Аннотация: Фанфик по "Ai no Kusabi". Весьма своеобразный. Все права принадлежат не мне. Вот тут - ссылка на озвучку, сделанную уважаемой Тамаэ : http://www.mediafire.com/download/7u9xmvwx698ks38/Takishiro_Osvobozhdenie_muz.zip
- Цыпленок, - сказал Сид. Он от скуки пытался вертеть пивную кружку вокруг оси; у него ничего не получалось.
- Отвяжись, - сказал Норрис, глядя в стол. Вид у него был больной.
- Цыпленок. Цып-цып, цыпа...
Норрис молчал.
- Хватит, - Люк, войдя в пивную, мгновенно оценил ситуацию. - Не приставай ты к нему...
- Гы, - сказал Сид. - Я тут знаю одного парня, который пристает к Норрису. И это точно не я...
Сам рядовой Робсон светился, как Иисус на иконе. Судя по его роже, вчерашнее расквартирование прошло успешно. Люк хлопнул его по плечу:
- Эх, ниггер, повезло тебе, а? Ну где б ты дома прихватил такую белую миссус, да еще и европеечку?
- Да что вы, масса, дома меня б повесили высоко и крепко... Что там?
- Сейчас кэп придет и все скажет. Норрис, ты чего сам не свой?
Молоденький капрал по-прежнему изучал стол.
- Послушал тут, что про лагерь рассказывают, - сказал он глухо. - Дым из труб валил все время, как на заводе. И поезда. Пригоняли и пригоняли. Тут железная дорога недалеко...
Сид прихлопнул кружку ладонью. В пивной, еще вчера принадлежавшей местным бюргерам, наступила тишина. Лейтенант Джиллардино перекрестился и беззвучно помянул Мадонну.
День был светлым; за окном детвора облепила прикорнувший на солнце танк с нарисованным на боку бизоном. Все вокруг - так мирно и тихо, и подняться, уйти из пыльного солнечного круга, легшего на деревянный стол, кажется непосильным.
Дверь хлопнула.
- Что, понабирались уже?
- Было б чем, - ответил Люк. - Сигареты искали, нет ничего. Хозяин, сволочь, не говорит.
- Вы мне штатских тут не это, - хмуро сказал командир батальона. - Освободители, вашу дивизию. В общем, хватит отдыхать, сейчас соберем всех и двинемся на Рахунек. Говорят, гансы угоняют заключенных, а сами лагеря поджигают... И удирают, естественно. Так что руки в ноги. Здешним сопротивленцам уже послали сообщение, они их там на дорогах подождут, если что...
Остальное "бизоны" дослушивали, уже стоя возле танка. Идти прямо до лагеря - и в темпе марша! Неизвестно, что там за положение, скорей всего, гансы удрали, но может, и с боем брать придется. На территорию без приказа в любом случае не соваться, могут быть мины...
- Чего это кэп такой... кипятком писает? - спросил сержант Джонс, которого перевели к ним недавно.
- Девушка у него в лагере, - сказал Сид. - Познакомились до войны, а потом... так вышло.
Люк посмотрел на него искоса. Сид, хоть и ниггер, а соображает. Что не девушка - так они это знают, а остальным не обязательно. Потом уж будут разбираться... если парень найдется. Люк про себя считал, что вряд ли, но кэпу, естественно, не высказывал.
- По машинам!
Сам лейтенант Джиллардино против капитана ничего не имел. Время такое. Он со смесью жалости и желания проводил взглядом фигурку капрала Норриса, который первым забрался в танковый люк.
Капитан Финли вскочил в машину последним.
- Вперед, девочки, кого ждем?
Его лихорадило. У Люка с самого начала было впечатление, что капитан ввязался во всю эту войну с единственной целью - вытащить своего дружка. Гай рассказывал ему о Рикардо, в те вечера, когда позволял себе набраться. Показывал фотокарточку. Война оправдывает сентиментальность - у всех есть чьи-то карточки и чьи-то письма, и никто не боится вытащить их на людях. На фотографии - смуглый молодой парень с черной шевелюрой, с сумрачными глазами. Наполовину итальянец, наполовину еврей. То еще сочетание. После сицилийской высадки они вдвоем с Гаем трясли итальяшек. Оказалось, что парень подался в партизаны. Люк помнил глухой и черный взгляд своего капитана, когда им сказали, что всю группу Рикардо Неро расстреляли еще в сорок втором. Такой взгляд, что ясно - не утешить, не отпоить. А потом оказалось, что из-за какой-то ошибки в бумагах парня не казнили, а отправили транспортом - спасло еврейское происхождение.
- Да он везунчик, - сказал тогда Люк. И Гай зацепился за эту фразу. Едва их вернули в Англию, он стал проситься обратно на континент; а за ним Люк, а за Люком, понятное дело, Норрис, а за Норрисом Сид - "к вашим белым рожам я хотя бы успел привыкнуть", - и как всю их компанию не перебили в Нормандии, никто так и не понял.
Экипаж у них сложился сразу и навсегда. С остальными тоже не было проблем. А кто не с нами, тех пристрелят - шутили парни. Но так и выходило - все, кто не приживался в команде, оставались позади - то в госпитале, а то в земле. А они настолько привыкли выживать вместе, что неясно было, как же им жить поодиночке - после войны...
Пение Люка прорывалось даже через грохот танка.
- Мы летим, ковыляя во мгле-е... Мы летим на последнем крыле-е...
Люк, который так хотел в авиацию, который даже очки свои танкистские носит лихо, как летчицкие. Парни радуются - до конца недалеко, скоро домой. Он бы велел Люку заткнуться, но сейчас не до этого. У Гая даже сил молиться не достало. Он раньше молился - Богородице, которая не уберегла его предков ни от голодухи, ни от путешествия через океан в трюме с крысами, ни от смерти в эмиграции; от которой отец всего и дождался, что небогатой фермы в Айове. И все равно просил ее - больше-то некого.
А теперь они слишком близко, и даже молиться страшно.
Ты же знаешь, Рики, что мне плевать на эту войну, и на гансов, и на лягушатников, и на наших, и на патриотический, чтоб его, долг... Только дождись меня, я ведь уже совсем скоро...
Тогда, под деревом - всякий раз он возвращался мысленно к тому теплому предвечернему часу, будто в нем одном вместились все воспоминания - Рики стоял, небрежно прислонившись спиной к старому каштану, руки в карманах, рукава белой рубашки закатаны до локтей, шейный платок сбился в сторону. Закатное солнце озаряло его, осеняло, как святого. Гай смотрел на него и молчал, что он мог сказать, простой парень из Айовы, он никогда не видел такого, не чувствовал так - даже в церкви, Рики оглушил его, как не оглушила сама Европа. Рикардо стоял и глядел на Гая со странной усмешкой, а потом шагнул вперед, будто капитулируя:
- Знаешь, это единственное, о чем я никогда не буду жалеть...
Были и другие воспоминания - четыре года воспоминаний, каждое из которых можно обсасывать по отдельности - Гай так и делал. Но даже если бы у них был только тот час под деревом - это стоило бы того, чтобы переть через всю Европу.
Это единственное, о чем я не буду жалеть.
Только дождись меня, Рики.
- Вся команда цела-а, и машина дошла-а...
До лагеря Рахунек оставалось всего несколько миль.
Кажется, немому нравилась Марлен Дитрих. Всякий раз, как Ясон просил его "поставить музыку", не уточнив, выбор рыжего падал именно на эту песню. Вот и сейчас...
- Катце, ради бога, поставь уже что-нибудь другое...
На тарелке лежал бифштекс, и у герра Минка не было ни малейшего желания к нему притрагиваться.
- Зачем же, - рассеянно сказал Рауль, расправляя на коленях салфетку. - Хорошая песня...
- Да, но вы, мой друг, не слушаете ее по десять раз на дню!
Рыжий тем временем исполнил приказание. Еще не легче; на пластинке оказался Вагнер. Любимого композитора фюрера герр Минк тоже успел наслушаться за эту войну...а, впрочем, бог с ним. Патефон тоже надо упаковать...
- Вы как хотите, Ясон, а я не понимаю эту поспешную эвакуацию. Почему я именно сейчас должен прерывать эксперимент? Что за пожар, где горит?
"Европа горит", - хотел он ответить, но промолчал, зная, что подобные дискуссии с герром Амом бесполезны. У того, кажется, тоже не было аппетита.
- Мое оборудование отправляется неизвестно куда, эксперимент нужно останавливать, когда он в самом разгаре... Как можно заниматься наукой в таких условиях? Нужно же отдавать себе отчет в том, что такая лаборатория, как здесь, за два дня не строится! Что им стоит послать нам... ну я не знаю... пару дивизий, чтобы отбить этих американцев?
Ясон только покачал головой. Его всегда поражала в Рауле эта детская наивность - в сочетании с зашкаливающим интеллектом. Раулю Аму, когда он поднимался из недр своей лаборатории, хватало, видимо, пропагандистских фильмов, чтобы составить мнение о положение на фронте. Sancta simplicitas, впору позавидовать...
Катце неслышно подошел и поставил на стол бутылку вина - одну из лучших, что Ясон берег для особых случаев. Что ж, вот он и настал, особый случай... Он сунул рыжему сигару, тот принял ее, как облатку - хотя что за чушь, у них же нет облаток. Этот парень сам себе - газовая камера... И все же жаль, что нельзя будет взять его с собой.
Герр Минк обвел глазами наполовину опустевшую столовую - уже вынесли канделябры, столовое серебро, лучшие картины со стен - та дрянь с подсолнухами так и висит, пусть достанется союзникам... Но на столе все еще белая скатерть, и патефон играет, и не верится, что это - последний из неспешных вечеров, которые они привыкли проводить здесь...
- И как раз сегодня, - доктор Ам воодушевленно взмахнул вилкой, - я сделал такое интересное наблюдение! Перед тем, как запаковать оборудование. Я ведь рассказывал вам о той вивисекции, которую проводил на близнецах...
- Рауль, не надо о ваших экспериментах, я пытаюсь есть...
Сбитый на взлете доктор Ам надулся.
- Вы становитесь слишком чувствительным, Ясон. Иногда я думаю... думаю, уж не жалеете ли вы их. Ваши отношения с тем... мальчиком настроили вас на неправильный лад...
- Поскольку я не вижу иных причин, по которым вы отказываетесь выполнить приказ. Видит Бог, я ученый, я не вмешиваюсь в солдатские дела. Но я не могу не заметить, что ваше поведение является вопиющим нарушением...
Ясон не выдержал.
- Послушайте меня, Рауль. У меня физически нет времени заниматься уничтожением заключенных. Я сказал, чтобы машины были готовы через два часа. Во-вторых, Великая Германия сейчас катится в таратары. И я не исключаю, что некоторое количество живых заключенных может смягчить мою - и вашу - участь, когда американцы потащат нас на суд...
Рауль глядел на него, как на больного ребенка:
- Ясон, вы что, слушали "Радио Лондон?"
Это бесполезно. Просто бесполезно. Он сменил тему:
- И обязательно вам сейчас тащить с собой пианино?
Его собеседник отвел со лба золотую прядь. Вздохнул:
- Гретхен убьет меня, если я оставлю его здесь. Это безумно дорогая вещь, реквизирована у одного еврея, который знал мастера лично...
- Вот видите, - Ясон улыбнулся, - так или иначе, мы все в той или иной степени пользуемся их добром...
Он оставил Рауля доедать бифштекс в одиночестве, сославшись на дела. В бюро - тот же прощальный уют, здесь осталась почти вся мебель, слишком громоздкая и тяжелая, чтобы ее увозить. Герр комендант садится за очищенный от бумаг стол, играет тростью, в задумчивости открывает и закрывает, щелкая, крышку портсигара. Потом говорит дежурному у дверей:
- Позовите мне заключенного номер Z 107 M.
Тот кидается исполнять приказ, и через каких-то пять минут вводит мальчишку, явно сняв с какой-то работы. Когда герру Минку только доверили руководство лагерем, ему порой было не по себе от чувства вседозволенности. Никто не задавал вопросов - Ясон был уверен, даже мысленно. Все просто делали, как он скажет.
Парень стоит прямо. Остальные всегда горбились, ежились под его взглядом, и смотрели то в пол, то мимо - дурацкое суеверие, не встречайтесь со смертью взглядом, и она не заметит. пройдет мимо. Никому еще не помогало.
А этот стоит, выпрямившись. смотрит в глаза.
- Где ты работаешь сегодня? - Ясон похлопывает себя тростью по колену. Его забавляет, как парень делает вид, будто трость ему совершенно безразлична. Будто он не помнит ее ударов.
- В зондеркоманде, герр Минк.
- И что, вы справляетесь?
- Никак нет. Трупов слишком много.
Вроде бы и нет хамства в его голосе, но любого другого за этот ответ Ясон приказал бы расстрелять.
- Закрой дверь и подойди, - велит он и удивляется - как по-другому звучит собственный голос.
Мальчишка покоряется. Все же они поддаются дрессировке, даже такие упрямые.
- Я позвал тебя, чтоб проститься.
Никакой реакции.
- Я уезжаю сегодня вечером.
На секунду в погасших глазах под серыми веками - искорка задора:
- А, так вам все-таки прижали хвост?
У фюрера был бы родимчик, знай он, что комендант самого образцового из его лагерей искренне восхищается евреем...
- А что сделают с нами? - спрашивает парень.
Вот это всегда злило в нем Ясона. Это "мы", стремление сравнять себя с другими, подчеркнуть свою принадлежность к массе, из которой он так беспощадно выделялся. Герр Минк не один раз объяснял мальчику, что он - не такой, он отличается; ведь, будь он таким же, как все это быдло, разве смог бы заинтересовать Ясона?
"Заинтересовать"... Герр Минк усмехается. Эвфемизм - это та же ложь самому себе. Он ведь никогда не считал себя слабым... но сейчас резко понимает, что эти три года лгал. Пусть - остальным, но ведь самому себе и Господу.
- Я еще не принял решения касательно вашей участи.
Сейчас, кажется, можно не врать больше...
- Иди ближе, - говорит он, пытаясь сохранить в голосе остатки холода.
Тот подходит. Встает совсем близко, на сей раз - отводя глаза. Лицо его, слишком темное, так и не приобрело обычную, почти форменную бледность, как у других заключенных. Но эта бритая голова, эта роба... Герр Минк остро пожалел, что не обращался с ним лучше. Но на самом деле - разве не возбуждал его этот болезненный, затравленный вид именно потому, что свидетельствовал о власти над ним?
К тому же этот - из породы волков. Накорми такого - кинется в лес, едва окрепнув. Глотку по пути перегрызет.
И все же - жаль, бесконечно жаль другого мира, где Ясон не чувствовал бы брезгливости, отпуская его, где можно было бы наслаждаться им - настоящим. Сытым, разбалованным, смеющимся. Наслаждатьс - без страха изменить Родине.
Без страха.
- А что будет с вами? - вдруг говорит парень.
Он стоит совсем близко.
- Это не твое дело, - говорит Ясон, но глаза его отвечают, едва заметная дрожь в руках, сжимающих трость - отвечает. Будто из этой искренности родилась другая - и он не в силах оттягивать неминуемое.
И мальчик, уловя эту искренность, вдруг сам наклоняется, сам - касается губами его губ.
Дверь закрыта. Лагерь эвакуируется. О них никто не помнит. Он и сам не вспомнит потом, заставит себя забыть, как прижимал к себе мальчишку, забыв о том, что пачкается, как держал его, испытывая чувство покоя, о котором давно забыл.
Наш последний поцелуй, думает герр Минк. И знает - что бы он ни делал до того с мальчишкой, как бы ни имел - только этот поцелуй имеет значение.
Они вырываются из наваждения одновременно. Отрываются друг от друга. Смотрят одинаковыми ошалевшими глазами.
- Иди, - говорит герр комендант, отводит глаза и щелкает крышкой портсигара. Щелк-щелк. Щелк-щелк.
Парень, которому дежурный пинком придает ускорение, невольно проводит пальцами по номеру, вышитому на робе. Это утешает. Он ведь не человек, давно уже. Он номер. Человек не смог бы - с этим... А номеру не страшно. Его все равно, что нет.
- Они уходят, - сообщает он в бараке. Через полчаса эта новость станет известна всем - "лагерное радио" не подводит. Ликование, паника.
- Вы что, вчера родились? Они нас всех засунут в печь, если не будут успевать - так прямо живыми...
Но разговоры внезапно перекрывает знакомый, желанный гул.
- Американцы, - шепчут на нарах. - Американцы.
И номер Z 107 M пытается унять вдруг подскочившее сердце. Американцы. Придумаешь тоже. Не будь идиотом...
Была уже ночь, когда они остановились на небольшой просеке - светлее, чем во Франции, но все равно почти ничего не видно. Двух человек послали к лагерю на разведку. Пока они не вернулись, можно было отдохнуть. Люк выполз из машины, забрался под танк, и его накрыло прозрачной дремотой. К нему влез Норрис, приткнулся под бок. Он был теплый, и спать с ним было - как с младшим братишкой на сеновале. Сквозь сон Люк слышал, как вернулась разведка, как Гай кричит "Я ж сказал не соваться без приказа!", как скрипит и трещит в рации безликий голос с командными нотками.
От командования лагеря им осталась группка перетрухнувших охранников. Одного из них, подавшегося в парламентеры, привела с собой "разведка". Он лопотал что-то на своем языке, глядя Гаю в сапоги. Хорошо, у Норриса в приходской школе был священник-немец.
- Говорит, что сдается вместе с остальными, и передает лагерь в ваши руки, - затараторил капрал. - Остальные вроде как удрали вечером...
Капитан Финли подумал и посадил охранника в один из джипов, ехавших за танками. Если те ушли только вечером, их еще можно догнать..
- Только осторожнее. Почуете что-то не то - возвращайтесь. Не хватало вам поехать домой под американским флагом...
Про флаг он сказал отцу перед уходом.
- Хоть чем-то смогу угодить. Повесишь над камином и будешь любоваться. Это ж куда лучше живого сына, а? Перед соседями не стыдно.
Старик вздрогнул, зажевал губами:
- Сынок... зачем ты...
Больше Гай с ним поговорить не успел, и теперь раскаивался. На это он мастер - сказануть под горячую руку.
За оградой толпились... существа. Сотни, тысячи. Они стояли, переминались с ноги на ногу и молчали.
За плечом Гая Сид резко втянул воздух.
Когда Гай был совсем маленький, двоюродный брат взял его в кино, на фильм про зомби. Облезшие полутрупы в лохмотьях, гнавшиеся за грудастой героиней, напугали его так, что с месяц он не мог засыпать без света. Теперь ему показалось, будто черно-белая картинка с потрескивающей пленки выросла, и он оказался в середине.
Как-то не верилось, что те, за проволокой - люди.
Чтобы разорвать молчание, Гай взял рупор и закричал, вплотную подойдя к проволоке:
- Леди и джентльмены! Мы - бойцы Третьей американской армии, мы пришли вас освободить. Мы просим вас оставаться в бараках, пока мы проверяем территорию на мины. Повторяю, просьба оставаться в бараках, на территории может быть опасно...
Вряд ли его поняли. По крайней мере, в бараки никто не захотел возвращаться.
Кто-то из них закричал на непонятном языке, жестикулируя костлявыми руками.
- Проволока под напряжением...
- Иисусе Мария...
Пришлось отправляться в обход, к главному входу, где будки охранников теперь пустовали. В конце концов территорию худо-бедно проверили, ограду обесточили, и батальон - кто на танках, кто на джипах - въехал в лагерь по широкой, чисто выметенной дорожке. Их встретила та же выжидающая тишина. Молчали полутрупы в одинаковых полосатых робах, подтянувшиеся, как один, к воротам, но стоящие в отдалении. Молчали высокие заводские трубы в глубине лагеря.
И ребята Гая молчали, придавленные этой тишиной, пытаясь расшифровать выражения лиц стоящих напротив.
Может быть, они злятся на нас, за то, что мы их так долго не освобождали.
Может быть, они сговорились с немцами и сейчас кинутся на нас.
Может быть, они все уже мертвы.
Гай снова взял рупор. Сглотнул, бросил еще один взгляд на трубы, и проговорил, собрав весь свой немецкий.
- Их бин... то есть вир бин... Американ Арми. Гитлер капут. Дойчен арми капут. Зи зинд фри... фрай! Зи зинд фрай!
В толпе заволновались наконец, зашептались, заговорили, пара самых смелых подошла ближе к танкам. Капитан Финли вглядывался в их лица, постепенно теряя надежду; он подумал позвать Рики в рупор, но было неудобно - как орать посреди кладбища. А хуже всего, что он все яснее понимал - Рики здесь нет, не может быть. Люк все пытался ему сказать, а Гай и знать не хотел.
И когда кто-то торопливо протолкался через толпу и позвал его по имени - Гай не решился сразу обернуться, побоялся, что показалось; побоялся, что не узнает.
Но тот не был, как большинство из них, ходячим мертвецом, он выглядел измученным, бледным - но он остался человеком. Остался Рики.
- Гай, - сказал Рики. - Гай, что ты здесь делаешь?
Он куда-то дел рупор, чуть не комом свалился с танка, и пошел к Рики, не замечая никого вокруг. Наверное, остальные уступали ему дорогу. Рики стоял, не двигаясь, глядя на него со странной настороженностью, и снова спросил, когда Гай подошел уже близко:
- Какого черта ты здесь делаешь?
Так близко, что он слышал дыхание Рики, и чувствовал вонь от его робы, и ошушал его тепло. Можно было успокоиться. Можно было поверить.
- Я тебя искал, - сказал Гай. Выходит, Рики его не ждал. Может, он думал, что Гай там, в своей мирной Америке, слушает джаз и попивает коктейли. Может, он его так и не простил.
- Значит, это правда? - Рики кивнул на танки. - Это... все?
- Все, - сказал Гай и обнял его - тело казалось почти невероятно худым - втиснул в себя, поцеловал в висок, ощутив губами бьющуюся жизнь. Все. Уже все. Попробуйте теперь отобрать. Попробуйте что-нибудь ему сделать.
- Гай, я грязный, - неловко улыбался Рики. - Я мертвецов таскал. Ну что... ну что ты, Гай, ну...
А потом просто уткнулся лицом в его куртку и умолк.
Гай не слышал враз поднявшегося гула, не видел, как освобожденные подбрасывали к небу полосатые шапочки, как в ярости обломанными ногтями пытались сорвать желтые звезды с одежды. Как тощие, грязные старухи кидались обнять солдат, и по солнечным улыбкам вдруг становилось ясно, что это - молодые девушки.
Вот мы и дошли. На честном слове и на одном крыле, да, сэр, так точно.
- Ты глянь, - сказал Норрис. - Поверить не могу.
Он глядел на парочку распахнутыми глазами. Как ребенок, которому Санта на Рождество принес и впрямь заводную машинку, а не костюм для воскресной школы. Люку захотелось увезти его отсюда, к черту из этого лагеря. Потому что Люк догадывался, что место это - на самом деле ад.
То, что они попали в ад, ребята обнаружили скоро, а Гай - скорее остальных. Невидимое командование по передатчику сообщило, что, поскольку его батальону принадлежит честь захвата лагеря, то ему поручается на время благородная миссия - позаботиться о заключенных. Гай сказал им по матушке и про честь, и про благородство, и что он вообще на танке служит, а в Красный крест не нанимался. На этом передатчик заглох.
Их походной кухни хватило ненамного; ребята реквизировали все, что осталось от провизии гансов, сварили жидкий кофе и стали раздавать его с галетами. Люди подходили и выстраивались покорной очередью, и аккуратность этой очереди внушала ужас. Половина вообще не могла встать; кто-то лежал в своих бараках, кто-то тихонько умирал от тифа в санитарном корпусе. У западной стены ребята обнаружили сваленные в кучу раздетые трупы, и с этого момента начали понемногу сходить с ума. И хуже всего, все понимали, что эти трупы - не последние.
Рики все время был рядом. Показывал, где и что, переводил, помог собрать старост бараков - при том, что сам еле держался на ногах. Но когда Гай просил его пойти отдохнуть или хотя бы присесть, только резко мотал головой - такой знакомый, упрямый жест... Отхлебывал кофе из жестяной кружки, встряхивался и шел дальше. Парни смотрели с уважением - похоже, они сразу приняли его в экипаж.
- Срань господня! Где мы будем брать еду? Они ж не протянут на галетах!
- Тут рядом есть две деревни, а у вас есть автоматы. Еще вопросы есть?
- Пожалуйста, пишите данные как можно подробнее. Где жили до войны, где работали, кто были ваши соседи... Подумайте, близкие будут вас искать...
- Не думаю, что еще осталось, кому искать...
- Иисусе Мария! Мы склады проверяли. Там... там... от же ж суки, да я их щас...
- Стоять! Под трибунал захотел?
- Черт... С этим надо что-то делать, - бормотал Гай почти про себя. - Невозможно же... тут же все перемрут от тифа, если так держать... Нужны еще помещения для больных... Я уже не понимаю ничего. Это у вас что - душевые?
- Гай, - тихо сказал Рикардо. - Это не душевые...
Он вдруг почувствовал, что ему надо сесть. Вот прямо здесь, на землю, на пару минут. Из какой-то мглы донесся встревоженный голос Рики:
- Ты чего?
- Я сейчас, - он разглядывал мелкие камешки у себя под ногами. - Я сейчас.
- Гай! Посмотри на меня!
Не хочет он смотреть. Ни на что здесь больше смотреть не хочет.
- Хватит.
Рики хватает его за запястья. Слабые руки, но они удерживают, не дают соскользнуть. Он всегда был сильнее.
- Мы должны были прийти раньше...
- Это ничего. Ты же здесь. Мы же здесь.
И на миг - в черных глазах прежняя спокойная уверенность.
На миг - Рикардо даже сам верит в то, что говорит.
Гай не слишком обрадовался, когда отосланный утром джип вернулся с уловом.
Их было двое. Как оказалось, самые крупные рыбы. Они прокололись, попытавшись спрятаться в трактире. Видно, понадеялись, что свои их не выдадут. Зря.
Оба были одеты в штатское, но порода бросалась в глаза сразу. Как их там называла пропаганда? Белокурые бестии?
Гай вспомнил почему-то стихотворение, которое когда-то рассказал ему Рикардо. Тот понимал в стихах. Вообще много в чем понимал.
Кто скачет, кто мчится ... под какой-то там мглой...
Заключенные узнали обоих.
Рики точно узнал - он не мог глаз оторвать от высокого блондина, которого солдаты подтащили к палатке. Глаза у Рики почему-то ожили, и выражение их было странным. Там пылало - но это была не ожидаемая ненависть. Что-то другое.
Гауптштурмфюрер Минк держался вызывающе, хоть по дороге гауптштурмфюреру успели хорошо накостылять. Он невозмутимо глядел на Гая голубыми глазами, все еще изображая высшую расу.
- Гитлер капут, - сказал ему капитан Финли, чтоб хоть как-то пробить это ледяное спокойствие.
Блондин изогнул бровь:
- Ist es alles, was Sie Deutsch sagen koennen?
Гай не понял ни слова, но смысл уловил. Конечно, этот холеный красавчик из аристократической семьи. Университет, все дела. Не чета им, фермерским детям. Руки сами стиснулись в кулаки. Пришлось напомнить себе, что этот парень теперь пленный.
Гауптштурмфюрер перевел взгляд на Рики и мягко рассмеялся. Того будто пригвоздили к месту. Гай машинально двинулся в сторону, чтобы загородить, и разозлился сам на себя.
Минка и второго - доктора, как объяснил Рики - запихнули в барак на отшибе вместе с охранниками, которые не успели убежать. Гай с куда большим удовольствием поставил бы их к стенке, вот только командование запретило.
Первым не выдержал Норрис. Он взял с собой солдат и пошел исследовать медицинский блок. Герр Ам тоже не выполнил приказа, и результаты экспериментов не уничтожил. Все-таки прежде всего он был ученым. Того, что увидел капрал Норрис в подвальных лабораториях, ему хватило. Он выбрался из подвала, ртом хватая воздух, и увидел самого доктора, которого вели в барак. Может, все еще обошлось бы, если бы Рауль не обратился к нему и не попросил вежливо "junger Mann" присмотреть за солдатами, чтоб они не шуровали в лаборатории, поскольку речь идет о ценном материале.
Молодой человек открыл рот, собираясь ответить, но вместо этого поднял автомат и выпустил в доктора несколько очередей. Охранники прыснули в стороны, выругались; один из них повертел пальцем у виска. Норрис подошел ближе и несколько минут разглядывал красивое лицо в обрамлении золотых кудрей, а потом сел на землю и разревелся.
Капрала быстро увели, и лейтенант Джиллардино поил его в палатке дрянью, пока тот не отключился. Гай созвал тех, кто видел, и сказал им, что герр Рауль Ам был застрелен при попытке к бегству.
- Или, может быть, у кого-то сложилось другое впечатление?
Если у кого-то что-то и сложилось, с капитаном Финли они связываться не захотели. И слава Богу. Распростертое тело окружали заключенные, подступали все ближе. Гай сперва хотел убрать тело, а потом плюнул. Этот уже мертв, в конце концов.
Пришлось перевести второго в место понадежнее. В дальнем конце лагеря они обнаружили что-то вроде подземного бункера.
- Там порох, - сказали те, кто проверял лагерь на мины. - Видно, был пороховой склад.
- И что - рванет?
- Если с огнем не шутить, так не рванет.
- Придется нашему гансу бросать курить, - буркнул Гай. Гауптштурмфюрер не сказал ни слова - ни о своем переводе, не о смерти товарища. Только снова бросил взгляд свысока и демонстративно отряхнул пиджак.
К концу дня над головами загудело, и с самолетов сбросили несколько мешков с провизией. Гай показал летчикам большую "V" и решил, что на сегодня с него хватит. Он почти сбежал, бросив заключенных с их серыми взглядами на Люка и остальных.
Я имею право, думает он яростно, полулежа на кушетке в пристройке для слуг. Рики не захотел идти в "особняк", как они его здесь называют.
Да Бог с ним. Им и тут хорошо.
Рики положил голову ему на колени. Гай гладит голый беззащитный череп. Рики выглядит лучше остальных, это верно; но сейчас, в полусумерках раннего вечера, видно, какой он исхудавший и серый.
- Будешь еще?
- Ага...
- Много сразу нельзя, слышь? Плохо будет...
Шорох фольги. Бьющий в ноздри, почти наглый и неприличный здесь - запах шоколада.
- Мне не жалко, - говорит капитан. - Я же тебе тащил. Просто говорят, нельзя много сразу...
Гай экономил шоколад, сгущенку, даже "свинину с раздолбаями" - все, что можно было сберечь с пайка. Вещмешок стоит сейчас, прислоненный к кровати, и многообещающе бугрится. Надо было бы по справедливости раздать это остальным... но ведь он вез это Рики.
Рики откусывает еще от плитки. Сладость расползается по небу. Наверняка его потом будет тошнить.
Синий, колющий, режущий взгляд.
"Посмотри, что я припас для тебя. Шоколад, настоящий. Ты, наверное, давно такого не пробовал? Ну же, подойди, возьми. Чего ты боишься?"
Подманивал, как зверюшку...
- Гай, - спрашивает он. - Ты не слышал, что с остальными?
- Нет, - говорит он тихо.
Рики молчит. От Гая пахнет жизнью - потом, военной формой, паршивыми сигаретами. Через все это - чем-то родным, давно забытым.
- Думаю, их расстреляли, - говорит Гай.
Тот, кого когда-то звали Рикардо Неро, тянется к положенной на тумбочку пачке "Лаки страйк".
- "Лаки", - говорит он. - Мы везунчики, Гай, да?
Улыбка у него щербатая, жуткая. Гай шумно вздыхает, берет его руку с выступающими синими венами, прижимает к щеке.
Я нашел тебя. Я везунчик.
Он хочет рассказать Рики о Нормандии, о пляже, залитом черной кровью, о пожирневших волнах. Он никогда больше не сможет загорать на пляже.
Гай говорит:
- Куда мы с тобой двинем? Война скоро кончится... Я б к тому итальянцу еще сходил. Помнишь, где спагетти с курицей?
- Конечно, - Рики пытается вспомнить - чего он хотел? Какой счастливой мечтой утешался, когда только попал сюда?
Мечты не служат долго, Гай, они изнашиваются. Я пытался выжить, вспоминая о тебе. Но если честно - я не верил. Не думал, что ты вернешься из своей Америки. Что ты пропашешь пол-Европы ради меня. Я и выжил, потому что не верил. Многие здесь верили, знаешь? В русских, в союзников, в бога-душу-мать. Ну и спроси, где они... А к мертвым смерть не пристает. Она их не замечает.
Наконец Рики улыбается:
- Я хочу в Монте-Карло. Как тогда...
Были пальмы, желто-золотистый свет, город, расвеченный богатством... И они - два студента, случайно сорвавшие куш... Вывалились из казино после полуночи с твердым намерением скупить к чертям этот мир. Пьяные, веселые.
- Поедем, - обрадовавшись, говорит капитан. - Поедем. Еще деньжат приберем. У тебя рука счастливая, Рики.
Прижимается губами к костлявым пальцам.
Поздно; я ничего не чувствую. Я мертв.
Только один человек мог заставить меня чувствовать... А забавно, как мы поменялись местами. Теперь он такой же, как я - будущий мертвый.
"И что я в тебе нашел? Обычная еврейская шлюха..."
К горлу подкатывает; это не шоколад, это слова рвутся наружу, как рвота - высказать Гаю насчет счастливой руки, и насчет других счастливых частей тела, рассказать, как именно он выжил.
За окном на весь лагерь кашляет репродуктор. Видимо, ребята добрались до здешней музыкальной коллекции. Ну, так и есть. Насмешливый голос Сида объявляет:
- Добрый вечер, Рахунек! В честь нашего... э-э... победного прибытия объявляется вечер танцев! Кавалеры приглашают дамов!
Треск, хрип - и неожиданно ясный, приятный женский голос. Мирная мелодия.
Sag mir, wo die Blumen sind, wo sind sie geblieben?