Открываешь глаза и не помнишь ни кто ты, ни где ты,
и ладони саднят, будто вечность сражались с крапивой
(этим летом крапива по пояс и пахнет острее,
чем уколы ее жадных листьев).
Послушай, послушай,
а тебе никогда не казалось, что город - не серый,
просто кто-то его недостаточно тщательно вымыл?
Вот крапива в пыли - она тоже окраску сменила,
и по цвету похожа,
похожа...
Когда разноцветный
пластилин утомительно долго руками калечишь
и сминаешь в одно, все цвета превращаются в грязный,
не живой.
... А дотронься до стен или листьев
и поверишь в обратное (живы) - и жарко, и больно.
Потому, вероятно, к домам не положено жаться,
и крапиву давно не готовят на первое.
Странно.
Как легко мы бежим от того, что когда-то умели...
-------
Я иду по проспекту (какому, пожалуй, не важно)
и желанье взлететь опускает меня на колени.
Поднимаюсь, толкаюсь упрямо, и змеем бумажным
зависаю над городом, сдерживая нетерпенье
облететь его тотчас по кругу, нырнуть в переулки,
и стрелою вернуться к бескрайнему синему полю.
Оцинкованных крыш зеркала невесомы и гулки,
если к ним прикоснуться. И я их касаюсь рукою.
Мелким бисером солнечных бликов украшены реки -
и зажмуриться хочется, и засмеяться беспечно.
С муравьиной поспешностью тянут свой груз человеки -
просто черные точки, проросшие в город навечно.
Я такая же (стоит припомнить и...)- тянет на землю,
и держать высоту с каждым новым мгновеньем сложнее.
На гранитные плиты спускаюсь и вместе со всеми
выполняю несложный бессмысленный ряд упражнений.
Не сдержавшись, несильно толкаюсь ногой и взлетаю,
в облаках кувыркаюсь дитем неразумным, счастливым,
Догоняю к заливу спешащую белую стаю,
догоняю.
Глаза открываю. Не помню. Не знаю.
Разбиваюсь о стены и тени чудовищным ливнем.
---------
И во сне, как в кино, упираешься лбом в спецэффект:
Вот рука на стене, от нее по волокнам и порам
Пробегает разряд (электрический?), наросты лет
Убирая решительно; вот первородным узором
Обрастают широкие балки карельской сосны,
Штукатурка светлеет, паркет наливается глянцем.
Вот другая картина - руины, крапива и сныть,
И кружит воронье, в оголтелом запутавшись танце.
Снова тонкие пальцы врачуют упрямо дома,
Отдавая любовь и тепло до конца, без остатка.
Обветшавших фасадов сереющая бахрома
Исчезает, чтоб тут же явиться в каштановых прядках.
Закрывает румянец марлевка глубоких морщин,
Но глаза, как и небо, смещают акценты умело.
Снова смена картины - река, и шуршание шин
Заглушает смятенье воды над распластанным телом.
Бесконечность секунд беспощадно сжимает виски,
Лезет что-то из легких (наверное, крик или воздух)...
Громкий всплеск разрывает иллюзию сна на куски -
Выплываю. Сажусь на ступеньки. Любуюсь на звезды.
Я все помню: и где я, и кто я. И город святой
наполняет журчанием имени душу и вены.
У меня цвет волос и цвет глаз, как у призрачной той,
что умеет на месте руин наколдовывать стены.