Итак, вернёмся вновь к королеве Марии-Антуанетте и её планам.
В декабре 1790 г. принцессе Шарлотте исполнилось 12 лет, и теперь уже мать была более решительно настроена подыскать для дочери благоприятный союз. Однако о каком союзе может идти речь, если принцесса, по сути, заперта во дворце вместе со своими родителями? Ни один монарх никогда не отправил бы в революционный Париж свою делегацию, чтобы договариваться о браке своего наследника с принцессой, находящейся в подобном положении.
И найти решение этой проблемы становится для Марии-Антуанетты одним из основных дел среди огромного числа всего того, что она должна была сделать.
Однако реалии жизни внесли суровые коррективы в планы королевы...
* * *
В феврале 1791 г. тётки короля совершили попытку бежать из Франции, но были задержаны в Арне-ле-Дюк. Пока Учредительное собрание решало, что с ними делать, в предместье Сен-Антуан вспыхнуло восстание. Санкюлоты собрались идти на штурм королевского дворца. В Тюильри собрались примерно четыреста аристократов и несколько тысяч солдат швейцарской гвардии, чтобы защитить короля и его семью. Это и были все те силы, на которые мог опереться Людовик ХVI...
К счастью, в тот момент восставшие больше заинтересовались идеей окончательно разгромить и "стереть с лица земли" всё ещё остававшиеся руины Бастилии, что и было ими с успехом выполнено: отныне крепость полностью прекратила своё существование.
Зимой 1791 г. в Учредительном собрании стали рассматривать вопрос о разводе короля с "проклятой австриячкой". В печальноизвестной газете "Папаша Дюшен" 26 февраля 1791 г. Жак-Рене Эбер писал: "...Но кто вам сказал, что Учредительное собрание не разрешает разводов? Что мы не сможем найти нашему славному толстяку-королю порядочную жену вместо вас, которая будет думать ток же, как и он, которая станет настоящей королевой свободного народа?".
В марте 1791 г. Эбер в своей газете написал достаточно красочный диалог папаши Дюшена со своей женой. Данное сочинение мне кажется более чем важным, и я процитирую оттуда довольно большой кусок. Прошу прощения за все те грубости, которые содержатся в данном фрагменте, но именно таков был журналистский стиль Эбера - все персонажи в его газете изъяснялись чрезвычайно грубым и вульгарным языком, направленным на потакание самым низменным человеческим страстям.
Итак, вот этот отрывок:
"...- Обнимите-ка меня, друг мой! Я только что из комитета по образованию; и вот представьте себе, мамашу Дюшен назначили гувернанткой маленького дофина!
- Правда, что ли, мать твою?
- Честное слово, так и есть, грубиянчик ты мой.
- Да уж, жена, хреновенькая тебе досталась работёнка.
- Ну, с твоей помощью я справлюсь, ведь так?
- Перво-наперво не спускай с мелкого засранца глаз и ходи за ним как тень - ежели ты за ним не уследишь, он выскользнет у тебя из рук, как иголка.
- Хорошо, буду смотреть в оба.
- Не позволяй никому к нему приближаться, кроме его толстяка-папаши, блондинки-мамаши и зануды-сестрицы. А за остальными следи во все глаза, просматривай наскозь, сверху донизу - в особенности долгополых. Они вечно вокруг него так и вьются! Скажи королю, что попам незачем совать свои чёртовы носы в образование дофина! Это раньше так было, а теперь не то. Попы своими наставлениями калечат мозги. Сыну короля нужен один-единственный катехизис - кодекс гражданина. Человек равен человеку, но семилетний мальчишка ещё не человека. И голубая лента через плечо ему ничего не прибавляет. Слышишь, хозяйка? Передавай это мелкому Капету от меня почаще и лупи его линейкой по рукам, ежели он вдруг начнём из себя воображать. А коли засранец будет грозиться, что пожалуется мамаше, всыпь ему хорошенько по заднице. Королевские дети должны воспитываться строже, чем все остальные. Так что не спускай ему ни одной провинности.
- Чёрт возьми, и правда, муженёк, хлопотная это работа - воспитывать королевского сынка!
- Не робей, жена! Я тебе буду помогать время от времени. Впрочем, главное - как следует присматривать за мелким паршивцем, чтобы его не уволокли у нас из-под носа! Надо охранять всех наших Капетов, словно святые реликвии для изгнания бесов! Так что, жена, будь как курица на яйцах! Не позволяй никому приблизиться к цыплёнку, а то он уже хлопает крыльями. Приучить его к нашим обычаям - это будет хороший удар для тех аристократишек, что уже тянут руки к дофину, собираясь его украсть.
- Пусть только попробуют! Я им глаза выцарапаю!
- Лучше выдрать им когти и залить в глотку свинец. Вот ведь сволочи! Это из-за них нам придётся спрятать чёртову королевскую семейку подальше - в Венсанскую башню, к примеру. Чтобы не приходилось держать ушки на макушке днём и ночью, может, и правда стоит отправить папашу, мамашу и молокососа под охрану стражников из предместья Сен-Антуан? Пусть они там живут, едят и пьют в своё удовольствие, но выходить - ни-ни!"
Можно лишь изумляться тому, как смог Эбер предсказать двумя годами раньше всё то, что затем воплотилось в жизнь вплоть до мельчайших подробностей - помещение всей королевской семьи в тюрьму Тампль, разлучение дофина с матерью и передача его на воспитание чете Симон, с наказом промывать ему мозги идеями всеобщего равенства.
Как же Эберу это удалось?
Ответ прост: он всего лишь сформулировал в памфлете своё собственное желание, и когда у него появилась реальная власть и возможности, воплотил этот сценарий в жизнь.
Ещё в начале 1791 г. Эбер захотел стать регентом при маленьком дофине. Чтобы осуществить этот замысел, нужно было всего ничего: избавиться от короля и королевы. И Эбер со всей присущей ему настойчивостью и уверенностью принялся за выполнение данного плана. Его памфлеты были полны столь злобной брани, направленной по адресу королевской семьи, что просто диву даёшься...
18 апреля 1791 г. произошло событие, которое, наконец, сломило сопротивление короля. Королевскую карету, ехавшую в парк Сен-Клу, не выпустили за ограду Тюильри. Королевской семье запретили выходить за пределы дворца. Теперь Людовик ХVI, который до того момента отказывался признавать себя узником, понял насколько он ошибался. И король принял план побега, который Ферзен предлагал ему вот уже несколько месяцев.
* * *
Однако стоит сказать, что к моменту, когда, королева смогла, наконец, добиться от короля согласия на побег - то есть весной 1791 г., - политическая ситуация в стране самым существенным образом отличалась от той, которая была во Франции в самом начале революции. И это имело далекоидущие последствия.
Когда члены Учредительного собрания в 1789 г. вступили в политическую жизнь Франции и стали принимать участие в процессе, который впоследствии назовут Великой французской революцией, они, я думаю, и сами по большому счёту ещё не понимали, во что именно ввязываются. Однако именно с того момента появляются различные политические силы и определяются важнейшие фигуры, создав разнообразные партии и направления. Если в сентябре 1789 г. парижский Парламент встретил королевскую семью после прибытия её из Версаля, крайне восторженно и мэр, склонившись перед Марией-Антуанеттой, торжественно заявил, что "город счастлив видеть Вас во дворце своих королей и желает, чтобы король и Ваше величество оказали ему честь, выбрав его постоянной резиденцией", то теперь, весной 1791 г., всё совершенно изменилось.
Стоит сказать, что ещё в 1789 г., тогда, когда только зарождалось и начинали разворачиваться все политические катаклизмы, в Париже стали образовываться так называемые Клубы, которые смело можно назвать прообразами того, что сейчас мы называем политическими партиями.
Уже в конце 80-х годов в Париже и других крупных городах Франции начали появляться разнообразные литературные и научные сообщества, которым стали давать наименование "Клубы" (наиболее известные это "Общество друзей конституции", "Общество друзей правды", "Социальный кружок"). Однако в 1787 г. все эти клубы были запрещены.
Тем не менее, в 1789 г. Клубы вновь начали возрождаться, и вот уже по всей Франции и в Париже возникает целая сеть самых разных клубов. Появляются клуб "Друзей прав человека", клуб "Друзей конституции" (был организован графом Оноре де Мирабо), клуб "Братского общества" (созданный Жаном-Ламбером Талльеном), "Социальный кружок", "Клуб беспристрастных" (одним из основателей которого был депутат из Нанси Лафар) и т.д. С течением времени эти Клубы раскалывались на две и более части, каждая из которых либо создавала свой клуб, либо вливалась в уже существующий.
Однако я остановлюсь на самых знáчимых клубах.
Первый возникший клуб - "Бретонский клуб" - был основан в 1789 г. в Версале депутатами от третьего сословия, приехавшими из Бретани заседать в Генеральных Штатах. Однако наибóльшую известность он получил под именем "Клуб якобинцев".
Инициатива создания "Бретонского клуба" приписывается д"Эннебону и де Понтиви, принадлежавшим к числу наиболее радикальных депутатов своей провинции. Кроме них в этот клуб входили также такие люди, как Эммануэль-Жозеф Сийес, граф Оноре де Мирабо, герцог д"Эгийон, Робеспьер, аббат Грегуар, Барнав и Петион и др.
Когда король и Национальное собрание перебрались в Париж, "Бретонский клуб" распался, однако его бывшие члены, назвав себя "Клубом друзей конституции" стали вновь собираться сначала в парижском частном доме, а потом в нанятом ими помещении в доминиканском монастыре святого Якова на улице Сен-Жак в Париже, близ манежа, где заседало Национальное собрание. В заседаниях клуба принимали участие и некоторые из монахов, а поэтому за клубом и его участниками и закрепилось название якобинцы. Якобинцами считались члены как самого парижского клуба, а также члены провинциальных клубов, тесно связанных с основным. По своим политическим устремлениям до 1791 г. члены этого клуба называли себя сторонниками конституционной монархии.
Некоторые из его членов носили известные имена: врач Кабанис, учёный Ласепед, литератор Мари-Жозеф Шенье, Шодерло де Лакло, живописцы Жак-Луи Давид и Карл Верне, Лагарп, Фабр д"Эглантин, Мерсье.
Вслед за якобинцами не замедлили образоваться и другие политические общества.
Далее следовал "Клуб кордельеров". Этот клуб возник сначала под именем клуба "Друзей прав человека", и собирался в предместье Сен-Антуан в старом монастыре кордельеров (или, иначе, францисканцев), отчего, собственно, и получил своё наименование.
В своих принципах кордельеры сходились с якобинцами, участвовали в их заседаниях и решениях, и хотели только "в более обширных размерах осуществить понятия о свободе и равенстве, создать демократию на самой широкой основе".
Во главе этого клуба стояли Жан-Поль Марат, Жорж Жак Дантон и Камилль Демулен. Также к нему принадлежали Теруань де Мерикур и Анахарсис Клоотс.
К сожалению, кордильеры не имели такой прочной организации и дисциплины, которой славились якобинцы, а потому - с течением времени - этот клуб слабел и, наконец, окончательно слился с якобинцами.
После объединения якобинцев с кордельерами в составе якобинцев можно было выделить три разных "направления":
- Правое крыло, лидером которого был Жорж Жак Дантон;
- Центр, возглавляемый Максимилианом Робеспьером;
- Левое крыло, во главе с Жаном-Полем Маратом (а после его смерти - Жаком-Рене Эбером и Пьером Шометтом).
Ещё одним влиятельным политическим клубом был клуб, названный по дате своего образования - "Клуб 1789 года". Он был основан наиболее умеренными членами "Общества друзей конституции". Самыми известными его представителями были аббат Сийес, мэр города Парижа Байи, начальник национальной гвардии Лафайет, депутат Ренна Ле Шапелье, Мирабо, остававшийся в то же время в Клубе друзей конституции, и Доминик де Ларошфуко, бывший прежде президентом парижских избирателей. Впоследствии данный клуб распался, а вместо него в 1791 г. был основан "Клуб фельянов", в состав которого вошли некоторые члены из "Клуба 1789 года".
Как и предыдущие клубы, клуб фельянов, получил своё название от бывшего монастыря ордена фельянов, в помещении которого члены клуба проводили свои заседания. Видными членам этого клуба были Лафайет, Байи, Барнав, Дюпор и братья Ламеты (Александр, Шарль, Теодор).
Затем под эгидой Николя Бронвилля, Поля Бриссо и аббата Клода Фуше сформировался так называемый "Социальный кружок", выросший из "Общества друзей правды", в котором собирались те, кого впоследствии назовут жирондистами. Члены этого кружка критиковали существовавшее во Франции социальное неравенство, мечтали достичь политическое равноправие (включая равные политические и юридические права женщин). Они призывали к созданию всемирной федерации свободных народов, построенной на идеях эгалитаризма (равенства).
Некоторое влияние на происходившие события оказывал Клуб беспристрастных, организованный Талльеном и Маллуэ, и собиравшимся в парижском монастыре августинцев. В большинстве случаев члены этого клуба пытались "беспристрастно" разбираться во всём, что происходило в то время во Франции и старались принимать наиболее логично обоснованные решения.
Клуб просуществовал сравнительно недолго - до осени 1791 г., однако члены этого собрания звались "беспристрастными" и в более поздние времена, даже не участвуя более в Клубе.
Сторонники идей абсолютного (а не конституционного) монархизма, в свою очередь, также основывали свои, монархические, клубы (такие как, например, "Монархический клуб", "Клуб Ришельё" или "Клуб друзей библиотек").
Вот эти самые представители разнообразных Клубов, исповедовавших различные политические взгляды, и вошли в состав созданного в 1789 г. вместо Генеральных Штатов Учредительного собрания (в других источниках - Национальное учредительное собрание, Национальная конституционная ассамблея).
Понятное дело, что с момента, когда возникло Учредительное собрание, никто из заседавших в нём депутатов не рассматривал этот орган власти как единственную законную и правящую силу в стране. Уровень самосознания в тот момент не мог даже позволить людям конца ХVIII века подумать о том, чтобы покуситься на святая святых - институт монархической власти.
Политические настроения в Учредительном собрании в течение всего времени от 1789 по весну 1791 гг. колебались между тремя течениями. Первое - ярые сторонники короля и аристократии, правые консерваторы (Жак-Антуан-Мари Казалес, аббат Жан-Сифрен Мори).
Вторые - так называемые "роялисты-демократы (позже известные как "конституционалисты" или "монархикалисты"), считавшие, необходимым организовать устройство Франции на основе той модели конституционной монархии, которая существовала в Англии (двухпалатный Парламент, состоящий из Палаты лордов и Палаты общин), к числу которых можно отнести Пьера-Виктора Малуэ, Трофима-Жерара Лалли-Толендаля, графа Станисласа де Клермон-Тоннер, Жан-Жозеф Муньё.
Третье течение складывалось из тех, кого можно назвать "Национальной парией". В тот момент это была относительно единая сила, направлявшая все свои усилия на совмещение абсолютно несовместимых вещей. При поддержке идей революции они одновременно пытались удовлетворить надежды и чаяния всех слоёв французского общества.
С течением времени, однако, и в этом течении начали нарастать противоречия, формируя два крыла. В ранний период наиболее заметными лидерами были Мирабо, маркиз Мари-Жозеф де Лафайет и Жан-Сильвен Байи. Лидерами левого крыла "национальной партии" были Антуан Барнав, Александр Ламет и Адриен Дюпор. Со временем их влияние на работу собрания стало определяющим и такая ситуация сохранялась вплоть до роспуска Национального собрания осенью 1791 г.
К этому списку следует добавить аббата Эммануэля-Жозефа Сийеса, одного из наиболее авторитетных законодателей, человека, которому за некоторое время удалось преодолеть разногласия между сторонниками конституционной монархии и демократической республики.
Тем не менее, повторюсь, депутаты Учредительного собрания и не представляли себе иной ситуации, кроме той, чтобы самым активным образом работать в тесном взаимодействии с монархом. А потому и Лафайет, и Мирабо постоянно пытались разрешить все спорные вопросы при помощи короля и королевы. Вернее, в бóльшей степени это касалось обсуждения важнейших вопросов с Марией-Антуанеттой. Потому что, по словам Мирабо, "король располагает лишь одним мужчиной, на которого может рассчитывать, и этот мужчина - его жена".
В своей книге о Марии-Антуанетте писатель Стефан Цвейг написал более, чем точно: "...Но чем больше ненависти обращается на неё, чем более несправедливыми и клеветническими становятся оскорбления, тем упорнее Мария-Антуанетта в своём противодействии. Тот, кто решительнее руководит большим движением или же борется с ним, становится в борьбе сильнее, чем, казалось бы, мог быть. ...Однако эти слишком поздно сформировавшиеся силы Марии-Антуанетты проявятся лишь при защите. Со свинцовым грузом на ногах не выступишь против врага. А этот свинцовый груз - нерешительный король. Получив по правой щеке, когда пала Бастилия, он униженно уже на следующее утро в соответствии с христианским вероучением подставляет под удар левую щёку. Вместо того чтобы разгневаться, вместо того чтобы потребовать объяснений и наказать виновных, он обещает Национальному собранию вывести из Парижа свои войска, вероятно ещё готовые защищать его, отрекаясь этим актом от своих защитников, которые погибли бы за него. Не решаясь возвысить свой голос против убийц коменданта Бастилии, ор тем самым признаёт для Франции террор как законную силу, своим отступлением легализует восстание. ...Послушно принимает Людовик XVI кокарду, эту выбранную народом эмблему атаки на его авторитет. И не понимает он, что толпа в действительности приветствует не его, а собственную мощь, поставившую властелина на колени. 14 июля Людовик XVI потерял Бастилию, 17-го же он теряет своё достоинство и так глубоко склоняется перед своим противником, что корона сваливается с головы".
И именно Мария-Антуанетта занялась тем, чем обязан был заниматься король - принялась за спасение своей семьи. Вместо своего супруга, она обсуждает с министрами важнейшие государственные вопросы, контролирует их деятельность, редактирует их письма. Королева учится искусству шифрования, изобретает особую технику тайнописи, чтобы, пользуясь дипломатическими каналами, иметь возможность советоваться со своими друзьями за границей, пишет симпатическими чернилами, применяет цифровые коды, публикуя сообщения в газетах или посылая их контрабандой через кордоны на обертках шоколадных конфет. Каждое слово самым тщательным образом обдумывается так, чтобы посвященный его понял, а для того, кому не следует его понимать, оно осталось бы загадкой. И всё это делается без помощника, без секретаря, ведь шпионы шатаются у дверей её комнаты, а то и заходят в неё. Одно перехваченное письмо - и её муж и дети могут пострадать.
И Мария-Антуанетта ежедневно работает, порой до физического истощения. В одном из писем своему брату императору Леопольду II, она написала: "Я очень устала от всей этой писанины. Порой я даже просто не вижу, что пишу".
Первыми шагами на этом длинном пути по спасению своей семьи стали привлечение на сторону монаршей семьи одного из лидеров Учредительного собрания графа Оноре де Мирабо и переписка с двумя августейшими семьями - с семьёй своего брата и с братьями своего мужа...
Через посредника граф де Ламарк (друг Мирабо) получил письмо, собственноручно написанное королевой, в котором она приглашала Мирабо во дворец на личную аудиенцию. Мария-Антуанетта дала понять, что она готова к переговорам...
3 июля 1790 г. Мирабо встретился с королевой. После этого, в письме, адресованном графу де Ламарку, он написал: "Она удивительная женщина, благородная и очень несчастная. Она находится в опасности, пока не будет восстановлен королевский авторитет. Я думаю, она не сможет жить без короны, но совершенно уверен в том, что она не сможет сохранить себе жизнь, не сохранив трон. Но я спасу её. Ничто не в состоянии удержать меня, я скорее умру, нежели не выполню своё обещание".
Однако Мирабо, в его попытках спасти монархов, пришлось столкнуться с противником, которого он не смог победить. Спасти короля помешал ему сам король. Тот фатализм и подсознательное стремление к смерти, сформировавшиеся у Людовика ХVI ещё в детские годы, теперь проявились самым пышным цветом.
Мирабо, поддерживая чаянья Марии-Антуанетты, много раз высказывал одну простую, однако весьма действенную мысль: для восстановления своего авторитета король должен освободиться от бесправного положения, навязанного ему в Париже, потому что "пленники вести войну не могут". Чтобы иметь возможность по-настоящему бороться, нужно обладать свободной армией и иметь под ногами твёрдую почву. Но при этом Мирабо всячески настаивал на том, что король не должен удирать тайком - это несовместимо с его достоинством. "Король не бежит от своего народа, - сказал он и добавил ещё более определённо: - Король имеет право удалиться лишь при дневном свете, чтобы при этом остаться истинным королём". Поэтому Мирабо предложил, чтобы Людовик XVI выехал на прогулку в своей карете за город. Там его будет ждать оставшийся ему верным конный полк, и вот, в окружении своих солдат, верхом на коне, при свете дня ему следует направиться к своей армии и как свободному человеку вести переговоры с Национальным собранием.
Конечно, подобный образ действий был по плечу смелому и решительному мужчине. Но к такому нерешительному человеку, как Людовик XVI, было абсолютно бессмысленно обращаться с призывом вести себя смело и мужественно. Правда, некоторое время король обдумывал разные варианты, обсуждая их со всех сторон, но в конце концов Людовик отказался от предложенного Мирабо плана: сохранить удобства, привычный образ жизни для него было важнее, нежели сохранить жизнь.
Тогда в дело вступают новые люди. Император Леопольд II, брат Марии-Антуанетты, тоже пишет Людовику ХVI письмо, в котором говорит "Король должен быть свободным, чтобы держать в узде и ультрареволюционеров, и ультрареакционеров, всех этих "ультра" - тех, кто в Париже, и тех, кто по ту сторону государственной границы. Король должен быть свободным, и ради этого следует использовать даже самое неприятное, самое недостойное средство - бегство".
Но и эти слова не принесли никакого результата: Людовик неумолим. Со словами "Король Франции не может бежать", он отказывается уезжать.
В отчаянии Мирабо пишет в письме графу де Ламарку слова, ставшие впоследствии пророческими: "Добрый, но слабовольный король! Несчастная королева! Всмотритесь в разверстую перед вами ужасную бездну, к которой толкают вас колебания между слепой доверчивостью и излишним недоверием! Ещё можно огромным напряжением усилий попытаться избавиться от них, но эта попытка - последняя. Откажетесь от неё, или она вам не удастся, и траур покроет это государство. Что произойдет с ним? Куда понесёт корабль, поражённый молнией, разбитый штормом? Не знаю. Но если мне самому удастся сохранить жизнь при кораблекрушении, то всегда я с гордостью буду говорить в своём одиночестве: я сам подготовил себе своё падение ради того, чтобы спасти их. Они же не пожелали принять мою помощь".
2 апреля 1791 г. умирает Мирабо. И с его смертью с политической арены уходит последний человек, который, возможно, смог бы всё-таки стать своеобразным посредником между монархией и революцией. Однако не сложилось, и положение августейшей четы стало ухудшаться повышенными темпами.
И всё же теперь, когда Мирабо мёртв, Мария Антуанетта, уставшая от каждодневных унижений, всё чаще возвращается к мысли о бегстве. Тщетно она и неотступно находившийся в Париже Аксель Ферзен умоляют Людовика уехать из города. Наконец, инцидент 18 апреля 1791 г. в Тюильри развязывает королеве руки: король даёт добро на организацию побега...
Тем же вечером Мария-Антуанетта смогла наконец-то вызвать во дворец Ферзена, и сказать ему то, что хотела произнести уже больше года: "Теперь король хочет уехать. Он даёт вам полную свободу рук, целиком полагаясь на вас". (!!! - Авт.)
Запомним эти слова, дошедшие до нас благодаря мемуарам мадам де Кампан. Потому что, впоследствии, отказавшись от них, король Людовик ХVI погубил и себя, и свою семью...