Жила-была на свете одна маленькая девочка. Она жила не в сказке и не в фантастической истории. Она жила в нашем мире, среди нас. Она была такая же, как мы. За исключением одного - она не верила, что люди могут быть злыми. В детстве она никогда не плакала, всегда улыбалась, даже незнакомцам, и даже тогда, когда мама запретила разговаривать с чужими людьми, она всегда оставалась улыбчивой и веселой. Она разговаривала с голубями, и все кошки в округе знали ее голос. Дети не любили ее, потому что она никогда не разрушала тех песочных замков, которые они строили в песочнице, поэтому ее лучшими друзьями стали деревья, особенно один большой дуб в саду за ее домом. Она часами сидела под ним и ей казалось, что дуб заботливо укутывает ее своими огромными ветвями-руками, и она теснее прижималась к его морщинистой коре. А еще она любила сидеть под дождем. Однажды она подхватила воспаление легких и мама долго кричала на нее, наконец запретив ей свидания с дубом и прогулки под дождем. Но девочка только растерянно улыбалась. Она не верила, что существует зло.
Девочка выросла. Это было невероятно и сказочно, но даже в школе она не верила, что существует зло, поэтому улыбалась мальчишкам, которые дергали ее за косу. Только однажды один мальчик, который издевался над ней больше всех, прислал ей записку со словами "Я тебя люблю!" Щеки ее вдруг вспыхнули, она закрыла лицо руками и впервые в жизни, прямо на уроке заплакала. На следующий день она не пришла в школу - у нее начался грипп. Она болела очень долго, так долго, что воробьи и голуби стали прилетать к ее окну и робко стучались в стекло. Однажды они даже принесли ей ветку рябины с красными-красными ягодами и аккуратно положили на подоконник.
А потом она выздоровела. Она впервые вышла в сад, к своему другу-дубу, бледная, исхудавшая и тихая, села возле него, прижалась щекой к его коре. И тогда дуб, смертельно соскучившийся за ней, ласково шумел листвой. А она плакала, горько-горько плакала, второй раз в жизни.
После болезни ее взгляд стал задумчив, она стала реже улыбаться, и только глаза, огромные нечеловеческие глаза ее искали ответ на мучивший ее вопрос - почему? Она все еще не верила в злых людей.
А потом... а потом был институт, были вступительные экзамены, на которых она набрала почти максимальное количество баллов, и училась по гранту, и родители не могли нарадоваться успехам своей немного странной дочери. Так уж вышло, что друзей у нее не было. Училась она далеко от дома, в совсем другом городе, и не часто могла видеться со своим другом дубом, а здесь, в институте, ее обходили стороной. Не потому что она была не красива или замкнута - нет! - она была очень красива какой-то печальной красотой, которая бывает на иконах, и всегда была готова помочь человеку, но ее сокурсники считали ее заносчивой аккуратисткой, которая только и стремиться угодить учителям. Это было очень обычно, но только не для нее - ведь она не верила в злых людей! Поэтому она только мучилась, мучилась тем, что каждый вечер она одна в пустой квартире, и за окном постоянный вечер и шум, и грязь асфальта, и ругань соседей снизу. И она мучительно искала кругом то добро и тот свет, который тихо грел ее внутри - и не находила. Но все еще не верила в зло.
Однажды, на старших курсах, она познакомилась с парнем. Он был веселым, живым, умным, да еще и жил в ее подъезде и они учились в одном институте. Так что он всегда провожал ее домой, а по дороге - он был мастер на веселые штуки - веселил ее, то рассказывал истории, то звал ее искупаться в фонтане, то переносил на руках через пешеходный переход. Ей было хорошо с ним, и ее печальный взгляд оттаял, а на губах у нее часто танцевала улыбка. Но было еще кое-что. Это что-то поднималось у нее изнутри, что-то, о чем она раньше не подозревала, что-то чудесное, ослепительное, захватывающее дух. И она чувствовала, что это как-то связано с этим парнем. Весна билась в ее крови, но она и не подозревала, что влюбилась. Она рассказывала об этом дубу, и он задумчиво качал ветвями, то ли одобряя, то ли предостерегая от легкомысленности.
И вот как-то вечером он позвал ее погулять. Она радостно согласилась - ведь она очень хотела быть с ним рядом, но не решалась пригласить его на прогулку. Они гуляли по ночному городу, и свет фонарей, и фары машин, кативших мимо них в ночь, и огни магазинов - все это как-то странно отзывалось в ней и будоражило кровь. И когда он пригласил ее к своим друзьям, она не раздумывая согласилась, хотя было уже очень поздно...
Его друзья очень понравились ей - они были такие веселые и такие дружные. Было столько хохота и шуток, только вот ее смущало то, что они постоянно пили. Они сидели в темном дворике на старой скамейке, и она думала, как это романтично. Ей предложили выпить, и она не отказалась - это было пиво, впервые в жизни. Ей понравилось, и она выпила еще. И еще. И потом еще. Поэтому когда эти друзья аккуратно взяли ее за руки с двух сторон, она все еще улыбалась странной пьяной улыбкой. И только когда она встретилась со взглядом своего любимого, она замерла. Что-то было чужое в его взгляде, что-то дикое и страшное, что-то иное, жестокое, нечеловеческое. У нее внутри словно взорвалось что-то, словно что-то резко всплыло изнутри, и резким звериным инстинктом ударило ее по голове - у нее зазвенело в ушах, она не понимала, что происходит, сердце споткнулось, наружу начал рваться крик... и грязная ладонь закрыла ей рот, а возлюбленный под одобряющий хохот друзей нанес ей первый удар в лицо. Она запомнила все, что они с ней сделали...
Когда она пришла в себя в теплой больнице, под не слишком чистым покрывалом, она вспомнила все. Она помнила каждое слово, каждое движение, каждый удар. И болело все. Она не могла думать от боли, и только этот взгляд ее возлюбленного вставал перед ней всякий раз, когда она почти проваливалась в обморок. И тогда она заплакала. Третий раз в жизни. Только вот не было друга, который мог бы заботливо укрыть ее листвой. И не было слез. Только всхлипы, только боль, только сухие глаза, только страх.
Казалось, внутри нее убили что-то живое. Что-то мыслящее, счастливое ушло из нее той ночью и взгляд ее навсегда потух. Она вернулась домой, но почти не выходила из дома, даже к своему другу дубу. Она не могла видеть своих воробьев и голубей. Не могла больше чесать за ухом у своих котов. Не ела почти ничего, и совсем исхудала. Она стала бледной тенью, и почти всегда сидела возле того самого окна, на которое воробьи в ее детстве приносили ей веточки рябины, смотрела на грустный стареющий дуб, и на воробьев, резвящихся в его листве, и плакала. Ее плечи вздрагивали, но слез не было, они все остались в том вечернем дворике. Только всхлипы, только воспоминания.
А одно утро принесло ей ужасное осознание - у нее будет ребенок. И анализы в поликлинике подтвердили это. Она думала, что она мертва, но, когда она узнала о ребенке, внутри у нее снова оборвалось что-то живое, какая-то последняя ниточка, которая связывала ее с тем миром, в котором она не верила, что люди могут быть злыми...
Ее дни не изменились, и только забота о будущем ребенке заставляла ее раз в несколько дней выходить из дома дышать свежим воздухом. Но она никогда не ходила к своему дубу. Только воробьи бездумно радовались, видя ее, и она кормила их с ладони, совсем как раньше, когда ребенком была она. Она часто думала о ребенке, и - удивительно - никогда не испытывала к нему отвращения. Она не представляла себе, как она будет за ним ухаживать, как будет его воспитывать, она просто принимала этот свершившийся факт - у нее будет ребенок. И оставалась так же безразлична.
Потом были роды. И они были очень тяжелые. Обезболивающее ей, конечно, не давали, но она думала, что знает о боли все, а оказалось, что это не так. Это было ужасно больно - когда она пыталась вытолкнуть из себя этот яростно бьющийся за жизнь комок боли, и только рука санитарки, которая лежала у нее на лбу, помогала ей вернуться обратно в этот мир, и она готова была молиться на эту руку, потому что в мире не осталось больше ничего, кроме боли и этой руки безразличной к ней неизвестной санитарки.
Потом ее перевели в палату, а ребенка забрали. Он был недоношен, поэтому ей сказали, что вернут его после, но ей было все равно. Она просто лежала на кровати, смотрела в окно и не думала ни о чем.
А на третий день пришел врач и сказал, что ее ребенок умер.
Сначала она не могла дышать. Казалось, ее сердце остановилось. В мире установилась тишина. Не было ни ребенка, ни похмельного врача, ни ее самой, ни грязноватой провинциальной больницы, ничего. Но потом сердце сделало неуверенный шаг и она закричала. Она кричала, кричала как зверь, она кричала, но нечеловеческий вой вылетал из ее груди. Она скорчилась на кровати и только вой остался в целом мире. Она выла, намотав простынь на кулак, выла с дикой, неземной тоской... И как последнее чудо с больше не существующих для нее небес, к ней пришли слезы. Слезы рванулись из глаз потоком, и скоро она, захлебываясь соленым ручьем, только хрипло дышала, звериным взглядом уставившись в побеленную потрескавшуюся стену...
Через месяц она вернулась домой. Не было больше девочки, которая не верила в злых людей, не было девочки, которая кормила воробьев, она умерла. Воробьи теперь боялись подлетать к ее окну, а она больше никогда не выходила на прогулки. Теперь она только лежала на своей кровати и не думала ни о чем. Странно, но даже мысль о самоубийстве казалась для нее слишком трудной, поэтому она просто лежала, глядя на старую почерневшую икону, которую повесила на стену серая от горя мама.
У нее стала ужасно болеть голова, и весной ей поставили диагноз - злокачественная опухоль мозга.
Она ничего не почувствовала, когда ей сказали диагноз. Она просто кивнула, забрала бумаги, а мама вывела ее из кабинета врача. В больницу лечь она отказалась, и врачи дали ей три месяца жизни.
Однако врачи ошиблись, и когда три месяца миновали, она не встрепенулась радостно, она просто поняла, что это еще один подарок судьбы - ее мучительные боли будут продолжаться еще неопределенно долго.
Наступила зима. Снег замел все вокруг, и старый дуб за ее окном погрузился в сон. Но она этого не видела. Боль теперь была постоянной, и больше никакие лекарства, даже морфий, не помогали. Мама ухитрялась доставать где-то запрещенные полунаркотические лекарства, но и они скоро перестали действовать.
Она умерла в декабре. Перед самым Новым Годом. Это был обычный приступ, и она молча корчилась на кровати от невыносимой боли - она никогда не кричала и не стонала. И вдруг, с полным осознанием, она поняла, что это конец. Больше ничего не будет. И она спокойно приняла мысль о смерти. Она расслабилась, только одна картинка навязчиво стояла перед ее глазами - злые, замерзшие могильщики, переругиваясь долбят промерзшую декабрьскую землю.
И тогда, помимо ее воли, откуда-то из невероятной дали в ее душе зажегся тихий свет, теплый и нежный свет. Тот же самый, что грел ее в детстве. Вдруг словно что-то перевернулось внутри нее, и она, исстрадавшаяся и стоящая на пороге смерти, прошедшая через ад, тихо-тихо зашептала: "Господи Иисусе Христе, прости меня грешную..." Молитва лилась из нее потоком, и теплый свет рос внутри нее с каждым словом, с каждый звуком он становился все мощнее, и наконец в мире не осталось ничего, кроме этого Вечного Света, и тогда она с легким вздохом облегчения шагнула туда, где больше не было боли.