Памяти незабвенного романа
Дж. Оурелла "1984"
посвящается...
Эли Эшер
1994 или 10 лет спустя
У каждого поколения своя правда...
и своя ложь.
Сэмуель смотрел в зеркало и размышлял. Господи! Кажется прошло так
немного времени, а так много изменилось! Уже не висят на каждом углу
портреты Старшего Брата, да и сам он исчез куда-то из поля зрения.
Телекран в углу уже больше никуда ничего не сообщает, а висит
мертвым предметом, тихо поблескивая грязными боками. Из зеркала на
Сэмуеля смотрела грустная исхудавшая физиономия, которая упорно терла
себя бритвой. Лезвие было старое, тупое, и неимоверно царапало кожу.
Самуэль приобрел его на рынке, поскольку только там еще попадались
старые и относительно дешевые лезвия времен англсоца. В магазинах же
они были в основном из далекой Азии, причем не сильно лучше, но цены
на них взлетали на неимоверную для среднего обывателя высоту, поэтому
приходилось искать их на толкучках и блошиных рынках. Подумать
только, казалось все так незыблемо, и вдруг... Все в прошлом. Страх
перед Системой, ложь, насилие, тоталитаризм, постоянные войны с
Евразией и Океанией... Все смела волна изменений, восстановив в
Британии подлинную демократию, которая ей и была всегда присуща.
Кончив бриться, Сэмуель хотел ополоснуть лицо водой, но из крана
раздалось урчание, и на руки капнуло лишь немного грязной, дурно
пахнущей жидкости. Видимо опять перекрыли воду в связи с одной из
бесчисленных последнее время аварий на теплотрассах. Трубы
прокладывались давно, а в связи с изменениями и трудностями
переходного периода средств на ремонт и замену труб было не достать,
поэтому они часто прорывались, оставляя без горячей, а часто и без
холодной воды многие кварталы Лондона. Сэмуель протер лицо не
слишком свежим полотенцем и вышел в комнату. Сильно болел желудок.
Собственно, было хорошо известно, что это гастрит, перерастающий в
язву под воздействием отвратительного питания и плохих условий жизни,
но лечение серъезных болезней было не по карману большинсту людей, а
останки бесплатной медицины полностью перепрофилировались на выписку
бюллетеней, для более удачливых пациентов, и свидетельств о смерти
для всех остальных. Да и посещение больницы в рабочее время не
поощрялось начальством. Так что ничего не оставалось делать, кроме
как хоть как-то заглушить эту боль. Сэмуэль вынул заветную бутылку
джина, налил себе полстакана и, задержав дыхание, выпил залпом эту
гадость. Джин обжег горло, и подискуссировав с желудком о месте
своего назначения, все-таки улегся там, согрев тело и приглушив боль.
С исчезновением монополии государства на производство и торговлю
спиртным рынок оказался заваленным дешевыми подделками, полными
сивухи и неизвестно чего настолько, что старый джин казался уже
достижением. Но с этим в принципе можно было мириться. Главное было
не купить случайно подделку на основе метилового спирта, смертельного
яда очень похожего на обычный питьевой. Теоретически, в стране
попадались и приличные, относительно чистые крепкие напитки, однако
во-первых, они поражали недосягаемой для простого смертного ценой, а
во-вторых, цена отнюдь не гарантировала приобретения чего-то
достойного. Поэтому вдвойне обидно было тратить безумные деньги лишь
для того, чтобы получить бутылку все того же общедоступного пойла.
Быстро закочив свой завтрак оставленным с вечера бутербродом из куска
хлеба с маслом, Сэмуэль оделся и пошел на работу. Маслом это вещество
называли по привычке, оставшейся от каких-то неизвестно когда бывших
времен. На самом деле эта вязкая желтая масса лишь напоминала масло,
а реально была продуктом гидролиза растительных и еще каких-то жиров,
добытых на радиоактивных просторах Евразии. С падением занавеса и
концом этой бессмысленной войны оказалось, что Евразия лучше и
дешевле других умеет производить этот странный, но тем не менее
достаточно жирный продукт, и вскоре евразийское масло заполнило
рацион британцев.
Выйдя на улицу он направился к громадному зданию в центре города, в
котором раньше размещалось министерство правды. Теперь министерство
было разогнано, и его место заняли десятки самых разных газет и
других независимых средств массовой информации. До начала работы еще
оставалось очень много времени, поэтому Сэмуель мог не торопиться и
идти спокойно. В самом начале возрождения демократии поговаривали о
восстановлении системы городского транспорта, но денег не было, и
идея осталась нереализованной, снабжая многих горожан обязательными
пешими прогулками с работы и на работу.
Со стороны парламента доносились тяжелые удары танковых орудий.
Правительственные войска добивали народных избранников, которые
пытались спровоцировать беспорядки и неповиновение власти
демократически избранного Президента. Президент честно пытался их
урезонить и удержать от подобных шагов, а за пару дней до открытого
неповиновения пошел даже на последнюю меру по предотвращению
возможных ужасных последствий безответственных действий депутатов -
он распустил парламент. Но палата общин закрылась в здании и
попыталась внести раскол в общество, объявив Президенту импичмент.
Что было потом, Сэмуель знал нетвердо. Вроде бы по всему городу
буйствовали бандиты, по утверждению правительственных источников,
нанятые парламентариями для дестабилизации обстановки и создания
криминального террора, потом толпа двинулась от парламента к зданию
старой, уже неработающей телебашни (центральная распределительная
была уже давно совсем в другом месте и легко переключалась на любые
передатчики в городе). По дороге ей встретились несколько кордонов
полиции, из которых первые два, в соответствии с указанием
руководства и дабы не проливать кровь, отступили перед толпой,
оставив ей табельное оружие. В конце концов толпу разогнали, и теперь
парламент доживал последние часы своего существования. Вероятно, в
завтрашних выпусках газет появятся броские заголовки о
безответственности погибших, с радостью, что демократию удалось
защитить, от недобросовестных политиков.
Когда Сэмуель пришел на работу, большинство сотрудников было уже в
редакции. Все молча столпились вокруг телекрана, передававшего
последние сводки о действиях вокруг парламента. Шел прямой репортаж,
транслируемый компанией Океании с привычной для нее хорошей работой
операторов. Так случилось, что оффис этой компании был как раз
напротив парламента, поэтому вид был очень качественный и полностью
передавал картину происходящего на месте. Парламент горел в
нескольких местах, а стоящие напротив него танки посылали в него
снаряд за снарядом. Операторы, для пущей достоверности включили и
звук, и грохот выстрелов сотрясал воздух. Где-то на заднем плане
слышался разговор на языке Океании, обсуждающий сцену. Оживленный
женский голос, с легким эротичным смехом, общался за кадром с
мужским, явно занятый этим куда больше, чем открывающейся картиной.
Парламент пылал, и над ним чуть пониже нынешнего государственного и
исторического флага Британии, висели флаг, использовавшийся во
времена англсоца и еще какой-то синий с двойным красно-белым крестом.
Однако пора было приниматься за работу. Разумеется, гвоздем программы
завтра будет разгром мятежников. На это надо выделить всю первую
полосу, а то газету могут закрыть в связи с отсутствием патриотизма,
нелояльностью к Президенту и еще много чем... Самуель грустно
взглянул на торчащий над его рабочим местом приемник пневмопочты. В
свое время по ней разносились указания, что следует писать и что
следует исключить из уже написанного, во избежание противоречий.
Потом, в начале демократизации ее было приспособили для рассылки
заказов из буфета, что позволяло легко получить прямо на рабочем
месте упакованный бутерброд или пластиковый пакетик с джином. Но
потом цены подскочили и буфет стал никому не нужен. Да-а-а, сейчас
никто не давал указаний, что надо писать. Сэмуель не считал, что это
сильно облегчает жизнь, поскольку взамен все равно приходилось
догадываться о том, что же следует написать, а что лучше не писать.
Конечно, теперь это не грозило слишком серъезными последствиями.
Газеты писались в основном для пролов, частично для среднего слоя, а
и на тех, и на других власть имущим было настолько глубоко наплевать,
что их не беспокоило, кто и что там читает. В конце концов, газеты
могли писать что угодно, ничто не мешало на другой день поместить
прямо противоположную информацию, поскольку народ не стремился
запоминать, что же ему говорят. В худшем случае мог найтись
какой-нибудь зануда, который откопав откуда-нибудь пачку старых
газет, начал бы пытаться показывать противоречия. Но ведь его никто
бы не напечатал, так что и это было безопасно. А кроме того, даже
если бы его и напечатали, никто бы этому не удивился, максимум
возможной реакции было бы равнодушное пожимание плечами и
констатация, что "эти газеты всегда врали...".
Но думать все равно надо было. Газета была небольшой, и поступлений
от продажи тиража катастрофически не хватало на покрытие даже
основных расходов. Так что, хотя никто теперь за плохой материал и не
"распылит", но от отношения власть имущих, а точнее просто имущих,
зависело получение рекламы. А на средства от рекламы как-никак и
издавалась вся газета, давая средства к существованию всем ее
сотрудникам, большинство которых было отягощено семьями с детьми. На
этот день как раз была назначена встреча с одним потенциально очень
выгодным рекламодателем. Один из бесчисленных новых банков высказал
пожелание напечатать заказную статью, а это означало немалую сумму
сразу и, возможно, новые заказы, если руководству банка понравится
статья. На вторую половину дня была назначена аудиенция с
председателем правления, поэтому закончив основные дела и дождавшись
прояснения ситуации с парламентом, Сэмуель просмотрев материал отдал
его на доводку помощнику, который должен был доправить его и
поставить на первую полосу, а сам пошел на встречу.
Банк был невдалеке, поэтому Сэмуель пришел с запасом, и пройдя
систему охраны благодаря заранее заказанному пропуску, оказался в
приемной председателя правления. Яркая, словно с обложки океанского
журнала, секретарша оценила его не слишком богатую одежду и,
посмотрев на него как на пустое место, удалилась в кабинет шефа с
визиткой. Через минуту она вышла и бросив: "Вам было назначено позже,
подождите немного, он сейчас занят", уселась за стол и снова стала
приводить в порядок свои ногти. "Стерва!" - подумалось Сэмуелю. Не
то, чтобы его сильно задела необходимость подождать, как раз к этому
он был готов. Но к такой красивой молодой женщине - нет, тем более,
что она обратила на него внимания не более, чем на стоящую вокруг
мебель. "И в самом деле, кто я для нее такой?" - продолжал он травить
себя, - "Никто. Для нее тот - человек, кто может за нее заплатить." У
самого Сэмуеля личная жизнь как-то не сложилась. То не было
подходящей по его мнению женщины, то ему было некогда, а потом
выяснилось, что не особенно он, такой нищий, и нужен кому бы то ни
было. Поэтому каждый раз видя красивую женщину, которая принадлежала
другому по приземленным причинам, он испытывал жгучую неприязнь к
самому себе и этой женщине. "Взять бы ее за эти длинные черные
волосы, поцеловать, не спрашивая, этот развратный яркий рот, содрать
одежду, и...", но на этом месте фантазии Самуеля затормозились
перехваченным дыханием. А девица продолжала сидеть в вызывающей позе,
закинув ногу на ногу и обнажив их почти до талии, слегка покачивая
бюстом, поворачиваясь в кресле из стороны в сторону, и по-прежнему не
обращая никакого внимания на посетителя.
Примерно через четверть часа председатель освободился, и секретарша,
приводя Сэмуеля в полное отупление своими формами, проводила его в
кабинет. Шеф был молод, и хотя был одет в цивильный костюм, но при
взгляде на его прическу "ежик", на его холодные бесцветные глаза
убийцы, создавалось ощущение, что он совсем недавно переоделся из
черного кожаного костюма. "Деньги внутренней партии," - пронеслось в
голове у Сэмуеля. Одной из тайн демократизации было исчезновение
значительных сумм из партийных средств. Предположительно на эти
средства создавались доверенными людьми коммерческие структуры,
которые оборачивая эти средства зарабатывали огромные доходы, и при
этом сберегли их от конфискации. Судя по всему этот банк существовал
как раз на такие деньги. И это было хорошо, потому что такой банк мог
позволить себе дорогую рекламу. Встреча прошла на редкость удачно,
получив указания о стиле статьи, и некоторые цифры, которые
необходимо было упомянуть в ней, Сэмуель вернулся в редакцию, чтобы
проверить состояние подготовки завтрашнего номера.
Через несколько дней статья была готова, и ее оставалось только
показать заказчику для получения его одобрения. На этот раз Сэмуеля
не пригласили в банк, а к нему в редакцию должен был зайти кто-нибудь
из сотрудников. Каково же было его изумление, когда в дверях
появилась та самая секретарша! Он попытался ей улыбнутся, но получив
в ответ все ту же каменную холодность и безразличие, сдался и подал
рукопись. Оставалось лишь договориться, когда одобренная и
поправленная, она будет возвращена для печати. И тут Сэмуель
почувствовал, что ему начинает везти. Когда женщина сказала, что
председатель хотел бы поторопиться, поэтому текст будет готов уже
сегодня вечером, он немедленно предложил занести ему домой. В ответ
она лишь равнодушно кивнула головой и записала адрес.
В этот день Сэмуель не мог дождаться конца дня. Он подготовил
центральный материал следующего номера и распорядился разместить его
на первой полосе. Материал посвящался боевым действиям
правительственных войск в Честерфилде, небольшом графстве, власть в
котором захватил отставной генерал и организовал там бандитское
гнездо. Долгое время центральные власти мирились с этим фактом, но о
чем-то генерал с ними не договорился, и в графство были посланы
войска. Сейчас всем газетам полагалось трубить победные гимны борцам
за конституцию и единство страны, и поносить зарвавшегося генерала.
Потери правительственных войск тщательно скрывались, и с мест боев
постоянно поступали бравурные сводки об их успехах. Если верить этим
сводкам, то каждый дом в Честерфилде был освобожден от бандитов по
крайней мере уже раз десять, однако конца этому пока все не
предвиделось. Собственно было и другое мнение, заключавшееся в том,
что правительственные генералы проявили полную несостоятельность в
этих действиях, бросив под огонь молодых призывников, еле-еле умеющих
стрелять из автомата, да и то не всегда. Впрочем, в меру эту точку
зрения также разрешалось высказывать, лишь бы она не слишком мозолила
глаза. Высказывать на эту тему вообще разрешалось многое, можно было
обсуждать какая сторона виновата в конфликте, и даже валить все на
правительство, полностью обеляя власти мятежного графства. Ясно было,
что на этот раз власти опасались не этого, а какой-то другой мысли,
которая пока что еще не витала в воздухе. В принципе, уже не первый
раз народу предлагалось подобное развлечение, чтобы было о чем
поговорить, пошуметь и разрядить энергию. Только в этот раз жертвы
были еще больше, чем во все предыдущие разы. Может быть поэтому, эта
тема и привлекала читателей, так что материалы о боях помещались на
самые выгодные места и им отводилась наибольшая площадь.
Вечером Сэмуель ожидал визита, не зная как унять волнение. И к
моменту, когда она появилась, он уже твердо знал, что будет делать.
Прежде всего он поставил невдалеке бутылку с джином, намереваясь
угостить ее. Затем он уж сориентируется. Она вошла к нему, отложив
пальто на спинку единственного стула и протянула ему рукопись. "Я
подожду, пока Вы прочитате, там есть немного правки, которую я должна
пояснить." Сэмуель предложил ей джина, но она улыбнулась (совсем не
так, как сделала бы это в оффисе), и вынула из сумочки бутылку
настоящей евразийской водки. Они выпили, Сэмуель взял ее за руку,
притянул к себе, обнял, и сжав в объятиях повалил ее на пол. "Сейчас
она начнет вырываться и отталкивать меня руками" - подумал он, и с
изумлением увидел, что вместо этого ее руки спешно рассегивали ее же
одежду...
Когда они закончили, она рассказала ему о себе. Звали ее Ева, и это
имя как нельзя лучше подходило к ее пышущему женской сущностью телу.
Оказалось, что она родилась в бедной семье, где ей никогда не хватало
ни еды, ни игрушек, а о новом платье приходилось лишь мечтать,
поскольку приходилось ходить в обносках, оставшихся еще с тех времен,
когда ее мать была в ее возрасте. "И тогда я решила, что я так жить
не буду. Что угодно сделаю, но не буду!" - объяснила она поджав губы.
И это ей удалось. Столичные бизнесмены умели ценить сговорчивую и к
тому же полезную красоту, а она была полезной не только в постели.
Поэтому сменив несколько хозяев она быстро сделала карьеру
секретутки, и теперь была частной собственностью банкира. "Ну и гады
же они," - говорила она, - "Я для них кукла, товар. Мой предыдущий
шеф хотел получить кредит в банке, вот и отдал меня в придачу к
процентам... Впрочем, мне же лучше. Кредит этот козел так и не
отдал, так мальчики его неделю назад убрали. Останься я с ним - куда
бы теперь? А нынешний сам кого угодно уберет." Ева ценила свое
нынешнее положение, но при этом не упускала случая в тайне отомстить
владельцу. "Так что я на тебя сразу глаз положила," - улыбнулась она,
- "Знаешь как приятно сознавать, что своему козлу рога наставила?"
Сэмуель было удивился, почему она не давала знать об этом раньше, но
она быстро пояснила причину: "Ты что - рехнутый? Они бы тебя тут же
за одно место подвесили бы, если бы заподозрили. И мне бы тоже не
поздоровилось. Босс у меня брезгливый." Закончив объятия на полу, они
оделись, добавили еще немного водки, а затем она передала ему
пояснения по статье и, договорившись о новой встрече, удалилась.
После этого они еще несколько раз встречались к огромному взаимному
удовольствию, но ничто не вечно, все приходит к своему концу, не
вечен оказался и их роман. Когда они в очередной раз лежали
обнявшись у него дома, в дверь ворвались несколько крепких парней и
стали их бить. Через некоторое время Еву, как была без одежды,
связали и унесли по лестнице, а Сэмуеля продолжали бить, пока он не
потерял сознание. Очнулся Сэмуель в камере. Вскоре он уже знал, что
ему предъявлено обвинение в изнасиловании и жестоком избиении жертвы,
которой очевидно считалась Ева. У обвинения были свидетели, несколько
парней, якобы случайно проходивших мимо и бросившихся на выручку,
услышав крики жертвы. Спорить было бессмысленно, Сэмуель понял, что
Еву зааставили дать соответсвующие показания, и что теперь ничто не
спасет его от тюрьмы. Через пару дней его предположения полностью
подтвердились, когда его перевели в общую камеру, где все были уже в
курсе настоящего положения дел, и более того, имели поручение
периодически учить его разными средствами, среди которых избиение
было еще не самым страшным. Один из "учителей" в минуту добродушного
настроения сказал ему: "Ты думаешь твоей шалаве сейчас легче ? Ее
тоже учат. А как ты в зону отправишься, так ее на улицу выгонят."
Через несколько лет на огромной свалке возле относительно свежей кучи
мусора копошилось странное сгорбленное существо, разрывая гниющие
отбросы в поисках чего-нибудь съедобного. Приглядевшись, можно было
предположить, что когда-то это существо могло быть женщиной, но
сейчас это трудно было сказать с уверенностью. Вдруг, существо
насторожилось и прислушалось, наклонив голову на искривленной шее. К
той же куче со стороны приближалось еще одно странное существо,
видимо также претендовавшее на часть добычи из свежих отходов
громадного города. Сгорбленнная фигура, выпавшие зубы и ресницы
делали эту фигуру также трудно опознаваемой, хотя возможно, что
когда-то она могла быть мужской. Два существа сблизились, готовые к
схватиться за право на пищу. Вдруг в отупелых бессмысленных глазах
пришельца промелькнула какая-то искра чего-то давно ушедшего: "Ева?"
- слабо прошамкал беззубый рот. "Ты?" - ответила другая фигура еще
сильнее скосив голову, а затем повернулась и побрела обратно к куче.
Пришелец немного постоял, потом покопался в той же куче мусора с
другой стороны, и, видимо ничего не найдя, побрел к центру свалки,
чтобы никогда больше уже не встретиться со своей бывшей
возлюбленной...