..И ЛАСТОЧКА МУТИРУЕТ К СОВЕ
I.
..и ласточка мутирует к сове - чей глаз как жёлтая полоска
из-под двери, а ты лежишь на свежей простыне, тебе шесть лет:
ты мал, пуглив, безмерен и любопытен. Тени на стене рисуют
крыльев мах и посекундно меняются: ты замер беспробудно,
ты жмуришь страх, ты в доме и вовне. Ты - ветер, и колышешь
кроны ив, движением ресниц стреножишь время сторожкое,
лишь потому раним и чуток, что на долгий миг доверил сердечный
стук дверному косяку и замер ожиданьем скрипа несмазанных петель.
Она безлика, но ощутима. Смерть. Она в дому.
Пространство упирается в глаза, рождая красный отсвет на сетчатке,
клонируются тени - отпечатки совиных крыльев. Майская гроза и та
не заглушит их чёткий след: полночный шорох, метроном печальный -
назад тому две ночи умер дед. Сосновый гроб стоит в угрюмой спальне -
потусторонней мебели предмет. Там сладковатый обморок сирени
тревожит надзеркальный креп и забивает ноздри.
Эхо тени и тени эха -
дед был глух и слеп, и молчалив, бездвижен, недвижим, лишь
вязкий сип, надсадный голос лёгких, подсказывал, что дед пока что жив.
Босая смерть облизывала стёкла на всех часах. Сырой рассвет
день ото дня худел. Замком гремел, как тощая сиделка,
когда входило утро. Стрелка на дедовых часах умаялась вконец,
замкнув собой дыхание и боль. Ловец разжал ладонь: и загнанная
белка легла ничком в сердечном колесе.
Теперь ты учишься не доверять росе:
сирень, гроза и все, и всё вокруг тебя подыгрывает смерти. Ещё минута
и - светает.
Там что-то шаркает.. застыть? кричать? ..вот-вот!!
Но это бабушка идёт. Дверь, наконец, скрипит.
И всё в тебе мгновенно засыпает.
II.
Ты ни за что губами не коснёшься уже чужого дедовского лба.
Но первым твой ком земли ударит в крышку гроба. Отступит смерть.
Сова и ты - вы оба сочтёте ласточек в промытой вышине
над кладбищем. Поверх чужих могил. И ты почувствуешь,
как дед тебя любил: сурово, сдержанно, необычайно -
что было сил - и в отходном бреду.
Так ложечка кружится в чашке чайной и увязает в сахарном меду.
Бабуля доживёт до взрослых лет. Твоих. Уйдёт внезапно.
На кладбище соседка и сосед поедут. Там ты осознаешь: дед
не был отпет, как следует. На ватных ногах домой вернёшься.
Молод. Сед. Глядеться в толщу лет - чужих, своих, непрожитых,
нестрашных, какие есть. На завтра съешь обед, тот что был сварен
бабушкой. Домашних харчей забудешь вскоре вкус и цвет.
До той поры, когда.. Сирень. Сосна. Снята на отпуск дача на берегу
реки. Луна и ласточки. Любовь. Полоска света прорежется из-под
дверной доски. Но детские секреты рассказывать не станешь милой.
С ней меж свежих простыней так славно, так легко молчать про это,
как отсчитать по списку кораблей свою судьбу.
Гроза. Начало лета. Стрекочут насекомые в траве,
цикады и кузнечики - поэты.
..и ласточка мутирует к сове.
28-30.01.2018г. г. Пекин, Байваньчжуан - Лунцзэ
АВТОРЕЦЕНЗИЯ:
Метафизический символизм стихотворения задаётся сразу же первой строкой, не случайно она же и последняя. Это выраженный в образе птиц - дневной и ночной, образ-символ даосской монады, "великого предела", в просторечии часто называемого Инь-Ян. Где ласточка - лёгкое, быстрое, небесное, дневное, юное, янское начало, сова - медленное, тяжёлое, земное, ночное, зрелое, иньское начало. "Мутирует к" - такой, несколько странной синтаксически, конструкцией задаётся направление движения и невозможность его окончательного завершения. Это указание одновременно и на направление действия, и на его длительность и неполноту, неодноактность действия. То есть - бесконечно приближается, но никогда не становится. На уровне дуализма предмета стихотворения - это смерть и любовь.
Смерть деда - своего рода, инициация страхом, временем, причём, это как бы флэш-бэк в прошлое, в этой части лексика соответствующая, детские чувства и состояния описываются через взрослые образы.
Похороны - осознание любви и утраты, и они дневные, "ласточкины", хотя и сова рядом, как символ и своего рода талисман.
Смерть и похороны бабушки - взрослость, одиночество, но и быт, и память, и эта часть "дневная", хотя и бедная на тропы, но эта скупость для контраста, там уже этот обед, съеденный на следующий день после похорон бабушки, его приготовившей, может и банально, но чётко показывает это одиночество и потребность в женщине вообще.
Собственно, женщина в жизни героя этой потребностью и материализуется.
Именно для лапидарности и контраста с первой, насыщенной тропами и показывающей подробно одну ночь, в то время, как вторая часть - сжато целый период. Не случайно ночь в начале - ночь в конце закольцовываются, и ряд образов разрешаются окончательно.
По мысли автора, смена дня и ночи, а также перетекание противоположностей одна в другую, не зависят от культуры, в китайской даосской натурфилософии просто лучше раскрывается эта особенность мироздания, но считать и понять эти образы можно и без глубокого знакомства с даосизмом. Тут может вполне хватить и западных аналогий, даже античных, или каких-то других. Ласточка и сова образы скорее характерные для западного символьного ряда, чем для восточного.
Сирень и сосна отражение ласточки и совы в мире растений. В первой части диптиха сосна выступает в качестве дерева, из которого сделан гроб, и сопровождает мёртвого на тот свет, а сирень показана через запах, причём аллюзивно отсылает к стихотворению Мандельштама (стихотворение "Импрессионизм"), это не единственная аллюзия на Мандельштама, в стихотворении появится ещё список кораблей ("Бессонница. Гомер. Тугие паруса"). Во второй части диптиха сирень и сосна констатируются прямо. Это маркер прихода сюжета на вторую ключевую точку, в которой отражается первый эпизод с ночью перед похоронами деда. Сирень перекрывает запахом запах соснового гроба и смерти. Сосна во многих культурах символ вечности, долголетия, перехода в мир иной и постоянства.
Внутритекстовые метафоризм довольно сложен в первой части диптиха и становится простым и даже констатирующим во второй.
Некоторые образы из первой части, на которые часто обращают внимание критики, как на странные:
1. глаз совы - полоска под дверью, а тени на стене рисуют крыльев мах - этим задаётся то, что сова метафизическая, собирательный образ-символ всего того, что мы определяем, как ночное, загадочное, потустороннее;
2. страхи и переживания маленького ребёнка тут заведомо описаны не языком и не в понятиях ребёнка, и именно сама подача через это самое "ты", даёт взгляд намеренно взрослый, который называет и определяет пережитое именно со взрослой позиции;
3. жмуришь страх, доверил сердечный стук дверному косяку, стреножишь время сторожкое - эти метафоры задают состояние суггестии, передающееся читателю напрямую, через воспоминания о своих детских переживаниях темноты (по сути ощущения страха смерти, здесь же они сводятся воедино): у страха глаза велики - потому, "жмуришь страх", "доверил сердечный стук дверному косяку" - это значит затаился, когда боишься, что ОНО тебя найдёт по стуку сердца, и стараешься стук умерить, и всё внимание сосредоточено на самом ожидании скрипа. "Стреножишь время сторожкое" - это об относительности времени в наших переживаниях, его, времени, чувственное восприятие. А также и о том, что ночью время вообще ощущается иначе;
4. замер ожиданьем скрипа - герой и есть это ожидание, как бы состояние слитости воедино органами чувств с деревяхой, это как лучник одновременно сливается со стрелой и мишенью в момент выстрела;
5. метонимические переносы: "звук - изображение", когда звук (на грани слышимости, а может кажущийся или рождаемый воображением), и визуальное - тени (такие же, на грани видимости) - как бы два в одном. Гроза тоже не случайна, "не заглушит" - потому, что гроза не страшна герою, она далёкая, пусть и громкая, а это страшное, потому, что здесь, и непосредственно связано с ним. Есть тут и третий слой - на уровне метафоры и образа - эти тени крыльев совиных ещё и потусторонни, они складываются из теней вообще, может, это штора, или это ветви деревьев (ты - ветер, и колышешь кроны ив), а сову мальчик "складывает" из жёлтой полоски, из теней, из самой ткани ночной, из загадочности и страха ночи, к которому ещё и примешивается страх смерти, которая собственно и не даёт спать и заставляет в эти ночные образы включаться, воспринимать их, впитывать, наполнять их собой и себя ими.
6. "бездвижен и недвижим" - это не тавтология, это о разных качествах, бездвижен - это об отсутствии видимых глазу движений умирающего, а вот недвижим - это об отсутствии связи умирающего с реальностью, он как бы всем собой уже не здесь. Именно употребление близких по корню слов, намеренное это "масло масляное", должно разницу показывать более выпукло.
7. "тощая сиделка" - ещё один метонимический перенос, это от того, что "рассвет день ото дня худел", ну, и движения сухопарой, женщины всегда более резки, следовательно производят больше шума. Плюс сиделка это и рассвет, и собственно сиделка, которая приходит в дом со своим ключом утром. Образ мне кажется точным ещё и потому, что худой человек действительно в пространстве производит звуки не такие, как полный. Может, это безразлично для обыденности, но для поэзии это вполне предмет для наблюдения.
Итак, стихотворение написано о метафизическом отражении мира: о ночном, дневном, о смерти, о жизни, о любви, об их соотношении, о том, как противоположности вызревают друг в друге и одно переходит к другое, как одно другим обусловливается.
Основной разрабатываемый архетип: дуализм страха, в корне которого лежит страх смерти, и желание любви, которой страх смерти избывается, претворяясь в самоотдачу, в жизнь не для себя и не в одного лишь себя.
В стихотворении есть и другие пласты, но не стану загромождать текст, он и без того получился достаточно объёмным. Спасибо за прочтение и понимание!
15.04.2019г. г. Пекин, Лунцзэ
|