Она была прекрасна на своих тонких вытянутых ножках. Втыкая в паркет выведенные в струнки иголки носочков, она выгибалась, как утренняя радуга над сонным лугом, осеняя облачком пачки благодарный пол студии. Крылья рук порхали над перекладиной станка как беспокойные языки легкого пламени. А головка водила острым носиком в такт неслышимой музыке. Она была ангелом, эта девочка в окошке.
Степан Петрович, отведя взгляд от окон танцевальной школы на противоположной стороне улицы, сфокусировался на маслянистых пятнах дождя, сползающих по витрине.
- Так вот я тебе и говорю, Василий. Замочи на денек в керосине и вся ржа отойдет.
Василий его не слушал. Он безмятежно дремал, распластав щеку на подоконнике. Прима в его руке тихонько отдавала свое измятое тело тлену, который плавно подбирался к желтым пальцам спящего.
Степан Петрович с наслаждением взгрустнул. Обвел поволокой столики в рюмочной. И крадущимся тенорком завел: "Обернись, незнакомый прохожий...". Споткнувшись на слове "неподкупный", глотнул уже изрядно потеплевшей водки и шумно всосал в себя воздух с внешней стороны запястья. Встал и пошел к выходу, традиционно забыв очередной зонтик под стулом.
Улица встретила хлопком мокрой пелены по небритому лицу. Степан Петрович улыбнулся слякоти и поднял голову. Капли осеннего мелкого дождя с нежностью старшей сестры покрыли его глаза сыростью. Надо будет сегодня же починить бачок унитаза, подумал Степан Петрович и энергично пошатываясь потопал на остановку. Вдохновение, разочаровано вздохнув, присело ему на левое плечо. Что же. Сегодня мир пусть немного, но изменится.