Из раннего Ермолкина, тогда еще - студента филфака
По-моему, литовцы недолюбливали русского поэта Балтрушайтиса. Когда мне в прежние времена случалось бывать в Вильнюсе и Каунасе, я неизменно, заходя в книжные магазины, спрашивал в русских отделах поэта Балтрушайтиса. И мне всегда с деланным изумлением отвечали: "Кто это? Разве был такой поэт?" Не знаю, над кем они издевались - надо мною или над памятью своего земляка...
• • •
Судьба талантливого поэта, литовца по национальности и русского по вдохновению, Юргиса Казимировича Балтрушайтиса (1873-1944) была, как иллюстрация к русской пословице "Не в свои сани не садись". Когда я думаю о Балтрушайтисе, мне всегда кажется, что ему хотелось стать в русской поэзии на одну доску с Блоком, и в этой неравной "борьбе", вернее, в этих непосильных потугах Балтрушайтис надорвался...
Когда-то Вл.Солоухин писал: "Маяковский - это огромная скала, на которую каждый хочет влезть, а Блок - маленькое белое облачко над этой скалой, на которое не влезть..." И мне кажется, что Балтрушайтис поставил перед собой немыслимую задачу.
Талантливый поэт и переводчик, писавший стихи на литовском и русском языках, Юргис Балтрушайтис вошел в русскую поэзию одновременно с Блоком, Брюсовым, Бальмонтом. Его сразу заметили Горький, Розанов, Вяч.Иванов.
Видя в русской поэзии весьма обширное поле деятельности, он в общем-то вписался в круг русских поэтов. После октябрьского переворота он не возвратился в независимую Литву, хотя получил литовское гражданство и стал впоследствии чрезвычайным посланником и полномочным министром в Москве. Он наивно полагал, что в этом качестве он сможет активно сотрудничать с русскими поэтами. Но последним "не советовали" посещать приемы в литовском посольстве и встречаться где бы то ни было с литовским посланником. Когда Литва была оккупирована советскими войсками, Балтрушайтис эмигрировал в Париж, где и скончался в годы немецкой оккупации Франции.
Трагизм всей жизни Балтрушайтиса выразил блестящий русский критик Ал.Турков словами самого поэта: "Горький подвиг ожиданья". Это было действительно так. Чего же ожидал Балтрушайтис? Литературного признания? Взлета своей поэзии? Может быть, но прежде всего он ожидал прорыва в своем одиночестве и какой-то отверженности: и русский, и литовец, что равносильно тому, что ни русский, ни литовец...
Горький в 1915 году высказался о Балтрушайтисе: "Это замечательный поэт, деловитый человек и один из лучших переводчиков на русский язык. Его произведения, наряду с картинами Чюрлениса, свидетельствуют о том, что в будущем мир будет удивлен литовцами не меньше, чем был удивлен норвежцами". Хотел Горький того или нет, но он своим высказыванием как бы ограничил рамки деятельности Балтрушайтиса, и творчество его как русского поэта осталось вне этих рамок.
Слова С.Розанова о Балтрушайтисе: "Слишком укромны те уединенные тропинки, которые, по преимуществу, выбирает его необщительная муза" - прямо указывают на нерусский характер его поэзии, несмотря на то, что стихи Балтрушайтис писал на прекрасном русском языке, которым владел великолепно.
Поэзия Балтрушайтиса более рассудочна, нежели эмоциональна, и более декларативна, чем откровенна. Сам он представляется куда умнее и значительнее, чем лирический герой его стихотворений. Все это, если судить по большому счету, отправляясь от великой поэзии Блока. Но уже то, что такое сравнение допустимо и корректно, говорит о Балтрушайтисе как о заметном русском поэте начала ХХ века. Однако обрусение Балтрушайтиса было далеко не полным, что всю его творческую жизнь снижало его возможности, не давало его интеллигентной поэтической натуре и его таланту раскрыться полностью.
Может быть, не все читали его, так как его стихи долго не переиздавались и никогда не были широко известны и распространены (что весьма незаслуженно).
Поэтому я позволю себе привести одно из них.
ОТЧИЗНА
Я родился в далекой стране,
Чье приволье не знает теней...
Лишь неясную память во мне
Сохранило изгнанье о ней...
Знаю... Замок хрустальный стоял,
Золотыми зубцами горя...
И таинственный праздник сиял,
И цвела, не скудея, заря...
Помню, помню в тяжелом плену
Несказанно-ласкательный звон,
Что гудел и поил тишину,
И баюкал мой трепетный сон...
И средь шума забот и вражды,
Где я, в рабстве, служу бытию,
Лишь в мерцаньи вечерней звезды
Я утраченный свет узнаю...
Оттого я о дали родной
Так упорно взываю во мгле, -
Оттого я, в тоске неземной,
Бесприютно влачусь по земле...
• • •
Судьба Юргиса Балтрушайтиса - классический пример человека, ассимилированного в неродной языковой среде. Я не хочу, Б-же сохрани, сказать о его стихах как об уродливых детях такой ассимиляции, как я недавно писал о русских уродцах Райнера Мария Рильке. Я просто хочу сделать вывод о том, что ассимиляция в неродной языковой среде неродного народа не дает поэту полностью раскрыть свое дарование.
А теперь, представив читателю настоящего поэта, я хочу перебросить мостик на нашу, еврейскую сторону.
В этом смысле многие пишущие по-русски евреи, в том числе и славные авторы доморощенного израильского самиздата, в какой-то мере разделяют участь литовско-русского поэта, вступив в русскую языковую среду, не ставшую до конца родной, а если и ставшую, то в несколько искаженном, деформированном виде. Но, в отличие от Балтрушайтиса, у славных "русскоязычных" евреев нет тыла - родного языка (момелошн), а есть только смутные его реминисценции, не дающие возможности вернуться к идишу и в то же время препятствующие свободе в русской словесности. Обрусение не предусматривает некого полюса, оно имеет весьма стабильные промежуточные состояния. Полное обрусение свершилось только по отношению к гастрономическим, бытовым и этическим вопросам, а лингвообрусение - проблема, весьма длительная для своего окончательного решения, и в течение двух-трех поколений ассимилированным русским евреям решить ее, в основной своей массе, увы, не удалось.
Но многие русскопишущие евреи воспринимают подобные выводы как личное оскорбление и, как мне показалось в некоторых публикациях в "Досуге", в ответ "критиканту" клянутся в своей любви к березкам, как будто эти ботанические симпатии могут стать надежным гарантом их безошибочного русского языка. Нам особенно обидны упреки в плохом русском, так как у нас нет другого родного языка, а древнееврейский станет родным, может быть, для наших внуков. Утешением может быть только один очевидный и признанный многими факт: даже в среде русского народа далеко не все владеют этим великим, могучим, правдивым и свободным в совершенстве. Языкотворцами по праву могут считаться крестьяне нескольких центральных областей России. Говорили, что в основу русского литературного языка лег московско-курский говор. Но нынешняя Москва - это Вавилон с его смешением языков. Так разве что куряне, "сведоми къмети", еще хранят что-то... В довершение я приведу, с позволения сказать, стихи из сборника с претенциозным названием "Артикль", вышедшего в Тель-Авиве чуть меньше двух лет назад - с подобострастной благодарностью Его Высокопревосходительству министру абсорбции ( ныне - бывшему) Юлию Эдельштейну и с редакционной коллегией, состоящей из литбояр израильского "русскоязычного" "поэтического" цеха.
ОДА ПОБЕДИТЕЛЯМ
Как протоплазменно, комками,
Цветут доступные канканы
В кровавых гнездах кабаре!
Добро должно быть с кулаками,
С когтями, жалом и клыками,
Ну, хоть с "Береттой" в кобуре!
Крикливых откровений крохи
Нам не излечат влажных ран.
У плоской, сумчатой эпохи
Свой император - Талейран,
И все глядим мы в Талейраны,
Сощурены и толерантны,
Из мира в мир переходя... И т.д.
У автора этого шедевра не было "горького подвига ожиданья", чтоб я так жил, а был лишь "сладкий подвиг обрусенья". Ладно, хватит... Не то добро, которое разухабистый автор зрит с кулаками, обрушит последние на меня, Ефима Ермолкина, вашего покорного слугу.
• • •
Пусть мирно возлежит в месте своего последнего упокоения великий труженик поэзии Юргис Казимирович Балтрушайтис, стихотворец большого таланта и трагической судьбы. Я потревожил в этом писании его славную тень отнюдь не для глумления, ибо, стоя ниже Блока, Бальмонта, Гиппиус, Белого, он находился на достаточной высоте в русской поэзии, обильной славными именами (в сравнении с Брюсовым Балтрушайтис не проигрывает).
Я хотел лишь сделать достоянием читателей некий факт его творческой судьбы, определившей ее трагизм.