В ровном гуле было что-то угнетающее.Звуки проезжающих машин, людское многоголосье выплескивалось серой пеной на мутные оконные стекла. Солнце лениво, краем прятало набегающие тени, оставляя почти у кромки рамы скомканные отражения. Оно ровно и беззаботно разогревало густое варево каждодневья, лишь иногда роняя невидимые протуберанцы на головы спешащих, ждущих, жующих, смеющихся людей и, вдруг, чье-нибудь сердце останавливалось.
Это всегда происходит вдруг. Может быть, оно заключало тайный уговор с ослепительным солнечным всплеском именно ради этого мига высшей свободы, одномоментного и вечного язычества, так легко оброненного равнодушной звездой.
"Сердцам не прикажешь", - повторяли люди и сердца, поверив, оставались непреклонными и неприкаянными. Они могли бы быть такими вечно, если бы что-нибудь знали о вечности. Но сердца не придумывают названий. Им это ни к чему. Им нужен кислород, пульсирующие вены и минимум износа.
Но, однажды, стрелка спидометра зашкаливает, и когда она, дрожа, обрывается за кроваво-красной чертой, сердца начинают жить законом солнечных протуберанцев. И останавливаются. На мгновение. Чтобы спустя миг, без тормозов и ограничителей нырнуть в пляшущее нечто, которое уже они сами назовут вечностью.