Несколько лет назад мне позвонили из учёного совета организации, в которой довелось долгие годы когда-то работать и пригласили поучаствовать в обсуждении работы, представленной одним из аспирантов на соискание ученой степени кандидата технических наук по специальности обработка металлов давлением. Уточнив, кто является соискателем и узнав, что диссертацию будет защищать аспирант, много лет назад работавшая в подразделении предприятия, которое в те годы довелось возглавлять мне, а её научным руководителем является мой приятель и тоже бывший подчинённый, я согласился выступить на ученом совете, решив их поддержать.
Прибыв в назначенное время в зал заседаний, я встретил многих знакомых, бывших коллег, с которыми когда-то работал до ухода в собственный бизнес.
Присутствовавшие ожидали предстоящую защиту, по-видимому соскучившись по таким событиям, происходящим не часто за последние пару десятилетий, а уж защита по представляемой теме , связанной с прессованием металлов, была чуть ли не единственной за прошедшие годы. К моему удивлению, специалистов, обработчиков, обладающих ученой степенью, было всего двое: научный руководитель соискателя и я. Все остальные были представителями материаловедения и прочих специальностей, весьма отдаленно представляющих: о чём идёт речь, и на чём строится предмет защиты...
Защита была скучная. Работа, как говорится, высосана из пальца, исследования надерганы из работ тридцатилетней давности научного руководителя соискателя. Практической ценности эти исследования не имели как в прошлые годы, так и в момент защиты, поскольку применить их на практике, в производстве, было абсолютно не реально. Все остальные, как мне показалось, также без интереса выслушали доклад и вопросы, которые они задавали, касались в основном оформления работы, но не её сути. Я, как и намеревался, поддержал диссертанта, предварительно высказав ряд не принципиальных замечаний, но при этом, сильно покривил душой, понимая, что такая работа никогда в прошлом, даже не была бы допущена до защиты. Требования были совсем другие, да и люди, оценивавшие диссертации, были иного масштаба и уровня знаний и проскочить с такой диссертационной работой, без внедрения и экономического эффекта, было абсолютно нереально. Но времена изменились, изменились и подходы: многие сегодняшние защиты абсолютно обесценены и не являются следствием проделанной большой научной и внедренческой работы.
Размышляя над этим, я мысленно перенёсся во времена более чем сорокалетней давности, когда и сам был аспирантом и готовился к защите диссертации. В отличии от абсолютного большинства аспирантов нашей организации, я не работал в исследовательской лаборатории - работал в цехе технологом, не корчил из себя учёного и писал диссертацию без особого рвения. И только надбавка к зарплате за учёную степень была для меня весомой причиной, позволяющей выйти на другой, более обеспеченный уровень жизни. Правда, даже в те годы, уровень моих доходов уже был значительным за счёт получения авторских вознаграждений за подаваемые и внедряемые рационализаторские предложения и изобретения. На каком-то этапе я понял, что рационализация является существенной прибавкой к зарплате, а цех - был настоящим Клондайком по извлечению прибыли за счёт различных улучшений технологии и оборудования. По результатам этой моей кипучей деятельности, мне даже было присвоено звание "Лучший рационализатор Москвы" с соответствующей премией. Подача предложений стала уже творческой и финансовой ежемесячной необходимостью, а поэтому, в списках премируемых, вывешиваемых на стенде рационализаторов, около проходной, я ежемесячно находил свою фамилию и суммы вознаграждения: от 100 до 200 рублей, что по тем временам, с учетом моей зарплаты 180 рублей, в сумме, составляли приличные деньги, позволявшие мне вести вполне обеспеченный образ жизни, со всеми вытекающими отсюда возможностями для молодого и свободного мужчины. И я активно пользовался всеми теми соблазнами, которые предоставляла мне жизнь. Поэтому диссертация не была самоцелью, а по сути, пришла без особых мозговых перенапряжений и штурмов и была следствием каждодневных цеховых наблюдений за технологическими процессами: их улучшениями, совершенствованиями, а иногда и кардинальными изменениями, размышлений и расчётов, внедрения рац. предложений и изобретений подаваемых в соавторстве и часто единолично, а также статей в научных журналах, описывающих всё вышеперечисленное. Но это всё было для меня обыденной работой, от которой я получал моральное и финансовое удовлетворение. Я обладал неплохими специальными знаниями полученными на работе в цехе от моих первых наставников и многие из этих знаний, существенно отличались от теоретических описаний в учебниках и научных изданиях, что и позволило мне, со временем, сделать ряд принципиальных уточнений в основы теории прочности прессового инструмента и расчета усилия при прессовании особо тонкостенных труб, а главное, удалось найти способы повышения точности при прессовании труб и на этой основе был разработан Стандарт на прессовано-калиброванные тубы, который и применяется до сих пор, что позволило снизить вес погонного метра труб и получить огромный экономический эффект.
Но моя вполне успешно развивающаяся производственная и научная карьера, по многим причинам, нравилась, естественно, не всем: за спиной кое-кто из недоброжелателей говорил, что я иду в науку грязными ногами, намекая на мое цеховое настоящее... Но это были частные случаи и, в основном, в те годы, моё становление формировалась в окружении блестящих, сравнительно молодых, но уже зрелых ученых, с которыми мне довелось не только сотрудничать и набираться от них знаний и опыта, но и на разных этапах своей жизни ещё и тесно общаться в неформальной товарищеской обстановке. Среди них, в первую очередь, был мой первый и главный учитель и наставник,Муратов Рустэм Измайлович, а также - Клейменов В.Ф, Локшин М.З , Гильденгорн М.С и Сиротинский М.С...
В те годы, во время подготовки своей диссертации, мне посчастливилось познакомиться и подружиться с потрясающим человеком и талантливейшим ученым Борисом Александровичем Прудковским, профессором, доктором технических наук, пользовавшимся большим уважением и авторитетом в кругу специалистов-прессовщиков. С ним я познакомился в кабинете у руководителя моей диссертационной работы, профессора Ерманка Михаила Зиновьевича, человека, обладающего энциклопедическими знаниями и беспрекословным авторитетом среди ученых - металлургов различных областей знаний. К Ерманку я приходил тогда, когда он назначал мне встречи для обсуждения и критики отдельных частей моей работы... В тот день я приоткрыл дверь кабинета Ерманка, поздоровался и попросил разрешения войти. Михаил Зиновьевич продолжал общаться с моложавым, седовласым мужчиной небольшого роста, о котором я знал, что он - уважаемый профессор из института стали и сплавов, лет на 10-15 старше меня, часто бывавший на нашем предприятии, принимая участие во всевозможных заседаниях учёного совета, защитах диссертаций и редакционной коллегии научного журнала нашей отрасли. Не поворачивая головы в мою сторону, Ерманок предложил мне своим хриплым, прокуренным годами голосом, зайти в кабинет и присесть. Не отвлекая собеседников, я разложил на столе для посетителей свои документы и приготовился к обсуждению, но в этот момент раздался звонок селекторной связи и диспетчер сообщил , что Ерманку нужно срочно прибыть к генеральному директору нашего института, академику Белову Александру Фёдоровичу. Михаил Зиновьевич развёл руками, показывая, что вынужден нас покинуть, попрощался с Прудковским, а мне сообщил, что назначит новый день и время встречи. Он быстро вышел из кабинета, а я стал собирать со стола свои бумаги и раскладывать их в папку. В этот момент, профессор Прудковский заговорил со мной и, протянув руку, заикаясь произнёс: "Ббборис Пппрудковский". Я крепко пожал протянутую руку и сказал: "Я Вас знаю, Борис Александрович". Профессор посмотрел на меня своими косящими глазами, так, что я не смог сразу определить в какую сторону он смотрит и, махнув рукой, приказал мне: "Нназывай меня ппросто, Бборис. И давай на "тты". Я не мог понять, за что мне выдана такая привилегия, однако, сделал попытку произнести. У меня получилось назвать профессора "просто Борис". В ответ я представился: "Меня зовут Михаил Эрлих". "Да наслышан - наслышан, "-заикаясь произнёс профессор. "Хочешь сегодня вечером послушать хороший джаз в ДК нашего института?"-заикаясь в отдельных словах, продолжил он. Я, конечно же, согласился: джаз я любил. Но при этом, стал лихорадочно соображать: а на фига я ему понадобился? Секрет раскрылся в тот же вечер, после концерта, на котором выступал абсолютно сумасшедшего вида, молодой, гениальный джазовый пианист-виртуоз по фамилии, если не изменяет память, Манукян... Борис , в отличии от меня, любителя джаза, был блестящим знатоком и коллекционером джазовой музыки. Когда он начинал рассказывать о джазе, его заикание куда-то напрочь улетучивалось. Под впечатлением концерта и рассказов профессора, произведших на меня сильное эмоциональное воздействие, мы, естественно, решили продолжить так хорошо начавшийся вечер и завалились в очень популярный в те годы ресторан "Гавана", расположенный на Ленинском проспекте недалеко, как оказалось, от жилища профессора. Бориса там хорошо знали, а поэтому нас сразу пропустили и нашли свободный столик. Прилично выпив, за откровенным мужским разговором, мы поделились своими семейными неурядицами: я узнал, что он тоже разведён и ищет спутницу жизни. "Да какая ж дура тебе откажет?" - сильно нетрезвым голосом воскликнул я и продолжил, показывая указательным пальцем на потолок: "Ты же - Профессор!!!". Борис улыбнулся, посмотрев четко на меня, а не в разные стороны. Его косоглазие, под воздействием алкоголя, существенно уменьшалось, в отличие от людей, не страдающих этим недугом, которые сильно выпив, напротив, часто абсолютно косеют. Да и его заикание куда-то исчезало, поэтому он и любил выпить в приятной ему компании и вдоволь наговориться без всяких помех. Вообще, он оказался настолько интересным, разносторонне образованным человеком, что общение с ним было истинным удовольствием. Кроме того, что он был известным учёным, Борис также состоял в союзе журналистов России, чем мы впоследствии часто пользовались, проходя по его членскому билету в ресторан Дома журналистов. Борис также был экспертом при Генеральной прокуратуре СССР и часто проводил всевозможные замысловатые экспертизы на основе методик математического моделирования и планирования, которыми он блестяще владел. Однажды даже рассчитал траекторию падения студента из окна общежития МГУ. И на этих расчетах сделал заключение о возможной виновности в случившемся соседа по комнате.
Вообще, хорошо знавшие Бориса люди, абсолютно забывали о его физических недостатках и наслаждались общением с этим умным, вспыльчивым, но добрым и отзывчивым человеком, особенно по отношению к тем людям, которые становились его друзьями. Так вот, сидя в "Гаване", после изрядных возлияний, он задал мне вопрос: знаю ли я Наташу Зотову, работающую в нашей организации, которая ему очень нравилась, о чём он мне и сообщил , после очередной рюмки. Я очень удивился вопросу и рассказал ему, что мы с ней знакомы с первого класса и учились даже в одной группе института, с первого - по пятый курс. "Она мне почти как сестра", - закусив, после очередной рюмки, продолжил я. Он откуда-то уже знал, что мы с ней дружим и поэтому, путём такого манёвра, через знакомство со мной, решил познакомиться с Наташей. "Да я Вас познакомлю, без проблем, о чём речь?..." - бахвалился я. Уже перед самым закрытием ресторана мы, допив очередной графинчик, разъехались по домам, договорившись созвониться. На следующий день, я позвонил Наташке и сообщил ей, что выдаю её замуж за профессора и что она скоро, в одночасье, станет профессоршей. Вдоволь нашутившись и насмеявшись на эту тему , мы договорились о встрече у меня на квартире в ближайшую субботу, вечером. В назначенное время мы, с Наташкой, сидели у меня, слушали пластинки "Smokie" и "Eruption". Музыка лилась из огромных колонок, моего музыкального центра "Panasonic", который был в те годы верхом желаний большинства меломанов страны. Под музыкальное сопровождение мы пили белое вино, закупленное мной специально по этому случаю, заедая дефицитными конфетами "Птичье молоко". Впрочем, что тогда было не дефицитом?...
Раздался звонок в дверь и я пошёл встречать "жениха", профессора. Борис вошёл с букетом белых гвоздик, бутылкой "Советского шампанского" и "Киевским тортом". Я представил "женихующихся" друг-другу, усадив их рядом, сам сел в кресло и дал возможность Борису выговориться и произвести впечатление. Поначалу он сильно волновался и заикался на каждом слове. Потом - долил себе до верха бокал шампанским, выпил его залпом и тут же заговорил без запинки. Наташка спросила его с ехидцей: "Борис Александрович, а Вы случайно не алкоголик?". Немного смутившись, но не стушевавшись, Боря ответил: "Да, алкоголик, но не случайно, а вполне закономерно: живу один и других праздников души пока, кроме алкоголя, на горизонте не вижу, но очень надеюсь, благодаря Вам, Наташа, излечиться от этой пагубной привычки". Я скорчил смешную рожу и многозначительно посмотрел на Наташку. Мы весело провели оставшееся время, а потом Борис поехал провожать потенциальную невесту домой... Какое-то время, они пытались встречаться, но что-то не задалось. Боря очень переживал и я несколько раз звонил Наташке и выговаривал ей, что она дура, а она только смеялась в ответ. В те годы у меня было полно подружек на любой вкус и я не прекращал попыток его с кем-то познакомить, но ему никто кроме Наташки не нравился. Вот такая непонятная любовь... Правда, несколько позже, Борис Александрович всё-таки сам нашёл свою любовь и женился на замечательной и красивой женщине, Верочке, которая была с ним до последнего дня его яркой жизни...
Иногда я думаю: на чём могла строиться наша с профессором дружба в те годы? Скорее всего, он ощущал себя рядом со мной моложе, а я - умнее. Так что, наши отношения, были вполне равноценными. Однажды , выпивая у меня, он спросил: почему я тяну с защитой? Я ответил, что в жизни столько соблазнов и не хватает времени для завершения и оформления материала в необходимом порядке и в соответствии с существующими правилами. Он, внимательно посмотрев на меня и о чём-то задумавшись, спросил: "Могу ли я посмотреть все твои материалы?". Я выложил на журнальный столик и диван три огромных папки с исследовательскими работами, публикациями в научных журналах, авторскими свидетельствами и уже написанными рукописями диссертационной работы. Он ещё раз внимательно посмотрел на меня, а потом произнёс: "Сбегай-ка в магазин и купи ещё одну бутылку водки и чего-нибудь закусить, а я пока посмотрю твои материалы". Я отсутствовал недолго, около получаса, а когда вернулся - застал профессора, вырезающим ножницами отдельные абзацы моей работы и склеивающим их в правильном, по его мнению, порядке. Он был очень увлечён работой и сказал, что ему ещё необходимо минут 30-40, предложив за это время нарезать чёрный хлеб, докторскую колбасу, которую удалось купить и солёные огурцы - дольками, полив их пахучим, рыночным, подсолнечным маслом. Между делом, мне ещё удалось сварить несколько картошек "в мундире", так что , закуска для продолжения банкета удалась вполне. На запах, исходивший из кухни, через сорок минут подтянулся Борис и мы, с чувством выполненного долга, смачно выпили по хорошей рюмке водки и закусили приготовленной мной простенькой, но вкусной едой. В промежутке между возлияниями, профессор похвалил меня, сказав, что, в принципе, работа уже закончена, но он хочет пару раз посидеть вместе со мной, совместив приятное с полезным, внести некоторые уточнения и завершить всё окончательно... Так оно и случилось: он быстро помог мне систематизировать все мои диссертационные материалы и работа "заиграла", как позже выразился мой научный руководитель, Ерманок. И через некоторое время, я, практически без замечаний, прошёл предварительную защиту. Была назначена дата защиты моей работы на учёном совете нашей организации...
Что из себя представляла защита диссертаций в те годы: это был безусловный яркий творческий этап в жизни любого учёного, достигшего определённого уровня. На учёный совет собирались, как на праздник,выдающиеся учёные, которые всеми силами и средствами ревностно охраняли своё место и нишу в науке, давая понять соискателям: где их место (ассоциации, возможны любые, вплоть до параши). Немногим диссертантам удавалось достойно пройти через это мелкое сито научного отбора, а кое-кому это сделать и не удалось. Поэтому никогда и никому из соискателей нельзя было быть уверенным в положительном исходе защиты, до завершения процедуры голосования членами учёного совета. Считалось удачей, если диссертанту кидали при голосовании не более двух, так называемых "шаров" (против). И спокойно выдохнуть можно было только через один-два дня после того, как спадало накопленное годами напряжение и наступала определенная опустошенность от понимания, что всё уже позади....
За несколько дней до защиты, мне позвонил один очень известный и уважаемый человек из научно-исследовательского института радиотехники, который руководил там разработкой волноводов, применяемых в системах наведения авиации, ракетной техники и в локаторах различных систем. Я не был сильно удивлён звонку, так как подумал, что этот легендарный человек, герой Второй Мировой войны , служивший в морской пехоте и потерявший на фронте в молодые годы ногу, руку и глаз, но не потерявший веру в жизнь, закончив после войны институт и став ведущим специалистом в своей отрасли, ранее многократно встречался с нами и ставил всё новые задачи по производству волноводных труб, которые мы всегда успешно решали. Однажды, он даже привёз кусок от разобранного пассажирского "Боинга", нарушившего в 1978 году границу и сбитого истребителями СССР над Карелией. Показав нам с Муратовым невиданную ранее волноводную трубу в виде буквы "Н", задумчиво спросил: "Ну, как Вам такая?". Мы ничего не могли сказать вразумительного, так как ничего подобного ранее не производили, но Николаю Ивановичу Емельянову, так звали этого замечательного человека, шутя ответили фразой из очень популярного в те годы фильма "Ко мне Мухтар": "Мухтар постарается". "Ну, уж постарайтесь пожалуйста", - ответил нам Николай Иванович, который уже в то время, в отличии от нас, четко представлял эффект достигаемый от применения подобных труб. Эту задачу мы тоже решили примерно через месяц, приведя в восторг Николая Ивановича, который обнял каждого из нас своей единственной рукой и ей же долго тряс в крепком рукопожатии наши руки. А ещё через месяц, мы с Муратовым были премированы приказом по Министерству приборостроения премией, по триста рублей каждому, что привело и нас в неописуемый восторг. Так вот, Николай Иванович Емельянов, на этот раз, звонил не для того, чтобы поставить перед нашим коллективом новую задачу, а откуда-то узнав, что у меня назначена защита, сказал, что хочет присутствовать и уточнил время и место проведения заседания учёного совета. В день моей защиты, несмотря на то, что я был абсолютно готов и знал, что нет таких вопросов, на которые я не смог бы ответить, тем не менее сильно волновался. Особенно я волновался, глядя на своего отца, скромно усевшегося в середине переполненного зала и видел по его лицу, что артериальное давление у него зашкаливает. Со вступительным словом, открывающим заседание учёного совета начал выступать его председатель, генеральный директор нашего предприятия, академик, Герой социалистического труда, лауреат Ленинской и государственных премий и и.т.д., Белов Александр Федорович. И в этот момент, заполнившие проход желающие послушать мой доклад, не нашедшие мест в зале, расступились и через образовавшийся коридор медленно, громыхая деревянным протезом по паркету зала заседаний, прошагал Николай Иванович Емельянов. На его пиджаке в такт стука протеза по полу, позвякивали три ордена солдатской славы всех степеней и медаль государственной премии, а все остальное пространство на груди пиджака занимали орденские планки различных воинских наград и наград, полученных в мирное послевоенное время за его вклад в развитие народного хозяйства и, прежде всего, оборонной техники. С таким "иконостасом" я увидел его в первый раз. Он был хоть и выдающимся, но скромным человеком, как и большинство фронтовиков, которых мне посчастливилось знать, и свои награды, по-видимому, надевал только в особенных случаях. Этот день, как я теперь понимаю, для него был особенным. Он был настоящим патриотом своей страны и это не надо было никому доказывать, достаточно было на него взглянуть. Песня "Хотят ли русские войны" была написана про него и про таких как он. Всё понимал и знал об ужасах войны, очень ценил и уважал людей, которые вносили свой вклад в обороноспособность Родины, считал их своими единомышленниками и приехал, чтобы поддержать меня, а если потребуется , то и защитить.
Живая картина , развернувшаяся перед глазами собравшихся, была схожа с живописной картиной художника Иванова "Явление Христа народу". Публика, находившаяся в зале оцепенела от увиденного: шедшего человека с протезом ноги, протезом руки, протезом глаза и со шрамом на лице, тянувшимся от уха до подбородка, а уж сколько шрамов было на его истерзанном войной теле - можно было только догадываться. Академик настолько расчувствовался, что даже попытался усадить Николая Ивановича на своё место, так как других свободных мест в зале не было. Но Николай Иванович замахал единственной рукой и категорически отказался. В этот момент откуда-то взялся стул, его установили рядом с Беловым и усадили на него Николая Ивановича. Мне было предоставлено время для доклада и я уложился в него, полностью раскрыв суть и смысл своей работы, а потом, насколько я помню, уверенно ответил на все вопросы, задаваемые членами учёного совета и другими специалистами из зала. После начались выступления и все они были положительными и хвалебными. Но когда взял слово Николай Иванович Емельянов, все притихли и прислушивались к каждому его слову, а говорил он обо мне такое, что я никогда не мог себе представить и поверить: какой я замечательный человек и специалист... Все члены учёного совета проголосовали "за", несмотря на то, что среди них был начальник кузнечной лаборатории по фамилии Тулянкин, многолетний, мягко выражаясь, недруг моего отца, от которого уж точно следовало ожидать "шар", не зависимо от качества диссертации, научного и внедренческого вклада работы. Но даже у него не поднялась рука проголосовать "против" ...
Прошло более четырёх десятилетий с тех пор, но память моя хранит образы тех замечательных людей, большинства из которых уже нет. С ними мне посчастливилось встретиться и общаться, идти рядом по жизни, творить и работать.