Аннотация: Что бы вы сделали, будь у вас номер, по которому можно было бы позвонить на тот свет? И сделать можно это лишь однажды. Кому позвонили бы вы?
- Вернуть бы тех, кого забрали небеса.
- Я сегодня прямо при параде весь. С окончанием девяти классов, мелочь.
- Вернуть бы тех, кто был безумно дорог.
- Целоваться будем или мне еще подождать?
- Чтобы хоть раз услышать близких голоса... А не иллюзии...
- Я обещаю, что подарю тебе золотую книгу! Ты мне веришь? Найду и подарю.
- Что превратились в порох...
- Скорее! Беги за мной, солнце уже садится.
И так мы бежим. Бежим с ним, взявшись за руки, по огромному кукурузному полю. Мои маленькие ноги путаются в огромных стеблях, я трижды спотыкаюсь. Он злится, но не перестает тянуть меня за собой. Выбежав на дорогу, мы останавливаемся прямо посередине, замирая, смотрим на то, как иссиня-черные тучи закрывают алое солнце. Смотрим, как последние лучи прячутся за горизонт. Поднимается ветер, который сносит мою розовую шляпку.
- Как так?! - вскрикиваю я тогда, махая худенькими ручками.
- Вот обида, - цокает он, провожая взглядом шляпку, - в кукурузе ее не оставила, а ветер унес.
Дую губы, смотря на него. Он высокий, темноволосый, кудрявый, наклоняется и, обнимая меня за узкие плечи, чмокает в губы:
- Гном, - ожидаю в тот момент настоящего, взрослого поцелуя, но он обламывает совершенно все. Слышу шум мотора, раскрываю глаза.
- Подвезите нас! - подбегает к остановившемуся ПАЗику, втаскивая меня внутрь.
- Как вы поздно, ребята, я вот прямиком до Казинки*, вы со мной?
- Конечно, дядя, - Алексей кидает ему мелочь. Проезд тогда стоил шесть рублей. Водители были добрее. Солнце - ярче. Дети - радостнее. Взрослые - трудолюбивее. Мы... Мы - тогда еще вместе.
Мотор старого автобуса гудит громко. Кладу голову парню на колени, закрывая глаза, засыпая под его тихое мурлыкание и легкую тряску от неровной дороги.
Руки как всегда холодные, но такие родные.
- Пора вставать. Слышишь?
Машу рукой, отталкивая его.
- Эй! Просыпайтесь!
Осознаю, что голос не его. Морщусь. Внутри все то, что было согрето июльским теплым днем, покрывается тонкой корочкой декабрьского льда. Этот теплый комочек, оставшийся внутри колючего морозного шара, с гулом падает вниз и разбивается.
Разбивается так же тихо и больно, как и все мои мечты о счастливой жизни.
- Девушка, конечная. Приехали, просыпайтесь.
Голос у проводницы мягкий, но от осознания реальности мне становится хуже.
В шестнадцать я могла бы схватить подушку, обнять ее, затем укутаться в одеяло, заплакать, кусая руку до крови. Все, чтобы в этой боли, темноте и в этом страхе заснуть, а во сне очутиться рядом с ним.
Но в двадцать это как-то глупо.
Собираю длинные рыжие волосы в хвост, поправляю смятые края черной длинной юбки, накидываю кожаную куртку и, волоча за собой чемодан на колесиках, выползаю из вагона.
На улице пасмурно, немного капает дождь. Съеживаюсь, закрываясь воротом куртки. Ветер срывает тонкую резинку с волос, растрепывая их еще сильнее. Так я, маленькая, заспанная, лохматая, с синяками под глазами, в очках с толстенными линзами, ползу до остановки, чтобы поехать в маленький бабушкин домик в той самой Казинке.
Так случается, что каждый раз, на праздники, я еду в эту область, в Богом забытое место. Туда, где прошло мое детство. Тут из более-менее работающих мест остались только церковь, пара палаток с продуктами и школа.
Эта зима нехолодная. Снега нет, вместо него идет дождь. Странно, на улице конец декабря...
Собственно, после смерти Алексея моя жизнь стала такой же, как и погода сегодня: серая, мрачная, холодная, со слезами вместо радости.
С дождём вместо снега.
Часто, когда едешь в Казинку, то после моста идет остановка с забавным названием "Новая Жизнь". Хотя новым там ничем не пахнет, только рухляди в этом месте больше.
Я бы сорвалась в это место, если бы оно и правда помогало начать новую жизнь.
Вокруг десятки людей. Толпятся, говорят о своем. В наушниках играет фортепиано. После смерти Алексея я уже не сажусь за клавиши. Старый рояль стоит в сарае бабушкиного дома. Мать часто бранится, что его уже доедают мыши, крысы и прочие твари, которые готовы проглотить, по их мнению, ненужные вещи.
- Как-то давно, - говорила мне моя бабушка, еще тогда живая, - я поняла, что не смогу жить без твоего деда, который погиб на войне.
- И что же ты сделала? - спрашивала у нее шестилетняя я.
- Я позвонила вот по этому номеру. Прямо набрала и позвонила, - она протягивала мне маленький клочок тетрадного листа, где ее старая, трясущаяся рука записала набор чисел.
- А где восьмерка? Код? Или это в другую страну звонок?
Она рассмеялась:
- На том конце мне ответил твой покойный дедушка.
Я, онемев, слушала историю о том, как бабушка звонила на тот свет деду.
- Так не бывает! - и тогда я в это не верила. Со временем, честно сказать, даже забыла, что у меня в комнате, в книжке советской печати "Десять тысяч лье под водой", хранится этот самый клочок бумаги.
- Бывает. Но помни, по этому номеру позвонить можно только однажды. И звони искренне, иначе ничего не получится.
Моя "искренность" звонит уже три года по этому номеру. Только в ответ голос девушки:
"Набранный вами номер..."
- Танечка! - мама встречает меня тепло, обнимая прямо с порога. - Какая худенькая!
Я захожу в маленький дом, в котором пахнет сыростью, прохладой и наваристым борщом.
- Раздевайся, я блины печь сейчас буду.
Уставившись в пузатый телевизор, в спальне лежит отец. Здороваюсь с ним, прячась в своей маленькой комнате.
Быстро трясу ту самую книгу. Листочек вылетает тут же. Со временем цифры начинают исчезать. Но у меня нет желания ни обвести их, ни переписать заветный номер в свой мобильный.
Куртка летит на кровать, ищу кофту с длинными рукавами. Внезапно входит мама, охает:
- Таня!
Отец ругается, спрашивает, что случилось. Я понимаю, почему она удивлена:
- Таня! Кто с тобой это сделал?
Мать хватает меня за руку, сжимая ее. Мои руки от самых запястий до локтей изрезаны. Вчерашний шрам, что я нанесла перед поездкой, немного кровоточит.
- Кто сделал?
Она поднимает подол юбки, я пытаюсь вырваться. Ноги у меня тоже изрезаны.
- Я.
Мать хватается за сердце. Забираюсь на кровать, прикрываясь одеялом. Не всхлипываю, просто смотрю в плохо выкрашенный пол.
- Таня... Ты... Что?
Мать хватает чемодан, сумку, трясет их. Из второй высыпаются сигареты.
- Ты куришь?
Она размахивает руками, задевая фотографию на письменном столе. Та громко падает на пол, стекло разбивается.
- Мама! Уйди! - толкаю ее, подлетая к фотографии. Там мы с Лешкой на речке. - Уйди! Я тебя умоляю! - и тут этот шарик, который разбился внутри меня сегодня в поезде, начинает резать мои внутренности осколками. Вот они проходят по мышцам, по венам, суставам, сердцу, легким, желудку. Они режут все внутри.
Падаю на пол, заливаясь слезами. Волосы липнут к щекам. Осколки режут все сильнее. Воспоминания, как соленая вода, обжигают раны внутри.
Агония. Страх.
Хватаю осколок стекла с пола, начиная наносить новый надрез на руке.
- Ты что? Доченька, хватит! - мать пытается перехватить мои руки. В комнату вбегает отец, вырывает стекло.
Горячо... Щека...
- С ума сошла?
Больно... По лицу. Это отрезвляет. Пощечина хлесткая.
Так мы все втроем сидим на полу. Моя юбка порвана, очки съехали, волосы прилипли к лицу. Ладонь упирается в стекла. И эта боль тоже отрезвляет. Окровавленной рукой хватаюсь за простыню, пачкая ее. Заползаю на кровать, проваливаясь в темноту. Я молю все, что только можно молить, что это сон, от которого я проснусь. Вот сейчас. Все плохое уйдет. Ведь так не бывает, чтобы... Чтобы со мной...
Родители спешат за медикаментами, пока я отключаюсь, погружаясь в свой мир, слушая звук речки в далеком две тысячи девятом. В году, когда последний раз мы...
- Танечка, - мама гладит рукой по волосам, целуя мой ледяной лоб. Целует так, словно задувает свечу.
Я давно погасла.
- Прости, - бормочу в пустоту, нащупывая на кровати тот самый листик. Сжимаю его сильнее.
***
Так я звоню по этому номеру довольно давно.
- Может, попробовать в прощеное воскресенье? - спрашивает мама, наливая мне чай. Они, вместе с отцом, соседями, проводят тихие вечера выходных за просмотром телевизора, игрой в карты, беседами. Они такие живые, яркие. Я же, уткнувшись головой в сложенные на столе руки, чувствую, как мои огненно-рыжие пряди становятся серыми. Кажется, они выцветают.
Для меня не играет музыка. Не цветут цветы.
- И сколько этих "прощеных воскресений" должно быть? - бормочу я, отодвигая стакан. Соседи замолкают, с грустью глядя на меня. Мои руки и ноги скрывает огромный отцовский халат. - Сколько мне еще звонить на Рождество? На день ЕГО рождения? На Пасху? День Конституции? День, когда в Одессе цветут каштаны? Когда?!
Бью кулаком по столу. Отец, отвлекая соседей, заводит с ними новый разговор. Сползаю со стула, плетусь в их спальню, беру старый телефон, циферблат которого нужно крутить. Достаю этот листок, набираю номер. Слышу, как родители провожают гостей. Хватаю телефон, наматываю на руку длинный провод, нервно меряя комнату шагами.
"Набранный вами номер не существует".
Сбрасываю и набираю еще раз.
"Набранный вами номер...".
Еще раз. Уже злюсь. Пальцы врезаются в отверстия для цифр. Резко кручу диск телефона, набирая нужные цифры.
"Набранный вами..."
Клянусь, что последний раз. Клянусь себе, что еще раз, и если я не услышу его голос, то никогда больше не трону этот листик. Клянусь, что по приезде в Москву, брошу все попытки пытаться начать жить. Начну существовать, как и все.
Родители стоят у входа, мать нервно сжимает полотенце в руках. В телефоне нет никаких звуков. В отчаянии бросаю его на кровать.
- А я понимала, - бормочу, убирая волосы назад. - Бабушкина сказка. Это даже полезно, знаете. Верить в сказки, легенды, зная, что в жизни только несправедливость, смерть, разочарование.
- Таня, успокойся, Та...
- Хватит! - разбиваю вазу, мечусь по комнате, как зверек в клетке. - С какого вообще перепуга люди сами не могут выбрать, когда им умирать?! Почему нельзя, чтобы у каждого в паспорте стояла бы дата смерти? Я бы хоть знала, когда мой новый друг, подруга, знакомый, любимый... сдохнет.
Швыряю вторую вазу в стену.
- Алло?
Замираю, строго смотря на отца.
- Я слушаю.
Отец молчит. Голос мужской, но явно не его. Какой-то искаженный, словно прошел плохую обработку. Немного бас. Но...
- Да-да, я слушаю-ю.
Звук исходит из трубки. Та, повиснув на краю кровати, мотается из стороны в сторону. Подползаю к ней, прислушиваясь к знакомым ноткам. Словно голос у меня в голове.
- Кто так пыхтит? - легкий смех. Я сошла с ума?
- Алло, - уже говорю я. Родители охают. Значит, они тоже слышат. - Простите, я, наверное, не так набрала. Простите.
- Да ничего, гном, я все понимаю.
Около пяти секунд я молчу. Молчу, пока до меня не доходит, что это он.
- Привет, - говорит Лешка.
- Привет, - отвечаю я, заливаясь слезами. Он слушает, смеясь:
- Наша Таня громко плачет.
У меня в голове снова шум воды. Речка. Но не та, которая на фото. Мне шесть, ему десять. Он смеется, читая стишок Барто. В воде действительно оказался мяч. Мелкая я и взрослый он. Так мы познакомились. До этого он был главным обидчиком меня, невинной первоклассницы.
- У тебя, как и тогда, пятна по всему лицу?
- Это веснушки! - злюсь я.
Так просто. Словно шести лет не прошло. Словно пару месяцев назад мы с ним виделись. И вот мы снова смеемся. Смеемся, как и тогда, когда я провожала его с семьей за границу.
В последний раз. В последний путь.
- Не вспоминай, хорошо? - шепчет он. Родители подсаживаются рядом, слушают.
- Ты читаешь мысли?
- Неплохо их слышу. Не вспоминай, ладно? Мне сейчас уже не больно, - грустный смешок.
Я никогда не верила в Бога и "тот свет". Мне казалось, что человек после смерти просто перестает существовать. Я не верила в переселение душ и прочее. Лешка всегда твердил, что Бог - это маленькое светлое внутри каждого из нас. И сегодня я говорю с ним. Звонок мертвецу. И вот он говорит, что ему не больно.
Как много тех несчастных, кто не знает этот номер. И главное, бабушка взяла клятву не говорить его никому.
А что, если бы в каждое "прощеное воскресенье" люди звонили всем тем, кого... Кого забрали небеса?
Звонили, понимая, что это единственный в их жизни звонок на тот свет. Кого бы они позвали к телефону? О чем бы говорили?
Я вспоминаю наш первый поцелуй. Лето, жарко, мы на чердаке, при свете фонарика, впервые целуемся. Его руки, мои... На шее, спине, талии. Губы горячие, мягкие. Вновь и вновь. Так приятно, что не оторваться. Просто вот так нежиться. Но нет, хочется большего, хочется ближе.
- Я помню это, - искренне улыбается, чувствую. - Мне сейчас так хорошо тут.
- Хорошо? - взрываюсь я. - Хорошо?! А мне тут не очень, знаешь. Аж зубы сводит, как не очень. Я существую. Каждый день: учеба, общага, учеба, спать. И по кругу. Как день сурка. У меня только одно в голове: сдохнуть. А я сделаю это, ведь тебе там хорошо. Наверное, никакой суеты и заботы. Как там? Тепло? Холодно? Не больно каждый раз погружаться в воспоминания и утопать в страхе? А я каждый день так, Леш, каждый день! И самое страшное, я даже не знаю, что мне с этим делать.
Подползаю к стене, тяну телефон. Меня колотит, задыхаюсь, глотая воздух, слезы.
- Да, у нас иначе, чем пишут в книжках. Играем в шахматы, пьем чай с малиной, земляникой, вишней. Правда, вкус я не чувствую. У нас тут нет эмоций, только успокоение. Боль уходит. Ты просто счастлив, что не ощущаешь ничего, - голос становится грубым. - Ты жизнь не жила, чтобы из своей беготни окунуться в пустоту. Я в тот день страдал от боли. Не знаешь, каково это, звать смерть?
- Мне все равно, - шепчу, чувствуя, как ладони вспотели и все внутри меня дрожит.
- А ты... Давай, приходи ко мне.
Он срывается на крик:
- Приходи, попьем чай без вкуса. Попробуй-ка, выпей воздух. Ничего? Вот и я тут так же. Мне нравится здесь. А ты... А ты свихнешься. А назад пути нет.
- Зато там будешь ты!
- А толк с меня? Посмотри, глупая. Иди, иди к зеркалу, - послушно подползаю к небольшому зеркалу на шкафу. - Посмотри, что с тобой стало. Руки в порезах, куришь, пьешь, кроешь всех матом и засыпаешь в обнимку с одеялом, в слезах. Ты людей-то искать пыталась?
- А ты? Кто обещал мне поздравить с поступлением в МГУ?
- Поздравляю.
- А отметить мою первую стипендию? Как я с этими пятью тысячами сидела на балконе общаги... Как просыпаться и засыпать в одиночестве? Как это - жить, ничего не делая, потому что из рук все валится? Кто мне обещал миллион рассветов и закатов? Кто мне обещал золотую книгу?!
- Я. Если обещал, то так и будет. Люди умирают, а обещания остаются. Ты-то можешь встретить эти все закаты, рассветы, получить сотню книг. Если хочешь, то так и получится.
- А я не знаю, что дальше. С кем быть, куда работать устроиться... Как жить? Что хорошо, а что плохо? Кто объяснит мне, как правильно идти и куда?
- Люди. Новые люди. Необязательно я должен тебе это пояснять.