Аннотация: в продолжение сюжета -"И ангел, и бес", "Лихо", "Лиловые сумерки", "Ущелье радуг"
Я возвращалась домой. Тяжёлые ноябрьские сумерки мучились с городом, город отбивался фонарным светом, огнями машин, блёстками реклам, но день уже кончился, а ночь всё никак не начиналась и не начиналась. Воздух только что очистился от липкой мороси, и по влажным тротуарам навстречу мне, мимо меня спешили прохожие. Некоторые из них ещё прятались под зонтами и с недоумением, почти с раздражением посматривали на остальных, у которых сложенные мокрые зонтики свешивались с рук, болтались у сумочек, пакетов. А одна девица, в клетчатых бриджиках и короткой светлой куртке, несла свой зонтик-трость на плече - как фузею солдат времен Павла I и Фридриха Великого. Было зябко. Может потому, что люди никак не могли решиться перейти на зимнюю одежду? Но лето давно кончилась, а зима... зима всё не начиналась и не начиналась. А хотелось бы... Чего бы мне хотелось? Еще листопада? Чтобы ещё раз последить взглядом за игрой ветра с резными листьями городских тополей? Тротуара в орнаменте жёлтых пятен? Или, наконец, первого чистого снегопада? Первых разлапистых снежинок, пристроившихся на рукаве тёплой дублёнки? Осень всегда полна ностальгии. Но я никак, уже который год не могу понять - ностальгии по так быстро прошедшему горячему лету или по никак не настающей ослепительной зиме? У осени собственная мелодия - нескончаемо-долгая, бесконечно-надрывная, упоительно-томительная... Не её ли брала за канон русская песня? Которую по-настоящему не споешь ни под фортепьяно, ни под гитару, а нужно под баян или жалейку, под маленькую глиняную трубочку, чтобы без никакой отрывистости, чтобы без всякого намёка на ритм - только на чистой, нежной, грустной мелодичности. Только воздухом, только дыханием. Или под флейту...
Я не люблю спускаться в переходы. В них... В них - тесно. В них - низко. В них - душно. И грязно. Лужицы, неприметные наверху, здесь пачкают глаза; влажный свежий воздух становится сырым, чахоточным; люди, спокойно умещающиеся на тротуарах, в переходах почти толкаются локтями. И в них - попрошайки. И не только профессиональные нищие, но все эти лотки... Которые на улицах незаметны и функциональны, а здесь... даже те, что с книгами. И эти "исполнители"! - убогие художники или убогие музыканты, бренчащие на гитарах, пытающиеся петь... Мальчишки, собирающие на пиво, с ними толпящиеся, надеющиеся на дурнинку девчонки... и на дурней. Уж лучше метро.
Играла флейта. В раскрытом футляре - купюры, купюры. Рубли, доллары, евро... Валялся даже фантик украинских гривен. И мелодия, которая - из одного воздуха, только из чистого дыхания. Которая, как осень, была полна ностальгии. Которая, как русская песня была исполнена отчаяния и жалости, безнадежности и надежды, веры в свет и неверия в чудо.
Я не стала задерживаться, я прошла, опустив очи долу. Я прошла, даже боковое зрение не смутив ясным облаком облика музыкантки. Я прошла мимо.
За выходом, притулившись к гранитному ограждению перехода, тоненьким тихоньким голоском выпевала что-то простонародно-советское совсем слепая старуха. Я бросила ей в алюминиевую кружку горсть мелочи. Ее невидящие глаза не дёрнулись, они по-прежнему были устремлены к небу, и голос оставался по-прежнему ясен. - Давно она здесь? - спросила я. - Аля, ты? - перестала петь баба Оля. Я погладила ей руку. Она улыбнулась. - Не очень. Третий раз... Или четвёртый. - Не обижают? - Нет. Не волнуйся,- она опять легко улыбнулась низким тучам, - сил недостанет. Да и не за что. Хорошая она. Баба Оля замолчала, но, не дождавшись вопросов, опять запела про синенький скромный платочек. А я пошла домой. Домой.
2.
Ровесницу признаёшь сразу. И под слоями вечернего грима, и под солнцем нудистского пляжа. На ней может быть платье от кутюр, могут - колготки и пиджак дресс-кода офисной спецухи или ажурные чулки, сапоги и юбчонка совсем другого дресс-кода, а могут быть и линялые джинсы плюс линялая куртка, превращающие женщину в невидимку, но взглянешь - и рефлекторно начнёшь прикидывать: а не из параллельного ли она класса? Эта, притулившаяся к каменной стене перехода - ни в одном из параллельных со мной не училась. Но, скользнув по мне взглядом - тоже словно споткнулась, словно вспомнила, словно хотела улыбнуться... Она мешала мне. Я отвела взгляд. Музыкантке тоже кто-то мешал. Или что-то. Она уже несколько раз в своих вариациях подходила к теме, начинала её и... и не находила продолжения. Она сворачивала в сторону, уходила в технику, принималась виртуозничать... А потом опять. И опять. Её не очень понимали, и во время очередного захода на тему, кто-то из круга слушателей сорвался на аплодисменты. Она даже не поморщилась. У неё даже не дрогнули светлые брови, не шевельнулись сомкнутые светлые ресницы. Она опять начала разгон...
После первого столкновения с нею я неделю обходила свой переход. Я не верила, что ощущение чуда может повториться. Я не хотела, не хотела, не хотела! Но проходя мимо бабы Оли, мне сквозь её голосок пару раз слышалось дыхание флейты. И не было в нём фальши, и не было в нём мути, а был свет. А когда первый раз решилась, то опоздала. Флейта оборвала мелодию. Баба Оля тоже сбилась с ноты, но сразу завела свою песенку опять. Я не стала спешить и дождалась. И увидела её - с замшевым чемоданчиком футляра, в чёрном длинном пальто, в тёмных на пол-лица очках, и увидела, как она поднялась по грязной лестнице, как повернулась к нищенке, как коснулась её пергаментного кулачка. Как музыкантка что-то опускала в кружку - не заметила. Плотно скрученный рулончик разноцветных купюр оказался в алюминиевой посудинке, будто бы ниоткуда, будто бы сам по себе. А хозяйка флейты шагнула всторону и канула в толпе. Пошла, было, и я, но... - Аля! - остановил меня голосок бабы Оли. Пришлось подойти. - Расскажи, какая она? - А вы не рассмотрели? - Ну, что ты... не с моими диоптриями. Я ж и тебя не видела, услышала твою походку - как проходила, как остановилась. Всё никак не решалась спуститься? А её... Представляешь, я её и услышать не могу. Словно ангел бесплотный... И деньги отдаёт. Я так разбогатею несусветно. Вот купила кофеварку... - Зачем тогда она здесь?! - Не понимаешь? Думаешь, и мне моей пенсии совсем уж не хватает? Людей мне не хватает, работы... - она грустно, слепо улыбнулась. - Хотя какой там работы - занятия бы какого... Наверное, и им, ангелам, не прожить без людей. - Без публики? - Может и так, может и так... Ну, иди, - она опять улыбнулась, слепо и чисто, - ты же теперь спешишь вечерами. Ждут, наверное. Меня ждали. А ноябрь в тот вечер всё сыпал и сыпал на людей то ли меленькие маслянистые капли дождя, то ли частые клочки негустого тумана.
3.
- Да помоги же ты ей! Музыкантка в очередной раз вышла на тему и в очередной раз не справилась с ней. А рядом со мной стояла "одноклассница". Нет, зря я про неё тогда... Такую сделать невидимкой не сможет и... и какой-нибудь "полог тумана" магистрского уровня. "На себя посмотри!" "Она еще и мысли читает!" "А сама?!" Она была одного роста со мной - её глаза смотрели прямо мне в глаза, на ней были кроссовки, как на мне; джинсы, как на мне; куртка, как на мне; дымчатые очки... Вот только волосы... Есть такая "прическа" - под насадку N2... Два миллиметра светлой жёсткой щетины. И длинная узкая серьга с крупным александритом под левым ухом. Не-е, если такая будет рядом, я ж затрахаюсь подсчитывать, кому улыбались чаще! "Да-а-а... две суки на одной охотничьей территории..." Так, пора выяснить, кто хозяйка на этой кухне. "А вот кухню забирай себе. Всю". Я не выдержала - улыбнулась. И споткнулась об её улыбку: она не выдержала тоже. Только сестры мне не хватало! - У меня уже есть сестра, - с некоторым отчаянием пробормотала та, - ничего хорошего! - Аля, - я поняла, что не отвертеться. - Тина, - пришла к аналогичному выводу Тина. И опять шепотом потребовала. - Помоги ей! - Как?! - шепотом изумилась я. - Вот мне и интересно... - Ты знаешь меня? - Слышала... - Да я б... Но здесь... Это же не лесная поляна, даже не кафе... даже не студия... - Ага,- огляделась она по сторонам, - Даже не метро... Но на таком кураже должно же получиться... - Ты это о чём? - Это о своём, не отвлекайся... Но отвлеклись не только мы... В круге слушателей начались шёпотки тоже. Ей надо просто остановиться. Всего-навсего - остановиться. Хоть на минутку. Я подошла к автомату с горячими напитками. Мельком взглянула на музыкантку... Такая ж каждую калорию подсчитывает! И всё-таки, всё-таки... Горячий шоколад со сливками! "С ума сошла?" - тронула мой рукав Тина. Откажется - сама выпью. Сто лет уже не пробовала. "А на вид, ну, не старше меня!" - улыбнулась вредина. Я не стала отвечать, я пошла к музыкантке... Поставила картонный стаканчик на ладонь и пошла... Есть у меня походка... Шепотки прекратились, дорогу мне освободили. Она услышала. Подняла ресницы... Бесконечная снисходительность, безропотное терпение... Тина бы сейчас тихо извинилась, выпила шоколад и отошла б. Нет, извинилась бы - да, тихо, а вот шоколад - выплеснула, ей под ноги. Но меня, да ещё когда я в танце... Сейчас мы выясним, кто на этой кухне хозяйка! Есть у меня улыбка одна... Даже не улыбка - две морщинки над уголками губ. И в реверансе я склоняться умею даже в джинсах. Она отняла флейту от губ. Она вздохнула. Ох, как же давно она не позволяла себе чашку сладкого шоколада! Я выпрямилась, протянула ей стаканчик. Она растерянно посмотрела на напиток, на флейту.... - Давай подержу? Кажется, она согласилась лишь потому, что устыдилась собственного чувства брезгливости: флейту, свою флейту - в чужие руки?! В грязном переходе? И я не сдержалась. Дождалась, когда она подняла шоколад, вчувствовалась, как он погорячил её губы, представила остатки её слюны на мундштуке флейты, взяла его в рот и вчувствовалась в её вкус. Вкусно. Чуть дунула... Зазвучало... Она не спеша допила шоколад. Протянула мне пустой стаканчик. Взяла флейту. - Я не любительница женщин, - сказала, проинформировала меня она. Достала платочек, вытерла мундштук. - А мне всё равно, - проинформировала её я. Она не ответила. И не стала примеряться. Она сразу заиграла тему... Тихо и просто... Почти неуклюже, словно бы на сбившемся дыхании... Словно про осень, за которой не будет зимы, словно про реку, которой судьба не достичь моря, а пропасть в песках, разобранной на арыки...
А когда последняя капля одного из арыков испарилась, оставив после себя только блёстку соли, сквозь круг прошел он. Он не стал, как другие, обходить толпу, он не стал, как другие расталкивать её, а - как горячий нож сквозь... как нож сквозь горячее тело. Только брызги крови. И толпа умерла. Капелька крови растворила блёстку соли, и флейта смолкла. Мёртвая тишина притормозила пришельца - он оглянулся. Я стояла рядом, я смотрела на него - мне не досталось ни капли, ни песчинки, ни крошки. А рядом только чуть вздохнули. Музыкантка присела на корточки и начала собирать деньги, освобождая футляр.
- Ну что, смертная, - улыбнулась на улице Тина, - что нестерпимее: дьявольское равнодушие или ангельская снисходительность? Я не ответила. Я ловила на перчатку снежинки. Пришла зима.
* * в названии - строка из стихотворения Е.Евтушенко