Жизнь не требует, чтобы ты был последовательным, жестоким, терпеливым, внимательным, сердитым, рациональным, бездумным, любящим, стремительным. Однако жизнь требует, чтобы ты осознавал последствия каждого своего выбора.
Ричард Бах.
Пролог
Если бы Юльку Репьеву попросили назвать первое детское воспоминание, она бы с уверенностью ответила: "Ромашки". Огромное поле бело-желтых цветов, растущих так густо, что казалось, они были везде: на земле и даже вместо облаков. И при этом Юлька неизменно видела себя почему-то со стороны: вот идет по траве, срывает самые длинные стебли, иногда с корнем, а потом несется дарить букет папе.
Наверное, это было единственное спокойное мгновение из ее детства. Во всяком случае, позже бабушкино бурчание никогда не заканчивалось: "И чего ее тянет на подвиги? Нет бы сидеть в уголочке и играть с куклами". Действительно, играм с плюшевыми зверями и пластмассовыми пупсами Юлька предпочитала "войнушку", катание на качелях до головокружения и тошноты, футбол и другие дворовые забавы. Главное, чтобы громко, с криками и гиканьем. Если же до кукол и доходило дело, то они с соседом Женькой, который был старше ее на два года, разбирали розовощеких девчушек на запчасти, чтобы узнать, что скрывается в мягком животе или почему глаза их открываются, но не поворачиваются по сторонам, а потом аккуратно прятали следы преступления в мусорный бак.
В пять лет Юльке подарили туфли. Красные, лакированные, совсем взрослые, с малюсенькими дырочками в кожаном ремешке, который так тяжело было застегивать. Зато оказалось, что в них очень удобно стоять на кончиках пальцев. Правда, приходилось выворачивать стопы и держаться за стену. Но если откопать в шкафу мамин газовый шарф, обернуть им талию ("Ух, какая тоненькая!"), то в зеркале отражалась настоящая балерина. Совсем как та фарфоровая статуэтка, что спрятана у них в серванте. Только Юлька, в отличие от фигурки, иногда покачивалась из стороны в сторону от напряжения. Жалко, что после недели таких упражнений мама заметила потертые носки новых туфель и заставила дочь пообещать прекратить издевательства над обувью. Подбрасываемая в маминой руке скакалка оказалась убедительным доводом.
Затем дома наступило относительное затишье, во время которого Юлька мечтала стать учительницей. Начало педагогической карьеры ознаменовалось тем, что она целый вечер расчерчивала толстенную тетрадь, от усердия высунув кончик языка и залив пастой из подтекающей шариковой ручки весь письменный стол. Потом придирчиво выбирала учеников. Попадали в ее класс не все, а только любимые книжные персонажи или герои последних просмотренных фильмов. Даже друг Женька не удостоился чести быть записанным в журнал. Незнайка стал завидным отличником. Бекки Тэтчер же никогда не поднималась выше троек: так Юлька мстила "правильной" красавице за пренебрежение Томом Сойером, перед шалостями которого просто преклонялась. Состав учеников медленно дополнялся, но потом место на первой странице закончилось, а с ним и Юлькино желание преподавать.
Следующим увлечением стала геология, а точнее кладоискательство. Восьмилетней Юльке достаточно оказалось секунды, чтобы услышать из телевизора про затерянные сокровища Степана Разина и умчаться во двор, прихватив с балкона детский желтый совочек, который мама приспособила для пересадки фиалок.
Подходящих для раскопок мест вокруг было много. С одной стороны к дому ластилось то самое поле, где раньше росли ромашки, а сейчас из года в год его засевали рожью, которую так же регулярно вытаптывали табуны ребятишек, игравших в траве в "казаки-разбойники". Чуть выше, на горке, вдаль уходила гряда островков из деревьев, любовно называемых "лесками". Это были единственные места, где детям беспрепятственно разрешали разжигать костры, чтобы испечь картошку. Кроме того, акации и ивы разрослись там так причудливо, что перелезать с ветки на ветку умели даже самые неповоротливые. Женька с Юлькой к таким не относились, поэтому их можно было увидеть почти на макушке деревьев, где съедобная "кашка" казалась особенно сладкой.
В первый же день кладоискательства, раскопав вдоль и поперек ближайший лесок и выпачкав в жирной глине не только штаны и футболку, но даже уши, Юлька наволокла домой груду камней, чтобы в тишине и спокойствии отмыть их и изучить. Но субботняя уборка поставила крест на детском стремлении разбогатеть: мама не оценила стараний дочери и выгребла из углов все залежи, не обращая внимания на Юлькины мольбы не выбрасывать "вот этот камешек, у него золотой уголок". Уцелел лишь один обломок, да и то у Женьки. Годы спустя ребята притащили его на урок истории и несказанно удивились, когда учительница во всеуслышание заявила, что это остатки каменного топора и им самое место в краеведческом музее.
Но это было позже. Тогда же, после уборки, чтобы развеять насупившуюся Юльку, бабушка всунула ей в руки первое, что попало под руку, - журнал по кройке и шитью. Простой жест имел плачевные последствия. Нахохлившийся совенок моментально исчез, и Юлька потянулась к маминому шкафу, собираясь потрошить его для создания умопомрачительного наряда.
Взрослые не сразу среагировали на попытку дочери стать дизайнером-модельером и улыбками встречали каждый новый выход Юльки то с безумным гнездом из платка на голове, то в подвернутых брюках и длиннющей блузке. Апофеозом стало появление модели в мамином светлом платье под шаркающее сопровождение сваливающихся с ног туфель. На шелковой ткани красовались кровавые асимметричные потеки, от которых Дракула бы умильно улыбнулся, а мама невольно уподобилась драматической актрисе: схватилась за сердце. Оказалось, что рано.
Следы от гуаши были мелочью по сравнению с грохотом рухнувшей Юльки и треском ломаемого каблука. Импортные туфли, стоившие трети зарплаты, полетели в мусорку. Выходное платье замачивалось в тазу, но производители краски потрудились на совесть, и к утру платье походило на половую тряпку и повторило участь выброшенной обуви. А виновница всего этого на три дня переселилась в кладовку и наотрез отказывалась оттуда выходить, если слышала голос мамы.
После домашнего ареста Юльку отпустили на улицу с клятвенным заверением не устраивать ничего особенного. На скамеечке у подъезда чинно сидела незнакомая девочка и катала ногой полосатый мяч. За эти дни Юлька так истосковалась по общению, что рванула к незнакомке и с ходу выдала:
- Привет. Я играю.
- Во что? - Девочка перекинула на спину косичку и робко улыбнулась.
- Во все. - Юлька бухнулась рядом. - Хочешь, покажу принцессу?
Не дожидаясь согласия, она перегнулась назад, к клумбе, нагло сорвала парочку розовых цветов, а потом под скамейкой нашла обгорелую спичку. Нанизанный на нее бутон обернулся широкой юбкой, а распотрошенный стебель одуванчика превратился в кудрявые волосики. Куколка вышла так себе, на троечку, но незнакомка одобрительно закивала.
- Дарю. - Юлька великодушно протянула ей поделку. - Тебя как зовут?
- Дарима.
- Дарка значит. А меня Юля.
Наверное, со стороны они смотрелись очень необычно: маленькая Дарима, в чистеньком, выглаженном платье в синие горошки, с тонким ободком в темных волосах, и черная из-за загара Юлька с кривой, будто погрызенной, челкой и выгоревшими до белизны прядками, забранными в неопрятный хвостик. Короткие шорты не скрывали ее многочисленные синяки, фиолетовые или желтые, в зависимости от срока давности.
- Это мальва. - Дарима еще раз покрутила цветочную принцессу.
- Может быть. - Юлька почесала облезающий нос. - Ты где живешь?
- Здесь, на первом этаже. - Рука Даримы указала на окна за спиной. Через стекло виднелись нескончаемые ряды герани и еще чего-то осокоподобного с длинными тонкими листьями.
- А, вместо Фроликовых. А мы на третьем. - Юлька задрала голову и кивнула на балкон с коричневой рамой, откуда выполз наружу и полоскался на ветру пыльный край занавески.
Дверь соседнего подъезда, противно скрипнув, выпустила высокого вихрастого мальчишку в длинных, ниже колена, шортах и линялой клетчатой рубашке. Он огляделся по сторонам, и Юлька приглашающе махнула рукой.
- Привет, Ляпа. - Подошедший мальчишка поднял лежащий мяч и начал подбивать его ногой, стараясь попадать через раз коленом и носком кеда. - Где пропадала?
- Салют, Жень. Дома, в кладовке.
- Опять учудила?
- Есть немного. Знакомься. Это Дарка.
- Необычно, - хмыкнул тот, не прекращая своего занятия.
- А то! Что нового?
Мальчишка покосился на молчавшую Дариму и упустил мяч. Тот, с хрустом переломив гладиолус с полураспустившимися лиловыми бутонами, прицельно приземлился на середине клумбы. Юлька прыснула и, когда Женька, чертыхаясь, полез в цветы, встала и потянула Дариму в сторону.
- Смываемся, а то сейчас проснется баба Галя и заведет старую песню, что портим ее цветник. Развела тут, понимаешь, ботанический сад!
Женька догнал их за домом. Его и без того лохматые волосы приобрели сходство с обороняющимся дикобразом, а на шортах в районе левого колена темнело пятно: видно, дотянуться до мяча было непросто.
- Ляпа, есть тема. - Женька оперся ногой на мяч и хитро глянул на подругу. - Помнишь тот гараж у сосны? Синий такой. На котором Бяша вечно пишет "Юлька - дура"...
- Ну? - Интонация Юльки ясно давала понять, что она сообразила, о каком месте идет речь, а этого Бяшу готова прикопать у той же стены, которую он и портил.
- Так вот, с обратной стороны гаража насыпали песок, прилично так, мне где-то по пояс. - Глаза Юльки начали широко открываться от предвкушения чего-то интересного, и она нетерпеливо облизнула губы. - Все уже прыгали там. Секунды две полета обеспечены. Ты будешь?
- Спрашиваешь! Только пошли сейчас, пока бабушка не вышла в магазин. Прыгнем по разочку и как раз вернемся. Дарка, идешь? - Юлька вспомнила о новой подружке.
Дарима нерешительно переступила ногами. Левой ступне что-то мешало: оказалось, что в кружевном носке запуталась травинка с пушистой метелкой на конце. Пока Дарима вытаскивала стебелек, стараясь не испачкать белоснежную ткань, Женька язвительно бросил:
- Что, со двора не разрешают уходить?
- Не разрешают, - вздохнула Дарима и выпрямилась. - Мы же только вчера приехали. А... далеко этот гараж?
- Да вон за десятым домом, ну, этим, что напротив нашего. - В глазах Даримы отразилось колебание, и Юлька с жаром продолжила: - Мы быстренько, раз - и готово.
"Мама Нина точно заругает, - мелькнула мысль у Даримы. - Но должна же она понять, что сейчас обязательно нужно пойти с Юлькой и этим мальчиком, иначе они ни за что не захотят дружить с такой трусихой, как я". И Дарима медленно кивнула.
- Молоток! - одобрил Женька, а Юлька просияла.
За пятиэтажным домом, который обогнула троица, начались гаражи. Они были построены ровными рядами, образовывая подобие улиц, на которых по выходным лязгали гаечные ключи и курились дымки паяльников. От нескончаемых ремонтов автомобили медленно, но верно превращались в колымаги, а их хозяева вытирали заляпанные мазутом и маслом руки о грязные тряпки и наслаждались коротким мигом свободы от размеренной и правильной жизни.
- Пришли, Ляпа. - Женька кивнул на толстую сосну с искривленным стволом.
- А чего он тебя дразнит? - спросила Дарима, пока Юлька, запрокинув голову, обдумывала, сразу ли получится уцепиться за нижнюю ветку дерева или придется просить, чтобы ее подсадили.
- Да фамилия у меня такая - Репьева, а эти репешки цепляются ко всему, липнут. Сначала была Липа, стала Ляпа.
- Да и вляпывается она во все подряд, - влез в объяснение Женька и нетерпеливо огляделся. - Давай уже!
Сосна на ощупь оказалась очень теплой и шершавой, а ее смолистый запах напомнил Юльке деревню, куда они ездили год назад - продавать прабабушкин дом. После колки дров пахло так же, а весь двор был усеян желтоватыми щепочками, которые мгновенно загорались в печке и потом аппетитно потрескивали.
"Эх, надо было босоножки снять: скользят", - подумала Юлька, но, когда ее большой палец что-то неприятно царапнуло, тут же решила, что обувь лишней не бывает. Да и как босой прыгать в песок? Все пятки отобьешь.
На нижней ветке Юлька замерла и зачарованно обвела глазами все вокруг. Крыши, крыши, сплошные крыши... Казалось, опустись на одну - и ноги сами понесут дальше, к горизонту, где облака сливаются с землей и похожи на меховые ворсинки...
Снизу Женька пробурчал что-то о зачарованных девчонках, с которыми лучше не связываться, и Юлька очнулась, перекинула ногу на ближайший гараж. Крыша с неожиданным скрежетом просела, и тут же откуда-то выскочил бородатый мужичок в растянутых у коленей спортивных штанах и мятой грязно-серой майке на шлейках.
- А ну вон пошла, мелюзга! Сколько можно грохотать? Сейчас все уши оторву!
Он замахнулся кулаком, и, хотя Юлька понимала, что ее никак не достать, стало страшновато. И одновременно очень весело. Она в два прыжка пересекла ржавую крышу. - Ох и Ляпа... - уважительно произнес Женька, когда Юлька, не глянув, сиганула вниз с горделивым 'Ки-я!'. - Руки-ноги в стороны, каскадеры отдыхают...
Дарима улыбнулась, и тут же с противоположной стороны гаража раздался вскрик. Юлькин. Женька побелел и метнулся куда-то в сторону, Дарима за ним. Через несколько метров между постройками обнаружилась дыра, в которую и протиснулся Женька, чтобы потом выволочь и Дариму.
В это время Юлька тихо скулила, лежа на боку и обнимая левую ногу. "Ну и гад же этот Женька! - мысленно ругалась она. - Зачем врал-то про песок внизу? Пусто, одна голая земля с редкими травинками. Жучки толстые ползают, муравьи тащат хвоинку, вон грязная сумка валяется, а песка нет. Пара горстей наберется, но не обещанная гора".
Она же настолько привыкла доверять Женьке, что даже и не подумала сначала глянуть. В ноге кольнуло, и Юлька поморщилась. Какая разница, посмотрела - не посмотрела, все равно бы прыгнула, даже в битые камни.
Наконец рядом появился Женька и, окинув взглядом скорчившуюся Юльку, огорченно цокнул языком. Со свистом дышащая Дарима так крепко вцепилась в мяч, что теперь его можно было использовать для игры в регби.
- Ну ты даешь! - голос Женьки дрожал от ужаса и восхищения.
- Не трогай, больно! - Юлька остановила друга, когда он потянулся к поврежденной лодыжке. - Признавайся, наврал про песок?
- Да был он здесь, еще три дня назад. - Женька клятвенно ударил себя кулаком в грудь. В кармане клетчатой рубашки что-то затрещало, и он вытащил робота без руки. Подумал и сунул его обратно. - Зуб даю.
- Побереги их, чтобы мне орехи колоть, тогда прощу.
Женька широко улыбнулся.
- Идти сможешь?
- Сдурел? Даже ползти не получится.
- Тогда я пошел на расстрел. - Он обреченно склонил голову. - Кого звать: твоих или моих?
- Папы дома, как всегда, нет, - вслух размышляла Юлька; на глаза ей опять попались муравьи, волокущие на этот раз кусок дождевого червя, - а бабушка меня не дотащит.
- Значит, моих. - Женька вспомнил пряжку на армейском ремне отца и на долю секунды зажмурился. - Лежи тут, никуда не уходи.
- Очень смешно, - фыркнула Юлька в его убегающую спину.
Дарима кусала кончик косы, ее руки ощутимо дрожали и, наконец, уронили мяч.
- Больно?
- Больно, - согласилась Юлька и вытерла скользнувшую слезу, - и обидно, что опять буду переселяться в кладовку... Только оттуда выбралась! Хорошо хоть, что через две недели в школу, а то сидеть бы мне до конца лета дома и с балкона смотреть на вас.
Дарима громко шмыгнула носом.
- Ты смелая. Я бы так не смогла.
- Мама обычно говорит, что дурости во мне много и, пока она вся не выйдет, зеленку можно закупать ящиками. Бабушка тоже считает, что девочки так по-хулигански себя не ведут, но разве это хулиганство?.. На моей стороне лишь папа, но он редко бывает дома. - Юлька сдула челку с лица и чуть приподнялась на локте. - А ты уже знаешь, в какую школу идешь?
- Еще нет.
- Хорошо бы в нашу, восьмую, - выражение глаз Юльки стало тоскливо-мечтательным. - Сидели бы за одной партой... А то меня от всех отсаживают: говорят, стрекочу, как кузнечик. Ну какой же я кузнечик?!
Дарима не отреагировала на оскорбленную интонацию подруги: она мысленно рисовала себе картинку. Утро. Они с Юлькой вместе выходят из подъезда и всю дорогу до школы болтают, болтают. О чем? Да обо всем: что произошло вечером, какую книжку читали на ночь, кто приснился и к чему это. Может, просто хихикают. На уроках помогают друг другу, а во время перемен сидят на подоконнике, как воробьи на ветке...
'Да, пусть бы в восьмую', - мысленно согласилась Дарима и услышала возглас Юльки:
- О, Женька вернулся!
Дарима открыла глаза (оказывается, в темноте воображение лучше работает) и увидела Женьку, не добежавшего до них еще два гаража. Он на полкорпуса опережал высокого человека в домашних серых брюках, полузастегнутой рубашке и шлепках на босу ногу.
- Привет, страдалица.
- Здравствуйте, дядя Леша, - весело ответила Юлька.
Мужчина наклонился к ее ноге, аккуратно тронул в нескольких местах, а потом поднял саму Юльку на руки и скомандовал:
- Все за мной, шагом марш!
Командный тон Женькиного отца звучал так внушительно, что Дарима мгновенно поплелась за ним и забыла подхватить мячик. Это сделал Женька, который догнал ее и молча пошел рядом. Чуть покрасневшие глаза мальчишки говорили лучше всяких слов, как встретил Женьку отец дома и что сделал в невольном порыве. До Даримы доносились обрывки фраз Юльки, уютно устроившейся на руках дяди Леши и в красках описывающей свой прыжок и то, что ей "совсем не больно, ну, может, самую капельку".
- Ох и влетит тебе, Юлия, дома! - пророкотал Женькин отец, на секунду обернувшись, чтобы посмотреть на отстающих, и Дарима ускорила шаг, чтобы сравняться с подружкой. - Когда уже мать пожалеешь и повзрослеешь?
- Так я же ничего не делаю, оно само выходит, - пожала плечами Юлька и вздохнула. - Может, я вообще останусь такой навсегда?
- Как же, останешься! И ведь все тебе объясняли...
- Объясняли, - согласно кивнула Юлька.
- ...в угол ставили...
- Ага.
- ...сладостей лишали... Ничто на тебя не действует. И как с вами, оглоедами, быть? Драть как сидоровых коз, так?
Последняя реплика явно предназначалась не одной Юльке, и Женька, оценив угрозу, опустил голову.
'Кто ж знал, что за эти дни песок могут убрать? - думал он и намеренно притормаживал, чтобы не идти рядом с хмурящимся отцом. - Хотелось обрадовать Ляпу, а вышло, что и она огребет по полной, и мне подвалят. За то, что подбил Юльку на глупости, и за то, что пришлось будить батю, только вернувшегося после дежурства. И поспал-то он всего полтора часа...'
Остаток дня Юлька не любила вспоминать, да и что там было такого интересного? Ну, поехали они в больницу, где ей сделали снимок лодыжки и успокоили, что перелома нет, лишь сильный ушиб. Ну, лежала потом на кровати в своей комнате и смотрела в потолок, а за стеной тихо плакала мама, на одной ноте, без всхлипываний. Ну, пропахло все в квартире валерьянкой, от которой кружилась голова и оголтело мяукал Мурз. Важным было одно: папа никуда не ушел, как это частенько бывало последние дни. Он долго стоял в дверях Юлькиной комнаты, пусть и с молчаливым упреком, отчего его серые глаза превратились в две стальные щелочки.
А потом нога Юльки зажила, и папа снова пропал...
***
- Ляпа, выходи! Ля-япа-а! - Как он ни старался звать потише, голос разнесся по безлюдному двору, и его тут же подхватило эхо: - Па-а-а!
На последнем этаже распахнулось окно, вниз сорвалась струя воды, и зовущий тут же отскочил под защиту рябины. Удачно же ее посадила баба Галя прямо под подъездом! Выходит, страсть к садоводству тоже может быть полезной. Сверху смачно ругнулись и повторили попытку достать нарушителя спокойствия. На асфальте появилась безобразная клякса, похожая на громадный плевок. Парень довольно хмыкнул: за шестнадцать лет своей жизни он научился быстро соображать, когда нужно нападать, а когда стоит и затаиться. Сейчас был именно второй случай.
- Марчук, ты сбрендил? Восемь утра. Воскресенье. Лето...
Раздавшийся голос был хрипловатым после сна, с плохо скрытым раздражением, но парень мгновенно покинул свое укрытие: он дождался. На этот раз брызги от выплеснутой воды попали на джинсы. Сверху донеслось удовлетворенное причмокивание свежеиспеченного снайпера, с балкона третьего этажа - девичье хихиканье, а сам Марчук отряхнул влажную ткань и опять запрокинул голову:
- Ляп, выходи, очень надо.
- Выйду, - согласилась всклокоченная девичья голова, - и дам в ухо.
- Давай...
Около рябины ютилась невысокая лавочка. По вечерам она превращалась в настоящие посиделки с заранее распределенными местами: слева сбоку баба Галя, агроном-новатор в душе, а по натуре активная сплетница и тайная вуайеристка; дальше бездетная соседка тетя Тоня, отпускавшая настолько меткие и ядреные характеристики всем проходящим, что даже собаки опасались ее острого языка; завершала картину рыжая толстуха в бессменном халате, из которого кокетливо выглядывали руки грузчика и слоновьи ляжки. Если же последняя дама пропускала сеанс дворового кино, то освободившееся пространство распределялось между тетей Валей со второго этажа, известной своей любовью к котам и, соответственно, бывшей на короткой ноге со всеми продавщицами рыбы в районе; и хмурой бабой Машей из дома напротив, о которой ребята не знали ничего, но почему-то все равно ее избегали.
Сейчас прямо посередине скамейки свернулся клубком кот, один из тех, кого подкармливала тетя Валя. Свистевшие вокруг него пару минут назад водные снаряды совершенно не мешали бездомному ваське дремать в ожидании селедочных очистков или блюдца прохладного молока. Когда рядом с ним присел парень и шепнул: "Эх, усатый-полосатый!", - он даже не повел ухом, лишь приоткрыл узкий глаз. За одну секунду зверь успел разглядеть все, что нужно: лицо у севшего человека не наглое; брови не сдвинуты, значит, добрый; в руках ничего нет, что бы можно было бросить или прицепить на хвост. Такой не обидит, но "усатый-полосатый" потянулся, показательно выпустил когти и переместился на деревянную спинку. На всякий случай.
Гулко хлопнула дверь подъезда, и с крыльца спустилась та самая девчонка с балкона. Юлька Репьева. Его Ляпа. Чтобы срезать путь, она свернула с дорожки в траву и тут же пошла, высоко поднимая колени, как будто так могла уберечься от росы.
- Я придумала, что подарю тебе на день рождения. Пачку снотворного. Может, тогда ты дашь мне выспаться, жаворонок...
Юлька зябко передернула плечами, потянула рукава вязаной кофты так, что они закрыли пальцы, и села рядом.
- Привет, Ляпкин.
Впервые за те годы, что они росли вместе, он смотрел на нее по-особому: чтобы в памяти отложились все-все мелочи.
Спортивные штаны веселенькой розовой расцветки, еще бы сбоку рисунок пушистого зайчика - и здравствуй, детский сад. Из-под коричневой кофты выглядывает край футболки, старой, коротковатой и почему-то самой дорогой для Ляпы. Настолько любимой, что она упорно ее не выбрасывает, несмотря на то, что цвет стал какой-то неопределенный, а пятно от черники на боку ничем не отстирывается. Ляпа, милая Ляпа! Лохматая, с льняными волосами, с россыпью веснушек возле носа, с глазами невнятного цвета (он считал его серо-зеленым, а она сама называла "дристополетным"), с родинкой на правой мочке, из-за чего она так и не проколола уши, с длинной беловатой полосой, наверное, от подушки, через всю щеку...
Он сглотнул и, как всегда, когда волновался, без обиняков выдал:
- Ляп, я уезжаю.
- Куда? - Она снова подавила зевок, размеренно покачивая левой ногой.
- Отца переводят в новый гарнизон. На сборы одна неделя.
Босоножек соскользнул на землю, и стал виден потемневший ноготь на большом пальце: неделю назад Юлька решила на велосипеде покорить лестницу у магазина и ступней пропахала все ступеньки.
- Женька, ты серьезно? - В долю секунды ее взгляд стал осмысленным, а потом сразу же каким-то отчаянно-испуганным.
- Я тебе когда-нибудь врал?
- Нет пока... Но, может, решил начать с утра пораньше в воскресенье?..
- Юлька, что ты несешь?
Она с размаху откинулась на спинку скамейки, из-за чего потревоженный кот с коротким мявканьем спрыгнул в траву.
- А как же я? А Дарка? Что наша дружба без тебя?
- Все останется, как есть. - Женька потянулся к кусту, сорвал лист и начал разрывать его на мелкие части, укладывая их потом на колене на манер головоломки. - Тем более, что через год, после окончания школы, я бы и так уехал учиться. Раньше-позже...
- "Раньше-позже", - передразнила Юлька и смахнула зеленые обрывки с его ноги. - Дурак ты, Марчук, и успокаиваешь по-дурацки. Где твой гарнизон, где мы... Когда еще увидимся?
- Ну, вырвусь как-нибудь.
Они помолчали. Юлька застегнула кожаный ремешок на босоножке и встала, сдула с лица кривую челку.
- Дарке уже сказал?
- Нет, тебе первой.
- Я позову ее.
Юлька обогнула лавочку и прошмыгнула мимо клумбы к окну на первом этаже, в которое и забарабанила костяшками пальцев. Сначала хаотично, а потом стук стал с особым ритмом. Прямо как на футбольном матче: "Да-ра, выходи!" Женька успел распотрошить еще парочку листиков, прежде чем тюлевая занавеска колыхнулась и в открытую форточку высунулась кисть руки с поднятым вверх большим пальцем. Так Дарима сигналила, что позывные услышаны и она сейчас придет. Главное, чтобы ее мама Нина не проснулась.
К скамейке Юлька сразу не вернулась, а зачем-то замерла у цветов. Погладила мелкие звездочки астр, а губы ее беззвучно зашевелились, словно выбалтывали чужие секреты и стыдились этого. Потянулась к круглым шарам георгинов, и колючая ветка шиповника, растущего тут же, подцепила светлые волосы. Будто страж защищает свои владения от посягательства белокурой ведьмы.
Женька удивился своему же нелепому сравнению и молча подошел, аккуратно высвободил прядь и не сдержался: потянул носом воздух, хотя и знал, что вряд ли здесь, у клумбы, разберет привычный карамельный запах Юлькиного шампуня. От него перед глазами всегда вставали домашние конфеты из жженого сахара и остывающая алюминиевая тарелка с почерневшим дном. Так и есть, пахло только цветами. На ощупь Юлькины волосы были легкими, почти невесомыми. Как пушинки у одуванчика.
- Ляп, я...
Он и сам не знал, что хотел сказать. Просто нужно было, чтобы она подняла голову и смотрела на него. Не на цветы-листики, не на букашек, а только на него своим невыносимо прямым взглядом.
- Ты уедешь, и больше не будет такого воскресенья. Никогда. Все станет другим: двор, школа, я сама. Твоя Ляпа исчезнет, понимаешь?..
Показалось ли ему или в Юлькиных глазах на самом деле задрожали слезы? Женька потянул подругу на себя и крепко обнял. В раннем детстве он на голову возвышался над ней, но за эти летние месяцы Юлька неожиданно рванула в росте и почти догнала его.
Хлопнула дверь, и еле слышными шагами приблизилась Дарима. Она всегда умела ходить медленно, почти беззвучно и нереально грациозно. Настоящая пантера, не будь Дарима непомерно застенчивой и пугливой. Да и очки в громоздкой темной оправе, больше подходящие какой старушке, чем четырнадцатилетней девушке, не добавляли ей уверенности. Говорила она тоже тихо, как будто извинялась:
- Жень, что случилось?
- Он уезжает, Дарка. Насовсем. - Юлька тяжело задышала в Женькину шею, и тут же кожа у ворота его футболки стала влажной, а вниз побежали тоненькие прохладные струйки.
Тогда Марчук, не отпуская Юльку, молча потянул к себе и Дариму.
Глава 1
Дарима
Нож с хрустом перерезал капустный кочан напополам.
Одну часть она уберет в холодильник: пригодится для салата. А из второй сделает борщ. Морковки еще много, и последняя купленная картошка оказалась очень удачной: почти без темных "глазков". Мясо она приготовила еще вчера, варила чуть ли не четыре часа, чтобы говядина стала мягкой и легко разрывалась на волокна. Правда, в тарелке все равно придется борщ превратить в месиво, неаппетитное, но легко проглатываемое, иначе маме Нине его не осилить.
Дарима перевернула капусту разрезом вверх и начала методично рубить. Слева, справа, этот бок, тот... Отсекала узенькие полосочки, специально старалась потоньше. Пальцы методично делали свое дело, а мысли вернулись к давно передуманному и от этого еще более грустному.
Денег не было. На прошлой неделе на карточку пришла ее зарплата, но и та уже почти вся израсходована. Иногда Дариме казалось, что, если бы деньги выдавали ей на руки "живыми" купюрами, которые можно пересчитывать, раскладывать в стопочки, пусть и тонюсенькие, они бы не утекали настолько быстро.
А так она уже боялась подходить к банкоматам, чтобы не увидеть въевшееся под кожу предупреждение "Недостаточно средств на счете". Какое недостаточно! Их просто катастрофически не хватает.
Коммуналка, еда (сносная для нее и приличная, с мясом, для мамы Нины), лекарства... Одних подгузников в день уходит три, а то и четыре штуки. А за семь дней? А если еще сложить все недели?
Дарима вздохнула и принялась чистить лук, но слезы упорно не лились.
Да, поначалу, в те далекие первые месяцы кошмара Дарима обходилась без памперсов. Сама мыла маму Нину, переодевала и бесконечными часами склонялась над замоченными в ванне грязными простынями и запачканными пододеяльниками. Они так и не успели купить стиральную машинку-"автомат", за которую женщины всего мира готовы были расцеловать изобретателя, если бы знали его имя. А теперь, с этой вечной нехваткой денег, даже мечтать о покупке не стоило. Спустя пару недель немыслимой стирки спина у Даримы превратилась в один загнутый крючок, от едкого запаха в квартире выворачивало нутро, и она ссдалась: памперсы так памперсы. Ничего, может и не съесть лишнюю булочку или колбасу, все равно это вредно. Зато с рук сойдет краснота и заживут саднящие трещинки от дешевого порошка, разрезавшие подушечки чуть ли не до кости: стирать в перчатках ей всегда было до жути неудобно.
Вот и сейчас пальцы непроизвольно задрожали, и Дарима опустила нож, чтобы ненароком не пораниться.
Да, все зажило. Только не думала она, что гречка может быть такой постылой, до тошноты. Что настанет время, когда она предпочтет остаться голодной, чем снова запихивать в себя суховатые крупинки и заливать сверху пустым чаем.
Сколько это тянется? Два года? Три? Наверное, где-то так. Да, точно, три. Она тогда закончила учиться в техникуме и только устроилась поваром в вонючую столовую возле швейной фабрики.
Как сейчас помнит, в тот вечер она поставила тушиться минтай: небольшие кусочки на подушке из тертой морковки и мелко нарезанного лука, а сверху сметанное одеяло. Глупо, наверное, но с тех пор она не выносит запах рыбы, особенно морской, и в буквальном смысле завязывает себе нос платком, если приходится ее готовить на работе.
Через пару минут должен был начаться детектив, и блестящий Эркюль Пуаро указал бы на убийцу. Дарима неизменно ошибалась в своих догадках и оттого любила английский сериал еще больше: за интригу и неприметные улики.
На пороге кухни появилась мама Нина. Она сняла с полки чашку и открыла кран. Странное дребезжание заставило Дариму обернуться. Чашка стучала о зубы мамы Нины, а вода заливала подбородок и капала на пол. Цветастый платок, которым она красиво подвязывала волосы, свешивался с плеча.
- Все, отбегался Гришаня.
Голос мамы Нины дрогнул, она забормотала еще что-то вязкое, неясное и свалилась на пол. Дарима не успела ее подхватить да и не смогла бы, даже если очень хотела: мама Нина была раза в три крупнее самой Даримы.
Им несказанно повезло, что скорая приехала через пару минут. Врач констатировал обширный инсульт и забрал маму Нину в больницу, откуда через полтора месяца ее отправили домой с длинным списком рекомендаций и параличом всего тела как "последствием поражения головного мозга".
А дальше для Даримы начался ад. И дело вовсе не в том, что она не могла бросить работу - иначе мизерной пенсии по инвалидности не хватило бы даже на хлеб - и перевелась на полставки. Она настойчиво делала с мамой Ниной гимнастику, пыталась повторять рекомендации массажиста, научилась ставить уколы. Но труднее всего было то, что мама Нина отказывалась бороться, а вместо этого кривила губы, плакала и не хотела, чтобы ей делали больно. Врачи утверждали, что подвижность к левой руке должна вернуться и даже с ногой может быть улучшение, но для этого необходимо сражаться. Через не могу, через мучения и слезы.
Пока были силы, Дарима так и делала. Но постепенно, вслед за мамой Ниной, сдалась, и остались только обыденные процедуры: помыть, переодеть, протереть, чтобы не было пролежней, накормить неподвижное тело. И прошел не один день, прежде чем речь мамы Нины стала четче и разборчивее, но и до сих пор она злилась и ругалась, если Дарима не сразу понимала, чего от нее хотят.
А хотели от нее многого: вкусной и разнообразной еды ("Зря, что ли, на повара ты почти три года долбилась?"), интересных передач (и именно Дарима оказывалась виновата, если телевизионное расписание не отвечало сиюминутным желаниям мамы Нины), чтения вслух (только дешевые женские романы, после которых Дарима изо всех сил сдерживала рвущуюся наружу блевотину, а мама Нина тоскливые вздохи), прогулок (на это Дарима качала головой, потому что в спине ее до сих пор стреляло и хрустело при каждом удобном случае). Но то, что ей самой казалось решительным отказом, на самом деле выглядело жалким и робким отнекиванием, чем моментально пользовалась мама Нина: обиженно закатывала глаза и вспоминала о родстве Даримы с Гришаней. Чего, мол, от такой ожидать сочувствия и помощи.
"Гришаня" - это отец Даримы. От него она получила невзрачную фамилию Севко и особое отношение к алкоголю. Правда, если Дарима от десяти граммов любого спиртосодержащего напитка покрывалась красными пятнами, похожими на лишай, и потом начинала задыхаться, то с Гришаней дело обстояло в точности до наоборот.
Мелкий и на вид хлипкий, он странным и гадким образом умел залить в себя за раз пол-литра, а то и литр водки. После чего мир вокруг заселялся врагами и предателями, которых он, Гришаня, считал своим священным долгом наставить на путь истинный. Проще говоря, поколотить.
Драться Гришаня любил. Когда его кулак с хрустом встречался с носом противника, на лице Севко появлялась улыбка блаженного. Самого его били мало, но качественно, после чего он на время затихал и неделю-другую пил только с проверенными дружками.
Вопрос, почему за этого скота вышла замуж ее мать, всегда занимал Дариму. Маленькая женщина с руками, по которым можно было изучать кровеносную систему - так просвечивали сквозь кожу сосуды, - была забитой и слабой, выросшей в детдоме. Наверное, на нее притягательно подействовали ухарский вид кудрявого чуба или нескончаемые шуточки Гришани, в которых сальность маскировалась веселым смехом.
Сам Гришаня признавался матери, что женился из любопытства. "А вдруг что выйдет?" Он принялся поколачивать жену со второго дня супружества. Наверное, и первый день не обошелся бы без кулаков, но тогда Гришаня набрался так, что уснул за столом, прижавшись мордой к вилке, из-за чего неделю ходил с четырьмя отчетливыми дырочками на лбу. "Под рога", - шутили собутыльники, отчего Гришаня ярился и сбрасывал напряжение на молодой жене.
Предсказания друзей не исполнились. Через год, одарив мужа крошечной хилой дочерью, темноволосая женщина захлебнулась в ванне. Гришаня все спихнул на ее неустойчивую психику (попойки с соседом-врачом не прошли даром) и долго бравировал этими звонкими словами. На поминальном столе были только водка да парочка маринованных огурцов, с которых Севко смыл беловатую плесень, а первый провозглашенный им тост в этой обстановке прогремел кощунственно: "За свободу!" На доносящиеся из другой комнаты писки новорожденного ребенка Гришаня обращал не больше внимания, чем на хрустящих в темной кухне под ногами тараканов.
Если бы не медсестра, зашедшая проведать девочку на следующий день, вероятнее всего, Гришане предстояли бы новые траурные хлопоты. Крошку забрали, Гришаня продолжал пить... И тут появилась мать Гришани, Нина.
Именно она не позволила оставить девочку в детском доме и после лишения Гришани родительских прав оформила опекунство над внучкой на себя. Первое слово "мама", сказанное девочкой, незаметно заменилось на "мама Нина", а в мебельной стенке тускло выцветала единственная уцелевшая фотография женщины с греческим именем Фаина - настоящей матери Даримы.
Когда Дарима перешла в третий класс, маму Нину попросили с места автобусного кондуктора. Причину озвучили стандартную: "Истечение срока действия трудового договора", но на самом деле все заключалось в приближающемся пенсионном возрасте. Не помогло ничего: ни униженные просьбы, ни обещание не брать больничных, ни даже наличие несовершеннолетнего опекаемого ребенка. За лето обежав приятелей и просто знакомых, повалявшись в ногах, мама Нина умудрилась найти место вахтера в общежитии ПТУ на другом конце города. А через день соседка упомянула своего племянника, которому срочно понадобился обмен квартиры как раз из того района на этот. Выгодная сделка, с точки зрения мамы Нины, раз она получит три комнаты вместо настоящих двух. И неважно, что новые комнаты по размеру чуть больше чулана. Нереальная удача, как оказалось, для Даримы, потому что в результате этого переезда она познакомилась с Юлькой Репьевой и Женькой Марчуком.
За все двадцать с лишним лет Гришаня ни разу не вспомнил о дочери и продолжал куролесить и исправно надираться. Кончил он так же страшно и глупо, как жил: пьяным курил на балконе и слишком низко перевесился. В их маленьком городке слухи расходились быстро, и за спиной Даримы долго еще раздавались шепотки соседок-сплетниц, что в гробу Севко лежал синий-синий (на ум Дариме сразу приходило сравнение с мятым баклажаном, и она ничего не могла с этим поделать): все-таки седьмой этаж - и в неглаженом костюме с чужого плеча.
На похороны они не попали: мама Нина лежала в реанимации, а сама Дарима не сочла нужным идти прощаться с чужим, по сути, человеком.
Из комнаты донесся протяжный зов, и Дарима отмерла. Кастрюля булькала, видно, уже давно. Когда крупные пузыри переваливались через эмалированный край, фиолетовый цветок включенного газа на время терял лепестки и моргал. На кухонной тумбе аккуратной горкой лежали нашинкованные капуста и морковка. Края нарезанной кубиками картошки начали темнеть. Мясо отдыхало в холодильнике.
- Ри-ма-а! - Мама Нина с младенчества звала ее только так и хмыкала, что сочиненное невесткой имя "Дарима" не занесено ни в один справочник.
- Сейчас, только овощи брошу. - И Дарима обреченным жестом сгребла все в кастрюлю и уменьшила огонь.
Мама Нина лежала в большой комнате, утопая в подушках. Она всегда отличалась внушительным для женщины телосложением, но после долгих месяцев в постели еще больше поплыла. Под одеялом угадывались ее крупные ноги, похожие на колонны, широкие бедра и мощные руки молотобойца. После долгих убеждений она согласилась постричь свои жесткие волосы, запутывавшиеся из-за постоянного лежания в тугой комок. И сейчас на макушке мамы Нины смешно топорщился хохолок, который Дарима, подойдя ближе, механически пригладила рукой.
- Скоро будем кушать. Тебе что-нибудь нужно пока?
- Включи телевизор, - окончания слов звучали чуть смазанно, - и шторы прикрой: глаза режет.
Дарима подошла к окну задернуть портьеры и бросила взгляд сквозь стекло. Знакомая скамейка все так же стояла на месте, лишь край одной ножки отбился и дерево висело некрасивыми щепками.
Только сейчас, вместо любимых Юльки и Женьки, там были двое: сосед с пятого этажа (то ли Милослав, то ли Мирослав, все похоже и одинаковая концовка) и незнакомец. Именно этот неизвестный возвышался над "Славом" на полголовы и методично размахивал перед лицом того сжатыми кулаками, словно двигающийся маятник: туда - сюда, туда - сюда.
Из-за спины Даримы раздался демонстративный вздох: мама Нина намекала, что солнце по-прежнему ей мешает. Дарима обернулась к кровати буквально на секунду, чтобы успокаивающе улыбнуться. Когда взгляд ее вернулся к улице, "Слав" валялся на земле бесформенной кучей, которую незнакомец остервенело пинал ногами. Доносившиеся звуки были странными: никаких криков или стонов, а что-то похожее на выдох дровосека, с размаха опускавшего топор на особо плотное полено. Хэк, хэк...
С тихим аханьем Дарима бросилась в прихожую к телефону и набрала "ноль два", номер, вдалбливаемый в память с детства. Едва лишь палец отпустил отверстие последней цифры и раздался легкий щелчок, она нажала рычаг сброса. Глупая, забыла впереди цифру "один". Полиция ответила после пятого гудка.
- Здравствуйте. Здесь драка. Приезжайте, пожалуйста. - Дарима не успела заранее мысленно выстроить свою речь, как обычно делала, чтобы не запинаться.
В трубке подавили широкий зевок:
- Адрес. И ваша фамилия.
- Калинина, восемь. У первого подъезда. А меня зовут Севко Дарима.
- Квартирку добавьте, - равнодушие в тоне говорящего сменилось неприкрытой развязностью.
- Третья...
- Наряд приедет, ждите.
Когда Дарима вернулась к окну, у скамейки было пусто. Ни корчившегося "Слава", ни отбивающего ему почки амбала. Как будто испарились по взмаху волшебной палочки. А этим чудом стал ее звонок, да? Ну, значит, все живы и вероятнее всего здоровы.
Она даже не подозревала, к чему приведет это обычное, по-человечески понятное желание спасти соседа.
Дарима задернула шторы и щелкнула телевизионным пультом. Увидев логотип НТВ, мама Нина удовлетворенно засопела, а Дарима проверила борщ и скользнула в другую комнату. На столе лежал незаконченный пейзаж: море. Дарима никогда там не была, но, едва брала кисточку в руки, ей отчетливо слышались шум прибоя и шуршание песка под ногами, а щеки кололи солоноватые брызги.
Глава 2
Юлька
Как же она задолбалась! Ну почему вместо нормально оформленных, тщательно проверенных заказов Лена приносит эти огрызки бумаги, где артикулы светильников нацарапаны криво и с ошибками, из-за чего приходится терять время и выискивать позиции по каталогам, чтобы все исправить. Стрелять за такое надо, и только на поражение! То ли дело Люся: все расчерчено под линеечку, приложен рисунок, красная стрелочка указывает на требуемые изменения. Фабрика, артикул, цвет, ваттность... Красота, хоть сейчас в рамочку и на стенку. Почему другие так не работают?
Юлька снова забарабанила ручкой по столу, отчего та несколько раз показала и снова спрятала кончик стержня, потом сдула с глаз челку и открыла на компьютере сводный файл. Так, сначала она занесет новый заказ в таблицу, а уж затем отправит по электронной почте.
- Бушуешь? - К столу подкатился Эндрю, в миру Андрей Карпец и переводчик с французского и немецкого, и покосился на лист, испещренный нервными пометками.
- Есть немного...
Эндрю хмыкнул и ретировался: немногословность Юльки была опасной. Все знали, что скупые слова, словно пропущенные через мелкий пресс, обычно влекли за собой торнадо, пусть всего лишь в размерах офисного помещения.
Сохранив изменения в документе и проигнорировав звонок из бухгалтерии - нет сил ответить вежливо, а рявкать себе дороже: есть вероятность, что позже ей ответят тем же, - Юлька вытащила из сумки сигарету, зажигалку и спустилась вниз на улицу.
Курилку они устроили неподалеку от входа в салон, нимало не заботясь, как это выглядит со стороны. А выглядело странновато: престижный салон элитных светильников и парочка лохматых работников с папиросками во рту, обсуждающих офисные новости и весело гогочущих над шутками. Смеялись они по поводу и чаще даже без него, да так заразительно, что прохожие оборачивались и невольно растягивали в улыбке губы. А то, что курение вредит здоровью, исправно сообщал на каждой пачке Минздрав и ведущий здоровый образ жизни директор Колесник Вадим Анатольевич, если перекур совпадал с его появлением в салоне. Все соглашались, отступали на шаг-другой вбок, чтобы дым не летел прямо уж в лицо начальству, и с пьянящим чувством безнаказанности за плохие поступки особенно глубоко затягивались.
Да, с руководителем им повезло. В хорошем смысле этого слова. Колесник был мировым мужиком, молодым (лет тридцати пяти), веселым, незанудным. Он умел так распределять задания, что каждому доставалось по способностям и возможностям, и почти никогда не повышал голос. Даже отчитывал с мягкой улыбкой на лице, от которой провинившемуся становилось нестерпимо стыдно, и тот спешил поскорее сбежать из кабинета не кабинета, а отгороженного непрозрачным стеклом закутка, который выделил себе Колесник в общем офисе.
По его увлечениям можно было отслеживать поры года. Если В.А., как за глаза звали его, в обтянутых джинсах и мягких кедах примчался к салону на громадном, но вертком мотоцикле, - верный знак, что наступила весна. Эти самые кеды из-за красно-черной клетки неизменно наталкивали Юльку на мысль о домашних тапочках, и она всегда гадала, одинока ли она в своей ассоциации. А когда на парковку с ревом заезжала лазурно-синяя спортивная машина со спойлером (это слово покровительственно привнесли в Юлькин лексикон парни из офиса вместо оборота "Странное сооружение сзади на багажнике, ну, на котором удобно, наверное, купальник сушить"), все знали, что скоро зарядят осенние дожди.
По большому счету у Юльки волшебным образом нарисовались два начальника: сам Колесник, директор и хозяин унитарного предприятия "Ариадна", и Жанна Владимировна Галич, управлявшая непосредственно салоном светильников с тем же романтическим названием. Но удвоенное число боссов на количество работы никак не влияло. В трудовой книжке Юлькина должность гордо именовалась "импорт-менеджер", но на деле она соединила в себе несовместимое: обязанности секретаря, переводчика, того же импорт-менеджера и даже завхоза. На зарплате, правда, это никак не отражалось, но тогда, год назад, двадцатидвухлетняя выпускница университета с нулевым стажем лишь обрадовалась, что ее выбрали из восьми кандидатов, а не взяли на это место кого-то по знакомству, как частенько происходит. А деньги... Невозможно заработать их все. На съемную квартиру, еду, какую-то одежду - ну и ладно. Хорошо, что хоть курсы итальянского закончились, а вместе с ними немалая статья расходов.
Так или иначе, работа была непыльная, временами интересная, коллектив отличнейший. Немаловажный нюанс: место Юлькиной дислокации оказалось в "верхнем" офисе, где сидели сплошь парни, а не внизу, у ресепшена, с менеджерами, из которых девяносто процентов были девушки. Нет, Юлька нормально ладила с представителями женской половины человечества, но в школе и в университете чаще общалась с мальчишками. Вон тот же Марчук, черт его раздери, по-прежнему числится в ее лучших друзьях, хотя сколько лет о нем ни слуху ни духу. Как всегда, вспомнив Женьку, Юлька вздохнула. Все-таки, если бы давали выбирать коллег, она однозначно предпочла бы мужчин за одно весомое качество. В подавляющем большинстве они ненавидят подковерные игры на уровне симпатий-антипатий и прямо в лицо высказывают недовольство, чтобы потом добавить сакраментальное 'Все, проехали. Работаем дальше'.
Широкие двери салона разъехались, выпуская человека в сером свитере с низко вырезанной горловиной и потертых джинсах. Сергей Гаранин. Серж. Сережа. Высокий, темноволосый, язвительный и колкий, он был из разряда тех, кто открыто показывал свое превосходство над остальными, не заботясь об ответном отношении к себе, но именно этим пренебрежением и притягивал к себе внимание. Он отвечал за таможенное оформление грузов, для чего его педантичность пришлась очень даже кстати. Безалаберная по жизни Юлька, однако, легко нашла с ним общий язык, даже переняла некоторую въедливость в работе и нутром чувствовала, когда Сергея нужно оставить в покое, а когда он снисходительно примет лесть, шитую белыми нитками, и не откажет в помощи.
Гаранин щелкнул зажигалкой и медленно, с наслаждением выпустил струйку дыма. Юлька тоже любила это ощущение первой затяжки и потому улыбнулась. Все-таки иногда это выглядит очень сексуально: мужчина с легкой щетиной и сигаретой во рту.
- Ну, успокоилась? - Сергей посмотрел на нее снисходительно-ободряюще. - Что там у тебя было?
- Ой, давай не будем вспоминать. - Юлька, забывшись, махнула рукой, отчего на плитку посыпался пепел с сигареты. - С этой Леной зла не хватает. Объясняешь ей, как нужно оформлять, говоришь, говоришь, а все как об стенку горох. И вроде нормальная девчонка, а одни и те же ошибки!
- А со следующей недели еще вводят новый образец заказа. Вот тогда и посыпятся косяки.
- Я повешусь... - Она хотела опереться на серую стену, но обернулась и передумала: потом никакие средства не отстирают пиджак от пыльных разводов.
- Веревок в салоне не держим, а на цепи узел трудно завязать, - насмешливо проговорил Сергей и, притянув к себе Юльку, стал шутливо гладить по голове, прихватывая начало спины. - Бедная ты моя, все тебя обижают, заказы неправильно оформляют. И не понимают, как тебе трудно вот этими пальчиками все набирать. Какие гадкие, ай-яй-яй!
Еще полгода назад она бы расценила это как банальный подкат. Теплая мужская рука касалась уже лопаток - вон куда разогнался, а сладковатый запах парфюма в смеси с табаком всегда был убойным вариантом, во всяком случае для нее. Но сейчас Юлька знала: Гаранин со всеми такой и при этом не считает, что ведет себя как-то странно. Да и не бабник он, вообще. Просто бездна обаяния, то, что называют модным словом "харизма", а дальше все девушки выдумывают сами.
Вот и Юлька поначалу фантазировала себе неизвестно что, в мозгу рисовала пылкие картины свиданий, из-за чего в заказах полетели неточности и опечатки. Жанна Владимировна быстро поняла, откуда ветер дует, и расставила все на свои места одним коротким разговором.
- Мой добрый совет: не накручивай себя. Фразы, что любой мужчина - охотник, бегает за всем, что движется, не всегда верны. По крайней мере, они точно не про нашего Сержа. Да, у него типаж прожженного ловеласа, от взгляда которого плавишься и млеешь. Но это видимость, если хочешь, антураж.
Жанна была старше Юльки всего на семь лет, но сейчас ее тон до обидного перекликался с материнским, и Репьева упрямо подняла подбородок вверх: говорите, что хотите, мне все равно! В глазах Галич мелькнуло сочувствие. По-женски она прекрасно понимала, как сейчас неудобно и больно этой малышке, которая к тому же с трудом признавала авторитеты и явно предпочитала совершать свои ошибки, чем учиться на чужих.
- Наверное, нравится Гаранину девичье поклонение, наш щенячий восторг. Слава богу, дальше взглядов дело не пошло ни у кого, хоть и многие в "Ариадне" готовы были отдать ему свое сердце или, в зависимости от воспитания, другие органы, пусть бы и на время. Не надо, Юль, остынь. - Жанна тронула ее локоть. - Он не твой герой. Служебные романы все здорово усложняют. Да и женится он, свадьба уже на носу.
Тогда Юлька терпеливо дослушала все, кивнула. А вечером купила бутылку шампанского и, пока ее открывала, чуть не разбила в квартире люстру. Потом под собственные всхлипы начала глотать шипящий напиток, смешно отдававший в нос пузырьками, пихала в рот подтаявшие шоколадные конфеты, облизывала пальцы и ревела.
А утром все как отрезало. После этого Юлька и смогла разглядеть то, что ускользало от взгляда, замутненного глупостями: знаки внимания, которые она расценивала как особые, Гаранин оказывает всем коллегам. Улыбки, смех, дружеские объятия, даже легкие поцелуйчики в щеку... Добрый волшебник, который поддержит, утешит, который все умеет и знает.
Юлька улыбнулась воспоминаниям и отстранилась.
- Спасибо, что понимаешь, Сереж.
- Всегда пожалуйста. Обращайтесь, если что. - Он снова затянулся и приоткрыл рот, чтобы дым выходил ровными колечками.
Юлькина сигарета давно погасла, и оставаться дольше на улице не было смысла. На ресепшене, почему-то именуемом "конторкой", грохнул смех: Эндрю рассказывал одну из своих баек. Невысокий, щуплый и весь какой-то бесцветный (Юльке при знакомстве на ум пришло сравнение с поблекшей рыбной чешуей), Андрей умел завоевать любую компанию, стоило открыть рот. Пара метких словечек, высказанных с невозмутимым и серьезным видом, - и зал лежит в конвульсиях на полу. До прихода в "Ариадну" Юлька и не подозревала, что выражение "описаться от смеха" является отнюдь не метафорой, но после истории о первой поездке Эндрю в Германию еле добежала до туалета.
Сейчас она успела под занавес повествования, когда изящная блондинка с аккуратным каре и ухоженными ногтями (она же умница Люся Барэ, ударение в фамилии, как у истинной француженки, на последний слог) вытирала слезы и старалась не хрюкать. Это получалось, откровенно говоря, плохо.
- Нет, Андрюша, твою фамилию давно пора переделать с Карпец на Капец, точнее будет.
- Папа обидится. - Эндрю скромно поправил волосы, чтобы скрыть проглядывающую проплешинку. - Ладно, вторая часть Марлезонского балета в следующий раз. Родина-мать, а вместе с ней В.А. зовет: тебе, Юль, с факсом сражаться, мне - немцам звонить. Пошли, что ли?
Оставшиеся часы Юлька занималась рутиной. С четвертой попытки (старый факс заедал) отправила-таки лежащий на столе запрос по техническому заданию для участия в тендере. Вытащила нижний ящик тумочки, где лежали новенькие файлы, папки и прочая канцелярская мелочь и куда все в офисе имели обыкновение сбрасывать ненужные им бумаги. Без особой необходимости Юлька не лезла в этот хаос, но вчера получила взбучку от Жанны, страдавшей манией к порядку, и пришлось засучить рукава.
Ненужные, но чистые с одной стороны листы, взлетев на полку над головой, устроились ровной стопкой. Технический директор, Малинин Игорь Иванович по прозвищу Малиныч, проходя мимо, одобрительно похлопал Юльку по плечу. Он любил экономию и старался привить ее повсеместно. Ручки и остро заточенные карандаши вернулись в подставку у стены, адресные книжки и другие блокноты - к телефону. Запасные картриджи к принтеру запестрели наклейками: теперь никто не спутает пустые болванки с еще годными к использованию. Напоследок Юлька поправила косо висящую карту Европы.
Сергей не отрывался от экрана компьютера: утром на таможню въехала машина с очередной партией светильников, а в сопроводительных документах обнаружились ошибки. Ближе к пяти Гаранин подошел к столу Юльки и положил на клавиатуру записку.
- Вот, напиши этим гадам, чтобы прислали письмо с объяснением, что в инвойсе двести восемьдесят пять от третьего октября этого года допущена неточность и правильное число коробок должно быть... Вот, я все пометил на листке.
- Хорошо. - Юлька освободила клавиатуру, чтобы ввести адрес нужной электронной почты.
- Дружок Юлёк, - подкатился на офисном кресле Эндрю, - глянь потом, что за слово.
Вот все-таки зря он сопротивляется и не хочет поставить себе "Лингво": экономил бы и свое время, и ее. Несмотря на возраст, приближающийся к тридцати, Карпец был совсем нетехногенным человеком и компьютер начал осваивать только пару месяцев назад, а стационарный телефон предпочитал любому мобильнику. Поэтому с тонкостями перевода специфической лексики они как специалисты по романо-германской филологии, далекой от промышленного и театрального освещения, сражались вдвоем, благо, что проскальзывала та нечасто, а появлявшиеся случаи надолго откладывались в памяти обоих.
Из-за матовой двери высунулся Колесник. "Вот кто-нибудь может объяснить, - подумала Юлька, - почему чем больше денег у человека, тем проще он одевается? Свободные свитера, джинсы со множеством дыр, какие-то нелепые шарфы, шапочки с помпончиками или "это"... Зачем В.А. из своего богатого гардероба (а он точно не маленький!) выбрал темный пиджак с налепленными на локтях серыми овалами? Кто вообще придумал эти безобразные нашлепки? Скромняга бухгалтер, протирающий за столом рукава до дыр? Или мама малыша, только начинающего ползать и потому использующего все части своего тела для лучшей устойчивости? Черт, что в голову-то лезет!"
- Андрей, ты не забыл, что завтра прилетают Ригер с Паулем? - поинтересовался Колесник, наверняка не подозревая, какие мысли роятся в голове его подчиненной.
- Да помню, к одиннадцати еду в аэропорт. Пока багаж дождемся, в гостинке разместимся... Наверное, только к четырем появимся здесь. Вадь, может, ресторан стоит сейчас заказать?
После почти десяти лет совместной работы Эндрю мог позволить себе несоблюдение субординации. К торчащей голове Колесника добавились остальные части его тела, и директор присел на пустующий стол.
- Да, точно. Как бы не пролететь с местами, хоть и четверг. Юль, закажи столик на шесть часов - думаю, к этому времени как раз все перетрем.
- Где заказать? - деловито уточнила Юлька.
Колесник встретился глазами с Эндрю.
- В "Усадьбе"?
