Репино под Ленинградом - мне двенадцать лет. Мы отдыхаем. Почему - Репино, почему из Еревана мы поехали, именно, туда отдыхать - просто: отец совмещал командировку с отпуском. Сестрорецкий инструментальный - основная цель поездки, мы в довесок и не в самые солнечные края: погода в Репино, мягко говоря, не баловала. Сосновый бор, за ним песочный пляж пансионата "старпёров" - старых большевиков - всё вроде бы не плохо, но холодновато: солнце ласкало Финский слабо. Из всех достопримечательностей - подвыпивший Ролан Быков под зонтиком в кафе с какой-то дамой, неудачно пытавшейся накинуть на него пиджак и куда-то увести. 1973 год.
Остановились мы у Пети-Пети - так отец окрестил отставного офицера Петра Петровича, сдавшего нам свою квартиру. Контрастное зрелище: отец невысокого роста, с смольными усами, горящими чёрными глазами - подвижен и энергичен; Пётр Петрович высок, рыхловато-грузен, круглолиц, белобрыс, медлителен, я бы даже сказал, потухший, угасший. Пётр Петрович был списан на берег с атомной подводной лодки. Облучён и списан. На берегу он лечился. Пожухлая форма с пилоткой, немного грузная походка, водянистый, потускневший взгляд - это Петя-Петя.
Своей семьи у Пети-Пети не было - уже не помню по какой причине - и сожительствовал он c Любой - местным библиотекарем, к которой и переехал на время. Оба они пережили ленинградскуя блокаду. Как-то Петя-Петя пошёл по грибы, сварил из основательного Белого мировой супец. Посуды на всех не хватило и он с Любой хлебали из одной тарелки, поочерёдно опуская ложки. Делали это они весьма интеллигентно: медленно, слаженно, поочерёдно, не мешая друг другу, держа ложечки над кусочками хлебушка. Так учили их в детстве.
Петя-Петя был бодр, непривычно радостен и возбуждён, - сегодня праздник в Кронштадте. Он и нам достал пригласительные на всю семью - я; мама; папа; брат. С отцом у нас всегда был праздник. Его энергии хватало и на семью, и на многотысячный коллектив, которым он руководил. Белая сорочка; строгий галстук; чёрные волосы, зачёсанные назад; взгляд, устремлённый за горизонт...
Кронштадт звенел военным оркестром, бескозырками, тельняшками, казалось бы, беспорядочной суетой. Нептун; Русалка, Черти ... Петя-Петя суетился в поисках тельняшек малого размера. Он нам с братом обещал. Обещали и ему, но не приносили и он, явно, был раздосадован. Беспокоился.
Матроса отличали большие, чёрные глаза. Армянские глаза. Их отряд, взвод - не знаю что - остановили около нас. Отец его сразу заприметил. Окликнул. "Ты откуда? ". "Из Армении". "Взвоод ..." Отец быстро достал из кармана пачку десятирублёвых - командировочные; отпускные, - отсчитал достаточно и сунул парню в ладонь. "Дядь, это много ...". " С ребятами погуляешь!". Они ушли.
1979 год. Полтава. Лето. Чудесно летом в Полтаве. Мне восемнадцать. Я спортсмен. ЦС "Буревестника" по борьбе дзюдо. Новая гостиница в центре города. Мы с Лёвиком по прозвищу Блеф проживаем в одном номере. Лёвик старше и мастистей, - многократный чемпион Армении и того же Центрального Совета в лёгком весе. Прозвище, кличку он заработал не зря, - Лёвик не обладал силой: скорость и масса обманных, ложных финтов - в этом сила Лёвика, пятидесяти семи килограмм. Небольшого роста, черняв и кучеряв... Я же - метр восемьдесят, семьдесят один килограмм. Шор и Шоршор.
В Ереване Бяша сшил мне из брезента костюм "сафари". Кнопки, заворачиваемые на них рукава; строчки; непонятные лейблы .... Класс! Через много лет я купил себе французский, но Бяшин был лучше. Девочки не оставили без внимания. Ресторан "Театральный" - какая там борьба? Борьба велась на другом "татами". Всё оплачивало государство: поездку, питание, - кроме ресторана "Театральный". От восьмидесяти рублей, выданных дома, осталось немного - рублей десять. У Лёвика - не гуще. Решение приняли вместе. Брат у меня проходил студенческую практику в Харькове, - мы туда и направились. Команда улетела в Ереван.
По десять рублей на кармане. На что мы расчитывали? Не знаю! Брат с товарищами жил на окраине Харькова в частном доме. Денег не было! Ездили куда-то за город, на реку: там запруда и много раков. Рубль за ведро. За рубль купили снасть и сами ловили:хочешь, ведро; хочешь, два. Пиво; раки - завтрак; обед; ужин. За пивом ходили мы с Лёвиком. Очередь была несусветная. Лёвик начисто брился, совершенно укоротив баки, одевал импортную многоцветную сорочку, купленную у поляков на международном турнире, и шёл в бой - в смысле, без очереди. Он, якобы, изображал иностранца. Конкретней, как он думал, - грека. Был похож. Очередь негодовала: "Куда прёшь!? ". Лёвик оживлялся. "Ёб де пис - ёб де пндайсис!" - кричал он, угрожающе сотрясая указательным пальцем. Затем более примирительно, где-то жалостливо, мол, понимаешь: "Кяп де пис, кяп де пндайсис.", - и нам, иностранцам, пиво также хочется. Я со своим "сафари" тушевался:"счас" побьют! Глупо всё это! Прокатывало! Лёвик был большой артист! "А, грек, что-ли!? Ну, давай, ладно! Только быстро!". Мы так каждый день ходили. "Мурмурки!" - спасибо "по-гречески". Завсегдатаи уже знали.
Осталось по три рубля на брата и нас потянуло домой в Ереван. Мы с Лёвиком поехали на вокзал. Солнечно было и на вокзале в Харькове. Только брать нас "зайцем" до Еревана за такую цену, - билеты стоили намного дороже; полторы сутки пути, - никто не хотел.
"Даём по три рубля на брата - едем в Ереван!" - нагло заявлял Лёвик. Проводники от этой наглости только отмахивались. Так до последнего вагона. Перспектива остаться в Харькове и питаться раками до скончания, не радовала. "Костлявая рука голода ...". Очень есть хотелось. Поезд уже набирал обороты ... Ту-ту! Сердобольная проводница третьего с конца вагона окликнула: "Эй, трёхрублёвые, шевелитесь!" Мы ей отдали по три рубля и с надеждой уставились на гранёный стаканчик из под краника с водичкой в тамбуре. Единственно доступная "пища" на полторы сутки. Да, погуляли!
Она проводила нас в купе.
Отец вёз демобилизованного сына-солдата домой, в Армению, в деревню. Отец был небрит и от синтетических носок немного попахивало, но как он нас кормил эти полторы сутки .... Этоо что за кушанья; этоо что за самогон .... Я приехал домой и сыт и пьян. Лёвик сошёл в Армавире, к родственникам. Меня же ещё взяли в деревню, там мы плясали, кутили, а затем сытого и пьяного привезли домой. Отец солдата!
Вот такой вот "Ёб де пис - ёб де пндайсис!". Что по-гречески означает: "Что посеешь - то и пожнёшь!". Он всё видит!