По ночам здесь особенно душно. Он уже и окно открыл, пусть себе шумит набегающая волна, пусть дробится с грохотом где-то о скалы, но никакой ожидаемой прохлады, никакого ночного ветра... Он сидит голый на кровати, багровеет от непрерывного кашля и курит последнюю сигарету в своей жизни. Каждую ночь он обещает себе, что это самая последняя сигарета в жизни. Он шепчет что-то в свои рыжие усы и кажется, что он молится какому-то никотиновому богу, скорчившему на потолке сочувствующую рожу из дыма и неясных полутеней.
Днем он обычно бродит по пустынному пляжу, а потом поднимается в самый центр раскаленного городка и пьет противный холодный чай в самом темном углу кафе. Чай отчего-то воняет рыбой. Здесь все воняет рыбой, все... Проститутки, вечерний выпуск местной газеты, пьяные матросики, уснувшие под соседним столом. Только рыба не пахнет рыбой. Местная рыба пахнет уютом кожаного кресла в его далеком рабочем кабинете. Честное слово, это так. Можете приехать и убедиться сами.
Он пьет холодный чай и рассматривает свои пальцы. Ему мучительно хочется курить, но он помнит ночное обещание самому себе и знает, что до шести часов его сила воли будет непреклонной. До тех пор, пока он не увидит Зою... Зоеньку... Зоя Анатольевна появится из-за угла, пройдет неспешно мимо кафе и даже не посмотрит в его сторону. А он выскочит на улицу, кинув на стойку смятую банкноту, и почти побежит, окунувшись в розовый вечерний цвет узких улиц. Он будет идти вслед за ней и делать вид, что просто прогуливается, просто идет к морю, чтобы подышать морским воздухом, очень полезным, насыщенным солями и прочими штучками, о которых со священным ужасом говорят столичные врачи. Он будет идти с независимым видом и только пальцы будут выдавать его волнение, нервно хрустящие пальцы. Так кажется ему, но на самом деле сотни глаз за полуприкрытыми ставнями будут провожать его, ведь все давным-давно знают драму Николая Степановича и жалеют этого столичного чудака, больного и никем не любимого человека.
Он идет вслед за нею, спотыкаясь и неловко одергивая полы сюртука, и каждый раз на перекрестке улиц Верхней и Кипарисовой к нему подбегает мальчишка, протягивает пачку сигарет "Ира" и жадно собирает-склевывает с потной ладони Николая Степановича три горячие копейки. Три копейки блестят на закатном солнце, льются медом сквозь пальцы мальчишки в карман. В кармане полно всякой всячины, но для ежедневных трех копеек всегда найдется место.
И Николай Степанович идет дальше. Поднимается пыль от проехавшего мимо таксомотора, пугливо хрипят легкие от первой, горькой и пахнущей рыбой, затяжки, а Николай Степанович продолжает идти за Зоей Анатольевной. А она раскланивается с каждым встречным, улыбается влажными глазами старому армянину-сапожнику в фанерной будке и исчезает в черном подъезде. Николай Степанович ревнует, он ненавидит и сапожника, и водителя таксомотора. Он ненавидит всех этих людей и даже к бездомной дворняге, неизменно лежащей у подъезда, он испытывает яростную злобу.
Простояв недвижно около часа рядом с этим дурацким подъездом, он бросает рассеянный взгляд на собаку, на сапожника, запирающего свою будку на огромный амбарный замок, и быстро идет, почти бежит, обратно, в кафе. Он чувствует взгляды на своей спине, он знает, о да, теперь он точно знает, что над ним все смеются, все его презирают. До позднего вечера он пьет вино, пахнущее рыбой, в самом темном углу кафе. Николай Степанович не пьянеет, а только наливается нехорошей решительностью.
Он дрожит от ярости, и не может успокоиться даже оказавшись дома. Он сидит голый на кровати, обещает себе... да, он обещает себе, что сейчас он пойдет к Зое Анатольевне, к Зоеньке... Он убьет ее. Неважно как, но убьет. Может быть задушит, а может ударит бутылкой по ее прекрасной светлой головке. Или, например, застрелит из браунинга. Господи, да где же теперь, средь ночи, взять браунинг? Лучше все-таки задушить ее, и пусть она лежит бледная и красивая, в ночной рубашке, поперек кровати, а он пойдет и утопится, ей-богу, утопится тот же час в беспокойном море. И пусть эта сигарета будет последней, пусть... Но он вспоминает, что завтра мальчишка не дождется своих трех копеек, и будет стоять напрасно на перекрестке улиц Верхняя и Кипарисовая, переминаясь с ноги на ногу, но Николая Степановича так и не дождется. Николаю Степановичу становится до слез жалко и мальчишку и себя. Он падает на смятую постель, плачет, по-бабьи всхлипывая, а потом незаметно для себя засыпает. Ему снится, будто Зоя Анатольевна прямо на улице, перед подъездом, униженно умоляет его о чем-то, горячо признается ему в любви, а за ними наблюдает дворняжка, восседающая в будке вместо армянина-сапожника, и с ласковым звоном катятся по брусчатке три солнечные копейки...