Ерицян Рубен : другие произведения.

Эмигранты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ћЭмигрантыЋ: название в точности отображает смысл излагаемого сюжета. Действие происходит в моей родной Армении, и в моём родном городе - Ереване. Заранее скажу, что я влюблён в свой родной город и постарался перенести эту любовь на страницы своей книги. Но это не единственная цель её написания, хотя, надо признать, что о Ереване, в отличие от других городов, написано не так уж и много. Это уже интересно. Миграция в город и эмиграция в другие страны - основопологающие для судеб миллионов людей понятия. Одни пытаются устроится в городе, другие его покидают, направляясь в дальние страны. История недалёкого прошлого и настоящего, борьба и противостояние, дружба и предательство, перелом судьбы, расцвет и унижение - в книге, написанной в непринуждённой манере.

   РУБЕН ЕРИЦЯН
  
   ЭМИГРАНТЫ
  

Содержание

   Глава 1. О Париже, в котором никогда не был.

стр.

   Глава 2 Макич.

стр.

   Глава 3 Наука.

стр.

   Глава 4 Москва

стр.

   Глава 5 Париж
   стр.
  
   Глава 1.
   О Париже, в котором никогда не был.
   По ночному Парижу шёл мужчина среднего возраста. Удивительная фраза! Наверняка именно ею, в данный момент времени, начинают своё повествование, как минимум, десятки тысяч человек, мечтающих стать литераторами. Само упоминание этого города настраивает читателя на романтический лад, особенно, когда речь идёт о ночном Париже. Пожалуй, та же участь, начать своё повествование с этой удивительной и не менее идиотской фразы, уготована и мне - человеку, который ни разу не был в Париже и вряд ли когда-нибудь туда попадёт. Не хочется, но придётся!
   Правда, прежде чем мы попадём в Париж, нам придётся пройтись по не менее примечательному городу. Городу Еревану! Для многих людей в мире это название, в отличие от Парижа, ни о чём не говорит. О Ереване написано не так уж много, вернее, возможно и написано, но мало кем, кроме титульного населения - армян и их многомиллионных собратьев, раскинутых, я бы даже сказал, разбросанных, а некоторых даже, расшвырянных, по всему миру, вообщем-то, прочитано. А, может быть, кто-то и читал, но вряд ли многотысячная армия литераторов начинает в данный момент своё повествование фразой: "По ночному Еревану шёл мужчина среднего возраста". В этом, и только в этом, уверяю Вас, и есть разница между Парижем и Ереваном! Видимо, это придётся сделать мне, заранее скажу, что Париж, в котором я, честно признаюсь, не был, появится несколько позже. Многие удивятся: как можно сравнивать город, в котором не был, с другим городом, в котором - читатель, несомненно, почувствовал это - явно был. Можно! Всё можно, и Вы не ошиблись - в Ереване я родился, и мало того, прожил большую часть своей жизни - тридцать лет из своих сорокатрёх. Не буду утруждать читателя своими воспоминаниям о том, как я родился и как в дальнейшем прожил свои годы, хотя сам считаю, что именно об этом и нужно писать, потому что самопознание и есть самая осмысленная и ценная часть любого повествования - по крайней мере, хоть для одного человека, для самого себя, будет несомненная польза. Итак, начнём!
   По ночному Еревану шёл мужчина среднего возраста. Любители детектива уже насторожились. Возможно - им приелись преступления в Париже и нестареющий веками комиссар Мегре, а тут повеяло некоторой свежестью, незнакомой обстановкой в загадочном городе. В этом плане Ереван имеет несомненные преимущества перед Парижем, только, дабы не испытывать итак подорванное здоровье нашего читателя, а я думаю, что в связи с разными экономическими и финансовыми катаклизмами в мире у многих людей со здоровьем большие, впрочем, может быть и маленькие, но всё-таки проблемы, хочу сообщить приятную новость. Этим мужчиной - надеюсь, Вы ещё не забыли - который шёл по ночному городу, был я. Ничего преступного и в помыслах не было. Просто - я приехал в отпуск в свой родной город из Москвы, в которой проживаю последние тринадцать лет. Почему я не уехал в отпуск в Париж, в котором очень хотелось бы побывать и доехать до которого даже дешевле? Ответ ещё проще. Я соскучился! Обыкновенная скука тут совершенно ни при чём. Соскучился - это когда ком стоит в горле и ты понимаешь, что если не поедешь, то, может быть, и умрёшь, а может быть и нет, но жить больше не сможешь: будешь ходить, есть, пить, но уже в мёртвом состоянии - душа уже не будет откликаться на жизненные обстоятельства, только - тело. Москва, иногда, местами - это всё-таки большой и разный мегаполис - именно так и живёт. Это город приезжих, которые давно "умерли", душа уже улетела, а они остались: работают, считают деньги, ездят в метро, но когда надо уступить место беременной женщине - не встают и не уступают. Душа-то улетела! Вот, именно из-за этого, я и прилетел в Ереван, чтобы соединить душу с телом. Правда, видя в московском метро беременную женщину, детей или стариков, я всегда уступаю своё место, в каком бы настроении или степени усталости не находился, и не потому, что я такой хороший, а те, кто не уступает, плохие. Нет, совершенно не из-за этого, а из-за того, что, где бы я ни был, я остаюсь ереванцем. Ереван бы мне не простил, он бы меня не понял. В Ереване встают и уступают место сразу несколько человек.
   - Я же уже уступил мамаше место, ты-то чего встал? - спрашивает своего товарища молодой парень.
   - Может мамаша хочет полежать, - это ответ ереванца.
  
   Ереван живое существо, о нём всегда говорят - кто, а не что. Он красив и, как истинный мужчина среднего возраста, очень натурален - на его лице нет штукатурки. Ереван построен из натуральных камней - в основном из туфа, базальта, травертина - и как всё натуральное в этом мире, имеет неповторимый колорит. Когда идёт дождь и камни впитывают влагу, молодой мужчина умывается и освежается, и потом, очень долго, освежает всех нас - от него веет прохладой. Когда светит солнце, он начинает лучезарно и широко улыбаться, но не улыбкой супермена - это присуще бетону и стеклу, - а тёплой улыбкой весёлого человека среднего возраста. Так улыбается папа, когда видит своих играющих детей. И потому, все жители Еревана, несомненно, дети, в каком возрасте они бы не находились. Дети разные: добрые и злые; щедрые и скупые; хитрые, и не очень; начитанные, и не очень. Всё так же, как и везде. Только, как и все дети - очень обидчивые. Не "капризные" - нет, а именно - "очень обидчивые". Никогда не узнаешь, на что обидится ереванец. Это сложно! Добрый папа их так вырастил.
   Почему я вышел в город ночью - я и сам не знаю. Можно было и днём, после того, как насладился пребыванием в родном доме, поговорил несколько часов с родителями, и обстановка стала такой же, как и до моего отъезда. Днём выйти я не решился. Мне хотелось поговорить с Ереваном, посмотреть, что он обо мне думает. Мне многое хотелось ему рассказать и объяснить. В основном сказать ему, что за все тринадцать лет я его никогда не забывал, а уехал только лишь для того, чтобы посылать ему деньги. Нет, я не ждал от него благодарности. Нет! Нет! Никогда! Я хотел сказать ему, что я такой же его ребёнок как и все остальные. Мне хотелось, чтобы он меня вспомнил и был ко мне также снисходителен, как и ко всем остальным.
   Я шёл уже второй час и беседовал с ним. Сперва мне показалось, что он немножечко обижен на меня, затем, смотрю - нет: папа благосклонен, он узнал меня, и в его глазах не было и тени упрёка. Он напоил меня неповторимой водой из маленького фонтанчика, "пулпулака", и именно после этого я понял, что он меня любит. Ну, кто же с такой любовью напоит, если не любит!? Я не знаю, может ли Париж напоить своего блудного сына вкусной и неповторимой водой прямо на улице? Не знаю, не знаю, мне трудно судить.
  
   В таких размышлениях я и прошагал два часа. Вернее, никаких размышлений и не было - было только чувство и называется оно счастьем, а ноги меня сами несли и вывели к знакомому скверу. Он по-прежнему тенист и одет в базальтовые плиты, и также журчит вода в небольшом фонтане, окружающем всё то же кафе "Крунк". Вода поступала в базальтовый водоем, ионизируя и освежая воздух, и кафе больше походило на остров, соединённый с сушей небольшим мостиком. Я замер и не решался перейти мостик, соединяющий меня с прошлым.
   Летняя площадка кафе "Крунк" была местом наших встреч в студенческие годы. Сюда к одиннадцати часам утра подходили все те, кому надоела учёба в нашем политехническом институте. Приходили и студенты других заведений, но о них отдельный разговор.
   Наш политехнический институт уникален. Он неотъемлемая часть Еревана, и такой же туфовобазальтовый и натуральный. В советское время, когда мы учились, перед входом в главный корпус Вас бы встретил базальтовый бюст Карла Маркса, и у Вас создалось бы впечатление, что это огромное заведение - в нём училось одновременно двадцать пять тысяч студентов - основал именно он. Но это не так. Наш институт был просто назван его именем.
   Главный корпус выложен фильзитом неповторимого цвета. Для того чтобы представить его, надо горчичный перемешать с белым и жёлтыми цветами, с добавлением розового. Большие орнаментированные своды обрамляют входные двери, создавая торжественность и преклонение перед изучаемыми науками. Наш же корпус механико-машиностроительного факультета тёмнобазальтовый, и не столь торжественен, как и вся наша наука.
   Чем же отличался студент нашего института от всех других? Совершенно всем! Образование в те годы было бесплатным, то есть государство оплачивало учёбу, но в таких институтах как медицинский, на юридическом факультете университета, институте народного хозяйства, и многих других, брались большие взятки за поступление. Поступало и некоторое количество талантливых ребят, но их было не так и много. Основной контингент платил большие деньги за своё поступление.
   В стране, где всё было государственным - заводы и фабрики, торговля, медицина, строительство, ну, всё, абсолютно всё - были и свои "частные" лавочки. Деньги, а я имею в виду настоящие деньги, а не мизерные государственные зарплаты, водились у людей приворовывающих у государства: складчиков; буфетчиков; торговых работников; деятелей от теневой экономики; директоров банных комбинатов, и многих других - их перечень мог бы занять не одну страницу. Суть не в этом! Государство, родимое, не могло, или не хотело, за всем этим уследить. Это по-настоящему сложно уследить - сколько сосисок вы съели в столовой, а государство должно было и за этим следить, потому, что и сосиски и бутерброды - всё было государственным. Если вы заведуете складом угля на теплоэлектростанции, или пряжи на комбинате, или складом кожи на обувной фабрике, или складом на заводе шампанских вин - перечень можно продолжить до пухлого многотомника - то могли бы и найти лазейку, пустить товар "на лево", то есть продать людям, которые подпольно шьют обувь, или производят свитера, или отапливают теплицы и выращивают цветы. Могли бы, но могли бы и не искать, потому что такой род "деятельности" вам не по душе. Эта публика не утруждала себя душевными переживаниями, как правило, была необразована, но имела очень приличный доход от своей подпольной деятельности. Богатыми эти люди не были потому, что богатство, в общепринятом смысле, в нормальном понимании этого слова, это эквивалент общественной весомости. Ну, какой общественный вклад в том, что вы украли несколько вагонов угля? Только общественный вред! Эти люди имели деньги и всю жизнь прожили в страхе их засветить.
   Естественно - по отчётности всё выглядело гладко, потому что её составляли бухгалтера, финансисты, и прочий "грамотный" люд, который также находился в доле от подпольного бизнеса. Их задача называлась просто - "один пишем - два в уме". Эти люди и жили по этому принципу.
   За всей этой деятельностью "складчиков - буфетчиков", "товароведов", "бухгалтеров", должны были следить многочисленные проверяющие органы - "юристы". Перечень этих "юристов" не уместился бы и на трёх страницах.
   Получалось, что чем человек примитивней в своём желании "поиметь" действительность и для этого ничем не гнушался, тем он становился богаче.
   Иногда кого-то из "складчиков-буфетчиков" сажали в тюрьму, и потому они постоянно отчисляли некий процент от своей "деятельности" в воровские, криминальные "общаки", дабы сев, иметь покровительство криминальных авторитетов. Получалось, что они "прикармливали" с одной стороны "юристов", а с другой - воровских "авторитетов". Через них "юристы" и сроднились с "авторитетами".
   "Складчики-буфетчики" мечтали, чтобы их дети стали "товароведами-экономистами", а кто побогаче - те мечтали о "профессии" "юриста" и платили немереные деньги за их поступление. Это в их понимании и являлось "карьерным" ростом, а учёба в этих заведениях - входным билетом в криминальный мир и, следовательно, богатой жизни. Не украдёшь - не проживёшь! Других сфер деятельности они не признавали. У них своё понимание жизни, свой мир. Единственным исключением в выборе профессии, была профессия врача. Это феномен мною до сих пор не раскрыт - почему именно врача, а не учителя?
  
   Так было в Ереване, и нельзя сказать, что папа не любил своих "складчиков-буфетчиков". У папы большое сердце, тем более, что по закону сохранения энергии, два вагона угля, украденные со склада, где-то отапливали теплицу, а там росли цветы. Ничего страшного не происходило, и весёлый папа был даже рад, что у кого-то появились большие деньги и они тратятся с неким размахом и шиком, наполняя рестораны весёлой музыкой и вкусными, изысканными кушаньями. Папа радовался жизни, не скучал, и совершенно не замечал эрозии в своём организме. Он обрастал новыми научными центрами, новыми знаниями, соединяя в себе познания о своём прошлом - папе, всё-таки, исполнилось 2750 лет - и настоящим, постоянно открывая для себя новые направления в науке. Институт, исследующий древние манускрипты - Матенадаран - величественно нависал над центром города своей базальтовой монументальностью и прекрасно сочетался с современным, на тот период, зданием института вычислительных машин.
   Папа был "докой" в физике и включал в себя целый научный городок с огромным "ускорителем", любил и "похимичить", имея огромные химические комбинаты и связанные с ними научные центры. "Химичить" он любил до такой степени, что иногда морщился от произведённого результата, но ради науки закрывал глаза и переваривал неизбежные отходы производства.
   Но больше всего папа любил конструировать и производить разные машины и механизмы. Обработка металла, его литьё, сборка деталей, занимали все его помыслы. Он конструировал и выпускал станки: горизонтально-расточные; токарные; фрезерные; кузнечнопрессовые; для обработки камня; балансировочные; электрохимическо-эрозионные - всего и не перечислишь. Тридцать четыре завода работали только над этим. Немногим позже он увлёкся электроникой, в отличие от электротехники и приборостроения, которые любил всегда.
   Папа пел и танцевал, играл симфоническую музыку, рисовал и ставил гениальные театральные постановки, регулярно снимал кино, писал книги, и строился, строился, постоянно, строился.
   Трудно сказать, чем только он не занимался, потому что папа - это целый мир! Поговаривали, что, на тот момент, он попал в статистику успешных и производящих городов мира. "Тем моментом" были шестидесятые-семидесятые годы прошлого века. По валовому продукту на душу населения у него были неплохие позиции. Его талантливые и энергичные дети, обогретые ултрофиолетовым теплом и уютом, увлекались всё новыми и новыми направлениями деятельности, строя, строя и, ещё раз, строя. Эта была настоящая жизнь папы, истинная сфера его увлечений, а там, если кто-то на складе.... Это всё мелочи жизни. Без них тоже не обходится. Не стоит мелочиться при таком масштабном мышлении. Папа всегда мыслил масштабными категориями и не мелочился.
  
   Новые направления, новые производства, требовали новых рабочих рук, которые прибывали в город ото всюду: из близких и далёких деревень и сёл; с разных городов и посёлков. Папа и их принял и полюбил, потому что он помнил тот период, когда к нему после войны, начиная с сорок восьмого года, стали приезжать его сыновья из разных стран мира. Репатрианты из Франции и Ливана, Англии и Сирии, Греции и Египта, Болгарии и Румынии, Ирана и Аргентины - ото всюду! Они спускались с трапов самолётов, с вагонов поездов, опускались на колени, плакали и целовали его землю. Они его не видели, но всегда любили, потому что знали, что он папа всех армян, он их родной Ереван, что он излечит их израненные тоскою души. В этот период к нему приехали и сыновья из Ленинграда и Москвы, Тбилиси и Баку, и ещё многих и многих городов. Приехали строить его и развивать, привнося свою культуру быта и культуру производства, и даже витиеватое спасибо на армянском - "шноракалутюн", заменилось на простое французское "мерси". И сейчас, если вы хотите кого-то поблагодарить - скажите "мерси" и Вас поймут, и не сочтут за фиглярство типа - "наше вам с кисточкой". Это и есть спасибо на армянском.
  
   Следующее поколение "складчиков-буфетчиков" замкнуло круг, став "юристами-экономистами", "врачами", и начало отбивать средства, затраченные на образование. В этом и была ошибка, поскольку никакими юристами, экономистами и врачами они не были, а были всё теми же "складчиками-буфетчиками", только во втором поколении, впитавшими в себя с молоком матери криминальное мышление и соответствующий образ жизни своих прародителей. Ереван и их любил, и они были его детьми, веселящимися и прожигающими деньги своих родичей, а затем и свои, "кровные". Тем более, что они не так агрессивно отбивали свои средства. Врачи "бесплатно" лечили своих родных и знакомых, и знакомых своих родных, а юристы добивались уменьшения сроков отсидки для попавших в беду "складчиков". Основных жителей они не грабили. Сделать это было не так-то и легко. Население могло найти защиту в своём профсоюзе, партийном комитете, комитете народного контроля, и ещё в десятке различных государственных организациях. Профсоюз был государственным, так как защищал права государственных служащих. До суда дело, как правило, не доходило. Каждая из этих организаций могла информировать партийную организацию, и та, самая главная и весомая, могла урезонить, или даже уволить чиновника за произвол.
   Если местные органы не принимали мер, то население обращалось в Москву, в Мавзолей, Ленину. Уникальное явление! "Ленин" являлся аналогом суда по правам человека в славном городе Страсбурге. Уникальность явления заключалась в том, что люди писали, по сути, в загробный мир и, как ни странно, получали ответ. В стране агрессивного атеизма существовала практика получать вполне ощутимые результаты, обращаясь к потусторонним силам. Приезжала комиссия и наказывала зарвавшихся чиновников.
   Ереванцы "писать" не любили! В ходу были, так называемые, "полюбовные" сделки, когда чиновник находил в себе силы, и на время покинувшую его совесть, и принимал компромиссное решение.
   Уволить работника с предприятия было трудно. Для этого он сам должен был дать весомые основания - быть беспробудным пьяницей. "Пробудным" - "ставили на вид" и оставляли на работе. Пьяниц в Ереване было мало, настолько мало, что не на чем, и не за чем было содержать вытрезвитель - обязательный атрибут многих городов. Не было "исходного материала".
   Кутить и гулять большой компанией - любили! За хорошо накрытым столом, с экологически прозрачными овощами, парным мясом барашки, которая за пять минут до этого бегала по лужайке, когда вино льётся рекой, а пили преимущественно, именно, вино, и душа поёт, и сама природа, с журчащей речкой в первозданном лесочке, призывает к этому. Это было "полюбовное" время, время сплошного компромисса.
  
   При всей, кажущейся, защищённости, основная часть населения была не богата. Не бедна, нет! Не богата. Имея крышу над головой - её предоставляло государство - бесплатно лечась и учась, оно получало на руки, "пятого и двадцатого", в день аванса и получки, не так и много денег. "Пятое и двадцатое" радостные дни для всего населения. В эти дни народ гулял больше обычного. Возникало ощущение праздника и спонтанно витающая мысль: "а, не гульнуть ли нам?", находила своё незамедлительное подтверждение. Но, речь идёт о больших деньгах, и всё познаётся в сравнении. Больших денег у основной части населения не было!
   Денег не было у учёных; инженеров; учителей; рабочих промышленных предприятий; врачей поликлиник; литераторов, пишущих "не в тему" - у огромного количества людей, общественный вклад которых в развитие города был, несомненно, выше, чем у небольшого количества "складчиков-буфетчиков".
   Дети именно этого общественно значимого слоя населения и составляли контингент нашего института и, возможно, не случайно он был назван именем К. Маркса. Мы были свободны от всевозможных обязательств, и потому более веселы, и студенческая жизнь не просто кипела, она - бурлила! "Отбивать" нам было нечего, и мы не искали "кассу", около которой привяжем себя и "пропасёмся" всю жизнь. Мы изучали науку! Науку обрабатывать металл. Для этого надо было понять его свойства, знать его характеристики, степень сопротивляемости его конструкций, температуру и условия при которых он льётся, суть механизмов и машин, основы конструирования и многое, многое другое. Этим мы и отличались от студентов других вузов. Им знать ничего не надо: две извилины и тугой кошелёк прародителя, и особое, генетическое, чувство держать в уме подпольную бухгалтерию, привечать своих и пресмыкаться перед сильными - вот и все познания. "Как украсть и не накрыться медным тазом", "психологический портрет проверяющего", "алгоритм поведения проверяемого", "магия денег", " тактика взяткодателя", "курс молодого взяточника", "не пойман - не вор", "статьи уголовного кодекса. Избранное" - эти науки преподавались в домашних условиях. "Диплом" им давали задолго до их поступления. Прародитель ежедневно своим поведением вдалбливал "основы экономики", "политэкономическую корректность", "учёт и бухгалтерию", "вычисление и деление". Вот и вся "экономика"!
  
   Прохладный ветерок освежил меня, продув извилины, унося всю эту "классовую" чушь, и я смело прошагал по мостику на летнюю площадку кафе "Крунк". Проточная вода охладила перегревающийся "котелок".
   Был час ночи, но посетители не собирались покидать приятную обстановку, официанты, не зная усталости, разносили прохладительные напитки и пиво, с его солеными непременными атрибутами. Интерьер, несомненно, изменился - стал по-европейски удобным и современным. Пиво уже подавалось под соленую рыбу, угри, орешки, пиццу. В наше время был соленый сыр и маринованный, острый, стручковый перец - цицак, и, чтобы заглушить его остроту, приходилось опорожнять солидное количество этого напитка. На небольшую компанию выносилась "сетка" пива, сыр и цицак. "Сетка", это тара, сделанная из проволоки, в которой помещалось двадцать пол-литровых бутылок. Затем, с расширением компании, выносилось очередное количество, очередная "сетка".
   Я окинул взглядом родные пенаты в надежде встретить славных гренадёров, принявших "на грудь" вместе со мной в стенах, вернее, при отсутствии стен, не одну пинту, не одну "сетку", этого освежающего, я бы даже сказал, тонизирующего напитка. Дело в том, что в сорокоградусную жару, а городской термометр, установленный на здании оперного театра, никогда не показывал больше тридцати девяти градусов - в противном случае, по трудовому кодексу, надо было приостановить работу - так вот, в сорокоградусную жару необходимо потреблять пиво до бесконечности, и тогда оно тонизирует. Если приостановить процесс... Об этом лучше не вспоминать! Мы были молоды, и обогреты солнцем, закалены боями на борцовском ковре - основной спортивной секции нашего института - и могли без потуг осушить немереное количество. В молодости я напился пива на всю оставшуюся жизнь. Сейчас не переношу более одного бокала.
   Встретить друзей я не надеялся, поскольку все они выехали и находились в эмиграции. Возможно, кто-то и вернулся, но такой информацией я не обладал, а вот приятелей я надеялся встретить. Оживлённая речь и энергичная жестикуляция посетителей, живая музыка эстрады с неплохим певцом, оригинальный свет софитов, приободрили меня, и влекли в глубь, в надежде встретить молодость.
   Я проходил мимо столиков, ненавязчиво, мельком, присматриваясь к их сидельцам, держа в напряжении услужливого официанта, выбежавшего мне на встречу.
   - Что желаете?
   Официант шагал рядом со мной, пытаясь на ходу изложить весь ассортимент заведения.
   - Пиво, свежие севанские раки, угорь, отменная рыбка.
   Раки, выловленные в высокогорном озере с пресной водой Севан, большие и голубые как и его вода, привлекли моё внимание, но не более. Объяснить официанту, зачем я сюда пришёл, мне не хотелось, и я продвигался вперёд, повторяя на ходу:
   - Сейчас, сейчас.
   Официант продолжил поиск.
   - Армянская и европейская кухня. Шашлык из телятины, бараньи рёбрышки ....
   Я его не слушал.
   - Телячья отбивная с гарниром фри .....
   - Сейчас, сейчас.
   Каждый из нас находился в поиске.
   - Аппетитная рулька с ....
   - Сейчас, сейчас.
   Он не мог понять одного, что если я найду то, зачем пришёл - у него будут и "бараньи рёбрышки", и "севанские раки", и "бефстроганов", а самое главное - хорошие чаевые. Парень видимо услужливый и не зря вышел на работу.
   - Лобстеры, кальмары.
   Это было слишком!
   - Тебя, как зовут?
   Брюнет небольшого роста, в белоснежной сорочке, с непременной бабочкой, орлиным носом, и таким же взглядом, посмотрел на меня, высоко задрав голову, и гордо произнёс:
   - Петрос!
   Услужливость не отменяла гордость, и в этом заключался профессионализм официанта. Я внимательней, сверху вниз, так как был намного выше, посмотрел на него.
   - Дорогой Пето! - я не спеша попытался изложить ему цель своего посещения, - Я давно здесь не был, и мне необходимо найти ....
   Я сделал паузу и заново окинул взглядом базальтовую площадку со столиками. Что мне надо было найти - я и сам не знал, и потому сразу перешёл к тому, что искал маленький, гордый, но услужливый Петрос.
   - И если я найду, то, мне кажется, мы, непременно, дойдём и до лобстеров с кальмарами.
   - Понял! - сказал Петрос. Он оказался, к тому же, и понятливым. Прямо, "цвет", "джек-пот" ресторанного сервиса, - Чувствуйте себя как дома!
   - Спасибо, дорогой.
  
   Лица посетителей ничего существенного для меня не выражали. Родной ереванский говор перемешался с диалектами всех районов Республики Армения и переливался в иностранную речь. Туристы в купе с коренным населением наслаждались ночной прохладой и армяно-европейской кухней заведения.
   Мой поход в прошлое подходил к своему логическому завершению, последний взгляд в глубь десятилетий готов был раствориться в пустоте. Жаль, жаль - никого не осталось! Базальтовая пустыня не хотела напоить странника весельем и избавить от одиночества. Я повернул голову и окинул окрестности взглядом несчастного бедуина. Во рту пересохло, от чего губы вытянулись, и тоскливые очи усталого верблюда, отставшего от своего каравана, готовы были понуро опуститься оземь, как, там, в дали, неясно, появился до боли знакомый силуэт. Взгляд несчастного верблюда мигом уступил место целенаправленному и острому прищуру ястреба, высматривающего свою добычу. Кто это? Не может быть!?
   Мужчина среднего возраста сидел ко мне спиной и нас разделяло не менее двадцати метров и с десяток столиков со своими энергичными сидельцами, жующими и произносящими тосты, пьющими и балагурящими, серьёзными и ухохатывающимися, но ошибиться было невозможно. Базальтовый оазис вспыхнул новым светом юпитеров. Как много здесь красивых женщин! Вон та - пухленькая, уютноухоженная, с манящим, глубоким декольте, заливисто смеющаяся - просто аппетитна, а вот, эта: стройная; темноволосая; с огромными, тёмными глазами-блюдцами - само совершенство! Как я люблю эти глаза! Омут! Бросишься с головой и не выплывешь.
   Ошибиться я не мог. Это был он - Маки'ч! Наш друг - Маки'ч. Эту кличку он получил сразу после поступления в институт. Макич - герой старого фильма о том, как в начале двадцатых годов двадцатого века по территории Армении продвигалась российская одиннадцатая Красная Армия и советизировала её, а местное население ей в этом, якобы, содействовало. Главного героя, Макича, играл "звезда армянского экрана" - тогдашний журналистский штамп; "секссимвол пятидесятых годов" - сегодняшний - Давид Малян. Наш герой похож на него. Кареглазый шатен гренадёрского роста, с вьющейся шевелюрой, мягкими чертами лица, с умным, проницательным взглядом, гордо направленным поверх жизненных обстоятельств, казалось, спустился с экрана телевизора и оказался в нашей аудитории.
   - Макич, стреляй! Стреляй, сынок! - крикнул кто-то финальную фразу из кинофильма.
   Двумя годами позже, в восьмидесятом году, когда все мы прилипли к экрану телевизора и дни напролёт смотрели Олимпиаду-80 в Москве, кличка неожиданно зазвучала с иным акцентом. Это было время славной баскетбольной сборной Югославии с виртуозным лидером Чёсичем. Мы собрались поиграть в баскетбол и я, не найдя место ни в одной из команд, стал комментировать игру, переиначивая все армянские фамилии на югославский лад своих баскетбольных кумиров, тем более, что Ма'кич у нас уже был.
   - С мячом Ма'кич, пас Барсегичу. Эх, Барсегич, Барсегич. Такие Барсегичи нам не нужны! Оборона соперника не дремлет.
   Соперником была советская сборная во главе с гениальным Сабонисом.
   - С мячом Погосянаускас.
   На литовский лад армянские фамилии ложились с трудом.
   - Я бы даже сказал, Погосянаускус. Вообщем, Погосянаускас. Кус, кус. Погосянаускаскускус, - совершенно запутался я. - Да, такие "кус-кус" нам не нужны! - имитировал я популярного комментатора Николая Озерова.
   - С мячом мистер Шульц, прорывается к кольцу, но ....
   Этим "но" был рост мистера Шульца. Обыграть всю команду и прорваться к кольцу для него не представляло труда, но выпрыгнуть среди высокорослых защитников Шульцу было сложно. Он мог сыграть в пас, но, опять это "но". Шульц у нас жуткий индивидуалист и, чтобы заставить его сыграть в пас, необходимо было провести не одну беседу, прочитать длинную нотацию, призвать к коллективизму. Всё было тщетно - Шульц кивал, но не мог пересмотреть свою жизненную позицию. Оставалось лишь молча смириться с этим низкорослым явлением. Ругаться никто себе не позволял, потому что в маленьком теле на вид тщедушного Шульца сидел исполинский дух могиканина, и он сам мог кого угодно обругать своим "глубоким" баритоном, переходящим в бас и несущимся откуда-то снизу, из недр земли. Детское выражение лица с припухлыми губами обиженного ребёнка сменялось мужественным окрасом боевого петуха; светлокарие глаза темнели; дыбились и темнели светлые волосы на голове, и Шульц мог разразиться семиэтажной тирадой, как разряжается тёмная туча на небе, с громом и молнией, не забыв "купировать" уши противника и превратить его в собаку чабана; "поиметь" всё-то хорошее, "лав" на армянском, к чему тот стремится, в том числе - героя его деревни; а в самых отчаянных случаях, показать гениталии мамы противника по информационной программе "Амайнапаткер" - "Панорама" на армянском. Последнее - случалось крайне редко, поскольку, если вы обругаете родителей - будьте готовы к смертному бою, в прямом смысле этого слова. За это в Армении могут убить, а если и не убьют, то постараются сделать из вас инвалида, причём, инвалида детства, который с трудом находит нос указательным пальцем. Шульц избежал этой участи благодаря боевым способностям Макича, Барсегича, и Вашего покорного слуги, которые всегда молча наблюдали его "манёвр", допуская его продвижение в стан противника, не осекая распалившегося друга, а затем вступали в бой. Шульц всегда шёл в авангарде, не прощал обид и мог выиграть любую словесную перепалку.
   - Шульц, опять, в своей тарелке, - это были уже "пёрлы" местного комментатора.
  
   Лето в Армении начиналось к середине апреля. В марте зима окончательно сдавала свои позиции и пахло весной. Вы знаете, как пахнет весна? Если нет - а, предположим, в Москве миллионы людей этого не знают и бесконечно, десятилетиями, смотрят одни и те же кинофильмы о хорошей погоде - тогда приезжайте в Ереван; поселитесь где угодно, лишь бы в помещении было окно; проснитесь, сделайте зарядку, сядьте у окна и ждите, когда солнце взойдёт в зенит. Тогда, резко откройте окно, высуньте голову и дышите. Запах весны снесёт вам "крышу", вы помолодеете лет на двадцать, а кому именно столько - заново родится. Захочется жить, работать, а самое главное - любить!
   " Я люблю тебя жизнь! Я люблю тебя снова и снова." - эта песня была написана именно в Ереване, и, именно, у раскрытого окна. Я в этом убеждён!
   На улицу, на улицу, вон из тесных помещений! В нашем, студенческом понимании это означало смену места дислокации. Закусочная около нашего института "Теймурноц", а проще говоря - "У Теймура", в которой мы просидели всю зиму, смешивая пиво с водкой, уступит свои права летней площадке кафе "Крунк".
   Макич подходил туда несколько позже. Его появление сопровождалось приветственными возгласами, и кто-то обязательно выкрикивал:
   - Маки'ч, стреляй! Стреляй, сынок!
   И он "стрелял".
   Кероу-па, кероу-ле,
   - - - - - - - - - - - - - -
   Кероу-ле, кероу-па,
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Те, кто никогда не слышал Джеймса Брауна - отдыхают! Те, кто слышал - удивятся. Никаких "кероу ле" и "кероу па" там возможно и нет, но у нас в Ереване, даю голову на отсечение, все это слышали. О чём пел Джеймс Браун - возможно, он и сам не знает, а нам, да, извинит меня дедушка Джеймс, до него самого никакого дела не было, только ритмика его музыки естественным образом выплёскивала адреналин, накопленный под солнцем.
   Маки'ч готов был фокусировать солнечные лучи, конвульсивно извергая самые неожиданные мысли о том, куда и что можно засунуть. Первым не выдерживал маленький Шульц. Он взбирался на фанерный стул с железными ножками - так его было лучше видно - и громогласно извергал "мелодию" тогдашнего футбольного гимна.
   - Жаштам, пара-пара-пам-парарам. Жаштам-пара-пара-пам.
   Те, кто не знает этой мелодии - отдыхают. Те, кто знает - удивятся. Никакого "жаштам" там не было, и никогда не будет. Это "находка" Шульца. Зачем он "включил" неприличное слово, означающее мастурбацию, в футбольный гимн, остаётся только гадать. Разгадка в том, что, как Вы заметили, в Армении нельзя матерно выражаться, обозначая само действие, как это делают, предположим, в заштатной Америке, "факая мазеры" на каждом шаге - за это могут серьёзно наказать, и приходиться искать некоторую иную форму. Мастурбировать - совершенно не означает, что вы этим занимаетесь, а, просто, некоторое вольное отношение к жизни. Мне пофиг - вот, что это означает.
  
   Я маневрировал между столиками, и уверенно продвигался к поставленной цели. Так плывёт корабль в родную гавань. И вот - цель достигнута - показался столик, за которым одиноко сидел Макич. Он меня не видел, попивал свой кофе, глядя своими светлыми глазами куда-то вдаль, поверх жизненных обстоятельств. В шатенистой, вьющейся шевелюре уже поблёскивала седина.
   Я набрал воздух в лёгкие и выкрикнул:
   - Макич, стреляй! Стреляй, сынок!
   Мой призыв возымел действие только на посетителей, сидящих за соседними столиками. Уютноухоженная, пухленькая дамочка проглотила последнее "ха-ха", и удивлённо уставилась на меня, а её ухажёр молниеносно потянул правую руку к левому боку, под лёгкую куртку, настороженно ожидая первого выстрела, контролируя своим периферическим зрением большую площадь обзора. В наше время так не шутят! Макич же, обернулся, увидел меня, и его глаза ещё больше посветлели и повеселели. Он стал приподниматься, улыбнулся, широко раскинув руки.
   - Отстрелялся я, брат. Давно уже.
   Я также раскинул руки и обнял своего друга, после чего последовало обычное рукопожатие и обыденная для Еревана форма приветствия.
   Разные народы имеют разные формы приветствия. Рукопожатие - самое распространённое, но, как правило, дело этим не ограничивается. Есть народы у которых люди при встрече трутся носами, у других - хлопают друг друга по щёкам, у третьих - при встрече необходимо глубоко кланяться. В Ереване, если вы встретили друга, можно прикоснуться своей щекой к его щеке, имитируя поцелуй. Именно эту манеру перенял Френсис Форд Коппола для описания встречи между итальянскими мафиози в своём немеркнущем "Крёстном отце". Я говорю, что перенял, сугубо, по той причине, что самого фильма в те годы мы не видели, и сами эту манеру перенять не могли. Если мы не могли, значит, остаётся, что высмотрел и перенял Френсис Форд Коппола. Третьего - не дано!
   - Здравствуй, брат, здравствуй.
   - Имал эс? - спросил я, садясь за столик и ища взглядом услужливого Петроса. "Имал эс?" - "как ты?", на одном из армянских наречий.
   - Нормально. Давно приехал? - Макич улыбался и смотрел на меня.
   - Да, нет! Сегодня утром, - я по-прежнему выискивал Петроса.
   Петрос не заставил себя долго ждать и быстрым деловым шагом подошёл к нам, на ходу вынимая из нагрудного кармана блокнот и ручку.
   - Я к вашим услугам.
   - Прошу любить и жаловать - Петрос! - официально представил я официанта, подняв вверх указательный палец.
   - Здравствуйте! Что будете заказывать?
   - С чего начнём?
   - Сам знаешь! Принеси нам сыра и цицак, - смеясь, сказал Макич, и видя недоумение Петроса, продолжил, - Это с самого начала...
   - И "сетку" пива, - подтвердил я, не опуская указательный палец.
   - Будет сделано. - Петрос уже готов был удалиться.
   - Куда, куда? - ухватил я его за штанину и вернул в исходное положение.
   - За "сеткой". Здесь уже давно таких нет, а у меня в гараже ещё сохранилось.
   - Молодец, но это потом, а сейчас неси полный комплект закуски - думаю тебе не надо её перечислять!? Неси минералку, пиво, водку, и бараньи рёбрышки.
   - Из минералки есть "Бжни", "Арзни", "Джермук"...
   Петрос готов был перечислить весь ассортимент минеральных вод Армении и перейти к их импортным аналогам, но мы выбрали традиционное "Бжни".
   - Какую водку нести? Есть "Стандарт"....
   - Не надо - неси "чёрную этикетку".
   Петрос взглядом оценил оперативный выбор. Сразу видно - "старые ребята" сидят.
   - Пиво у нас есть....
   - Любое - чешское, - был ответ.
   На рынке появилось много сортов пива из разных стран, но наш выбор традиционного "дефицита" советских времён привёл Петроса в почтительное положение, и он понимающе кивнул головой: ребята ещё "старее", чем я думал. Петрос покинул нас и приступил к своим официальным обязанностям.
   - Ну, как там в Париже? - спросил я, зная, что Макич уехал туда три года назад.
   - Уже неплохо. В первое время было трудно, но затем справился. Всё нормально.
   Он совершенно не изменился. Постарел, как и все мы: волосы местами побелели, а на бородке, окаймляющей слегка вытянутый подбородок и переходящей в пышные и светлые гусарские усы, появилась седина, но спокойное и мудрое выражение лица не сменилось на глупое и агрессивное подобие породистости и былой интеллигентности. Одет он был в хорошие летние джинсы, светлую трикотажную рубашку на выпуск, с коротких рукавов которой выглядывали массивные бицепсы. Макич никогда не одевался вычурно, или тем более броско, и его одежда никогда не говорила больше того, что мог сказать он сам. Его встречали по уму, и так же провожали.
   Я его не видел все эти три года, со времени моего последнего приезда. Позже, уже в Москве, я от общих знакомых вкратце узнал историю его запоздалой эмиграции. "Запоздалой", потому что все мы уже давно эмигрировали, а в Ереване остались только он; неутомимый Шульц; и самый близкий друг Макича, поэт и разгильдяй Беньчик - Беньямин. Они дружили с первого класса.
   - Как там Венедикт? - вспомнил его я.
   - Нормально. Нора не пустила, а то с нами бы сейчас сидел.
   - Что, так всё запущено?
   - Ещё хуже. Ну, ладно, это их дело. Завтра, вернее, уже сегодня, зайдём к ним. Нора, хоть и стерва, но ты помнишь, по-прежнему гостеприимна. Обрадуются.
   - Замётано. Шульцу звонил?
   - В командировке он. Завтра приедет.
   - У тебя, что нового в семейном плане? - не удержал я своего любопытства, и уже было пожалел, вспомнив неприглядную любовную неудачу друга, для которого эта тема была болезненна.
   Мне стало неловко, но друг не посчитал моё любопытство за бестактность, и ещё больше улыбнулся.
   - Порядок! Женился я.
   Приятная новость! Не знаю, как в других странах, но в Ереване к холостякам относятся подозрительно, и не в плане сексуальной ориентации - о "голубых" там мало кто слышал. Если не верите - приезжайте, встаньте к двенадцати часам дня на любой центральной улице, и посмотрите на гору Арарат. Не обманываю - на натуральную библейскую гору Арарат, и она видна с обычной улицы - не удивляйтесь! Затем сходите на рынок и купите натуральных фруктов, не забыв натуральный виноград; купите также натуральное мясо; приготовьте, что-нибудь сьеште, и запейте абрикосовой, или сливовой, натуральной домашней водкой. Если вы не поймёте, что Вы естественны и натуральны, то Вы по-настоящему педераст, и с этим уже ничего не поделаешь!
   Так вот, в Ереване к холостякам относятся подозрительно, потому что считается, что мужчина должен о ком-то заботиться, то есть создать семью, и если он этого не делает, следовательно, в нём есть какой-то недостаток.
   В моём друге Макиче нет недостатков! Один сплошной достаток. Достаток для всех его родных и близких, друзей и приятелей, брошенных и одиноких женщин с детьми, всех убогих и попрошаек города, и ещё многих и многих людей. Не женился Макич из-за неразделённой любви. Многие считали, что эта девушка его недостойна - так в дальнейшем и вышло - но он сам, очень долго, видел в ней одни достоинства. Но об этом позже! Это долгая история.
   - И на ком ты женился? - уже без стеснения спросил я.
   - На женщине. На ком ещё?
   - А, кто, где познакомился?
   - В Париже.
   - Армянка? - не унимался я.
   - Нет. Она из Алжира.
   Я замолк. Новость произвела на меня впечатление.
   - Я бы удивился, если бы услышал иное.
   Макич всегда отличался оригинальностью мышления, хотя - для него, как, впрочем, и для меня, национальность не имеет никакого значения. Я уверен, что он полюбил эту девушку. Это самое главное!
   Появился Петрос, а вместе с ним и разнообразная закуска, с обязательным сыром и цицак; минеральная вода "Бжни"; бутылка русской водки "Столичная" с чёрной этикеткой, и охлаждённой до морозящего инея. Когда-то черная этикетка "говорила" о том, что водка улучшенного качества и предназначается на экспорт. Экспортное, "термоядерное" оружие пролетариата! Петрос разлил её в стопочки и, пожелав нам приятного аппетита, моментально испарился. Мы приступили к трапезе. Поев немного бастурмы, сыра, баклажанов с орехами, душистых помидоров, мясного ассорти, я поднял стопку и произнёс традиционный первый тост:
   - Добрый вечер! - гласил он в полвторого ночи.
   Прождав небольшой промежуток времени, Петрос вырос из-под земли и разлил вторую стопку.
   - С добром встретились! - гласил второй тост, произнесённый Макичем.
   Мы опрокинули "термоядерный" эликсир и стали ждать результата. Он, имею в виду эликсир, разлился по жилам, согревая душу, и постепенно подгоняя кислород к извилинам, от чего те проснулись и стали более реалистично считывать информацию об окружающем мире. Нет, всё-таки эта пухленькая очень аппетитна! Никто её в упор, естественно, не рассматривал, но от неё исходил, манящий, мускусный флюид. Периферическое зрение её ухажёра пыталось ограничить зону его расспрстранения, но тщетно - флюид достигал дальних уголков, несколько, неосознанно возбуждая. Прекрасный вечер!
   - Как там парижанки? Говорят - оригинальны, - продолжил я мысль.
   - Такие же, как армянки, - был ответ.
   - Да!? Вон, смотри, сзади тебя сидит. Смотри, какие глаза!
   - Таких глаз я нигде не видел, - Макич уже повернулся в пол оборота, - но заманчивые женщины встречаются.
   - Когда женился?
   - Года полтора тому назад.
   - Дети есть?
   - Трое.
   Я опять удивился, но виду не подал. Наш Макич по иному жить не может - он обязательно что-нибудь придумает, и как всегда на свою бедную, но никак неглупую голову. Дознаваться есть ли у него свои дети, или который из трёх детей его, мне не хотелось. Было известно, что все дети мира - дети Макича, по крайней мере, так он себя всегда позиционировал, помогая в голодные и холодные девяностые годы лихолетья большому количеству людей содержать свои семьи.
  
  
   Глава 2.
  
   МАКИЧ.
  
   Арам - так по-настоящему зовут моего друга, но мне кажется, что его всегда звали - Макич, и потому, описывая его жизнь, я не буду менять и его имени.
   Макич вырос в хорошей семье. Его отец был действительным членом Академии Наук Армении, академиком, и создал Научно-Производственное Объединение, которое работало на оборону некогда великой страны - СССР. Обороняться СССР любил, и тратил на эти цели массу денег и жизненной энергии.
   Предприятие было секретным, в отличие от самого академика. Он был открытым, добрым и талантливым человеком. Таким он нам запомнился. Несомненно, и он сам был "засекречен", и мы, часто бывая у них дома, ни разу не слышали, чем занимается предприятие, об этом не говорил, и, по всей видимости, не знал и сам Макич, но Вилен Викторович, так звали академика, был очень общителен, весел, и любил посидеть в компании среди молодёжи.
   - Лара, почему ребята сидят без выпивки?
   С кухни доносился звонкий голос Ларисы Осиповны, жены академика.
   - Вилен им ещё рано! Не забывай, им ещё восемнадцать.
   Лариса Осиповна - русская по происхождению, так писалось у неё в паспорте, но некоторые черты лица выдавали в ней еврейские корни. Академик привёз её в Армению из Ленинграда, где в своё время учился, и затем защитил докторскую диссертацию. Тётя Лара защитила там кандидатскую степень и работала секретарём Академии Наук.
   - Лара, здесь не Россия - здесь мало кто спивается! - хотя, как ты заметила, пьют все. Стол без выпивки - что мужчина без штанов. Неси водку! Домашнюю. Я буду проводить урок потребления домашней водки.
   - Вилен, так и скажи, что ты сам хочешь выпить, - сказала Лариса Осиповна, подойдя в гостиную.
   - Я так и говорю: неси домашнюю водку! Желательно - абрикосовую.
   Стол накрывался в лучших ленинградских традициях: с чёрной икрой; блинами с сёмгой; украинским салом; разносолом и борщом. Академик сам накладывал нам на тарелки разные закуски, делал бутерброды и наливал домашнюю водку.
   - Поели, обмаслились - можно и по рюмашке!
   После третей рюмки водка была закрыта и унесена со стола.
   - Вы изучаете самую нужную науку - обрабатывать металл, - начинал академик, глубоко откинувшись и закурив. - Человечество занято этим испокон веков, но до сих пор открывает для себя всё новые и новые способы обработки, - тут Вилен Викторович сделал паузу - гриф секретности не позволял распространяться. Было лишь известно, что этим новым способом является лазерная обработка.
   - Но, прежде чем открыть новое направление, вам надо исследовать традиционные способы. Вот, кто из вас может работать на токарном станке?
   Руку поднял только Шульц. Он, до прихода в институт, год проработал токарем на заводе.
   - Только Шульц, - академик называл нас кличками, с которыми мы сроднились. - Наш выпускник прекрасно знает математику, физику, умеет конструировать, но работать на токарном станке не умеет. Сырой полуфабрикат! Летом возьму вас на свой завод учениками токаря. Поработаете немного?
   Работать нам не хотелось, но все дружно соглашались и выражали готовность провести лето за токарным станком, от чего академику становилось весело. Он улыбался, хитро прищуривался и произносил:
   - Бездельники, - вставая из-за стола, и удаляясь к себе в кабинет.
  
   Квартира, в которой жила семья Макича, находилась на одной из центральных улиц города, и состояла из просторной и хорошо меблированной гостиной; большой кухни-столовой; двух спальных комнат; кабинета академика, и двух, незастеклённых, но очень больших лоджий, на которых Лариса Осиповна с любовью разбила целый сад. С улицы лоджии третьего этажа выделялись своей красотой и бросались в глаза. Дома царила идеальная чистота, и каждый уголок жилья был окультурен хозяйкой. Было видно, что мебель давно не менялась, но каждый элемент удобен и функционально подобран. Им давали и более просторную квартиру, но академик, привыкший к своему жилью, отказался, и к их тогда ещё трёхкомнатной квартире присоединили однокомнатную, в которой обустроили кабинет.
   Единственным недостатком их уютного и просторного жилища были соседи, проживающие в двухкомнатной квартире на той же лестничной клетке. Глава этой семьи заведовал небольшим обувным магазином на окраине города. Толстый - не "упитанный", а, именно, толстый - не очень бритый и не всегда трезвый работник торговли, отличался крутым нравом, имел семь классов образования и одну судимость, что не повлияло на его коммерческую карьеру. Торговля "левым" товаром процветала и обеспечивала очень приличный доход, ежедневные посиделки в духане со своими подельниками, личный, престижный автомобиль, и немереное самомнение.
   "Левый" товар - термин тогдашних дней. Ереван производил достаточно приличную обувь, которая во времена повального дефицита пользовалась спросом далеко за его пределами. Большое количество обуви шилось надомниками, которые реализовывали товар по фальшивым накладным государственной фабрики через этот государственный магазин. Предприимчивый директор платил процент гидам местного туристического бюро, и они подвозили к магазину толпы туристов, которые сметали обувь с прилавков. Деятельность по тем временам была криминальная, но не в этом дело. В принципе, ничего предосудительного в его деятельности не было. Государственная фабрика не страдала от нехватки потребителей, а директор магазина, по сути, перевыполнял план, дополнительно реализовывая и продукцию надомников. Предосудительным было поведение хама от торговли, который в пьяном угаре, по поводу и без повода, грязно и смачно ругаясь, нещадно лупил свою благоверную половину. Ругань и вонь от этого семейства разносилась далеко от их жилища. Соседи предпочитали не связываться с потным и засаленным толстяком, пропахшим дешёвыми женщинами, водкой, шашлыком на углях, и деньгами сомнительного происхождения.
  
   Он приехал в Ереван к концу шестидесятых годов из глухой деревни. И в этом так же нет ничего предосудительного, поскольку все откуда-то и прибыли, и если сравнивать Ереван с Парижем, то надо заметить, что и Д`Артаньян, в своё время, так же прибыл туда из провинции.
   Меликсетян - так зовут толстого торговца - резко отличался от будущего мушкетёра. Прибыв в Ереван, он устроился водителем на молочный комбинат и развозил молоко в магазины. Ему предоставили жильё в полуподвальном помещении здания, в котором проживала семья академика. Переселившись, он первым делом попытался разбить огород в тенистом садике, где играли дети. Прямо так и сделал - огородил часть садика и разбил там огород! Читатель может подумать, что я перебарщиваю, и речь идёт не об огороде, а о простом палисаднике с цветочной клумбой, но, увы, как это ни прискорбно - Меликсетян разбил настоящий огород! Увидел клочок плодородной землицы, огородил его и посадил помидоры, болгарский перец и разную зелень. Сказать, что и в этом его поведении есть предосудительные мотивы, я не могу. Отношение крестьян к земле описаны разными писателями многих стран, в том числе и в романе "Земля" непревзойдённого Эмиля Золя, но никто из них не описывал ситуацию, когда огород разбивали прямо в центре города. Это придётся сделать мне, нисколько не претендуя на гениальность Эмиля Золя.
   Конфликт разгорелся после того, как двенадцатилетний Макич полез в этот огород за мячом, который, не обладая мозгами и, соответственно, чувством меры, вольно перелетел через изгородь и попал прямо на клубничную грядку. Через несколько минут на грядке оказался и наш герой, перетоптал её, и превратил в малоаппетитный кетчуп из клубники с помидорами. До зелени с болгарским перцем он не добрался - был остановлен грозным окриком потной "гориллы", выбежавшей из своего подвала.
   - Сопляк! Я тебе сейчас уши отрежу!
   "Горилла", в майке не первой свежести, пыталась перелезть через изгородь и добраться до ушей маленького Макича. Тот, остолбенело, с ужасом, уподобился участи беззащитной барашки, подготовленной для языческого обряда жертвоприношения. Хотелось домой к маме.
   - Твою мать! - грязно ругаясь, "горилла" перелезла через изгородь.
   Макич услышал ругательство - страх неожиданно опустился в низ к пяткам и через них заземлился, освободив маленькую, но гордую душу.
   - Заткнись, пидарадз! - молниеносно выкрикнул он.
   "Горилла" остолбенела. Такого поворота событий она не предвидела. Обычный боевой окрас невиданной смеси гиены и орангутана приводил в оцепенение и ужас и более зрелую особь, но маленькое существо проявило то качество, с которым дикому шофёру молоковоза не приходилось встречаться. Маленький человек проявил гордость!
   - Что ты сказал? - Глаза "гориллы" привычно налились кровью, но жалкое сердечко уже готово было сдаться.
   - Заткнись, пидарадз! - был ответ героя.
  
   Это слово, которое больше не повторится в повествовании, дабы не омрачать отношения с редактором, Макич слышал от своего отца. Само слово не повторится, но смысл его придётся объяснить. Оно ругательное и является просторечным выражением отношения к человеку, имеющего агрессивное представление о сути проживания на матушке Земле. Это слово является производным от литературного или медицинского термина - кому как угодно - но непосредственного отношения к нему не имеет. Оно лишено сексуального значения, и не отображает какого-либо действия, или намёка на него, и лишь вкратце обрисовывает агрессивное либидо субъекта. Вот как объяснил его суть сам академик, как-то задумчиво сидя в кресле, в гостиной.
   По его мрачному выражению лица можно было догадаться о нерадостных, и даже, ненаучных размышлениях, посетивших его в этот вечер. Академик размышлял о своём сотруднике, заведующем лабораторией, уже давно исчерпавшем себя в науке. Конфликт в лаборатории разгорелся из-за того, что молодой инженер, изобретя новую методику, пожелал внедрить её. Заведующий всячески препятствовал этому, отстранив молодого инженера от работы и превратив его в обычного "мальчика на побегушках". Размышления об этом старшем научном сотруднике и привели к неутешительной оценке его деятельности, выразившейся в вербальной форме, ёмко определившей сущность явления. Академик произнёс именно это слово.
   - Вилен, ты что? - удивилась Лариса Осиповна, глазами показывая на присутствие ребёнка.
   Академик проснулся от размышлений, и увидел сына, рисовавшего на листке бумаги. Всё бы прошло незаметно, но Макич был очень любознателен, и спросил:
   - Пап, а что это значит?
   - Вот, видишь. Вилен! - строго произнесла Лариса Осиповна, глядя на мужа.
   - Нечего из всего делать тайну! Я устал от глупой секретности! - неожиданно рассердился академик, вставая с кресла, - Пусть всё знает!
   - Вилен! - пыталась остановить его супруга, но тщетно.
   - Это означает, сынок, что есть такие биологические существа, которые пытаются ограничить свободу Человека.
   Слово "человек" было произнесено значительно и по слогам.
   - Свободу мысли, свободу слова, свободу действия - наше с тобой жизненное пространство. Их много, сынок, и кое-где в мире они даже создали целые анклавы, в которых Человеку не мыслится, не работается, а следовательно - не живётся!
   Академик почти кричал, загибая пальцы при перечислении свойств анклавов, которые кое-где созданы.
   - Вилен! - крикнула и осекла его Лариса Осиповна, смотря куда-то в потолок.
   Академик поумерил свой пыл, но всё-таки продолжил:
   - Ты это слово нигде не произноси, но знай, что этих существ именно так и называют.
   - Пап, как не произносить, если их так называют!? - простодушно, отреагировал Макич на гневную тираду отца.
   - А как их произносить?
   Академик понял, что "попал". Сын лишь запомнил ругательное слово и не понял ничего из сказанного.
   - Назови их..., - академик почесал "репу" в поисках ответа, но синонимы этого слова были ещё неуместней, чем оно само. - Назови их "бадриджан". Это знаешь такой синий овощь - баклажан. Толстый такой, и опухший от самомнения.
   - Пап, а....?
   - Всё!
   Академик, раздосадованный нелепым объяснением, удалился к себе в кабинет.
  
   Как Макич почувствовал, что именно об этой "горилле" отец и вёл речь - неизвестно, но он точно чувствовал, что не ошибся. Отец учил его противостоять таким тварям, и Макич с гордо поднятой головой пытался это сделать.
   Силы были не равны. "Горилла" не решался применить силу, так как знал, что придётся иметь дело с человеком, стоящим намного выше его по социальной лестнице, но повторное произнесение ругательства не оставило ему никаких шансов. Судьба Макича была решена! Толстяк схватил его за ухо, и попытался превратить нежный слуховой аппарат в трубочку от старого патефона, но и этому его желанию не суждено было сбыться, так как он получил удар палкой по затылку и, обернувшись от боли, отпустил объект ненависти. Палкой его ударил упитанный карапуз в очках. Звали его Беньчик.
  
   Когда Беньчик появился во дворе, первым к нему подошёл Макич с вопросом:
   - И, как тебя зовут?
   - Беньямин! - рапортовал серьёзный карапуз.
   - Это, сколько же тебе лет? - спросил Макич, удивляясь, что такого маленького мальчика зовут таким взрослым именем.
  
   Участь Беньямина была предрешена. "Горилла" не чувствовал никакого пиетета к музыканту, флейтисту симфонического оркестра - отцу карапуза, треснувшего его палкой по голове. Вечно задумчивый, не от мира сего, седовласый мужчина был добр, улыбчив и обходителен. Водитель молоковоза считал себя даже оскорблённым, проживая в полуподвале, когда этот "трубач коптит небо" в двухкомнатной квартире на втором этаже. Артист прихрамывал, и этот недостаток делал его физически уязвимым в глазах буйного землевладельца. Его совершенно не интересовало, что хромота результат ранения на войне, а первая семья музыканта погибла в ленинградскую блокаду. Беньчик был поздним ребёнком, появившимся на свет, когда жизненные силы сново вернулись к человеку, знающему цену культуре и обходительности.
   От удара очки далеко отлетели и слёзы сами двумя струйками потекли из глаз Беньчика.
   - Что ты делаешь, скотина!? - звонкий окрик Ларисы Осиповны, выглянувшей с третьего этажа, приостановил экзекуцию. - Жди там, я сейчас спущусь!
   Дальнейший ход событий не требует подробного описания. Силы были не равны: жена академика явно перевешивала общественную значимость "первого парня на селе", а именно так о себе думал неудачливый огородник; соседствующая общественность осудила поведения хама, он был опозорен и заново водворён на то жизненное пространство, которого, даже при таком поведении, он не заслуживал. В полуподвале жить нельзя!
  
   Шло время, от огорода остались одни воспоминания, и сын водителя молоковоза, такой же толстый и неопрятный, стал появляться во дворе. Дети есть дети, и их физические особенности не должны влиять на отношение к ним. Коренные жители двора не собирались акцентировать своё внимание на внушительных габаритах своего ровесника, если бы этого не делал он сам.
   Макич с Беньчиком, помня своё не совсем цивильное поведение, изначально создали все условия, чтобы отпрыск водителя не чувствовал себя ущербным, и приняли его в свои ряды. Это было с их стороны ошибочно! Никакой ущербности кабанчик и не чувствовал, а появился он только с той целью, чтобы ограничить жизненное пространство всего того, что живо двигалось по двору. Такая установка в его сознании произошла ещё в утробе матери.
   После его появления во дворе всем стало тесно! Если играли в прятки - он подбегал к насиженному месту, где кто-то уже спрятался, и выталкивал его оттуда. Если играли в ловитки, то он всегда ограничивал чью-либо подвижность, задерживал его и прикрывался от ловца. Если стояли и беседовали, то он так тесно прижимался к говорящему, что невозможно было дышать. Слушать он не любил, имея своё особое мнение даже о том, что слышал впервые. Заводить тему для разговора - также не любил, потому что самому ему нечего было сказать, а вот перебить разговор и высказать своё мнение, которое складывалось из простого постулата, что всё излагаемое неправильно - любил. Что неправильно и почему - не было ясно. Неправильно - и всё тут! Правильным, по его мнению, был только он сам и больше никто. Почему это так, он и сам не понимал. Он это чувствовал!
   Он появился разом и везде. Дети с ужасом смотрели в сторону полуподвала, ожидая выхода толстого чудища. Глаз у него, практически, не было - две маленькие прорези на полностью округлом лице. Не было видно даже носа. Такая гладкая попа с двумя прорезями.
  
   Его мать - это особая история. Малограмотная, а лучше называть вещи своими именами, безграмотная, толстая баба, свила себе осиное гнездышко, собрав вокруг себя все тёмные и малообразованные силы общества. Одевалась она в одежду тёмного цвета, мешковато прикрывающую бесформенную фигуру. Чёрные волосы были запрятаны под платок, натянутый на злобные глазки. Её излюбленным занятием было сидеть на лавочке около подъезда и присматривать за жизнью в подконтрольной ей территории. Обо всём она имела своё особое мнение. Суть её позиции заключалась в простой аксиоме: "мы хоть и бедны, но мы самые правильные!". Многие небогатые, или прямо скажем, бедные люди в своей жизни ничего предосудительного не сделали, и могли бы заявить о себе как о настоящих праведниках. Нормальный человек никоим образом не ставит знак равенства между богатством и добродетелью - в наше время было бы правильней ставить знак неравенства, но и это не догма. Околоподьездная сиделица тяготилась своей бедностью, завидовала и ненавидела всех тех, чьё скромное материальное положение было немногим выше её. Зависть и озлобленность - вот два основных чувства, которые она в жизни переживала. Любовь ей была не знакома - ни в духовном, ни, даже, в физическом смысле. Муж, доставшийся ей по соседству, приблизился к ней в первую брачную ночь, двигаясь чувством долга, и после этого к ней не притронулся. От этой близости и появилась эта жирная и пустая задница.
  
   Макич спускался во двор, время от времени поглядывая из окон этажей, в надежде увидеть Беньчика. Вместо него он увидел тучную фигуру отпрыска водителя, собравшего вокруг себя детвору и доказывающего им свою правоту.
   - Это уж слишком, - подумал он и продолжил спуск.
   - Этот Коз Бади мне уже надоел!
   Коз Бадин - отрицательный персонаж армянского эпоса: жирный, жадный и хитрый "мытарь" - "налоговик", предатель.
   - Беньчик не выходил? - сразу же спросил Макич, бодро подбегая к детворе.
   - Дался нам твой четырёхглазый друг, - надменно произнёс Коз Бади, раздосадованный появлением Макича. - Сейчас, наверное вместе со своим папашей воздух портит.
   Толстяк неуклюже изобразил игру на флейте. Кое-кто из малышей, покорённых пузатым авторитетом соседа, даже рассмеялся.
   Макич удивлённо посмотрел на недружелюбную компанию, и с ходу ринулся в бой.
   - Слушай ты ... толстый "бадриджан", если ты ещё раз назовёшь моего друга четырёхглазым ....
   - И, что будет!? - моментально отреагировал толстяк, пытаясь выпятить грудь, но вместо этого выдул своё большое пузо.
   - Я натяну твои поросячьи глазки на твою жирную задницу - вот, что будет! Я не понял, с чего ты таким шустрым стал? Слышишь меня, толстый Коз Бади!?
   Детвора оценила точность сравнения дружным смехом.
   - Ха-ха, Коз Бади, точно, Коз Бади.
   Авторитету глупости молниеносно был положен закономерный конец. Видя это, Коз Бади, а именно так в дальнейшем и называли отпрыска завистницы, попытался восстановить своё улетучившееся величие: привычным манером поймать Макича за футболку, и размазать своей тушей по близлежащей стенке. Он ринулся в бой, вскинул руки, но Макич ударил по ним, отпрянул в сторону и хлёстко подсёк противника, от чего тот, набравший силу инерции, упал, не успев даже прикрыть лицо руками. Коз Бади упал лицом в землю, завопил от боли, попытался встать, но и это его движение было ограничено весом неповоротливой задницы. Он так бы и остался лежать, и струйка крови из-под лица продолжала бы литься, растекаясь по земле, но Макич, видя, что не на шутку поранил соперника, всячески старался приподнять его. Сделать это оказалось труднее, чем завалить увальня. Вся компания, до этого безмолвно и равнодушно наблюдавшая за краткосрочным поединком, присоединилась к этой попытке: кто-то тянул за задницу; кто-то взял за шкирку, а кто-то за руку. Усилия были тщетны, поскольку сама проигравшая сторона упивалась своим бессилием и никак не содействовала своему спасению. Среди детворы появился свой "прораб", свой командир, покрикивающий на других и указывающий остальным как надо действовать.
   - Ты не видишь, что надо делать? Поднимай его. Не так! Тащите за руки! Оставь его задницу, бери за шею. Ты, что делаешь? Задушишь. Тащите. Не так!
   - А, а-а-а, - вопил от бессилия Коз Бади.
   Макич уже давно понял, что он специально не встаёт, упивается своим унижением, требуя к себе внимания и ждёт появления взрослой аудитории. Тёмные силы общества, аккумулированные вокруг мамаши Коз Бади, старались выйти на поверхность при любом удобном случае и привести под свой контроль всю общественную жизнь двора. Законодательница всегда имела своё особое мнение о том, кому, как, и главное, где, что можно говорить, а так же - как себя вести в тех или иных обстоятельствах. Макич чувствовал, что он сам должен был выпутаться из сложившейся ситуации и не дать противнику привлечь дополнительные силы.
   - А, ну отойдите! Вставай, слышишь, вставай! - приказал он Коз Бади, пиная его ногой в зад.
   Тот осознал, что помощь со стороны запаздывает, а его положение усугубится позором от этих пренебрежительных пинков, начал постепенно оживать и приподниматься. Лицо было в кровавых подтёках. Был затронут и кровоточил даже нос.
   - Давайте, ведите его в аптеку! Там скажите, что с велосипеда упал. Ты понял !? Скажешь, что с велосипеда упал!
   Коз Бади утвердительно закивал головой. Макич решительно развернулся, стряхнул ладонями пыль, привёл себя в порядок и направился к Беньчику, чтобы поделиться с другом своими переживаниями о том, как завалил Коз Бади. Только Беньчик, его верный Ламе Гудзак, сможет его поддержать.
  
   Беньчик был дома один и сам открыл дверь, увидев Макича, небрежно бросив:
   - Проходи, - прошёл в кухню, и уселся с книгой на мягкую тахту.
   Беньчик читал "Трёх мушкетёров", и естественно - вспомните себя в двенадцатилетнем возрасте - не мог оторваться.
   - Дашь прочесть? - спросил Макич.
   - Через два дня закончу.
   - Слушай, Беньчик, я Коз Бади завалил.
   - Коз Бади? - а кто это такой? - не отрываясь от чтения книги, спросил Беньчик.
   - Как кто? Угадай с трёх раз.
   Беньчик поднял глаза, посмотрел на Макича, подумал, закрыл книгу, и многозначительно изрёк.
   - Давно надо было, он и мне изрядно надоел, и имя ему ты точно подобрал. Если помнишь, Коз Бадин - это самое настоящее иго. Оккупация какая-то. Мы уже не имели права свободно перемещаться по двору - они всё хотят поставить под свой контроль, - спокойно, и даже где-то мудро изрёк Беньчик и продолжил, - Если бы ты этого не сделал, это бы сделал я. Правда, не знаю, как бы это мне удалось, но терпеть это иго более невозможно.
   Макич довольный тем, что друг полностью с ним солидарен, уселся на тахту и стал обсуждать план дальнейших действий.
   - Я ему приказал не говорить дома, почему поранился, а поранился он сильно, но думаю - он не выполнит моих указаний и пожалуется своей мамаше, а там и спекулянт подтянется. Что делать будем?
   - Стоять на своём! Сейчас наверняка мамаша прибежит. Ей надо дать достойный отпор, чтобы вечером родителей не беспокоила.
   - И, как мы это сделаем? Честно тебе признаюсь - я её боюсь. Мне кажется она ведьма: всегда в чёрном, со злыми глазами. Если толстяк расколется - мне не поздоровится.
   Беньчик встал с тахты и стал шагать по кухне, скрепив руки за спиной, время от времени нервно поправляя, сползающие с носа очки.
   - Есть тут одна идея! Я сперва тебе расскажу, а потом мы с тобой примем решение. Как-то - я пропустил первый урок. Иду в школу - на второй. На улице к этому времени почти никого не бывает. Я вышел к торцу нашего здания, в переулок. Там вообще никого не было. И только вышел, как вижу, что в окно полуподвала, к мамаше Коз Бади, лезет ... Кто бы ты думал?
   - Кто? - не мог догадаться Макич.
   - Грузчик продуктового магазина. Вот кто!
   - Фело?
   - Да, именно - Феликс! - уверенно подтвердил Беньчик, внимательно посмотрев на друга.
   - И, что ему было там надо? Он же вечно пьян и - почему в окно? Что дверь не открывалась?
   - В переулке никого не было, и никто, кроме меня, не видел, как Фело залез в окно. Я даже удивился тому, как он, полупьяный, проделал далеко нелёгкий путь. Я думаю что, у него были веские причины не идти законным путём - через дверь, - подытожил свою речь Беньчик.
   - Да, ты, что? - удивился Макич своему открытию.
   Они не знали - для чего грузчику Феликсу надо было инкогнито посещать мадам Бади - они только догадывались. Повисла пауза. Макич был шокирован новостью. Такая праведница, просто ходячий кодекс чести, а тут: полупьяный Фело - в роли Ромео, молниеносно пролезший в окно полуподвала, к своей несравненной, дикой, малограмотной Джульетте.
   Макичу стало смешно - сказалось напряжение недавнего поединка - и он заливисто и истерично, до икоты, рассмеялся. Беньчик смотрел на друга, о чём-то думая и размышляя. Ему было не до смеха! Он не мог заставить себя решиться на переговоры, в которых основным предметом торга была честь мадам Бади. Ему было стыдно и противно, но тревожный, ломящийся в дверь звонок не оставил ему ни каких шансов - решение было принято, и Беньчик уверенно зашагал по коридору навстречу агрессивной действительности. Надо было спасать друга!
   Макич перестал смеяться - он не ожидал столь быстрой развязки событий: испугался, тупо смотрел в сторону коридора, икал, ожидая приближения отсталой, и тем самым, непонятной инквизиции, с её непреодолимо-враждебным, радикальным крылом.
   Тем временем Беньчик открыл дверь. На пороге стояла мадам Бади.
   - Ах, вот вы где!? - сразу прошипела та, без приглашения, отстранив Беньчика, самочинно пройдя в квартиру. - Где твой друг? Отвечай! И не говори, что его здесь нет! Я вам сейчас обоим уши пообрываю - будете знать, как над ребёнком издеваться!
   Она уже почти кричала, распаляясь, не закрывая входную дверь, чтобы её было слышно и в других квартирах. Она сейчас покажет кто истинный хозяин во дворе, и кому надо подчиняться. Она не даст в обиду своё семейство! Эта вшивая интеллигенция ещё наплачется горькими слезами - она устроит им "райскую" жизнь и заставит уважать себя. Мы хоть и необразованы, и университетов не кончали, но именно мы знаем настоящие, истинные ценности, которые мамаша Коз Бади собиралась, пользуясь случаем, продемонстрировать.
   Беньчик обошёл её с боку и предусмотрительно закрыл за ней дверь, тем самым лишив её общественной трибуны, а, следовательно, превратив значимость дальнейшего разговора в обыкновенную ссору, каковым статусом, на самом деле, тот и обладал.
   - Не надо так нервничать, - миролюбиво и без тени ехидства, спокойно проговорил Беньчик, характерным жестом руки приглашая даму в квартиру. - Проходите, пожалуйста, мы сейчас всё спокойно обсудим.
   Она оторопела от такого поведения, посмотрела коровьими глазами в направлении руки Беньчика, увидела ухоженную, чистенькую квартиру; старую, но удобную мебель; ажурные занавеси; хрустальную люстру; огромное количество книг в гостиной комнате, в коридоре, и потеряла дар речи. Таким жестом её никто не приглашал. Дверь была закрыта, за нею остался знакомый ей мир с неопрятной кухонной плитой; запахом продуктов, при отсутствующем холодильнике; сырой пол полуподвала; перегар, давно ассоциируемый с запахом мужчины. Такого мира, уютного, чистого, с прекрасными картинами на стенах как в музее; с тонной книг как в библиотеке, она не знала. Беньчику даже стало её немножечко жаль, и он готов был пересмотреть свои коварные планы, но "ведьма" с ещё большей злобой, после минутного замешательства, ринулась в бой.
   - А, ну открой быстро дверь! Что это ты взрослым указываешь куда проходить!? Мал ещё указывать! Я тебе так укажу!
   - Я всё-таки у себя дома и кому, как не мне, указывать, куда проходить. Это называется правилом хорошего тона, и ничего предосудительного здесь нет, - спокойно излагал свои мысли Беньчик, явно желая выиграть время и лишить агрессора общественной поддержки.
   - Ты меня будешь ещё учить!? Как ты смеешь так разговаривать со взрослыми!? Где твоя культура!? Чему твой папашка, свистун недоделанный, тебя учит?!
   Эта тирада могла продолжиться, но Беньчик молниеносно отреагировал:
   - За оскорбление моего отца Вы ещё ответите! А на Ваш вопрос отвечаю, что меня учили входить через дверь, а не через окно, как это проделывает Ваш подвыпивший друг. Вы бы ему хоть пошире бы окна открывали! Я ясно выражаюсь!?
   Беньчик пристально посмотрел ей в глаза. Та ещё не осознала всей сложности ситуации в которую попала, пропустила мимо ушей глупую речь мальчишки, открыла рот, чтобы извергнуть очередную злобную сентенцию, но смысл сказанного всё-таки с опозданием достиг её, от чего она с ужасом переспросила:
   - Что ты сказал?
   - Я повторять не буду, и готов нигде не повторять, если Вы сейчас же уйдёте, и больше не будете тревожить ни меня, ни моего друга, ни наших родителей. Я сдержу своё слово, но и Вы должны постараться.
   Она готова была наброситься и удушить противника, но что-то её останавливало. Этот незнакомый мир оказался хитрее и коварней, чем она могла себе представить. Беньчик, видя, что противник сломлен, стал открывать дверь, посторонился, пропуская сьёжившуюся и опозоренную женщину, телесные утехи которой стали известны всему миру. Закрыв дверь, Беньчик потянулся и прильнул к глазку. Она стояла на лестничной клетке, изначально понуро опёршись на перила, затем как-то озорно вскинула голову, посмотрела на дверь, улыбнулась, подмигнула и приложила палец к губам, призывая соглядатая к заговорческому молчанию. Сделка состоялась! Беньчику она даже понравилась. Лицо от улыбки порочно просветлело - выражение лица жрицы многотонной любви отчаянного грузчика стало привлекательным. Оно было незлобным!
   Макич сидел на тахте, изначально испуганный, а затем удивлённый не по годам мудрой речью своего друга и тактикой, с которой тот начал и победно закончил поединок. Беньчик его удивил. Таким Макич его не знал, и даже испугался той, на его взгляд, наглости, с которой Беньчик беседовал со взрослой женщиной. Беньчик явно превосходил его своей начитанностью и познаниями взрослого мира.
   - Ну, ты и выдал сегодня! - выразил он своё восхищение отвагой друга.
   - Если честно, мне её даже стало жалко. Давай договоримся - ни при каких обстоятельствах не выдавать эту тайну! То, что она сама забудет дорогу к нам домой - для меня совершенно ясно, но и мы должны сдержать своё обещание. Я надеюсь и на тебя! - Беньямин строго посмотрел на Макича.
   - Будь спокоен! Я бы хотел сказать тебе спасибо. Ты просто молодец! Слушай, сегодня у Наты день рождения, ты не забыл?
   - А, меня никто не приглашал. Пригласили тебя.
   - Приглашал, не приглашал - какая разница? Давай, вместе пойдём!
   - Нет, без приглашения я не пойду. И, потом - мне Ната не нравится.
   - Почему? - удивился Макич.
   - Фальшивая она какая-то. Не знаю, не смогу объяснить. Ты с ней дружишь, и это не моё дело, но не нравиться она мне.
  
   Прошло несколько дней. История с поруганной честью семьи водителя молоковоза стала забываться. В первые дни Макич и Беньчик чувствовали гордость за содеянное - их дружба прошла очередное испытание и ещё больше окрепла. Оба чувствовали непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь своими подвигами, но слово, данное друг другу, не было нарушено.
   Стояла прекрасная майская погода. Ереван смотрел весёлым, солнечным взглядом, но дышал ещё нежарким климатом.
   Они возвращались со школы домой, привычно шутили, веселились, бросались портфелями. Макич поймал свой портфель как пудовую гирю, стремительно согнувшую его, и начал медленно поднимать эту тяжесть. Миниатюра удалась - Беньчик заливисто смеялся, а затем и сам стал изображать повадки "пьяной обезьяны" - японского стиля самообороны, совершенно недавно описанного в журнале "Вокруг света". Прохожие, снующие по оживлённой улице, натыкались на "обезьяну", от чего та теряла равновесие, но не падала, а лавировала между ними.
   Так он "долавировался" до продуктового магазина, возле которого на корточках сидел, курил, и плевал сквозь зубы красавец-грузчик с амурным именем - Феликс. Обезьяна на полусогнутых ногах прямо упёрлась Феликсу в лицо и остолбенела, раскинув руки.
   - Э! - сказал Феликс, подняв указательный палец и растопырив большой.
  
   Феликса они видели на футбольном поле. Он играл за дворовую команду, которую сколотил любимец двора, высокий и статный сварщик Пепо. Пепан отличался очень мирным характером, что не мешало ему верховодить среди пролетарского населения квартала. К футболу Феликса, видя его тягу к спиртному, привлёк именно он. Матчи проводились в субботние дни, и Феликс, уважая Пепана, появлялся на дворовой площадке (моментально превращаемой в футбольное поле, с почти настоящими воротами, сваренными из металлических труб) совершенно трезвым. Иногда, во время самых ответственных матчей с командой соседнего квартала, приглашали сыграть и талантливого в спортивном отношении Макича. Макич играл великолепно! Его видение поля, умение обработать мяч и сыграть головой, ценилось, и он по праву занял место форварда во взрослой команде. Он часто жестами призывал Феликса направить мяч на открытое пространство, куда мог ринуться в любую секунду. Феликс не успевал обработать информацию, только улыбался золотой "фиксой", по сути, превращая все перемещения Макича в обыкновенную и бессмысленную возню. За всё время игр они ни разу не общались на нормальном языке - только на языке жестов. Зато Феликс, успевший отсидеть небольшой срок в тюрьме, являлся непререкаемым судейским авторитетом. Тут он был максимально красноречив, использовал богатый арсенал шуток и прибауток, смачно сопрягая их с некоторым скабрезным подтекстом. Ругаться он не ругался, но был близок и к этому. Все спорные игровые моменты решались в пользу команды сварщика Пепана.
   Поговаривали, что Феликс своей отсидкой прикрыл проворовавшуюся директрису продуктового магазина, не успевшую покрыть недостачу во время неожиданно грянувшей проверки. Где деньги? "Наверное, Феликс украл, а кому же ещё это делать в нашем кристально- честном коллективе!?"
   Поговаривали, что Феликс также окучивал "сады Семирамиды" стареющей директрисы. Это она его уговорила, обещая райскую жизнь во время отсидки, и пожизненное содержание после неё. После отсидки Феликс запил.
   Сегодня он был настроен менее миролюбиво!
  
   Беньчик так бы и стоял в позе "пьяной обезьяны", но его прикрыл собой Макич, выйдя на передний план, отстранив друга.
   - Здравствуй Фело, как поживаешь? - поздоровался Макич.
   Беньчик же настороженно смотрел на Феликса, спрятавшись за спиной друга.
   - Для кого Фело, а для кого дядя Феликс, - сказал тот, поднимаясь и оттряхивая ладонями брюки.
   Сегодня он был трезв и непохож на себя: неопрятного, со щетиной недельной давности, с нездоровым блеском в глазах; в темной клетчатой сорочке, помятых брюках; шумно балагурящего, семенящего по улице, пошатывающейся, "блатной" походкой с руками в карманах. Сегодня перед ними предстал стройный двадцативосьмилетний парень, остроносый, с продолговатым, мужественным, начисто бритым лицом, с лоснящимся массивным подбородком. Такого они его ещё не видели. На нём был чистый халат грузчика синего цвета, из-под которого виднелась белая сорочка. Чёрные брюки, зауженные с низу по стильной моде пятидесятых годов, были идеально отутюжены, со "стрелочками"; остроносые, чёрные туфли были до блеска начищены ваксой. Чёрные волосы были смазаны бриолином, зачёсаны назад и оканчивались причёской под названием "утиный нос". Руку украшал большой серебряный перстень с выгравированной буквой "Ф". Не хватало только галстука. Феликс уже давно ничего не грузил в магазине - это за него делали другие, а он просто числился. Директриса сдержала своё обещание!
   На дворе были семидесятые годы двадцатого века, а Феликс выглядел стилягой пятидесятых годов, и казалось, что он сейчас раскроет рот и споёт "шубидубу", но он сурово посмотрел сверху в низ и проговорил сквозь зубы:
   - Идите за мной!
   Друзья не решались следовать за ним, но он повернулся, и также сквозь зубы приказал:
   - Быстрее!
   Феликс прошёл мимо магазина, зашёл в арку и свернул в сторону подсобных помещений. Там, в тени большого, развесистого дерева был сооружён стол с двумя лавками. Он уселся на одну из них. Было видно, что вся эта конструкции сооружена им, или для него, и он чувствует себя уверенно - как большой начальник в своём кабинете. Друзья уселись напротив него.
   - Так, говоришь, окно надо шире открывать!? - Феликс, строго и злобно посмотрел на Беньчика, которому и предназначалась дальнейшая речь. - Вот я сейчас твои два "окна" так занавешу, что ты всю оставшуюся жизнь будешь видеть только то, о чём тебе будут рассказывать.
   Два пальца Феликса появились у переносицы Беньчика, и тот попытался защитить свои, ещё не "занавешенныё" два "окна", рефлекторно-автоматически выставив ладонь около переносицы. Очки сползли с носа, и от этого он стал ещё более беззащитен.
   - И в кого ты таким уродом уродился?
   Последовала пауза. Феликс достал пачку дефицитных сигарет "Ереван", особенность которых, кроме прекрасного качества, заключалась в чёрном фильтре с золотой каёмкой. Такие сигареты были по-карману не очень большому кругу лиц.
   Друзья молчали. Страха не было - они могли бы и возразить Феликсу- но их охватил стыд за содеянное. Им почему-то сразу стало ясно, что Феликс прав! Феликс пустил первую струйку дыма, внимательно смотря на них и ища в их поведении признаки неповиновения, но таковых не было.
   - От такого отца - такой сын!? Он ко мне даже в тюрьму приходил.
   Это было открытием! Представить отца Беньчика, носящим "передачи" Феликсу в тюрьму - было невозможно.
   - Он же мой учитель. Я в детстве у него в хоре пел. Он тебя тоже приводил. Ты тогда только ходить начал. Мы тебя очень любили, на руках носили.
   Феликс опять затянулся.
   - Знал бы в кого ты вырос, тогда бы со сцены уронил.
   Беньчик с Макичем смотрели в землю. Феликс приблизил своё лицо к ним и тихо произнёс.
   - Она же меня любит. Это для вас она малограмотная и злая, а на самом деле у неё доброе сердце. Вы знаете, как она в кино плачет? Я покупаю билеты на разные места, чтобы никто нас не заметил, а потом пересаживаюсь к ней. Она смотрит фильм и плачет. Ведь с этим придурком живёт! А теперь, если этот придурок узнает, он же её убьёт! И меня вместе с ней. Вот, что вы наделали.
   - Мы никому, и никогда ..., - в унисон заговорили Макич с Беньчиком.
   - Ладно, верю! Но, вместе с тем и проверю. Пиво хотите?
   - Нет, мы не пьём.
   - Тогда - лимонад. Мукуч! - звонко позвал Феликс. - А твой отец меня в училище устраивает. У меня ведь неплохой голос.
   Появился Мукуч - местный блаженный, у которого "не все были дома", но тот, кто там ещё остался был достаточен для работы грузчика и выполнения мелких поручений Феликса.
   - Мукуч, принеси мне пиво, а моим друзьям - лимонад! - приказал Феликс.
   - А, они мне десять копеек дадут? Десять копеек, мне очень нужны эти десять копеек. Дай десять копеек! Дай десять копеек.
   - Весеннее обострение!? - удивлённо констатировал Феликс, вынимая из кармана две десятикопеечные монеты, - с утра у него ещё всё в порядке было!? Дайте ему, а то он их до утра кляньчить будет.
   Ребята дали Мукучу каждый по десять копеек, и тот радостно удалился.
   Попив лимонад, друзья поблагодарили Феликса и встали из-за стола.
   - Да! А с её сыночком будьте осторожны! Этот полностью в папашу пошёл - его никаким кино не исправишь. Давайте, двигайте. И ещё - будет трудно, обращайтесь! Моё слово здесь проходит. Помогу!
  
   Друзья вернулись домой к Беньчику. Разговаривать не хотелось. Им не было стыдно, поскольку никто из них не испугался, а ими двигало совершенно иное чувство. То, что рассказал Фело было для них открытием.
   Вот, такова жизнь, в которой не всё так просто! Оказывается - она плачет в кино. Оказывается - она любит Феликса, их друга Феликса, к которому в тюрьму носил "передачу" интеллигентный музыкант, отец Беньчика. Можно было подумать, что в этом мире всё запутанно, но, с точностью наоборот, им стало всё намного яснее. Мир, где есть друг Фело, которого любит женщина, живущая по соседству, и есть музыкант, протекцонирующий грузчику продуктового магазина в его певческой карьере, был непростым, нет - он был красивым и интересным. В таком мире можно жить! Если бы эта конфронтация продолжилась, и не было тех связей, о которых им только-что поведал Фело, то в таком мире жить было бы неинтересно, а иногда и невозможно, и пришлось бы жить сугубо по той причине, что родился, то есть - вынужденно. Друзья по-прежнему молчали. Им казалось, что заговори кто-нибудь из них и все эти хрустальные связи разрушатся. Они дорожили вновь сделанным открытием.
  
   Прошёл год. Благосостояние семьи водителя молоковоза росло как на дрожжах. Он вступил в "картель", организованную городским "авторитетом", который распределял "левое" молоко по магазинам.
   Технология была проста. На государственном молокозаводе производилось неучтённое количество молока, которое через "картель" развозилось по тем магазинам, директора которых были согласны его реализовать, естественно - не бесплатно.
   Городской авторитет был высоким, сухощавым, стройным, тридцатилетним парнем, которого хорошо знал, и которому доверял директор молокозавода. Ему и было поручено организовать сбыт неучтённого, "левого", молока.
   Такие "картели", к концу пятидесятых, уже действовали по всему городу. В основном они занимались реализацией неучтённого на местных фабриках количества: хлеба; минеральной воды; лимонада; спиртных напитков; парфюмерии; молока, и ещё многого наименования товаров, вплоть до гвоздей и хозяйственной утвари.
   Количество "левого" товара было небольшим по нескольким причинам. Во-первых: изготовить неучтённое количество было нелегко - для этого необходимо было расставить в цехах, в отделе сбыта, в бухгалтерии, на охране, своих, преданных людей, и давать им долю от подпольного бизнеса. На эти должности принимали исключительно родственников.
   Во-вторых: исходное сырьё было ограничено выпуском государственной продукции, и если из того же материала изготовить ещё и "левое" количество, то неминуемо нарушалась технология и ухудшалось качество. Стандарты в Советском Союзе были строгими, и масса проверяющих организаций могла выявить некачественную продукцию и, следовательно, причину нарушения технологии.
   В-третьих: суммарное количество, выраженное в денежном выражении, пойманного, неучтённого товара, прямым образом влияло на сроки заключения, а если выявлялась группа расхитителей социалистической, то есть народной собственности, то срок заключения вырастал - вплоть до расстрела. Дело было опасным, однако это не отпугивало людей, связанных с "картелью".
  
   Водителя вызвали в духан, распложенный недалеко от молокозавода. Сказали, чтобы явился незамедлительно, поскольку его вызывает сам Гордый Вардан - именно так звали городского "авторитета".
   Со временем многие имена теряют свою первоначальную смысловую нагрузку. Кто теперь, кроме специалистов, скажет, что означает имя Завен, или Карен, или Рубен - их смысл давно покрылся пылью времён. Для восстановления смысловой нагрузки на имя придуманы прозвища, определяющие свойства, которыми обладает человек.
   С раннего детства было замечено, что Вардан - гордый, и за все свои тридцать лет он не позволил в этом кому-либо усомниться. Его уважали далеко за пределами молокозавода. Простые, рабочие люди видели в нём своего героя, который на равных держится с сильными мира сего. Гордый Вардан мог запросто вызвать к себе директора молокозавода, не говоря уже о директорах магазинов; мог уладить вопросы между смежными "картелями"; независимо держался с правоохранительными органами, милицией. К нему обращались простые люди с просьбой урезонить зарвавшегося чиновника, урегулировать споры между соседями, отсрочить службу в армии, и по многим и многим вопросам.
   Я уже не помню, каким бизнесом на заре своей молодости заправлял славный Дон Корлеоне, Гордый Вардан же, ещё в середине шестидесятых, сколотил "картель" водителей молоковозов и прекрасно им управлял. Он помогал многим людям, и при этом никто не целовал его руки - это не в традиции у армян. Люди его просто уважали!
   Он так и не был коронован, и отказался от трона "Вора в законе" по той причине, что это звание обязывало к солидарности с квартирными ворами, карманниками, мошенниками, карточными шулерами, и другими представителями криминального крыла общества, расхищающих собственность граждан. Он, иногда, в тесном кругу высказывался по этому поводу.
   - Я понимаю, когда человек голоден и крадёт хлеб; я понимаю, когда человек крадёт книгу в библиотеке, но красть у своих братьев - это не по мне! Не хватит - крадут, что само по себе стыдно и греховно, а ещё и берут на себя имя Вора. Это тоже не по мне!
   В те времена, о которых идёт речь, у граждан крали совсем немного - не-то оттого, что красть было нечего, не-то оттого, что такие "авторитеты" как Вардан относились к этому плохо - неизвестно, но в городе совершалось небольшое количество краж имущества граждан, хотя, надо отметить, что те весьма условно относились к защите своей собственности, практически, не закрывая своё жильё: крутили ключ в замке, удостоверялись, что дверь закрыта, а затем клали ключ под половик, лежащий перед входной дверью.
   Я уже не знаю, каким образом выбирали Дожей в Венеции, но со временем Вардан заработал прозвище Джодж, что означает - старший. Но это будет позже, а на тот момент, когда он вызвал к себе водителя молоковоза, его звали Гордый Вардан.
   Эта встреча в корне изменила жизнь шофёра. Он был принят в "картель" и стал зарабатывать деньги. В доме со временем был произведён ремонт, появились мягкие ковры, холодильник, новый телевизор, мягкая мебель, и ещё масса нужных в хозяйстве вещей.
  
   Давайте порадуемся за работягу - своим нелёгким, и даже опасным трудом заработавшим себе не только кусок хлеба, но и смазавшим его увесистым слоем масла. Но, предостерегу Вас, уважаемый читатель, от этого, на первый взгляд, очень человечного поступка - именно поступка, поскольку наши переживания имеют потенциальную энергию, и рано или поздно превратятся в кинетику движения - так вот, предостерегу Вас от этого поступка - радоваться успешности людей, которых Вы даже не знаете. А, не знаете - я имею в виду, что не знаете конкретного героя - нашего водителя, и ни в коим случае не претендую на роль учителя, пытающегося обучить Вас жизненной мудрости - я не гуру, и не наделён талантом и провидением Мишеля Монтеня, гениально разобравшимся в своих "Опытах" проживания в обществе разных людей.
   Наш герой, или антигерой, одним словом, наш водитель очень возгордился своим новым положением, и я не могу сказать, общественным положением, так как в реализации нескольких десятков литров неучтённого молока в день никакой общественной значимости нет - в те годы оно лилось рекой, и тем или иным образом, как и все жизненно важные продукты, достигало своего потребителя, будь он ребёнком или престарелым пенсионером.
   В данном случае не рассматриваются сложные взаимоотношения благородной гордости и порочной гордыни, и мой прямолинейный рассказ не будет похож на картины мариниста Ивана Айвазовского, с переливающейся волной.
   Одно сравнение с гением и есть пошлая и неприкрытая гордыня. Сам для себя я могу сравнивать всё, что захочу - для этого и дана мне свобода - но как же быть с Вами, уважаемый читатель - какая польза Вам от моей свободы? Этим сравнением я Вас только неприятно удивлю, что и будет проявлением пошлости, но вместе с этим Вы меня запомните. Пошлая, запоминающаяся эстрада сравнений!
   Если бы я сравнивал и находил бы для Вас новые горизонты хотя бы психологического свойства, то с моим присутствием Вы могли бы ещё смириться, но субъект, выбранный мною на роль антигероя, не позволит мне изощряться в психологических тонкостях. Им двигала гордыня! "Проколюсь", как на допросе - это чувство и будет им руководить всю его, хотелось сказать, сознательную, но, поскольку она - гордыня, владела им и была выше него, то, так и скажем, бессознательную жизнь.
   Есть люди, которым материальные блага нужны сугубо для создания комфорта в своём жилище, и которые ценят функциональную значимость предметов, никоим образом не отождествляя свой успех, смысл своей жизни с потреблением этих предметов. В противном случае человек становиться такой же вещью, таким же предметом, и растворяется среди материальных благ. Сегодня такие люди являются основным объектом агрессивной рекламы, и из всей палитры человеческих ипостасей они рассматриваются только в одной своём предназначении - как потребители. Они родились, чтобы потреблять! Для этого они должны работать и потреблять, и никому, слышите, никому, ничего не давать - копить и потреблять! Мировые монопольные центры скоро будут клонировать и разводить таких людей, поскольку возможности рекламы исчерпаны, и рождаются люди, которые не хотят потреблять, а хотят жить, умеренно питаться, иметь самое необходимое, воспитывать своих детей, сидеть с друзьями в кафе, и тратить деньги на своих родных и близких, покупать картины художников, и создавать свои, возможно не картины, но не менее прекрасные творения. Идиллия!
   Такая идиллия царила в шестидесятые годы в Ереване. Партия ещё не объявила о построении "развитого социализма", но о создании общества созидателей и умеренных потребителей можно было с уверенностью рапортовать. Люди больше отдавали обществу, чем получали. Никоим образом нельзя было сказать, что им нечего было есть или одевать, и у них не было крыши над головой - нет, всё это, и ещё многое другое было им доступно. Продукты питания стоили очень дёшево, поскольку они производились также государством, и реализовывались через государственные магазины. Государство балансировало между зарплатой и стоимостью жизни. Семья, живущая в Армении - уже давно, с несколько десятков лет, расчистившей свою землю от камней под возделывание сельскохозяйственных культур - адский труд - покупала овощи и фрукты не килограммами, а ящиками. Вот, так вот: выходили из дома, шли в ближайшую продуктовую палатку и покупали два ящика помидоров, два ящика винограда, пять-шесть арбузов, десять кило баклажанов, и многое, многое другое. Не было проблем с хлебом, мясом, молоком, одеждой. Короче - жили очень даже неплохо, и те кто помнит это время, помнят и тот созидательный потенциал, который имелся в обществе, и заключался он не только в запуске ракет в космос - это отдельная история, мирового масштаба, и радость лицезреть Юрия Гагарина, одного из символов двадцатого века, пережили не только в Советском Союзе, но и везде в цивилизованном мире - а потенциал созидания заключался в строительстве новых дорог, централизованном отоплении, прокладке теплотрасс, строительстве жилья, строительстве новых фабрик и заводов, освоении новых технологий - всего и не перечислишь.
   Социализм, при всей его измордованности, помог многим народам и странам восстановить своё хозяйство; построить и восстановить свои, разрушенные войной, города; наладить мирную послевоенную жизнь, и если-бы его не было в эти годы, то его надо было придумать - очень продуктивный способ жития в кризисные для человечества моменты жизни. Если не верите - поезжайте в восстановленные: Волгоград; Киев; Минск; Варшаву; Прагу - перечисление восстановленного при социализме займёт не одну страницу машинописного текста. Многие со мной не согласятся, это сейчас не модно говорить - а я именно говорю, а не восхваляю - о преимуществах единения перед лицом разрухи и уничтожения. Можно сказать, что Варшаву и Прагу восстановили бы и при другом строе, и это наверняка так, но всё-таки - они были восстановленны при социализме!
  
   Вернёмся из Варшавы в Ереван и посмотрим, что там происходило к началу семидесятых в обычном ереванском дворике, а для того, чтобы узнать, что творилось в эти годы в Варшаве, почитаем Леха Валенсу, и наверняка поймём - как, и главное, почему он создал "Солидарность" против этого единения.
   Если Вы уже забыли, то придётся напомнить, что в Ереване жил академик Вилен Викторович, также, почему-то, бывший иногда в состоянии недовольства этим единением, но в отличие от Леха Валенсы не пытавшийся создать политические объединения. Недовольство академика было вполне оправданным, так как некоторые ярчайшие представители науки, а именно, академик Сахаров, физик Орлов, и многие другие, находились в опале, и гонения на них приняли масштабный характер - они находились в ссылке. Физик Орлов был сослан в Ереван, где работал в физическом институте и находился под негласным контролем, что не мешало ему общаться с работниками этого института, вскоре проникнувшимися диссидентской идеологией. Академик также был физиком, и охарактеризовал некоторые стороны этого единения словом - мы договорились его не повторять - ёмко характеризующим ограничение Свободы Человека. Несомненно, Человеком в его понимании был Андрей Дмитриевич Сахаров, связанный с научной Арменией дружественными и родственными связями. Вилен Викторович не был знаком с Сахаровым, но полностью поддерживал того, и его размышления о жизни выдающегося учёного приводили к непониманию позиции властей. Сахаров сыграл в общественной жизни Армении очень большую роль, и нарушение условий свободы учёного вызывало у армянского академика непонимание и раздражение.
   И, посмотрим, что нам делать с гордыней, завладевшей натурой водителя молоковоза. Для этого необходимо рассмотреть поближе, в чём же эта гордыня заключалась. Само его поведение изменилось в корне. Он стал заносчив и груб со своими товарищами. В семье его грубость находила незамедлительное разрешение в виде тумаков, которые он навешивал своей дрожащей половине. Чувствовал ли он, что она ему изменяет, или изменяла она ему от этих побоев - и известно, так как всё в мире взаимосвязано, и неизвестно - хронология событий, что появилось раньше - яйцо или курица - остаётся тайной. Была ли она порочна с самого начала, а измена в любом случае порочна, имеет она корни или нет - также неизвестно.
   Его несколько раз вызывал Гордый Вардан.
   - Ты не садись, когда я с тобой говорю. Встань! - Последовала пауза.
   Водитель встал, поняв, что начальство раздражено и его краткосрочному материальному благополучию может придти конец.
   - Мне сказали, что ты побил грузчика Вигена. Это правда или нет?
   Виген грузил молоко в машины, и получал от водителей небольшие "чаевые", которые были подспорьем к его скромной зарплате. Новый рекрут "картели" решил исключить грузчика Вигена из числа концессионеров, не заплатил тому причитающиеся деньги, а когда тот стал возражать - грязно обругал и дал увесистую пощёчину. Виген пожаловался Гордому Вардану, установившему и узаконившему "чаевые".
   - Он сам виноват - не загрузил то количество молока, которое мне нужно. Директора магазинов были очень недовольны. Я мало молока привёз!
   Гордый Вардан пришёл в ярость от такого ответа: глаза у него вспыхнули, но он медленно и с расстановкой стал говорить, в буквальном смысле, держа себя в руках, сцепив пальцы.
   - Здесь я решаю кому, сколько и куда возить. Я решаю, кому и сколько надо платить, а ты здесь никто. У тебя ни имени нет, ни названия. Ты "никто"! Ты понял меня? Нет. Я вижу, что ты не понял.
   Гордый Вардан, резко с разворотом, встал и ударил шофёра в челюсть, от чего тот пошатнулся и затем рухнул на пол. Подельники Вардана подхватили его под мышки и уволокли в сторону умывальника, где уложили на холодный пол и окатили водой из ведра, в котором уборщица держала швабру с грязной тряпкой. Он пришёл в себя, попытался встать, но это ему не удавалось. Его поставили на ноги и повели к выходу из кафе, так и называемого - "Встреча".
  
   Эта встреча с Гордым Варданом и его слова многое прояснили. Он понял, что надо зарабатывать имя. Первым делом он решил заработать его во дворе, где верховодил сварщик Пепан. Ну, какой авторитет у сварщика, и на чём он основывается? Пепан работает и содержит свою семью - он нигде, ничего не распределяет, следовательно - его авторитет липовый! То, что Пепан уже давно живёт в этом дворе и он самый настоящий друг, приходящий на помощь в самые сложные моменты жизни, водителем не учитывалось. Он должен столкнуть Пепо с его пьедестала и встать на его место. Тогда о нём заговорят, и он сможет отомстить Гордому Вардану. Он будет контролировать центр города, а не какой-то "занюханный" молокозавод.
   Эти мысли не складывались у него в отчётливый план: он этого хотел, но немного побаивался "центровых" ребят, которые были такими же пролетариями, но обладали большим кругозором, и с ними не так-то и легко было наладить контакт. Они его презирали! Это презрение надо было сломить.
   Водитель стал выставлять покупаемые вещи на показ! Холодильник, прежде чем занести его в полуподвал, для чего был нанят грузчик Мукуч с сотоварищем, два часа стоял около подъезда; ковёр, через каждые два дня выносился на улицу для встряхивания; покупаемая мебель, специально привозилась под вечер, когда соседи возвращались с работы, стояла долго нераспакованной, и после - заносилась домой. Водитель набирал себе вес, как набирает очки игрок в одноимённую игру, прикупая нужную карту. С появлением мотоцикла с коляской создалось то самое "двадцать один" - очко, которое и является вожделенным смыслом игры. О, как он въезжал во двор! Это надо было видеть.
   Личных автомобилей было мало. Престижные "Волги" двадцать первой модели - тоже своеобразное "очко", взявшее в своё время "гран-при" на всемирной автомобильной выставке - так, вот (опять это однобокое: "так вот"), "Волга" была у академика, и у директора завода шампанских вин, живущего по соседству. Академику полагался также персональный государственный автомобиль с водителем, и он с утра выбегал и уезжал на работу, а личным автомобилем пользовался только по воскресениям. Остальная часть жителей квартала довольствовалась: машиной "Москвич", принадлежащей инженеру Лёве; чудом послевоенного времени, стареющей "Победой", принадлежащей герою Великой Отечественной Войны Серапиону Минасовичу; и красавцем, непревзойденным до сих пор по уровню комфорта, автомобилем "Зим", принадлежавшим Карлосу, учителю труда, собравшим его из руин. Большинство жителей довольствовалось общественным транспортом.
   Водитель набирал вес, прикрывая свою ущербность, и выставляя наружу своё материальное благополучие. Он начал реализовывать свой план, вечерами, после работы появляясь во дворе, где молодой пролетариат проводил свой досуг. К нему относились пренебрежительно, однако не гнали и не вступали с ним в конфронтацию. Все знали, что своим благополучием он обязан Гордому Вардану, авторитет которого уже достиг центра города. Он, стоял, молча смотрел, как играли в шахматы или нарды, не заводил разговор, ждал своего шанса, своего выхода на сцену в главной роли.
  
   Рассказом о многострадальной жизни водителя молоковоза я всех утомил, а самое главное - утомился сам. Весь рассказ можно уложить в краткое: "хочешь жить - умей вертеться" - общепризнанную аксиому всех времён и народов. Сам-то я "выкручусь": включу старый магнитофон с увесистыми бобинами и послушаю не менее старые записи. На них звучит голос Феликса Дадамяна, исполняющего песни городского "барда" Саят Новы, несколько столетий не дающего покоя своим творчеством жителям славных городов Тбилиси и Еревана, спорящих об исключительной принадлежности поэта и певца именно к их культуре. Да, Вы не ошиблись - звучит голос Феликса, того самого Фело, который когда-то был грузчиком в продуктовом магазине. Чарующая музыка, с прелюдией всегда модного, но от этого ещё более грустного дудука. А, вот и сам Феликс, поющий небольшим, но очень проникновенным голосом песню о вечном страдании. Он поёт интеллигентно, не нарушая связи времён. Послушаю.
  
   Музыка ещё отчётливей навеяла воспоминания о далёких семидесятых годах, времени нашего с Макичем отрочества. Мы жили всего за два квартала друг от друга, и я приходил к ним во двор, чтобы посмотреть игру своей футбольной дружины против команды сварщика Пепо.
   Это, именно он, Пепо, первый выбежал из дома, с диким криком пробежал ночью по нашей улице и возвестил об уникальном событии. Дикий, по-другому не назовёшь, сумасшедший крик радости в ночном городе - ереванский "Арарат" взял Кубок СССР по футболу, выиграв в дополнительное время у киевского "Динамо". Чуть позже, через месяц , "Арарат" сделает "золотой дубль" - выиграет чемпионат СССР. Я же Вам говорю: Ереван - это целый мир!
   Раритетная книга Арсена Какосяна "Ночь после футбола" напоминает перипетии футбольного матча. Саму же ночь я помню - она незабываема!
   Шёл 1973 год. Решается судьба Кубка. Наши проигрывают. Идут последние минуты матча. Никто не спит. "Скорая помощь" заезжает кому-то во двор. Тишина. Грохот и взрыв - кто-то выбросил с окна телевизор. Удар Левона Иштояна - гол! Город взорвался, скорее, взошёлся неистовой радостью. Дополнительное время, и снова удар Левона Иштояна. Победа!
   Что такое Победа для нашего многострадального народа - не удастся передать ни одному писателю, а я таковым и не являюсь, но уверен - чтобы описать радость ереванцев не хватит слов, не снизойдёт такого вдохновения. То, что произошло в городе выше слов!
   После окончания матча многие ринулись к своим окнам. Город взорвался и притих. И в этой тишине прозвучал сумасшедший крик бегущего Пепана. Всё! Можно! Это Победа!
   На улицу, крича и плача, ринулись жители города, вне зависимости от возраста и общественного положения. Это была общая победа! Ликование и веселье продолжалось неделю. Счастливое время! Радовался академик Вилен Викторович, одним из первых выбежавший на улицу; радовался герой войны Серапион Минасович, грузчик Мукуч, мастер кройки и шитья Вазген, артист оригинального жанра Рубен - радовались все! Такой победы не было со времён коронации на шахматный престол Тиграна Петросяна.
   Директора магазинов открывали закрома и сами выносили ящики вина и коньяка, припасённые и отложенные на этот случай.
  
   Кстати! Я забыл! Пили ли Вы армянский коньяк? Если нет, то мне Вас жаль! Хотите обижайтесь, хотите нет, но мне Вас, добавлю, искренне жаль - если читатель мужчина, а если девушка или женщина, тогда - извиняюсь, что называется, "пардоне муа". Вы можете сказать, что вообще не пьёте. Не будем раскрывать Вашу тайну, по какой причине, но это Вас не спасёт - тогда понюхайте! Итак, если Вы пили армянский коньяк, или вдохнули его аромат то, несомненно, знаете, что виноград, из которого он сделан, выращен в араратской долине. Там его опробовал, выжал сок, выпил и захмелел ещё Ной. Сколько времени в ёмком "ещё"? Или время не представляет собой ценности, или "ещё" не так пишется. Вы ещё не верите? Поезжайте в араратскую долину! Туда, представляете, из Еревана ходит автобус или маршрутное такси. Захмелевшего Нойя Вы там не встретите - его вчера пригласили на крестины - шучу - но вы увидите этот виноград. Рвать его я Вам не советую. Чувствую, что советчиков у Вас и без меня хватает, и Вы не собираетесь прислушиваться, и уже протянули руку для того, чтобы сорвать виноградную кисть, выжать её сок, подождать пока он перебродит, выпить и захмелеть, раздеться до гола и лечь спать. Прислушайтесь ко мне! Прошу Вас, умоляю! Ваша медицинская страховка Вам не поможет! В Ереване, а мы уже знаем, что до араратской долины рукой подать, так вот, в Ереване даже в сорокоградусную жару мало кто, кроме туристов, ходит в шортах. Это считается неприличным. Но, если Вы и к этому совету не прислушались, и всё-таки захмелели и оголились, тогда сообщаю приятную новость: в Ереване есть очень приличные больницы, в которых к поломанным рёбрам Вы могли бы присовокупить лечение сердца и других органов, причём, цены намного дешевле, чем в странах "золотого миллиарда". Стоматологи работают совершенно бесплатно.
   Ах, Вы не собираетесь в Армению! Это радостная для всех нас новость, потому что с Вашим самомнением, которое выше самой горы Арарат, там вряд-ли справятся. И, что это за мода - ездить по разным странам и отдыхать там!? Отдыхайте дома! Включите телевизор и отдыхайте. Кто вам мешает? Нет, обязательно надо приехать со своим долларом, и устроить там конкурс среди аборигенов на право его приобрести. Не нужен нам ваш доллар! У нас есть свой эквивалент труда, и называется он "драм". Такая же бумажка, только ещё - опять это ничего не значащее "ещё" - красивее, чем ваш доллар, и мы сами можем эту бумажку напечатать - для этого есть свои типографии, и мало того: мы можем дать эти драмы портному Вазгену, чтобы он шил одежду; дать драмы рабочему Маису, чтобы он строил дороги - для этого есть всё: и сырьё, и механизмы, а самое главное, есть Маис, который " ноу хау", так вот (Вы ещё не устали от моих "так вот"?), продолжим дальше: дадим драмы врачу Симону, и он нас вылечит; Гурген построит жильё; Петрос изготовит мебель - он уже давно этим занимается; Григор вырастит бычка на убой, Арташ - фрукты; Вильям изготовит станки - он уже давно этим занимается, начиним станки электроникой и пригласим Лёву; программу закажем Грише, печатные платы - Амику, сварку - Пепану (он ещё жив), сборку - Ованесу, гальванику - Жирайру, порошковую металлургию - Самвелу. Короче - всё сделаем сами, потому что Ереван, повторюсь - это целый мир! И зачем нам Ваш доллар? А, Вы не приезжайте. И засуньте свой доллар ... знаете куда? Вы же там не знаете, кому надо дать эквивалент труда. Не знаете, а печатаете! Вы только спекулировать умеете! Отдыхать он хочет. Не приезжайте!
   Хотя, я вам не советчик. Вы свободный человек, а я не синий "бадриджан", чтобы ограничить Вашу Свободу. Только, убедительно Вас прошу, ну, просто умоляю, не ограничивайте и Вы мою Свободу, не растите своим зелённым долларом на мою бедную голову новых синих "бадриджанов". Не сейте эту заразу. В Армении нет нефти и не так много ископаемых и, следовательно, не так много долларов. Вы хотите потреблять нефть; полезные ископаемые, а потом приехать и потребить виноград в араратской долине!? Не много ли будет? Впрочем, я Вам не судья. Я же к вам не могу приехать! Для этого Вы создали целые структуры, чтобы не пускать меня с семьёй. А, я тоже устал и тоже хочу отдохнуть, и хочу, чтобы Вы меня обслуживали. Я Вам заплачу драмы. Они очень красивые!
   Приезжайте, приезжайте! В Ереване у меня живут друзья, которые занимаются обработкой камня. Это же страна камней! У Вас есть набор письменных принадлежностей? Если нет, тогда приезжайте. Ах, Вам не нужны письменные принадлежности, и у Вас нет стола!? Тогда приобретите каминные часы. Нет камина!? Тогда закажите сигарную пепельницу. Вы не курите сигары? Тогда закажите комплект для ванной комнаты, надеюсь - она у Вас есть. Ах, она уже укомплектована!? Тогда закажите шкатулку для ювелирных украшений своей супруги. Я же говорю: это страна камня, там есть всё, что Вы пожелаете! Ах, у Вас нет жены, и вообще - Вы любите мужчин!? Закажите урну для праха из полудрагоценного камня обсидиана - рано или поздно пригодится.
   Приезжайте, приезжайте: насладитесь неповторимым вкусом особого сорта армянских абрикосов - кстати, очень полезных для сердечной деятельности - поеште разных фруктов, посетите языческие храмы, приобщитесь к христианским святыням, насладитесь высокогорием и его природой, а самое главное - погуляйте по Еревану.
  
   Музыка уже давно закончилась, а я не мог остановить маховик нигилистических размышлений, приводящих меня к неминуемым антиглобалистским настроениям, смысл которых я так и до конца не понял. Мало того, что не понял, но и ещё с некоторой долей маниакального раздвоения выступил в роли прокурора, осуждающего мировой порядок. Нет у меня таких мыслей, они появились спонтанно, и единственным моим желанием и целью моей жизни является реализация продукции, произведённой в Армении. Именно этим я и занимаюсь в Москве.
   По роду своей деятельности я бывал на многих предприятиях Республики, неплохо знаю специалистов, работающих на этих производствах, знаю их трудолюбие и высокие интеллектуальные способности. Многим я желаю достойной жизни, которая в Армению, по каким-то причинам, приходит медленно. Они работают, не покладая рук, а достойная жизнь к ним приходит очень медленно. В чём дело? Не знаю!
   Маиса я видел в Москве. Он асфальтировал дорогу. Почему не в Ереване, где с этим на окраинах города есть проблемы? Не знаю!
   Вазген давно в Америке, имеет своё ателье и процветает. Портной экстра класса!
   Рубен приезжает в свой родной город на гастроли.
   Вараздат - инженер от Бога - торгует на рынке трусами. Трусы тоже нужны, но Вараздат же инженер!?
   Уехал даже Лёва, но не тот, не электронщик. Лёва имел собственную парикмахерскую, а потом смотришь - нет ни парикмахерской, ни его самого.
   Выехало огромное количество талантливых людей. Почему? Не знаю!
  
   Бобина отмотала положенные метры и крутилась в холостую. Всё имеет своё начало и неминуемый конец. Бесконечность счастья так же неестественна, как и долголетие страданий.
   Страдания Макичу было незнакомо. Счастливое детство в благополучной семье, необременённое ранним трудом и заботой о хлебе насущном. Он даже не знал сколько стоит хлеб в магазине. Продукты питания привозил водитель отца, совершавший "шопинг" на машине. Изначально академик был против этого, говоря, что в оклад водителя не входят эти функции, но сам мастер медленной и комфортной езды, с достоинством крутящий баранку, от чего не было ясно кому предназначен автомобиль, его упросил, так как и его многочисленной семье было удобно пользоваться для этих целей государственной машиной. Прекрасное детство в надёжной стране!
   Трудно было охарактеризовать Советский Союз и я долго думал о том, какой эпитет лучше подходит для этого. Надёжность страны, в которой мы проживали, очевидна! Здесь нет ложной ностальгии. Процессы на территории бывшего Советского Союза ушли далеко и привнесли в нашу жизнь много нового, в том числе и положительного, но надёжностью эти политические, и самое главное, экономические конструкции, не обладают. Дети на вновь образованных территориях не защищены, и с каждым днём увеличивается их многомиллионная бездомная братия. В бюджетах этих территорий недостаточно денег для защиты материнства и детства. Бюджетами эти документы и назвать нельзя, потому что в них не укладывается понятие "бюджет семьи". Ни в одной семье, после принятия этих документов, невозможно создать свой бюджет. Если Вы учитель, или врач, или милиционер, или чиновник, или военнослужащий, то Вам в бюджете страны положена, практически, голодная смерть. Государство есть, а денег - нет! Как это возможно?
   Основная и примитивная функция денег, это эквивалент труда. Получается, что на благо общества никто не хочет работать, и потому нет денег. Те же, кто хочет работать, придерживаются совершенно противоположного мнения: нет денег - поэтому мы без работы. Иванов, Петров, Сидоров хотят строить дома военнослужащим, а для этого нет денег.
   Дайте деньги Иванову, Петрову, Сидорову! Тогда они будут покупать продукты питания, а шестьдесят процентов их привозится из-за границы, а для этого нужна валюта. Так, дайте денег Васильеву и Дандрыкину, а они вырастят для этого бычка на убой. Иванов, Петров, Сидоров будут жить и потреблять! Они государственные люди, работают для армии, вместе с Дандрыкиным, который её кормит. Михайлов обеспечивает порядок. Сегодня с такой зарплатой его и "мусором" назвать нельзя. Хотя - какая страна такой и мусор!
   Государственные люди будут жить и потреблять! Хорошо это или плохо? Государство считает, что плохо! Будет инфляция! Запутанная ситуация. Люди мрут как мухи! Если не верите - поезжайте на новое московское кладбище! Излюбленный возраст костлявой - от сорока до шестидесяти. Тогда спрашивается, зачем, и главное, кому такое государство нужно? Люди умирают преждевременно, следовательно, создалась критическая ситуация и нужно найти социальную формулу единения. В России её найдут! Иванов, Петров, Сидоров перестреляют Васильева, Дандрыкина, а Михайлова ...., даже трудно представить, что будет с Михайловым!
   Мне государство не нужно - я прекрасно обхожусь и без него, уйдя "на вольные хлеба" ещё к концу восьмидесятых годов.
   Советский Союз был надёжен - не спорьте со мной!
  
   Страдания присущи человеку, в какой стране он бы не жил, и начинаются они в отроческом возрасте, мудро называемым переходным. Бурно растёт организм ребёнка и он готовится к взрослой жизни. Мы не были раскрепощены Селинджером и общий фон переживаний лучше передала Динара Асанова в своём авторском кино - "Не болит голова у дятла".
   Макич шёл по двору и неожиданно заметил, что всё вокруг изменилось. Он оторопел от этой мысли и не мог понять причину своего беспокойства. Признаков изменений не наблюдалось. Родной дом, в котором он родился; двор, в котором он играл, оставались прежними. Изменился он сам. Голос немного огрубел, а главное - изменились отношения с людьми. Он стал меньше улыбаться, серьёзно воспринимая всё происходящее вокруг. Прежние игры и шутки, клоунада, которую они устраивали с Беньчиком, возвращаясь со школы, были не интересны, и ему даже становилось стыдно за своё поведение. Отец учил его не смотреть под ноги, а шагать вольной походкой свободного человека, глядя впереди себя с поднятой головой.
   Они с Беньчиком проводили во дворе меньше времени. Основным, излюбленным занятием, по-прежнему, было чтение книг. Макич стал задумываться о смысле жизни. Для чего он родился? Ведь всё на земле имеет смысл, а он часть этого мира и следовательно, родился для какой-то цели. Определить своё предназначение в этом мире он не мог и от этого мучился. Детские мечты о спасении человечества и излечении его от всевозможных болезней, остались позади. Фармацевтом, изобретающим эликсир молодости, он быть не хотел. Врачом, кромсающим своих пациентов - тем более. Он не переносил вида крови. Для чего же он родился? Для того чтобы служить обществу. Банальная мысль. Это очевидно! Каким талантом он наделён? С этим было сложнее. Из всей палитры человеческих способностей он с уверенностью мог констатировать лишь свои спортивные данные. Спорт его интересовал, но отношение к нему со стороны отца было отрицательным.
   Макич записался в секцию самбо и регулярно посещал её, не говоря отцу об этом. Академик не "давил" на сына, предоставив ему полную свободу самоопределения, но был против спорта, небезосновательно считая, что большие спортсмены издеваются над своим здоровьем, изнуряя себя чрезмерными тренировками.
   Физика давалась Макичу легко и отец мечтал приобщить сына к науке, которую любил, которая являлась смыслом его жизни, а некоторые её области являлись его детищем. Исследовательская работа в области физики Макича не привлекала. Он любил физику всего лишь в рамках школьной программы.
   Сказать отцу, что его очень интересует обработка металла, он не мог - отец считал производства, оснащённые традиционными металлообрабатывающими станками, отсталыми и бесперспективными. Он не замечал, что когда брал сына на свою работу, то тот умудрялся оставить научную часть предприятия и улизнуть на завод. Предприятие было секретным и пропускали не во все производственные помещения. Легче было попасть в механический цех. Макич мог часами заворожено смотреть как фрезеруется сложнопрофильная деталь, как идеально полируется поверхность, а работу на координатнорасточном станке считал равноценной работе самого академика, поскольку рабочий Сейран имел весьма академичный вид. Макича привлекала сама атмосфера этого производства, с его кажущейся простотой отношений, среди людей которые досконально знали своё дело. Он мог находиться в цехе механической обработки до самого его закрытия. Когда на территории завода появлялся отец - в окружении конструкторов и дающий указания - Макич быстро ретировался, чтобы не попадаться ему на глаза, помня разговор, произошедший между ними.
  
   Академик попросил своего сотрудника провести сына в лабораторию, в которой выращивался кристалл, используемый в различных отраслях промышленности, вплоть до ювелирного дела. Идеально чистое помещение, входить в которое надо было в специальной одежде. Сама процедура переодевания была тягостной. Макич после недолгого общения попросился к отцу, сказав, что его не следует провожать, а сам спустился в свой любимый механический цех, чтобы пообщаться со шлифовщиком Рафом, с которым был в приятельских отношениях.
   Раф, как всегда, внимательно настраивал станок и только кивком ответил на приветствие Макича. Наладив оборудование и запустив подачу, он повернулся, улыбнулся и сказал:
   - Что, делать нечего? Пошёл бы к девочкам в архив, посидел бы, кофе попил. Чего здесь стоять!? Получил бы и я образование, сидел бы где-нибудь в кабинете - секретаршу за попку щипал.
   Раф достал пачку сигарет, прикурил и мечтательно затянулся.
   - А, я бы вместо тебя здесь бы поработал.
   - Чудной ты! Здесь нет ничего интересного. Кроме зарплаты, конечно.
   Раф неплохо зарабатывал. Шлифовщик от Бога!
   - А почему ты не пошёл учиться? - спросил Макич.
   - Семью надо было содержать. Отец скончался, вот я и стал работать.
   Раф снова вернулся к станку, остановил его, рейсмусом замерил высоту детали, переналадил положение инструмента и заново запустил.
   Отец, обеспокоенный отсутствием сына, послал секретаршу на его поиски. Она и отыскала его около Рафа. Рабочие не вызывали у секретарши особого интереса: она подошла, не поздоровалась, улыбнулась Макичу, а Рафа измерила высокомерным взглядом, от чего тот улыбнулся и подмигнул, мол: "вот такую бы и щипал". Макич не смог сдержать смех. Секретарша строго уставилась на Рафа, тот отвернулся от греха подальше и занялся своим делом.
   - Вы представляете!? - докладывала секретарша по возвращении, уже в кабинете, подойдя к огромному столу, за которым сидел академик, - Я нашла его в механическом цехе около этого хулигана шлифовщика. Тебе не место рядом с таким типом!
   - Какого шлифовщика? Их у нас несколько, - сказал отец, оторвавший свой взгляд от документов, сняв очки и посмотрев на сына.
   - Рафа, - сказал Макич.
   - А, этот. Этот уж точно тебя хорошему не научит! Рабочий высокой квалификации, но на язык слишком несдержанный. И, что ты рядом с ним делал?
   - Ничего, стоял и смотрел. Мне нравится смотреть, как он работает.
   - Ты хочешь сказать, что тебе нравится обработка металла? - спросил отец, откинулся в директорском кресле и внимательно посмотрел на сына.
   - Да! Очень!
   - А я думал тебя заинтересует выращивание кристалла. Это же интересный процесс!?
   - Нет, там мне было неинтересно! Я люблю смотреть, как детали обрабатывают.
   - И, что ты будешь делать? Мастером в цехе хочешь стать? - спросил отец.
   - Да! А для этого, что нужно окончить?
   - Наш политехнический институт. Механико-машиностроительный факультет. Я там декана знаю.
   Последовала пауза. Отец смотрел высоко перед собой, думал о сыне и не мог сформулировать своё недовольство.
   - Ты понимаешь, в чём дело?
   Отец встал, подошёл к Макичу и приобнял его.
   - Этим могут заняться много людей! Для этого, несомненно, нужны знания, но особых талантов там не нужно. А, я бы хотел, чтобы ты исследовал новые процессы, расширил бы познания людей об окружающем мире, создал бы новые технологии.
   Он смотрел на сына и не находил в его взгляде понимания. Это его раздосадовало, но он улыбнулся, погладил сына по голове и произнёс:
   - А, впрочем, тебе самому решать! Время ещё терпит! Сейчас вызову машину, поедешь домой. Маме скажи, что я приду поздно.
  
   Он вернулся домой. Мать со вчерашнего дня оставила ему обед, который он разогрел. Позвонил Беньчику. Ему не терпелось поделиться с другом своими впечатлениями: рассказать об увиденном процессе обработки металла; объяснить сущность станков; рассказать о фрезеровщике Самсоне, координатчике Сейране, и конечно - о шлифовщике Рафе. Он знал, что Беньчика это вряд ли заинтересует. То, что происходило с другом, его очень беспокоило.
   Беньчик так же подрос, серьёзно увлёкся литературой, которую поглощал в неимоверных количествах, от чего ушёл в себя и иногда казалось, что потерял связь с внешним миром. Над его письменным столом висел портрет Владимира Маяковского и Беньчик мог часами рассказывать о жизни поэта. Макича это смущало. Маяковский ему был неинтересен - его больше привлекала жизнь товарища Че, портрет которого висел рядом.
   Беньчик был дома.
   - Заходи, - сказал он по телефону, каким-то неуверенным голосом.
   Макичу это показалось странным, но он уже привык к не совсем адекватному поведению друга.
   То, что он увидел после того, как Беньчик открыл дверь, было не то, что неожиданным, а потрясло его: Беньчик побрил голову наголо!
  
   Это было время длинноволосой молодёжи. Все кругом ходили с длинными волосами. "Хиповать" - не "хиповали" и такого протеста, присущего "детям цветов", вообщем-то и не было, поскольку не было буржуазного образа жизни, но мода на длинные волосы достигла и Еревана вместе с дисками "Led Zeppelin", "Deep purple", "The Who", "Nazareth" и многих других. Ереван - город репатриантов, которые были связаны со всеми уголками мира и получали оттуда посылки с одеждой, виниловыми дисками, постерами. Как проходила таможню вся эта "чуждая" культура - это особый разговор!
   Самая продвинутая часть молодёжи нашла и своего "недруга" в лице местной "буржуазии" - всё тех же "складчиков-буфетчиков", воспитывающих своих отпрысков в системе агрессивного потребления материальных ценностей. Бывали и стычки. Хорошо постриженные, "правильные" ребята - в традиционных зауженных брюках, лакированных, чёрных туфлях - собирались в группы, выслеживали длинноволосого парня с широким "холидей", останавливали, придирались и избивали.
   Продвинутая молодёжь приобрела кличку "парчак" - волосатый, а дети "складчиков-буфетчиков" стали называться "рабис". Музыка поделила молодёжь на две неравноценные группировки. "Рабис" названы в честь городского объединения работников исскуства, собравшим под своё начало музыкантов, играющих на народных инструментах и не попавших в государственные ансамбли, но прекрасно развлекающих народ на свадьбах, или печально отпевающих на похоронах. Творческое объединение узаконило их и распределяло между ними работу. Такая, своеобразная, "картель" народных музыкантов.
   "Парчак" - продвинутая молодежь, игнорирующая ценности потребления, местные "дети цветов". "Рабис" - "традиционной" молодёжи - было больше, поскольку в бурно развивающийся Ереван, как я Вам докладывал, прибыли из ближайших деревень новоявленные пролетарии. Многих заботило лишь одно - по прибытии найти "место под солнцем"! Мы знаем, что на работу, обеспечивающую "левый" заработок, принимали или родственников, или людей, зарекомендовавших себя как "правильные", к которым относились люди, умеющие не выдать тайну двойной бухгалтерии. Деревенские пролетарии, видя, что пользуются успехом люди, прошедшие допросы и даже севшие в тюрьму, но не выдавшие своих подпольных работодателей, изобрели целую псевдокультуру, отвечающую требованиям "картелей", дающим работу всё большему количеству людей. Широким фронтом по городу пошла "блатная" псевдокультура, по сути, узаконившая правила поведения между работодателем и работником подпольных "картелей", которые, вместе с ростом благосостояния населения, развили бурную деятельность, рекрутируя в свои ряды самых тупоголовых деревенских жителей, в извилину которых можно было забить "блатную" романтику.
   Прибывшие деревенские жители не обладали никакими профессиями, и на рынок труда, за неимением другого, выставили свои необразованные души, предварительно подправив их рамками "блатной" морали. "Рабис" - рабочие "картелей"!
   Музыканты же, видя спрос на блатную романтику, перенастроили свои кяманча и доолы, свои музыкальные инструменты, на потребу новоявленным рекрутам. На то они и народные музыканты: куда - народ, туда - и они!
   Народ, прибыл в Ереван и стал бороться за "место под солнцем". Их поколение решало ценой своей жизни только эту задачу.
   "Картели" не могли дать работу всем желающим, и те, заражённые "блатной" романтикой, ринулись воровать, в буквальном смысле этого слова, пренебрежительно относясь к мнению городских авторитетов былых времён, небезосновательно говоря, что и те не ангелы и тоже воруют, хоть и обезличенно, что в принципе было правдой. Найден был компромиссный вариант: воры выезжали на "гастроли", причиняя жителям других крупных городов массу неприятностей, оставив ереванцев в покое.
   Противостояние культур носило масштабный характер, и только время рассудит, кто из них победил.
  
   Одним из первых отрастил волосы Беньчик. Макич этого не делал, так как длинные волосы мешали бороться: попадали под самбистскую куртку и этим мог воспользоваться противник, захватив их вместе с воротником, причиняя боль. Беньчик увлекался культурой хиппи, находил в молодёжных журналах статьи о них, а также, дополняя протестную, западную картину, мог часами рассказывать о студенческих волнениях 68-го года.
   Макича не совсем интересовало революционное движение молодёжи. Он говорил, что от этого страдают люди и любые волнения, нарушающие мирную жизнь, вредны, так как и буржуа и студенты - неотьемлемая часть единного народа. Длинноволосый Беньчик спорил, говоря, что только революционным путём можно лишить "буржуазию", спекулирующую народным достоянием, того статуса, который она не по праву занимает.
   - Тебе, что нравятся все эти директора магазинов, заведующие кафе и ресторанов, вся эта шушера, как зараза, развращающая своими ложными ценностями народ? Эти уроды, своим желанием употребить всё-то к чему не имеют никакого отношения, создали атмосферу ложного преклонения перед материальными ценностями, ничего, ты слышишь, ничего не создавая. Торгуя тухлыми котлетами, они хотят стать господами над всеми нами. Если так пойдёт - они "употребят" и всех нас. Идёт революция лавочников! Они уже и в Чили победили!
   - Они такие же люди, как ты и я, только менее окультуренные цивилизацией. Немножко - а некоторые и не "немножко" - пещерные, но это не повод, чтобы их ненавидеть.
   - И, ты не видишь, что они ненавидят тебя?
   - Меня-то за что? Что я им плохого сделал?
   - Ты сделал! О, что ты с ними сделал! - Беньчик картинно и неестественно вознёс к небу руки. - Знаешь, что ты с ними сделал?
   - Что?
   Беньчик явно не знал. Он чувствовал, но эти чувства были навеяны, беспочвенной для Еревана, культурой хиппи и больше ни чем.
   - Ты им как бельмо в глазу, - неубедительно выпалил он.
   Беньчик не знал, чем Макич насолил "бонзам" торгового бизнеса, но он чувствовал, что прав.
   - И, что ты предлагаешь? - спросил Макич, желая поставить точку в этом, на его взгляд, скучном и никчемном разговоре.
   - Надо бороться с ними!
   - Хочешь бороться - приходи к нам в секцию. Я тебе давно это предлагаю.
   - Борьба идёт на культурном фронте! Свобода, только личная свобода, необременённая материальными ценностями, может противостоять этому! Вот послушай, я написал:
   Барсеваном пройдусь по горам,
   Курабашем помчусь по ущельям,
   Расколю я мозги пополам,
   Шизофреником стану в мгновенье.
  
   Макич открыл рот, отвисла челюсть. Такого он от Беньчика не ожидал. Что за "барсеваны" и "курабаши" - он не знал. Друга надо было спасать! Маяковский, гениально изобретший новую словесность, нравился Макичу, но и с ним надо было "покончить" - тот сыграл с его другом злую шутку, доведя до "шизофрении" в столь юном возрасте. Спорт, и только спорт может вывести Беньчика из этого состояния!
   - Ну, как? - заинтересовано, спросил Беньчик, глядя другу в глаза, пытаясь найти там отклик на своё "раскалывание мозгов пополам".
   Макич молчал. Если бы он высказался - это была бы их последняя встреча. Ему не хотелось терять друга детства. Надо было, что-то делать.
   - "Поставь" Джеймса Брауна - послушаем.
   В этом они были единодушны. Музыка Джеймса Брауна позволяла им дурачиться как в детстве, изобретая новый язык, рифмуя все непонятные, повторяемые возгласы, которыми кишели песни "чёрного адреналина".
   Надёргавшись вдоволь под такт музыки и насочинявшись разных рифм, друзья выглянули с балкона и увидели дочь директора завода шампанских вин, аляповато одетую в фирменные вещи, плохо сочетающиеся друг с другом. Беньчик вывесил свою мохнатую голову через перила и прокричал:
   - Кьянклимон.
   "Кьянк" по-армянски - жизнь. "Жизнь моя" - так в простонародье обращались друг к другу. "Кьянк" - свари мне кофе, или, "кьянк" - принеси воды. Что означало "кьянклимон", Беньчик и сам не знал. Такая аляповатая жизнь с лимоном!
   Дочь директора завода шампанских вин увидела Беньямина, в её представлении ничего собой не представлявшего, вместе со своим папашей, презрительно посмотрела на него и вопросительно воскликнула:
   - Ия? - что означало, полное презрение и непонимание.
   Макич почувствовал себя неловко - ему совершенно не хотелось акцентировать безвкусное одеяние юной модницы, он в очередной раз был удивлён бестактностью друга - сам высунул голову и учтиво поздоровался.
   - Здравствуй Лусине, как поживаешь?
   Лусине расцвела всеми цветами радуги. Сын академика здоровался с ней! Она чрезмерно жеманно улыбнулась, открыла большой рот и почти прокричала:
   - Хорошо, ты как?
   Чувство меры ей было незнакомо! Своим учтивым поведением Макич добился результата, сгладил осадок от непонятного "кьянклимона".
   Это всё было давно, с месяц тому назад.
  
   Итак, Беньчик открыл ему дверь, и в очередной раз удивил своей выходкой, побрив голову наголо. Что с этим делать? Глупая выходка и Макич уже был готов окончательно высказаться по этому поводу, но что-то его останавливало. Очков на Беньчике не было и он смотрел беззащитными глазами, в которых просматривалась, скрываемая, обида. Он почти плакал.
   - Проходи, - каким-то поникшим голосом пригласил он Макича в квартиру.
   - Что случилось?
   - Ничего!
   - А, почему не весел? Что это за выходка!? Слушай Беньчик, мне уже надоели твои выкрутасы!
   - На этот раз это не я.
   - Не понял!? А, кто?
   - Коз Бади и его друзья. Чтптан и Тнгл. Они поймали меня около подъезда и постригли. Выстригли "крест" на моей голове. Я пришел и наголо побрился. Даже порезался.
   Беньчик показал порез на лысой голове.
   - Не понял!? Как это постригли? Ты, что барашек, что ли?
   - Мне не до смеха! Я сопротивлялся, но силы были не равны.
   - Тнгл неплохой парень и с ним у меня сложились неплохие отношения. Как же он мог?
   - У тебя со всеми: "неплохие отношения". Ты не видишь, что они ненавидят нас!?
   - Почему?
   - Не знаю, - Беньчик почти кричал, - Не знаю!
   Макич видел, что друг находится на грани истерики. Надо было что-то делать.
   - Пошли! - приказал он.
   - Куда? - печально произнёс Беньчик, и от этой его безысходности у Макича закипела кровь. Беньчик прав - надо определяться! Над его другом поиздевались и они должны за это ответить!
   - Пошли!
   - Подожди, я хоть топор возьму.
   - Какой ещё топор, ты что сбрендил?
   - А как же против этого кабана быть?
   - Не твоя забота! Пошли!
  
   Во дворе стоял Тнгл и курил.
   Клички определяют свойства человека! Некоторые африканские племена до сих пор называют предметы по шуму, которые те издают. Говорят, что так и появился тот или иной язык, в основу которого легли шумы той или иной местности. Вы можете спросить: что означает труднопроизносимая череда согласных, и какое свойство они определяют? Тогда, я Вас спрошу: а, что означает "roc&roll"? Вы, наверняка, ответите. Так, вот, отвечаю и я Вам, что, с появлением этого парня во дворе, создавалось впечатление будто что-то заливисто грохочет и перекатывается: "Тн-гл", "Тн-гл". То же означает и "Чт-пт". "Тнгл" и "Чт-птан" - это вертлявые, шустрые ребята. Эти клички им дал туземец Коз Бади. Самого его не было видно.
  
   Прежде, чем рассказать, что было дальше, надо объяснить, какие изменения произошли с семьей водителя молоковоза. Он сидел в тюрьме!
   Его подпольная деятельность вскрылась. Она не была связана с "картелю" Гордого Вардана, достигшего в своём деле почти легитимного статуса: о ней знали все и проверяющие органы закрывали на неё глаза, естественно - не бесплатно! Оказывается, водитель стал ещё развозить "левое" шампанское, которое ему доставлял директор этого завода. Технология была проста: в багажник директорской "Волги" загружалось шампанское; он выезжал за ворота вверенного ему предприятия и привозил шипучий эликсир в свой гараж; туда ночью на своём мотоциклете заезжал водитель и шампанское перегружалось в коляску. С этим грузом подпольный "коммивояжер" выезжал на работу, вывозил свою машину за ворота молокозавода, перегружал шампанское в потайные места и развозил его одновременно с молоком.
   Гордый Вардан не знал об этой деятельности, поставившей под угрозу и сбыт его товара, но основа благосостояния семьи, проживающей в полуподвале, была заложена, именно, сбытом шампанского - напитка с более весомым ценовым содержанием. Транспортное средство, необходимое для работы - речь идёт о мотоцикле - ему помог приобрести директор завода шампанских вин. Того назначили совершенно недавно. На заводе действовала установившаяся "картель", которая не баловала нового директора и совершенно не считалась с ним. Не должность, а одно название! Директор сам решил поправить своё материальное положение.
   Мы не собираемся осуждать деятельность этих людей, в принципе, ничего предосудительного не делавших. Если Вы имеете предприятие и недоплачиваете своим сотрудникам, то, будьте уверены, они найдут дорогу к сытой жизни. Часть продукции завода шампанских вин служила для личного блага двух тружеников неформальной торговли. Зарплаты были невысокими и дополнительный заработок не помешал их семьям приобрести необходимые товары и сделать небольшие накопления.
  
   Водитель чувствовал себя уверенно среди местного пролетариата. Как-то выйдя вечером во двор, он остановился около игроков в нарды. Он играл в эту игру, но не столь сильно и никогда не садился за неё. Сидеть и тупо смотреть на перекатывающиеся зары - не хотелось. Пора было заявить о себе!
   Неожиданно появился "безбашенный" Мукуч со своей вечной просьбой.
   - Дай десять копеек, я тебя очень прошу, дай десять копеек.
   Появление сумасшедшего оставило равнодушными игроков в нарды, привыкшим к такому поведению грузчика.
   - Мукуч отстань, тебе уже дали рубль. На сегодня хватит.
   Но Мукуч был запрограммирован и просьба снабдить его вожделенной суммой прозвучала вновь.
   - Десять копеек не дашь? - обратился он к водителю, - Я тебя очень прошу, дай мне десять копеек. Мне нужно.
   Водитель улыбнулся оскалом гиены. Это его выход на сцену, он устроит шоу, которое будут долго помнить.
   - Ты сначала скажи: зачем тебе деньги?
   - Мне нужно. Дай десять копеек. Ты мне дашь, да, десять копеек?
   - Вот, рубль, видишь? - водитель размахивал бумажным рублём перед носом Мукуча.
   - Мне нужно десять копеек. Мне много не надо. Только десять копеек.
   - Спой, хотя бы. Вот, вот! Спой! Спой!
   - Я петь не умею. Дай мне десять копеек.
   - На, подпрыгни и возьми! На, на. Прыгай, прыгай! На, вот, на.
   Мукуч сидел на корточках, а бумажный рубль развевался у его носа, он подпрыгнул, но бумажная купюра была недосягаема.
   - На, на, - дразнил его водитель, - прыгай, прыгай!
   Так дрессировщик обращается со своими подопечными собачками, время от времени, кормя их после выполнения номера. Водитель кормить никого не собирался. Мукуч прыгал на корточках за вожделенным рублём.
   - А, теперь лай! Давай, гавкни, я тебе деньги дам. Голос! Голос!
   - Гав, гав, - выполнил указание Мукуч.
   Он был услужлив до невозможности, и видя, что от его лая стало смешно, сам улыбнулся и стал лаять более ретиво.
  
   В детстве он зарыл клад, вся ценность которого и заключалась в этих десяти копейках. Зарыл и забыл, так как, неожиданно, в один день, на него нахлынула эта болезнь. Он очень мучался и не мог найти свой клад, со временем, превратившийся в нечто очень ценное.
   - Вы не видели мой клад? - стал он спрашивать у взрослых, так как взрослые всё знают, и наверное скажут ему, где зарыт в миг потерянный смысл.
   - Нет, не видели, а что там было? - спрашивали взрослые.
   - Десять копеек.
   - А, большая ценность! - говорили взрослые, понимая, что с головой у маленького Мукучика не всё в порядке. - На, вот, возьми и больше не ищи.
   Но Мукуч мучался и искал, всю жизнь искал, помня многозначительное: "А, большая ценность!". Взрослые всё знают, и он уверовал, что десять копеек это самое ценное, что есть на свете. Ему всегда их давали, но он по-прежнему искал, уже даже не помня что. Он ходил по кварталу и мучительно искал. Мучался и искал, блуждающим взглядом, потерянный клад.
   - Мукучик, на десять копеек. Сегодня больше не ищи! - говорили ему взрослые.
   Если никто не давал, он сам начинал их просить, потому что искать уже становилось невмоготу.
   Когда Мукуч подрос, он стал, кроме десяти копеек, искать и ещё что-то, заглядывая женщинам в декольте и даже пытался протянуть туда руку, за что был неоднократно наказан. Когда ему перевалило за двадцать пять, его решили женить. Задача не из лёгких - найти такое же "совершенство". Искали все - и соседи, и знакомые, и работники социальной службы. Её нашли в далёкой деревне и привезли для Мукучика в город. Коллектив продуктового магазина души не чаял в своём услужливом грузчике.
   Директриса, смеясь, говорила:
   - Если бы все были такими!
   Его одевали всем коллективом, принося поношенные, но всегда чистенькие и непорванные вещи. Вечером давали продукты питания - хлеб, масло, яйца, сметану, молоко и многое другое - клали в авоську и провожали домой. Мукуч содержал свою семью, состоящую из престарелой, сгорбившейся и подслеповатой мамы; сестры-инвалида, с такой же наследственностью, но усугублённой детским церебральным параличом; и жены, немногим отличающейся от него. Мукуч очень любил своих родных, как мог заботясь о них. По вечерам его можно было встретить: чистенько одетого, внимательно толкающего коляску с сестрой. В такие моменты он забывал о своей болезни и ни у кого ничего не просил. В дни получки директриса звонила к нему домой и спрашивала у мамы, донёс ли он деньги. Ей было приятно это делать, так как мама Мукуча всегда благодарила Бога, что есть такой отзывчивый человек. Соседи также помогали им: кто придёт и приберётся в квартире; кто починит бачок унитаза, а кто постирает одежду. Дома у них всегда было чисто. Жена, такая же услужливая, как и сам Мукуч, выполняла все указания мамы. Что с ними со всеми будет, когда не станет тётушки Шушан, мамы Мукуча - не знал никто!
   Мукуч был таким же жителем Еревана, и уже никто не считал его сумасшедшим - просто, считалось, что у человека такая природа.
  
   - Вот, понюхай, а я их спрячу. Давай, ищи, ищи!
   Игроки в нарды оставили своё занятие и молча наблюдали неприглядное зрелище. Смешно было только водителю молоковоза. Зная его необузданный характер, все молчали и не решались ему перечить. Молча, с отвращением, наблюдали. Водитель же, увидев, что игроки оставили своё излюбленное занятие, наблюдают шоу и он завладел их вниманием, стал изощряться в своей недоразвитости.
   - Мукуч, на свои десять копеек, и иди отсюда, - сказал один из наблюдателей игры в нарды.
   - Подожди! - приказал водитель.
   Шоу могло продолжаться долго, но издали показалась фигура Феликса, который приближался к месту традиционного сборища пролетарской молодёжи. Феликс уже давно не пил. Сегодня он был просто и со вкусом одет и чисто выбрит. Феликс искал Пепо, которому подыскал сверхурочную работу - надо было заменить сантехнику в квартире директрисы магазина, которая с размахом ремонтировала своё жилище. Для Пепана он выбил хорошие деньги, так как сам сварщик не умел договариваться: производил работу качественно, но за очень умеренную плату. Квалифицированный мастеровой был востребован, работал вечерами и достойно содержал свою семью. Субботние футбольные матчи остались в прошлом. Пепану надо было кормить семью!
   Феликс подошёл, не поздоровался, посмотрел в сторону Мукуча и его дрессировщика хмурым, непонимающим взглядом, потом на игроков в нарды, допустивших это безобразие, и не найдя понимания, приказал:
   - Мукуч, иди отсюда!
   - Подожди! - приказал и ему новоявленный "укротитель".
   - Не понял? Чего ждать!? Мукуч иди отсюда!
   - Подожди, я сказал тебе! - уже командным голосом приказал водитель.
   Атмосфера накалялась. Игроки в нарды молча уставились на Феликса, ожидая его реакции на приказ водителя. Феликс, ещё раз окинул их взглядом и стал постепенно, с расстановкой говорить, помогая себе характерными жестами сурдопереводчика.
   - То, что ты сказал не основание для меня! Ты можешь, что хочешь, говорить - здесь тебя никто слушать не собирается! Ты здесь - "никто"! - и зовут тебя - "никак"!
   - Нет, грузчик - основание!? Как грузчика зовут? Эй, иди сюда, возьми туда, - водитель говорил и подтверждал жестами что и куда надо взять.
   Феликс отреагировал молниеносно, ударив водителя в челюсть. Удар был хлёстким, и послышался треск зубов, но свалить водителя он не смог.
   Ответный удар был страшен. Он переломил Феликсу нос, из которого хлынула кровь. В глазах у Феликса потемнело и он начал подседать, теряя сознание. Удар ногой пришёлся ему в лицо и окончательно потряс его, погрузив в беспамятство.
   История бы забылась, но Феликс был известен не только в своём квартале, но и далеко за его пределами, и что самое примечательное: в тюрьме он сидел с самим Гордым Варданом, который ему покровительствовал. Феликс был из категории "хороших" ребят, составляющих свиту короля, который время от времени собирал своих подданных для весёлого застолья. И в этот день он вызвал к себе Феликса, но не найдя того среди своих гостей, послал человека выяснить причину, по которой тот не пришёл Ему доложили, что Феликс в больнице и рассказали за что его избил водитель молоковоза. Гордый Вардан был взбешен и в тот же вечер, в очередной раз, вызвал к себе водителя.
   На этот раз одним ударом не обошлось. Его били долго и усердно, переломав нос, рёбра, руку, а самое главное - исключили из "картели".
  
   Оперативный сотрудник районного отделения милиции Виссарион Бегларович узнал о драке, произошедшей накануне вечером, придя с утра на работу. Ему позвонил и доложил один из его агентов. Государство выдавало небольшие деньги на содержание сексотов, но Виссарион, уменьшительно называемый коллегами Висик, имел на этот счёт свое мнение. Он присваивал эти деньги, а агентурную сеть создал из людей, спекулирующих импортными товарами: жевательной резинкой; сигаретами "Филлип Моррис" с угольным фильтром. Именно этой мелочью незаконно торговали люди Висика, а он закрывал на их деятельность глаза, имея некоторую прибавку к своему невысокому жалованию.
   Как мы уже знаем, кражи личного имущества граждан были редки и Висик занимался в основном хулиганами, драчунами и подвыпившими хамами.
   Пьяные драки случались редко и у Висика было не так уж много работы, а, следовательно, и денег. Соседний отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности процветал, курьируя "деятельность" "складчиков-буфетчиков" и разных "картелей", а Висик протирал штаны в своём кабинете. Это его не устраивало! Если нет драк, значит, надо их организовать! Висик внедрил в некоторые злачные заведения, а именно в кафе "Лилит", своих людей, которые имитировали пьяную необузданность, приставали к по-настоящему пьяным посетителям и провоцировали драку.
   Дело было поставлено на поток, хотя случались и проколы в работе. Последний раз: милицейский патруль опоздал и его человека - бывшего работника милиции, уволенного за попытку изнасилования - так избили, что он попал в больницу и отказался от дальнейшего сотрудничества, небезосновательно говоря, что здоровье дороже. Не помогла даже тройная оплата его услуг, взятая с дебоширов, поддавшихся на провокацию.
  
   Доклад агента о событиях вчерашнего вечера заинтересовал Виссариона.
   Брюнет невысокого роста, с орлиным взглядом, уставился в окно своего маленького кабинета, наблюдая за сутолокой на улице, размышляя и пытаясь выяснить, какими дивидендами для него может обернуться вчерашнее происшествие. Банальная, на первый взгляд, драка, ничего интересного в себе не таила. Висик стал размышлять дальше и для этого снял расчёску, привычным движением перебросил длинные волосы с затылка вперёд и прикрыл ими широкую лысину, из-за чего на затылке образовался пробор, который он тщательно обработал.
  
   Красавцем его назвать было никак нельзя, но Висик не унывал и надеялся на магическую силу денег, компенсирующую его физические недостатки и рано появившеюся залысину. Висик очень любил женщин, а вернее - чувство любви ему было незнакомо, а он любил заниматься с ними любовью. Хорошо сказано! Видимо из-за этого неожиданного каламбура и заменили "любовь" сексом, хотя в те времена её так не называли. При виде женщины у него пересыхало во рту, потели ладони, глаза становились влажными, и он своим взглядом раздевал её, представляя себя рядом. Проблема была в том, что у Висика с этим были проблемы. Хорошо сказано и не надо объяснять, что это значит. Он был импотентом! Когда-то ему залечили болезнь, но некоторые её отголоски сказались на здоровье Висика, причиняя оперу большие душевны переживания, хотя, если честно, назвать душой суррогат развращенности и стяжательства никак нельзя. Опер пытался вылечить свою болезнь, но не мог найти соответствующего специалиста, квалифицируя врачей в этой области на две категории. Первая, и основная - называлась им "течёт - не течёт", а вторая, искомая - "стоит - не стоит". Висик тратил неимоверное количество денег на поиски второй категории врачей, но каждый раз удостоверялся, что попал на приём к "течёт - не течёт", которые не могли определить по какой причине не стоит. Он даже выезжал в Москву, и с трудом записался на приём к профессору, но лечение и в данном случае не дало положительного результата.
  
   Оперу не хотелось встречаться с Феликсом Дадамяном - он хорошо знал, что тот не напишет заявление и привлечь водителя молоковоза не представлялось возможным.
   К самому водителю он присматривался давно. Агентура сигнализировала, что обычный работяга стал жить не по средствам. Житель полуподвала не вызывал у Висика интереса. Водит молоковоз, следовательно, находится под защитой Гордого Вардана, а его деятельность ему не подконтрольна. Связываться с ним бесперспективно, и к тому же опасно! Вардан может отомстить, и тогда основной деятельности Висика по организации драк и дебошей в кафе "Лилит" может придти закономерный конец. Висик знал и любил свою работу. Он решил при первом же удобном случае встретиться с водителем, попытаться напугать того, а при удачном стечении обстоятельств, превратить в своего сексота, который будет докладывать ему о жизни и деятельности Гордого Вардана и его славной "дружины". Человек, владеющий информацией - владеет всем! Наполеоновских планов Висик не строил, но решил ввязаться. Его размышления прервал телефонный звонок.
   Жаль, что во времена Наполеона не было телефона, тогда легче было бы представить, как Висик подошёл и снял трубку. Сегодня он востребован с самого утра. Звонил всё тот же агент.
   - Ты решил перевыполнить план? - недовольно сказал Висик: - Я понял - драка. Слушай, ты думаешь, что можешь в день по два раза звонить, и больше ни о чём не сообщать? Смотри там в оба! Кроме этой драки ничего не происходит? Ни кто, там, на воровство не нацелился? Не слышал ничего?
   Последовала пауза. Агент, что-то сказал, от чего Висик пришёл в бешенство.
   - Что? Председатель райсовета ворует!? Новую машину купил!? Слушай ты, я сейчас приду и отрежу твои глупые уши вместе с языком. Скотина! Ты бы ещё мне о секретаре райкома доложил? Сволочь! Сейчас приду тебе мозги вправлю.
   Висик уже готов был бросить трубку, но агент нашёл в себе остатки совести и сообщил ему, что водителя избили люди Гордого Вардана и он находится в больнице. Это было интересно! Висик не понимал, какой у него может появиться интерес при таком развитии событий, но чувствовал, что рушится вся конструкция, все связи, и кто-то остался беззащитен. Почему они избили водителя? Из-за Мукуча? Нет!
   Висик повесил трубку и начал размышлять. Жидкие волосы сползли и оголили лысину. Он привычным движением зачесал их обратно, дунул на расчёску, положил её в нагрудный карман пиджака и принял решение посетить потерпевших в больнице. С начала надо посетить водителя. Сказано, вернее, продумано - сделано!
   Как я Вам уже докладывал, больницы в Армении неплохие: чистые палаты; свежая смена белья; услужливые санитарки; умные врачи и красивые медсёстры.
   Висику дали халат и проводили в палату, где возлежал водитель молоковоза, поступивший с переломом руки, рёбер, а самое печальное - переломана была и челюсть. Бедный работяга сполна расплатился за своё поведение. На руку была наложена шина, грудь перебинтована, а челюсть была зажата металлическим корсетом. Говорить он не мог, и Висик даже пожалел, что пришёл, так как, очевидно, водитель не мог ему ничего сказать.
   Висик был неплохим психологом и его совсем не смущала тучная фигура подследственного, а Висик уже вёл следствие, и если пострадавший не может ему что-либо сказать, то сам опер ему скажет.
   - Что, больно?
   Водитель закивал головой и глазами изобразил адские боли. Висик приблизился и стал дёргать за металлический корсет, якобы, проверяя, хорошо ли тот держится. Водитель взвыл от боли и здоровой рукой попытался отстранить Висика, но тот, неожиданно, не сильно, но хлёстко, ударил больного в грудь. Гортанный крик ещё больше разбередил несросшуюся челюсть и слёзы хлынули из его глаз. Водитель плакал и не знал, как отвязаться от этого лысого монстра. Такие мучения ему были не знакомы, и он был готов на всё, если бы его перестали мучить. В глазах недомерка, а именно таким и был Висик, не было и тени сожаления, а наоборот, казалось, что он получает удовольствие от экзекуции. Мольба читалась в глазах водителя. Мольба оставить его в покое. Вчера его избили несколько человек, но этот вурдалак казался страшнее их. Тех он просил о сострадании и они рано или поздно прислушались к нему, а это существо не способно слышать и готово ещё раз повторить свои пытки. Когда били те - он сразу понял свою ошибку, а этого лысого уродца он не понимал и от этого боялся ещё больше.
   Висик увидел в глазах подопечного искомый страх, демонстративно протянул руку, услышал гортанный крик ужаса, и понял, что достиг результата. Он очень был доволен собой. Его появление в больнице надолго запомнится фигуранту. Висик достал расчёску, зачесал свою залысину, но на этот раз дунул сквозь расчёску в лицо больному шофёру.
   - Водички хочешь?
   Водитель поджал ноги под себя, вылупил от ужаса глаза, и пытался безрезультатно забиться в угол.
   - Слушай меня внимательно! Как только оклемаешься - сразу придёшь ко мне в районное отделение милиции. Спросишь Виссариона Бегларовича. Попал ты! Крупно попал! И не думай, что сможешь отвертеться! За тебя никто не заступится. В твоих же интересах придти ко мне. Не придёшь - я сам к тебе приду!
   Висик снова резко ударил водителя в грудь.
  
   Опер вышел из больницы, довольный проделанной работой. Идти в другую больницу к Феликсу Дадамяну не хотелось. Феликса на такие фокусы не купишь, а мало того: можно, в очередной раз, напороться на неприятности. Висик это знал хорошо!
   Директриса магазина ему очень нравилась и при одном взгляде на неё у опера не только пересыхало во рту, но и подкашивались ноги. Высокая, статная, большегрудая женщина, с округлыми ягодицами, возбуждала его сознание и днём и ночью. Он привычно раздевал её и совершал с ней самые невероятные вещи, пыхтя и обливаясь потом, доводя себя до никчемного исступления.
   Время от времени Висик появлялся в магазине. Привычно наступать на жертву он не решался, так как директриса имела покровителя в лице "авторитета", организовавшего "картель" на коньячном заводе. Авторитет этого немолодого человека имел "всесоюзное звучание", так как продукция контролируемого им завода имела сбыт далеко за пределами республики. Он устроил свою любовницу на работу, заплатив за её должность большие деньги, и обеспечивал ей надёжную защиту от неожиданных проверок.
   Шансы у Висика появились после того, как авторитет, неожиданно, скончался - на директрисе. Директриса потеряла покровителя и стала беззащитна. Висик, также попытал счастья: привычным нахрапом влетел в её кабинет, с неуемным желанием нагнать страх на обладательницу лакомых прелестей. Всё шло неплохо: он нагло намекал на её махинации с левым товаром; она, даже, пыталась от него откупиться и предлагала назвать свою цену, которую собиралась выплачивать ежемесячно.
   Его подвело сладострастие. Во рту привычно пересохло, речь стала бессвязана, и он, преждевременно, предложил ей своё покровительство и протянул к её прелестям свою влажную ладонь. Он до сих пор помнит крик и пощёчину, которую навесила ему, вставшая из-за стола женщина. Висик позорно удалился, боясь огласки инцидента.
   Злоключения опера этим не кончились. Ночью, возвращаясь домой, он обнаружил, что свет в парадной не горит. Он стал на ощупь пробираться к своей квартире. Страшный удар в пах согнул его, он руками ухватился за причинное место, поджал колени и взвыл от боли, и уже готов был упасть и перекатиться по ступеням, но чьи-то мускулистые руки удержали его, ухватив за лацканы пиджака. Он увидел лишь лицо, обтянутое чёрным чулком и внятно произнесшее:
   - Привет от женщины. Если не уберёшь свои грязные глазки - выколю! Если придёшь ещё раз - отрежу яйца! Подумай!
   Резким движением незнакомец отшвырнул его к стенке, а сам, перепрыгивая через ступеньки, исчез в темноте. Кто это был - Висик не знал, но понял очевидное - женщина не беззащитна и с ней лучше дела не иметь! Голос незнакомца был решителен, и терять глаза и, тем более, яйца, он не хотел, не смотря на то, что вторая часть угрозы была эфемерна.
   В магазине он больше не появлялся, но постоянно хотелось выяснить личность ночного гостя. Непонятное продвижение по "служебной" лестнице Феликса Дадамяна наводило на очевидную мысль, что это именно он обещал кастрировать сотрудника органов внутренних дел. Виссарион решил повременить.
  
   Пролетело два месяца, водитель оклемался и вышел на работу. В больнице его больше никто не беспокоил - люди Вардана предприняли меры, чтобы в эпикризе появилась строчка о том, что потерпевший получил ушибы в результате падения с крыши своего дома в деревне.
   О посещении опера районного отделения милиции думать не хотелось.
   Жизнь входила в налаженный ритм и водитель привычно перегружал "левое" шампанское в тайники своего молоковоза. Уже загружалась последняя бутылка, как он услышал мерзкий голос вурдалака.
   - Стоять!
   Висик привычным движением закандалил руку водителя и приковал того к ручке двери автомобиля.
  
   Я не знаю, испытывали ли отвращение к героям своего повествования Эмиль Золя, или его собрат по перу и жанру Алексей Максимович Горький - думается, что да! Висик и водитель молоковоза мне изрядно надоели своей прямолинейной тупостью и ничтожеством своего существования. Мне бы тоже хотелось сменить тематику излагаемого сюжета и описать жизнь симпатяги-провинциала и окружающую его "Накипь", переменив декорации среднебуржуазного Парижа на мелкобуржуазную чинность ереванского бомонда, или, изысканно, проникнуться тонкими переживаниями Клима Самгина, но не будем столь оптимистичны - сюжет развивается вне зависимости от автора, а герои именно таковы, какими они были.
   Эстрада сравнений окончательно выбила меня из колеи. Немедленно нужно прекратить самонадеянно выбранное занятие, покинуть уставший от тяжести стул и ринуться на поиски снежного человека. Поиск невидимых йети более привлекателен, чем жизнь питекантропов городского дна. Сидеть и писать о парижских клошарах, которых никогда не видел, наделяя их поведение психологическим контекстом, как фаршируют рыбу начинкой, более приятно своим успокоительным уходом из жизни, чем описание приёмов, которыми Висик склонил к сотрудничеству водителя молоковоза. Клошаров в Ереване при социализме не было, а городское дно представляют именно эти люди.
  
   - Стоять! - Такой приказ маленького чудища возымел на водителя самое негативное впечатление. Он не на шутку испугался.
   Висик резко ударил его в бок, по недавно сросшимся рёбрам. Последовал стон, и водитель приложил к ним свободную руку.
   - Не надо бить, я всё скажу, только не бейте, я Вас прошу.
   Виссарион остался доволен учтивой речью крупной особи, попавшей ему в силки, и прекратил истязание.
   - И, что ты скажешь? Откуда у тебя шампанское?
   Водитель незамедлительно выложил тайну своего благополучия.
   Висик, как всегда, стал обрабатывать информацию в поиске и оценке возможных дивидендов. Мысли путались в голове от неожиданного успеха. Выход на директора завода шампанских вин сулил ему невероятный фарт и, даже, продвижение по служебной лестнице. Одно было неясно: как такой достойный человек, неспроста получивший свою должность, оказался в такой беззащитной ситуации? Он зять одного из секретарей горкома партии, который и пропихнул его на эту должность. Заставить "картель" делиться прибылью он не смог. Надо быть осторожным! Удача - удачей, но при неправильном поведении к импотенции можно присовокупить и поломанные, в переносном смысле, зубы, так как крупная дичь маленькому, хищному оперу - не по зубам! При тонком отношении к карточному раскладу можно было сложить долговременный пасьянс.
   Пока водитель говорил, Висик вращал глазами во все стороны, как игровой автомат вращает свой барабан, прикидывая расклад незамысловатых картинок. С этим мы разберёмся! Что делать с крупной и услужливой особью? На его счёт у Виссариона были свои виды.
  
   Дело в том, что несколько месяцев тому назад он поймал группу молодых наркоманов, которые не только курили лёгкий наркотик, называемый "план", но ещё и приторговывали им. Висику хотелось узнать, что эти молодые придурки нашли в этом малопривлекательном занятии, и что они чувствуют при курении этой, на первый взгляд, неприметной массы.
   Он свернул "косяк" прямо в кабинете и закурил, глубоко затягиваясь, придерживая дым и медленно его испуская. "Косяк" был выкурен на половину, Висик затушил его, открыл окно и проветрил помещение. Никаких результатов не последовало. Он смотрел в окно: стояла яркая, солнечная погода; люди суетились, бежали, по своим делам. Висик, как всегда высматривал красивых женщин, пытаясь определить размер груди, их форму и величину сосков. Одна статная дама, медленно, прогуливающаяся по улице, привлекла его внимание и он вылупил глаза, представляя её обнажённой. Он изначально не придал значения тому, что с ним произошло, но затем осознал и удивился. Зашевелилось! Невероятное происшествие потрясло его и наполнило надеждой. Мгновенно отзвонив официантке своего многострадального кафе, он немедленно приказал ей явиться к нему. В кабинете, с большим трудом, благодаря стараниям и страданиям старейшей работницы сексуального фронта, это и произошло.
   Висик отпустил молодых повес, которые регулярно снабжали его чудотворным зельем. Он понял его эффективность, заключающуюся в концентрации всего организма на конкретные действия, будь-то игра в шахматы, которую очень любят "планеристы", или занятие любовью, но всё у них получается с большим успехом.
   Сбыт "плана" в центре города, на чём настаивали его новые друзья, с которыми он и проводил свой досуг, было делом хлопотным и опасным. Висик продумывал варианты реализации этого зелья на некоторой территории изолированной от посторонних глаз и подконтрольной только нескольким людям, участвующих в проекте. Такой территорией были тюрьма и зона. Висик мечтал внедрить туда своего человека и организовать сбыт наркотиков. Крупная и покладистая особь, попавшая ему в капкан, удивительно точно подходила для этого. Он груб и заносчив со своими и очень покладист с людьми, стоящими выше него. Такому агрессивному "индивидууму" первоначально легко завоевать авторитет, который "надуют" со стороны люди, организовавшие предприятие, то есть он - Висик, и его давнишний приятель, работающий начальником тюрьмы, с которым опер уже поделился своими планами, уже без кавычек.
  
   - Сделаем так! - многозначительно, изрёк Виссарион, - Ты, как всегда, ночью заедешь в гараж... Остальное - не твоё дело! Ты заметил, что я не хочу тебя подставлять?
   Водитель утвердительно закивал головой.
   - Остальное - в кабинете.
   Виссариону удалось реализовать свой стратегический план. Ночью он появился в гараже директора завода шампанских вин и своей медленной, учтивой, но уверенной речью, поставил сбыт шипучего алкоголя под своё начало. Виссарион состряпал дело о хищении ящика шампанского с территории, прилежащей к одному из магазинов. Заявление о краже, по требованию опера, написал директор этой торговой точки. Водитель сел, согласивший на условия, которые ему выдвинули. Его авторитет поддерживали люди начальника тюрьмы.
   Слухи о "достойном" поведении водителя в тюрьме просочились на волю и вокруг его отпрыска стали собираться шебутные ребята, которые и участвовали в пострижении в "монахи" длинноволосого Беньямина.
   Такова предыстория встречи Макича с курящим Тнглом - основным сподвижником Коз Бади, которого уже так никто не называл, а в свете последнего "возвышения" прародителя на тюремные нары, уважительно переименовали в многозначительное - Бдэ.
  
   Макич уверенно направился к вальяжно курящему подростку. За ним понуро плёлся бритоголовый Беньямин.
   - Это вы сделали? - сердито спросил Макич.
   - Это? Нет, это не мы. Это его папа своей трубой изготовил.
   Подросток уже готов был заливисто рассмеяться своей примитивной шутке, но удар ногой Макича переломил его пополам, перехватив начальную фазу клокочущего смеха. Сигарета выпала изо рта, глаза вылупились, а сам он подсел, пытаясь ухватить воздух, которого явно не хватало.
   - Где этот баран с курдюком? Тебя спрашиваю!?
   Удар ногой в лицо свалил некогда шустрого отрока, схватившегося за живот и даже не помышлявшего о сопротивлении.
   - Где он?
   Макич держал кулак над его лицом, готовясь ударить. Сподвижник, глазами показал на полуподвал, в надежде, что оттуда появится его тучный покровитель.
   Макич подбежал к окну полуподвала, посмотрел внутрь помещения, заметил тучную и испуганную фигуру Коз Бади и прокричал:
   - Выходи тварь! Выходи, или я вам окна поломаю! Выходи, скотина!
   Коз Бади ничего не оставалось: он вышел из здания и, имитируя солидную агрессивность, стал надвигаться на слабое звено в этом многоугольнике. Им оказался Беньчик, которого тот и схватил. В руках оказался нож, который Коз Бади приставил Беньчику к горлу. Обычная сцена нынешних триллеров, но по тем временам дикость происходящего зашкаливала все мыслимые границы. Напряжение росло с каждой секундой. Выручил Беньчик, спокойно приказавший своему другу:
   - Не обращай на него внимания, делай своё дело! Обо мне не думай! Я его не боюсь! Бей его! Мне всё равно! После такого позора мне не жить. Бей его! Не обращай на меня внимание.
   Сказанное Беньчиком возымело действие на Коз Бади, который, по-прежнему, имитировал агрессивность, но понял, что искренность слов, произнесённых Беньчиком, его обезоружила. Макич быстро подбежал и ударил Бади кулаком прямо в лицо. Тот зашатался, опустил руку с ножом, и отступил. Второй удар ногой пришёлся ему в солнечное сплетение и он последовал примеру своей шустрой "шестёрки", медленно согнулся. Макич подлетел к нему и стал беспорядочно наносить удары. Тот лёг на землю и пытался рукой оградить себя от побоев, но это ему не удавалось. Беньчик подбежал и схватил Макича, повторяя:
   -Хватит, хватит. Хватит, я тебе говорю!
   Макич его не слушал.
   - Подожди! Пусть он сам меня попросит! Пусть он просит прощение!
   Удары следовали один за другим.
   - Не бейте меня. Я прошу вас, не бейте.
   Это был голос Коз Бади.
   - Проси прощения!
   - Нет.
   Удар кулаком по голове достиг цели.
   - Простите меня.
   - Скажи: прости Беньчик!
   - Прости меня, Беньчик, - простонал израненный вепрь.
  
   - Пошли отсюда! - сказал Макич и направился к своему дому.
   - Пойдём ко мне, - предложил Беньчик.
   - Нет, пойдём ко мне. У нас есть лёд. Отец вечерами виски пьёт. У меня пальцы опухли. Положу руки в лёдницу - может быть пройдёт. Нам бы и самим немного виски не помешало. Родители придут поздно.
   Дома Макич открыл холодильник, достал кусочки льда, наполнил ими мельхиоровое ведёрко и опустил туда руки.
   - Беньчик, достань виски. Выпьем немного. Отец говорит, что расслабляет.
   Беньчик выполнил его просьбу, только не знал куда разлить содержимое бутылки.
   - Там есть специальные бокалы. Справа. Точно!
   Содовой не было - друзья решили смешать виски с, имевшимся, соком крыжовника.
   - Вкусно, - сказал Беньчик, а сам сморщился после первого глотка.
   - Что тут вкусного? И как эту гадость пьют!? Давай, сразу, не моргая!
   Они "хлопнули" содержимое бокалов и стали ждать результата.
   - Сейчас музон поставим. Нате позвоню, пусть Нору пригласит. Посидим.
   Беньчик стеснялся девочек, так как был лыс. Минутное замешательство, и он, под воздействием виски, стал неестественно активен.
   - Правильно! Нору! Обязательно Нору!
   - Что с тобой? Успокойся, - наблюдая за другом, произнёс Макич.
   Ната с Норой откликнулись на приглашение, и появились, облачённые по последней моде тогдашних дней в короткие юбочки. Макич установил на диск проигрывателя одну из виниловых пластинок альбома группы "Led Zeppelin" - "Притяжение Земли", и вся компания стала дёргаться под странную песню души Роберта Планта. Беньчика увлекали ритмы, которые неповторимо выбивал на ударных инструментах непревзойдённый Грег Бонхем, а Макич изображал виртуозную игру Джимми Пейджа. Это была их первая "вечеринка". Макич, специально поднял звук проигрывателя до самого громкого уровня, доказывая свою победу над тёмными силами. Вся битва была ещё впереди!
  
   Присутствие девочек в корне изменило отношение друзей к жизни. Ната и Нора - две юные темноволосые красавицы, ворвались в их сознание, и прежняя, вялотекущая жизнь, резко поменяла своё серое одеяние, расцвела многообразием красок, весенних запахов, и участила свой пульс до весёлого, неосмысленного галопа.
   Они всё время были вместе, дружно и весело срываясь с уроков. Великолепную четвёрку часто можно было встретить в облюбованном ими садике городского музея, расположившегося в здании ханского дворца середины семнадцатого века. Мир разноцветных арабских сказок представал перед ними в тишине уютного дворика, мощённого базальтовой брусчаткой, в тени каштановых деревьев. Два мира соседствовали друг с другом и разделялись всего лишь широкими, скрипучими, деревянными воротами, приоткрыв которые, можно было забыть о суете центральной городской улицы, со спешащим потоком вонючих автомобилей, бурей городских страстей, снующими и мельтешащими прохожими. Необходимо лишь оттолкнуть скрипучую тяжесть, перейти Рубикон, закрыть ворота, и насладиться тишиной столетий, неповторимым запахом статичной истории, перейти временные рамки и стать послушным вековой красоте.
   Картина, на которой Макич лежит на скамейке, положив голову на колени Нате, а Беньчик и Нора о чём-то энергично беседуют, причём, Беньямин доказывает, а Нора пренебрежительно с ним не соглашается, останется у них в памяти на всю жизнь, как самое счастливое и романтичное время.
   Макич с Натой беседовали ни о чём. Их чистые души неосознанно тянулись друг к другу, складываясь в пару, не переходя грань между дружбой и лёгким стремлением плоти к единению.
   Красавица Нора не показывала виду, что покорена образованностью Беньчика: снисходительно слушала его с отсутствующим взглядом, означавшим, что все, им произносимое, ей нисколько неинтересно, хотя внутри себя была удивлена познаниями своего друга. Нора не хотела казаться пустой и необразованной, и от этого вела с Беньчиком свою игру, подкалывая его острым язычком. Беньчик не обижался, смеялся, и ни разу не ответил колкостью в её адрес, терпя все эти насмешки. Он был покорён, и даже, как сам признавался Макичу, сметён её красотой. Большие, чёрные, глубокие, всепонимающие глаза Норы завораживали его и он иногда смотрел в них излишне пристально, от чего Нора смущалась и лёгким движением руки отводила его взгляд, говоря:
   - Не смотри на меня так.
   Беньчик влюбился с первой же встречи. Революционная поэзия рухнула под взглядом черноокой красавицы и уступила место обычной лирике юношеского сердца. Беньчик не спал ночами, думая о ней. Мысли путались и убегали, окутав мозги непроглядным туманом, не позволявшим размышлять и складывать цельные образы, и единственным словом, приходящим на ум, было - счастье. Около этого чувства была пустота, не позволявшая обречь стержневой смысл дополнительной рифмой. Беньчик искал, уставал и засыпал сном младенца, произнося перед этим только одно имя - Нора.
   Макич заметил, что друг изрядно поглупел, но сам находился в аналогичной ситуации - его мысли были полностью поглощены встречами с Натой.
  
   Они, как всегда, сбежали с уроков, отворили широкую дверь в сказочный мир, переступили порог, перешагнули городскую черту, и привычно беседуя, уселись на скамейки.
   - Ты, представляешь, там нет ложного пафоса, а показаны самые простые человеческие чувства.
   Такими словами Беньчик пытался передать ощущения от просмотра фильма "Мужчина и женщина".
   - Там нет, но ты же сам не можешь без пафоса!? О чём бы ты ни рассказывал, всё у тебя выходит восторженно и пафосно.
   Нора изображала восторженность и узнаваемо копировала возвышенную натуру юного поклонника. Беньчик засмущался, поправил сползшие очки, не обиделся, а только проникся вниманием к сказанному, пытаясь скорректировать своё поведение.
   - Проще надо быть. Проще. Итак - мужчина и женщина. И, что там случилось интересного?
   - Ну, ты знаешь, там всё интересно.
   Фильм не подразумевал самого рассказа, так как действий в нём было немного, а передать саму идею без восторженных и пафосных слов было невозможно.
   - Ну, ладно, - согласился Беньчик, - поговорим о чём-нибудь ином.
   - Нет, ты рассказывай, рассказывай. Извини, что перебила.
   Макич с Натой переглянулись и улыбнулись. Нора опять не позволила Беньчику продолжить свой восторженный рассказ, а найти новую тему, когда недорассказана волнительная старая, было трудно. У них самих было полное взаимопонимание - Макич прост в общении и рассказывал об обычных людях труда, или о своих товарищах по секции самбо. Он рассказывал о своём тренере, который заряжал их силой и мог настроить на победу перед поединком.
   - Откуда он находит слова - я не знаю, и даже не слышу, что он говорит, но одного его присутствия достаточно, чтобы сделать на ковре всё то, чему меня учили, и за несколько минут полностью выложиться, показать всё на что способен. Это уникальная личность. Он собрал со всех подворотен Еревана талантливых ребят. Многие, не будь него, уже сидели бы в детских колониях.
   - И, ты тоже? - улыбнулась Ната, пальцем закрутив ему локон.
   - Нет, - улыбнулся Макич. - Я-то, за что?
   - Не знаю, за драку, например.
   - А, откуда ты знаешь, что я дрался?
   - Так, весь двор об этом говорит, а больше всего - Лусине. По моему, она по тебе сохнет! Говорит, что Коз Бади приходил с друзьями и просил её согласия на то, чтобы при разговоре с тобой сказать, что заступается за её честь.
   - Не понял, а что с её честью случилось? - спросил Макич.
   - Как, что? Беньчик её же назвал "кьянклимон"?
   - Ну, пошутил и всё, а при чём тут Коз Бади?
   - Якобы, хочет заступиться за её поруганную честь. Но, она не дала своего согласия. Говорит: "этого не хватало, чтобы за мою честь этот толстяк с полуподвала заступался".
   - А, он, что сатисфакции требует? Что-то не слышно его?
   - Требует, требует. Ты будь осторожен! Он, по словам Люсине, уже целую армию для этого создал.
   - Армия, какая-то!? Дурдом!
  
   Заскрипели ворота и в сад стали заходить посетители. Макич не предал этому значения и продолжил свой рассказ, лёжа на скамейке, положив голову на колени Нате, мечтательно глядя на чистое небо.
   - Последняя схватка была самой сложной. Я боролся с чемпионом города среди молодёжи. Он в юношах последний год борется.
   Ната его не слушала, повернула голову в сторону ворот городского сада и смотрела на нахлынувший поток посетителей. Макичу передалась тревога Наты: он привстал и внимательно всмотрелся в лица ребят, заполонивших территорию. Некоторые из них были знакомы - они представляли шебутную элиту соседнего двора. Сказанное Натой насторожило его, но не настолько, чтобы принимать какие-либо решения. Однако, чувство тревоги не покидало и он хотел разобраться с чем оно связано. Ему бы очень не хотелось, чтобы что-то случилось в присутствии девочек. В их присутствии он чувствовал себя обезоруженным, так как знал, что это обстоятельство не позволит вести разговор в грубой форме и он постарается найти компромиссный выход из положения.
   Беньчик с Норой о чём-то беседовали, вернее, он что-то ей говорил, а она смотрела на него смышлеными глазами и готовила свою очередную колкость.
   Неожиданно, в проёме ворот показалась тучная фигура Коз Бади, а около него прошмыгнул вертлявый Тнгл. Коз Бади зашёл на территорию сада и за ним закрылись ворота. Ощущалось, что с наружной стороны кто-то подпирает створки и стоит "на стрёме".
   Макича охватило смятение! Присутствие испуганной Наты, ни о чём не подозревавшей и легко болтающей Норы, привело его в некоторое замешательство, но это продолжалось недолго. Он слегка сжал правый кулак, слегка отвисла челюсть, и он моментально успокоился, готовясь выложиться в ближайшие несколько минут так, как это он делал на борцовском ковре и чему учил его тренер. То, что будет бой - он не сомневался! Количественная характеристика противника осложняла задачу, но он решил бороться до конца, а дальше - будь, что будет! Эти ребята ниже него по духу и не смогут сломить его, сколько бы их не было! Он был спокоен и за Беньчика, помня его слова, произнесённые при последней встрече с противником:
   - Я его не боюсь! Бей его, бей!
   Макич, мысленно прикинул план боевых действий и пришёл к единственно правильному решению: бороться только с самым главным противником, оставив остальных в покое. Они будут его избивать, а он изобьёт Коз Бади! Одному сдержать натиск двенадцати человек не представлялось возможным.
   - Беньчик, приготовься! - призвал он своего друга.
   Беньчик, повернулся к нему, не понимая сути происходящего, затем повернул голову в сторону, в которую смотрел Макич, и понял причину его беспокойства. Паника овладела Беньчиком при одной мысли, что Норе что-то угрожает. Макич не ожидал, что друг запаникует, и попытался его успокоить.
   - Не "дрейфи"! Победа будет за нами!
   Неожиданно в разговор вступила Нора.
   - Они меня ещё не знают! Деревня вшивая! "Рабис" безмозглый!
   Беньчик, видя "боевой окрас" подруги, стал спокоен и также поддержал общий тонус предстоящей обороны словами:
   - Норик - успокойся! Мы тоже на что-то способны.
   - Вот это меня и беспокоит. Ты на всё способен!
   Эта фраза окрылила Беньчика и он, следуя примеру Макича, принял боевую стойку, только она была показушная и неестественная. Нора улыбнулась:
   - Успокойся.
  
   Противник, квалифицированный Норой как "рабис", пришёл в движение по заранее определенной тактике ведения боя. Несколько человек стали подходить ближе и составили авангард отряда, а остальные рассредоточились под стенами ханского дворца. Двое стояли перед Беньчиком, а четверо выглядывали за их спинами. Очевидно было, что речь будет держать Дино - здоровенный парень, прозванный так за внушительную и бесформенную фигуру динозавра. Брат Дино сидел в тюрьме и он, так же, как и Коз Бади, пользовался авторитетом среди молодёжи "рабис".
   - Это ты мою сестру обидел? - проговорил Дино, заранее заготовленную фразу.
   - Какую сестру? Я думал у тебя брат? - ответил Беньчик.
   - В чём дело Дино!? - вступил в разговор Макич, вставая со скамейки.
   - А, кто с тобой разговаривает? И какой я тебе, "Дино"?
   - Я с тобой разговариваю! И ты будешь меня слушать, когда я говорю! - сказал Макич, и всем, вдруг, стало ясно, что он имеет на это право.
   Дино стал вращать глазами, не зная как себя вести. Макич и для него был авторитетен, поскольку двоюродный брат Дино был в составе той же юношеской сборной города по борьбе самбо. Дино не ожидал увидеть Макича! Ему обьяснили, что это сын академика, но вообразить, что перед ним будет парень, защищающий честь города вместе с его братом, Дино не мог.
   Весь план рушился из-за нерешительности Дино и ребята, стоящие за ним, стали роптать, видя нерасторопность товарища.
   - Дино, говори! Не можешь - отойди!
   - Подожди! - приказал Дино, повернулся к Макичу и продолжил, - Я не ожидал увидеть тебя. Это твой товарищ? Он ошибся и ведёт себя очень неправильно!
   - Прежде, чем я тебе отвечу, ты мне скажи - вы пришли поговорить со мной, или пришли избить меня? Если поговорить, то я готов к разговору и готов ответить на все твои вопросы.
   Макич говорил спокойно, рассудительно и учтиво, поняв, что Дино для него не противник.
   - Я не знал, что встречу, именно, тебя, но речь пойдёт о твоём друге. Поговорим о нём
   - Что с ними говорить Дино!? - пискляво вступил с задних рядов, обиженный Тнгл.
   Дино надоели причитания "шестёрки" Бдэ, который пытался управлять им, а самое главное, он знал, что его брат не простит ему, если Макича будут бить несколько человек. Авторитет Макича был высок и его уважали!
   Дино повернулся к "шестёрке", протянул руку и приказал:
   - Замолкни!
   Макич стоял и смотрел на Дино, ожидая объяснений.
   Ната и Нора спрятались за его спиной, и Дино, видя это, почувствовал всю абсурдность ситуации, определил для себя совершенную неприемлемость драки в присутствии девочек. Он проклял про себя этого толстого Бдэ, так подставившего его, но другого выхода не нашёл как продолжить разговор. В противном случае он бы сам оказался не прав.
   - Может - девочки уйдут, а мы поговорим!? - принял Дино мудрое решение.
   Часть ребят на эту "сходку" привёл именно он и они уважительно закивали в знак согласия с решением старшего своей группы. Макичу такое поведение Дино было приятно, но до конца трудного разговора ещё было далеко и он не расслаблялся.
   - Да, вы идите! - приказал он Норе и Нате.
   Ната повернулась и зашагала к выходу из садика, а Нора, неожиданно, заартачилась и стала кричать на Дино:
   - Что ты о себе возомнил? А? Ты, что не видишь, кто перед тобой стоит!?
   - Кто передо мной стоит? - не понял Дино.
   Нора не знала что ответить, поскольку особой ценности в этом мужском разговоре собой не представляла, вернее, представляла, именно, она, но об этом не догадывалась.
   - Я стою! - уверенно продолжила Нора.
   Беньчик опешил от такого экспансивного поведения подруги - ему даже стало неловко. Он повернулся к ней и стал уговаривать покинуть площадь ожидаемой брани. Нора его не слушала, пытаясь вступить в словесную перепалку.
   - Нора, немедленно уходи отсюда! - приказал он ей.
   Нора хотела продолжить наступление, но неожиданно поняла, что если она будет перечить Беньчику, то это будет их последняя встреча, так как при всей своей восторженности и неадекватности поведения, тот не позволял затрагивать своё самолюбие. Нора опустила свои тёмные очи, взяла со скамейки школьный портфель, повернулась и побежала к выходу, ели сдерживая рыдания.
   Её поведение потрясло Беньчика и всех стоящих рядом. Ребята, пришедшие с Дино, и он сам, смотрели ей вслед, затем уставились на Беньчика, завидуя и не понимая, как такая красивая девушка могла заступиться за этого непонятного субъекта в очках. Что-то тут не то! - определили они. Нам говорили, что речь идёт об этих "парчак", которых мы ненавидим, а тут нормальные ребята, да, и Дино, одного из них явно уважает, а делать это он зря не будет - все это знают! Что-то тут не то!
   Бдэ ждал начала драки, в которой надеялся отквитаться. Что-то его беспокоило: события около скамеек парка-музея развивалась не так стремительно. Тнгл подбежал и сообщил, что Дино знает Макича и не хочет провоцировать его на драку, а, следовательно, избиение ненавистной интеллигенции отменяется. Бдэ был удивлён сообщением. Его противник приобретает известность в городе - он не знал, что делать! Его с Дино объединяло "тюремное братство" родственных им людей, а Макич в этом "мире" совершенно чужой. Бдэ не мог представить того, что Дино его предаст и оставит одного с человеком, которого он ненавидит и с которым не способен справиться. Бдэ стоял около стены старой постройки, выложенной арабской мозаикой, понимал неуместность своего положения, но не мог ничего поделать.
   Дино продолжил разговор.
   - Бдэ говорит, что вы обидели его сестру. Это правда?
   - Он говорит неправду! Если речь идёт об Лусине, то она не давала ему права говорить со мной на эту тему. Она моя сестра, а этот Бдэ лезет к ней, за что может и получить от меня по шее.
   - Как это: "не давала права говорить с тобой на эту тему". Интересно получается - вы её обидели, а мы не имеем права говорить на эту тему? Не много ли у тебя "сестёр"? Тут, мы совершенно одиноки, а ты весь в "сёстрах" ходишь?
   - Мы все живём в одном дворе и все дружим, кроме Бдэ, который постоянно ищет способ отличиться. Лусине не имеет претензий ко мне, а он лезет к ней и мне это не очень нравится! Эта девушка не хочет его знать, а он лезет к ней.
   - Его отец в тюрьме сидит и он из правильной семьи! - неожиданно, известил Дино, и набычился в ожидании ответа.
   Если бы последовал неправильный ответ, то - драки не избежать! Макич это понимал, и ощущал напряжение, возникшее между ним и Дино. Дино провоцировал его, желая выяснить отношение Макича к людям, сидящим в тюрьме. Тянуть с ответом было нельзя и Макич отреагировал фразой, услышанной когда-то от брата Дино:
   - Правда - одна! - и приемлема для всех, как жертвоприношение!
   Это означало - "я и ты одной крови" - ключевые слова для людей одной масти, одного мыслительного процесса, а так же, что решение, принятое на этой сходке, будет исполнено Макичем беспрекословно. Найдите правду и определите кто виноват! Дино остался доволен ответом, повернулся к своим ребятам, посмотрел на них взглядом, означавшим, что он не зря уважал этого парня, и приказал:
   - Позовите Бдэ!
   Кто-то удалился и позвал Бдэ, подпирающего стену музея, к продолжению разговора. Тот, нехотя, стал двигаться в сторону собравшихся, понимая, что если дело не дошло до драки, а предстоит выяснение отношений, то ему придётся трудно, так как он прибыл на "встречу" с весьма жидкими претензиями. Он надеялся выпутаться из разговора, затуманив его "блатными понятиями", надеясь, что Макич эту сферу знает неважно. Его ожидания не оправдались, так как Дино сразу перешёл к сути поставленного вопроса.
   - Макич говорит, что эта девушка не давала тебе права говорить от её имени. Лусине, - поправил он себя, - не давала тебе такого права. Что ты скажешь?
   - Я скажу только так, как правильно говорят все те, кому положено говорить. А, этот, - он пренебрежительно показал на Макича, - такого права не имеет! Его слова не основание для нас.
   - Это, с каких пор твои слова стали для всех "основанием"? Ты забыл, как просил прощение у меня!? Ты авторитет со своим большим пузом не путай! Тебя спрашивают - ты отвечай! Если есть чем ответить!?
   Макич говорил уверенно, не смотря на окружающих Бдэ ребят, не апеллируя к ним, но намекая, что он один из них и тоже задался вопросом об авторитетности толстяка. Когда он говорил, то у всех присутствующих создавалось ощущение, что он прав. Этим талантом его наделила природа, но он пользовался им в исключительном случае, которым и являлось неожиданно возникшее, а вернее, продолжающееся противостояние. Бдэ упорно обдумывал варианты ответа, но ничего на ум не приходило.
   - Нас могут рассудить люди, которым дано право судить. Если разговор зашёл на какую-то тему, это не значит, что все имеют право говорить и судить. Есть люди, которые это право заработали!
   Наступила пауза: часть, присутствующих на встрече, ничего не поняла из сказанного, а часть - пыталась прикинуть о ком идёт речь и кто эти загадочные судьи. Молчание могло продолжиться, но Дино, неожиданно, возобновил разговор, внятно говоря каждое слово:
   - По-моему ты нас не уважаешь. Мы все собрались здесь и сами можем решить свои вопросы. Вопрос настолько мелкий и понятный, что обращаться к уважаемым людям не стоит. Ты ответь: эта девушка давала тебе право заступаться за себя? Она тебя, в конце-то концов, знает?
   - Меня знают люди, которые имеют право отвечать на все вопросы.
   - Ты и вправду такой непонятливый? - не вытерпел Дино, - Тебя спрашивают: эта девушка давала тебе право за неё заступаться? Скажи да, или нет?
   Конфронтация между Дино и Бдэ постепенно приближалась к апогею. Дино уже не хотелось представлять на этой встрече отсталые силы общества. Картина, увиденная им при входе в сад городского музея, была более привлекательна, чем этот блатной и отсталый мир, которым жил и питался толстый Бдэ. Дино, сам давно мечтал влюбиться в хорошую девчонку, но такого шанса, по разным причинам, не представилось. Основной причиной была стеснительность Дино: он комплексовал из-за своей нескладной фигуры. Это немногим позже он подрастёт, станет похож на Лино Вентуро и будет привлекать женский пол мужественностью своего облика. Жизнь этих ребят, с которыми ему вынужденно пришлось вступить в конфронтацию, привлекала Дино, и единственное, что ему хотелось, так это иметь таких друзей, как Макич. Ходить по своему кварталу с диким, угрожающим взглядом, общаться с этими лжеворовскими, ограниченными ребятами, Дино не хотелось. Он родился в этом городе и любил его вместе с его жителями, а эти деревенские: приезжают, пытаются воздействовать на городских и возвысится за счёт непонятного поведения. Этого придурка спрашивают, а он несёт всякую белиберду, предлагая подключить к непонятному спору такие же непонятные силы. Дино нравилось, как Макич держался, как отвечал на вопросы. Это поведение истинного, городского парня, который чувствует город, в котором родился. Это поведение ереванца!
   - Один и тот же вопрос два раза только ослу задают!
   - Не понял!?
   - Это и видно, что ты непонятливый.
   Дино уже готов был пустить в ход свои кулаки-кувалды, но, неожиданно, в сад ворвались работники детской комнаты милиции. Видимо, кто-то из сотрудников музея сообщил о неформальном сборище подростков с целью, такого же неофициального и неспортивного выяснения отношений. Большинство подростков были знакомы с лейтенантом, заведующим подростковой преступностью, и при виде милицейской формы ринулись прочь через арку в соседний двор, а оттуда направились в свой квартал, чтобы там, на родной территории, в спокойной обстановке, обсудить приключение, произошедшее в их вялотекущей жизни.
   Схватили и отвели в отделение только: Макича, Беньчика, Дино и Коз Бади. Там их долго держали в разных кабинетах, чтобы затем допросить поодиночке.
  
   Первым вызвали Беньчика. Профессорский вид начинающего литератора навёл милицейских сотрудников на мысль о том, что именно этот подросток может испугаться и дать показания на всю остальную шайку, а именно, раскрыть преступную деятельность организации малолетних жителей города, мечтали работники органов внутренних дел, руководствуясь простым постулатом, что все люди преступны с самого детства. Если эта истина не имеет действительного значения, следовательно, они зря работают, а каждый из них прошёл тяжёлый путь, чтобы оказаться не на ферме, разгребая навозную кучу, а надеть милицейскую форму и сидеть в отдельном кабинете.
   Допрос вёлся с пристрастием. Беньчика завели в кабинет и усадили на стул перед следователем. Тот не спрашивал, а медленно курил и пускал дым в глаза подростка, наблюдая, какая трансформация личности следует за его действиями. Очевидного признака страха не наблюдалось: подросток был хмур и подавлен, но, искомого состояния души, готовой к предательству друзей, следователь не нашёл. Надо было искать дальше.
   Если бы Беньямина сразу бы привели на допрос, он бы, по всей видимости, расплакался, так как не мог представить как воспримут его привод в милицию интеллигентный папа и добрая мама, работающая ответственным редактором литературного журнала.
   Его завели в кабинет и долго там держали в одиночестве, и за этот период он нашёл в себе силы успокоиться, вспомнить недавно прочитанного "Овода"; приключения Графа Монте -Кристо; бесстрашие Симона Тер-Петросяна - легендарного Камо, и даже размечтался о том, что своим отважным поведением спасёт и прикроет своих товарищей, сядет в тюрьму, выйдет через десять лет, и встретит их престарелыми и седыми.
   За этими мечтами его и застал сержант милиции, препроводивший его в кабинет следователя. Беньчик хмурился и изображал из себя воровского авторитета: откинулся на стуле, закинул ногу за ногу, и помахал ладонью около лица, отгоняя дым. Следователь был рассержен таким поведением.
   - Сядь нормально! - приказал он.
   Беньчик придвинулся к столу, так, что его лицо находилось близко от лица милиционера, посмотрел ему в глаза и тихо проговорил:
   - Я не выношу запаха сигарет.
   Следователь опешил от такой наглости! "С виду "додик", а на самом деле отъявленный и прожженный негодяй, вероятный главарь этой банды".
   - Когда, последнее воровство совершили? - спросил следователь.
   Такая постановка вопроса явно развеселила Беньчика.
   - Позавчера! У твоей бабушки трусы украли. Семидесятого размера. Пятером уносили!
   Следователь не ожидал такой наглости.
   - Что? Ты это с кем так разговариваешь?
   Беньчик уже вошёл в роль и стал непринуждённо говорить - страха совершенно не было и он даже не намечался.
   - Хочу тебе по секрету сообщить - у меня отец в Центральном Комитете Партии работает, заведует культурой. Я тебе по-дружески предлагаю - отпусти меня и моих друзей.
   - Ты что - пугаешь меня? - сказал следователь, а сам был не на шутку напуган.
   Дети ничего не совершили и рано или поздно их отпустят - сразу видно отпрыски высокопоставленных родителей и с ними лучше не связываться.
   - Я не пугаю, я с тобой по-дружески разговариваю.
   - Мал ты, чтобы со мной на "ты" разговаривать ....
   - Ну, если хочешь на "Вы", - перебил его Беньчик, - то это не здесь.
   Сказанное дошло до следователя, который искал выход из сложившейся ситуации.
   - Мал ты меня пугать!
   - Я всё сказал! Говорить больше не буду! - Беньчик демонстративно откинулся на спинку стула, скрепил руки на груди, закинул ногу за ногу, и гордо посмотрел в потолок.
   Следователь смотрел на "главаря", не мог определить достойный выход из положения и эта ситуация ему надоела своей бесперспективностью: он встал, упёрся кулаками в стол, набычился и прокричал:
   - Вон отсюда! Вон!
   - А, мои друзья?
   - И друзья - вон! Все - вон!
   - Хорошо, хорошо, не надо так волноваться.
   Беньчик вышел в коридор, увидел сержанта и, почти приказным тоном, не церемонясь, приказал:
   - Где ребята? Выводи!
   - Кто сказал?
   - Кому надо, тот и сказал!
   Сержант открыл дверь кабинета следователя и спросил:
   - Манукян, ты, что их отпускаешь?
   Следователь сидел за столом, ухватившись за голову. Кого ни приведёшь - все дети высокопоставленных людей. Что за работа? Он уже пять лет просит его перевести, но у него нет покровителей и приходиться прозябать с этой шантрапой.
   - Что, и этого мордастого отпускаешь? - Сержант явно имел в виду Дино.
   - Нет, этого оставь.
   Сержант вывел Макича и Коз Бади.
   - Давайте, бегите отсюда.
   К ним подбежал деловой Беньчик.
   - Пошли отсюда!
   - Подожди, - сказал Макич, - а, Дино?
   - Как, а где Дино? Он же всех должен был отпустить. Не понял?
   Беньчик таким же деловым шагом направился в кабинет следователя. Коз Бади воспользовался замешательством и улизнул. Макич последовал за Беньчиком. В кабинете шёл оживлённый разговор.
   - Почему нашего товарища не отпускаешь? Мы же договорились?
   - С кем это мы договорились? С тобой, что ли!?
   - Ты опять за своё взялся. Ты же сказал, что всех отпустишь, мы же ничего не сделали: сидели себе, беседовали, и вдруг вы ворвались. Помнишь, как меня ударил!? Помнишь?
   - Кто ударил?
   - Ты!
   - Меня на выезде, вообще, не было. Тебе бы в милиции работать. Ладно, забирайте своего мордастого друга и идите отсюда. Вон! - Прокричал последнее слово следователь.
   У отца Беньчика, по-настоящему, были высокопоставленные друзья. Музыкант играл джаз - очень популярную в Армении музыкальную форму самовыражения, которой увлекались многие люди, в независимости от должности и общественного положения, собираясь в клубы и организовывая там спонтанный сейшн. Отец никогда, ни по какому вопросу, к ним не обращался, но иногда брал с собой и Беньчика, которого природа, к сожалению, оградила выдающимися музыкальными данными. Он на самом деле знал многих руководителей Республики, он с ними общался и, на первый взгляд, его самонадеянное поведение имело на то основания. Они оба с Макичем чувствовали себя уверенно среди малограмотных работников милиции, прибывших недавно в город и пытающихся там устроиться.
  
   Друзья втроем вышли из отделения милиции. Стояла солнечная, безветренная погода. Ереван приветствовал своих детей, переживших столько бурных и негативных чувств, улыбался более широкой улыбкой, даря им светлую свободу после серых стен и неонового освещения каземата.
   Этот день был примечателен! Они за эти несколько часов повзрослели и возмужали, не став мужчинами в физическом смысле этого слова, но, заступившись за своих девочек, духовно подошли к своему извечному состоянию.
   Этот день подарил и дружбу с Дино, который оценил их мужество, не говоря ни слова, но решил для себя, что будет им предан.
   - Пошли ко мне, - предложил Беньчик.
   - Пошли, - сказал Дино, - у меня там местечко есть.
   Друзья, молча, наслаждаясь свободой - руки в карманах и вольной походкой - двинулись в сторону квартала, в котором проживал их новый друг.
   Дино жил на первом этаже, забежал домой, взял ключи от подвала и спустился в низ.
   - Пошли, - ещё раз сказал он.
   Открылась ничем неприметная дверь подвала. Макич с Беньчиком перешагнули порог и обомлели, оказавшись в самом настоящем баре, красиво и умело отделанном плиткой из темно-красного туфа; с настоящей барной стойкой, сделанной из старённого массива орехового дерева. Стульями и столами служили пеньки разного диаметра. Туф по карнизной части был инкрустирован резьбой, изображающей старинные гербы, а по середине был помещён современный герб Армении. Красота неимоверная!
   - Это - отец! Он мастер по камню. Известный! - сказал Дино, видя восторженный взгляд своих друзей, - Садитесь.
   Макич с Беньчиком воспользовались приглашением и уселись на пеньки, ладонями погладили ровную и почти отполированную, насколько позволяла фактура дерева, поверхность стола.
   - Красиво, - проговорил Беньчик, с восторгом оглядываясь вокруг, - Это всё он сам делал?
   - Мы с братом ему помогали.
   - А, там что? - спросил Макич, указывая на дверь в противоположной стороне бара.
   - Мастерская, но отец не любит, когда там посторонние находятся.
   - А, ты тоже умеешь работать по камню?
   - Я только учусь. Помните: "Я, ещё не волшебник. Я только учусь!" - это обо мне.
   Дино уверенно стал хозяйничать за барной стойкой и было видно, что делает он это не в первый раз. Он открыл маленький холодильник и достал оттуда эмалированный тазик с маринадом мяса, подготовленного со вчерашнего дня для изготовления шашлыка на углях.
   - Пусть постоит при комнатной температуре.
   В подвале было прохладно. Из холодильника появились, нарезанные: бастурма, суджух - острые закуски - а также: маринованные, малосольные огурцы; зелень; сыр; и многое другое. Дино уверенно откупорил пробку от небольшого деревянного бочонка, где хранилось красное столовое вино домашнего приготовления, налил его в глиняный кувшин, достал бокалы, прополоснул их в умывальнике, протёр чистым полотенцем и положил на стол вместе с закуской.
   В углу находился аккуратно выложенный камин, облицованный инкрустированным фильзитом, в чернеющей, прожорливой пасти которого снизу был положен хворост, а сверху аккуратно наложены дрова.
   - А, дым куда идёт? - спросил Макич.
   - Как куда? В дымоход. Отец его часто прочищает, чтобы дым к соседям не шёл.
   - Хороший бар, - мечтательно сказал Макич.
   - Это не бар, это - маран, - поправил его Дино, и поджёг хворост. - Бено - наливай!
   Так Беньчик расстался с детством и обрёл вполне взрослое и звучное имя. Это ему понравилось, он протянул руку к кувшину с вином. Макич попридержал руку Беньчика и спросил:
   - Слушай, Дино, а твой отец не будет ругаться, если мы вино выпьем?
   Дино сидел на корточках и возился с огнём, дуя на хворост, пытаясь придать огню изначальную равномерность, поджигая газету с дальних углов аккуратного домика из дров.
   - Нет, не будет. Вино он сам нам с братом наливает. Говорит: "для крови очень полезно". Как-то я водку решил попробовать - естественно, подпольно - так он меня чуть не убил. Говорит: "увижу тебя курящим и пьющим водку - убью! Такой сын мне ненужен!".
   Макич отпустил руку Бено и тот с удовольствием разлил вино по бокалам, заполнив каждый из них на четверть.
   - Отец сам любит застолье, - продолжал Дино, подойдя к столу, - Говорит: "кушать, пить - лучше, чем работать!". Ему видней, он много работает, а вечером, здесь, с друзьями собираются: кутят, песни поют. Ну, что? Добрый день!
   Дино торжественно поднял бокал, оттопырив мизинец, и протянул руку с бокалом. Друзья последовали его примеру, чокнулись бокалами и маленькими глотками стали пить. Вино им понравилось.
   - Закусывайте, - предложил Дино, - я сейчас музыку организую.
   Дино отошёл к барной стойке и включил магнитофон. Бобины завращались, и из динамиков послышалось привычное шипение, предшествующее записанной музыке.
   Первые же аккорды ионики, полившиеся после шипения, удивили и моментально покорили. Они слышали об этой самодеятельной группе, организованной студентами архитектурного факультета политехнического института и названной "Апостолы", но после того, как её запретили, реально услышать их пение было почти невозможно. С динамиков нёсся звучный голос лидера группы, исполняющего свои, потом уже бессмертные произведения, на которых растёт уже третье поколение армян. Пение Артура Месчьяна до сих пор не может оставить равнодушным ни одного человека. Проникновенный голос, окутывающий пространство и наполняющий его духовным смыслом двухтысячилетней церковной культуры пения, осовремененной простым звучанием ионики и электрогитар, не нарушающих основного лейтмотива баллад. Тёмно-красные стены помещения превратились в неприхотливую келью одинокого и уставшего от мучений странника, страждущего успокоения в своей молитве. "Апостолов" запретили, так как считалось, что они своим творчеством напоминают народу о страшной странице его истории - Геноциде армян в Османской империи.
   - Это запись их последнего концерта в "Доме архитекторов", - сказал Дино.
   Огонь в камине достиг вершины своего горения, постепенно превращая в угли некогда массивные брёвна, разрубленные на дрова. Дино подошёл к камину и стал кочергой размешивать огонь, пытаясь раздробить не до конца сгоревшие головешки.
   - Скоро. Мало осталось. Пора мясо нанизывать.
   Он открыл дверцу шкафа, снял шампуры, протёр их влажной тряпкой и отнёс к маринаду.
   - Давай, поможем.
   Макич с Бено приблизились к барной стойке, взяли по шампуру и стали нанизывать мясо.
   - Бено, аккуратней! Мясо должно быть равномерно нанизано на шампур. Видишь - часть свалилась. Сгорит же! Давай, отрежем.
   Дино мастерски нанизывал мясо, аккуратно сложив шампуры.
   - Убери лук с мяса. Не надо! Ты лучше в ту бутылку воду налей, - сказал Дино, видя нерасторопность Бено. Его этому делу ещё учить и учить!
   - Так, хорошо. Вон, видишь, эмалированный таз - лавашом дно накрой! Сверху зелень нарежь. Так! Осторожно, пальцы не порежь, нож острый! Так, ну, пошли.
   Дино уверенно взял несколько шампуров с мясом и направился к камину, который был приспособлен для изготовления шашлыка.
   - Так, так, аккуратней. Бено неси воду! Быстрей! Сгорит! Вот тебе, вот тебе.
   Дино следил за огнём, не давая тому возгореться, туша, спонтанно возникающее пламя, оставляя только жаркие угли. Чувствовалось, что он не в первый раз готовит это блюдо. Мастер своего дела!
   - Наливай! Немного выпьем. Сейчас будет готов.
   Вино возбудило аппетит, хотелось есть, и от одного вида готовящегося шашлыка текли слюни. Жар тлеющих углей опалил лица красноватым оттенком.
   - Бено, там, в холодильнике, "Бжни" - неси!
   Дино, занятый своим делом, давал указания, но затем осёкся. Сказалось вино, согревшее подобревшую душу.
   - Бено, ты на меня не обижаешься?
   - А, зачем?
   - Ну, я тут командиром стал, всем указания даю.
   - Каждый из нас что-то делает. Я тоже делаю, что могу. Зачем же обижаться!
   - Молодец! Я всё смотрю и удивляюсь - как тебе удалось с этим "ментом" договориться? С виду зверь был!
   Бено стал в деталях пересказывать диалог в кабинете следователя, и дошёл до того момента, когда нагло заявил, что они украли трусы семидесятого размера у бабушки "мента". Смех раскатом сокрушил стены бара. Это смеялся Дино! Уже никто не помнит, смеялись ли динозавры, но слыша непрекращающийся грохот, издаваемый плохо заводящимся от механической ручки грузовиком, можно было представить как это было. Дино с уверенностью оправдывал свою кличку! Друзья так же рассмеялись, затем переглянулись и посмотрели на Дино. Смех волной накрыл, разгорячённые вином лица; Беньчик упал на пол и стал дрыгать ногами. Дино, не ощущал резонанс от дубля - ему была близка первая волна, поразившая размером нижнего белья, уносимого пятерыми подельниками. Смех привёл к икоте, которую заглушили холодным "Бжни".
   Шашлык был готов. Стол накрыт. Вино разлито. "Тре крунур" уселись за стол и стали с аппетитом есть непревзойдённое блюдо всех времён и народов, имеющее разное название: от "барбекю" до "мяса на углях". Сама обстановка дружеского застолья, подогретая бокалом вина, согревала души и подразумевала восторженное отношение к жизни, выразившееся в коротком тосте, произнесённом Макичем:
   - За дружбу!
   Макич хотел продолжить и раскрыть само понятие, но он не был мастером слова и посмотрел на Бено, в надежде, что тот литературно оформит тост, найдя краски для выражения чувств. Бено не заставил себя ждать.
   - Поднимем тост за нас! Сегодня мы не такие как вчера! Сегодня мы обрели друга, и прошли с ним сквозь горнило, правда - небольших, но всё-таки, трудностей. Давайте дадим клятву, что наша дружба проведёт нас сквозь настоящие испытания, которые, я так думаю, поджидают нас впереди!
   - Как мы её дадим? - не понял Макич.
   - Я клянусь своим крестом! - прозвучал голос Дино.
   Он расстегнул пуговицу сорочки и достал серебряный нательный крестик на красивой, но неприметной цепочке, ручной вязки. Друзья уставились на него - такого креста на них не было, поскольку они родились в стране воинствующего атеизма.
   - А на нас нет креста, - изрёк Макич.
   - Вы, что не крещённые? - удивился Дино.
   - Нет, - ответил Бено.
   - Тогда, надо креститься!
   - А, как это делают, ведь посещение церкви считается предосудительным?! Там: комсомол и прочее.
   - Церковь - наше прошлое и наше будущее! Сделаем тихо: я крещу Макича, а после этого он крестит Бено. Вот это и будет нашей клятвой, потому что крёстный - это уже родственник!
   - Пошли! - решительно предложил Макич.
   - Не сегодня, - рассудительно ответил Дино. - Мы немножко, но, всё-таки, выпили. В церковь сегодня - нельзя. Завтра суббота. С утра искупайтесь, наденьте чистые одежды, желательно - белые сорочки и строгие брюки, и пойдём в церковь. Чтобы не было шума, проведём обряд тихо: я надену на тебя крест - ты перекрестишься, после - ты наденешь на него крест и он перекрестится. Вот так и породнимся! В церкви и клятву дадим.
   - Хорошо, - в унисон ответили Макич с Бено, - когда собираемся?
   - Когда будете готовы к этому. Я буду вас ждать.
  
   Макич проснулся рано. Загадочное крещение будоражило, он не мог больше спать, хотелось подготовиться к этому событию: выбрать правильную форму одежды; проверить белизну сорочки; погладить тёмные брюки и начистить туфли. Он подготовил чистую смену белья и направился в ванную комнату: тщательно помылся; просушил волосы; переоделся; затем направился в кухню: подготовил столик для глажки; достал брюки, прочистил их влажной губкой; намочил марлю и приготовился к глажке.
   Проснулась мама, полузаспанная, вышла в кухню, увидела сына за непривычным занятием, удивлённо раскрыла глаза, закрыла их снова, открыла, проверив, что ей это не снится, зевнула и спросила:
   - С чего это ты сам?
   - Мам, я скоро выхожу. Сегодня мне надо быть опрятным.
   - А, когда ты был неопрятен?
   - Сегодня надо быть безупречно одетым.
   - Это тебе Ната сказала? - ухмыльнулась Лариса Осиповна.
   - Причём тут, Ната?
   - Куда это ты собрался?
   Макичу не хотелось раскрывать истинную цель своего приготовления, поскольку советская идеология напрочь отметала религиозное воспитание, ассоциировавшееся с отсталостью и пережитком прошлого.
   - Сегодня собрание в сборной, - неморгнув, соврал он.
   - Не слишком ли ты увлёкся этим спортом?
   - Нет, не слишком.
   - Тебе виднее, - сказала Лариса Осиповна, зевнула и направилась по коридору в сторону спальной комнаты.
   - Мам, дай мне денег.
   - Сколько?
   - Рублей пять.
   Лариса Осиповна изумилась в очередной раз, так как самой большой суммой, которой они снабжали сына, был рубль, а сегодня он просит, не объясняя для чего, сумму, превышающую каждодневный бюджет.
   - А, можно тебя спросить, для чего?
   - Нет, ма, нельзя.
   Макичу не хотелось больше врать. Лариса Осиповна, не дождавшись ответа, удалилась в спальню, появившись оттуда с желанной пятёркой. Про себя она решила не задавать лишних вопросов, так как сын повзрослел, общается с девочкой, и, несомненно, хочет угостить её мороженным. "Наточка обходится недёшево. Ничего не поделаешь - он уже повзрослел": подумала Лариса Осиповна, обрадовалась, и молча положив пятёрку на стол, загадочно улыбнулась и удалилась.
   Одевшись, Макич позвонил Беньчику.
   - Ну, как!? Ты готов?
   - Я уже хотел тебе звонить, - бодро ответил тот и по голосу было видно, что он тоже встал рано и не терял времени зря.
   Ровно к десяти часам друзья подошли к дому, в котором жил Дино. Звать его не пришлось, потому что он, также облачённый в белую сорочку и идеально отутюженные брюки, сидел на лавочке перед домом.
   - Привет, привет, - последовало обычное рукопожатие, - ну, что, пошли?
   - Пошли!
  
   Ереван отдыхал! Трудящиеся завоевали своё право на пятидневный восьмичасовой рабочий день. В городе было тихо и спокойно. Вымытые с утра улицы дышали свежестью.
   Друзья перешли улицу в неположенном месте, так как машин в этот час не было, и двинулись по проспекту в сторону старинной церкви, находящейся во дворе густо населённого квартала города. Они много раз проходили рядом, но ни разу не заходили в саму церковь, не придавая особого значения архаичной реликвии, оставшейся монументом с трагических времён, полных лишений, борьбы и кровопролитий.
   Неожиданно зазвенел колокол, разнося по округе очищенный металлом воздух, призывая к спокойному и умиротворённому познанию. Скромная, лишённая вычурного поклонения, базальтовая обитель возвещала о приближении нового поколения в вечном потоке ищущих. Они прошли сквозь арку пятиэтажного дома, выйдя на маленькую улочку с двух-трёхэтажными домами, молча и уверенно, ведомые своим предводителем, вошли во двор, поднялись по изношенным за десять столетий ступенькам и оказались на площадке, также вымощенной многовековым, почерневшим от времени базальтом, и оказались рядом с аскетичным сооружением, с колокольни которого нёсся утренний звон. Вокруг не было ни души; двери церкви были открыты.
   Друзья постояли, затем, когда сильнее зазвучал колокол, невольно от себя, подняли головы: в глаза бил утренний луч света.
   - Крест здесь возьмём? - спохватился Бено.
   - Нет. Я вчера сам сделал, и цепочки связал, - прищурившись, глядя вверх в сторону колокольни, сказал Дино. - Пошли!
   Они переступили порог сквозь проём с иссохшим деревом, и оказались в малоосвещённом и прохладном помещении, уносящим любой шорох, любой звук, высоко вверх сквозь округлоострый купол, с которого пробивался утренний свет и более мощно звучал колокольный звон. Базальтовые стены прониклись утренней прохладой и от этого казались более массивными и тяжёлыми своей печальной обмолённостью. Прозвучал последний удар колокола, отражаясь от стен и постепенно умолкая. Наступила тишина. Горели две свечи, зажженные ранними посетителями под образом, исчисляющим летопись вневременного исцеления.
   Дино подошёл к иконе и перекрестился.
   - А, нам можно? - спросил Бено.
   - Можно! Вы у себя дома, - последовал ответ. - Подойдите!
   Макич с Бено подошли и перекрестились. Дино достал из нагрудного кармана белой сорочки серебряный крестик на такой же как у себя цепочке, повернулся и надел его на Макича. Тот ладонью приподнял крестик, поцеловал его и перекрестился.
   - На, - сказал Дино, протягивая крестик для Бено.
   Макич взял крестик, повернулся и одел его на Бено. Лицо юного поэта выражало беспрекословное преклонение перед обрядом: он стоял в напряжении по армейской стойке "смирно", затаив дыхание, и не мог пошевелить даже пальцем. Макич прыснул от смеха, потом осёкся и посмотрел на Дино, но увидев, что тот широко улыбается, не сдержался и рассмеялся.
   - Такой хороший день, Бено, - сказал улыбающийся Дино.
   Беньчик улыбнулся, переменил стойку на "вольно".
   - Ху. Чего смеётесь? А теперь отойдите. Оставьте меня одного.
   Макич с Дино отошли в сторону и стали разглядывать убранство церкви, а Беньчик смотрел вверх и что-то говорил про себя, шевеля губами.
   - Ну, что - пошли?! - предложил Дино.
   - Пошли, - согласились друзья.
  
   Глаза слепило яркое солнце. Город окончательно проснулся, во дворе появились люди: кто-то шёл с сетчатой кошёлкой в магазин; кто-то мыл машину; громко здоровались, выглянувшие в одних майках из окон, соседи, и только, старый, сгорбленный, седовласый мужчина, небольшого роста, в тёмном, поношенном костюме, пиджак которого украшали орденские планки, медленно и тяжело поднимался по лестницам в сторону церкви. Друзья почти бегом, весело, спускались по ним, мельком взглянув на мужественное и печальное лицо, готовое к общению с вечностью и жаждущего исцеления для своих родных и близких.
   Они вышли через арку. По городу сновали автомобили; редкие прохожие открывали двери магазинов. Солнце осветило ограду с литыми театральными масками, окружающую сад, в центре которого величественно расположился неповторимый, современный, базальтовый шедевр оперного театра - "Гран-при" по архитектуре на Всемирной выставке в Париже 1937 года.
   - Пошли, сядем в "Козырьке", - предложил Беньчик.
   Открытое кафе, не имеющее стен, с незамысловатым названием и такой же архитектурой, отличалось лишь своими посетителями, ведущими богемный образ жизни и практикующими кофе с самого утра до позднего вечера. Там собирались люди, позиционирующие себя в роли "вольных художников", не смотря на то, что области, в которых они каждодневно трудились, были, в большинстве своём, далеки от творческого процесса. Появление в "Козырьке" означало, что ты готов отстраниться от повседневных реалий, продуцировать самые невероятные идеи, и, судя по взрывному хохоту компании, упражнение в остроумии было основным занятием посетителей. Люди мечтающие сделать карьеру руководителя, комсомольские и партийные деятели, люди с всепожирающей жаждой накопления, или уставшие от физического труда, тяжело мыслящие и ведущие тяжёлые позиционные разговоры, в "Козырьке" не появлялись. Приход в "Козырёк" означал, что ты городской разгильдяй и единственным смыслом твоей жизни является эта весёлая компания. Ради этого смеха посетители вытворяли самые невероятные вещи: входу были и пародии, и искромётный юмор, и непринуждённые миниатюры, и бурлеск с брызгами шампанского. Естественным атрибутом головокружительного поведения, смыслом красивой жизни, были и остались красивые, и не очень, но главное - смешливые и смышленые девушки, которых было не меньше вёсёлых созидателей городского колорита.
   С утра, в субботний день, в "Козырьке" посетителей было немного. За столиками, разбросанными прямо на тротуаре центрального проспекта, сидели трое посетителей, причём - все за отдельными столиками, и попивали кофе.
   Друзья уселись, Макич отлучился к каменному домику, продолжением которого и был сам козырёк, заказал три кофе и вернулся.
   - Смотри, какой человек интересный? - глядя на одного из посетителей, сказал Беньчик.
   За одним из столиков сидел брюнет небольшого роста с орлиным взором, который постоянно зачёсывал лысину волосами с затылка. Жидкие волосы держались плохо и он был вынужден проделывать незамысловатую процедуру довольно-таки часто. Субъект был издёрган и явно нервничал. Маленькие глаза судорожно бегали по окрестностям, не позволяя зафиксировать взгляд; попытка пригубить кофе была не успешна - дрожали руки. Утреннее солнце не грело, но сорочка с коротким рукавом соответствовала температурным условиям. Мужчина с орлиным блуждающим взглядом, неестественно сидел в пиджаке и обязательном галстуке. Такие посетители не появлялись в "Козырьке" вечером.
   Мужчина достал солнцезащитные очки, надел их, пытаясь уйти в себя и защитить свою тревожно-пляшущую душу. Это ему на время удалось: он сумел заставить себя более уверенно приподнять маленькую кофейную чашечку и пригубить её содержимое. Положить так же уверенно чашечку на стол оказалось сложнее, видимо, мельтешащие, нежеланные мысли, разом, невесть откуда, проникшие в голову, пришли в конфликт друг с другом, устроив там совершеннейший бедлам, парализовавший волю и мешающий управлять частями тела. Мужчина еле положил чашку на стол, чуть не уронив её, скрепил пальцы рук, разом обмяк, ссутулился и постарел, став выбивать ногой мелкий такт, сравнимый с дробью. Он представлял собой жалкое зрелище и явно нуждался в чьей-то помощи. Друзья молча наблюдали за бедолагой. Дино смотрел на него с нескрываемым любопытством.
   Бено попытался завязать разговор.
   - Что будем делать?
   - Посидим немного и - домой, - не отводя взгляда от субъекта, ответил Дино.
   - Ты его знаешь? - полюбопытствовал Макич.
   - Да!
   - Кто это?
   - Потом скажу.
   Тем временем, к издёрганному, беспомощному человеку бодрым шагом приближался высокий, стройный парень, в таких же солнцезащитных очках, стильно одетый в новомодные джинсы и строгую шикарную обувь на невысоком каблуке, делавшей его ещё выше и стройней. Короткая стрижка и ухоженная щетина двухнедельной давности придавали мужественность продолговатому лицу. Средний палец правой руки украшал массивный перстень с выгравированной первой буквой имени.
   Парень подошёл, но, видя неадекватность поведения субъекта, остановился, не решаясь сесть. Ему стало всё ясно! Он недовольно оглянулся по сторонам, заметив за соседним столиком небольшую компанию подростков, наклонил голову и также недовольно посмотрел на них поверх солнцезащитных очков. Подростки показались ему излишне внимательными к его издёрганному визави, но в силу своего возраста не вызывали опасения. Их присутствием можно было пренебречь.
   - Ты совсем плох стал! - констатировал, присаживаясь, городской денди.
   - Мне по-настоящему плохо, - жалобно изрёк человечек, с надеждой смотря на своего молодого спасителя.
   - Я тебе говорил - не увлекайся. Не слушаешь ты меня.
   - Не получается.
   - У всех получается, а у тебя - нет!?
   - Принёс? - спросил с надеждой мужчина с большой залысиной и в пиджаке, на плечах которого белела перхоть.
   - Принёс!
   - Пошли ко мне!
   - Нет - у меня дела. Один иди!
   - Бросили вы меня. Давно ли сами людьми стали!? Если бы не я, вы бы сейчас ..., - истерично угрожая, проговорил страждущий.
   - Никто тебя не бросил, но ты сам стал опасен. Жаден ты - это тебя и сгубило.
   - Рано меня со счетов списываете. Без меня вам всем не жить! Вы без меня - никто! - и звать вас - "никак"! Одеваться стали. Давно ли в драных брюках ходил!?
   Странный разговор продолжился, но Дино, неожиданно, встал и, тоном недопускающим возражений, произнёс:
   - Пошли отсюда!
   Беньчик и Макич посмотрели на недопитый кофе, но видя решительность друга, также встали.
   Дальнейший путь они проделали молча под предводительством Дино.
  
   Солнечный папа окончательно проснулся ото сна, шелестя листьями на деревьях, улыбаясь и согревая свои туфовые шедевры. Влажные, мытые улицы, испаряли утреннею свежесть.
   Они прошли по центральному проспекту, пересекли перпендикулярно идущий проспект Дружбы. Цветочники, облюбовавшие сквер на проспекте Дружбы, оживляли и подготавливали многокрасочную флору, со своей королевой - тёмно-красной розой, оттеняющей розовое соцветие городского колера.
   На это многоцветие взирал базальтовый архитектор Таманян, создавший гармонию формы; уюта; величавости, соразмерно сосуществующую с жителями города. Ни одно здание не выпрыгивало и не кричало о себе, затмевая симфонию ансамбля. Город, созданный руками каменотёсов, талантом архитекторов, совершенен своим комплексом индивидуальности, отметающим кричащую пошлость гордыни купчиков. В Ереване нет, или вернее, не было, купеческой архитектуры, индивидуально создающей конкретное архитектурное благополучие. Нет и, так называемой, "сталинской" архитектуры в стиле "не балуй", монументально извещающей о величии государственного строя. Ереван - город для горожан!
   "Тре крунур" дошли до квартала, в котором проживала артистическая элита города - народные артисты, с не менее народными режиссерами - и зашли в кафе с подходящим названием - "Артистическое". Народные - кафе не посещали, а с раннего утра, в субботний день, там уже "заседала" артистическая богема - съемочные группы с кинофабрики и телевидения. Творческий процесс начинался именно здесь, сплачивая членов группы - от осветителя до режиссёра, с непременным, нервно теребящим многослойные очки, сценаристом - вокруг многочисленных бутылок вина. Было шумно, но не суетливо. Богема уже успела принять не одну пинту красного сухого, и молча созерцала свою душевную внутренность, придя от этого созерцания в многозначительную печаль. Об исскустве здесь никогда не говорили. Считалось, что оно или есть внутри тебя, или его нет. Говори, не говори, а если его нет, то - тут ничего уже не поделаешь! Печальный вид и молчаливое созерцание означало самокритичность под воздействием вина и недостаточность таланта, которую находили в себе даже очень талантливые, и от этого, очень честные люди.
   Дино заказал вкусные, тонкие лепёшки с острой приправой и мясным фаршем - лагмаджо - с двумя графинами холодного тана, заглушающего эту остроту. Они уселись за столик рядом с молчаливой киногруппой и, поддаваясь общему настроению, стали медленно поглощать "кулинарный опус" прошлых времён. Первым не выдержал Бено.
   - Кто это был?
   - Где? - переспросил Дино, явно не желая отвечать на интересующий Беньчика вопрос.
   - Там, в "Козырьке"?
   - А, так! Можно сказать - никто!
   - А, почему мы ушли?
   Беньчик был склонен к максимализму в отношениях, подразумевающему искренность и отсутствие ложной таинственности. Дино это почувствовал.
   - Это был опер. Он посадил моего брата.
   - Этот, с залысиной - опер? Странный он. Издёрганный - какой-то.
   - Это у него "ломка". Он плотно на "план" подсел.
   - А, за что он брата посадил?
   - Долгая история.
   Дино, явно, не хотелось говорить на эту тему, но и пренебрежительно относиться к друзьям он тоже не хотел. От этого ухода от вопроса создавалось впечатление, что его брат замешан в чём-то предосудительном, возможно - с наркотиками. Дино это понял и стал нехотя, но всё-таки рассказывать.
   - Отец обучил нас своей профессии - работе с камнем. Первым - брата. Камни бывают разные. Строительные - это: мрамор; гранит; туфы; базальт; травертин и другие. Отделка, резьба по камню - этому всему он нас учит. Как-нибудь поедем к нему в мастерскую. Он народный художник.
   - И, что здесь предосудительного? - удивился Макич.
   - Ничего. Другие камни - самоцветы, бывают полудрагоценными, ювелирными, поделочными ...
   Дино не знал, как объяснить причину, по которой его брат изолирован от общества и находится в тюрьме. Он начал издалека.
   - Это целый мир. У нас в Армении есть вся палитра этих камней: бирюза; агат; яшма; обсидиан; оникс и много других. Перечисление займёт много времени. Отец нас учит и их обрабатывать.
   - Это же отлично! - не сдержал своего восторга Макич.
   - Некоторые камни надо обрамлять. Отец нас учит и ювелирному делу.
   - Когда пойдём, посмотрим? - загорелся Макич.
   - Я с ним договорюсь, и пойдём. Так вот! Брат больше склонен к ювелирному делу. Теперь придвиньтесь ближе ко мне.
   Дино склонил голову над столом и призвал друзей последовать его примеру, поскольку он перешёл на таинственный шёпот.
   - Короче! Брат стал гранить алмазы. Сам изготовил станки, заказал инструмент. Один "квадрант" чего стоит! "Квадрант" - это приспособление на станке, куда камень крепится. Сырьё, неограненный материал, ему приносили. Откуда и чего - не знаю. Сперва - несколько штук. Отец ему говорил, чтобы много не брал, но он не послушал его. Этого опера зовут Висик.
   - Не понял? - удивился Бено. - Как его зовут?
   - Виссарион, уменьшительно - Висик.
   Беньчик не сдержался и рассмеялся. Дино с Макичем лишь улыбнулись.
   - Этот Висик дружит с начальником тюрьмы. Они однокурсники. Заочно окончили юридический институт. Так вот, этот начальник упросил его найти огранщика.
   - Зачем? - спросил Макич.
   - Чтобы посадить, а там, в тюрьме, огранщик будет бесплатно гранить то сырьё, которое ему принесут. Доходное дело!
   - Как бесплатно?
   - Это же незаконное дело! На воле - год гранишь для себя, затем год - в тюрьме. Я не знаю кто сдал моего брата, но когда принесли большую партию алмазов, ворвался этот Висик: партию отобрал, а брата посадил за хранение нескольких граммов золота. Хранить золото в ломе, без пробы, тоже незаконно. Отец, чтобы расплатиться с поставщиками, а это люди очень серьёзные, готов был квартиру продать. Отдал все деньги и ещё втрое больше остался должен. Хорошо - друзья помогли: художники; скульпторы. У отца хорошие друзья! А, брат сидит и гранит сырьё, которое ему начальник тюрьмы поставляет. Они с Висиком в доле. Вот такие вот, дела!
   - А, кто это с Висиком в кафе сидел? - спросил Макич.
   - А, это Мирон, по кличке "Улугбек". Он "планом" торгует. Сам тоже тянет. Оказалось, что и он с Висиком связан. Помнишь, как тот сказал, что без него они все ничего не стоят?
   - Получается, что этот Висик всей преступностью в городе заведует? - осенило Макича.
   - Получается, что так.
   Дино поднял голову, закончив разговор. Последовала пауза. Беньчик и Макич переваривали неожиданно полученную информацию.
   Добропорядочный мир рушился на глазах! Они и не догадывались, что в этом мире могут происходить такие события. Беньчик уже было пожалел, что стал расспрашивать Дино о человеке "из Менга", а в данном случае, из "Козырька", но быстро упорядочил свои мысли: Дино из хорошей семьи, и он не виноват, что в мире существуют такие "Висики". Люди трудятся, а их .... в тюрьму за это сажают!? Странно всё это! Те же мысли посетили Макича.
   Творческая интеллигенция молча созерцала окружающее пространство в поиске поэтического предзнаменования, которое могло бы подтолкнуть их к началу деятельности.
  
   Пролетело время. Был окончен девятый класс: наступили трудные будни десятиклассника, подготавливающегося к поступлению в высшее учебное заведение. Решающий год для миллионов людей, зажатых идиотским выбором между учёбой и рекрутированием в вооружённые силы.
   Макич окончательно определился с выбором профессии. Он хотел поступить в политехнический институт на механико-машиностроительный факультет; Беньчик - на филологический факультет Государственного Университета; Ната с Норой выбрали изучение иностранных языков. Дино поступил в ювелирный техникум.
   Всё лето они провели в мастерской отца Дино, который с первого же дня благожелательно отнёсся к друзьям своего сына, отдал им дубликат ключей от своей мастерской. Талантливый ремесленник, такого же динозавренного телосложения, с мужественным, но добродушным лицом, с широкими скулами, большим мясистым носом, оказался человеком добрым, покладистым и совершенно, на первый взгляд, нестрогим. Всё лето он обучал друзей сына своему ремеслу.
   Мастерская представляла собой производственное помещение на окраине города: чистое и отремонтированное, с непременной талью под высоким потолком, позволявшей перемещать небольшие, но тяжёлые, каменные глыбы в зону обработки. Привычной грязи и многослойной пыли, естественной для такого рода производств, в помещении не было. Тут были станки для резки камня, его окантовки, лощения, шлифовки и окончательного сендинга - полировки. Станки были средних размеров, так как обрабатывались небольшие глыбы, и производство было предназначено для изготовления сувенирной продукции. Мастеровой заведовал одним из цехов изокомбината. У него работали двое подмастерьев, всегда уважительно относящихся к своему учителю. После окончания рабочего дня все трое тщательно убирали помещение перед приходом уборщицы. Станки к концу рабочего дня блестели идеальной отполированностью никелированных деталей.
   - Бедлам в голове всегда приводит к анархии на производстве, - говорил Дино-старший, вычищая щёткой пыль со станка в целлофановый мешочек. - Это - на верхнюю полку! Это - от оникса. Этим порошком можно замазать трещину, или скол на камне. Нежелательно, но, все-таки, приходится.
   - Камень любит чистоплотных людей! У нечистоплотного человека и в голове грязно. Если хочешь работать с камнем - очисти голову от суеты, дурных мыслей, и приготовься к терпеливой и кропотливой работе. Всё внимание должно быть приковано к нему! Камень не прощает нерях и непорядочных людей - тут же отвечает трещиной или сколом! Можно днями обрабатывать и всё будет нормально, но если в голове промелькнула дурная мысль - "пиши: пропало" - тут же появляется трещина!
   Дино-старший любил свою работу и с удовольствие делился своими познаниями.
   Макич с Беньчиком возились с отходами производства, пытаясь придать камню определённое функциональное назначение. Изначально было трудно: камни не поддавались, на них в самый ответственный момент появлялись сколы, но затем, с каждым разом, становилось легче их обрабатывать, и камни, оценив трудолюбие, стали открывать перед ними свою потаённую, природную живость, оживая многомерным и неповторимым рисунком. Так у них в квартирах появились подсвечники и пепельницы, затем - сложнее: вазы и шкатулки.
   Мастерская приносила семье Дино приличный доход. Ремесленники с лёгкостью выполняли государственный план, а в остальное время работали для себя. Внеурочная деятельность в те времена каралась законом, а извлечение, так называемого, "нетрудового дохода", грозила изоляцией от общества на нешуточные сроки. Деятельность по тем временам была криминальная. Дино-старший делился прибылью с директором изокомбината, а с правоохранительными органами вопросы решались, как-то, само собой.
  
   Друзья находились в мастерской, когда неожиданно заскрипела и открылась железная входная калитка от ворот, и появился молодой парень спортивного склада, в хорошем костюме, в водолазке чёрного цвета и солнцезащитных очках. За ним появился стройный, сухощавый мужчина, хорошо одетый, шагающий с гордым видом, смотря перед собой с высоко поднятой головой. Мастеровой оставил работу и улыбаясь, со словами:
   - Свет тому, кто тебя видит, - раскрыв объятия, направился к нему.
   - Здравствуй Минас, здравствуй! - также радостно обнял его мужчина.
   - Проходите, дорогими гостями будете. Артур, подойди и поздоровайся с крёстным! - позвал Дино отец.
   Дино оставил работу и быстрым шагом, почти бегом, приблизился к гордому человеку и обнял его, по сыновьему прижав голову к его груди.
   - Здравствуй крёстный. Я рад тебя видеть.
   - Вырос ты, почти с меня ростом стал. Как время летит, Минас!? Кажется, вчера крестили.
   - Да Вардан, летит, и не остановишь, - грустно, с ностальгией, произнёс Минас.
   Вардан, а это был именно он - Гордый Вардан, заметил перемену настроения, стал серьёзен, протянул руку и положил её на плечо мастерового, внимательно посмотрел на него и сказал:
   - За этим я и пришёл к тебе. Пора определяться! Пойдём, поговорим.
   - Это друзья Артура, - представил мастеровой, проходя около Макича с Беньчиком.
   - Здравствуйте, парни!
   - Здравствуйте, - почтительно ответили те.
   - Подойдите, по-мужски поздоровайтесь, - предложил дядя Минас и друзья подошли к Вардану.
   Тот протянул им руку, пристально вглядываясь им в глаза. От этого взгляда становилось не по себе. Он был пронизывающим и оценивающим. Вардан остался доволен Макичем, а вот Беньчик не произвёл на него впечатления: он обернулся, посмотрел на Артура, но увидев его спокойный и уверенный взгляд, заново и более внимательно посмотрел на Беньчика и пожал ему руку.
   Мастер Минас и Гордый Вардан прошли в небольшой кабинет и за ними закрылась дверь.
   - Это твой крёстный? - спросил Беньчик.
   - Да! - с гордостью ответил Дино.
   - Слушай, а это не тот Вардан ....?
   - Именно тот! - спокойно ответил Дино. - Пошли работать. Симон, ты как, минеральной воды - хочешь?
   Дино громко обратился к парню, стоящему около калитки.
   - "Джермук" есть? - ответил тот.
   - Есть. "Джермук", что такое, чтобы его не было!?
  
   Через четверть часа дверь открылась и в проёме появился Вардан.
   - Симон, позови Феликса! - приказал он.
   Симон моментально выполнил указание шефа. Удивлению друзей не было предела, когда в мастерской появился их хороший знакомый, бывший грузчик продуктового магазина - Фело. Прекрасно одетый - в хорошем австрийском, тёмно-сером в мелкую полоску, костюме, в английской, строгой обуви - Феликс, прошёл мимо них, даже не посмотрев в их сторону. Такое отношение покоробило друзей. Неужели Феликс их не узнал? Этого не может быть! Тогда почему он ими пренебрёг и не поздоровался? Странно всё это! Феликс не из тех людей, которые могут возгордиться. Гордым он был и тогда, когда работал грузчиком, так что его новый статус нисколько не изменил его. Та же вальяжная и свободная походка; то же выражение лица с признаком здорового цинизма. Ничего не изменилось.
   Они стояли и не знали, что им делать. Такое отношение их тяготило. Макич первым пришёл в себя.
   - Мы, пожалуй, пойдём.
   - Куда? - не понял Дино.
   - Домой.
   - Сейчас вместе и пойдём. Крёстный уйдёт, мы все и пойдём. Куда спешить?
   - Хорошо, дождёмся. А, что это Феликс здесь делает?
   - Вы его знаете? - удивился Дино, а затем спохватился,
   - А, он же грузчиком работал в вашем магазине!?
   - Мы его неплохо знаем, - вступил в разговор Беньчик, - только он с нами, почему-то, не хочет здороваться.
   - А, я думаю, куда это вы собрались? Вот в чём причина.
   Дино чувствовал неловкость: он время от времени посматривал в сторону кабинета отца. Он знал, что Беньчик не любит ложной секретности.
   - Там идёт важный разговор и касается он моего старшего брата. Я не знаю о чём они говорят, но раз пришёл крёстный, то дело серьезное.
   Открылась дверь кабинета, появился мастер Минас и позвал своего сына:
   - Артур подойди сюда!
   Лицо Минаса было решительным и строгим. Такого они его ещё не видели.
   - Дождитесь меня, - попросил Дино, быстро удаляясь в сторону кабинета.
  
   Прошло пол часа. Из кабинета стали выходить все кто там находился. Первым, быстрым шагом, подошёл Дино.
   - Сейчас пойдём.
   Следом за ним подошёл улыбающийся Феликс.
   - Ну, здравствуйте! А я думал - вы меня не узнали.
   - У нас со зрением всё в порядке. Не знаю, как у других, но мы к врачам ещё не обращались, - парировал Макич.
   Феликс расплылся обаятельной улыбкой.
   - Кто вас знает, может - уже не хотите с грузчиком здороваться!? Как отец? - выкрутился он примирительно.
   - Хорошо, - ответил Беньчик.
   - Когда в футбол играем?
   - Не знаю, уже давно не играем.
   - Ну, бывайте.
  
   Друзья вышли из мастерской. Вечерело. Зажглись огни миллионного города. Столицы! Знойный воздух сменился мягким ветром, шелестящим кроны деревьев, радующим спокойной свежестью и продувающим пыльный осадок трудовых будней. Ламинарно текла по жилам кровь, до этого турбулентно бурлящая под воздействием ультрафиолета. Начиналась настоящая жизнь города! Ради этой жизни и работала основная часть населения. Многочисленные кафе ждали своих посетителей. Домой спешили только люди обремененные семьёй и вытекающими из неё проблемами быта. Всё остальное население интенсивно двигалось в центр города, где собирались, не договариваясь, весёлые компании.
   Друзья направились к облюбованному кафе с незамысловатым названием - "Поплавок". Весь комплекс зелённого уголка Еревана - красивый, искусственный водоём, обрамлённый базальтовой оправой, и вклинившееся в него "поплавком" небольшое кафе, из которого прямо в водоёме начиналась эстрадная площадка, на которой вечерами выступали самодеятельные бит-группы.Сегодня выступали любимые молодёжью длинноволосые студенты политехнического института, упорно продвигающие идеи "детей цветов" и назвавшие свою группу - "Подсолнухи".
   Мест на летней площадке "Поплавка" не было. Друзья довольствовались местами вокруг водоёма, усевшись на травку под каштановым деревом. Публики на самодеятельный концерт собралось предостаточно.
   В те годы настройка аппаратуры перед выступлением занимала не мало времени. Публика свистела, призывая музыкантов начать концерт, но вместо "Подсолнухов" из микрофона звучало надоевшее: "Раз, раз". "Ещё раз, ещё много, много раз": запела группа длинноволосых молодых людей, облачённых в достаточно странные одежды. Яркий, цветастый, широкий галстук, на голом, волосатом торсе, под старым, потёртым, кожанным жилетом, и поношенные, рваные джинсы - это не самое странное, что на них было одето. Подогретая юмором публика искала выход из, казалось, безвыходного положения - аппаратура не настраивалась, свистя резонансом и издавая непотребные звуки. Послышался "Smoke on the water", исполняемый на обычной гитаре, присоединённой к усилителю проигрывателя грампластинок, работавшего на батарейках. Цветастые галстуки подхватили "дым над водой", решив устроить свой несанкционированный концерт.
   Комсомольский, районный вожак, в непременном костюме и строгом галстуке, забегал, призывая "Подсолнухов", наконец-то, разразиться своими хитами, которые были любимы не менее западного, уже классического произведения.
   Сели батарейки проигрывателя, а вместе с ними села и улетучилась притягательность обычной гитары, и наступила временная пауза, разразившаяся сильным мужским, джазовым, с хрипотцой, голосом, пропевшим начало хита любимца ереванской молодёжи Чеслава Немана: "Все люди доброй воли". Чеслав Неман был частым гостем столицы и почему-то давал свои концерты на местном велотреке, забиваемом "под завязку". Восторженный свист и аплодисменты последовали вслед призыву объединиться всем людям доброй воли, подхватившим хором мелодию своего гимна. "Виват!" - неслось по окрестностям, приводя в панику куратора концерта, бегающего от звукооператора к микрофону, и пытающегося заглушить своим: "Раз, раз", неформальное объединение молодёжи. На концерты он не ходил, Чеслава не слышал, и ему казалось, что это объединение приведёт к "дальнейшей эскалации" - фраза, услышанная им во время просмотра телепередачи "Международная панорама" - "чуждой культуры" - фраза, услышанная на политзанятии. Смятённый, суматошный, формальный лидер добился результата - концерт начался.
   Друзья, усевшись на траве, принимали самое живое и непосредственное участие в ещё более самодеятельном концерте, также вставая при каждом: "Виват!". Концерт "Подсолнухов" проходил спокойно. Макич с удовольствием растворился среди цветастых галстуков, отдав им первенство в оформлении городского вектора культуры. Если ты живёшь на этой Земле - главное, чтобы было весело! Беньчик восторженно горланил полюбившиеся песни.
  
   После концерта, поздним вечером, они, молча, счастливые под воздействием музыкального биенале, возвращались домой. Молчание нарушил Беньямин.
   - Ты нам хотел, что-то рассказать!? - сказал он, обращаясь к Дино.
   - Я уже и забыл.
   Дино весь концерт просидел молча, о чём-то задумчиво размышляя. Его настроение насторожило друзей.
   - Я проголодался. Пошли в "Сквознячок", - предложил Макич.
   Небольшое кафе находилось неподалёку и располагалось в арке красивого здания рукотворной каменной кладки, с огромными, просторными лоджиями. Арка с двух сторон обдувалась ветрами и от этого, замеченного факта, кафе и получило своё название, переименованное местными шутниками, имитаторами звукого потока, в ещё более незамысловатое - "Вз-вз-няк". В "Сквознячке" готовили фирменные и превкуснейшие хачапури, одна порция которого могла утолить голод троих взрослых людей.
   За столом продолжился допрос поникшего духом Дино. Вёл его Беньчик, приставший с непристойным вопросом:
   - И, что ты нам хотел рассказать?
   - Ничего, - тихо ответил Дино, - Ты пойми, я не могу обо всём рассказывать. Речь идёт о других людях.
   - Может быть мы сможем помочь!? Рассказывай, - призвал его, до этого молчавший Макич.
   - Там всё продумано. Моё участие тоже под вопросом. Отец считает, что я должен участвовать, а крёстный этого не хочет. Tак, что - посмотрим!
   - И в чём ты должен участвовать? - с маниакальной настойчивостью допрашивал Беньчик.
   - Не дави! Если захочет, сам расскажет, - охладил его пыл Макич.
   Дино молчал и думал о том, что не имеет права подставлять своей болтливостью близких ему людей, но пришёл к выводу, что недоверием оскорбляет своих друзей.
   - Короче! Крёстный решил отобрать наши драгоценности у Висика. Отец горбатит с утра до ночи, но не может расплатиться с долгами. Крёстный отсрочил выплату долга, но и это не помогает - сумма очень большая. Разработали план, по которому Феликс проникнет в квартиру Висика и подменит драгоценности.
   - Стекляшки подсунет, - догадался Беньчик.
   - Нет, стекляшки даже Висик распознает. Цирконий. Его и подсунут. Висик плотно сидит на наркотиках и у него неважно "варит" голова. Дело в том, что алмазы уже были огранены. Теперь необходимо гранить цирконий.
   - Он, что - не продаёт бриллианты, а только хранит? - поинтересовался Макич.
   - Молодец! Вот в этом и вся загвоздка. Он стал продавать! Канал сбыта нам известен. Естественно, что при продаже циркония подмена вскроется и он начнёт искать исполнителей. Естественно - выйдет на нашу семью. Возможно, сяду и я. Но, я должен быть готов! Отец говорит, что это испытание духа. Висик избивает подследственных, и я должен быть готов и к этому. Я это сделаю, это точно! Вот такие вот дела, брат!
   Новости с фронта непримиримой борьбы с коррупцией, которую своеобразно развернул Гордый Вардан, возымели шокирующее впечатление на юных мушкетёров, связанных порукой: "Один за всех! Все за одного!". Они не знали, как реагировать на услышанное признание. "Лучше меньше знать": подумал Беньчик.
   Первым из оцепенения вышел Макич.
   - Будем действовать вместе!
   - Как? - последовал вопрос Дино.
   - Попытаемся замести следы.
   - Как? - тупо спросил Дино, создавая впечатление, что кроме этого слова он ничего не знает.
   - Разными способами, - уверенно ответил Макич.
   - Какими? - разнообразил свою речь Дино.
   - Это уже вопрос к Бено. Это он у нас с фантазией. Сейчас поднапряжёт её и выдаст готовый ответ.
   Беньчик не прозевал свой выход на сцену.
   - Вы только мне не мешайте. Ешьте своё хачапури, а я буду размышлять, - сказал он, скрепил руки на груди, и откинулся на спинку стула.
   Дино с Макичем улыбнулись, но Беньчик строго посмотрел на них.
   - Но, но, без ухмылок. Вы мне мешаете.
   - Хорошо, хорошо, - в унисон, дружелюбно маша руками, ответили они.
  
   Они не мешали Беньчику размышлять. Дино понял, что не зря рассказал друзьям о своих проблемах. Они давали дельные советы, и, кажется, что-то стало проясняться.
   Прошло не мало времени: хачапури были поглощены, осталась только порция, предназначенная новоявленному "Дуче" - именно позу итальянского диктатора избрал для размышления юный литератор.
   - Думай быстрее! Хачапури стынет, - поторапливал его Макич.
   Беньчик проснулся от размышлений и резко придвинулся к столу, приглашая друзей к разговору.
   - Итак, что мы имеем!? Висик - опер - жалкий наркоман, находящийся в полной зависимости от поставщика наркотиков, некоего Мирона, по кличке "Улугбек". Кстати, у обоих чужеродные имена. Вы заметили?
   - Ближе к "телу", маэстро!
   - Да! Так вот! Между ними произошли события, суть которых мы не знаем. Они недовольны друг другом. Либретто может быть написано, с использованием концептуального противостояния вышеперечисленных героев. Главное, чтобы они пели по заданным нотам. Я ясно выражаюсь?
   - Ясно. Дальше, - внимательно слушая друга, проговорил Макич.
   Для Дино не всё было ясно, но он молчал, решив довериться сценарному таланту Беньямина, зная, что этот восторженный парень может выкинуть самый неожиданный фортель, разъясняющий и разряжающий любую ситуацию.
   - Короче: необходимо пожертвовать частью драгоценного материала и подбросить его Мирону. Необходимо, чтобы кто-то навёл Висика на мысль, что Мирон похитил драгоценности. Мирон, как вытекало из их разговора, часто бывает у Виссариона. Таким образом мы избавим город сразу от двух ползучих гадов: они перегрызутся друг с другом в своём террариуме и - делу конец! Надо максимально запутать ситуацию.
   - Молодец! Как же мы до этого не догадались? - хлопнул себя по лбу Дино, - Замысловато говоришь, но - верно! Только, кто наведёт Висика на эту мысль?
   - В пьесе не хватает героев. Ты нам всё рассказал?
   - Вот тебе крест!
   - Вспомни, кто ещё близок с этим опером? - это уже спрашивал Макич.
   - Ну, по работе ...
   - "Мусора" - это не надо. Кто ещё?
   - Да, да, вспомнил, - глядя на друга и удивляясь его прозорливости, быстро стал рассказывать Дино, - Он связан с официанткой кафе. Её зовут Седа. Она - трёхрублёвая. Седа и должна передать нам оттиск ключей от квартиры Висика. Фело завтра должен её охмурить. Затем мы предложим Седе уехать из города. Она согласится.
   - Седа, Седа - трёхрублёвая потаскуха, - стал размышлять Беньчик, - Это же меняет суть дела! Появляется любовная линия, обогащающая сюжет. Необходимо, чтобы эта поклонница "мохнатого Лулу" чаще бы появлялась около этого Мирона.
   "Мохнатый Лулу" произвёл эффект разорвавшейся бомбы: Макич с Дино рухнули под судорожной волной конвульсивного смеха. Послышался звук заводящегося "ГАЗ-51" - так смеялся Дино. Беньчик, услышав неповторимый рокот, чуть не упал со стула. Он не смог сдержаться! Это было выше его сил!
   Вволю посмеявшись, друзья перешли к дальнейшим размышлениям под предводительством и авторством Беньямина.
   - Надо, чтобы Седа соблазнила Мирона.
   - Это невозможно. Мирон - умеренный наркоман - он знает себе цену! Улугбека надо знать! Около него всегда красивые женщины. Он никогда не позарится на Седу. Это невозможно, - высказывал свои возражения Дино.
   - Всё зависит от драматурга! Не суть важно, чтобы он на ней женился. Театр это игра воображения. Искусство не требует доскональной правдивости. Правды нет! Есть только представление о ней. Причём, у разных людей это представление о правде - разное. Сказывается и воспитание, и уровень образованности. В пьесе идёт борьба представлений.
   - Ближе к телу, Склифосовский, - вернул к действительности юного драматурга Макич.
   - Извиняюсь. Так вот! Она должна создать видимость, что Мирон её преследует и хочет насладиться её упругим телом, погладить по упругой груди, поцеловать... Э... Куда же он хочет её поцеловать? Кстати, она и вправду за три рубля даёт? Можно наскрести, экономя на школьном завтраке.
   - Ты, что? Она же с этим Висиком ..... , - брезгливо произнёс Макич.
   - Вы, что, ещё дети? - удивился Дино.
   Макич с Беньчиком покраснели и не знали что ответить.
   - Поправимая вещь, - уверенно сказал Дино, - Есть один художник. Начинающий. У него такие натурщицы! Скажу ему, пусть устроит вечеринку. Там и распрощаетесь с детством.
   - Правда? И по-настоящему хорошие? Опиши. Расскажи, - не сдержался Беньчик. - И, что - и нам дадут?
   Макич также заинтересованно смотрел на Дино.
   - А, ты, что - уже...? - спросил он Дино.
   Дино, до этого уверенно отвечавший на вопросы, засмущался и отвернул взгляд.
   - Если бы. У меня проблемы.
   - Что ты говоришь!? - непосредственно удивился Беньчик.
   - Да, не в этом смысле. В этом смысле - могу орехи колоть. С этим всё в порядке! Стесняюсь я. Как девушку увижу, сразу ноги подкашиваются, не могу даже слова выговорить. Мне кажется, что они ухмыляются надо мной. Я же такой нескладный. Незря же динозавром обозвали. Короче, мандражирую я, - честно признался Дино.
   - Это ты зря, - сказал Макич.
   - Знаю, что зря, но ничего с собой поделать не могу. Я над этим работаю. Я Кирку стаканчики сделал из камня - он в них кисти держит. Он мне поможет избавиться от стеснительности. Вернее, натурщицы помогут. Я для них уже украшения сделал. Серьги, ожерелья, браслеты. Кирк показал, они и согласились.
   - А, нам, что тоже дадут? - Беньчик снова задал свой вопрос, на который ещё не получил ответа.
   - Не вопрос! Я сказал! - уже уверенно, сказал Дино. - Так, говоришь, правды нет? Значит, надо подготовить Седу! Пусть слух распустит, что Мирон её домогается. Это нетрудно сделать. Я вас, вот о чём хотел спросить? Можно я о нашем разговоре с крёстным переговорю
   - Конечно, можно. Даже - нужно! - констатировал Макич.
   - Тогда он вас захочет видеть.
   - Пойдём, встретимся.
   - О нём многое говорят, но я вам скажу - он хороший человек! Он многим простым людям помогает.
   На том и порешили.
  
   К концу недели Кирк пригласил их в свою мастерскую. Григор, так звали молодого художника, который удивительным образом был похож на американского актёра Кирка Дугласа, только с тёмной, брюнетистой тональностью, оказался человеком весёлого нрава и совершенно незаносчивым.
   - Ну, что, страдаете? Терпите, мало осталось, - улыбаясь голливудской улыбкой, сказал Кирк вместо приветствия, входя в мастерскую, - До субботы дотянете?
   - Чего же не дотянуть. Столько лет терпели, можем и неделю потерпеть, - такими словами Дино ответил на приветствие.
   - А, девушки? Какие они? - стал расспрашивать Беньчик.
   - Плохих - не держим! Придёшь - увидишь! Смотри, не перегрейся! С левой сподручней. А? Как считаешь? - Кирк весело подмигнул.
   - Тебе видней, - парировал Макич.
  
   К субботе готовились всю неделю. Беньчик весь издёргался от ожидания. Он принёс пачку сигарет "Салют", достал сигарету, поджёг её спичками - в те годы зажигалка была роскошью - и попытался затянуться, чем вызвал недовольство Макича, вырвавшего сигарету изо рта Беньчика и выбросившего со словами:
   - Это ещё, что такое?
   - Не могу, хочу курить. Приду, сяду, по взрослому закурю, - размечтался Беньчик, - Кстати, не мешало бы виски выпить. Говорят полезно.
   - Я уже спрятал одну бутылку из бара. У отца их семь, разных сортов. Надеюсь, не заметит. "Чёрная Лошадь".
   - О! Это нечто! - картинно-восторженно воскликнул Бен.
   Дино работал над украшениями. Станков для изготовления кабашонов - камней, имеющих форму срезанного яйца и используемых в украшениях - в мастерской не было. Дино в ручную придавал форму красивым камням, предварительно заклеив их ровной площадкой основания на металличесской оправке. Ему помогал Макич и делал это с удовольствием, ловя взглядом движения рук своего мастеровитого товарища. У Беньчика обработка маленьких камней не получалась: они рассклеивались, выпрыгивали у него из рук, и от этого он немного нервничал, чертыхаясь пытался отыскать их на полу мастерской.
  
   Настала долгожданная суббота. Беньчик смог заснуть только под утро. Неужели, завтра он увидит это? Не может быть! Сумбурные мысли мешали спать, доводя его до исступления. Макич проснулся рано и стал подготавливать одежду: отутюжил брюки; начистил обувь. Мысли путались в голове, но он привёл их в порядок, заставив себя не думать о встрече с прекрасным.
   Они встретились днём, в два часа. В три - была назначена встреча в мастерской Кирка. Дино появился с фирменным целлофановым пакетом, в который были упакованы каменные шкатулки с украшениями. Три комплекта.
   Было по-летнему жарко. Градусник термометра на крыше оперного театра привычно показывал тридцать девять градусов. Изобразить большее количество электронных цифр он не мог, так как в этом случае, по законодательству, заводы и фабрики обязаны были приостановить свою работу. Кровь бурлила, приводя мышцы в энергичную подвижность, а душа уверенно подчинялась каждой команде вышестоящих инстанций. Надо вести себя умно. Не раскисать! Необходимо постараться, не ударить лицом в грязь!
   Беньчик немного скис, так как, практически, не выспался, но на юном лице не было и тени бессонной ночи - она, тень, появиться намного позже, лет через двадцать-двадцать пять. Мысленно представлять саму процедуру расставания с детством больше не хотелось - этим он занимался всю ночь и сил больше не осталось. Хотелось, памятуя ощущение после первой порции виски, выпитой дома у Макича, сделать живительный глоток и расслабиться. Бутылка виски была упакована в коричневый пакет из тонкого картона, предусмотрительно купленный на рынке. Макич, в белой, торжественной сорочке, с гладко зачёсанными волосами, нёс пакет с бутылкой в правой руке. Видя Макича, можно было сказать, что он собрался на слёт пионеров, и только упругие мышцы выдавали тот факт, что юноша уже созрел и готов - всегда готов!
  
   Мастерская Кирка находилась на первом полуподвальном этаже собственного дома, расположенного в лощине ущелья, в которое можно было попасть, спустившись по крутым ступенькам, прямо с одного из центральных проспектов города. Ереван имеет сложный ландшафт, переливающийся от возвышенности к небольшим равнинным площадям. Улица, на которой была расположена мастерская, не имела названия - ни на одном из собственных домов не было вывески с указанием оного - его знали только местные жители, используя свой почтовый адрес, а все остальные горожане называли её улицей "Миллионщиков". На этой улице проживали достаточно богатые, а некоторые и по западным меркам небедные, граждане, вполне состоявшегося, но не очень состоятельного, опять-таки, по тем же западным меркам, города.
   Улица купалась в роскоши плодоносящих фруктовых садов и архитектурных излишеств, коими, по меркам социалистического равенства, являлась сама собственность, её округлые лоджии, мраморные балясины перил, инкрустация сводов и дверных проёмов. Разноцветное буйство природы в детородный период и розовотуфовая монументальность составляли букет праздничного настроения, и способствовали бодрости духа (признайтесь, о особи мужского или женского рода!) в немаловажный и критически тяжёлый период общечеловеческого значения - расставания с детством.
   Возбуждённая иллюзорными представлениями, отважная троица переступила порог в манящую неизвестность. Мастерская состояла из трёх комнат: кухни-столовой и двух спальных комнат. Дверь им открыл весёлый Кирк.
   - А вот и молодые эротоманы, - приветствовал он их.
   С недр помещения послышался дружный женский смех. Их ждали! Смех ослабил напряжение: друзья дружно улыбнулись, ответили рукопожатием на приветствие Кирка. В глубине помещения, сквозь прокуренный туман, появились длинноволосые, округлые силуэты, сидящие и возлежащие на большом, ветхом диване с поношенной обшивкой. Два кресла и журнальный столик, заваленный консервными банками и пустыми бутылками из под портвейна, составляли незамысловатый мебельный гарнитур обители, пока что, небогатого художника. Запах красок, старый мольберт и стул такого же возраста напоминали о творческом процессе, шедшим в стенах, немного сырого, помещения-студии. Полом служили высохшие и местами оголённые от старой краски, сухие доски. Небольшой ковёр, старой, дореволюционной, ручной работы - карпет - украшал и утеплял салатовую стену над диваном.
   - Познакомьтесь - Артур, Бено и Макич. А, это Вика, Надя - они сёстры - и Сиран.
   Женщина, которую назвали Сиран, была самой старшей. "Ну, и тётка!": подумал Беньчик.
   - Ну, что, так и будете стоять? Присаживайтесь, - предложил Кирк.
   Макич деловым движением, оперативно, достал бутылку виски и положил её на стол между бутылками портвейна и консервными банками.
   - О-о! - в унисон запели контрастные сёстры.
   Стройная, высокая Надя оказалась натуральной блондинкой, а полная, низкорослая Вика - жгучей брюнеткой. Сиран загадочно улыбнулась, оценив "входной билет", молниеносно предоставленный Макичем, но продолжала хранить молчание.
   Кирк уселся между сёстрами, Беньчик - в кресле, Макич - на стул, и только нескладная фигура Дино продолжала маячить своей несуразной и нелепой монументальностью. На Дино невозможно было смотреть. Ноги его подкосились и он готов был провалиться: скорчил некоторое подобие улыбки на жалком лице, покрытым, уже превращающейся в капли, мелкой испариной. Первым скрасил неловкость Макич, встав со стула и усадив туда Дино. Так усаживают немощного дедушку, уступая ему место в общественном транспорте. Сёстры жалостливо смотрели на Дино, оценивая накал переживаний, сломивших столь внушительную фигуру стеснительного подростка. Сиран по-прежнему улыбалась, только на этот раз еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Кирк внимательно и тревожно посмотрел на Дино, опустившего голову и не решающегося поднять взгляд.
   Выход из положения нашёл Беньчик.
   - По какому поводу откупорен ценный морской деликатес? Неужели у кого-то день рождения?
   Тон явно не понравился Кирку.
   - Деликатесом станут твои пухлые щёчки. Разливай! Предпочитаю в чистом виде, - с видом знатока, приказал он.
   Беньчика упрашивать не пришлось. Ему самому хотелось подкрепить душевную конфигурацию некоторым количеством спиртного.
   - Садись около меня, - предложила Сиран.
   Макич неприменул воспользоваться приглашением и мигом проворно втиснулся в кресло рядом с ней.
   Сиран оказалась, стройной, сухощавой женщиной с тонкой талией, большими упругими грудями, негритянской, кучерявой, тёмной шевелюрой, пухлыми губами и большими чёрными глазами-блюдцами на продолговатом лице, с немаленьким греческим носом. Загорелое лицо плавно переходило в грациозную шею, с чистой, мраморной кожей. Одета она была в простенькое платье серого цвета, с незамысловатыми цветочками и неглубоким декольте, облегающем фигуру, чему способствовал и чёрный пояс, туго перевязывающий талию.
   Макич оценил красоту своей соседки, моментально проникнувшись к ней симпатией. Сиран к тому же хорошо пахла, окатив его волной нежных, но очень возбуждающих духов. Холмик, выросший между ног и приподнявший грубую джинсовую ткань, свидетельствовал о притягательности любезной дамы.
   Виски были разлиты и словоохотливый Беньямин, до этого вальяжно расположившийся в кресле, приблизился к компании с поднятым бокалом, в котором до этого плескался чей-то недопитый портвейн. Кирк не ополоснул бокалы, превратив "Чёрную лошадь" в "блендит" с портвейном.
   - За знакомство! Мне приятно поднять бокал за присутствующих дам ....
   Беньямин готов был продолжить комплиментарно обставленную речь, но нетерпение Кирка, уже "чокнувшегося" бокалом и приблизившего его к иссохшим губам, поставило точку помпезной словоохотливости.
   - Всем, всем приятно. Поехали.
   Сёстры довольно оценили приятное знакомство, любезно щебеча:
   - Нам тоже, нам тоже.
   Кирк выдул содержимое бокала, довольно крякнул и откинулся на спинку дивана со словами:
   - Будем ждать вдохновения.
   - А, сёстры - это в смысле братья ордена иезуитов, объединяющего духовной близостью полярных по мироощущению людей? - спросил любознательный Беньчик.
   Сёстры ничего не поняли и только удивлённо посмотрели на Кирка. Иезуитками их ещё никто не называл!
   - Он спрашивает, почему вы не похожи? - расшифровал Кирк.
   - А, - ответила вздохом облегчения более адекватная Вика, - у нас матери разные, а отец один. У меня мама таджичка, а у Нади - русская.
   - Удивительное сочетание.
   - Ничего удивительного! Папаша у них любвеобильный - вот и весь секрет, - по-своему разъяснил события, прямолинейно настроенный мастер художественного образа.
   - Я думаю, что сегодня у Виктории именины, - продолжал свою наступательную линию раскрепощённый Беньямин.
   - С чего это? - удивилась пухленькая Вика.
   - У меня именины сердца и виновницей торжества является, именно, она! - многозначительно изрёк он, пристально посмотрев на неё.
   Кирк удивился прыти с которой Беньчик взялся за дело. Этот увалень многого стоит!
   - Поздравим Вику с именинами сердца Беньямина, - поддержал он тост, с нетерпением приподняв бокал с виски.
   Вика томно расхохоталась. Как и всем простушкам, ей было приятно, что она оказалась в центре внимания.
   Бокалы были осушены, а Беньямин принялся заново разливать содержимое "Чёрной лошади", чем встревожил Макича, строго посмотревшего на него и попытавшегося своим взглядом остановить товарища в его стремлении в заоблачные выси. Беньчик пренебрёг предостережением и ещё более бодрым голосом продекламировал следующий тост:
   - Есть такая головоломка, и называется она - "Найди отличие". Это, когда на двух одинаковых рисунках находятся масса отличий. Давайте сыграем в эту игру. Будем искать отличия и не уставать от этого занятия.
   Кирк весело откинулся назад и обнял Вику.
   - Сними очки! Тут и искать нечего! Такое отличие всем видно.
   Он стал рукой приподнимать Викины груди, лучезарно улыбаясь, как фермер на выставке, показывая достоинство своей самой породистой дойной живности.
   Вика ударила его по руке, картинно обидевшись, и хотела произнести фразу, которая не совсем отвечала выбранному ею культурологическому стилю поведения, тем самым быстро раскрыв своё истинное лицо, но Кирк не позволил ей упасть в бездну нецензурной брани, спасая ещё неначавшееся растление молодёжи.
   - Сейчас организуем музыку, а то наш новоявленный Цицерон тут всю "обедню испортит". Отличия искать собрался! Ты сперва у себя отличия найди. Я правильно сказал!? - заискивающим тоном он обратился к Вике.
   Кирк поднялся с дивана и направился к старой тумбочке с облезлыми боками, на которой был установлен допотопный магнитофон, фыркнувший после включения, нехотя заскрипевший своими бобинами, и через некоторый промежуток привычного шипения, выдавший монотонного Джо Дассена своими дырявыми и дребезжащими динамиками.
   - Мне пора, - неожиданно сказала Сиран, встав с кресла.
   Поведение Сиран не стало неожиданностью для Кирка. Единственным человеком, высказавшим молчаливое удивление, был Макич.
   - Сама понесёшь? - спросил её Кирк, указывая на картину, прикреплённую к мольберту и покрытую тонкой калькой так, что изображения не было видно.
   - Нет, я надеялась, что мне помогут, - ответила Сиран, обращаясь скорее к Макичу, чем к Кирку.
   Макич молниеносно отреагировал на предложение чем-то помочь своей аппетитной Дульсинее.
   - Я готов!
   - Он всегда готов! - передразнил его Кирк, подняв правую руку со сжатой в кулак ладонью.
   Сиран пропустила его насмешку мимо ушей и с тем же невозмутимым видом продолжила свою речь, обращаясь к Макичу. Лицо её было беспристрастным, но огромные глаза бегали на сухощавом лице, выдавая разогревающийся интерес её страстной натуры.
   - Тут недалеко.
   Кирк подхватил планшет, незакреплённый на мольберте, приподнял его и передал Макичу.
   - Извини, не успел рамку купить, - сказал Кирк, обращаясь к Сиран.
   - Ничего, пока пусть так постоит. Когда купишь - тогда и приходи. Мне сегодня он нужен. - Сиран показала на портрет.
   - Я понял. У меня есть запасной планшет.
   Первой вышла Сиран. Кирк поймал Макича за рукав сорочки и тихо шепнул ему на ухо:
   - Будь осторожен - она бешенная!
  
   Сиран указала на пятиэтажное здание в конце улицы.
   - Вон там я и живу.
   Планшет был нетяжёлым, но предупреждение Кирка легло весомым грузом сомнения в правильности посещения жилища бешенной Сиран. Однако решение было принято и другого пути у отважного пажа дамы с необузданной репутацией не осталось. Все мосты в мастерскую Кирка были сожжены необходимостью оказать помощь кучерявой, непонятной, на вид невозмутимой, но загадочно-бешенной Сиран.
   - Возьми ключи. Я живу на пятом этаже. Как поднимешься - левая дверь, квартира 17. Я зайду в магазин. Не перепутаешь? - квартира 17.
   Сиран положила в карман Макича ключ, одиноко висящий на красивом брелке. Макич безмолвно подчинялся указаниям незнакомой женщины, не решаясь ответить, так как не мог определиться с приемлемой формой обращения. Молчаливость юноши нисколько не удивляла решительную патронессу, быстрым, деловым шагом направившуюся в противоположное от указанного адреса направлении. Макич, загипнотизированный столь прямолинейным поведением, направился к логову хищной поклонницы творчества малоумного Кирка.
   Мысли путались в голове. Неужели его всего лишь попросили помочь донести картину? С этой легковесной ношей, при всей своей изящности, могла бы справиться и сама Сиран. Что будет дальше? Она придёт, поблагодарит его и на этом всё и закончится. Что-то в её блуждающем взгляде говорило об обратном. Неужели сегодня он станет мужчиной? Она придёт, он обнимет её и страстно привлечёт к себе. Но, что-то его останавливало. Он понимал, что такое поведением может окончиться малопривлекательной бранью, или, того хуже, звонкой пощёчиной. Женщина не давала повода для такого агрессивного волеизъявления чувств. Надо успокоится и вести себя естественно! Единственное, что не следует делать, так это мямлить голосом школьника, невнятно отвечающего плохо выученный урок. Он должен вести себя как мужчина! Отвечать чётко и, наконец-то, попытаться пошутить и придать их общению более непринуждённый характер. С образом пионера, любезно переводящего бабушку через дорогу, надо расстаться, пересилив ложную, в данный момент, природную стеснительность. Эх, был бы здесь Беньчик! Однако недавнее поведение друга вызывало беспокойство. Слишком очевидное желание раскрепоститься, приняв большое количество экзотического допинга, могло привести его неокрепшую конфигурацию к шаткому и зыбкому состоянию. Одно успокаивало - "вдохновение" Кирка обуздает шотландского мустанга, не дав тому порезвиться на васильковом ранчо юного стихоплёта. Макичу стало даже неловко от столь экзальтированного поведения своего друга. Пожалуй, сегодня он был не в форме!
   С такими размышлениями он достиг указанной квартиры, открыл дверь и перешагнул порог. Обыкновенная однокомнатная квартира, с ничем непримечательной прихожей. Войдя в комнату и прислонив свою ношу к стене, он осмотрелся. Большую часть комнаты занимала огромная кровать. Комната была убрана, ощущалась заботливая рука прилежной хозяйки. Мебель была не новая, но без единой царапины на полированных, чистых поверхностях.
   Макич, повернул голову, поднял взгляд и застыл в первозданном восторге: стену украшал портрет голой, смуглой женщины, сидящей на коленях и изящно изогнувшейся, с откинутой назад головой, упирающейся руками в красивый ковёр, на котором она сидела. Упругое тело застыло в открытом призыве, выставив на показ удивительные груди, вскинувшие свои лодочки вверх острыми сосками. Удивительная, смуглая, мраморная кожа, привлекала возбуждающим, мускусным запахом порока, витавшем во всём жилище плотского преклонения, возведённого мастерской рукой в категорию сути бытия. Тёмная, кучерявая растительность и пухлые губы на странном, продолговатом лице, не оставляли сомнений - это была она!
   Кровь бурлила, наполняя стойким желанием всю звериную сущность молодого бойца, застывшего перед схваткой с более непонятным и более раскрепощенным соперником. Макич впервые ощутил непреодолимое желание поддаться призыву и наброситься на привлекательное тело, но что-то говорило о силе противника и неправильно выбранной тактике. Он сел на кровать, схватился руками за голову, пытаясь понять себя, но тяжёлая голова, совершенно лишённая мыслительных возможностей, опустошённая предательски отхлынувшей кровью, возбудившей иную мотивацию поведения, отказывалась думать о чём-либо, кроме, темной, низменной, привлекательной до беспамятства, порочной Сиран.
   Макич откинулся и улёгся на кровать, зажав обеими руками вздыбленную плоть. Сладострастные коллажи из голых, переплетённых тел, сменяли друг друга, усиливая влечение, доводя до исступления своей гиперболоидной недосягаемостью. Цель казалось близкой, но неуловимой. Он перевернулся набок, застонал, поджал колени и свернулся зародышем, в попытке уйти, защититься от навязчивого, чёрно-белого кино с проблесками пастельного цвета мраморной, тёмной кожи, извивающегося тела с упругими лодочками и кричащими сосками. Устав, он заснул, изначально лёгким, но моментально глубоким сном.
   Щекотливое, сладострастное ощущение медленно и непонятно возбуждало, накрыв все органы запахом дорогих духов и манящего тела. Он открыл глаза.
   Она целовала его рядом нежными губами, прикасалась к нему щекой, легко и непринуждённо обволакивая ладонью, постепенно поднималась и покрывала нежными поцелуями мускулистый пресс, проводя его между упругих лодочек, слегка играя с ним ненавязчивыми прикосновениями, каждое из которых ощущалось дополнительным импульсом, подъёмом томно шипящего гласного:
   - Ссс.
   Она не поднимала глаз, боясь нарушить своим взглядом гордыню просыпающегося властелина, которого разбудила своими нежными поцелуями для того, чтобы служить рабыней и насладиться его силой. Маленький язычок высунулся из пухлых губ и поиграл пупырышком на волосатой груди. Под солнцем юноши рано взрослеют!
   Она была голая, прикасалась к нему заветной близостью, но не решалась оседлать и впустить в себя. Руки гладили её по упругим ягодицам, постепенно насаживая её на упругую плоть. Она накрыла его своим теплом, смазанным трепетным ожиданием. Наконец-то это случилось!
  
   Они лежали опустошённые, она играла пальцами, ожидая, и закручивая новый виток на его волосатой груди. Улетевший смысл снова вернулся, прилетев с ясно осмысленным состоянием счастья, обогатив поникшее "я".
   Он мужчина! Она слепила из него мужчину. Как всё просто?! Ему хотелось выразить свою благодарность, нежно обнять и поцеловать грациозную шею, но, повернувшись к ней, он увидел спокойный, расчётливый взгляд уже не блуждающих глаз, окативших его сухостью и отстранённостью, не допускающих проявления нежности, но ожидающих нового витка в продолжающихся отношениях. Нежный поцелуй ей был не нужен! Рабыня сменила свою милость на требовательное, простое, внятное, земное, физическое действие, основным участником которого должен стать именно он. Он это почувствовал.
   Говорить ему не хотелось. Он не знал о чём с ней говорить, но не чувствовал неловкости от этого, потому что и ей нравилось это спокойное, тихое, молчаливое состояние. Она встала с постели, накинула на себя тонкий, шёлковый халат с контрастным чёрно-белым, незамысловатым узором, подошла к журнальному столику, разлила марочный коньяк по большим хрустальным бокалам и преподнесла один из них ему.
   - Если хочешь .....
   Он утвердительно кивнул.
   - За тебя! - произнесла она.
   - За тебя! - в свою очередь произнёс он.
   Он уверенно нашёл удобную форму обращения к ней. Он обращался к ней на "ты". Она осталась этим довольна.
   Глоток коньяка изначально обжёг гортань, затем опустился вниз, и только оттуда, через несколько секунд поднялся тёплым, согревающим, ароматным паром, вернувшим силы и более отчётливо высветившим эротичный силуэт с выглянувшей из-под халата ложбиной, отделяющей, развешанные в разные стороны, прикрытые формы, определившие своё местонахождение двумя выпуклостями на шёлковой ткани. Он приблизился к ней и прилип губами к этой ложбине. Она откинула шею, пролила небольшое количество коньяка, тонкой маслянистой струйкой протёкшего по ложбине, он жадно слизал капли с её нежной кожи, затем, она взяла бокал из его руки, поставила оба бокала на прикроватную тумбочку, уверенным и радостным движением расстегнула халат, привлекла его к себе, отдаваясь и призывая к ласкам.
   Всё происходило намного прозаичней. После непродолжительных прикосновений, удостоверившись в готовности партнёра, она улеглась, раздвинула ноги и привлекла его к себе, самостоятельно целенаправив ошибочно скользнувшую плоть.
   Трудолюбивым челноком он ступил на многокилометровую дистанцию, взяв себе в попутчики неустанную жрицу одной извилины, извивающуюся гибким станом, изначально постанывающую и бодрящую его своими призывами, затем, запевшую кошачий сонет с требовательным единственным словом в переливающейся мелодии:
   - Ещё! Ещё!
  
   После пяти попыток обуздать страстную натуру своей, уже познанной до самого неприличия, неотделимой от себя, половины, обессиленный, измочаленный, без всякого намёка на возможность дальнейшего продвижения по физически трудному пути, он вспомнил предупреждение своего малознакомого приятеля:
   - Будь осторожен - она бешенная!
   Сном назвать бессознательный провал в пустоту - никак было нельзя.
   Она его разбудила. Он вздрогнул, забился в угол, не понимая, что ещё от него хотят. Она держала трубку телефона и что-то пыталась ему объяснить. За окном была ночь. Он послушно взял трубку из её рук, приложил к уху и услышал встревоженный голос Дино, пытавшегося растолковать ему суть катастрофы, разыгравшейся в мастерской Кирка. Он только и понял, что объектом для беспокойства служит Беньчик. Его имя часто повторял Дино. Макич окончательно проснулся.
   - Который час?
   - Час ночи. А, что случилось? - почти безразлично, спросила она.
   - Не знаю. Что-то с Беньчиком.
   - Напился. Всё к этому и шло.
   Её слова вызвали раздражение. Он хотел грубо ответить, но сдержался.
   - Я пойду!
   - Ты так сладко спал, что я не решилась тебя будить. Устал? - она прильнула к нему, выражая благодарность за утешение.
   Ему хотелось оттолкнуть её. Она была ему неинтересна. Он сдержался, но не проявил к ней той же благодарности. Все его помыслы были связаны со своими друзьями, которые, как он понял, попали в беду. Он быстро оделся и решительно направился к выходу. Расставаться, не говоря ни слова, не хотелось. Она ему ещё пригодится. Он застыл в коридоре, в позе победителя, ожидая её приглашения продолжить отношения. Она обняла его со словами:
   - Не забывай меня.
   - Когда встретимся?
   - Когда сможешь, - недвусмысленно парировала она, - Позвони мне, предварительно.
  
   Он бежал по пустынной улице. Где-то весело кутили. Играла музыка, шумела весёлая компания. Город ещё не спал. Впервые в жизни он задержался допоздна. Он не знал, что будет объяснять родителям и это его тяготило, но беспокойство по поводу жизненной катастрофы, бурно переживаемой Беньчиком, а именно так он понял бессвязанную речь Дино, заставляло его бежать к дому Кирка.
   Он постучал. Ему открыла пухлая, недовольная брюнетка. Имени её он не мог вспомнить. Он вообще ничего не помнил, кроме своего недавнего, уже под конец, изнурительного труда энергичным челноком. Эти воспоминания были безрадостными.
   - Что случилось?
   - Что случилось, что случилось? - стала передразнивать его неопрятная брюнетка. Вика - вспомнил он её имя. - Сам себе "тёлку" завёл, а мы тут должны с этим придурком сидеть, блевотину вычищать!? Сам иди, и сам чисть!
   Макичу всё стало ясно. Он спокойно отодвинул опухшую от недовольства фурию, прошёл в комнату в надежде урегулировать неожиданно возникшее недоразумение. "Недоразумение" в бессознательном состоянии валялось на диване, сопя тяжёлым перегаром, выбросив наружу скромное "достоинство" и произнося совершенно непотребные ругательства. Рядом с диваном лежало железное ведро и по запаху, распространяющемуся из его недр, было ясно, что оно использовалось по назначению, причём - неоднократно.
   - Где Дино? - спросил Макич.
   - Они зря времени не теряют!
   Эта фраза, недовольно брошенная Викой, говорила лишь о том, что самой неустроенной в этом замке эгоизма оказалось именно она - несчастная.
   Из комнаты вышел Дино, застёгивая брюки и по пути придавая своему счастливому лицу ложную обеспокоенность.
   - Я звонил, чтобы ты не дёргался. Но, до этого, если честно, мы все перепугались. Он тут такое устроил! Они с Кирком всю бутылку выдули. Я там своими делами занялся, - смущаясь, проговорил Дино, показывая на дверь спальной комнаты из которой послышался голос нетерпеливой Нади:
   - Артурчик, ну, Артур, где ты там?
   - Да, потерпи ты! Вот сука, - урезонила свою сестру обиженная Вика, - Затрахала уже всех своим Артурчиком! Я тут вся в блевотине, а она на "метле летает".
   - Он совершенно ничего не понимает, - продолжил свой рассказ Дино, - то плачет, то в туалет просится. Я его даже водил туда.
   - Ха, ха, - развеселилась пухлая хабалка, - он его за шкирку над "очком" держит, я брюки стянула. Так он его чуть в "очко" не уронил, такой запах стоял. Унитаз-то тут индийский!
   У Макича от удивления глаза полезли на лоб. Он представил сцену падения бедного Беньчика. Истеричный хохот накрыл его девятым валом. Вика сменила гнев на заливистый смех, хотя сцена представлялась отвратительной.
   - Хорошо, что меня здесь не было.
   - Ага, хорошо устроился.
   Макич брезгливо посмотрел в сторону дивана, на котором разлёгся Беньчик.
   - Всё в порядке. Ему даже это сегодня не удалось.
   - А, где Кирк?
   - Тоже свинья порядочная. Нажрался и улёгся спать.
  
   День закончился неудачно. Макич отзвонил родителям Беньчика, попросил не беспокоиться, честно признался, что их сын несколько перебрал спиртного; позвонил родителям, попросил не беспокоиться - он скоро будет.
   Беньчика привезли домой. Наняли машину и погрузили бессознательно-бормочущую тушу. Макич взял его подмышки, Дино - за ноги.
   Родители были в шоке. Интеллигентная мама от удивления прикрыла ладонями рот и готова была расплакаться. Седовласый отец был, как всегда, предупредителен и вежлив, но печальное выражение морщинистого лица выдавало нешуточные переживания.
   - Весь в Лёву, - неожиданно изрёк он, стоя в пижаме, держа в руке толстый журнал, сняв очки, и наблюдая, как около него пронесли маложизненное тело сына.
   - Нет! - почти прокричала мама, - Не может быть?!
   Лёва был родным дядей Беньчика по материнской линии, у которого он унаследовал не только литературный дар, но и тягу к спиртному. Лёва - эрудит, прекрасно разбирающийся в литературе, истории, археологии. В трезвом виде он писал великолепно! Его литературные пассажи и эссе печатались в журнале, звучали на радио, но - талант его подкреплялся немереным количеством спиртного! Он закрывался дома, поглощая огромное количество крепкого вина, глуша его вместе с водкой. Совершенно недавно от этого коктейля "Молотого", как он в шутку называл свои излияния, у него снесло "крышу": он поймал "белочку" на кусте фикуса, приняв его за многолюдную банду, ворвавшуюся к нему в жилище. Подоспевшая милиция серьёзно отнеслась к суматошной драке, вломилась и увидела, как обезумевший Левон шваброй рубит зелённые листья невинного растения. Лёва лечился в психиатрической клинике. Талантливый пример для подражания!
   Мама, повзрослевшего Беньямина, была в шоке! Родовое проклятие маячило перед глазами.
   Родители Беньчика поблагодарили Макича и Дино, и те, "ничтожно сумняще", покинули квартиру Беньчика. Самое трудное - объяснение с родителями. Шёл четвёртый час ночи. Погрузочно-разгрузочные работы заняли немало времени.
   Макич тихо постучал, даже можно сказать, поскребся в дверь. Мысль о том, что придёться будить родителей, не давала покоя. Неожиданно, дверь открылась и на пороге показалась Лариса Осиповна: невыспавшаяся, встревоженная и сердитая. Она была не похожа на себя. Доверительные отношения с сыном безнадёжно рухнули, уступив место иному стилю воспитания. Сразу начать экзекуцию она не решалась, и только боевая стойка с руками, упёртыми в бока, говорила о решительности и смене доброжелательного календаря.
   - Мам, извини, опоздал.
   Макич попытался нивелировать последствия сложившейся ситуации, но это не принесло ожидаемого результата. В спальне родителей всё ещё горел свет. Отец не спал. Его не было видно, но Макич представил его почему-то сразу постаревшим, с серьёзным выражением лица, читающим книгу - мемуары Маршала Баграмяна.
   - Сволочь! - призывом прозвучала необъективная характеристика, громко выданная хриплым, прокуренным баритоном отца.
   Лариса Осиповна - добрая и всепонимающая мама - пренебрегла азами современной педагогики, пустила в ход допотопную, оголтелую форму воспитания - рукоприкладство, навесив две увесистые оплеухи, от которых, после минутного замешательства, сама пришла в состояние, последующее нокдауну: опешила; оступилась; закрыла лицо руками и зарыдала.
   - Мам, извини, извини.
   Макич обнял родительницу и попытался успокоить её.
   - Иди спать, - уже тихо, прощающим тоном, произнесла Лариса Осиповна.
   Объяснения с отцом можно было избежать, так как он рано уходил на работу.
   Так возмужание, в буквальном смысле этого слова, впервые привело к конфликту между поколениями. Особо беспокоила неожиданная характеристика:
   - Сволочь!
   Макичу было стыдно, именно, перед отцом. Он не мог осознать причину своего стыда, но понимал, что неожиданный оклик касался не позднего прихода домой, а нечто более существенного. Отец всё знал! Макич не понимал - откуда, но точно знал, что отцу всё известно, как будто кто-то, какой-то осведомитель, в подробностях сообщил о происходящем в квартире бешенной Сиран. Суматошная радость и стыд за эту радость - два полярных по своему содержанию чувства, преследовали его до самого утра, не давая покоя его усталому телу.
   Он ещё не спал, когда по коридору бодрым шагом, поспешно, прошагал отец: в обязательной белой сорочке и строгом галстуке; отутюженных серых брюках, и в английской обуви. Он видел его сквозь дверной проём. Всё было как всегда, только - он никогда не видел его сутулым и от этого очень постаревшим. Отец очень постарел за эту ночь!
  
   Наступала смена поколений. Каким новое поколение пройдёт по жизни? Что оно возьмёт с собой в дорогу, какие жизненные принципы своих прародителей они предъявят в качестве жизненного опыта, а какие - отбросят за ненадобностью!?
  
   Беньямина откачивали два дня и только на третий - он появился, вызвав бурный смех своих повзрослевших товарищей. Беньчик обещал исправиться. Не говоря ни слова, он посетил жилище Кирка, где по-прежнему столовались контрастные хабалки. Дружный смех прозвучал фанфарой и Беньчик не обиделся. Он знал, зачем пришёл! По истечении двух часов, шутливо отбиваясь от однобокого понимания Кирком гостеприимства, потрясая Вику специально приниженным чувством юмора, он достиг вершины, самоцелью выставленной между ним и всем остальным миром. Если бы он провалился, то прожил бы неудачником всю последующую жизнь. Но, этого не случилось. Он доказал свою состоятельность! Об этом сразу же узнали его друзья, так как Вика с Надей были приглашены в кафе, а затем в маран хлебосольного Дино, где степень растления достигла циничного апогея: Вика и Надя поочерёдно "удружили" всем троим. В тот же вечер они улетели: в буквальном смысле, так как были стюардессами, привезли в Ереван свитера из Таллинна, сдали их с помощью Кирка в комиссионные магазины, ждали оплаты; а также в переносном - никто их больше не видел.
  
   Прошло время. Похождения великолепной троицы остались в прошлом.
   Несколько летних, беззаботных дней пролетели одним мгновением. Жизнь, не обременённая обязательствами и не требующая особых умственных способностей для её проживания, неосознанна и течёт стремительно, не оставляя воспоминаний. Воспоминания - синоним старения. Если хочешь остаться молодым - исключи всякую возможность посещения гена старения - воспоминаний. Сомнительная сентенция, но замечено, что адекватные люди, умеющие приспособиться к любым жизненным обстоятельствам, не имеют воспоминаний. Они рефлекторно реагируют на воздействие на свою конфигурацию, не допуская возможности использования принципиального подхода, сформированного облаком воспоминаний, и реагируют молниеносно, всем своим нутром отвечая на силу воздействия. Чаще - сгибаются! Некоторым более адекватным натурам, подвергающимся масштабному воздействию разноплановых сил, присущ, так называемый, шахматный подход к оценке ситуации, когда направление удара приходится вуалировать тактическими ходами. Они содержат целую армию тренеров, наполненных одними лишь воспоминаниями о том, кому и как удалось отреагировать в данной сложившейся ситуации. Тренеры стареют намного быстрее! Согласившийся на роль тренера - подходит к порогу старости. Знать, это одно, а помнить - другое. Память - это принцип и её, или его, менять нельзя. Знание это поиск, в любой момент могущий привести к отходу от принципов. Память, как догма, мешает движению. Правда - предавшие память, двигаются всегда в порочном направлению с плачевным закономерным финалом.
   Шахматы - аморальная игра! Об этом вряд ли кто-либо, когда-либо писал, но если Вы заметили, эта фраза повторяется с начала нашего повествования и, видимо, это придётся сделать, именно, мне. Повторюсь, шахматы - аморальная игра! Суть её заключается в желании: одурачить; обмануть; подавить; уничтожить; съесть; нарастить давление; ударить - перечень действий с совершенно аморальной мотивацией поведения можно увеличить до пухлого многотомника, причём, все эти действия необходимо провести против человека, самонадеянно названного соперником, видимо, из принципа, что все люди со дня своего рождения являются именно таковыми, и который, априори, ничего плохого не сделал. Дух соперничества, приводящий к неминуемому порочному шахматному мышлению. Одни хотят завоевать других, и когда количество с той или другой стороны превышает единицу, неминуемо складывается шахматная доска, обобщающая всевозможные варианты перемещения соперников.
   Эти фразы - а, я именно пишу фразы, я даже не размышляю, а пишу фразы - сложились после посещения шахматного турнира, проходившего в мраморном холле современной гостиницы, где собрались шахматисты для выяснения истинной причины, истинного смысла, смоделированного в виде игры - уничтожить соперника. Я, как и миллионы людей, люблю спортивные состязания. Где-то - свои, а где-то - чужие. Почему эти - свои, а эти - чужие, вряд ли кто-то, когда-либо, сможет объяснить. И те, и другие - люди. Они не родственники и не братья. Они просто люди. Все люди бывают или своими, или чужими. Так устроен мир! Почему? Причин много. По одной из этих причин я и сел за написание этого повествования. Выяснить своих и примерно определить круг чужих - единственная цель, ради которой я пожертвовал своим, для Вас ничего не значащим, а для меня ценным, временем.
   Итак, в холле собрались шахматисты и мне хотелось поделить их на своих и чужих. Своими являлись те люди, которых я знал, и в принципе, ради которых и посетил шахматный турнир. Их было не так и много. Вечером в холле одного из этажей гостиницы, на котором проживали мои знакомые, собралась шахматная тусовка, поскольку те, которых я знал и причисляю к своим, люди очень общительные, хлебосольные, начитанные, юморные, затейливые и обладают всеми теми качествами, которые и сделали их своими. Я давно им простил тот факт, что они занимаются таким аморальным занятием как шахматы, тем более, что я сам в юности занимался не менее предосудительным занятием, таким как борьба, и пытался опрокинуть, уложить на лопатки, провести болевой приём, людям, которые мне, в принципе, ничего плохого не сделали. Это мне не всегда удавалось - в основном, я добирался до вторых и третьих мест на не очень значимых соревнованиях, а те кто занимал первые и вторые места, пытались меня удушить, провести приём, перекрыть кислород, что не помешало мне в дальнейшем считать их своими друзьями юности. Вообщем, надо признать, что мир устроен странно!
   Шахматисты оказались людьми весёлыми: пили и шутили; шутили и пили, и ради этого смеха напрягали все свои, натренированные, мыслительные способности, рождая умопомрачительные каламбуры, приводя в восторг остротой ума умных и от этого смешливых женщин, невесть откуда появившихся в холле гостиничного этажа - они почувствовали своих. Самой смешливой оказалась красивая дежурная по этажу - гостиница была престижной и некрасивых не держали - итак, самой смешливой оказалась дежурная по этажу, благосклонностью которой я неприменул воспользоваться. Настроение, изначально омрачённое необходимостью наблюдать за перескучнейшим занятием - игрой в шахматы, было вскорости заменено впечатлимым событием в моей, на тот период достаточно скучной, жизни. Я был счастлив! И душой и телом.
   После этого я с удовольствием посещаю этот шахматный турнир, зная, что иду к своим - людям, с которыми мне весело и интересно, и которые помогают мне жить. И никакой пропаганды эпикурейства, так как с утра я вышел на работу, а мои друзья, просидев всю ночь в шумной компании, на утро вернулись к шахматной доске, что для меня было равноценно самопожертвованию.
   И ещё одна ремарка. Не выигрывал я по простой причине: как утверждал тренер, имея достаточную физическую кондицию, я не обладал основным качеством бойца - не будем называть его озлобленностью, а назовём более правильным словосочетанием: "спортивная злость". Вообщем, ни того, ни другого у меня не было. Азарт был, и то, надо признать - не всегда.
   Да, самопознание самая ценная часть любого повествования. Правда, оно ценно только лишь для меня одного, и я совершенно исключил возможность прочтения этих строк кем-либо другим. А ведь хотел вернуться к нашим героям, вернее к антигероям, хотя если честно ("хотя" мне никогда не нравилось, но без него ничего не получается), я не думаю, что их жизнь интересней моей. Возможно, для некоторых читателей было бы интересней описание ночи, проведённой героем с красивой дежурной по этажу, но печатать фразы создающие сугубо эротическую картину мне не хочется. И не из любви к морализаторству. Для пикантности признаюсь, что просматривал порнографический фильм, прямо, с самого утра.
   Фильм был заложен с ночи, а с утра я просматривал новости по центральному российскому каналу телевидения. Новости, как всегда были отвратительные и извещающие о непрекращающейся катастрофе в режиме "нон-стоп". Именно после этого я и переключил новости, в которых ничего не кончалось, а только начиналось, на порнографический фильм. Переключил именно в тот момент, когда там всё удачно кончилось, и все, судя по лицам, остались этим очень довольны. Дальнейшие новости были досмотрены мною в режиме: "всё будет хорошо!".
   Нельзя сказать, что я смотрю новости в купе с порнографией - хотите, верьте, хотите - нет, но это на самом деле не так - но в тот день мне эта находка очень даже помогла. Помогла прожить в мире "чужих", так как все те, которых показывали по новостям - чужие, по одному простому признаку, что мешают мне жить. Артисты порнографического амплуа мне тоже чужды, так как я до сих пор не могу понять, как, и главное, за что, они этим занимаются. Не могу понять и всё тут! Пишут - но я не могу понять. Надо признать, что они выполняют свою работу более честным образом, так как у них всё кончается, по сравнению с теми "чужими", у которых ничего не кончается. И те и другие мне чужды. В одном случае я просто не понимаю, а в другом - признаюсь, иногда доходит до ненависти. Признание моё обусловлено тем, что ненависть она порочней, хоть и краткосрочного (опять это глупое и ненавистное - "хоть") - вуайеризма.
   Тупик! Я застрял между "ненавистью" и "вуайеризмом", и пришёл к выводу, что оба порока, по крупному счёту, мне чужды. Ненавидящий - всегда порочен! Он может быть и не вуайеристом, но обязательно придумает взамен ещё большую гадость. Ненависть - это обязательно - насилие, ограничивающее чью-то свободу, а, следовательно, обозначенное нами с самого начала повествования как .... синдром "синего баклажана". И не случайно, для того чтобы не смотреть новости, перефразированные мною: "из жизни синих баклажанов", я смотрел нормальный порнографический фильм. Видимо, чтобы самому не стать "баклажаном".
   "Чужие" из новостей недалёкого прошлого, из недалёких девяностых годов прошлого века, ненавидящие всё вокруг, оказались также порочны, как и их предшественники. Ненавидеть - это сильно, следовательно, необходимо, всего лишь бороться. Не хочется, но приходится! Для чего? Сугубо для того, чтобы, затем, провести время в приятном обществе "своих". Для того чтобы были "свои"!
  
   Водитель молоковоза авторитетно сидел в тюрьме. Виссарион, уменьшительно названный Висиком, погружался в пучину наркотической зависимости, с вытекающим расстройством психики, что не мешало ему сбывать огранённые алмазы, украденные, или, скажем так, экспроприированные у семьи Дино.
   Подошло время осуществить операцию по возвращению драгоценностей. Цирконий был огранён и ждал своего часа.
   К концу недели их ждал Гордый Вардан. Дино оповестил друзей о часе и месте встречи. Вардан уже обзавёлся новой резиденцией - баром во вновь отремонтированной гостинице, расположенной в центре города.
   Ереван по-прежнему строился, решив не отставать от жизни, и обзавёлся новыми современными зданиями, приобрёл индустриальный лоск, одев железобетон в алюминиевые оправы. Теперь он, местами, стал похож на стильного, молодого, преуспевающего бизнесмена, стройно и гордо двигающегося в ногу со временем. Панельное строительство удачно вписывалось в перекатывающийся, озеленённый ландшафт, и каждое здание в массиве жилья говорило об индивидуальной удаче архитектора, скрасившего неприметность отдельными архитектурными излишествами. Строили масштабно и красиво, увлёкшись новыми технологиями, позабыв на время о недолговечности строящегося жилья и о противоречии с ментальностью коренного населения - строить на века! В Армении много исторических шедевров доставшихся нам и всему человечеству с незапамятных времён, характеризуемых непонятной, на первый взгляд, формулировкой - "до нашей эры". Останется ли от этого строительства что-либо с какой-либо формулировкой? Маловероятно. Такое строительство подразумевает элементарный принцип латания дыр, будь-то в жилищном, или в гражданском, промышленном строительстве. Подразумевается частая смена декора и постоянное движение, инвестиции, позволяющие заменить ветхое здание. А когда инвестиции останавливаются, или недостаточны, что делать с этими сооружениями? В те годы над этим мало кто задумывался. Строили быстро, я бы даже сказал, агрессивно, заполняя вакум.
   Появились и современные гостиницы, с неплохими ресторанами, барами и прочей сферой, привлекающей молодых, и не очень - жителей растущего города. Сфера торговли была далека от процветания, но количество торговых точек, в которых государство, опосредованно представленное уймой (другого слова не найдёшь) проверяющих организаций, не могло или уже не хотело контролировать и проверять, с каждым днём росло, а вместе с ними росла и армия успешных торговых работников, извлекающих некоторый личный доход, уведённый из-под контроля государства. Академики и инженера; учителя и профессора; журналисты и музыканты; артисты и врачи; учённые и высококвалифицированные рабочие, то есть все те, чьим трудом создавался жизненный потенциал города, получали, по сравнению с торговыми работниками, мизерные, нищенские зарплаты. Торгаши стали успешными! Условия социального единения дали трещину, а затем стремительно раскололи общество на богатых и бедных. Незамедлительно заканчивалась эра социализма. Это совершенно не означало, что социалистическим ценностям, а именно, праву на труд; доступности медицинского обслуживание и образования, пришёл конец. Совершенно нет. Всё шло своим чередом, за исключением - права на жильё, которое уже, постепенно, становилось недоступным.
   Гордый Вардан смог расставить своих людей заведовать ресторанами, барами и кафе новой гостиницы, по сути, заведуя некоторой частью денежного потока этих заведений. Уважение среди сограждан он снискал своим гордым и крутым нравом, а также тем, что не позволял обделять простых работников, простых людей, привлечённых на малоприметные работы, определяя и им некоторое денежное довольствие, чему те были несказанно рады, разнося по всему городу славу Гордого Вардана. Он был хорошим человеком, привнося в малозатейливое занятие обкрадывания государства некоторый народный принцип, народную философию: живу я - пусть живут и другие. Чванства, или грубого отношения к простым людям он не терпел, молниеносно наказывая зарвавшихся подельников, осекая их, а в крайних случаях, расставаясь с ними. Особого вреда от деятельности Гордого Вардана, вообщем-то, и не было, а польза для многих людей, кормящихся в тех заведениях, которые он контролировал, была несомненная. Общественный вклад в культурологическую, миролюбивую обстановку в городе был более существенен, чем те поступления в личные закрома, которые эта криминальная деятельность создавала.
   Друзья впервые посетили вновь отстроенную гостиницу. Современные интерьеры покоряли воображение. Неведанная, новая цивилизация. Бар был отделан инкрустированным камнем, успешно сочетающимся с югославской мебелью.
   За барной стойкой сидел, беседовал с барменом и пил кофе, стройный человек в прекрасном, английском костюме. Это был Вардан. Он повернулся, увидел их, движением руки указал на столик, за которым должна была пройти их встреча. Друзья уселись, с некоторым почтением ожидая когда Вардан закончит свою беседу и подойдёт к ним.
   - Ну, здравствуйте! Слышал я о вас, - с этими словами он протянул руку Макичу, а затем и Беньчику. - А это наш будущий драматург?! Как ты говоришь? "Правды нет, а есть только наше представление о ней".
   Вардан сел и призвал последовать его примеру. Он достал пачку престижных сигарет "Ереван". Прошло много лет, появились разные табачные марки, но пачка сигарет с теснённым изображением памятника герою армянского эпоса Давиду Сасунскому, по прежнему, лично для меня, является вершиной качества в табачной отрасли.
   - Я так не думаю, - продолжил он свои размышления о правде. - Правда она есть, только до неё трудно докопаться. Ну, ладно, оставим философию в покое. Перейдём к нашему делу. Я настоял, чтобы Артур, или как вы его называете, Дино, привлёк бы вас к этому делу. Вы дружите, а мужская дружба всегда проходит испытание. Как впрочем, и вся жизнь мужчины.
   Наступила пауза. Вардан медленно открыл пачку, вынул сигарету, медленно затянулся, давая тем самым время молодым осмыслить им сказанное. Он говорил простыми словами, но сразу было видно, что он знает о чём говорит. Всё, что он говорил, было правдой.
   - Правда в том, что такие люди как этот Висик не имеют права отбирать у Минаса его кусок хлеба. Правда, в том, что он для нас чужой, и мы должны сделать так, чтобы он не мешал. Не мешал жить тем, которые для нас - свои. Тем, с которыми мы дружим.
   Снова последовала пауза. Официантка принесла кофе. Вардан поблагодарил её.
   - Вы существенно изменили наши планы. Улугбек нам тоже - чужой. Он изначально и мне предложил сбыт наркотиков, но я отказался. В нашем городе этой заразы быть недолжно! - Последняя фраза была произнесена решительно.
   Вардан говорил медленно, время от времени поднося к губам маленькую чашечку с кофе, сваренным по-восточному в турке на раскаленном песке.
   В бар вошёл Феликс и приблизился к столику, за которым Вардан вёл медленную беседу со своими юными протеже. Феликс был рад встрече, здоровался и улыбался.
   - Давно не встречались, - посетовал он, - давно в футбол не играли. Он отлично играет, - продолжил он, обращаясь к Вардану.
   - Вы пообщайтесь, а я к вам ещё подойду, - сказал Вардан, вставая из-за стола.
   - Ну, как дела, слышал - у Кирка отдыхали? - спросил Феликс.
   - Всё в порядке! - утвердительно отметил Дино, мол: не беспокойся! - У тебя, как дела?
   - У меня? С переменным успехом, - не очень уверенно констатировал Феликс.
   - А, что так? - спросил Дино.
   - Оттиск ключей от квартиры Виссариона - у меня. С этим всё в порядке, но....
   - Что, но? Что не так?
   - Эта старая дурочка, эта Седа .... Ни в какую не соглашается распустить слух о том, что Улугбек её домогается. Говорит, что боится. Этот лысый монстр её из-под земли достанет. Наши "цацки" можем взять хоть завтра, но ... как быть с дальнейшим? Я даже не знаю. Время не ждёт. Этот урод вчера камень продал.
   - Большой? - с тревогой спросил Дино.
   - Немалый. Ничего, мы по сходной цене всё выкупаем. У нас не пропадёт. Он по дешёвке продаёт, видимо совершенно приспичило, но даже эта цена нас не устраивает. Так, что надо что-то решать, - снова констатировал Феликс, на этот раз непосредственно обращаясь к Беньчику.
   Друзья также заинтересованно посмотрели на своего "башковитого" товарища, явно нелишённого творческого подхода к решению проблемы.
   - Жаль, - вступил в разговор Беньчик, - а то всё складно получалось. Ну, ничего не поделаешь. Не хочет, значит, не хочет. Будем мыслить дальше. Вы тут кофе пейте, а я поразмышляю.
   Беньчик, Великим Дуче, откинулся в глубокое сидение, скрепил руки на груди, и стал размышлять. Мало кто решится его отвлечь.
  
   Беньчик провёл немало времени в раздумьях. Друзья, не мешая ему, пересели за соседний столик и продолжили с Феликсом разговор о футболе. Вдоволь насладившись воспоминаниями о славной победе, они искали новую тему для разговора, иногда поглядывая на Беньямина, в надежде, что он проснётся от раздумий и пригласит их к разговору, но поскольку этого не происходило, они перешли к излюбленной тематике, постоянно появляющейся в чисто мужской компании. Разговор продолжил Феликс.
   - Ну, как у Кирка день провели?
   - Не только день, но и ночь, - радостно доложил Дино.
   - Ну, вы - гиганты! Правда, я в вашем возрасте готов был сутками этим заниматься. А, кого Кирк пригласил? Он в этом вопросе незаменим. Очень затейливый парень. С ним всегда интересно.
   - Были Надя и Вика, - докладывал Дино, - они стюардессы.
   - Я их знаю. Особенно - Надю. Она симпатичней. И, что? Вы же втроем были, - расспрашивал Феликс.
   - Там ещё Сиран была, - сказал Дино, улыбаясь, смотря на Макича и давая понять, что это его пассия.
   Феликс, до того улыбающийся, мгновенно преобразился в лице, как будто его только что ударило током, посерьёзнел, и тихим голосом спросил:
   - Такая, чёрненькая, с кучерявыми волосами? Стройная очень. Моего возраста.
   Дино не заметил перемену настроения Феликса и таким же радостным тоном хотел продолжить свой рассказ, но Макич осадил его.
   - Подожди! Ты, что её знаешь?
   Феликс задумчиво молчал. Повисла неприятная пауза. Феликс играл желваками и смотрел куда-то вдаль, испытывая неприятные чувства от нахлынувших воспоминаний. Прошло немало времени прежде чем он ответил.
   - Мы выросли в одном дворе. Они десять лет как переехали.
   Феликс опять замолчал.
   - Вы нигде не говорите, что знаете её. Я не буду объяснять почему этого не стоит делать, но знайте, что это очень опасно. Кирк не очень умно поступил, что подставил тебя. Он человек вольный, но мой тебе совет: держись от неё подальше и забудь её!
   - Почему? - спросил Макич.
   - Ладно, придётся рассказать тебе. Мы, как я вам сказал, росли в одном дворе. Дети есть дети. Многие в неё были влюблены. Сиран очень талантливый человек. Она неплохо, а вернее, прекрасно рисовала. Это сейчас она не притрагивается к краскам, а тогда её постоянно можно было встретить, сидящей на балконе нашего старого дома. Рисующей. Вы помните наши старые дома с большим единым балконом?
   Феликс закурил, выпустив едкий дым, заполонивший пространство над столом.
   - В нашем дворе жил парень, которого мы все очень уважали и любили. Звали его Колэ. Вы уже не слышали этого имени?
   - Я слышал, - откликнулся Дино, - он пытался ограбить отделение "сбербанка".
   Феликс утвердительно кивнул.
   - Он был первым среди нас! Его уважали не только в нашем дворе.
   - Но, "сбербанк" - это сильно! - выказал своё восхищение Дино.
   Об ограблении отделения сберегательного банка слышал почти каждый житель города. Ограбление провалилось, стрельба была слышна в разных частях города, так как милиция, довольно таки долго, преследовала грабителей, которые отбивались многочисленными выстрелами и дымовыми шашками. Ограбление было на тот период дерзким, так как с бандитизмом было покончено лет двадцать тому назад, а если честно, такового в Армении, вообщем-то, и не было.
   - Ограбление провалилось, Колэ был арестован, а в дальнейшем расстрелян. Так вот! Сиран - девушка Колэ. Они любили друг друга. Они мечтали уехать отсюда. Колэ считал, что талант Сиран раскроется в Америке. Там у неё есть родственники. Официально уехать, как вы понимаете, они не могли - их никто бы не выпустил! Они решили бежать из Советского Союза: пересечь границу с Турцией и бежать. Это немногим, но, удавалось. В семье Сиран ненавидели Советский строй. Они приехали в своё время из Египта. Отец у неё был очень хорошим мастеровым: подрабатывал ремонтом домов; клал фигурный паркет. По вечерам, в свободное время, занимался извозом. И как-то вечером его задержали. Был какой-то странный рейд. Его задержали в тот момент, когда пассажир с ним расплачивался. Опасный пассажир - "подсадная утка", работник милиции. Дело пустяковое - тысячи людей этим заняты! Можно было отмазаться всего за несколько сотен рублей, но он ругался, крыл всех матом. Это ему и не простили! Потом он одумался, решил дать взятку, но его ещё и привлекли за дачу взятки сотруднику милиции. Он был небедным человеком, своим трудом заработавшим своё состояние. Чтобы закрыть заведённое дело, потребовали десять тысяч рублей. Он отказался и сел! В тюрьме он и скончался. Они считали, что все мы в тюрьме. Ну, ладно, не будем останавливаться на этом. Это их дело. Родители уже умерли; Колэ расстреляли; и самое печальное - Сиран тронулась умом!
   Макич опешил от этой новости. Оказывается, предупреждение Кирка носило совершенно неэфемерный характер. Сиран по-настоящему больна!
   - Прямо - индийское кино, - неожиданно продолжил свой рассказ Феликс. - Иногда я удивляюсь тому, с каким удовольствием люди ходят на индийские фильмы. Там всё так просто. Оказывается и у нас в жизни очень всё просто. Жил человек, трудился, мечтал уехать в Америку. Там его талант был бы востребован. Там у него родня, такие же мастеровые как и он, но живут - не нарадуются: собственный дом; машина. Ты бы только фотографии видел!? А у нас? Посадили человека! А, так живёшь в вечном страхе. Вот, скажи, за что твоего брата посадили?
   - Сам знаешь! - нехотя парировал Дино, мол: "не упрощай!".
   - А, чем она больна? - проявил интерес, до этого молчавший, Макич.
   - У неё был нервный срыв. Вызвали скорую помощь. Она и определила её в сумасшедший дом. Там она провела не так уж и много времени, где-то - с месяц, но это уже был совершенно другой человек. А, тут ещё...
   Феликс замолчал и безнадёжно махнул рукой.
   - Что, ещё? - нетерпеливо спросил Макич.
   - Тут ещё один персонаж индийского кино.
   - Кто, ещё? - спросил Дино.
   - Толстый Лоло! Слышал о таком?
   - Кто же о нём не слышал. Владеет автосервисом, - с видом знатока, подтвердил Дино. - А причём тут Лоло?
   - Вот о нём я и хотел вам сказать. И предупредить!
   - Этот, прямо, с индийского кино сбежал, - подтвердил Дино, обращаясь к Макичу. - Знаешь, там такие злые персонажи есть!?
   Дино стал изображать злого персонажа из индийского кино, исказив лицо откровенной, примитивной, глупой злобой. Получалось неплохо. Макич улыбнулся. Заметив улыбку, Дино продолжил:
   - Так, вот это он - Толстый Лоло.
   - А, причём тут он? - недоумевал Макич, и они вместе с Дино, вопрошающе посмотрели на Феликса.
   - А, вот причём. Лоло жил неподалёку. Отец Сиран ремонтировал его особняк. Лоло платил мало и нерегулярно, но, впрочем, объём работ был большим. Лоло бывал у них дома, и, по всей видимости, тогда ещё имел на неё виды. Когда был жив Колэ, он не подавал виду, но .... с психушки её уже встречала мать и Толстый Лоло, который везде заявлял, что не оставит семью своего друга в беде. Многие изначально верили в благородство Лоло, но те, кто его по-настоящему знал, говорили, что он ничего не делает, не имея своего интереса. Этим "интересом" оказалась Сиран. Он уже её пять лет содержит. Эта квартира, около дома Кирка, и есть место их встреч.
   - Э, э, - испугано, протянул Дино, - с Лоло дело иметь опасно! Как же Кирк нас подставил?
   - Вот об этом я и хотел вас предупредить. Теперь вам всё ясно!? - заключил Феликс.
   Дино смотрел на Макича, давая понять, что ему всё ясно, но он не хочет влиять на решения принятые другом.
   - А, она, как же ..? - Макич не смог до конца сформулировать свой вопрос.
   - Тут такая история, - продолжил свой бесконечный рассказ Феликс, открывая новую грань своего повествования - сувенира "Матрёшка" -, извлекая на свет новые подробности весьма запутанной жизни своих соседей.
   - Болезнь Сиран и заключается в том, что она выискивает ребят похожих на Колэ и отдаётся им. Ты очень похож на Колэ: такой же решительный; такой же непримиримый. У вас и походка похожа. Зачем она это делает - я вам объяснять не буду! У Лоло уже была такая проблема, которую он решил. Ты будешь его следующей проблемой, если, конечно, он узнает об этом.
  
   История, рассказанная Феликсом, потрясла Макича. Он, сын академика, совершенно не представлял какими трудностями, а в данном случае, трагедией, оборачивается законное желание некоторой части населения жить лучше, зарабатывая дополнительные денежные средства для своей семьи. Он знал, что многие из них занимаются не совсем законным делом и относился к ним, несколько, пренебрежительно. История, рассказанная Феликсом, потрясла его возможно из-за того, что она слишком ярко высветила разногласие между законами социалистического общества и определённой, причём, трудолюбивой частью населения. Удивительное время, когда трудолюбие каралось законом! История была нетипична, поскольку множество людей совмещали работу на государственном предприятии с частной, незаконной деятельностью в свободное время. Слишком сгущенные краски, потрясли Макича своей нереальностью, но не верить Феликсу он не мог. Надо сказать, что разночтение между законом и населением осталось на долгие годы, даже после того как удивительно легко рухнул Советский Союз. Новообразованные государства не спят и видят, как люди пытаются заработать деньги, а масса проверяющих организаций, по какой-то идиотской логике, увеличенных в десятки раз, строго следят, чтобы ни одна копейка не была бы заработана без их "личного" участия. В тот период времени, о котором ведётся повествование, государство мешало людям жить, но при этом не надо забывать, что оно предоставляло жильё, работу и балансировало между заработной платой и стоимостью продуктов питания, а новообразованные - ничего не предоставляя, попросту мешают жить. Видимо это привычка - мешать жить и она осталась с советских времён. "Баклажан" таким же синим и остался.
  
   Грустное настроение спас, проснувшийся от своих раздумий, Беньчик. Он уже был готов к разговору.
   - По ходу пьесы пришлось сменить героев. Героиня не подошла. Слишком мелкая фактура. Сюжет мы менять не будем. Его основа - миф о шикарной жизни Улугбека. Шикарная жизнь подчинённых всегда вызывает негативное отношение со стороны благодетелей. Кто может навести на мысль о том, что Улугбек выкрал бриллианты Висика и теперь прогуливает целое состояние? Кто близок с жалким опером? Кого он послушает? Мы знаем, что он контролирует огранку алмазов в тюрьме. Это закрытая территория. Слухи, распускаемые там, могут просочиться на волю и достичь маленьких ушей мелкого хищника. Мы так же знаем, что с ним в доле начальник тюрьмы. Любой начальник имеет там "свои" уши. Я думаю, вам несложно организовать "утечку информации", именно, в тюрьме!? Всё должно быть слаженно и своевременно! Имея надёжных людей, готовых донести до начальника прискорбную весть о пропаже бриллиантов его сюзерена, мы можем приступить к экспроприации ценностей немедленно.
   - Как у нас дела в тюрьме? - обратился Беньчик к Феликсу.
   - Нормально. Там у нас есть верные люди. Они, несомненно, знают, кто доносит начальнику. Мы могли бы действовать через них.
   - Отлично! - констатировал Беньямин.
   - Я сейчас! Вардану доложу.
   Феликс удалился к барной стойке, за которой сидел Вардан: тот рукой дал понять бармену, что собирается беседовать конфиденциально и после этого внимательно выслушал Феликса. Новый сценарий ему явно нравился. Он улыбался, а когда Феликс закончил свою речь, громко рассмеялся.
   - И, как мы сами не додумались? Да, из него получится новый Сундукян!
   Беньчик, услышав сравнение с классиком армянской драматургии, почувствовал себя польщённым и неприменул выпятить грудь, но, посмотрев на своих товарищей, поумерил гордыню и скромно потупил взор.
  
   Так прошла встреча с Гордым Варданом. Друзья вернулись во двор, где и стали обсуждать сложившуюся ситуацию. Беньямин был задумчив и где-то испуган - на вопросы отвечал неохотно и флегматично.
   - Что случилось, Бено? - в очередной раз спросил его Дино.
   Не отвечать Беньчик не мог.
   - Да, ничего особенного, - в очередной раз промямлим он, но, посмотрев на Дино, почувствовал, что такой ответ его явно обижает. - Меня эта история немного беспокоит.
   - Ты, что, испугался? - прямо спросил его Дино и внимательно посмотрел другу в глаза, ища причину подавленного настроения и страха.
   От этих слов Беньчик сразу пришёл в себя, поняв, что ему лучше чётче отвечать на вопросы. Раскаленное клеймо труса неминуемо приближалось ко лбу и неверно выбранная форма поведения могла бы чётко зафиксировать его на всю оставшуюся жизнь. А жить оставалось очень долго! Банально отвечать на поставленный вопрос ему не хотелось.
   - Размышлять и, как ты выразился, бояться, это совершенно разные вещи. Я размышляю.
   - Ты мне не ответил, - тихо, но уверенно, сказал Дино, по-прежнему упорно смотря в глаза Беньямину.
   - Нет! - излишне уверенно, ответил тот.
   - Тогда, о чём ты размышляешь?
   Тон, которым говорил Дино, был неприятен. Беньчик понял, что своим поведением глубоко оскорбил друга и ему необходимо определить свою позицию, причём - это надо сделать с исключительной очевидностью. Макич не встревал в их разговор, мудро считая, что они имеют право на выяснение отношений, а если захотят, то сами обратятся к нему за помощью. Они ждали слов от Беньчика. Тот потупил взгляд и без всякого ложного, театрализованного пафоса высказал все свои сомнения.
   - Мне кажется, что эта история может плохо кончится.
   - Для кого, для тебя? - агрессивно и несдержанно, распаляясь, произнёс Дино и готов был продолжить, но его вовремя осадил Макич.
   - Подожди! Для кого?
   - Да, не для меня, - почти прокричал Беньчик, удивляясь непрозорливости своих друзей.
   - Для этого Висика. Его же могут убить! А мы не в праве лишать, хоть и косвенно, человека жизни. Мы переступаем грань! Нам никто не давал этого права.
   Речь его была убедительна. Наступила короткая пауза, которую, тихим и подавленным голосом прервал Дино, смотря куда-то в даль, опершись на перила парапета, отделявшего двор от небольшого сада с тутовыми деревьями.
   - Это ты правильно заметил. Только если мы не вернём бриллианты - не станет моего отца. Ему уже срок дали. Он должен расплатиться до конца месяца. А расплачиваться нечем! Ты, что думаешь по этому поводу? - тихо спросил он Макича, кивнув в его сторону.
   Из всей троицы только он выглядел бодрым и уверенным. В его взгляде не было и тени сомнения. Он готов был к действию.
   - Ты прав, - ответил он уверенным голосом, обращаясь к Беньчику, выставив указательный палец, - мы подошли к черте! За этой чертой - жизнь нашего друга! Ему грозит опасность! До конца месяца могут убить его отца, а, следовательно, погибнет и он сам. Получается, что мы должны равнодушно смотреть на всё это? Равнодушие - это и есть преступление! Как там: "не бойся врагов своих - в худшем случае они тебя убьют. Бойся равнодушных!". Ты сам мне говорил, что пора определяться. По-твоему получается, что ...
   - Не продолжай! Я всё понял! - ответил Беньчик, которому передалась уверенность Макича. - Я больше не буду заводить разговор на эту тему. Прочь сомненья! Всё пойдёт по плану!
   Тон, которым были произнесены последние фразы, не допускал дальнейшего развития темы разговора. Беньчик её сменил.
   - Тута созрела, - сказал он и уверенно направился в сад, для того чтобы заставить одно из деревьев поделиться своими шербетносладкими плодами.
  
   На следующий день операция под кодовым названием "Алмазные копи" вступила в свою начальную фазу. Вечером стало известно, что бриллианты удачно заменены, а в тюрьме уже распущен слух о несметных богатствах наркоторговца Улугбека. Сделать это было нетрудно, так как лица, имеющие несметные материальные ценности, являются предметом пристального внимания не только правоохранительных органов, но и тюремных сидельцев. Улугбек не имел покровительства криминальных авторитетов и замарал себя сотрудничеством с милицией, следовательно, по мнению сидельцев, в данном случае, совпадающим с мнением здравой части общества, он являлся изгоем, достойным наказания. В некоторых случаях мнение правонарушителей совпадает с мнением правообладателей. Оставалось только лишь отстранённо следить за развитием ситуации.
   На следующий день из тюрьмы на волю "пришла малява", в которой указывалось, что к этой тематике имеет отношение некоторый субъект, набравший за время отсидки, также некоторый, авторитет. В ней говорилось о водителе молоковоза, о котором, если честно, все давным-давно забыли. Указывалось, что именно он распространяет наркотики в тюрьме. О каких либо связях с начальством там не говорилось, но услышав о богатстве Улугбека, водитель в бешенстве заявлял, что именно на его горбе, там, на воле, эта "гниль" заработала своё состояние.
   Эта новость удивила Вардана. Слух об авторитетности человека, которого они с позором изгнали из своих рядов, его обеспокоил. В тюрьму ушло послание, развенчавшее миф об авторитетности бывшего шофёра. Послание с воли не произвело должного эффекта, так как некоторое разногласие между воровскими авторитетами и Гордым Варданом, всё-таки, имелось. Те не могли простить ему того, что он в своё время прилюдно отказался от сана Вора в Законе и тем самым отстранил себя от участия во "внутрипартийной" жизни. Авторитет Вардана был выше на воле.
   Действие разворачивалось по заранее заданному сценарию.
  
   Начальник тюрьмы, с утра явившись на работу, просматривал "корреспонденцию". "Источник сообщает" - так, или почти так, начинали своё повествование "внештатные корреспонденты" - глаза и уши руководителя пеницитарного заведения. Вся внутритюремная жизнь лежала у него на столе.
   Всё было как всегда: этот проиграл в карты; "опустили" насильника; короновали нового Вора; другого - объявили "прошляком"; третьего - вообще, мягко говоря, лишили сана.
   Гражданин начальник - упитанный мужчина, коренастый, с мясистым носом, бычьей шеей, с короткой стрижкой - всем своим обликом и поведением выдавал свою причастность к "славным" органам внутренних дел.
   Он приехал в город из далёкого села. Приехал без профессии. Вернее, те навыки, которые он получил у себя в селе, в городе оказались совершенно не нужны. В городе нужны были профессии: токаря; фрезеровщика; строителя; сантехника и многие другие. Этому всему надо было учиться, а времени на учёбу не было. Он приехал, практически, после того, как вернулся из армии. Маршировать бесцельно на плацу - единственное чему его обучили в армии - в городе тоже было ненужно. У него был выбор. У него была прекрасная характеристика, выданная в армии, и в которой чёрным по белому было написано, что он дисциплинирован, обладает хорошим здоровьем и может быть использован для службы в органах внутренних дел. Его заметили и в "криминальном мире". Внушительная фигура и не менее внушительные кулаки-кувалды могли пригодиться и в этом "мире". Он выбрал милицию.
   Должность начальника была вершиной его карьеры. Он знал, что прослужит на этой должности до самой пенсии и не питал особых иллюзий по поводу своего будущего. Работа ему нравилась, и он весьма осторожно относился к своим обязанностям, поддерживая паритетные отношения с авторитетами криминального мира, небезосновательно считая, что многие из них являются людьми весьма достойными. Он точно знал, что, окажись на зоне, не смог бы завоевать и доли этого авторитета и был бы обыкновенным заключённым, прислуживающим авторитетам, унижающим тех кто слабее его и усердно перевыполняющим производственные задания. Мужик - он и на зоне - "мужик"! "Мужик" оказался начальником тюрьмы и был благодарен тому, что получил возможность снимать "сливки" (естественно, совместно с "козырной" частью контингента) с производственной деятельности весьма доходного по экономическим показателям предприятия, коим и являлась тюрьма, с её почти бесплатным, по сути, рабским, трудом. С ним делились, и до некоторых пор, на "козырные" дела он не замахивался. Некоторая часть продукции с производственных цехов через весьма надёжных людей уходила "на лево", обеспечивая ему, также весьма, приличный доход. Он был доволен жизнью.
   О жизни в своём селе он вспоминать не любил. Ничего приятного. Мизерная зарплата. Перекидывать навоз из одной кучи в другую не было сил и он потратил так же много сил, чтобы устроиться в городе. Он и устроился.
   Начальник щедро делился с авторитетами криминального мира информацией, полученной от "наседок", при этом, никогда не раскрывая ценные источники своей компетентности. Не ценных - в тюрьме знали в лицо.
   Информация о том, что по тюрьме ходят слухи о шикарной жизни, которую развернули на воле наркоторговцы, снабжающие и его заведение дурманящим зельем, произвела на начальника шокирующее впечатление. Он был взбешен. Гнев нарастал с каждой минутой. Он тупо и озлобленно смотрел перед собой, сидя за массивным столом, и только хруст непомерно сильно скреплённых пальцев выдавал истинные мотивы его душевных переживаний. "Да!" - этим многозначительным словом была утверждена всеохватывающая мысль о скотской сущности человека, с примесью извечной сельской мудрости, провозглашающей постулат о недоверии ко всем особям человеческого, а, следовательно, порочного, биологического, гумуса. И, ведь, предупреждали его, чтобы он не доверял Висику. Предупреждала жена, которая невзлюбила его малорослого друга с самой первой встречи и строго-настрого запретила ему приглашать хлюпкого опера к себе домой, не объясняя причин. Он не приглашал, но сам встречался с Висиком регулярно. Их студенческая дружба только крепла. Висик - большой выдумщик и с ним было интересно. И, в том числе - доходно! Недоверия к нему не было. А надо было не доверять! Висик постоянно ссылался на то, что товар достаётся ему дорого, а количество концессионеров превышает все допустимые пределы.
   - А, я и уши развесил, - тихо, про себя, проговорил начальник тюрьмы, и так же весомо, и тоже про себя, в сердцах, добавил, - Дурак!
  
   Короче говоря, услышав о том, что по тюрьме ходят слухи о шикарной жизни, которую развернули наркоторговцы, снабжающие и его заведение дурманящим зельем, начальник был взбешен и поздним вечером того же дня прибыл на квартиру Виссариона для выяснения отношений. Виссику он уже не доверял! Ему казалось, что его обделили.
   Виссарион пребывал в обычном полувменяемом состоянии: открыл дверь в одних трусах, глупо улыбаясь, с лицом, покрытым землянисто-багровым колером. Начальнику тюрьмы всё стало ясно! Он уверенно прошёл в квартиру, отстранив Висика и захлопнув за собой дверь.
   Виссарион расшаркался, переминаясь с ноги на ногу.
   - Какие люди? Гражданин начальник, собственной персоной. Пришёл проведать старого Виссариона!? Потянешь?
   - Да! Мне говорили, что ты совсем плох стал ....
   - О, гражданин начальник пришёл прочесть лекцию о вреде двух затяжек? "Две затяжки и их последствия!".
   - О последствиях сейчас поговорим, - угрожающе и уверенно, проговорил гражданин начальник.
   Он деловито прошёл в гостиную, при этом взяв двумя пальцами Виссариона за тонкую шею и волоча за собой воздушное тело своего когда-то близкого товарища. Виссарион, оставшимися, незатуманенными частями мозга, не мог прояснить причину такого поведения. Это его оскорбило, но сил противостоять насилию у него не было.
   - Осторожней на поворотах! Это, ещё, что такое!?
   Начальник его не слышал. Резким движением он швырнул Виссариона в кресло, не давая тому подняться, и навис над ним своей тушей с вопрошающим лицом.
   - Где бриллианты, гнида?
   Висик испугался! Не надо было быть большим психологом чтобы понять, что вопрос застал его врасплох. Он был смятён. Откуда тюремщику стало известно о его состоянии? Мозги работали плохо: большая их часть, задурманенная зельем, желала потешного веселья, а небольшая часть - сигнализировала о надвигающейся опасности. Мысли спутались и пришли в конфликт друг с другом. Победила потешная, безрассудная часть.
   - Ты мой бриллиант, - наконец-то выдавил из себя Виссарион, обхватив голову тюремщика и пытаясь поцеловать его.
   Тюремщик огромной лапой сгрёб маленькое лицо лысого опера, перекрыв тому ладонью кислород. Висик стал задыхаться. Силы были явно не равны. Виссарион и в нормальном состоянии не смог бы противостоять силе противника. Обычно он его покорял и верховодил им благодаря своим умственным способностям, но таковых на данный момент не оказалось.
   Вторично прозвучал малоприятный вопрос.
   - Где бриллианты, гнида?
   Висик, попытался ударить обеими руками по бокам противника, но тот лишь слегка крякнул и с силой, наотмашь, ударил опера. Опер потерял сознание.
   Тюремщик, с лицом искажённым злобой, окинул взглядом гостиную в поиске места возможного складирования драгоценных камушков. Личные сейфы в тот период не выпускались. Зная небрежный характер своего малодушного друга, он первым делом приблизился к серванту, стоящему по середине комнаты. Дверь от центральной части массивного серванта, выполненного из натурального дуба, была закрыта. Тюремщик вспомнил, что Виссарион имел в связке несколько ключей. Моментально встряхнув брюки, валявшиеся на стуле, он вывалил содержимое карманов на пол. Прогремели искомые ключи. Тюремщик действовал лихорадочно. Открыв трясущимися руками заветную дверцу, он с лёгкостью обнаружил чёрный мешочек с искомыми бриллиантами. Их количество его ошеломило. Это же целое состояние!
   Мысль поделить содержимое мешочка поровну и удалиться была первоначальна, но природная жадность взяла вверх и решение было принято. Он медленно, с опаской, но одновременно, решительно подошёл к Виссариону, посмотрел на него, будто прощаясь, обхватил его голову двумя руками, придавил туловище коленом и резким движением свернул голову коллеги, делая упор на силу правой руки. Послышался хруст и безжизненное тело опера с переломанным хребтом, обмякнув, ещё глубже погрузилось в кресло. Дело бы сделано! Надо было замести следы и незаметно уйти. Носовым платком были протёрты отпечатки пальцев.
   Он подошёл к входной двери, посмотрел в глазок, удостоверился, что в поздний час никого на лестничной площадке нет, открыл дверь, согнулся и тихим, гусиным шагом, незаметно покинул место преступления.
  
   Ранним утром, соседка, вышедшая в магазин, заметила приоткрытую дверь от квартиры Виссариона. Позвонив в квартиру и не найдя отклика, она перешагнула порог, тихо позвав своего соседа. Картина, открывшаяся перед нею в гостиной, привела пожилую женщину в истеричное состояние и своим гортанным криком она известила о трагедии, произошедшей в их, до этого тихом, доме.
   Следственная группа приступила к своим обязанностям и первым делом стала проверять связи оперативного сотрудника. Надо сказать, что они были обширны. Неожиданно был обнаружен тайник с дурманящим зельем. Паталогоанатомическая экспертиза так же показала на наличие наркотика в крови убитого. Следствие немедленно было засекречено.
   Немногочисленные друзья опера клялись, что раскроют преступление. Клялся и тюремщик!
  
   Вышел срок. Буйного водителя пора было выпускать. Встреча в кабинете начальника тюрьмы происходила тихо.
   - Ну, садись, - начальник, сидя за столом в обшарпанном кабинете, рукой указал на стул.
   Водитель сел и проникся вниманием к своему непосредственному начальству. Он был чем-то напуган. За эти дни он наговорил много лишнего, и теперь ждал расплаты. Он уже несколько дней не спал, ожидая подвоха от своих сокамерников, вплоть до своего физического устранения.
   - Ну, что же .... как говорится - на волю с чистой совестью! Совесть у тебя чиста? Больше не будешь воровать? - вопрошало должностное лицо.
   Водитель понуро смотрел в пол, не решаясь поднять глаза.
   Его поведение понравилось начальству. Тот смилостивился и продолжил свою речь с весьма приятной новости.
   - Я тебе тут место подыскал.
   Водитель разом ожил и внимательно посмотрел на своего патрона.
   - Меня просили найти толкового человека.
   Начальник сделал паузу. Его так учили - делать паузы в разговоре и придавать ему многозначительность.
   - Есть магазин. Обувной. Туда сдают обувь. Какую - надеюсь, тебе не стоит разъяснять? Правильно понял - "левую". Мы тоже сдаём. У меня её, скажу тебе, неплохо шьют. Тебя, пока что, невозможно назначить заведующим, но через год и это возможно.
   - Я...., - водитель хотел высказать свою благодарность, и привстал со стула, но начальник его осадил, призывая занять исходное положение.
   - Тут есть трудности, - проговорил он, скрепив над столом пальцы.
   Начальник замолчал и было очевидно, что он не собирается продолжить свою речь.
   - Какие? - услужливо спросил водитель.
   - Нашего друга Виссариона нашли убитым, - выпалил начальник.
   - Не понял!? - удивился водитель, тоном, который выражал и недоумение, и при этом, большое недоверие, мол: что это вы тут "замутили"?
   Водитель, до этого пребывавший в восторженном состоянии духа, размечтавшись о новой должности, почувствовал опасность в этом непростом и жестоком мире. Он в очередной раз вляпался в неприятную историю. Ему казалось, что жизнь состоит из одних неприятностей. Это было на самом деле так.
  
   Он в жизни, с самого детства, не видел ничего приятного. Одни сложности. Сперва - в своём селе, с нищенской зарплатой родителей, потом - в городе, где его презирали и он вынужден был всех ненавидеть. Вся его многострадальная жизнь разом предстала перед глазами. Предстала не в картинках, а в тягостном мироощущении.
   Село. Тяжкий, и на тот период, практически, бесплатный сельский труд. Как в тюрьме! Платили копейки. Правда, было и подсобное хозяйство - свой собственный сад, с плодоносящими фруктовыми деревьями - и после реализации фруктов на городском рынке у них появлялись нешуточные деньги, но стоять за прилавком в городе - есть ли, что-либо унизительней этого занятия!? Каждый покупатель-горожанин норовил выказать им своё презрение, называя их спекулянтами. Не было дня, чтобы их не обижали на рынке. Ощущение, что они самая низшая прослойка общества, не покидало его. А, когда в село приезжали односельчане, устроившиеся в городе, у всех возникало к ним почтение и зависть - в модной одежде, а кое-кто и на своём личном автомобиле, с городскими манерами. Белые люди! И ему захотелось стать человеком. Он и принял решение мигрировать в город. Сад уничтожили очередные непредвиденные заморозки. Деревья расцвели, а тут, неожиданно, сразу, грянули краткосрочные морозы.
   Оказалось же, что он не мигрировал, а эмигрировал, поскольку оказался в совершенно чуждой стране, со своими сложившимися, не всегда им понимаемыми нравами. Ему захотелось обратно в своё село с его красивым, если не сказать больше - сказочным пейзажем, с чистой горной речкой. Они с ребятами в детстве сделали запруду и ходили туда купаться. Дома он свободен. Дома он всех знает. Дома было хорошо! Просто, денег платили мало, а торговать на рынке - себе дороже, не каждый решится. Ведь, ничего плохого не делали. Тяжёлый труд и .... такое непонимание и презрение.
   Домой, домой! Возьму семью и уеду. Но, разве эти отпустят!? Убили Висика. Что теперь будет?
  
   Наступила очередная пауза, но на этот раз водитель не собирался её прерывать своими вопросами. У него сложилось своё мнение о сложившейся ситуации. Это они его вовлекли во всё это, и если с ним что-либо случится - именно, им и придётся "расхлёбывать" эту ситуацию! В противном случае он их всех сдаст. Он им покажет, как выезжать на его горбу! Он был встревожен и напуган новостью, подспудно, неосознанно выработав защитную реакцию. Сразу выкладывать свои размышления он не хотел, но ещё внимательней проникся предстоящим разговором, пытаясь не пропустить ни одну деталь. Сегодня решалась его судьба!
   - Я выяснил, кто это сделал.
   - Кто? - спросил водитель.
   - Улугбек! Это имя тебе о чём-нибудь говорит?
   - Это он нас снабжает...
   Начальник строго посмотрел на подопечного.
   - Правильно! Это он убрал Виссариона. Они что-то не поделили.
   Начальство многозначительно замолчало.
   - Моего друга Виссариона, - продолжило оно, откинувшись в директорском кресле и ностальгически смотря в потолок, готовясь расплакаться. Но слёз не было!
   - Да! - со вздохом сожаления, проговорил тюремщик, ставя точку в своём ностальгировании по усопшему.
   - Теперь поговорим о нас с тобой.
   Водитель ещё больше набычился и проступившая складка на лбу указывала на нешуточные энергозатраты в перегревшемся "котелке".
   - Соседи уже показывали на частое посещение Улугбеком жилища Виссариона. Скоро его возьмут!
   Начальник прямо посмотрел в глаза водителя, мол: не мне тебе говорить, чем это для нас может обернуться. Водитель это уже знал.
   - И, что нам делать? - тихо вопрошал он.
   - Ты сегодня выходиш! Я понимаю - встреча с родными, сын ждёт, но и времени у нас мало. Можно сказать, что счёт идёт на считанные часы. Потом будет поздно!
   - Но я не смогу .....
   - Сможешь! Кроме тебя некому.
   Пауза.
   - А, завтра сразу можешь приступить к работе.
   Начальник взял лист бумаги и быстро на нём написал адрес торговой точки.
   - Подойдёшь к девяти. Там тебя будет ждать ...., - тюремщик назвал имя и отчество крупного руководителя торговой сети. - Сам!
   Водитель смотрел на клочок бумаги невидящим взглядом. Он размышлял. Имя своего нового патрона на него, несомненно, произвело впечатление. Новая перспектива. Он уже представил, как приедет в село на своём личном автомобиле. А, в него многие не верили! Решение было принято.
   - А, где мне его найти?
   - Это я тебе досконально объясню! По часам и минутам. У меня полная информация.
   Мирона, по кличке "Улугбек", нашли на следующее утро. Он лежал в собственной крови, с воткнутой финкой в районе сердца. В день его похорон была пасмурная погода. Мирон не сделал в своей жизни ничего хорошего, но погода его оплакивала. Мирон родился в Ереване!
  
   Новый день. Я не знаю, что это значит в других городах, но в Ереване с восходом солнца начинается, поистине, новая жизнь. Я не знаю, как восходит солнце в Париже. В Москве оно, вообщем-то, и не восходит. Полумгла и, как следствие, паршивое настроение преследуют жителей этого города. Катастрофическое отсутствие солнца. Девять месяцев в году. Москвичи объездили пол мира в поисках солнца. Огромное количество нерабочих дней. Самая путешествующая братия в мире - москвичи.
   Счастье жить в Ереване - очевидно! Практически, всегда светит солнце.
   Проснувшись, вы наслаждаетесь утренней прохладой, вдыхая бодрящий свежий воздух. Трава покрыта ещё инеем. Затем - прилив энергии и это означает, что солнце уже постепенно греет город, согревая, изначально, души горожан.
   Макич проснулся, как всегда, рано. Надо было спешить. Куда? Никуда - просто надо было спешить жить. Он с вечера договорился о встрече с Натой. Он ужасно соскучился, и если честно, чувствовал себя виноватым. Естественно - он не собирался ей ничего рассказывать. В первые дни он ей не звонил. В первые дни после своего падения. Он не хотел с ней встречаться, и иногда казалось, что она осталась там, в прошлой жизни. Но постепенно чувство привязанности к ней нарастало. На третий день он понял, что любит её. На пятый - что не может без неё жить! Он позвонил, сослался на занятость и увлечённость своим новым занятием - обработкой камня. Он изготовил для неё прекрасное кольцо и горит желанием преподнести его. Ната была обижена, но после нескольких его фраз сама призналась, что скучает по нему и согласилась встретиться. Впервые они говорили друг с другом полушёпотом и с некоторым придыханием, выдававшим накал нешуточной страсти.
   Яркий город купался в солнечных лучах. Родная улица жила своей суетливой жизнью. Сновали новенькие машины, с преобладающими итальянскими "Фиатами", выпускаемыми в таком же итальянском по звучанию городе - "Тольятти", с той лишь разницей, что сами машины довольно-таки грубо назывались - "Жигули". От преобладания итальянских машин казалось, что вы находитесь где-нибудь между Италией и Францией. Францией - так как то и дело слышно короткое "мерси" и многие слова оканчиваются на "тюн". Например: шноракалутюн (спасибо); ерджанкутюн (счастье); урахутюн (радость).
   Ерджанкутюн - жить в родном городе! Там, где ты родился. Там, где у тебя родные. Там, где у тебя друзья. Там, где ты впервые встретил свою любовь Серь.
   Сирум эм - я люблю! Так мог охарактеризовать своё настроение наш юный герой, но поскольку он просто жил и не собирался ничего характеризовать, то бодро шёл по своей родной улице, на встречу, как тогда казалось, своему счастью.
   Смешная реклама призывала: "Летайте самолётами аэрофлота"; "Держите деньги в Сбербанке". Летать было больше не на чем, а деньги имели перспективу держаться только в чулках помимо Сберегательного банка. Был ещё Внешторгбанк, но он обслуживал только тех, кто имел "ерджанкутюн" работать за границей и получать зарплату в валюте. Таких было мало. Отец получал некоторые отчисления за печатные труды, которые издавались за рубежом, и семья имели возможность покупать, тоже некоторые, товары в специальных магазинах.
   Горожане, также одевались в импортные одеяния, которые разными путями поступали в закрытую от внешнего мира страну, но открытый всему миру город. Не было и свободы слова. Телевидение и газеты передавали только лишь официальную точку зрения, выработанную где-то на верху политической пирамиды, но если бы Макича тогда, когда он шёл по своей родной улице, спросили, что он хочет сказать, он бы уверенно произнёс - я счастлив! Ес ерджаник эм! - это на армянском. Счастье - жить в Ереване! Я так думаю, прожив в Москве тринадцать лет.
   Макич перешёл улицу, повернул за угол и направился в сторону оперного театра. Там в саду, около "Лебединого озера", он должен был встретиться с Натой. "Лебединое озеро" - это водоём, в обязательной базальтовой оправе, по которому плывут лебеди. Белые и чёрные. Плывут грациозно, красиво, и своим видом подчёркивают живописность зеленного уголка Еревана, находящегося в самом центре города. Можно сравнить "Лебединое озеро" с Елисейскими полями, но как Вы заметили, или, как я Вам описывал, полей в Ереване мало. Есть водоёмы. Красивые водоёмы!
   Он шёл и мечтал. Жизнь была прекрасна, и он, молодой, готов был к свершениям и подвигам. Он смотрел на людей и они ему нравились. Люди были родными. Родные лица родного города. Люди не улыбались. Мужская половина, преимущественно брюнеты, облюбовала тёмные, солидные цвета, не допускающие аляповатого, цветастого и вольного трактования их сущности. Мужчины облюбовали тёмные солнцезащитные очки, и по прошествии времён, когда наконец-то показали "Крёстного отца", стало казаться, что они родом из этого фильма. Они, как я Вам докладывал, не очень улыбчивы, но надо обязательно сказать, что за всех жителей улыбается город. Он радуется, когда видит своих детей солидными и успешными. Он их любит!
   Женщины одевались - как хотели, но главным в одеянии было ощущение того, что в их жизни есть солидные и успешные мужчины. Женщины Еревана всегда одевались хорошо!
   "Лебединое озеро" жило своей совершенно непохожей жизнью. Плакучие ивы склонили ветви, а одна из них накрыла небольшой мостик, который откинулся с берега и вёл .... в никуда. По нему можно пройти в середину водоёма и оттуда покормить лебедей.
   Скамейки были заняты и они с Натой уселись на траве небольшого пригорка, отделяющего озеро от парка, в котором расположился оперный театр. Они говорили обо всём, смотря друг другу в глаза и держась за руки. Ната, больше обычного, внимательно его слушала, время от времени, от избытка чувств, усиливая рукопожатие. Когда она сжимала его руку, своей нежной ладонью с длинными и тонкими пальчиками, в это время, в унисон сжималось и его сердце, наполняя всё его существо нежностью.
   Летнее кафе, расположившееся в начале парка, было переполнено. Можно было сходить в "Козырёк", который находился неподалёку, но шумное и беспечное веселье его посетителей сегодня не привлекало. Хотелось тихого и спокойного уединения. Не хотелось менять камерную обстановку, сложившуюся вокруг храма культуры. Культурологическая особенность оперного театра заключалась не только в той деятельности, которая бурлила на его сцене, а в его блестящей архитектуре и обстановке, сложившейся вокруг него.
   - Пойдём в оперу? - неожиданно спросил Макич.
   - Как хочешь, но, по-моему, спектакль уже начался.
   - А, мы не на спектакль. Внизу есть не-то кафе, не-то бар. Там всегда прохладно.
   - А, как мы туда попадём?
   Макич уже не ответил, а направился к центральному входу в величественное, круглое, базальтовое здание, держа руку Наты и ведя её за собой.
   Массивные двери были плотно закрыты. Он постучал по стеклу, изначально тихо, затем более уверенно. За стеклом появился строгий билетер, который отрицательно махал рукой. Макич достал из кармана две рублёвые купюры и помахал ими в ответ, в надежде, что скромная прибавка к такой же скромной зарплате билетера, отворит стеклянное непонимание. Так и случилось. Билетер в ливрее, а может и униформе - кому как нравится - отворил массивную дверь, вожделенно смотря на купюры, но вместе с тем, произнёс:
   - Спектакль уже начался. Вам надо будет переждать.
   - Мы не в зал. Мы - в кафе.
   Билетер оценивающе заулыбался, широко открывая дверь и пропуская молодых людей, не забыв при этом на ходу завладеть неожиданной прибавкой.
   Кафе находилось на нижнем этаже. Пол, покрытый мрамором и мраморные в некоторых местах стены, а так же, несомненно, кондиционирование здания, создавали прохладу в торжественной обстановке.
   Два бокала шампанского и несущиеся откуда-то сверху, из-под небес, великолепные, оперные голоса, создали небывалую, незабываемую обстановку.
  
   Ерджанкутюн! Этим словом определялась жизнь в тёплом и любимом городе - городе, в котором счастье поселилось вместе с солнцем. Ничто не предвещало той жизненной катастрофы, которую им обоим придётся пережить. Они оба будут вынуждены покинуть свой любимый город. Покинуть - по разным причинам, но в любом случае, их жизнь будет похожа на мостик в "Лебедином озере", ведущим... в никуда. Только, кормить там надо будет не лебедей.
   Они вынуждены будут мигрировать из Еревана. Мигрировать, а не эмигрировать, так как в любом городе мира, в котором появлялся Макич, именно его там спрашивали: "который час?", и "как пройти на ту, или иную, улицу?". Спрашивали, совершенно не представляя, что он только что там появился.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 3
   НАУКА.
  
   Чапа печатала на машинке; Гога курил и смотрел на Каратетова - до обеда было ещё далеко! Теннисные ракетки ждали своего часа. Отдел металлорежущих станков проектного института ожидала премия. Проект был сдан, начальство выехало в Москву, а в межпроектье делать было нечего.
   Сотрудники сновали по коридору, перекуривали и ждали, когда выйдет старший научный сотрудник - Гога, и приступит к своим не менее важным обязанностям - поддерживать остроту ума в творческом коллективе. Георгий выходить не собирался и курил прямо в комнате, прохаживаясь среди кульманов, стряхивая пепел в кулёк, изготовленный из забракованного листка с чертежом детали, имеющей странное название: капа. "Капитолина" не вошла в проект - от неё, после жарких споров, решено было отказаться.
   Гога думал о том, чем бы ещё занять умы мужской части вверенного ему научного подразделения. Уже отгремел конкурс на звание обладательницы лучших ягодиц и была определена "Царь Ж.па" - сотрудницы, имевшие "веские доводы", оценивались по дестибальной шкале - а новых идей не появлялось.
   Молодёжь в отсутствии лидера резвилась, выдавая "на гора" менее интересные идеи: снимали стопорное кольцо с конструкторского кресла и ожидали того момента, когда одна из сотрудниц - дама с весьма тяжёлым характером - присядет на него. Грохот стремительно падающего сидения и сопровождавший его визг сотрудницы, севшей на кресло, несомненно, веселил, но повторная попытка увенчалась неудачей: она заметила отсутствие детали и устроила скандал, обвинив молодых инженеров в отсутствии фантазии. Молодые - вырезали кольцо из картона, умело его подкрасили под металл, заменили и ждали своего часа. Сотрудница пришла, осмотрела стул, не заметила подмены, с удовольствием отметив, что её гневная тирада возымела действие на молодых повес, и плюхнулась в кресло. Грохот и визг развеселил, но не более того. Шутки по поводу девственности Каратетова - штатного математика отдела Карапетяна - уже опостылели, а новых идей, как не было, так и не намечалось.
   Остались позади насыщенные трудовые будни, когда весь отдел работал над завершением проекта. Работали до десяти вечера. Сдать проект не успевали. Трудно представить, что бы случилось, не успей отдел закончить работу: институт остался бы без премии; соседний, крупный завод, остался бы без чертежей, а выпуск новой гаммы станков уже был включён ему в производственный план; опытный завод при институте остался бы без корректированных чертежей станка оригинальной конструкции, экземпляр которого уже вывозили на выставку в Париж, где он не остался незамеченным. Вместе со станком выезжал директор, который по приезде очень восторженно отзывался о выставке и в особенности в той её части, в которой была отмечена оригинальная конструкция станка. Опытный завод уже заканчивал электроэрозионный комплекс, предназначенный, для зачистки заусенцев на расспределительном вале комбайна "Волга-Дон". Уже заходил главный инженер завода и в очень твёрдой форме потребовал от руководства их отдела корректированные чертежи. Работа кипела! Отдел устал.
  
   Макич трудился в лаборатории испытания и диагностики металлорежущих станков. Туда он попал по настоянию отца, который не мог смириться с тем, что сын будет трудиться в ненаучной области. Лаборатория находилась на территории опытного завода и создавалось впечатление, что она является неотъемлемой его частью, но впечатление было ошибочным - лаборатория была неотъемлемой частью отдела металлорежущих станков. Все станкостроительные заводы обязаны были заключать договора с институтом и предоставлять ему свою продукцию для испытаний на надёжность. Каждый десятый металлорежущий станок, выпускаемый в СССР, производился в Армении, занимающей среди союзных республик почётное третье место в этой отрасли - сразу же после России и Украины. Лаборатория без работы не оставалась. Макичу нравилась его работа: он находился в любимом механической цехе, с его приятными запахами обрабатываемого металла, смазочных и охлаждающих жидкостей, среди рабочих, досконально знающих своё дело. Сам институт имел очень красивую архитектуру. Трёхэтажное, округлое здание, и отходящие от него линиями в разные стороны, такие же трёхэтажные корпуса, создавали интересный комплекс.
   На испытания поступил горизонтально-расточной станок модели 2А622, выпускаемый флагманом станкостроительной отрасли - Чаренцаванским Заводом Расточных Станков. Семнадцатитонная махина находилась в лаборатории и ждала своего часа, чтобы водрузиться на испытательную площадку. Работа в лаборатории кипела: на специальном дренаже была установлена новая многотонная чугунная плита, на ней просверлены крепёжные отверстия и шла подготовительная работа по переброске станка. Испытания были поручены Макичу. Прошлой осенью он стал аспирантом Московского Высшего Технического Училища имени Баумана - "Бауманки", и этот факт не позволял ему расслабиться. Сегодня был прекрасный день - он получил положительный ответ на свою заявку на изобретение: электромагнитное нагрузочное устройство для испытаний было признано новшеством в этой области.
  
   Он работал с утра до позднего вечера, часам к одиннадцати выходя из предприятия. Жить в Ереване и не работать - невозможно! Постоянно хочется работать! И, не только потому, что надо жить, а для этого нужны средства. Ради бога, какие средства!? На работе платили мало. Когда он поступил в институт, его заработная плата составляла сто пятнадцать рублей, и с этой мизерной суммы вычитывали подоходный налог, и налог за бездетность. Правда, надо отметить, что в то время, когда он только что поступил на работу, он, практически, ничего не знал. Да, он окончил институт и с неплохими отметками, но конкретная деятельность требовала опыта и больших навыков - каждый станок состоит из нескольких тысяч деталей, и определить, какая из них вышла из строя при больших нагрузках, было непросто. Для этого надо было разобрать весь узел и только тогда появлялась искомая деталь.
  
   Хотелось есть. Только к концу рабочего дня он почувствовал, что голоден. Можно было заехать домой, пообедать и затем вернуться. День был ненормирован. До дома надо ехать минут двадцать, столько же - на обед, и если не расслабляться, то к началу второй смены можно было вернуться.
   Погода была пасмурная: лил мелкий, моросящий дождь; тротуары покрывались грязью. С опозданием, но неминуемо наступала осень - разгар виноградного сезона. К началу осени горожане с вожделением смотрят на Арарат, в ожидании, когда он сменит свою белоснежную шапку на серое кепи - виноград созрел и наступила эра виноделия. Молодое вино заменяет все виды спиртных напитков, в том числе и водку. Коньяк - это вечером. С хорошим соленым сыром, острыми: бастурмой и суджухом. С обязательным сладким виноградом без косточек. Контрастно - как и всё в Армении!
   Вечером надо будет встретиться с Беньчиком, посидеть немного. Вечером, это - часам к двенадцати ночи. Такой жизнью он жил и надо признать, что раньше двух часов ночи в Ереване не ложились спать. Город ещё не спал.
  
   Макич опаздывал. Он немного припозднился, и чтобы успеть к началу второй смены, решил воспользоваться услугами частного извозчика: молодой, весёлый парень взялся за умеренную плату подвезти его до предприятия. Макич с ним расплатился, вышел недалеко от своего предприятия, купил сигареты в киоске и уже пешком продолжил свой путь.
   До здания института оставалось метров пятьдесят. Неожиданно, появилась милицейская "Волга", из которой вышел сотрудник Госавтоинспекции, строго посмотрел на него и приказал:
   - Твои документы!
   Макич опешил: к Госавтоинспекции, идя по тротуару, он не имел никакого отношения! Комедия положений: сотрудник дорожной службы требует документы у пешехода! Надо сказать, что документы - имеется в виду паспорт - ни тогда, ни сейчас, никто с собой не носил и не носит, и тем более, не предъявлял, и не предъявляет автоинспекторам.
   - А, Ваши документы? - нашёлся Макич, после секундного замешательства.
   - Старший инспектор Симонян, - нехотя взял под козырёк упитанный инспектор, а затем уверенно расправил портупею.
   - Знаете что, уважаемый Симонян, мне кажется, что Вы немного не понимаете сложившуюся ситуацию. Дело в том, что, как Вы заметили, я иду по тротуару и являюсь пешеходом. С Вами у нас нет общих тем для разговора, и потому, уважаемый, я Вас прошу сесть в свою машину и ... продолжить своё движение по проезжей части. Я ясно выражаюсь?
   Макич говорил учтиво, но давал понять малоумному инспектору, что готов говорить с ним и другим тоном.
   Инспектор посмотрел на него презрительным взглядом, означавшим, что мелкий инженеришка в его представлении ничего собой не представляет, и продолжил свой допрос:
   - И на чём ты сюда приехал?
   Макич удивился малоумности вопроса. Комедия!
   - На самолёте, - сказал он, распустив крылья и сделав небольшой вираж вполоборота.
   Глаза инспектора налились кровью. Он "заплатил" большие деньги за то, чтобы быть принятым в ограниченный контингент автоинспекторов, а этот инженер, с его мизерной зарплатой, смеётся над ним!?
   Инспектор, схватил Макича за лацканы осенней кожаной куртки и попытался ударить его коленкой в пах, злобно шипя:
   - Я тебе покажу, идиот!
   Инспектор не знал, что имеет дело с "мастером спорта" по борьбе. Подсечка, и падение в грязь! Макич успел лишь на лету поймать его милицейскую фуражку и водрузить её на место. Самого инспектора он не поймал. Тот пытался встать, но его уверенно держали в унизительном положении на коленях. Инспектор понял, что если он будет упорствовать, то инженер его, просто-напросто, побьет. Он этого не хотел и взглядом побитой собаки, жалобно, снизу вверх смотрел на победителя.
   Завыли милицейские сирены: к месту неожиданного противостояния, с визгом тормозов, подрулили милицейские машины. Двери молниеносно распахнулись, из машин моментально, на подмогу своему подельнику, ринулись сотрудники милиции. Их было много! - противостояние приобретало масштабный характер. Силы были, на первый взгляд, не равны, но если учесть бойцовые навыки молодого инженера, то силы были, приблизительно, идентичны. Поверженный Симонян воспрял духом, поднялся с колен, уверенно ухватился за лацканы и зарычал:
   - Иди сюда, я тебе говорю!
   Макич разорвал захват и хотел было бежать, но несколько человек в милицейской форме окружили его, пытаясь схватить. Это им не удавалось - опытный самбист, провёдший на ковре не одну сотню часов, вовремя пресекал попытки дилетантов, умелой подсечкой укладывая их на землю, а кое-кого приходилось, даже, бить локтем в бок, по рёбрам. Милиция напирала!
   Родной коллектив после рабочей смены выходил с предприятия. Первым заступился за своего молодого сотрудника заведующий отделом электрохимических методов обработки. Седовласый мужчина строго спросил:
   - Что вы хотите от парня?
   За ним с тем же вопросом подошли и другие сотрудники института. Инженера, очевидно, не вызывали у работников органов внутренних дел должного пиетета. Они - хозяева жизни, получают от неё всевозможные блага, а эти жалкие люди, с их смехотворной зарплатой, собираются им перечить!?
   - Отойди! - прорычал низкорослый, некондиционный сотрудник милиции: дегенеративно-сложенный, с красными щеками; коренастый, с короткими ногами.
   Такое обращение вывело инженерию далеко за рамки своей интеллектуальной деятельности.
   - С кем ты так говоришь, мальчишка!? - возмутился заведующий отделом.
   - С тобой и говорю, - прорычал коротконожка и оттолкнул учёного.
   Макич, уже усомнившийся в своей победе, увидев такое обращение, моментально преобразился: страха и до этого не было, а тут на него нахлынула волна возмущения.
   - Пидарадз! - точной оценкой прозвучала объективная характеристика, а вслед за ней хлёсткий удар в челюсть придал ей весомую аргументацию.
   Коротконожка рухнул! Макич ударил одного из стражей порядка ногой, а другому досталась увесистая оплеуха, и всё это сопровождалось изощрённой бранью. Вокруг работников милиции собралась возмущённая толпа.
   Первым ретировался Симонян. Остальные потянулись за ним: подхватили коротконожку и ринулись к своим машинам.
   - Мы ещё вернёмся, - кивая головой, кричал Симонян.
   - Тот, кто не вернётся, я того маму ...., - ответил Макич и продолжил: - Вернись, чтобы я тебе погоны в ж.пу засунул!
   Симонян понял, что эта угроза не эфемерна: как-то поникшим взглядом посмотрел он в сторону противника, признавая своё полное поражение.
   Коллектив расходился. Инцендент был исчерпан. Макича за рукав тронул парень, со словами:
   - Спасибо, брат! Это всё из-за меня.
   Макич его не сразу узнал - это был хозяин машины, на которой он подъехал к институту. Макич удивился:
   - Ты-то тут причём?
   - Сегодня рейд был - ловили тех, кто незаконно занимается частным извозом. Ты сошёл - они и подсели ко мне! Ты должен был дать показания о том, что заплатил мне деньги. Нетрудовой доход! Спасибо тебе, брат!
   Ему стало всё ясно. Его хотели использовать! День был испорчен. Работать не хотелось. Встречу с Беньчиком надо перенести на более ранний срок. Хотелось выпить! Он зашёл в лабораторию и оттуда набрал рабочий телефон Беньямина.
  
   Беньчик трудился на общественном фронте. После окончания филологического факультета университета, он работал секретарём комсомольской организации одного из техникумов. Работа вызывала у него отвращение.
   - Ты не представляешь с кем приходиться общаться!? На общественной ниве подвизается антиобщественный элемент! Если раньше, приехав из деревни, чтобы устроится в городе, надо было освоить какую-нибудь профессию, то теперь этого делать не надо. Надо найти родственника, уже достигшего в городе общественного положения, и попросить, чтобы он устроил тебя на работу. Карьерный рост начинается в комсомоле, затем - партия, и какая-либо работа в государственных структурах. При этом, не надо знать совершенно ничего: надо просто читать и писать, для того, чтобы заполнять протоколы собраний. "Дюрёвня" окучивает общественную ниву!
  
   Беньямин, будучи студентом, написал стихи, которые были выпущены отдельным сборником, но затем, по мере его взросления, стихи стали более жёсткими, с попыткой противостояния, борьбы и изобличения, что вызывало у редакторов непонимание и такое же противодействие. Его больше не печатали.
   Его решили устроить в газету - специальным корреспондентом. Для этого надо было быть членом Коммунистической Партии! Проработав в комсомоле несколько лет, он мог рассчитывать, что в скором времени получит заветный партийный билет. А, до этого он "отбивал номер" в своём техникуме, в котором появлялся нечасто. Там он говорил, что находится в райкоме, а если звонили в техникум из райкома - секретарша отвечала, что он на территории. Секретарша неплохо справлялась с его обязанностями! В это время Беньямин находился дома: курил; размышлял; пил бесконечное кофе.
   Макич не совсем понимал своего друга. Так бездарно проводить время!? - ради чего?
   - Тебе легко говорить, - отвечал Беньчик, - у тебя - любимая работа, а меня не печатают! То, что мне интересно, им неинтересно. Меня никогда не будут печатать! Понимаешь?
   - Пойди на компромисс, найди удобную форму, возьми на вооружение аллегорию. Многие же так делают?!
   Аллегория в искусстве Беньямина не привлекала: он был прямолинеен как его кумир Владимир Маяковский. Длинные волосы были давно пострижены; короткая стрижка выдавала бойцовый характер непишущего поэта. Его многое раздражало. Казалось, что он живёт в постоянном противостоянии. Он лишился своего поэтического дара, а общественная работа заключалась в разворачивании постоянных дискуссий в райкоме комсомола. Его там ненавидели! Постоянные выговоры лишали Беньямина возможности вырасти из штанишек комсомола: получить заветный партийный билет к солидной жизни. Если бы не друзья отца, то его бы давно выперли из общественной жизни этого района, но за него постоянно заступались. С Беньямина снимали выговор, а затем, провоцировали на дискуссию, и в результате - новый выговор. Последний был - "с занесением в личное дело".
   Дискуссия развернулась нешуточная! Райком не выполнил план по комплектованию комсомольского отряда на, такую же, комсомольскую стройку в России, в Сибири. России, в очередной раз, потребовались беслатные рабочие руки, потребовался бесплатный, рабский труд.
   План не выполнил Беньямин. В его техникуме даже не знали, что есть такие стройки, а когда агитационная бригада известила выпускников о перспективах молодёжи на дальней стройке в Сибири и желающие переступили его кабинет, то Беньямин быстро переубедил молодых специалистов не ехать туда, сказав им, что эти стройки уже давно стали рассадником алкоголизма и наркомании - к нему возвращались ребята, которые там побывали, и рассказывали, что на самом деле происходит на этих стройках. Беньямин устроил собрание, на котором "прибывшие" выступили перед "отъезжающими". В райкоме были вне себя от этой наглости!
   Беньчик заявил: "Аморально выполнять какие-то фиктивные планы за счёт здоровья молодых специалистов! Мы должны помочь им овладеть профессией! Мы должны способствовать их трудоустройству! Мы должны способствовать тому, чтобы они создали здоровые семьи, подчёркиваю - здо-ро-вые! А, Вы предлагаете выслать их из республики на малооплачиваемые и неквалифицированные работы. Разве нам здесь не нужны рабочие руки?". Речь его была убедительна. И, вообще: он потребовал от секретаря райкома сменить стиль руководства, заявив, что все они работают в молодёжной организации, и их деятельность должна соответствовать требованиям и потребностям молодёжи. Ему влепили очередной выговор!
   Беньчик смирился и перестал ходить на работу. В райкоме этому были даже рады. Так спокойней! Спокойней было и Норе.
   Они поженились на пятом курсе. Встречаться уже не было сил - их тянуло друг к другу. Беньчик заявил о своём намерении жениться уже на первом курсе, но родители Норы были против. Беньчик не внушал им доверия! Зато, он внушал большое доверие самой Норе, которая была непреклонна в своём желании выйти замуж, именно, за него. Она его не-то, что любила, она его - боготворила, что, однако, не мешало ей присматривать за ним, как за малым ребёнком. Тяга Беньямина к спиртному была взята под жёсткий контроль. Нора находила его везде до того, как он терял контроль над собой. Беньчик пил в меру!
   "Но разве её выпьешь!": эта фраза означала, что сегодня никто, и даже его любимая Нора, не помешает ему напиться. Таких дней становилось больше, так как Беньямин напивался после жарких споров в райкоме и, как результат - очередного выговора.
   Надо сказать, что Беньчик с Норой были счастливы - в их доме поселились любовь и согласие! Мама Беньчика полностью доверила бразды правления Норе, чему не препятствовал и его отец. Нора руководила их семьёй. Ни один рубль не проходил мимо её, сформированного бюджета - в доме появились необходимые вещи: новая кухонная посуда; новый телевизор; новая мебель в столовой и спальной комнате. Она оставляла каждому необходимую сумму на личные нужды, а остальные деньги прятались в "кубышку", местонахождение которой знали только она и мама Беньчика. Беньчику была положена самая большая, расходная часть бюджета. Он тратил больше, чем получал. С мамой Беньчика Нора находила общий язык. Мама всегда была на её стороне. Надо сказать, что Нора зарабатывала больше всех в их семье - прекрасный специалист английского языка был нарасхват: она "держала" учеников; преподавала в ВУЗе; делала переводы.
   Беньчик её любил и тяготился своей никчемностью. Его зарплата была мизерная! Он писал статьи и его изредка печатали, но по большей степени этот труд приносил небольшие деньги. Кухонные размышления изменили его: дотоле словоохотливый и восторженный парень, стал замкнутым и не очень разговорчивым. Когда сидели в кафе, он любил молча наблюдать за посетителями, и из разрозненных, услышанных фраз, пытался определить тему их разговора, отмечал стиль поведения, пытался выяснить место их работы.
   - Ищет типаж, - как-то отметил Макич, посмотрев на Дино.
  
   Дино был успешен. Он одевался лучше всех. У него появились настоящие деньги! Широкая золотая цепь, висевшая на шее, свидетельствовала об этом. Дино заведовал цехом на изокомбинате вместо отца. Удивительная работоспособность и явный талант руководителя приносили нешуточный доход. По большей части, в ресторанах расплачивался за друзей, именно, он. Это его нисколько не тяготило. Дино умел зарабатывать и умел тратить!
   Посещение ресторанов не входило в семейный бюджет, сформированный Норой, а Макич, с его мизерной зарплатой, был не очень платежеспособен - его зарплаты хватало лишь для того, чтобы пригласить друзей в ресторан всего один раз в месяц. Остальные деньги шли на то, чтобы доехать до работы, а так же там питаться. Он работал, чтобы доехать и питаться! Дино приглашал их раз в неделю, и раз в месяц расплачивался Беньчик. Нора, выдавала деньги молча, но с таким видом, что о повторной попытке пригласить друзей в ресторан не могло быть и речи - бюджет этого не допускал!
   Макич не тяготился своим положением, так как сам тратил всё, что получал, и даже, иногда, просил денег у родителей и их тоже тратил. Деньги, как категория, его не интересовали - ни свои, ни чужие! Он даже не задумывался об их значении в своей жизни. У него была любимая работа и он был счастлив. Он знал, что сделает её и продвинется дальше. Он много думал о своей работе: спонтанно возникало видение новых конструкций, новых приспособлений, новых методов исследования. Он видел последовательность, которая привела бы его к успеху. Он, по-своему, был счастлив, нисколько не задумываясь о том, какими дивидендами обернётся его научная деятельность. У них дома никогда не заводили разговор о деньгах. Разговаривали о чём угодно, вплоть до политики - обо всём, кроме денег. Как категория, их не существовало!
  
   Его исступлённость в работе имела и свои корни. Немаловажной причиной того, что он больше времени проводил на работе, была Ната. Прошло уже три года, как она переехала в Соединённые Штаты!
   До этого они встречались уже шесть лет и юношеская привязанность уже давно переросла романтические рамки. Они любили друг друга. Они давно признались друг другу в этом. На свадьбе Бено и Норы они были "свидетелями" и все присутствующие провозглашали тост за их пару. Все знали, что они поженятся. Это было решено: был назначен день, когда Макич официально, как полагается, попросит руки Наты. Решено было сделать это без особого шума: Макич, неоднократно бывавший у них дома, должен был зайти к ним, и попросить у родителей её руки - официально, что называется, для проформы - затем должны были зайти его родители и дальнейший ход событий не предвещал особых неожиданностей.
   Дома у Наты его всегда принимали хорошо. Отец Наты, выходец из Сирии, всегда был брит, в независимости от времени суток, был всегда опрятно одет, подтянут и улыбчив. Мать подчинялась этой поведенческой линии. Иногда, правда, казалось, что эти улыбки несколько фальшивые, так как колючий взгляд маленьких, чёрных глазок выдавал неособое дружелюбие. Об этом думать не хотелось.
   Всё шло по намеченному плану: Макич, как всегда, с самого утра, тщательно искупался, отутюжил брюки английского костюма, надел белоснежную сорочку, завязал строгий галстук, сверил его длину и остался доволен. Он не любил коротких галстуков - такие люди, с галстуками, длина которых доходила до середины груди, вызывали у него саркастический смех.
   - Смотри, "дояр" пошёл, - как-то в ресторане заметил Беньчик, показывая на мужчину в галстуке до середины груди.
   Грохот заводящегося ГАЗ-51 свидетельствовал о том, что сравнение было метким - смеялся Дино.
   Одевшись и мельком взглянув в зеркало, он остался доволен собой. Он был уверен в себе. Как всегда! Таким он родился. Он знал, что будет любящим мужем и у него будет хорошая семья - такая же, как и у его отца.
   Он был счастлив. У них появятся дети. Двое. Желательно - мальчик и девочка. Они с Натой неоднократно это обсуждали. Он даже знал, как назовёт мальчика - Вилен. В честь отца.
   Осталось только присесть на дорожку. Макич приготовил кофе, решив, что времени у него предостаточно. Впереди вся жизнь!
   Родители были на даче. Отцу предоставили прекрасный участок в живописном уголке Армении, где он в течение восьми лет построил небольшой, но очень оригинальный домик. Их семья имела и государственную дачу, но родители после постройки собственной - там не бывали. На государственную дачу ездил только Макич с друзьями. Ездил на машине отца. Ната с Норой сидели на заднем сидении, о чём-то шептались, а Беньчик - на переднем, важно взявшись за верхний поручень, отчего создавалось впечатление, что на дачу едет очень крупный чиновник, возможно, партийный деятель. Видя его, работники Госавтоинспекции незамедлительно отдавали честь, думая, что это академик или кто-то из его высокопоставленного окружения находится в машине. Дино вместе со своей подружкой ехал сзади. Его всегда останавливали. Дино часто менял подружек, и каждый раз на следующий день спрашивал мнение Наты о своей новой пассии, объясняя это тем, что они будут дружить семьями и мнение Наты для него основополагающе. Нате никто не нравился. Дино был в поиске. Девушки висели на нём гирляндами, но ни одна из них - в районе сердца.
  
   Макич уже готов был выйти из дома, как, неожиданно, зазвонил телефон. Трубку брать не хотелось. Он спешил, сам не зная почему. Перед выходом он несколько засуетился, нервно зачёсывая волосы. Обычно на это уходило очень мало времени: пара зачёсов снизу вверх - и он был готов к выходу. Сегодня эта незамысловатая процедура заняла больше времени. Он себе не очень нравился. Этому чувству он удивился: наверное, устал! Всего несколько минут посидев в кухне за чашкой кофе, он заметил перемену в своём настроении. Тревожно-звонящий телефон внёс эту дисгармонию.
   Сердце сжалось в предчувствии беды. Такие переживания ему были не знакомы - он всегда был уверен в себе. Он был уверен в окружающих себя людях!
   Макич снял трубку. Это был Дино.
   - Привет, - не очень весело, проговорил Дино.
   Что-то случилось! Голос крёстного был тихим и печальным.
   - Что случилось? - не ответив на приветствие, спросил Макич.
   - Нам надо встретиться, - предложил Дино.
   - Где и когда? - уверенно спросил Макич.
   Он решил, что позвонит Нате, скажет, что зайдет позже, и объяснит, что Дино нужна помощь. Он не знал - какая, но точно знал, что первым делом встретиться с Дино.
   - Сейчас, - таким же голосом, сказал Дино, - Выходи. Мы уже внизу.
   - Иду!
   Макич бегом спустился вниз. Около своего подъезда его ждали Бено и Дино. Вид у них был печальный.
   - Что случилось? - спросил Макич.
   Ответа не последовало. Друзья не решались смотреть ему в глаза.
   - Вы что, так и будете молчать, как партизаны!? Может быть кто-то из вас что-нибудь скажет? Что за молчанка? Мне, между прочим, надо спешить! Вы не забыли, что я сегодня иду ....
   Макич не успел докончить предложение - его перебил Дино. Таким же тихим и печальным голосом, смотря себе под ноги.
   - Тебе, никуда не надо идти.
   - Не понял!
   Макич набычился. Он, по-настоящему, не мог понять, что они этим хотят сказать!? Они его друзья, но .... Ему показалось, что затронута честь Наты. Показалось, в этой прострации, в этой нереальной обстановке, когда в самый примечательный день приходят его друзья, поведение которых он не может объяснить. Он смотрел на них строго и непонимающе.
   - Она вышла замуж, - сказал Дино, поднял на него глаза, и ужаснулся сказанному.
   - Что ты сказал?
   Макич схватил Дино за отворот сорочки и готов был удушить его.
   - Повтори, что ты сказал!
   Дино не отвечал. Он не мог повторить, и только преданно и печально смотрел на своего друга. Молчал и Беньчик. Макич обратился к нему, пытаясь нервно улыбнуться и спросить, не сошёл ли Дино с ума.
   - Что он говорит?
   - Он говорит, что Ната вчера вышла замуж, - спокойно подтвердил Беньчик. - Это на самом деле так!
   Макич, не мог поверить. Это злой розыгрыш! Его друзья зашли слишком далеко! Эти шутки ему не приятны!
   - Бен, я многое тебе прощал, все твои фокусы, но поверь, что это неудачная шутка. Мне это неприятно!
   Беньчик смотрел на него открытым взглядом. Макич понял, что никто не шутит. Тогда ... что за глупость? Как Ната могла выйти замуж? Его Ната! Она не могла его предать! Это невозможно! Но, взгляд Беньчика говорил об обратном. Макич не имел права ему не верить. Он не имел права не верить своим друзьям. Они его никогда не обманывали! Они были ему всегда верны! Как же так? Макич молчал. Бено почувствовал, что недоверие сломлено и продолжил:
   - Звонил её отец. Сказал, что из Америки приехал сын знакомого его брата. Плёл, что, якобы, Ната в него влюбилась. Вчера сыграли свадьбу.
   Беньчик снова замолчал. Ему уже не хотелось ничего говорить.
  
   Макич знал, что у отца Наты есть брат в Америке. Он жил зажиточно, о чём свидетельствовали многочисленные фотографии, на которых брат вместе с семьёй был сфотографирован на фоне собственного дома в Лос-Анджелесе, во дворе которого стояло несколько престижных автомобилей. Брат регулярно высылал посылки с одеждой. Каким образом они из Сирии попали в Соединённые Штаты - Макич не знал, но история успешной жизни своего дяди была пересказана Натой в самых мельчайших подробностях. Ната предлагала после женитьбы переехать в Америку. Макичу эта идея казалась дикой! Он думал о родителях: отца бы исключили из партии и незамедлительно, не взирая на заслуги, сняли бы с работы. Без работы он не проживёт и года. Макич это знал точно! Идея о переселении, на его взгляд, была глупой - он не говорит по-английски; он русскоязычен! Макич тогда не знал, что и от его русскоязычия польза будет небольшая. Если ты не идёшь к Америке, то она приходит к тебе - такая эта страна! Успешная страна, и только никому невдомёк, что от этой успешности многие люди становятся неуспешными. Такая это страна, делающая многих неуспешными. Потому она и успешная, что есть - неуспешные! Пришла Америка, в лице дядюшки-фетишиста, и отобрала у него самое ценное. Сказала ему, что он неудачник и уехала. Немногим позже это станет нормой.
  
   - Этого не может быть. Ещё вчера я с ней говорил. Мы не встречались всего несколько дней. Я позвонил, сказал, что сегодня с утра зайду, и сказал, что вечером подъедут родители. Она была несколько печальна. Я обратил на это внимание. Она сослалась на усталость, сказала, что завтра будет всё хорошо. Этого не может быть!
   Макич говорил в полусне, как сомнамбула, смотря куда-то внутрь себя, невидящим взглядом. Ему многое стало ясно: все эти разговоры об Америке; всё это почитание чуждого образа жизни; все эти смешные фотографии, на которых люди радуются своим пожиткам и фотографируются с ними с таким видом, как будто только что стали обладателями Нобелевской премии. Он не заметил перемен в Нате. Он не любил, когда с ним спорили: сказал, что он никогда не переселится в Штаты, значит - никогда не переселится - баста!
   Не может быть! Он должен с ней встретиться.
   - Пошли! - приказал он.
   - Куда? - ответом прозвучал вопрос.
   Макич обернулся к друзьям. Он ожидал этого ответа.
   - Их нет дома - мы уже там были. Никто не знает, где они: ни соседи; ни родня. Мы были уже у её тётки. Она точно не знает. Дино грозился перебить всю мебель - она была напугана, но сказала, что, точно не знает.
  
   Это было поражением! Настаивать бессмысленно. И унизительно! Он поник. Посмотрел на своих друзей.
   - Прости, - тихо сказал он, обращаясь к Дино.
   - Пошли, - предложил крёстный.
   Они не знали, куда их ведёт Дино. Ему хотелось побыть одному, но Дино с Беньчиком уже шли впереди и он понуро поплёлся за ними - он не понимал, что происходит! Светило ласковое майское солнце - он его не замечал! Перед глазами потемнело. Серые здания нависали над ним и казалось, что вот-вот они рухнут на него. Он шёл по катакомбам с низко опущенной головой. Ему было тесно. Города не было! Он понял, что ничего не знает о нём: были какие-то нежилые здания, с тёмными, серыми, отдающими металлическим блеском, обесцвеченными окнами, и безлюдный город, покрытый гарью и туманом, как после бомбёжки. Упала бомба, убила всех, и только он идёт по безжизненному городу. Идёт и плачет. Пытается найти родных и близких, но всех их убило нейтронной бомбой, оставившей покосившиеся здания, но убившей всё живое. Скоро рухнут и здания и похоронят под обломками и его самого. Ноги еле волочились. Он не замечал, что одет в белоснежную сорочку и праздничный костюм. Ему казалось, что на нём грязное рубище, и он израненный, весь в крови, плетётся, падая и поднимаясь, еле волоча ноги, хватаясь за холодные стены рушащегося здания.
   Друзья обернулись и увидели его: стоящего на подкашивающихся ногах, облитого потом, во влажной сорочке, держащегося обеими руками за базальтовую шубу цоколя здания. Они подбежали к нему: поддержали и усадили на скамью около подъезда. Беньчик протёр платком ему лицо; Дино снимал с него пиджак. Казалось, что он был пъян и ничего не соображал: затуманенные, мёртвые, стеклянные глаза смотрели куда-то вниз, невидящим взглядом.
   - Принеси ему воды! - тихо приказал Дино, обращаясь к Беньчику, расстёгивая пуговицу на сорочке и развязывая тугой узел на галстуке.
   Бено, испуганного, как ветром сдуло и, буквально через две минуты, он появился с бутылкой дистиллированной воды и нашатырным спиртом, купленными в аптеке.
   Его привели в чувство: подержали намоченный нашатырным спиртом платок около носа, затем протёрли им виски, облили водой голову, а к шее приложили компресс.
   Он ожил. Яркий солнечный луч слепил глаза и казалось, что ничего вокруг не изменилось, но это было на самом деле не так. На самом деле он умер! Это был не сон - ото сна можно проснуться, протереть лицо, ущипнуть себя и удостовериться, что солнце слепит на яву, но он точно знал, что не проснётся и с ним уже всё это случилось. Его предали и унизили! Предал самый родной человек. Он не имеет права на жизнь!
   Бено и Дино смотрели на него. Они знали, что не должны его оставлять.
   - Я пойду, - произнёс Макич.
   - Ты пойдёшь с нами, - тихо, но безапелляционно заявил Дино. - Я сказал! Я твой крёстный. Пошли!
   - Куда?
   - Ко мне.
   - Я - домой.
   - Нет, ты пойдёшь с нами.
   Дино цепко держал его под руку. Сил выбраться не было. Он не мог встать со скамейки - ноги затекли. Если бы он встал, то непременно бы упал. Картинность не была ему присуща. Он знал, что друзья его не отпустят. Его друзья! Они единственные, кто держит его в этом мире. Он посмотрел на них таким взглядом, как будто давно их не видел. Они ни в чём не виноваты и не хотелось их обижать. Он знал, что они от него не отстанут, и если он будет настаивать, то возникнет неприятная ситуация и он вынужден будет истерично им доказывать, что он хочет побыть в одиночестве. Истеричность была ему не присуща. Он решил подчиниться. Крёстный, как всегда, прав! Он сам встал со скамейки. Ноги болели. Кровь неприятно, мелкими щипками разливалась по жилам.
   Они шли втроём к дому Дино: он посередине; Дино и Бен - по бокам. Издали казалось, что это часть похоронной процессии: опустившиеся плечи, взгляд, прилипший к земле.
   Маран окатил их полуподвальной сыростью. Темно-красные стены покрылись черноватым оттенком. Не протёртые поверхности пней серели пылью. Свет не зажигали. Полутьма и сырость - в их когда-то весёлой обители. Макич сел, поставил локти на пыльный пень и обхватил ладонями поникшую голову. Нахлынула тоска. Как жить после этого?
   На пне появились граненые стаканы. Дино, ножом сточил хлястик из фольги вместе с поролоновой пробкой и поставил на стол зелёноватую бутылку водки "Столичная".
   - Бено, разливай, - тихо приказал он, а сам удалился и вскоре появился с небольшой тарелкой с сыром.
   Водка была разлита до самых краёв.
   - Ну, - кивнул Дино, глазами призывая Макича опорожнить содержимое стакана.
   Макич посмотрел на стакан, решая, что ему делать, но рука сама потянулась к нему: он обхватил его ладонью, поднёс к губам и залпом опорожнил. Дино довольно закивал и посмотрел на Бено. Они молча последовали его примеру.
   В этот день, практически молча, было выпито пять бутылок водки "Столичная". Сыр остался нетронутым.
  
   Дино храпел, опустив тяжёлую голову на сложенные на пне руки; Беньчик спал в старом кресле, время от времени, ёрзая и издавая писк маленькой мыши, суетящейся около ломтика сыра.
   Макич ничего не понимал. Он отключился раньше других - сказалось нервное перенапряжение. Он слышал разговор по телефону: Беньчик, заплетающимся языком, гортанно рычал:
   - Молчи! Все вы суки!
   Это единственное, что помнил Макич. После - он отключился!
  
   Макич встал и на ватных ногах пошёл в сторону двери. Его шатало. Он упал, ударившись о стену, вскарабкался по ней, навел чёткость, и так же шатаясь, пошёл к выходу.
   Дальнейшее он помнил смутно: ночь; тьма; родной подъезд; смутные силуэты и обрывки фраз в звенящей голове. Он улыбался. Помнит Бдэ и ещё каких-то ребят. Он протянул руку к Бдэ и хотел его обнять. Ему хотелось попросить у него прощения. Он был к нему несправедлив. Говорить он не мог, он только мычал. Рука была протянута и он потерял равновесие, поднял голову, увидел звёзды: они ярко горели на чистом небе. Было спокойно и красиво. Это он помнил!
   Удар между глаз опрокинул его навзничь. Он лежал, поджав под себя ноги. Его били ногами, а кто-то бил каблуком по голове.
   Они ушли. Он попытался подняться, собрав последние силы, приговаривая про себя: "домой, иди домой!". Липкая жижа сушила руки. Мерзкое ощущение! Что было потом, он не помнит напрочь.
  
   Ранним утром Нора бежала в сторону дома Дино. Бежала растрёпанная, в халате, в тапочках на босу ногу. Она знала, что они в маране.
   Дверь была открыта. Она осторожно переступила порог, увидела "батарею" пустых бутылок под одиноким пеньком, и ей всё стало ясно. Её драгоценного супруга в полутьме не было видно. Жутко воняло перегаром. Изнутри помещения доносился мужской храп. Ему, с небольшим интервалом, вторило свистящее сопение. Нора продвинулась в глубь помещения. Перегар усиливался.
   На открытом диване-книжке спали Дино и Беньямин. Спали в одежде. Дино спал на спине, широко раскинув руки, а Беньчик калачиком свернулся на второй половинке дивана. Сердце у Норы отлегло - она нашла свою половину! Ноги подкосились и она тяжело села на пенёк, служащий стулом, и со вздохом двумя ладонями поправила волосы, убрав их со лба. Отдышалась.
   Нора осуждающе, и вместе с тем, с некоторой жалостью смотрела на них, не решаясь будить. Вчерашнее рычание морским котиком Беньямина в трубку телефона не произвело на неё какого-либо впечатления. Во всём была виновата она! Беньчик говорил, что не может придти, и это означало, что он не может оставить своего друга, а она "наседала" и требовала его скорейшего возвращения. Она знала, что он никогда не оставит друга в беде, но всё-таки перечила ему, и требовала, требовала ... Сама виновата!
   Ей было известно о предательстве Наты - она знала, что её семья уже давно подала документы на выезд из страны, но им могли бы и не разрешить это сделать. Ната делилась с нею, просила держать всё в тайне. Норе это, с большим трудом, но всё-таки удалось сделать. Она хотела рассказать об этом Беньчику, но не была уверена, что он не расскажет Макичу, и тогда их дружбе с Натой пришёл бы закономерный конец. Стало бы очевидно, что рассказала именно она - Нора.
   Ната говорила, что ей не хочется уезжать, но родители настаивают. Говорила, что она, конечно же, никуда не поедет - она любит Макича и не сможет без него жить. Так поступить ... Какая подлость!? Нора никогда не простит Нату! Вместе с Макичем она предала и всех их. Пусть катится в свою Америку, к своим придурочным родственникам! Дура! Она никогда ей не простит.
   То, что случилось ночью с Макичем, её глубоко потрясло. Звонила Лариса Осиповна и сказала, что Макича кто-то избил. Он был пьян до полусмерти. С ним такого никогда не было - он пил в меру и даже не курил. Это трагедия! Нора, только успела спросить: где Беньчик? Лариса Осиповна ответила, что не знает. Как она бежала!? Норе стало плохо сердцем. Она посмотрела на стол, увидела стакан с водой, и механически поднесла его ко рту и сделала глоток. Водка обожгла ей гортань. Нора, задыхаясь, выпучила глаза и пыталась заглотнуть хоть немного воздуха. Она закашляла.
   Первым открыл глаза Дино: протёр их, привстал на диване, высвобождая руку из-под Беньчика, и уставился на Нору. Её он не ожидал увидеть. Дино смотрел на неё коровьим взглядом, не решаясь что-либо произнести. Ускользающая из-под него рука Дино разбудила Беньчика: он встрепенулся, как будто что-то забыл и только что вспомнил; засуетился, пытаясь сойти с дивана; наткнулся на стену; протёр глаза и увидел Нору. Свою Нору! В одном халатике, в тапочках! Растрепанную. Сползти с дивана мешал Дино - Беньчик перелез через него. Дино тупо и недовольно смотрел на Беньчика, удивившись прыти, с которой тот слезал с дивана.
   - Норик я сейчас, - хрипло промурлыкал Беньчик.
   Дино не особо радовала перспектива быть свидетелем их ссоры и потому он встал и шаркающим, но быстрым шагом, ретировался в сторону мастерской.
   В отсутствии Дино, Беньчик совершенно ослаб и умоляющим взглядом смотрел на Нору. Он хотел подойти к ней, опуститься на колени и просить прощения.
   Беньчик не успел подойти: на него обнимая и плача, свалилась Нора - он еле удержался на ногах. Реакция Норы его удивила. Он ожидал иного! Нора никогда не ругалась и не устраивала сцен, но умела строгим взглядом выразить своё недовольство. Беньчик хорошо знал этот строгий и надменный взгляд и немного побаивался его. Поведение Норы его обеспокоило. Неужели что-то случилось с его родителями? Он был убеждён в том, что что-то случилось! Внутри у него похолодело. Он её даже не обнял.
   - Что с отцом случилось? - спросил он.
   - Ничего, - оторопела Нора, удивившись его вопросу, - и с мамой всё в порядке.
   - Тогда, с кем!? - продолжил свой допрос Беньямин.
   Он был уверен, что с кем-то из его близких, что-то случилось. Душевед и душелюб знал свою жену - знал лучше, чем знает самого себя!
   Нора поняла, что вела себя неверно и уже не сможет скрыть факт избиения Макича. Железная Нора решила сменить тактику. Она моментально просчитала, чем может обернуться её признание: Дино и Беньчик ринуться искать противника, и в своём дворе это им удастся сделать. Дино многие знали и уважали. Норе не хотелось, чтобы Бен участвовал в дальнейших событиях. Как его оградить от всего этого, она не знала, но искренне этого хотела. Она не думала ни о ком - ни о Макиче, ни об их дружбе - только о Беньчике.
   - Ни с кем. Везде всё в порядке, - соврала Нора, сузив глаза-блюдца до лисьих размеров, и как ни в чём не бывало, продолжила, - Пошли домой.
   Главное - увести его домой, а там она предпримет все меры, пустит в ход все ухищрения и оставит его дома. Она думала только о нём!
   Из мастерской выбежал Дино, судорожно что-то ища, и непонимающим, блуждающим взглядом, осматривая помещение.
   - Макич где? - тревожно спросил он, подтвердив своё непонимание характерным жестом, выставив перед собой ладони.
   После успокаивающих слов Норы, Беньчик готов был сменить свою тревогу на безмятежную усталость, но вопрос Дино подтвердил его догадку о том, что с его близкими что-то случилось. Макича нигде не было! Они оба тревожно уставились на Нору. Возможно - она им принесла горькое известие! Как же они упустили друга, находящегося на грани самоубийства!? Сами напились, а его не проконтролировали!? Грош цена им после этого!
   Беньчик ожидая плохих известий, смотрел на неё.
   - Ничего особенного - он дома. Еле добрался, - улыбаясь такими же глазами, ответила она.
   Беньчик смотрел на неё взглядом Станиславского - не верю! Это недоверие она сразу же почувствовала. Ей уже не хотелось врать. В их семье никто не должен врать.
   - Его побили около подъезда, - тихо, опустив глаза, произнесла она, но затем подняла их и, уверено глядя на Беньчика, продолжила, - Звонила тётя Лара и сказала, что он дома. Лежит. Кто побил - никто не знает.
   Беньчик смотрел на неё осуждающе, мол: верить тебе больше нельзя!
   - Нора, иди домой! - тихо, но уверенно, приказал он.
   Она могла бы ему не подчиниться, закатить истерику, но знала, что после этого она его потеряет.
   - Хорошо, - подчинилась она.
   - Тебе скоро на работу, - напомнил Беньчик.
   Это означало, что если он придёт домой и увидит её там, то его молчаливый упрёк найдёт малоприятное словесное подтверждение.
   - Я знаю, - произнесла Нора и покорно направилась к выходу.
  
   Они смотрели друг на друга, молчаливо пытаясь найти ответ на интересующих обоих вопрос: кто это мог сделать? Макича избили! За что? Если это обычные хулиганы, то - это один вопрос - с этим можно справиться. Если это всемогущий американец, дядюшкин протеже, то - это совсем другое дело! С чего начать?
   - Гадать не будем! - принял мудрое решение Дино. - Выйдем во двор и там всё узнаем.
   Они по очереди умылись, долго охлаждая головы под краном умывальника и пытаясь промыть одурманенные мозги. Холодная вода бодрила. Оба знали, что сегодня у них будет трудный день. Дино принёс полотенце, затем удалился в мастерскую, оставив открытой дверь.
   Бено видел, как он взял финку, ручной, тюремной работы, с ручкой из чёрного обсидиана, чередующегося с белым ониксом. Стальное лезвие блеснуло на солнце идеальной полировкой. Дино не мог сообразить куда спрятать финку: вращал её в руке и смотрел на неё. Обычно такого рода предметы прятали в носке, но финка была острой и могла поранить ногу при ходьбе.
   - Мне тоже что-нибудь дай! - требовательно прокричал Бено.
   - Тебе не надо! - ответил Дино сквозь дверной проём. - Её одной хватит.
   Дино резко махнул финкой в воздухе, затем положил её на верстак, удалился в глубь, и появился с ножом, лезвие которого было одето в кожаные ножны. Ножны были велики, но другого выхода не было - финка была одета в ножны. Дино открыл шкаф, достал оттуда джинсовую сорочку с длинным рукавом, переоделся, засунув финку в ножнах в левый рукав. Манжеты сорочки застёгивались при помощи заклёпок и плотно огибали запястье. Дино, правой рукой резко отстегнул манжет левого рукава, молниеносно достал финку, придерживая ножны левой ладонью и оголяя лезвие. Он остался доволен: экипировка - то, что нужно!
   Бено вошёл в мастерскую, осмотрел поверхность верстака, не нашёл ничего примечательного; выдвинул металлический ящичек, посмотрел внутрь, пошарил рукой и достал небольшую металлическую пластину, служащую, по всей видимости, подобием наковальни. Бено зажал пластину в ладони: она аккуратно там легла, придавая хилой руке уверенную тяжесть. Бено опустил её в карман брюк. Брюки, от тяжести металлической пластины, стали спадать с него. Дино улыбнулся.
   - Ты будешь говорить!
   Это означало: твоё оружие - слово! Пластина с грохотом погрузилась обратно в ящичек.
  
   Они вышли на улицу. Был обычный понедельник: во дворе сновали люди и спешили на работу; заводились и трогались с места автомобили, увозя своих счастливых обладателей на доходную работу. Автомобилей стало много.
   Они не знали с чего начать своё расследование: ходили по двору, здоровались, всматриваясь в лица соседей, пытаясь найти в их выражении лица или радость, или сожаление по поводу ночного происшествия. Соседи были заняты собой: здоровались быстро, между делом, и в их поведении не было ничего необычного.
   Ходить с диким видом по двору не хотелось. Можно было зайти к Макичу и у него самого выяснить - кто и зачем на него напал, но делать это тоже не хотелось. Они должны были сами выяснить все обстоятельства происшествия, и придти к своему другу только тогда, когда виновники будут наказаны. Они знали, что должны наказать тех, кто избил их пьяного друга!
   Дино остановился посередине двора. Было видно, что его осенило.
   - Пошли! - сказал он и уверенно направился в сторону крайнего подъезда здания, в котором жил Макич.
   Они поднялись на первый этаж, к квартире, в которой жил старый инвалид, которого все звали - Морис. Эта кличка прилипла к нему с незапамятных времён, когда ещё выпускались сигареты "Филип Моррис" с угольным фильтром, в красивой пластмассовой упаковке. Сигареты были очень популярны в Ереване, а ими торговал именно Морис, причём, - я устал повторять - торговал он ими всю жизнь незаконно. Такое было время, когда торговля импортными сигаретами и, вообще, импортным товаром считалась делом незаконным. Морис содержал свою многочисленную семью, причём, содержал её неплохо. Окно первого этажа служило витриной, на которой были вывешены упаковки сигарет: "Мальборо"; "Кэмал"; "Кент" и, конечно, непременного - "Моррис". Морис получил "лицензию" на торговлю с непамятных времён. Взамен он регулярно снабжал различных оперативных сотрудников, различных ведомств, немаловажной информацией: отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности - информацией о доходах граждан; работников уголовного розыска - о гражданах с криминальным мышлением; комитет госбезопасности - о неблагонадёжных личностях. Недавно среди "неблагонадёжных" оказался и академик. Морису, в том числе, было приказано наблюдать за ним. Каким образом к безногому инвалиду Морису стекалась информация - для этого надо писать отдельную книгу. Когда появилась связь с комитетом госбезопасности, все остальные органы оставили его в покое. Морис "стучал" умеренно и был специалистом высшего класса. Он не зарывался!
   Дино позвонил в квартиру Мориса. Дверь долго не открывалась, так как, по всей видимости, Морис был дома один и надо было подождать пока он заберётся на специальную, многоступенчатую тумбу, посмотрит в глазок, подумает, и только после этого откроет дверь. Был слышен шум от роликов самодельной тележки, на которой передвигался Морис. Дверь открылась.
   Морис сидел на тумбе справа от непрошенных гостей и, откуда-то сверху, удивлённо смотрел на них. Друзья его между собой называли не Морисом, а - Бари Уайт, так как лицом подпольный инвалид был удивительно похож на американского певца: такое же округлое лицо с неестественно массивной челюстью, обрамлённой тёмной бородкой. Только - Морис пел совершенно другие песни!
   - Морис, здравствуй! - смотря не вверх, а перед собой, уверенно, и, где-то, требовательно поздоровался Дино.
   Морис не ответил - смотрел на них сверху, с обыденным выражением лица: зачем пришли - выкладывайте! Дино шире открыл дверь и прошёл в прихожую. За ним последовал Бено и закрыл за собой дверь.
   - Морис, кто ночью избил Макича? - спросил Дино, обращаясь к виртуальному образу, глядя перед собой и не поворачиваясь к сексоту.
   - А, зачем я тебе должен отвечать? - откуда-то сверху, спокойным, хриплым голосом парировал Морис.
   - Сам знаешь, что должен! - уверенно ответил Дино.
   Морис размышлял. Дино знал, что к аресту своего брата "приложил руку", а вернее - ухо, и сам Морис. Об этом знал и Морис. Брат уже давно был на свободе, переехал из Еревана в Ростов и история с его арестом давно забылась. Были наказаны все - кроме Мориса! Инвалида было решено не трогать.
   - Это опасно! - предупредил Морис.
   - Ты не совсем понимаешь, что опасно, а что - нет, - так же спокойно, ответил Дино.
   - А, какие у меня гарантии? - поинтересовался Морис.
   - Моё слово! - гарантировал Дино.
   - Хорошо, - согласился Морис. - Его избил Бдэ и его друзья. Друзей не знаю. За что избил - сам догадайся! Они курили "план" около подъезда.
   - Ясно, - со вздохом сожаления сказал Дино, - А, где Бдэ?
   - С утра уехал на машине в институт, - информировала своеобразная "справочная", и если понадобилось - отчеканила бы и номер автомобиля, но этого не понадобилось. Не тот случай!
   Они вышли во двор. Дино шёл спереди. Он уже знал, что должен делать!
   Машина завелась и резво, с визгом, ринулась на проезжую часть улицы. Дино спешил! Буквально через несколько минут они подъехали к зданию института народного хозяйства.
  
   "Нархоз" жил своей беспечной жизнью. Отпрыски обеспеченных родителей стояли перед институтом, важно демонстрируя достояния семей, к которым они принадлежали. Перед небольшим институтом было припарковано множество машин. Столько машин не было даже около политехнического института, который превышал "Нархоз" по численности студентов в несколько раз. Ниже "Нархоза", около медицинского, было припарковано ещё больше машин.
   Серый окрас безвкусного здания, больше похожего на сельский клуб, обрамляла совершенная серость его абитуриентов. Дино с трудом припарковался. Бдэ не было! Его "Жигули" "шестой" модели стояли перед центральным входом в институт.
  
   Метаморфозы, произошедшие с семьёй водителя молоковоза, были очевидны: он уже несколько лет заведовал обувным магазином и преуспел на этой должности. Торговля была ему по душе, и даже больше - можно было сказать, что он себя в ней нашёл, или вернее, он нашёл путь к материальному благополучию, не утруждая себя познанием каких-либо наук, а те навыки, которыми он обладал, оказались достаточными для торговли. Ему дали квартиру в новостройке на окраине города, которую он обменял, с доплатой, на двухкомнатную квартиру в центре и стал соседом академика Вилена Викторовича.
   Жизнь ему нравилась! Он чувствовал себя уверенно, а иногда - хозяином жизни! Он человек, добившийся успеха, денег, уважения. Эти жалкие интеллигентики, с их мизерным заработком, вызывали у него отвращение. Он - другое дело! Он университетов не кончал, но смог устроиться в жизни. Он дорого заплатил за своё благополучие!
   Жизненные установки генетически перешли к сыну. С этим было всё в порядке! Обучить его для поступления в институт - с этим были сложности. Не суть важно, чтобы он поступил в институт самостоятельно - на это никто и не рассчитывал - желательно, чтобы он что-то знал. Ну, хотя бы - назвал столицу Италии, или Франции. При поступлении это спрашивали. Дело оказалось нелёгким: отпрыск чувствовал свою силу, но совершенно не был склонен забивать мозги лишней информацией. Всё что надо, он и так знал: всю "бухгалтерию" в магазине отца он знал "на зубок"; в людях разбирался неплохо, и знал с кем можно поддерживать отношения, а с кем этого делать не стоит. Он знал - кто и сколько в этом мире стоит! Стоимость человека определялась несколькими параметрами: сугубо материальным положением; физическими возможностями; возможностью отобрать, откусить "лакомый кусок от пирога". Ценились люди, обладающими полным набором вышеперечисленных свойств.
   Репетиторы, с которыми он занимался, стонали от его тупости и требовали тройной оплаты своих услуг. Деньги решают всё! - сын торговца учился на четвёртом курсе института народного хозяйства. Народное хозяйство их семья знала хорошо! В первый год он не поступил - не помогли даже деньги. Его отмазали от службы в армии: устроили в техникум, где он, не посещая занятий, проучился два года, а затем только - был принят студентом в столь приличное заведение.
   Рост благосостояния семьи сказался и на характере молодого студента: он рос и вместе с ним росло его самомнение. Он считал себя человеком исключительным! В чём заключалась его исключительность - он не мог объяснить. Он свою исключительность, просто, чувствовал!
   Искать Бдэ по всему институту во время занятий не пришлось. Его нашли в соседнем сквере в компании молодых людей аналогичного склада. Склада чего? Сразу и не объяснишь: тупости; малоумия; необразованности; самомнения; вороватости; озлобленности; агрессивности; малодушия - перечисление свойств грузного "предмета", обучающегося "рулить" экономикой народного хозяйства, заняло бы много времени.
  
   Бдэ сидел на скамейке, а его друзья ... Стоп! Друзей у него никогда не было! Само понятие дружбы и дружелюбия ему не было знакомо - оно заменялось "понятиями"! В этом мире нет дружелюбно настроенных людей! Это жизнь среди врагов! "Понятия" в этой среде заимствованы из воровского, блатного мира, но к ним никакого отношения не имеют. Вся компания, собравшаяся около Бдэ, хотела служить в милиции, а именно, в отделе по борьбе с хищениями социалистической собственности - укорочено - ОБХСС. В этот отдел брали и из их института. Все они мечтали о карьере юриста, но материальное благополучие, и в основном, общественный статус прародителей не позволял им это сделать. Люди с воровским, блатным мышлением желали работать в милиции и заняться хищениями социалистической, то есть - народной, собственности. Ну, и .... флаг им в руки!
   Дино с Беньчиком уверенно и медленно шли к компании студентов, в середине которой, на скамье, сидел жирный противник. Бдэ был одет в тонкую водолазку с коротким рукавом, чёрного цвета, в которой еле умещались, поистине, женоподобные груди и складки необъятного живота. На шее блестела толстая золотая цепь. Обязательные чёрные очки придавали некоторую изящность округлому и одутловатому лицу. Короткая стрижка свежо свидетельствовала о посещении самого известного парикмахера города Еревана, который обучался своему искусству в загадочном городе Чёрный, где-то в Западной Украине. Стрижку от чемпиона Европы по парикмахерскому (хотелось сказать спорту, но наверняка это не так - хотя, тогда: почему - чемпиону?) искусству было видно издалека.
   Бдэ их заметил, но не подал вида. Он был уверен в себе! Дино с Беньчиком, после вчерашней пьянки, не вызывали особого уважения: вид у них был, несколько, помятый и понурый. Бдэ был доволен собой - он знал что ответить: предстоял обычный разговор, к которому он собирался привлечь все ему знакомые силы "общества по понятиям". Дино уже давно не был так авторитетен. Да - он крестник самого Гордого Вардана, но, надо признать, что и тот растерял своё былое величие: по тюрьмам не сидел, а к воровской жизни относился скептично, неоднократно высказывая своё презрение к воришкам, обирающим своих соотечественников. Пришла новая эра. Эра торговцев! "Всё смешалось в доме Оболенских!"
   Беньчик забежал вперёд, помня слова Дино о том, что его оружие - слово! Разговор должен был начать именно он. Беньчик не знал о чём он будет говорить, издали присматривался к противнику, на ходу приводя свою артистическую натуру в некоторое дурашливое и многомерное состояние, готовясь словесной аркебузой поразить соперника и привести его авангард в смятение, превратив его в аръегардный отстой, которым, на самом деле, вся эта смесь любителей "понятий" и борцов за денежные знаки, вообщем-то, и являлась.
   - Привет специалистам куннилингуса! - улыбаясь, бодро поздоровался Беньчик.
   Экономисты удивлённо уставились на него, ничего не поняв и пытаясь молчаливо выяснить - ошибаетесь - не что говорит странный субъект, а кто он на самом деле? Внушительная фигура Дино, оставшегося на втором плане, придавала "додику" неопределённый статус, и экономисты решили не встревать. Дино тоже был удивлён вопросом, поскольку ни о каком "куннилингусе" никогда не слышал. Набычился только Бдэ.
   - Что ты сказал?
   - Говорю: дебет с кредитом сводите?
   Вопрос экономистам явно понравился. Они знали толк в сведении дебита с кредитом и многозначительно улыбнулись.
   - Не понял? - начал свою речь Бдэ с обычного вопроса.
   - Говорю: лифчик не жмёт?
   Беньчик рукой потрогал массивную грудь непонятливого Бдэ. Этого он не ожидал.
   - Я тебя ...., - только и успел сказать он, тучно привставая со скамьи и направив маленькую, по сравнению с туловищем, руку, пытаясь схватить Беньчика.
   Молниеносно сверкнуло лезвие финки, полоснувшей Бдэ по груди, разрезав водолазку. Появилась кровь!
   - Стоять! - приказал Дино, направив лезвие в сторону "экономистов", пытающихся придти на помощь своему вожаку.
   Бдэ с ужасом смотрел на разрезанную водолазку и выступающую из-под неё струйку крови. Выражение лица привычно-удивлённо констатировало: "не понял!?". Беньчик не стал ждать смены настроения, последовавшей после созерцания ущерба, молниеносно ударил противника в пах - стон противника провозгласил меткость попадания! Дино держал в напряжении будущих деятелей от народного хозяйства, которые были уже не рады, что волей обстоятельств оказались в столь неприглядной ситуации. Их учили оказываться в нужном месте и в нужный час, а тут: они оказались совсем и не в том месте, и со временем у них тоже были проблемы - его не было! Им надо было уходить. Они проклинали этого Бдэ, по вине которого они лишились выбора.
   Первым ринулся прочь маленький экономист, у которого не выдержали нервы. Он быстро просчитал ситуацию: здесь поножовщина, а связываться в дальнейшем с милицией ему не хотелось, поскольку он знал, что если выясниться, что его отец заведует универмагом, то сотрудники правоохранительных органов не оставят этот факт без внимания, и постараются извлечь определённую выгоду из этого. "Определённая выгода", в прошлый раз, обошлась его предку в пять тысяч рублей.
   Он бежал и думал: Бдэ, несомненно, обидится, но он скажет, что бежал за помощью и, следовательно, он должен бежать в аудиторию и там поднять много шума. Откликнуться работники деканата и поножовщине будет дан статус официального разбирательства. У этого Бдэ криминальные наклонности и такие же - знакомые. Наверняка, сам виноват!
   Беньчик не терял времени зря. Он колотил "старшего экономиста". Были нанесены удары по носу; между глаз; по рёбрам. Заключительный - пришёлся по голове, свалив противника наземь.
   С окна центрального корпуса высунулась дама и стала горланить призывы о помощи. Сквер постепенно пришёл в движение: с его дальних уголков стали подбегать студенты, проникнувшиеся призывами дамы о помощи; завыли милицейские сирены. Бен оценил ситуацию: нож в руках Дино мог обернуться нешуточным сроком заключения!
   - Дёргаем! - крикнул он Дино.
   Дино и сам был не рад вою милицейских сирен.
   - Ты первый! - сказал он, и было видно, что если Беньчик не сдвинется с места и не пустится на утёк, то он так и будет стоять с финкой в руках.
   Беньчик дёрнул в сторону центра города. Дино, видя направление, в котором бежал Бен, побежал в другую сторону, на ходу выкрикивая:
   - Если кто сдаст нас - будет иметь дело со мной!
   Милиция не успела. Бен дворами ринулся в сторону своего дома. Пробежав несколько кварталов, он остановился, отдышался, вышел через арку на улицу, там смешался с толпой, и походкой солидного гражданина продолжил свой путь до ближайшего такси.
   Дино добежал до остановки; втиснулся в отходящий автобус; проехал на нём одну остановку; спустился; поймал машину и уже через десять минут был дома. Он вызвал своего молодого товарища - Арманчика, которому покровительствовал с его юных лет, передал ему ключи от машины, рассказал о происшествии, проинструктировал и послал за автомобилем.
   - Подойдёшь, внимательно осмотришься, удостоверишься, что никого нет, и только тогда сядешь в машину. Если кто подойдёт - скажешь, что сам оставил там машину. Меня спросят - я подтвержу. Понял меня?
   - Понял! Не беспокойся, всё будет в порядке.
  
  
   День не предвещал ничего неприятного - так им казалось, так как чувство исполненного долга заменило тревогу за содеянное. О том, что будет дальше, им думать не хотелось.
   Бен и Дино сидели в маране и пили кофе. В дверь постучались. Дино подошёл к двери, посмотрел в глазок и спросил:
   - Что надо?
   Голос из-за двери отчётливо проговорил:
   - Через два часа будешь у Графа!
   Посетитель ушел так же, как и появился.
   Дино поджал губы и призадумался. Встречаться с Графом он не хотел!
  
   Граф любил жить красиво, а для этого нужны были деньги. После последней отсидки в России он вернулся домой, в Ереван, и пустил там корни. Директора магазинов были шокированы его появлением. К ним на приём приходил щуплый невзрачный человечек, очень учтивый и улыбающийся, одетый скромно и не амбициозно. Посетитель не вызывал беспокойства, его пропускали в кабинет, где он скромно усаживался на стул и смотрел кроткими глазами просителя на торгового работника.
   - Слушаю! - говорили ему, ожидая, что он напросится на работу и ему незамедлительно откажут, и на этом его посещение закончится.
   - Здравствуйте! - говорил неприметный посетитель и не дожидался ответа.
   Как правило, ему никто не отвечал, а только, с нетерпение, желали побыстрее выпроводить его. Если бы директора магазинов знали, сколько смысла заложено в обычном приветствии!?
   - Здравствуйте, говорю я! - повторял человечек.
   - Ну, здравствуй, здравствуй. Что надо!? - уже с раздражением отвечали ему торговые работники, с нетерпением смотря на часы.
   - Мне? Ничего! - удивлялся человечек.
   Такое поведение вызывало ещё большее раздражение и непонимание: неужели он не понимает, что отнимает слишком много времени!? Недоумение было написано на, исказившемся от этой наглости, лице торгового работника.
   - Тогда закрой дверь с обратной стороны!
   - Вы не поняли: мне самому - ничего не надо, а вот, Граф, Вас хочет о чём-то попросить.
   - Кто? - удивлялись директора.
   - Э! - удивлялся посетитель, и затем с раздражением, громко, почти крича, продолжал, - Что уши с утра не мыл? Говорю, тебя о чём-то просят!
   Платили все! Изначально, нехотя, но затем, когда из магазина стал пропадать товар и появлялась недостача, платили с охотой. Директора боялись недостачи! Можно было и заявить, что с прилавков воруют, но тогда появилась бы комиссия и обнаружила бы, что в магазине находится товар, которому там находиться не полагалось. Получалось, что директор торговой точки заявлял сам на себя. Таких дураков не находилось! Многие считали, что обязаны платить, потому что, как гласит народная пословица: "от тюрьмы и от сумы не зарекайся". Они нарушают закон и, следовательно, могут за это и сесть. В тюрьме им зачтётся! Работа директором магазина была наполнена трепетными буднями, страхом и полна унижения. Работа - не сахар! Ну, да, и, бог с ними! Обычная история, и тут Ереван не оригинален по сравнению ни с одним городом Советского Союза, да, и, мира. Социализм прибыл в Ереван из Москвы, вместе с ней он и разлагался, а рэкет изначально прибыв в Москву из-за океана, достиг и периферии. Своего ничего не было!
   Положение Графа в городе стало законным. Он был уважаем и к нему потянулась народная тропа, а по ней масса почитателей его таланта. Граф был талантливым судьёй! В молодости он решал спорные вопросы мудрее самого царя Соломона, но в тот период, который мы описываем, предпочтения Графа в решении спорных вопросов лежали в материальной сфере. Спор решался преимущественно в пользу той стороны, которая платила больше. Ну, разве это не мудро? Кроме него функцию третейского судьи выполняли и другие уважаемые люди, и Джодж Вардан в их числе, причём, решали справедливо, не опускаясь до примитивного материального инстинкта, но, надо сказать, что и решения, принятые Графом, имели статус беспрекословных. К нему обращались люди, которые могли заплатить за принятое решение! Они знали к кому обращаться и не скупились. Шла борьба кошельков. Дино это знал! Конфронтация между Джодж Варданом и Графом достигла апогея два года тому назад и дело чуть не дошло до самых непримиримых последствий, но ... Их помирили и не допустили кровопролития. Дино не хотел привлекать крёстного к своим проблемам, а решать их самому он был не в состоянии, в прямом смысле этого слова - торговец обувью был богаче!
  
   Дино думал и не находил выхода. До встречи оставалось не более полутора часов. Ясно, что торговец обувью уже успел договориться и такое скоропалительное приглашение к Графу обусловлено тем, что сумма его вполне устраивает и решение принято. Что будет с ним и его друзьями после того, как Граф огласит вердикт - думать не хотелось. Это позор! В городе жить они больше не смогут.
   Договаривались через Павлушу - сподручного Графа, именно того неприметного мужичка, который своим скромным посещением торговых точек привёл их под контроль Графа. Надо было спешить. Можно было только смягчить приговор. Сколько это будет стоить? Дино и об этом думать не хотел.
   Подъехал Арманчик - Дино видел свою машину из окна.
   - Сиди здесь и жди меня! - беспрекословно приказал он Беньчику.
   Тот не желал подчиняться.
   - Что случилось? Кто это был?
   - Долго объяснять, - ответил Дино и направился к выходу.
   Беньчика брать с собой он не собирался - он может всё испортить. Его словоохотливость приносила несомненные результаты, но не в этом случае. "Куннилингусом" Графа не возьмешь и если это слово всплывёт на встрече - придётся долго объяснять, что они имели в виду, и тогда им .... "что имеют, то и введут". Порезы финкой меркнут перед таким оскорблением! Если смысл этого слова станет ясен противоборствующей стороне, то примирения в любом виде им не видать. Дино уже знал, что если обратились к Графу, то в лучшем для себя случае он сможет лишь примириться. Это в лучшем случае! Надо было срочно найти Павлушу.
  
   Павлуша сидел в своей красильне. Она находилась в торговом районе города, напротив большого рынка. Рынок бурлил торговыми страстями, а около него, прямо на улице, разместились лотки частных предпринимателей-надомников, торгующих самодельной одеждой и обувью. Сновали люди в надежде приобрести что-нибудь приличное для себя и своей семьи. Кто ищет, тот всегда найдёт!
   В Ереване шили приличную одежду: материал доставлялся из Сирии; модели брались из модных журналов. Обувь была, как я вам докладывал, приличная. Приличные брюки - пожалуйста! Не хуже импортных. Кожаную куртку - с этим было посложнее. Кожаные ремни; сумки; дешёвую бижутерию; обувь; очки; ручки; пальто; демисезонные нейлоновые курточки; галстуки - пожалуйста! Производилось очень многое, а многое из этого ассортимента, производилось качественно. Всё больше людей, не найдя себя на государственной службе, обращались за получением лицензии, патента на индивидуальную, частную деятельность. Государство к ним относилось скептично, так как частники уже тогда составляли конкуренцию в производстве товаров лёгкой промышленности, причем - не имея ни оборудования, ни возможности приобрести средства производства. Всё изготавливалось на примитивных станках. Люди уже были готовы к частной трудовой деятельности, но государство им по-прежнему мешало, не позволяя обрастать средствами производства, считая, что от собственности на средства производства до порабощения человека человеком остаётся один шаг. Так решили идеологи социализма! Идеологи находились в Москве. Ереванцы любят работать и ничего предосудительного в этом не видят. Предосудительного и незаконного! Привычка считать труд незаконным занятием так и осталась в Москве. Удивительные формулировки о "незаконном труде" прижились только в России. В Армении они не прижились!
   Этот район Еревана с разновидностью социализма, при котором средства производства, а, следовательно, и вся произведённая продукция была государственной, не дружил. Люди хотели здесь торговать и производить продукцию в частном порядке, не имея к государству никакого отношения кроме оплаты лицензии, которую выдавали в ограниченном количестве. Единственного вопроса, которого боялись эти люди: откуда сырьё для производства товаров? Сырьё, естественно, было государственным, и выкраденным с государственных фабрик. Другого не было! Все они были заняты криминальным бизнесом. Так получилось!
  
   Шёл дождь. Дино сидел в своей машине и размышлял. "Палаточники" суетились, пытаясь спасти от дождя свой товар, с таким трудом им доставшийся. Этот район города очень невзрачен. Маленькие покосившиеся дома с облезлой штукатуркой, составляли неприметный и серый архитектурный ансамбль, среди которого суетились люди, пытаясь наладить в частном порядке какое-либо подобие жизни.
   Дино стало не уютно. Вся эта возня вызывала у него отвращение. Он думал о том, какая перспектива его ожидает: он один из них - он так же, как и они, загнан в подполье и живёт своей крысиной жизнью: суетясь и боясь выйти на свет божий, ради куска сыра, который никак не лезет в норку. Или нора маленькая, или кусок большой! За этим он и приехал, чтобы ему объяснили причину несоответствия. В подполье протекала своя жизнь: со своим судьями, инквизиторами и их оценками. Дино сидел и размышлял.
   Неожиданно, появилось видение, кадр из чёрно-белого кино, на котором он увидел себя взглядом отстранённого наблюдателя, откуда-то сверху: Дино сидел в маленьком автомобильчике, под проливным дождём, а вокруг, в грязи суетились, приземистые, неопрятные люди, с мёртвыми, землянистого цвета лицами. Чёрные тучи, окутавшие небосвод, усиливали неоралистичную картину ограниченного пространства, ограниченного мира, суетящегося подземелья.
   Ему стало душно! Хотелось выйти из машины, встать и умыться проливным дождём, но он не мог пошевельнуться, стиснутый рамками кадра и жестяного короба. Хотелось нажать на педаль акселератора и умчаться отсюда - туда, где светит солнце. Солнце свободы - Свободы труда!
   Брат уже уехал. Уехал в Ростов, а затем в Волгоград. Дино там был и ему не понравилось - такая же возня, с единственным, но существенным преимуществом: продукцию подпольного производства не надо было перевозить - всё производилось на месте.
   Брат давно завёл коммерческие связи в Ростове и Волгограде. Вывезти товар на просторы России, где он и сбывался - более рискованного путешествия невозможно было придумать! Люди, занимающиеся сбытом товара в России, были настоящими камикадзе - товар по дороге ловили и заводили уголовные дела. Все дела возбуждались в России! Надо дать должное подпольным коммивояжёрам - они не раскрывали тайну происхождения товара: сидели по тюрьмам, взяв всю вину на себя. С концами - не подставляя мастеровых и ремесленников, находящихся в Ереване. Сидеть в тюрьме, сдав своих подельников - дело, практически, невозможное. Там свои порядки!
   В Армении труд "цеховиков" был естественным и непредосудительным. В Ереване любили работать! Незаконным, по сути, он становился в России, где идеологические догмы о "незаконном труде", и как следствие, "нетрудовом доходе", принимали гиперболоидное значение и приводили к неминуемому финалу - существенным сроками заключения.
   С тех описываемых событий прошло порядка двадцати пяти лет, но мало что изменилось. Информация, несущаяся по каналам телевидения, не даст мне соврать: " В деревне Фирсовка, что в Тверской области, работниками отдела по борьбе с экономическими преступлениями, накрыт подпольный цех по производству обуви. Его незаконно организовали граждане Армении, незаконно находящиеся на территории России. На незаконном производстве незаконно трудилось двадцать человек. Организаторы незаконного производства привлечены к уголовной ответственности".
   Идеологи в Москве за двадцать пять лет не придумали ничего нового. Армения вместе с великой наукой, великой культурой, пришедшей из Москвы, получала оттуда и великую глупость о "незаконном труде". Армения до сих пор повисла между "незаконной" Москвой и свободными Соединёнными Штатами. Штаты брюзжат: все не успешны! - а для успешности совершенно ничего не делают, если не сказать - с точностью наоборот; Москва кричит: "всё незаконно!". Что "незаконно" и почему - объяснить не может. Она это чувствует! Объяснить не может. Так в мире повелось. Только до Штатов, очень далеко!
   Дино выбрал Штаты. Он знал, что уедет!
  
   Напротив рынка весь ряд занимали маленькие магазинчики, торговавшие хозяйственной утварью и прочим необходимым инвентарём. Во дворах находилась красильня и по запаху, шедшему из приземистого, одноэтажного, неприметного здания, можно было определить, что процесс окраски текстиля и кожи идёт там и днём и ночью. Одноэтажное здание пахло специфическими, тошнотворными, ядовитыми запахами, с примесью запаха ацетона.
   Павлуша сидел за столом и обедал. Запахи для него были родными. Стены красильни были покрыты преимущественно тёмными, самыми популярными в Ереване цветами. Обед Павлуши и остальных мастеровых состоял из обыкновенной яичницы с помидорами, хлеба и двух бутылок водки. Павлуша уже давно здесь не работал, но числился и постоянно находился в красильне. Родные запахи тянули.
   - Дядя Павлуша, здравствуй! - обратился к нему Дино.
   Обращение может показаться странным, но невысокого и на вид скромного человека неопределённого возраста, по-настоящему, звали - Павлуша. Так было записано у него в паспорте!
   Он повернулся, не удивился, улыбнулся и ответил:
   - Здравствуй, здравствуй! Проходи; садись; обедать будем!
   - Спасибо, но мне не до обеда.
   - А, что так? - так же мило спросил Павлуша.
  
   Павлуша - когда-то давно - приобрёл кожу для курток модного фасона, отдал её надомникам, потом выкрасил куртки в модный цвет и продал. Кожа оказалась ворованной - Павлуша сел! Он бы вышел очень скоро, но о непримиримом характере этого железного человека ходят легенды. Большую часть времени Павлуша сидел в карцере - он требовал нормальных условий заключения. Поднялся бунт. Ему добавили срок и этапировали в Россию.
   Он вернулся не скоро. Вернулся вместе с Графом. Ремесленники этого района города боготворили Павлушу - он был их идолом! Трогать их, без ведома Павлуши, никто не мог. Павлуша был честным человеком! Это звучит странно, но на самом деле это так. Граф ему говорил:
   - Слушай, Павлуш, ты только не перебивай меня. Все они воры! И я Вор. Только я честный человек - я этого не скрываю! Они всего боятся! Воруют и боятся. Всю жизнь в страхе прожили. Разве это люди!? - торговцы, взяточники! Их и в храм нельзя пускать. Две копейки друг с другом поделить не могут. Правды ищут. Для них у меня правды нет! Можно, конечно же, им сказать, чтобы наняли бухгалтера и ко мне не ходили, но бухгалтер - не судья! Люди не могут жить без третейского суда. Поверь мне - так надо!
   Павлуша был с ним согласен. Он не любил торговцев и считал их людьми второго сорта. "Барыги" его и подставили. Другое дело, ремесленники - люди, живущие своим трудом, своим потом. Торговцев Павлуша не любил!
  
   - Это сын Минаса, - представил он Дино своим товарищам.
   - Какого Минаса? - заинтересовано спросили те.
   - Мастера Минаса! - Павлуша поднял вверх указательный палец.
   - А! - уважительно закивали товарищи Павлуши.
   Дино такое отношение обрадовало. Он ожидал худшего! От сердца отлегло. Он подошёл к столу и сел на стул, любезно предоставленный ему одним из самых молодых мастеровых. Ему дали тарелку и вилку, наложили яичницу с помидорами. Запахи красильни стали казаться менее агрессивными и даже, по прошествии небольшого промежутка времени - приятными.
   - Пить будешь? - спросил Павлуша.
   - Не откажусь, - ответил Дино.
   Ему хотелось выпить, чтобы окончательно воспрять духом. Он среди своих! Они такие же мастеровые, как и он. Ему налили водки и внимательно уставились на него, давая ему возможность произнести тост. Он знал, что от того, что он скажет, многое зависит. Мастеровой народ очень чуток к слову! Он любит, когда произносят слова о дружбе, мире и здоровье. Мастеровой народ любит, когда за воротами производства всё хорошо! Они целый день работают, практически, круглосуточно, и мало что знают о жизни за воротами производственного участка. Им хочется, чтобы там всё было спокойно. Если что-то там изменится, а они, ввиду своей занятости, не заметят этого, то не успеют перенастроиться и окажутся лишними на этом празднике жизни. Они не хотят быть лишними и желают, чтобы в жизни всё было как прежде. Их красильня будет жить вечно, если будет мир, дружба, и очень немаловажно - здоровье. Софистика в красильне!
   - Мира! - коротко произнёс Дино и поднял стопку.
   Павлуша довольно закивал и лишь после этого остальные мастеровые подняли стопки и "чокнулись" с Дино.
   - Плохой мир - лучше доброй ссоры, - спокойным тоном, тихо добавил Павлуша аксиому, известную среди многих народов. - Ты кушай, кушай. Кушай и слушай! Пойдёшь к Керопу. Пора заканчивать этот поединок - примиришься!
   Кероп - армянский аналог "Вора в законе".
   - Ты меня хорошо понял!? - блеснув глазами, твёрдо и с некоторой неожиданной агрессией, не-то спросил, не-то приказал Павлуша.
   - Понял, дядь Павлуш.
   - Тогда иди! Опаздывать нехорошо, - уже тихо и спокойно, по-отечески, проговорил Павлуша.
  
   Дино распрощался и вышел из красильни. Такого приёма он не ожидал. Он многого не знал, а руководствовался только слухами. Он не знал, что Граф не все вопросы решает, что называется, с "кондачка": сложные вопросы, вопросы, касающиеся чести и достоинства, он никогда не решал за деньги и никогда не решал один - Граф со многими советовался, прежде чем вынести решение. Он справлялся о каждом человеке согласно своеобразной "табели о рангах". Финансовые вопросы между директорами магазинов - это другая история! Там Граф - ни с кем не советовался: есть свои, и есть - чужие!
   Их помирили. После разговора, показавшегося вечностью, и в котором выяснилось, что избили пьяного - самое низкопробное преступление - и, что этот пьяный парень, якобы, пытался ударить Бдэ, Граф произнёс небольшую речь, суть которой заключалась в том, что обе стороны вели себя неправильно. "Кьястм!": огласил свой вердикт Кероп. Откуда это слово взялось - трудно сказать, но оно означало: "спор закончен, оба вы не правы. Примиритесь!".
   После этого примирения Дино заехал в маран и долго мыл руки. Он принял решение эмигрировать!
   На следующий день мастер Минас заехал в красильню и пригласил Павлушу отобедать в ресторанчике. Мастеровые долго сидели и беседовали. Они распрощались поздно ночью, немного подвыпившие, но очень довольные времяпровождением. Минас передал небольшой подарок Керопу - золотые часы на золотом браслете.
  
   Шли восьмидесятые годы двадцатого столетия. Сменялась эпоха - до начало нового столетия оставалось чуть больше полутора десятков лет. Когда-то, в детстве, Макич с Беньчиком высчитывали возраст, в котором они встретят новый век. Процесс был сложным и занимал немало времени - они ещё не ходили в школу. Ещё сложнее было смириться с мыслью о том, что встретят они новое тысячелетие, как им казалось, в преклонном возрасте - в сорок лет. До сорокалетия ещё было далеко. Им было - по двадцать пять: время надежд и ожиданий; время интенсивного труда; время становления в профессии.
  
   Макич сутками пропадал на работе. Шла обычная, рутинная работа: опытный завод не успевал изготовить оснастку, приспособления, и приходилось бесконечно ждать. Макич не терял времени зря: каждый узел испытываемого объекта был приведён в надлежащее состояние, при котором была минимизирована случайная составляющая, появляющаяся в любом виде исследования. Завод-изготовитель, заинтересованный в исследовании, выделил под его руководство опытных рабочих. Работа продвигалась! Промежуток временного простоя был использован для поиска и определения математического аппарата, отвечающего в большей степени, именно, данным исследованиям. Выбор пал на матричные методы обработки данных. Была также заново изучена, подзабытая теория вероятности, без которой не обходится ни одно исследование в технической области. Узким местом в работе являлась обработка данных на компьютере - пришлось привлечь ребят из соседнего отдела.
   Его можно было увидеть в различных подразделениях института. Синий халат поблёк от частого мытья. Везде бегом; всегда в движении! До того, как к работе подсоединились компьютерщики, приходилось обрабатывать данные вручную. Он это делал ночью, дома. Спать приходилось по пять часов в день. Рано утром, в шесть тридцать, он уже был в ванной комнате: принимал душ; приводил себя в порядок. Ровно к восьми он входил в здание родного института. Вся его жизнь была связана с ним. Надо сказать, что не только его - подобрался на удивление интересный коллектив. Платили не много, но со временем, защитив кандидатскую диссертацию, можно было рассчитывать и на существенное повышение зарплаты. Жить было можно, и не только потому, что - нужно, а, потому что - интересно!
   Время долгожданного перерыва. Часть отдела в фойе "резалась" в настольный теннис. Уже давно сложились многолетние пары; уже давно был разыгран "Кубок станкостроителя", шли полуфинальные бои, за которыми наблюдали не только любители тенниса, но и многочисленные поклонницы таланта мастистых деятелей пинг-понга.
   Макичу было не до рабочего перерыва: станок был включён, его массивные узлы совершали бесконечные перемещения; лазеры и точечно расставленная оптика определяли траекторию их движения, а дальнейшая обработка данных позволяла определить прогнозируемое отклонение точности обрабатываемых поверхностей. Параметр "некрукглости отверстий", получаемых после расточки, оставлял желать лучшего. Параллельно прогнозировалась надёжность станка - соблюдение точностных параметров во времени.
   Зазвенел телефон, расположенный в другом конце лаборатории. Макич привычным быстрым шагом направился к аппарату, ожидая звонка от мастера инструментального участка завода, который должен был отрапортовать о завершении работ по изготовлению оснастки для второго цикла испытаний. Услышав голос Беньямина, он был несколько разочарован.
  
   С Беньчиком творилось нечто неописуемое! До этого инфантильно и безразлично относящийся к своей работе, Беньямин, вдруг, воспрял духом и ринулся в бой - в Советском Союзе началась "Перестройка" - событие значимое и, несомненно, оставившее след в мировой истории конца двадцатого века. В Кремле появились новые силы, новые политические течения, и Беньямин не остался в стороне.
   - Пришло наше время! - возбуждённо рапортовал он несколько месяцев назад.
   Первоначально особых изменений не наблюдалось и всё шло своим чередом, но постепенно понурый взгляд неудачливого литератора, давно позабывшего своё призвание, сменился бодрой и энергичной риторикой, не оставлявшей никакого сомнения в том, что новый общественный деятель знает о чём говорит. Такое же ощущение испытывала, пожалуй, и добрая половина многонациональной страны, а так же, как потом оказалось, и недобрая, казалось, такая же половина, но выяснилось, что это на самом деле не совсем так, и подсчитать кто добр, а кто - нет, до сих пор не представляется возможным, но на тот, описываемый период все хотели сказать как всем жить. Каждый о чём-то хотел сказать, каждый хотел поделиться своим видением процессов, происходящих и в стране, и на рабочем месте, и вообще - в мире.
   Собрание следовало за собранием. Все просили слова. Многие, выходя на трибуну, не знали о чём говорить, но после нескольких секунд смущения, видя, что выступают все кому не лень, начинали нести, хотелось сказать - светоч правды и благородства, но это не совсем так - несли совершеннейшую чушь. Как ни странно, но с ними во многих случаях соглашались. Очень странное зрелище, когда рабочий инструментального цеха предложил устроить ненормированный рабочий день, говоря, что он может днём работать на дачном участке, а затем, ночью обрабатывать детали на своём рабочем месте, и его первоначально поддержали и с серьёзным видом обсуждали его предложение, пока не выступил директор завода, вернее гаркнул, назвав рабочих идиотами, после чего дискуссия наконец-то прекратилась. Рабочим нравилось, когда судьбу предприятия решали такие же люди, как они. Что эти люди говорили - неважно! - очевидно несли околесицу, но рабочим казалось, что пришло их время решать судьбу предприятия и страны в целом. Такое было время! Ничего путного на собраниях так и не решили. Всё шло своим чередом, за исключением того, что эти сборища отошли от традиций кладбищенского затишья и рутинной обязаловки и превратились в живой диспутклуб. Собрания стали интереснее!
   Макич на собрания ходил неохотно. Скорее, можно сказать, что он их терпеть не мог. Обычно на предприятии появлялся штатный лектор - человек весьма заслуженный и прошедший, практически, всю войну. Личность весьма и весьма уважаемая. Но! Это "но" весьма существенно: пожилой ветеран был словоохотлив и косноязычен.
   - Когда я имел сношение с первым секретарём Свердловского обкома партии - он меня очень удовлетворял!
   Итак, два часа, в том же духе. Усидеть на лекции было невозможно, а ещё хуже - невозможно было от него отвязаться, если он ловил кого-нибудь из молодых сотрудников в коридоре института и в театральной манере, что называется - в лицах, изображал подвиг Зои Космодемьянской. Да, извинит меня сама героиня, но в пересказе ветерана, трагедия превращалась в совершеннейший фарс, и даже дружеское обращение с жалостливым лицом и словами:
   - Ты, представляешь - он её шомполами! - не спасало ситуацию.
   Вы не поверите, но хотелось плакать! Плакать, не от избытка чувств, которые нагнетал опытный лектор, а от своей несчастной доли: ну, кто тебя просил выходить в коридор!?
   Прошло много времени, но мне сейчас кажется, что всем нам не хватает таких людей - не очень умных, но чистых, и верящих в то, что они говорят. Чистых! Милейший человек! Он приходил и к нам на работу, и я его тоже не плохо знал, и тоже посещал его собрания без особого "удовлетворения".
  
   Итак, на другом конце провода был Беньямин.
   - Привет! - бодро констатировал он.
   Всё, что ни произносил Беньямин, имело несомненный оттенок констатации. Констатации чего? Не суть важно! Он считал, что и его незамысловатое приветствие - абсолютная правда! Макича такая уверенность несколько смущала. Научная деятельность подразумевала бесконечный процесс сомнения, так как добраться до правды было не так-то просто: первоначальное видение, не основанное на достоверных фактах, создавало, как потом оказывалось, совершенно ложную картину. Исправление ошибок, появляющихся из-за ложного, необоснованного, ненаучного подбора фактов, занимало очень много времени. Для объективной оценки ситуации необходимо было знать всю конструкцию станка, состоящего из пяти-шести тысяч деталей. Факты, лежащие на поверхности, создавали элементарную картину неполадок, исправляя которые, приходилось лишь констатировать, что не всё так просто - исправленный механизм по-прежнему не работал! Приходилось разбирать и другие узлы, отвечающие, или способствующие, выполнению станком точных операций. Микронная точность зависела от многих факторов, и прежде чем вынести вердикт о неполадке в том или ином узле, приходилось анализировать весь комплекс, мудрёно, изначально названный "Система СПИД: станок; приспособление; деталь". Название в дальнейшем изменили, так как СПИД вышел за рамки станкостроения в медицинскую области и стал обозначать болезнь, до сих пор неизлечимую.
   - Привет?! - несколько удивлённо ответил Макич.
   - Нам надо встретиться! - безапелляционно констатировал Беньямин.
   - Я сейчас не могу. У меня новый цикл испытаний.
   - Твой "цикл" несколько затянулся! Давай, выключай свой "примус" и бегом ко мне! Мне надо с тобой поговорить!
   Беньчик уже раздражал.
   - Ты плохо слышишь? Я говорю, что не могу. Понимаешь: не-мо-гу!
   Макич хотел разразиться гневной тирадой, но еле сдержал себя.
   - Что-нибудь случилось?
   - Естественно, и причём давно! - уверенно ответил Беньчик.
   Бодрый тон, которым говорил Бен, не вызывал тревоги, а лишь придавал разговору некоторое нереальное значение. Беньямин также анализировал факты, которые подбирал несколько выборочно и узконаправленно. Он, мягко говоря, не любил сложившийся общественный строй.
   - И, что же там случилось? - переспросил Макич.
   - Нетелефонный разговор, - многозначительно изрёк Бен.
   - А, почему тебе кажется, что если ты не можешь об этом говорить по телефону, то я это всё должен выслушивать!? Наверняка, очередной бред!
   - Ладно, не хочешь сейчас - подходи после работы. Нора уже там, что-то наготовила. Во сколько придёшь?
   - Как всегда, часам к двенадцати.
   - Приходи к семи. И, что ты себе позволяешь? Тебя приглашают на ужин, а ты... "часам к двенадцати", - передразнил его Бен, - Чтоб к семи был!
   Беньчик повесил трубку. Макич улыбнулся. Ему совершенно не хотелось обижать друзей. У него их не так и много! К семи, так, к семи. Он по-настоящему устал и ему хотелось посидеть в компании среди друзей. Родители Беньчика вышли на пенсию и переехали в загородный домик, который строили последние пятнадцать лет, оставив молодой семье квартиру в городе.
   Отец Макича предоставил сыну свою старую "Волгу", а сам пользовался исключительно государственным автомобилем. Их семья по-прежнему жила в своём научном мирке, полностью занятым работой. Отец постарел. Он приходил с работы поздно, но уже не удалялся в свой кабинет, а смотрел телевизор, за которым, непременно, засыпал. Усталость носила хронический характер. По субботам он, как правило, работал, отсыпаясь в воскресение. Семья по-прежнему жила на широкую ногу, не имея при этом никаких накоплений, что называется, "на чёрный день".
   В таком же положении находилась и семья Беньчика. Его отцу, как ветерану войны, предоставили пенсию "всесоюзного значения"; мать получала - республиканскую; не плохо зарабатывала Нора, и немного - Беньямин.
   Шёл уже второй год, как Дино эмигрировал в Америку. Его отъезд стал неожиданностью! Они не могли свыкнуться с мыслью, что Дино, своего крёстного, возможно, в жизни больше не увидят. На проводы собралась вся огромная родня Дино: звучала живая музыка, было достаточно весело, и только они сидели хмурые и опущенные.
   - Вот, так вот! - только и сказал за весь вечер Бен.
   На следующий день Дино уехал. В Америке его уже ждали! Ювелир, работы которого уже давно вывозили в Штаты, был там востребован! У семьи Дино в Америке были дальние родственники, которые и дали ему визу. Артур Эйрамджан до сих пор процветает в Америке. Это его страна!
  
   Макич вышел с предприятия в половине седьмого. Машина завелась вполоборота - он уделял ей, практически, всё своё свободное время, самостоятельно ремонтируя и устраняя все неисправности. Инженер должен разбираться в автомобиле - так он считал! Салон всегда был чист и заполнен приятными запахами. Он любил свой автомобиль и, вообще - считал, что у него всё в порядке, за исключением - сердце его тосковало по Нате! Эта рана не заживала! Он видел её по ночам, а иногда тосковал до такой степени, что закрывался у себя в комнате, не выходя оттуда часами, безжизненно лежа на диване. Апатия ко всему окружающему, могла продолжаться бесконечно долго, но чувство ответственности и долга заставляло его собираться на работу. Он готов был простить её, если она вернётся к нему. Но, Ната не возвращалась, и он даже не знал в каком городе Штатов она живёт. Он о ней ничего не знал! Хотелось зайти к её родственникам и распрошать их о ней, но он не шёл, считая это посещение ниже своего достоинства. Он тосковал молча, никому не говоря о своих переживаниях, но скрыть их в полной мере не получалось. Время от времени он падал в ноющую бездну душевных переживаний, и кто-то, щёлкая пальцами перед его стеклянными глазами, маша ладонью перед ними, призывал его к адекватному возвращению к действительности. Чаще всего это была Нора. Он просыпался от своих переживаний и видел внимательное лицо Беньчика, улыбку Норы и её маленькие пальчики, щёлкающие у него перед глазами. Он смущался и улыбался от того, что не смог скрыть свои тяжёлые раздумья.
  
   С отъездом Дино многое изменилось! Эти изменения не касались повседневной жизни, и всё вокруг казалось прежним: очевидных материальных изменений и в их семьях, и вокруг, не намечалось, а изменилось только мироощущение.
   Они стали глубже ощущать, что являются людьми русскоязычными! Раньше, когда в их компании сидел Дино, они, зная, что тот неважно говорит на русском языке, общались на армянском, преимущественно - на ереванском городском сленге, в котором многие слова, коротко и ясно, заменяли целые предложения. Ереванский сленг напичкан словами заимствованными, трансформированными из выражений на разных языках, в основном - русского и английского. Они, по-прежнему, много читали, читали на русском языке, а затем прочитанные книги и статьи обсуждались ими на том же, привычном, русском языке. Постепенно, казалось, что и думают они на русском языке. В том, что они русскоязычны не было ничего удивительного, так как образование они получили именно на этом языке.
   Макич часто бывал в Москве, куда его с детства с собой вывозил отец, а затем и он сам выезжал для разного рода отчётов о проделанной работе, на конференции, да и, просто, в командировки. Москву, по крайней мере, её центр, он знал не плохо, так как проживал в гостиницах, находящихся в разных частях города. Если они выезжали вместе с отцом, то первоначально, это была гостиница "Академическая", а затем, с ростом благосостояния семьи - "Советская", где отец иногда занимал трёхкомнатный люкс: с роялью, сервизом на шестнадцать персон и великолепной мебелью. Стоимость люкса была неимоверная для тогдашних времён - тридцать два рубля в сутки. Иногда брали с собой и Беньчика. Отец любил выезжать в Москву на поезде. Проводники поезда N56 "Ереван-Москва" знали академика в лицо, радужно его приветствовали - такой пассажир им был приятен и щедрые чаевые гарантированы.
   Беньчик был покорён обстановкой номера-люкс гостиницы "Советская": ходил по нему, разглядывал сервиз, внимательно изучил рекламный гостиничный буклет, и выяснил, что обед из ресторана можно заказать в номер, что им и было незамедлительно сделано.
   - Алло, это консерватория? - дурашливым голосом по телефону вопрошал Беньмин администратора ресторана, и очень удивлялся ответу, - Ах, это ресторан гостиницы "Советская"? Тогда, будьте добры, принесите в номер ....
   Как-то его грубо осекли, сказав, что им сейчас не до обслуживания постояльцев, и повесили трубку. Беньямин был рассержен и незамедлительно спустился в ресторан, прихватив своего боевого друга для выяснения личности администратора, нахамившего по телефону. В фойе гостиницы им всё стало ясно.
   - Машину военного атташе посольства США - к подъезду! - командовал в рупор человек, ответственный за приём на государственном уровне.
   Пообедать с военным атташе посольства США им не удалось, и они, в буквальном смысле, "не солоно хлебавши", удалились в свой номер.
   Им очень нравились московские рестораны. В них было беззаботно-весело, шумно, играла музыка, и очевидным преимуществом этих заведений были - ошибаетесь - не изысканные блюда, а очень симпатичные девушки, ради которых и бурлила московская ресторанная жизнь.
   Утром, на завтрак, они выезжали из гостиницы и направлялись в "Метрополь", или, если там не было мест, то пешком направлялись в кафе "Птица", которое располагалось неподалёку - рядом с памятником Юрию Долгорукому. Вечером, отец Макича брал их или в "Арагви", или они сидели в ресторане гостиницы "Советская". Вдвоём же, уже в студенческом возрасте, они предпочитали более простые заведения: чаще, ходили в ресторан, расположенный на первом этаже гостиницы "Минск". Там жизнь не то, что бурлила, она всегда кипела, вместе с танцующими и веселящимися девушками и женщинами, и разницу в этом понятии им пришлось, после посещения ресторана, неоднократно проверить ещё в юношеском возрасте - и самым естественным образом. Москва им нравилась!
   Один раз к их поездке присоединился и Дино. Москва ему, почему-то не понравилась. Дино чувствовал себя неуютно и в дальнейшем отказывался от приглашения посетить столицу Родины. Москва, очевидно, не являлась ему родной.
   При поступлении в аспирантуру Макич также жил в гостинице "Советская", но уже, естественно, не в номере люкс, а - полулюкс. Устроиться туда было не легко, а ещё труднее прожить там две недели, не имея на то никаких оснований. У отца в Москве был представитель. Исааку Руфимовичу было глубоко за семьдесят, а зрение его не превышало десяти процентов. Он был, практически, слеп, но об удивительной способности этого могиканина канцелярского фронта решать вопросы по телефону ходили легенды. Когда-то, давно, Исаак Руфимович служил помощником Министра авиационной промышленности, и старая закалка, и знание психологии советских чиновников, помогали решать вопросы, практически, не выходя из квартиры. Макича в гостиницу "Советская" устроил именно он: позвонил туда, представился помощником Министра, сказал, что приедет их командированный сотрудник, попросил устроить его в гостиницу и прошение об этом из министерства будет завтра утром. Макич прожил в гостинице две недели, и каждое утро его спрашивали об этом письме. Он звонил Исаак Руфимовичу и слышал единственный ответ:
   - Не переживай сынок, всё в порядке!
   И, только через две недели, услышал следующее:
   - Всё сынок, пора перебираться - нас в "Советской" уже раскусили! Я тебе "Варшаву" приготовил.
   Гостиница "Варшава" была рангом куда ниже, но находилась, и надеюсь, находится, неподалёку от метро "Октябрьская", что было не плохо - он, всё-таки, приехал учиться!
   Атмосфера в Училище имени Баумана была более чем рабочая и суетливая. Поиск нужной аудитории всегда занимал не мало времени. Огромный ВУЗ со стеснёнными условиями. Их лаборатория занимала маленькое полуподвальное помещение, но все эти неудобства компенсировались дружеским отношением со стороны преподавательского состава и, несомненным, научным потенциалом, который существует до сих пор в этом выдающемся учебном заведении. Потрясала и тяга студентов к знаниям.
   Макич сидел у своего научного руководителя - лауреата Госпремии; доктора наук; заслуженного деятеля науки - когда к нему в кабинет зашёл студент: очкарик; худощавый; с непомерно-вытянутым лицом и длинными, несоразмерными руками. Руководитель попросил извинения у Макича, сказав, что студенту назначено. Дальнейший разговор удивил Макича: студент держался с его руководителем на равных! Учёный уже находился в некотором приличном возрасте и позабыл книгу, которую обещал принести студенту.
   - Ну, я же специально пришёл за этой книгой! Мне ещё в библиотеку надо, - гундося себе под нос, распекал учённого, худощавый студент.
   - Вы извините меня. Подзабыл. Виноват, - в очередной раз извинился учённый.
   - Может - я вечером к Вам домой зайду? - не унимался студент.
   Предложение несказанно обрадовало учёного.
   - Да, да. Если Вас не затруднит! Это было бы не плохо. Во сколько - Вам удобно?
   Такое отношение удивило Макича: ну, забыл, и что из этого!? Нельзя же так приставать к человеку! Но в Бауманском так не считали - программа и тогда была насыщенна.
  
   Он догадывался, что за окнами гостиничного номера течёт совершенно другая жизнь: со своими непомерными трудностями; извечным дефицитом товаров и услуг; проблематичным, и даже очень, квартирным вопросом, но не придавал этому большого значения. Как-то, выходя утром рано со своей очередной пассией, и от неё, его - чистенько одетого во французский летний брючном костюм, называемый, почему-то, "Сафари", в испанской, модной обуви "Инспектора" - у подъезда обругала толстая, неопрятная дама, неопределённого возраста. Обругала просто так, не имея к нему никакого отношения! Обругала злобно, в сердцах, гневно шипя:
   - Понаприехали.
   Такое отношение толстой фурии его покоробило и ошеломило. Жирная баба не имела к нему никакого отношения и её с ним ничего не связывало. Это трудно было представить! Он смотрел на неё непонимающим взглядом и вопрошал:
   - Простите, Вы, что-то сказали? Позвольте Вам заметить, что мы с Вами не знакомы, и Ваши оскорбительные слова направлены не по адресу.
   Толстуха, не-то высокомерно, не-то завистливо - скорее, и то, и другое - продолжила свою гневную речь. Макич воспрял духом:
   - А, где ваша мужская половина? Где, муж или сын, а может и оба вместе? С кем я могу поговорить? Давайте, быстро зовите их!
   Его осадила подруга, которая несколько отстранённо, скучающе, смотрела на это противостояние, опаздывая на работу:
   - Какой муж, какой сын? Оба беспробудные пьяницы! Чего это ты? - и затем продолжила, обращаясь к соседке, - Ты, что старая, совсем мозги пропила!? Смотри, обращусь куда надо, враз выселят за стопервый километр. Там вам и место!
   Толстая - злобно смотрела в другую сторону, что-то шипя и гундося себе под нос. Настроение было испорчено. Видимо этого и добивалась несчастная женщина, у которой и муж пил и сын. Беда!
   Погода в Москве, мягко говоря, не баловала своих жителей. Пасмурная, снежная зима, дожди, создавали такое же пасмурное состояние духа, готового к противоборству, уже не понимая с кем и, главное - с чем. Перебороть ощущение пасмурности не удавалось. Единственным источником вдохновения были несколько рюмок водки, пропущенных вечером в ресторане. Слава Богу, что командировки быстро заканчивались, в противном случае, при таком интенсивном поглощении живительной жидкости, плачевный финал был бы неминуем. Возвращаясь домой, он погружался в обыденную трудовую жизнь, в которой не было места горячительному напитку, или вернее, перерывы между его приёмами становились намного больше. В ереванскую жару много не выпьешь! Пилось холодное шампанское.
   Москва его привлекала, но о переезде не могло быть и речи - такой вариант изменения своей жизни даже не рассматривался. Он прекрасно чувствовал себя в родном городе - Ереване. Там он был счастлив! В паспорте было написано - армянин, но он не читал и не писал на своём родном языке, и такой необходимости не было, так как вся техническая документация и вся техническая литература были на русском языке. Таким армянином он родился - русскоязычным армянином. В дальнейшем этот неопределённый статус перерастёт в большую проблему. Россия уйдёт из союзных республик, оставляя там миллионы людей с неопределённым статусом, а когда те потянутся вслед за ней - Россией, там эти миллионы окажутся в юридическом вакуме - изгоями, и подвергнутся гонениям и вечное шипение: "Понаприехали", будет преследовать их всю оставшуюся жизнь. Но, это будет позже, а пока что в единой стране жизнь была налажена, отнюдь не легка, но - налажена.
  
   В половине седьмого вечера он был в гостях у Беньчика с Норой. Дружная чета встретила его радужно. Макич преподнёс Норе букет алых роз, заблаговременно приобретённый в сквере на Проспекте Дружбы. Макич прошёл в гостиную, зная, что Нора никогда не накрывала в кухне, правильно считая, что именно гостиная в их двухкомнатной квартире предназначена для приёма гостей. Нора любила подавать блюда, используя изысканный сервиз - семейную реликвию, привезённую отцом Беньямина из гастролей в Чехословакии в далёком пятьдесят пятом году. В будний день создалась торжественная обстановка, нисколько не мешающая обычному, непринуждённому общению.
   На журнальном столике лежал раскрытый журнал "Огонёк", с прекрасной репродукцией, которая сразу же бросилась в глаза. На ней была изображена скульптура, выполненная в авангардной манере. Журнал "Огонёк" был непременным участником всех их посиделок, и большую часть разговора занимало обсуждение ярких и талантливых статей, которые освещали, достаточно точно, многие стороны тёмной истории их страны - СССР. "Огонёк" времён Виталия Коротича так и останется в их понимании, да, и, очевидно - не только их, символом самого интересного времени, названного "ПЕРЕСТРОЙКОЙ".
   Макич читал журнал от корки до корки, всегда внимательно рассматривая репродукции. Благодаря Евгению Евтушенко, вёдшего в "Огоньке" антологию русской поэзии, он, до этого не увлекающийся поэзией, открыл для себя целую плеяду поэтов, целый пласт, и даже изведанный Маяковский, которого в юношестве любил Беньямин, засверкал на страницах "Огонька" проникновенной лирикой, не оставляющей никаких сомнений в одарённости и гениальности поэта. Открытий было много! Это - и отрывки из книги воспоминаний Никиты Сергеевича Хрущёва; и воспоминания секретаря Сталина, Баженова; и проза Саши Иванова, и многое, многое, другое. Они познавали историю своей страны, и освобождались от ложных и догматичных представлений, которые, если честно, никогда их и не увлекали.
   Скульптура, изображённая в "Огоньке", бросалась в глаза. Нора удалилась в кухню, Макич сел на диван и прилип глазами к изображению. "Сидур": прочёл он в уголке репродукции. Что сотворил Сидур за несколько минут созерцания, не передать словами! Он открыл целый мир, перевернул сознание, и покорил. Оторвать взгляд от этого "Сидура", от его скульптуры, было невозможно. Можно было только смотреть и смотреть, не понимая, как такое возможно, понимая лишь, что мир, в котором это возможно, поистине прекрасен. Авангард, модернизм - всё, что угодно, но с единственным определением - гармония! Макич молчал. Беньчик смотрел на него так, как будто это он привёз Сидура в Армению и показал, будучи с ним знаком, причём - давно.
   Говорить не хотелось. Они привыкли общаться без обязательных слов, не теряя времени на поиск темы для разговора. Было лишь очевидно, что Беньямин что-то хочет сказать, но выжидает и приступит к разговору несколько позже, вероятнее - после обеда. Он не скрывал своего нетерпения, ёрзая в кресле, многозначительно покашливая.
   - Что, простыл? - спросил его Макич.
   - Да, нет, вроде бы.
   Сидур манил и Макич опять, вынужденно, проникся созерцанием.
   Нора внесла свой очередной шедевр - форель с гранатами. Не блюдо - натюрморт! - от которого тоже нельзя было оторвать взгляд, но в отличие от созерцания репродукции, незамедлительно подключились и органы осязания, обоняния, вместе взятые.
   - Прошу к столу, - пригласила Нора.
   На столе, тем временем, появилось и домашнее соление, и, непременный, соленый сыр, достаточной жирности, и зелень, и острые закуски, и минеральная вода, и, конечно же, графинчик с домашним вином, которое всегда присылали родители Беньямина со своего загородного дома, на приусадебном участке которого рос самый вкусный и самый правильный виноград. Правильный: потому что, вы не забыли, его опробовал ещё Ной!
   Стол был накрыт в традициях армянского гостеприимства. Изысканных и дорогих блюд не было, но всё было приготовлено и подано с любовью. Для армян это норма! Норма жизни, в которой гостеприимство занимает самую существенную часть. В Армении нет не гостеприимных людей! Есть люди разные: и добрые, и не очень; щедрые и не очень, или, можно даже сказать - скупые; умные и не очень; есть, правда, небольшое количество распущенных людей, но надо дать должное - все они гостеприимны. Возникает закономерный вопрос: как может скупой человек быть гостеприимным?
   Уверяю Вас - может! - и, посетив его дом, вы увидите изысканно накрытый стол, с блюдами, приготовленными хозяйкой с любовью. Скупым он считается потому, что не приглашает каждый день, а только по праздникам. Таких в Армении не очень любят. В Армении любят принимать гостей, а так же, ходить в гости, потому что если Вы кого-либо пригласили, то, будьте уверены, он вскорости пригласит Вас к себе. Там Вы встретите ещё людей, которые Вас пригласят в гости, причём - все в отдельности. Вы их пригласите к себе, а затем они посчитают своим долгом, пригласить Вас. Так появляется сама жизнь и лучшим её времяпровождением будет шумное и весёлое застолье в компании друзей. Можно, конечно же, жалея хозяйку, пригласить всех в ресторан - сейчас так и делают - но в то время, сама хозяйка этому бы воспротивилась и даже оскорбилась бы, посчитав, что те блюда, которые она готовит, не съедобны. Большего унижения для армянской женщины не существует! Они прекрасно готовят, а самое главное - делают это с любовью!
   Можно, конечно же, посидеть и в чисто мужской компании. Тогда надо приготовить хаш! Это блюдо сегодня едят и женщины, но в то время оно считалось чисто мужским. Собирались к восьми утра. Хаш едят в холодную погоду, в осенние и зимние месяца. Сезон хаша заканчивается в марте. Под хаш пьют водку. Холодную. Пьют много! Очень много! Хаш это позволяет.
   Когда с ними за столом сидел Дино, они ели хаш у него в маране. Дино был искусным кулинаром! Собиралась сугубо мужская компания: играли в нарды; пили водку и ели хаш. Эти времена остались позади - крёстный уехал в далёкую Америку! Сегодня они сидели втроем.
  
   Отобедали. Ишхан - форель, выловленная в высокогорном озере с пресной водой Севан, имеет неповторимый вкус. "Рыба-князь", до сих пор царствует на столах в армянских семьях. Ценится рыба из самого озера, а не из искусственных водоёмов с такой же искусственной подкормкой - вид тот же, но вкус разный!
   Само озеро Севан - жемчужина Армении - находится недалеко от Еревана - всего в каких-то восьмидесяти километрах. Проехав их, перед вами откроется тайна мироздания! То, что вы увидите неописуемо: суровые горы и такой же климат, а посередине - голубые воды Его Величества Севана! Загорать на Севане нужно с большим предостережением. В первый день - не более десяти минут. Сгорите! Постепенно организм привыкает, нормализует свои функции, а затем начинает упорядочивать значки и нормализовать свою работу до полного выздоровления.
   Они часто выезжали на Севан в летнее время. Застрельщиком, как всегда, был Дино, с извечной фразой:
   - Завтра нырнём!
   Он всегда тщательно готовился к поездке. Мясо для шашлыка, изысканные домашние вина, овощи - всё это закупалось заранее. Ехали на два-три дня, останавливаясь в "Домике рыбака", куда Дино звонил заблаговременно. Иногда, реже, выезжали в Ущелье Цветов - Цахкадзор по-армянски - где располагается горнолыжный курорт и спортивная олимпийская база, построенная незадолго до Олимпиады в Мехико для того, чтобы спортсмены СССР смогли бы привыкнуть к условиям высокогорья. Великолепие природы дополнялось знакомством с выдающимися спортсменами современности, которые регулярно тренировались на базе в Цахкадзоре.
   Всё это было когда-то - когда с ними был Дино! Без него они никуда не выезжали, предпочитая посиделки у кого-либо дома, с обязательным разговором об прочитанных статьях и книгах, просмотренных кинофильмах. Им было уютно вместе. Новыми друзьями они не обзаводились. Были друзья-одноклассники, были - однокурсники, но Дино был незаменимой частью их тройственного союза. С ним всегда всё было более правильно!
  
   Кофе в турке, по-восточному, приготовленное Норой, явилось прекрасным завершением обеда. Так как готовит кофе Нора, не готовил никто! Ната всегда завидовала её кулинарным способностям и, желая облегчить её труд, пыталась сама сварить кофе, но вся их дружная компания этому противилась.
   Они уселись за журнальным столиком, курили, медленно испуская табачный дым. Беньчик откинулся на спинку дивана; Макич удобно уселся в кресле, заново всматриваясь в скульптуру Сидура.
   - Времена меняются! - констатировал Беньямин.
   - Меняются, - подтвердил Макич.
   - Недавно, на митинге, в среде его организаторов, видел нашего Коз Бади, - сообщил Беньчик.
   - Сейчас все болтают, - не придавая значения, изрёк Макич.
   - Они рвутся к власти, - продолжал Беньчик, - Ты представляешь, что будет, если Коз Бади, и такие как он дорвутся до власти?
   - Ничего хорошего, - не отрывая взгляда, ответил Макич, - только у них "своя ниша", "свой потолок". Везде, кроме денег, нужны и знания, которых у них нет. Так, что и во власти им уготованы невысокие должности.
   - Вот тут, мне кажется, что ты ошибаешься!
   Беньчик придвинулся к столу, придавая разговору важное значение.
   - Они будут нами править, и ничто им не помешает - образованность не играет никакой роли! Они уже консолидируются.
   - Не преувеличивай. Торговля позволила многим людям поправить своё материальное положении - это точно! Деньги - плата за ущербность! Они придают деньгам слишком большое значение. - Макич не придавал разговору значения.
   - Уже сегодня деньги решают всё! Ты представляешь - Коз Бади будет нами управлять!? Это тихий ужас! Ты подумай об этом. Торговцы у горнила власти - это же кошмар!? Я не думаю, что мы с тобой сможем здесь жить: они, просто-напросто, нас уничтожат! Они не забыли, что мы их постоянно унижали. Унижали только своим существованием на земле! Они нас ненавидят и эта ненависть, после того, как они придут к власти, найдёт свое немедленное подтверждение: они начнут нас уничтожать!
   - Слушай, Бен, я знаю тебя уже бог весть сколько времени, но ты, поразительным образом, не меняешься. То, что ты сейчас мне говоришь, ты говорил и пятнадцать лет тому назад: "Они нас ненавидят и хотят уничтожить". Успокойся, никто нас не ненавидит. Живи спокойно и делай своё дело! И нечего протирать штаны в своём комсомоле - пора и делом заняться! Когда ты станешь, наконец-то, писать!?
   - Меня не печатают и врядли когда-нибудь напечатают. Я не виноват.
   - Всё меняется, а ты говоришь старыми конспектами - ты ничего уже не пишешь! Что должны печатать?
   - Я уже не могу писать. Я буду писать; затем искать издателя; потом бесконечно ждать пока моя книга выйдет - и за всё это мне заплатят копейки! А, тем временем, он возьмёт и продаст несколько тысяч пар обуви, к изготовлению которой не имеет никакого отношения, и получит такие деньги, о которых я даже не мечтаю. Ты пойми - торговля приносит деньги и они будут работать! Будут работать против нас! Они захотят купить то, чего у них нет и по определению - не может быть! Например: Коз Бади захочет купить твою квартиру, затем ты напишешь ему диссертацию, а затем он купит тебя и ты будешь подвозить его на работу.
   - Ты как всегда в тонусе. Тебе это всё приснилось, или ты это сейчас выдумал? Коз Бади и моя квартира не совместимы! Заруби это себе на носу!
  
   Тема квартиры была для Макича болезненна, так как поползновения на неё уже были. Как-то сосед со второго этажа, в непринуждённом разговоре, передал отцу Макича предложение от торговца обувью. Предложение сводилось к продаже академиком квартиры толстому коммерсанту. Предложение было неожиданным и унизительным! Отец вспылил и выгнал соседа, сказав, чтобы тот позабыл дорогу к нему домой. После этого, отец перестал здороваться и с соседом напротив - именно тем коммерсантом, который - Вы не забыли - когда-то водил молоковоз. С этих времён "много воды утекло": директор торговой точки и подпольный владелец нескольких закусочных, оформленных на другие лица, процветал. Макич очень редко сталкивался с Коз Бади. Он рано уходил на работу, а Коз Бади в это время отсыпался от ночных попоек в компании таких же "успешных джентльменов". Практически, они за несколько лет, прошедших со дня избиения Макича, или со дня, в котором, как считал Коз Бади, он отквитался, совершенно не придавая значения тому факту, что Макич был пьян, короче - с этого дня, они встречались редко, хотя и проживали на одной лестничной клетке, и Вы опять не забыли: коммерсант занимал двухкомнатную квартиру, а академик - четырёх. Коммерсанту было тесно и он мечтал, прикупив квартиру академика, стать владельцем целого этажа в здании, находящимся в самом центре города. Дино с Беньчиком тогда отквитались за Макича, а после принятия Графом решения о примирении, о продолжении противостояния не было и речи. Макич совершенно апатично относился к ночному происшествию, считая, что это кара за его самонадеянность.
  
   - Они мечтают об этом и, чтобы их мечта стала явью, пойдут на всё. Ты не замечаешь, что идёт революция!? Тот, кто был никем - станет всем!
   - В этом ничего плохого не вижу - люди хотят жить! Да, Коз Бади туп и необразован, но не надо мне говорить, что у него нет таланта - он талантливый коммерсант! Ни ты, ни я, на это не способны!
   - Не способны, потому что нас учили созидать, а не присваивать труд других. Мы не способны торговать, потому что нас не так воспитали. Наше воспитание, это системная ошибка! Это анахронизм! Завтра они будут открыто торговать импортными товарами, а мы с тобой ничего не успеем создать. Всё хорошее создаётся на Западе, а мы с тобой будем отсталыми отечественными производителями: я буду писать старомодные романы о дружбе, чести и достоинстве, а ты ...... я даже не знаю, чем ты будешь заниматься!? Ты думаешь, что импортную технику и станки будут проверять и испытывать в вашей лаборатории?
   - Думаю, что нет, но мне хватает и отечественных станков.
   - Ты думаешь, что в этом будет перспектива!? Они получат деньги, а ты - гроши. Они будут жить, а ты - существовать, а самое главное, они будут ближе к Западу и его продукции, чем мы с тобой. Они, торгуя импортом, станут передовыми, а мы - отсталыми! Понимаешь - всё перевернётся! У нас нет будущего!
  
   Картина, описанная Беньчиком, была не реальна, но сказанное им подействовало на Макича. Он знал, что Беньчик прав! Уже появились первые признаки того, что пока они работают кто-то преуспел. Преуспевала несколько отсталая часть населения, торгуя и перемещая материальные ценности, она делала свои капиталы. Как эти капиталы будут работать - не знал никто! Купить можно было разве что машину. Квартир в свободной продаже не было и потому большинство коммерсантов, вышедших вместе с "перестройкой" на поверхность, копили деньги. Нешуточные деньги! Предметов роскоши как таковых, кроме ювелирных изделий, вообщем-то и не было, а показать, что ты человек с деньгами, хотелось многим: рестораны заполнились публикой; в оркестр швырялись деньги и увеличилось количество драк, происходящих тогда, когда непомерное самомнение натыкалось на ещё большую гордыню, подкреплённую материальным ресурсом.
   Они не посещали рестораны и в их трудовых буднях не было места праздному времяпровождению. Некогда представители "золотой молодёжи", превратились в обыкновенных тружеников, идущих по, казалось, налаженному пути познания и успеха. Появилось новое поколение молодёжи, которого путь познания не привлекал, а успешность понималась в совершенно ином ракурсе, в котором деньги и способы их зарабатывания имели большое отличие от тех представлений, на которых они выросли. Появилась и внешняя атрибутика, сопутствующая успешности. "Системная ошибка" - точно пометил Беньчик.!
  
   Тем временем, Бен стал нагнетать фантастику в своих неореалистичных представлениях.
   - Итак, они рвутся к власти! Для чего? В принципе, во всём мире деньги заказывают власть. Так устроен мир! Только во всём мире, а я имею цивилизованный мир, власть заказывают крупные корпорации - это называется лоббизмом. В крупных корпорациях собрана вся научная мысль, все новационные технологии и они заинтересованы в лоббировании законов, позволяющих продвигать свои товары и услуги. Что ожидают от власти наши лавочники?
   - Я думаю - того же.
   - Товары и услуги - не смеши меня! Они хотят дорваться до ещё больших денег! Они хотят дорваться до общественной собственности - они хотят распределять её! Денег хватит только для того, чтобы дорваться до власти.
  
   Макич был с ним не согласен. Да, появилось новое поле для соревнования, новые возможности. Макич был уверен, что он сможет проявить себя - проявить свои знания - и впишется в это "новое время". Предпосылки для этого были! В свободное от работы время, во время простоя, он чертил небольшие станочки для обработки камня и дерева. К нему обратились мелкие производители мебели: принесли буклет импортных аналогов и попросили воссоздать станочки в оригинале. Макич чертил без устали, а затем, пользуясь производственной базой своего предприятия, воссоздавал их в металле. Руководство предприятия ему в этом содействовало, мудро считая, что дополнительный заработок молодому инженеру и нанятым им на внеурочные работы рабочим не помешает. Мудрые, интеллигентные люди! Ереванская интеллигенция была у руля их предприятия. Таких людей в дальнейшем он не встречал - они вымерли вместе со старыми традициями.
   Спрос на его станки был большим. Макич мечтал организовать предприятие по изготовлению станков. Для этого нужны были деньги, которых не было - он мечтал их заработать! Уже появились Научные Центры, помогающие легализовать его деятельность. Новые возможности его привлекали и привлекали больше, чем научная деятельность. Бен, несомненно, перебирает: всё, что он говорит, имеет оттенок правдивости, но не более того. Он способен выиграть и это соревнование и для этого есть все предпосылки - очередь из "цеховиков" была на полгода вперёд. Единственны пробелом в его видении своего будущего были авторские права зарубежных производителей, которые он нарушал. Макич об этом даже не задумывался и если бы ему сказали, что он вор, он бы этому очень удивился. На самом деле он воровал! Он воровал идеи - преступление самое низкопробное, ничем не отличающееся от бытового воровства, в буквальном смысле этого слова. Он радовался, что может воспроизвести, имея на руках всего лишь рекламный проспект, довольно таки сложную конструкцию станка.
  
   Он готов был поспорить с Беньчиком, но чувствовал его правоту: в торговле зарабатывают совершенно иные деньги и время работает против них!
   - Бен, как всегда в тонусе! Твое видение мироздания далеко от истины. Ты однобоко мыслишь! Мы, может и являем собой анахронизм, но, уверяю тебя, нас рано списывать со счетов - мы ещё себя проявим!
   - Вот об этом и хотел с тобой поговорить.
   - О чём же?
   - О том, что пора себя проявить, и даже уже поздно.
   - Надеюсь, ты не собираешься совершать революцию? Заранее хочу тебе сказать, что на роль Дзержинского я не согласен.
   Макич говорил, не придавая диалогу должного значения. Беньчику это не понравилось.
   - Думаю, что ты не подходишь на роль Наденьки, и потому - только Дзержинский! В разыгрываемой пьесе тебе уготована именно эта роль!
   Макича покоробила уверенность Беньчика.
   - Ближе к "телу", Склифосовский! - парировал он.
   - Я даже не знаю, с чего начать, - замялся Беньчик.
   - Начни с начала.
   - Итак, мы прожили жизнь совершенно зря! Вернее, наше предыдущее поколение прожило жизнь зря. Они ничего не накопили! Да, они работали, но ... ради чего? Ты ответишь: "ради общества!" Они подарили свои жизни обществу! Общество оценило их жизни мизерными пенсиями и нищенскими зарплатами - все блага достались другим! Тем, кто не собирался посвящать себя обществу, хотя и удовлетворял некоторые общественные интересы, но ... они всё делали во благо себе. Они господа жизни, а мы - её изгои!
   - Ты, как всегда перебираешь факты. Мы жили лучше многих!
   - Это точно, но.... Видишь, и ты говоришь о нас в прошедшем времени. Мы уже на обочине и скоро нас сбросят в кювет. Останутся они, в своём меркантильном мирке, где нам с тобой уготована роль рабов. Мы ничего не накопили - это плохо! Но, наши, или тех, кого мы считаем своими .... Так, вот их вклад, несомненно, больше, чем у тех .... ну, вообщем ты знаешь, о ком я говорю!
   - Предположим.
   - Они должны с нами поделиться!
   Последнюю фразу Беньчик выпалил, не решаясь продолжить свои сентенции доморощенного социолога, устав от раздумий и выдав готовое решение.
   Макича такое решение удивило.
   - И, как ты заставишь их поделиться?
   Вопрос не застал Беньчика врасплох, он его ожидал и был готов к ответу.
   - Всё очень просто - особых усилий прилагать не надо! Речь идёт не о каких-либо криминальных действиях, и сценарий, разработанный мною, не совершенен, но ... попробовать надо! Всё очень просто, по крайней мере - я так думаю!
   - Выкладывай, - с некоторым скепсисом, проговорил Макич.
   Он готов был выслушать Беньчика только с единственной целью - раскритиковать его далеко идущие планы. Бен же понял это, как приглашение к активному разговору, который и незамедлительно начал.
   - Итак, действующие лица: отпрыск скандального и криминального коммерсанта, можно сказать - лавочника, который сделал состояние на торговлю незаконным товаром, и, следовательно - нарушил закон!
   - Эти законы глупы и ты это знаешь лучше меня, - парировал Макич.
   Бена голыми руками не взять и он был готов к ответу.
   - Не суть важно, кто преступен: те, кто создавал эти законы, или те, кто их нарушал!? Нас это мало интересует, потому что ответ очевиден: и те, и другие! Так повелось и так сложилось. Главное - где мы оказались в этой мышиной возне и какие дивиденды могут появиться у нас от этого противостояния? Мы должны позаботиться о себе, поскольку, как ты понимаешь, больше некому: государство, которому служили наши предки, самоустраняется! - а, ему на смену придут маргинальные режимы, с узконаправленной, проплаченной политикой. Получается, что при таком раскладе мы, как и большая часть населения, окажемся "в ауте".
   - Вот, тут я с тобой и не согласен! - решительно прервал Макич его пламенную речь.
   - А, тебя ещё никто и не спрашивает! - так же решительно ответил Бен.
   Макич, смотрел на него непонимающим взглядом, с молчаливым вопросом: а, не много ли ты на себя берёшь? Бен моментально считал вопрос, быстро и без особого напряжения извинился и продолжил свою речь.
   - Так, вот .... на чём же мы остановились? А, да! Наступил час "Х" и кое-кому надо предъявить счёт!
   - И, как же ты хочешь это сделать?
   - А, я и ничего не буду делать. Основа всего нашего с тобой государства, это элементарный страх. На нём, и только на нём держится это государство, довольно таки правильно названное, или обозванное: "Колосс на глиняных ногах". Страх нагнетают символы! Иногда символы подкрепляются реальными действиями, но сегодняшнее государство устало от репрессий, а возможно и боится их, а то - с чего же с такой прытью осуждает их!? Вообщем - государства уже нет! А зажиточные маргиналы - есть! - и вскоре они останутся без страха. Это страшная вещь!
   - Я уже запутался. Тебя в детстве сильно напугали?
   - Так вот, - Беньчик потерял нить разговора и судорожно искал продолжение, - А, да! Символом страха является тело Владимира Ульянова Ленина. Кстати гениальный был человек! Ну, да, это, смотря уже как посмотреть. Вот в этой фразе уже заключается сама суть проблемы: скоро этого страха не будет! Мы должны зацепиться за уходящий вагон, уходящего поезда. Надо нагнать страх на "подследственного"!
   - И, как ты собираешься это сделать? - Макич расплылся в широкой улыбке - "Лениным" ещё никто, никого не пугал - не те времена!
   - На, посмотри, - Беньчик достал с нижней полки журнального столика листки бумаги и протянул их Макичу.
   Тот удивился и стал читать текст, напечатанный на пишущей машинке. Текст его удивил ещё больше!
  
   ВЕТЕРАНЫ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
   "СИНИЙ ОРЁЛ" - ПРОТИВ ПРЕСТУПНОСТИ!
   Здравствуй дружок!
   Сообщаем тебе, что твоему многолетнему благополучию и торговле левым товаром пришёл закономерный конец! Твоя деятельность велась под нашим неустанным контролем. Мы всё о тебе знаем! Ты можешь спросить: как? Отвечаем: так! Ты можешь спросить: а, почему тебя не трогали столько лет? Отвечаем: мы дали тебе возможность аккумулировать средства, которые ты рано или поздно должен сдать государству! С государством шутки плохи и ты это хорошо знаешь! Пришёл твой час! С этого момента - читай очень внимательно! Что ты должен сделать?
      -- Не переживать, так как деньги, хранящиеся у тебя, принадлежат государству и ты это хорошо знаешь.
      -- Ты должен привезти их в Москву.
      -- Поклонись Вождю мирового пролетариата ВЛАДИМИРУ ИЛЬИЧУ ЛЕНИНУ.
      -- 1-го июня, в семь часов утра, встань в очереди к Мавзолею В.И. ЛЕНИНУ. Он хочет тебя видеть! К тебе подойдут.
      -- Передашь им свёрток с деньгами. Сто пятьдесят тысяч. Не перепутай!
      -- СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ и не копейки меньше!
      -- Не опаздывай! Это твой последний шанс!
   С пламенным чекистким приветом, Председатель Ассоциации Ветеранов Комитета Госбезопасности "Синий орёл", Иванов. И. И.
  
   - Иванов И. И. - это Иван Иванович? - спросил Макич.
   - Точно! - ты удивительно догадлив.
   - Ну! - это же примитивно. Ты думаешь, он купится на эту "туфту"?
   - Думаю, что он пойдёт консультироваться, - ответил Бен и это означало: "все ходы записаны!".
   - Вот, вот! И тогда твоя примитивная пъеска, не успев начаться, подойдёт к финалу. Ты продумал финал?
   - Нет, но подожди - он пойдёт консультироваться и ты думаешь к кому?
   - Наверняка - к тебе! - с иронией ответил Макич.
   - Не ёрничай - не ко мне. Он пойдёт консультироваться к Морису!
   - Ты уверен?
   - Вероятность высокая.
   - А, что Морис?
   - Мориса курьирет некий субъект. Ты спросишь: субъект чего? Вот - посмотри на него!
   Беньчик достал несколько фотографий, на которых был заснят некий "успешный" субъект. Заснят он был около магазина, осуществляющего продажу импортных товаров на так называемые "сертификаты", заменяющие иностранную валюта. В этом магазине изредка отоваривалась и семья академика, обладающая некоторым количеством валюты, полученной в качестве гонорара за научную деятельность.
   - Он торгует "сертификатами". Торгует открыто, пользуясь своим положением. Он сотрудник КГБ. Капитан, если не ошибаюсь. Теперь прочти это.
   Беньчик взял из рук Макича, прочитанный листок бумаги и указал на следующий свой опус, в котором, в той же манере, было изложено нижеследующее:
   Срочно, секретно.
   В одном экземпляре.
   АССОЦИАЦИЯ ВЕТЕРАНОВ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ "СИНИЙ ОРЁЛ".
   Здравствуй, товарищ!
   Комитет ценит Ваши заслуги перед Родиной! Сообщаем, что Вам присвоено очередное звание старшего лейтенанта. Так держать, товарищ! Вам предстоит многолетняя служба на Славу Отечества!
   Теперь к делу! Ваш прежний куратор дискредитировал себя своей деятельностью - решение о его будущем уже принято! Вы переходите под наше непосредственное начальство. Ваша задача:
      -- Сбор данных о коррумпированном элементе;
      -- Сбор данных о подпольных дельцах.
   Сообщаем Вам, что с этого момента Вы, уважаемый товарищ, освобождаетесь от деятельности по выявлению неблагонадёжных лиц. Таково веяние времени! Так нужно, товарищ! Партия идёт другим путём! Основным врагом являются подпольные миллионеры и коррумпированные элементы!
   Успеха Вам, товарищ! Ждите дальнейших указаний.
   P.S О том, что такое государственная тайна, Вам, товарищ, не стоит напоминать!?
  
   Письмо было наспех составлено и не отличалось изысканностью стиля. "Примитивная, глупая шутка": так определил для себя Макич и уже готов был высказать своё резкое отношение в слух, но Беньчик не дал ему этого сделать.
   - Естественно - это идиотизм! - но поверь, если нам удастся зацепиться за уходящие символы, то мы можем навязать хоть какую-нибудь борьбу. Хочу тебе сказать, что тебе и деваться некуда - твоя квартира является объектом пристального внимания! Или ты хочешь остаться бездомным?
   Это был удар ниже пояса.
   - А, для чего я тебе нужен?
   - Ты? Странный вопрос!
   - В смысле - а что я то должен делать?
   - Это другое дело! Ты должен изготовить соответствующие бланки, печати и прочую атрибутику. Твои технические способности, на данном этапе, очень нам пригодятся. Надо изготовить печать с гербом, печать этой "ассоциации", а также бланки. Вот и всё! Пока, что!
  
   Они разошлись поздно ночью, обговорив почти все детали. Макич беспрекословно подчинялся, так как Беньчиек проявил свои способности, и сомнений в его разработках не было. Стоило рискнуть!
   За две недели он изготовил гербовые печати, оттиск символики для оформления бланков, а также, некое подобие награды для внештатных сотрудников "компетентного" ведомства. Всё было готово и операция, под кодовым названием: "ЛЕНИН", вошла в свою начальную фазу. Начали с Мориса.
   На роль "ночного посетителя, имитирующего - по-другому и не скажешь - роль "неожиданного гостя", был выбран я. Макич мне позвонил и пригласил в кафе.
   Ночной Ереван не спал, мирно сидя в различного типа заведениях, совершенно не сонно продолжая жить и общаться. Ереванцы любят общаться! День, проведённый вне дружеской компании, считается прожитым зря. Майская погода притягивает своим великолепием. Спать не хочется - граждане прекрасного города не могут с ним расстаться и их постоянно влечёт к нему. Папа и ночью добр и не проявляет усталой раздражительности. Вечерами он бывает немного умиротворённым - не более!
   Мы были молоды и беспечны, а, самое главное - преданы друг другу. Одного слова было достаточно и я с полной решимостью ринулся на помощь друзьям. Такими мы были! Не знаю, изменило ли нас время, но той задорной отваги у некоторых из нас уже нет. Есть мудрая отвага!
   Морису было подсунуто письмо.
  
   Я отпустил бородку, был перекрашен в блондина, надел однотонный галстук на белоснежную сорочку под обязательным серым плащом. Под покровом ночи я появился около окна, за которым круглосуточно торговал Морис.
   - Доброй ночи, товарищ! - поприветствовал его я, с явным московским акцентом.
   Морис не ответил и молча, непонимающим взглядом, смотрел на меня откуда-то снизу.
   Русый парень добротного телосложения, заговорческим голосом, немножко гундося, спросил его:
   - Вы получили наше письмо?
   Морис утвердительно закивал.
   - Не слышу - отвечайте чётче!
   - Да! - бархатным баритоном ответил Морис.
   - Задача Вам ясна? - озираясь по сторонам, спросил я.
   - Да! - также ответил Морис.
   - И, у Вас уже есть, что сообщить? - уверенно спросил я, и ошибся.
   - Нет! - уверенно ответил Морис.
   Ответ меня насторожил. Я сердито посмотрел на него, не решаясь что-либо произнести. Молчание нарушил Морис.
   - Я не буду работать.
   - Почему? - строго спросил я.
   - Потому! - Морис уверенно смотрел на меня, постепенно распаляясь и, наконец, выдал истинную причину, - Вы убили моего отца! В 37-мом! Помнишь? Ах ты, сука!
   Последнюю фразу Морис выкрикнул с явным кавказским акцентом, приподнялся на руке, оперевшись об подоконник, и правой рукой, сквозь оконную решётку, проворно схватил меня за жидкую бородку-испанку. Я отпрянул, не ожидая такой прыти, и уже готов был разразиться трёхмерной бранью на родном языке, но вовремя осёкся.
   Тем временем, Морис извергал немыслимую брань на русском языке, явно акцентируя своё происхождение.
   - Иди ты на ..... Стой, я сейчас иду!
   Я вовремя ретировался, поскольку шум от самодельной тележки, на которой передвигался Морис по коридору, был слышен и на улице.
   Добежав до ближайшего таксофона, я позвонил Макичу. Через пол часа мы сидели в ближайшем кафе. Во время моего рассказа в лицах Макич смеялся до колик. Беньчику было не до смеха - он ошибся: никаким стукачом Морис и не был! Приходили какие-то ребята из различных ведомств, сами заполняли различные донесения, сами подписывали их, сами расписывались и получали за него деньги. За всё время своей подпольной торговли Морис ни на кого так и не донёс, но имя осталось. Как говорят в Армении: "лучше бы глаз вытек, чем имя испоганилось!". Так повелось. Бедный инвалид Морис содержал свою семью и содержал её как полноценный мужчина, но ради этого ему пришлось пожертвовать именем, не прилагая к этому никаких усилий. Морис родился в Ереване, а сексотов там не было, вернее, возможно они и были, но об этом знал только узкий контингент посвящённых, и такого "стука", который был слышен в некоторых регионах страны, там, явно, не было. "Стукачи" там не прижились! То, что Морис не "стучит" знали все, и в особенности, люди из криминального мира, которые через него, иногда, подсовывали правоохранительным органам обыкновенную дезинформацию - "дезу". После того, как вскрылось, что Морис обыкновенный дезинформатор, его оставили в покое, но подпись в ведомости под его фамилией исправно ставили.
   Мы были молоды и многого не знали. Не знали, что в жизни сохранить честное имя не так-то легко - найдётся масса желающих его испоганить, прилепить к нему всякую-всячину, и в дальнейшем отмазаться от тех представлений, которые о тебе складываются, не так-то и просто, если не сказать больше: отмыть имя иногда приходиться ценою жизни!
   Беньчик на время ушёл в себя, пытаясь определить план дальнейшей деятельности.
   - В сущности ничего не меняется. Вернее - изменилось очень многое: мир прекрасен! Да, здравствует Морис! Надо сказать, что день, подаривший нам такое открытие, прожит не зря. Я и не говорил, что мой план безупречен. Надо брать в оборот коммерсанта!
   Мы скептично смотрели на него - он уже не вызывал прежнего доверия!
   Провал "Ночного гостя" нисколько не обескуражил Беньямина: это всего лишь мизансцена, которая не удалась, но всё действие ещё впереди и он был уверен, что удачная игра всей команды, всего актёрского состава, может спасти пьесу. Я был утверждён на роль и Беньчик не хотел отказываться от моих услуг.
   - А, у тебя неплохо получилось, - неожиданно, похвалил он меня.
   Я был удивлён, но надо было знать Беньямина - душеведа и душелюба - который решил сыграть на моём тщеславии. И, когда он заметил, что я тщеславен? Но, я не поддался.
   - Да? - скорчил я ироничную гримасу, - Только хочу тебе заявить, что к торговцу я не пойду - это небезопасно по нескольким причинам: он свирепей вепря; не так прост, как кажется; и, вообще - мне твои идеи кажутся слишком, как бы тебе это сказать точнее...
   Беньчик не дослушал и удалился в сторону буфетной стойки, за которой стояла и улыбалась своему любимцу буфетчица с красивым именем Назик. Место нашей встречи было выбрано не случайно: круглое кафе в центре города - в прекрасном саду из базальтовых плит, зелённой травки и деревьев - отличалось от всех своей недорогой, но очень неплохой кухней и отменным вином. Буфетчица любили Беньямина за его интеллигентный вид, а на самом деле, такую же душу, и пусть у читателя не сложится впечатление, что человек, составивший самый настоящий план преступления, на самом деле, таковым - преступником - и является.
   Мы не придавали социального значения всему происходящему и не чувствовали никакой классовой ненависти к объекту нашей не совсем легитимной деятельности, и все сентенции, выдаваемые вождём нашего небольшого сообщества, не подумайте - преступного сообщества, вообщем: всё, что говорил Беньямин мы серьёзно не воспринимали! Мы были молоды и по-своему дурачились. Это доставляло нам удовольствие. Для чего мы это делали? Уже по прошествии многих лет, можно только догадываться, и вороша прошлое, мне всё-таки хочется найти объяснение, которое заключается в совершенно простой истине: есть свои и есть - чужие! Толстый, амбициозный синоним гордыни, лживый и агрессивный житель нашего города, которого желал "обуть" Беньямин, был нам чужд. Это было очевидно! Был чужд не из-за своей комплекции, а из-за того, что его гордыня привела к очень плохим последствиям: он позарился на жилище нашего друга! Он его вожделел! Представить, что торговец живёт в центре города в четырёхкомнатной квартире, а академик, продавший квартиру ради куска хлеба, окажется на периферии, было невозможно. И, чтобы этот бред квазифантаста не стал явью, мы и сколотили эту шайку шутов несостоявшегося театра, с главрежем никогда не ставившим пьесы.
   Как в дальнейшем оказалось, безродное племя квазифантастов сидело далеко от Еревана и разрабатывало ещё более чудовищные планы, как всегда, или вернее не всегда, но всё-таки, довольно таки часто, лет этак в пятнадцать - двадцать раз, эти планы были облачены в иллюзорную оболочку элементарной глупости и хитросплетений мировой политики, которая экспортировалась на всю шестую часть суши. Безродными деятели от "мировых тенденций", замечаемых только, почему-то, ими, были не потому, что таковыми являлись, а потому, что строили планы для какой-то части населения, с которыми сами не имели никакого родства.
  
   Посетителей в кафе не было, но Назик не собиралась закрывать заведение, так как ради такого посетителя она готова была и на большее. Видимо, интеллигентный вид Беньямина, носящего большие очки с модной, тонкой, квадратной оправой, и его многозначительные речи, приводили её в трепетное состояние, которое она - работница с многолетним стажем, видевшая многих людей творческого склада - и не показывала, но её тихая и, даже где-то, солидная благосклонность, была очевидна. Бедная Назик: если бы она знала, над чем работает её любимый посетитель?
  
   Вся вина в вине! Я согласился и на следующее утро, часам к десяти, появился, в том же обличии, в канцелярии обувной точки, обеспечивающей самомнение "подследственного". Вид у меня был по-прежнему загадочный и "компетентный", но несколько помятый, и дело было не в плаще, обязательном атрибуте советских "пинкертонов", а в выражении лица: не очень уверенном и, несколько, усталом и отягощенным бессонной ночью. Решительность ему - лицу, придавало только чувство долга и слово, данное друзьям, вернее, Беньямину, так как Макич вчера, или уже сегодня, короче - ночью, был молчалив.
   Канцелярия состояла из маленькой прихожей, в которой еле помещались: небольшой письменный стол и огромная, я бы даже сказал, аппетитная - кому как нравится - секретарша. Мне она - я имею в виду секретаршу - понравилась: не женщина, а богиня! - с пышными округлостями, выпячивающими её принадлежность к слабому полу. Не женщина - мечта!
   Самого "бонзы", устроившего "бонзай" на окраине города, в кабинете, находящимся за секретаршей, не было.
   - Здравствуйте! - сквозь зубы, изначально озираясь по сторонам, но затем, пристальным и цепким взглядом уставившись на "канцелярское" чудо, проговорил я.
   Она обомлела и онемела. "Неужели комиссия из Москвы?": читалось в её онемевших от ужаса глазах. Туристы донесли! Минутное замешательство сменилось расцветом мимики и всех округлых частей тела, которые манили вместе с блеском радостных и услужливых глаз. О. как она вставала из-за стола! Я чуть было не упал.
   - Здрасте! - улыбаясь, ответила она, - Директора нет, но он скоро будет. Если хотите, подождите.
   В комнатушке, рядом с ней, мне было тесно. Она понимала, что достигает нужного ей результата и у посетителя уже, почти, спёрло дыхание. Я еле взял себя в руки, посмотрел на неё строгим и надменным взглядом, достал конверт с письмом, протянул ей и, перейдя на более простые отношения, промолвил:
   - Передашь директору! Лично! В руки!
   Последнюю фразу я проговорил загадочно, строго, не оставляя сомнения, что ещё вернусь и проверю.
   Но, надо дать ей должное - она не придала им особого значения, или умело скрыла своё недоумение.
   - А, что передать? Кто пришёл? Может - Вы дождётесь? Он сейчас будет, Вы и сами можете передать.
   Я нашёлся очень быстро, так как эту ситуацию мы с Беньчиком обыгрывали. Бен и Макич находились за углом здания магазина. Они должны были вовремя, издалека, заприметить машину торговца и условными сигналами оповестить меня об его приближении. С торговцем мне встречаться было нельзя!
   - Скажите, что приходил Геннадий.
   - А, он Вас знает?
   - Он слышал обо мне, - был мой ответ.
   - А, когда зайдёте?
   - Он знает.
   - А, откуда Вы?
   - От Партии! - тихо, но уверенно, отчеканил я.
   - Представитесь?
   - Гена, - мило улыбаясь, я протянул ей руку, волосы на которой, выступившие из-под плаща, также были выкрашены в русый цвет.
   Она не решалась подать мне руку, но я уверенно смотря на неё, настаивал и ждал. Она подала мне руку, я улыбнулся:
   - Очень рад!
   Она не ответила, оценивающе смотря на меня.
   - Я могу быть уверен, что моя небольшая просьба будет Вами исполненна!?
   При произнесении этих слов я слегка сжал её пальцы. Она уже была готова выдернуть руку, но я, пристально смотря ей в глаза, не отпускал её, пока она не ответила:
   - Да!
   Я был доволен: медленно развернулся и, неспешной походкой хозяина положения, направился к выходу.
   Мы быстро покинули окрестность нелегальной торговли и направились каждый по своим делам.
   Так, бывший водитель, бывший узник без совести, а ныне, успешный владелец благ и самомнения, получил послание от неведомых "юристов", которых он не знал. Своих "юристов" он знал хорошо, но эти, хотелось сказать "заморские", но на самом деле "загорские", так как Москва находится за высокими горами Кавказа и её жители вправе называться "закавказцами", короче - этих "юристов" он не знал! А, чего он не знал, того, как и большинство людей, боялся!
  
   Интересная вещь: знание освобождает от страха.! Интересно также: что надо знать, чтобы никогда, и никого, не бояться? Ведь, чем больше ты знаешь, тем больше боишься, поскольку, любое, даже самое, на первый взгляд, безобидное явление таит в себе возможные последствия и, вытекающие из них, а иногда и, просто, текущие из них фекальными потоками, неприятности. Следовательно, чем больше ты знаешь, тем больше ты размышляешь, а любые размышления приводят к морщинам - признаку старения. Следовательно, чтобы жить дольше, надо меньше знать! Но в процессе деятельности всё равно появляются познания и, как следствие, размышления об оценке положительной и отрицательной составляющих этой деятельности. Идёт непрерывный поиск компромисса и сугубо логические действия могли бы найти этот компромисс, если бы не появился один - для кого существенный, а для кого и нет - фактор, очень туманно названный, совестью. Задача усложняется и возможности компромисса резко уменьшаются. Что-то надо исключить! Или надо исключить совесть, как категорию мыслительного процесса, или прекратить деятельность. Сделать это, практически, невозможно, поскольку, с прекращением деятельности, наступит смерть. Следовательно, совесть и жизнь несовместимы! Но, она же появляется вместе с жизнью?! Чтобы совместить несовместимое, нужна мудрость, которой у нас не было, а читатель, уставший от моих неглубокомысленных сентенций, может продолжить: и до сих пор нет!
   Наступало время без совести! Её, как правило, индуцирует Слово, а когда рамки, словесно обозначенные, не возбуждают потоков совести, тогда начинается смутное и агрессивное время, в котором слово "жизнь" теряет сочные и красочные оттенки, обрастая стержневым смыслом: "хочется жить".
  
   До этого ещё было далеко, но Беньямин взял бразды правления в свои руки, считая, что он сделал очередное открытие, предвосхитив ход истории. Может быть это и так, но, живя в своём родном городе, мы не задумывались об исторической значимости чего-либо и кого-либо. Всё было как всегда: светило Солнце; политики болтали, а мы жили, не обращая на них внимания. Нас так приучили: не обращать на них внимания! И всё было неплохо, если бы они - политики, не обратили на нас внимания, но это случилось потому, что кто-то им сказал, что их нужно выбирать, и, якобы, что выбирать их должны, именно, мы. Изначально мы, и я в том числе, этим занялись, но, не могу сказать, что "мы", но я - точно, понял, что этих "синих" и, добавлю, безродных, "баклажанов" выбирать не надо - они сами вырастут! Почему политика, а главное, когда политика стала уделом "баклажанов" - я не знаю! Если я начну размышлять на эту тему, то никогда не смогу оторваться от уставшего стула и потому сам себе отвечу: не знаю! Могу только догадываться, что к их распространению приложили руку, а может и что существеннее, такие же "баклажаны", но уже не синие, а зелённые, но всё-таки "баклажаны". Возможно в своих странах они уже и не "баклажаны", но то, что они сделали с моей страной, не оставляет никакого сомнения - они самые настоящие "баклажаны"! Рассада была произведена где-то далеко, там трансформировалась до абсурда и уже в виде "мировых тенденций" быстро экспортировалась по всей стране.
   УстаК, устал! Устал не от самого процесса - он, как вы заметили, не так и умственно насыщен и не отягощён и я за Вас мыслить, а, следовательно, стареть, не собираюсь, а устал я от тягостного мироощущения, создаваемого этим неотягощенным трудом.
   От усталости стал смотреть новости по одному из российских каналов. Не акцентирую название канала, так как с некоторых пор все новости на всех каналах одни и те же. Идёт 2006 год. Страшное и примитивное время! Время, когда российское государство, якобы, проснулось ото сна и решило начать своё очередное строительство. В России это означает только одно - оно решило напустить страх на своих, и не своих, жителей. На всех! Государственное строительство в России этим начинается и, к сожалению, этим и заканчивается. Страх от незнания? Отнюдь. Страх - чтобы знали! Знали, что? С этим проблема. Просто - знали и всё! Мы вам покажем! Кому и что хотят показать в России - не знает никто. Просто, чтобы не "борзели"! Кто это делает и зачем - государственная тайна!
   Страх, самое естественное состояние для России в 2006 году. Убивают детей разных национальностей. Для того чтобы дети боялись!? Детоубийство на национальной почве - есть ли большее преступление на земле? Очередной виток в истории людоедства. Не могу! Больше не могу! Не могу молчать!
   ПОДОНКИ! УБИЙЦЫ ДЕТЕЙ! ДЕТОУБИЙЦЫ.
  
   27.04.06 День прошёл в тяжёлых раздумьях: стоит ли писать эту книгу? Убивают! Убивают совершенно ни в чём неповинных людей! Убивают детей! Я пишу об Армении и получается, что вырисовываю некоторые негативные стороны нашего прошлого. Недруги могут приписать всё именно ей - моей Родине, не замечая бревна у себя в глазу. Прошлое у нас общее и все события, описываемые мною, могли происходить и в Москве, и в Бишкеке, и Ташкенте - да, где угодно!
   Для кого я пишу? Для тех, кто умеет читать! Те, кто убивает - не читают! А, если прочтут? Тогда, получается, что, следуя примеру моих героев, нужно грабить торговцев, а большинство из них "приезжие": мои братья и сёстры разных национальностей, которые мигрировали или эмигрировали для того, чтобы заработать кусок хлеба. Получается, что и я ополчился на них - совершеннейший бред! Я хотел рассказать историю, хотел описать подмеченные мною явления, а получается, что своей деятельностью усугубляю положение людей, оказавшихся в таком же положении, что и я сам. Вывод наиидиотский. Ничего не надо делать! Надо заставить "баклажанов" принимать умные, а главное, мудрые решения.
   Тяжело! Тяжело продолжить повествование, совершенно потеряв его нить, потеряв его смысл, потеряв цель. Я похож на новичка, которому впервые дали винтовку и объяснили её технические возможности для прицельной стрельбы, но забыли указать мишень, или направление в котором необходимо произвести выстрел. Волнение нарастает, руки дрожат, глаза бегают, и новичок готов к беспорядочной стрельбе: в инструкторов; в окружающих людей, силуэты которых смутно маячат перед глазами. Зыбкое состояние, неуравновешенное ориентирами, потерянными или выветрившимися вместе со смыслом. Вечность глупости очевидна - совесть проявляется моментами, блуждая где-то вдалеке, появляясь и мгновенно исчезая, как образ, как недостигшая молитва, изматывающая своей недосягаемостью цели. Совесть, не позволившая открыть беспорядочную стрельбу, называется мудростью. Мудрость помогает исследовать и определять цели, для того, чтобы уравновесить состояние, и вообще не открывать стрельбы.
  
   Итак, как я уже Вам докладывал, мудростью мы не обладали. Правда, и не находились в подвешенном состоянии, с блуждающими глазами и дрожащими руками. Блеск наших молодых глаз выражал более интересное состояние - озорство! Мыслительный процесс шёл лишь в отдельно взятом сером веществе и находилось оно в голове у Беньямина. Все остальные, и я в том числе, были исполнителями.
   Лидер остался доволен проделанной работой. Послание, написанное примитивно, но, по мнению автора, глубокомысленно намекавшее на недвусмысленное положение, в которое попал адресат, короче - письмо было передано! Осталось ждать результата. За "подследственным" было осуществлено круглосуточное наблюдение. Наблюдать его в кабинете у нас не было технических возможностей, но по лицу выбежавшего торговца было очевидно, что первоначальная цель была достигнута - он был взволнован. Очень взволнован! Его покрасневшее лицо и озирающийся взгляд, суетливые действия, свидетельствовали о состоянии души, повергнутой в пучину тяжёлых раздумий о своём будущем, оставляющим желать лучшего: из хозяина жизни он становился изгоем, гонимым самым жестоким и последовательным из преследователей - государством! О нём он давно позабыл и оно - государство, давно позабыло о нём, время от времени, посылая к нему своих представителей, с которыми торговец давно породнился. Ему иногда казалось, что это его родное государство, поскольку, именно, оно открыло свой "Сезам", в виде плодоносящей торговой точки. Он был удивлён: почему, именно, он? Почему не его сосед, или его "собрат" по бизнесу? Что за несправедливость!? Странно это, очень странно!
   Беньямин сделал неправильные выводы. Торговец не собирался консультироваться с "представителями власти", а стал более тесно общаться со своими подельниками. Он поехал проведать своего коллегу - директора такой же торговой точки. У него пробыл немного, затем посетил другого представителя "купи-продай" и так - до самого вечера. Он хотел определить недругов.
   Под покровом ночи они с сыном выехали. У них в руках были чемоданы. Мы наблюдали за ними из далека. Изначально появился "сынуля": осмотрелся, долго ходил по двору, затем поднялся, и уже затем вышел вместе с отцом, неся в руках, каждый, по увесистому чемодану.
   - Деньги несут! - разочаровано констатировал Беньямин.
   Мы с Макичем молчали. "Естественно - несут!": читалось у нас на лицах: "А, ты, что думал?".
   Моя машина ринулась за ними. Номера были заранее изменены. Мы сняли номера у попавшейся на глаза, мирно стоящей во дворе одного из микрорайонов города, машины - таких же "Жигулей" шестой модели и такого же синего цвета, как у меня. Машин в городе, практически, не было. Макич с Беньчиком не показывались на заднем сидении, а я же, облачённый в идиотское одеяние "пинкертона" от "компетентного" государства, в открытую, без стеснения следовал за объектом нашего наблюдения. Автомобиль торговца двигался прочь из города. Я вовремя одумался, отстал от него, так как в ночное время, неминуемо, был бы остановлен на посту Госавтоинспекцией и подлог с номерами был бы вскрыт. Мне этого не хотелось. Беньчик пытался воспротивиться моему решению, но Макич его одёрнул и мы благополучно вернулись "на базу" - ко мне домой - по пути вернув на место ненужные номера от идентичного автомобиля.
   Что случилось ночью - нам стало известно несколькими днями позже. Торговца с "наследником" не было видно! Через несколько дней дворовая территория наполнилась слухами. После сличения всех потоков информации мы составили истинную картину ночного происшествия. При выезде из города их попыталась остановить военная автоинспекция: оказывается, из части сбежал солдат, причём, сделал он это вместе с оружием, и, следовательно, стал представлять опасность для общества. В это время, как полагается, дороги были полностью блокированы и происходил досмотр автотранспорта, вплоть до исследования багажника. Хорошо, что мы не сунулись на автотрассу! Торговец пытался бежать: произвёл разворот на трассе, за ним погналась инспекция и нагнала в ближайшем ущелье. Нашли пустой автомобиль. Преследование пассажиров продолжалось до утра, но результатов не принесло - пассажиры злополучного автомобиля как сквозь землю провалились! Обследование автомобиля обескуражило. Такого улова никто не ожидал: в багажнике находились чемоданы с деньгами!
  
   Прошёл год. Их не было видно. История с деньгами, будоражившая дворовую общественность, быстро забылась. Появилось множество новостей. Страна бурлила! Политика занимала умы всё большего количества людей. Общество стало похоже на нагреваемый котёл, с несколько неправильной, или, скажем так, оригинальной конструкцией - он нагревался сверху, подогревая сливки общества, которые передавали вниз искусственный жар. Низы перегрелись и произошёл самый обычный физический процесс - конверсия, при котором низы ринулись вверх, а сливки опустились вниз. Некоторые "сливки" быстро сориентировались и им удалось всплыть вместе с низами. Для этого они неестественно имитировали большую температуру, извергали самые невероятные идеи, искусственно поднимали градус, с единственной целью - всплыть.
   Котёл бурлил, но мы не обращали на это внимания. Ощущения, что у котла, когда-нибудь, снесёт крышку, не было. Побурлит и успокоится!
   Макич защитил диссертацию; я занялся производством; Беньчик стал издавать книги.
   Диссертация была защищена блестяще. Жизнь была полна надежд и благостных ожиданий, не оставляя сомнений в прекрасном будущем. Макич по-прежнему был уверен в себе. Он стал производить станки. Очередь за его оборудованием была большая. Он с гордостью доставал из ящика письменного стола увесистую кипу заявок, которые поступали к нему со всей, необъятной, страны. Только на один вид станков было около пятисот заявок. Он объездил многие машиностроительные предприятия Республики, заключал с ними договора на изготовление деталей, арендовал помещение на родном заводе и стал выпускать продукцию, привлекая инженеров и рабочих в неурочное время. Работа кипела! Станки отгружались самым естественным образом - железнодорожным транспортом. Деньги за проданное оборудование поступали незамедлительно. С такой же оперативностью платились налоги.
  
   День не предвещал ничего зловещего. Обычный, солнечный, декабрьский день. Было тепло. Солнце светило совсем незимними лучами, неестественно нагревая землю и испаряя влагу, доведя до духоты, не совсем обычной для этого времени года.
   Макич встал рано: искупался; облачился в чистую белоснежную сорочку и строгий галстук; солидные туфли на небольшом каблуке; отутюженные брюки тёмно-синего цвета; синюю замшевую куртку. Предстояли переговоры с главным инженером одного из предприятий. Это производство его привлекало своим наисовременнейшим оборудованием. Он составил план дополнительной загрузки предприятия и надеялся внедрить одну из своих разработок. Предварительные договорённости уже были.
   Это случилось к двенадцати часам дня! Изначально здание тряхнуло не сильно. В кабинете главного инженера, находившемся на третьем этаже девятиэтажного здания заводоуправления, "заходила" люстра, затем, задребезжали стёкла на окнах, а затем, последовал второй, более сильный, толчок. Два толчка. Землетрясение! Такое уже случалось в Ереване. Люди выбежали из здания и, с некоторой тревогой, смотрели на него. Ощутимых толчков не последовало и инженерно-технический персонал, вяло обсуждая событие, вернулся к своим обязанностям.
   Информация о чудовищном землетрясении, эпицентр которого находился в городе Спитаке, просочилась часам к трём, однако, ни о каких-либо масштабных разрушениях, ни о жертвах, не говорилось.
   Мы собрались около райкома комсомола. Автобус должен был отъехать в шесть часов вечера. Я, Макич и Бен решили ехать. Предчувствия, что мы попадём в другой мир, в другое пространство, у нас не было. Автобус был полон. Люди не совсем понимали куда они едут. Всем казалось, что случилось поправимое и они, поработав пару дней, смогут ликвидировать последствия. Люди ехали молча, уставшие после рабочего дня. Автобус направился во второй по значимости и величине город Армении - Ленинакан, который также оказался в эпицентре землетрясения.
   Мы подъехали к Ленинакану. Перед въездом в город образовался затор из автобусов и частных автомобилей. Дороги перекрыл военный патруль. "Нива", не обращая внимания на призыв военных остановиться, продолжила своё движение в сторону города. Прозвучала автоматная очередь. "Нива" с проколотыми шинами съехала в кювет. Именно эта автоматная очередь привела нас в чувство. Нарастала тревога! Но мы не были готовы. Мы не знали! Мы не знали того, что будем помнить всю оставшуюся жизнь, просыпаясь иногда, уже даже много лет спустя, в холодном поту. Нам до сих пор снятся картины разрушенного Ленинакана. Мы не знали, что такое апокалипсис! Мы не знали, что такое конец света!
   В город мы попали несколькими часами позже. Темнело. По зимнему темнело. Разрушенное здание вокзала; полуразрушенный центральный универмаг. Города не было! Ночь. Руины. Слов не было! Их невозможно было найти. Подавленность! Подавленность чудовищной силой. Силой природы. Мы брели по улицам, не понимая - где мы оказались. Ничего не понимали! Как такое возможно?
   Нам сказали, чтобы мы нашли штаб, который даст нам указание на каких объектах надо работать. Мы шли по старому городу. Освещения не было. Пыль от рухнувших зданий. Люди, потерявшие за одно мгновение родных. Потерявшие жильё. Потерявшие всё! Потерявших смысл жизни. Люди не плакали. Они были в прострации. Слезами это горе не объяснить! Горе было выше их понимания.
   Мы вышли к зданию старой школы. Толпились и кричали люди. Около школы стояла церковь. Она не рухнула. Мы побежали в сторону школы. Тонны строительного материала. Засыпало детей. Мы копали голыми руками известковую пыль. Мы доставали трупы. Трупы детей. Вечная маска ужаса и страдания. Всю ночь мы выкапывали детей. Эти лица ... Я их не забыл. Я за них молился и молюсь до сих пор.
   Под утро мы ушли со школы. Оказались в маленьком переулке. Часть пятиэтажных зданий рухнула, а часть стояла, покорёжившись и кособочась, готовясь рухнуть в любой момент. На горе строительного мусора стоял на коленях парень и с кем-то, смотря куда-то вниз, говорил. Мы поднялись к нему. Снизу доносился женский голос.
   - Там моя жена и двое детей, - сказал парень.
   Техники не было. Мы откапывали голыми руками, стоя на коленях.
   Подъехала скорая помощь. Медсестра хромала и поднималась с большим трудом, держа в руке аптечку. Беньчик спустился, поднял её на руки и перенёс наверх.
   Показалась панель. Макич, откуда-то достал небольшую пилку, вернее, полотно от лобзика, и стал распиливать арматуру. Показалось лицо женщины.
   - Пить, - просили её потрескавшиеся пыльные губы.
   Воды не было. Беньчик куда-то ушёл. Мы с Макичем продолжили работу. Голыми руками многого не сделаешь. Время шло.
   - Оставьте! Там дети. Мне бы хоть детей спасти, - сказал парень.
   Я не знаю, что почувствовала его жена от таких слов. Я не знаю! Мы укоризненно посмотрели на парня. Говорить ему что-либо не хотелось.
   Из переулка показалось несколько человек. Они вели с собой Беньчика, держа его за плечи. У Беньчика в руке был чайник.
   - Вот, смотрите! Удостоверились? - громко и уверенно прокричал Беньчик.
   - Эти люди с добром пришли, - куда-то в сторону прокричал самый старший из конвоиров.
   Они отпустили Беньчика. Оказалось, что, в поисках воды, он разбил окно, и залез в квартиру на первом этаже нерухнувшего здания. Оттуда и чайник. Затем Беньчик, увидев, что во дворе, у костра, сидят люди, решил позвать их на помощь. Вышел из здания и направился к ним. Они приняли его за мародера: подбежали, схватили и над головой Беньчика просвистел топор. Он еле увернулся. Терять было нечего! Они ничего не слушали и не хотели понимать. Беньчик стал ругаться. Это его и спасло! На мародёра он был не похож. Он заставил их обогнуть здание и придти к нам на помощь. Общими усилиями мы сняли панель. Под ней лежала женщина и двое детей. Первым мы достали уже мёртвого ребёнка. Так получилось! Горе. Парень рыдал, держа на руках своего сына. Через минуту - радость. Второй - целёхонький, только ногу переломило. У жены были поломаны ноги.
   На следующее утро, на рассвете, люди заплакали. С рассветом они заплакали. Мы не спали трое суток. Работали. Таких, как мы, было много. Весь народ!
   Мы проработали в Ленинакане полгода. Приезжали в Ереван, а затем ехали обратно. Ленинакан нас звал! Уже был организован штаб во главе с премьер-министром Николаем Ивановичем Рыжковы, и весь мир помогал Армении, но мы снова, и снова, ехали. Помогали. Помогали разгружать вагоны, транспортировать и сопровождать грузы, брались за любую работу. Макич был удостоен "Ордена Дружбы Народов", а мы с Беньчиком - грамоты ЦК ВЛКСМ. Я до сих пор горжусь этой грамотой.
   Тяжёлые времена. Горе, сплотившее весь народ. Декабрь 1988 года.
  
   ГЛАВА 4.
  
   МОСКВА
  
   Москва манила своими возможностями. Москва - самый главный на территории СССР бизнес-центр, этакий огромный "Эмпайер Стейтс Билдинг", величиною в город. Раньше города строились около, или вдоль рек, обеспечивающих их жизнедеятельность живительным потоком, так изначально и строилась сама Москва, но дальнейшее её развитие произошло около, или вдоль, финансовых потоков, финансовых рек, текущих в неё и затем, несколько в усеченном состоянии, после прохождения по разным дросселирующим инстанциям, вытекающим из неё. Всё распределялось в Москве: финансы; ресурсы; блага; награды; места для погребения, согласно ранжиру; личные автомобили; техника; жильё; продукты питания; санаторные путёвки; заграничные круизы; энергоресурсы; хула и похвала; и многое, многое другое. Огромная база, определяющая "быть или не быть" для нескольких сотен миллионов людей. Причём, что уникально, это распределение производилось при полном отсутствии компьютерной техники, Нсуществлялось при помощи великого множества контор, занимающихся именно этим - распределением.
   Советский Союз "почил в Бозе". Его не стало. Распределительные центры переместились за его границы. Территорию Советского Союза взяли во внешнее управление. Путём незамысловатых операций нашли управляющих и стали "рулить", причём - рулить в нужную заграничным центрам сторону. В такой же "бозе" почила и вся конкурентоспособная промышленность.
   Это очень долгая и тёмная история, почему "почил в Бозе" Советский Союз.
   Я совершенно не склонен искать причины. Почил, ну и бог с ним! Мне главное выяснить, что случилось с нами. Не с ними, а с нами!
   Для чего это важно. Не знаю! Для меня, наверное. Тогда - для кого?
   Мы работали. Работали много. Армения была в блокаде. О многих блокадах написано много. О блокаде Армении - практически, ничего! Уже шестнадцатый год - ничего! Как мы выжили? Благодаря трудолюбию! Работали много. Типичным трудоголиком, выведшим мою страну из неминуемого кризиса, был и остаётся наш Сурен. Сурен рабочий человек. Он приезжал к нам на работу в пять часов утра. Приезжал на своём велосипеде. Мы оставляли ему с вечера детали, он их обрабатывал до восьми утра. Затем, Сурен ехал на основное место работы, находящееся на соседнем с нами предприятии. Там он работал до шести вечера. Затем приезжал к нам и работал во вторую смену. К десяти часам вечера Сурен ехал на стройку. Там под светом прожектора он перетаскивал мешки цемента. К часу ночи Сурен садился на свой велосипед и ехал на другой конец города. Ехал домой спать. К пяти утра он уже был на нашем производстве. Десятижильный человек! Мы все такие! Мы все оказались такими! В Ереване любят работать! Это точно!
   Какое отношение Сурен имеет к Москве? Самое непосредственное! Когда, из-за нехватки сырья, электроэнергии, а самое главное - транспортных артерий, мы и такие, как мы, свернули свои производства, Сурен уехал в Москву. Я там его видел. И я уехал, и Сурен. И ещё миллионы людей из двухсот миллионов. Уехали туда, где привычно распределялось и распределяются: ресурсы; финансы ... я Вам ещё не надоел? Уехал за привычной системой. Уехали за родной властью. Она их бросила и ушла. Они помчались за ней. Ну, не в Нью-Йорк же ехать!?
   В Нью-Йорк ехали другие. Те, кого там назначили внешними управляющими и кому давали: ресурсы; финансы; хулу и похвалу ..... я Вам окончательно надоел! Мне с Суреном от этих ресурсов-финансов ничего не досталось, да и, очевидно, не полагалось - они всё съели сами. Без нас! Ну, скажите: какое отношение мы с Суреном имеем к МВФ? Никакого! Мы имели отношение к Москве - мы туда и поехали, посмотреть, возможно, в толстых тетрадках этой "базы" записаны и наши фамилии. Многие фамилии были записаны. Моя и Сурена - в том числе. Как-то, худо-бедно, живём!
  
   Макич в Москве учился - он перебрался первым. Выехал и организовал предприятие по выпуску станков: арендовал базу и стал работать. Дела шли хорошо! Он снимал комнату у пожилой четы пенсионеров. Надежда Сергеевна, так звали хозяйку, души не чаяла в своём квартиранте: культурен; обходителен; без вредных привычек; с утра до вечера на работе - не квартирант - мечта! Они быстро нашли общий язык. Она ценила его и часто с ним советовалась, зная, что Макич обязательно найдёт для неё приемлемое решение. Владимир Иванович - второй муж хозяйки, "выписанный" ею из Украины для того, чтобы помогал ей на старости лет по хозяйству - так, вот Владимир Иванович, был охоч на разговоры на политическую тему. Политика Макича интересовала слабо, но он уделял бывшему военнослужащему внимание, просиживая с ним уже ночью, перед сном, тягостный часок-другой в политбеседе. У пенсионеров были дети, которые появлялись редко. По разным причинам: сын Надежды Сергеевны жил своей жизнью, будучи привязанным к отцу, у которого и вырос и воспитывался, а дети Владимира Ивановича жили далеко. Иногда из Риги приезжала дочь Лена. Это был самый настоящий праздник и, причём, Макич принимал в нём самое деятельное участие. Он очень любил Лену, в прямом и переносном смысле. Они оба были одиноки и симпатичны друг другу. Свою связь они не афишировали, поскольку Лена была "одинока" будучи замужем.
   Такая своеобразная семья, в которой не все члены имели кровное родство, но душевное - определённо!
   Москва была разная, как и любой мегаполис. Гостиничная - уже давно была забыта. Это всё осталось в прошлой жизни, причём, жизни не совсем своей, а связанной с успешностью отца. У него была своя жизнь и свои заслуги, свои дивиденды. Макич "очень неслабо", как тогда выражались, зарабатывал. Продукция уходила "влёт" - очередь из потребителей была расписана на два месяца вперёд.
   Воскресение. Делать было нечего. Лена уехала. Макич вышел во двор. Светило ласковое майское солнце. Отгремели праздники. Долгие и нудные. Половина месяца-майя была нерабочая. Количество праздников в России - запредельное. Один сплошной праздник! Во время праздников Макич вылетал в Ереван. Покупал билет на самолёт, так как других путей, кроме воздушного - нет! Железная дорога, связывающая Ереван и Москву блокирована! Поезд N56 стоял на запасном пути, который, я имею в виду путь, не откроется и много лет спустя. Армения повисла в воздухе, в буквальном смысле этого слова. Кто принял такое решение - и, вроде бы, известно, и - неизвестно, так как количество внешних управляющих на той или иной территории "зашкалило" все мыслимые пределы, и уже совершенно не ясно, где находятся управляющие центры, и кто с какой "базы" получает "ресурсы-финансы", по всей видимости - с разных, и, что самое печальное, эти "базы" пришли в конфликт друг с другом, и, ещё более печальное, что этот конфликт носит какой-то "геополитический", непонятный с точки зрения обычного человека, характер, и даже уже не "характер", а "каприз", так как мировые "базы", оказались дамами весьма порочными, экзальтированными и весьма "капризными". Ни в одной из них нет наших с Суреном, или Гиви, или Автандилом, или Тофиком, или Сандро, фамилий. Мы все повисли в воздухе! Летаем, как птицы, из одного аэропорта в другой. Летаем часто, так как конфликт между "базами" усугубляется и открыто, что называется, "по-рыночному" перемещать товары на этих территориях невозможно: нет ни юридических оснований, ни финансовых возможностей, да и таможни-шмаможни всячески этому препятствуют, не говоря, что эти "уроды" приняли и зловещие налоговые кодексы, не оставляющие "маленьким людям", чарличаплиным разных народов, возможности экспортировать свою небольшую продукцию. Считается, что всё должно идти вагонами, а если вы изготовили несколько ящиков продукции, то Вы уже и не человек!
   Одиозное время! Время одиозных политических деятелей! Ситуация похожая на далёкие уже годы, годы "Карибского Кризиса" - никто не хотел уступать! Оба лидера с удовольствием говорили и говорят о возможности применения ракет и ядерного оружия. Тогда, в начале далёких 60-х годов, нашли выход: оба лидера были устранены, причём, что уникально, в свободных Соединённых Штатах не нашлось демократического инструмента для устранения, скажем так, "неоднозначного" лидера, а в тоталитарном Советском Союзе нашёлся такой инструмент - Пленум Центрального Комитета, решением которого и был смещён Никита Сергеевич Хрущёв, которого с полной уверенностью можно так же назвать - "неоднозначный".
   Количество одиозных лидеров в мире "зашкаливает" мыслимые пределы! Остались "однозначные"! Мир перестал мыслить! Перестал мыслить духовными категориями.
   Сентенции, сентенции! Сентенции, которые никто не напечатает, но я-то, хотя бы, выскажусь - очевидная польза. Польза для меня самого! Сидеть и молчать больше нет сил!
   Макич часто летал домой - в Ереван: забирал заработанные деньги и вылетал. Деньги он открыто хранил у себя в комнате, в платяном шкафу, на второй полке. Открыто, так как Надежда Сергеевна, постоянно убирающаяся у него в комнате, знала об этом. Он был дома, и деньги хранились там же. Ничего в этом не было! Семья, такая же, как и у многих: свои бабушка и дедушка, только с внучкой как-то неудобно получилось. Неудобно, но поверьте, очень даже приятно.
   Публика во дворе была разношёрстная: Кручинин, как всегда, выпивал; Лёшка "чеканил" футбольный мяч; Генка-буддист, и этим всё сказано; Оля гуляла с Лерой; Маринка - с Тимофеем; Ритка - с Семён Семёнычем. Всё было как всегда. Не было только Саши, Витька, и вечного подростка Вани.
   Макич уже не помнил, как он с ними познакомился. По всей видимости, их познакомила Лена. Да, это на самом деле так. Она быстро заводила знакомство. Создалась своя компания, свой круг общения. "Спальный район" Москвы жил своей будничной жизнью. Кто-то имел работу, кто-то - нет. Во дворе это не имело никакого значения. Они все знали друг друга с детства и то, что кто-то не вписался в "современность", не меняло отношения других. Кручинин пил, но надо сказать, что первым из них разбогател именно он. Уехал в Украину и там разбогател. Имел даже свой пароход, но затем незаладилось и он всё потерял, стал привычно пить. Пил он всегда. Возможно, из-за этого и не заладилось. Он был не глуп, далеко не глуп, но тяга к спиртному, привитая ему с детства, привела к закономерному финалу его карьеру бизнесмена. С Украины ему осталась жена Оксана и сын Серёжа.
   Макич подошёл, поздоровался и присел на скамейку.
   - Марин, а где Саша? - спросил он.
   - Сейчас подойдёт, - ответила Маринка.
   С Сашей Макич сдружился более других. Оба они любили футбол и поздними вечерами вместе смотрели репортажи футбольных матчей, болея за всё, что только не показывали - и за "Спартак"; и за "Динамо", но больше увлекались европейским футболом. На уровне сборных Макич болел за сборную Англии, Саша же - за итальянцев. Надежда Сергеевна просила не слишком поднимать звук телевизора. Пиво, вобла - вот и весь ассортимент.
   Футбол любил и Лёшка. Создалась неплохая команда, которая поочерёдно выиграла у всех команд близлежащих кварталов. Макич и Саша играли в полузащите, Витёк - в глухой защите, а Лёшка и шкет Василий составили ударное нападение их славной дружины. Лёшке было двадцать шесть. Сухощавый, подвижный, в наколках, Лёшка был тихим и влюблённым. Он жил у Ленки, но другой, местной, с ихнего двора, и очень любил её. Глядя на тихого Лёшу, вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову, что он шесть лет сидел, и сидел по очень "благородной" статье - за избиение представителя власти, а именно, "мента". Сидел и Витька-финн: высокий, мощный парень, с глубоким басом. Витя был полукровка - наполовину финн, наполовину еврей. Саша тоже полукровка - отец - цыган, мама - русская.
   Во дворе играли дети: Орхан и Айшан - азербайджанцы; Тимофей, Семён Семёныч, Серёжа - русские; Роза, Рафик - из Грузии.
   На днях Макич с Сашей были в пабе, что на Петровке. Было весело и шумно. Играла живая музыка, иностранцы "фуршетили" около барной стойки, группа молодых бизнесменов узурпировала микрофон, объявляя очередной музыкальный номер:
   - Танцуют только русские! "Ава нагила", - кричал в микрофон подвыпивший бизнесмен.
   Еврейская песня исполнялась уже десятый раз. Мало кто на это обращал внимание. Пили пиво. Светлое и тёмное. Тёмное и светлое. Будвайзер!
   Всё было не плохо. Жить было можно, и не только потому, что нужно.
  
   Впервые его остановили на улице и потребовали некую бумажку, которая очень странно называлась - регистрация. Шёл 1993 год. Её у Макича не было. Он не знал, что это такое, но милицейский патруль сослался на совершенно новое постановление московских властей - регистрировать всех приезжих по месту их жительства. Он шёл по ночной Москве. Подъехал милицейский патруль, потребовал документы, которые Макич любезно им предоставил. Паспорт. Другого документа у Макича не было. Патруль был облачён в бронежилеты. Автомат и дубинка производили сильное впечатление.
   - А - регистрация? - спросил милиционер.
   - Я прописан в Ереване, - ответил Макич.
   - Нарушаете! - был ответ милиционера, - Давай в машину!
   Макич не понимал, что они от него хотят. Ехать тоже не хотелось.
   - А, зачем? Что я нарушил? Я иду по улице, если Вы заметили. Я ничего не нарушаю.
   Ответ его обескуражил.
   - Щас, как въе.. дубинкой! - агрессивно сказал страж порядка, имитируя удар дубинкой, которая нависла над головой Макича.
   Эти слова подействовали на него, как красная тряпка на быка.
   - Не понял, это с кем ты так разговариваешь? Размахался тут!
   Дальнейшее он помнит смутно. Дубинка опустилась ему на голову. Боль неимоверная! Он готов был потерять сознание, но молодой организм отреагировал консолидацией всех духовных сил и физических возможностей. Он устоял на ногах. Удар пришёлся "менту" в челюсть. Здоровенный верзила рухнул. Нокаут! Из машины оперативно вылезло ещё двое держиморд. Бой был бессмысленен, и Макич, не решаясь продолжить схватку, ретировался, причём, сделал это не менее оперативно, чем бронежилеты с автоматами. Он бежал со всех ног. Пули просвистели немного выше головы. Арка; незнакомый двор; затем переулок; подворотня; стена; тупик. Как он вскарабкался на стену и перелез через неё - неизвестно! Только дома он заметил, что голова у него в крови. Он дождался утра, а затем позвонил участковому врачу Марине Мстиславовне, которая лечила его прошедшей зимой. Он объяснил что с ним случилось. Она поговорила с хирургом, который и наложил три шва на разбитую голову. Так впервые он познакомился с московской милицией. В дальнейшем встречи стали частыми. Приходил участковый и требовал эту неладную "регистрацию". Её можно было оформить, но, неожиданно, в тихой форме, воспротивилась Надежда Сергеевна.
   - Сынок, - тихо проговорила она, - я не хочу связываться с милицией. За ней и налоговая пойдёт!
   Надо сказать, что население в Москве очень не любит милицию. Выяснять, по какой причине это происходит, думаю, не стоит, поскольку мною уже описано откуда, а самое главное, для чего она, эта милиция, берётся в городе. В Москве - то же самое! Берутся они из глухих деревень и, прибывая в город, перед ними стоит та же дилемма: как устроиться в городе? Надо учиться. Времени для этого нет. Большой мегаполис диктует свои правила, свой бешеный ритм, в котором учёба, обучение профессии, невозможны, так как средств для этого ни у кого из прибывших, как правило, нет. Сразу надо жить. Жить, не имея не то, что профессии - даже элементарных навыков, требующихся в городе. Жить хочется всем, и, причём, жить легко, не испытывая трудностей. Для этого надо правильно устроиться, правильно выбрать место под солнцем. Для этого есть несколько путей: изначально, что-либо украсть; поступить на работу в милицию; торговать; плясать на сцене, и если в одетом виде это не имеет успеха, то можно и раздеться. Некоторые выбирают милицию. Обучение милиции не производится - считается, что это и не профессия, и любой может стать милиционером. Потому она так безобразна, то есть без образования. Милиция, работающая с населением безобразна!
   Эта злополучная бумажка - регистрация - изрядно попортила ему нервы. Несколько позже оформление этой самой "регистрации" станет доходным бизнесом для милиции и афелированных при ней тёмных личностей, но изначально, не имея каких-либо бумажек, кроме паспорта, его часто задерживали. Он пару раз даже сидел в "обезьяннике" вместе с бомжами. Постоянно приходилось платить взятки милиционерам, из-за того, что у него не было этой злополучной бумажки. Жизнь в Москве перестала ему нравиться. С одной стороны - он был свой, а с другой - ему Москва, в её официальной части была чужда. Очень чужда! Штирлиц в осаждённом Берлине чувствовал себя лучше, чем Макич в Москве. Он стал жить вынужденно. Самое неприятное время в его жизни было прожито в Москве - городе, в котором он чуть не умер.
  
   Работа занимала все его помыслы. Надо было производить продукцию и сбывать её. Станки брали: и с производства, и с крупных магазинов, куда Макич их сдавал. Макич легко находил язык с людьми. На Нижегородской улице, которая выше Таганской Площади, был огромный хозяйственный магазин, торгующий, в том числе, и скобяными товарами. Секцией заведовал Сергей Владимирович, с которым у Макича сразу, с первой же встречи, сложились очень доверительные и деловые отношения. Таких станков в отделе не было. Сергей Владимирович откликнулся на предложение предоставить часть торговой площади для реализации довольно таки крупных станков. Более мелкое оборудование он сдавал в магазин "Инструменты" на улице Мясницкой - любимую москвичами торговую точку. Оборудование шло "влёт"! Таких точек было много, около двадцати. Работать приходилось много. Бушевала дикая инфляция, достигающая неимоверных размеров. Макич постоянно пересчитывал стоимость оборудования, но надо признать, что скорость, с которой оно реализовывалось, позволяла покрывать и производственные расходы, и оплачивать возрастающую арендную плату, и получать прибыль.
  
   Единственным фактором, беспокоящим Макича, помимо милиции, был начальник бызы, на которой были арендованы производственные мощности, и звали этого начальника - Козлов. Козлов был жаден! Изначально база влачила жалкое существование, так как у самого Козлова не было фантазии, и загрузить производство, даже во времена повального спроса, он не мог. Он привык сидеть на базе и получать указание сверху. Сверху указаний не поступало, и Козлов не знал, что делать. Тут и подвернулся Макич со своим предложением об аренде, на что Козлов, не имея других предложений, немедленно согласился. Был составлен договор, подразумевающий и устное соглашение о "личном" участии господина Козлова в стоимости арендуемых площадей. Козлов был туп и жаден! Стоимость господина Козлова опережала инфляцию, и его аппетиты распространялись далеко за пределы обговорённых рамок. Козлов требовал долю ежедневно. С ним Макичу не повезло! С ним он всё реже стал находить общий язык - Козлов ничего не хотел понимать! Он видел, что работа кипит, рабочие довольны, получая немаленькую зарплату, и всё это вызывало у него раздражение. Он хотел большего, а поскольку рабочие были уже обучены, и чертежи станков не были секретными, то - Козлов хотел всё! Он понял, что может сам наладить выпуск продукции, вернее, выпуск уже был налажен, а он сам, видя очередь из потребителей, с удовольствием бы реализовывал продукцию. Его надоумил зять.
   Козловы прибыли в Москву очень давно по, так называемому, "лимиту". Первым, что они услышали в Москве, было: "Понаприехали! Москва не резиновая". В дальнейшем, проработав много лет на вредных производствах, и получив желанную московскую прописку, эти фразы стали излюбленными для Козлова, причём, произносил он их с присущей ему озлобленностью, добавляя матерные выражения, заимствованные от отца - колхозного конюха. Козлова - супруженция Козлова - пухлая хабалка, была ещё озлобленней своего мужа, которого она не уважала, поскольку, тот знал, что с молодости её "пользует" вышестоящее начальство, которому Козловы были обязаны всем своим благосостоянием: пропиской; квартирой; должностью. Знал, и молчал! Начальство было родом из их деревни, и в отличие от Козлова добилось успеха самостоятельно, без помощи жены.
  
   Виталик в их семье появился неожиданно. Младшая Козлова привела его с какой-то дискотеки. Виталик уже отсидел за грабёж и, прибыв в Москву, сразу же окунулся в московскую воровскую жизнь. Жизнь повернулась к нему своим лицом. Государство перестало существовать, а его некоторые функции выполняла криминальная бригада, в которой с утра до ночи "трудился", с виду обычный деревенский парень, а на самом деле преуспевающий бандит, Виталий Николаевич. Виталию Николаевичу, по кличке Гиря, было, на момент описываемых событий, двадцать шесть. Гиря был туп и ужасно необразован, а, следовательно, безобразен. Гиря был ужасно безроден! Было совершенно непонятно откуда он родом, и кто его родители. Ни кто! Совершенно, никто. Были ли они на самом деле - не знал никто, да, и сам Виталик тоже. Назвать родителей людьми он, при всей своей малообразованности, никак не мог. Он видел людей в тюрьме, а с теми, кого он там видел, сравнивать своих родителей не хотелось. Когда я говорю: не образован - не имею в виду Оксфорд или Кембридж, совершенно нет - речь идёт об образованности души, то есть той атмосфере, той невидимой культуре, которая складывается из различных, иногда разрозненных и не составляющих единую картину, осколков понятий о благородстве и чести, доброте и привязанности, всего того, что отличает человека, хотелось сказать от животного, но поверьте, любое животное было более благородно, чем Виталик. Напомню, что и Д,Артаньян так же прибыл в город из провинции, и ничего предосудительного в этом нет. Предосудительно то, что Виталик вообще появился на свет, не говоря о том, что он прибыл в город. Прибыл, для того, чтобы "поиметь" его! Единственное, что знал Виталик: "или ты их, или они тебя". Кто это - они, он не знал. Он чувствовал!
   Первой, кого он "поимел" в Москве, была алкоголичка Оля. Оля пила беспробудно. Испитое морщинистое лицо с нежными, тонкими, аристократичными чертами; необузданный под воздействием спиртного характер; синенькие глазки ангела - такой была Оля. Она пила и ругалась; ругалась и пила. На утро Оля ничего не помнила. Совершенно ничего! С кем она ругалась и почему, где она была и с кем - не помнила! Тихо сидела на балкончике своей двухкомнатной квартиры, и ничего не помнила. Оля была безвредна, это если не обращать на неё внимания, что, впрочем, все и делали.
   Виталик обратил на неё внимание в первый же день как переехал жить к Козловым.
   - Это кто? - спросил он Козлову-младшую.
   - Это Оля, - ответила та с некоторым сочувствием, так как давно жила в этом здании, и Оля была неизменной частью его колорита.
   Все знали, что Ольга алкоголичка, но не третировали её, если не сказать больше - сочувствовали ей: милицию никто из соседей никогда не вызывал. Пьяные оргии шумно и с музыкой праздновали неизвестные события, и праздновали ежедневно, но милицию никто не вызывал. Считалось, что Ольга такая как она есть, и с этим уже ничего не поделаешь.
   На днях Оля забыла ключи, и решила перелезть к себе в квартиру через открытый балкон, находящийся в квартире соседей. Тот факт, что балкон находится на восьмом этаже, её, пьяную, нисколько не смущал. Смутилась соседка, которая, услышав просьбу Ольги, наотрез отказалась пускать её в свою квартиру. Соседка часто по утрам подкармливала Ольгу, передавала ей через балкон сигареты, подносила сто грамм водочки для опохмелки. Соседка жалела непутёвую Олю.
   - Галюня, открой, - просила Оля через дверь, - Я быстро перелезу.
   - Оля, уйди, и не канючь, - отвечала соседка. - Этому не бывать! Ты свалишься, а мне отвечать. Я не такая дура.
   - Да, ты не дура, ты самая настоящая бл..
   У Оли, как обычно, "всплыл поплавок" - ругательства неслись беззлобным потоком. Галя отошла от двери, и спокойно пошла досматривать очередную серию любимого сериала. Всё было как обычно: пошумит и успокоится.
   Итак, Виталик спросил:
   - А, это кто?
  
   В тюрьме он не имел авторитета. Не имел авторитета потому, что не имел понятия о чести и благородстве. Он отличался лишь низменной мотивацией поведения и удивительной жестокостью, что определило его "шестой" номер обыкновенного "бычка". Это было в тюрьме. На воле он почувствовал волю, очень быстро сколотил свою "бригаду", и стал нещадно уничтожать тех, кого ненавидел в тюрьме - тех, кто имел представление о чести и благородстве, и насаждал эти понятия, часто устраивая ему, Виталику, мягко говоря "обструкцию". Его, буквально перед освобождением, чуть было не "опустили", но вовремя подоспел новый закон, принятый на своевременной сходке понятия с честью, и который гласил: "этим делом больше не наказывать!". "Этим делом" обозначался сакральный орган, который в данном случае осуществлял судилище. Виталик вышел не "опущенным", но отъявленным "беспредельщиком". В семье Козловых его считали "бизнесменом", так как был предъявлен весь атрибут неизвестного термина: машина; барсетка; золотая цепь.
  
   Козлова-младшая, вкратце рассказала об Оле. Рассказывать было нечего: спилась - вот и весь сказ!
   - А, где живёт? - неожиданно, спросил Виталик.
   - Да, тут, на восьмом, - небрежно ответила Козлова, и хотела о чём-то спросить своего друга, но он её опередил.
   - Одна живёт?
   Заинтересованность любовника обескуражила.
   - Не поняла. А, ты чего это?
   Виталик опешил: неужели эта дура его ревнует?
   - Тебя спрашивают, ты отвечай, не умничай!
   Козлова картинно обиделась.
   - Одна, не одна. Недавно, вон, вьетнамцу сдала - ходил тут бандерлогом.
   Информация заинтересовала Виталика. Это, именно то, что он искал. Жить у Козловых он не собирался! Он больше ничего не спрашивал.
   Оля вскоре пропала, переписав квартиру на Виталика, который вселился, произвёл ремонт, обзавёлся мебелью. Виталик был успешен! Поговаривали, что Олю где-то видели, якобы она "бомжует" на Курском вокзале - излюбленном месте проживания не одного десятка бездомных и пьющих жителей успешного города. Курский вокзал находится в центре города. При выходе из метро, Вы будете шокированы, изначально запахом, который "бытует" на огромной территории перед вокзалом, а затем уже самой картиной: "Привокзальные страдания".
   Вьетнамца выгнали из квартиры, предварительно нанеся несколько ударов ножом в ягодицы, а затем взялись за Олю: напугали; сказали, что убьют; дали тысячу долларов - она и согласилась. Соседи, вообщем-то, не противились: рано или поздно жизнь Оли этим и должна была закончиться.
   Виталик - санитар природы! Только надо сказать, что пьющая Ольга была частью природы, а Виталик - её сорняком, зловредным вирусом, испорченным геном, раковой клеткой, сожравшей весь организм, всю "природу".
   Городское дно! Чем же он привлекает? Да, не привлекает! Совершенно, не привлекает! Но, время было такое. Время, когда городское дно ринулось в разные стороны: кто вверх, к благополучию и благосостоянию, кто - вниз, куда, впрочем, всю жизнь и стремился. Революционное время. Конверсия.
   Посмотрим, что же стало с нами? Не с ними, а с нами! Посмотрим, как мы опускались на дно, всю жизнь стремясь вверх. Работали и не жалели сил, но вместе с этим кто-то нас опускал на дно. Кто-то занял наше место! Посмотрим, какими навыками обладали мы, и оказались неуспешными, и какими они - "успешные".
   С Макичем пытались договориться: десять процентов тебе, остальное - нам. Условия были чудовищными! На этом производстве всё было его: идеи; чертежи; деньги; организация производственного цикла; менеджмент; сбыт - всё, абсолютно всё, кроме производственных помещений и оборудования, которые он арендовал вместе с начальством, тупость которого им ещё и щедро оплачивалась. И, за всё это предлагалось десять процентов!? Макич предложил Виталику участие в проекте. Половину суммы вносит он, и становится полноправным участником предприятия. При этом - плата за аренду, естественным образом, отменяется. Виталик был взбешен, или, вернее, имитировал это состояние в привычной для себя манере. Макич глядел взглядом Станиславского "не верю!" - самым принятым в блатном мире. Именно так смотрят во время ожесточённых "тёрок": "не верю!". Виталика этот взгляд обескуражил. Он понял, что не прав, что его претензии необоснованны, но низменная натура давала о себе знать. Виталик хотел перебороть себя, привычно повторяя аналогию с самим мастером сцены: "не верь, никому не верь!", но и привычной агрессии, выражаемой ёмким вербальным сочетанием матерого самомнения и безалаберного отношения к объекту массированной атаки, на этот раз не прозвучало. Обычных слов он не нашёл. Он понял, что не прав! Встреча окончилась ничем.
   - Подумай! - на выходе из кабинета Макича, сказал он.
   - Ты, тоже! - ответил Макич.
   Они расстались, но, как показывают дальнейшие события - не надолго.
   Виталик был "опущен". Он почувствовал, что Макич выше его. Он знал это и до того, как пришёл на встречу. Про себя он привычно повторял: "сейчас мы этого "черножопого" "обуем", развелись тут. Припугнём малость - и всех делов!", но, переступив порог кабинета и увидев благородные черты лица, опрятную одежду и, самое главное, благородный взгляд, который был направлен в него пристально и оценивающе, понял, что этот парень из совершенно другого мира - мира, в который Виталику уже никогда не попасть, и в котором надо родиться. Виталик знал, что он родился не там. Он не знал, что делать - он знал, что этот парень не сдастся!
  
   Макич размышлял. Визит зятя арендодателя был ему не приятен. Не приятен - мягко говоря. Такой наглости он не ожидал. Самого Козлова на производстве не было. Он появлялся не часто. Там ему делать было нечего!
   Макич набрал номер его домашнего телефона. Взяла супруженция.
   - Алле, - порочно прозвучал голос хабалки.
   - Виктора Викторовича, - не миндальничая, не здороваясь, деловито сказал Макич, мрачным голосом, извещающим, что для семьи Козловых наступили такие же, мрачные, времена.
   - А, кто спрашивает? - испуганно вопрошала Козлова.
   - Скажите - арендатор.
   - А?! - разочаровано воскликнула жена арендодателя, намекая, что ничего существенного арендатор собой не представляет, и нечего говорить таким загадочным голосом, - Сейчас передам. Витюша! Тебя.
  
   Надо сказать о тех размышлениях Макича, которые предшествовали звонку. После ухода Виталика он задумался. Задумался о положении, в которое он попал. Задумался: какое положение он занял в обществе? Он производит продукцию и этим живёт. Живёт правильно! Он обеспечивает работу двадцати пяти человек. Он им нужен. Он нужен их семьям, их детям. Его оборудование работает на стройках Москвы. Там тоже работают люди, которым он нужен. Он нужен своим родителям, которые волею судьбы оказались у него на попечении: отец, после развала своего предприятия, слёг и не выходил из дома; мама вышла с ненужной и, практически, неоплачиваемой работы. Он нужен своим друзьям, которые так же волею судьбы, оказались на его попечении. Беньчик прогорел в издательском бизнесе, его "кинули": взяли большую партию книг, весь тираж, и не оплатили. У Беньчика оказались нешуточные долги, которые покрывали он и Дино. Крёстный звонил часто. Дела у него шли хорошо.
   - Что ты там сидишь, приезжай! Сейчас можно. Приедешь, устроишься. Дела пойдут! Гарантирую!
   Макич ему объяснял, что не может оставить родителей.
   - Ну, ты же всё равно выехал. Там, говорят, преступность высокая!? Я уже волнуюсь. Приезжай, я соскучился. Бену тоже говорю: чего сидеть? Приезжай, что-нибудь придумаем. Литератором не обещаю, но работу - гарантирую. Норик же и язык знает. Ей здесь устроиться - раз плюнуть. Будут хорошо жить. Что Вы там нашли?
   Дино уже говорил по-армянски с лос-анджелесским акцентом - распевая слова.
   Макич объяснял, что из Москвы он всего за два с половиной часа может долететь до Еревана, а из Лоса этот путь займёт не менее двенадцати часов. Далеко!
   - Это ты сейчас так делаешь. Обзаведёшься семьёй, и всё - осядешь. Так не разлетаешься! Ты там погибнешь. Я очень волнуюсь! Приезжайте. Я здесь умру без вас! Мне вас не хватает! Знаешь, иногда выть хочется.
   Макич знал! Ему и самому иногда хотелось выть. Он стал пить. Раньше, занятый работай, он не часто выпивал, и делал это только за дружеским столом, а здесь - он стал прикладываться к бутылке. Это не мешало работать, но он искал повод для того, чтобы выпить. Настроение улучшалось. Тоска не улетучивалась - нет, но притуплялась. Трезво смотреть на положение вещей было невозможно. Трезвым можно было повеситься. Он пил армянский коньяк. Кстати! А, я Вас уже об этом спрашивал.
   После ухода Виталика он достал бутылку армянского марочного коньяка "Ахтамар". Это подарок отца. Он передал коньяк через своих знакомых. Коньяк остался ещё с прошлых, "доперестроечных" времён. Неповторимый, мягкий аромат. Отец пил именно эту марку коньяка, предпочитая её более элитному "Васпуракану". Аромат Родины! Терпкий, с мягким, обволакивающим оттенком. Неповторимый!
   Рюмка коньяка, выпитая залпом, "поправила" скособочившуюся от гнева и ненависти душу. "С такой гнидой общаться - и бутылки не хватит!": подумал Макич. Содержимое рюмки разлилось по жилам, согревая душу.
   "Итак, где я оказался?": думал Макич. Ответ не заставил себя ждать: "В ж.пе!". "Ради чего я здесь?": логически двигались мысли. "Ради денег": ответили откуда-то свыше. "Ради денег я должен общаться с этой гнидой!? Но.... разве деньги того стоят? Подожди! Они хотят поработить тебя - это точно! Кто это они? Тупой и жадный мужичок, можно сказать, таксистишка, и генетический уродец, можно сказать, ошибка природы. Они агрессивны. Ты - нет".
   Макич налил вторую рюмку, так как под влиянием первой он подошёл к проигрышному положению. Они имели преимущество. Вторая рюмка благородно возвысила душу, вытянув даже грудь колесом.
   "Но, ты же воин. Точно! Ты сын двух славных народов. Ты воин этих народов! Ведь... Историю я никогда не знал. Эх, сюда бы Беньчика. Он бы придумал. Да! Придётся действовать одному. Итак, ты воин. Это точно! Но ... ты же не "борец за денежные знаки"? Нет! И, ещё раз, нет!".
   Третья рюмка прояснила мысли.
   "Ладно, хватит ныть! Эти гниды хотят поработить тебя! Тупость, жадность, и агрессивное малоумие, хотят тебя поработить. Есть два пути: привлечь такие же агрессивные силы, и тогда снова попадаешь в рабство; действуешь самостоятельно. Свобода, и только свобода! Силы не равны. А, когда они были равными? Никогда! А, когда ты проигрывал? Никогда! Можно, конечно найти и третий путь. Например, обратиться к друзьям-спортсменам. Многие - в Москве. Но... Это, наверняка, самый правильный путь. Но, они связаны с Вором. О нём много хорошего говорят. Но... там я "фраер". В этом мире ты "фраер". Хорошее дело: жил себе, жил, а тут - "фраер". Начинать жизнь заново не хочется. Пока я из "фраера" вырасту в "авторитета", пройдут годы. Нет, к спортсменам обращаться не буду. Если бы здесь был Дино!? Хватит ныть! Пора действовать!".
  
   - Я слушаю, - важно сказал Козлов.
   Он чувствовал себя хозяином положения.
   - Козлов? - спросил Макич, акцентируя своё обращение, - Это ты?
   Обычно он обращался к нему по имени-отчеству, в форме, которая исключала панибратство. Тут - не тот случай! Козлов опешил и насторожился.
   - Да, это я, - тихо произнёс он.
   - Заходил твой зять. Ты знаешь об этом?
   Козлов был по-деревенски хитёр.
   - Нет, не знаю.
   Ответ обескуражил Макича, но он быстро нашёлся и продолжил:
   - И, ты не в курсе тех предложений, которые он делал?
   - Нет, не в курсе.
   - Тогда, слушай меня внимательно. У меня есть договор об аренде. Я арендую твою базу! Хочу напомнить, что база государственная. Ты от имени государства заключил со мной договор. Мои взаимоотношения с государством регулируются договором. Так, что ты ко мне больше не подходи! Ты меня понял?
   - Но ..., - хотел возразить Козлов, и ошибся.
   Это "но" уже ждали на том конце провода.
   - Никаких "но"! Запомни, со мной так разговаривать нельзя! Твоему краткосрочному благополучию пришёл закономерный конец - ты поступаешь в моё полное распоряжение. Будешь паинькой - накормлю! Нет - останешься голодным!
   - Ну, это мы ещё посмотрим, - быстро ответил Козлов и повесил трубку.
   Разговор был окончен. Макич осторожно повесил трубку, закурил и откинулся в кресле, выпуская дым высоко над головой. Он думал. Естественно - они предпримут ответные действия. У него немного времени. Надо действовать! Как?
  
   Макич направился к дому Визиря. Визирь - выходец из Кубы. Куба - это город в Азербайджане, а не вотчина Фиделя Кастро. Визирь был шофёром, который любезно и, естественно, за вознаграждение, иногда возил Макича на своих старых "Жигулях". Они познакомились полгода тому назад. Разговорились. Оказалось, что оба имеют еврейские корни. Макич - еврей по матери, то есть - еврей; Визирь - горский еврей, то есть - тат. На самом деле его звали Захар, фамилия Исмаилов, а кличку "Визирь" ему дал Макич. Он любил сидеть в обществе Захара и беседовать. Тот всегда давал дельные советы. Обычно он приглашал Визиря в кафе, которое держали таты, и называлось оно: "У визиря". Визиря "У визиря" знали и хорошо принимали.
   Визирь не имел образования, но был по-народному мудр. Он всегда уважительно относился к Макичу. Надо сказать, что Макич всегда ему давал денег. Поддерживал его. У Визиря в Кубе была семья: жена и трое сыновей. В Москве у него тоже была семья: толстушка Света и пухленький сынок Денис.
   - Что ты делаешь, что он у тебя такой пухленький? - спрашивал Макич.
   - На ночь литр молока даю, - поделился секретом Визирь.
   - И, только?
   - Нет. На обед он съедает большой кусок мяса. Если сосисок - то, обязательно, шесть штук.
   - Да, ты что?
   - Да! - гордо подтвердил Визирь.
   Денис не ходил - он перекатывался. Как-то упал на детской площадке. Молодая мамаша попыталась, в отсутствии Светки, поднять Дениса. Подала ему руку и потащила, но, не тут-то было - Денис перевесил и молодуха еле удержалась на ногах.
  
   О встрече с Визирем Макич договорился по телефону. Сказал, что скоро приедет и ему нужна его помощь.
   - Всегда готов тебе помочь, Саиб, - услышал он от Визиря.
   "Саиб" - так Визирь звал Макича.
   Дверь открыла Светка. Она отличалась весёлым характером: всегда улыбчива; добра и очень смешлива. Большой и добрый человек!
   - Здравствуй, Свет, - войдя, поздоровался Макич.
   - Привет! Визирь твой ждёт. Ну, и имя ты ему подобрал!? Прямо в точку - всем советы даёт. Не муж, а инструктор какой-то.
   Визирь смотрел телевизор невидящим взглядом погружённого в себя человека. При виде Макича - встал, внимательно посмотрел на него и протянул руку.
   - Здравствуй Саиб, проходи. Я немножко приболел - поговорим дома. Светка нам мешать не будет.
   Последняя фраза была приказом. Светка молча удалилась в кухню. Денис сидел на полу лоджии и возился с игрушками.
   - Света, принеси чаю! Садись. Я тебя слушаю.
   - У меня есть некоторые проблемы, - начал разговор Макич.
   - Твои проблемы - мои проблемы! - уверенно ответил Визирь.
   Его готовность помочь была приятна.
   - Ко мне сегодня приходил зять Козлова. Козлова ты помнишь!?
   Визирь утвердительно закивал головой.
   - По моим данным он "бригадир". "Наехал" в своём районе на всех коммерсантов. По моим данным он "отморозок" - ходит сам по себе, ни с кем не советуясь.
   - Гиря - беспредельщик! - подтвердил Визирь.
   - А ты откуда знаешь?
   - В его районе, на рынке, наши кафе держат. Там всё схвачено - и милиция и воры. Гиря тоже долю хотел. Воры не вмешиваются. Говорят: "платите". Ребята недовольны. И милиции - плати; воры - плати; Гире - плати; аренду - плати; квартиру - плати; товар - плати...
   Визирь готов был перечислять дальше, и было видно, что пальцев обеих рук не хватит, и он скоро будет загибать и пальцы ног.
   - Ясно. Я помню. Ты мне уже говорил об этом. За этим я к тебе и пришёл.
   Появилась Светка с подносом, на котором гордо возвышался заварной чайник, дребезжали стеклянные стаканы необычной формы - "армуди", в мельхиоровых подстаканниках, и ваза с непременным вареньем.
   - Ежевичное! - мечтательно констатировал Макич.
   Он переждал, пока Светка удалится, и продолжил.
   - А, те, которые недовольны, надёжные ребята?
   - Смотря, какой уговор заключить? Если выгодно им будет, скажут: "да". Если скажут, то всё выполнят!
   - Мудро! Я хотел бы с ними встретиться.
   - А, можно узнать, Саиб, что ты хочешь им предложить?
   - Можно. Я хочу "наехать" на Гирю.
   Визирь замолчал. Он думал.
   - Как? - спросил он, видимо не найдя ответа.
   - Просто. Наеду, и всё!
   - Ты меня удивляешь, Саиб. А, для чего тебе мои родственники?
   - Для того, чтобы имитировать массовку.
   - Они не согласятся. Лучше заплатить. Тем более что Гиря уже нашёл под кем ходить. Воры могут договориться, и этим всё кончится. Платить всё равно придётся.
   - Тогда буду действовать самостоятельно.
   - Я, всё-таки, позвоню родне.
   Беседовали долго. Затем Визирь позвонил своим родственникам. Договорился о встрече. Они обещали помочь.
   Всё получилось. Ночью Гирю выкрали. Усадили в машину и отвезли в лес. Маски, одни маски. Имитировали расстрел Гири. Он был испуган.
  
   Время пролетело незаметно. Козлов не появлялся на работе.
   Появлялись другие. Неожиданно, появилось государство и объявило, что он работает незаконно. Почему, и как - не объяснило. Что незаконного в выпуске станков - не ясно! Незаконно и всё тут! "Государство" намекало, что может за определённую плату урегулировать вопрос, и закрыть глаза на его "незаконную" деятельность, но Макич не согласился.
   Затем, вновь появился Гиря. Под вечер, когда Макич закрывал производственные помещения.
   Его били. Били руками, ногами, оглоблей, невесть откуда взявшейся, и всем, что попадалось под руку. Он успел лишь ударить Гирю. Тот пришёл в бессознательное состояние, обмяк, и не подавал признаков жизни.
   Макича нашли утром. Всё это время он лежал без сознания. Больница. Затруднение речи. Он стал заикаться. В Ереван его привёз Беньчик.
   Деньги закончились. Скончался отец. Через год не стало мамы.
   Он продолжал работать. Работал мастером по камню. Выставлял свои работы на местном вернисаже. Там его заметили. Предложили переехать в Париж. Снова на нелегальном положении!
  
  
   ГЛАВА5
  
   ПАРИЖ.
  
   С самого начала повествования я обещал Вам, уважаемый читатель, что мы окажемся с Вами в Париже. Я его сдержал.
   Итак, по ночному Парижу шёл мужчина среднего возраста.
   Это был он - Макич!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"