О. ЧЕПЕЛЬСКАЯ (псевдоним Ольги Васильевны Еременко. Г.Минск)
Телега с перебитым крылом
Главы из романа
1
|Попытка истины|
Марина Васильевна, проработавшая в сфере образования более двадцати лет, оставалась верна тем, по ее мнению, непреложным принципам, без соблюдения которых не существует школы: это, разумеется, правда, добро и красота. Ибо Лев Николаевич (не Лева Ульянов, который пение преподает, а Л.Н.Толстой) убедительно показал в гениальном и непревзойденном романе "Война и мир", что без правды, добра и красоты нет и не может быть истинного величия. Марина Васильевна до слез расстраивалась, когда обнаруживала, что ученики "Войны и мира" не читают. Зато читают "Сто золотых сочинений", из которых черпают безошибочные суждения обо всех проблемах классической литературы. Вот вам и правда: коротко и ясно.
И вообще, кому она нужна, эта правда? Никому эта правда не нужна. Здесь, по крайней мере, в ней дефицита не было, она колола глаза, валялась под ногами: скомканные страницы старых учебников, остатки попкорна, рваные презервативы... А ведь в помещении этом занимается только девятый класс!
- Да ладно вам! Вот вам 10 баксов - и не вызывайте меня сегодня. Дался вам этот Пушкин.
Марина Васильевна не почуяла под собой страны. Прежнее социалистическое государство покупало ее за деревянную валюту - она отдавалась любимой работе и так. Это частное учебное заведение привлекло ее новизной небывальщины: школа не только вне политики, но вне государства! Нельзя сказать, что на Марину Васильевну решающее воздействие оказал слух, что оплата будет выше обычной школьной. Главное, что привело сюда Марину Васильевну, - лицей открылся в каких-то пятистах метрах от ее дома, в бывшем детсадике, знакомом по причине посещения этого священного места ее маленькой дочкой. Так может, это перст судьбы?
Но то, что происходило теперь, лишало ее бессребренического тщеславия (никого не обманешь: зачем пошла в негосударственный лицей? Неужто совершенствоваться в педагогическом мастерстве? Государство признавало ее учителем высшей категории). То, что происходило теперь, категорически требовало нового мышления и претендовало на открытые отношения. Дескать, давайте не будем друг другу врать: вам нужно денег - их есть у меня. А то, что есть у вас - стандартный набор словесных штампов на продиктованную свыше тематику - их нет у меня желания получать. Я, вообще, лапши не кушаю. Договоримся мирно. Марина Васильевна не готова была к миру: десятилетия борьбы за успеваемость, за дисциплину, за развитие интереса к знаниям призывали ее мобилизоваться. Нельзя мириться с тем, что на урок явились только 40 % учащихся класса - и те не готовы к уроку.
- Забери, Михаил, свои деньги. Я тебе сама могу дать столько же, при условии, что ты будешь заниматься делом.
- Не смешно! Вы ничем не рискуете. Во-первых, у вас нет таких денег. (Он выделил слово "таких". Марина Васильевна с тоской подумала о том, что директор под предлогом финансовой проверки уже на неделю задержал аванс). Во-вторых, я же не буду выполнять ваших условий, это все подтвердят.
- Эй, что вы гоните! - когда вошел Жора, Марина Васильевна не заметила. Хороша же учительница! В классе числится пять человек, в наличии двое. Пришел третий - учительница не заметила. А ведь это еще 20% класса. Этот Михаил с баксами своими развлек ее так сильно, что она даже не помешала Иннокентию (Кеше), сидевшему слева от учительского стола, тщательно пережевывать его бесконечное яблоко. Она заглядывала в парту: яблоко лежит одно. Всегда одно. Растет только количество огрызков.
Пока Михаил (в просторечии Мика) на понятном для Жоры языке обрисовывал ситуацию, в двери класса возникло еще одно лицо. Гипотетические очередные 20%. Голова острижена наголо. Если бы не знакомая розовая серьга в ноздре, Марина Васильевна не признала бы ученицу. Лена, правду сказать, не признавала Марину Васильевну, в смысле, как учительницу. Лицо изобразило удивление и радость:
- А, это вы, Марина Васильевна! Я и не думала. Здрасте. А у вас что, язык или литература?
- Иди отсюда. Литература. До свиданья. Тебе не интересно.
Это Жора. Личность сильная. Вот только по меркам архаичной (советской) педагогики, как бы и не личность. Негатив преобладает. Марина Васильевна называла это цинизмом переходного возраста в период депрессивной экономической ситуации. Правда, для кого депрессивной? Марине Васильевне был свойствен женский эгоцентризм воззрений. А мама Жоры держала несколько палаток на "Динамо", а папа всегда был в загранпоездках. Старший брат Жоры изучал экономику в Коммерческом колледже, младшая сестра бегала с первоклассниками по коридорам лицея, разбрасывая обертки от жевательной резинки, и с хохотом пряталась за спину брата при каждой необходимости. Факт братской заботы и снисходительной нежности, наблюдавшейся по отношению к сестренке, на взгляд Марины Васильевны, приобретал оттенок рыцарства и перевешивал ту стихийную прямоту отношений со сверстниками, которую с большой натяжкой можно было назвать отсутствием деликатности. Издержки рыночного воспитания. Стремление доминировать не вмещалось в лидерской душе и время от времени искало применения - каждые две минуты, как Марина Васильевна засекала по своим часам на одном из своих уроков, звучал его голос. То в виде возгласа одобрения, то осуждения происходящего с одноклассниками, а то и в виде комментария к теме урока, что несказанно удивляло и радовало Марину Васильевну. Он был распорядителем привычных для учащихся занятий: и когда они с аппетитом ели свои невообразимые "собойки" (восполняли дефицит родительской любви), и когда дрались за сантиметры рабочего стола (добивались признания значимости своей индивидуальности), и когда стреляли по нарисованной на доске мишени мастерски жеванными бумажными шариками (расслаблялись, или релаксировали, по квалификации лицейского психолога). И все это - одновременно с обучением, то есть в процессе. Чем это, собственно говоря, хуже, чем обучение во сне? Свободные методики современной Европы ищут именно в этом направлении...
В общем, нормальные дети. Только негатив в сгущенном состоянии....Тем почетнее задача педагога, вознамерившегося привести их в состояние равновесия.
Мы по определению выбираем трудный путь, "опасный, как военная тропа". Кого ни спроси о работе, каждый говорит: "Окружающим кажется: что тут особенного - сиди и говори (тележурналист); выходи на сцену и пой (эстрадная певица) и т.д. А за этим - тяжкий труд". Вывод - люди не хотят заниматься тем, что для них легко, а как раз наоборот. Ведь те, кому было бы легко петь, писать и т.д., избрали стезю слесаря, дворника и т.д. Наверное, именно из-за тяжести. Общий вывод - человек сам творец своего неблагополучия. Тривиально. Сам себе Сальери. Никто не хочет быть Моцартом, так как это сопряжено с клеймом гуляки праздного. А жить легко в нашем ландшафте не принято. Сальери, умевший измерить вес и смысл деятельности, - предтеча марксизма-ленинизма, планировавшего творчество.
Однако Марина Васильевна не любила Сальери, хотя и не было причин личного характера. Наоборот, ее демократические убеждения требовали терпимости. Но такова ее индивидуальность: присягнув в любви Пушкину /Моцарту/, терпимой к Сальери и присным она быть не умела. Здесь заявляли свои права травмы пионерского детства, прошедшего на передовой коммунистического воспитания, нетерпимого ко всякого рода предателям и самозванцам. Правда, второй кумир Марины Васильевны, Александр Блок, это противоречие между суггестией пушкинской терпимости и революционного гуманизма преодолевал в свое время по-мужски, у трактирной стойки. Для Марины Васильевны это - трактирная стойка - не годилось. И пол тут ни при чем - за сто лет после Блока женщины добились стирания граней между полами (или это сделали опять-таки мужчины?) Причина не пол, а, во-первых, возраст (до желанной пенсии впереди много меньше, чем позади - значит деньгами швыряться по трактирным стойкам нечего). Во-вторых, национальный характер (заявленная независимыми белорусами толерантность расшифровывалась прямой и честной по отношению к самой себе и к своим недостаткам Мариной Васильевной как паралич свободного волеизъявления,) В-третьих, профессиональное мастерство (навык следования алгоритму, по которому учителя не стоят у трактирной стойки). Все это, увы, удаляло ее от Пушкина (Моцарта) - гуляки и равно приближало к Сальери-труженику. Очередной вывод не понравился Марине Васильевне. Хотя процесс думанья доставил удовольствие, что подтверждало правоту врага ленинизма Бернштейна: конечная цель - ничто, движение - то, что надо. Правы все? Как в старом еврейском анекдоте? Марина Васильевна не всегда понимала анекдоты.
- Марина Васильевна! - Жора щелкнул пальцами, мобилизуя внимание, - продолжим урок! Я буду отвечать. "Цыгане".
--
Конечно. Только - "Цыганы". И чтоб все слушали.
--
Эй, лохи! Чтоб все слушали! - Жора кинул взгляд на обоих
одноклассников и произнес:
--
Как ни зовите повесть...
--
Поэму, - возразила Марина Васильевна.
--
Как ни зовите повесть, хоть поэмой, все же останется трагедией она, настолько истинной, насколько грустной. Нет новых на земле дорог, как нет на карте белых пятен, мир слишком стар для новизны. Одни младенцы произносят в нем с восторгом свое первое "агу", как дети Мариулы и Земфиры. Кто жил подольше - понимает больше. Судьба Алеко, этого хмыря, который замочил Земфиру, не вызывает ужаса у нас...
--
Пусть поразительно, иначе он не может, он собственность свою оберегает, хотя и примитивно. Я не понял только, - перешел Жора на обычную прозу, - чья телега осталась стоять после ухода цыган?
--
Давайте перечитаем этот отрывок, - обрадовалась поводу обратиться к Пушкину Марина Васильевна.
--
Я не взял с собой текста, - изобразил смущение Жора, не бравший с собой ничего, кроме денег - все остальное: тетради, сигареты, плейеры, ручки и другой школьный ассортимент - всегда находилось в шкафу в классном помещении, откуда все и брали по потребности. Тетради и ручки классный родительский комитет регулярно закупал, и было непонятно, почему их в шкафу было меньше всего - по наблюдениям Марины Васильевны, ими ведь не пользовались.
--
Кто хочет почитать? - спросила на всякий случай Марина Васильевна, хотя не была уверена, что ее услышат. Кеша старательно жевал, прикрываясь ладонью. Мика заканчивал шариковой ручкой татуировать правую голень и потому головой почти лежал на собственном колене.
--
Читайте вы, - разрешил Жора.
Марина Васильевна с удовольствием раскрыла нужную страницу. Тут дверь класса, отворяемая внутрь, распахнулась, обнаруживая на внешней стороне фантастическое граффити: птица, разноцветным оперением и гребешком напоминавшая петуха, из-под хвоста которого глядел гигантский фаллос. Изображение было снабжено рекламным текстом: "Ни приятного оттяга, ни приятного стеба не гарантирует ни математика, ни литература - только безопасный секс". Главный объект рекламы был приколот канцелярской кнопкой...
Марина Васильевна привыкла не понимать своих нынешних учеников. Подобных алгоритмов не предлагала прежняя ее деятельность.
Дав время ознакомиться с шедевром, появился на пороге и сам автор, Чингис-хан (по документам Тенгиз, ребенок кавказской национальности). Марина Васильевна ему симпатизировала: стихи запоминал с первого чтения и уже больше к ним не обращался для уточнений - как с первого раза запомнилось, так он и считал правильным. В монологе Фамусова сквозил сленг, дети покатывались, но Тенгиз "не прикалывался, вы чего", просто он так запомнил. Но Марина Васильевна ценила более всего его умение составить схему любого сложнейшего предложения - ни периоды Льва Толстого, ни хитросплетения Гоголя не составляли для Тенгиза загадки, хоть в пятерочники он не рвался. Вот и сейчас прогуливает урок. Что там, в параллельном? (Класс из шестнадцати учащихся считался перенаселенным, потому и был поделен на две неравные части: в той, второй, половине ученики были числом поболее и, как ни парадоксально для подобного заведения, намного заинтересованнее и ответственнее в учебе. А где же их классный? Если нет учителя-предметника, то классный, согласно Уставу Лицея, организует внеклассные занятия, следит за самоподготовкой и т.п. Что же происходит? Марина Васильевна не находила ответов на эти вопросы, как и на многие другие. Коллеги не любили говорить попусту.
--
Что скажете? - осанка триумфатора и детское ожидание похвалы - то ли уловка, то ли симбиоз семейного и рыночного воздействия на чуткую душу ребенка, достигшего ростом притолоки.
--
Не мог обождать перемены? - Жора закипал. - Со своим галимым петухом достал. У меня "пять" за "Цыганов" обламывается.
Оскорбленный художник рывком снял дверь с петель и понес в дальний угол коридора, где сейчас, вероятно, шел урок в параллельном девятом, насчитывавшем одиннадцать учащихся, из которых явно один (то бишь автор художественной композиции) отсутствовал на уроке.
Среди учащихся этого многочисленного для лицея класса у Марины Васильевны были две тайные сторонницы, любившие Пушкина и всегда готовые к уроку отличницы, по капризу судьбы родившиеся в семьях новых белорусов. Из-за этих аккуратных и тихих девчушек Марина Васильевна временами взрывалась и конфликтовала с основным контингентом, требовавшим высоких оценок за высокую плату, регулярно перетекавшую из карманов их родителей в карман директора лицея, носившего гордое наименование "Классический". О знаниях здесь имели свои представления: на первом же педсовете директор объявил, что нынешние учащиеся в знаниях имеют огромное преимущество перед преподавателями, поскольку каникулы обыкновенно проводят в турпоездках по Европе, а досуг посвящают компьютеру, о котором учителя могут пока только мечтать. Когда Марина Васильевна, по своему обыкновению, попыталась установить зависимость между поездками, компьютером и знаниями, ее быстро посадили на место. Директор спросил: " У вас есть компьютер?" -- "Нет". - "Ну, так и говорить нечего". А Алена Александровна, преподаватель белорусского, сидевшая рядом, сжала руку Марины Васильевны, одновременно согласно кивая директору.
Классическая сторона обучения выражалась в расписании уроков, составленном в соответствии с государственными программами. Основой педагогической концепции была объявлена свобода. Свобода должна была породить достоинства, о коих не помышляла старая школа. Коллеги на ежедневных пятиминутках докладывали о своих достижениях, одна Марина Васильевна, задумываясь о перспективах, вносила диссонанс в общую здравицу, звучавшую в адрес директора.
Директор строго следил за тем, чтобы свободу не ущемляли никакие - ложные - методики. И опытные (не первый год в лицее) учителя, не проявляя эмоций, заученно кивали.
Только Соломон Захарович, историк, пользовавшийся всеобщим почитанием (а директор, по наблюдениям Марины Васильевны, его как будто побаивался), сказал как-то:
--
Это же типичный цирк: главное не поворачиваться к подопечным спиной - тогда даже можно поиметь удовольствие.
Соломон Захарович, конечно, прав. Цирк. Но кто здесь кого дрессирует?
Фокус с дверью не имел прецедента. Следовало изобретать свою модель поведения. Ах, "опыт - сын ошибок трудных..." Для начала надо было напомнить подопечным, что здесь не шоу, а урок, и жизненные блага зависят не от фокусов, а от того, в чьих руках оценки... И почему так долго нет звонка?
--
С "Цыганами" мы еще встретимся на пушкинском вечере, - Марина Васильевна закрыла любимый том с явным сожалением. - А к следующему уроку читайте...
--
Какому следующему? Следующий у нас - химия, - вмешался Кеша, управившийся с очередной порцией перманентного завтрака. Воздух, при отсутствии двери беспрепятственно циркулировавший между классом и туалетом, уничтожил остатки запаха неопознанных копченостей - селедка или колбаса? - полагавшихся после яблока или перед ним.
--
Все остряки, - не переставал сокрушаться Жора, намеревавшийся вырвать из лап судьбы запланированную пятерку. Рынок воспитывает дух, способный противостоять стихии людской глупости, не хуже, чем это делали битвы революции, с тем различием, что революционные борцы ставили целью общественное благо, а рыночные - личное.
В зияние двери с первого этажа донесся звонок. Обычно во втором этаже, где учились старшеклассники, звонок был слышен слабо: провод регулярно обрывался. Стоило электрику пройти по лицею с профилактическим осмотром, нередко переходившим в затяжной ремонт, как по его следу выезжал на роликовых коньках гроза лицея, пятиклассник Князек (фамилия, отменившая попытки переименования. "Бог шельму метит", - любил напоминать лицейский шофер Костя).
Князек, маленький, ловкий, мобильный, не знающий страха, любил делать "весело!" Поэтому только в редкие периоды его отсутствия (грипп, выезд на представление в Диснейленд, отдых на берегу Мертвого моря или другая уважительная причина) в лицее чего-нибудь не ломалось, не рвалось, не проливалось, не рассыпалось, не передвигалось, не пряталось...
Замечательно шел к его белокурой челке невинный взгляд и надутые губки. Добавьте пионерский галстук и вознесенную в салюте руку - и плакат пионерского детства оживет. Возможно, мама Князька забеременела в пионерском лагере, где ее зрительные ощущения не имели выбора. (Имеется в виду - во время работы пионервожатой. И руководящий опыт мог помочь в становлении бизнеса... Но оставим эти догадки педагогам). Когда Марина Васильевна наблюдала за лицом Князька, стоявшего перед директором, с доброжелательной иронией поднявшим перед носом маленького роллера перст указующий, ей мерещилось, что надутые губки готовы раскрыться и дать возможность зубкам вцепиться в палец, за траекторией которого пристально следили невинные глазки. Правда, для учащихся с 1-го по 5-й классы авторитет директора был вне посягательств.
Князек въехал в проем двери вслед за звонком, с удовлетворением обнаружил состояние двери, но останавливаться на этом не стал - его сейчас занимало другое:
- Марина, как вас там! Скорее! Там у вас ЧП! - Князек был коллекционером-экспертом происшествий из разряда "весело!". Марина Васильевна встревожилась. Ее седьмой, где она была классной, располагался в том же крыле, что и пятый. Князек знал, что говорит. А до провокаций он еще не дорос.
Девятиклассники всегда считали себя вправе решать проблемы, возникавшие у младших, среди которых учились их братья или сестры. Тем более в классе Марины Васильевны, которая только и может что брови поднимать и глаза округлять. Не то чтоб совсем тормозила, но слишком интеллигентная (через два "л", в каждом словарном диктанте). Все сорвались с места и исчезли. Когда, наконец, и Марина Васильевна достигла классной комнаты, расположенной в противоположном конце здания, то Жора уже следствие закончил и меру наказания определил: два семиклассника, вобрав головы в плечи, стояли перед ним. Алеша, по прозвищу Каннибал, потирал правое ухо. Юля и Настя, девчонки-семиклассницы, восхищенно следили за действиями Жоры. Кати и Оли не было. Юра подал Алексею бутылку из-под кока-колы, наполовину опорожненную:
- Пей при мне, Каннибал.
- Не имеешь права, - заикаясь, возразил Андрей.
- Ты будешь после него, не спеши, - остановил его Жора.
Иннокентий и Михаил сдержанно усмехались, предвкушая интересное продолжение зрелища. Князек ездил по классу кругами, фиксируя происходящее. И морально и численно перевес был на стороне старшеклассников. Марина Васильевна с ее коммунистическими воззрениями могла только все испортить. Там, где нормальные (лицейские) педагоги закрывали за собой двери, оставляя учащимся свободу самостоятельно решать их проблемы, Марина Васильевна занималась бессмысленными разборками и все делала наоборот, чем следовало. Давно бы уже с ней покончили, как здесь умеют - все учителя знают свое место, сам Соломон границы соблюдает... Если б не эта ее манера делать круглые глаза: возьмет и, правда, заплачет. А это не весело, а скучно. Есть у них в классе одна такая конченая с круглыми глазами, так ее мать бьет при всех в лицее, не стесняясь посторонних, - ничего веселого, каждый хоть раз попробовал. Классный перевел конченую в параллельную группу, которая учится получше, боялся, что здесь ее обидят. А кому надо конченых обижать? Марина Васильевна, может, и не конченая, но с головой у нее точно проблемы. Жора не в первый раз ей помогает. Она хоть бы что. В первой четверти чуть "три" не вкатила: "Тексты надо читать!" Классный ей, конечно, мозги промыл, Но, видно, не до конца..
- Что происходит, позвольте узнать? - в своей занудной интеллигентной (через два "л") манере начала Марина Васильевна.
- Эти нассали в бутылку коки и угостили Ольгу, - звонко отрапортовал Князек..
- Где она? - всполошилась Марина Васильевна.
- Бутылка? Да вот она. Сейчас будет пустая.
- Да Ольга же!
- В сортире. Хочет рвать - не получается. Поехали, покажу, - Князек был уже в дверях. Марина Васильевна поспешила за ним.
Ольга плакала в туалете. Катя заламывала руки - выражала сочувствие. Марина Васильевна обмыла плачущей девочке лицо, велела прополоскать горло и рот, повела в медпункт, напоила какой-то микстурой, протерла и себе, и Ольге руки остатками "Дзинтарс", завалившихся за дырку в подкладке портфеля в инкубационный период рыночных отношений, когда "Дзинтарс" еще попадались в продаже. Теперь бывшие духи в самый раз годились для дезинфекции. (За подкладкой портфеля каждая опытная учительница в свое время находит удивительные вещи).
Врач невозмутимо делала записи в тетради учета больных и травмированных.
- Моча стерильна. Её считают лечебной. Все в порядке. Вот угольная таблетка. Примите. Перед обедом придешь еще за одной. Можете идти.
А тем временем Жора, чтобы предотвратить гуманитарную помощь со стороны Марины Васильевны, ускорил процесс исполнения наказания. Потому при возвращении Марину Васильевну в дверях класса семиклассники с пылающими ушами едва не сбили с ног, бросившись по направлению к туалету.
Жора сидел за учительским столом с ручкой наготове.
- Распишитесь, - он вскочил и подал раскрытый дневник, в котором напротив графы "русская литература" стояла крупномасштабная пятерка. Не хватало подписи учителя. Марина Васильевна машинально подпись поставила.
- Спасибо. В журнал можно поставить позже. Еще одна - и я иду на Ляписа-Трубецкого, - Жора захлопнул дневник и обернулся к Ольге:
- Ну, как на вкус кола-прикола? На халяву всегда так, Коза!
Кеша догрыз яблоко и с удовольствием метнул огрызок в урну, стоявшую в дальнем углу класса, Как обычно, мимо. Марина Васильевна поискала глазами веник. Он, точнее, то, что осталось от него, обнаружилось в вазе под портретом Пушкина. Марина Васильевна решила, что выметет мусор, когда отведет всех на обед. На приход уборщицы рассчитывать не приходилось - они не задерживались в лицее. Иннокентия лучше не задевать - очень нервный мальчик. Тем более при Ольге. Он оказывал ей знаки внимания - доедал ее порцию в столовой. Теперь он посчитал себя обязанным выказать заботу в очередной раз:
--
Чья бы халява мычала! Ты еще в журнал свою "пять" получи, - Кешина субтильная фигура раскачивалась на длинных ногах, поводя тонкими руками, как бы ища в пространстве опоры, которую он утрачивал, переставая жевать: он либо жевал, либо раскачивался.
--
А чья телега осталась стоять после ухода цыган? - Кеша на секунду перестал раскачиваться, остановив взгляд своих светлых, преувеличенно больших глаз на удивленном Жоре, не ждавшем агрессии с этой стороны. Марина Васильевна отметила про себя, что, значит, из урока кое-что остается в памяти.
--
Лох. Марина Васильевна на пушкинском вечере всем лохам все объяснит. Отвечаю! - Жора считал вопрос исчерпанным. Но тут подал, наконец, голос Михаил, все это время молчавший под прикрытием длинной немытой челки, свисавшей ниже подбородка. Когда он стригся, то челка достигала только верхней губы, и это уже делало его уязвимым для чужого любопытства - он стригся редко.
--
А тебе слабо, - голос сипел, как бы заржавленный от редкого употребления. - Телега с перебитым крылом принадлежала молодому цыгану. Старый уехал на своей. Алеко - на своей. А молодого же Алеко пришил. Его телега осталась никому не нужной, как памятник погибшей любви.
Марина Васильевна ликовала: трактовка совершенно самостоятельная, во-вторых, свидетельствует о внимании к теме Пушкина, и, в-третьих, в речи почти не использовалось арго. "Когда поднимется с полей станица поздних журавлей И с криком вдаль на юг несется, Пронзенный гибельным свинцом Один печально остается, Повиснув раненым крылом", - возникла в профессиональной памяти Марины Васильевны ненужная цитата.
Конечно же, Марина не станет тыкать оригинальным текстом в глаза ребенку, осмелившемуся на самостоятельное высказывание. Ведь то, что "телега" была "с перебитым крылом", а старый цыган именовался просто "старым", - объяснялось приверженностью к поэтическому эллипсису в речи!
--
Ну, что, занимался я делом? - Мика отодвинул край челки с одного глаза. - С вас 10 баксов! - выражение его лица было невозможно определить под нависающей челкой.
Ах, "опыт - сын ошибок трудных"! И это еще не было концом рабочего дня... И добро и красота оставались пока еще не достигнутой целью. Зато оставалась перспектива. Но десять баксов! Неоспоримой правдой было то, что у Марины Васильевны их не было.
- Я включаю счетчик, - челка опять укрывала оба глаза, а голос шелестел без малейших оттенков эмоций. Жора, материально заинтересованный (оценка в его крепкой семье имела твердый денежный эквивалент) в добром здравии учительницы, как источника желаемых оценок, - Жора стоял подле Кеши, обнимая приятеля за плечо, а второй рукой вытаскивая из бездонного кармана Кешиных просторных джинсов румяное яблоко. Он заслужил это маленькое удовольствие: наблюдать замешательство со стороны "литературной энциклопедии", как между собой называли Марину Васильевну ученики десятого класса.
Марина Васильевна замерла со своими круглыми глазами, и даже звонок, призывавший на следующий урок, не сдвинул ее с места.
- Запиши на мой счет, - заговорил-таки Жора, бросив огрызок точно внутрь мусорки. - Пойдемте, Марина Васильевна, в той группе как раз после химии журнал должен быть!
Таким голосом, надо думать, говорит сегодня добро. Главное, чего не усматривала в этом всем Марина Васильевна, это красоты. Если не считать произведения нового Чингис-хана, о котором трудно было составить объективное суждение, так как Марина Васильевна не считала себя компетентной в современном изобразительном искусстве.
Как бы там ни было, истинное величие, если не было необходимых трех компонентов: правды, добра и красоты - не имело места быть. Была неясная пока что перспектива. Из чего следовало: предстояла работа - жизнь имела смысл.
2
|ИСТИНА УСКОЛЬЗАЕТ|
Люди нуждаются в подтверждении своего превосходства хоть в чем-нибудь, иначе они не спят, не слушают музыки революции, не выходят на подмостки, и всеми доступными им способами демонстрируют свою, как авторитетно и безоговорочно доказал Фрейд, половую недостаточность. Позже Франкл стал утверждать, что человек настойчиво ищет смысла бытия, а не удовлетворения одного только сексуального влечения, что человек отличается от обезьяны не одними размерами половых органов, что человек - существо духовное. Но попытки Франкла опровергнуть всеми признанный за основу мирозданья фрейдизм не нашли слишком широкой поддержки, так как хороший бизнес на духовности сделать нельзя.
На чью сторону стать? "Куда ж нам плыть?"
"Куда меня влечет неведомая сила?"
Может быть, вопрос выбора направления пути поважнее вопроса "Кто виноват?" или "Что делать?".
Может быть, определив направление пути, человечество перестанет искать виноватых, топчась на месте. А двинувшись в путь, поймет, что делать.
Если направиться по пути, указанному психоаналитиками фрейдистского толка, погрязнуть в комплексах детского возраста, это очень похоже на возвращение к пещерному способу отношений.
Если искать смысла бытия, без чего нет духовного человека, по утверждению многих экзистенциалистов, то легко стать мистиком и одиноко воспарить над горним миром.
"Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит".
Так что дело за малым: стань звездой! И не нужен ни Фрейд, ни Франкл.
"Ты царь - живи один. Дорогою свободной иди, куда тебя влечет свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам - свой высший суд..."
Ужасно трудно, верно, быть гением. Тут даже простым маргиналом оставаться сил не хватает, так и тянет войти в общий хоровод и пытаться получить награды от массовиков-затейников за достигающую указанной планки степень резвости или не получить награды, но всей душой отдаваться борьбе за оные. Так и тянет.
Несколько длинных мгновений бесконечного рабочего дня Марина Васильевна предавалась подобным отвлеченным размышлениям. Глаза её блуждали по разоренному дворику детсадика, в котором лицей "Классический" внедрял в незрелые, по мысли Марины Васильевны, головы детей новых белорусов осознание себя свободными людьми, как любил повторять директор.
Ряды кустарника безвременно утратили геометрические формы, беседки вкривь и вкось смотрели во все стороны, если еще не накрылись фантастически замалеванными остатками крыш. Песочницы с первых дней открытия лицея использовавшиеся как гигантские плевательницы, даже припорошенные снегом, вызывали ассоциации с последствиями атомной катастрофы в миниатюре. Может, поэтому жильцы соседних домов начали сторониться лицея и в магазин предпочитали ходить не через дворик, чего безуспешно добивалась в свое время администрация садика, а в обход, мимо обрушенного забора.
Все, что построено, бывает разрушено. Тысячелетиями сохранявшиеся на территории многих государств культовые творения мастеров в наши дни от человеческих рук же и гибнут. Людям обычно кажется, что гибель несвоевременна. Однако таковы непреложные беззакония земного бытия... И этого, Марина Васильевна, двойкой не предотвратить. А что способна сделать пятерка? Мало, мало у вас, Марина Васильевна, средств воздействия на современное юношество. Кнут и пряник, так примитивно безотказные в дорыночном образовании, ныне требуют глубокого пересмотра. Может, директор все-таки в чем-то прав, объявляя прежние методики несостоятельными? Надо искать!
- Не могу найти, где бы покурить спокойно. Соломон лаборантскую запер и сам пропал, как сквозь этот драный линолеум провалился, - вытаскивая из дыры в полу застрявший каблук изящной туфельки, сердилась подошедшая Элеонора Казимировна, англичанка, работавшая только в среднем звене учащихся. "Я что, похожа на сумасшедшую? Со старшими вполне может поработать молодежь, они найдут общий язык, пускай даже и не английский. А меня вполне устраивают пятиклассники".
- Чем вы красите волосы, Марина Васильевна?
- Импрессией. Каштан.
Англичанка вежливо удивилась:
- Неужели? Неплохо выглядит. И долго держится?
Её пышные кудри периодически меняли оттенки, подчиняясь капризам склонного к переменам сердца красавицы. Весь ее облик мог бы служить моделью для рекламы "Лореаль - Париж...Ведь я этого достойна..." Только Элеонора ценит себя намного дороже, репетиторством зарабатывая раз в 10 больше, чем получает за урок в лицее. Марина Васильевна искренне восхищалась женщиной, умеющей покорять возрастные и прочие материальные барьеры.
- Кстати, не слышали, Жора Красовский уже приносил в бухгалтерию плату за последний квартал? Говорят, нет налички, чтоб выдать зарплату...
Марина Васильевна не слышала. Не только про плату, но даже и самого вопроса. Она не могла оторвать глаз от завалившейся беседки перед окном, из-под косо лежавшей крыши которой торчал белый сапог со шнуровкой выше колен. Во всем лицее только у Лены из 9-го, отсутствовавшей на литературе, были такие сапожки за 200 долларов. Сапог медленно передвинулся и исчез под крышей. Зато так же медленно начал выдвигаться левый сапог из этой пары. Не найдя объяснения этому мистическому зрелищу, Марина Васильевна обернулась к Элеоноре. Та повела глазами и буднично констатировала:
- Накурились и оттягиваются. Не делайте таких глаз, Мариночка. Оставьте сердце для собственных детей - у этих есть свои родители.
- Вы уверены? - слабо возразила Марина Васильевна.
- Не сомневаюсь. Это зафиксировано в платежной ведомости.
Красивая Элеонора умела степень ответственности измерять в твердом эквиваленте. Сердитой или вышедшей из равновесия ее не видели. Напротив, улыбка часто освещала это профессионально сделанное дорогими визажистами лицо без определенного возраста.
Мимо простучала каблучками миниатюрная Алена Александровна, белoрусичка, или, сокращенно, белка, одинаково авторитетная и у администрации и у лицеистов. Она коротко кивнула, указала на часики, золотым медальоном свисавшие с изящной шейки:
- Звонки подаваться не будут - электрика нет.
Марина Васильевна заспешила в параллельный 9-й, где, питала она надежду, возможно осуществление плана урока по дорогой ее сердцу пушкинской теме свободы.
У входа в класс, загораживая дверь ногой, сидел Михаил, замаскировавшийся челкой. Как обычно.
Марина Васильевна, подойдя, поинтересовалась, что это он делает у дверей чужого класса.
- Сторожу вход, - прохрипело из-под челки.
Костлявые ноги в грязных башмаках опирались о косяк, имитируя шлагбаум, о чем свидетельствовали белые поперечные полосы, нарисованные мелом по внешней стороне брючины. Для своих экспромтов лицеисты мгновенно создавали временные декорации - Марина Васильевна, как постановщик литературных инсценировок, оценила и про себя одобрила находчивость и выдумку. Толпа девятиклассников с радостным изумлением ждала развития событий.
- С вас 10 баксов, - бубнил хриплый голос. Марина Васильевна растерялась. Жоры рядом не было - он на химии, наверное, сражался за следующую пятерку. Её симпатия, жизнелюб Тенгиз, не признанный ею какой-нибудь час назад художник, не спешил к ней на выручку, как бывало раньше. Напротив, он даже отступил на шаг, сливаясь с остальными. По его замыслу, надо было дать понять, наконец, этой литературной мечтательнице, на каких трех китах держится мир. Первое - незыблемый авторитет денег - она уже должна была прочувствовать. Второе - ответственность за каждый собственный шаг - она поняла еще не до конца. Но главное - взаимовыручка и взаимоподдержка - эти понятия были ей абсолютно чужды. Эта последовательница совка умела только ходить на амбразуру и отчаиваться, когда ей это не удавалось... Из одного только чувства гуманности следовало ей открыть глаза.
Тенгиз вслух задал тот вопрос, который интересовал всех:
- Что вы сделаете?
- Пойду ...
- К классному? Ха-ха-ха! Степан Ерофеич уехал!!
- Значит, к завучу, - попалась в сети Марина Васильевна.
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!! Уехала Елена Ивановна!!!
- Значит, поставлю двойку за неусвоение материала урока без уважительной причины, - Марина Васильевна, поняв, наконец, что опереться не на кого, решилась действовать самочинно и шагнула было в сторону помещения, размерами чуть больше шкафа. Там обычно хранятся журналы и коротает время завуч, обложившись кроссвордами и сканвордами. Эта каморка, похоже, в предшествующую эпоху предназначенная для технички с ее ведрами и швабрами, ныне числилась учительской, что было, как и многое в лицее "Классический", уловкой красноречия, имевшегося с избытком у представителей администрации лицея.
- Кому? - искренне удивились в толпе.
- Всем, - решительно бросила на ходу Марина Васильевна.
Такого за ней прежде не замечалось. Толпа заволновалась.
- Ну ладно, идите, - убрало шлагбаум, то есть опустило ногу психически неуравновешенное дитя, склонное к девиантному поведению. Угроза, как одна из форм насилия, хотя и свидетельствовала о педагогическом поражении, но позволила Марине Васильевне добиться цели и войти в класс. Однако до победы еще было далеко: едва учительница пересекла порог класса, как Михаил установил свой шлагбаум заново. Потасовка за спиной Марины Васильевны закончилась стуком закрывшейся двери.
Несколько минут тихой возни за дверью Марина Васильевна использовала для подготовки доски к уроку: написала тему, цель, вопросы для рассмотрения, а в правом углу - домашнее задание.
Как поступать дальше, чтоб этот урок реализовать? Что она вообще может сделать в этой исключительной школе для особо одаренных материально и так чуждых ей в интересах и привязанностях детей? Из зеркала в полстены, повешенного классным из соображений эстетики (директор указал на особую роль эстетического воспитания во внеурочной работе), на Марину Васильевну смотрел кто-то несчастный, растрепанный и незнакомый. Только подойдя вплотную, Марина Васильевна увидела наклеенный прямо по середине зеркальной поверхности портрет рокера, вырезанный из журнала "COOL", а затем - свое оторопевшее отражение.
"Хороша!" - не успела полюбоваться она, как из-за двери воззвали:
- Марина Васильевна! Откройте!
Дверь не поддавалась. В образовавшуюся щель Марина Васильевна напомнила о дисциплине и подобных неуместных понятиях. Когда за дверью отсмеялись, Тенгиз, насладившийся зрелищем компенсации за нанесенную ему неумышленную обиду, оттер плечом Михаила - в класс потекли ученики.
Отличницы, опустив глаза, сидели над тетрадями. Тенгиз тянул руку и четко отвечал на вопросы. Если не считать плейера, воспроизводившего запись "Скуттора" в неизвестном кармане, (Марина Васильевна все не могла понять, соответствует ли этот ритмичный вопль духу пушкинских "Цыган"), урок был похож на настоящий. Особенно отличницы, бесцветными голосами читавшие текст и старательно пересказывавшие учебник. Марине Васильевне стало скучно. Видно, дрессировка давала свои плоды.
На счастье, стало скучно и Тенгизу. Он выхватил текст из рук опешившей Анечки - Пушкин зазвучал с кавказскими интонациями. Класс оживился. Все захотели читать по ролям. Ничего, что некоторым следовало бы все же выучиться складывать слоги в слова и слова во фразы. Тенгиз продирижировал чтением так, что по ролям читали те, кто умеет, а неумеющие перевертывали страницы. Теперь стало похоже на рабфак периода становления нового общества. Повеяло духом революции.
- Ну, что теперь скажете? - Тенгиз горделиво посматривал на одноклассников и ждал ответа учительницы.
- Очень хорошо. Если бы мы не потеряли время в начале урока, было бы еще лучше, - затянула назидательную волынку учительница.
- Опять вы за свое! Ну будьте же человеком! - то ли взмолился, то ли возмутился богатый на оттенки голос Тенгиза. - Очень хорошо - это пять? Или опять...
- Разумеется, пять. Но на следующем уроке. Когда завершим то, что не успели сегодня.
Отличницы аккуратно записывали домашнее задание. Тенгиз захлопнул дневник, протянул через парту руку, неведомо откуда извлек плейер, усилил звук - Бакстер рявкнул на весь лицей. Тенгиз улыбался, указывая на часы.
Рабочий день подходил к концу. После полдника, во время которого директор мог воочию убедиться, что весь педсостав при исполнении, Марина Васильевна отправилась к десятиклассникам, в их обширные апартаменты - бывший танцевальный зал - с пианино, на черной поверхности которого было процарапано: "Соломон - муд... Подумайте хорошенько!" Соломон имел возможность становиться все мудрее: его подопечные каждый день преподносили сюрпризы. Впрочем, его удивить, как казалось Марине Васильевне, было нельзя. Разве только тем, что на полдник подавали недостаточные порции. Тогда он прямиком шел на кухню - его недоумение быстро находило свое разрешение. Он любил поесть в любое время суток. Каждый, кто приходил к нему, в лаборантскую, размерами превосходившую учительскую комнату раза в три, приносил с собой что-либо питательное. Не совсем правильно тут употребление слова "каждый", ибо к Соломону Захаровичу приглашались избранные. Марина Васильевна до сих пор не входила в их число. Она не имела ни чувства юмора, ни навыка подчинения авторитету, ни нормальных женских форм, наконец! Один пафос воспитания гармонической личности! И смех и слезы! Картинками, вырезанными из "Огонька", хотела разбудить интерес к искусству у его учащихся, которые с детства настоящий Дрезден и Париж знают. Посещали ли галерею? Какую еще галерею! Они, что, бездельники какие-нибудь? Они родителям в работе помогают. Для них весь мир тесен, а она тут о какой-то галерее. Времена меняются, надо быть гибкой, а не просто худышкой.
У десятиклассников звенела гитара: ребята создали рок-группу "Марихуана", которую неофициально называли "Мариша" (любили, что при упоминании их рок-группы вздрагивала и оглядывалась Марина Васильевна, привыкшая к этому имени в своем баснословно далеком детстве, а теперь с трепетом ждавшая, когда же её самое окрестят "Марихуаной" - но пора, видно, еще не настала). Теперь талантливые детишки, оберегаемые Богом и Соломоном, регулярно репетировали, особенно активно, когда на повестку встал вопрос о чтении бессмертного романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание". Но Марина Васильевна не отчаивалась, веря в притягательную силу настоящей литературы. Начать прививать любовь к литературе следовало с помощью пушкинского волшебства: вечер памяти Пушкина к 10 февраля готовил почти весь лицей, исключая лишь те классы, в которых не работала Марина Васильевна.
Не прошло и часа, как артисты подтянулись в репетиционный угол за пианино. Открывал представление гитарист, исполнявший специально переделанную под этот случай песню Шевчука, и, если не обращать внимания на то, что он путал слова и щедро произносил, то есть пел, "блин", начало производило общее благоприятное впечатление. Затем, по замыслу сценаристки (Марина Васильевна до поры скромно умалчивала об авторстве), несколько торжественных реплик произносили ведущие. После этого десятиклассники, неравнодушные к Лере, исполнявшей роль Земфиры, разыгрывали все тех же дорогих сердцу учительницы "Цыган", благо Александр Сергеевич, обозначив многие места многоточием, оставил возможности для сотворчества.
Лера, обвязавшись по бедрам своим шикарным английским шарфом, начала было диалог со стариком-цыганом, как неожиданно прозвенел отремонтированный звонок - сигнал к отъезду по домам. Марина Васильевна вздохнула, покорная судьбе, сокращающей минуты мимолетной радости, но мысль о предстоящем чае в своей маленькой тепленькой кухоньке одарила ее ощущением полноты жизни. Надо было только заглянуть в помещение собственного, седьмого, класса, чтоб убедиться в целости стекол, парт, дверей и прочего лицейского фантастически движимого имущества.
Простреленный из детского игрушечного пистолета циферблат часов над покосившейся доской показывал без пяти шесть. Педагоги прощались и срочно выпроваживали задержавшихся в помещении лицеистов - внизу сигналили маршрутные такси, специально нанятые развозить учащихся по домам, находящимся в самых разных микрорайонах. Подошел Соломон Захарович, улыбаясь половиной губ, пригласил Марину Васильевну на дружеской чаепитие в свою лаборантскую по случаю пятидесятилетия хозяина. "Ах, да, - вспомнила Марина Васильевна, - на днях собирали деньги на подарок, надо же, а она как следует не оделась, не причесалась". Вслух она воскликнула, наполняя звуки воодушевлением, на какое еще была способна:
- Спасибо, я очень признательна! Желаю юбиляру лучших коллег и лучших учеников! - по лицу Соломона скользнула было тень, но он сдержался от колкости в ответ на двусмысленность пожелания. Марина почувствовала, что, кажется, сморозила глупость. Когда она, наконец, начнет думать, прежде чем открывать рот!
- Если вообще лучшие еще возможны около вас! - продолжила она и ужаснулась тому, как Соломон отреагировал.
- В данную минуту, по-видимому, нет, - со своей спокойной язвительностью произнес он и закончил прения. - Как бы там ни было, приходите, мы еще ждем.
Это коротенькое слово "еще"! Его надо было произнести при первом упоминании коллег: "еще лучших коллег". Как ненамного оно опоздало и как много испортило его отсутствие! А как неуместно оно оказалось в следующей реплике: "если еще возможны"! А как убийственно это "еще ждем"!
Боже, прости ей ее косноязычие, вытекающее из дурацкой прямолинейности, которую в дорыночную эпоху называли прямодушием и причисляли к достоинствам. Как же, оказывается, непросто жить в обществе, освободившемся от морального кодекса строителя коммунизма. Мало, мало внимания она уделяла понятиям этики межличностных отношений. Марина Васильевна, переживая свой позор, поставила перед собой задачу овладения элементами этикета - она встречала на книжных развалах книжки с яркими заголовками, но до сих пор не задумывалась над тем, что они появились не случайно. Ведь ныне спрос определяет предложение. Значит, в обществе назрела потребность в церемонности! И слава богу!
- Ну, слава богу, вы еще не ушли, простите, я вас не успела предупредить заранее. Пойдемте, Соломон всех ждет, - Алена Александровна пристально посмотрела в лицо погрустневшей коллеги. - Что вас сегодня терзает? Все забудьте. И бросьте эту привычку носить чужие чемоданы. Нам предстоит несколько приятных мгновений оттяга - вот и все! Пойдемте. Дайте расческу.
Она разбросала челку Марины надо лбом, остальное все причесала слева направо и подвела послушную Марину Васильевну к зеркалу:
- Ну, как? Девочка в порядке. Нужно освежить губы. Доставайте помаду!
И тут в пустом коридоре появилась запыхавшаяся Катя.
- Марина Васильевна! Маршрутка уехала! Мамин телефон не отвечает! Что мне делать?
Алена Александровна с любопытством посмотрела на Марину Васильевну: так и есть, она уже обнимала Катю за плечи, и успокаивала по-своему:
- Мы доберемся сами. Ты где живешь?
- Около автозавода, только там, кажется, еще автобусом надо проехать от метро.
Алена Александровна безнадежно махнула рукой на прощанье. Один только путь в противоположный конец города занимал не менее часа, а ведь Марине надо было бы еще возвращаться. Значит, не судьба. Ну что ж, сама Алена Александровна чужих чемоданов носить не намерена, если Марина по-другому не соображает, пускай расхлебывается. А ведь можно было посадить ребенка в обычное такси, расплатившись, потребовать в бухгалтерии возмещения, но на это должна была быть ее собственная инициатива - директор не очень-то приветствует подобные траты. Хотя в отдельных случаях допускает. Главное, не проявить со своей стороны слабинки. Люди готовы подчиняться, благодаря своей, пардон, животной природе, главное - правильно определять интонацию для воздействия на ход той или иной ситуации. Алена Александровна в очередной раз подивилась, что человек такой необыкновенной эрудиции, как Марина Васильевна, может быть абсолютно беспомощен в самой простой житейской ситуации.
Марина Васильевна плотно обвязалась шарфом, проверила, все ли пуговицы застегнуты на Катиной легкой курточке, не рассчитанной на длительное путешествие по зимнему городу, - и они двинулись в путь. По дороге Катя рассказала, как она сначала разыскивала один сапожок, чтоб переобуться из сменной обуви. Сапожок оказался в ящике Ольги. Потом не могла найти свой ранец. Его обнаружил Князек в своем шкафчике и потребовал выкуп - она рассчитается завтра шоколадкой. Потом ей понадобилось заскочить на одну минутку в туалет. А когда она выходила из лицея, ее маршрутка разворачивалась на перекрестке, и из заднего окошка смотрело веселое лицо, конечно же, Князька, помахивавшего на прощанье рукой.
Не иначе, Князек, по обыкновению, пошутил с водителем, как это бывало не раз: тот ученик не придет, потому что заболел и его отправили еще днем в больницу, этот уехал с родителями срочно в Прагу, третий - на машине с директором куда-то отправился - ждать не надо... Как можно верить Князьку? Ему не верили. Но именно тогда оказывалось, что его информация была истинной. В следующий раз верили. И - попадали впросак. В общем, Князек был виртуозом цирка, именовавшегося лицеем.
В результате - Марина Васильевна должна была доставить лицеистку до дома. Таковы правила. Еще хорошо, что не в Шабаны, где заканчивался маршрут, по которому ездила Катя, а все-таки на полчаса поближе.
Марина подавила вздох и подвела Катю к остановке городского автобуса, на котором предстояло ехать до метро. Толпа внесла их внутрь и развела по разные стороны прохода. Марина с грустью пробила два талончика, которые за неделю сэкономила, преодолевая свои пятьсот метров пешком, спортивным шагом, с заходом в универсам. Теперь бог послал кару за скупердяйство!
Катя с удивительной выдержкой снесла испытание автобусным братством, только сообщила Марине Васильевне, что уже имела опыт езды в общественном транспорте. Правда, в Германии, где работает папа и куда скоро все они переедут. Правда, там, когда сидений свободных нет, автобус отходит от остановки, чтобы пассажиры вошли в следующий. Что бы сказала Катя, если б в такое время, в час пик, им пришлось ехать в направлении не из спального микрорайона, а в него? Хотя чего там: говорить она бы не смогла - дай бог дышать.
Зато метро для Кати оказалось настоящим потрясением. Она в метро попала впервые. У папы и мамы свои автомобили. Катя с самого рождения смотрит на мир из окна легкового транспорта. Когда ей исполнится 18, папа подарит ей отдельное авто, надо только подумать, какой марки.
Теперь она познавала феномен направляющей мощи стихийного движения масс.
В подземном переходе Марина Васильевна приостановилась возле старушки в потертом пальтеце и что-то ей положила в руку, Катя не успела разглядеть что - ее увлекла толпа. Мимо безногого в камуфляже Марина поспешно прошла, ища глазами Катю: у нее не было таких денег, каких, по ее представлениям, достойны эти люди.
А Кате трудно было принять дискомфорт того естественного для метро закона, по которому индивид лишался права свободного перемещения в пространстве, да еще и в пространстве, замкнутом практически со всех сторон. Марина Васильевна, ухватила тревожно озиравшуюся девочку за руку - и поток людей внес их на эскалатор (жетонов тоже было жалко, да делать нечего). Затем, тесно прижавшись, "будто две сестры", как "струи Арагвы и Куры" у Лермонтова, поэму "Мцыри" которого семиклассники должны прочитать дома до конца, - они дышали друг дружке в воротники. В Катиных огромных глазах застыло изумление. Соотечественники, такие ярко-розовые и золотисто-зеленые, какими их Катя знала по телепрограммам, здесь имели другую, не поддающуюся определению, расцветку. Почти одинаковые, турецко-корейского происхождения одежды, несмотря на лейблы, лжесвидетельствовавшие об эксклюзиве, делали трудноразличимыми окружающих по возрастному или социальному признаку. Впрочем, присмотревшись, Катя убедилась, что есть различие по признаку половому: мужчины в большинстве своем сидят - женщины, соответственно, стоят. Своим открытием Катя поделилась с Мариной Васильевной. "Да, да", - кивала та, опасаясь непредвиденных коррективов со стороны сидящих, умевших, на памяти Марины Васильевны, защитить свои гражданские права...
Катя замолкла. И лишь после метро, проехав по незнакомой улице в полутемном автобусе, который указала одна из старожилов района в ответ на расспросы Марины Васильевны, девочка оживилась при виде белого автомобиля с иностранным номерным знаком. Она вскрикнула так, что весь автобус обернулся на нее:
- Вон же наша машина!
Все дружно повернули головы к окошку. Марина Васильевна повлекла Катю к выходу. К счастью, автобусная остановка оказалась всего в полукилометре за углом. И хотя местность с позиций пешехода не совпадала с той, которую привыкла видеть Катя из окна автомобиля, девочка узнала свой дом, оказавшийся сталинского периода крепкой двухэтажкой. Она опрометью бросилась к подъезду, на ходу крича:
- Спасибо, Марина Васильевна! До свидания, Марина Васильевна!
Неужели рабочий день окончился? Марина может больше не контролировать ситуации? Вот оно, призрачное счастье...
Возможно, под пытками Марина бы и вспомнила обратный путь до дома - но по своей воле она больше напрягаться не желала: верхние этажи сознания отказывали. Не одни только учительницы, погруженные в тьмы проблем, - многие женщины отлично знают по опыту, что такое функционировать на автопилоте и приходить в себя уже у цели, имея полные руки авосек, груженных оптом и в розницу закупленным в неустановленных торговых точках товаром. Марина к реальности вернулась, услышав звон ключей в собственной руке, открывавшей дверь собственной квартиры. Мимоходом привычно отметила, что давно пора стереть пыль, собравшуюся на выпуклостях старой обивки. Однако эта суетная мысль как пришла, так и ушла.
На звук открывшейся двери откликнулась соседка. Она высунулась из проема соседней двери, как кукушка из часов:
- Наконец-то, Мариночка, - приветливо закуковала Тамара. - А я думаю, что телефон трезвонит и никто трубку не берет? Не случилось ли чего? - Тамара работала где-то в мифически выгодном месте - через два дня на третий - и, кроме приличной зарплаты, носила в дом продукты, которыми, случалось, подкармливала и Марину с дочкой. О происходившем в Марининой однокомнатной квартире знала больше Марины, так как больше бывала дома. Ведь стены в их хрущевке - это та иллюзия, которая развенчивает так называемую материальность воплощенного мира. Тамара не была посвящена в учение индусов об истинной и ложной реальности, она иллюзорность стен использовала в соответствии с необходимостью и случайностью: например, в гости Марину она звала простым стуком "раз и два-три". "Раз!" обозначал: "Приглуши телевизор!"
Тамара заспешила доложить результат последних случайных наблюдений:
- Твой приходил. Долго звонил. Ждал-ждал. Ходил туда-сюда. Внизу на лавочке сидел. Я мусор выносила, смотрю: совсем замерз. Ушел вот только что.
Тамара ждала увлекательного продолжения разговора, но Марина вяло отмахнулась:
- Господи, как надоел! Давно пора понять, что я ему больше не учительница... Заходи, если хочешь, чаю попьем.
Тамара крикнула вглубь своей квартиры: "Я у Мариши", - и, прихватив с полки ключи, втиснулась вслед за Мариной в ее узкую прихожую.
Книги встречали входившего у порога: все стены прихожей занимали стеллажи, господствовавшие по всей квартире (в том числе и в туалете, над треснувшим сливным бачком, пострадавшим при обрушении полки, - здесь Марина разместила методическую литературу).
- Если среди зимы отключат отопление, ты не замерзнешь. Костер выйдет знатный, - то ли позавидовала, то ли сыронизировала Тамара.
- Ага, - привычно согласилась с житейским здравомыслием соседки Марина. Стеллажи, частично самодельные, частично купленные по случаю в ближайшей комиссионке, были прилажены еще Вовой Белогорским, - из первых выпускников, - не стерпевшим вида лежавших стопами и горками солидных трудов. Сам Вова книг не читал. Времени не хватало. На уроках литературы он активно включался в обсуждения любых проблем, уличая одноклассников в отсутствии логики. Его прозвали "доцент" за постоянные победы на физических олимпиадах. Писал он диктанты стабильно на "два", несмотря на дополнительные занятия, на которые Марину, молодого специалиста, воодушевляла строгая администрация вкупе с парторганизацией, еще выполнявшей в те времена роль ума, чести и совести эпохи.
Вова принадлежал к той части первых Марининых учеников, кто был поражен явлением либеральной всезнающей училки, радующейся любому обману со стороны окружающих и чуть не рыдающей над каждой двойкой. В кроссвордах ей были известны не только произведение Гоголя из трех букв, но и крепление безопасности для акробата из пяти букв, равно как и имя римского императора из семи букв... Вова еще в школе встал на защиту безопасности этой безвредной и, как ему представлялось, беспомощной вчерашней студенточки. Когда она выходила замуж за учителя физкультуры, Вова как бы стушевался, исчез с горизонта, и возник только после развода и рождения Наташки. Он имел обыкновение появляться в моменты острой нужды в мужской руке. Помнится, после плановой процедуры латания крыши, у Марины, жившей на последнем этаже, в первые же осенние дожди катастрофически потек потолок - книги отсырели, не то что обои, в доме запахло плесенью. Домоуправление, конечно, было ни при чем. Пришел Вова с ведерком, на костерке за домом расплавил смолу, слазил на крышу - течь прекратилась. Марина диву давалась: на какие чудеса способен человек - это вам не кроссворды разгадывать!
Раз было, мусор выносила, дверь захлопнулась, ключи в квартире. Маленькая Наташка - годика два - открыть не смогла. Пришлось им с Тамарой ломать. Как раз позвонил Вова, рассказать об одноклассниках, служивших в Афганистане. Через два часа он уже был у Марины Васильевны с новым замком (несмотря на воскресенье!) и уже через час распрощался: ждали дела.
Марина Васильевна сияла, веря в счастливые совпадения. Вова - тоже улыбался.
Надо ли говорить, что когда сломался холодильник, случайно подвернулся Вова? Причем это было уже после того, как Вова женился и забот у него поприбавилось.
Но тот, кого Тамара назвала "твой", был из недавних выпускников, из тех, кто ныне строит свою жизнь на европейской основе рыночных отношений. В лихую годину Марина Васильевна, обрадовавшись влечению к художественному слову в одном из сотен лоботрясов, неосторожно похвалила его стихи, пожелала начинающему поэту не отступать от избранного пути - и на тебе! Этот банный лист прилип прочно. Марина в поисках единомышленников успела две школы поменять - поэт находил ее везде.
Еще в годы его ученичества, когда Марина руководила "Клубом любителей поэзии", девчонки-поэтессы и просто ученицы старших классов неодобрительно косились на своего борзого одноклассника, прогибавшегося перед старухой: всем было известно, что шестерит он задешево. К примеру, цветы на учительский стол срезались прямо под окнами директорского кабинета - там биологиня развела розарий, руками пятиклашек на практических занятиях. А мел, который вечно в середине урока заканчивался, он доставал непосредственно из кармана, куда заблаговременно положил, выходя из кабинета математики: Пифагор (Павел Федорович Горский) держал на столе коробку с цветными мелками. Девчонки досадовали: как не видеть очевидного! Думает, у нее одной короткая стрижка... У англичанки, этажом выше, между прочим, те же цветы и тот же мел, только что нос, пожалуй, потоньше и осанка построже... И рады обе, как же, уважение и преданность, преданность и уважение! Ладно бы англичанка, она сдвинулась на европейской культуре, на разных этикетах и этикетках. А эта-то! Так тонко Молчалина разоблачала - только держись! А тут попалась как подросток! Вот уж поистине "Молчалины блаженствуют на свете". Девчонки ее любили, и жалели, и злились: ведь уже давно за тридцать, а сама слепая, как новорожденный котенок. Лучше бы нормального мужика нашла. Может, дальше цветов и мелков дело бы двинулось. Правда, кому она нужна, со своим Пушкиным-Блоком-Маяковским? Даже муж ее бросил. Теперь дочку повсюду таскает за собой: в походы, театры, на экскурсии. В Ленинграде всем классом стерегли, малявка любопытная: чуть выпустишь ее из глаз - она уже где-нибудь за километр что-нибудь рассматривает, ковыряет, спрашивает, а матушка бледнеет, а ученики рыщут - дочку ищут. Так по следу малявки весь Ленинград пешком, можно сказать, обошли. Честно сказать, есть что вспомнить.
Марине было не до воспоминаний. Она не могла отыскать джинсовой рубашки, служившей на все случаи жизни. Похоже, Наталья взяла - у нее сегодня после занятий бассейн, значит, вернется поздно. Тамара, усевшись у стола, рассматривала новые Наташины фотографии:
- Пора твоей Наташке парня заводить. Такая красивая девочка, а все, как ворона над падалью, над книжками сидит. Ты ее загубишь этой учебой. Книжки, библиотеки. Пусть ходит куда-нибудь.
- Вчера была в филармонии, - слабо возразила Марина.
- Ой, не смеши. Туда люди не ходят. С кем она там познакомится? Отпусти ее на дискотеку!
- Разве я держу? - удивилась Марина, отродясь чуравшаяся всякого насилия. Тем более, над собственным ребенком. - И на дискотеку она уже ходила. Вон тряпки распутные висят - сами специально шили. - Марина показала малиновое шелковое платьице с укороченной юбочкой. - Ей там не понравилось.
Тамара неодобрительно покачала головой:
- Эта медаль ваша... Небось за всю историю университета на белорусской филологии это дай бог если десятая студентка с медалью. Чего было не поступать в Нархоз? Экономика - вот что главное. А так вот и получается, как у Меладзе, "девушкам из высшего общества..."
- Ну тебя, еще накаркаешь, - Марина аккуратно повесила в шкаф костюм, купленный в Доме моделей на закате советской власти для проведения открытых уроков: выглядел он официально и даже теперь, несмотря на лоснящиеся локти, производил правильное впечатление на сослуживцев. Теперь, подумала Марина, ей легче поменять работу, чем костюм. Конечно, лучше бы обновлять и то, и другое и еще кое-что - однако среди способностей, которыми Бог наделяет людей, для Марины у него не хватило в достаточной мере способности к обогащению. "Есть что-то неизлечимо нищее во мне", - взбодрила себя Марина цитатой из любимой поэтессы. Окинув безнадежным взглядом тот хаос, который Наташа именовала удобным расположением вещей, она повела Тамару на кухню.
Раковина, конечно, была полна посуды. Наташа, став студенткой Белгосуниверситета, была занята необычайно: факультативы, общественные объединения, научные общества, культурная работа, творческая мастерская...
Все заботы по дому, прежде делившиеся пополам, доставались тому, кто первый оказывался вечером дома. А если еще в течение дня отключали воду, то забот набиралось по горло и выше. Так что без Тамары, часто делавшей на двоих закупки в магазине, было бы не в пример худо: подготовка к урокам год от года забирала все больше времени - все примитивнее оказывались старые планы уроков, все недосягаемее становился выученный почти наизусть Пушкин, старше которого становилась Марина. "Что за выдумки",- говорила Марья Дмитриевна, лидер методобъединения с предпоследнего места работы Марины Васильевны. У нее был баснословный педагогический опыт и формы, победившие талию, но она сохранила юношеские пристрастия, как в одежде, так и в оценке литературных произведений. Это торжественно именовалось верностью принципам. Не отходя от доски, она создавала сенсационные версии личной жизни поэтов, проливая слезы вместе с чувствительными слушателями из роно, и не поддерживала педантов, вроде Марины Васильевны, отрицавшей макроцефалию внебрачного сына известного поэта Серебряного века или опровергавшей лесбийство известной поэтессы этого же периода. Хотя Марина Дмитриевна сама собственными глазами читала об этом в книжке - все поэты начала 20 века были с теми или иными отклонениями! Но что было спорить с Мариной Васильевной? Марья Дмитриевна только снисходительно умолкала, когда та тыкала ей в нос бессмысленными строчками так называемых произведений. Как можно целый урок сидеть над одним декадентским текстом? Чудеса! Находятся же сторонники такого подхода к преподаванию! Марья Дмитриевна втайне верила, что старый подход к преподаванию искусства слова как учебника жизни победит, и вместо бессмысленного эстетства (педагогического хулиганства!) на уроках, которых вполне может быть и меньше по количеству, но которые должны быть насыщеннее нравственно, - вернется к жизни мораль и верность традиции. Марина же не понимала, почему ее обвиняют в нарушении морали и традиции, ведь она как раз и настаивала на этом. "Наша задача - развивать учеников!" - заклинала на педсоветах Марья Дмитриевна. Кто же против? Марина именно с этой целью "развивать" и сиживала вечерами в неубранном классе с участниками "Клуба любителей словесности", пока техничка не оповещала о конце ее рабочего дня, "а если хотите, сами уберете потом" Никто не хотел. Любители словесности не любили мытья полов. В этом был какой-то педагогический просчет, но Марина не углублялась: ее все больше занимала мысль о невозможности воспитать поэтов из непоэтов. Хорошо быть Ариной Родионовной для жизнелюбивого шалопая с европейским образованием - и совсем не так просто нянчить подростков, лучше всего владеющих языком цифр.
- Чай у тебя хорош! - вывела Марину из задумчивости Тамара. - И как ты его готовишь?
- Евреи, не жалейте заварки, - напомнила Марина.
- Да, чудо! А хлеб - зачерствел. Хочешь, свежего принесу?
- Черствый, говорят, полезен. Масла больше намажь. Варенье бери - шиповное, Наташа почти без моей помощи варила. Пробуй! Курить будешь? - Марина со времени беременности бросала курить неоднократно. Так что сигареты в доме не переводились. А иногда Наташины подружки забывали "Кемел". Тамара с удовольствием затянулась.
Марина, сидя над своей любимой "ведерной", по определению Тамары, кружкой чая, прокручивала в памяти сегодняшний день и не находила выхода из замысловатых отношений с девятиклассниками. Хорошо хоть завтра их нет. Зато предстоит 10-й. "У меня отличные дети! - говорит Соломон. - Только надо по-умному с ними. Они знают себе цену". Признают они одного Соломона. Это они переиначили его имя - вообще-то, по паспорту он Захар Соломонович. Но в знак признания его мудрости они назвали его наоборот. Так его зовут все, согласившиеся с этой поправкой. Как не согласиться! Класс самый многочисленный - считай, бухгалтерия на них держится. Условий они не диктуют одному только Соломону. Для Марины Васильевны, на уроках у десятиклассников тщетно ронявшей слезы над некрасовскими крестьянами, не нашедшими ответа на вопрос, кому на Руси жить хорошо, было сюрпризом заявленное любителями современной рок-поэзии решение принять участие в подготовке Пушкинского праздника.
Соломон объяснил: первое - не по программе. Слово программа для них звучало во всех смыслах как бранное, то есть и воинственное (от "бороться на поле брани") и ругательное ("брань на вороту не виснет", правду говоря). Как бы ни объясняла себе Марина Васильевна этих учащихся, однако же волей-неволей постигала закон рынка: спрос определяет предложение. Программа отступала перед тем поворотом темы, который указывал потребитель. А потребитель-десятиклассник признал гениальность Гончарова, критика социальных пороков, не тогда, когда рассматривалась набившая оскомину антитеза Обломов - Штольц, а тогда, когда была затронута глубина постижения психологической подоплеки отношений обоих героев с Ольгой Ильинской, а еще более - Обломова с Пшеницыной! А ведь прежде Марина Васильевна не считала интересным этот аспект произведения. Необходимость соответствовать "отличным детям", не любившим "социальной жвачки" открыла многое и самой Марине Васильевне. "Бледненько, конечно, - резюмировала Лера, - конечно, 19 век, но мы остальное сами понимаем..."
То же произошло и с Тургеневым. Учительница на уроках у "отличных детей" неожиданно поняла, что судьба Павла Петровича действительно трагична, что это не сатирический персонаж, а вполне возможно, как считает Лера, это тень самого автора, не состоявшегося в его полумистическом поклонении своей знаменитой возлюбленной. "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух", да еще с острой приправой рыночных вкусов!
Вторая причина интереса к Пушкину А.С., по убеждению Соломона, вытекает из анкетных данных одного из учеников, боровшегося, с переменным успехом, за лидерство в лицее. Это был сын от первого брака того нового администратора Пушкинского заповедника в Святогорье, о котором писала "Литературная газета". Со дня названной публикации Саша при каждом удобном случае подчеркивал свою причастность к наследию гения русской литературы. Одноклассники, не терпящие монополистических поползновений, ринулись к пушкинской сокровищнице и произвели подобающую дележку предстоящего успеха под знаменем самого крутого из русских классических поэтов (его сам Шевчук признает!), то есть с энтузиазмом разобрали предложенные им роли. Воображаемые лавры скоро утратили для многих свой аромат, когда репетировать эта чудаковатая Марина Васильевна стала не на уроках, а после. Тогда Соломон нашел мудрое решение: без ущерба для обеих сторон репетировать на уроках физкультуры, которую, как гласят расчетные ведомости, ведет у десятиклассников Герман Соломонович, он же брат Соломона, которого Марине Васильевне посчастливилось увидеть однажды, когда тот пришел предупредить ее, что уходит по делам, а ее семиклассников она может забрать для каких-либо своих нужд. Потом он уже не приходил - дети сразу, минуя танцзал, предназначенный для проведения уроков физкультуры, перебирались на занятия русским, или, если учительница имела свои занятия согласно расписанию, то в компьютерный класс. Компьютерный класс, в котором должны были заниматься старшеклассники, часто оставался пустым: учащимся компьютеры надоели дома - они охотно убегали на занятия автошколы, с которой договорился опять-таки мудрый Соломон. Администрация лицея, мыслившая трезво, несмотря на регулярные возлияния по поводу очередных именин, никогда не делала проблем из такой чепухи, как расписание. Марине предстояло сделать серьезную переоценку старых представлений.
Замечтавшаяся, Марина перестала слышать, как Тамара жаловалась на сына, из тихого послушного ребенка превратившегося в строптивого, упрямого козла, связавшегося с очень борзой сучкой, имевшей байстрюка от сомнительного брака.
- Нет, хоть бы внешность была! Так, чепела замызганная, - сетовала Тамара. - А он: люблю, и все тут!
Звонок в дверь заставил их обеих вздрогнуть - настойчивый, резкий, нетерпеливый.
- Ну, чепелище! Опять, - Тамара выразительно смотрела на Марину. Марина - испуганно на Тамару.
- Слышал! Да и окна светятся. Ладно, чего его бояться! Пойдем, скажем что следует! - Тамара встала, притушила очередную сигарету. - Ну, чепелище, я его выпровожу. На хрена козе баян?
И Тамара решительно зашагала к двери. Распахнула, готовая к битве - и опешила. Перед дверью одним коленом опираясь о грязный коврик, стоял с букетом гвоздик этот сдвинутый сопляк.
- Чего надо? Марина Васильевна никого не ждет, - хотела выполнить обещание Тамара. Но сопляк резво вскочил и, отодвинув Тамару, переместился в прихожую.
- Марина...Васильевна! Здравствуйте! Я хочу вам вручить свой первый сборник. "Алмазные подвески", - голос дрожал, как у Самозванца в "сцене у фонтана" из "Бориса Годунова". Он был незаменимым на роли хитрецов или простых обманщиков актером в ее школьном театре в свое время. Глаза блестели. Гвоздики были примятые или примороженные. (Возле метро вечно торчат эти несчастные старушки со своим недолговечным товаром. Под конец отдают за бесценок.)
Марина Васильевна приложила руку к дырке на груди в своей любимой ковбойке и выглядела взволнованной. Тамара интерпретировала сценическую ситуацию на здоровый, вполне будничный лад:
- Давай свои цветы. Где сборник? Так. Спасибо большое. А сейчас - нам некогда. Так что разуваться ни к чему.
Сопляк не сдавался:
- Неужели вы не прочитаете? - добавил он к голосу дрожание, имевшее подчеркнуть не понятое собеседницами волнение начинающего таланта. - Я отдал кучу денег на издание. Я посвятил вам эти стихи, - он выхватил из рук Тамары сборник, открыл заложенную открыткой страницу и принял вид вдохновенного поэта.
Марине стало жалко ребенка, она, вздохнув по обыкновению, приготовилась слушать. Но ребенок, увидев, что победа приближается, пошел в атаку:
- Только это касается нас двоих... Я прошу вас уделить мне...
- Что?! Ну и нахал! - Тамара засмеялась, показав крепкие ровные зубы. - Да ты посмотри на себя! - она даже отодвинулась от зеркала, которое закрывала спиной. Зеркало отразило покрасневшее лицо с синим носом.
- Да, Виктор, - поддержала подругу Марина, - ты очень неудачно выбрал время. Извини, тебе придется уйти.
- Хорошо. Я ухожу. Но я еще приду, - сверкнул глазом на Тамару мальчишка.
- До свиданья! До свиданья! - Тамара почти вытолкала его за дверь, забрав сборник. - Они все с ума посходили. Этому за твоей Натальей надо ухаживать, а он - к тебе. Что тут скажешь?
- Нечего говорить. Сначала на филфак поступал. По языку и литературе у него были, из-за моего недомыслия, самые высокие оценки в аттестате, не считая, правда, физкультуры. - Марина, удивляясь своей спокойной интонации, рисовала перед Тамарой источник побуждений мальчишки. - Он хорошо - ему казалось так - все просчитал, зная, что в университете приемную комиссию возглавляет моя бывшая однокурсница. Я обмолвилась невзначай. Но письменный экзамен - на тройку. Тут не помогли ни его слезы, ни звонки отца, якобы к бывшей классной за советом. Только усугубили мои угрызения из-за собственного ротозейства: почему я раньше ничего не видела, не понимала? Ведь эти люди всерьез ждали, что я для них буду в доску разбиваться. А почему? Потому что в течение нескольких лет трепетно принимала убогие знаки внимания, с такой благодарностью, которая меня ставила все ниже и ниже. Чтоб их возвысить - в собственных глазах, конечно. Чтоб в мечтах воспарить: вот как, дескать, Мариночка, тебя ценят! Знаешь, Тамарочка, мне мои нынешние что безжалостно дают понять? Под самый нос подсовывают?
- Тебе? Интересно - интересно...
- Еще как интересно! Что я убогая, что нет во мне уверенности в своей значимости, что женственности мне не хватает! Знаешь, как ко мне секс-символы лицейские относятся? Сама можешь представить! - Марина развела руками и открыла взорам Тамары свой домашний костюм: джинсы, носившие поощрительное наименование потертых, и ковбойку времен первой молодости Мариши, когда она певала у костра с одноклассниками туристские песни.
- Ну, - осторожно начала Тамара, - я тебе давно говорила, что на себя нельзя жалеть денег. Так у тебя вечно то пушкинский вечер, то Наташка из туфелек выросла. Почему с мужа бывшего алименты не взыскиваешь? Благородная дворянка! - Тамара начала сердиться. - Тебе даже не в чем в приличные гости пойти! Ты собственное стихотворение в альманахе Союза писателей раз опубликовала и что? Почему дальше не действуешь? Когда в последний раз была у своих настоящих актеров-режиссеров? В студенческие годы! А что сейчас? Нормальных людей надо вокруг видеть, а не сопляков.
Тамара вспомнила взгляд, которым сопливый придурок с головы до ног окинул ее собственную фигуру, без ложной скромности, для мужиков соблазнительную: все на месте и спереди и сзади. А Марина хоть и доска доской, а живет-таки одиноко, без мужа. Это не может не привлекать приблудных кобелей. Тамара с горечью подумала о сыне с его чепелой... замызганной.
- Ой, Мариша, смотри, - эти подростки...
- Да какой же Виктор подросток? Уже на втором курсе физкультурного института.
- Так что, это ему дорогу к сорокалетней бабе открывает? И чего девчат не отыскал себе подходящих? Не иначе, с дефектом. А к тебе подъехать можно - себя не ценишь. Гони его без разговоров! Твои нежности он понимает по-своему. Нечего миндальничать. Чепела!
Кто чепела, он или Марина, Тамара не уточнила. Это ее любимое ругательство на все случаи жизни Марине нравилось, оно напоминало бабушкино ворчанье, теплую печку; кошку, почтительно обходившую чепелу, то есть ухват, пристроившийся на вечной стоянке у печки; детство и, вообще, Гродно - лучший город земли.
Марина отогнала воспоминание о недавнем, приуроченном к собственному сорокалетию, посещении своих святых мест вместе с Наташей - грустно было видеть, что прежний, местами сказочно-романтический, город изменился вместе со всей страной и что-то, на взгляд Марины, безвозвратно утратил. А может, это она что-то утратила?
А Тамара была коренная минчанка, бойкая и жизнестойкая. Крупные города формируют в населении высокую сопротивляемость неблагоприятной среде. Они с детства приучают к борьбе за место не столько под солнцем, сколько в общественном транспорте: чтобы добраться до поликлиники, до школы, до кинотеатра, до Дома пионеров, надо было иметь не только крепкие ноги, но и руки, а главное, разумеется, локти.
У Марины чувство локтя было недоразвито. Пока жили в Гродно, можно было свободно пересекать пространство пешком - жили-то в центре, в окружении таких же милых деревянных особнячков с резными крылечками и террасками, как у них в доме. Когда отца перевели по службе в Минск, то опять поселились в самом центре, хотя и в высотном здании со всеми вытекающими и втекающим удобствами вместо прежнего уюта, зато всюду рукой подать. В дальние поездки отец возил на служебной "Победе", потом - на "Волге". До самой смерти отца Марина жила, как нормальное тепличное растение, послушно принимая все по потребностям, предусматриваемым родителями.
Нынешние дети предъявляют к жизни другие требования. Они сами хотят распоряжаться в своем жизненном пространстве. Они не хотят довольствоваться отечественной продукцией. Не престижно. И, правду говоря, не слишком привлекательно. Разве что с позиции стоимости. А на днях, Марина вспомнила, лицей сотрясался от хохота, когда опаздывавший одиннадцатиклассник расплачивался с водителем "Запорожца", подвезшего его к лицею. "Ну, ты и лоханулся, Макс! - сочувствовали приятели. - Или начинается мода на антиквариат?"
В стену дважды постучали - это муж звал Тамару домой.