ни капли, ни песчинки, ни крошки.
   А рядом только чуть вздохнули.
   Музыкантка присела на корточки и начала собирать  деньги, освобождая футляр.
  
   - Ну что, смертная, - улыбнулась на улице Тина, - что нестерпимее: дьявольская равнодушие или ангельская снисходительность?
   Я не ответила. Я ловила на перчатку снежинки. Пришла зима.
  
  -- 4. Взгляд... вздох
  
  
взгляд...
       ...острый, как усмешка дьявола,
       небрежный, как усмешка дьявола,
       вкрадчивый, как усмешка дьявола,
       липкий, как усмешка дьявола,
       равнодушный, как усмешка дьявола...
она лишь вздрогнула: этот...

вздох...
       ...легкий, как крылья ангела,
       светлый, как крылья ангела,
       нежный, как крылья ангела,
       бесполый, как крылья ангела,
       равнодушный, как крылья ангела...
он только вздрогнул: эта...
  -- 5. Не буди лихо
  

       Позовёшь тебя
       Тихо, тихо -
       Ты придёшь,
       И придёт лихо.
  
  -- 6. Лиловые сумерки
  
   Солнце уже село, но закат всё еще изощрялся, ляпая по облакам всё новыми и новыми оттенками красного. Разломы скал развлекались, перебирая нюансы чёрного, а отсветы с облаков словно цветным туманом заполняли прозрачный воздух.
   Солнце уже село, но закат... пронзительнее нежности, неспешнее снегопада, томительнее осени, прозрачнее слёз акварели... До озноба...
   - Лиловые сумерки, - еле слышно, словно вспоминая, словно тоскуя, пробормотала она.
   - Лиловые сумерки, - тоже словно вспомнил он.
   - Откуда ты?... - обернулись они друг к другу. - У вас тоже? - стояло в глазах у обоих.
   - У вас тоже? - спросила она. - Расскажи.
   Он положил ей руку на голое колено, словно полуобняв её.
   "Он пытается навязать мне свою волю, лишить права вольного выбора, права отказать. Он привязывает меня, чтоб потом, как других - бросить. Зачем мне это? - она прислушалась к шороху горячей мглы, которая сквозь два слоя кожи вползала в её кровь. - Если он сдвинет руку, если он хоть на щепоть сдвинет руку вверх, я встану и уйду".
   Она накрыла его ладонь, оплела её своими пальцами.
   "Она пытается лишить меня воли, она уже пытается отказать. Она привязывает меня, а потом, как от других - уйдёт. Зачем мне это? - он вчувствовался в нежный морок сияния, который сквозь два слоя кожи впитывала его кровь. - Если она уберёт мою руку - только попытается! - я уйду".
   Его руку грело её колено.
   Её ладони уютно было на его руке.
   - Расскажи, - выдохнула она.
   - Сейчас, - подавил вздох он.
  
   Они сидели на ещё тёплом камне, свесив ноги в пропасть, кругом теснились уступы скал, перед ними закутывалась в сумерки долина, а на недалёком горизонте с тающим алым облаком баловался тающий алый луч.
   Он попытался сдвинуть руку вверх, она попыталась помешать - но ни у кого из них не хватило на то силы.
   - В моём кругу солнца нет, но раз в сто одиннадцать лет, чтоб погибшие души вспомнили, что они потеряли... Солнце так и не выползает - истинный свет брезгует тьмой, но случается, что облака... Чаще, конечно, тучи покрывают весь горизонт, темнота просто разбавляется мутью, чтоб потом опять - темнота стала тьмой. Но случается...
   Облака не успевают, подойдя к грани тверди, задавить её, ветер не успевает разогнать их, и вольные лучи - они и не вязнут наглухо в серости, и, заполучив игрушку, не уносятся в бесконечность пространств.
   И настают лиловые сумерки.
   И мёртвые души перестают кричать от вечной боли. Они плачут от отчаяния.
  
   Он жёстко потёр себе щеку. Она попыталась улыбнуться, но губы не послушались её.
   - В моей сфере нет запретов: и ночи нежат тёплой темнотой, и днём ослепительное солнце плещется лучами. Можно и по снегу пробежаться босиком, чтоб потом отогреть ноги у камина, и, в свой черёд, вымокнуть, гуляя под неспешным дождиком, шлёпая босыми ногами по разлившимся на тропинках лужам. И дни заняты любимой работой, и ночи - счастьем.
   Но иногда... Нет, не раз в сто одиннадцать лет - чаще, но всё равно редко. Реже, чем здесь, на Кавказе, тихая метель, реже, чем здесь, на Кавказе, тихий листопад, реже здешних радуг, может, раз в пару лет сумерки заполняются отраженным от теней светом, воздух - томительными запахами, а души бессмертных - воспоминаниями.
   Настают лиловые сумерки.
   И святые плачут.
  
   Он усмехнулся. Нет, у него только чуть дёрнулся угол рта.
   Она не расплакалась тоже. А одна слеза, которую успела проморгнуть - не в счёт. Он не успел заметить её.
   Он повернулся к ней. Она смотрела на него. И огонь столкнулся со светом.
   - Убери руку. Мне больно.
   Он сглотнул.
   - Не могу. Твоя ладонь...
   Она опомнилась - разжала пальцы. Он оторвал руку от её колена, помахал ею в воздухе, охлаждая ожоги. Она потёрла ледяные синяки на колене и проворчала:
   - И как ты оказался-то здесь, за своими кругами...
   А он ответил:
   - Я распылил платок.
   - Ты?.. - она оторвалась от своей коленки и опять повернулась к нему. - Так это ты - тот, который способен жалеть?!
   - Меня выбросили сюда, чтобы я понял.
   - И ты?
   - Я понял. Грешников жалеть нельзя.
   - Их так много...
  
   Она всё смотрела на него, и его ладонь опять дёрнулась к её ноге, но вместо - потянулась, потянулась к её лицу, прикоснулась к щеке, чуть погладила.
   "Не содрать бы кожу".
   "Наждаком по туману облака?"
   "Парное молоко..."
   "Парит... к грозе?"
   - И как ты оказалась-то здесь, вне своих сфер! - почти выругался он.
   А она ответила:
   - Я вымыла землю.
   - Ты?! Это ты выстирала землю, которую обычно целовал...
   - Я улыбнулась над праведником, - оборвала его она, - и меня отправили сюда, чтобы я поняла...
   - И ты?
   - Я поняла. Над праведниками нельзя смеяться.
   - Их почти что нет...
   Он совсем повернулся к ней, их колени соприкоснулись и прижались. Но сильнее туманил голову её взгляд - она не опускала глаз. И языки огня бились о стену света.
   Он поднял и другую руку... Теперь её лицо было в его ладонях, как чаша... как цветок в чаше... как бабочка на цветке...
   На чаше цветка полного вина и мёда.
   - Ты не боишься - тьмы?
   - В нежности нет тьмы, а только любовь.
  
   - Тебе не поставят в вину - любовь?
   - В моём кругу огонь не в укор.
  
   И огонь сплёлся со светом.
  
   7.   Ущелье близких радуг
  
   - Зачем ты мне?!..
   "Отчаяния в её голосе могло бы быть и поменьше",- почти с отчаянием подумал он.
   - ...Ты же не просто враг, ты - чужой!
   "Чужой, чужой, чужой", - звенело по ущелью в говорливых водопадиках. Чёрная скала широко, круто уходила то ли в высокий туман, то ли в низкое облако. Бесконечный осенний дождь заполнил воздух холодными каплями, и бесчисленные белые ручейки сбегали прямо с низкого неба на грязную землю. Вода срывалась с бессчётных уступов, обрывов, ступенек, разбивалась в брызги, обращалась в туман. И рябили в ней отражения белых и чёрных крыл.
   - Ты поэтому привела меня сюда? В эту водную фантасмагорию? Тебе не понравилась гроза в пустыне?
   "Нет!" - хотела выкрикнуть она. Но ангелам не можно лгать.
   - Я до сих пор вымыть песок из головы не могу, - вместо того проворчала она.
   - Ты же не позволила помочь тебе.
   - Чтобы ещё и волосы из-под твоих рук пропахли серой?! Меня же домой не пустят... - она привычно вздохнула, - если вдруг простят... отзовут... позовут...
   - Тоже мне проблема! Напоследок, ещё раз смотались бы в пустыню. Песок самума иссушает всё. И опять встали бы под разряд. В плазме выгорают любые запахи... Ты же больше не боишься молний?
   - Воины света не боятся огня!
   "Конечно-конечно, некие абстрактные воины не боятся некоего абстрактного огня, - не стал спорить он. - А вот одна - конкретная... так визжала... Врать они не врут - добиться бы правды..."
   - Угу.
   Он вспомнил иссекающие плети песка, оплавленную верхушку бархана, её зубы закусившие его ладонь и крики, вопли, визги... Он вспомнил восторг судороги мышц, принимающих мегаватты первозданного электричества. Он вспомнил её волосы, хлещущие по его лицу. Он вспомнил тусклый отсвет её полураскрытых глаз. И сияние вокруг. Кажется, здесь это называют огнями какого-то там святого...
   "Он не поверил. Он так привык вызывать страх. Только страх. А сам, что это такое не знает. И что меня отзовут, уберут отсюда, вернут - не боится. Ну, зачем он мне?!"
   - Армагеддон покажет! - не выдержала она.
   "Ага, среди битвы выищет меня. И световым копьем - в горло! А потом вздохнёт: он, оказывается, плохой воин. Вздохнёт и помолится".
   - Да, уже недолго. Мне перед изгнанием объясняли, для чего из меня так срочно вытравляют жалость! - не выдержал и он. - А Рагнарёк всё расставит по местам. И всех! И белым и пушистым их место укажет - тоже!
   - Не только тебя! Меня, может, уже сейчас ищут! А я тут с тобой по своим любимым закоулкам таскаюсь!
   - Так чего ждать?! Просто убей меня. Здесь и сейчас! Одним врагом будет меньше!
   "Зачем он мне?! Световым копьём - в горло! Он же сам попросил, но не ждёт. И меня - вернут!"
  
   В своём раздрае они не заметили, что дождь уже кончился, туман ушёл в тучи, тучи обратились облаками, облака у горизонта раздвинулись, и первый солнечный луч блеснул на дальней, пологой стене ущелья.
   А она засмеялась. Ангельский смех рассыпался по водопадикам - те серебром подхватили его.
   "Она даже не враг. Она - чужая. И я её не понимаю. Не-по-ни-ма-ю".
   Он подхватил её на руки.
   Она разнежилась, расслабилась, её ноги опустились, её голова, плечи запрокинулись, опустились... Руки висели теперь почти у самых ног... Живое, подрагивающее кольцо.
   "У-у-у, змеюка!"...
   А блузка съехала и обнажилась впадинка пупка.
   "Семь капель розового масла".
   Выпить!
   Периферийным, дальним зрением он видел, как её золотистая коса купалась в лужице. Дождевая вода плескалась в каменной чаше, и сквозь неё просвечивали, сверкали волосы. И смеялись все сто пятьдесят тысяч водопадов.
  
   - Что? Чему ты, над чем ты так расхохоталась?- потом спросил он её.
   - Да представила. Здешний номос. И две армии по его горизонтам. Чёрная - клыки, шкуры и зубы, и светлая - плащи, лучи и копья. И - те и другие ждут нас, ждут, когда мы здесь наругаемся.
   - Да уж! - хохотнул он тоже.
  
   - Смотри. Я тебе хотела показать вот это!
   - Что? Ну, радуга. Мы не любим радуг. Тем более таких близких. Сейчас до её начала и человек камнем докинул бы.
   - Люди не швыряют в радугу камни. Они мечтают забраться на неё и посидеть, свесив ноги...
   "Кажется, она мечтает о том же", - подумал он.
   - ...А теперь обернись.
   - Ох-х-х....
   В водопадиках плескались сто пятьдесят тысяч радуг.
  
   - Полетели!
   - Я не люблю пачкаться в радугах!
   - А я терпеть не могу подставляться под молнии! Полетели!
   - Я потом не отмоюсь от её цветастостей!
   - Ничего, спинку я тебе ототру, а остальное... Хотя... если хорошо попросишь...
   - Рискуешь!
   - Испугал пчелу мёдом!
  
   - Ох... она щекотится...
   - Где?
   - Под ресницами.
   - И всё?
   - И у аппендикса.
   - И всё?
   - Ты хочешь, чтоб я назвал?
   - Хочу.
  
   А радуга заплелась в волосы красавицы, а радуга веселилась над сердцем воина, а радуга висела над землёй...
   ... над номосом.
  
   А у его горизонтов стояли две армии. И ждали.
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Явь есть сон
  
   Что оставляют нам сны? - всего  лишь память.
   Что оставляет нам явь? - всего  лишь память.
  
   А память...
   Весенним вспениванием яблонь -
   Цветёт стихами.
   Летним изобилием яблонь -
   Цветёт стихами.
   Осенним  исчезновением яблонь -
   Цветёт стихами.
   Зимним просветлением яблонь -
   Цветёт стихами.
  
   Что ж, значит,
   Явь  есть сон.
   Сон ветвей её.
                               
  
  -- Искательницы приключений
  
   - "А по его горизонтам стояли две армии. И ждали...",  - тихо повторила Тина.
   На улице погода никак не могла решить, что это - ещё одна поздняя оттепель или уже пришла весна, к настоящему теплу всё это или к последним морозам, к пасмури или к метели... И сверху  капало, а внизу похрустывало неубранным кое-где ледком. И то ли дождь ещё притворялся последним снегом, то ли снег, не добравшись до земли, обращался туманом.
На улице было неуютно, как в квартире,  из которой только что уехали гости, и надо уже было возвращаться в будни и начинать уборку. На улице было, как утром с постылой любовницей, а здесь...
   Пристанище...
   Здесь не было домашнего уюта, домашнего тепла, домашней расслабленности. Здесь  были бы неуместны домашние тапочки и халаты, а словно бы  - смокинги и декольте. Но ощущение безопасности... Словно бы бродяги сдали на входе свои шпаги и сюрикены, свои склянки с ядом, свои магнумы, узи, файерболы и светошумовые гранаты и приготовились к празднику, приготовились... Приготовились к встречам, приготовились к чуду. Приготовились к  роковым свиданиям:
  
Искательница приключений,
Искатель подвигов - опять
Нам волей роковых стечений
Друг друга суждено...
  
   Ещё прошлой осенью в ресторанчике было довольно свободно, но потом, когда я раз за разом пыталась застать здесь  Ирину Дмитриевну, незанятых мест становилось всё меньше и меньше, и вскоре  уже приходилось опасаться, что, зайдя в очередной раз, останусь  ни с чем, но местная метрдотель... метресса...   как-то запомнила меня и столик мне находила.
   Нашла нам и сейчас.
   Я закончила читать про ущелье заполненное водопадами и радугами, и Тина опять повторила последнюю строку:
   - "А по его горизонтам стояли две армии. И ждали...", - и неожиданно жёстко   добавила: - Не дождутся!
   - Да, мне и самой уже хочется добавить, - улыбнулась я, -  как... как в обеих армиях от напряжения дрожат колени, зудят зубы, чешутся кулаки, топорщатся перья;  как над бесконечным номосом горит и никак не может догореть бесконечная заря; как миги обращаются секундами, секунды накапливаются в минуты, минуты каменеют часами; как истомляются руки, опускаются крылья, зарываются в грязь копыта; как, наконец, садится на кочку первая истомившаяся воительница;  как первый бес тайком от десятника-дьявола, наконец, хлебает из запрятанной фляжки;  как первая наставница сосланной бурчит: не завидую я тому нечистому;  как номос доносит эти слова до противоположной армии, и первый друг сосланного бормочет: а я завидую;  как заря всё наливается бесконечностью;  а та, которая первая села - чего зря время терять:  вечерний загар самый полезный - разделась, и кой-чего у неё прикрывает нынче лишь несколько перышек;  а тот который выхлебал уже всю свою фляжку - уже дерётся с друзьями за единственный бинокль, который, плюнув от сарказма, небрежно бросил на пенёк десятник;  а жолтая  заря всё горит и горит, горит и горит, горит и горит...
   Тина засмеялась и резко повернулась: за соседним столиком засмеялись тоже.
   И говорила, и читала я негромко, да и джазовые вариации из  невидимых динамиков скрадывали звуки посторонних компаний, но эта пара  нас слышала. Больше - они нас слушали.
Это чувство - чувство  публики, трудно объяснить, но, как женщина всегда знает, что на неё смотрят, так и тут,  я давно почувствовала внимание слушателя. Слушателей. Как выяснилось - двух.
   Тина гневно встала:
   - Вы!...
   - Уймись, смертная, - примиряюще проговорил мужчина.
   - Вы?! - изумилась моя подруга, а я всё ничего не понимала.
   - Мы не к тебе.
   И он повернулся ко мне, и он взглянул на меня, и он улыбнулся мне.
   Бездна.
   - Не пугай девочку, - раздалось сбоку.
   Так шелестят берёзы, так падают звёзды, так распускаются розы... Так дышит флейта.
   - Она не любит, когда её называют девочкой.
   - Я знаю.
   Так... так в глухую полночь воробьиной ночи вспыхивает небо.
   Она угрожает ему? Мне?! Что ж... Я нашла взгляд того, кто выглядел как мужчина...
   Поначалу ничего не происходило... потом  фортепьяно в динамиках угасло и расцвёл саксофон... потом ясно  услышалось биение сердца... сердец... трёх! Потом...
   - Уймись, смертная! -  не выдержала та, которая выглядела совсем как женщина.
   Что ж... Можно выдохнуть и остановить танец молчаний.
   - Говорите.
   Выдохнула и она, а он сглотнул... Потянулся к своей чарке... Буркнул:
   - За прекрасных дам!
   Одним глотком выпил. Поморщился:
   - Просил же заказать мне водку! - и обернулся ко мне: - У меня всего лишь три слова: Сафо выражает нетерпение.
   А  белокрылая  добавила:
   - Обещала же... Выполняй.
   А темноликий повернулся к свой спутнице, дотронулся до её обнажённой руки:
   - Разреши, я сделаю ей подарок.
   - За что?
   Показалась ли  мне  проскочившая от её кожи в его ладонь искорка? Почудился ли запах озона?
   - За Ждокла. Он обхохочется, когда я опишу ему его драку за бинокль. Какая классная визуализация!
   В  ответ раздался смех, ну, совсем женский:
   - Интересно, а Айруне  понравится, как за ней подглядывали?! Разрешаю.
   - Эй, - возмутилась я, - я ещё посмотрю, принять ли мне ваши подарки!
   - Да кто ж тебя спрашивать будет? - раздался ангельский голосок.
   - Я просто скажу, - дьявольски усмехнулся другой, - что крестильное имя у твой подружки - Устинья.
   - И что?
   Моя подружка только  обречённо махнула рукой.
   -  Да, она обычно представляется последними четырьмя буквам своего имени, - опять усмехнулся дьявол.
   - А как ты думаешь, как её   зовёт её старшая сестра? - опять улыбнулась ангел и встала. - Прощайте.
   Они обнялись и исчезли.
  
   Я всё стояла, смотрела на ту, которая и мне представилась по  последним четырём буквам своего имени,   а потом  просто  выделила четыре первых:
   - Уста?!
  --
  --
  --
  --
  
  
   Напиши!
   - Говори! - шёпотом закричала я.
   - Спрашивай, - безнадежно махнула рукой та, которую я считала своей случайной знакомой.
   - Кто ты?! Я же тебя придумала!
   - Ага, "придумала"! Наши в XIII веке тоже думали, что Рыжую с Белой придумали они...
   - Кто ты?! - не дала я сбить себя.
   Девушка напротив опять вздохнула:
   - Устинья Дмитриевна Громова.
   - Подожди... - опять ошарашило меня...
   - Ага, - пожала плечами Тина, - Ирина - моя сестра, - и добавила очевидное: - Старшая, - и, давая время придти в себя, добавила ещё: - Она была очень ранним ребенком: маме и восемнадцать ещё не исполнилось, а меня - родила в тридцать семь... Они с отцом в горах погибли... Я тогда  только у третьему классу готовилась.  Так что сестра меня и вырастила. Мы с её дочерью... У нас дни рождения  - разница в шесть дней.
   - Вы не похожи, - сумела выговорить я, -  с сестрой.
   - Да, - равнодушно согласилась она,-  я  в отца пошла, а Ирина - капелькой в маму. Она же - старшая. У нас в роду  всегда так, с тринадцатого века... Все они, старшие дочери -  в Улиту, как раньше думали... А оказалось -  в княгинюшку... Её дочь, моя племянница  - тоже.
   - Какую ещё Улиту? Что за княгинюшка?!
   - "И  являлся  змей княгине в естестве человеческом, зело прекрасном..."
   - Это же про Февронию муромскую...
   - На самом деле её звали  Феодорой. Её-то  в Муроме, как раз перед татарами, и звали все - княгинюшкой.
   - Ты опять хочешь сбить меня! Кто вы?!
   - Ведьмы.
   - Но...
   - Но ты же нас выдумала, да? - засмеялась девчонка. - И про Гессу - тоже? Кстати, я была в Сонной долине. В клане варг  посещение места последнего Явления стало входить в ритуал посвящения гойш...
   - Но - это же будущее!
   - Ага.  Если людены - это двадцать второй век, а генетические войны - двадцать третий, тогда проект Даяна - двадцать  четвертый. И плюс шесть веков... Значит, я, якобы, побывала в тридцатом...
   - Как?!
   - Что ж, начнём начала... С самого...
   - От сотворения мира, что ли?!
   - Именно. В преданиях есть ключевая фраза: "И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему".
   - Помню. И что?
   - Да то, что цивилизаций - много, а подобная фраза - "по образу и подобию Нашему" - в их преданий почти ни у кого   не встречается.  А обыкновенно, бывает по другому варианту: из какой-нибудь грязи Он слепил, из какой-нибудь кости вырезал, а потом либо дунул, либо плюнул, либо просто взглянул со значением. В первых стихах нашей Библии нет  никакой глины: "И сказал Бог: да будет свет. И стал свет", и "И сказал Бог: сотворим человека" и "И сотворил..."
   - И что?
   - А то, что, если Демиург берётся творить по образу и подобию своему, то результатом и будет - демиург. Не человек разумный, а человек творящий.
   - Говори, - проговорила я. - Дальше.
   - Дальше... "Цивилизации", о которых я там сказала, это не инки или хетты какие-нибудь, это тау-китяне разные. Это звёздные цивилизации, которые лелеют нас, которые боятся нас  и которые устроили из Земли заповедник. Вот из-за таких, как ты. Из-за создателей миров...
   - Я?! Но я...
   - Ага. Ты только пишешь стишки и рассказики! А Босх только рисовал картинки, а Моцарт  - лишь баловался музычкой. А они... там... Со свой "третьей импульсной", а может и "десятой импульсной"...  Они живут с этим и -  живут этим, расхлёбывают это и питаются этим!  Без нас  -  то есть без вас - им было бы проще, да без вас - им не быть.
   - Стоп! - опять почти закричала я. - Это всё недоказуемо!. Это в лучшем случае - предположения, даже, если это - прозрения! - и я замотала головой. -  Стоп! Гесса! Уста!  Как?!
   - В любом заповеднике есть смотрители. И в тринадцатом веке наши вычислили одного такого - "змея зело прекрасного". А мы... Мы помним всё. Я лично знаю около тридцати трёх тысяч стихов наших преданий...
   - Это... Это очень много?
   - В Илиаде   около пятнадцати тысяч.
   - Я не читала Илиаду.
   - М-м-м...  В Евгении Онегине  что-то около четырех сотен строф. Помножь на четырнадцать.
   - Я не компьютер.
   - Да просто. Помножь на десять - получишь четыре тысячи, а если на двадцать - восемь. Ну, а посередине - около шести. Кстати, его я тоже наизусть всего знаю, - похвастала она и продолжила: - Смотрители - они практически бессмертны... Ну,  в  наших терминах.  Смерть - это чисто человеческое  понятие. Он о чём-то вроде "перехода" как-то заикался, но... Запретное оно знание. "Хочешь, чтобы тебе оттуда память подтёрли?!"
   - Смотритель? Он до сих пор здесь?! Покажешь?
   - Вряд ли получится. Боится он тебя. Напишешь что-нить про него конкретное, а ему потом морочься....
    - Так, ты опять увиливаешь - Гесса!
   - Да нет - дело как раз в нём. Он - скульптор. Как твоя Гала. Только он  - он не выдумывает и лепит на компе - выдумать ничего невозможно - он отсекает лишнее из живой жизни. И получаются скол. Что-то вроде кино, что ли, но... Но там не смотришь, а живёшь. Как во сне, но... - она поёжилась... Она поёжилась, она вздохнула - она задохнулась! - Сны забываются, а скол... Когда Ирина показала тебя, я прочитала твое "Правило...". А потом упомянула о Гессе  Эддиргу, и он вцепился в меня. Выложила... Слышала бы ты , как он ругаться начал про демиургов недоделанных... Тогда в него вцепилась я. Оказывается, возврат Гессы в космос - это довольно известный скол. Да и вся Гесса с её гойшами....  Ну, тут уж и я закричала, про будущее и про тридцатый век.  Он только отмахнулся:  мол, будущее, прошлое   - это лишь человеческая выдумка, чтоб не запутаться в настоящем... Я потребовала объяснений, а он: объясни мне, как  устроена атомная бомба? Я заикнулась про цепную реакцию... "А дальше?". Я лишь развела руками. И он, сволочь, скопировал мой жест. Зато я сходила на Гессу.
   - Скол?
   - Да. Он заартачился поначалу, но я его, - она нехорошо улыбнулась, -  я его убедила... Когда рассказала сестре - предупредила на всякий случай, Ирина тоже начала отговаривать. Оказалось, не я первая, кто   из людей скол опробовал. В тринадцатом веке, в древнем Муроме уже побывали подруга сестры - тётя Лина - со своим мужем. Тогда ещё - будущим. Видишь ли,  Алевтина Петровна тоже умеет "уговаривать"... И...  Но...  Оказывается, человек из-за своей   сущности входит в резонанс с тем образом, в котором он там... И дядя Слава вернулся оборотнем. Потом здесь, в нашем настоящем, он еле выжил. И она теперь - тоже, как и он...
   - Они - волки? - только и спросила я.
   - Да, -  подтвердила Тина. - Сестра боялась, что я на Гессе подхвачу заклятие гойш. Помнишь же: гойша ни в чём не может отказать мужчине. На физиологическом уровне.  Но я понадеялась на Рыжую: у меня её цветочек хранился.
   - И как?
   - Да не того бояться надо было...  У тебя об этом почти не прописано. У гойш подчинение закреплено не болью в случае отказа -  импульсом прямо в центр удовольствия при удовольствии мужчины. А подчинение при сексе... Там такое... То-то, почти все гойши при снятии заклятия становились жрицами - монахинями, то есть...  Потому что чувствовать себя после в постели немочью бледной... В общем, я  потом, - она криво улыбнулась, -  тоже еле выжила. Еле вылечилась. Еле вылечили меня точнее.
   - Рыжая?
   - Сестра уговорила  Белую поспособствовать. И Она вывела меня на Романа. Да-да, того самого  - из средневековой Праги. И его Каролина меня подлечила.
   - И они оба тоже здесь?!
   - Да.
   -  Но как здесь, на Земле, оказались Богини Гессы?!
   И Устинья улыбнулась. И я её поняла. Я услышала её реплику до её слов. А она сказала:
   - Хочешь понять? Напиши...

  --
  --
  
  -- В тени лунной яблони
  

Аля

  
   Шторы не помогали: не видимая за ними Луна  проплёскивала своё марево сквозь них, сквозь простыни и одеяла, сквозь сомкнутые веки, сквозь хрусталики зрачков, сквозь кору обоих полушарий, сквозь мозжечок, сквозь...
   Я отбросила пустые попытки заснуть, отбросила одеяло, встала, отбросила шторы, и губы сами прошептали:
   - Здравствуй, сестра.
   Внизу мешались пятна фонарей, подпалины  улиц, тени домов, но рядом с Луною были  только ясные звёзды.
   - И чего я не пишу фэнтези и прочую мечтательность? - послышалось сзади. Я ли  разбудила Натали, или и её тоже разбаламутило полнолуние? - Сейчас бы  описала тебя в просвечивающей сорочке на фоне залитого лунным светом окна, а потом   набрала на клавиатуре... - и она изобразила романтическую интонацию: - "И вдруг раздалась трель звонка".
   На моём мобильнике - не "трели" и не мелодии какие-нибудь - так, слегка позвякивает. Я больше полагаюсь на вибрацию гаджета, чем на звук. Да и зачем посторонним знать,  что меня кто-то хочет услышать?
   Сотка на столике завибрировала и чуть зазвякала.
   - О, - засмеялась последовательница сугубого реализма, - на свидание с вампиром не соглашайся! В крайнем случае - только на оборотней! Действительно, -  опять улыбнулась она, - погоняться  бы сейчас  с серыми по лесу...
   Какой-такой тут лес! До ближайшего - полчаса на метро, а потом ещё столько же на электричке... Которые уже не ходят. Да и гоняться по мокрому весеннему снегу... 
   Я подошла к  столику, подняла сотовый. Устинья?!
   - Включи звук. Пожалуйста.
   Мы редко о чём-либо вслух просим друг друга. И, может, поэтому ещё реже отказываем в просьбе. Я включила громкую связь.
   - Аля, здравствуй! Ты нужна мне.
   - Здравствуй. Что-то случилось?
   - Да. У старших - бдение, они в таверне.  А у нас...  Захватили Романа. Поможешь? 
   - Кто? Я? Чем?
   - Он успел только  набрать мой телефон. Чтоб взять след, надо определить место исходящего. 
   - Как?!
   - Ну-у-у...
   И я поняла.
   - Попробую. Но...
   - Говори.
   - Но я  -  с вами!
   - Кто б сомневался! - хмыкнула ведьмочка. - Его номер  сейчас сброшу.  А ты... Выходи.  Форма одежды -  боевая. Внизу встретимся, - и опять усмехнулась:  -  Да, ждём уже.
   Отключилась. Тут же тренькнула смс-ка. Я набрала  короткий номерок Ларисы. Истиной блондинке захотелось поворчать, покапризничать, захотелось подробностей...
   - Некогда! - закричала я.
   - О-о... - заоблизывалась спецназовка. - Тогда  так: будешь должна... Хотя нет. Вернёшь мой долг. Вернёшь мой камешек.
   Я взглянула на зеркало, на полочку перед ним, где луна играла гранями изумрудной друзы, вздохнула:
   - Принято.
   - Жди смс-ку.
   Отключилась.
   - Вот уж, адреналинозависимая... - пробормотала Натали.
   - Завидуешь?
   - Ещё чего! На улицу? В сырую ночь?
   - Ты же только что мечтала про полнолуние?! Или ты предпочитаешь писать, а не чувствовать?
   - Да опять же: даже писать об этом - не в стиль мне! Помнишь Чехова? - "...о том, что никогда не бывает в жизни". Я больше о том, что  хоть иногда да случается.
   "В вашей жизни не бывает, - не стала вслух спорить я, - в ваших жизнях. "Ионыча"-то он написал в летом 1898 года, как раз когда Блок с Менделеевой ставили "Гамлета", то есть в  лето - месяц в месяц! - когда у них началось то, чего у всех не бывает. Чего "Любочка" - такая, как все! - и не выдержала".
   - Однако, странная у вас боевая форма одежды, - улыбнулась любимая, глядя на мое тёмно-зелёное, с голой спиной платье. Не озябнешь?
   Нет. Есть у меня шубка песцовая - лёгкая, как шёлковая мантилья, тёплая, как... как объятия волюбленных. Нет, не замёрзну, но ещё...
   - Может,  изумруды? - поняла моя женщина мои колебания. - Которые от  олигархов, чтоб под цвет платья?
   А вот и нет! - помогла мне решиться она. Рубины! Подаренные то ли Ириной Дмитриевной, то ли... Дыхание перехватило только от воспоминания...  Недавно я закончила браслет из них, ожерелье,  тику... Да и некогда особенно возиться с волосами.... А так - на пробор и...
   - Только бы наперекор, - откомментировала мой выбор Наташа.
   - Поцелуй меня, - подошла я к ней.
   А вот в этом мы не отказываем друг другу  никогда.
  
"Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
Дольнему стуку чужда и строга,
Ты рассыпаешь кругом жемчуга..."
   Ну и что - что не вечер, а заполночь?! Отдых - напрасен! А кругом -  жемчуга!
  
   - Ну хороша... - встретила меня Устинья, задержала взгляд на туфельки, на каблуки -добавила: - А если бежать придётся?
   - Мне?! Пусть за мною бегают!
   - И ведь не догонят, - улыбнулась другая девушка и вышла из-за втёршегося на тротуар автомобильного монстра.
   И фонарный свет словно стёрли, словно осталась только луна.
   Такой  лет двадцать назад была Ирина Дмитриевна.
   - Знакомься, - хмыкнула на моё изумление "одноклассница", - Ева, племянница. Я ж тебе говорила: они, старшие дочери, все в одну капельку... Кстати, твою Алю из средневековой Праги - из той же клепсидры капнули...
   - Мы так думаем... Да и в сафьяновой тетради есть намёки на то, - подтвердила "племянница". - Евдокия я,--и улыбнулась...
   Улыбнулась... Ева, которая самая первая, улыбалась так же. Улыбалась так,  что Адам меж  верховным запретом и её улыбкой выбирал яблоко!
   - А ты... - я перевела дыхание, - в сколе каком-нибудь,  под  яблонькой той не ночевала?
   - Нет, - засмеялась та, - никаких сколов! Только то, что здесь и сейчас!
   - Она даже книжки читать не любит, - наябедничала "тётя".
   - Да и Ева блондинкой была, -  с намёком на пренебрежение пожала плечами брюнетка. - И уж не тебе про парадизы завидовать:  что ты сама летом с яблоневым садом вытворяла... Алевтина Петровна до сих пор только головой качает...
   Яблоневый сад, лето... Яблоневый сад - апрель! Яблоневый сад, осень... Я не бывала в нём зимой. Ещё могу успеть... По мокрому плотному насту, среди мокрых тёмных стволов, под мокрыми тяжёлыми  тучами... Или брызнет  последнее февральское солнце?
   - "Вытворяла"? Валялась в тенёчке да трахалась, - вслух буркнула я. -  А они что? Следили да подглядывали?
   - Их - притянуло! Их в образ выкинуло! Самопроизвольно! Чего уж двадцать лет как не случалось!
   Тина ещё что-то хотела высказать, но у меня  еле слышно тренькнула смс-кой. Тина замолчала.
   А я вслух продиктовала адрес.
   - Поехали, - кивнула Ева на автомобиль.
   Да-а... Среди мелкоты, припарковавшейся на ночь, он выглядел, как... как уссурийский тигр среди стада высыпавших во двор кошек. Тигр был царственен и равнодушен, а остальные сразу  начали казаться суетливыми и завистливыми. Я подошла, пригладила эмблемку на капоте - похожую на какой-то масонский иероглиф, переплетённую двойную "М".
   - Дорогие подарки тебе дарят...
   - Думаешь, я  сама бы  себе такое  купить не смогла?
   - Если бы нечто такое себе покупала сама, обзавелась бы  "Бентли" -  "Мюльсаном", к примеру, или уж что-нибудь из  "Феррари". Не знаю я тебя, не могу точнее... Но в любом случае, чтоб   сиденье у руля не было бы так явно  местом водителя на жаловании. Хоть и на очень и очень  приличном. Сама же водишь...
   - Обломала ты её, - сзади засмеялась  Тина: - она так  хотела небрежно уронить: "Подарок, никак руки не доходят поменять".
   - Тётя!
   - Значит, точно, - засмеялась и я.
   - У одной - машина за полмиллиона баксов, у другой, - "тётя"  акцентирована взглянула на камень тики, на чуть проглядывающее из-под шубки ожерелье, - рубины не дешевле... Ладно уж, я поведу. Побуду на жаловании... Садитесь.
   Она распахнула заднюю дверцу. Я села. Но на том услужливость Тины и закончилась, закрывать её она не собиралась... Широкая дверца была теперь далеко откинута, до ручки я бы не дотянулась... Что ж.. Есть у майбаха  кнопочка специальная. Нажала. Дверца сама мягко захлопнулась.
   Сбоку раздался тихий смешок:
   - Вот и тётушку обломали.
   "Тётушка" не ответила. Она устраивалась за рулём.
   Тигру было тесно в муравейнике   многоэтажек. Но  и пачкаться муравьями ему не хотелось. Тина аккуратно вывела зверя на улицу, а потом вжала педаль... Зверь довольно заурчал и рванул.
   Этому  чудовищу, чтоб добраться до отметки  в сто километров в час,  хватает пяти секунд. Ощутимо вдавило в спинку кресла. Наш спальный район уже спал, немногие машины мешали мало... Да и  судя по  тому, что мы обгоняли их, как стоячих, первой сотней километров наш шофёр на жаловании не ограничилась.
   - Не бойся, она на интуиции сейчас гонит. Проскочим. Оттестировано, - и тронула лоб, словно стёрла невидимую капельку пота. - Многажды.
   - С Гессы высокую интуитивистику прихватила?
   - Ну, с нашей  Усточкой и до того в карты, кто её знал, играть не очень-то  соглашался, а уж после... - она улыбнулась, видимо вспомнила какого-то бедолагу. - А ты, значит, разбираешься в машинах? Неожиданно.
   - Ещё я разбираюсь в оружии, охоте, рыбалке, преферансе, футболе... Могу даже поговорить о политике... И даже - "о бабах". Я разбираюсь в мужских игрушках.
   - А каково это мужской игрушкой - быть?
   - Работа, как работа, - буркнула я. - Ты же  тоже где-нибудь работаешь? А про подробности... вон расспроси  бывшую гойшу.
   - У нас не работа, - покачала головой дочь Ирины Дмитриевной, - служение. Да и ты... Тебя же пустили в таверну... Значит, заслужила - выслужила. Нас-то даже к  тропе  не подпускают...
   - Какое ещё служение - я просто за деньги трахалась с мужиками!
   - А ещё  гуляла - за деньги - на подиуме, в ещё за деньги примеряла драгоценности, а ещё танцевала... У каждого - своя битва  и своё оружие. Вон, Блок всё проиграл, как раз потрахавшись со своей законной женой. Любимой и юной.  "Любочка"! - сказала она, как выплюнула. - Ему  и таверну  явили... как в конце врёмен... заросшую паутиной... с полутрупами из Дружины... Он проиграл всё.
   И процитировала:
  
   -" ...сосед мой склонился на кружку,
Тихо брякнули руки,
И приникла к скамье голова.
Вот рассыпался меч, дребезжа.
Щит упал..."
   - Ты тоже тридцать три тысячи стихов наизусть помнишь?
   Она не ответила, только,  словно извиняясь,  чуть пожала плечами.
   Шоссе   повернуло, и фонари перестали заслонять ночное светило.  Теперь мы мчали прямо к нему, как по лунной дорожке на море. И я смотрела, смотрела на Луну... И почти видела, как лунные лучи путаются в моих рубинах.
  
   Ева повернулась ко мне хотела что-то сказать, но только покачала головой:
   - Умеешь же...
   - Что? - не поняла я.
   - Быть драгоценным камнем, - послышалось с переднего сиденья:  наш водитель в зеркало улыбнулась мне. А дальше неё и выше  - сквозь стекло зеркала, сквозь  стекло лобового, сквозь небо, сквозь космос! - луна  засмеялась тоже.
   Домов вдоль улицы вдруг стало много, машин стало много, пришлось притормозить... Пришлось отвернуть от Луны... Садовое кольцо. Сталинский ампир... Но вот улочки стали совсем тесными, дома - низенькими...
   - Приехали.
   Небольшой домик... Кругом кирпичи, бетон, асфальт, а он - деревянный, на окнах резные наличники... Таких, сохранившихся ещё с царских времен,  много по окраинам в  русской провинции - в Нижнем, в Муроме, Рязани... Но здесь... Купеческий особнячок, он в  советские времена стал   почти трущобами -  коммуналкой на  десяток  семей, которые по отдельности жили даже в цокольных комнатах, с одной общей кухней и одним единственным туалетом. Но теперь... Но здесь... Дерево после ремонта ещё не успело потемнеть, побелка цоколя посереть... Теперь и стоит он, верно, почти  как вилла на Лазурном  берегу.
   - Вы в таком же обитаете?
   - Нет, у нас квартира.
   - С видом на Кремль?
   - Нет, с нашего первого этажа Кремля не видно.
   - Вот незадача, - пробормотала я.
   - Всё, - прервала меня  Тина и вышла из машины.- Ищем.
   - Чего? - выбралась на свежий воздух и я.
   - Если б я ещё и знала...
   - Не мешай ей, сейчас она сосредоточится или расслабится...
   - Не надо. Наверное.
   - Что? Почему?
   - Вон, - протянула руку я, - не это?
   - Фу, - фыркнула Евдокия, - тыкать пальцем! Кто только тебя воспитывал?!
   "Шлюхи больше", - захотелось ответить мне, но смолчала: девицы уже  вприпрыжку неслись к ошмёткам  мобильника. Первой поспела Ева, но тут же  получила по рукам от "тётушки":
   - Не лапай! Затрёшь ауру.
   - Да пожалуйста! - показала независимость племянница. - Это его хоть?
   - Отойди... Всё забиваешь... Ты, как мазок охры на акварели!
   Было видно, что Ева хотела ответить, но всё-таки вспомнила о приличиях, вспомнила про  меня и молча отвернулась.  Вернулась. Встала рядом.
   А её родственница... Мне доводилось бывать с художниками на пленере, когда они компанией, со смешками и прибаутками, высыпали из "Газели". Кто-то спотыкался, кто-то потягивался, кто-то почёсывался, но вот  каждый из них выбирал себе место... Суетливость пропадала, неряшливость движений пропадала - начиналась работа. Которую они  делать умели.
Тина тоже начала работать.  Из сумочки вытянула клеёнку, расстелила возле искорёженного корпуса, опустилась на колени. Достала пластиковую бутылку, капнула себе на ладонь, стряхнула капли на обломки, протянула над ними руку, замерла...
   - Вода - её атрибут, - шепнула Ева. - А эту мы взяли из его комнаты, из вазы с цветами в спальне. И у Тины же с ним была общая ночь... Давно, правда, больше  года уже прошло, но тело помнит... Тело очень долго помнит тела любимых. Помнит обмен с ними жидкостями.
   Тина откинулась:
   - Он. Его мобильник. Вырвали из рук, бросили, раздавили.  Идите сюда. Буду ставить зеркало.
   Мы подошли.
   - Устраивайся рядом, - кивнула она племяннице, - больше увидишь.  Тебе, - хмыкнула  она на мою экипировку, - не предлагаю. Чай, неловко в этом  на коленках-то...
   Еве, в её тесных джинсах, на коленях удобно тоже не было, но она пристроилась.
   - А получится? - спросили её.
   - Водяное зеркало? В полнолуние?! Да и Аля рядом.
   - И чего? - не поняла я.
   - А то, что Иринка, когда ты была рядом, вот эти твои рубины из своей реальности в нашу вытащить сумела! А что случилось, когда ты была рядом, в переходе - сама помнишь.
   - Не отвлекайся, - приобняла её Ева.
   - Да я наоборот...
   - Накачку сосёшь? Аля, давай!
   Что ж, получайте! Я замерла, я прикрыла очи, я сквозь фонарный свет увидела свет истинный - свет моей подруги, свет моей хозяйки, свет Луны, который, вроде бы и не её вовсе собственный, который вроде бы лишь отражение Солнца - свет звёзд и Солнца...
  
   И я не знал, когда и где
   Явился и исчез --
   Как опрокинулся в воде
   Лазурный сон небес.
  
   Блок? Причём здесь "Стихи о Прекрасной Даме"?!
   - Давай! - опять закричала девчонка, и тут же: - Есть!..
   Я открыла глаза. И успела увидеть в луже, разлитой вокруг раздавленного мобильника, лунное отражение - весь её  щербатый диск, а потом он растворился, а вместо явилось женское лицо. Женщина смотрелась в зеркальце, смотрела в нас.
   - Кара!
   Женщина надменно улыбнулась. С каким облегчением она улыбнулась, и всё же - как надменно!
   - Где ты?! Где вы?
   Женщина покачала, головой: не слышит, но потом  скосила  зеркало и чуть поводила им... И в нём отразилось...    Я чуть тоже не бухнулась на коленки, чтобы рассмотреть, что же там такое?! Что это за мужчина, что это за апартаменты? Но пока думала про грязный асфальт, про шубку, про платье, про воспитание,  пока решалась - в луже опять засверкала Луна, а потом растаяла и она.  И опять в ней остались только разломанный мобильник, да отсвет недалёкого фонаря.
  
   ...Он обернулся -- встретил я
   Один горящий глаз.
   Потом сомкнулась полынья --
   Его огонь погас.
   Вспомнила, как тем чёрным летом никак не могла понять смысла этих строк... А это про Луну... Что это Луна была и горящим оком Твоим, и тропой в Твои чертоги:
  
   ...Взгляни наверх в последний раз,
   Не хочет бог, чтоб ты угас,
   Не встретив здесь Любви былой.
   Как в первый, так в последний раз
   Проникнешь ты в Ее чертог,
   Постигнешь ты -- так хочет бог --
   Ее необычайный глаз.
  
   Необычайно... Необычайно!
   - Узнала? - спросила одна ведьмочка другую. Для них всё было обыденно!
   - Тёмная комната.  Храм святого Людовика. И ведь недалеко... - деловито ответила та.
   - Погнали!
   И они вскочили. А я...
   - Аля! - крикнула одна.
   - Аля! - подогнала меня другая.
   Пришлось поторопиться и мне.
  
   И Тина погнала. Так, по кривым арбатским улочкам я не носилась даже с моей бейкершой на  её  "хонде". А уж на этом чудище... Иногда, казалось, что майбах просто расталкивает мелкие домишки, а мелкие автомобильчики сами уже прыгают  на их стенки. Интересно, а интуитивный выплеск нашей водительницы  учитывает  посты гаишников? Но ни свистков, ни сирен сзади не слышалось... Мата, впрочем, тоже.
   - Вы что-то поняли? - спросила я у соседки, которая, как и я,  вцепилась в свой ремень безопасности.
   - Да. Судя по католическому храму -  инквизиция припёрлась.
   "Какие выражения!"
   - Вы знаете внутренности всех католических храмов Москвы?
   - Нет. Хоть их в Москве только три штуки. Но у нас есть литографии  всех четырех московских тёмных комнат.
   - Что это?
   - Места, где можно сравнительно надёжно держать таких, как Каролина.
   - И таких, как вы?
   - Да.
   - Почему "сравнительно"?
   - Да, кто бы мне сказал ещё полчаса назад, что в тёмную комнату можно пробиться лунным зеркалом... - и она покачала головой: -  Но вот же тебе и ассумпционисты...
   - А это ещё кто?
   - В храме святого Людовика вообще-то служат члены именно этого ордена.  Прокламируемая задача -  христианское просвещение.  Ну, схизматики! - "майбах" в очередной раз завизжал тормозами и увернулся от ещё одного особнячка. - Когда поняла, что это, на миг заопасалась - не кремлёвская ли...
   - А если б?
   - Сходили б и туда... Обновили б прецедент...
   - Уже пробовали?
   - Нет,  это старшим доводилось, - она опять выпрямилась, после еще одного головоломного поворота и добавила: -  А хочешь, потом погуляем? Мои родители говорили, что их родители как-то баловались... Хочешь, побалуем себя и мы? Ночью. В ещё одно полнолуние?
   Но тут майбах в последний раз возмущённо завизжал и встал.
   - Прибыли, - сообщила спереди Тина и длинно выдохнула.
   Я тоже выдохнула. Успокоила дыхание, успокоила сердце, успокоила руки - заставила их разжаться. И ещё раз длинно выдохнула и  услышала такой же выдох  слева от себя. Оглянулась - Ева кончиком косы оглаживала себе лицо. Да, это здорово расслабляет... И она молчала.  Глядя на неё,   я смолчала тоже - удержалась от ворчания, мол, куда было так нестись... Но Ева заметила, и объяснилась:
   - Это наш район, мы живём неподалёку, Тина на здешних улицах каждый камешек каждый канализационный люк  знает. Ну и нас... каждая собака здесь нас знает тоже.  А тёмная комната... она... - девушка отбросила косу за спину, - она вымораживает, она вытягивает силы... Она мучает.
  
   Храм не впечатлял. Больше всего он был похож на Дом Культуры в каком-нибудь не шибко большом городке: такие же обязательные ели у входа, такие же декоративные, "под девятнадцатый век"  фонари, такие же колонны, такой же фронтон - "как в Большом театре"... Разве что крохотные колоколенки по бокам сбивали суетное впечатление...
   - Нет, это не советский ампир, - улыбнулась на мою кислую рожицу старшая ведьмочка, - это настоящий.
   - Нам внутрь? Как?
   - Мы через крышу, а ты...
   - Через крышу? По колоннам заберётесь?
   - Нет, сзади много удобнее...- и она хихикнула какому-то воспоминанию. - Мы же здесь выросли.
   - Лазили уже?!
   Девчонки только переглянулись.
   - Подожди нас. В таком,  -  Тина провела пальчиком по моим песцам, - тебе только по ковровой дорожке через  парадный вход, но он закрыт. Ночь, видите ли...
   - Проверим? - буркнула я и пошла к узкой, высоченной двери.
   Девицы опять переглянулись и пристроились сзади. Идти было недалеко.
   - Кто из вас лучше дерётся? - по пути поинтересовалась я.
   - Наверное, ты, - предположила Устинья.
   - Нет, - сразу отказалась я. - Я не дерусь - я убиваю. В храме никого убивать не буду. Значит, драться - тоже.
   - Тогда она, - ответила Ева. - Она помимо нашей техники ещё и на Гессе дурного понахватала.
   - Гойша должна уметь защитить хозяина, - пожала плечами  бывшая Уста.
   - Помню, - вспомнила я, - писала. Именно эту фразу.
   Тина ещё что-то хотела сказать, но я уже дёрнула дверь. Она не поддалась.  Тогда я просто несильно  хлопнула по тёмному дереву. Тишина. Я хлопнула ещё раз.
   - Кто там? - послышался негромкий голос.
   Мои спутницы неслышно сделали по шагу, Тина - налево, Ева - направо, напротив входа я осталась одна.
   - На мне грех, отче...
   Скрипнул ключ и дверь приоткрылась.
   "Кюре" - всплыл полузабытый термин.... Высокий, усталый - мешки под глазами, седой... В чёрном старомодном костюме  с белым воротничком... Увидел меня, разглядел мои рубины, покачал головой:
   - Святая церковь никому нье отказывает в утьешении...  - и  вдруг улыбнулся, и морщины у глаз наполнились тёплым, лукавым светом: - Даже схизматикам.
   Он  раскрыл дверь пошире и приглашающе  отступил в сторону.
   - Я не одна, - успела выговорить я.
   - Я тоже, - успел выговорить и он.
   Девчонки, оттесняя меня, выступили из тени.
   - Извините, святой отец, нам - внутрь, хоть Вы нас не звали.
   - Дотшери мои, - поиграл иронией, поиграл зарубежным акцентом священник, - святая церковь не звала, но всегда будьет ждать вас.  Уж, извинитье и вы мьеня... - и он отступил дальше.
 Девчонки ринулись вперёд, я - за ними, но старик дотронулся до плеча, придерживая меня:
- Нье спешите...
   Вспыхнул свет.  Люстры, сводчатые потолки,   колонны, ряды скамей, широкий проход посередине... И четверо парней. Совсем не монашеского вида.
   - Ну, что  вы, - словно извинился священник, - даже не иноки - послушники...
   Он опять дотронулся до моего плеча и опять  поиграл акцентом:
   - Ставлью на мальтшиков.
   - Принято, - само по себе выскочило у меня.
   Драка долгой не получилась. Будущие ведьмы были быстрей, искусней да и просто-напросто сыгранней будущих монахов.  А их резкость компенсировала мужскую силу. Тут главное не  допустить захватов.  Девчонки справились.
   - Нам  - туда! - показала на неприметную дверь Ева.
   - С вас - желание, - повернулась я к кюре.
   - Вот мы и опредьелились со ставкой, - усмехнулся  тот: -    я же нье говорил имьенно про этих  пацанов... А их задачьей было только увьести ваших от выхода.
   Раскрылась ещё одна дверка, и оттуда высыпало человек двадцать...
   - Засада! - поняла Тина.
   - Но это неспортивно! - возмутилась я.
   - ? la guerre comme Ю la guerre, - вздохнул кюре, - Ю la guerre comme Ю la guerre.
   - У вас - война?
   Он не ответил. А из толпы "мальчиков" вперед выступил мужчина.
   - Руки! - приказал он.
   Приказывать ему явно было не привыкать.  За ним шаг вперёд сделал   послушник со связкой мягких пластиковых пут. Подруги переглянулись и протянули вперёд руки.
   - Ненужного усердия не требуется, - бросил старший себе за спину,  повернулся  к нам, оглядел меня, зло усмехнулся: - Её - тоже! -  и словно выплюнул: - Нехрить!
   - Я - крёщеная! - возмутилась я.
   - И в прошлое воскресенье ходила на исповедь! - ссарказничал он.
   - Ну, не в прошлое...
   - А когда? - сразу заинтересовался кюре.
   - Давно. Лет восемь назад...
   - По какому поводу?
   - К венчанию готовилась.
   - Ты замужем?!
   - Не успела. Его убили.
   - Бандит? - опять словно выплюнул подошедший.
   Отвечать я не стала. Я не стала говорить, что концерн  Бориса "Ист-Вест" нынче считается вполне благопристойным, а один из его бывших "вице-президентов" - уже  депутат и член какого-то  там думского комитета. Я промолчала.
   Подошёл парень с путами. Спокойно поняла, что связывать себя не дам. Кажется, это поняли  и священники.
   - Не надо... - совсем без акцента попросил кюре.
   - Под твою ответственность, Бернар, - смерив меня взглядом, отступил второй. - Ты мне ещё и расписку дашь!
   - Ой, Люка, да что ты  в ней разберёшь! - опять заполнил лучиками свои морщины кюре. - Я же пишу, как лапкина курица...
   - Ладно, хватит марать святое место, - буркнул "Люка" и повернулся к свой дружине. - Ведите их наверх!  Трое - останьтесь здесь, приберётесь, наведёте порядок к утренней службе. А её, - снова  повернулся он  к нам, - поведёшь сам.
   - Идёмте, - дотронулся до моего локтя отец Бернар, - там у меня рабочая комната... Кабинет,  что ли...
   Я перехватила взгляд Тины, она чуть опустила ресницы.
   - Идьёмте, - улыбнувшись, вспомнил про акцент священник, - идьёмте...
  
   И мы пошли. Низкая дверь, тесный коридорчик... И  на стенах, забранных в деревянные панели,  гравюры, гравюры...
   - Девятнадцатый век... После революции чекисты, когда искали ценности, на серые картинки внимания не обратили - уцелели... Да не тревожьтесь Вы! - опять дотронулся до моего локотка он. - Сейчас девчонки не будут буянить... Они что-то себе  задумали, но дойдём мы спокойно... Ох, девочки-девочки... Выросли, красавицами стали, а как  были хулиганками, так и... Да чего уж... Как там у вас говориться? - волка не исправит воля.
   - У нас так не говорят.
   - "Сколько волка ни корми...", - о том же.
   "Про волков  он случайно, случайно, случайно!.." - попробовала себя убедить  я.
   ...узкая лесенка... ещё один коридорчик...
   - Вы их знаете?
   - Вспомнил. Лет несколько... восемь?.. двенадцать?.. тому назад мы  их с нашей крыши снимали... Знаете, как котят, впервые на дерево забравшихся, - улыбнулся он.  - Ну вот, видите, дошли вполне спокойно.
    ...ещё одна дверь...
   Вошли. 
   Рабочая комната - шкафы с книгами, иконы, узкое зеркало, тяжёлый стол - тоже из девятнадцатого века? - тяжёлое кресло, вдоль стены несколько стульев на гнутых ножках, окно...
   - Раньше, вспоминали,  из него на Москву хорошо смотреть было, но в пятидесятые возвели тут  ещё одно... - он поморщился... - строение. И всё.
   Он перекрестился на иконы, взглянул на меня... Нет, ни отторжения, ни внутреннего сопротивления не возникло - я перекрестилась тоже. Чуть скривились губы у отца Люка, чуть прибавилось света в морщинках  у отца Бернара.
   - Франсуа, Эжен, останьтесь, - скомандовал первый своим молодцам, - остальные свободны.
   Стало просторнее.
   - Поговорим? - обратился  к моим подругам второй священник.
   - Допрашивайте, - пожала плечами Ева.
   Настоятель  вздохнул и повернулся к своему другу воину:
   - Сними...  Ну, неужели ты боишься двух девчонок? Неужто мы с ними не управимся?
   - Ты видел, как они управились с четырьмя моими...
   - Учить надо лучше. Обе девчонки включили скорость, а твои - не сумели.
   - Ты думаешь, мы сможем?
   - Ну, не скоростью единой выигрываются сражения.
   - А драки?
   В комнате было тепло. Очень. Я расстегнула свою шубку.
   - Я больше опасаюсь третью... Смотри, сейчас твоя добрая христианка раздеваться начнёт...
   - Но жарко же здесь! - возмутилась я.
   - Да, замотивировано качественно, - признал отец Люка, - Эжен, помоги даме!
   - Люка?! - изумился священник.
   - Сам же сказал: "учить". Вот пусть учится противостоять плоти.  А где мы ещё такую "учительницу" сыщем?
   Парень подошёл, с безучастностью автомата принял меха, не глядя на мою голую спину, предложил руку, подвел к стулу, помог сесть, повесил шубку на гнутую спинку соседнего.
   - Плохо, - откомментировал отец Люка. - Очень плохо. Вот ещё проблема-то обнаружилась...
   - Да-а, - согласился с ним отец Бернар, - напряжён,  как перекалённое стекло, камешек попадёт - и брызнет осколками,--и он повернулся ко мне: - Спасибо, леди.
   - Франсуа, освободи руки девушкам.
   Второй инок не стал скрывать ответственности задания, он глубоко вдохнул, выдохнул, перекрестился... Девчонки захихикали... Он смущённо улыбнулся в ответ... Когда брал их руки в свои, не стесняясь, откровенно  вчувствовался в их касания... И показал, что ему больше понравилась с Тиной.
   - Вот, лучше, - оценил строгий наставник. - Только пот со лба  - вытри...
   Франсуа ещё улыбнулся Тине, достал платок и обмакнул себе лоб.
   - Не перестарайся, - буркнул его командир.
   - Итак? - повернулся к девушкам отец Бернар.
   Они массировали запястья. Тина отвела взгляд от вспотевшего послушника и ответила:
   - В вашей тёмной комнате двое наших. Мы за ними.
   - Нечисть, - скривился инквизитор. И было непонятно, кого он имеет в виду: инкуба с вампирессой в темнице или двух девушек напротив.
   - Они - сама тьма, - тихо, беспощадно добавил ассумпционист.
   - Они - наши! И они - у вас!
   - А наше - у вас. Давайте меняться.
   - Ваше? У нас?! - изумилась Тина.
   - Что? - заинтересовалась Ева.
   - Мощи апостола Филиппа.
   - Стоп!  Они же в Риме! - показала свою христианскую образованность я. - В Храме Двенадцати апостолов. Их что - похитили?!
   А девчонки переглянулись и заулыбались.
   - Вот оно что... - сказала одна.
   - Они нарыли ещё один клочок из записок Киприани, - сказала другая.
   - Вот про нас и вспомнили...
   - История с могилой апостола Петра их ничему не научила.
   - Да в чём дело? - потребовала ответа я.
   - Средневековая Прага. В центр интриг  вокруг императора  Священной Римской империи германской нации Рудольфа II попала некая  беженка из Руси княжна Алла, внебрачная дочь Ивана Грозного, любимая ученица придворного астролога Тихо Браги, добрая знакомая алхимика Фауста, современница  создателя голема главного раввина Праги Марахаля Йехуда Бен Бецалеля и прочая и прочая... Наша прабабка, короче, в котором-то там колене.  От Рима куратором этой истории был специальный посланник Киприани. А его секретным оружием - герцогиня де Мофриньез, которая была... м-м-м.. зомбирована...  на абсолютное ему подчинение... В обмен,  чтобы снять с неё  это заклятие, тому и отдали имевшиеся у нас сведения о действительных местах захоронений апостолов. Но добрый католик не сумел вернуться в Рим, записи были разрознены и пропали. И вот спустя полтыщи лет начало  кое-что всплывать... Так  в 40-е, когда весь мир воевал, в Ватикане принялись раскапывать захоронение Петра... Теперь вот  и о Филиппе вспомнили.
Наша средневековая предшественница входила... м-м-м... в интересный тройственный союз с графиней и посланником гугенотов...
   - Бароном фон Гродис, - мечтательно улыбнулась Ева. - Какой был мужчина!
   - Да и католичка его стоила! - подхватила Тина.
   И они начали пересказывать мне, что творилось на улицах средневековой Праги... Я вознамерилась, было, намекнуть на свою осведомлённость, но напоровшись на прозрачный взгляд Тины, смолчала. Да и некоторые детали даже  мне были в новость. Например, что барон, якобы,  был тем самым, "мужчиной светлокудрым, светлооким" - соперником смуглой леди сонетов, или что сюжет "Гамлета" настоящий Шекспир - Кристофер Марло - взял из истории как раз семьи барона, что это именно он вернулся из Виттенберга на похороны своего отца, на свадьбу своей матери...  Из Виттенберга, которого, как города, не говоря уж про его университеты,  во времена исторического Гамлета ещё не существовало...
   - Франсуа, твой анализ - что сейчас происходит? - вдруг вмешался инквизитор.
   Послушник, слушавший всё это едва ли не с раскрытым ртом, вздохнул, метнул взгляд на Тину и ответил:
   - Значимой информации  нет. Значит... Они тянут время.
   - Эжен?
   - Дезу толкают. Например, Марло не мог быть настоящим Шекспиром: собственные тексты Марло на мировые шедевры не тянут. Да и словарный запас Шекспира гораздо обширнее такового у Марло. Согласен с Луи: ведьмы чего-то ждут.
   - Надо же... - удивлённо  пробормотала Ева. - Они ещё и образованы....
   - Ага, - согласилась с ней подруга, - умненькие мальчики, оказывается...
   Впрочем, поглядывала она только на одного "мальчика".
   - А там, в тёмной комнате, сейчас мучаются ваши друзья, - напомнил отец Люка.
   - Вы их мучаете, вы!
   - И ещё час-другой они  выдержат.
   - И они не наши друзья. Они просто - наши. Уже более пятисот лет.
   - А торговаться мы не будем. Вы их просто отпустите с нами.
   - О, - хмыкнул инквизитор, - кажется вы ждёте чуда.
   Тина не отказала себе в удовольствии скопировать его смешок:
   - А в этом наше отличие от вас: наши богини  любят баловаться с вероятностями. До сих пор.
   - Язычницы! - едва не сплюнул иезуит. -  Впрочем, на вашем языке есть более качественный термин: поганые!
   - Мне надоело быть с ним рядом, - поднялась Ева.
   Тут же поднялись образованные мальчики. Оба.
   Поднялась и Тина.
   - Дождались... - шепнул отец Бернар.  (Когда его  сотоварищ  сел в кресло за столом, он сам  устроился рядом со мной). - Сейчас девчонки учинят шоу. Нет, ну как были хулиганками... Ни для кого в этой стране даром не прошли девяностые.
   - Наших - сюда! - приказала Тина.
   - Иначе?
   - Начни с зеркала, - посоветовала Ева. - Чтоб  стало зеркально.
   - Принято!
   И Тина словно выдернула кольт из кобуры на бедре, вскинула его вверх, замедленно  нацелила оттянутый указательный палец на зеркало и сказала:
   - Пуф!
   И стекло окна разлетелось вдребезки, и зеркало рассыпалось в осколки.....
   - Ой, - сказала я.
   Мальчишки рванули. Эжен раскинул руки перед иезуитом, а Франсуа вскочил на подоконник.
   - Сообразительный мальчик, - оценила Ева, - Тина, в ногу!
   - Отец Люка, в правую или в левую? - и   Тина всё  так же замедленно начала переводить свой палец на парня.
   - Стоп! - сдался иезуит. - Эжен, выведи нечисть из храма.
   - Уф... - выдохнула я и повернулась к ассумпционисту: - А желание-то проиграли всё-таки Вы... Я же тоже  могу теперь учитывать ещё и третью девчонку...
   - Вы знаете снайпера? - сразу заинтересовался он.
   - Ох, Вам  лучше о том не знать, - спохватилась я.
   - И что же Вы пожелаете? - согласился он.
   -  Я... я и не знаю пока.
   - Подсказать? - улыбнулся святой отец.
   Кажется, стрельба не особо взволновала его. Мол, шоу как шоу, поаплодировать удачному трюку и вернуться к делам... Или к обеду.... Или к обедне. Ну, к заутрени. Он встал, поднял со стула мою шубку, подал мне руку.
   - Подскажите...
   - Пожелайте, чтоб я как-нибудь устроил Вам экскурсию по храму... Вы спокойно полюбуетесь гравюрами...
   - А можно?!
   Он только опять заполнил лучиками свои морщины.
   На выходе отец Бернар на вопрос  Тины, может, меня ему представить - позавидовала, что ли? -    ответил:
   - Не надо: я уже привык, что леди - вечно инкогнито...
   - Вы?! - изумилась я.
   Он только смущённо развёл руками.
   - Но тогда зачем?! Зачем всё это?! Почему просто не пригласить девушек в ресторан, не подарить цветы... Или камушек... Или...
   - Или картинку какую... века, скажем, из шестнадцатого... - вздохнул священник. - Понимаете, милая леди, вон те Ваши знакомцы, - он кивнул на притулившихся друг к другу, на облокотившихся на майбах    пленников, почти явственно гревшихся в не видимых нам лунных лучах, - они - зло. Зло незамутнённое. Смертный приговор им никто не отменял. Почитали бы Вы воспоминание французских крестьян времён Конвента, уцелевших в проклятом замке... Тогда погибло тридцать семь человек, а потом неделю соседи охотились за ещё  за четырьмя, которые, как поначалу показалось, в том замке выжили... И их  поймали и забили. Забили осиновыми кольями. При этом погибли ещё двое. К замку тому, к развалинам его, до сих пор ближе, чем на лье местных подойти не заставишь.
   - Аля, не отвечай! - посоветовала Ева.
   - Я не требую ответа. Я отвечу сам. На ваш вопрос,  леди Эль... У наших и ваших  слишком мало  опыта поражений. А без него им придётся тяжко. Получили  - наши. Небольшой, правда... Что ж... "Ваши" уцелели... Что ж...
  
   В машине Ева поинтересовалась:
   - Ты знаешь его?
   - Нет, - покачала головой я,  - он. Я его не помню, а он видел меня. В таверне.
   - Так и знала, - откликнулась с места водителя Тина, - всё это было ещё одним тестом.
   - Может, хоть теперь нас выпустят на Тропу.
   - Нет, - я в сомнениях покачала головой, - без опыта поражений, вам не пойти. Я бы не прошла точно.
   Мы неслись по какому-то промышленному району.
   - Остановись, - попросила Тину.
   Вышла из авто. Фонарей здесь не было, и низкая огромная луна, наполненная багровыми отсветами плескала свет на мои рубины, как Афродита - пену.
   - Ты заметила, - услышала я  Тину, - Роман её словно испугался?
   - Не её,  её драгоценностей, - Еву я услышала тоже.
   Из сообщений информационных агентств: На территории руин города Хиераполис, (совр.Памуккале, в Турции) была найдена могила апостола святого Филиппа. По словам ученых, сенсационная находка крайне важна для всего христианского мира и археологии. Имя святого апостола Филиппа упоминается в Евангелии от Матфея, от Марка, от Луки, а также в Деяниях Апостолов. Множество людей находятся в полном недоумении. До сих пор предполагалось, что остатки святого Филиппа всегда покоились в Риме, в базилике двенадцати апостолов.
   А Тина недавно похвастала, что заимела полотно, на котором изображены яблоня, Ева, Адам, змей...
   " - Школа Кранаха, - сказала она. 
   " - Такой образованный мальчик, - добавила она.
  
  
  -- Браслет персидской бирюзы
  
  
   Ирэн не обрадовалась мне. Нет, она не явила вежливого удивления или невежливого недоумения. Она улыбнулась мне, она обняла меня, но... Так ночь за ночью загораются звёзды, так каждую осень идёт дождь, так на пляж накатываются волны - одна за другой, одна за другой. Я перестала быть для неё радугой. Потому что... Потому что солнцем стала другая - Светка.
   - Приготовишь кофе? - сразу попросила меня она.
   Дождалась кивка и повернулась к ней:
   - Светлячок, приглядись... Кофе должен вызывать эйфорию. А продукт являет, только то, что в него вложено, - и повторила: - Приглядись...
   Что ж, признаем, Светка послушалась: она не попыталась покапризничать, поманерничать - сбить настроение мне. Кухня у Ирэн вполне ещё советская, совсем небольшая то есть, а Светка - девочка крупненькая, но ни лишней сутолоки, ни лишней фразы она себе не позволила. Больше того, она... Я не почувствовала себя на экзамене - я почувствовала себя на сцене. Словно меня ждала не отметка, а аплодисменты...
   - Спасибо, Светлячок, - дотронулась до её голого плеча Ирэн. - Накрой нам в кабинете. Идём, Аль.
  
   - Ну, рассказывай, - после первого блаженного глотка спросила она: - Что у тебя случилось?
   А Светка, вернувшаяся уже без передничка, присела на широкий подлокотник её кресла и сообщила:
   - Я послушаю.
   И чуть потянулась к чашечке Ирэн. Ирэн улыбнулась, дала ей отпить из своей ладони и повторила:
   - Рассказывай.
   И опять Светка сумела сдержать довольную усмешку, только её взгляд, как обычно - чуть исподлобья, стал ещё более пристальным. Хороша всё-таки... Волосы густыми прядями прикрывали уже шею - быстро ж они у неё растут, глазищи налились сиянием, губы - спелостью, ноги - призывом, груди - вызовом...
   - Рассказывай...
   Что ж... Я в пару минут пересказала события ночи на полнолунье.
   - И что?
   - Это была Лариса?
   - Скорее всего. Ты отзвонилась, они заинтересовались. Твои девицы не могли этого не понимать. На адресе вас уже ждали. Однако, ваша сумасшедшая водительница среди проулков Арбата, Лубянки от них наверняка оторвалась. Так что, когда вы вляпались, девчонки начали тянуть минуты, чтобы дать время преследователям снова засечь вас, найти вас, высветить вас... А дальше уж положились на удачу. И им она опять не отказала.
   - "Опять"? Вы их знаете? Ты про них знаешь?
   Ирэн помедлила... Но потом пригладила локоток своей девчонки и ответила:
   - Да. Когда пару из них засекли на твоём представлении в "Карате", Феликс поделился кое-чем. Меня впечатлило. Кстати, он полагает, что в горы нас вытащили - они...
   - Да нет же! Ты же сама помнишь, как вот здесь, в этой комнате!..
   - Я ему пересказала, как было в этой комнате. Не убедила. В ситуационном анализе, он не хуже меня, а исходной информации у него больше.
   - Если он не хуже, то зачем ему - ты?
   - Я даю не анализ - прогноз. А он... "Тобою сыграли", - сказал он. Понимаешь?..
   Я понимала. Когда играют аналитиком или прогнозистом её уровня - это проблема. А как проблемы решают на том уровне... "...Нет человеков - нет и проблем". Но Ирэн покачала головой:
   - Не бойся. Я покопалась, потолковала... Их не тронут. Их... не то, чтобы их боятся... Мы не боимся электричества или даже динамита - просто знаем, что не надо ковыряться в розетке гвоздём, а без взрывателя динамитную шашку можно даже жечь... Вот и их... Просто не надо их трогать.
   - Они - как динамит?
   - Хуже. Как бытовой газ. При запахе газа следует вызвать ремонтников, а пока не чиркать спичками... Иначе... Иначе рушатся многоэтажки.
   - Ремонтники? Как это?
   - Они вполне договороспособны. Если, что не так - обычно предупреждают. Но уж если...
   - И что тогда?
   И она опять заколебалась перед ответом и опять не решилась выпроводить свою... своего "светлячка".
   - Вячеслав и Алевтина Пригодины проживали в Бресте. Слышала про таких?
   Пригодины? Алевтина?... Алевтина Петровна! Я вспомнила женщину из таверны. Как она шла на выход, как поспешно убирались с её пути разномастные монстры. Я вспомнила волчицу в яблоневом саду, я вспомнила пару волков на Тропе...
   Кивнула.
   - Девяностые, Брест - граница, так что они немного баловались контрабандой. Тамошние серьёзные люди решили, что они - проблема. У них похитили ребёнка... И...
   - И?
   - У Вячеслава ещё до всего этого, до свадьбы была кличка - Лобо.
   - Из Сетона-Томпсона?
   - Да. Как ты думаешь, какое прозвище заработала его жена? И в отличие от мужа она до сих пор охотно откликается на него.
   - Бланка? - не стала мудрствовать я.
   - Она ж не блондинка! Нет, из другой книжки - Шери, - Ирэн усмехнулась на мои попытки что-нибудь припомнить и объяснилась: - Это уменьшительно-ласкательная, женская форма от имени "Шерхан".
   - "Маугли"? Полубезумный тигр-людоед?!
   - Вот-вот. Любительница человечины. Тогда в Бресте было забито двадцать девять преступников. Местные расследование засаботировали. Прислали других, из Минска. Через неделю столичные убойщики запросились обратно. Прислали новых. Свежие волкодавы продержались ещё столько же. В пустую - дело закрыли, - она усмехнулась: - Но Пригодиным всё равно пришлось уехать. Они вернулись в Москву: у Алевтины Петровны здесь родители. "Пришлось", потому что в Бресте им не осталось хотя бы с кем поговорить: бывшие друзья после всего боялись даже их мальчика. Это ж Полесье, суеверия там суевериями не обзывают...
   - Феликс не суеверен.
   И опять пауза. Теперь до девчонки дошло. Но она только чуть нахмурила свои чёрные, невыщипанные, вразлёт брови. И осталась. А Ирэн продолжила:
   - Сталин суевериями не страдал тоже. И в 43-ем он отдал приказ: уничтожить всех. Из их круга погибло трое: одну сожгли - вместе с партизанской деревней - эсэсовцы, которым сдали партизанское село, ещё двоих накрыли... как это нынче называется - дружественным огнём сразу двух батарей - тяжёлые гаубицы и катюши. А потом пошла ответка. Эсэсовцы попали в засаду - их партизаны перерезали всех. Батальон наших "катюш" попал в окружение, уничтожил свои машины, вырвался, но ничего не помогло - командира расстреляли, подчинённые погибли по дисбатам. Потом батальон гаубиц по ошибке был разбомблен своими же штурмовиками. А следом... Одного командира полка застрелил свой собственный ординарец: чистил пистолет, и пистолет выстрелил, второго - на учениях накрыла вдруг резко изменившая траекторию ракета своей "катюши". Комдив гаубиц застрелился, узнав об измене своей жены. Комдив "гвардейских миномётов" - погиб в автокатастрофе: в его машину врезался пьяный солдат на грузовике из его собственной части, охрана ничего не успела сделать, зато по этому поводу расстреляли начальника особого отдела. Представитель ставки, курироваший все это дело, разбился на своем самолете, Берию расстреляли свои генералы, Сталину по требованию его собственного ближайшего окружения не оказали врачебной помощи свои собственные врачи. И что из того, что Берию ненавидели все, а врачи Сталина в критический момент вмешаться не могли, они уже сидели. "Дело врачей", может, знаешь про такое?
   Я знала. 1953 год. "Врачи-убийцы". Сотни, если не тысячи, арестованных по всей стране медработников. От расстрела или лагерей большинство успела спасти смерть "вождя всех народов".
   - Чтобы тронуть твоих новых подруг кто-то из осведомлённых должен прямо или косвенно отдать приказ. А эти ведьмы как-то плохо различают оттенки ответственности... В нынешней власти фанатиков не осталось.
   - А кто остался? - улыбнулась я.
   - Лавочники, - не улыбнулась она.
   - Феликс не похож на купчика.
   - Он не во власти. Да и... - она хотела что-то добавить и...
   И не стала. Ох, уж эта девка!
   Ирэн заметила мою реакцию, чуть покосилась на пустые кофейные чашечки... Может, отошлёт её за кофе? Нет... Она поднялась сама:
   - Я сейчас. Вы не успеете соскучится. Развлекайтесь.
   Вышла.
  
   Девчонка поудобнее устроилась на месте хозяйки, откинулась на спинку кресла, прикрыла ресницы. Развлекать меня она не собиралась. Мне очень не нравилось предстоящее, но что делать... Прощаться так прощаться - и уж тогда не оставлять недоделанного.
   - Это неправильно, - сказала я.
   - Сама разберусь, - процедили мне в ответ.
   Глаза её были по-прежнему прикрыты, ладони спокойно лежали на подлокотниках... Вроде бы спокойно. Учиться ей ещё и учиться! Что ж, поучим.
   - Ты понимаешь, что подставляешь... - а теперь добавим в голос собственнической интонации, - ... Ирушку? - и чуть нависнуть над столиком.
   Да, я не ошиблась: темперамента у "светлячка" - на бочку бензина. Она резко подалась вперёд, руки вцепились в кресло, глаза уставились в мои глаза:
   - Ревнуешь?! - прошипела Светка мне в лицо.
   "Ну, не без этого", - дала себе отчёт я.
   "Да!" - захотелось прошипеть в лицо ей.
   Но вместо - чуть улыбнулась: "Оставим свой темперамент для Натали, для моей Натали".
       Но вместо - выбросила вперёд руку - к её горлу, по её горлу!
   Нет, очень аккуратно: никакие болевые шоки сейчас не нужны. Чтобы удар был ударом больше по психике. И так же резко - но аккуратно, аккуратно! - сжать ей гортань.
   Она попыталась дёрнуться. Сжать! Ещё раз попыталась - и ещё раз сжать! И держать! Захрипела. Отпустить и оттолкнуть.
   Она кулем упала в кресло.
   - Дошло?!
   Дошло. Давно я уже не видела столько беспомощной злобы... После цветника Лолы, так только раз, на показе, после того, как одна малолетняя психопатка кинула мне под ноги горсть подшипников...
   - А теперь слушай!
   Смолчала. Да, она умненькая девочка - на дуру Ирэн не стала бы терять время.
   - Ты, кажется, решила, что попала в райские кущи. И волки здесь живут вместе с ягнятами, а барсы возлежат с козлятами... Ну, не без того: волки и крокодилы сюда заходят. Вот и чувствуй себя маленьким козлёночком. На всякий случай: я и то уцелела здесь в живых - чудом. А потому - и думать не смей про яблоки, а лови экивоки своего бога. И когда тебе намекнули уйти - встала, закрыла глаза, заткнула уши и вышла! Потому что мальчики Феликса такими добрыми, как я - не будут! А уж если эти мальчики будут не от Феликса...
   Договаривать не обязательно - основы актёрской техники мне давали: достаточно представить, нарисовать картинку себе. Зрители увидят всё сами. Девчонка увидела.
   - И успокойся: сейчас Ирэн придёт прощаться со мной. Навсегда. Не будет меня с ней. По крайней мере до тех пор, пока не убьют тебя. Тогда меня опять заставят её откачивать...
   Так, а теперь успокоиться! Я передёрнула плечами, встряхнула пальцы - как сбросила с них крошки или брызги, чуть пригладила себе лицо.
   - Повторяю: отряхнулась тоже, села прямо и нацепила улыбку!.. Не разочаруй... - очень хотелось добавить: "работодателя", но удержалась: - не разочаруй Ирушку. Ты ей нравишься, давно нравишься, очень нравишься...
   - Я знаю, - тихо сказала Светлана.
   И занялась собой.
      
   Вошла Ирэн. В руках шкатулка. Оглядела нас. Ей понравилось...
   - Извини, Аль. Старею, наверное, всё не хватало характера самой объяснить девочке, что здесь не серпентарий - к гадюкам она приспособилась, здесь - людоеды... - и она поставила шкатулку на столик... - Это - тебе.
   Я отвернулась. Одно дело говорить, одно дело предчувствовать, а вот так... Ирэн поняла меня, Ирэн дала мне время собраться с духом, Ирэн сказала:
   - Ещё... Твоя новая компания... Старшие такой ошибки не допустили бы, а молоденькие девочки... Проследи, чтобы они расплатились... чтобы обязательно отблагодарили Ларису.
   Я бросила притворяться - вытерла слёзы. Повернулась, открыла шкатулку, достала футляр. Его я узнала сразу. Я всегда узнаю свою работу. Внутри лежал браслет персидской бирюзы.
   - Браслет на прощание, - сказала Ирэн.
  
   Лариса позвала меня через неделю и тоже похвасталась браслетом:
   - Специалист, дай экспертизу...
   - Где взяла?
   - Представляешь, в собственном почтовом ящике нашла. В моём ведомстве футляр рентгеном просвечивали, даже на радиацию проверяли, прежде, чем открыть.
   Червонное золото, яхонты, яхонты... Я не стала наводить туманы.
   - Браслету почти полтысячелетия, но надевали его раза три-четыре. Всего. Мне сказали, что ты с ним справишься. И ещё мне сказали, что в твоём ведомстве такую цацку заценят.
   - Что это? - настороженно глянула на своё запястье снайпер невидимого фронта.
   - Ничего криминального. Просто изготовлена сия драгоценность по личному заказу Малюты Скуратова.
   - Того самого? - опять спросила она.
   И заулыбалась.
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Цветущая моя боль
  
  
   Яблоня цветом облитая
   Соскучившаяся среди порхания бабочек
   Утомившаяся от гудения трудолюбивых пчёл
   Истосковавшаяся по губам Евы -
   Цветущая моя боль!
  
   Радуга равна раю
   Лишь светлее воздуха - вера
   Только темнее воды - память
   Хрустящая яблоком Ева -
   Цветущая моя боль!
   Осыпется цветом - яблоня
   Светом истает - радуга
   Рай закроется на реконструкцию
   Губы твои как яблоко Евы -
   Цветущая моя боль!
  
  
  
  -- Комплект
  
   Посетители у меня  редки. Золото разное и побрякушки из недорогих камней народу привычнее обналичивать  в ломбардах, а у нас неприветливая охрана  намекает на дресс-код, ослепительные полы -  на идеально-чистую обувь,  да и никаких указателей, рекламы:  мол, мы всегда рады вам! - у  меня давно уже нет.  Теперь ко мне  чаще приходят, чтобы не продать своё, а оценить.  Впрочем, в последнее время ещё больше везёт с заказами.
   Не знаю, что тут помогло - лёгкие руки  Ирэн, заказавшей у меня первое изделие или мода на авторские вещи:   люди начали ценить сделанное именно для них, а не сошедшее с конвейера... даже сверхъизвестного... 
   Впрочем, может,  всё ещё проще: мужчинам за зеркалами, во время  моих показов, как бы между делом, намекали: у девочки - ненавижу! - так удачно получается высветить красоту камней, потому что она сама - ювелир,  она "знает их тайну", она - мастер... Вот этот контраст -  девица, при них переодевающаяся, не стесняющаяся менять даже нижнее бельё, танцующая  в восторге  от сокровищ, которые ей разрешили примерить,  и образ -  то ли Данилы-мастера женского пола, с долотом и молотком перед огромным кристаллом яшмы, то ли такого же подмастерья Левши с мелкоскопом... Заинтригованные мужчины приходили потом  ко мне, делали заказ и... и не уходили разочарованными.
   Последние годы я не простаиваю.
  
   По одиночке их бы ко мне не пропустили. А попытались бы прорваться... Андрея так  просто вышвырнули - не помогло бы никакое его каратэ, с Томой бы обошлись помягче: с каменными лицами перегородили путь, скажем... Стена из четырёх,  глухо молчащих амбалов - она впечатляет.  Но они пришли вместе.
   Олег, начальник нашей охраны, только выдержал паузу на   пару секунд и отступил  в сторону от коридорчика, ведущего ко мне. Да хмыкнул одобрительно на Тому:
   - Классный прикид. 
   Да уж... Кажется, даже я впервые увидела её в юбке, а не в джинсах, в шубе, а не в куртке, в драгоценностях, а не с бижутерией.
   Андрей  был ей под стать. Впрочем, ему-то было не в привыкать: заместителю управляющего крупной дизайнерской фирмы  официоза в одежде не избежать. Шефу ещё можно побаловаться экзотикой, а он должен демонстрировать клиентам  вменяемость и основательность заведения.  Да чего уж там,   если его вынудили, если он согласился продать  харлей...
  
   Они смотрели на меня и молчали. Ну-ну. Я молчала тоже.
   - Мы зашли попрощаться, - не выдержал Андрей.
   - Прощайте, - сказала я.
   - Ты не меняешься, - покачал головой он.
   - А вы - сильно.
   - После смерти меняется всё.
   У них  у обоих была зафиксирована клиническая смерть. Но в неотложке был дефибриллятор - вытащили.
   - Нам сказали: это ты вызвала скорую...
   - Мне сказали так же.
   - Ты что - не помнишь?!
   - Нет.
   Я  - помнила. Только...  я не понимала...  Я  так и не поняла, что в тот вечер  - было,  что  - причудилось, а что - приснилось... Когда пробовала разобраться - начиналась тахикардия. Бросила.
   - В новой жизни не будет старого, - вмешалась Тома.
   Она неспешно сняла серьги. Я давно узнала их. И удивилась, было...
   - Прошу оценить, - протянула она кулачок, разжала, и  серёжки синими каплями одна за другой упали на мой столик.
   - Одна тысяча сто восемьдесят долларов.
   - Продаём.
   Я неспешно заполнила квитанцию.
   - В кассе вам оплатят. Рублями по текущему курсу.
   - Не наигралась ещё? - Андрей раздражённо  принял квиток.
   - Нет, - всего лишь ещё один танец.
   Я открыла ящичек стола, вынула два футляра, раскрыла...  Ожерелье из персидской бирюзы, такой же браслет...
   - Кажется, у меня собрался  комплект, - сообщила я ему и начала надевать серьги.
   - Пошли! - потребовала Тома.
   - Прощай, - отвернулся Андрей.
   Но на выходе они обернулись. Ожерелье уже было на мне.
   - Прощайте, - подняла руку я, и браслет  скользнул ближе к локтю.
  
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- Косы осени
  
  
          Когда распускается пряжа ночи,
          И сплетения слов
          Путаются с переплетениями прикосновений,
      
          Когда расцветают рассветы,
          И мед нежности
          Вызревает из гула страсти,
  
          Когда исцветают косы осени -
          Чиню я золотые разлуки,
          Как ремонтируют старые автомобили
          Перед долгой дорогой
          Куда-нибудь к морю.
  
  -- Тропа миров
  -- 1. Дурочка
  
  
  
  
   К Громовым я просто-напросто напросилась. Ева обмолвилась, что родители с Пригодиными уехали в леса - "побегать, поваляться в последнем снегу".
   В снегу? В Москве снега не осталось,   первое тепло уже высушило улицы и тротуары;  первое тепло уже намекало про лето, про летнее солнце, про летние луга, про горячий у моря песок...
   Побегать? Босиком, что ли?
   - А вы? - спросила я.
   Тина поёжилась:
   - Да они - с сыном... Он себя плохо ещё контролирует... Старшим-то что, а нам, маленьким девочкам,  жутко. 
   Никак не привыкну. Жутко стало самой.  Однако... Это же значит, что Ирины Дмитриевной у них дома не будет...
   - Слушай, - тогда сказала я, - а покажи своего Кранаха!
   Девчонки переглянулись, и Тина ответила:
   - Поехали.
   На место водителя Ева тётушку не пустила: чай, не заполночь, ГАИ не спит. Сама она водила своего тигра  на коротком поводке и  предельно бережно. Да и встречные-поперечные с чудовищем за полмиллиона долларов связываться опасались. Так что добрались до места мы вполне комфортно.
   Я уже знала, что они живут в центре, но чтоб настолько... Кузнецкий Мост.  До ЦУМа пешком и неспешно - минут десять, до Лубянки - не больше, до Кремля... ну, пятнадцать... Когда-то это было доходным домом, потом - коммуналкой, теперь стало... Заповедником, что ли... По крайней мере майбах девчонок  здесь особо не выделялся - среди своих он был здесь. Да и не пускали сюда чужих - вход во двор неброско изнутри перекрывал шлагбаум,  охрана.
   - Квартира моим родителям досталась... - и Тина как-то двусмысленно улыбнулась, - по наследству. В девяностые попытались нас выселить... - и она опять скривила губки. - Раз попытались и больше потом не стали.
   - Квартира? Уже тогда? Не комната?
   - Нет,   коммуналку расселили ещё до нас. Для другой... принцессы.
   Странно прозвучало последнее слово - совсем без насмешки или сарказма. Словно бы - повседневным термином.
  
   Особой роскоши внутри не было - удобно, красиво, функционально. Зато не тесно. Девчонки  похвастались   своими спальнями, ещё имелись спальня родителей, будуар матери, кабинет отца, гостевая, гостиная... Впрочем,  в комнаты старших меня не пустили - заперто. Да мне хватило гостиной, потому что картины в ней...
   - Но это же не может быть Врубелем! - запротестовала я. Потому что не Врубелем это быть не могло.
   - А вон то - не может быть Шагалом, а вон то - Гончаровой. А вот это - Чюрлёнисом...
   - Кто она? - никак не могла отвлечься от Врубеля я.
   Да можно было и не спрашивать. Карее пятнышко в зрачке сомнений не оставляло. Однако на полотне пятнышком оно не казалось - оно казалось карим провалом.
   - Бабушка. Прабабка, если точнее, - ответила Тина. - Графиня. У нас всё детство при ней прошло. Она погибла только  в 91-ом...
   - А мне - пра-прабабка, - добавила Ева. - Представляешь, погибнуть в бою в сто десять лет... А здесь ей двадцать три.
   - Она её больше любила, - пожаловалась Тина.
   Но я не стала заморачивать голову их семейными отношениями, я не могла отвести взгляда от портрета:
   - Но ведь все его картины - наперечёт!
   - Да,   в клинике, на людях   он  тогда писал и переписывал, исправлял и снова переписывал "Азраил".  Его убеждали: нужен натурщик, ему предлагали найти...
   - Кто предлагал? Она? - кивнула я на портрет.
   - Она говорила,- ответила Ева, - что как-то и Они заглядывали... Но он твердил:   у меня есть я, и мне - хватит...  А она...  Да всё равно его бессонница мучила!..  А она  потом уже, уже  мне  говорила: "Кто б мне сказал, что тот год  был вершиной счастья моего!"... Ещё она говорила:   "Кто б мне сказал, что это и было - счастье."  И еще: "Смотри, не обознайся, смотри, не прозевай своё!"
   - Она была -  с ним?!
   - Нет, с прадедом, с пра-прадедом, то есть - с графом Александром. Он погибнет в японскую под Порт-Артуром. В 903-ем  они доживали  последние месяцы вместе.
   - А художнику... Помочь, подлечить художника натурщица ваша  не могла?
   - Как бы не наоборот... Бабушка подозревала, что Рыжая ему пару своих рисунков показала...
   - И - превзойти?!
   - Хотя бы - сравняться. Помнишь, есть легенда, что однажды кто-то зашел в мастерскую Врубеля совсем уже перед выставкой и увидел нечеловечески прекрасного Демона... Но художник  попытался и ещё улучшить... И стало, как сейчас.
   Рисунок школы Кранаха висел в гостевой.
   - Почему не у тебя? - удивилась я.
   - Что-то неладно с ним, - пожала плечами Тина, - тревожит по ночам, засыпать тяжело стало. И сны  стали... какими-то чересчур уж  яркими...  А это бабушкина комната была - отсюда ничего не вырвется.
   - Тёмная комната? - вспомнила термин я.
   - Ну что ты! Как бы она сама здесь тогда выживала? Здесь другое, здесь защита, а не ограничение.
   Что-то добавила ещё и Ева, но я не прислушивалась - я смотрела, смотрела, смотрела... В северном Возрождении мне ближе не гении, а их наследники. Гении показали, что Земля - это творение Неба, что Вечность - она состоит из мгновений, что Христос - он жил среди людей, среди нас,  что, может, неузнанный,  бродит меж нас и ныне. Вот следом мастера и начали пристально разглядывать нашу ежедневную жизнь - как ежедневное чудо. Разглядывать её, удивляться ей,  любоваться ею, разрисовывать её... Вот и  в этом Эдеме был не ужас измены, а... А вкус райского яблока. Не последний миг бессмертия, а бессмертие мига. Очередного, одного из - из нескончаемой их череды, что растворенных в прошлом, что в неуничтожимом  будущем.  Вне предчувствий греха, смерти, Ада...
   Остро захотелось рисунок - себе, в свою комнату. "Дарёное не дарят", - всплыла в памяти детская поговорка.
   - Хочешь фокус?  - заметила, что я отвлеклась, Евдокия.
   - Нет, - отказалась от суетного я.
   - А удивиться? - подзудила Устинья.
   - Ещё? Думаете, получится?
   "После Врубеля? После мгновений в Эдеме?"
   - Садись в бабушкино кресло!
   Кресло стояло перед туалетным столиком, перед большим зеркалом.
   Села. Наверное, оно было из времён, когда прабабушка Тины жила в позапрошлой нашей стране - в царской России. Необычно было сидеть в нём - как-то незнакомо удобно.
   - Теперь смотри через зеркало на рисунок.
   Да, отсюда  его не заслоняло ничего. Чуть далековато, разве что.
   - Приглядись к деревьям.
   На горизонте художник рассмотрел нечто вроде ёлки, а ближе...  Яблоня ни одним листочком не заслоняло его - его лиственного взрыва, его солнечной лёгкости. С другой стороны яблони в небе летели птицы, а над деревом не было ничего, только словно бы нависало соблазном яблоко.
   - Ничего не напоминает?
   Напоминает... Да нет же! Оно слишком переполнено светом, в нём совсем нет сумеречности! В нём нет застывшей вековечности - оно всё словно из мгновенностей импрессионистов, оно... 
   Я  рассмотрела летящую в его ветвях бабочку, услышала ветер, почувствовала запахи незнакомых цветов...
   - Есть! - сзади выкрикнула Ева.
   Я оглянулась...
   - "Обманули дурака на четыре кулака", - вспомнилась ещё одна детская поговорка.
   - Обманули дурочку на четыре курочки! - засмеялась Тина.
  
   Сразу за лёгкими  тенями эдемского дерева возвышались сумеречные деревья.
  
  
  -- 2. Одинокая поляна Эдема
  
   - Не стыдно?! - закричала я.
   - Стыдно, у кого видно, - отговорилась Ева.
   - А как с совестью?! - почуяв её слабость, обернулась  к ней и... и  заткнулась.
   Она оглядывала себя:
   - Светлые Богини, что это на мне?!
   А я  с некоторым ужасом взглянула на себя.  Нет, у меня всё нормально -  памятный по прошлому посещению тёмно-зелёный колет, кипенно-белая  рубашка под ним, плотные, облегающие штаны, высокие - до середины бедра, сапоги. На левом запястье - браслет, на пальцах - перстни, в ушах  чувствовались тяжёлые серьги, шею холодило ожерелье... Вроде бы, то же - из прошлого. И кинжал, притороченный к левому бедру - тоже из прошлого. Пожалуй,  во всём этом можно и на конную охоту, можно и на какой-нибудь не слишком официальный приём.
   Перевела взгляд на Тину. Она была  мне под стать, разве что цвета её были - не отсветами малахита, а оттенками тёмного мёда, да её кинжал был справа.
   А вот Ева...
   - Меньше, племянница,  завидовать надо было, - с открытой завистью выговорила тётушка. - Киппока это.
   - Это?!
   Ева вскинула руки, выгнулась - ленты киппоки послушно взлетели, неспешно выявив  руки, и опали. Ленты киппоки опали и чуть разошлись, почти совсем  раскрыв грудь...
   - Во стыдобище... - выговорила племянница. - Придумают же некоторые, - повернувшись, взглянула она на меня. 
   Она повернулась, и грудь укрылась, но чуть ли не до пояса обнажилась нога...
   - Ох... - чуть ли не запричитала Устинья. - Как же я по ней соскучилась! У нас же  один размер - давай меняться!
   - Фигушки! - обхватила себя руками Евдокия.
   - Да нельзя, конечно, - горестно вздохнула старшая: - Дадено ведь. Перечить здесь по пустякам... - и опять взорвалась: -  Но разве это пустяк?!
   - "Здесь"?! - взорвалась я: - Как вы посмели играть мною?!
   - Прости меня, - тихо отозвалась девушка в киппоке.
   - Ударь меня, - сделала шаг вперёд девушка в колете.
   Не знаю, что бы я сделала, если бы они попытались оправдываться, а так -  только хлестанула по щеке одну и обняла другую.
   - Мир? - потёрла рукой щеку себе Тина.
   - Мир? - потерлась губами по моей щеке Ева.
   Я высвободилась.
   - Почему?
   - Сестра проговорилась, что на тропу тебя через зеркало вытолкнула.
   - А нас всё "берегут"!
   - И тебя Сафо ждёт!
   - А с ними  - нельзя: обещала - делай!
   - Да не обещала я!
   - Ты не отказалась...
   Где-то этот аргумент уже  слышала...
   - ...А тут - рисунок...
   - ...Который, если   не оттуда, так из пососедству.
   - И бабушкино зеркало!
   - Ладно, - выдохнула, я: - Мир.
  
   Мир вокруг резко делился на две части: вокруг древа  - залитая летним солнцем поляна,   ласковые травы и цветы, цветы; в вышине играющие друг с другом птицы,  ниже - бабочки,   а дальше... 
   Дальше из голой земли рваной стеной выпростались колючки, за которыми - темнел заляпанный пятнами  пожухлой листвы лес. Вечная осень?
   И никак не удавалось проследить, увидеть, разобрать, как, когда, в какой миг вечности, в какой сантиметр пространства бездонное синее небо сменялось беспросветными серыми облаками.
   И у нас - кругом стрекотало, свиристело, чирикало, а там - всё молчало.
   У нас порхало, трепетало, там - разве что очередной мёртвый листок отрывался от какого-то дерева и падал, падал...
   - Островок безопасности? - пробормотала Тина. - Удобно.
   - А как же я в этом - через колючки? - пробормотала Ева.
   - Просто, - отвернулась я от предъадья и пошла играть с бабочками.
   - Ткань киппоки изготовлена из эленийского шёлка, армированного   нитями атродиума. Шестьсот лет без особого ущерба! На ней не удерживаются ни сибирские клещи, ни слизняки с Пандорры, ни вши, ни блохи средневековья. Она сама поддерживает  естественный термобаланс - не продрогнешь под Оймяконом, не сваришься   в Сахаре.  Держит укус гюрзы и выстрел в упор гракххского арбалета, - Тина вздохнула: - Количество гойш ограничивалось именно ею: спустя четыреста лет после Разлома  благодаря Ровду атродиум синтезировать сумели, но   эленийскому шёлку замену не нашли.
   - Вспомнила! Киппоку же можно склеить в боевой скафандр.
   - Да, великие Супортов и Гольдини заложили в неё и эту  возможность. Так, начнём. Мизинцем левой руки выделяешь лоскут сердцевины... Делай!  - и довольное хихиканье тётушки: - Вечером передашь наставнице покоя - одна плеть!
   - За что?! 
   - За непонимание базовой терминологии: лоскут не сердца - сердцевины! - двойное хихиканье: кажется, со второй попытки племянница нашла нужное... - Не расстраивайся: девяносто пять процентов послушниц тут целуется с плёткой. У тамошнего русского, видишь ли, созвучие ещё большее.
   - А ты?
   - Уста была лучшей... Так, дальше: указательным пальцем левой руки отсчитываешь влево третий лоскут и скользишь им вниз на длину ладони... Да нету, нет под киппокой белья! Смачиваешь слюной указательный палец правой руки и ставишь им влажную  точку соприкосновения...
   Я перестала прислушиваться. Под моим боевым нарядом белья не было тоже. Да и кто ходит в белье по Эдему?! Даже, если это была всего лишь  одна-единственная полянка из него... Девчонкам понадобится минут пятнадцать  - мне хватит! Я сдёрнула колет.
   - Эй?.. - послышалось от строгой тёти Устиньи.
   - Да пусть её... - Ева меня поняла лучше. - Не отвлекайся - дальше!
   Они и вправду в четверть часа уложились, а я... Мне не хватило... Это как в детстве - в постели  у мамы после тёмной ночи, как в прозрачном море после всех этих прудов и бассейнов, это, как после какой-нибудь долгой бестолковой поездки - дома, у ещё не распакованных чемоданов  сесть с кофе...
  
   - Одевайся...
   - Не хочу, - пробормотала я и начала натягивать штаны. - Как же я теперь  буду скучать! 
   - Как, наверное,   я по ночному небу Гессы, - вздохнула Уста, - под вашими "звёздами"... Только Луна и спасает...
   - Там же никакой луны не было?
   - Там никакое пылевое облако не заслоняло скопления светил центра Галактики. До которого - впятеро  ближе... Они его называют Сердце Неба.
   - Пошли? - предложила Ева. Стянутая киппока и в самом деле напоминала серебристый скафандр.  Без шлема, разве что.
   - Пошли, - расправила я кружева манжет, поправила перевязь с кинжалом.
   - Драконий? - Тина тоже огладила свою дагу и чуть выдвинула лезвие... Оно было антрацитно-чёрным. - Привет, подружка.
   - А ты? - спросила я самую младшую. - Совсем без оружия?
   - Не думаю, - покачала головой она.
   - Думаешь?.. - непонятно спросила её тётушка.
   - Там посмотрим, - махнула в сторону леса племянница и с непонятной нежностью добавила: - Почти уверена.
   - И что нас ждёт? - обе повернулись ко мне.
   Я не стала спрашивать, про что уверена она, я ответила им:
   - Поначалу - ваши звери. С которыми каждый должен справиться сам. Сама.
  --
  
  -- 3. Звери
  
   Светлую поляну Эдема мы покидали ползком, на спинах, приподнимая колючие сучья метровыми рогульками, вырезанными из таких же колючих веток. Девчонки не разочаровали - обошлось без порезов.
   - Как змеи, - проворчала, поднимаясь Ева.
   - Как ящерки, - не согласилась я.
   - Как мы с Ровдом, - завспоминалось Тине про Гессу, про Усту, и она опять вздохнула, глядя, как её племянница отряхивает скафандр киппоки. Не особо это требовалось: сухие травинки, паутина, даже пыль - ничто не удерживалось на эленийском шёлке, всё соскальзывало просто от движений хозяйки.
   - Помоги, - повернулась я спиной к Тине.
   - Давай, - согласилась она. И тут же закричала: - В сторону!..
   Но я застыла...
   Нет, это был не мой "ужик", это к нам ползла, невесомо скользя по пожухлой траве, анаконда.
   - В сторону! - опять выкрикнула Тина.
   Но я всё не могла шевельнуться... А думала, после Тропы, любимые страхи парализующий эффект потеряли - фигушки... Тина моими душевными терзаниями заморачиваться не стала: полшага вперёд, вертушка на 360® и сцепленными в замок кулаками - мне в плечо. Я отлетела. Упала.
   Какой-то сучок расцарапал щеку. Немного помогло. По крайней мере уже начала разбирать всё окружающее, а не только пять-шесть метров надвигающейся змеи. Уже видела выхватившую кинжал одну девчонку, уже видела и другую. Ева на анаконду внимания не обращала - она оглядывала лес. Что-то искала? - нашла. И рванула туда...
   А анаконда уже собралась в кольца всего в нескольких шагах от нас... От нас? На меня она и не смотрела. Её раздвоенный язык, как стрелка компаса брусок намагниченной стали, выцеливал Тину.
   - Уйди!! - уже в голос заорала она.
   Но сил у меня хватило только на то, чтобы вытащить свой кинжал.
   Змея метнула своё тело в девчонку. Целью было её горло, но целью стала сама анаконда: Тина увернулась, всадила в неё чёрное лезвие даги, продёрнула его, вырвала, отпрыгнула...
   Около метра змеиного хвоста на секунду оказалось совсем рядом со мной, и я кинжалом - весом всего тела! - попыталась пришпилить анаконду к земле. Земля мой кинжал и встретила.
   Мелькнула мысль: "Бесплотная?!" Но тут "бесплотный" хвост заехал мне по рёбрам - меня отбросило.
   Но, наконец, включились боевые рефлексы: при падении сгруппировалась, ушла в кувырок, вскочила.
   - Уйди!
   "Здесь каждый сам справляется со своими зверьми", - окончательно приняла я. Чужие - тебе недоступны. А вот ты, оказывается, доступна им. Я попятилась...
   А Ева? А её чудовище?
   Оглянулась и успела увидеть, как она вытаскивала руку из глубокого дупла раскидистого дуба, как она вытащила из дуба - меч. Я увидела, как она перехватила другой рукой ножны, чуть выдвинула лезвие, воздела над головой и закричала.
   После такого крика обычно бросаются в объятия, а потом обморочно шепчут: "Как же я соскучилась!"
   Ева же только опустила меч и поцеловала полуобнажённую сталь.
   "Если для анаконды - кинжал, то кто будет равен её полуторнику?" - успела подумать я и тут же получила ответ: как всё грозовое небо заполняет грохот недалёкого грома - весь сумеречный лес заполнил рык близкого льва.
   Но мне сразу стало не до него: я успела отпрянуть, и моя рысь промахнулась. Я побежала.
   Что убежать не получится - уже выучила. Но драться со своей кошкой на виду у девчонок казалось почему-то постыдным. Впереди почудился просвет - рванула туда. Опушка и знакомая стена тёрна. Нет, вслепую продираться сквозь заросли больше не стала. Горло рыси перерезала перед ними, а потом сразу же увидела тропу. И вышла.
   Неширокая прогалина, а далее круто вламывались в небо скалы... "Как на Гессе, - вспомнилось мне, - у холда Месх. Там, одна из таких скал прикрывает проход в лабиринт Полидегмона, а здесь..." А здесь у недалёкого пролома горел костёр.
   От чёрной дыры разило Тьмой. Задохнулась, выровняла дыхание... Отвела, отодрала от неё взгляд. Вскинула руку и махнула древнему поэту, который встал у своего костерка и тоже замахал мне.
   Прошла! Пришла.
  
  
  -- 4. У костерка
  
   - Опять? - дотронулся он до прорезанного рукава, до ещё не запёкшейся крови.
   Там, у колючего барьера, рысь один раз оказалась быстрее меня, и рана ещё кровоточила.
   Поморщилась: было больно.
   - Разве я не убила её в прошлый раз?!
   Он взглянул мне в глаза и, что-то рассмотрев, усмехнулся:
   - Думаешь покончила с нею - в этот?
   Отвернулся, пошёл к своей котомке, достал мыло:
   - Иди, промой. Не хватало ещё здесь подхватить заражение... - и бросил тёмный брусок мне. - А я... займусь-ка я чаем.
   - "Сладострастие"... - поёжившись, пробормотала я и пожаловалась: - А в моём мире мы с нею - лучшие подруги!
   - "Сладострастие"? - нет. У твоей кошки - другая кличка.
   Он из оплетённой бутыли плеснул воду в почерневший от сажи котелок.
   - Больше, - посоветовала я.
   Седой поэт покосился на меня и добавил.
   - Ещё на порцию.
   - О-о!
   Но я не стала ждать расспросов - пошла к водопадику. Раз он сразу не сказал мне имя моего зверя, пусть и сам помучается! И всё-таки, кто она, моя кошка? - злоба, зависть, равнодушие? Вот, пока приводила в порядок себя да одежду, и перебирала людские пороки: гордыня, уныние, корыстолюбие? Нет, жадной никогда не была, унынием - не страдала, а гордыня? Какая ещё гордыня у бывшей проститутки! Да и за "гордость" у Данте отвечает лев.
   И вспомнила удар грома - львиный рык на месте схватки... Как там у поэта Ада? -
  
   ...Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
     
   Он наступал как будто на меня,
   От голода рыча освирепело,
   И самый воздух страхом цепеня...
  
   Успокоила себя: у Евы - меч. Но представила себе чудовище, способное так... так помяукать... вот уж вправду: воздух страхом цепеня...
   И почему их до сих пор нет?! Может, уже ждут у костра? Заторопилась...
   Нет, девчонок не было.
   Опять оглянулась. Нет, только тёмная стена леса да беспросветно-серые тучи над ним.
   - А анаконда? Анаконда - это что? - спросила я у Вергилия.
   Да, он внял мне, и котелок на костре был полон. И под ним теперь не тлели сучья, а ясный, яростный жар давали чёрные куски каменного угля.
   - Змея - зависть, чаще всего, - ответил он. И спросил: - Так ты не в одиночку?
   - Мы втроём... - пробормотала я. - С подругами.
   Зависть?! У гордячки Тины?..
   А потом вспомнила: "...они, старшие, все - в одну капельку", а потом вспомнила: "...бабушка её больше любила...", а потом вспомнила: "... мои родители в горах погибли, мне и десяти не было. Меня сестра и вырастила"... И ещё: "...у меня уже есть сестра - ничего хорошего...".
   Со мною всё моё детство был самый лучший на свете отец, всю мою юность, а она...
   ... И ещё вспомнила: "Что же мне делать, певцу и первенцу...". Я не знаю, что это такое - быть младшей сестрой, с самого рождения быть не первой... Я-то иногда мечтала о старшем брате...
   - Никогда не понимал женщин, - произнёс извечную фразу предревний поэт. - Ревность же - она от неуверенности в себе. Как можешь быть неуверенной в своей красоте - ты?
   Ревность? Рысь - это моя ревность?!
   - А я красивая? - вдруг потребовала прямой лести я.
   ... вдруг потребовалось мне...
   Поэт заулыбался...
   - Тут прозой не скажешь, а я никогда не писал о любви... Впрочем, он же считал себя моим учеником... Вот:
  
   ...Такой восторг очам она несёт,
Что, встретясь с ней, ты обретаешь радость,
Которой непознавший не поймёт,

И словно бы от уст её идёт
Любовный дух, лиющий в сердце сладость,
Твердя душе: "Вздохни..." - и воздохнёт.
   [Петрарка - А.Эфрос]
  
   Вергилий встретился со мной взглядами, и... воздохнул.
   Не выдержала и я - улыбнулась. Улыбнулась ему, отвернулась, пошла к костру - там в котле, на стенках начали накапливаться прозрачные пузырьки.
   - Заварник, заварку! - потребовала у него.
   Он отвернулся тоже, нагнулся к своей бездонной котомке, вынул... Формой это было в небольшой колокол, а ручку и носик образовывал пронзавший его дракон...
   - Китайский? Откуда у тебя?
   - Да заходил один... Путешественник. Подарил.
   - Ты их всех встречаешь?
   - И заварка... - он протянул плотный пузатый мешочек... - Их? Вас. Есть на мне такой оброк... Или такая награда... Ведь в лоне вечности, где час похож на час... - человек покачал головой: - Мы, люди, несовершенны... Даже после того, как перестаём людьми быть.
   - А что лучше, где? - затаив дыхание, спросила я.
   - Не знаю, девочка, - ненавистным словом назвал он меня, а я... мне стало только теплее. - Если б лучше было с вами, разве б мы уходили, а если б здесь, - он вздохнул, - разве бы мы так тосковали...
   - Так... Долго?
   - В лоне вечности нет времени, - улыбнулся вечный поэт.
   - А что есть?! - ошарашило меня.
   - Другая варианта. Другой термин. Брось... Ты не поймёшь. Никак.
   - Нет, но...
   Он поморщился...
   - О, у тебя же по физике была пятёрка! В вашем микромире - помнишь? - тоже невозможные для понимания законы - одна голая математика. Например, что такое орбита электрона?
   - Её нет, есть облако вероятностей... - вспомнила я.
   - Вот-вот, сказать умное слово можно, а - понять? Как понять, что, если ты знаешь, что он - точно в этой точке, то невозможно точно определить его скорость? Что невозможно определить, где он будет в следующее мгновение? А для вечности у вас даже никакой математики нет, нет даже терминологии. Брось.
   Он вдруг напомнил мне нашего физика - тот бы сейчас ещё и по головке погладил!
   Отвернулась и опять взглянула на опушку - стена леса и стена неба, и никого больше не было. Всё ещё - никого. Укутала заварник отходящим куском распластанной шкуры. Когда-то, вечность назад, это было лапой. Спросила:
   - Кто это?
   - Скорпихора, - и не давая мне продолжить расспросы, добавил: - Да не волнуйся так! Уж начальный тест твои ведьмочки пройдут!
   - Ты?...
   - Сосчитал. Подруги же - тебе ровесницы? А таких, кто вам - как раз в родители - знаю: бывает, заходят... Да и те - не первое уже поколение. Совсем не первое.
   - Заходят? Они? А кто ещё?
   - Да мало ли... Тут же не только воины Заставы блуждают... Вон, один ваш... странник... Представляешь, без меня даже туда повадился наведываться, - качнул он головой в сторону черноты, притаившейся за проломом.
   - Наш?!
   -Ты его должна знать:
  
   День догорел на сфере той земли,
   Где я искал путей и дней короче.
   Там сумерки лиловые легли.
  
   Меня там нет. Тропой подземной ночи
   Схожу, скользя, уступом скользких скал.
   Знакомый Ад глядит в пустые очи...
  
   - Блок?
   - Александр.
   - Без тебя? Но как?!
   - Да войти-то любой может, вот только найти потом дорогу обратно... вступить на неё...
   - А он?
   - А он... - хмыкнул Проводник, - находится каждый раз душа заблудшая, что его к истоку тропы выводит... И смотрит потом, как он выходит...
   - Как?
   - Странник. Ему доступны любые тропы, - он покачал головой: - Он-то выходит, а та, что провела его, остаётся... Она остаётся... Я раз застал...
   - Странник? - не интересны мне были чужие души грешные! - А разве - не воин?
   - Нет. Он отказался драться. Просто отказался. И, как ни странно, уцелел... Сам-то уцелел... Бродит теперь - по мирам и весям, по измерениям, отражениям и проекциям. Бродит... - и оборвал себя: - Разливай чай - вон твои вышли, - и покачал головой: - А ты ещё тревожилась... Вот уж... профи.
   Я глянула. Они вышли ещё ближе меня - метров сто до нас оставалось, не более. У Тины через плечо были перевязаны кольца змеиной шкуры, а Ева небрежно восседала верхом на льве...
   - Учись, как это делается, - опять хмыкнул Вергилий: - чтоб сразу, окончательно и навсегда.
  
  -- 5. Соратницы
  
  
   - Здравствуйте, Привратник, - обнажила кинжал, воткнула его в землю и опустилась на одно колено Тина.
   - Здравствуйте, Привратник, - Ева соскользнула со своего зверя, перекинула с плеча меч, упёрла его остриё в землю и опустилась на колено рядом.
   Вергилий принял преклонение. Он стоял над девчонками, опёршись на посох, но посох не выглядел старческой подпоркой - но был равен и чёрной даге, и  мечу в чёрных ножнах.
   - Встаньте, леди, - девчонки поднялись. - Чай?
   - Наверное, у нас на чаи нет времени, - покачала головой Ева.
   Вергилий вздохнул, и я поняла его: ждёшь их, ждёшь, а им даже чай с тобой попить некогда!
   - В вечности, времени - вечность, - помогла ему я. - Мне прошлый раз даже на выспаться хватило. Садитесь.
   Они заколебались, надо было действовать быстро, но... Да что я?! - он сам предлагал разливать! Я сунула руку в его котомку. Нет, никакой ловушки не оказалось, и никто мне в пальцы зубами не вцепился, зато я сразу нащупала замшевый свёрток - вынула, развернула... Чашка... 
   Невесомый фарфор, просвечивающий фон и почти грубо выписанный на нём иероглиф...
   - Садитесь!
   Я вынула ещё чашку, ещё, ещё... Форма, материал, фоновый цвет у всех был однотипен, а иероглифы - разные.
   Ополоснула, вытерла, разлила чай. И чуть отодвинулась:
   - Берите.
   И позабавилась: девчонки заколебались, застыдились своей нерешительности и потянулись за чашками. Нет, они не столкнулись руками - каждая выбрала свою.
   Но Еве  мешал... Нет, не мешал - затруднял движения - лежащий на плече меч. Я опять сунула руку в котомку, пошарила - и укололась. Есть!
   Вынула кожаный кошель, развязала, достала из него  катушку толстых  ниток с воткнутой длинной иголкой, напёрсток. Повернулась к Тине, указала на змеиную кожу:
   - Поделишься?
   - У? - заинтересовалась она.
   - Слатаю ей перевязь для меча за спину.
   - Не получится, - покачала головой Ева: - Длины рук тогда не хватит, чтоб быстро выдернуть.
   - Это у нас - не хватило бы. Здесь - сделаю.
   - Так ты не только танцовщица?  -  удивился Привратник. - Ещё и драгоценных дел мастер?!
   - Да, - не стала цепляться к наименованию  профессии  я.
   "Там" - у нас,  на работу ушёл бы не один час, но в лоне вечности времени нет, и, пока девчонки баловались чаем, пока они кокетничали с Виргилием  - я управилась. Там, у нас - ничего бы у меня не получилось, но здесь я знала конечный результат - и работала. И сработала.
   - Рвёшь меч не вверх, а вперёд,  прямо через плечо!
   - Но...
   - Пробуй!
   При походных передвижениях перевязь из змеиной кожи плотно удерживала на спине ножны, но при движении рукоятки - растягивалась, позволяя им приподняться, и стягивала их вниз-назад, помогая вывободить лезвие.
   - Ох! - изумилась Ева.
   Потренировалась. Самураи одним и тем же движение выхватывали катану из ножен и всаживали её в сердце противника. Ева так же струбала бы голову... Больше  затруднений у неё поначалу вызвало вкладывать меч в ножны. Но приспособилась.
   Я взглянула на поэта. Он откровенно любовался ею.  В его времена среди римлянок не было амазонок... А здесь, то есть там, в темноте? Где времени - нет? Может, там он и с Пенсефелией как-нибудь пересекался? Или она здесь... Не здесь, где можно погреться у костра, где можно напиться  китайского чая, а там - куда ведёт чёрная дыра, и сама стала лишь тенью?
   Ева словно не замечала его взоров, только на мгновение более, чем требовалось держала к конце удара паузу, только точёнее держала движение, когда последний раз вкладывала в ножны меч, только не притушила, столкнувшись с ним взглядом, взгляд.
   - Куда нам? - поднялась Тина.
   - Здесь каждого выбирает свой путь, - вспомнилось мне.
   - Что нас ждёт?
   - То, чего боитесь, - опять вспомнила я.
   - Вместе мы не боимся ничего.
   - Вот и старайтесь удержаться - вместе, - вздохнул Вергилий и, наконец, опустил  глаза.
   - Удержимся! Не в первый раз,  -  словно успокоила его Ева.
   И тихим рычанием, сам воздух страхом цепеня, поддержал её её лев. И странные отблески  пробежали по змеиной шкуре. Часть я использовала  на перевязь, но оставалось ещё много. Очень много.
   - Удачи! - пожелал им Привратник.
   - Удачи! - пожелала им я. И остро пожалела, что при мне не осталось хотя бы  носового платка с вышитой на нём маленькой английской буковкой "t".
   - И тебе удачи - с Сафо! - улыбнулась мне Тина.
   - Потом расскажешь? - улыбнулась мне со своего льва Ева. И ладошкой послала его вперёд, вслед за перешедшей уже на лёгкий, на походный бег сестрой... Тётушкой, то есть.
  
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  --
  -- 6. Хокку нечаянной капли
  
  
  
   Капля музыки
   Из бокала тишины
   Упала оземь
  
  
  
  
  
  -- 7. Радуга рок'н'ролла
  
   - Смотри, что творится, - древний поэт вытянул ладонь и со зримой чувственностью проследил, как на неё упала капля... ещё... ещё... - Дождь... Настоящий... А радугу можешь? - вдруг обратился он ко мне,  вдруг попросил он, как о милостыне, как про чудо... И повторил: - Покажи!
   - Дождь? Да при чём здесь я-то?! Здесь же у вас вечные тучи!
   И порыв ветра согласился со мной, изобразив из облаков особо мрачную конструкцию.
   - Тучи здесь - да. Они-то - вечные. Но дождь... - он запрокинул лицо... - Но ты... Танцовщица ты. Станцуй, станцуй радугу, а? 
   Редкие, крупные капли падали на голые камни и разбивались на сотни осколков, брызги опадали с замедленностью пуха одуванчиков, разрисовывая базальты мистическими иероглифами...
   "Радугу"? Нет. Это же солнце - сюда! Не по силам, - поняла я. Но я прочитала, я сумела разобрать  древнюю каллиграфию - я поняла, я  зато поняла, как вытащить сюда Сафо.
   - Нет, - вслух выговорила я.
   Ну! Ну же!..
   - Эх, - разочарованно махнул рукой Ждокл, - кина не будет. Пошли тогда.
   "Рукой"? Тёмные, почти по ногти заросшие короткой шерстью лапы.
   "Ногти"? Пятисантиметровые, чёрные, отливающие синевой когти. Почти увиделось, как он походя рвёт ими полосу стали.
   Забыл, как дышать Вергилий, едва ли не остановились в своём ниспадании дождинки, и, удерживая их  в воздухе, совсем перестал шевелиться ветер.
   Ну же!..
   -  "Нет"? - засмеялась Айруна, - кто же верит первому "нет" земной женщины?
   Ветер тронул прядь волос у меня на лбу,  хлынули на чёрные камни вся накопившаяся в воздухе капель, и сделал шаг вперёд, заслоняя меня от бессмертной поляницы, бессмертный привратник.
   Нет, при ней не было ни меча, ни лука, на ней не было даже доспехов, но беспощадной чистотой блистали одежды, безжалостным светом сияло лицо. 
   Я устояла.
   Ах, ты так?!  Что ж, так даже проще. Я сунула руку в карман куртки - есть! Вынула моток ленты, зажала конец в кулаке и бросила шёлк  в воздух. Он послушно расправился на все свои шесть метров. Вот только цвет его...
   - Ха! - с восторгом взревел Ждокл. - Рыжая плеть! Мужик,  в сторону:  девчонки на арене! Парни, занимай места!
   "Мужик"  покачал головой, взглянул на меня, дождался кивка и неспешно отправился к своему костерку, к своей шкуре - к тому, что осталось от его скорпихоры... А "парни"...
   Их было с дюжину... Да нет же, ровно двенадцать - ещё одиннадцать  и их старший. Его я признала - "десятник". И ещё одного я узнала - того, который... который... Остальные лупили его  по спине, с ним обнимались, с ним хлопались ладонями, стукались плечами. И десятник... Кратким поклоном обменялся с ним десятник.
   - Пожалуй, и мы  поприсутствуем...
   Их тоже появилось ровно двенадцать. И переплески ослепительных крыльев  разогнали клочки хмари.
   - Наставница... - склонилась в глубоком реверансе флейтистка.
   - Встань, дитя моё... - секунд через тридцать вздохнула старшая. Вздохнула, огляделась... Поредъадье не понравилось ей, и она покачала головой: -  Девочки...
   А девчонки целовались, визжали, вешались моей знакомой на шею...
   - Да, Ждокл - класс!  крутое шоу! - захохотал на это зрелище десятник.
   - Девочки... - негромко  повторилась наставница, и смерчь из белых крыл распался. Наставница качнула назад головой, поморщилась, неопределённо махнула рукой и... Я почти вьявь увидела капитана крейсера, обнаружившего пыль на юте!  ...и  недовольно выговорила: - Сделайте же что-нибудь...
   - Парни, - насторожился капитан другого крейсера, увидевший на своем юте посторонних  девиц с кисточками и тюбиками краски в руках, - э-э-э...
   Парни встали, девочки махнули руками и...
   ...И плети винограда начали стремительно заплетать серые в своей вековечной разрухе камни уходящих в небесный сумрак скал.
   - О! - выкрикнула я.
   ...И камни почернели, заострились, взбугрились и неукротимым хаосом выперли из узоров зелени.
   - Ах, - задохнулась я.
   ...И справа от меня, корявые кусты, скрывавшие  мой водопадик, выправились, взметнулись вверх и налились соками  изумрудов и малахитов.
   - И?.. - почти промолчала я.
   ...Они были, как кляксы - жадно-алые, ненасытно-жолтые, неукротимо-синие... Хищные орхидеи заждались    беспечных бабочек, неосторожных  птичек, легкомысленных зверьков.
   Я только поёжилась.
   ...И тожествующе загремел раскат грома.
   ...И сквозь тучи прорвалось и выплеснулось непобедимое солнце.
   - Аля!.. - только и выкрикнул Вергилий. Это над  уходящей в вечность чащобой предъадья  раскинулась крутая дуга радуги. И почти благоговейно добавил: - Танцовщица...
   И тут же:
   - Ты!.. - почти завизжала стоявшая напротив. - Ты - нас?! Меня?.. - и она вскинула руку.
   А я шевельнула палочкой,  и рыжая волна побежала по моей ленте. Шесть метров - это на полсекунды... На Земле. Но тут... Она  бесконечным вздохом неслась к изготовившейся к схватке небесной полянице и не думала кончаться!
   - Раз! -ударил ладонями по каменному надолбу Ждокл. - Раз! Раз! Раз!..
   Я на левой руке, не упуская волны - правой, сделала переворот назад, подхватила с земли камушек и швырнула его ему. Он небрежно перехватил голыш в воздухе, с лёгким презрением окинул взглядом игрушечный барабанчик...
   - Ха!
   И выдернул из-под булыжников ударную установку. Прыгнул на стул, пустил дробь на том-томе и залепил  по хай-хэту...
  
  
  
  
  
   Я замедленно перевела взгляд направо...  Девочки были недвижимы - о, они разве что  ножками песок не ковыряли! Вздох их наставницы был бесконечнее вечности! А потом она обречённо махнула рукой...
   Откуда у самой крайней взялась гитара я не уследила... Я завопила:
  
                         Got a gal named Sue
                         She knows just what to do
                         She rocks to the east
                         She rocks to the west
                         She's the gal I love best...
   Я даже не пыталась петь, я просто кричала и, сдёрнув ленту к себе, смятым клубком сунув её в карман, пошла на воительницу.
   - Элвис жив! - завизжали справа.
   И началось...
   Классический рок'н'ролл - парный танец, но я заставила их постоянно меняться партнёрами. И подогнала всю толпу к  чёрной стене скалы. Ухватившись за выпирающий камень, отдёрнула бугристое покрывало и обнажила  широкое зеркало. Уже через минуту с той стороны его обступили призрачные женские фигуры.
   - Сафо!  - выкрикнула я.
   Здесь,   в громе рок'н'ролла, на меня не обратили внимания, а там почти к самому стеклу прильнула одна.
   Я перелетела через спину воителя, обратилась к воительнице - и она бросилась на меня, обхватила мне талию ногами, мы с ней перекатились через спину, распались, я вскочила и по плечи окунула руку в зеркало. Сафо ухватилась одной своей рукой за мою ладонь, другую откинула в сторону. В неё тут же вцепилась другая тень, в ту - третья. Вот всех троих я к себе и выдернула...
   - Э-э! - возмущенно встала наставница.
   - Да что она вытворяет?! - заорал десятник.
   - Танцует... - пожал плечами поэт, а поэтесса...
  --
  --
  -- 8. Пожалуйста!
  
  
   - Да что она вытворяет?! - заорал десятник.
   - Танцует... - пожал плечами поэт, а поэтесса...
   Поэтесса глядела вдаль, где под несметной радугой в нескончаемые сумерки уходили двое.
   Споткнулся и оборвался ритм бас-барабана, истончился и угас аккорд соло-гитары, пары распались и в несколько шагов разделились. Справа налилось сиянием, слева взметнулась чернота.
   - Что вытворяет... - покачала головой старшая.
   - Танцовщица! - прорычал старший.
   Они тоже смотрели туда же - за радугу.
   Радуга гасла. Солнце давно уже зашло за инфарктную осциллограмму горного горизонта, и теперь только самые последние лучи его в последней нежности ласкались с непреклонными тучами.
   Двоих не стало видно.
   Сумерки закутывали нас... Тьма смешивалась со светом, цвета перепутывались меж собой, и то сиреневой тенью мазало по тусклой зелени листьев винограда, то лиловым отсветом подкрашивало яростную черноту скал.
   Вдруг проявились желваки у старшей, дёрнулся кадык у старшего.
   - Попроси чего-нибудь, - проговорил он. - Сделаю.
   - Проси, не будет ни подставы, ни последствий,- проговорила она. -Прослежу.
  
   Девчонка, выбравшаяся с Сафо, устроилась у её ног, обхватила её колени и следила теперь, как по тяжёлому лепестку склонившегося цветка орхидеи скатывались и падали на камни невесомые капли. Потом подставила ладошку, вздрогнула, поймав капельку, закрыла глаза и... И выпила её. И поспешно протянула ладонь к следующей накапливающейся капле...
   Вторая девчонка... Её античное одеяние держалось на одном плечике, оставляя свободной другую грудь, и юная женщина... Слабая улыбка надежды тронула её губы, но линия их тут же опять подмёрзла, дыхание замерло, и она бездыханно потянулась и грудью тронула голое предплечье Сафо... Выдохнула... Выпрямилась... Губы расплылись и раскрылись. Она ноготком пригладила их, сглотнула всю выделившуюся слюну и снова потянулась к Сафо... Гусиной кожей покрылись плечи Сафо, гусиной кожей покрылась грудь девчонки, мурашки пробежали и по моей коже...
   - Выпусти нас в мир, - попросила я десятника.
   - Сдурела?! - оторопел он.
   - Только чтобы им тронуть реальность, а?
   - Невозможно, - покачал он рогатой головой. И ещё одиннадцать пар рогов качнулись тоже.
   - Ты обещал.
   - Да пойми ты, женщина! Я могу закинуть тебя хоть в Антарктиду! Парни помогут, и остальных прицепить к тебе мы сможем, - "парни" согласно закивали. - Но время!.. Их время в то же мгновение истечёт, и они опять окажутся там! - он мотнул головой на матовое, потерявшее прозрачность стекло моего зеркала. - Ты хочешь себе такую подставу? Они тут-то балдеют только благодаря им! - кивнул он в сторону двенадцати пар крыльев.
   - Ну, "тут-то" они благодаря вам! - возмутилась наставница.
   - Я не о том, кто - вытащил, я - про: кто удерживает!
   Вздохи осознания, вздохи негодования, вздохи воспоминания... вздохи, вздохи, вздохи!.. Вздохи смирения, вздохи приятия...
   - Наставница... - прошелестело справа.
   Паузу подержать та не преминула.
   - Я же пообещала помочь, - поморщившись, наконец, выговорила она. - Несколько часов мы осилим. Так? - она с каждой из своих стребовала отчетливого кивка и повернулась ко мне: - До полуночи вам... До двенадцатого удара курантов. Хоть в Антарктиде.
   - Нетушки-нетушки! - всполошилась я. - Никаких Антарктид!..
   - Обещали же... - захохотал архдьявол.
   - Никаких подстав, - улыбнулась архиангел.
   - Ну?
   - Куда?
   Куда? Да откуда мне знать?! Как тут выберешь!..
   - Аля, - подал голос Вергилий, - покажи нам твою Прагу.
   - Где цветут твои магнолии... - согласилась с ним Сафо.
   - Но они ещё не цветут!
   - А ты попроси...
   - Что им пара-тройка месяцев... - и улыбнулась, пожав голыми плечами: - Да им хоть пара-тройка столетий...
   - В Прагу! Мою! К магнолиям! К цветущим! - потребовала я. Сглотнула всю выделившуюся слюну и добавила: - Пожалуйста...
   Тот, кому не проблема никакие пространства, подошёл к моему широкому зеркалу. В нём отражались наши сумерки, наши тёмные небеса, уходящая в бесконечность чащоба. Но нас в нём не было... И даже не было их. И даже его.
   Он взялся за неровный выступ и с натугой, как давно не пользованные откатные ворота, вдвинул всё мое стекло в чёрный камень. В том, что осталось, в том, что возникло, не отражалось теперь вообще ничего. Или... я задохнулась: в нём отразилось ничто?!
   - В свою Прагу? Пользуйся!
   Та, которой, выходит, не привыкать баловаться со временем, подошла, походя сорвав цветок...
   - К магнолиям, говоришь? - она швырнула дьявольскую орхидею в адское стекло. - Пользуйся!
   Стекло всосало жертву, покрылось паутиной трещин и осыпалось в пыль...
   С той стороны плеснуло светом, с той стороны плеснуло запахами, с той стороны порывом ветра качнуло к нам ветвь, сплошь покрытую алыми цветами... Мгновения здесь, хватило, чтобы увяло несколько соцветий...
   - Эй! Мне долго портал держать?!
   Там ветер иссяк, и поблекшая ветвь опять ушла в свой родной мир. Я вскочила, схватила за руку Сафо. Она привычно откинула вторую руку в сторону, в неё тут же вцепилась её древняя юная подруга, в ту - другая... Вергилий казался неспешным, но у зеркала оказался раньше нас. Он переступил порог, огляделся, покачал головой, улыбнулся:
   - Путь открыт, - и учтиво протянул руку мне...
  
  
  -- 9. Солдатики
  
  
  
  
   Я узнала место, куда нас вывел портал Тропы миров: скамья с кованными боковинами, почти совсем укрытая цветущими ветвями, была мне памятна - вечность назад здесь мы целовались с Натали... И впрямь, Прага.
   Сафо оглядывалась тоже, но цветы, цветы - всё закрывали бесчисленные цветы.
   - Как пахнут, - проговорила она, - у нас таких не было...
   - Они с другого края света, - пояснил Вергилий. - Через пару десятков веков после нас их завезут из вновь открытой Америки... Или из вечно закрытой Японии...
   - Откуда ты?..
   - Рассказывали... Странники захожие, - слабо улыбнулся Привратник.
   Звук лопнувшей струны... Да не струны - слабой нитки... Я оглянулась. Успела увидеть осыпающееся зеркало. Тёмные осколки портала рухнули на тёмную землю и... растаяли? - нет, как высохли, как капли на солнцепёке - без звуков, без следов.
   Девчонок не заинтересовало технологическая мистика - они тоже оглядывались, прислушивались, внюхивались...
   - Как пахнут!.. - повторила за Сафо её подруга.
   Она сорвала цветок и начала пристраивать его себе в волосы. Останавливать её было поздно. Да и как объяснить гречанке, в чьих столичных Афинах обитало 100 - 200 тысяч человек, что такое 10 миллионов туристов, и что 10 миллионов цветков на этих ветвях всё же нет...
   Так, их наряды... А, да ладно! В прилегающем к саду древнем дворце, помню, было несколько магазинчиков, дойдём... Деньги!
   Я с некоторым ужасом сунула руку в карман и... Что ж, и вправду "никаких подстав"! Нащупала свой кошелёк с кредитками. Вынула, удостоверилась...
   - Что это? - поинтересовалась Сафо.
   - Деньги.
   - Это? - она с забавным недоумение поглядела на блестящие пластиковые карточки. - А на раковины вы не перешли?
   Вергилий засмеялся и пояснил:
   - У них в ходу это - что-то вроде долговых расписок, - и обернулся ко мне: - Ты хочешь нас переодеть?
   - Мы старомодно одеты? - чуть запаниковала гологрудая красотка.
   - Смешна только вчерашняя мода, - успокоила её я. - А на вас - сумасшедшая экзотика! Да и здесь, в Праге, множество путешественников со всего мира, аборигены на них прилично наживаются. И поэтому предельно терпимы. Нарываться на скандал с нами никто не будет.
   - Но...
   - Но переоденемся... Я тоже не по-теперешнему разряжена. Тут недалеко есть...
   - Лавки?!..
   Да уж... Волшебное слово "шопинг" загорелось в трёх парах глаз. А в четвёртой...
   - Не говорите мне, - ничего не понял мужчина, - что вы после двух с половиной тысячелетий хотите растратить время на...
   - После двух с половиной тысяч лет! - раздался хор из трёх возмущённых голосов. - Это не растрата!!
   Вергилий вздохнул и... И раздвинул ветви:
   - Идём?
  
   Сад был пуст. Вовсю цвели несколько огромных кустов магнолий, и никого. Мало кто знает про этот садик. Мы с Натали вышли на него чудом. Между ним и видевшимся неподалёку зданием устроители разместили нечто вроде небольшого зелёного лабиринта в стиле разных, там, людовиков: сформированные бесконечными подрезаниями живые изгороди образовывали несложную путаницу проходов, в которых трудно заблудиться, но можно было с удовольствием поплутать. Как мы тогда с Натали... И заглянули в неприметный отнорок. И вышли сюда.
   Так, а вот ни плутать, ни блудить сегодня некогда!
   - Как вас зовут? - обратилась я к девчонкам.
   - Актис, - тут же отозвалась гологрудая.
   - Нефели, - представилась другая.
   - Не отставайте! В пражском лабиринте минотавров не разводят, но лавки же ждут! А путь отсюда я помню... кажется.
   И мы вошли. Пай-девочки послушно взялись за руки и не отставали, но уже на втором повороте...
   Мы спешили, они торопились, мы столкнулись, перемешались и воззрились друг на друга...
   - Ой, солдатики... - первой озвучила ситуацию Актис.
   А Нефели повела носиком и восторженно уточнила:
   - Мужчинки... Живые!
   А я смотрела на пики и арбалеты, на кирасы и шлемы и никак не могла сложить с двумя два... А их командир смотрел не на тогу Сафо, не на... интересно это можно назвать "декольте"? - Атис. Он, да и остальные, как на голую, уставились на меня.
   - Я всегда знал, что ты - старая ведьма! - и взревел: - Взять их!
   И бросился ко мне. Пару мгновений я поизображала растерянность. А потом... Грудь и живот ему прикрывал пластинчатый, обтянутый бархатом доспех - бригантина, что ли? - шею этот бугай прикрыл подбородком. Я дождалась, когда он со мною сблизится и ударила кинжалом в его незащищенное предплечье. В правое, конечно. Драконья сталь легко пробила кожу куртки и вошла в тело. Оказывается, я почти забыла уже это ощущение... Оказывается - я его помню! Больше, чем боль, на лице командира проявилось изумление. Что ж, выдёргивая лезвие, я чуть провернула его.
   - А-а-а!... - завопил он. И другой рукой рефлекторно попытался то ли ударить, то ли захватить, то ли отмахнуться от меня.
   Рефлексы, рефлексы... Отступить, пригнуться, ударить кинжалом в другое плечо, выдернуть, заехать по ране ногой...
   - А-а-а! - опять завопил он.
   - А-а-а! - завопил ещё кто-то.
   Обернуться, успеть увидеть четыре кровавые борозды, прорванные через всю щеку "мужчинки", подхватить девчонку, у которой сейчас начнётся истерика из-за сломанного ногтя... Обернуться к другой и увидеть...
   "Солдатик" схватил, обхватил её сзади и, если одна его рука была у неё где-то на талии, то вторая разместилась аккуратно на голой груди... Впрочем, нет: как раз не аккуратно. И девчонка... Она скосила глаза на его лапу, на свою грудь, и лицо её... То есть его выражение... То есть выражение её лица...
   "Две с половиной тысячи лет..." - почти пробормотала я, а выкрикнула:
   - Актис!
   - Не убивай его! - выкрикнула та и принялась барахтаться.
   Он в ответ сжал и приподнял её, запрокидывая на себя, ноги его напряглись, и Сафо, оказавшаяся сзади, ударила ему ступней прямо в подколенную ямку. Солдат с девчонкой рухнул. Актис взвизгнула, вскочила, вцепилась в откинутую руку Сафо.
   - За мной!.. - осталось только выкрикнуть мне.
   Мне осталось только покачать головой: пока мы махали кинжалами, царапались, визжали, пока кого-то лапали, кого-то сбивали с ног, древний классик почти неспешно шёл вперёд, и вся наша кутерьма разворачивалась для него словно в другом измерении: никто в него не врезался, никто его не пытался схватить - он только качал головой, он только вглядывался, он только запоминал подробности: форму царапин, длительность визга, лексику криков...
   - За мной! - повторила я, перехватила выпад пики ещё одного рейтара, свалила его под ноги следующему и понеслась вперёд.
  
   Памятный отнорок был через поворот и всё так же, как при прошлой посещении, изображал из себя не успевшую до конца зарасти прореху. Я бережно отодвинула плети ипомей - какая неистребимо-синяя роскошь цвела здесь по утрам! - пропустила девчонок, поэтессу, поэта... Отпустила и чуть поправила зелёный полог. "Morning glory" - "утреннее сияние", называют эти цветы англичане... Будет у меня сад - в нём тоже по утрам будут сиять ипомеи!
   - Не запыхались?
   - С чего бы?! - улыбнулась женщина.
   - У нас, на Лесбосе, такой стадион был! - завспоминала одна девица.
   - А ведь правда, это самая настоящая погоня, да? - восхитилась другая.
   - Тс-с-с...
   Это раздался топот, переругивания, звяканья железяк, проклятия командира - "самая настоящая погоня" прорысила с той стороны зелёного барьера. Метров сто форы у нас теперь будет. Не меньше.
   - За мной! - опять скомандовала я и побежала.
   Да, лабиринт и проход через него мне запомнился накрепко. Вышли мы там, где я и рассчитывала. В Праге XXI века - как раз бы напротив "лавок". А здесь... Здесь вывесок не было, реклам не было, не было и столбов электрического освещения. Зато над входами торчали самые настоящие факелы... Не горящие разве что... Ну, так до летнего заката ещё времени предостаточно.
   Одна из дверей открылась, и оттуда вышла... служанка? Широкое платье до пят, передник, чепчик...
   И куда теперь?! С моими пластиковыми карточками?!.. Но как-то сразу почувствовался браслет на левом запястье, кольца на пальцах, ожерелье на шее, тяжёлые серьги в ушах. Нет, в лавках не пропадём! Правда, до них надо ещё добраться. Но как?! Так куда теперь?
   Раскрылась ещё одна дверь. В проёме появился мужчина, лениво огляделся, увидел нас... Я почти услышала очередной выкрик: "Ведьмы!". Я почти успела прорычать: "И никаких подстав!".
   Но он вскинул руку и позвал:
   - Аля!
   - Туда! - через мгновение решилась я.
  
   Я едва успела прикрыть дверь, как из соседнего выхода лабиринта высыпала солдатня.
   - Женщина! - проревел перемотанный какими-то грязными тряпками командир. Служанка послушно присела в неуклюжем книксене. - Где они?!
   Женщина не решилась на разговоры со взбешенным, перепачканным кровью дворянином, она не увидела не малейшего смысла отнекиваться - она только махнула рукой в сторону нашего входа и пискнула:
   - Там, господин.
   И они затопали к нам.
   Я огляделась: несколько проходов.
   - Тупики здесь повсюду, - хмыкнул позвавший нас. - Но Аля... Это же твоя Прага!
   Моя Прага? Уроды потусторонние! "Магнолии"! "Никаких подстав"! Стоп! Ведь если... То тогда это тот самый замок, где... Но тогда...
   - За мной!
   И вошла в первую попавшуюся комнатушку. Огляделась: пузатый неуклюжий комод, тусклое зеркало, подсвечник... Это моя Прага!
   С натугой отвела подсвечник влево и всем телом опустила его вниз. В комоде отчётливо заскрипело. Открыла его дверцу. Внутри было пусто. Внутри пахло нежилым. Внутри темнел проход.
   - Проходите, я прикрою дверцу, - сделал шаг в сторону незнакомец.
   Незнакомец? Я столкнулась с ним глазами... Алая тьма, чёрные огни, невыносимо каменные пустоты...
   Когда я научилась выдерживать их несусветность?
   - Аля... - покачал головой он, и почти извиняюще - почти с облегчением! - добавил: - Ты не мой мастер! - потом покачал головой и большим пальцем ткнул себе за плечо: - И там они вот-вот уже...
   Я опомнилась, отвела глаза и выдохнула:
   - Идёмте...
   Он выдохнул тоже. И сделал ещё шаг в сторону.
  
   С другой стороны стекло зеркала было таким же мутным и грязным, как и с той, где остался пустой пыльный комод... Немного прозрачным, разве что... И за ним орали, бегали, ругались, спотыкались, матерились, врезались друг в друга... И наконец...
   - Ведьма! Я всё равно поймаю тебя, ведьма! - Веласкес смял подобранный с пола выпавший из причёски Нефели цветок , отшвырнул его и добавил мстительно: - Старуха!
   - Он умрёт, - решила я. - И смерть его не будет лёгкой.
   "Незнакомец" лишь скривил губы, Вергилий только покачал головой...
   - А моего не обижай, а? - вдруг попросила Актис.
   - И моего... - вдруг попросила и Нефели.
   Я улыбнулась, глядя, как мужчины обменялись непонимающими взглядами.... Впрочем, точно такие же - ничего не понимающие - обзовут нечто похожее "стокгольмским синдромом".
   - Но нам всё равно надо переодеться! - вернула всех к реальности Сафо.
   - Подстав не будет, я проведу, - улыбнулся огненноглазый. - В замке сегодня спектакль. С местной труппой мы заприятельствовали - они вас приоденут.
   - А... - Сафо с женской практичностью поинтересовалась: - А они в оплату эти... новые ваши... "долговые расписки" примут?
   - Они примут старое доброе серебро! - успокоил тот её.
   - Я ничего не приму от тебя!
   И вскинула руку с браслетом.
   - Не советую. Ты уйдёшь, и произойдёт "сеанс разоблачения магии" - истает он. Зачем тебе так подставлять здешнюю Алю? Княжна отнюдь не бедная. Совсем не бедная. Вот пусть она с актерами и расплатится. Она им оплатит, всё оплатит.
   - А она им поверит?
   - Поверят мне.
   - Аля? Тебе?!
   - Мне. Её бабка. Та знает, что хоть мы любим... Ну, надо нам!.. хоть любим мы обманывать, но никогда не лжём.
   Вергилий подтверждающе кивнул.
   - Идём? - опять ухмыльнулся дьявол.
   - Идём, - приняла я.
  
  
  -- 10. Откуда ноги растут
  
  
   Я помнила, как долго Аля вела герцогиню с бароном по запретным переходам, но Мефистофель, видно, знал замок лучше. Он прошёл его насквозь, как спица сквозь путаницу пряжи. Он использовал и тайные проходы, и всем открытые коридоры, и сокращающие путь скрытые лазы, и удобные парадные лестницы. И удача была с ним: никто из хозяев замка или его обслуги с нами не столкнулся.
   ...Правда, тут он со мною несколько не согласился. В последнем коридорчике уже перед тяжёлой дверью дьявол скривил свои тонкие губы:
   - Как удобно, оказывается, в мире, когда рядом его мастер: это ж надо - пройти весь замок и ни с кем не пересечься!
   И тут же предвкушающе залыбился:
   - Мастер, а сделай это!
   Он стукнул в дверь и тут же распахнул её. И с порога приветственно закричал:
   - Густав!
   Женский визг, мужские проклятия, дьявольский хохот подтвердили непотребство сцены, перед нами открывшейся.
   Девица спрыгнула со стола, поспешно одёргивая вниз многослойную юбку, мужчина поспешно опустился в кресло, и, прикрывшись дубовым столом, закопошился внизу руками, подтягивая штаны.
   - Мефистофель!!.. - заорал он.
   Он заорал, но тут же его взгляд перескочил на нас, и ор пресёкся... И опять... Он только промельком оглядел строгую тогу римлянина и закрытую тунику древнегреческой поэтессы. И даже рискованное одеяние её подружки особо не задержало его взоры. Он, как на голую, глядел на меня. И его девка, отскочившая к стенке, тоже... Она тоже глядела на меня, как на стриптизёршу, готовившуюся снять с себя последнюю тряпку!
   - Э-э-э... - масляно заулыбавшись, начал Густав.
   - Да в чём дело?! - возмутилась я.
   - Густав... - этот дьявол и не подумал ответить мне! Он обратился к местному: - Густав, это гости к княжне Алле. Из её краёв.
   - И в Московии все так ходят?
   - Да что с московитов взять! Представляешь, у них даже бани общие!
   - Слушай, - вдруг заинтересовался старый прохиндей, - а не поможешь организовать туда тур?
   - Тебе что - давно голову не отрубали?
   - С чего бы?!
   - Четыреста лет гонений на актёров - даже на ярмарочных скоморохов!
   - Четыреста... - впечатлился Густав. - Как-то у них с этой цифрой... Они же с ордена пытались содрать недоимки по дани как раз за четыре сотни лет!
   - Вот-вот... - Мефистофель только хмыкнул.
   (Да, за четыре сотни лет до Ивана Грозного прямой предок царя князь Ярослав (отец Александра Невского) под Юрьевом (который орденцы переназовут - Дерпт, потом русские опять - Юрьев, а потом эстонцы - Тарту) разобьёт орденцев и составит с ними договор об "юрьевой дани" - "для себя и потомков"... Который раскопают писцы Грозного, и наш царь предъявит его обалдевшим рыцарям...
   А через несколько лет после той битвы Ярослава татары обрушат Русь, и собираться заново она будет вокруг православия - которое все четыреста лет до Грозного, да и после - ещё больше сотни лет! - будет уничтожать светское искусство... Греховно ибо. И скоморохи тоже. Про тех посчитают даже - греховны особо!)
   На лице доисторического импресарио отобразилось тягостное раздумье, но потом он опять посмотрел на меня и...
   - Я, вот, тут их встретил.... - укрыл меня за своею спиной мой провожатый. - Ну, ты ж понимаешь, что в таком виде им на людях показываться нельзя?! Помоги! Княжна тебя потом отблагодарит! Щедро отблагодарит! Я засвидетельствую,- и он пожал плечами. - И где только её саму носит?..
   - Дык, убийцы в замке! У неё здесь всю комнату разгромили! Видать, московитский царь про неё вспомнил. Она хоть улизнула... Но недавно на Карловом мосту заваруха была - девчонка и в ней отметилась...
   - Так ты поможешь, - прервал его Мефистофель, - или мне к Вилхельму их тянуть?
   А этот прыщ всё пытался как бы невзначай заглянуть ему за спину. Нет, я понимаю, мы его в такой момент прервали, что у мужика сейчас сперма и из ушей готова излиться, но - надоело! Я сделала шаг в сторону, обнажила кинжал.
   - Э-э-э... - пискнул он.
   - Замри, - посоветовала я ему и метнула клинок.
   Он не внял, он откинулся к высокой спинке своего кресла - так что шелест входящего в дерево на ладонь правее его правого уха металла ему прямо в то ухо и влился.
   Он попытался сглотнуть.
   Я подошла к нему, спросила:
   - Полегчало?
   Раскачала кинжал и с натугой выдернула его из спинки.
   - За ремонт Аля тоже заплатит... Хотя... Пользуйся моей добротой: Аля оплатит тебе новое кресло. А теперь... - я посмотрела на всё дёргавшего сухим горлом недомерка и обернулась к лыбящемуся дьяволу: - Объясните мне: что не так с моей одеждой? - и показательно скосила глаз на древнегреческую троицу.
   - Э-з-э... - прохрипело сзади.
   - Алла Александровна, - тот, который спереди, стал очень вежлив, - видите ли... Здесь и сейчас, - то есть в этом средневековье, что ли? - здесь и сейчас голая грудь дамы - это просто небрежность, а вот женщине показывать... или хотя бы отчётливо прорисовывать ноги... а тем паче... м-м-м... откуда у неё её ноги растут...
   - Извращенцы, - пробормотала я.
   И вспомнила, отец рассказывал, что кое-где в СССР, в 80-ых, женщин в брюках на работу не пускали... Он в командировку с сотрудницей ездил - та нарвалась... В 80-ых! Когда ходили в таких мини, что ни сесть, ни нагнуться, чтоб не обнажить самое дорогое, с трудом получалось... Вот в таких мини - можно было, а в брюках - скандал... Извращенцы!
   Огляделась... Сдёрнула со стола скатерть. Упала и в осколки разлетелась пара бокалов.
   - Оплатит,- пробормотала, - оплатит...
   Обернула цветастой тканью ноги и... и то место, откуда они растут. Получилось нечто вроде запахнутой юбки, аккуратно до пят.
   - Приемлемо?
   - Да, - разочаровано хрюкнуло сзади.
   Повернулась к нему.
   - И где у вас гардеробная?
   - Идёмте!
   - А ты нам поможешь? - Сафо подошла к притаившейся, тихой мышкой замершей у стенки, во всё глаза следившей за разворачивающимся зрелищем, средневековой девчонке. - А за труды Аля тебе тоже какое-никакое платьице оплатит... Ведь да?
   Спросила она, вроде бы, меня, она даже голову ко мне наклонила, но, не отрываясь, глядела в глаза той, что напротив.
   - Да, - улыбнулась я. - А то вдруг в какой-нибудь местной шнуровке запутаемся...
   - Да! - почти потребовал Густав.
   - Да? - очень тихо переспросила женщина и протянула руку.
   - Да, - выдохнула, как сдалась, девушка...
   Выдохнула она, и вздохнула я: вдруг вспомнился древний мем: "Надпись на клетке: "содержать нежно"".
   И только покачал головой Мефистофель...
   - Идёмте-идёмте! - заторопил всех вдруг ставший очень деловитым коротышка.
  
  -- 11. Театр
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   541
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"