Не раз и не два со дня смерти мужа эта мысль посещала меня, но теперь она звучит постоянно, настойчиво и в полный голос.
Мне пора уходить. Ибо если начинают уплывать на другой берег дети - один за другим - какое еще предупреждение нужно матери?
Вчера, двадцать третьего июля одна тысяча девятисотого года, минуло сорок дней со дня, в который умер Энрике Вальдес, мой первенец.
На сороковой день все ближние собрались за прощальной трапезой, без которой, как всем известно, не отойдет в царство небесное освободившийся от земной оболочки дух. Накрыт был стол, за которым пустовало место главы, с наполненным бокалом, с дымящейся едой на тарелке. По левую руку от опустевшего места мужа сидела Сесилия в белом вдовьем уборе, и некогда черные как смоль, прямые и густые волосы сливались с белой мантильей, покрывавшей их.
Все мое потомство с семьями провожало того, кто в течение десятилетий, с самого основания, являлся одной из важнейших опор нашего Дома. И вот этой опоры больше не стало.
Из пятерых моих детей Энрике стал вторым, опередившим меня на дороге, которую раньше полагается проходить родителям. Первой стала Мария-Лус, или, как чаще ее звали, Тинубу, что покинула этот мир двенадцать лет назад. По нашим меркам - совсем молодой, не дожив и до шестидесяти... она бы не торопилась на том пути, моя девочка, если бы ее не подталкивали в спину. Я не видела ее смерти - это случилось за тысячи миль от Дома, за океаном, в далекой красной земле. Но Энрике, мой первенец, мой зеленоглазый мулатик, умер почти что у меня на руках.
Он в тот день чувствовал себя усталым, прилег отдохнуть после обеда, и, придя на веранду в пятом часу выпить кофе, попросил заварить себе покрепче. Однако и кофе не помог, и Энрике, посидев немного, снова решил прилечь на полчасика.
Когда через полчаса я зашла его разбудить, он уже не дышал.
Это была легкая и спокойная кончина в своей постели, совсем не плохой конец для человека, месяц не дожившего до восьмидесяти трех лет. Если подумать, ему было отмерено судьбой вовсе не скупо: и долгая жизнь, и легкая смерть. Одно не понимаю: зачем до сих пор живу я, черная старая карга, начавшая разменивать вторую сотню?
Энрике был одним из нас пятерых, шесть с лишним десятилетий назад вошедших в этот дом полноправными хозяевами. Точнее говоря, этот дом был куплен на имя девятнадцатилетнего белого юноши с сиротской фамилией Вальдес, и его семнадцатилетней супруги доньи Сесилии, приехавшей вместе с мужем осматривать свое будущее гнездо. Никто посторонний не знал о том, что белокурый приютский воспитанник - мулат, что тройка рослых черных слуг, державшиеся почтительно-отстраненно, как полагается хорошим слугам, есть часть его семьи: мать, отчим и младший брат.
Мы впятером облюбовали для первой трапезы в доме уютную заднюю веранду, где не могло потревожить ничье праздное любопытство, и пили кофе, заварив в какой-то жестянке и передавая ее из рук в руки по кругу, поскольку не успели обзавестись ни посудой, ни приборами. Это уж потом появились и стол черного дерева, и пять удобных качалок, и прочие приметы довольства и домашнего уюта; и тут, на этой веранде, многие годы подряд вершили дела дома все те же основоположники: я, Кассандра Митчелл де Лопес, и мой муж, Факундо Лопес, и мои сыновья, Филомено Лопес и Энрике Вальдес, и невестка, Сесилия Суарес де Вальдес.
Пять лет назад умер Факундо, мой Гром, оставив меня после почти восьмидесяти лет жизни рука об руку. Его качалку прикрыли пестрой накидкой, и с тех пор все дела решались вчетвером.
Но вот пришел час, траурной накидкой прикрыли еще одно сиденье, и в промежуток времени от католической панихиды до языческого обряда проводов души Олокуну (полуафриканец, сын мой имел на это право) всем, и нам троим в первую очередь, стало ясно, что из остававшихся столпов дома именно Энрике нес наибольшую нагрузку и что без него нам придется солоно.
Нет, и при жизни Энрике мое слово было решающим в доме во всех делах, ибо я отнюдь не выжила из ума, несмотря на более чем преклонный возраст; а Филомено в свои восемьдесят еще вовсе крепкий старик... Но зачем себе-то морочить голову? Энрике тоже бодрился до последнего. И каждый из нас тоже может уйти в любую минуту.
Совету старейшин Дома требовалось пополнение, молодое, разумное и деятельное, и об этом-то мы и думали, отвлекая мысли от похоронной грусти, вчера, когда поредела толпа родни и приглашенных и остались самые близкие.
С ними мы и отправились пить кофе на эту самую веранду. Тут уже поставили дополнительные столы и в добавление к пяти качалкам принесли скамейки и стулья, чтобы разместить необычно многолюдное собрание.
Первой я заняла привычное сиденье. Потом сел в свое кресло Филомено, устроив рядом на стульях жену и двух старших сыновей. Мои младшие, Факундо и Сандра, пристроились на скамейке между мной и братом.
Потом заняла свое место Сесилия, указывая, где разместиться, семерым своим детям. Усадила рядом с собой на пуфике старшую дочь, Марию-Селию, четверых сыновей-погодков - на диване напротив.
А затем произошло нечто значительное.
Младшая из дочерей Сесилии, шестидесятидвухлетняя красавица Мануэла, оглядевшись с высоты шести футов своего роста, двинулась, не дожидаясь подсказки матери, и опустилась на пеструю накидку, прикрывавшую кресло, спокойно и уверенно заняв место своего отца, так недавно опустевшее.
А вслед за сестрой Франциско, не обращая внимания на недоуменные взгляды младших братьев, сел в кресло, пустовавшее давно, и, как Мануэла, с той же уверенной повадкой занял место отца - своего отца.
Потому что со смертью Энрике терял остроту тот факт, что шестьдесят пять лет назад Сесилия Вальдес зачала его не от моего сына, а от моего мужа, и оттого-то он вышел много темнее своих братьев и сестер по матери, темнее даже чернушки-квартеронки Мануэлы, не говоря уж об остальных.
Мы, сидевшие в креслах, давным-давно знали эту тайну. Мы не собирались ее никому открывать, хотя со смертью Энрике хранить ее было не от кого, а точнее - некого было оберегать от этой тайны.
Сесилия смотрела на сына повлажневшими глазами, а мы переглянулись с Филомено, Мне почудилась странная, совсем не подходящая к случаю смешливая искра в глазах, когда он покосился сначала на Франчикито, а потом на меня.
Я, конечно, с полувзгляда поняла этого престарелого сорванца. "Ма, Сесилии он сын. Мануэлите - брат по матери. Мне - брат по отцу. Слушай, а как назвать то, кем он приходится тебе? Скажи, как это на лукуми, а то в испанском и слова такого нет".
Знаю давно я эту его шуточку. Драла я ему за нее уши раньше, выдрала бы и сейчас, не будь столько народа на нашей веранде. Франчикито был мой сын не меньше, чем сам Филомено, если судить по тому, сколько я сумела ему передать, вместе с его отцом... и по тому, как я любила его всегда - и до сих пор.
Я обвела глазами всех, кто сидел на качалках-тронах. Чикито усадил с собой дочь Элену. Около Мануэлы пристроились на скамеечках старший сын Нико и муж, Шарль, красавчик на два года моложе своего пасынка... Нет, все было как надо. Не от недостатка же стульев заняли отцовские места две самых ярких личности из третьего поколения нашего дома!
Итак, Мануэла Вальдес Суарес, в третьем замужестве мадам де Бомон, и Франциско Лопес. Брат и сестра. Дети одной матери и разных отцов. Любимая внучка и мере-омо -
так по-йорубски звучит "сын моего мужа". Вот об этих-то двоих и пойдет речь. Их слово много что будет значить в Доме и при нас, и после нас тем более.
Накануне прощальной языческой церемонии мы сидели с Мануэлитой на этой же веранде за неизменным кофе, и уже тогда она села в отцовское кресло,- вроде бы, чтобы быть поближе ко мне, хоть я и не глуха еще на своем сто первом году.
- Примериваешься? - поддела я.
- Как будто это место - сахар, - проворчала внучка в ответ. - Ма, ты знаешь, что денег мне и так хватает, и это место будет означать лишь головную боль, и еще какую. Я знаю, чего боюсь. Ма, я опасаюсь, что с твоей смертью все треснет по швам и наш Дом уже не будет единым домом.
Это, конечно, она была права, ах, как права! Умница моя внучка, унаследовавшая ясную голову и холодный расчет Суаресов, родни по материнской линии, - а там, скажу я вам, порода не из плохих.
Кое-что, однако, досталось ей и с нашей стороны. Во-первых, рост - шесть футов полных, выше даже меня, Во-вторых, семейная наша неподверженность унынию.
А главное - тонкое понимание равновесия в этой жизни, это истинно редкий дар, и зовется он мудростью. Многие обретают этот дар к ее нынешним годам; но я свидетельствую, что и полвека назад она обладала им в полной мере.
Я никогда ни от кого не скрывала, что Лапочка - домашнее прозвище Мануэлы - была моей любимицей среди внуков. Право, она удалась в бабушку не только ростом и лицом, хотя и этим тоже. Лет двадцать назад сходство бросалось в глаза настолько, что в Гаване мы старались не показываться на людях рядом. Это сейчас времена изменились, да и я очень уж постарела. А Лапочка все такая же красотка, никто не догадался бы, что у самой и внуки и правнуки, и на первый взгляд мало кто дает ей больше сорока пяти. Статная, сильная, подвижная, на смуглой коже квартеронки едва видны морщины у глаз и в уголках губ, едва пробивающаяся седина лишь оттеняет смоляную черноту густых, крутых локонов. Большие черные глаза еще не устали смотреть на мир, блестят и усмехаются, пухлые губы красны без помады, а фигуре завидуют многие молодые. Нет, я понимаю Шарля, хоть он и ровесник ее второго сына. Притом же она действительно богата, чем обязана отчасти наследству от предыдущего мужа, отчасти - себе самой. Она отказалась от той доли, что причиталась ей после смерти отца - посчитала, что она и так может жить в свое удовольствие, а братьям, ведущим дела торгового дома "Мэшем и Вальдес", эти деньги нужнее.
Однако еще нужнее ее ясная голова.
- Ма, сейчас единство Дома, ее черной и белой половин, держится на тебе, на том, что ты прародительница обеих ветвей, и на том, что ты держишь в кулаке основную массу денег Дома. Не станет тебя - маме и дяде Филомено не удержать большую семью в прежнем виде. Будут вместе вести торговое дело, как раньше, но в какой-то момент рассорятся и разойдутся в стороны.
- Да уж, дружок,- отвечала я, когда семьища такая огромная, каждый хочет быть сам себе хозяин. Но это еще совсем не плохо. Плохо будет, если все перегрызутся и забудут, что все мы одной крови и должны друг друга держаться.
- Ты как будто нашла способ этого избежать, Ма?
- Да, - ответила я и протянула конверт.
В нем было чин по чину составленное новое завещание, которое я написала уже после смерти Энрике. Там говорилось, что большую часть моих денег (это примерно две трети того, чем располагает клан) делят два наследника: Мануэла Вальдес де Бомон и Франциско Лопес Митчелл; их доля составила свыше половины моего состояния, остальное делилось между прочими.
- Ма, - спросила она слегка удивленно, - ты что, назначаешь нас с Чико преемниками?
- Вроде того, Лапочка.
- Ну, я понимаю, когда речь о Чико. За драками он не подумал о том, что не худо бы и денег подзаработать. Но у меня-то их достаточно. И.когда захочу, раздобуду еще.
- Отлично осведомлена. И знаю, что именно ты и Чико можете распорядиться этими деньгами наилучшим образом. Это первое. Второе - что ты и Чико представляете собой белую и черную ветви семьи. У вас достанет ума никогда не поссориться между собой, и тем самым вы удержите единство дома, куда бы ни разошлись его ветви.
С минуту она посидела молча, с чашечкой в руках:
- Ну и хомут ты мне на шею надеваешь, Ма! Мой Шарль заскучает без Парижа.
- Найдешь, чем развеселить. Ты знаешь сама, больше занять эти места некому.
- Это что, мы с братцем Франчикито оказались самые умные?
- Да, похоже, вы стали умнее нас, стариков.
- Ахай! - отвечала она мне почему-то на лукуми. - Когда это случалось, чтоб цыплята становились умнее курицы?
Любимая воспитанница Тинубу и частая гостья у тетки в Ибадане, она едва ли не лучше всех в семье говорила на лукуми и обожала этим прихвастнуть.
Я жестом дала понять: не скромничай, и не стала ничего говорить. Все уже было решено и прояснено. В том числе и то, почему Чико и Манито оказались умнее прочих, и кто им вложил ума.
Жизнь, конечно, всякому научит, А о том, кто был зулус Хосе Дешамп, по прозвищу Мамелюк, надо бы напомнить. Этим я и хочу заняться, потому что сейчас, сорок лет спустя после его смерти, мало кто знает доподлинно, кто он был и откуда. Что он принес в наш Дом и что в нем значил. Не худо бы это знать и остальным.
А чтобы всем все было понятно, начну с того самого места, где остановилась полгода назад. Я рассказывала о времени, когда мы всей семьей переселились в этот дом. О боги, как недавно это было! Неужели с тех пор успели подняться и повзрослеть три поколения?