Старичок этот жил в соседнем подъезде на первом этаже. Каждый вечер он выводил на прогулку двух неопределенного цвета пуделей, таких же неухоженных, как и он сам. Соседи почему-то считали, что собаки - родственники, а именно отец с сыном. Однако, как возникла такая неполная собачья семья, никто толком не знал, а спрашивать у старика о такой ерунде не хотелось.
Выходя из подъезда на прогулку, пудели не спеша семенили друг за дружкой по привычному для них маршруту. Через двор на территорию полуразрушенной, но все еще действующей школы, а потом сквозь кусты к помойке. Вслед за ними метрах в десяти шаркал ногами старичок, изредка останавливаясь, чтобы поднять с земли пустую пивную бутылку. Собаки в эти моменты замедлялись тоже и спокойно ждали, пока он оботрет находку красной фланелевой тряпочкой и бережно положит ее в одну из двух сумок, сшитых, судя по виду, еще покойной женой старичка для хранения своих школьных завтраков и тетрадок.
Вторая сумка отнюдь не была излишеством. В ней находили свое прибежище исключительно бутылки зеленого цвета, которые почему-то не пользовались спросом в ближайшем пункте приема стеклотары. Вот коричневые - всегда пожалуйста. А зеленые к несчастью были не в почете, и приемщица Нюра, невысокая полная женщина бальзаковского возраста с огромной коричневой родинкой на полщеки, регулярно вывешивала на своем заведении властным почерком написанное объявление:
"ЗЕЛЕНЫЕ НЕ ПРЕНЕМАЕМ!!!".
Но, в конце концов, не выбрасывать же добро! Да и всегда оставался шанс, что со дня на день зеленые могут снова начать котироваться. Вот для этого случая как раз и нужна была вторая сумка.
Прочесав территорию возле дома, а потом школьный двор, старичок с собаками скрывался за кустами от пристального ока бабушек, проводящих очередную вечернюю беседу на скамейке возле подъезда.
Там где пролегал его путь, раскинулась спрятанная от посторонних глаз зарослями отродясь нестриженного кустарника городская помойка. Ее тесное соседство со школой, единодушно одобрялось учениками и столь же единодушно порицалось учителями.
Ребятишки убивали время на переменах в поисках среди мусора тех особенных предметов, чью непреходящую ценность может оценить лишь детская душа: разноцветных крышечек, блестящих пуговиц, треснутых компакт-дисков. Впрочем, порой, попадались и более дорогие вещи. Один парнишка из 7-б класса как-то раскопал чуть надколотый, но в целом очень хорошо сохранившийся спортивный кубок, полученный, судя по выгравированной золотом надписи, местной футбольной командой "Пищевик" за победу в районном первенстве среди трудовых коллективов 62-го года.
Педагоги же помойку почему-то невзлюбили. Уже не первый и даже не второй директор школы начинал свою карьеру с обещания добиться от властей "немедленной ликвидации источника санитарно-эпидемиологического неблагополучия". Но, после одной-двух бесед с глазу на глаз в кабинете начальника отдела образования, проблема, естественно, теряла для неопытного директора свою остроту. И все шло прежним чередом.
Старичок с собаками на прогулку всегда выходили вечером. Все занятия к этому времени давно заканчивались. Поэтому школьников на помойке они не встречали. Да и взрослые под сумерки старались там не появляться.
Около получаса пудели, деловито лазая по кучам отходов, пополняли свой суточный запас калорий, а старичок тем временем продолжал неспешно набивать сумки коричневыми и зелеными пивными бутылками. Затем все они той же дорогой возвращались домой. Только впереди теперь шел старичок, а собаки послушно следовали за ним.
На следующий день процедура повторялась, и так продолжалось изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Казалось, что никто из живших в доме уже не мог вспомнить, когда начались эти вечерние прогулки, как никто не может вспомнить, когда на стене дома появилась похабная надпись, сделанная синей краской, или когда разбили кирпичом фонарь у третьего подъезда. Все это словно было всегда и будет всегда. Как правила игры, в которую мы все играем, как восход и заход солнца, как пупок на нашем животе. И потому похабная надпись не воспринималась похабной, а темнота у подъезда не казалась темной. И потому жалкий старик и его пудели не вызывали ни у кого слез жалости...
Порой, когда у старичка прихватывало поясницу, он, оставаясь дома, все же выпускал собак. И они, к их чести надо сказать, словно не замечая его отсутствия, так же чинно и последовательно повторяли весь устоявшийся годами ритуал. С достоинством шествовали на помойку мимо протирающих скамейку бабушек, и, после своего незатейливого промысла, с независимым видом точно в срок возвращались в родное логово.
А вот как-то раз взяли и не вернулись...
Что уж там с ними могло произойти - никому не известно. Может, порвал бездомный, злой, случайно забредший в эти края, ротвейлер. Только - вряд ли. Скорее, выковырял из гнилых зубов их застрявшие остатки, смачно рыгнув, после сытного ужина какой-нибудь осчастливленный на один день залетный бомжик. Впрочем, что гадать?
Вскоре на поиски пуделей из своего подъезда к помойке захромал прихворнувший хозяин. А потом от помойки к дому. И опять к помойке. Долго он так ходил с застывшей на лице то ли улыбкой, то ли гримасой боли.
Иногда подзывал собак.
"Миша, Кеша!" - слабым дребезжащим голосом пытался кричать старик. Такие, оказывается, у тех пуделей были имена.
Начинало уже смеркаться. Бабушки со скамеек потянулись по домам. Мол, ну что ж за беда - собаки пропали. Похуже несчастья с людьми каждый божий день происходят. Так говорили они меж собой, вставая и отряхивая с подола шелуху от нагрызенных за вечер семечек. Да и надо признать - правы они, конечно.
Только старичку-то на правду такую было наплевать, если может, эти два паршивых пуделька ему роднее всех людей на свете в тот момент его жизни стали. Вот и ходил он все по ночному уже двору. И отходящие ко сну жители дома еще долго могли слышать его неприятно высокий срывающийся голос: "Миша, Кеша!".
А нашли его утром дети на помойке. Во время перемены после первого урока. Он сидел на коленях, опустив лицо вниз в кучу мусора, словно молился. Ночной дождик прибил жидкие остатки тонких белых волос к покрытой пигментными пятнами желтоватой коже затылка. Потертая клетчатая рубашка задралась на пояснице, обнажив резинку черных трусов и тонкую полоску давнишнего шрама на спине.
Ребята, приняв старичка за отмучившегося, наконец, бомжа, сначала, конечно, обшарили карманы его брюк в поисках мелочи или сигарет. Ничего не найдя, возбужденно побежали к школе, чтобы рассказать учительнице о необычной находке.
Когда на следующий день в присутствие участкового слесари из ЖЭКа вскрыли его квартиру, там нашли четыре мешка с пустыми зелеными бутылками, триста пятнадцать рублей денег в ящике кухонного стола и орден боевой славы третьей степени да пяток разных медалей в деревянной шкатулке.
Никто из родственников за наследством не обратился. Да, наверное, и не было у него уже никаких родственников. Поэтому триста пятнадцать рублей по закону пошли в городскую казну, бутылки отвезли на помойку, а орден и медали отдали в школьный музей. Они и сейчас там лежат на красной бархатной подушечке под большим плакатом "Никто не забыт. Ничто не забыто".