Эпштейн Самуил Данилович : другие произведения.

Зло всемогуще ??? Будь проклято зло !!!сергей Михайлович Миронов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чем же Холуи-Палачи : срутин, пидрмедев, сракозёл, срамусер, срамерон, мерзкель, х-рлускони, х.-уйлари, сракобама, херес, сраниягу, пидрман, пан ги срун и т. д. В ПРИНЦИПЕ отличаются от описанных в этом рассказе Холуёв-Палачей : санитарок, санитаров, психиатров ?! В ПРИНЦИПЕ НИЧЕМ !
  
  Автор Сергей Михайлович Миронов
  http://www.stihiproza.ru/content/view/2556/88889010/
  
   Зло всемогуще ??? Будь проклято зло !!!
  ( Я позволил себе только вставить в авторское название знаки : ? и ! Мой комментарий в конце.)
  
  Росла Танька
  девкой неприметной, туповатой. В учебе не успевала. В отношениях со
  сверстниками к ней всегда имелась нота
  пренебрежения. И со временем это проявлялось
  все отчетливее. Но она довольно безпроблемно
  приспособилась к этому. Реагировала на
  унижения без тени смущения. Сама
  смеялась, когда смеялись над ней. Всем
  видом показывала, что ее этим не проймешь. И как ни в чем ни бывало, вступала в разговоры,
  где с ней и говорить не желали. Постепенно
  к этому привыкли и стали принимать ее такой, как есть. А она усвоила правило не упираться, где не пробьешь и
  не упускать чего можно.
  
  
   В цветущую пору не усердствовала в привлекательности. Попробовала разок
  намазюкать ресницы, обтянутые юбки... Но почувствовала себя не в своей тарелке.
  И тогда заняла позицию грубоватой,
  непробиваемой бабенки. Которой никого и ничего не надо, но которая
  всякому врежет.
  
  
   Но вот закончились школьные годы. Надо было
  как то устраивать жизнь. О продолжение учебы не помышляла. И просто что бы не терять время устроилась
  нянечкой в детский сад. Приходилось
  делать много неприятных вещей. Следить,
  приносить, успокаивать. Вытирать
  носы, носить горшки... Все это
  пришлось совсем не по душе.
  Танька всегда старалась с такой работой
  быстрей разделаться. Однажды одного
  зануду мальчишку, который все время
  ревел и чего то хотел (чего хотел она так и не поняла) заперла в клодовке. Что бы с глаз долой. Имела в виду
  попозже выпустить. Но забыла. А уж в конце дня, когда пришли
  родители и не нашли свое чадо, стали
  искать. Тут только вспомнила Татьяна про своего арестанта. Мальчик был весь
  мокрый. Свело мышцы от долгого крика,
  сейчас мог говорить только шепотом. Было
  много ругани, возмущений. Собственно
  возмутились все и коллеги тоже. Сами они
  тоже допускали не мало всякого
  наплювательства. Но что б ребенка в
  кладовку запереть, такого в голову никому не приходило. Так что на этом
  пришлось Татьяне расстаться со своим первым
  трудовым опытом.
  
  
   Но деньги как то зарабатывать надо. Устроилась санитаркой в больницу. Там
  несколько посложнее. С взрослыми людьми не то, что с детьми. Одним заговором тут не обойдешся. Однако больные то тоже
  разные. О ком то и не скажешь, что
  больной. Кто то сильно в болячку погружен, допекает. А кто то
  и не движим. Сам себе не чем не поможет.
  А также заметно, что к одним часто
  приходят, проведывают, осведомляются. А к кому то не приходят. И если такой человек сам себе
  помочь не может, то на него и
  положить можно особо не опасаясь.
  
  
   Лежала там в реанимации одна старушка. Кое как скрипела, чем могла себе
  помогала. К ней не приходили,
  одинокая была. Вроде был у нее племянник. И вроде даже не плохой. Она так о нем говорила. Но попивал крепко. Так что о нем только от нее
  и слышали. И вот как то стало
  старушке совсем плохо. Помогать себе она
  совсем не могла. Но и сотрудники, те на
  которых по служебному долгу и возложена
  эта обязанность на нее положили. Мучилась старушка неимоверно. Не попить, не
  боль утихомирить, естественную нужду
  удовлетворить помочь некому было. Так
  маялась она часами покуда какая ни будь санитарка не снизойдет все же
  или какая ходячая больная судно не
  принесет. Так продолжалось и в день,
  когда заступила на смену Татьяна. Старушка истязалась неимоверно. Болело все,
  суставы, мышцы, сердце... Разрывался мочевой пузырь. Она не могла ни сдвинуться,
  ни позвать кого. Тараканы буквально
  изживали ее. Ползали по всему телу. Старушка хрипела от стона.
  
  
   Татьяна в это самое время не спеша проходила мимо палаты. Доносившееся звуки вызывали у нее оптимистические ожидания, что старушка вот. вот прикончится, и проблема уберется с глаз
  долой.
  
  
   Ждать пришлось не долго. Старушка скончалась в тот же день. Ее погрузили на каталку и увезли в морг.
  
  
   Судьбе было угодно случиться так, что именно в этот день единственный родственник, племяник собрался проведать родственицу. Он зашел в палату и обратил недоумевающий взгляд к окружающим, где же тетя? Узнав о случившемся помчался в морг.
  Увидев искусанное тело с застывшей
  гримасой страдания лицо, вдруг прочувствовав
  тот кошмар помчался обратно наверх.
  Татьяна спокойно шла к палате поменять
  белье на кровати, когда он приблизился.
  Ему не надо было больше ни в чем
  разбираться. Громко ругаясь, "Вы с моей Маней, сволочи!" подскочил к ней, схватил за горло. Татьяна вовсе не привыкшая к
  такому обращению попыталась резко
  вырваться и надавать оплеух. Однако ощутила, что попала в крепкие руки.
  Внезапно страх охватил ее. "Спасите!"
  завизжала. К ним уже бежали со всех сторон. Но он все же успел ударить ее головой о стенку.
  
  
   Здесь случилось нечто совершенно не
  предвиденное и не желаемое. Татьяна крепко пострадала. Произошло
  сильное сотрясение мозга. Было довольно
  тяжело. Пришлось самой пролежать в больнице,
  в беспомощном состояние. Но не подорванный
  организм выдержал. Постепенно
  поправилась. И пришла опять на работу на
  старое место. Однако как прежде работать
  не совсем получалось. То есть вроде бы все то же самое. Те же больные, то же отношение, та же безответственность. Но, вспоминая тот случай приходилось все время действовать с оглядкой. Как бы чего... А тут напарница одна и говорит: "В
  психбольницу вроде нянечки требуются. А
  там другое дело. Боятся нечего". Недолго поразмыслив оставила Татьяна и
  эту работу и пошла устраиваться по
  указанному адресу
  
  
   Раздался звонок. "Пойди открой, наверно
  новенького привезли". Невысокая, плотная санитарка пошла к двери, зазвенела
  ключами. Рослый, усатый санитар привел мальчика лет двенадцати. "Ну вот пополнение". Мальчика провели в коридор и
  усадили на скамейку. Вскоре та же санитарка поставила на стол перед ним тарелку
  с едой. Мальчик однако долго не притрагивался и даже не смотрел на стол. Он бросался
  взглядом то в одну, то в другую сторону.
  Видно было он о чем то сильно переживал.
  "Чо то он не ест", заметила высокая, полная женщина в белом
  халате. "Эй ты, у нас такого не
  проходит. Раз поставили, ешь". "Я не хочу"
  тихо произнес новенький. Женщина подошла к нему. "Почему не
  хочешь? У нас сто раз не дают. Голодным
  останешся?. Мальчик продолжал смотреть трагичным взглядом. И вдруг
  расплакался. И стал говорить про
  маму. Они внезапно расстались. Его увели
  в другую комнату от нее. Там переодели и увели.
  А он думал, что сейчас вернется. "Мама,
  Мама где она?!". Она неверно тоже
  не ожидала и наверно ищет его. "А что случилось, от чего тебя сюда привезли?" Мальчик
  отвлекся на секунду, обнаружил недоумение. Словно не понял о чем его
  спросили. Потом опять вспомнил про маму.
  "Ладно никуда не денеться твоя мама. Пошли покажу
  твое место". Они прошли в палату
  и остановились возле свободной кровати. "Вот твое место, кровать, тумбочка. Раздевайся и ложись. Сейчас тихий час." Мальчик послушно все выполнил. Он лежал тихо,
  смотрел в потолок. "Ты новенький?"
  услышал он голос с соседней кровати. Но не ответил. "Ты что не слышишь?"
  "Слышу. Но ведь тихий час". Сосед оживился "Да ладно тебе. Никого нет, да и
  спать ведь ты не хочешь" "А о чем говорить?"
  "Ну из за чего сюда попал. Я вот например из школы убегал" "Ну и что? Что из за этого?" "Да
  надоело страшно. Родителям
  врал что был в школе, а сам
  прогуливал. Потом, когда выяснили
  всыпали мне здорово. Потом в школе досталось. От класной, потом
  деректорша. Я с ними поругался.
  Они родителям сказали, что я ненормальный. И что без справки от врача в школу не пустят. Так здесь и оказался" Новенький слушал поначалу с интересом. Потом перевел усталый взгляд в потолок. "Эх, да
  если б у меня такие причины были!" "А что, что случилось расскажи" Новенький
  собирался уже рассказать, но осекся. "Да нет не
  буду. Не хочу, не могу."
  
  
   Тихий
  час закончился. Палата оживилась. "Как
  тебя зовут?" обратился к новенькому подросток постарше. До этого
  он все время молчал. "Миша"
  ответил новенький.
  
  
   До ужина оставалось два часа. Это время было для развлечений.
  Были две шашечные доски, домино. Некоторые садились играть.
  Большинство же просто бродили по комнате и коридору. Миша заметил
  одного мальчика лет девяти с очень
  бледным лицом и подавленным взглядом.
  
  
   Из другой палаты выходили девочки. Они тоже
  были либо в пижамах либо в халатах
  такого же полосатого цвета. Отделение было маленькое. Чувствовалась
  теснота.
  
  
   Потом был ужин.
  Со столов быстро убрали игры и
  ставили металлические миски
  с кашей. Миши в тот день есть совсем не хотелось. Просто не лезло. Ком стоял в горле. Он постоянно вспоминал маму, как
  внезапно они расстались. Он все же заставил себя
  съесть немного.
  
  
   После ужина была раздача лекарств. Медсестра
  открыла шкафчик здесь же в комнате и подзывала по именам. Дети подходили глотали таблетки и
  запивали. Некоторых медсестра
  заставляла показывать рот, убедиться что
  действительно проглатил. Тут произошло неприятное зрелище. Медсестра
  обнаружила, что один мальчик не выпил
  лекарство, спрятал таблетку во рту. Медсестра злобно ругаясь, зажала
  ему голову руками и засунула таблетку в рот. Мальчик закашлялся. Тогда она закрыла
  ему рукой нос и в открытый рот запихнула таблетку и сразу
  залила водой из мензурки.
  Содрагаясь, мальчик
  проглотил таблетку вместо воздуха. Потом долго не мог отдышаться. Глаза были красные. Миша с
  недоуменным ужасом смотрел на
  происходящие. Но кто то проходящий
  рядом сказал, что это обычное
  явление, Такое бывает часто.
  
  
   Миша
  еще не взначай спросил
  у сестры не надо ли что то пить
  ему. Вспомнил, что что то собирались назначить. Но медсестра
  сказала завтра будет врач там будет видно.
  
  
   В восемь
  была смена. Медсестра пришла более жесткая, чем дневная. Приказала всем готовится ко сну. И
  предупредила, что не поздоровится тому, кто
  ее не будет слушать. Ее
  напарницей санираркой
  явилась новая сотрудница, наша
  знакомая Татьяна.
  
  
  В девять часов был
  отбой. Все ложились спать. Сосед
  рядом поинтересовался еще что произошло с Мишей, от чего он
  здесь оказался. И Миша рассказал
  кое что.
  
  
   "Понимаешь
  она исчезла". "Кто
  исчезла?" --Ирка. Миша рассказал про одну зловредную однокласницу. Она постоянно
  его доставала. То дразница,
  подружкам чего то шушукает и на
  него показывает. Те смеются.
  То на его место сядет и говорит
  "Подождеж" Наврала на него какую
  то пакость. Он решил с ней
  разделаться, а тут
  она исчезла. - То есть как исчезла?-Да вот так, была и нет. Я уж все
  обыскал. А потом как ни в чем ни
  бывало в классе объявилась. У меня и раньше вещи пропадали. Ручка, циркуль, тетради... А потом внезапно на месте появлялись. Теперь ясно, что это все из
  за Ирки.
  
  
   Сосед
  слушал с искреним
  изумлением. И в конце даже происнес многозначительно "Да.а. Не повезло тебе".
  
  
   Утром подъем был в шесть тридцать. Кому то давали лекарства перед завтраком, кому то после. Кому то делали уколы и оставляли лежать. Завтрак
  был в девять. Потом был обход врачей.
  Женщина врач зашла в палату подсаживалась
  по очереди к кому ни будь на кровать. Задавала обычно старые вопросы. "Как самочувствуешь?, Принимал ли лекарство?, Если против то почему....
  
  
   Так она подошла и к Мише. "А так ты новенький, ясно. Зайдешь попозже в кабинет".
  
  
   По правде
  Мише было очень тяжко. Все происшедшее
  за последнее время, эта история
  с Иркой, с путосторонними возможностями
  подействовали обухом по голове.
  А тут еще психбольница. Весь привычный жизненный уклад внезапно рухнул. Он чувствовал себя совершенно раздавленным, беспомощным. В таком
  состояние невольно хотелось выговариться, поделиться с кем то всей этой жутью, которую он не в состояние был держать внутри.
  
  
   Врачиха
  кивнула ему сесть, когда он вошел в кабинет. Посмотрела приветливым
  взглядом, сказала, что ее
  зовут Марина Петровна
  и предложила рассказать, что с
  ним произошло. Миша стал рассказывать
  свою историю. Врач поначалу смотрела на
  него пристальным, нехорошим взглядом. Затем
  уткнулась в бумаги, что то писала и
  похоже совсем не слушала. Затем перебила его, сказала, что назначила
  лечение и что может идти.
  
  
   После такого разговора Мише стало совсем
  тяжко. Ощущение полной
  беспомощности и одиночества охватило его.
  Страшно потянуло к маме.
  Последнее время она страдала
  очень. Не знала что делать. В психушку
  отдавать не хотела, хотя ей давно
  говорили. А здесь такое отношение
  с самого начала. Когда его увели в
  приемном покое в другую комнату, она
  сказала, что подождет его здесь. И не
  знала, что его сразу уведут. Наверно его искала, пыталась добиться увидеть его. Каково ей сейчас?
  
  
   В обед ему тоже дали какую то таблетку. Он едва не подавившись, проглатил ее. После обеда резко потянуло на сон. Он заснул и проспал и ужин. Собственно его разбудили, что бы дать еще
  таблетку. Миша пытался возражать, Что ему
  совсем не хорошо от такой таблетки. Но
  медсестра грубо навязала ему выпить без
  разговоров. И Миша опять "провалился"
  в необычный, не здоровый сон.
  
  
   На завтра он находился в настолько вялом,
  заторможенном состояние, что ни с кем не общался. Во время обхода он сказал врачихе, что
  лекарство действует очень тяжело и что
  он не хочет его принимать. Врачиха отреагировала жестко, что лекарства надо
  принимать. Как бы тяжело не действовали
  они лечат.
  
  
   Так Мишу канали этим лекарством до конца недели, когда приехала мама. Он вышел к ней совершенно заторможенный, не
  реакционноспособный. Прежнее щемящее
  чувство жалости отсуствовало.
  Он совершенно не был похож на себя.
  "Что вы с ним сделали?!"
  воскликнула мать. Она хотела сейчас же говорить с врачом. Но
  была субботта, врач отдыхала. А медсестры отказались не давать назначенное лекарство. По этой причине мать
  приехала в будний день,
  специально для разговора с врачом.
  Пришлось ей сильно понервничать и поплакать. Лекарство
  врачиха все же отменила. Обещала
  лечить другим, без такого действия.
  
  
   В себя Миша пришел лишь через несколько дней
  после отмены вредного лекарства. Но в полной мере
  прежнее осознание, чувственное восприятие вернулись лишь через продолжительное
  время.
  
  
   Через несколько дней начали новое лечение, инсулином. Сделали укол маленьким шприцом в руку и сказали лежать. Понемногу хотелось есть. Но
  есть нельзя было в течение нескольких
  часов. Когда время закончилось,
  Миша жадно выпил приторный
  сироп, который просто не смог бы
  выпить в другой момент. Так делали каждый день с утра,
  постепенно повышая дозу. Конечно было трудновато выдерживать чувство голода. Но с этим Миша справлялся
  без особых усилий. Ему было даже странно наблюдать
  за одной девочкой
  постарше его. Ей тоже
  делали инсулин и заставляли лежать здесь же в одной палате.
  Она не выдерживала и шла чего ни будь тайком поесть. Тогда ее привязывали.
  
  
   Хотя такое лечение было мало приятным, Миша этому не противился, с ужасом вспоминал прежнее
  лечение. Теперь он понял почему так
  бледен и подавлен тот мальчик.
  Большую часть времени тот вообще спал. А когда не спал, все равно не с
  кем не общался. Просто, находясь в
  мучительном, подавленном состояние слонялся из угла в угол. Миша попытался спросить его, как и что с ним
  произошло. Но тот не в состояние был
  ничего вразумительно ответить.
  
  
   Понемногу Миша знакомился с обитателями учреждения.
  Один мальчик подросток резко реагировал, когда что то
  говорили или делали не так. У него
  что то произошло в семье. Он надолго ушел из
  дому. Потом его нашли. Было много
  слез, ругани и переживаний. Но
  самое страшное было то, что другие, приятели, знакомые относились ко всему этому
  с издевкой. Это было невыносимо. Не раз он дрался из за этого. Один раз крепко досталось ему. После этого, по настоянию врачей он и
  оказался здесь. Звали его Володя.
  
  
   Еще один
  мальчик, лет девяти мочился по ночам.
  Вроде из за этого здесь и находился. Другой подросток,
  Валера наоборот был довольно
  веселый. Он никогда не о чем таком
  обидном не рассказывал. И больше говорил
  о том, что скоро его выпишут.
  
  
   Обращала внимания на себя еще одна девочка
  подросток. Она подолгу сидела где
  нибудь, на стуле, на кровати при
  этом раскачивалась вперед и назад. Почти
  не с кем не говорила. Но что то часто бормотала про себя.
  
  
   Все, что
  произошло с Мишей за последние
  пару лет невозможно было не предвидеть, не
  привыкнуть, не принять. Он был чувствительным,
  отзывчивым мальчиком. Впечатлялся
  и от плохого и от хорошего.
  Собственно к плохому он был совсем не готов. Мир в
  общем то был прекрасен. Свежий утренний
  воздух, запах цветов, лица как правило кажущееся
  дружелюбными. Были друзья, с
  которыми было интересно. Школа, где
  давали знания, готовили к жизни,
  непременно в оптимистическом духе. В целом
  жизнь можно сказать улыбалась ему.
  
  
   Эта история с Иркой, с необъяснимыми
  возможностями свалилась слишком уж не кстати, как
  невероятная напасть, как
  жуткий сон, от которого
  никак нельзя проснуться.
  Как буд то какая то
  ошалелая злая сила ворвалась
  в еще только начинающуюся
  жизнь, в хрупкий внутренний
  мир еще не созревшего человека.
  
  
   Васильевна была гроза отделения. Когда начиналась
  ее смена, все притихали. Ждать от нее можно было чего угодно. В сильном
  не расположение она могла ни с того ни с сего схватить за ухо попавшегося под руку, могла и заехать так, за
  "здорово живешь". Обычно она начинала с
  предупреждения типа, "что б было тихо, я вас знаю, допрыгаетесь у меня". Так
  случилось в этот раз, что первым
  ей под руку попался
  Володя.. Она наткнулась на него,
  когда выходила из ординаторской в
  коридор. "Ты чего здесь крутишся.
  Валяй живо в палату!". Володю
  обожгло, за что такой наскок! И
  он выругал стерву. Тут же осекся. Но
  было поздно. Обрушив на на его голову
  удары, одновременно она звала на помощь
  санитарок. Те не заставили себя долго ждать.
  Одна высокая и полная с весьма
  тупым выражением лица и Татьяна
  подскочили и дружно стали лупить совершенно ошарашенного мальчика. Затем
  скрутивши они потащили его в палату. Он
  не сопротивлялся. Да и откуда здесь могли
  быть силы сопротивлятся. Но
  стервятницы тем не менее, продолжая бить
  привязали его к кровати. Этим дело не кончилось. Васильевна всегда
  доводила дело до конца. То есть все, что могла, весь негатив изливала полностью. Позвонила дежурному врачу, вытребовала
  аминазин и с показательным удовольствием ввела привязанному,
  совершенно ошарашенному, захлебывающимуся слезами мальчику.
  
  
   Это видели все. Вся палата. Миша не в состояние был поверить в увиденное. Это не вписывалось в рамки представлений о мироустройстве, о
  допустимости зла. Это было что то
  запредельное. И накладывалось на уже знакомое, испытанное, не объяснимое. Давлеющее
  потустороннее вторгалось в реальность. И это
  зло тем
  объяснялось. Ну не могло быть
  иначе. Слишком несуразно, слишком не
  соответствовало тому, что могла
  принять хрупкая и
  уже настрадавшаяся детская
  душа.
  
  
   Проснулся
  Володя лишь к обеду на следующий день.
  Его невозможно было узнать. Обычно
  резко реагирующий на все, он был абсолютно не реакционноспособен. Ничего не чувствовал и о происшедшем вчера
  не мог говорить. И его живое,
  мускулистое тело совершенно
  обмякло и утратило прежний
  вид.
  
  
   Обращались сотрудники к подневольным
  детям весьма цинично, издевательски,
  жестоко. И выглядело это
  как то не естественно и даже не правдоподобно. Действительно, ну с чего вдруг взрослым людям
  иметь такой негатив по отношению к детям. Да еще ведь и без того задавленным
  несчастьем. Но они были не просто жестоки, но
  цинично-напористо, показательно
  жестоки.
  
  
   У
  имеющего человеческую душу
  неизбежно возникал вопрос, -- как
  они не боялись,
  как позволяли это их души?! Все,
  что происходило за
  пределами этих стен однозначно говорило, что такого
  происходить не может, что
  такое недопустимо и неизбежно
  наказуемо. Но вопреки всем
  представлениям здесь это
  происходило, как само собой разумеешееся
  и оставалось безнаказанным.
  
  
   Валя,
  так звали девочку подростка, что все молчала и раскачивалась была очень замкнута и почти не общалась. Некоторые
  считали ее совсем забитой, выжившей из ума. Одна санитарка постоянно называла ее клячей,
  дурой с приветом. Но она не была глупа. Что то действительно гнетло ее, но она ничего об этом не говорила. Вообще
  говорила очень мало и тяжко.
  Как буд то старалась побыстрей закончить и больше не говорить. Однажды она разговорилась немного. И несколько раз повторяла одну мысль, " если
  человек не хочет жить, почему его заставляют."
  
  
   Среди ночи разбудил шум. Санитарка ругала,
  швыряла и хлестала мальчика, что лежал
  не далеко от окна. "Опять обоссался!
  Сколько раз говорила просыпайся. Я что за тобой это убирать должна!" Коля, так звали мальчика кричал и плакал. Был перепуган, спросонья не сразу понял, что произошло. Хотя происходило такое уже не впервые. Он иногда мочился во сне и за это ему перепадало. Он боялся этого и старался
  не спать. Из за этого затем засыпал замертво.
  Тогда это и случалось. Объяснять
  тупоголовым санитаркам, что это не
  нарочно, было бесполезно. Ответ был простой, " Отрезать тебе надо. Я вот тебе всыплю, я тебя мордой ткну так ты
  у меня научишся". Коля был совсем
  не большой и слабый.
  Он и так страдал из за такого недуга.
  Но таким отношением его совершенно
  задавили. Он все время боялся и
  часто плакал.
  
  
   Какого
  отношения со стороны взрослых людей следовало бы ожидать по отношению к
  оказавшемя в столь горьком
  положение детям? Прежде всего сострадательного. Как то сложно
  и предположить другого. Однако вопреки всем
  приемлемым ожиданиям, происходило совсем другое. Они ненавидели этих детей. Они издевались и деспотировали. Просто
  не упускали случая, как то
  уничтожающую неприязнь
  продемонстрировать.
  
  
   Грубость, унижения, побои не ограничивали творимое зло.
  Каждого старались уязвить в больное.
  То, чего более опасался. Все это представляло
  их не просто скверными людишками, но явно враждебными. Внушало опасения их и
  противление им.
  
  
   Особенно задевало Мишу их напористое желание вытеснять. Из палаты, из коридора, во двор, со двора... Они постоянно заставляли
  находится там, где они хотят
  что б
  ты находился. Даже без всякой
  видимой нужды. Просто
  деспотировали. И это
  вызвало ощущение, какого то скрытого умысла.
  Буд то что то важное для
  себя он теряет когда его
  вытесняют с занимаемого места. Как
  тогда с той гадиной Иркой, каким уязвленным он себя чувствовал,
  когда она исчезла. Он чувствовал себя беспомощным перед
  ней. И наверно эти тоже
  преследуют его, здесь есть
  связь. И вытесняя они
  обретают те же возможности и он
  оказывается таким же беспомощным перед ними.
  
  
   Из за этого Миша стал
  противиться вытеснению. И это то прибавило жару стервятницам.
  
  
   Что было совершенно не стерпимо, подавляло
  и вызывало абсолютный протест, это
  полное отсутствие страха с
  которым они творили
  свои изуверства. Когда очередной забитый, подавленный ребенок, захлебываясь слезами клял их, они
  в ответ декламировали
  ошалело нагло и безжалостно, что
  будут делать что хотят, что будет всегда по ихнему и
  что никто им не управа. А
  если, не зная как еще выразить
  возмущение говорил им,
  что мол как же
  так можете, а если
  б вас так, -- в ответ
  незамедлительно летело ошалелое
  хамство: "Я тебе покажу
  "нас", тебя, маму
  твою!..."
  
  
   И
  это тоже указывало на их особое
  положение, неограниченную власть.
  Но как можно было такую власть объяснить?
  С чего вдруг эти тупоголовые санитарки и медсестры никого и ничего не боятся? Самым правдоподобным было
  объяснение наихудшее, в
  которое Миша не в состояние был
  и поверить. Это объяснялось
  теми самыми потусторонними возможностями. Весь
  мир сошелся на этом стыке. Какое то
  злое проведение все
  приводило в действие,
  все предопределяло. Мир разделился на две категории. Одна
  видимая, привычная, желательная.
  И другая скрытая,
  ненавистная, уничтожающая неимоверными
  возможностями. И все окружающие оказывались
  действующими лицами той
  скрытой, кошмарной реальности. Приходилось их рассматривать так.
  Но это было выше человеческих сил. Это было
  совершенно не по силам маленькому человеческому
  существу, совсем юнному, но так вероломно ввергнутому
  в этот беспросветный
  омут.
  
  
   После укола инсулина надо было пролежать
  четыре часа. Потом приносили долгожданный
  сироп. Обычно Миша выпивал его
  жадно. Но в этот раз внезапно стошнило. Шатаясь,
  он поспешил в туалет. Крушка с сиропом
  осталась стоять на тумбочке. Когда он возвращался, у дверей наткнулся на Татьяну. Она резко остановила его: "Куда спешишь?
  Подождешь" Миша пояснил, что там остался сироп, надо его допить. "Потерпишь с
  твоим сиропом" показательно цинично заявила Татьяна и
  закрыла дверь перед носом. Миша
  остро почувствовал столь неуместную
  враждебность. И сейчас же
  подумал, что это наверняка не
  спроста. Что ему закрывают вход в палату потому, что ему нужно сейчас там быть. У него отнимают
  нечто гораздо более важное, чем просто нахождение в палате и недопитый сироп. Он не мог знать что это, но
  чувствовал, что это так. Внезапно его охватило отчаянье. Всегда тихий, он попытался прорваться через дверь. Татьяна резко остановила и оттолкнула его.
  Ослабленный мальчик не удержался и упал на пол. Поднявшись он еще и еще раз
  пытался прорваться внутрь. Заметив этот напор, Татьяна заняла уничтожающе циничную позу и с явным удовольствием всякий
  раз отталкивала его. "И чего это
  тебе так надо?". Ее очень подзадоривало
  его отчаянное стремление во что бы то ни стало прорваться в палату. Миша совсем обессилел.
  Ясно не спроста она его не пускает. Пробиться в палату было настолько же не возможно, насколько необходимо. Надвигалась истерика.
  
  
   Валера
  был парень оптимистичный. Старался
  не горевать, ни чем не задеваться. Он и выглядел таким благономеренно расположеным, что никто от него
  ни каких резких действий не ожидал. Но однажды он
  среагировал так, как в подобных местах
  реагируют крайне редко. Произошло это при таких
  обстоятельствах. Аня, дубоватая
  санитарка затеяла выяснения с Колей на
  предмет того, что в прошлую ее смену, он мочился в постель и тем заставил выполнять столь неприятную работу. В процессе
  выяснения Аня выкручивала Коле ухо. Он кричал, просил что б отпустила. Но она
  продолжала его истязать и старалась ткнуть лицом в пол. Так,
  терзая ребенка она
  проходила мимо Валерки, который
  как всегда выглядел благодушно расположенным. И вдруг, без всяких предупреждений с
  размаху заехал стервятнице в ухо. Аня вскрикнула, сейчас же
  отпустила Колю. Тот сейчас же
  убежал. По сколько Аня
  ойкала и причитала ее услышали
  и поспешили на помощь. Подскочили
  с двух сторон и Татьяна и
  Васильевна. "Кто тебя?" Аня
  показала на отошедшего к окну Валеру. Тут
  Васильевна взбесилась: "Валерка! Не может быть.
  Ах сволочь" Она без колебаний подскочила к Валерке и по
  привычке замахнулась. Однако, не
  дожидаясь расправы, Валерка опередил ее и заехал прямой наводкой в лицо. Васильевна отскочила,
  закрывая разбитый нос и крича: "На
  помощь!", Кому она кричала? Все, кто мог прийти на помощь находились рядом. Не битой оставалась только
  Татьяна. Положение оказалось не стардартным. Все конечно боялись.
  Но возможно страх и заставил их действовать.
  Аня оценив ситуацию перестала причитать
  и надвинулась на Валерку.
  Татьяна поспешила за ней. Теперь защищаясь от везможных ударов они
  навалились на него, хватая за
  руки. Аня была баба
  увесистая. Так что главное было
  навалится. В какой то
  мере им это удалось. Хотя Валерка юрко выкручивался и
  умудрялся наносить удары. Правда
  без размаха они
  не были столь болезненными. Схвативши
  его за обе руки,
  они прижимали его к стенке. "Подержите немного. Я сейчас вызову санитара"
  Васильевна помчалась в ординаторскую.
  
  
   Санитар пришел на удивление быстро.
  Сразу подошел к Валерке. Санитарки отступили, от уже не
  сопротивляющегося мальчика. Санитар,
  не говоря ни слова схватил Валерку за шею. После этого
  Валерка сразу поник и едва не
  упал. Санитар потащил его. Так тянут заарканенное убойное
  животное. Тут санитарки наперебой
  стали реализовывать мстительные
  побуждения. С криками: "Мы
  тебе бугаю покажем!" стали лупить
  и счипать тащимого Валерку по чем попало. Они продолжали это и когда санитар
  уже дотащил Валерку
  до кровати и
  прижимал его, хотя тот не сопротивлялся. В это
  время подоспела Васильевна со
  шприцом в руке. Она тоже
  очень хотела возместить свою обиду.
  Но всем тут было тесно, друг другу мешали. Санитарки,
  почувствовав сзади Васильевну
  понемногу угомонились. Да и уже предостаточно
  измутузили Валерку. Вытирая пот,
  со словами: "Набрали тут бугаев
  над бедными женщинами измываться", они
  отступили. Василевна, сверкая ледяными, злобными зенками словно искала как бы его больнее
  садануть. Мешал шприц и перчатки надо
  было снять. Тогда она все же прежде сделала укол. Положила шприц рядом
  и бросилась на Валерку."Я тебе сейчас сделаю! Ты у меня
  пожалеешь. Никогда больше не..." Она
  била и щипала его уже истерзанное, все в кровопотеках
  тело. Затем, изловчившись заехала в лицо
  кулаком. Санитар при этом невольно
  попытался заслонить Валеркино лицо. Но
  она оттолкнула его руку и старательно ударила несколько раз. Покуда не пошла
  кровь.
  
  
   Затем все возмущенные работники порешили,
  что никуда не годится таким бугаям находится
  в детском отделение. И потребовали, что
  бы санитар увел его в взрослое. Санитар
  возразил, что для этого надо
  распоряжение... Но стервятницы
  так оголтело ругались и настаивали,
  что он не стал с ними спорить и
  согласился увести Валерку. Идти однако
  Валерка уже не мог. Действовал аминазин. Санитар попробовал поднять его с кровати. Но тот сразу упал. Тогда на помощь пришла Аня. Вместе с санитаром они потащили
  безжизненное тело.
  
  
   Все это произошло тоже на глазах всей палаты
  и подействовало убийственно удручающе. Кто то сказал: "Пропал Валерка". Действительно,
  такой благодушный был. Выписать должны
  были. Наверное выписали бы. Не успел.
  
  
   И не
  ищи ты здесь вины
  
  Не полагайся на расплату
  
  Мы на пиру у сатаны
  
  И в том причина всей утраты.
  
  
   Миша был ввернут в противостояние почти со всеми санитарками и медсестрами. Он постоянно
  ожидал их вторжения и противостоял этому
  всеми силами истерзанной, хрупкой,
  детской души. Он хватался за каждое
  препятствие, когда его выталкивали,
  рвался обратно. Иногда стали приходить
  мысли, что следует схватиться за какое то место, предмет или
  оказаться в данном месте и тогда
  возможность выталкивать его исчезает.
  Мысль такая с одной стороны заставляла
  действовать именно так. С другой неотвратимо представляла реальность соответствующей этому
  свалившемуся потустороннему кошмару. Что было нестерпимо жутко. И Миша очень хотел, что бы подобные мысли не подтверждались реальностью.
  
  
   Когда, в очередной раз остервенелая санитарка,
  которую он даже не успел узнать по имени подскочила к нему с явным намерением
  вытолкнуть из палаты Миша, подчиняясь указанию
  мысли прислонился рукой
  к стенке. Он больше ничего не делал и ждал, что сейчас она схватит
  и вытолкнет его. Но изумительным образом она остановилась и не стала приближаться. Миша ужаснулся. Он столкнулся
  с такой реальностью, которую никак
  не мог принять. Стало
  совершенно очевидно, что привычная
  видимая реальность только ширма,
  прикрывающая другую, где все привычные представления
  теряли смысл. Где все объяснялось потусторонними
  возможностями. Осознание этого было
  настолько тяжко, что сознание не
  выдержало, померкло. Он утратил тогда
  возможность воспринимать реальноcть
  столь же ясно, как раньше.
  
  
   Каждый
  чем то был болен. Уже в том смысле, что каждому что то болело. У каждого было свое
  больное место. И именно это называлось болезнью,
  именно с этим надо было
  вести бескомпромисную борьбу.
  Слово "болезнь" здесь имело значение
  хуже нарицательное, чем это может
  иметь место в любом ином месте. Здесь не было обездоленных,
  обиженных, сломленных
  невероятными обстоятельствами,
  просто детей нуждающихся
  в сострадание и поддержке. Здесь были негодяйские
  больные. Которые хуже всех, от
  которых одни неприятности, которых родители
  или кто еще
  спихнули им на голову. Потому эти дети были
  виноваты уже изначально, по самому определению, по сколько находились здесь.
  
  
   Средств борьбы с этим злом, болезнью и
  больными (что на языке ошалелых
  тупиц означало одно и тоже) имелось предостаточно. Кулаки, запирания,
  привязи, угрозы вызвать санитара... Всем
  этим можно было принудить всех ходить по струночке и не дышать без команды. Но были и другие средства. Которые надо
  было использовать и которые некоторым приходились
  очень по душе. Тем более эти средства были удобны
  по
  
  
  сколько назывались
  лечением. Ну как же еще бороться с болячками, как не лечением.
  Эти средства употреблялись весьма широко
  и целенаправленно. И уж кому, кому, а палачам они помогали. Ведь
  под действием нейролептиков,
  излечивыемые временно умирали. И довольно
  на долго. Иметь дело с недвижимыми, было гораздо спокойнее. Можно
  было и самим завалиться на свободные
  кровати и проспать пол смены. Да и потом, те временно умершие оживали не полностью. Тот, кому скрутивши вкалывали
  аминазин, совсем был не похож на того, кто поднимался с кровати через сутки. Вялое, расплывшееся существо, с потухшим взором, стертой реакцией.
  Такого можно было и в стенку носом
  ткнуть, в ответ он мог только поскулить.
  
  
   Такой
  способ подавления разумеется не
  нравился излечиваемым. Каждый
  протестовал как мог. Каждый жаловался
  врачу. И непробиваемая гипократка без
  тени сопереживания и даже с удовольствием
  успокаивала, что мол ничего,
  надо потерпеть, будет лучше. Жаловались
  родителям. И некоторые
  родители пытались протестовать.
  Но и их протесты значили не много больше, чем протесты
  детей жертв. Иногда стервятники
  поступали так,-- Обещали родителям как
  само собой разумеешееся препараты
  больше не колоть. И
  продолжали колоть, как ни в
  чем не
  бывало. Нейролептики вообще крайне
  губительные препараты. А уж на растущий детский
  организм действовали кошмарно
  разрушающе. И за месяц, а то и неделю такого излечения, еще не живший, юнный человек превращался в такое, из чего выход в
  какое то приемлемое человеческое
  существование лишался всякой перспективы.
  
  
   Выходные были посещаемыми днями. Ко
  многим приезжали родители. Миша всегда ждал
  этого дня. Он не только хотел
  видеть маму, он хотел утешить ее.
  Он знал как ей тяжело. Знал, что
  всю неделю она не в себе
  и всеми мыслями и днем и ночью здесь. Он
  знал, что его жизнь это ее жизнь. Но постепенно он стал ощущать отупение чувств. Все, что пришлось
  здесь пережить, издевательства, деспотию,
  психологический нажим стали чем
  то привычным, обыденным. И даже к матери он
  перестал испытывать прежнее
  сострадание. Ловил себя на этом, что
  не ожидает встречи с ней
  с таким трепетом и сердце
  как то окаменело и не испытывает прежнего волнения.
  Пытался перебороть это,
  показывать что ничего
  не изменилось. Но мама конечно
  все чувствовала. Она видела что происходит совсем скверное. Она
  знала заранее сколь рискованно поместить сына сюда. Она все сделала что бы этого избежать. Дошло до таких крайностей,
  она понамала, что теряет его и так. Что может сделать мать в такой
  ситуации! Она воспользовалась последней
  надеждой. Ничего больше не было. Выбора не было.
  
  
   Вот этой
  надеждой и оказалась психиатрия. Ее абсолютно
  бездушные,
  остервенело-глумливые
  служители.
  
  
   А теперь
  прибавилась свежая беда. Здешние стервятники
  разрушили едва державшуюся
  гармонию в его
  сердце. Уничтожили всякую уверенность в себе, уязвили, ужесточили. Эта
  боль наполняло исстрадавшееся сердце,
  поглощала сознание.
  
  
   Время
  шло и что то менялось в этом вместилище зла. Собственно менялось одно. Поступали новые
  подлежащие излечиванию. Старых кого выписывали, а кого переводили в
  взрослое отделение. А Миша находился здесь уже пятый
  месяц. Курс инсулино-терапии заканчивался. А после этого его обещали
  выписать. Миша не ожидал этого
  как раньше, когда
  просто рвался домой. Беда удерживала
  его здесь. Тем не менее,
  когда срок выписки
  уже был определен,
  стала все более вспоминаться
  прежняя жизнь. И может
  впервые за последние
  месяцы по настоящему захотелось домой. В
  день выписки все
  было обставлено радостно. Мама улыбалась, уговаривала
  что теперь все
  будет хорошо. Он тоже
  улыбался. Просто не мог не улыбаться.
  
  
   Только
  по приезде домой
  Миша почувствовал себя
  изнуренно усталым. И не
  пожелал ни с кем общаться. На
  следующий день встретился с прежними приятелями. И сразу
  почувствовал разницу. Они были
  здоровые, загорелые, уверенные. И даже
  ростом все были заметно выше. Миша
  сразу почувствовал себя "не в
  своей тарелке". Почувствовал насколько они не знают того,
  что пришлось ему пережить. И насколько это делает их разными.
  Лишь постепенно общение как то налаживалось.
  
  
   Можно
  было бы уж и порадоваться жизни. Но память возвращала
  к пережитому злу. Слишком цинично, кощунственно язвили его
  душу. Слишком больные места
  и слишком издевательски
  задевали. Тогда, там чувство
  уязвленности, обиды было
  задавлено ощущунием их
  всепопирающей силы. Здесь же,
  сейчас эта задавленность
  так не ощущалась. И
  обида стала выплескиваться все
  сильнее. Это сейчас же
  сказалось на общение
  с ребятами. Его стали сторониться, дразнить.
  Миша "ушел в себя". И поглощался
  страданием. Мать не
  знала, что делать. Она
  уже была уверена, что
  больше в психушку
  сына не отдаст.
  Однако Миша страдал
  все более. Уговоры не помогали. Он все
  более раздражался. Воспоминания
  изнуряли его. Иногда просто приходил в
  ярость. И не в
  состояние был контролировать себя. Так
  рухнули все надежды. Убитая горем
  мать, повезла его
  опять в то исчадие
  ада.
  
  
   "Ах ты!
  Опять здесь. Ну значит ты наш".
  задиристо цинично продекламировала
  Татьяна, когда совершенно
  раздавленного душевно Мишу привели
  в отделение. Его опять провели в
  ту же палату, показали место. Миша сел на кровать и сидел
  не двигаясь, поглощенный невероятным
  кошмаром. Ему действительно казалось странным, что все это происходит с
  ним. Ведь это так жестоко, так
  чудовищно, просто невероятно
  что бы такое реально происходило.
  
  
   Зачем,
  какой нелепый рок!
  
  Свалился в этот мир чудесный
  
  Бедой закрыло потолок
  
  Прими господь вопрос уместный.
  
  
   Из старых
  оставалось немного. Володю за это время
  выписали. Валерку больше не видели
  с тех пор как увели во взрослое. Перевели
  во взрослое так же Валю.
  
  
   Из
  новых были два
  подростка с выраженной
  умственной отсталостью. Оба
  были приблизительно одного возраста,
  у обоих были порализованы рука и
  нога и
  потому одинаково хромали, страдали
  эпилептическими припадками. Содержатели
  с самого начала смотрели на
  них искоса. Чего
  снова таких бугаев в
  детское. С некоторых пор здесь стало в
  традиции всяких чуть постарше наровить
  спихнуть в взрослое
  отделение.
  
  
   Собственно
  зачем здесь держали
  несчастных детей? Зачем, ради
  чего их
  изо дня в день тераризировали,
  унижали, издевались? Зачем
  вкалывали эти ужасные,
  губящие душу и тело препараты?
  Формально заведение называлось больницей и
  содержали здесь больных
  людей для оказания им помощи и лечения. И эти всеразрушающие яды называли
  лечением. Но был ли хоть кто ни будь, кто
  верил, что это хоть чем то напоминает лечение? Этим
  постоянно расправлялись. Сами
  излечивающие называли это
  лечением не иначе, как
  с издевкой. Мол, я тебя
  вылечу, мало не покажется. Вкалоть аминазин было самым распространенным способом
  рассправы. Слово "аминазин" звучало
  самым нарицательным образом.
  И означало что то
  вроде конца, плахи, откуда не
  возвращаются.
  
  
   И относились к подопечным, как к изгоям, которых на них спихнули.
  И сами они стремились их
  выпихнуть от себя. Куда
  угодно, домой, в взрослое
  отделение, хоть на кладбище. Или такой
  подручный способ,-- в аминазин. Заживо убить, провалить в ничто. Что
  б наличествовал лишь формально, а
  фактически отсуствовал. Подопечные
  были те, от кого надо
  было избавиться. Эта
  задача и выполнялась.
  Всеми доступными средствами.
  А уж средства
  для этого были,
  хуже не придумаешь.
  
  
   Мишино
  сознание было разорвано
  между двумя котегориями.
  С одной стороны
  он был полон желания
  жить полноценно, вырваться
  из ошалелого кошмара.
  Он просто жаждал
  вернуться в оборванное
  детство. Дружить, общатья,
  радоваться жизни, радовать
  задавленную бедой маму.
  Ведь он не жил вовсе. Не успел.
  Все случилось так
  внезапно, вероломно... Как хотелось отторгнуть
  весь этот кошмар! Вернуться
  в беззаботность и
  радость детства.
  
  
   Но
  с другой стороны
  вопреки яростному неприятию
  реальность оказывалсь таковой. И
  находясь в этой реальности он вынужден был
  вместо всего, что так
  требовала его истерзанная
  душа, вынужден был вместо
  всего этого тонуть в беспросветной мгле окаянного противостояния неимоверному, всепопирающему злу.
  
  
   И в такой альтернативе
  он не мог выбрать
  ничего. Сознание его так и металось
  между этими двумя
  категориями.
  
  
   Через какое то время ему назначили аминазин в
  качестве лечения. Он противостоял этому с самого начала. Делали
  насильно. Однажды пришла в голову
  знакомая мысль, что если
  дотронется к стенке, аминазин не сделают. Он дотронулся
  и в тот раз
  аминазин не сделали.
  Больше Миша не
  верил ничему. Только собственным
  мыслям. Стенка, рядом с кроватью
  стала единственным спасительным
  местом. Всякий раз, когда какое то принуждение грозило ему, он хватался, как за
  соломинку за стенку. Он
  боялся отходить далеко,
  иногда просто простаивал, просиживал там на
  одном месте. Осознание такой единственной
  возможности спасения являлось
  абсолютно сокрушительным. И он
  конечно же знал, чувствовал каждой
  частицей истерзанной детской
  души, что долго не выдержит
  осады. Но не видя никакого выхода, как по
  инерции продолжал "зубами
  цеплятся" за такую убийственную
  возможность.
  
  
   В какую
  тягостную тьму!
  
  Все провалил балван радетель
  
  Что не расскажешь никому!
  
  Чему один господь свидетель!
  
  
   Одного
  из тех двоих новоприбывших подростков вскоре выписали.
  Другой остался. У него был
  весьма жалкий вид. Были
  порализованы рука и нога. Он сильно хромал и придерживал бездействующую руку. Привезли его из какого то села. Была большая семья, были еще
  дети. Родителям было
  как бы не до
  него. Приезжали редко. Умственное
  развитие у него было
  на уровне 5-6 лет.
  Был он довольно раздражителен, как почти все
  эпилептики.
  
  
   Служащим он с самого начала не понравился. Во первых
  по возрасту был достаточно
  старший. Было ему лет
  пятнадцать. А содержатели
  всех, кто постарше наровили
  спихнуть во взрослое отделение. Во
  вторых сильно не
  по нюху пришелся сам
  его вид. А много им было и не надо. К нему
  частенько придирались. Не туда
  шел, под ногами крутился, не слушался.
  Он сейчас же
  озлоблялся. Тогда летели
  угрозы. В конце концов ублюдки
  стали с ним расправлятся. Специально провоцировали его. А когда он
  приходил в ярость, набрасывались
  со всех сторон. Он яростно
  пытался орудовать единственной
  действующей рукой. Они перехватывали руку, толкали. Не
  удерживаясь он падал. Изверги
  волокли его к кровати, избивали.
  Как то стали делать аминазин. Это
  было противопоказано.
  Однажды после аминазина у него начался эпилептический статус. Его
  еле отходили. Но после вновь стали делать аминазин. Однажды, во время очередной
  экзекуции отличилась Васильевна.
  Мало того, что его уже
  предостаточно избили и привязали.
  Не находя, что бы
  еще поомерзительнее сделать,
  она с силой схватила его за половой орган и
  дергала с садистким азартом.
  
  
   Какой
  нормальный человек, видя
  такое изуверство останется
  в обычном состояние, не
  вскипит, не окажется
  в отчаянном изумление?!
  Но этот садящий кошмар совершали
  по отношению к исстрадавшимся, унижаемым и истязаемым, растравляемым детям!
  
  
   Где ты был
  Господи?! Конечно ты здесь ни при чем. Но когда происходит такое как не возвопить:
  "Как же ты допустил такое Господи?!"
  
  
   Происходили и другие перемены. Появились
  несколько новеньких небольших по возрасту, мальчиков и
  девочек. Поначалу некоторые из них отличались
  чрезмерной игривостью. Их постоянно
  было слышно. Но
  жестокостью,
  непозволительной по отношению к
  детям их быстро осадили. Они были испуганны
  и все время с оглядкой.
  Но для порядка им тоже вкалывали аминазин.
  
  
   В этой,
  ставшей привычной безисходности
  время стало проходить не
  заметно. Прошло уже больше
  года как Миша
  впервые оказался здесь. Дни проходили
  похожие один на другой.
  Чуткая, открытая душа
  окаменела. Он сам с изумлением
  наблюдал, насколько иначе,
  чем прежде этого кошмара все
  воспринимает. Кошмар стал текучестью,
  обыденостью. Он продолжал
  находиться в состояние
  разорваности между вероломно
  отторгнутой востребованной жизнью
  и абсолютно неприемлемой
  реальностью. Теряя всякие
  силы, противостоял притеснениям,
  невероятным поползновениям против него.
  Почти все время находился на
  одном месте, возле кровати.
  И всякий раз, когда угроза надвигалась,
  сейчас же хватался за
  стенку рядом. Не выдерживал такой
  заперти, вырывался. И сейчас же расплачивался за
  это принуждением. Все надежды
  сконцентрировались на этом клочке
  вселенной. И чем жуткая
  реальность неотвратимее поглащала
  сознание, тем нестерпимее
  осознание ее становилось. Происходили
  такие трагичные моменты,
  когда приезжала мама, а он
  боялся выйти к ней, что бы не
  лишиться спасительного адского места. Если
  не выходил, переживал неимоверно
  из за причинения
  страдания матери. Если
  выходил, то с осознанием,
  что открыл возможность
  осуществления скрытого зла. Неимоверная
  мука эта не
  могла не привести
  однажды к полной
  невозможности продолжать самоистязания. И когда это произошло, Миша почувствовал себя совершенно
  раздавленным. Оставалось только погибнуть.
  
  
   Я так
  любил, я так страдал!
  
  Я так отчаянно сражался!
  
  Я столько сил борьбе отдал!
  
  А мир достался этой бабе.
  
  
   Твердолобые, самодовольные, не способные сожалеть
  палачи были вполне довольны. Они делали свое дело. Принуждали, унижали, подавляли.
  И, нацепивши маску обычных, обремененных заботами
  граждан расходились по
  домам. К своим семьям, житейским заботам. Они привыкли выхватывать
  когтями все, что жилалось
  низкими, поскудными душонками. И
  если что то не получалось где то,
  то всегда могло компенсироваться здесь.
  Здесь грубым насилием
  достигалось и самое черное, человеконенавистническое замышление.
  
  
   Была
  здесь еще одна
  девочка подросток. Совершенно
  обезличенное существо. Она
  страдала крайне тяжелой формой умственной
  отсталости. Имела крайне
  скудный запас слов, крайне
  неприглядный вид. Ее кроме
  прочего еще почему то остригали налысо. Была она существом не требовательным,
  безобидным.
  
  
   Истязатели как то добрались и до нее. Просто утехи ради решили выяснить бывали ли у нее когда нибудь сексуальные контакты. Целой сворой, медсестра и напарницы санитарки
  подошли к ее кровати и затеяли
  выяснение. Когда они полезли в интимные
  места исследуемая испугалась, попыталась
  вырваться. Вначале ее удержали,
  затем решили не будить
  зверя. И устроили
  допрос. Медсестра старательно
  доходчиво спрашивала чего
  когда ей делали мальчики.
  Для ясности ей опять лезли в интмные места и
  поясняли чего именно должны были
  мальчики делать. На интересующие вопросы
  она ответить вразумительно так и не
  смогла. Но в результате экзекуции расплакалась. Чего за
  ней ранее не наблюдалось.
  
  
   Однажды
  вновь поступил Володя.
  На сей раз он постоянно был
  угрюмый. Почти не о чем не говорил. Стервятники
  навязчиво выражали желание перевести его в взрослое отделение. Не
  известно, чем это закончилось.
  Но Володю неожиданно
  выписали. Так или иначе, врослого отделения он тогда
  избежал.
  
  
   Теперь, как
  и опасался Миша, ему стали
  делать аминазин. И делали довольно
  долго. Покуда образовались абцессы в местах уколов. Тогда назначили
  у.в.ч. Физиотерапию проводили
  в другом здание. Туда приводили со всех
  отделений. Совершенно сломленному, раздавленному психологически Мише
  казалось чем то желательным
  любая замена обстановки. И
  он даже ожидал каждый
  раз с какой то
  долей желания( Как такового
  желание вообще не было. Было
  лишь то, что может выглядеть чем
  то на фоне ничего) хождение на
  процедуры. Там обычно была очередь. Ожидали в тесном коридорчике. Миша невольно
  обращал внимание на разных людей.
  Мужчины, женщины в таких же
  полосатых пижамах. Расплывшиеся, опухшие,
  подавленные...Некоторые
  находились здесь годами.
  Практически всю жизнь.
  Некоторых Миша запомнил и узнавал сразу, когда приходил. Однажды
  он заметил одного совершенно
  поникшего, заросшего паренька.
  Был у того весьма жалкий
  вид. Какой то сдавленный, опухший,
  был к тому же
  довольно сутулый, из за чего
  казался меньшим. Привлекло
  внимание однако что то знакомое. Он явно видел его раньше. Миша всмотрелся в его лицо. И вдруг
  как прошибло,-- да это же Валерка!
  Да это был Валерка.
  Тот самый оптимистично
  расположенный. Который тогда ожидал
  выписки. Слезы навернулись Мише на глала. Хотя этого
  с ним давненько не случалось. Миша
  попробовал обратится к нему. Валерка
  пробурчал только несколько
  слов. Да он знает, помнит. Без всяких эмоций,
  не меняя выражения. И прошел мимо.
  
  
   И
  потому здесь правит зло
  
  И без вины, без прогрешенья!
  
  Так наказуемо добро!
  
  Где нет ни права, ни отмщенья!
  
  
  
  
   Старания сотрудников принесли успех. На данный момент
  всех постарше выперли во взрослые
  отделения. Миша остался самым старшим. Остальные девяти-двенадцати летние. Истеричные, запуганные,
  отсталые, брошенные...Теперь энергия
  глумливцев перешла на них. Их деспотировали, измывались не меньше. И хотя все были запуганы и
  боялись не угодить
  мерзавцам, детская
  непосредственность вырывалась наружу.
  Они мешали что
  крутились под ногами,
  раздражали игривостью,
  создаваемым шумом. Их без конца не щадно
  карали. Швыряли, толкали, у всех были красные уши. Но
  всего этого было мало. Надо было
  их просто ликвидировать, как какое
  то требующее внимания
  явление. Поэтому им стали
  без разбора колоть аминазин.
  И шумливая ребятня превратилась
  в недвижимые тела. Они исчезли
  из комнат и коридоров, заняли кровати. В себя они практически не приходили. Ибо
  затем укол делали
  снова. Всех их не возможно было
  узнать. Неистественно бледные, обескровленные. С
  отсутствующим взглядом и
  абсолютно подавленной реакцией.
  
  
   А еще
   появились такие
  сведения,-- погиб Володя. Попал
  под поезд. А в третьем повесилась
  Валя. Разрешила свою психологическую
  диалему.
  
  
   Мише
  продолжали делать аминазин уже
  давно. Делали не большие перерывы, а
  затем опять. Он вырвал
  бы им внутренности, душил, колесовал...,
  если б только мог! Но не мог он
  ничего. День за днем он
  превращался в ничто. Он весь
  расплылся. И можно было принять его за
  толстого. Но это была не полнота. Все
  разрушалось в нем. Кровь, мышцы,
  кости. Все превращалось в жижу. И
  душа, все переполнявшие его чуства
  провалились туда же. Это была погибель хуже всякой. Лучше б он умер, разбился, повесился. Так он думал, к таким мыслям
  неизбежно подталкивало истерзанное, подавленное, растертое сознание.
  
  
   ...Где
  оказались в заперти
  
  Смятенье, ярость, дух мятежный
  
  И где утоплены в крови
  
  Мои последние надежды.
  
  
   Абсолютно
  уверенно и невозмутимо
  чувствовали себя палачи. Никакое возмездие не грозило им за содеянные злодеяния. Не было никакого страха. А таких категорий, как сострадание,
  совесть, справедливость для них не существовало в принципе.
  
  
   Татьяна была довольна собой. Она так сказать нашла свое место в
  жизни. Здесь, как нигде могла
  она реализовать низменные мотивы
  души. Компенсировать все
  неудачи, все недостатки
  собственного существования. Ведь
  ощущение состоятельности, значимости
  желательно (даже возможно
  более, чем для других)
  и полным ничтожествам. И
  она достигала такого
  ощущения сопоставляя себя
  с этими нещадно
  униженными, загубленными детьми.
  С явным ощущением превосходства обнаруживала она, как "этих
  бугаев" превращают в мыло. И
  не единым нервом
  не сожалела о
  свороченных, рассыпаных совсем
  юных жизнях.
  
  
   Вот
  мир, который я любил
  
  Лелеял счастьем неизбежность
  
  Где я всевышнего молил
  
  Но не его была небрежность
  
  
  
  Он этот мир одухворил
  
  Желанную нам дал надежду
  
  Но не творец во власти был
  
  Совсем другой, вот неизбежность
  
  
  
  И потому здесь правит зло
  
  И без вины, без прогрешенья
  
  Так наказуемо добро!
  
  Где нет ни права, ни отмщенья
  
  
  Комментарий.
  
  
  Автор Сергей Михайлович Миронов
  http://www.stihiproza.ru/content/view/2556/88889010/
  
   Зло всемогуще ??? Будь проклято зло !!!
  ( Я позволил себе только вставить в авторское название знаки : ? и ! Мой комментарий в конце.)
  
  
  Чем же Холуи-Палачи : срутин, пидрмедев,
  сракозёл, срамусер, срамерон, мерзкель, х-рлускони, х.-уйлари, сракобама, херес, сраниягу, пидрман, пан ги срун и т. д. В ПРИНЦИПЕ отличаются от описанных в этом рассказе Холуёв-Палачей : санитарок, санитаров, психиатров ?! В ПРИНЦИПЕ НИЧЕМ !
   Разница только в Масштабах Преступлений !
  В психиатрической "больнице" Уничтожают отдельных людей, а эти Псевдо люди Уничтожают Целые страны и народы ! Как свои, так и чужие ! Конечно же, под строгим Контролем и Надзором своих Хозяев, Паханов Сатанистского НМП : сракфеллера, срутшильда, морг-ана, бздежзинского, псороса, склизьсинджера, британской королевы и Ко !
   Психиатрические "больницы" Толерантного Запада ничем не лучше Психиатрических "больниц" СССР !
   Я хочу спросить вас, люди : "На какое Правосудие вы надеетесь ?! В какое Правосудие вы верите ?! Если Сатанистское Зло Психиатрии остаётся Безнаказанным ?! "
   Знайте : " В любой стране, в которой Принудительное Психиатрическое "лечение" НЕ запрещено Конституционно, Правосудия НЕ существует, оно Мертво !!! То, что называется Правосудием - это только Видимость Правосудия !!! ".
   Если в какой-либо стране Принудительное Психиатрическое "лечение" НЕ запрещено Конституционно, то знайте : правители и парламент этой страны - Холуи-Палачи, которые не задумываясь будут истреблять собственный народ по приказу своих Хозяев ! В СССР они были Холуями-Палачами Политбюро КПСС, а сейчас они ( а также правители и парламенты почти всех стран Мира ) - Холуи-Палачи Паханов Сатанистского НМП : сракфеллера, срутшильда, морг-ана, бздежзинского, псороса, склизьсинджера, британской королевы и Ко !
   Этот рассказ - это зеркало того, во что превратили Великую Россию сначала большевики, а потом их дело успешно продолжили товарищи х-ельцин, срутин и пидрмедев !
   Если вы думаете, что в "цивилизованном", "демократическом" Израиле - "Рае для всех евреев" дело обстоит намного лучше, то очень ошибаетесь : здесь то же самое делают с улыбочкой : "спасают детей" от "плохих родителей" ( ЮЮ ). Вспомните "спасение мирного населения" Ливии от "кровавого диктатора" посредством "гуманитарных бомбардировок" бомбами с обеднённым ураном, вакуумными и фосфорными бомбами.
   Здесь "еврейские мозги" додумались до ещё более изощрённых методов Уничтожения Личности - "Медвежьи объятья" ( это предварительная стадия, ещё до принудительного приёма психотропных препаратов : сначала ребёнка необходимо загнать в депрессию и Уничтожить, как личность посредством специальной психотехники, чтобы была причина для психиатрического лечения. )
   Так что государство Израиль и весь Толерантный "цивилизованный", "демократический" Запад вполне могут посоревноваться с государством Российским : Кто подлее !!!
   Во всяком случае своих учителей, нацистских преступников, они, конечно же, переплюнули в смысле Изощрённости Зверств !!!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"