Левое предплечье, его тыльная сторона, словно перепаханное боем поле. Испорченная гусеницами и атакой артиллерии поверхность. Сплошные шрамы. Так плотно, что под ними теряется цвет кожи. Старые, потускневшие отметины и совсем свежие, налитые багровым рубцы, едва прикрытые пленкой новой дермы. Следы. Не те, изящные, почти невидимые, что оставляет после себя бритва. И не те, размашисто весомые, прорисованные ножом. Нет. Маленькие неровные наросты, как будто куски плоти вырывали, буквально выгрызали из тела. Отпечатки уродства. На ощупь твердые, точно хитиновый панцирь. Не подступиться.
Ну что же, рано или поздно это должно было произойти. Я закатываю рукав балахона, служащего мне одеждой, и ладонью сильно растираю правую руку. Она отзывается волной тепла, прокатывающейся от локтя до кончиков пальцев. Вены набухают от притока крови. Двумя пальцами, большим и указательным, прихватываю кожу на предплечье так, что образуется небольшая складка. Оттягиваю ее вверх настолько, насколько это вообще возможно. Достигнув болевого порога, останавливаюсь. Вот теперь можно. Впиваюсь зубами в истончившуюся, почти прозрачную кожу и, что есть сил, сжимаю челюсти. Господи, как же больно!
Ты жив, пока способен чувствовать боль.
Тонкая преграда не выдерживает агрессии резцов. Миг и горячая жидкость брызжет из-под сцепленных в замок зубов. Рот наполняется вкусом меди. Я разжимаю капкан, чтобы выпустить прокушенную руку. Теперь кровь беспрепятственно бежит по ней: тонкая алая лента щекочет запястье, струится по внешней стороне ладони. На долю секунды задерживается на кончике мизинца, и, как будто попрощавшись, тугим масляным шариком летит вниз. В загодя приготовленный стакан с водой.
По поверхности расплывается чернильная клякса.
Одна за другой тяжелые капли падают, растворяются в прозрачной жидкости, но не исчезают бесследно. Постепенно раствор набирает краску. Из бесцветного становится сначала бледно-розовым, потом ярко-розовым и, наконец, насыщенным, брусничным. Ну, пожалуй, хватит.
Готово. Я подхватываю стеклянную емкость с приготовленным снадобьем левой рукой и подношу ее к глиняному горшку - пузатому сосуду, доверху наполненному землей. Место жительства моего друга. Того, который не отвернулся. Захотел остаться.
Цветок. Небольшой стебель и ворох крупных, продолговатых, кожистых листьев. Темно-зеленых, с заостренными концами и паутиной серебряных жил на гладкой поверхности. Но это если не пытать его жаждой. Иначе листья обзаводятся желтой каемкой и начинают стремительно сморщиваться. Стареть и умирать.
Живительная влага течет деликатной струйкой. Поближе к корням. Нельзя допустить, чтобы мой друг страдал, а водопроводная вода, как назло - чистый яд. Это я проверил на себе. Один раз попробовал пить, потом целый день мучился животом. Нет уж, это не для моего Цветка. Прежде всего, воду нужно обеззаразить, иначе он долго не протянет. Чем? Кровь - вполне подходящее средство. Только руку теперь надо поднять повыше над головой и так подержать, чтобы кровотечение остановилось.
Ты жив, пока есть тот, кому ты нужен.
---
Ярко освещенный туннель коридора. Водопад холодного света. Лампы на потолке настолько близко друг к другу, что не оставляют теням ни одного шанса. В стерильную белизну стен вписаны серые прямоугольники дверей. Одинаковые, точно горошины в стручке. Ровные металлические пластины цвета слежавшейся пыли. Минимум деталей на каждой. Железная запятая ручки, табличка с выдавленным в ней порядковым номером, замочная скважина и пулевое отверстие смотрового глазка. Стандартный набор, если не считать одной маленькой странности.
Дверной глазок вещь, несомненно, замечательная. Необходимая. Судя по всему, его изобретатель был человеком одаренным, даже талантливым, пусть и несколько трусоватым. Жаль, история не сохранила его имени. Вот только, творя это хитрое устройство, мог ли он предположить, что его будут использовать не так, как он задумал?
Если внимательно приглядеться, можно заметить, что глазок установлен наоборот. Наизнанку. Окуляр, прикрытый защитной шторкой, обращен наружу. Так, словно самые интересные события происходят не в коридоре, а там, за миллиметрами стали и дерева.
Мимо дверей, провожаемые их равнодушными взглядами, идут двое. Шум шагов тонет в ворсе коврового покрытия. Мужчина средних лет, крупно сложенный. Четкий пробор и едва заметная седина в аккуратно оформленных висках. Модной формы очки. Белоснежный халат привычно застегнут на все пуговицы. Бейджик в области сердца. Широкий уверенный шаг позволяет ему быть все время чуть впереди своей спутницы.
Она намного старше его. Невысокая и сухая. Седые струи волос, собраны в тугой пучок. Гостевой халат осторожно накинут на плечи так, что рукава свободно развеваются при ходьбе. В руках скомканный носовой платок.
Возле очередной двери, внешне ничем не отличающейся от других, мужчина делает знак остановиться. Наклонившись к дверному глазку, он заглядывает в него. Какое-то время смотрит, затем отступает в сторону и удовлетворенно кивает: - Да, все правильно. Он здесь.
Платок постепенно превращается в измятую тряпку.
- Лидия Петровна, - голос мужчины звучит по-деловому спокойно, - еще раз напоминаю, что сейчас от Вас требуется только одно - спокойствие. Вы меня понимаете?
Ее лицо с выцветшими от времени глазами подобно маске, но во взгляде - решимость идти до конца: - Да, понимаю. Я могу на него посмотреть?
Вместо ответа человек в халате уступает место перед дверью, одновременно делая приглашающий жест рукой.
Глазок явно не рассчитан на такой рост. Этой маленькой, немолодой уже женщине, очень неудобно. Ей приходится привстать на цыпочки и податься всем телом вверх, чтобы дотянуться до окуляра. Жадный взгляд, усиленный линзой, обшаривает небольшое светлое помещение в поисках его владельца.
По ту сторону двери находится комната. Полый куб, заполненный воздухом и мягким дневным светом. В нем нет окон, поэтому источником света служат несколько ламп, вмонтированных в потолок. Единственный вход, он же выход - дверь, за которой сейчас замерли посетительница с сопровождающим. У противоположной от входа стены приютился невысокий столик. На нем - вместительный цветочный горшок с раскидистой аглаонемой. Если женщине не изменяет память, то именно так называется красивое растение с крупными, темно-зелеными листьями, расписанными сеточкой серебряных жилок. По левую сторону от столика - гигиеническая зона: умывальник, унитаз, настенное зеркало и полочка с тюбиками. По правую - окошко выдачи еды. Закрытое. До часа приема пищи еще далеко. Кроме этого в комнате разместилась приземистая кровать. На ней лицом вверх лежит молодой человек. Взволнованная наблюдательница глядит на него. У нее затекли ноги. Спина вот-вот сломается от напряжения, но она смотрит, непроизвольно задержав дыхание, а в уши ввинчивается невозмутимый мужской баритон.
- Лидия Петровна, он ничего не помнит. Нужно быть готовым к тому, что Вас не узнают. Слышите меня? Его память и способности к логическому мышлению, к аналитике полностью подавлены. Кроме того, он не может говорить, писать или читать. Действуют только базовые физиологические рефлексы и быть может - интуиция. Правда, это скорее предположение, абсолютной уверенности у нас нет. Но в любом случае он будет Вас видеть и слышать, поэтому постарайтесь вести себя сдержанно. Не напугайте его. Понятно?
Кажется, что лежащий на кровати спит. Глаза закрыты. Грудь ритмично вздымается и опадает. Он молод, на вид не больше тридцати, и довольно красив. Взъерошенные русые волосы, рельефные скулы и круто вылепленный лоб. Вид несколько портит неряшливая борода, да, пожалуй, одежда: серый бесформенный балахон-куртка с длинными рукавами и такого же цвета штаны. Правый рукав немного задран, поэтому можно разглядеть кусок бинта. Рука выше запястья забинтована. Человек выглядит умиротворенным.
- Лидия Петровна, прежде чем открыть дверь, я должен спросить Вас еще раз: Вы точно хотите забрать его домой? Мне кажется, что он бы этого не одобрил!
- Хочу, - голос женщины слегка дрожит от волнения. - Я ведь могу это сделать?
- Да, конечно. Вы имеете на это полное право.
Эти слова точно жирная точка, заканчивающая разговор. На несколько долгих секунд в коридоре повисает тишина. Безмолвная маленькая женщина, прильнувшая к смотровому глазку и ее сопровождающий. Первым не выдерживает мужчина: - Ну, раз мы определились, тогда остался всего один момент.
Он запускает левую руку в карман и достает оттуда хрустящий фольгой блистер с расфасованными в прозрачные ячейки капсулами. Цилиндриками ядовито-синего цвета: - Это для него. Так, на всякий случай. Конечно, восстановление уже идет. Оно началось сразу, как только мы сняли излучение. В ближайшее время можно ожидать возвращения памяти, а затем и всех остальных функций мозга. Но процесс этот довольно длительный. Может занять до полусуток в зависимости от индивидуальных особенностей организма. И к сожалению, болезненный, поэтому - вот, - мужчина протягивает упаковку. - Давайте ему по одной штуке при спазмах. И как можно больше жидкости. Договорились?
Лидия Петровна с трудом отрывается от глазка. Опускается на пятки, сразу значительно потеряв в росте, обмякает: - Я все поняла, - таблетки перекочевывают в ее миниатюрную ладонь.
- Вот и отлично. Ну, вроде бы, ничего не забыл. Вы готовы?
Слабый кивок в ответ.
- Хорошо. Соберитесь! Открываю!
Мужчина бережно отстраняет посетительницу: - Позвольте, - достав из кармана ключ, отпирает замок. Ручка послушно опускается, вытягивая дверь на себя. Изжеванный тряпичный обрывок, все, что осталось от некогда красивого носового платка, падает на порог. Женщина делает шаг в комнату и здесь все-таки не выдерживает: - Сереженька! Сынок!..
---
Имя - Дарья. Возраст - два дня. Пол - женский. Рост - 54 сантиметра. Вес - 3950 грамм. Оценка по шкале Апгар - 9 баллов. Анализ на ВИЧ - положительный.
---
В помещении, где я нахожусь, пахнет розами. Стены тут одеты в уютные нежно-голубые обои, а через огромное окно видно кусочек мира. Здесь есть нескромных размеров кровать, кресло и миниатюрный письменный столик. На нем затейливая ваза с букетом алых цветов и две фотографии, в пластиковых, под дерево, рамках.
Меня только что привезли сюда. Раздели, оставив в одних шортах, и уложили на расправленную постель. Кроме меня в комнате больше никого нет. Входная дверь плотно закрыта. Спать не хочется, но и делать особенно нечего, поэтому я просто лежу и пялюсь на фотоснимки.
На первом - ровный строй позирующих. Однотипные халаты. Широкие улыбки. И веселенькая канареечная стена за спинами в качестве фона. Если честно, то выглядит глуповато. Белые на желтом. Глазунья наоборот. Смешно. Хотя если не обращать на это внимания, то получаем обычный групповой снимок медицинских работников. Врачей или еще кого-то в том же духе. Все просто и понятно, если бы не одно маленькое НО.
В самой середине плотного ряда единомышленников уверенно расположился мужчина. Стоит ему приклеить, пусть даже дорисовать, бороду и взлохматить волосы, то получится этакая маленькая копия меня. Только чуть моложе и чуть веселее. Получается, что я - врач? Вот это да. А эти люди вокруг? Коллеги? Друзья? Вместе учились? Ничего не помню. В голове сизое непроницаемое облако.
Увлекшись ребусом, не сразу замечаю надпись в самом низу фотографии. Мне приходится даже немного приподняться на локтях, чтобы ее прочитать. Гуттаперчевая змейка слов извивается, ускользает. Буквы никак не хотят складываться в слова, проверяя меня на прочность. Не тут-то было. Я упорный. Наступает момент, когда они сдаются и о чудо, я умею читать: "Сергею Кочину. Самому молодому и талантливому руководителю от благодарных коллег. Коллектив родильного дома N 16". Значит - сослуживцы?.. По-моему все стало еще запутаннее.
Хорошо хоть на втором фото только три человека. Проще будет. Правда, и подсказок никаких. Ни дат, ни подписей. Что-то не везет сегодня. А может? Встаю, чтобы проверить догадку, но освобожденная из плена рамки карточка ясности не добавляет. Ее обратная сторона пуста. Конечно, кто же будет писать на обороте, чтобы потом закрыть это слоем пластика. Видимо, я и так обязан знать этих людей. Без намеков. Должен и все тут. Ладно, допустим, что так, тем более один-то мне точно знаком.
В центре фото снова я. Загорелый и беззаботный. Правой рукой обнимаю за талию зеленоокую красавицу, а она сжигает мое плечо протуберанцами роскошной солнечной гривы. Рыжая кошка. С искорками счастья в глазах.
Слева от меня еще одна женщина. Немолодая и настолько хрупкая, что кажется сотканной из воздуха. При этом она абсолютно гармонична. Так бывает у тех, кто сумел договориться с собственным возрастом и научился получать от него удовольствие. Очень необычная женщина. Пожалуй, даже более чем та, первая. И есть в ней еще что-то такое, некая особенность, которая не дает мне покоя. Голодным комаром гудит в голове.
Ага. Ну, конечно. Я, наконец, понимаю, в чем дело: именно эта женщина привела меня сюда. В комнату с ароматом роз. Точно. Сначала была дорога. Заднее сиденье машины. Шум города сквозь затемненное стекло. Едва уловимый запах бензина. И она на переднем кресле. Заплаканная. Беззвучная. Источенная горем. Знать бы, что у нее случилось. И зачем я здесь? В спальне с двумя фотографиями в дешевых пластиковых рамках.
От стольких вопросов, на которые нет ответа, у меня начинает ныть в висках. Черепная коробка мгновенно превращается в сферический резонатор боли. Пустой и гулкий. Мысли тут же исчезают. Спасаются бегством, а я беспомощно валюсь на кровать не в силах совладать со спазмом.
Минуту спустя уже можно потихоньку дышать, не боясь выплеснуть мозг на подушку. Еще немного и мне удается приподнять себя в сидячее положение. Потом встать. Где-то здесь, на столике должны быть таблетки. Подарок от той, что доставила меня сюда. "Они помогут при головной боли", - так, кажется, она сказала. Да, точно.
Есть. Синяя капсула летит в рот. Три глотка воды помогают ей не застрять в изгибах пищевода.
Все кончается так же внезапно, как и началось. Как будто червяк, решивший поужинать моим серым веществом и с этой целью пробирающийся в сторону особенно жирных кусков, дополз до уха и вывалился. Боль уходит сразу и без остатка. Тут же накатывает сонливость. Последнее, что я вижу, прежде чем провалиться в сон - розовые бутоны на шипастых ножках стеблей. Девять штук.
---
Я - белое пушистое облако. Пронзительная высота - мой дом. Я невесомой птицей парю в чистом, вибрирующем холодом небе. Тут, на недоступной другим высоте, существую. Здесь живу и здесь же нахожу пропитание. Набиваю брюхо кристаллами льда. И чем больше съедаю, тем крупнее и тяжелее становлюсь. Вес превращается в проклятие. Начинает тянуть к земле. Вот я уже почти касаюсь ее грязной поверхности. Мне противно и страшно одновременно. Неужели небо теперь для меня недоступно? Внутренности распирает от злости и тогда...
Я - огромная грозовая туча, несущая хаос. Потоки моего гнева обрушиваются вниз. Ветвятся молнии. Я плыву, оставляя позади себя разрушение и боль. Терпкий запах озона. Ничто и никто не могут поспорить со мной. Так продолжается до тех пор, пока накопленная ярость последними каплями не падает на землю и тогда...
Я - мячик. Круглый упругий шар, скачущий по полу. Неугомонный бездельник. Всегда в движении. Вечно в игре. Прыгаю по бетонным ступеням. Отбиваю ритм на деревянном настиле спортивной площадки. Глухо стучу в травяное покрытие стадиона. Затем неожиданно оказываюсь в огромном пустом зале, таком большом, что не видно ни стен, ни потолка. Не слышно ответов эха. И вдруг он начинает заполняться. Прямо из воздуха появляются столики для новорожденных. Реанимационные. Пеленальные. Кувезы. На каждом - маленькое розовое тельце. Дергающееся и горластое. Они до невыносимости живые. Младенцев становится все больше. Еще немного и я либо лопну от их крика, либо окажусь раздавленным этой вопящей массой и тогда...
Я спрут. Морской гад с сотней щупалец, усеянных липкими присосками. Скользкий, почти не восприимчивый к звукам, сгусток. Я цепляюсь за ножки столов и тащу лишенное костей тело вперед. В поисках выхода. Внезапно, воздух наводняют бабочки. Они порхают надо мной, над детьми. Садятся на них. Облепляют так, что скоро вместо плачущих крошек повсюду распускаются гигантские тропические цветы. Крик ослабевает. Захлебывается. Роскошные лепестки плотоядно покачиваются. Я пытаюсь сметать мотыльков. Захватывать их щупальцами и давить, давить. Они послушно умирают, но на их месте тут же появляются новые. Еще более яркие и настырные. Я не справляюсь. Проигрываю эту битву и тогда...
Я человек. Обычный, истерзанный кошмарным сновидением мужчина. В шелухе простыней. На влажной от пота подушке. В комнате с голубыми обоями.
---
Имя - Прохор. Возраст - два дня. Пол - мужской. Рост - 52 сантиметра. Вес - 3550 грамм. Оценка по шкале Апгар - 7 баллов. Анализ на ВИЧ - положительный.
---
Волна страха откатывает, и я, наконец, осознаю, что это был всего лишь сон. Не более чем странная, чудовищно реалистичная иллюзия. Чувство облегчения накрывает с головой. Уф... Сердце понемногу успокаивается, переходит на шаг. Выравнивается дыхание. Разгоряченное тело избавляется от лишнего тепла, выдавливая его каплями испарины. Какое-то время я продолжаю лежать, прислушиваясь к себе. Закрытые глаза помогают разобраться во внутренних ощущениях. Вроде бы все в порядке. Ноги, руки. Голова не болит. Хорошо. Осталось разгрести мусор в голове.
К тому времени, когда мысли построены ровными колоннами и готовы к параду, я успеваю озябнуть. Замерзать совсем не хочется, поэтому решаю, что пора вставать. Распахиваю веки и вскакиваю с постели. Одного взгляда вокруг достаточно, чтобы определить, где я. Мгновенное узнавание, как всплеск взрыва. Как ни странно это прозвучит, но нахожусь я в своей комнате. В доме родителей. Вот только почему я здесь? И отчего одна рука у меня забинтована, а другая исполосована шрамами?
На кресле аккуратная стопка одежды. Джинсы. Легкая футболка. Тапочки заботливо придвинуты к самой кровати. Быстро одевшись - семейные шлепанцы остаются нетронутыми - я открываю дверь и выхожу из комнаты. Звуки жизни и пряный запах домашней стряпни ведут меня в кухню. Память услужливо подсказывает органам чувств. По коридору прямо. Направо. Снова прямо...
- Здравствуй, мама!
---
- Доброе утро, сынок. Выспался? - мать, как обычно хлопочет по хозяйству. Вальсирует между плитой, столом и мойкой.
- Да вроде, - удивительно, но я и вправду хорошо отдохнул. Вот что значит родные стены.
- Будешь завтракать?
Узнаю маму. Пока жил с родителями чувство голода мне испытывать не приходилось. Господи, как же я соскучился. Хочу прижаться к ней всем телом. Уткнуться лицом в плечо, как в детстве. Но нет, выпестованная мной самим сдержанность не дает это сделать. Взамен просто улыбаюсь и говорю:
- Конечно, ма, а что есть?
- Вот я тут оладушек напекла. Как ты любишь. Со сгущенкой.
- Ого, вкуснотища, - от вида высокой дымящейся горки у меня начинают обильно выделяться слюни. - А по какому поводу пир?
- Сынок, - матушка даже останавливается. На ее лице явно читается растерянность: - Ты разве не помнишь?
- Что? - мой черед недоумевать.
- Сегодня же день твоего рождения!
- Правда? - как я мог так опростоволоситься. - Нет, действительно?
Видя, что она и не думала шутить, продолжаю: - Извини. Совсем замотался. На календарь давно не смотрел, - вот это конфуз. Как я мог забыть о собственном дне рождения?
Правда, мама, кажется, уже успокоилась: - Ничего, родной. Не переживай. Лучше садись, - она снова начинает суетиться, - вот сюда. Кушай родимый, кушай. Чаю налить? Смородинового.
- Эх, гулять, так гулять - давай.
Я располагаюсь за столом. Аромат, исходящий от пышнотелых чибриков, может свести с ума кого угодно, а я так давно не ел маминой стряпни.
- Прости, ма. Правда, не понимаю, что со мной.
- Все нормально, сынок. Все хорошо. Тебе не в чем себя винить.
- Ну как же? Каким надо быть идиотом, чтобы забыть о собственном дне рождения? И вот еще, кстати, - я вытягиваю вперед руки. - Ты не знаешь, что это? Откуда?
- Нет, нет. Не знаю. Ты мне не рассказывал.
Странно, мне кажется или она прячет глаза. Мама, что ты не договариваешь?
- Мам, может, присядешь? Устала уже, наверное, на ногах-то. Давай лучше посидим, поболтаем.
- Хорошо, сынок, как скажешь, - она осторожно усаживается на стул, стоящий по другую сторону стола. Отгораживается от меня тарелками и кружками. - Ты кушай, кушай.
Сейчас я, наконец, могу ее спокойно рассмотреть. Никогда не видел ее такой усталой.
- Мамочка, что происходит? Почему я у вас? Где Катя? Что со мной? Ты можешь мне объяснить?
- Да, все правильно. Сразу надо было, но мне так хотелось, чтобы ты сначала поел.
- Мама!?
- Да, да, прости, - ей явно неприятно касаться этой темы, но я не оставляю выбора. - Вчера я забрала тебя из Центра и привезла сюда.
Центр. От этого слова у меня в голове что-то происходит. Преграда, до сих пор сдерживающая воспоминания, рушится и теперь они мощным потоком текут через рухнувшую плотину. Затапливают сознание. Так часто бывает - одно звено тянет за собой всю цепочку.
Перед внутренним взором мелькают кадры кинопленки - последние несколько лет моей жизни. Вот мне вручают диплом мединститута. Красный, между прочим. Склейка, и вот я уже заканчиваю интернатуру. Первые годы работы врачом. Знакомство с Катей. Первый поцелуй. Две зубные щетки в стакане. Работа. Работа. Ночные дежурства. И потом, как гром с ясного неба - предложение возглавить вновь открытый родильный дом. Малоприметная заметка в одной из местных газет о новом - молодом, но подающем большие надежды - руководителе роддома. От таких подарков судьбы не отказываются. Снова скачок. И опять газетная статья, но теперь на первой полосе, в полный разворот. Заголовок, точно удар под дых: ""Убийца" детей остался на свободе". Отдельные слова, выхваченные из текста: "вирус иммунодефицита", "недавно открытый родильный дом", "оказалось заражено семнадцать младенцев", "преступная халатность персонала", "руководитель уволен", "произвол властей", "безнаказанность"... Новый перескок. Вычислительный Центр. Белые стены в серых кляксах дверей. Роба - мечта заключенного. Стандартный бланк договора: "Я, Кочин Сергей Владимирович,...", "...на безвозмездной основе...", "...передаю в пользование Центра...", "...свой мозговой потенциал и доступный ресурс памяти...", "...для включения их в общую грид-систему...", "...организованную с целью разработки вакцины от вируса...", "...на срок, необходимый для разработки..." Лента с изображениями обрывается.
Теперь я знаю все. Почти все. Кроме того, что у меня с руками. Но это потом, а сначала.
- Машина. Ты на переднем сиденье. Я видел, что ты плачешь. Почему? Ведь все кончилось. Мы возвращались домой.
- Да, сынок, да. Это от счастья, - она все равно избегает моего взгляда. Прячет глаза.
- Значит сработало. Центр. Они сделали это - изобрели вакцину от вируса. Она действует?
- Нет, Сереженька. Лекарства нет. Пока нет.
- Как так, мам? Почему тогда... я здесь?
- У тебя день рождения, - чувствую, что еще немного, и она расплачется. - Я хотела устроить праздник.
- Кому, мамочка? Себе?
Воздух еще вибрирует от моих слов, а я уже жалею о том, что их произнес. Дурак, надо было сдержаться. Но пулю, выпущенную из ствола, не возвратить обратно. Как не вернуть соленые капли, вырвавшиеся на волю.
Мы долгое время сидим молча. В кухне повисает тягучая, сковывающая движения, тишина. Никто не решается ее нарушить. В какой-то момент концентрация достигает предела, становиться физически непереносимой, тогда чтобы немного снять напряжение я спрашиваю: - Как Катя?
Мама немного оживает. Краем фартука промакивает глаза: - Знаешь, она сейчас в другом городе. Уехала почти сразу, как только ты... ушел. Начала там новую жизнь. Вышла замуж за достойного человека. Мы иногда с ней созваниваемся. А недавно у них родился ребенок. Мальчик.
- Правда? Как назвали?
- Володькой.
- Как нашего папу?
- Да. Они так решили. Сами.
- Хорошо. Я рад, что у нее сложилось. Ты думаешь, она счастлива?
Вопрос повисает в воздухе. Пауза растягивается, растет точно мыльный пузырь. Становится все больше. Наконец, тонкие стенки не выдерживают.
- Сынок, хватит себя мучить! Ты и так уже сполна заплатил за свою ошибку. Карьерой. Любимой девушкой. Хватит. Что еще должно произойти, чтобы ты успокоился и начал жить дальше?
Ма, с чего ты решила, что я не живу?
А разве да? Там, в Центре. Лишенный разума, прошлого и настоящего. Без будущего. Способный только дышать и есть 'овощ'. Я видела. И это, по-твоему, жизнь? Твоя плата?
- Ма, ты же знаешь, что за совершенные ошибки не нужно платить. Их надо исправлять.
- И чего ты хочешь добиться? Неужели тебе обязательно нужно стать инвалидом или умереть.
- Нет, конечно, - моей выдержке сейчас позавидует даже снайпер. - Но я уже не маленький мальчик и должен нести ответственность за свои поступки.
- Для меня ты всегда будешь ребенком, - материнские глаза снова наполняются слезами, - всегда.
- Конечно, мамуль. Знаю, - я встаю из-за стола и подсаживаюсь к ней поближе. Обнимаю за худенькие, вздрагивающие плечи. Сдержанность может идти куда подальше. Мы опять молчим. Затем, не потому, что интересно, а просто чтобы что-то сказать, я спрашиваю: - Ты, кстати, так и не ответила, что у меня с руками?
Она вжимается в мою грудь. Как, бывало, делал я в далеком детстве, после очередной неудачной попытки покорить строптивое дерево, растущее во дворе. Ее голос звучит совсем тихо, еле слышно.
- Ты сам нанес раны.
Сам? Кажется, в психиатрии это называется синдромом Ван Гога. Нанесение пациентом самому себе увечий, по причине ипохондрического бреда, галлюцинаций или импульсивных влечений. Но я-то ведь не душевнобольной. Или?..
- Не знаю, зачем. Никто не знает. Просто однажды у тебя обнаружили порезы. Сразу отобрали все режущие предметы, даже бритву, но ты снова умудрился себя покалечить. И еще раз. Еще. Я не знаю. Связывать тебя они не захотели - это уж слишком. Только обработали раны и наложили повязки. Вот и все. Правда, это тебя не остановило.
Вот так дела. Неужели защитный механизм? Или смещение акцента? Физическое страдание - отличный способ забыть о боли внутренней. Беда лишь в том, что царапины затягиваются, шрамы исчезают, но где-то внутри, под желудком, остается тлеть раскаленный уголек. Маленький обжигающий камешек, превращающий внутренности в пепел. Его не затушить ни водой, ни даже водкой. От него не избавиться.
---
Имя - Наташа. Возраст - два дня. Пол - женский. Рост - 51 сантиметр. Вес - 3350 грамм. Оценка по шкале Апгар - 7 баллов. Дисплазия тазобедренного сустава. Анализ на ВИЧ - положительный.
---
Длинный белый коридор точно дорога в иной мир. Затопленная светом труба, ведущая в параллельную реальность. Я уже был здесь раньше. Когда-то давно, быть может, в прошлой жизни. Правда, с тех пор ничего не изменилось. Тот же сияющий холодным блеском потолок. Бескровные стены в прорехах дверей. Тот же сопровождающий рядом в хрустящем чистотой халате. Наверняка в том же самом. И я точно такой же. В сером балахоне.
А может, ничего другого нет? И никогда не было? Кроме этой бесформенной тряпки цвета солдатской шинели на моем теле. И бесконечного коридора.
Мы движемся вперед. Ноги утопают в искусственной растительности ковра. Мимо проплывают полотна дверей с вытравленными на них идентификационными номерами: ломаными линиями, получившими увечья еще во времена древних римлян. Мы молчим. Все обязательные слова уже сказаны, а больше говорить не о чем.
Наконец останавливаемся возле двери с нужной комбинацией цифр. Палка, палка, огуречик, получился человечек. Моя комната. Ячейка. Провожатый вытаскивает из кармана ключ и без суеты, неторопливо, как делал уже, наверное, бесчисленное количество раз, отпирает входной замок.
Мне в голову приходит глупая мысль: почему в этом полном электронных систем здании используют обычные, механические замки? Ведь есть такие вещи, как... тут же, как бы сам собой, рождается ответ. Все просто: незачем использовать электронику там, где без нее вполне можно обойтись. Старый добрый механизм надежнее. У него не кончится батарейка. Он не сломается в самый неподходящий момент. Не создаст ненужных помех. И самое главное - при серьезной аварии, когда выйдут из строя все охочие до электропитания системы, его все еще можно будет открыть.
Дверь приветливо распахивается, приглашая меня зайти внутрь. Я киваю белому халату, надеюсь, что мы больше никогда не увидимся, и переступаю порог. За спиной раздается тихий щелчок. Дверь захлопывается. Все - я вернулся.
Почти в то же самое время где-то в недрах здания, а по сути огромного Вычислительного Центра, в одной из комнат, набитых аппаратурой, раздается доброжелательный женский голос. И если бы не характерные металлические нотки, его можно было бы спутать с живым.
"В системе обнаружен новый объект".
"Провожу сканирование".
"Статус подтвержден".
"Произвожу инициализацию".
"Инициализация успешно завершена".
"Перевожу генератор пси-поля в рабочий режим".
"Приступаю к изъятию мозгового потенциала объекта".
"Десять процентов". "Пятьдесят процентов". "Девяносто процентов". "Процесс завершен". "Вычислительные ресурсы и память объекта задействованы".
"Общая емкость системы увеличена на одну условную единицу".
"Расчетное время разработки вакцины уменьшено на двадцать семь тысяч сто двадцать часов, ноль минут".
"На три года, один месяц и пять дней".
---
Злата, Дима, Ева... Анализ на ВИЧ - положительный.
---
Мой Цветок совсем завял. Они что опять поливали его этой отравой?
Так всегда. Стоило ненадолго отлучиться и вот результат: листья осунулись, погрустнели. Их насыщенный зеленый цвет поблек, испарился. Беда. Никому нельзя верить. Все нужно делать самому и только самому.
Сколько же меня не было? День? Два? Месяц? Память, словно укутанная в туман взлетная полоса. Короткая и ненадежная. Нет. Не вспомнить. Да и зачем? Главное, мой Цветок умирает и кроме меня ему помочь некому, а значит...
Я закатываю правый рукав. Левая рука все еще бесполезна. Ожесточенно, в красноту, растираю кожу. Впиваюсь в нее зубами.
Чертовски больно! И... хорошо. Боль - это честно. К тому же она - то немногое, что еще осталось в моем распоряжении.