Он шёл по старому, заросшему сталь-травой шоссе и напевал вполголоса пошлую песенку. Несмотря на царящую жару, совершенно несвойственную для середины осени в этих местах, путник не снимал старую потёртую куртку-косуху из змеиной кожи, какие обычно носят байкеры или звёзды тяжёлого рока. Из-под украшенной потускневшими от времени клепками и цепочками косухи торчал тёплый мешковатый свитер в красно-зелёную клетку-ромбик. Мятый рюкзак из выкрашенного в черный цвет брезента, лямка которого охватывала левое плечо рокера, украшал огромный ярко-жёлтый значок-смайлик с красной окантовкой по краю. Глаза-крестики, кривой рот-полоска уголками книзу, стекающая из него струйка крови. И надпись будто бы сверкающими кислотно-зелеными буквами по красной кайме: "Улыбнёшься - я ударю..."
Тяжёлые "бульдоги" с металлическими носами топтали молодые ростки твёрдой, бритвенно острой травы с какой-то странной равномерной непоколебимостью. В разные стороны брызгал жидкий жёлтый сок, напоминающий разведенную гуашь. Соседние, уцелевшие травинки с жадностью впитывали попадающие на них кляксы. В природе ничего не пропадает впустую, как бы она не изменилась. На новеньких синих джинсах же, покрытых на бёдрах рядами облезлых, изодранных рок-нашивок, не было ни одного жёлтого пятна. Если бы кто-нибудь увидел, как беззаботно продолжает свой путь мужчина в змеиной косухе, то не поверил бы своим глазам: сталь-трава пробивала армированные шины тяжёлых грузовиков так же легко, как гвоздь-сотка, торчащий из ступени, пронзает босую ступню человеку, с размаха наступившему на него.
Он шёл вперед, напевая, и за каждым спетым куплетом следовал новый, словно эта песенка была бесконечной. Тяжёлое солнце светило путнику прямо в глаза, но он не прикрывал век. Бледное лицо было подвижным, выражение его постоянно менялось, словно идущий разыгрывал пантомиму перед толпой невидимых зрителей. Неподвижными оставались только глаза, тусклые, зелёно-карие, с застывшим в них выражением решимости. Взгляд был устремлен вперёд, к одному ему известной цели. Длинные тёмные волосы развевались от встречного ветерка.
Рокер, не обращая внимания на покосившиеся или поломанные знаки-указатели, проходил перекрёсток за перекрёстком, а когда достиг нужного, лучи переместившегося солнца играли на клёпках, украшающих змеевидным узором его правый рукав.
Остановившись у поворота, путник замолк и, прищурившись, осмотрел окрестности. Ответвление шоссе, на которое ему предстояло свернуть, слегка извиваясь, поднималось на пологий холм, ближе к вершине скручиваясь широкой спиралью. Склоны холма вдоль дороги покрывали аккуратные одно- и двухэтажные коттеджи, среди которых не было двух одинаковых. Вокруг не наблюдалось ни малейшего признака жизни, кроме одинокой струйки дыма, поднимавшейся с одного из внутренних двориков.
С лицом мужчины произошла резкая метаморфоза - оно застыло, сведённое гримасой (боли?), бледная кожа натянулась и пошла красными пятнами, брови изогнулись, редкая трёхдневная щетина на подбородке встопорщилась, глаза, словно от нечеловеческого напряжения, выкатились из орбит... Но уже спустя секунду черты человека в змеиной косухе разгладились, и он радостно улыбнулся, почти как ребёнок, получивший на день рождения желанную игрушку. Улыбка портила его, открывая неровные желтоватые зубы, уже давно не знавшие зубной щетки. Но ему всегда было наплевать, что о нём думают другие.
Путник внезапно крутанулся вокруг своей оси, хотя в такой как у него обуви сделать это было непросто, и исполнил несколько замысловатых па из танцев, что когда-то называли "джексоновскими". Кульминацией этого действа стал ещё более невероятный прыжок на метр в высоту в лучших традициях металл-идолов прошлого века, после которого мужчина приземлился прямо на колени. И точно на валяющийся на потрескавшемся от времени асфальте синий щиток, в котором образовались две внушительные вмятины.
Человек в кожаной куртке воздел руки к небу, словно желая обнять его бесконечность, и, слегка грассируя, нараспев произнёс: "Herzlich willkommen, Freund! Wir warteten schon lange Zeit!" Он медленно поднялся, отряхнул джинсы и, поправив чудом удержавшийся на плече рюкзак, пошёл на дым. На исковерканном щитке, откинутом тяжёлым сапогом в сторону, белела надпись "Herzlich willkommen in Steindorf".
На эту дорогу, ведущую в городок, ветер ещё не нанес семян сталь-травы или какой-нибудь другой дряни. Тяжёлые подошвы "бульдогов" путника крошили мелкие кусочки асфальта, вылетевшие из трещин, в чёрную пыль. Заброшенные, все как один обветшавшие коттеджи провожали человека мёртвыми взглядами грязных, по большей части потрескавшихся окон. Заросшие, одичавшие сады прилегающих к ним участков махали ему вслед ветвями деревьев, призывно и обречённо. Шелест листьев звучал как безнадёжный крик о помощи, последний, затихающе слабый. Но проходящего мимо это не волновало.
Пару раз "бульдоги" задевали натянутую поперёк дороги едва заметную, тончайшую леску растяжек, но вместо взрывов с обочины раздавалось лишь приглушённо-разочарованное "Пуффф..." На это идущий тоже не обращал ни малейшего внимания, словно так и должно было быть. Он уже чувствовал запах костра и жарящихся на нём колбасок, к которому примешивался пряный аромат домашнего яблочного вина.
Когда путник толкнул недавно покрашенную калитку в ограде выбивающегося из общей картины упадка и запустения, отремонтированного, дышащего чистотой двухэтажного дома, она открылась с лёгким, едва слышимым шорохом. Он снова улыбнулся - беспокойное лицо замерло, на нем отразилось блаженство - и прошёл в сад по аккуратно выложенной разноцветной плиткой дорожке. Цветы в клумбах, расположенных по обе стороны от неё, приветливо покачивались, будто кланяясь незваному гостю, тусклому взгляду которого предстала картина идиллии и полного удовлетворения.
Среди коротко стриженой лужайки, окаймленной ухоженной растительностью, была установлена небольшая жаровня, над которой, шкворча на решётке, рядком расположились несколько почти что уже дожарившихся колбасок, толстых и аппетитных, искрящихся капельками ароматного сока. На табурете рядом лежали блестящие щипцы для мяса - только идиот будет протыкать колбаски вилкой, разрывая их прожаренную, но нежную оболочку и теряя при этом сок, придающий им особенный вкус.
В двух-трёх шагах от жаровни у неказистого, но этим очаровательного столика, что-то бурча себе под нос, возился хозяин дома, впрочем, теперь - и всего Штейндорфа в целом. Он был невысок и толстоват, багровая лысина в венце серебристых седин задорно блестела на послеполуденном солнце. Быстрыми уверенными движениями он шинковал маринованные овощи, извлекаемые из выстроенных в колонну по высоте стеклянных и жестяных баночек.
Нарезанные кубиками и кружочками помидоры-черри, корнишоны, лук и стручки зеленой фасоли отправлялись в глубокую хрустальную салатницу порция за порцией. Нашинковав очередную партию, хозяин прикладывался к изящному бокалу матового стекла, предварительно приподняв его, словно во время тоста.
Незваный гость, застывший словно статуя, наблюдал за приготовлениями с задумчивым выражением на лице. Ни одна из пряжек или цепочек, которые в изобилии покрывали рокерскую одежду и обувь, не звякнула, ни пока он заходил в сад, ни пока стоял, разглядывая человека, к которому он пришёл. ЗА которым он пришёл.
Минуты три он буравил оживившимся, вдруг разгоревшимся взглядом дряблую спину человека в лёгкой цветастой рубашке. За это время хозяин успел сделать три глотка и один раз взглянуть на часы, удовлетворённо хмыкнув при этом. Мужчина с непослушным лицом широко улыбнулся своим желтозубым оскалом и, звонко хлопнув в ладоши, провозгласил на чистейшем немецком языке:
- Привет, дедуля!
Рука с ножом дрогнула. Лезвие прошлось по коже, прорезало плоть, стремясь добраться до кости указательного пальца. Струйка крови смешалась с овощным маринадом, покрывавшим разделочную доску, расплылась буреющими разводами. Нож с глухим стуком лёг на лакированную поверхность стола. Хозяин медленно повернулся, и два взгляда - чуть удивлённый блёкло-синий и горящий зелёно-карий - встретились, сшиблись, как два клинка.
Изучающий словно из ниоткуда появившегося гостя "дедуля" был не так уж и стар. На вид ему можно было дать лет шестьдесят с небольшим лишком. Гладкое, круглое лицо украшала аккуратная седая эспаньолка, на щеках играл румянец, а нос картошкой приобрел от времени и злоупотребления алкоголем сизоватый оттенок. Расстёгнутая рубашка, на кармане которой белела нашивка с вышитой черными нитками фразой "Dr. Prof. H. Zollm", открывала вид на впалую грудь, покрытую курчавящейся рыжеватой растительностью, и объёмное брюшко, свешивающееся через ремень бриджей.
Кровь из глубокого пореза на пальце хозяина дома грузными каплями падала в траву. Продолжая всё так же прямо смотреть в глаза пришельцу сквозь стёкла своих квадратных очков в тонкой оправе, "дедуля" неторопливо достал из кармана бежевых бриджей аккуратно сложенный треугольником платок и зажал им пораненный палец. Лишь после этого задал единственный подходящий у сложившейся ситуации вопрос:
- Кто Вы?
Гость помолчал, словно перебирая возможные варианты ответа. Его непослушное лицо, вроде бы спокойное мгновение назад, строило всевозможные гримасы: хмурились брови, раздувались ноздри выдающегося во всех смыслах, слегка скособоченного носа с горбинкой, слегка кривоватые губы будто танцевали, беззвучно причмокивали, растягивались в улыбке или вытягивались трубочкой. Хозяин молча наблюдал за этим, словно это было в порядке вещей. Когда мимика пришельца пришла в норму, он ответил глубоким грудным голосом, довольно приятным и звучным:
- Моё имя Рихард Фромм, майн герр. Сказать, что мне приятно с Вами познакомиться, извините, не могу, но отдам дань приличиям. Как Ваше самочувствие?
И улыбнулся. Если бы он привёл в порядок зубы, улыбку можно было бы назвать обворожительной. Для противоположного пола. Не будь она при этом столь издевательской.
- Благодарю, я прекрасно себя чувствую. - Напряженный басок хозяина прорезали нотки удивления, на лице, впрочем, не отразившиеся. - Я вижу Вас впервые, и в гости, насколько мне не изменяет память, я не приглашал даже знакомых. Вы меня знаете?
- Не знаю и не имею желания знать. Ни малейшего. А Ваши растяжки ярко демонстрируют, как часто у Вас бывают желанные гости. И шоссе, ведущее сюда, осмелюсь предположить, оказалось заброшенным исключительно по Вашей вине, хотя семена сталь-травы в некоторой степени сложно достать. Легально.
Фромм строил длинные витиеватые фразы, подчеркнуто вежливые, изящные, но в каждом слове сквозило нескрываемое презрение, повод для которого был не ясен хозяину. Он натянуто улыбнулся.
- То есть Вы заявились в такую даль к совершенно незнакомому человеку?! - Глаза за стеклами очков слегка расширились. - Моё имя...
- Меня не интересует Ваше имя, майн герр, тем более что оно вышито у Вас на рубашке, - снова улыбнулся человек в куртке из змеиной кожи, и в этой улыбке также было что-то змеиное. Бледное лицо его стало жёстким и злым. - Поймите, герр доктор, мне просто нужен был конкретный... - Рихард Фромм повторил это слово второй раз, выделив интонацией. - Конкретный человек.
Незваный гость несколько раз изящно взмахнул руками, словно крыльями, и добавил с ленцой:
- Вы, скорее всего не в курсе, герр Цольм. Таких, как Вы, редко ставят в известность, - и резко крутнулся вокруг своей оси. Из-под тяжёлых платформ "бульдогов" в стороны полетели стебли травы и куски дёрна. Многочисленные клёпки заскрипели, словно змеиные чешуйки, цепочки на джинсах и левом рукаве издали лёгкий мелодичный звон.
Пухлые щёки "герра доктора" побагровели, лоб покрылся испариной, и он сделал невольный шаг назад, врезавшись поясницей в высокий край столика.
От жаровни потянуло запахом обуглившегося мяса.
- Чего Вы хотите?! Вы понимаете, что нарушаете мой покой, которого я добивался столько лет?! И я... - отрывисто и как-то жалко вдруг затараторил доктор Цольм.
Рихард Фромм, с резко поскучневшим лицом, словно от того, что ему предстояло до смерти надоевшее, рутинное дело, уже ткнул было указательным пальцем в его сторону, собираясь прервать речеизлияния, вызывающие у него скуку, но сказать ничего не успел. Голос замершего у стола пожилого, почти облысевшего толстячка резко изменился, зазвучал вдруг с невесть откуда взявшейся энергией и властностью, зазвенел силой и уверенностью в собственных возможностях. Преобразилась и поза, стала вызывающей, исполненной достоинства и значимости.
- И я буду защищать своё право на покой! - проревел хозяин Штейндорфа. - Это! Мой!! ДОМ!!!
Каждое из последних трёх гремящих слов доктор Цольм сопроводил резкими рубящими движениями рук: левой - крест-накрест перед собой, а правой в завершение словно рассёк получившееся перекрестие напополам. Из-под ног у незваного гостя вырвалась волна земли и гравия, отшвырнула его на живую изгородь и похоронила тело под собой, место падения окутало густым облаком пыли.
Левой рукой, из пальца которой по-прежнему сочилась кровь, хозяин нащупал бокал с вином, а правой отёр лицо, на котором теперь красовалась маска удовлетворения и самодовольства.
Пыль медленно оседала.
Герр доктор отхлебнул вина и пробормотал себе под нос:
- Пошёл за курицей, а вернулся ощипанным. Эх, колбаски жаль...
И хмыкнул, сделав еще один большой глоток, спросил сам у себя, собравшись повернуться к столику:
- И зачем приходил?
Ответом ему послужили надсадные лающие звуки, напоминающие жёсткий грудной кашель. Но это был смех.
Кролик...
Из облака пыли выступила фигура смеющегося пришельца. Рихард Фромм был весь опутан шевелящимися побегами шиповника, шипы которого больше напоминали кривые острые когти какого-то хищника. Побеги извивались на его поджаром теле, словно змеи, елозили, переплетаясь, стремясь разорвать, прорезать одежду и плоть под ней, но не могли. А смеющийся человек хватал их незащищёнными руками, совершенно не страшась ужасных шипов, и срывал с себя плеть за плетью. Оборванные побеги корчились на земле, похожие на разрубленных червей, и истекали ручейками белой маслянистой жидкости.
Кролик замирает...
Глаза доктора Цольма полезли на лоб, он хватал ртом воздух не в состоянии поверить в происходящее, всё тело сковало непреодолимым ужасом. Пальцы непроизвольно сдавили бокал с такой силой, что толстое, прочное стекло хрустнуло, и остатки вина полились в образовавшиеся трещины. Полный страха и непонимания взгляд не отрывался от лица незваного гостя, назвавшегося Рихардом Фроммом, на левой скуле которого темнела тонкая полоса единственного пореза. По бледной, почти белой щеке медленно, как-то нехотя сползала одинокая багряная капелька.
Кролик замер перед удавом...
Рихард остановился в шаге от замершего профессора. Человек в змеиной коже был почти на две головы выше негостеприимного хозяина, и тому приходилось смотреть на него снизу вверх. Правую кисть гостя всё ещё оплетал последний длинный побег шиповника, слабо извивающийся как отброшенный ящерицей хвост. Свободной рукой Фромм одёрнул куртку и, пренебрежительно взглянув на омертвевшего герра доктора, быстрыми и ловкими движениями сплёл подобие венка из колючей плети, уже не подающей признаков той буйной жизни, что ещё минуту назад наполняла её, после чего водрузил своё творение себе на голову, словно корону.
Кролик смотрит в холодные глаза...
- Мне идёт? - улыбаясь, поинтересовался страшный человек и тряхнул головой, так что длинные тёмные волосы свободно рассыпались по плечам. Мимика его лица снова разбушевалась. В ответ прозвучало нечто нечленораздельное.
- Ну что же Вы так мычите, герр доктор. Вы ведь все-таки не бык. Говорите нормально!
Рихард Фромм легонько пихнул профессора в плечо, но ответной реакции не последовало, только череда неразборчивых мычащих звуков.
-А ведь Вы сначала дали мне надежду. Жаль. Всё как всегда. Кстати, я думаю, Вам это пойдет больше, майн герр!
На этих словах Рихард неуловимым движением сдёрнул с себя венок, растрепав волосы, и с силой опустил его на лысину вздрогнувшего профессора Цольма. Острые шипы вонзились в кожу, по седым волосам и словно постаревшему за эти минуты лет на десять лицу потекли струйки крови, но и теперь герр доктор не пошевелился, не отвел взгляда от постоянно меняющегося лица. Ладони Фромма мягко легли на опущенные плечи хозяина, испачкать руки в крови, каплями покрывающей рубашку, он не боялся. Беспокойное лицо склонилось, растянутые в улыбке губы оказались у самого уха бывшего хозяина Штейндорфа. Человек в змеиной коже доверительно зашептал:
- Поймите, лично против Вас я не имею ничего. Может быть, Вы хороший человек, несмотря на то, что некоторые меры предосторожности, предпринятые Вами, антигуманны. Вы надеялись на это место. Вы на заслуженном отдыхе. Вы жаждете покоя. Одиночества. Но кое-кому другому я очень сильно хочу отомстить. Так что Вы - невинная жертва обстоятельств.
Рихард Фромм прервался и пристально посмотрел в синие глаза за заляпанными кровью стёклами очков, ожидающе и даже заискивающе, как будто бы ждал чего-то.
Кролик не крыса...
Пролетела секунда, за ней промчалась другая. По щеке профессора скатилась слеза. Фромм тяжело вздохнул и тихо добавил:
- Жаль... Герр доктор, но Вы же знали, что надежды имеют обыкновение не сбываться.
Ладони сжались с нечеловеческой силой, и кости под ними затрещали. Только теперь очнувшийся от транса профессор заверещал, словно заяц, и задергался, пытаясь вырваться. Пальцы скользили по гладкой коже куртки, цеплялись за клёпки и цепи, оставляя на них следы крови и куски кожи - грани оказались острыми. Рихард Фромм поднял бьющееся тело в воздух и с размаха швырнул на землю, ударом ноги сшиб мешающий столик, отшвырнул его в сторону. Навалившись сверху на свою жертву, человек в змеиной коже вонзил зубы ей в шею, и по окрестностям прокатился дикий, нечеловеческий предсмертный вопль.
Брызнула кровь, словно под давлением, оросила зелень травы. Протяжный крик сменился бульканьем и затих. Треск угольев в жаровне смешивался с хрустом раздираемой плоти и жадным чавканьем, сопровождаемым мелодичным металлическим звоном. В тишине, окутавшей окончательно умерший городок, эти звуки разносились далеко окрест.
На багряно-зелёной поляне, растительность вокруг которой стремительно увядала, человек - если это был человек - жрал человека. В разные стороны летели ошмётки плоти и обрывки одежды, вырванные из суставов кости. Наконец окровавленный с головы до ног Рихард Фромм вырвал из разломанной груди несчастного профессора сердце и откинулся назад, протянул руки к небу, как доисторический охотник, благодарящий богов за удачную охоту. Из его горла вырвался счастливый победный клич, достойный скандинавских берсеркеров, и синеву над ним прорезала ослепительно белая вспышка падающей звезды, наискось перечеркнувшая диск солнца.
Людоед уже поднес к раззявленному рту свой трофей, но почему-то остановился. Заозирался вокруг, как если бы почувствовал присутствие кого-то ещё.
- Кто здесь? - уже по-английски спросил он пустоту, сначала тихо, а потом уже закричал во всю мощь. - Кто, мать твою, здесь?!
Рихард Фромм вскочил на ноги и со злобой пнул обезображенный, изодранный труп, замотал головой в поисках почудившегося ему наблюдателя. Слюна, смешанная с чужой кровью, пузырилась на искривленных губах.
- Любуешься?! - кричал он, потрясая над головой сердцем убитого им человека. - Покажись! Ну, иди! Иди же ко мне! Не хочешь?!
Внезапно его покрытое коркой застывшей крови лицо вновь обратилось к небу. В гаснущих, приобретающих обычное своё выражение глазах мелькнуло понимание. И людоед злорадно оскалился.
- Ты не можешь! - захохотал монстр в обличье человека. - Ты далеко, грёбаный шпион! Ну, ничего! Я найду тебя! Я приду к тебе! Приду, приду, приду-приду-приду! - зачастил он и сорвался на режущий слух визг:
- Приду и СЪЕМ ТЕБЯ!!!
Меня вышвырнуло из видения. Голова раскалывалась, перед глазами плыло. Окружающий мир переливался всеми цветами радуги. Я рухнул на колени в золотисто-серый песок пляжа и обхватил руками голову, разрывающуюся от боли.
Это была не обычная вспышка. Я не мог такого помнить, это что-то другое, что-то опасное. Но откуда это пришло? Прошлое это или настоящее? Может быть, будущее? Я не знал никакого профессора Цольма, местечко под названием Штейндорф, судя по названию, явно находилось где-то в Германии, но это всё, что мне было известно. И пока что ничего конкретного выяснить я не мог. От ангела за последний месяц не было ни слуху, ни духу, его первый визит оказался при этом последним, а мои тренировки по взаимодействию с материальными предметами, необходимые для того, чтобы наладить контакт с Эльзой и остальными, пока что вышли на тупиковую ветвь развития.
Я с трудом поднялся на ноги и огляделся. Моё "видение" длилось от силы минуту, багровое закатное солнце даже не успело сдвинуться с места, так же висело, на две трети диска скрытое далёкой горной цепью. Хмурый Петри нёс вахту немного в стороне от "студебеккера", угрюмо зыркал по сторонам из-под нахмуренных бровей, вырезая из причудливого корневища, подобранного на прошлом привале, какую-то фигурку. Кисти руки слабо светились алым.
Эльза спала на заднем сиденье джипа, а Дёрганый и Арон устроились на застёгнутых спальных мешках по обе стороны от костра-горелки. Оружие каждого лежало в досягаемости, заряженное и проверенное на всякий пожарный случай. Морская нелюдь и водные демоны неуклюжи и практически безопасны на суше (исключая, быть может, коралловых попрыгунчиков, способных прицельно плюнуть на несколько метров ядом, разъедающим кевлар и кожу на "раз-два"), но от непредвиденных случайностей никто не застрахован.
С утра нам предстояло ещё несколько километров ехать вдоль побережья до туннеля "Меркьюри". Хотя туннелем это место на данный момент можно назвать лишь по старой привычке. За последние годы Меркьюри разросся, превратившись в настоящий подводный город, в котором из-за окружающих его условий жизнь населения зависела от возведённых в статус закона правил безопасности, и наказание за их нарушение могло быть более чем страшным.
Несколько часов - и моя группа окажется в первом на нашем обратном пути оплоте цивилизации. Я ждал этого момента с некоторым нетерпением. Новые ощущения манили меня, кроме того - я надеялся, что в столь густонаселённом месте смогу встретить кого-то подобного мне. Кого-то, способного мне помочь, как минимум, ответив на некоторые терзающие меня вопросы, количество которых с момента моего невольного знакомства с чудовищем по имени Рихард Фромм изрядно возросло.
Beat'ngu (разг.) - диалектное сокращение от английского словосочетания "be eating you" - "съем тебя"