Cвёрнутое окно майл ру агента замигало. Я кликнул по оранжевому конверту:
Leeka_81: Кирилл, чудовище, как ты там?
- Привет, сестрёнка. Нормально, - написал я и добавил. - Самолёт трясло не по-детски, укачало малость, но добрался.
Leeka_81: Как там Карен? Встретил?
Карен... раскосые глаза пусты, но не потёмки чужой души в них, не влекущая темнота с мерцающими искорками непознанного - бездна. Холодом веет из этой бездны. Улыбка обнажает ровные зубы, на щёки спускаются лучики морщин... и вдруг он зависает, как старый компьютер, и по лицу его бежит рябь помех, а по моей спине - мурашки. Что ответить тебе, Лика, - правду? Что в аэропорту меня встретил такой Карен? Может, не он изменился - я слишком мнительным стал после смерти Веры, и нужно снова принимать фенозепам? Нет, сестрёнка, не заслужила ты правду моего искривлённого сознания.
- Разжирел, морда, - написал я. - Но так и не остепенился.
Leeka_81: Передавай ему привет и поцелуй от меня.
- Привет передам, поцелуй не буду: уж слишком наш друг любвеобильный!
Leeka_81: Как тебе город?
Город... Выжженные поля, расстилающиеся жёлтыми коврами, скоростная трасса и машины в три ряда - пробка. Раскалённые на солнце крыши кузовов курятся, горизонт расплывается в знойном мареве.
- Обычно пробок не бывает, - говорит Карен, на его печатке, отражая солнечные лучи, переливаются бриллианты, - наверное, разбился кто-то. Гоняют, как психи, и бьются, бьются, бьются. Постоянно.
Колонна двинулась, и спустя пару минут мы приехали на место аварии: на встречной полосе скособочился бензовоз, поперёк дороги в луже масла - или крови? - останки легковушки. Марку машины я не разобрал, понял только, что это гости из России: рядом валялась покорёженная табличка с московскими номерами. Возле кареты "скорой" медики паковали в чёрные пакеты тела, мимо несли мужчину, его повёрнутая на бок голова таращила глаза, из перекошенного рта текла струйка крови. Кожа, содранная от виска до затылка, болталась тряпкой. Нет, Анжелика, не буду я писать, как меня встретил Город.
- Современный строящийся мегаполис. Пять лет назад было двести тысяч, сейчас - больше миллиона. Каренка говорит, что нравы здесь свободные, девчонки в паранжах не ходят. Красиво! Смотрю в окно: высотки светятся, огни везде. Всё по евростандарту, хотя и Азия.
Leeka_81: Что с работой?
- Завтра пойду в контору. Обещают золотые горы, аж не верится. Вот, квартиру выделили. Тут дефицит специалистов-строителей.
Leeka_81: Ты самый крутой конструктор! Ты - мозг. Я в тебя верю.
- Как у тебя с Максом? - написал я, но отправить не смог: вырубился Интернет.
Покачиваясь на стуле, я сцепил руки на затылке и задумался. Бывает, как накатит одиночество, и чувствуешь себя будто голым - растерянным и беспомощным, как сейчас. Ничего, утешил я себя, значит, нужно не болтать, а распаковывать чемоданы, чтобы предстать пред лицом начальствующим в лучшем виде.
Странная атмосфера в этой квартире - офисная. Обуревает жажда деятельности. Как муравья, нашедшего кусок сахара. Это хорошо - встряхнулся наконец-то.
С балкона открывался вид на железобетонный каркас строящейся высотки, которая в свете прожекторов смотрелась постапокалиптично. Окружающие её пятиэтажки казались скорбными существами гибнущего мира, собравшимися на поклон новому господину.
Есть города, где, даже если оказываешься впервые, чувствуешь себя как дома. У них суть женщин-матерей: всегда приласкают и обогреют заблудшую душу, для них все, кто пришёл с чистым сердцем - дети. Есть города-военные, города-мещане, города-снобы. Душу этого Города я не смог прочувствовать, одно ощутил: я тут чужой. Ко мне присматриваются, вертят в разные стороны, ощупывают и встряхивают. Ничего, я пришёл с добром, и мы обязательно подружимся, Город. Словно в ответ на мои мысли на стройке зажёгся прожектор, бросил луч на балкон. Ослеплённый, я затушил сигарету и вернулся в комнату, преодолел лень и распаковал вещи. Точнее, разбросал по комнате. Достал из коробки статуэтку чёрной кошки с фосфоресцирующими глазами и поставил на пустую полку рядом с телевизором. Вера обожала эту кошку, в темноте её огромные глаза начинали светиться. Почему я не могу отпустить тебя, Вера? Или это ты меня всё никак не отпустишь?
Уснуть не удавалось долго. Так было сразу после смерти Веры: как будто склоняется кто-то и дышит, и смотрит; прислушаешься, а в коридоре - лёгкие-лёгкие шаги. И голоса. Встанешь, включишь свет: ничего, только ветер колышет занавески. Тут вместо занавесок - жалюзи. Завтра же пойду на рынок и куплю нормальные шторы. Зелёные... нет, бежевые, под цвет обоев. Наверное, я устарел: ненавижу жалюзи, металлопластиковые окна и пластиковую вагонку. Не для людей они придуманы - для офисов. В жилой квартире они смотрятся, как у человека - протез вместо ноги. Хоть из золота сделай этот протез, всё равно не даёт он той гибкости и ловкости.
Нужно уснуть, подумал я, переворачиваясь на бок. Пусть мне приснится бриз, лёгкий как тополиный пух. Здесь мало тополей. Полдня ещё не провёл тут, а мне уже не хватает тополиного пуха, который кружится в воздухе летними снежинками, опадая, собирается в сугробы вдоль тротуаров, и тополя кивают зелёными макушками, и мир похож на болезненно-яркую фотографию...
...Небо, отдающее багрянцем. Застывшая река с отражёнными высотками - белыми, жёлтыми, синеватыми. Чёрные глазницы окон... ближе, ближе... Слепые стёкла, за которыми - ничто, пустота. Манит, зовёт, кружит голову, и вот я на краю бездны, шаг...
- Нашшшшш... нашшшшшшш, - зашелестело на задворках сознания, и я вскочил - мокрый от пота, взбудораженный.
Пусто. Вокруг пусто. И стены, и потолок, и окно, за которым трепещет красный огонёк, - всего лишь схема, лабиринт, по которому я бегу вот уже тридцать два года. Кто-то создал его специально для меня и пустил ток. Что? Ты остановился? Получай разряд. И ещё разряд! Беги, крыса, вперёд, к светлому будущему, там тебя ждёт кусок сыра. А рядом стоит некто в белом. Стоит и ждёт тридцать два года, и в руке блестит скальпель. И взгляд его тяжёл, как камень.
Пригрезится же! Руки-ноги трясутся, ей-богу, как дитя! Вот простынь - шёлковая, настоящая. Нащупав пачку сигарет, я прошлёпал в кухню.
Что это было? На сон не похоже. Сон имеет свойство заканчиваться, а этот - продолжался, я был уверен. Он свернулся клубком и ждал, когда погаснет свет, чтобы ринуться в непроглядный мрак...
Я уверен??? Все сумасшедшие верят в свой бред. Я схожу с ума? Нет, пока могу удерживать рвущегося наружу чёрного зверя. Сигаретный дым растворялся в ночном воздухе, как и моя тревога. Ничего не было, убеждал себя я, мало ли, что пригрезится в полусне. Всё хорошо. Нужно в постель, спать...
Спать... во мне шевельнулся страх, как птенец внутри яйца. Шевельнулся - и затих. Я улёгся на скользкую простыню и уставился в фосфоресцирующие глаза стеклянной кошки: темнота, и среди неё - облачко света. Как же мне хочется, чтобы рядом был хоть кто-нибудь! Всё будет, но не сразу. Но как дожить до этого "будет" и не свихнуться? Для начала: не думать, не фантазировать. Просто спать. Если задуматься, то я снова почувствую чужака... как сейчас.
Мне снились серые силуэты. Десятки серых силуэтов, следящих за мной из подворотен. Никак не удавалось разглядеть их лица, чтобы понять хотя бы, люди ли они. Здравый смысл твердил, что лучше этого не делать. Мне может не понравиться то, что я увижу, но, сжав волю в кулак, я погнался за одним из них. Я бежал мимо разваленных домов, мимо аллей со скрюченными скелетами деревьями, мимо клумб с почерневшими цветами. Свернув в переулок, я упёрся в стену из серых кирпичей, где было написано "DEAD", красные брызги успешно имитировали кровь. Что-то во мне затронула эта надпись, противно стало, тошно, я шагнул назад, обернулся и похолодел: серые силуэты преградили дорогу. Покачивающаяся лампочка осветила лица: их рты и глаза были зашиты грубыми стежками, кое-где из швов выбивалась вата и нитки. Это были чучела людей, которые жили вопреки логике. Руки со вздувшимися пальцами потянулись ко мне, схватили за горло...
... проснувшись, я жадно хватал воздух ртом. Отдышался, успокоился и понял, что это перекрутилась цепочка и сдавила горло. Цепочка. Всего лишь цепочка.
Комнату наполняла предрассветная серость - неправильная, неестественная. Чего-то не хватало. Вспомнились каникулы в деревне и то, как мы с сестрой, едва посветлеет горизонт, седлали велосипеды и мчались на рыбалку. Ухабы на грунтовой дороге и пыльные листья подорожника, стрекотание запоздалого сверчка и многоголосье птиц, встречающих своего огнеликого бога. Понятно, чего не хватает - птиц. Чтобы услышать их, я распахнул окно: на стройке монотонно гудел подъёмный кран, птицы молчали. Их просто не было. Томясь дурным предчувствием, я включил все лампочки и уселся за компьютер. Интернет не появился, и я был вынужден смотреть фильм про ковбоев, ищущих Эльдорадо. Стрельба из первобытных пистолетов, развратницы в пышных платьях, индейцы; и фоном - едва слышный зов. Не ушами я его слышал - сердцем. Зов неизвестного существа, безмерно несчастного и одинокого. Оно нуждалось во мне так же, как я сейчас нуждался в Вере. Верочка, девочка моя! Я открыл файл с нашими снимками, нарушив данное себе обещание отпустить прошлое. Вот моя любимая фотография: Вера на волнорезе, ветер треплет русые волосы, она щурится и, прикрывая лицо, смотрит вдаль. Ямочки над ключицами, небольшая упругая грудь. Моя жена первый раз была на море, на тот момент её понемногу подтачивала болезнь, но мы не знали об этом и были счастливы. Я бегу от тебя, Вера, бегу от счастья, оставшегося в прошлом, меня пугает, что всё лучшее осталось там, впереди - проживание, а не жизнь.
Как и обещал, Карен заехал за полчаса до собеседования, и мы прибыли на пятнадцать минут раньше. В приёмной я был оставлен на попечение синеглазой брюнетки Юлечки. Рассеянный, невыспавшийся, я смотрел больше не на модели зданий, которые она мне показывала, а на её сочно-розовые, будто нарисованные губы. Да и сама Юлечка была словно нарисована искусным мастером: ладная, миниатюрная, улыбчивая. Настолько правильная, что появлялось чувство, будто не с живым человеком разговариваешь, а с компьютерным ботом. Хотелось к ней прикоснуться, чтобы убедиться, что она живая, настоящая.
Беседовал со мной сам генеральный директор - лысый астеник с плутоватым лицом и мешками под светло-голубыми глазами. Отвечая на его вопросы, я вынимал из папки распечатки своих старых работ и складывал на столе, рядом с дипломом строительного университета. Говорил мой будущий начальник серьёзным тоном, но его прищуренные глаза смеялись. Директор был больше других похож на живого человека. Или просто был лучше исполнен?
В проектной мастерской находилось девять рабочих мест, моё - десятое. В курс дела меня вводил Вадим - самый опытный из конструкторов. Он имел привычку манерно оттопыривать пальцы и говорить через каждое слово "действительно" и "в принципе". Посчитав, что я достаточно осведомлён, Вадим сказал:
- Вот, в принципе, и всё. Если возникнут вопросы, обращайтесь.
Проводив его взглядом, я уселся за компьютер. Та-ак. Мне достался проект трёхэтажного коттеджа со стеклянным куполом. Эклектика, чёрт бы её побрал! Деньги люди нажили, но ум и вкус не купишь. Что ж, да будет в мире на одно убожество больше. С этим домиком возни дней на восемь, ещё пара таких проектов, и допустят к серьёзным проектам. Как раз месяц испытательного срока закончится.
Я заработался и не заметил, как прошло время. Не заметил даже Юлю, любезно изволившую меня навестить.
- Пора домой, - прощебетала она. - А то насидишь рабочий мозоль.
- Я не склонен к полноте...
- Да не на том месте мозоль! - рассмеялась она и потянула меня футболку. - Ты подвисаешь, как старый комп. Идём, идём, идём!
А ведь я, правда, устал - сказалась бессонная ночь. И ещё одна ночь впереди. Ожили тени, зашевелились в углах, я попытался разогнать их, подумав о том, что меня ждёт великое будущее и достойная зарплата, и полегчало, но неприятный осадок остался. Так же нервирует песок в ботинке: вроде бы, боль не причиняет, но забыть о себе не даёт. Вот, затащить бы Юлю к себе: она, похоже, не против. Даже не затем, чтобы переспать с ней - хотелось живое существо рядом, а если оно такое милое, голубоглазое... почему бы и нет?
Пока мы шли по пустому коридору, спускались по лестнице, перебегали дорогу к автостоянке, меня не оставляло ощущение присутствия чужака. Как если бы кто-то недобрый смотрел в спину. Я в очередной раз обернулся и не обнаружил слежку. Люди спешили по своим делам, им не было до меня никакого дела.
- Ты есть хочешь? - спросила Юля и взяла меня под руку. - Тут за поворотом кафешка есть милая, в стиле модерн, давай заскочим?
- Давай, - согласился я и подумал, что лучше в кафе, чем домой.
Всё-таки я параноик и трус. Почему мне мерещится слежка? Почему спокойнее, когда кто-то рядом? Когда всё это закончится и закончится ли? Люди... Сотни лиц: в основном смуглые, белокожие - реже. Глаза: зелёные, карие, почти чёрные; усталые, грустные, игривые. Майки, джинсы, сарафаны. Что такое? Почему я не могу видеть картинку объёмно? Почему мир мелькает, как титры?
- Как тебе наша контора? - прощебетала Юля.
- На уровне, - сказал я и закрыл глаза, чтобы не видеть, как её личико распадается на рой фрагментов. Фрагменты кружатся и разлетаются. Остаются только чётко очерченные губы, которые говорят:
- Вот мы и пришли.
- Надеюсь, там не отравят? - сказал я и подмигнул, пытаясь улыбнуться
- Нет, что ты! Там очень прилично и недорого.
В аквариумах опускались и поднимались искусственные рыбы, колыхались пластмассовые водоросли. Под потолком чуть слышно жужжал кондиционер. На стенах, зашитых евровагонкой, крепились пластиковые цветы. Единственным настоящим было чучело тукана. Я сел к нему спиной.
- Ты какой-то странный, - проговорила Юля, потягивая через соломинку молочный коктейль.
- Чем же? - встрепенулся я.
- Молчишь всё время. Оглядываешься, как будто украл что-то. Я тебя окликнула - ты вздрогнул.
- Не выспался, наверно, - сказал я и подумал, что мания преследования прогрессирует, мне кажется, что кто-то сверлит взглядом спину; не выдержав, я глянул через плечо назад: никого там не было, если не брать в расчёт тукана, поблёскивающего глазом-пуговкой; начало подташнивать - это вспомнились люди-чучела из сна. - Юля, - проговорил я, торопливо прожёвывая бифштекс. - Покажешь мне город?
Она сверкнула синими глазами и кивнула:
- Конечно, только доем... Можно? Куда ты так торопишься?
- Жить. Наверное, просто тороплюсь жить. У тебя не бывает страха, что ты опаздываешь? Торопишься, успеваешь, но всё равно осознаёшь, что опоздала?
Юля кивнула, но по взгляду было ясно, что она ничего не поняла.
- Когда теряешь самое дорогое, - пояснил я, - начинаешь иначе смотреть на вещи. В прошлом году умерла моя жена.
Девушка снова кивнула, и я догадался, что она в курсе. Ну, Каренка, ну, балаболка! Он нас, наверное, уже женил. Интересно, как он меня представил? Как умного красивого холостяка или как убитого горем вдовца? Спасай, а то погибнет малый! Интересно, почему это меня не волнует?
- Ну, чего ты опять? - Юля коснулась моей руки и встала, громыхнув стулом. - Ну, пойдём, если тебе здесь не нравится. Город у нас красивый, ты, наверное, уже заметил.
Да, я заметил. Слишком много фальши и пафоса, в каждой детали - желание угодить. И везде металлопластик. Неуютно.
За окнами такси проплывали высотки, нет, не высотки даже - небоскрёбы, блестящие, будто сошедшие с заграничной фотографии. Странное сочетание: зародыш советской души, помещённый в чуждое ей сверкающее тело. Одушевлённый робот.
Оказавшись в центре, я растерял все мысли, они покинули мою голову, как птицы - город, ослеплённые неоновыми подсветками, оглушённые ресторанной музыкой.
- Отсюда начинается набережная, проговорила Юля, беря меня под руку. - Это элитный район, он называется, если перевести на русский - Ветер. Правда, красиво?
Красиво? Да-а-а. Если издали смотреть. А если приглядеться, то видно, что штукатурка местами обвалилась, потёки на стенах. Халтура, одним словом.
- Это ещё что, - вдохновенно говорила Юля. - Мы ещё у реки не были, там, - она мечтательно закрыла глаза. - Сам увидишь.
Я увидел и слегка обалдел: вода, подсвеченная лазерами, - синяя, зелёная, а чуть дальше - качающийся мост на рессорах.
- Пойдём на пляж.
Мы побрели по вечерней набережной, держась за руки, остановились у бронзовой статуи непонятно чего, освещенной рассеянным светом спрятанной в земле лампы, свернули на пляж и, увязнув в песке, сняли обувь, я постелил рубаху в нескольких метрах от реки, и мы уселись, обнявшись. Огни новостроек колыхались на чёрной воде, дробились частыми остроконечными волнами, то и дело дрожащий рисунок на речной поверхности рассекали катерки и катамараны, снующие туда-сюда. В нескольких метрах от нас курил трубку рыбак, присев на раскладной стул.
- Вечером их много, - Юля кивнула в его сторону. - Ловят щурят. А этот запоздал что-то. Чуть дальше - недостроенная набережная, там малолюдно, и рыбаков очень много.
Может, ему, как и мне, домой идти не хочется, подумал я. Его там ждёт одиночество и холодная постель. А может, всё гораздо прозаичней: там кричат дети и суетится жена, а он здесь... медитирует. Рыбалка сродни медитации: мысли текут медленно, чуть покачиваются, как поплавок на воде.
- Скажи, - Юля положила голову на моё плечо. - Ты много путешествовал?
- В юности - да.
- А я совсем чуть-чуть, - она вздохнула. - Знаешь, что мне кажется? Что нет ни ада, ни рая... но мы не исчезаем после смерти - остаёмся там, где жили, одушевляем эти места. Поэтому мы нужны там, где родились.
- Города имеют души - да, я заметил. Москва - сварливая баба-мещанка с претензиями княгини. Одесса - добродушная еврейка в возрасте. Питер - уволенный в запас полковник, педантичный и требовательный.
- А я думала - генерал.
- Нет, генералы у нас обычно ожиревшие и наглые, а полковники - подтянутые и деятельные. Ялта... ты была в Ялте?
- Увы.
- Барышня на отдыхе. Пышная такая барышня, как на картинах Рубенса. Кокетка, но недотрога, на розовых локотках - ямочки, в руках - веер...
- Почему веер?
- Там пальм много, у них листья на веер похожи. А вот душу этого города я прочувствовать не могу. Она какая-то... фальшивая, что ли.
- Просто она - детская, он вырос, а душа осталась маленькой, и прочувствовать её трудно, - сказала Юля. - Этот город открывается не каждому.
- Обычно дети капризны и жестоки...
И вдруг в сказку ворвался телефонный звонок. Девушка вздрогнула, открыла необъятную сумку и долго искала телефон, роняя тюбики помад, салфетки, палочки для снятия макияжа, я собирал всё это и складывал кучкой.
- Алло, - наконец проговорила она, открыв свой слайдер.
Сделав вид, что мне безразлично, кто позвонил и зачем, я всё-таки следил за ней краем глаза, и, судя по тому, как вытягивается её милое личико, как поднимаются брови и сжимаются губы, вести были неутешительными.
Всё-таки странные мы существа. Ещё не имея прав на эту женщину, я ревную к воображаемому любовнику.
- У мамы гипертонический криз, - Юля виновато захлопала ресницами, роняя телефон в сумку. - Домой нужно.
Или я совсем не разбираюсь в женщинах, или ей не хотелось уходить.
- Тебя проводить?
Ладонь в моих руках напряглась, расслабилась, Юля мотнула головой:
- Только до маршрутки, - она хотела ещё что-то сказать, но раздумала.
Мы побрели, увязая в прибрежном песке, вспугивая милующиеся парочки. За нашими ногами, попеременно удлиняясь и укорачиваясь, тянулись тени.
Из окна маршрутки Юлечка помахала рукой и послала воздушный поцелуй. Впервые за долгое время мне было легко и уютно. Не хотелось разрушать воцарившееся волшебство, и я сделал то, что мне хотелось с самого начала: пошёл на мост.Здесь царила атмосфера праздности. Степенно прогуливались семейные пары, носились подростки на роликах, одинокие дамы охотились на кавалеров, стреляя глазами. Движение увлекало и кружило голову. Опершись на перила, я долго смотрел вниз, на воду. По автомобильному мосту проносились огоньки машин. Когда мы ехали по нему днём, я удивился семейству бронзовых барсов на столбах, что вдоль моста, из-за лапы барсихи выглядывал котёнок. Такой милый! Нужно будет кого-нибудь завести: карманную собачонку, котёнка или хотя бы попугайчика. Человек - стайное животное, ему необходимо, чтобы кто-то был рядом. Здесь, среди чужих людей, одиноких, озабоченных своими проблемами, мне уютнее. Вот парочка пошла яркая: блондиночка, тонкая, как тростинка и кавалер на полголовы ниже её, в белом сомбреро, из-под которого выбивались чёрные кудри. Убожество, а не кавалер: пузатый бочонок на тонких ножках. Несправедливо. Взгляд зацепился за девушку, идущую против движения: совсем молоденькая, светловолосая, глазища распахнуты, мечутся, бредёт, обхватив себя руками, губы её шевелятся. Вот она обернулась, взглянула на меня, и лицо её посветлело. Засмотрелась, натолкнулась на старика с тростью, шарахнулась в сторону. Не понимая, зачем, я пошёл за ней. Сначала она казалась мне сумасшедшей, сейчас я понял: она в беде и от кого-то бежит. И я могу помочь.
- Подожди - прокричал я. - Что случилось?
Она остановилась. Повела плечами. Огляделась. Шагнула навстречу и схватила меня за руку. Ну и хватка у неё!
- Неужели ты не видишь, - пробормотала она с лёгким южноукраинским акцентом, безумно вращая глазами. - Они... они же все мёртвые! А ты - живой. Беги отсюда. Тебя отпустят. А меня, меня...
Навстречу хлынул поток туристов с фотоаппаратами - иностранцев, судя по говору. Нас разделили, девушка затряслась, закрыла лицо руками и бросилась бежать. Я - следом. Всё-таки она сумасшедшая. Я кричал, взывал к её рассудку. Просил остановиться, но она не слышала. Или не слушала? Расстояние между нами увеличивалось. Незнакомка свернула в подворотню, я - за ней. В тусклом свете горящих окон мелькнула её светловолосая шевелюра.
- Постой! Да погоди же!
Она даже не обернулась, юркнула меж домов на дорогу. Завизжали тормоза. Глухой удар. Хлопок двери и нецензурная брань. Когда я выбежал на тротуар, девушка мелко подрагивала на проезжей части, а чуть поодаль мигала фарами "тойота". Водитель причитал над распростёртым телом, пытался нащупать пульс. Заметив меня, он залепетал:
- Ну, вы же видели... вы же видели - сама под колёса бросилась.
Пересиливая врождённый страх крови, я склонился над незнакомкой: она ещё дышала, под веками перекатывались глаза, на губах пузырилась кровавая пена.
- Скорую! - рявкнул я. - Быстро!
И вдруг она разомкнула веки, взглянула осмысленно и прохрипела:
- Уходи отсюда... беги... Тебя ещё могут от... отпустить.
Закашлявшись, она выплюнула сгусток крови и затихла. В голове потемнело, я шагнул назад. Ещё шагнул. Нащупал бордюр. Сел. И меня вырвало. Проезжающие машины - в основном такси - останавливались, бранились, спрашивали. Я заговорил только, когда приехали ГАИшники. Потом были расспросы, дача показаний, и меня чуть живого привезли домой на ведомственной машине. Не снимая туфель, я добрался до кровати и вытянулся. Стоило закрыть глаза, и появлялось её лицо, шевелящиеся губы и струйка крови, стекающая на бежевую майку. Тебя ещё могут отпустить". Страшная болезнь - шизофрения. В каком мире жила бедная девушка? Кто гнался за ней? Жаль, что не удалось её остановить. Схватить бы, скрутить, вызвать скорую... И что? Смерть гуманнее жизни в мире, населённом чудовищами. Я не верю в ад, ад здесь, на Земле, в наших головах. Мне тоже не удаётся вырваться из персонального ада, где царствует мой мучитель и благодетель - память. Отпусти меня, Вера! Отпусти...
Утром я едва разлепил глаза и отправился на работу, где тотчас засел за чертежи и только раз встал на перекур. Карен отделился от компании курильщиков-архитекторов, а может, экологов из соседнего отдела, я ещё не знал, кто здесь кто, и проговорил:
- Что-то ты совсем скис. Как тебе наша Юлечка?
- Ничего так, - пожал плечами я.
- Честно, не думал, что она западёт на тебя, кислятина. Я столько сил на неё потратил - не даёт, и всё. У-у-у, - он сжал кулак и поднёс к моему лицу. - Такую цыпу увёл из-под носа. С тебя пузырь. - Все слюной захлёбываются, а тебе - "ничего так". Тьфу.
Вечером в честь меня состоялся маленький сабантуй с участием девяти конструкторов и пяти архитекторов. Обосновались мы в комнате отдыха. Девочки - Юля и Маша, быстренько нарезали сыра, хлеба, колбасы и поставили на стол две бутылки местного вина и пузатые шкалики водки. Меня усадили во главе стола, Юля устроилась рядом и, похлопав в ладоши, встала со словами:
- Мы все - дружная команда, вчера нас стало на одного человека больше. За тебя, Кирилл! Надеюсь, мы подружимся, и здесь ты сможешь найти себя.
Выпили, закусили. Снова выпили, снова закусили. Захмелев, сотрудники расслабились и завели привычные разговоры.
- Скорее бы уже сдать "Ригель", - вздохнул сидящий справа от меня паренёк с незапоминающимся лицом, мне его вчера представляли, но он был так сер, что я не запомнил ни его, ни имя, даже забыл, в каком отделе он работает.
- Я вчера был там, - сказал Карен и поджал губы. - Вместе с Лёхой. Говорю, что опорная стена никуда не годится, а прораб их, бабай долбанный, говорит: "Та, насяльника, всё исьправимь". Прошлый раз то же говорил, наша Раша, ё-моё. Заказчику же глубоко фиолетово, что домик может дать крен, лишь бы дешевле было.
- Ага, - хохотнул Лёха, оскаливая лошадиные зубы. - Мы это... злые, как собаки, потом отлили на их опорную стену. И, блин, полегчало!
Юля снисходительно улыбнулась, ковыряя салат из помидоров и огурцов, Машка закинула голову и разразилась звонким смехом.
- Всегда бы так, - буркнул главный конструктор - бровастый Николай. - Отлил - полегчало.
Карен рассказывал, что Николай - счастливый отец двойни, и потому у него всегда такой усталый и хмурый вид.
Понемногу вино начало действовать, я откинулся на спинку дивана, изучая новых коллег. Мне представилась шахматная доска с серыми фигурами. Конь с лицом Лёхи, Юля - королева, чернявый парень - почему-то ладья, и пешки, пешки, пешки. Интересно, я - какая фигура? Тоже пешка? Нет, потому что я ещё не часть игры. "Вокруг меня чужие люди, у них совсем другая игра, - вспомнил я, - И мне жаль, что она умерла".
Обсудив злополучный Ригель, мужчины завели разговор о тойотах. Девушки заскучали. Юлечка как бы невзначай касалась локтем моей руки, а мне было страшно. Вот бы сейчас бросить всё и сбежать от людей-шахмат, от реки, зажатой меж бетонных берегов, от пластика, который воняет, нагреваясь на солнце, и от запаха крови, который преследует меня с самого приезда. Конь взбрыкнул и помчался по шахматному полю, оскалив жёлтые зубы. Да что же это такое? Шахматная доска, по которой серые фигуры ходят, как им заблагорассудится? Кто играет ими? Каковы правила? Мне нужно знать, ведь полчаса назад я был принят в семью. Зачем я здесь? Кто эти люди? Здешняя реальность пыталась меня изолировать и отторгнуть как чужеродный элемент.
На перекуре Карен положил мне руку на плечо и дохнул перегаром:
- Кирилл, ты ведёшь себя неправильно.
Если бы ты знал, как бы мне хотелось вести себя правильно! Но почему-то мёртвая Вера кажется мне более живой, чем Юля и даже чем Карен.
- Ничего,- продолжил он, - я тоже долго не мог адаприти... адап...тироться.
- Сатурну больше не наливать, - сказал я.
- Помню-помню, тебя иногда пробивает на измену от синьки, но не так же, брат! Ты людей пугаешь, - он почесал в затылке. - Пора, наверно, по домам. Или продолжим в другом месте? Юльку возьмём, слушай, пригласи-ка её домой.
Я решил сменить тему:
- Слушай, вот, символ города - высотка с шаром наверху. Что это за фигня?
- Это... Фетиш это типа мавзолея. Там отпечаток руки ихнего Президента.
- Идиоты, - я сплюнул. - Не могут без вождя.
- Где нет вождя, там нет и жизни. Демократия - миф, время это подтвердило.
- Хочешь сказать. Что диктатура - единственное приемлемое государственное устройство?
- Для народа с низким самосознанием - да, - он говорил слегка заплетающимся языком. Слушать его философию было смешно
- Все утопии были, как ты думаешь, чем? - я зевнул. - Анархиями.
- Да ладно!
- Это система, отвергающая все формы насилия над личностью. Так что я - анархист.
Когда мы вернулись, сотрудники сбились группками. То с одного, то с другого угла стола доносились пьяные возгласы.
- Веселуха, - проговорил Карен и вздохнул. - Хотелось душевного общения, а получилось очередное попоище. Юленька, радость моя, поехали с нами!
Девушка повернула голову, нашла меня покрасневшими глазами и улыбнулась:
- А куда вы поедете?
- Моя ты рыбка! - он в два прыжка оказался рядом с ней и промурлыкал. - Неужели я могу рассчитывать на взаимность? Я ж тебя уже два года люблю.
- По домам едем, и тебя завезём, - спас ситуацию я.
- Вот! Вот настоящий мужчина! - Юля указала на меня уж совсем пьяным жестом.
В такси она умудрилась задремать, но на третий этаж доковыляла сама. Она жила на другом конце города, и Карен долго бурчал, что влетел на деньги и ничего не получил взамен.
- Неужели ты не побрезговал бы пьяной женщиной? - скривился я. - Ты её... того, а её тошнит. Вертолёты у неё. А вдруг вырвет?
- Тебе не понять, ты импотент. Баба сама в кровать прыгает - тебе фиолетово, - говорил он обиженно. - Мужик ты или нет?
- Инопланетянин.
- Я подозревал. Всё, вот твой дом, - сказал он, набычившись. - Байконур, блин.
- В гости зайдёшь? - проговорил я, пытаясь побороть тёмную муть, поднимающуюся с глубин подсознания, как же мне хотелось, чтобы он согласился, чтобы вытянулся на диване и храпел, и не было бы слышно поскрипывания половиц, шагов на кухне и тяжёлого дыхания.
- Иди ты на фиг! - отмахнулся он и назвал свой адрес. - Выметайся из машины.
- Карен, ты чего?
- Иди-иди. Весь кайф мне обломал, собака, - он икнул и помахал у рта, - на сене.
Мигнув красными огоньками, такси свернуло за соседний дом, я долго стоял, прислушиваясь к отдаляющемуся шуму мотора. Тихо здесь, только гудит что-то на стройке, да вдалеке, за серыми телами пятиэтажек чуть шелестят машины. Нужно домой, где никто не ждёт, где не покой - напряжённое ожидание, как будто с каждой минутой сжимается и сжимается пружина, скоро она распрямится или сломается, и тогда... что - тогда? По спине побежал холодок.
Заснуть не удавалось долго, я сидел с газетой возле бра, но не мог сосредоточиться. В сердце поселилась тревога. Я смотрел на статуэтку и думал: "Кошка, кошка! Ты стоишь на полочке, тебя любят и оберегают, сдувают с тебя пылинки. Ты, как и я, здесь чужая, только ты вбираешь солнечный свет и отдаёшь его, а я вбираю мрак. И с каждым днём его во мне всё больше".
И вдруг стены колыхнулись, потолок начал опускаться, как гидравлический пресс, и я понял, что если останусь здесь, то меня размажет по полу. Утром придут люди и найдут брюки и рубашку, утопленные в красном месиве с обломками костей.
Чтобы не попасть под пресс, я упал на пол и откатился в коридор, дёрнул входную дверь. Чёрт! заперта! И руки дрожат, сволочи, с замком никак не справиться. Шею обдало жаром чужого дыхания. Выдох-вдох-выдох... Щёлк - я вывалился на лестничную площадку. Лифт? Нет - слишком опасно. Бегом вниз! Бесчисленные пролёты и ступеньки, ступеньки, ступеньки. Сердце бухало, как товарный поезд, и в этом грохоте тонул топот бегущих по пятам.
"Скальпели? Уже? Но я ещё не добежал! Я ещё не узнал, что там, в конце лабиринта!"
"Ты больше не нужна нам, крыса. Нам нужна твоя кровь, чтобы наполнить капилляры системы".
Удар ноги - щербатая дверь подъезда распахнулась, и я рванул на улицу, в ночную прохладу. Задыхаясь, остановился, задрал голову. И вдруг с глаз моих как будто сорвали плёнку, и взору предстала иная картина. Я услышал, как постанывают провода, как поскрипывают, остывая, кровли. Услышал ритмичное дыхание чердаков и подвалов - выдох - вдох - выдох. Процокала когтями по асфальту собака, повернула голову, скользнула взглядом по гладкой стене, от которой, как лоскут кожи, отделилась штукатурка. Я увидел не глазами - внутренним зрением - как статуи на набережной поворачивают головы, мигают тяжёлыми веками, и зеленоватая бронза губ растягивается в улыбках...
Город предстал предо мной исполинским железобетонным големом с артериями дорог, по которым толчками - машины, с каменными кишками подворотен, готовыми поглотить меня, а утром выплюнуть перемолотое обескровленное тело. Я видел глазами города и уже был его частью.
Дома надвигались со всех сторон. Как по команде, загорелись глаза их окон, плотоядно заклацали двери подъездов. Из чёрных подворотен, из отверстых ртов дверей к середине улицы стали стягиваться чёрные силуэты - сутулые, с руками, опущенными по-обезьяньи. Все они уже не люди, всех их населяют призраки.
Я побежал. Дыхания не хватало, пульс зашкаливал, я нырял в переулки, кружил по площадям, и повсюду наталкивался на обезличенных горожан.
- Нашшшш... нашшшш, - шевелил ветер пакеты и конфетные обёртки.
Лица. Маски. Окна. Фонарные столбы. Всё перемешалось и, кружась, мчалось по пятам. Мне казалось, что я бегу по кругу, пока не упёрся в тупик. Чёрт! Вот чёрт!!! Нужно спасаться! Беги, крыса, беги! Лабиринт имеет множество коллатералей.
Наперерез, пошатываясь, вышли люди, преградили путь. Я шагнул назад. Ещё шагнул. Я чувствовал, как невидимые руки слой за слоем снимают с меня пласты нажитого, как листья с капусты, и отправляют в ненасытную утробу. С каждым шагом меня становилось всё меньше, чувства блекли, съёживались, как брошенные в огонь фотографии. Ты ведь уже не желаешь моей смерти, Город? Тебе душа моя нужна - измотанная, уставшая, седая. Тело будет просыпаться каждое утро, справлять нужду, умываться, чистить зубы и идти на работу. Возможно, оно даже запишется в спортзал - чтобы дольше функционировать и строить твою железобетонную плоть. Оно будет чувствовать себя мной...
Вот, зачем тебе скальпель! Вот, для чего здесь люди... нет, не люди уже - выпотрошенные туши, и это не тени за ними тянутся - выпущенные кишки. Я завертел головой: глухая стена, мусорка и высоко - подоконник...
- Бежать бессмысленно, - на разный лад зашелестели сотни голосов.
- А хрен вам, - прохрипел я, сжал зубы и метнулся к мусорке. Побалансировал на краю, подпрыгнул, ухватился за подоконник и подтянулся, помогая себе ногами. Стекло разлетелось под весом моего тела - я вывалился в пустую комнату, вскочил и, натыкаясь на мебель, бросился к выходу.
Лестничный пятачок и ступени, ступени, ступени. Двери. Глазки. Окна. Я ощутил себя жертвой фильма, которой нужно вниз, но она почему-то бежит наверх. Есть лестницы, которые ведут только вниз, но я так хочу жить, что мне всё равно, куда бежать, лишь бы это продлило жизнь хотя бы на минуту.
Чёрт! Вот чёрт! На двери, ведущей на чердак, - замок. Клетка захлопнулась. Внизу клацнула дверь подъезда, затопали ноги... Взгляд остановился на окошке под потолком. Какой это этаж? Пятый? Седьмой? Туфель полетел в стекло - меня обсыпало брызгами осколков. Вот и всё, подумал я, слизывая кровь. Подтянулся, протиснулся в проём окна. Иногда, чтобы сохранить себя, нужно пожертвовать жизнью. Я пожертвую. Я не позволю выпотрошить свою душу и наполнить хламом.
Город смотрел на меня фасеточными глазами, состоящих из тысяч пикселей окон. В теле великана колотилось детское сердце - заходилось приступами, не справляясь. По паутинам сосудов струилась анемичная кровь. Город страдал одышкой, у него кружилась голова, его скручивали спазмы голода и постоянно мучила жажда. Душа младенца в теле великана стремилась заполнить пустоту и алкала чужой крови. Я - любопытная игрушка, и нужен живым. Как любое дитя, он невинен, он не понимает, что если оторвать бабочке крыло, она погибнет. Я личность, город, а ты - ещё нет, но станешь, обязательно станешь. Может, ты состаришься, не успев повзрослеть, и будешь сморщенным скупцом. Но скорее будешь похожим на человека недалёкого, избалованного излишествами, уж слишком усердно тебя накачивают стероидами денег.
На лестничной клетке столпились люди, нет, не люди - тени, пустые оболочки без душ. Понимая, что обратного пути нет, я посмотрел вниз, примерился: пятый этаж, под окном - бетонная крыша подъезда. Должно хватить высоты. Как же хочется жить! Я задрал голову: на небе было мало звёзд - слишком светло в мегаполисах ночью. Ночь... как бы мне хотелось увидеть напоследок бездонную синь! Люди зашевелились, потянули ко мне руки. Как же хочется... лёгкое касание... жить.
...пустота безучастно глядела из неморгающих глаз - чёрная, сосущая пустота. Ещё касание. Цепкие пальцы ухватили за штанину. Идите к чёрту! Я не стану таким, нет! Подобравшись, я последний раз взглянул вверх, зажмурился, оттолкнулся...
...и вниз головой полетел в распахнувшиеся объятия.