Дневник Константина Нойманна. Личная история длинной в жизнь.
***
Когда вы последний раз понимали, что действительно счастливы? Наверное, за маленькой чашкой ароматного, душистого глинтвейна на вашей веранде, построенной собственными руками. Именно тогда вы услышали первую мелодию деревенской ласточки, а тут, не трудно догадаться, осознали то, что в современном обществе все почему-то пытаются скрыть и упрятать - счастье.
Гертруда Нойманн в 1943 году не могла смириться с её обязанностями в государстве: "Церковь. Кухня. Дом". Её отец - прославленный лекарь, мать - учительница младших классов.
"Один их лечит, вторая их детей учит!" - думала Гертруда, до боли в сердце озлобленная на своих родителей за потакание нацистам.
Когда мы первый раз встретились после войны, а было это, кажется, в 1967, тогда она мне и рассказала эту историю разочарования. Когда произошла Корюковская трагедия, девушка находилась в положении, поэтому практически не выходила из дома. Думаю, мысли Гертруды были направлены только на ребёнка, то есть на меня - Константина Нойманна.
***
Детство моей матери невозможно назвать ужасным, оно было омерзительным. Над ней смеялись в школе, потом дома, потом на первой работе, продавцом литературы, в том числе и еврейской, потом, когда объявила, что хочет задушить Гитлера чёрным со свастикой галстуком отца. Читатель может подумать, что Гертруда жестока, цинична и груба, но смогли бы вы идти навстречу обезумевшей толпе, сидеть тет-а-тет на скамье с эсесовцем и в его жалкое лицо говорить истину?
Она неслабая. При оскорблениях лицо моей мамы ничуть не менялось, только голубые глаза отливали красным пламенем. Развитые в ней равнодушие к обыденности и сила воли воспитаны романами Ремарка, Лондона, Гюго о сильных личностях. Ровно так я и думал, пока не узнал, кто мой отец...
***
Тогда Гертруде было семнадцать лет. После полного отсутствия покупок за тринадцать часов, она отправилась к фрау Мутерперель, еврейке, чья фамилия дословно значит "морская жемчужина". Хотя было уже около получаса, мать знала: биргартен кишит фашистскими паразитами.
- Выпьем за фюрера, хайль Гитлер!! - кричал самый толстый из них.
- Хайль Гитлер! - эхом ответил каждый.
Гертруда пыталась рысью пройти мимо них, присев и плотно прижавшись к стенке, она ничком, глотая грязь и нюхая запах нацистских сапог, почти ускользнула.
- Ты какого чёрта там делаешь? - громко взвизгнул один из них, остальные, как марионетки, повернули шеи.
- Я поскользнулась.
Позже я понял, что именно эти два слова: "Я поскользнулась" - уничтожили самое девственное внутри моей матери.
Казалось, в эту секунду смеялась вся Германия. Но Гертруде было не до смеха, она поняла: убежит - подумают еврейка - убьют, останется - потеряет честь.
- Фамилия? - спросил самый старый.
- Нойманн.
- Имя?
- Гертруда.
- Что за идиотское имя? Ты что из себя возомнила? Богиня какая-то? - спросил парень, ровесник мамы, отчеканивая каждое своё слово, - тогда показывай свои прелести! - он получил тонну уважения даже среди мужчин приличных на вид, они изменились во всех отношениях.
Её отвели на задний двор. Там она познала мир, увидела людей в их настоящем, животном облике, поняла, что пение птиц теперь превратиться в истошный крик, а остальная часть жизни в существование. Так, навсегда изменилась жизнь моей мамы, моей любимой мамы.
***
Прижавшись влажным от слез лицом к фрау Мутерперель, Гертруда была подавлена, разбита, растянута. Только эта милая старушка искренне понимала её: обе отверженные.
- Почему они сделали это? Почему я смотрела в их добрые лица, а там пустота, пепел? Почему фашисты стали такими? Для чего всё это? Почему нельзя прекратить войну, жить мирно, молиться Богу и смотреть на руки, в которых не будет оружия, и радоваться, со слезами радоваться? Почему?
- Не знаю, детка, не знаю,- почти шепотом ответила фрау,- пойми: никто не хотел глумиться над тобой. Эти люди не знают, что делают. Ночью они пьют и насилуют, а днём воюют беспрерывно. Фашисты забудут и тебя, и меня, и всех, кого сожгли месяц назад в Хатыни. Нас объединяет вера, да, детка, вера в счастливое будущее,- эти слова фрау произносит с комом в горле,- увы, уже не наше. Мы с тобой, Гера, никогда не умрём бесследно. Твой ребёнок сделает что-то великое, я обещаю!
Не замечали ли вы, что порой и на собственной веранде вас одолевает чувство печали. Чашка глинтвейна становится холодной, пустой, а ласточка улетает в южные края искать новый мир, петь песни уже другим грустным людям.
***
Шестого ноября 1944г. - русские освободили Киев, тогда родился я, намного раньше положенного. Как рассказывала мне позже Гертруда, роды были ужасно тяжёлыми. Она думала, что сегодня точно кто-то умрёт: либо она, либо я. К счастью, никто не пострадал.
Прошло около трёх лет с того момента. Моя мама многое поменяла в своей жизни ради меня: отказалась от алкоголя, курения, а самое главное - от чтения, которое всю жизнь ей причиняло душевную боль.
Вы можете подумать, что она не любила меня, так как я напоминал ей о том ужасном дне, но, скорее всего, мама в своём сознании организовала целую систему, чтобы годами хранить и молчать об этом.
На следующий год её родители забрали меня, так как Гертруда "оказывала неблагоприятное воздействие на детскую неокрепшую психику". Ну, и чушь!
Мы уехали оттуда, как улетают ласточки, которые больше никогда не увидят родину.
Вплоть до 1967 года я жил мыслью о встречи с Гертрудой, моей единственной мамой, которая пережила войну, издевательства, насилие, разрыв с малышом. Но для неё тогда было важно только одно: Гитлер мёртв. О, как она его ненавидела! Теперь, казалось, более уже ничего не надо.
Я не знаю, как жила мать девятнадцать лет и, если честно, не хочу думать об этом. Но, когда мы встретились, я тихонько прижался к ней и ощутил её - это был совершенно другой человек. Они забрали её у меня! Навсегда...
За чашкой кофе мы плакали, одновременно улыбаясь друг другу в лицо, потом она мне рассказала всё.
- За эти годы я всё приняла и отпустила, а сейчас рада тому, что просто живу.
Так мы расстались с Гертрудой Нойманн.
Через два дня мне сообщили, что она застрелилась на заднем дворе того самого биргартена. Наверное, не хотела больше горя, оскорблений и издевательств. Война довела её до состояния, когда пугает даже тишина, покой. Её исповедь заставила механизмы души снова работать, снова бороться.
Я стал, как моя мама, как Гертруда Нойманн.
***
С момента окончания войны прошло тридцать четыре года. Я переехал в СССР. Живу в Москве.
Однажды в литературном парке юноши читали стихи о войне. Меня поразило, что они говорят именно об этом. Почему? Они же не знают, что такое война. И я не знаю. Но тут мне вспомнились слова одной прекрасной фрау: "Нас объединяет вера, да, детка, вера в счастливое будущее. Мы с тобой, Гера, никогда не умрём бесследно".
И я начал вникать, проникаться. Многое, конечно, было неясно, так как я пока не владел языком в совершенстве, но меня впечатлила девушка, на вид лет пятнадцати, с голубыми глазами, точь-в-точь как у неё. Она прочла:
"Но сейчас люди стали считать, что Отечественная война была напрасна, да и другие войны тоже.
Что наши деды и прадеды погибли зря.
Но нет, они погибли не зря.
Они дали нам то, что было важно - это ЖИЗНЬ НАМ и НАШИМ ДЕТЯМ...
И все равно все помнят их и гордятся ими,
На то и фраза говорится: "И 100, и 200 лет пройдёт, никто войны забыть не сможет. Никто не забыт, ничто не забыто".
Тишина. Я встал первым. Подошёл к ней и обнял. "Помнит..,- подумал я,- никогда не забудет". Тут же, как будто женский, мелодичный голос сверху сказал: "Твой ребёнок сделает что-то великое, я обещаю!". И я рассказал о Гертруде, о подвиге моей мамы.