Людмила Семеновна посмотрела на целителя и подумала, что она, наверное, ослышалась.
- Вы сказали, что нужно три тысячи... рублей? Это я...
- Долларов, уважаемая, долларов.
Рыжий одноглазый целитель не улыбался, смотрел пристально, и Людмила Семеновна с тоской почувствовала свое бессилие. Не послышалось. Господи, что делать-то?
- Да ладно, мам, пойдем, не нужно. Я все равно помру, Сергей Николаевич сказал...
Димка, оказывается, стоял прямо за дверью и все слышал.
Целитель впился взглядом в мальчишку. Он был очень похож на мать светлыми кудряшками и бледным лицом, а вот худым тощим телом с несоразмерно длинными руками и ногами - видимо, в отца. Он был гениальным музыкантом, как твердила его мать, и умирал сейчас от рака мозга. Впрочем, умирал - не подходящее слово. Чувствовал он себя как обычный 17-летний подросток, разве только чуть-чуть слабее. Да он никогда и не был здоровяком.
Диагноз поставили внезапно - на медкомиссии, которая должна была определить, годен или нет Димка Иванов к службе в армии. Поразительно, но на приписной комиссии за год до этого об опухоли не шло и речи.
Сейчас врач Сергей Николаевич только разводил руками. Большая, можно сказать, огромная, непонятно откуда. Оперировать? Откровенно говоря, никто не возьмется. Потому что стопроцентно летальный исход. Ну, на 99 процентов. Ничего, утешил он Людмилу Семеновну, это, по крайней мере, не больно, в основном с раком головного мозга не испытывают мучений, характерных для раковых больных. Проживет еще, несколько лет точно, хороший уход, забота, ничего более.
- Да, парень, - сказал врач, похлопав его по плечу, - от армии ты отмазался капитально. Сочувствую.
Людмила Семеновна принялась бороться за сына: пичкала его всякими шарлатанскими снадобьями, окрестила, таскала по энергетическим целителям и чистильщикам кармы. И вот соседка присоветовала ей этого, сказав, что стопудово, если берется лечить, то вылечит. Только дорого. Да, но Людмила Семеновна и не подозревала, насколько дорого! Ее скромные сбережения школьной учительницы растекались как вода, и конца-краю этому видно не было: экспертиза, томография, анализы. А теперь еще и это.
- Пойдем-ка парень, поговорим, - внезапно сказал целитель и пропустил Димку в маленькую душную комнатку. Оба сели за стол. Чувствуя на себе сверлящий взгляд единственного и тоже какого-то рыжего глаза, подросток смутился.
- Расскажи-ка о себе. Что ты думаешь, чем занимаешься, о чем мечтаешь, сны какие снятся?
Димка не понимал, зачем это, однако послушно стал рассказывать о себе, о школе.
- Не то, - перебил его рыжий. - О музыке давай. Чего бы ты хотел в музыке?
Димка заговорил свободнее. Его редко кто спрашивал об этом. Одноклассники, девчонки с удовольствием слушали песенки, которые застенчивый долговязый парень мог сбацать хоть на гитаре, хоть на рояле, но больше заказывали сыграть знакомое. Что он пишет музыку, знали вообще два-три человека, причем одним из них была его мать. А рыжему можно было рассказать - он как-то это чувствовал. Тот слушал, забрав в горсть рыжую бороду и не отрывая от него взгляда.
- Ладно, - веско подвел он итог. - Пошли к матери.
Людмила Семеновна меж тем тихо плакала в комнате. Мысленно перебрав все потенциальные источники дохода, она сумела собрать приблизительно половину.
- Значит так, Людмила Батьковна, - лечить сына твоего я возьмусь. Как с земляков возьму с тебя не три, а две тысячи. Долларов. Одну заплатишь ты. Вторую - он отработает. Если согласны - пусть приезжает ко мне твой парень один, через пару дней. С деньгами. Да, и вот что. Лечиться ему придется поехать в одно место. Ты уж собери ему рюкзачок, ему там пожить придется.
- Сколько?
- С неделю точно. А может, поболее. Ну, ступайте с богом.
Домой ехали молча.
Дома мать засыпала сына вопросами, но он не знал, как ему отвечать. Ему рыжий целитель ничего и не говорил. Может, ради таланта димкиного он так смилостивился, думала мать. Но рюкзак собрала, как было велено.
Второй раз целитель встретил Димку у ворот своего маленького деревянного домишки. Серенькая погода, ни ветерка, только у самого асфальта крутится этакая дымка, гоняет легкий мусор, перекладывает с места на место бумажки.
Они вошли в дом и расположились на крашеных табуретках у стола. Деньги мужик взял и, не считая, сунул конверт в карман. Подросток вдруг задумался, куда же уходят все эти тысячи, если обстановка такая небогатая.
- Золото коплю, - отозвался хозяин. - Ну, что смотришь? Твои мысли все на лице написаны. Давай-ка к делу. Ты фантастику читать любишь?
- Люблю. А причем тут...
- А притом тут. То, что я тебе скажу, парень, сильно смахивает на ту самую фантастику. Я вот ее в руки никогда не брал. Зачем, думаю, выдумывать, в этом бы мире разобраться. Ну вот, мне за это, наверное, и тово...
- Что? - Димка шепнул.
- А вот, - рыжий показал на свой отсутствующий глаз. - У меня тоже опухоль была, вроде твоей. Потом прошла. Без глаза остался. Но ты, если все пройдет удачно, не боись, с двумя глазами будешь. В общем, так...
Димка смотрел, не отрываясь, ему в глаза, потом голова как-то закружилась, показалось, что он в какой-то пещере, под водой, синяя мгла вокруг мягко колыхалась, откуда-то сверху исходил поток света, удивительно красивый здесь. Димка жадно к нему тянулся... Вильнул всем телом и мягко двинулся к сияющему лучу...
Потом что-то сотрясло его, и Димка как бы выпрыгнул в бедно обставленную комнатку удивительно бесцветную по сравнению с видением. За плечи его тряхнул целитель.
- Ну что, видал? Вижу, что видал. Так вот, парень... Димкой тебя зовут, ага, меня зови Петровичем, ты думаешь, что это тебе мерещится, гипноз или глюк какой. Не-ет, голубчик, это самая что ни на есть реальность, только не наша. Видишь, какое дело, каждый из нас живет в нескольких мирах одновременно, сам того не ведая. Кто бы в одном жил - ни разу не видел, в двух видел, но редко, да и люди это скучные, ограниченные. Большинство живет в трех мирах. Вот как мать твоя, к примеру. Самый обычный человек. И от каждого, заметь, чего-нибудь ей достается...
- Болезни?
- Да не обязательно... Ты, как я понял, человек редкий, имеешь точки соприкосновения с восьми... с восьмью, словом, понял. В одном мире ты камень, в другом - газ какой-нибудь, в третьем - такая вот тварина, которую ты видел... У меня тоже вот такая была... Это, Димка, не что-нибудь, не как в фильме чужой какой-нибудь, это ты сам. У них там, самые разумные, по нашим меркам полуразумные, твари живут в океане ихнем. Понял, как я тебя лечить буду?
- Что, убить ее?
- Нет. Скверно это, брат, когда часть тебя убивают в другом мире. Это на целом, видишь ты, отражается. А вот отделить от себя ее можно. Поэтому ты поедешь в место, коего эти тварюшки не любят... Беспокойство у них наступает или еще что. Поживешь там, потом посмотрим.
- Эх, почему я в другом мире тоже человеком не родился! Посмотрел бы на все!
Петрович с сожалением глянул на пациента.
- Дурак. Это самое плохое, что может с тобой случиться. Сам подумай: миров много, а ты один, и душа у тебя одна. Каково ей, душе, разрываться надвое? С тех пор, как я научился это все видеть, видел я несколько таких. В нашем мире это или поэты, или мистики, или ученые, такие, что дурдом по ним плачет. Но у-умные! Гении, мать их! Бывает, что душа и совсем в другой мир уйдет, а тело у нас живет. Дауны всякие. Так что это тебе не игрушки, Димка.
Он помолчал и добавил:
- А вот поэтам это на пользу бывает, музыкантам, словом, творческим людям. Вон Сережка Есенин правильно писал: Душа грустит о небесах, она нездешних нив жилица. Сам того не понимал, что грустит она не о небесах, а о том мире, другом. А стихи гениальные. Эх!..
- А вы не боитесь, что я расскажу кому-нибудь? - Димке пришло в голову, что Петрович над ним насмехается, голову морочит - за такие-то деньги.
- Да расскажи, - равнодушно промолвил хозяин. - Кого в дурдом-то повезут? У меня, Димыч, репутация уже тово, соседи то ли психом считают, то ли блаженным, а тебе жить. Я ведь этого никому почти и не рассказываю. Зачем? Мне главное, чтобы человек сделал, как велю, вылечился, а там...
- Значит, вам все равно, верю я или нет?
- Абсолютно. Ты, главное, делай, что скажу, и будет тебе счастье.
И Петрович изложил свой план. Они встают в шесть утра и идут на автобусную станцию, берут билет до деревни * и едут. От деревни идут свои ходом вон на ту - он показал рукой - горушку, а там уж до места недалеко. А сейчас собраться, ужинать и спать.
Димка лежал на продавленном диване, вдыхая запах сырой пыли, табака и старого дерева, и не знал, что и думать. Как он не выспрашивал, Петрович так и не сказал, с какими еще мирами он соприкасается, не говоря уж о том, что показать ему эти миры. И он думал о том, как хорошо бы оказаться где-нибудь и впрямь в другом мире, где он был бы красивым, сильным, любимым, приезжал на белом коне в собственный замок со всеми удобствами, вдохновенно играл на рояле божественную музыку, а черноглазая бледная девушка в длинном платье с откидными рукавами с обожанием смотрела бы на его лицо и целовала его благородной формы руку с бриллиантовым перстнем. Откуда в замке возьмется рояль, он не знал. Постепенно он задремал, и во сне ему приснилась мелодия простой деревянной дудки, тягучая и сладостная, как вода из лесного ручья.
Утром Петрович растолкал его до рассвета, они наскоро выпили чаю, вышли из теплого дома в дымную мглу сентябрьского утра и потащились к автостанции, где уже собрался народ. К удивлению Димки, желающих уехать в деревеньку набралось целый автобус. Страшный от грязи пазик, не торопясь, двинулся по своему маршруту.
Димке все казалось совершенно нереальным. Надо же, пересечение миров... и эта грязь, бабка, громко жалующаяся на собес, хотя никаких собесов давно уже не было, запах табака, перегара, потных тел. Он перевел взгляд на Петровича. Тот, похоже, спал стоя, во всяком случае, на внешние раздражители не реагировал. Неужели все эти люди живут на пересечении миров, удивлялся Димка. И не знают об этом, потому что им не нужно это знать и даже страшно. Он пожалел, что забыл дома плейер.
К деревеньке прибыли часам к десяти утра. Петрович вышел, потянулся, вскинул на плечо рюкзак и махнул рукой Димке. Они углубились в чащу, раздвигая шумящие ветки. Вскоре начался подъем. Они карабкались вверх по крутому склону, кое-где из-под тонкого слоя почвы проглядывал камень, деревья росли реже, трава была выше. Димка устал, и ему не раз в голову забиралась мысль, что все зря и идти туда не надо. Что он увидит на вершине? Тот же лес.
Чем выше они поднимались, тем тише становилось вокруг. Птиц не было ни слышно и ни видно. Кто-то шуршал в траве и по камням вокруг или это кровь шумела в ушах? Они вышли на открытое пространство, сразу охваченные ветром со всех сторон. Димка приостановился, подставляя лицо бушующему напору, и задумался, а кем этот ветер выглядит в других мирах. Передохнув, вновь полезли вверх.
И как-то неожиданно они дошли до вершины. Посреди голой, выглаженной ветром каменной площадки росла купа сосен с густым подлеском. Петрович и вошел поскорее в этот подлесок. Оказалось, он прятал пещеру - низкий вход, резко поднимающийся за входом потолок, темнота и тишина, почудившаяся особенно густой на фоне завывающего снаружи ветра.
-Вот, - удовлетворенно молвил Петрович, - пришли.
- Я здесь жить буду? - опасливо спросил Димка. - В темноте?
- Здесь ты будешь расставаться с частью своего я, а жить - в избушке, с той стороны горы есть хибарка. Да не трясись ты! Я сюда женщин водил, и ничего, а ты ж мужик!
Повинуясь приказу Петровича, Димка снял рюкзак, расстелил пенку, спальный мешок и залез в него.
- Тебе лежать тут не час и не два, так чтобы не замерз, - пояснил Петрович, а потом обрисовал парню хитрую технику избавления от ненужной части. Димка не все понял, но старательно повторил. Вскоре он оказался в уже знакомом гроте, но гораздо ближе к сияющему лучу света. И соответственно основная гамма вокруг была не густо-синей, а нежно-лазурно-голубой с аквамариновым оттенком. В полном соответствии с полученными инструкциями Димка начал движение вверх, к лучу. Движение оказалось болезненным, у луча нечто опаляло жаром, будто он находился не в воде, а у пылающей печи. Но он рывками двигался вверх. Это было похоже на то, как если бы притянутое веревками к скамье или кровати тело пыталось встать или подпрыгнуть. Он не помнил, сколько он делал это, но вдруг краем глаза уловил движение сбоку: нечто темное, стремительное, волнообразно изгибаясь, куда-то рвануло в сторону. Его накрыло мгновенной волной резкой тошноты, которая прошла через несколько мгновений. Теперь свет находился прямо перед его глазами (или что там у него в этом мире) и казался ласковым и теплым.
А еще через несколько мгновений он очнулся от грубого толчка в плечо. Димка с трудом открыл глаза. Почему-то он неплохо видел в темноте - рядом с ним присел Петрович и обтирал ему лоб какой-то тряпкой.
- Ничего ты, - непонятно сказал лекарь. - Силен! Встать-то сможешь?
Димка попробовал шевельнуться. Слабость - такую он ощущал только в гриппозном жару. Петрович помог ему выбраться из спальника и повел наружу. Ноги тряслись и подкашивались. Упав на топчан, Димка тут же впал в некое забытье.
Утро разбудило его свистом и пением птиц, дымом печки и кашлем Петровича, в окно тянулся бледный свет. Он лежал под теплым тулупом и чувствовал себя хорошо. Можно уже, наверное, домой, подумалось ему.
Петрович словно прочитал мысли.
- Нет, парень, домой тебе рано. Это еще начало. Я деньги не за красивые глаза беру. Чтоб уж с гарантией.
- А вы и гарантию даете?
- Даю. Ненадолго. Потому как пакость эта вернуться может. Я про тварюшку.
- А ... рак?
Петрович пожал плечами.
- Есть иди, философ.
После завтрака Димка еще раз ходил в пещеру, лежал там в теплом спальнике, но уже не весь день до вечера, а только до обеда. Тварь не появлялась, свет не жег, манил, переливался. Но все равно Димка чувствовал себя усталым.
На третий день тварь вернулась! Он видел ее опять же краем глаза и, полностью подчиняясь инструкциям, изо всех сил сопротивлялся (мысленно) вторжению. Он чувствовал неприятное ощущение под ложечкой, вновь пришла тошнота, но Димка сопротивлялся.
Вновь Петрович привел его под руку в домишко и уложил спать.
Во сне он слышал шум сосен и водопадов.
Петрович разбудил его до рассвета. Димка сонно раскрыл глаза и попытался уловить обрывок сна - волшебный, яркий, нереальный. Как из сказки выдернули в унылую заводскую зону. Петрович не обратил внимания на его недовольный вид, усадил на вершине в позу предположительно лотоса (по правде сказать, просто по-турецки) и велел углубиться в себя, глядя на восток. Димка честно прикрыл глаза и попробовал. Не думать получалось плохо, все время в голову лезла мысль, что он все-таки о чем-то думает, а этого делать нельзя. Но вскоре он принялся вспоминать свой сон и сосредоточился на запомнившемся ощущении.
Потом он, кажется, задремал, потому что совершенно четко увидел волнующуюся зелень, крепкий запах дубовых листьев, бледные фиалки у мощного ствола и... услышал звук деревянной дудки. Его хотелось слушать и слушать, и Димка принялся во сне думать, как можно записать эту музыку нотами.
Разбудил его Петрович. Солнце стояло уже высоко, Димка сидел на самом солнцепеке, ему напекло макушку, совсем как летом.
Они ушли в тень и с удовольствием принялись хлебать из мисок окрошку: лук, колбасу, вареную картошку, чеснок, залитые водой с уксусом.
Еще два дня прошли так же: с утра Петрович усаживал своего пациента медитировать, потом он мог гулять по окрестностям, собирать хворост для печки, готовить, словом, заниматься бытом. Один раз, спустившись по склону, Димка набрел на здоровенную семью опят, из которых получилась отличная жареха.
С высоты Димка оглядывал простор, аккуратные лоскуты полей, ленты дорог, силился разглядеть в голубоватой дымке городок, откуда приехали, но не сумел.
На третий день Петрович велел собираться домой. Тем же порядком спустились они с горы, еле втиснулись в пазик, который так и не приобрел естественной окраски, и покатили обратно.
Мать встретила его как из армии: охала, плакала, прижимала к себе. Димка, отвыкший за какие-то семь дней от жилища, рассматривал комнату с любопытством, трогал ноты, стол, гитару, присел к роялю и попробовал подобрать ту мелодию, однако пришлось встать и отвечать на материны вопросы.
Назавтра она повела его в больницу, показывать Сергею Николаевичу. Дефицитный талон на томографию был выдан на следующий день по каким-то каналам, о которых Димка не знал и знать не хотел. Он равнодушно положил голову, куда было сказано и так же равнодушно встретил немерянное удивление медиков. Пригласили какую-то седую, крашеную женщину, еще двоих. Они задавали ему много вопросов, на которые он как мог отвечал. За результатом велели приходить через два дня. Врачи поглядывали с удивлением и опаской. Мать, получив снимок и поговорив с врачом, расплакалась от радости, а Димка вспоминал уже поблекшую в памяти чернильно-синюю влагу и гибкую тень, скользнувшую вбок.
Проснувшись на следующий день, Димка потянулся, полежал немного, отходя от сна, и вдруг резко подпрыгнул на постели. Он же здоров! Он подбежал, как был в трусах и майке, к старому пианино и принялся наигрывать любимое. Потом он выскочил в большую комнату и побежал дальше - на кухню. Мать была на работе, завтрак стоял на столе, прикрытый беленьким полотенцем. Есть не хотелось, настроение было отличным и все же где-то глубоко копошился червячок. Что-то он забыл, что ли?
Мать весь вечер вздыхала, вспоминая, что они должны целителю еще тысячу баксов, но Димке было наплевать. Петрович сказал ему, что он должен будет кое-что доставить ему из другого мира, куда он вхож, а Петрович нет. Когда Петрович придумает, как именно.
А потом прибежала соседка - та самая, что рассказала матери про Петровича и со злой радостью сообщила, что Петрович сидит. Шарлатан он и обманщик, денежки только тянул, зато теперь всем потерпевшим сказали объявление писать и деньги вернут, громко рассказывала соседка, а Димка все слышал из своей комнаты и поражался нелогичности сплетницы. Хлопнула дверь. Зашла мать с просветленным довольным лицом повторила то, что Димка уже слышал.
- Ма, ну он же меня вылечил, - укоризненно сказал Димка и тут же напоролся на отповедь, был обозван легковерным дурачком и недотепой.
- - Он, поди, посмотрел, что ты вот-вот сам выздоровеешь и взялся как бы лечить, - объяснила мать, словно забыв начисто, как плакала в подушку, услышав приговор сыну. - Сегодня же заявление напишу, такие деньжищи на дороге не валяются.
Попытка его возразить наткнулась на крик матери:
- Смотри как заговорил! Мать на чужого дядю променял! Да тебе стыдно должно быть! Я ради тебя...
Чтобы не слушать этого крика, он вышел из дома. Куда податься? К приятелям не хотелось, да и какие это, по совести, приятели? Он решил съездить, посмотреть хоть с улицы на дом Петровича: как он там, без хозяина.
Петрович сидел. На скамеечке у дома, во дворе, сплошь устланном мокрыми кленовыми листьями, и бормотал себе под нос:
- И восемь длинных ног сверкают... восемь длинных ног в его блестящем животе.
- Петрович, - нерешительно окликнул Димка.
- Что пришел? - неприветливо отозвался целитель.
- Да вот... Я ж еще должен... Вот пришел.
- Должен... Вишь как обернули. Шарлатан я... Уж прибегала тут одна, деньги, говорят, верни, раз ты шарлатан. Я у нее внучку вылечил от церебрального паралича...
Петрович явно был обижен, но все-таки оторвался от лавки и пригласил своего пациента в дом. Сидя на теплой кухне рядом с шумящим чайником, Димка внимательно слушал рыжего целителя. Оказывается, тот уже придумал, как можно выполнить задуманное. По опыту зная, что из объяснений он все равно толком ничего не поймет, Димка не стал особо выспрашивать. Он просто лег на жесткую кушетку и прикрыл глаза.
... Над ним расстилалось удивительно чистое небо - синее-синее, не выцветающее от зноя. Слух его был наполнен тысячью звуков: шелестом, шорохом, поскрипыванием, бормотанием, свистом, чириканьем, щелканьем и такими, каким название-то подобрать трудно. По коленям его ласково водили длинные травы. По его жилам струился сок, проникая в каждую малую жилку, в каждый листок. Листок? Димка с трудом осознал, что он человек и он - дерево, чувствует и осязает одновременно как они оба. Такой покой, такая чистая бездумная радость жизни сейчас текли в нем вместо крови.
... Что он чуть было не забыл, кто он есть на самом деле. А кто я есть на самом деле? - шевельнулось в мозгу. В мозгу... значит, человек.
Наступал вечер, огромное небо оставалось все таким же чистым, только сменило цвет, окрасившись в глубокий темный цвет с выцветшей алой каймой догорающего запада. Звезды. Ветер. Травы.
И вдруг Димка встрепенулся. Он узнал ту самую музыку, которую наигрывала в его сне деревянная дудка. Она приближалась и приближалась и остановилась у самого его подножия. Вместе с ней пришел смех - красивый. Как музыка и столь же неземной. Необидный смех, радостный и тихий. Разговор - как шепот ветра в ветвях. Напрягая все силы, Димка попробовал увидеть их - кто шептался, смеялся и играл на дудке в траве у дубового ствола. И неожиданно увидел остро сфокусированным зрением: две юные женщины и молодой мужчина. Только ростом они были - примерно с куст таволги, что рос поодаль. Или это казалось так с высоты его роста? Он не мог понять, в глазах двоилось, а душа жадно прислушивалась к незнакомому языку, музыкальнее которого он не слышал в своей жизни.
Над горизонтом стал стремительно подниматься в небо розоватый разбухший шар луны. Когда лунный свет достиг его подножия, сидевшие под ним маленькие люди оставили музыку, мужчина сунул дудку в дупло, и все вместе легко побежали вглубь леса. Там - Димка знал это неведомым чутьем, ни разу не тронувшись со своего места, - там луна озарила лесное озерцо, с темной осокой по берегам. Маленькие люди бросились туда - купаться в пронизанной лунным светом воде...
Тут он вдруг почувствовал, будто летит с невероятной высоты, ему не хватало воздуха, Димка зажмурился (а вы пробовали - зажмуриться с закрытыми глазами) и упал, он это ощутил совершенно явственно, на ту же дерматиновую кушетку. Он полежал, приходя в себя от головокружения, и открыл наконец глаза.
Комната в доме Петровича, сам Петрович, склонившийся над ним, потолок, выкрашенный давно старой водоэмульсионкой, трещины, провод вдоль балки со смешными фарфоровыми изоляторами, похожими на гирьки.
Димка пошевелился, с трудом заставлял двигаться одеревеневшее тело, сел и почувствовал какое-то неудобство: в кармане что-то лежало. Он сунул туда руку и достал маленькую деревянную дудочку, с несколькими дырочками, тщательно отполированную руками музыканта.
Петрович бережно взял у него из рук дудочку, поднес к губам и легко подул в нее. Оглядел дудку и начал неуверенно наигрывать какую-то немудреную песенку. Димка смотрел на его плохо гнущиеся толстые пальцы, перебирающие по дырочкам, и удивлялся: Петрович казался ему совершенно не сентиментальным человеком, которого может радовать такая спотыкающаяся простенькая музыка. Он примечал, как изменилось его лицо: из простецкого оно сделалось каким-то хищным, острым, рыжая борода уже не казалась деревенской, скорее пиратской, глаз сверкал из-под лохматой брови. Он весь как будто проснулся.
Петрович перестал играть, еще раз оглядел дудочку и сказал, не скрывая радости:
- Ну спасибо, Димыч! Я теперь на коне! Теперь мне ничего не страшно. Ночуй-ка у меня. Поздно уже, только матери позвони, а то с ума, поди, сходит.
Димка наткнулся взглядом на ходики, показывавшие почти без четверти двенадцать. Ночи, разумеется. Он мысленно охнул: мать там икру мечет. Убьет ведь. Быстро добежал до почтового отделения, набрал номер. Мать выслушала молча, почти не ругала, видимо, была рада, что сынок нашелся, и велела утром с первым же автобусом отправляться обратно.
Октябрь щедро сыпал дождем на крыши и улицы. Та же словоохотливая соседка принесла новость, что судить Петровича будут в областном центре, на следующей неделе. Людмила Семеновна и сама знала: ей пришла повестка как свидетельнице. Она сомневалась, ехать или нет, тревожно посматривая на сына, который за эти дни похудел и сделался неразговорчив. Впрочем, никаких размолвок между ними больше не происходило. Димка в основном сидел за пианино, сочиняя и играя что-то непонятное, помогал матери по хозяйству. О Петровиче никто не вспоминал. Но повестка была делом официальным и, успокоив себя мыслью, что если Петрович не виноват и не шарлатан, то ничего ему не грозит, она все-таки поехала. В областной центр нужно было приехать с вечера, чтобы успеть в суд в назначенное время, поэтому Людмила Семеновна договорилась со школьной подругой, что остановится у нее.
Димка остался один. Людмила Петровна была не права, думая, что сын расстраивается из-за участи своего исцелителя, с которым он, выросший без отца, вроде подружился. Нет, Димке было его жалко, но Петрович же сказал, что теперь ему ничего не страшно - он хорошо запомнил это - и верил, что он не пропадет. Его мучила музыка. Он уже давно подобрал на пианино слышанную им тревожащую музыку маленьких людей, записал с десяток вариаций, но ее хотелось слышать еще и еще. Просыпаясь ночью, он ловил себя на том, что мычит ее сквозь сон. Она была словно вода, которой невозможно напиться.
Эх, услышать бы еще разок ту дудку. Димка всерьез уже размышлял, как бы ему самому попасть туда, где ветер шумит в дубовых ветвях под бескрайним чистым небом, а в траве маленький музыкант играет то самое, мучительно прекрасное. Но как это сделать без Петровича?
Выглянуло солнце, и он решил пройтись: давно не был на улице, тем более в парке. Димка вышел, продолжая размышлять. Петрович объяснил ему, как именно можно сосредоточиться на той части своего "я", которая существует в ином мире. И видимо, что-то он понял из объяснений, раз сумел попасть за границу этого мира. Только тогда рядом был Петрович.
В парке по случаю буднего дня народу было мало, но Димка все равно прошел подальше от глаз, на берег прудика, загороженного мощными тополями. Людей ему видеть не хотелось совершенно. Не прошло и пяти минут, как за спиной послышались нарочито громкие вульгарные голоса, прямо за спиной он ощутил чужое присутствие: кто-то едва не дышал пивом ему в затылок.
- Ба, да это музыкант тут спрятался!
- Му-зы-кант? Этот вот? Мудак он, а не музыкант.
- Пацаны, эт он клево от армии отмазался. Поди, у мамашки деньги есть.
Димка повернулся. Четверо парней постарше смотрели на него с откровенной неприязнью, выискивая, к чему бы придраться. Не найдя повода, крайний размахнулся и ударил Димку в грудь, как бы шутя, но больно, злобно. Он развернулся в его сторону, сжимая кулаки, но тут же получил пинок в голень от другого парня. Дальше удары посыпались один за другим. Парни мешали друг другу, толкались, а Димка отступал, пока не потерял опору, не поскользнулся и не свалился в пруд под громкий мат нападавших. Он стоял почти по пояс в грязной холодной воде, а компания торчала на берегу и продолжала материться. Никому не хотелось лезть в пруд, но и оставлять его так было неохота.