Эпштейн Самуил Данилович : другие произведения.

Несколько рассказов А. Аверченко

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Аннотация. - Я читал, что сам Ленин в "Правде" очень похвалил вашу книгу "Десять ножей в спину революции"? - Очень похвалил. Я, прочитав его статью, сразу же организовал "Общество защиты писателей от ласкового обращения".

  
  Несколько рассказов А. Аверченко.
  Аннотация. - Я читал, что сам Ленин в "Правде" очень похвалил вашу книгу "Десять ножей в спину революции"?
   - Очень похвалил. Я, прочитав его статью, сразу же организовал "Общество защиты писателей от ласкового обращения".
  
  
  
  Опыт.
  Когда государственному человеку приходит в голову какая-нибудь государственная идея, у него нет времени самому возиться с разработкой деталей проекта.
  Для этого есть специалисты, которые должны взять на себя черную работу.
  Поэтому я нисколько не был удивлен, когда получил от болгарского премьер-министра Стамболийского такого рода письмецо:
  "Дорогой Аркадий Тимофеевич!
  У меня есть проект - устроить "опытные коммуны" для коммунистов. По моему проекту следовало бы огородить какое-нибудь место, напустить туда коммунистов, дать им машины, одежду и продовольствие, а потом - через годик - взглянуть: как расцветает коммунизм в этих идеальных условиях? Вот моя мысль в сухой схеме. Прошу разработать детали".
  Считая мысль Стамболийского неглупой, а предстоящую мне разработку деталей очень заманчивой, я с головой погрузился в работу...
  - Везут, везут!
  - Кого везут?
  - А коммунистов!
  - Что же, их вешать будут, что ли?
  - Зачем вешать, дубовая твоя голова?! Это Стамболийский переносит их в идеальные условия.
  - А ограда зачем построена?
  - Чтоб со стороны никто не видел. Опять же - чтоб не разбежались.
  - Гляди, гляди, ребята, - в клетках они!..
  - А как же? Все рассчитано! Каждую клетку вплотную подвезут к воротам, потом откроют ворота, - чтоб по бокам щелей не было, потом поднимут решетку клетки, - они и выпрыгнут внутрь. Ни побега, ни скандала быть не может.
  - И как это, ей-Богу, Стамболийскому не стыдно людей мучить?!
  - Помилуйте, мадам, - какое же тут мученье?! Наоборот - Стамболийский хочет поставить их в идеальнейшие условия. Ведь раз они коммунисты - они должны быть в восторге от этой идеальнейшей коммуны. Всего предоставлено в избытке - устраивайся и процветай!
  - Да ведь они горло друг другу перегрызут.
  - Коммунисты-то? Эх, не знаете вы, мадам, коммунистов. Это настоящее братство на земле - как в раю жить будут!
  Когда вытряхивали из ворот первую клетку с коммунистами - произошел инцидент, который можно было рассмотреть сквозь прутья клетки: один дюжий парень растолкал всех других внутри клетки, дал кому-то по шее, кого-то сбил с ног и, вскочив в ворота, закричал:
  - Стоп, товарищи! Я буду председателем совета народных комиссаров!
  - По какому праву? - обиделся другой коммунист.
  - А вот по какому, что ты у меня еще поговори. Знаешь, что бывает за восстание против советской власти? Товарищи! Прошу у меня регистрироваться. За нарушение - общественные работы и мытье полов в казармах.
  К вечеру все клетки были опорожнены. Любопытная толпа стала задумчиво расходиться.
  На другой день у внешней стороны ограды прохожий поднял записку, с камнем внутри для весу:
  "Товарищ Стамболийский! Вы говорили, что дадите все, что ни в чем нужды не будет, - и обманули! А где же оружие? Как же совет народных комиссаров будет поддерживать порядок?? Пришлите срочно".
  Оружие послали - и ночью случайные прохожие могли слышать, что в присланном продукте действительно была большая необходимость.
  Одна стена ограды сделалась совсем красной.
  Вторая записка, перекинутая на волю через месяц, была самого отчаянного содержания:
  "Не хватает машин и продуктов! Мы трестировали промышленность и социализировали продукты сельского хозяйства - и всего оказалось мало! Считаем это обманом с вашей стороны. Пришлите еще. Большая нужда в машинах для печатания кредитных билетов (прежние износились) и в рулеточной машине. Хотим государственным способом ввести азарт в берега".
  Несмотря на то что на вторую записку Стамболийский ничего не ответил, за ней, через месяц, последовала третья:
  "Не хватает людей! Людской материал расходуется, а притоку нет. Если можно, пришлите побольше буржуазии. Товарищи коммунисты расхватали командные должности, а над кем командовать - неизвестно! И работать некому. С буржуазией же пришлите и патронов ввиду угрозы буржуазного саботажа. В случае отказа буржуазии явиться к нам, наловите их побольше и пришлите.
  С коммунистическим приветом - совет народных комиссаров".
  Четвертая, и последняя, записка была всего в три слова:
  "Настойчиво требуем интервенции".
  Прошел год.
  Однажды Стамболийский вдруг вспомнил об опытной коммуне и сказал:
  - А как моя коммуна? Пригласите представителей общественности и прессы, любопытно съездить и посмотреть внутрь - что у них там.
  Поехали.
  Когда подошли к воротам, внутри была тишина...
  - Откройте ворота!
  Не успели открыть ворот, как оттуда выскочил человек с искаженным от ужаса лицом и помчался по полю, оглашая воздух страшными криками:
  - Городовой! Городовой!..
  За ним вылетел другой, держа в руках нож и крича первому:
  - Стой, дурак! Куда ты? Я только кусочек. Что тебе, правой руки жалко, что ли?
  Их поймали.
  - Куда вы бежали? Кто этот другой?
  - Это командующий вооруженными морскими и сухопутными силами. Он хотел меня съесть.
  - Сумасшедший, что ли?
  - Какой сумасшедший - есть нечего!
  - Позвольте! А ваша промышленность?! А сельское хозяйство?! А мои продукты?!
  - Пойдите, поищите. Сначала социализировали, потом национализировали, потом трестировали, так все и поели.
  - А где же остальные?
  - Да вот остальных только двое. Третьего дня пообедали председателем комитета по распределению продуктов - последнего доели.
  - А почему из ворот такая вонь?
  - Ассенизации не было! Все сделались председателями, а город чистить некому.
  Стамболийский закрыл нос надушенным платком, который ему дала сердобольная дама, покачал головой и задумчиво сказал:
  - Такая была простая идея - устроить "опытную коммуну" - и только одному мне она пришла в голову. Закройте ворота. Оттуда тифом несет.
  
  От автора:
  - Надеюсь, мой дорогой читатель согласится, что детали проекта Стамболийского разработаны мною совершенно точно.
  
  
  Сердце под скальпелем.
  
  Глава I. Замечательный попутчик.
  Стройная красивая дама вошла на остановке в наше купе, положила на диван небольшой ручной сак и сейчас же вышла, - вероятно, с целью проститься с провожавшими ее друзьями.
  Мой сосед кивнул в мою сторону с плутовской улыбкой и сказал:
  - Занятная штучка. Я думаю, на номер четвертый ее можно было бы поймать.
  Я не знал этого человека - мы с ним только что познакомились. Наружность его была самая ординарная и незначительная. Никто не мог бы предположить в нем удивительной, оригинальной натуры: среднего роста, худощавый, с черными, опущенными книзу усиками и лицом, темным, будто от загара; глаза быстрые, искательные.
  Я, признаться, не понял сразу, - что это за номер четвертый, на который, по словам моего соседа, "можно поймать" даму.
  Такой термин мог быть у коммивояжера - торговца дамскими вещами, у сыщика охранного отделения или, еще проще, - у вора, милого добродушного экземпляра, почему-либо принявшего меня за одного из своих.
  - Вы говорите, четвертый номер? - неопределенно спросил я.
  - Да. А вы не согласны? Не думаете же вы, что с ней можно обойтись первым или вторым номером - это слишком для нее примитивно!
  Надеясь что-нибудь выведать у него, я спросил заинтересованный:
  - Второй номер - работа без инструментов?
  - О, Господи! Все номера - работа без инструментов. Какие там, к черту, инструменты!
  - Так вы больше склоняетесь к четвертому номеру?
  - К четвертому. Э, чертова работа! Да вы, вероятно, не знаете четвертого номера?
  Я не знал ни одного номера - от первого до последнего, и мог признаться в этом с чистой совестью.
  Но, не желая показать себя неопытным простаком, заявил:
  - Четвертого, действительно, я как будто не знаю.
  Незнакомец заговорил монотонным деловым тоном:
  - Исключительная заботливость и предупредительность. Подчеркивается, что вы знаете обычаи света, и если берете ее за руку после десяти фраз и целуете, то это якобы простая фамильярность, в дороге допустимая. Номер четвертый основан на том, что все ваши подходы и любезности как будто кем-то где-то уже установлены, и против них нельзя возражать, боясь прослыть смешной и синим чулком. Тем более что предыдущая заботливость и предупредительность обязывает к снисходительности. К номеру четвертому существует небесполезное примечание: "Полезно при первой встрече принять вид человека, остолбеневшего от удивления и восторга перед красотой обрабатываемого объекта. Можно быть даже неловким от смущения в первый момент - это всегда прощается".
  - Это что же... - спросил я, ошеломленный. - Нечто вроде "Кодекса волокитства"?
  - Ну, конечно. Я же Волокита и есть.
  Он это сказал таким тоном, каким говорят: "Я инженер путей сообщения" или "я служащий кредитного общества".
  - Кто же выработал этот... гм... любопытный кодекс?
  - Кто выработал! Жизнь выработала! Я его только анализировал, систематизировал научным путем и стал применять в обработанном, очищенном от ненужного виде. Согласны вы, что номер первый, как примитив, восхитителен?
  Как всякий ученый, он думал, что весь мир знаком с его трудами и знает их наизусть.
  - Первый номер? Не можете ли вы, во избежание путаницы, освежить эти номера в моей памяти по порядку.
  Он пожал плечами и с готовностью начал тем же деловым, немного однообразным тоном:
  - Номер первый. Это не тонкая столярная работа, а если можно так выразиться - грубая, плотничья. Говорится просто: "Сударыня! Жизнь так прекрасна, надо торопиться. Второй раз молодости уже не будет. Надо ловить момент! Мы оба молоды и прекрасны - пойдемте ко мне на квартиру". Если она скажет, что это "грех", можно возразить самым небрежным тоном: "какой там, к черту, грех, все пустяки и трын-трава, а рая никакого и нет!" После чего других возражений уже не предвидится. Но повторяю - номер первый, это базарный грубый номер для первых встречных дурочек.
  Номер второй. Ошеломляющая грубость. Вы говорите:
  "Послушайте, ну что там ломаться, ведь я знаю, что я вам нравлюсь. Вы сейчас же должны меня поцеловать, слышите?" Тут даже уместен переход на "ты". "Мы, миленькая, я вижу, одного поля ягоды, а если ты будешь кочевряжиться, то мне недолго тебя и придушить. Иди же сюда, пока я не оттрепал тебя хорошенько!" Это так называемая работа "под апаша", и ее может недурно провести самый благомыслящий почтенный человек, который в другое время мухи не обидит. Увы! Женщина чаще, чем думают, любит свирепые страсти.
  Номер третий. Равнодушие, смешанное с пренебрежением. Вы стараетесь говорить женщине все время колкости и, вообще, подчеркиваете, что она самая ординарная натура, которых вы видывали сотнями. Ничто так не разжигает женщину, как это. Она в слепой злобе сейчас же захочет показать, что она не такая, захочет покорить под нози своя такого строптивого мужчину, такая победа кажется ей сладкой - и вот уже она бьется, бедненькая, в расставленных вами сетях.
  Номер четвертый вы уже знаете, а номер пятый, действие на ревность - так уже избит, что его не нужно и комментировать. Приемы старые, как мир. Вы или делаете вид, что разговариваете с кем-нибудь по телефону, или, якобы случайно, роняете на пол какое-нибудь письмо от женщины, схватываете и рвете на мелкие кусочки. Нужно только остерегаться проделывать этот прием со счетами от портных и обойщиков, потому что на одном из подобранных впоследствии клочков может оказаться кусок гербовой марки...
  С шестого номера начинается уже более тонкая деликатная работа. Прием с "чем-то роковым, что предопределено", требует известкой интеллигентности и чутья. Подходить нужно издалека. Вы спрашиваете: "Послушайте, вам не кажется странным, что нас судьба свела вместе?" - "Почему же странно? Мало ли кто с кем знакомится?" - "О, нет, вы знаете, что такое Ананке?" - "Не знаю". - Вы молчите долго, долго, а потом начинаете говорить каким-то глухим, надтреснутым голосом, будто издалека: "Все на свете предопределено роком, и ни один человек не избежит его. Если человеку что и дано в этом случае - так только знать иногда заранее об этом роковом предопределении... дано чувствовать неизбывную силу руки Ананке"... Тут вы наклоняетесь к самому ее лицу и шепчете с горящими таинственным светом глазами: "И вот, я чувствую всеми своими фибрами, что эта встреча для нас не окончится простым знакомством, что мы предназначены друг другу. Может быть, вы будете бороться, будете стараться убежать - но ха! - ха! - ха! - это бесполезно. От Ананке еще никто не убегал. Понимаете - это уже решено там где-то! Сопротивляться? О, неужели вы не слышите таинственно гудящего сверху рокового колокола: Поздно! Поздно! Поздно! К чему же тогда борьба? Ха-ха-ха! С Ананке не борются!!" Ну, конечно, бедняжка, видя, что раз уж так где-то решено, и что борьба бесполезна, сама заражается духом мистического начала и подходит к вожделенному концу. Ловко?
  - Скажите - спросил я потрясенный. - Откуда же вы все это так хорошо знаете?
  Мой спутник скромно вздохнул и покачал головой.
  - Откуда? О, Господи! Посмотрите на какого-нибудь ученого, отыскивающего чудодейственное средство для пользы человечества... Он делает сотни лабораторных и практических опытов, натыкается на неудачи, разочарования, и опять ищет и ищет. Сегодня у этого фанатика ничего не вышло, завтра не вышло, послезавтра у него взорвало колбу и опалило руки, - там, гляди, невежественная толпа, заподозрив в нем колдуна, избила ученого, там от него отказалась семья и сбежала жена - и все-таки, в конце концов, этот фанатик, этот апостол науки добивается света во тьме своих изысканий и выносит ослепленной восторгом толпе чудодейственное перо Жар-Птицы! Забыты разочарования, забыта взорвавшаяся и опалившая руки колба.
  - А скажите, - деликатно спросил я. - До того, как вы обрели настоящее перо Жар-Птицы, у вас часто... гм... взрывались колбы?
  Под гнетом воспоминаний он опустил голову.
  - Бывало! Ой, бывало. Самая ужасная колба разорвалась в моих руках в Ростове: муж нанес мне ножом две раны в шею, облил кипятком и сбросил в пролет лестницы. Сколько ошибок, сколько разочарований! В Москве какой-то дрянью обливали, к счастью, неудачно, в Армавире полтора часа под балконом на зацепившемся пиджаке провисел, пока проходивший водонос не снял... Моя жизнь, это сплошной дневник происшествий: чем-то обливали, чем-то колотили, откуда-то сбрасывали и из чего-то стреляли. Впрочем - я не ожесточился. Дубленая кожа всегда мягче. И, кроме того, я всегда вхожу в положение, обманутого мужа, конечно, ему обидно. Ведь он, чудак, не знает, что за женой все равно не усмотреть. Так-то, молодой человек...
  Меня удивлял и восхищал этот скромный господин, с таким незначительным лицом и вялыми движениями. И, однако, несмотря на скромность, в его словах, когда он говорил о своей жизни, горела неподдельная энергия и неукротимый дух подлинного апостола.
  - Ко всякому незнакомому городу я подъезжаю со странным чувством: "что-то здесь мне предстоит? Что будет?" И если рассчитываю прожить побольше, то, первым долгом, разбиваю мысленно город на участки и начинаю работу планомерно, от участка к участку, не спеша, не суетясь, но и без лишней потери драгоценного времени.
  Помолчав, я осведомился:
  - У вас только шесть номеров и есть?
  - Главных? Нет, семь. Седьмого я вам еще не досказал. - Это самый гениальный, самый поразительный номер! Бывало там, где уже нужно бы прийти в отчаяние, где руки совершенно опускались, я хватался за этот драгоценный номер, за эту жемчужину моей коллекции - и через полчаса неприступная недотрога уже склоняла голову на мое плечо. Неудивительно, что прием номера седьмого действует почти на всех. Схема номера седьмого чрезвычайно проста и портативна, как все гениальное...
  - Надеюсь, вы мне сообщите ее, - перебил я, дернув головой от неожиданной остановки поезда.
  - Конечно! С удовольствием. "Седьмой номер"!.. Вы... Э, черт! Поезд, кажется, остановился? Какая это станция?
  - Разбишаки, поезд стоит 3 минуты.
  - О, дьявол! Да ведь мне здесь сходить нужно. Чуть не прозевал. Прощайте! До приятного свидания, спасибо за компанию.
  Он схватил свой чемодан и, наскоро пожав мне руку, выскочил. Звонок зазвенел. Поезд засвистал и двинулся.
  Я принялся ругать сам себя за то, что, отвлекши внимание Волокиты разными расспросами, так и не узнал номера седьмого - но в этот момент в вагон вошла та самая дама, с которой, по предложению Волокиты, "надо было работать номером четвертым".
  Я вскочил с места и, основываясь на примечании к номеру четвертому, застыл перед ней с бессмысленно изумленным видом, опершись, как будто в полуобморочном состоянии, на спинку дивана.
  Глава II. На практике
  Я полагаю, что в выражении моего лица было больше бессмысленности, чем изумления; не думаю, чтобы даже самая красивая женщина в мире произвела именно такое впечатление. Своим видом я скорее напоминал деревенского мальчишку, увидавшего впервые в Зоологическом саду жирафа.
  Отделавшись кое-как от "примечания к номеру четвертому", я занялся разработкой этого номера: сбросил с полки ручной сак незнакомки и, подхватив его на лету, протянул ей.
  - Что это такое? - удивилась она. - Зачем это?
  Я смущенно отскочил от нее, ударился плечом о косяк двери (насколько помнится, маленькая неловкость и мешковатость даже поощрялась четвертым номером) и, краснея, пролепетал:
  - Может, вам отсюда что-нибудь нужно вынуть... книжку или какую-нибудь там пудру, помаду. Дело, знаете, дорожное.
  И с самым общительным видом я снисходительно махнул рукой.
  - Ничего мне не нужно. Положите сак обратно.
  - Слушаю-с. Может, окошечко открыть?
  - Оно открыто.
  - Тогда не закрыть ли?
  - Не надо.
  - Может, лимонаду хотите?
  - Спасибо, не хочу.
  - Я бы достал. Скушать, может, что-нибудь желаете - рябчик, ветчина, отбивные котлеты - на первой же станции сбегаю.
  - Не надо.
  - А то бы сходил.
  - Говорят вам - не хочу!
  Я счел, что лед в отношениях до некоторой степени пробит. Теперь только оставалось, по теории Волокиты, подчеркнуть свое знакомство с обычаями света, а затем - поцелуй руки и остальное.
  - Знаете, - заметил я. - Есть люди, которые закуривают папиросу, не спросив даже разрешения у дамы. Вот уж никогда бы себе этого не позволил!
  - Вы это ставите себе в заслугу? - спросила она с любопытством.
  - Нет, чего там! А я одного такого субъекта знал; полнейшее отсутствие умения вращаться в обществе; недавно заезжаю к нему и, не застав дома, оставляю карточку с загнутым углом. На другой день встречаю его, а он и говорит: "ты это что же мне поломанные, мятые карточки оставляешь? Не было целой?" Я чуть не помер со смеху.
  Подготовив таким образом почву, я с некоторой фамильярностью, обыкновенно в дороге допускаемой, взял руку своей соседки и поднес ее к губам.
  - Это еще что такое? - вскричала она, вырывая руку.
  - Красивая ручка, - заметил я, принимая тупо-самодовольное выражение, хотя втайне был совершенно обескуражен: "Сейчас видно, подумал я, что она не знает номера четвертого".
  - Красивая? - нахмурилась незнакомка. - А вы знаете, как называется тот человек, который, не познакомившись даже как следует, лезет целовать руки?
  - Душой общества? - высказал я догадку.
  - Нахалом он называется - вот как.
  - Пожалуй, Волокита ошибся, - подумал я. - Четвертым номером с ней ничего не сделаешь. Очевидно, это тонкий, культурный интеллект, который поддастся разве только на номер шестой.
  - Послушайте, - спросил я, глядя вдаль загадочным взором. - Вам не кажется странным, что судьба свела нас вместе?
  Она пожала плечами.
  - О, Господи! Мало ли с кем приходится ехать в пути.
  - Нет, нет! - возразил я глухим голосом. - Вы знаете, что такое Ананке?
  - Станция?
  - Нет-с, не станция. Это - судьба, рок. По-гречески. Ни один человек не избежит Ананке. И вот, знаете ли вы (наклонившись к ней, я пронзительно заглянул ей в лицо), знаете ли вы, что у меня есть способность прозревать будущее: Ананке свела нас, и эта встреча будет для вас очень важной... Да-с. Решающей на всю жизнь. Сопротивляться? Бежать? Ха-ха-ха! Не поможет! Не-ет-с, голубушка, не отвертитесь...
  - Послушайте!..
  - Нет, вы послушайте. Слышите, как наверху гудит таинственный колокол: "Поздно! Поздно!"
  - Что вы такое там болтаете, навязчивый человек? - вскричала она с заметным нетерпением. - Предупреждаю, что, если вы позволите что-нибудь лишнее, я вас так отделаю, что долго не забудете.
  "Какой трудный случай", - подумал я. И досада охватила мое сердце.
  "Если ты способна на драку, то и первый номер для тебя хорош", - решил я, мужественно бросаясь в атаку.
  - Сударыня! - сказал я. - Жизнь прекрасна, пока мы молоды. Нужно торопиться ловить моменты счастья и, вообще... гм!.. Мы оба молоды, прекрасны - почему бы нам и не быть счастливыми? Вы скажете - "это грех!" Какой там грех, ведь, рая-то нет, а жизнь-то, она не ждет!
  - Вы просто глупый, развязный нахал и больше ничего, - неожиданно сказала дама и злобно отвернулась к окну.
  Тут и меня разобрала злость. "Видно, матушка, подумал я, тебе захотелось попробовать номера второго?!"
  Я сбросил с себя маску галантного человека, засунул руки в карманы, откинулся на спинку дивана, положил ногу на ногу и, прищурившись, процедил:
  - Ну, довольно, миленькая моя! Терпеть не могу, когда ломаются. Покуражилась, и довольно! Ведь вы на нашего брата, мужчину, летите - ха-ха! - как мухи на мед. Кажется, я тебя раскусил - мы с тобой одного поля ягоды! Поцелуй-ка меня, пока я тебя не поколотил, как следует! А если что, так ведь я придушить тебя могу. Го-го! Не впервой.
  - Не думаю, чтобы вы были сумасшедший или пьяный, - сказала она, с поразительным хладнокровием осматривая мою цинично изогнувшуюся на диване фигуру. - Просто вы мелкий наглец, пользующийся тем, что женщина одна, и никто из присутствующих не может за нее заступиться. Но все-таки даю слово - я вас ни капельки не боюсь... Вы мне просто жалки.
  Я постепенно согнал со своего лица залихватское апашское выражение, расправил морщины цинично прищуренного глаза и, покраснев, как вишня, потупил голову.
  В это время мне подвернулся под руку "третий номер" своеобразного кодекса, преподанного Волокитой.
  - Извините, - сказал я. - Я просто хотел вас испытать. Вы, однако, оказались самой ординарной натурой, которые мне приходилось встречать сотнями.
  - А что же вы думали: я сейчас же и повисну у вас на шее?
  Я пренебрежительно пожал одним плечом.
  - На шее? О, некоторые женщины думают, что это для мужчины верх удовольствия. Боже мой! Как трудно встретить оригинальную, своеобразную натуру...
  - Если вы ее ищете таким способом, то...
  - Да? Вы так уверены, что я именно искал такую оригинальную натуру в вас? Правда, личико у вас довольно миловидное, свежий цвет лица, - но ведь у тысяч женщин можно найти это. Неужели вы серьезно думаете...
  - Оставьте меня в покое. Ничего я не думаю! Если вы не перестанете болтать, я перейду в другое купе.
  Мы замолчали.
  Пожалуй, подумал я, мне не следовало обрушивать на нее сразу все номера. Я, как неопытный слесарь, которому поручили открыть замок, сразу растерялся и стал хвататься за все инструменты, ни один не попробовав толком. Я ее запугал этим водопадом противоположностей... Может быть, если бы я обратил большее внимание на номер четвертый, все было бы благополучно... Ба! Впрочем, у меня есть еще в запасе номер пятый. Говорят, некоторые женщины ревнивы до сумасшествия.
  - Сейчас, - вслух сказал я, - на станции мне удалось видеть прехорошенькую барышню. Она на меня посмотрела довольно жгуче, а когда я, проходя, нечаянно толкнул ее плечом, она засмеялась.
  Моя спутница промолчала.
  "Молчишь! Подожди же!"
  Я сделал вид, что вынимаю из жилетного кармана часы, и вместе с часами вынул сложенное вчетверо письмо, которое сейчас же упало на пол.
  - Ах, - сконфуженно сказал я. - Письмо! Ради Бога, не дотрагивайтесь до него. Его нельзя читать... Гм! Уверяю вас, что я этой женщины не знаю. Мало ли кто и что захочет мне писать. Если бы это писал я, а за других я не отвечаю. Нет, ни за что я не дам вам его прочесть!
  Я схватил письмо и изорвал, хотя дама не выражала никакого поползновения "ревниво схватить и прочесть оброненное письмо".
  Наоборот, она медленно встала и потянулась за своим саком, приговаривая:
  - О, Господи, какой кретин! Какое невероятное дерево!
  - Позвольте, я вам помогу!
  - Не надо!
  - Еще раз спрашиваю вас: знаете, что такое Ананке? Уходите? Сударыня, жизнь коротка, и нужно ловить... Нет, ты меня поцелуешь, или удар ножом образумит тебя, негод...
  В отчаянии я пустил в ход все номера сразу; но она взяла свой сак и, оттолкнув меня, выскочила из купе.
  - Счастье твое, моя милая, - подумал я, - что я не успел узнать номера седьмого. Повертелась бы ты тогда... Проклятый Волокита! Сообщил мне разную мелкую чепуху, а главного-то и не сказал!..
  Глава III. Номер седьмой
  Если судьба столкнула двух людей один раз, то она обязательно столкнет их и второй. То, что называется Ананке.
  Вторая моя встреча с Волокитой была еще молниеноснее первой...
  Именно, мой поезд должен был через пять минут отойти на север, а Волокитин через полминуты - на юг. Оба поезда стояли рядышком, и когда я выглянул в окно, первое, что мне бросилось в глаза - это Волокита, высунувшийся из окна вагона своего поезда.
  - А, здравствуйте, - сказал он.
  - Слушайте - отчаянно крикнул я. - Ради всего святого! Вы мне тогда обещали сообщить самый главный номер, седьмой, - да так и сбежали, не сказав.
  - Сделайте одолжение! Дело в том...
  Но в это время Волокитин поезд свистнул, вздрогнул и двинулся.
  - Ради Бога! Умоляю! - взревел я, высовываясь чуть не по пояс из окна. - В двух словах!
  Однако он не успел сказать мне и одного слова. Наоборот, откинулся в глубь вагона, и только рука его, высунувшись из окна, завертелась во все стороны.
  Я всмотрелся: между большим и указательным пальцем Волокитиной руки была зажата какая-то вещица, очень похожая на золотую монету.
  
  Душа общества.
  
  Когда вошел в столовую маленький Жорж, супруги очень обрадовались.
  - Жоржик! - воскликнул Балтахин. - Душа общества! Очень рад вас видеть...
  - Миленький Жоржик! - захлопала в ладоши Елена Ивановна. - Вот-то прелесть, что вы пришли...
  Неизвестно почему Балтахин назвал Жоржа душой общества... Наоборот, Жоржик был маленький скромный человек, с вечно потупленным взором и застенчивостью в движениях. Весь он был эластичный, мягкий, деликатный, и, если на румяных устах его появлялась изредка улыбка, он сейчас же и гасил ее, пряча в нависших ярко-рыжих усах.
  Его все любили за эту мягкость и деликатность.
  Он уселся за стол, придвинул к себе стакан чаю, благожелательно взглянул из-под опущенных век на супругов Балтахиных.
  - Вот, Жоржик, - сказал Балтахин. - Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.
  - Ай-я-яй, - покачал головой Жоржик. - Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить?
  - Да ведь мне же скорей со стороны видно - ревнив он или не ревнив, - засмеялась Елена Ивановна.
  - Положим, это верно, - мягко сказал Жоржик. - Действительно, со стороны виднее...
  - Со стороны? Да позвольте... Если я в себе чувствую отсутствие ревности, если ее нет - вот, понимаете, - нет! Хоть ты что хочешь делай - нет ее, да и только... Как же меня хотят убедить в таком случае, что она есть?
  - Да, - сказал Жоржик, обращаясь к Елене Ивановне. - Как же так можно убеждать человека?
  - Он просто не отдает себе отчета!
  - Да что вы! Это нехорошо. Разве можно не отдавать себе отчета?
  - Кто, я? Я не отдаю себе отчета?
  - Можно, - сказала Елена Ивановна.
  Жоржик подтвердил:
  - Можно.
  Балтахин пожал плечами.
  - Какая чепуха! Это все равно, если бы у меня не болел зуб, а ты бы стала уверять, что у меня зуб болит... Это ведь одно и то же...
  - Конечно, одно и то же, - кивнул головой Жоржик.
  - Ну, так вот... Значит, вы, Жоржик, согласны со мной, что ревность, как чувство субъективное, скорее всего может чувствоваться мною - ревнующим или неревнующим, - чем другими...
  - Понятно, - задумчиво сказал Жоржик. - Это ясно как день.
  - Да ведь он, - обратилась Балтахина к Жоржику, - может думать, что ничего не чувствует, а на самом деле в глубине души будет раздираем муками ревности.
  - Да что вы? - покачал головой Жоржик. - Неужели он такой?
  - Уверяю вас - такой.
  - Это нехорошо, - огорчился Жоржик.
  - Ну вот поговорите с этой женщиной, - воскликнул Балтахин. - Она больше меня знает: раздирает меня внутри что-нибудь или нет?..
  - В самом деле, - сказал Жоржик. - Откуда вы можете это знать?
  - Ах! - нетерпеливо махнул рукой Балтахин. - Женщина всегда останется женщиной!
  - Да уж... это так. Эти женщины - действительно... женская логика.
  - Ну вот! Ты видишь - почему же Жоржик меня понимает, а ты не можешь понять?..
  - Почему? - воскликнула обиженная немного жена. - Да потому, что я тебя уже давно раскусила.
  - Ага! - сказал Жоржик. - Значит, вас раскусили? Ишь ты... Его раскусили, а он сидит как ни в чем не бывало.
  - Ты? Ты?! Меня раскусила? - воскликнул разгоряченный Балтахин. - Ну, знаешь ли...
  - Да уж, знаете ли, - возмущенно вздернул плечами Жоржик. - Это действительно...
  - Ты?! Меня?!
  - Пожалуйста, без патетических восклицаний... Да! Я тебя раскусила. Ха-ха... Подумаешь, какая загадочная натура... Почему же в таком случае ты не отпустил меня на лето в имение к Кандауровым?
  - А-а, батенька, - воскликнул Жоржик. - Так вот оно что? Значит, вы ее не отпустили к Кандауровым?
  - Да... представьте себе, Жоржик... Я уверена - он не отпустил меня потому, что туда съезжается на лето много молодежи, студентов. Как вам это нравится?
  - Возмутительно, - вздернул плечами Жоржик.
  - Ну, скажите вы, человек беспристрастный! Если бы вы были женаты, как он, неужели вы бы не отпустили меня на лето куда-нибудь?
  - Что вы! - сказал Жоржик. - За кого вы меня считаете. Конечно бы отпустил.
  - Вот вы и поговорите с ней! - стукнул кулаком по столу Балтахин. - Она уверена, что я не отпустил ее, потому что ревную к каким-то молокососам?! Как вам это понравится?
  - Кому же это может понравиться? - сочувственно сказал Жоржик. - Нравиться тут нечему.
  - Ага! Вот видишь... Это в твоей голове, может быть, студенты занимают какое-нибудь место, а я, матушка моя, человек серьезный!
  - Глупо! - раздраженно сказала жена. - Не забывай, что ты говоришь при постороннем человеке.
  - Да, действительно... - сказал Жоржик. - Такие вещи при постороннем немножко не того.
  - Ну, Жоржик, знаете, если я вижу человека, который говорит идиотские абсурды, - я и при постороннем замечу ему это...
  - Спасибо за комплимент, - злобно вскричала Елена Ивановна. - Заслужила... Стоило выходить за такого человека замуж, отдавать ему жизнь...
  - А в самом деле? - спросил Жоржик, оживляясь. - Зачем вы это сделали? Охота была...
  - Да уж спросите... Клялся меня на руках носить, под золотым колпаком держать...
  - Вот тебе... - меланхолически прошептал Жоржик. - То клялся и то и другое сделать, а потом обманул... Ох эти мужья...
  - Выслушайте меня, Жоржик, - крикнул муж, цепляясь за его руки. - Ради бога... Вы должны меня понять. Она, эта вот женщина, говорит, что я клялся на руках ее носить... Да! Может быть, это и было... Но если человек мечтал носить на руках всю жизнь любимое существо, а у него потом на руках оказался мешок с отрубями, как он должен поступить?
  - Ясное дело - как, - мужественно, не колеблясь, сказал Жоржик.
  - Если я мешок с отрубями, - захлебываясь от слез вскричала жена, - то что же ты такое?! Что он такое, Жоржик?
  - Он? - презрительно взглянув на мужа, переспросил Жоржик.
  - Да, он... Мужчина... Рыцарь! Способны были бы вы, Жоржик, даже не любя женщину, назвать ее мешком с отрубями?..
  - Что вы, что вы!
  - А способны были бы вы, Жоржик, - воскликнул Балтахин, - жить бок о бок с нелепой женщиной и выслушивать ежедневно ее благоглупости?..
  - Трудновато... - ответил Жоржик. - Это уж, знаете, нужно ангельское терпение...
  - Ты вот как говоришь? - сверкая глазами и дрожа от возмущения, воскликнула жена. - Почему же ты в таком случае не разведешься со мной?
  - А в самом деле, Владимир Васильич?.. Почему бы...
  - Ты спрашиваешь, почему я с тобой не разведусь? Ты меня спрашиваешь - почему? Как вам, Жоржик, понравится этот вопрос?
  - Да уж... вопросец...
  Жена ударила кулаком по сухарнице.
  - А я тебе скажу, почему ты со мной не разведешься... Потому, что через полчаса по уходе Жоржика будешь валяться у меня в ногах и просить прощения!..
  - Неужели вы это сделаете? - изумился Жоржик.
  - Конечно, сделает! Будет уверять в своей любви, плакать, говорить, что жить без меня не может...
  - Однако... поступочки, - пожал плечами Жоржик.
  - Што-сс? И вы серьезно думаете, Жоржик, что я это сделаю? Так я тебе скажу, кто ты такая: ты психопатка, больная манией величия!! Неужели вы этого не замечаете?
  - Подлец! - крикнула жена и, закрыв лицо носовым платком, выбежала в другую комнату.
  - Да... - сказал Жоржик. - Действительно, ваше положение тяжелое. Ну, я пойду домой. До свиданья.
  - Всего хорошего, Жоржик. Заходите... Я так рад видеть вас.
  - Жо-о-оржик! - донесся из другой комнаты голос Елены Ивановны. - Идите-ка сюда.
  - Что прикажете? - спросил Жоржик, входя к ней.
  - Ну, Жоржик? Как вы назовете эту жизнь?
  - Да как же: ад!
  - Можно ужиться с этим слабоумным ипохондриком?
  - Ну, уж знаете - это трудно. Не очень-то уживешься тут.
  - Могли бы вы поступить так с женой?
  - Что вы, что вы, - возразил Жоржик. - Разве можно? Ну, я пойду. Посидел, попил чайку - и баста.
  - Заходите, Жоржик! Ради бога. Я так рада вас видеть!!! Вы такой... хороший! Такой сердечный... Вы так откликаетесь.
  
  
  Слепцы.
  
  
  Посвящается А. Я. Садовской
  
  I
  Королевский сад в эту пору дня был открыт, и молодой писатель Ave беспрепятственно вошел туда. Побродив немного по песчаным дорожкам, он лениво опустился на скамью, на которой уже сидел пожилой господин с приветливым лицом.
  Пожилой приветливый господин обернулся к Ave и после некоторого колебания спросил:
  - Кто вы такой?
  - Я? Ave. Писатель.
  - Хорошая профессия, - одобрительно улыбнулся незнакомец. - Интересная и почетная.
  - А вы кто? - спросил простодушный Ave.
  - Я-то? Да король.
  - Этой страны?
  - Конечно. А то какой же...
  В свою очередь Ave сказал не менее благожелательно:
  - Тоже хорошая профессия. Интересная и почетная.
  - Ох, и не говорите, - вздохнул король. - Почетная-то она почетная, но интересного в ней ничего нет. Нужно вам сказать, молодой человек, королевствование не такой мед, как многие думают.
  Ave всплеснул руками и изумленно вскричал:
  - Это даже удивительно! Я не встречал ни одного человека, который был бы доволен своей судьбой.
  - А вы довольны? - иронически прищурился король.
  - Не совсем. Иногда какой-нибудь критик так выругает, что плакать хочется.
  - Вот видите! Для вас существует не более десятка-другого критиков, а у меня критиков миллионы.
  - Я бы на вашем месте не боялся никакой критики, - возразил задумчиво Ave и, качнув головой, добавил с осанкой видавшего виды опытного короля, - вся штука в том, чтобы сочинять хорошие законы.
  Король махнул рукой.
  - Ничего нe выйдет! Все равно никакого толку.
  - Пробовали?
  - Пробовал.
  - Я бы на вашем месте...
  - Э, на моем месте! - нервно вскричал старый король. - Я знал многих королей, которые были сносными писателями, но я не знаю ни одного писателя, который был хотя бы третьесортным, последнего разряда, королем. На моем месте... Посадил бы я вас на недельку, посмотрел бы, что из вас выйдет...
  - Куда... посадили бы? - осторожно спросил обстоятельный Ave.
  - На свое место!
  - А! На свое место... Разве это возможно?
  - Отчего же! Хотя бы для того это нужно сделать, чтобы нам, королям, поменьше завидовали... чтобы поменьше и потолковее критиковали нас, королей!
  Ave скромно сказал:
  - Ну, что ж... Я, пожалуй, попробую. Только должен предупредить: мне это случается делать впервые, и если я с непривычки покажусь вам немного... гм... смешным - не осуждайте меня.
  - Ничего, - добродушно улыбнулся король. - Не думаю, чтобы за неделю вы наделали особенно много глупостей... Итак - хотите?
  - Попробую. Кстати, у меня есть в голове один небольшой, но очень симпатичный закон. Сегодня бы его можно и обнародовать.
  - С Богом! - кивнул головой король. - Пойдемте во дворец. А для меня, кстати, это будет неделькой отдыха. Какой же это закон? Не секрет?
  - Сегодня, проходя по улице, я видел слепого старика... Он шел, ощупывая руками и палкой дома, и ежеминутно рисковал попасть под колеса экипажей. И никому не было до него дела... Я хотел бы издать закон, по которому в слепых прохожих должна принимать участие городская полиция. Полисмен, заметив идущего слепца, обязан взять его за руки и заботливо проводить до дому, охраняя от экипажей, ям и рытвин. Нравится вам мой закон?
  - Вы добрый парень, - устало улыбнулся король. - Да поможет вам Бог. А я пойду спать. - И, уходя, загадочно добавил: - Бедные слепцы...
  II
  Уже три дня королевствовал скромный писатель Ave. Нужно отдать ему справедливость - он не пользовался своей властью и преимуществом своего положения. Всякий другой человек на его месте засадил бы критиков и других писателей в тюрьму, а народонаселение обязал бы читать только свои книги - и не менее одной книги в день, на каждую душу, вместо утренних булок.
  Ave поборол соблазн издать такой закон. Дебютировал он, как и обещал королю, "законом о провожании полисменами слепцов и об охранении сих последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.".
  Однажды (это было на четвертый день утром) Ave стоял в своем королевском кабинете у окна и рассеянно смотрел на улицу. Неожиданно внимание его было привлечено страшным зрелищем: два полисмена тащили за шиворот прохожего, а третий пинками ноги подгонял его сзади.
  С юношеским проворством выбежал Ave из кабинета, слетел с лестницы и через минуту очутился на улице.
  - Куда вы его тащите? За что бьете? Что сделал этот человек? Скольких человек он убил?
  - Ничего он не сделал, - отвечал полисмен.
  - За что же вы его и куда гоните?
  - Да ведь он, ваша милость, слепой. Мы его по закону в участок и волокем.
  - По за-ко-ну? Неужели есть такой закон?
  - А как же! Три дня тому назад обнародован и вступил в силу. Ave, потрясенный, схватился за голову и взвизгнул:
  - Мой закон?!
  Сзади какой-то солидный прохожий пробормотал проклятие и сказал:
  - Ну и законы нынче издаются! О чем они только думают? Чего хотят?
  - Да уж, - поддержал другой голос, - умный закончик: "Всякого замеченного на улице слепца хватать за шиворот и тащить в участок, награждая по дороге пинками и колотушками". Очень умно! Чрезвычайно добросердечно!! Изумительная заботливость!!
  Как вихрь, влетел Ave в свой королевский кабинет и крикнул:
  - Министра сюда! Разыщите его и сейчас же пригласите в кабинет!! Я должен сам расследовать дело!
  III
  По расследовании, загадочный случай с законом "Об охране слепцов от внешних сил" разъяснился.
  Дело обстояло так.
  В первый день своего королевствования Ave призвал министра и сказал ему:
  - Нужно издать закон "о заботливом отношении полисменов к прохожим слепцам, о провожании их домой и об охране сих последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.".
  Министр поклонился и вышел. Сейчас же вызвал к себе начальника города и сказал ему:
  - Объявите закон: не допускать слепцов ходить по улицам без провожатых, а если таковых нет, то заменять их полисменами, на обязанности которых должна лежать доставка по месту назначения. Выйдя от министра, начальник города пригласил к себе начальника полиции и распорядился:
  - Там слепцы по городу, говорят, ходят без провожатых. Этого не допускать! Пусть ваши полисмены берут одиноких слепцов за руку и ведут куда надо.
  - Слушаю-с.
  Начальник полиции созвал в тот же день начальников частей и сказал им:
  - Вот что, господа. Нам сообщили о новом законе, по которому всякий слепец, замеченный в шатании по улице без провожатого, задерживался полицией и доставляется куда следует. Поняли?
  - Так точно, господин начальник!
  Начальники частей разъехались по своим местам и, созвав полицейских сержантов, сказали:
  - Господа! Разъясните полисменам новый закон: "Всякого слепца, который шатается без толку по улице, мешая экипажному и пешему движению, - хватать и тащить куда следует".
  - Что значит "куда следует"? - спрашивали потом сержанты друг у друга.
  - Вероятно, в участок. На высидку... Куда ж еще...
  - Наверно, так.
  - Ребята! - говорили сержанты, обходя полисменов. - Если вами будут замечены слепцы, бродящие по улицам, хватайте этих каналий за шиворот и волоките в участок!
  - А если они не захотят идти в участок?
  - Как не захотят? Пара хороших подзатыльников, затрещина, крепкий пинок сзади - небось побегут!..
  Выяснив дело "Об охране слепцов от внешних влияний", Ave сел за свой роскошный королевский стол и заплакал.
  Чья-то рука ласково легла ему на голову.
  - Ну, что? Не сказал ли я, узнав впервые о законе "охранения слепцов" - "бедные слепцы!". Видите! Во всей этой истории бедные слепцы проиграли, а я выиграл.
  - Что вы выиграли? - спросил Ave, отыскивая свою шапку.
  - Да как же? Одним моим критиком меньше. Прощайте, милый. Если еще вздумаете провести какую-нибудь реформу - заходите.
  "Дожидайся!" - подумал Ave и, перепрыгивая через десять ступенек роскошной королевской лестницы, убежал.
  
  
  
  Интервью (Вильнюс, 1923)
  
   Мы посетили писателя с целью побеседовать с ним и первым его вопросом, когда он поднялся из-за письменнаго стола было:
   - Интервью?
   - Как вы догадались?
   - По вашему виноватому виду. Это сразу заметно! У венгерских интервьюеров, например, когда они являлись ко мне, было такое лицо, будто они пришли делать операцию слепой кишки.
   - Разрешите приступить?
   - Всякое сопротивление безполезно. Приступайте.
   - Сколько вам лет?
   - Не знаю.
   - То есть, как не знаете?!!
   - Так и не знаю. Когда был совсем маленьким, не умел считать, а вырос - сбился.
   - Но ваши родители...?
   - О! они так молодились, что если бы я не сопротивлялся - мне сейчас было бы лет восемнадцать.
   - Где вы родились?
   - Гомер побил меня на четыре города.
   - ?!!?
   - О месте его рождения спорили 7 городов, а о моем рождении только три: Харьков, Севастополь и Одесса.
   - А на самом деле - место вашего рождения?
   - У меня найбольшия подозрения падают на Севастополь.
   - Где вы учились?
   - Нигде. Родители полагали, что у меня слабое зрение, и я с детским простодушием поддерживал это заблуждение.
   - Но вы что-нибудь кончили?
   - Да. На прошлой неделе.
   - Так поздно?!
   - Да, это было поздно: половина второго ночи. Я кончил небольшой роман.
   - Где вы жили в последнее время?
   - В Чехословакии. Я в восторге от этой страны! Ласковый, приветливый народ, чудесное отношением к русским. К сожалению, мы чехов не знали раньше, мало знаем и теперь. А они нас очень любят.
   - Что вы делали в Чехии?
   - Устроил 30 вечеров юмора и писал в чешских газетах. Теперь чешское издательство "Вилимек" выпускает полное собрание моих сочинений.
   - На каком языке вышли ваши книги?
   - На немецком, венгерском, итальянском, польском, болгарском, сербском, финском... вы не устали?
   - Немножко. Куда вы едете дальше?
   - Мне все равно. Раньше я был русским гражданином и для меня поездка из Петербурга в Третье Парголово была подвигом. А теперь я гражданин мира - и страны мелькают передо мной, как придорожные столбы. Земной шар сделался мал. За последние три года он высох и сжался, как старый лимон.
   - Где учились вы актерскому искусству?
   - У большевиков. Не будь их - мне и в голову бы не пришло так энергично вступить на подмостки.
   - Ваше отношение к большевикам?
   - Это дело вкуса. Некоторым и индийская чума нравится. В особенности, если она не у него, а у его соседа.
   - Я читал, что сам Ленин в "Правде" очень похвалил вашу книгу "Десять ножей в спину революции"?
   - Очень похвалил. Я, прочитав его статью, сразу же организовал "Общество защиты писателей от ласкового обращения".
   - Ваше отношение к русской литературе?
   - Я в литературе больше всего ценю сжатость, краткость. Будь то роман, повесть или интервью - все должно быть кратко.
   - Мы поняли намек и откланялись.
  
   Аркадий Аверченко (Интервью) // Виленское Утро. 1923. No 492, 20 февраля.
   Подготовка текста Ольга Петюль, 2001.
   Публикация Русские творческие ресурсы Балтии, 2001.
  
  
  
  Дюжина ножей в спину революции
  http://az.lib.ru/a/awerchenko_a_t/text_0140.shtml
  
  Предисловие
  Фокус Великого кино
  Поэма о голодном человеке
  Трава, примятая сапогом
  Чертово колесо
  Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина
  Новая русская сказка
  Короли у себя дома
  Усадьба и городская квартира
  Хлебушко
  Эволюция русской книги
  Русский в Европах
  Осколки разбитого вдребезги
  
  
  Предисловие
  
   Может быть, прочтя заглавие этой книги, какой-нибудь сердобольный читатель, не разобрав дела, сразу и раскудахчется, как курица:
   -- Ах, ах! Какой бессердечный, жестоковыйный молодой человек -- этот Аркадий Аверченко!! Взял да и воткнул в спину революции ножик, да и не один, а целых двенадцать!
   Поступок -- что и говорить -- жестокий, но давайте любовно и вдумчиво разберемся в нем.
   Прежде всего, спросим себя, положив руку на сердце:
   -- Да есть ли у нас сейчас революция?..
   Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас,-- разве это революция? Революция -- сверкающая прекрасная молния, революция -- божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция -- ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!..
   Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?..
   Скажу в защиту революции более того -- рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком...
   Но когда ребенку уже четвертый год, а он торчит в той же колыбельке, когда он четвертый год сосет свою всунутую с самого начала в рот ножку, превратившуюся уже в лапу довольно порядочного размера, когда он четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова, вроде: "совнархоз", "уеземельком", "совбур" и "реввоенком" -- так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а, простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм.
   Очень часто, впрочем, этот тихий идиотизм переходит в буйный, и тогда с детиной никакого сладу нет!
   Не смешно, а трогательно, когда крохотный младенчик протягивает к огню розовые пальчики, похожие на бутылочки, и лепечет непослушным языком: -- Жижа, жижа!.. Дядя, дай жижу...
   Но когда в темном переулке встречается лохматый парень с лицом убийцы и, протягивая корявую лапу, бормочет: "А ну, дай, дядя, жижи, прикурить цигарки или скидывай пальто",-- простите меня, но умиляться при виде этого младенца я не могу!
   Не будем обманывать и себя и других; революция уже кончилась, и кончилась она давно!
   Начало ее -- светлое, очищающее пламя, средина -- зловонный дым и копоть, конец -- холодные обгорелые головешки.
   Разве мы сейчас не бродим среди давно потухших головешек -- без крова и пищи, с глухой досадой и пустотой в душе.
   Нужна была России революция?
   Конечно, нужна.
   Что такое революция? Это -- переворот и избавление.
   Но когда избавитель перевернуть -- перевернул, избавить -- избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки,-- готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс1 "ножей в спину".
   Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу:
   -- Товарищи, защищайте революцию!
   Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция-- это молния, это гром стихийного Божьего гнева... Как же можно защищать молнию?
   Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы:
   -- Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!!
   Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего царизма.
   Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее:
   "Революция хороша, когда она сбрасывает гнев. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок -- вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины, которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач,-- понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие -- купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал".
   "Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения -- тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней"2...
   "Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно. А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение "защищать революцию", должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках. Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло".
   Вот как говорит К. Бальмонт... И в одном только он ошибается -- сравнивая нашу "выросшую из пеленок" революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло.
   Не старушка это,-- хорошо бы, коли старушка,-- а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто.
   Да еще и ножиком ткнет в бок.
   Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать?
   Да ему не дюжину ношей в спину, а сотню -- в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую великую Свободную Россию!
   Правильно я говорю, друзья-читатели? А?
   И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта "защита революции",-- то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ:
   -- Правильно!!!
  Аркадий Аверченко
  
  
  http://az.lib.ru/a/awerchenko_a_t/text_0140.shtml
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"