Северное, низкое небо Хельсинки не предвещало ничего, кроме дождя: медленно, но уверенно наливающиеся свинцом тучи плыли против ветра.
Ева ёжилась и курила.
Не заметить её было просто нереально. Невозможно. Её появление вызвало во мне странное дежа вю, которым была отмечена самая первая наша встреча. Из серии тех, что морозными иглами сыплются вдоль спины, заставляя судорожно втягивать воздух и выравнивать спину. Бесполезно было гадать, какую сторону этой монеты мне доведётся увидеть сегодня: и аверс, и реверс были прекрасны по-своему.
Ева ёжилась и курила. И, хотя я не видела её глаз, надёжно спрятанных за тёмными очками и линзами, я знала, что это именно Ева.
Если в этом мире есть женщина, которую я люблю - это определённо Ева Мария. В кипельно белом или пронзительно голубом, в кроваво-красном или нейтрально-чёрном. Или как сейчас - в совершенно парижской "тельняшке" под распахнутым навстречу ветру пальто. Ева - девушка с чеканным профилем из аргентинского серебра и тремя пригоршнями острых и метких слов, с тяжёлым краем неизменного гладкого, как каштан, каре. Неуловимо южная, слишком южная, чтобы удержать в ладонях. Из тех, кто всегда будет исключительно "сеньорита", даже обретя простое человеческое счастье в лице энного количества внуков.
Мария - девчоныш с мягкими губами и пушистой чёлкой, с детским смехом и взрослым запахом. Тонкая, звонкая, летящая, как солнечный зайчик. Девочка с сонным взглядом, родная+
Бесполезно спрашивать, какая из них лучше.
Именно Ева сидела на скамейке в торжественно-статичной позе, из-за чего неуловимо хотелось закутать её в белоснежный лён родом из древней Александрии по самые тонкие брови, превращая в египетскую богиню. Впрочем, я не сомневаюсь, что в этом желании я не одинока и не оригинальна - все эти эпические фантазии, само собой разумеющиеся, как этот без пяти минут дождь, было кому воплощать.
Снять бы с неё очки, чтобы увидеть количество бессонных ночей, проведённых у монитора, у модельера, у друзей-подруг-бог знает, кого ещё, воочию. Девять кругов ада, которые никак не замазать тоналкой - в прошлом, но это так непохоже на Еву - прилететь на несколько дней и просто выспаться в своём гостиничном делюксовом сьюте. Как ни крути - это и Марии ни разу не свойственно. Впрочем, очки она всё же сняла, подставляя для поцелуя алебастрово гладкую, пахнущую почему-то морем щёку.
- Привет, крошка+
У неё уникальный волнистый тембр, который меняет тональность и наполненность в зависимости от времени суток, лунной фазы и количества выкуренных ею сигарет. И мне в который уж раз кажется, что она не меняется, нет. Её всегда хочется душить в объятиях несколько дольше, чем предполагают всяческие приличия или щекотать, чтобы просто услышать, как она смеётся, увидеть, как вздрагивают её узкие ноздри+
- Привет, Евушка, - отвечаю и сажусь рядом, позволяя дыму забираться в мои волосы. В конце-концов, никто в мире не способен перекурить Вилле, а тонкая сигарета в пальцах Евы всегда смотрелась органично до чёртиков. Возможно, потому, что пальцы у неё тоже тонкие, детские и удивительно женственные. - Пахнешь Парижем+
- А по-моему сигаретами, - она фыркает и улыбается. - Впрочем, да. Парижем. Почему здесь-то? Нет, мне не трудно было прилететь, но всё же+
Ева, Ева+ Я всегда забываю о том, что ты умеешь жить без ограничений. Чего бы мне стоило полететь в Париж, чтобы увидеть, куда выходят окна твоей самой любимой квартиры в Европе? Трёхдневной молчанки, а молчать Вилле умеет так выразительно, что просто хочется умереть.
- Вилле, - просто говорю я. Ева кивает и снова прикрывает глаза, затягиваясь.
- Деспот, - коротко резюмирует она на выдохе.
- Знаю, - поспешно отвечаю. - Тем и дорог.
- Ты счастлива?
Ох, этот тон+ Будто она готова взять меня за подбородок, как нашкодившую школьницу и долго пристально смотреть в глаза, добиваясь предельной искренности. Напрасно, ведь именно Еве я никогда не умела врать.
- Да. А ты?
- А ты как думаешь? - ответила она вопросом на вопрос, на мгновение спрятавшись за блестящим занавесом своих волос. Вынырнувшее вновь лицо было улыбчивым лицом Марии, увидев которое нельзя не улыбнуться в ответ. Коснувшись крупной пуговицы на её пальто, я растянула в улыбке дрогнувшие губы.
- Думаю, что ты совершенно точно ни о чём не жалеешь. Значит, ты счастлива.
- Счастливее всех, - загадочно подтверждает Ева, неуловимо проступая в детских, слегка искажённых радостью чертах Марии. - У меня есть всё, чего мне когда-либо хотелось. И ещё немного желания перевернуть мир - в придачу. Думаешь, получится?
- У тебя-то? Конечно. Не в первый раз.
Уже больше года она жила в Панаме, разменивая год в Южном полушарии несколькими поездками в Париж и парой уик-эндов в Москве - на сдачу. Она пропиталась солнцем, изрядно подцветила русский испанским и стала спокойнее: в самой глубине её карих глаз поселилось какое-то тёплое сияние вместо привычной усталости. Уголки её губ смотрели вверх - назло гравитации, делая привычное выражение лица чуть более египетским, но и более мягким. Маленький трогательный завиток улыбки, который невероятно украшал Еву и без которого Мария не была бы собой. В ней было что-то новое, незнакомое, невероятное, от чего мучительно жгло носоглотку, кололо в груди+
В её Парижской квартире было много окон и мало шума, будто светлое пространство заботливо переложили ватой с запахом осенних листьев, корицы и её любимых сигарет. Наверное, именно там ей писалось лучше всего: во всяком случае, практически всё, написанное ею в Париже и о Париже я буду любить всегда, как и её саму. Хотя Париж без Евы для меня был и останется оправой без бриллианта. Мне кажется, в её квартире недалеко от Северного вокзала, должно вкусно пахнуть свежей полиграфией - этого добра у неё достаточно и по сей день. Фотографии, коллажи, плакаты и распечатки, а также десятки авторских экземпляров разных изданий её романов.
Романов.
Естественно, она научилась ценить свободу ещё тогда, когда почти оторвалась от Москвы и московской суеты. Но я совершенно точно знала, что она не одна - и это было кусочком её лучистого счастья. И, возможно, именно сегодня она расскажет мне о нём. О том, о ком недосуг было рассказывать в рваных строчках переписок, больше похожих на пулемётные ленты и эпистолярные опусы, где, как всегда, приходилось рассказывать мне.
- Угу+ - отозвалась Ева. - Ну что, пойдём, масюнь?
- Пойдём, - вставая, я привычно подхватила её под узкий колючий локоть, - моя самая лучшая+
Кажется, суровая Балтика в гранитных оковах набережной тихо шуршала: "Я люблю тебя Ева", "Я люблю тебя Мария"+ Её любит весь мир, и это не удивительно. Есть вещи, которые чертовски сложно объяснить простым человеческим языком, будь-то родной, двоюродный, певучий или жёсткий+ Любой. Есть люди, которые решительно не нуждаются ни в напутствиях, ни в излишних представлениях. Всё покрывает их тень, а в их тени любые слова кажутся нарочитыми. Это люди, у которых особый, обжигающий ноздри запах инакости, сопричастности чему-то за гранью обывательского понимания. Особая масть, особая порода, очень приметная даже на самый первый взгляд.