Псы-воины - гордость Майордана и самый ценный товар. За Мааэринна заплатили золотом не торгуясь, а потом - бросили умирать на чужом берегу. Теперь юный пес без присяги свободен, перед ним - все дороги мира. Но нужна ли человеку свобода? И как среди дорог отыскать свою?
Глава 1 Северный берег
'Вот же угораздило вляпаться... подыхать, что ли, бросил связанным?! Не будет он убивать, грех на душу не возьмет! Уж я-то греха не побоюсь в случае чего, пусть не надеется...' Эри зло сплюнул и еще раз с усилием рванул зубами веревку - путы наконец-то поддались и свалились, освобождая руки. Главные трудности позади, теперь осталось развязать ноги, найти какую-никакую дорогу и добраться до людского жилья. Только вот глаза по-прежнему подводили. Кругом были сумерки, вечные сумерки к которым за время плавания Эри успел привыкнуть. Немного напряжения, чтобы разглядеть предметы - и голова взорвалась болью, приступ тошноты скрутил кишки и швырнул наружу: Эри уже давно казалось, что он блюет собственными внутренностями. А теперь еще и окончательно ослеп. Раньше он рассчитывал, что как только действие зелья закончится, глаза снова будут здоровы. Но прошли почти сутки - и ничего. Это пугало.
Эри был обычным пятнадцатилетним мальчишкой, родившимся на острове Майордан. Вернее, обычным он был только по майорданским меркам, в прочих же странах этих юношей обычными не считали: на все населенные земли остров славился своими псами-воинами, продажа которых вот уже тысячу лет обеспечивала достаток и процветание всем его жителям.
Готовили майорданских псов долго и со знанием дела. Семье оставляли трех старших наследников, прочих же мальчиков при достижении пятилетнего возраста забирали в лагеря, именовавшиеся в народе псарнями. Десять лет круглосуточно учили только одному: выполнить приказ и выжить. Выросшие на псарнях бойцы славились не только силой, бесстрашием и выносливостью - дороже всего ценилась их истинно собачья верность. Считалось, что псы просто не умеют предавать. И только одно обстоятельство могло заставить пса изменить хозяину: угроза безопасности Майордана. 'Жизнь дорога, а собственная - во сто крат дороже. - Учили наставники маленьких щенков - Превыше жизни только приказ господина, а превыше всех господ и их приказов - величие и слава Родины! Люди приходят и уходят, века сменяются веками, державы восстают из праха и рассыпаются прахом, но во славу Света и Тени Майордан вечен!'
'Во славу Света и Тени Майордан вечен!' - с восходом и на закате каждого дня повторяли щенки все десять лет своего обучения. И лишь потом приходило время присяги отечеству и господину.
Пятнадцатилетних юношей распродавали по всему свету, но Майордан не бедствовал: во-первых, любой мужчина на острове мог иметь столько жен, сколько позволял его достаток, а во-вторых, каждый правитель доподлинно знал, что стоит ему затеять свару с майорданским шахом - его же собственные псы, которым так привычно доверять и честь, и жизнь - первыми вцепятся ему в глотку. Во всех прочих случаях лучших бойцов, телохранителей, тайных или явных убийц сыскать было почти невозможно, потому спрос оставался стабильным, а цены никогда не падали.
Эри родился шестым сыном в семье небогатого горожанина, что изначально и определило судьбу. Когда псари посадили его в телегу к таким же испуганным малышам, отец нахмурился, но, пересчитав деньги, довольно кивнул и поспешно скрылся в доме, мать смахнула слезу и ушла следом.
Сам Эри в тот день не плакал.
Плакать маленьким щенкам пришлось позже... от боли, от обиды, от злости и бессилия. Потом слезы сменились затаенной ненавистью. Потом к тем, кто выжил, пришел равнодушный холодный покой. Ко всем, но не к Эри - ему по-прежнему приходилось прятать ярость и страсть от посторонних глаз, хоть было это непросто. Но зато он остался и едва ли не единственным из сверстников, кто несмотря ни на что сохранил живое любопытство и способность смеяться без горечи.
Когда сезон штормов закончился и к Майордану потянулись первые купеческие караваны, прошедшие обучение юноши, среди которых был и Эри, начали готовиться покинуть псарни. Каждому из них предстояло принести присягу господину, а с ней - навсегда вручить ему свою судьбу. Молодые псы не испытывали особого душевного трепета ни от прощания с наставниками, ни от предстоящего путешествия, только Эри ждал перемен с предвкушением, обретающим оттенок то восторга, то томительного страха.
Но в тот момент никакого предчувствия опасности у него не было...
Он уже расстелил свой кусок войлока на досках лежанки, когда в казарму вбежал лысый Бор, младший дежурный наставник, и окликнул:
- Эй, синеглазый, жопу в горсть - наш божественный зовет.
Эри пожал плечами и направился к старшему наставнику Бусту, которого в лагере звали богом, что было шуткой только отчасти.
Войдя в командирские покои, юноша ритуально опустился на колени и склонил голову, прикрывая лицо.
- Верный пес приветствует старшего наставника.
Буст был не один. На почетном месте гостя, среди шелковых подушек, сидел высокий худощавый старик, разряженный в парчу и бархат с орденом Весенней Зари на шее, по всему - вельможа не из последних. Все помещение было набито начищенными до сияния кольчугами и тяжелыми пунцовыми плащами его телохранителей. 'Красота и бестолковщина' успел отметить Эри.
- Вот он, почтеннейший: Мааэринн, сын Зэняамара, шорника из Драаса.
Юноша удивился: полные имена не были в ходу на псарнях. Он почти забыл, как звучит его собственное.
- Убери руку и посмотри на меня, пес, - голос старика напоминал скрип несмазанных петель.
Эри немедленно исполнил приказание. Гость бросил короткий взгляд и тут же отвернулся.
- Ни малейшего сомнения, Буст, это то, что мне нужно. Сколько?
'Интересно, что ему нужно? - удивился юноша, - он же едва в глаза глянул... Божественный чего порассказал? Или он, как святые сестры, каждого насквозь видит?'
- Почтеннейший... - казалось, Буст растерялся, - я - не хозяин этим юношам, я просто их учу. Торги объявлены на послезавтра, там и определится цена, а я назвать не могу.
- Перестань, - вельможа нетерпеливо поморщился, словно старший наставник псарни был непонятливым ребенком, - одним больше - одним меньше, какая разница? Я же не торгуюсь, - он поднялся и достал кошель, - Сколько?
- Нет, - в соблюдении правил божественный был непоколебим, он тоже поднялся, встав между Эри и богатым гостем, - псы принадлежат Высочайшему Нимаадару Восьмому, шаху Майордана, и ни один из них не покидает псарни, до того, как присягнет на верность отечеству и новому господину. Таков закон.
- Вы - лучшие в мире бойцы, но вести дела с псами... - вельможа раздраженно скривился, однако тона не повысил, - Я - закон, Буст. Я - Вахраи Раан-Кари, первый визирь, ближайший родственник и опекун шаха Нимаадара...
- Знаю-знаю, поднимись. Я не собираюсь покушаться на обычаи, но мальчишка нужен мне немедленно: хочу сделать дорогой подарок в интересах страны. Потому его присяга лично мне без надобности, а верность шаху и отечеству у вас в крови - клятва только ритуал, не более, так, мальчик? - Эри, все еще коленопреклоненный, истово закивал, - Вот, - он бросил свой тяжелый кошелек на подушки, - тут больше, чем стоит любой твой воспитанник, распорядись по-хозяйски.
Интересы страны прежде всего - Бусту ничего не оставалось, как уступить. Он поднялся и подобрал деньги.
- Прикажешь мальчику собраться?
- Нет, некогда.
- Почтенней... прости, Светлейший Вахраи, этот юноша - один из лучших моих учеников и по праву носит 'кровавые узоры'. Позволь мне вызвать оружейника, чтобы он мог забрать в арсенале свои сабли.
- Именные клинки? - визирь со значением приподнял бровь, - конечно. Было бы странно, если бы он был плох. Но нет, у меня нет времени. Я сам дам ему все, что понадобится. Идем, мальчик.
Пока визирь и старший наставник вели переговоры, наступила ночь. Зажженные факелы у арсенала, главных ворот и на караульных башнях да еще тощий месяц в небе остались единственными источниками света в тихом спящем мире. У ворот псарни гостей ждали верховые лошади. Несмотря на преклонный возраст, Вахраи легко вскочил на великолепного скакуна, один из его охранников взял в седло Эри. Вскоре они уже были в порту.
У причала их встретила небольшая шестивесельная шлюпка, в которой находился один-единственный матрос, но такой высокий и могучий, что вряд ли нуждался в помощниках. Однако, Светлейший приказал двоим своим охранникам сесть на весла, а мальчику и тому, который его сопровождал - на корму, затем сам устроился на носу. Двое остались с лошадьми. Здоровенный оттолкнулся от причала и велел грести к стоящему на рейде большому купеческому кораблю. На корабле не спали: команда суетилась, готовясь к отплытию. Гостей встретил дородный мужчина с глубоким низким голосом. Он тоже всего раз пристально глянул на молодого пса и обратился к Визирю, рассыпаясь в любезностях и заверениях в преданности. Здоровяк выдал Эри пару меховых одеял, какими никогда не пользовались на теплом Майордане, и проводил в пустой трюм.
- Вот, парень, тут твое место, - безразлично бросил он, - наверх не суйся - хозяин не велел. Сейчас спи, а потом - видно будет, - и оставил его в одиночестве.
В трюме было темно, но помещение, отгороженное переборками, казалось небольшим. Пахло корицей, апельсинами и влажной шерстью. Эри пожал плечами, нашел подходящий угол, расстелил одеяло и улегся.
Поначалу спать не хотелось. Десять лет он готовился к службе, но жизнь оказалась так мало похожей на ожидания, что мальчик растерялся. Он даже поймал себя на мысли, что псарня была не так уж плоха: там все привычно и понятно. Особенно его огорчала потеря сабель: рукояти, созданные для его ладоней, звонкие длинные клинки, рассекающие пушинку в полете! Ради этих сабель он пять раз рисковал жизнью и убил двоих соперников. Он бы рискнул еще, лишь бы вернуть оружие. Но слово хозяина - закон. Его сабли остались в оружейной и теперь достанутся кому-то другому, а он поплывет за судьбой и встретит все, что она пошлет, смело и честно, как подобает майорданскому псу-воину.
Вскоре он ощутил легкую дрожь, пробежавшую по телу корабля, а потом толчок и движение - 'купец' поднял паруса, путешествие началось. Через некоторое время десятилетняя привычка все же взяла свое - Эри заснул крепко, без сновидений.
Он проснулся от ощущения присутствия. В полной темноте трюма различить что-либо было невозможно, но он отчетливо ощущал движение, слышал дыхание живого существа.
- Кто здесь? - спросил он, и сознание погасло...
... Боль... обжигающая, рвущая, накатывающая волнами. Глаза горели огнем. Эри хотел их коснуться - ни тут-то было! Резкое движение взорвалось в голове, отозвалось болью по затекшей спине, в запястье впился жесткий кандальный браслет. Тело дернула рвотная судорога, в нос плеснуло едкой слизью. 'Что за...?' Эри, уже наученный горьким опытом, больше дергаться не стал - осторожно сплюнул и постарался здраво оценить свое положение. После нескольких попыток пошевелиться или ощупать окружающее пространство он понял, что все еще лежит на том же одеяле, руки и ноги его скованы между собой, спину распрямить невозможно, а головная боль связана ни то с последствиями удара, ни то со странным жжением в глазах.
'Что это? Неужели я в чем-то провинился и заслужил подобное наказание? Не может быть... я не был ни дерзок, ни непочтителен, - подобное за Эри водилось, но сейчас он не чувствовал ни малейшей вины, - Или это очередное испытание? - к испытаниям, в том числе жестоким и неожиданным, он успел привыкнуть, - тогда надо ждать. Сейчас я беспомощен, но так будет не всегда. Когда что-нибудь изменится, я буду готов. А сейчас - просто терпеть, ждать и не упускать возможности. Свет и Тень, только одну! Я не оплошаю!' - просил про себя мальчишка.
Однако время шло, а возможность не появлялась. Тело от однообразной позы онемело и затекло окончательно, теперь он даже без кандалов вряд ли годился на что-то стоящее; глаза горели и гноились, боль в голове не проходила, отзываясь рвотными позывами при каждом движении.
Время от времени к нему наведывался толстый обладатель глубокого голоса. Он приносил фонарь и в его тусклом свете подолгу изучал лицо Эри, потом бесцеремонно раздвигал опухшие веки и заливал в глаза жуткую дрянь, от которой жжение многократно усиливалось, а зрение падало настолько, что становилось невозможным различить даже силуэты перед самым носом. Мучитель, жалостливо цокая языком и бормоча что-то о своих великих грехах, насильно поил пленника жирным отваром, который тот сразу же выблевывал. 'Глубокий голос' опять о чем-то сожалел, а затем надолго удалялся. Эри уже перестал верить как в свои силы, так и в то, что эта пытка - очередное их испытание, которое может закончиться. Вечер, когда он покинул псарню, стал казаться бредовым сном.
И вот однажды мучитель заявился не один. Его спутник был большим и очень сильным - Эри смутно вспомнил, что где-то его встречал, но сознание оказалось слишком слабым, чтобы удержать мысль. Верзила вооружился инструментом, ловко снял кандалы, которые тут же заменил просмоленными веревками, потом взвалил мальчишку на плечо, словно тюк, и сноровисто перегрузил в шлюпку.
Эри бросили у самой воды, и прибой всю ночь облизывал его тело с головы до ног, что было даже приятно - освежало и радовало хоть каким-то подобием очищения. А к полудню, когда солнце начало опасно печь, волей-неволей пришлось отползти в ближайшие кусты и затаиться. Чистый воздух, движение и холодная вода сотворили чудо - юноша вновь обрел надежду на лучшее и веру в себя. Но лишь к вечеру ему удалось собраться с силами, чтобы начать борьбу за жизнь.
Эри наощупь выбрался к мощеному тракту и уселся в высоких бурьянах на обочине. Прошло немало времени, прежде чем стук деревянных подошв о камни привлек его внимание. В надежде хоть что-то разглядеть, он подполз поближе.
- Кто это здесь? - окликнул путник.
- Помощь! - он узнал язык и неуклюже поднялся навстречу, - помощь, человек?
Майорданских псов знакомили со многими языками, но ровно настолько, чтобы они были способны понять основные приказы и составить простейшие ответы. Дальнейшее обучение должно было происходить по месту постоянной службы, а поскольку это место определялось навсегда и случаи перехода бойца к другому хозяину были крайней редкостью, на псарнях углубляться в языкознание и прочую подобную заумь считалось напрасной тратой времени.
Путник, судя по всему, пожилой небогатый горожанин, остановился и оглянулся.
- Ты просишь о помощи? Кто ты? Что с тобой приключилось? О, да ты совсем дитя. Не бойся меня, мальчик...
- Пес никогда не быть совсем дитя, не быть бойся, - перебил Эри, - человек помогать, пес служить. Любой приказ.
- Так ты майорданец? Подожди-подожди, не кипятись. Что с тобой приключилось? Дай-ка я посмотрю, - старик подошел к юноше, внимательно разглядывая глаза, - тут я тебе не смогу помочь...
- Человек - не помочь, пес помогать сам.
Мальчишка резко развернулся и направился к дороге, но не успев сделать и пары шагов, запнулся о камень и повалился под ноги старику.
- Прекрати вести себя как дурак, - усмехнулся прохожий, - слышал, вы, майорданцы, живучи, как коты с мусорных куч, но глаза твои залиты соком жабьих лилий. Голова болит? Тошнит? - Эри удивленно кивнул, - Вот видишь. Жабьи лилии - сильный яд, если уйдешь - скорее всего, ослепнешь. А я могу тебя вылечить, но не тут, дома. Так как поступим?
Юноша растерянно нахмурился, хотел почесать глаза, но прикосновение отозвалось резью и болью и очередным рвотным позывом. Он поспешно отдернул руку и утвердительно закивал.
- Ну вот и умница. Только как я тебя за стену-то проведу? Стражнику твои болячки не понравятся... и разит от тебя, как от выгребной ямы...
-Ра-зит? - переспросил Эри. Это слово было ему незнакомо.
- Разит? Разит - значит, воняет, говорю. Вот, надень-ка мой плащ, да запахнись получше и прикрой голову капюшоном. Скажу, что ты - сын моего соседа, дурачок Тугор, его в городе многие знают, что мы дорогой встретились. Только ты мою руку не отпускай - Тугор всегда так делает - и помалкивай. 'Никогда не быть бойся'! Кто ж поверит, что ты - местный слабоумный? Молчи, понял?
Городской стражник, хоть и хмурился, и ворчал под нос, мол, что это всяких полоумных туда-сюда носит, но старика со спутником пропустил, даже рассказал, что отец Тугора якобы сына обыскался.
Дома новый знакомый перво-наперво заставил Эри избавиться от пропитанных нечистотами лохмотьев и как следует отмыться. Тут он, наконец, обнаружил, что парень хоть и сильно исхудал за последнее время, но все же сложен отменно, что его иссиня-черные волосы, как и у большинства майорданцев, закручены в крупные упругие кудри, смуглая кожа имеет характерный оливковый оттенок, а улыбка - яркая и белозубая. И ссадины от кандальных браслетов на руках и ногах он тоже углядел.
Потом хозяин выдал гостю чистую одежду из своей старой, усадил его на лавку перед входом и начал промывать глаза.
- Так, малыш, терпи, больно будет... зато к утру полегчает... а пока расскажи-ка, чей ты? Откуда взялся, как в это дерьмо вляпался?
Парень насупился:
- Любой приказ - да, разный-всякий вопрос пес не рассказывать.
- Ну что ж, не рассказывать - так не рассказывать. Очень мне нужны чужие тайны - своих девать некуда. Да и приказов для тебя у меня нет. Но кому хоть вернуть-то тебя, бедолага, скажешь? Господин твой кто? Кто бы это в Равдене мог себе позволить майорданских псов? Что-то не знаю таких...
Майорданец опять хмуро свел брови, словно ему предстояло признаться в непростительном проступке, и пробурчал:
- Нет господин. Нет присяга - нет господин.
- Так ты не принес присягу?
Мальчишка едва заметно кивнул и на смуглых скулах проступила густая краска.
- Ну а чего ж убиваешься? Значит, ты свободен. Радуйся!
'У старика видно с головой не в порядке. Чему тут радоваться?' - Эри десять лет учился, работал, выживал и дрался ради того, чтобы служить, а теперь... он считал себя чуть ли не преступником:
- Нет господин - нет пес. Мертвый.
- Вот заладил: пес, пес... Неужели это так важно - быть псом? Ты не пес, малыш, ты - человек. Живой человек, понял? Вот как, к примеру, тебя зовут?
- Как тебязо вут? - переспросил Эри.
- Зовут. Называют. Как твое имя? Мое - Билкум. А твое?
- Мааэринн.
- Ма... что? У вас всегда так чудно детей называют?
- Эри.
- А, это уже лучше. Так что такое с тобой приключилось, Эри?
- Не знать. Пес ждать придти господин...
-Э, нет, малыш, так не пойдет. Ты ждал того, кто тебя заберет, так?
Эри согласно кивнул.
- Хорошо. Так и говори: я ждал нового господина. Давай.
Эри задумался и медленно повторил:
- Я ждал нового господина... был... большой человек, очень большой... Смотрел пес...
- Смотрел на меня, - поправил Билкум.
- Смотрел... на меня, - покорно повторил Эри. - Сказал: да. Был корабль... потом - это, - он сложил руки, изображая кандалы, и указал на глаза, - пес... я не зна-ю, почему.
- Так значит, ты не знаешь, в чем провинился?
Парнишка аж вскипел от возмущения: этот старик сначала сказал, что присяга не важна и без господина он может обойтись, а теперь смеет подозревать за ним, Эри, вину? Он хотел сказать какую-нибудь гадость из тех, за что на псарне жестоко разбивали губы - 'псы не брешут' - впрочем, Эри это никогда не останавливало.
С другой стороны, старик ему нравился: нравился запах чистоты, нравились руки, приносящие облегчение страдающим глазам, нравилось то, что он задает вопросы и слушает. Когда это кто слушал щенка-недоростка? Пока парнишка размышлял, как достойно ответить, Билкум закончил смывать гной с ресниц и попытался приподнять отечное веко.
Эри вздрогнул и закусил губу.
- Больно? Но надо потерпеть - отвар должен протечь внутрь и смыть как можно больше яда... Знаешь, зачем используют сок жабьей лилии? Он расширяет зрачок и позволяет видеть почти в полной темноте, только для этого надо очень мало - всего каплю на глаз. С двух-трех капель глаза делаются 'мертвыми', не чувствуют света и выцветают. Действие длится несколько часов. Этим пользуются, когда хотят притвориться покойниками... но тебя в отраве, судя по всему, прямо искупали...
Билкум раздвинул веки и осторожно промыл. Прямое действие снадобья на радужку уже давно прекратилось, и когда гной стек, старик увидел неизмененный цвет глаз своего гостя.
- Боги праведные! - только и мог он сказать. У мальчишки были исключительно редкие глаза, тем более странные при смуглой коже и черных волосах - густая закатная синева обретающая у самого зрачка оттенок винного пурпура. 'Наверняка, парнишку отравили потому, что кто-то мог узнать эти глаза. Но вот кто?'
- Что? - забеспокоился Эри. Он все еще опасался, что никогда больше не будет видеть так, как раньше.
- Да нет, ничего. Просто я... не думал, что твои глаза такие синие.
Эри уже привык, что всегда кто-нибудь обращает внимание на его глаза. Таких, и правда, не было ни у кого в его семье. На этот счет была даже легенда.
- Да, мать говорить: осень родиться ясный день - синие глаза, Другой раз ночь - черные. Ночь - часто, зима, лето - часто. Осень, день - очень редко.
Эри чувствовал, что еда ему просто необходима, но от одного воспоминания о жирной жиже, которой его поили на корабле, к горлу подкатывало нечто скользкое и омерзительное. Он отрицательно мотнул головой и зевнул.
- Ты, парень, вот что: выпей-ка молока, да, в самом деле, спать ложись. Завтра к утру тебе должно быть много лучше, тогда и посмотрим, насколько ты голоден и насколько зряч. Идем.
В кухне парнишка опорожнил огромную пивную кружку молока - все хозяйские запасы, а потом, свернулся клубком на тканом коврике у очага, как самый настоящий пес, и тут же уснул.
'И что мне с тобой делать, малыш? - усмехнулся старик, глядя на его блаженную сонную улыбку, - Ну, положим, глаза я тебе поправлю, а дальше? Выживать-то тебя научили, и убивать - тоже. А жить?..'
Глава 2 'Вечные Сады' Равдена
Эри казалось, он попал в Вечные Сады!..
Давным-давно, когда Эри только начал привыкать к порядкам псарни, за ними, пяти-шестилетками, приглядывал беззубый и подслеповатый дед Фру. Когда-то Фру был телохранителем судьи и среди мелкоты считался человеком умным, знающим и заслуживающим всяческого доверия. А больше всего дети любили его за незлобивый нрав и за его вечерние истории. Рассказывал старый воспитатель в основном о божественном, именно он в свое время первым поведал малышам о Вечных Садах.
'Однажды в Пустынном Мире проснулся Великий Творец, - торжественно вещал Фру, - Огляделся он и понял, что горька его судьба, ибо он одинок. Стал тогда Великий Творец молиться о душе, способной разделить с ним радости и печали, развеять его одиночество и научить его слезам и улыбке. Молил Творец в Первозданной Тьме, и была его молитва так истова и горяча, что услышала Тьма и зачала от Творца сына, равного Ему, способного разделить Его одиночество. Но велик был Творец, и не смогло такое величие вместиться в одном ребенке, и появились на свет двое, ликом схожие, но душой - разные. Старший был добр, кроток и ласков, и имя ему было Свет Творца, а младший - зол властен и горделив и прозван был Тенью. Братья любили друг друга любовью преданной и нерушимой, но слишком они были разные и вместе жить не могли. И сотворил себе младший Тайные Копи, в которых скрылся для дел своих. А старший вырастил Вечные Сады, чтобы цвели открыто и радостно. А когда скучают друг без друга Свет и Тень, то приходят в Мир Сотворенный, что создал для них их великий Отец, и смотрят на дела человеков, этот мир населяющих, и радуются им, и печалятся, и судят человеков по разумению своему. Тех, кто жил сообразно законам установленным, по смерти забирает старший в свою обитель для счастья вечного, а души мелкие, счастья недостойные, достаются младшему для вечных трудов и мытарств в его Копях. Вот будете вы слушаться, будете Свет чтить - попадете в Вечные Сады на вечную жизнь и вечное счастье...'
А потом Фру долго со вкусом расписывал прелести этой вечной жизни, мол, все-то в Садах есть, чего только душе ни угодно: и еда самая лучшая, и питье самое свежее, и постель самая мягкая, и птицы там заливаются, и листья шепчут ласково, и цветы благоуханные, и девы страстные и невинные... Особенно смачно Фру описывал этих дев - так они ему нравились. Мальчишки между собой рассудили, что Фру - человек опытный. Он, поди, не только в местном порту бывал, а и в сам Испакраан наведывался - мало ли что он знать может? Но они-то попроще будут и желания у них немудрящие. Вот, к примеру, сосед Эра Вил мечтал о сушеных финиках - щенкам они доставались редко, только после особенно тяжелых тренировок. А самому Эру грезилось одно единственное - отсрочка побудки хотя бы на четверть часа.
И вот теперь Эри на другом конце земли еще при жизни попал в Вечные Сады или нечто очень здорово их напоминающее: ел он вдоволь и так вкусно, как в прошлой жизни приходилось разве что по большим праздникам, спал сколько душе угодно и не на голых досках, а на свежей душистой соломе, покрытой теплым шерстяным плащом. В доме постоянно кто-то шуршал и переговаривался, к хозяину часто приходили разные люди, и тогда Билкум просил Эри оставаться в кухне и не попадаться на глаза, в о стальном же мальчишка был предоставлен сам себе: никто не истязал многочасовыми пробежками, не заставлял карабкаться на отвесные скалы, не лупил почем зря палками и плетьми.
Но вскоре обнаружилось, что Вечные Сады, как и вечная праздность - удовольствие сомнительное. Тело, привыкшее к нагрузкам, требовало движения, разум, не истомленный усталостью, жаждал новых впечатлений, а душа - деятельности. Глаза Эри почти выздоровели: опухоль спала, гной больше не тек и в сумерках он видел почти как раньше. На ярком дневном солнце глаза резало, заливало слезами и опять начиналась головная боль и тошнота, но Билкум говорил, что все это тоже скоро пройдет, и Эр ему верил.
Однажды ночью, когда лунный свет ласково обтекал предметы, не причиняя страдания слабым еще глазам, Эр решил, что с Вечными Садами пора кончать. Скинув неловкие деревянные башмаки, он влез на глухой забор билкумова дома и заглянул в соседский дворик. Двор был пустым - хозяева спали. Он довольно долго рассматривал утварь, пытаясь прикинуть, чем же промышляют на жизнь эти люди, но, решив, наконец, что это гончарная мастерская, этим не удовлетворился, а влез на крышу и, обойдя дом, спрыгнул на улицу. Узкая и извилистая, она вела куда-то вглубь таинственных лабиринтов портового города, где даже ночами не затихает жизнь. Эта жизнь, яркая, таящая опасности и возможности, манила мальчишку своей новизной, и он пошел ей навстречу.
Он крался в тени, сам, как тень, тихий и невесомый, перелетал заборы чужих домов, рассматривал разные вещи, оставленные во дворах, осторожно касался, размышлял об их применении, пытался сообразить, кто и как проводит свои дни в этих домах, на этих улицах... странно! За пятнадцать лет ему ни разу и в голову не приходило озаботиться тем, как живет город, а теперь он с удивлением обнаруживал, что люди могут заниматься разнообразнейшими делами, о которых он даже представления не имел. В одном дворе он насчитал с десяток больших деревянных бочек, в другом - груду соленых кож под дощатым навесом, а вон там - целая улица тонула в невообразимой горько-кислой вони, - 'ра-зит, как выг-ребная яма...' - повторил Эр, - недаром выходила она прямо к морю, на сквозной ветер.
Он заглядывал в тусклые оконца кухонь, лавок и мастерских, тихо прислушивался за дверьми, пытаясь причаститься непонятному ему миру городских обитателей, ловил новые впечатления и уходил дальше все таким же тихим и никем не замеченным, в пляске случайных ночных теней.
Эри хотелось распознать, прочувствовать, понять жизнь, в которую он вдруг окунулся, пропустить через себя, раствориться в ней и пропасть. Он каким-то неосознанным чутьем знал, что только так сможет вновь обрести себя. Не верного пса у ног господина, скрученного кандалами, измученного, ослепленного, брошенного на погибель, а настоящего, того самого, единственного, кем он и должен быть: того, кто знает законы жизни, кто видит дальше, слышит четче, кто шевелением пальца меняет судьбы этих копошащихся человеческих куч, где каждый зависит от всех и все - от каждого, но никто никогда об этом не догадывается.
Следующая улица вильнула к берегу и вывела Эра к портовой гостинице средней руки. Это был огромный двухэтажный дом, нелепый и яркий, увешанный фонарями в красных и синих пузырях толстого мутного стекла. Грубоватая вывеска над входом изображала трех крупных рыбин с крапчатыми шкурами и почему-то злобными мордами, словно рыбы могут злиться. Двери входа почти не закрывались, впуская и выпуская мужчин и женщин разнообразной внешности, но похожих броской, яркой одеждой, истинная цена которой - пара медяков и слишком шумным развязным поведением. Из самого зала доносились запахи снеди, бряканье посуды, звон струн, пересвист дудок, громкие возбужденные голоса. Мальчик был бы не прочь войти и поближе узнать, что за публика в таких заведениях - впечатления обещали быть более чем интересными, но, здраво рассудив, что платить ему нечем, а нищему там вряд ли обрадуются, решил развлечься иначе.
Вскарабкавшись по водостоку, Эри устроился на краю черепичной кровли и стал поджидать подходящую жертву задуманной шалости. Ждать пришлось недолго: дверь отворилась, и на крыльцо вывалились двое подгулявших парней в темно-красных косынках и широких шароварах, заправленных в сапоги. Один, повыше ростом, поджарый и мускулистый, как северный волк, остановился на крыльце, выискивая что-то у себя на поясе. Второй, коренастый и длиннорукий, похожий скорее на небольшого медведя, судя по всему выпивший куда больше приятеля, скатился на мостовую, едва не угодив в сточную канаву.
- Ну и пьянь же ты, Реджи... - беззлобно бросил худой.
Коренастый сквозь зубы выругался и попытался встать, но придавил коленом полу рубахи и снова упал. Ворот разорвался, оголяя толстую шею. Эр прицелился и плюнул, попав точно за шиворот. Парень прихлопнул плевок ладонью и зарычал:
- Гел, крыса, зубы лишние? Так поправим...
- Утихни, ни то сам зубы искать пойдешь.
Но тот, которого звали Реджи, и не думал утихать, обретя боевой дух, он довольно сноровисто поднялся и наскочил на товарища, предполагая своротить на сторону челюсть, по лицу промахнулся, зато попал по трубке, которую тот наконец-то отыскал. Трубка как на грех свалилась под ногу хозяину и с треском раскололась.
- Ну, сука... - Гел схватил забияку за бороду, и началась настоящая потеха: двое пьяных мужиков сцепились намертво, норовя побольнее пнуть или попасть кулаком в нос сопернику. Эри беззвучно хохотал, глядя на их усердие, когда к окну, распахнутому темным провалом в безлюдную комнату, подошла женщина. Она без удивления посмотрела на незваного гостя и спросила:
- Твои проделки?
Незнакомка была немолода - наверное, вдвое старше Эри, но все еще очень хороша собой. И пахло от нее удивительно - сладко и тревожно... мальчик опять вспомнил Фру с его Вечными Садами... Он улыбнулся - в глазах метнулись сине-красные сполохи, - но на вопрос не ответил.
- Дурак ты сопливый, - продолжила женщина, - это - зыямские матросы, а точнее - пираты, взрослые свирепые мужики. Они только с виду перепились, а так... увидят тебя - живого места не оставят.
Может, все дело было в этом тревожном запахе? Или в рассказах Фру? Только Эру вдруг нестерпимо захотелось вычудить что-нибудь этакое, чтобы незнакомка в окне ахнула и запомнила надолго. Он небрежно дернул плечами, вложил пальцы в рот и заливисто свистнул. Драчуны незамедлительно повернули головы. Эр поднялся в рост, балансируя на карнизе, заученным жестом малого приветствия простился с дамой и прыгнул во двор.
Юный незнакомец, прикрыв лицо ладонью, изящно поклонился и исчез.
'Расшибется!' - подумала Блинда. Но шальной мальчишка мягко, как клубок шерсти, прокатился по двору и вскочил на ноги. Гел тут же оказался рядом, его чугунный кулак рассек воздух, метя озорнику в голову, но тот нырнул, уходя в бок и за спину противнику, снова перекатился по мостовой, успев в падении ударить Гела под колено. Удар был слабым, но матрос потерял равновесие и во весь рост растянулся на земле. Ронять Реджи не понадобилось - запутавшись в ногах приятеля, он упал сам. Шкодливый мальчишка еще раз исполнил свой короткий поклон, разбежался, перемахнул соседский забор - не перевалился, что было проще, а, упершись рукой, почти перелетел, красуясь и хвастаясь - и скрылся в темноте.
Блинда, хозяйка 'Трех Зубаток', одной из самых больших гостиниц для моряков, в Равдене, была дамой знаменитой, и не только потому, что еще не так давно все знали ее как Блинду Длинный Нож и не забывали, кому она наливает вино и греет перину, но и потому, что большинство матросов могли найти славную выпивку и теплую постель для себя под кровом ее заведения. И сама Блинда знала едва ли не всех местных, да и большинство моряков, часто наведывавшихся в Равден были ее давними знакомыми, но этого парнишку она определенно видела впервые. Судя по латаной одежонке и босым ногам, даже на самого последнего бедняка верхнего города он не тянул, значит, она должна, просто обязана была знать, кто таков. Кажется, черноволосый, синеглазый, не старше шестнадцати?.. впрочем, при таком освещении она могла и напутать... И еще этот жест - быстрый, четкий, словно затверженный поклон, полный одновременно покорности и достоинства... юноша определенно заинтересовал ее.
Блинда стряхнула оцепенение, поправила прическу и закрыла окно. Кто бы ни был этот паренек, она обязательно все о нем выяснит.
Глава 3 Любой приказ
- Где это ты бродишь по ночам?
Старик казался строгим, но Эри это не волновало - он промолчал.
- Я к кому обращаюсь, парень? Спрашиваю: где ты был?
Опять не ответил, словно не слышал или совсем не понимал. Не очень-то он стал разговорчив...
- Четвертую ночь подряд...
Парнишка нравился Билкуму: сильный, терпеливый и, памятуя о его воспитании, на удивление самостоятельный: только руки от истощения трястись перестали - тут же взялся топором махать или метлой, словно копьем. И по дому - воды, там натаскать или дров для кухни наколоть - только скажи. Порой, глядя на юного майорданца, старик думал: вот таким бы сейчас был и мой младший...
Жизнь у Билкума, что уж говорить, бурная была: погулять успел и по морю, и по суше, долго остепениться не мог. Уж виски припорошило, когда Иду встретил... Ради ее улыбки свою веселую жизнь бросил, в рыбаки пошел. Четыре года прожили душа в душу, двух дочек она ему родила и сына... а раз вернулся - нет ни Иды, ни детей. Долго соседи молчали: ушла, мол, детей собрала - и подалась... а куда - не знаем. Только все равно правда всплыла. Занедужила старшая девочка, а следом и сама мать слегла. Соседи нет бы помочь - испугались. А то как мор? Пришли к больной и велели до заката из поселка убираться, а не послушает - спалить вместе с малышами пригрозили... Бросился он искать - да никого не нашел. В двух трактирах подтвердили, что видели хворую нищенку с младенцами на дороге в Равден, да прогнали - хвори тут еще не хватало, постояльцев пугать. Билкум все надеялся, а как до Равдена добрел, сказали, померла, под самыми стенами... В поселок Билкум возвращаться не стал, так и остался в городе. Один. Только сам себе клятву дал, что никогда больного на дороге без помощи не бросит.
Вот и его мальчику было бы пятнадцать, если бы... Но Эри ему не сын. И не раб.
- Билкум... Ты не господин... мне, - парнишка словно мысли подслушал, - Любой приказ, но не вопросы.
- Да ведь ты весь в синяках! Думаешь, я не вижу? Ох, парень! Без помощи в Равдене тебе одна дорога - к барону воров в услужение. А на что тебе такой господин? Убивать и грабить? Пока самого не прирежут?
- Нет! Я был совсем слепой, но ты... дал глаза. Глаза тут, - Эр прижал руку к сердцу - хоть за последнее время он многому научился, но на длинные чувственные речи слов по-прежнему не хватало, - Теперь Эр - не слепой. Шах, король, - он начал загибать пальцы, - барон воров, Билкум... любой - не господин Эри. Больше никогда! Ты... - ладонь прикрыла лицо, - любой приказ: сегодня, завтра... любой приказ в любой день. Но - не спрашивай! Я не спраши-ва-ю, и ты - нет.
- Да, Эр, я понял, ты не хочешь, чтобы кто-то лез в твои дела. Но ведь для того, чтобы отстоять свою свободу, хорошо драться - очень мало.
- Билкум знает, что надо?
Что ж, парень не зазнается и не прочь учиться - уже хорошо...
- Если бы! - улыбнулся старик, - Иногда нужна доброта, а иногда - жестокость, иногда надо уметь лгать, а порой спасает правда, иногда надо ладить с людьми, но никогда нельзя позволять оскорблять и унижать себя. В каждом случае - разное... а вот ты говоришь, любой приказ? Но это будет сложный приказ.
- Любой!
- Берешься? - Билкум полез на полку, где хранил всякие склянки и горшочки и из дальнего угла выудил увесистый узелок с серебром, - оливковое масло знаешь? Качество определить сможешь? - Эр кивнул, - Вот и отлично. Пойдешь в лавку рыжего Вигорда, что на Старой Набережной, 'Табак, пряности и заморские благовония' называется. На вывеске - два цветка - шафрана и ванили. Найдешь?
- Шафран и ваниль? - опять кивнул Эр, - Зеленый дом, большие окна, три?...
- Она самая. У Вигорда есть оливковое масло. Стоит... - Билкум отсчитал монеты, - вот, три акана серебром за кувшин, такой - он указал на тот, что купил полгода назад, и где еще осталось немного масла, - Но смотри: Вигорд - ушлая бестия, обязательно захочет тебя надуть...
- Надуть? - перебил юноша, - как?
- Обмануть, надуть, облапошить... понял? А раз понял - не перебивай и слушай. Проверяй: масло должно быть самым лучшим. И деньги не отдавай, пока товар в руки не получишь, - Билкум взял тряпицу, вложил в нее монеты, закрутил в жгут и перевязал руку Эри под рукавом у локтя, - вот тебе и приказ. Беги, и чтобы к обеду масло у меня было.
Пока Эр шел до лавки, он все пытался сообразить, на чем же его поймали? Что приказ - это и не приказ вовсе, догадаться было несложно: Билкум и сам бы масло купил, как всегда это делал. Нет, он не помощи ждал, он Эри испытывал. А вот в чем суть испытания?.. Казалось бы чего проще - взял товар, проверил качество - благо, опыт в этом деле у парнишки был, кто ж на Майордане не знает, что такое оливковое масло - отдал деньги... в чем подвох? Так он размышлял, пока к лавке не вышел. А тут уж думать некогда стало - действовать пора. Он толкнул зеленую дверь под цветочной вывеской - в нос ударил резкий запах пряностей.
Помещение было чистым, аккуратным и для нижнего города очень богатым. Под ногами шуршала свежая солома, с потолочных балок свисали пучки трав, вдоль стен - чистые холщевые мешки, добротные бочонки и корзины с плотными крышками, а повыше располагались полки, сплошь заставленные разнообразными ларчиками, горшочками и склянками всевозможных форм и размеров. Как хозяин ухитрялся не запутаться в этом многообразии товаров среди одуряющего запаха, Эру было представить сложно. От растерянности он стал глупо глазеть по сторонам, пока не окликнули:
- Тебе чего, парень?
За прилавком из дорогого розового дерева Эри увидел дородного мужчину с редкими рыжеватыми волосами и густой ярко-медной бородой. Он поигрывал небольшой увесистой гирькой от изящных весов, стоящих тут же и поглядывал на босоногого посетителя с подозрением и неприязнью.
- Масло, - от такого приема парнишка быстро пришел в себя.
- Масло?, - усмехнулся рыжебородый, - я, что, на бакалейщика похож?
- Нет, - Эр ткнул пальцем в небольшой горшочек, обвязанный кусочком ткани с грубоватым, но узнаваемым изображением плодоносящей веточки оливы - что могло быть в самом горшочке, он даже не предполагал - и повторил, - масло. Лучшее.
- Лучшее? - рыжый, судя по всему это и был сам Вигорд, все так же ухмыляясь, позвал, - Багор, Лапа идите гляньте, что за диво - оборванец требует лучшего товара. А ты знаешь хоть, сколько стоит оливковое масло, парень? Ты таких денег, поди, отродясь не видел.
В дальней стене откинулась занавеска, и появились двое вигордовых охранников. Один, ростом не выше Эри, выглядел лет на семь-десять его постарше и вдвое тяжелее, был широк в плечах и физиономию имел грубую и глуповатую. Второй, тощий и жилистый, на голову выше товарища и на несколько лет моложе, рядом с ним казался благородным, хоть и был плохо выбрит и слегка навеселе. Оба улыбались так, словно сейчас им покажут ученую крысу - и диковинка, и противно.
Эр глянул на них лишь мельком, молча развязал свой жгутик, раскрутил, показал монеты хозяину, убрал на место и лишь тогда снова повторил:
- Лучшее масло, такой кувшин, - и указал на емкость подходящего объема.
Вигорд кивнул. Хоть внешне мальчишка и походил на южанина, торговец здраво рассудил, что настоящий южанин вряд ли станет платить три акана за то, за что привык рассчитываться медью, а потому и опасаться, что покупатель окажется знатоком вряд ли стоило. Он снял с одной из полок подходящий кувшин и поставил на прилавок.
Мальчишка вынул пробку, и капнул содержимого на ладонь. Масло имело странный запах... впрочем в том буйстве всевозможных ароматов, какое царило в лавке, ошибиться было не мудрено. Но цвет ему тоже не понравился. А Билкум предупреждал, что купец - отъявленный обманщик. Заткнув горлышко кувшина, Эр подвинул товар в сторону торговца.
- Не это.
- Ты, видно, не разбираешься раз так говоришь... - начал было Вигорд, но Эр отрицательно мотнул головой и указал на изображение оливы.
- Лучшее.
- Не знаю, что тебе не нравится... - проворчал рыжий и снова полез на полку. Его помощники тем временем перекочевали к окнам, продолжая поглядывать на покупателя.
Вдруг дверь открылась и в лавку вошла пышно разодетая женщина в сопровождении мужчины средних лет в куртке, под которой угадывалась легкая броня, с двумя кинжалами на поясе.
- Вигорд, ты достал то мыло? - с порога спросила женщина.
Эри узнал голос и оглянулся. Точно! Это была она, дама в окне веселого дома с красными и синими фонарями, и она тоже его узнала, - у тебя посетитель?
- Да что там, мальчишка подождет, - рыжий, улыбаясь во весь рот, бросился к богатой гостье, но дама мило улыбнулась и отошла к полке с маленькими скляночками.
- Нет-нет, Вигорд, я не спешу, отпусти мальчика. А я пока подберу себе благовония...
- Что ты, госпожа Блинда! Как можно! Для тебя - все что угодно... вот, посмотри, это - песчаный пион, а это - ты ни за что не поверишь - этот аромат добывают из железы кота...
- Вигорд, - в голосе Блинды послышались одновременно усталость, раздражение и угроза, - мальчик. Займись им. А я разберусь сама, - и начала передвигать склянки, делая вид, что очень заинтересована.
Торговец нехотя вернулся к Эри и поставил на прилавок второй кувшин.
- Гленн, - тихонько позвала Блинда своего сопровождающего, как только Вигорд отошел. - помнишь, я тебе рассказывала про мальчишку на крыше? Это он... Знаешь его?
- Что ты затеваешь, красавица, - подмигнул воин, - на молоденьких потянуло? А если барону расскажу, что тебя интересует мальчишка?
- Тебя бы он тоже заинтересовал, если бы ты это видел, - усмехнулась женщина. - и моего милого заинтересует, не сомневайся. Знаешь его?
- С чего бы? Впервые вижу... а вот в деле посмотреть хочу. Пусть Багор с приятелем его прощупают?
- Эй, ты потише. Он же дитя совсем...
- Вот уж и дитя! Ты расписывала беса, а не ребенка, а я обещался барону тебя защищать, а если парни Вигорда выкинут из лавки какого-то недоноска - мне что за дело? - и Гленн, возвысив голос, позвал, - Багор! Давай сюда.
Во втором кувшине оказалось оливковое масло, но от плохого хранения оно приобрело затхлый запах и неприятное послевкусие. Эр опять сказал 'нет' и отодвинул кувшин подальше, когда услышал:
- Лапа, ты погляди-ка на этого прынца, - Багор, ухмыляясь, подошел сзади, - Товар ему наш не глянется... а ты хоть приличный товар-то видел, сопля? Как ты мыслишь, Лапа, видел он добрый товар?
- Ага, когда господам нужники мыл, - осклабился подошедший слева Лапа.
- А ты мыл нужники, малыш? - Багор придвинулся справа почти вплотную и 'по дружески' потрепал Эра за плечо, - ты, вообще, чей будешь-то? Не наш, точно, я тебя не помню. А ты, Лапа?
- А должен? Чужой он.
- Точно, чужой.
Эри огляделся, оценивая обстановку. Драться ему не хотелось - это явно не входило в условия испытания, которое он тут держал. Уходить из лавки, не получив того, зачем явился, нельзя - поражения он себе позволить не мог. Да и уронить достоинство в глазах красивой дамы из окна ему никак не хотелось. Он подобрался и сосредоточился.
- Приблудный. Мож, с кораблика какого турнули за никчемность? - предположил Лапа.
- Ага... юнга, - Багор хихикнул, - А чего насупился? Мы ж так, по-свойски, расшевелить тебя хотим, раззадорить. Хорошим людям надо, понял? Где мамка-то твоя, юнга? Кто она? Шлюха, небось?
- Да ты не обижась, - подхватил Лапа, - шлюхи, они тоже бабы ниче, особенно ежели титьки... - и он изобразил рукам нечто очень большое.
- Эта была че - собак любила, - продолжил более языкастый Багор, - гляди-ка какой наш прынц чернявенький вышел. А у папаши хозяин, видать, добрый был, позволял в охотку... А только, прынц, зря ты девкой-то не родился: с глазками такими незабудками да локонами... девкам-то им что? От них не убудет, а вот от тебя, ежели вдруг кто охотку поимеет... - он многозначительно улыбнулся и начал накручивать кудряшку Эри на свой длинный палец.
- Во, разошелся, Багор! - с издевкой засмеялся Лапа, - тебе подсобить, или как?
- Подсоби, будь добр, а то вишь, какой холодный попался - не расшевелишь.
Эр и половины того, что они говорили не понял: один шепелявил так, что речь напоминала возню мышей в старых тряпках, а второй гнусавил и глотал окончания. К тому же многие слова Эру просто негде было слышать. Но некоторые жесты были красноречивее слов...
'Ну уж нет!..'
Багор накрутил прядь на палец и потянул на себя:
- А вдруг понравится? Не забудешь...
- Понравит-ся? - Эр поднял глаза и улыбнулся.
От этой улыбки Багор замер. Что-то не так, понял он, но было уже поздно.
Мальчишка схватил гирьку с прилавка и развернулся всем телом влево: плавный и стремительный удар снизу вверх. Утяжеленный кулак врезался в кадык Лапы. Он странно хрюкнул и повалился на пол. Эр даже не глянул, просто выпустил гирю и продолжил поворот, оказавшись лицом к лицу с Багром. Левая рука тут же вцепилась в пах.
- Пон-равит-ся? - прошипел мальчишка.
- О! - коротко выдохнул Багор, покорно раскидывая руки - черная завитушка так и осталась болтаться на пальце. От неожиданности он даже не вспомнил о ноже на поясе. А вот Эри о нем не забыл - этот нож он отлично почувствовал, когда был зажат между прилавком и противниками. Взять его теперь было плевым делом.
- Пон-равит-ся? - вновь услышал Багор, и левая рука сжалась еще сильнее, а в подбородок уперлось лезвие, - Так? А так - понра-вит-ся? Так не забы-фай! - по шее потекло теплое, от боли в паху потемнело в глазах...
Белый, как полотно Вигорд прижался к стене и молчал. Лапа умирал на полу, заливая кровью свежую солому.
- Ну, насмотрелся? Понял теперь? - Блинда оставила благовония и стремительно направилась к прилавку, телохранитель бросился за ней.
Она бестрепетно подошла к разъяренному Эру - с окровавленным ножом в руке он и в самом деле больше походил на беса, чем на человека - и погладила по плечу.
- Не надо, он все понял.
Эри резко повернулся, но, увидав Блинду, бросил нож и выпустил свою жертву. Багор тихо присел, согнувшись в три погибели, и заплакал.
- Эй, Вигорд, подойди. - Блинда бросила на прилавок увесистый кошель, - вот: за беспокойство. Этого - она указала на Багра, - гони в шею - он тебе не защитник. И отдай парню то, что он просил.
Вигорд закивал подобострастно и испуганно, мигом достал кувшин и сунул Эру:
- Вот, самое наилучшее, и в верхнем городе лучше не сыщешь, Всем святым клянусь...
Эри брезгливо глянул на свои ладони, плюнул, вытер об одежду все еще плачущего у его ног охранника, только тогда взял кувшин и вышел на улицу.
Не успел он сделать и пяти шагов, как его окликнула Блинда:
- Подожди, парень!
Он остановился.
- Работа нужна?
Эри склонил голову к плечу и промолчал.
'Вот же бесенок! Только что голыми руками человека убил и второго - едва не прирезал, а смотрит, словно дитя невинное, - усмехнулась про себя Блинда по прозвищу Длинный Нож, - А глаза, и правда, синие...'
- Зовут-то тебя как, незабудка? - он не ответил, склонил голову к другому плечу - и все, - Ну не хочешь - не говори... Приходи сегодня вечером ко мне, туда где виделись, в 'Три Зубатки', найду тебе дело - нуждаться не будешь. Придешь?
Эр помедлил, потом кивнул.
- Вот и хорошо, жду. Ну, бывай, незабудка!
Питейные заведения, лавки и склады, окружавшие торговые причалы, остались позади. Эр долго брел по набережной мимо старых построек и полусгнивших, давно отслуживших свое пирсов, потом спустился к морю, утвердил в песке свой 'драгоценный' кувшин, закатал штаны и вошел в воду. Сначала он как следует отмыл следы крови с рукава, потом принялся тереть ладони. От сырости и холода по коже побежали мурашки озноба. Тут все время было сыро и холодно, почему-то Эри заметил это только теперь.
Равден стоял на берегу небольшого залива, огражденного с запада острой косой, полого выдающейся далеко в море. С этого пляжа Эри был отлично виден маяк, торчащий одинокой свечой среди серовато-зеленой водной глади.
Там, где он вырос, тоже был мыс с маяком, но совсем не такой. Берега Майордана представляли собой красные гранитные скалы, твердые и неприступные, как клыки морского чудовища. Маяк на оконечности мыса был сложен из того же гранита, сам словно отросток его каменного тела. На заре эта башня раньше всех ловила солнце, окрашиваясь в кровавые цвета. Первая Кровь, так ее звали...
Это имя имело для Эри совсем иное, особое значение.
На третьем году пребывания на псарне - Эру тогда едва исполнилось семь - щенкам решили устроить настоящее испытание. Двум командам по пять человек нужно было влезть на скалу к подножью маяка и удержать высоту за собой, сбросив в море противника. На пути от лагеря мальчишки с азартом обсуждали предстоящую задачу. 'Нам подсунули Дохлого Риша, а им достался Маха-Бык! Попробуй-ка, скинь его...' - им все еще казалось, что это - увлекательная игра и повод отличиться.
Риш, маленький и тощий, ежедневно битый всеми своими товарищами на любой тренировке, оказался отменным скалолазом. Как он находил эти уступы, щели и трещины, за которые можно зацепиться, никто не понимал, но он бодро полз по почти гладкой скале первым, показывая дорогу. Команда Эра уже успела расположиться у маяка, когда показались первые противники. Завязалась драка. Юные псы со всей самоотверженностью, на какую только способны семилетние мальчишки, защищали свою высоту: в первую же минуту боя каждый украсился разбитым носом или подбитым глазом, разодранные локти и колени, порванная одежда в счет не шли. Двое самых проворных противников Эри отправились в воду, прихватив одного защитника... и тут у подножья маяка появился Маха. Маха был на голову выше и чуть не вдвое сильнее любого из своих сверстников. Его звали Бешеным Быком, и он страшно этим гордился - те, кто попадал к нему в пару на тренировке, частенько потом отправлялись к лекарю, а порой и в постель на пару дней.
