Убийцы
Николай Петрович чертыхнулся: в шкафчике не оказалось перчаток. Он порылся на полках стеллажа, заглянул в шкаф - перчаток не было. Конечно, можно было бы надеть и использованные, но не нашлось даже бэушных - весь мусор выкинула уборщица. Стоял поздний вечер, и тащиться в соседнюю хирургию за комплектом перчаток не хотелось. Хотелось другого: побыстрее закончить сегодняшние дела и закатиться в свой любимый кабачок недалеко от дома, принять свои сто-сто пятьдесят и убиться головой о подушку. Уходящий день был груб в своей повседневности и жёсток будничностью дел. Если бы не день рождения Ивашова, отмеченный на скорую руку после работы, то Николай бы уже ехал домой, трясясь в переполненной маршрутке. А так, с приятно греющим коньячком внутри, можно было ещё поработать.
Синицын, как учили, щедро смазал руки смесью вазелина с ланолином - уж этого добра в шкафу нашлось предостаточно - и подошёл к секционному столу. Взял отличный, хорошо заточенный скальпель, позволил себе полюбоваться изящным и удобным инструментом - что поделаешь, любил качественные вещи - и приступил к вскрытию трупа.
Да-да, вы правильно поняли: Н.П.Синицын работал патологоанатомом в городской клинической больнице. Выражаясь в терминах традиционной медицины, прозектором. А что такого? Николай свою работу любил, был отличным специалистом, находил время заниматься научными исследованиями, даже публиковался в солидных медицинских журналах, его диагнозы и выводы уже давно никто и никогда не ставил под сомнения. Коллеги уважали его и самые нерадивые из них частенько с трепетом ждали беспощадный приговор Синицына о причинах смерти больного.
Это позднее вскрытие было последним на сегодня. Случай казался простым, и Николай Петрович не стал откладывать его на "потом". Мало ли, что будет завтра, какой объём работы придётся выполнять. Холодильник морга итак был переполнен: весна, неустойчивая погода, резкие политические движения в стране, футбольный сезон с неприятными сюрпризами для болельщиков - инфарктники, инсультники повалили валом. На дороги выбрались после долгой зимы "летние" автомобилисты - добавилось жертв ДТП. Зазеленели газоны, зацвели цветочки - начали поступать молодые самоубийцы, заложники несчастной любви... Дурачье! Николай искренне недоумевал: зачем? Зачем лишать себя жизни? Ради чего? Случалось и ему любить... дважды случалось, и оба раза безответно, хотя, второй раз, казалось, всё начиналось очень хорошо, но когда Ниночка узнала, что он не просто врач, а... Как она тогда выразилась? "Не хочу ничего общего иметь с потрошителем трупов"? А ведь было много общего, даже постель.
С тех пор у Николая Петровича было предостаточно женщин в постели. Но не сложилось ни с кем: ни любви, ни семьи. Что ж, бывает. Но ведь на этом жизнь не закончилась? В сорок пять-то...
Этот труп "пришёл" к вечеру по линии скорой, когда они "чествовали" Ивашова. Увы, тривиальнейший случай. Одинокий мужик предпенсионного возраста упал в подъезде. Обнаружившая бездыханное тело соседка вызвала милицию и скорую. Случайно оказавшиеся неподалёку коллеги с кардиологички констатировали смерть, предположительно инфаркт, ибо бригада уже выезжала на вызов по этому адресу на предыдущей неделе - жалобы на загрудинную боль, очень нехорошая кардиограмма, хроническая ишемия. Пациент от госпитализации отказался. Как и сегодня, было много вызовов, машины были в разгоне, все торопились, настаивать не стали - в больницу не повезли. Сделали несколько уколов, дали рекомендации, понеслись к следующему пациенту. Судя по всему, больной в районную поликлинику обращаться не стал, отлежался, перетерпел. Сколько их, "перетерпевших", прошло через руки Николая Петровича!
Размышляя таким образом о бренном - сказывалось действие выпитого на "фуршете" у коллеги, Синицын тем не менее привычно делал своё дело: произвёл наружный осмотр, сделал на отдельном листе заметки к протоколу вскрытия, чтобы потом не забыть что-то вписать в чистовик, аккуратным разрезом от подбородка до лобка вскрыл, отделил покровы в стороны от средней линии, что открыло для дальнейшего исследования брюшную полость и обнажило грудную клетку. Отметил, что разрез кровит сильнее обычного. Несколько настораживало и отсутствие трупного окоченения, но день был не по-апрельски жарким, а труп в холодильную камеру не убирали, покойный скончался часа три назад, так что всё ещё впереди.
Дальше шла рутина: вскрытие грудной клетки и брюшной полости, осмотр органов. Николай Петрович всё больше "плыл" - догоняло выпитое на голодный желудок. Почему всегда так: выпивки - море, закуски - кот наплакал. Всё пациенты коллег-хирургов виноваты, помимо денег тащат презенты только в виде спиртного. Нет, чтобы догадаться какую-нибудь закусь... подарить.
Мозг затуманивался, но руки Николая всё так же привычно делали своё дело. Чёткими, уверенными движениями Синицын рассёк хрящевые части ребер близ места их перехода в костные части и получил доступ к сердцу. Прозектор взял орган рукой...
Сердце в его руке вздрогнуло и судорожно забилось, пытаясь гнать через себя кровь!
Агония была недолгой, спустя минуту тело окончательно перешло в разряд трупов. Что это было? Что-что... одни торопились и недосмотрели, проглядели признаки теплящейся жизни, другой поторопился, проводя осмотр и вскрытие в лёгком тумане сознания.
Может быть, их и не было, признаков жизни? Обширный инфаркт имел место. Очаг некроза хорошо виден на несчастном, замученное суматошной жизнью сердце, уже имеющем два постинфарктных рубца. Рубцы на сердце, не успокоившемся даже после официально оглашенной смерти. Да, смерти: главное - мозг стопроцентно умер.
Рассуждая таким образом, слегка пришедший в себя патологоанатом доделал работу: осмотрел другие органы, вернул вынутое на свои места, точно и чётко зашил разрез... Заполнение протокола отложил на завтрашнее утро - не срочно, а память его никогда не подводила.
Потом Николай Петрович долго и тщательно мыл руки. Вымыл, переоделся и пошёл домой.
В кабачке, который так удачно открылся три года назад около его дома, он заказал чуть больше обычного - двести пятьдесят водки и аж пять больших и разных бутербродов: с колбасой, с сыром, с рыбой...
Водка пилась легко, но кусок не шёл в горло. Перед глазами стояло аритмично бьющееся сердце покойника. Покойника, добитого им.
- Вижу, Николай, маешься. Я присяду к тебе? Ты не волнуйся, я со своим.
Он знал подошедшего, как не знать - Семёныч из дома напротив, крепкий плотный старик, завсегдатай кабачка.
- Садись, Василь Семёныч, я не волнуюсь, наоборот, могу угостить. Только вот нерадостный из меня собеседник получится... но сам поговорю с тобой в охотку.
- Вижу, что смурной. Что случилось-то?
- Да вот, случилось тут...
Начав говорить о чём-то незначительном, Николай, не собирался откровенничать, однако издалека и намёками все же попытался сказать о наболевшем. Затем решился, заговорил в открытую, да так и не смог остановиться, пока не поведал в подробностях всю нынешнюю историю до конца. Семёныч только понимающе обновлял рюмки и крякал после очередной выпитой.
- И знаешь, Василий Семёнович, это ведь у меня не первый случай... уже шестой... Я знаю, что и у других тоже бывает... нам о таком ещё профессор Тюрин в мединституте открыто намекал, да и коллеги проговариваются, когда выпьют. Хотя никто об этом не любит, и напрямую ни-ни... Убийца я, Семёныч... или не убийца?
- Понимаю тебя, Николай Петрович. Понимаю, может быть, как никто. Что ты хочешь от меня услышать? Утешение? Совет, как быть?
Семёныч помолчал и разлил по новой:
- Помянем. Царствие небесное. Какой бы ни был человек - всё же живая душа. Жил, чувствовал, хотел чего-то. Помянем.
Выпили, не чокаясь. Семёныч аккуратно вытер рот салфеткой, отложил её на пустую тарелку. Пожевал ломтик сыровяленой колбаски.
- Я тебе тоже кое в чём признаюсь. Всю жизнь я проработал машинистом на железной дороге. Начинал ещё с паровозов. Так вот, на моей совести одиннадцать жертв... Состав, да даже одиночный тепловоз - это, Николай, не автомобиль, захочешь - сразу не остановишь, тормозной путь длинный. Последний из попавших под мой тепловоз до сих пор стоит перед глазами, я же знал его с детства - наш, железнодорожный, с родителями его вместе в одном депо работали. Я тогда уже был на пенсии, но ещё работал. Как-то раз сцепку из десяти платформ перегонял, с завода бетонного, а там, если помнишь, посреди ветки переезд необорудованный, как раз на уклоне. Я еду, машины собрались у переезда, ждут. Штук по пять с каждой стороны. И тут, от меня справа, последняя машина из очереди вдруг выскакивает, обходит всех и выезжает на пути прямо передо мной. Метров семь оставалось, я даже экстренное торможение задействовать не успевал. И его лицо в окне машины, Юркино... Что на лице было, я так и не разобрал тогда, показалось, будто проснулся он, увидел что-то перед смертью. Что-то он крикнул мне тогда, перед тем как я его в бок протаранил. Метров сто пятьдесят тащил... тормозил этим металлоломом об шпалы, как будто пути перепахивал. Милиция потом установила, что это самоубийство было, предсмертную записку нашли. Рак у него был, неоперабальный. Незадолго до этого от него жена ушла. К его же другу. Она про рак не знала. Если бы знала... может быть, дождалась бы его смерти. Как ты думаешь?
- Может быть, и дождалась бы... если бы сил ждать хватило. Я не судья другим.
- Вот и я - не судья... Долго мне тот Юркин крик по ночам во сне голову разрывал. Так и снился: рот открыт, губы шевелятся... явно что-то хотел сказать. Уж и так, и эдак я разные слова к его крику примерял. Разобрал со временем, хотел он сказать вот что: "Прости, дядь Вась..." Не подумал он, решение своё принимая, что кто-то знакомый его убивать будет... а ведь почти всех машинистов депо с малолетства знал, мог бы догадаться, поберечь своих... о себе только и думал, только своя боль пугала, делая жизнь невыносимой.
Василий Семёнович вздохнул тяжело, помолчал и продолжил:
- Двух пацанов всю жизнь помнить буду. В соседней области дело было, я тащил товарняк из тридцати шести вагонов, навстречу мне тоже товарный шёл. Мальчишки по шпалам топали, с удочками, с рыбалки возвращались. Два братишки... лето, головёнки выгоревшие до белизны, сами аж чёрные, в одних трусах, с удочками. Ко мне спиной по встречному шли, я их догонял по параллельному пути. Увидели того, что навстречу, и на мой колею перебрались. Меня не видят и не слышат. Тот им сразу гудеть начал, помощник машиниста высунулся, орёт, руками машет - показывает: "Вон с путей!". Чего им с путей уходить - вдоль железки канавы с водой... А я сзади догоняю. Тоже гудок даю непрерывный. Почему-то меня не слышат, день ветреный, как назло, свистит по ушам непонятно с какой стороны. Идут, приветственно руками встречному машут - думают, с ними здороваются. Мы оба, как пацанов увидели, тормозить чуть ли не сразу начали. Мне потом мужики сказали, что помощник встречного прыгать хотел, сбить собой несмышлёнышей в канаву. Не решился, уж больно скорость велика была, перегон длинный, без стрелок, уклонов, поворотов - самое место разогнаться. У парня своя семья, тоже двое могли сиротами остаться. Шею свернуть на такой скорости - раз плюнуть. Он итак уж высунулся до упора, чуть ли не в ухо им проорал, чтобы убирались с путей. Не поняли, а, может быть, и поняли, но не осознали, тут уж я их со спины догнал... Ничего мы поделать не могли... там и хоронить-то нечего было, малявки: одному семь, другому девять лет...
Николай сидел, придавленный выпитым и тяжестью услышанного, пытался понять, каково это - быть человеком, лишившим жизни столько людей. Невиновным в содеянном. Получалось, что жить можно и нужно. Смириться и жить.
В зал входили новые посетители. За ними вошёл милиционер.
- Вот, Николай, смотри - майор Демченко. Участковый наш. Ты никогда не задумывался, почему это обычный участковый у нас в чине майора? Мы ведь не столица, у нас всё больше старлеи на участках сидят, капитан - это уже засиделся. Не знаешь его историю? Ладно, в двух словах: Демченко служил в городском управлении. На оперативной работе. Как-то на операции по задержанию большой банды на них с напарником с неожиданной стороны вышли трое бандюков-отморозков. Звери, за плечами кровь чужая, да и своих подельников не жалели. Стрелять начали, не задумываясь. Напарник майора сразу погиб, самого Демченко ранили, так он тремя выстрелами три трупа сделал. Это только в кино оперативники с утра до утра с двух рук, не переставая, палят, а в жизни... В жизни не каждый зачёт по стрельбе сдаст. А уж в людей стрелять... Вот и майор в тире стрелял редко, а в людей, почитай, что и вообще не приходилось. И так ему тошно стало... Его, конечно, не привлекали, наоборот, наградили, товарищи руку жали, сын погибшего напарника спасибо за отомщённого отца публично сказал. А майор больше не смог на оперативной работе... поставили участковым... Такая вот история.
Дальше пили молча. Молчали каждый о своём, и в то же время испытывая некоторое взаимопонимание.
Когда Синицын собрался уходить, старый железнодорожник посмотрел ему прямо в глаза:
- Вот так-то, а ты говоришь "убийца". Много нас, убийц... невольных. Так и живём среди не замешанных ни в чём. Пока не замешанных. |