|
- Привет, Пхи-Пхи!
- Как лодка?
- Доброго улова тебе!
Проходят годы, а уклад не меняется. Я иду по улице к молочнику Ти-Ту за козьим нектаром для маленькой Нии-Жемчужинки. До неё я ходил за молоком для Ви-Виу, а до него - для Го-Го. Мужчина - добытчик в семье, а что может быть почетнее, чем принести своим детям свежего козьего молока? Невольно усмехаюсь от этой мысли.
Над селением склонилось раннее утро - оно приходит из океана, задевает рукавом полосу прибоя, пляж, и спешит дальше - к столице Ниуне, Жемчужному городу, украшенному перламутром и настоящим жемчугом. В честь неё, столицы, я назвал свою маленькую дочку, неожиданность, дарованную небесами уже после того, как наши с Ти-Ди сыновья подросли.
Я отдам запотевший кувшин жене и почувствую, как ветер гладит крепкими пальцами мой затылок, принуждая повернуть голову в сторону воды - пора на ловлю. Пока горожане сладко спят, мы, рыбаки, выходим в океан, чтобы доставить утренний улов на прилавки ещё до открытия рынка. Каждое утро радуюсь этой встрече!
Океан - это мир. Однажды мимо проезжал какой-то учёный и остановился у Ни-Ке. Навес, шесть пальм, несколько перевёрнутых бочек и ящиков, да старенький радиоприемник - такова обстановка местного трактира. Ни-Ке украшает его цветами, а над стойкой, где он разливает напитки, висят вырезанные из газеты портреты императора и его жены. Послушать учёного собралась вся деревня - новые люди в селении часто бывают, рядом дорога в столицу, но всё больше заезжие торговцы с караванами товаров, юнцы, отправляющиеся к мастерам в обучение, жрецы-странники. Учёный говорил много, смачно и с удовольствием жевал незнакомые нам слова. Из всего рассказа я запомнил только, что он назвал океан купелью человечества. Поди пойми, что он имел в виду? Как мог океан держать людей в себе и исторгнуть по одним ему ведомым причинам? А между тем я точно знаю - мир был всегда таким, каков он сейчас. Всё остальное - баловство болтунов, которым нечем заняться!
Я целую Жемчужинку, спящую под рукой у жены, и ухожу. Время лова!
После обеда чиню прохудившиеся сети. Селение слева и океан справа - каждый шумит по-своему. Мне не нужно поднимать голову и смотреть - я знаю, что приближающийся скрип - это телега мельника. Мерные удары копыт волов о землю звучат так же, как и тысячу лет назад. Разве только мельника звали по-другому. Лишь океан шумит, больше тысячи тысяч лет произнося одни и те же слова...
Но вдруг в шум вплетается тишина. Она как прореха в стене джунглей - сначала малая, в один лист чакуты шириной, а после становится больше. Откуда?
Поворачиваю голову. В отдалении стоит фигура в плаще с капюшоном. Отсюда не понять - юноша или женщина? Но взгляд, дарующий тишину, я ощущаю ясно. Мгновение мы смотрим друг на друга. Мыслей нет в моей голове - что должно случиться, случится. Суждено ей сделать шаг ко мне - она подойдёт. Или повернёт прочь. Вот почему мои пальцы без заминки вяжут узлы!
Незнакомка делает шаг - теперь я ясно вижу, что это женщина. Неброская, с правильными чертами лица, исполненными благородства. Глаза серые, прозрачные, как штормовые облака, что дымкой идут перед грозными тучами.
- Как тебя зовут?
Голос тихий, едва слышный в плеске волн. Но я понимаю слова с первой буквы. Чудно!
- Пхи-Пхи, госпожа.
- Сколько ты выручаешь за вечерний лов, Пхи-Пхи?
- Около десятка медяков, госпожа.
- Буду платить пять серебряков, но от вечернего лова тебе придётся отказаться.
- Цена достойная. - Я чиню сеть - сделка состоится или нет, а сети нужны всегда! - Что ты хочешь, чтобы я делал, госпожа?
- Я буду приходить после обеда, а ты - отвозить меня в океан. Каждый день, без выходных и праздников. И возвращаться после заката.
Смешная. Разве у рыбака бывают выходные и праздники? Это тоже придумали те, кому нечем занять руки!
- Какая бухта тебе нужна?
Морщится едва заметно. Словно кислую ягоду надкусила.
- Не бухта, Пхи-Пхи. Открытое море. И чтобы вокруг никого не было.
Я думаю. На северо-востоке, между двумя течениями есть место, где рыба не любит бывать - холодная вода приходит с севера.
Завязываю последний узелок.
- По рукам, госпожа. Когда ты хочешь начать?
- Прямо сейчас.
Я с сомнением оглядываю незнакомку: у неё нет ни зонтика от солнца, ни сумки с едой и водой. Между тем, светило ещё высоко. Даже мои коричневые от его поцелуев плечи ощущают жар.
- Госпожа, вон там моя лодка, видите, с носом, выкрашенным индиго? Я возьму воды, и мы отправимся.
Она порывисто кивает, не сдержав радости, и я понимаю, что её лицо совсем юное. Странно, она казалась старше!
Ти-Ди уже давно стоит на пороге и смотрит на нас. У этой женщины собачье чутье! Я захожу в дом, наливаю воды в тыквенные бутыли и рассказываю жене все. Пять серебряков - хорошие деньги. Можно начать копить на мореходную школу, которой бредит мой старший. Он хочет ни много, ни мало стать капитаном.
Жена молчит. Зачем говорить, если и так все ясно?
Незнакомка остановилась у лодки, сброшенные сандалии валяются рядом. Простые, но добротные сандалии. Кто же она такая? Увидев, что я подхожу, она подбирает их и легко запрыгивает в лодку, садится на скамеечку на носу, поджимает под себя маленькие ступни.
Мы плывем около часа. Сегодня море спокойно, качает не сильно. Правда, многим горожанам и этого хватает, чтобы позеленеть. Но не моей подопечной. Она сидит спиной ко мне, только скинула капюшон. Волосы у неё русые, с едва заметной рыжинкой. От солнца перебегают по ним искорки, забавные и быстрые, как рыбки дуо. Когда прибываем на место, я молчу. Догадается или нет? Она чуть поворачивает лицо, склоняет голову к плечу, словно прислушивается. Догадалась!
Мы дрейфуем, я чуть подруливаю, чтобы удержаться в спокойном месте между течениями. Здесь, действительно, не видно ни одной лодки. Горизонт пуст, куда ни глянь. Земная твердь скрыта дымкой у нас за спинами, и кажется, что мы первые и последние люди, которых исторг океан - если верить словам того учёного.
Проходит пара часов. Она сидит, не шевелясь. Что ж... Хочется ей - пусть сидит. Ближе к закату я протягиваю кусок лепёшки и бутыль с водой. Незнакомка, не оборачиваясь, протестующе поднимает руку. Неужели и жажда не замучила? Ответ приходит в мерном шуме волн: она есть, я есть и есть океан. Остальное - не моё дело! И я смотрю на небо, уже тяжелеющее ночью на востоке. На океан, в котором волны вечно играют в игру, где нет победителей. На чёрточки у горизонта - орлов-рыболовов, улетающих на ловлю далеко от берега. Они никогда не крадут у нас улов с лодок или из сетей, за что мы уважительно зовём их Кха-Гу - Господа Ветров.
Океан...
Так потекли эти странные дни моей странной работы. Незнакомка приходила, как и обещала. Иногда её светлокожее личико было бледнее обычного, а тени под глазами - ярче. И я понимал, что где-то там, в неизвестной мне жизни, ей бывает не просто, и знакомы усталость, боль и разочарования. Но она приходила, несмотря ни на что, всё в том же плаще и тех же сандалиях, и серебряки в её ладони казались одними и теми же, хоть и скопилась их уже у жены в тайном месте целая кучка. Всё, что она делала в лодке - это сидела и смотрела на волны. Иногда вставала, то ли чтобы ноги размять, то ли чтобы видеть дальше. На меня не обращала внимания, словно не было ни меня, ни лодки, лишь океан и она - лицом к лицу, губами - к солёным губам.
Начал то один мой товарищ подходить, чтобы спросить, что мы делаем целый день в океане, то другой. Я улыбался и говорил, что мы слушаем волны. Так и прозвали нас с ней Ловцами волн.
Злые языки соседских кумушек зашептали было про нас дурное, но быстро замолкли. То ли попали их владелицы под взгляд моей госпожи - странный, задумчивый, будто смотрела она откуда-то издалека и видела вместо тебя невесть что. То ли наше постоянство: взоры, которыми мы не обменивались, идя от дома к лодке или обратно, слова, которые не говорили друг другу, касания, которых не было, убедили их в том, что между нами ничего нет и быть не может. Однажды я спросил Ти-Ди напрямую: не боится ли она отпускать меня на целый день с госпожой? Та головой покачала и погладила меня по щеке: "Боги видят, Пхи-Пхи, а женщина чувствует - госпоже не нужен мужчина, у неё есть весь мир!"
Вот и поди, пойми!
Минул год. Ния выросла в маленькую непоседу, шустро бегавшую по дому и двору, Го-Го уехал в столицу - денег на первый год обучения в мореходной школе стало достаточно. Мой средненький устроился в помощники к трактирщику. Ви-Виу - парень смышленый, деньги считает - не ошибается, долги не забывает. Трактирщик Ни-Ке доволен, я доволен. Ти-Ди довольна - больше времени для Жемчужинки. Но у нас говорят - судьба, это волна, которую не остановить. Случился чёрный день - притаилась под кустом незаметная змейка. А Ния рядом пробегала, ножкой траву задела...
Ти-Ди ранку высосала досуха, угольком прижгла, но малютке такой - много ли надо? Лихорадка накинулась на Жемчужинку, как лютый зверь.
Госпожа в назначенное время явилась, только взглянула в моё лицо, нахмурилась.
- Что случилось, Пхи-Пхи?
Молчу. Что скажу ей?
Развернулась, плащом махнула сердито, на пороге дома очутилась. Лицом к лицу с Ти-Ди. Одним взглядом только женщины обменялись и разошлись, как лодки в море. Госпожа внутрь, жена наружу: дверь закрыла и на порог села, ладонью рядом похлопала.
Ждали мы с ней до темноты. Тихо было в доме. Уже и звёзды высыпались из лунной раковины, и ловцы прошли у горизонта, светя фонарями. Повеяло сквозняком - дверь распахнулась. Госпожа на пороге - глаза будто ночью полнятся.
- Идите к ней, - сказала тихо. - Завтра она проспит весь день, а затем выздоровеет.
Сбежала с крыльца и канула.
Мы с Ти-Ди бросились к Ние - действительно, спит маленькая. Мокрая вся, но не горячая уже!
На следующий день госпожа пришла, как обычно. Отплыли. Смотрел на её хрупкие плечи и думал, что готов край плаща целовать в благодарность за исцеление Жемчужинки.
Повернулась. Посмотрела на меня.
- Всё хорошо, Пхи-Пхи, - говорит. - Всё - как должно быть!
Никогда не спрашивал её ни о чем - да и как спрашивать тишину? А тут решился.
- Госпожа, отчего ты меня выбрала в напарники? У Ти-Тхо лодка больше, у Го-То новее и красивее. Да и мало ли рыбаков в селении, и селений на берегу океана?
Улыбнулась. Отвернулась. Что тишине отвечать? Много волн мимо прошло, как вдруг донеслось до меня тихое:
- Ты - зеркало, Пхи-Пхи.
И ещё:
- С тобой хорошо молчать.
Вот и поди, пойми!
Воды много с тех пор утекло. Океан у нас знает себе цену, просто так штормами не бросается, хотя всякое бывало. Но ни одного дня мы не пропустили - и качку госпожа выдерживала, вцепившись тонкими пальцами в борта лодки и зеленея лицом, и прыжки лодки по волнам, когда кажется, что живот и голова поменялись местами, а пятки не чувствуют днища. На исходе третьего года стал я замечать странное. Будто вокруг нас волны тише и тише становились, а где-то далеко запевала невидимая струна. Шум и плеск уходили - звон прибавлялся. Пока однажды не пала на океан звенящая тишина. Я и головой крутил, и уши зажимал - ничего не помогало. А вечером увидел лицо госпожи - так-то она спиной ко мне сидит и не оборачивается - будто светилось оно в темноте, как лунная раковина в полную силу, светилось такой яркой радостью, что и у меня на сердце тепло стало, хоть и жутковато. На следующий день встал пораньше и пошёл в храм - недалеко он, на соседнем холме. Сам не знаю, почему, захотелось благодарственные огни зажечь и попросить о помощи - не для себя! Для неё, госпожи...
В храме тихо. Круглый двор, мощёный разноцветными плитками, пуст. Перелетают только яркие голуби бенци с зубца стены на зубец. Ажурные беседки на террасах холма, посвящённые духам, будто парят в горном воздухе. На горизонте едва заметная дымка шафрана предваряет рассвет. Из главного здания слышится монотонный хор - монахи читают имена Бога с бесконечного свитка Времени.
Я возжёг огни, поставил курительные палочки и вышел на мраморную террасу, нависающую над склоном. И застыл, глядя вдаль. Оказывается, она звучала здесь - эта звенящая тишина, подобная той, что охватывала мою лодку в минуты молчания госпожи - она проникала в каждую пору и морщинку кожи, она растворяла меня, как волна растворяет следы на песке. Растворяла, даруя покой. Я ни о чем не думал, ничего не чувствовал и даже, кажется, перестал видеть. Меня просто не стало... и это было лучшее время моей жизни!
Под вечер зарядил мелкий дождь. Госпожа куталась в плащ, лодку подбрасывало, а я улыбался, глядя на пенных барашков, прыгающих с волны на волну. "Всё хорошо, Пхи-Пхи! - сказала она однажды. - Всё, как должно быть!" И теперь я понимал слова не умом, но сердцем, в котором тихонько пела звенящая тишина.
- Что ты чувствуешь, Пхи-Пхи? - раздался голос.
Госпожа, полуобернувшись, смотрела на меня.
Я бы хотел рассказать ей о том, как прекрасны раннее утро и детский смех, сила океана и восход солнца, блеск чешуи в сетях и танец огня в очаге... Но стольких слов мне не дано было знать. Поэтому я просто ответил:
- Мир.
Тень скользнула по её лицу. Отчего?
В шуме волн с первой буквы услышал ее слова, чудно!
- Самый сильный аромат у цветов на закате... Время пришло.
Ночью над океаном стояла гроза, ловила рыб-молний, ощетинившихся плавниками, в сети урагана. "Не появится завтра..." - думал я, ворочаясь на полу - в грозы мы спали там. Госпожа, действительно, не пришла. А рано утром староста собрал нас у Ни-Ке. И хриплый голос из приёмника объявил об окончании времени. Землетрясение где-то на западе вызвало цунами. "Уже через несколько часов Большая волна ткнётся в берег и превратит его в кашу, которую дети размазывают по банановому листу, не желая есть, - сказал Ни-Ке, потому что, услышав новость, никто не желал говорить первым. - Надо бросать всё и уходить в горы!" И он позвал с собой моего сына, забрал выручку, бережно снял со стены портреты императора и его жены, и ушел, не оглядываясь.
Люди заторопились вслед. Собрал и я жену с Жемчужинкой в дорогу. Посадил на телегу своего соседа, сказал, что догоню.
На западе висела пелена, волны были неспокойны. Но день не отличался от предыдущих - невзирая на ночную бурю. Развороченный песок к вечеру стал бы атласным, волны вылизали бы его до нежно-розового оттенка раковины с исподу, если бы...
Если бы...
Я стоял у лодки и смотрел туда, откуда должна была прийти смерть.
Тишину услышу даже в плеске волн...
Госпожу услышу.
- Оттолкни лодку от берега, Пхи-Пхи, и уходи!
Молча посторонился, пропустил её, мельком глянув в лицо. Такая же, как обычно, разве что бледная сильно. Да в глазах огонек будто бьётся - так пламя факела в пещере пугается крыльев летучих мышей. Толкнул лодку, вскочил следом. Забрал из слабых рук весло...
- Что же ты? Уходи!
Молчу в ответ: поди, пойми, что отвечать?
Плечи распрямила, в края лодки тонкими пальцами вцепилась - подбрасывало сильно.
Взял курс на запад. Не всякому дано смерть лицом к лицу увидеть, исподтишка она бьёт обычно, исподволь, да со спины. Что ж... Удачливый я, видать, человек, раз в глаза её посмотрю!
Плыли около часа. Ветер в спину, Бог в помощь! Берег скрылся в дымке, горизонт прямо по курсу слился с линией воды.
Госпожа вдруг встала. С трудом равновесие держит.
- Здесь, - говорит.
И всё вокруг привычно - небо сверху, вода снизу, лодок рыбачьих не видно. Тянется и будет тянуться то время, что мы с госпожой волны каждодневно слушали... Всё - как должно быть!
Странное дело, смерть на подходе, а у меня в душе покой, будто я с террасы храма вниз на склон смотрю, и воздух прозрачен, а сердце - птицей свободно!
Небо сверху, вода снизу... стоп, где небо, где вода?
Прищурился, вдаль гляжу - серая перемычка, стена гигантская между здесь и там, между прошлым и будущим. И рокот поднебесную полнит - неторопливый такой, уверенный, будто духи голодные в барабаны бить начали, чтобы людей в страх ввести и по его запаху отыскать!
Так вот она какая - смерть!
Лодчонка моя дернулась, как рыба на гарпуне, и потянулась к Волне, что воду длинными пальцами под себя подбирала. Мы всё ближе и ближе, а рокот всё сильнее и будто бы выше, словно Господин Ветров над головой с клёкотом кружит. Нет, не понравилось мне себя добычей ощущать, а что делать?
Госпожа вдруг ладошки к вискам прижала, да с такой силой, что я испугался - как бы голову себе не раздавила. Вытянулась струной супротив рокота, а у меня в горле пересохло, и молитвы все забылись: серое в чёрное обратилось, гладкое - в кипящее, рокот - в рёв. Так вот она какая ещё - смерть!
И вспомнилось мне, как прекрасны раннее утро и детский смех, сила океана и восход солнца, блеск чешуи в сетях и танец огня в очаге. Словами не сказал бы, а перед глазами пляшет оно яркими красками, и щёки отчего-то мокры...
Госпожа вдруг ко мне повернулась и улыбнулась так, что у меня сердце защемило.
- Всё так, Пхи-Пхи, - говорит, - как должно быть. Спасибо тебе за тишину! Хорошо с тобой молчать!
А лицо у неё белое-белое - супротив чёрного исполина над нами, а голос тихий-тихий, да я с первого слова всё слышу, чудно! А глаза... Не найду слов таких! Но глаз этих не забуду никогда. Если я и видел когда Бога...
Склонился над нами чёрный исполин, раззявил акулью пасть.
Развела госпожа руки, словно хотела его обнять. И звенящая тишина пала на мир.
Что я? Маленький человек, живущий маленькой жизнью, куда мне со смертью тягаться! Закрыл глаза, третьего её лика увидеть не пожелал. Слушаю тишину и себе дивлюсь - что здесь делаю? Почему не с семьёй конец времени встречаю?
А потом лодку подхватило и понесло будто на вершину горы. И мне бы на дно упасть, или рулить пытаться - да смысла нет. Не убежать от чёрного исполина, что широкими глотками нас пьет, а выпьет - не подавится!
Мою голову что-то сжало с силой, и мысли канули в глубину, где даже слепые рыбы не живут.
Лопнула струна в выси. Рёв пал, вдавив меня в лодку. А потом потоки солёной воды выбили дух из моей груди и последний луч света из-под моих век...
Солнце припекало знатно. Мои губы высохли, горло не издавало не звука, хоть я и пытался что-то сказать. Открыл глаза - думал, забрали меня духи в Верхний мир.
Небо над головой, вода в днище бьётся. Лодка целенька, берег вдали не пожран! Тишина...
Встал на колени, руки нащупали плотную ткань. Плащ госпожи. А самой её нет, и Волны больше нет. И мир жив так, как и должен быть жив!
Вспомнил - пела струна. И пока пела - чёрный исполин всё меньше становился, горбатился, щетинился, но приникал к водной глади, превращаясь в обычное неспокойное море, истекая с небесных щёк солёным ливнем, в котором места для воздуха не нашлось.
Не было на душе моей ни страха, ни горечи, когда я прижимал её плащ к лицу и вдыхал горчащий аромат нездешних трав. Были печаль и такое... такое... что сердце щемило. Променяла госпожа Дар и жизнь свою - на жизнь для всех нас. Ждала, видать, Волну, оттого и явилась издалека, и училась тишину ловить!
Лодку отнесло к югу. Только к вечеру до дома добрался. Берег, конечно, штормом разворотило, но пристыженные волны уже зализывали эти раны. Оттащил лодку подальше от них, пошёл к дому, сел на крыльцо. Сегодня-завтра все вернутся. И во дворе снова будет слышен звонкий смех Нии, с дороги - скрип колёс, а из трактира - весёлая музычка вперемешку с треском чужих радиоволн.
Прижал к груди плащ госпожи, головой ткнулся в балясину крыльца, задремал, должно быть. Потому что увидел вдруг, как моя Жемчужинка стоит у берега по колено в воде и смотрит вдаль. Долго смотрит. А потом оборачивается и говорит мне: "Всё хорошо, отец! Всё так, как должно быть!". А глаза у неё... Не найду слов таких, но глаз этих не забуду никогда. Если я и видел когда Бога...
(C) Мария ЕМА
|
Хочется этот рассказ посвятить Тане Тихоновой. Думаю, она поймет - почему. Почувствует)