Аннотация: Эмигрант теряет зрение, но не теряет оптимизма. Потом "находит" и зрение.
Рассказ (проза). Автор- Евгений Юрьевич, "Прозрение".
Подспудные мысли эмигранта, который теряет зрение, но потом "находит" его.
Евгений ЮРЬЕВИЧ
ПРОЗРЕНИЕ
Леонид Григорьевич старался проявить бдительность и молча, в несвойственной ему ущербной манере, двигался вслед за дочерьми. Он почти не оглядывался по сторонам, хотя любил эту масштабно-живописную 79-ю дорогу, где обегающую, а где рассекающую по зимнему серые холмы, обнажая, как говорил внук, "обратное время" - эффектную череду разноцветных сланцев, желто-серых песчаников, а то вдруг и смоль тонкого прослоя каменного угля.
По случаю рождественских отпусков старшая дочь с внуками приехала из американской глубинки (из гористого Арканзаса, как Клинтон) "повидаться с мамочкой", а Леонид Григорьевич, помимо обычных родительских чувств, лелеял ещё и тайный умысел по её эксплуатации в качестве крупнейшего в семье специалиста по компьютерам. Как раз к этому времени Леонид Григорьевич закончил большую работу - передвигаясь из комнаты в комнату, единолично отремонтировал дом, сочиняя по дороге новые системы подвешивания потолков, укрепляя лестницы, словом, поработал от души и стародавняя мечта его - компьютер стала реальностью. Правда, портило ощущение то, как получил он заказ. Знакомый маляр из "наших", приведя его в один дом починить оконную раму, заметил:
- Лёня, работай поаккуратней - очень выгодный заказчик.
Подобная недоверчивость раздражала - он всегда старался всё делать добросовестно.
- "I try to do my best always" - правдиво говорил он клиентам, не упоминая о том, что выучил всё только в Америке, переключившись со своего околонаучного бдения на обвораживающее простотой поле деятельности "мастера на все руки" - то есть handyman"а. Естественно, простота оказалась флёром интеллигентского заблуждения. Но это дела уже минувших дней.
Когда он поправил раму, хозяйка спросила его, не выполнит ли он косметический ремонт дома.
- Sure! I can do in together with Vladimir...
- No, no - запричитала Miss Wheeler - Vladimir doesn"t work carefully...
Это было приговором, и он согласился, хотя по сей день чувствует неловкость, потому что согласие как-то противоречит его совковым понятиям о порядочности. Но "Live in Roma do as roman do". Он утешал себя впоследствии сложными рассуждениями о связи конкуренции с прогрессом, но осадок не смывался. Впрочем, ведь в Союзе тоже была конкуренция. Придя по какому-то возмутившему его случаю в кабинет их директора Волкова, Леонид Григорьевич брякнул сгоряча про "волчьи порядки" в институте.
- Во-первых, какие же порядки должны быть под моим началом, пошутил тот, а, во-вторых, Леонид Григорьевич, это - жизнь.
Там свалки были большей частью из-за пустяков, из-за обычно никчёмных амбиций, а здесь из-за денег. Может быть, это и честнее и понятнее, рассуждал он. Деньги-то всемирный эквивалент и, прежде всего объект честолюбия! Это была его любимая тема - что честнее: дать внуку заработать на мытье машины, то есть сказать спасибо долларом, или по-нашему безрезультатно взывать к "долгу". К слову говоря, он эту задачу пока не решил.
- Ничего бесплатного на свете нет, - говаривал он ещё там, - весь вопрос в распределении. Всё бесплатно - и многокомнатная квартира на двух уровнях, и койка в заводском общежитии.
Вчера он наконец-то купил компьютер.
- Зачем он тебе? - риторически вопрошала супруга - Такие деньги! И, помолчав немного, вероятно обдумывая, не позволить ли "ему" на старость лет кое-какие прихоти, добавила, найдя некоторое оправдание или утешение:
- Ну, разве что внуки позанимаются.
Пристрастился он к этой отраве ещё в Союзе, в родном институте, когда с лихим американским испытательным прибором получил и компьютер. Уже здесь в библиотеке на общественном компьютере он составлял Resume и писал эти премудрые Cover Letter"ы, убеждая в своей профессиональной пригодности людей в нём не нуждавшихся. Самым трудным было совмещение в одном (своём) лице заурядности, чтобы не пугать, и исключительности, чтобы всё-таки понравиться. В то время как хорошенькие студентки печатали свои курсовые с пулеметной скоростью, он, мобилизуя доморощенные навыки, всё-таки пользовался великолепной возможностью внесения всё новых и новых исправлений в вымучиваемые тексты. Потом приятель дал ему компьютер на какое-то время, и Леонид Григорьевич снова включился ... Он писал на компьютере письма, заботливо оставляя их в компьютерной памяти, чтобы не обременять собственную, вступал в электронную переписку с роднёй в России и составлял дурацкие расчёты стоимости работ, отнимавшие чуть ли не больше времени, чем сами работы. Иногда, "впадая в маразм", раскладывал пасьянс Solitaire и расставлял фишки на минном поле. Словом, был при деле. А теперь этот его приятель отнимал компьютер, и реализация мечты стала средоточием помыслов. И хотя он слышал, что цены на компьютеры постепенно падают, но падение это, соображал он, будет идти в ногу с прогрессом, то есть, как прогресс, вечно, а жизнь - конечна и идёт уже здорово под уклон... В итоге, воспользовавшись приездом дочери, он вовлёк её в мероприятие.
При входе в магазин-сарай, на милю уставленный всякими электрическими машинами и, прежде всего компьютерами, призывно красовалось объявление: "Buy desk computer - half price display!" Леонид Григорьевич клюнул немедленно, хотя пословица о том, что "жадность сгубила фраера" была, в сокровищнице русской народной мудрости, им наиболее любимой. Этих desk computer"ов в shop"e оставалось совсем мало - на смену уже пришли ящички, спрятанные под столом, но удалось таки найти такой, причём с начинкой ничуть не хуже, чем у башенного, но на 200 долларов дешевле. Тем не менее, он продолжал изучать то, что было ещё дешевле.
- Папа, нет смысла. Не экономь так круто - заметила дочка - Let"s see this one again - сообщила она продавцу.
- Smart woman, - пробормотал тот в сторону, и это еле слышное замечание перевесило. Значит, где-то вблизи лежала знаменитая сермяжная правда - вообразил Леонид Григорьевич, забыв про избитые торговые приёмчики. Но вот беда, именно к этой марке продавать оригинальный дисплей за полцены они не хотели! Опять таки экономические соображения взяли верх: Леонид Григорьевич выпятил подбородок и, таким, как бы волевым, приёмом затвердив решение, распорядился о покупке дисплея подешевле.
Наутро, собрав компьютер, он обнаружил, что приложенные к нему "уши" на дисплей не садятся, "разваливают эстетику", как он заумно сформулировал обоснование необходимости замены сильного решения более умным. Обменять дисплей никогда не поздно, сообразил он, и с удовольствием погрузился в новогодние приготовления, в игры с внуками и во все те хлопоты, которыми сопровождается сбор родни на любом берегу океана.
И вот сегодня они ехали в парк и внуки на заднем сиденье оживлённо гудели, обмениваясь новостями и прочим, во что вслушиваться было бессмысленно, не только из-за слабости языка, но ещё и из-за того, что их английский был густо усыпан школьными словечками и репликами рисованного героя Nicolodion очень умного Charley Brown"а. Думать о дороге Леониду Григорьевичу особенной нужды не было, дочь ехала впереди и дорогу знала. Как только тронулись от дома, он включил приёмник на любимую старческую волну с дефицитными, в его время, мотивами.
- Granddaddy! Please, turn off your fifties music!
Только благодаря тому, что жена, сидя впереди, владела кнопками, а к тому же обладала незаурядной смелостью с внуками изредка не соглашаться, удалось не переключиться на что-нибудь страшное. Он вспомнил, как в достопамятные времена оттепели, на средних волнах попался фокстрот "Караван" и Сашка Липский, большой специалист по гитаре и старому Петру Лещенко, велел запомнить музыку:
- Увидишь - будет самой популярной!
Вот теперь, через столько лет, и Сашка то уж давно погиб, а он слушает эту деформированную присказку "был Стамбул - стал Константинополь" и отстранённо перебирает отметки своего далёкого неуютного прошлого, именуемого молодостью.
Вот и им предстоит этот тяжёлый путь. И который уже раз начинается всё с начала. Отец его, Гирш Шнееров со скандалом покинув дом, пустился пробиваться в люди в Санкт-Петербург, а теперь их родители так же сражаются за жизнь в Америке. Надо надеяться их ждёт более рациональная жизнь, чем наша. Почему, собственно, более рациональная? - задумался он на секунду. А потому что мы - либо дураки, либо мерзавцы. Никому из нашего поколения верить нельзя, думал он, в сущности, перебирая старые споры "на кухне". Эти так врать в повседневности, привычно, понимая, что сам порешь чушь, и все знают, что ты её порешь, так, по-пустому и постоянно, врать они не будут. А остальное всё то же. Груз эмоций не уменьшится, быть может, только английское наследие соседей поможет организовать эти эмоции, вернее принять их по-другому...
И супруга о чём-то задумалась, размякла в праздности воскресного утра, "ослабила поводок", как определила их дочь эту форму поведения, то есть приостановила поток стандартных шоссейных рекомендаций. Уже сошли они с highway"я, миновали несколько светофоров, пару знакомых поворотов и, наконец, выехали на густо уставленную автомашинами большую поляну. Приткнувшись где-то, Леонид Григорьевич выключил зажигание, потянулся, прежде чем выйти, и вдруг почувствовал какую-то спутанность, невнятное ощущение неудобства и пасмурности всего окружающего. Он открыл дверь, выставил ноги, вылез из машины, и тут несильное минутное головокружение качнуло его - он сжал дверцу, на какую то секунду прикрыл глаза, снова открыл их и увидел светлое затуманенное пространство, покрытое размытыми, спутанными разноцветными фигурами людей и машин.
Серия нечётких, но красочных определений своего состояния, привести которые не позволяет уважение к печатному слову, мелькнула в мыслях Леонида Григорьевича. Практически кроме светлого пятнистого поля в данный момент он ничего не видел. Он постоял немного, держась за машину. Внуки уже устремились к знакомому ущелью со старой мельницей.
- Что ты? - спросила супруга, видимо почувствовав непривычную задержку в развитии событий, но, не придав значения смутным ощущениям, с максимальной доступной ей скоростью помчалась догонять выводок.
Леонид Григорьевич снова прикрыл глаза и стоял, соображая постепенно, что это не слепота, поскольку он видит свет и размытые фигуры. Что-то другое, чего он не уяснил пока. Головокружение - может быть внезапная частичная потеря сознания? Сейчас открою глаза, и всё станет на своё место. Не инсульт ли? - мелькнула мысль. С другой стороны, раз мысль мелькнула, значит, вроде бы, не инсульт. По-прежнему чувствуя рукой машину, помедлив минуту, он открыл глаза и оглянулся вокруг. Изломанные верхушки голых деревьев раскачивались на несильном ветру и над ними бежали, сбившись в тяжёлые клубки, серо-голубые низкие облака, оставляя место солнцу и светлому небу. Сразу под деревьями вдоль дороги, обегая стволы, подпрыгивая на каких то кочках, мчался за мячом мальчик в красной куртке. Лица его не было видно - очень уж далеко, но куртка слепяще-яркая в контрасте с безлистными серыми деревьями и парой жухло-зелёных елей бросалась в глаза. И, хотя контуры яркого пятна не были чёткими, Леонид Григорьевич начал уже было успокаиваться, чуть опустил глаза, и тут вдруг увидел вторую линию деревьев, второго мальчика в красной куртке, вторую дорогу. Всё это колебалось в размывающем контуры предметов тумане, и чем ближе к нему были предметы и люди, тем трудней было смотреть. Глаза уже болели от напряжения. Он опять опустил веки, и какое то время стоял, опираясь на капот, держась рукой за машину, пока боль, медленно затихая, не растворилась в ощущении одиночества.
" Ушли, и дела до меня никому нет", - подумал он и тут же сообразил, что ещё вчера этого невнимания не заметил бы, радовался бы возможности спокойно смотреть вокруг, забыв об обязанностях, проблемах, долларах. - "Справлюсь сам", - продолжил он размышления, - "действительно, у дочерей дети, а внукам от стариков только стыд с их косноязычной речью и слегка испуганным поведением". Леониду Григорьевичу вспомнилось, как в детстве он спал в комнате бабки - уютной низкорослой старушки напрочь не говорившей по-русски - только на идиш. Она уже очень старая была и готовилась умереть, а он безжалостно загружал ломаные игрушки в большую плетёную корзину, переворачивал её, и наслаждался замечательным грохотом, с которым все эти кубики высыпались на пол. Сколько мама ни говорила ему, понять запретность извлечения из игрушек этого умопомрачительного грохота он не мог. "Так что я всё заслужил", - подытожил он свои раздумья и отважно открыл глаза.
Картина начала проясняться - всё вокруг существовала вдвойне, две дороги, два косогора. Нижнее изображение было немного слева от верхнего и было чуть повёрнуто, так что линия его косогора немного наискосок пересекала подножье верхнего. Он зажмурился и вдруг почувствовал что-то странное, на мгновение картина вдруг стала на место. Он прикрыл левый глаз, и тут же одна часть спутанного пейзажа исчезла. Закрыл правый, - поляна с машинами была обычной стоянкой. Он, правда, не знал, какому глазу какое изображение принадлежит, но уже начинал ориентироваться. "А как же с ездой?" - вспомнилось вдруг, что именно двоеглазие позволяет мерить расстояния. Он ещё раз обвёл глазами стоянку и обнаружил, что если смотреть исподлобья, вроде бы размытость уменьшается, и предметы перестают раздваиваться.
Наклонив голову, мысленно сосредоточившись, Леонид Григорьевич оторвался от капота автомобиля и двинулся по тропе в сторону ущелья, куда, он знал, они все пошли, и начал спускаться по крутой лестнице к реке. Это было совсем уже отвратительно. Пришлось один глаз зажмурить и плестись вдоль деревянных перил, ещё державшихся в поле зрения. В конце длинного спуска, у самой мельницы, на скамеечке отдыхала супруга.
- Где ты запропастился? - это был не вопрос, а просто прелюдия к указанию догонять внуков и "бдеть" не покладая сил. Леонид Григорьевич неожиданно почувствовал, что на всё это можно внимания не обращать, опустив нос, он снова набычился и, не глядя больше на супругу, один побрёл вдоль реки, осторожно придерживаясь тропы. Но и это оказалось не под силу. Чуть не дойдя до раздвоившегося мостика, Леонид Григорьевич задумался, не понимая, какой из мостиков выбрать, вздохнул и повернул обратно.
Так началось странное, ущемлённое время его жизни. Жена, дочери жалели его, даже старшие внуки пару раз спросили, что он там видит. Работать он уже, естественно, не мог. Через несколько дней всесильная американская медицина предстала перед ним в лице невропатолога - симпатичного человека с роскошной, даже показалось, натуральной, улыбкой. В своём небольшом офисе, увешанном сплошь великолепными портретами лошадей "в рост" и в профиль, торопливо поздоровавшись и одарив Леонида Григорьевича той самой ободряющей улыбкой, он ринулся проверять рефлексы и после каждого удара блестящим молоточком удивлённо комментировал "Yes! Yes!" - "В точности как там" - мелькнуло в сознании Леонида Григорьевича.
- Micro stroke may by? I don"t know, what can be else. I will call your family doctor.
Леонид Григорьевич вспомнил как однажды в больничную палату, где его лечили от тромбофлебита, привезли больного с инсультом. Сознание не покинуло его, но спуталось и наградило сильнейшими головными болями. "Майорову сонную таблетку!" - Хором звали больные санитарку. Постепенно Майорову становилось всё хуже и хуже. На какой-нибудь четвёртый - пятый день его парализовало. Перспектива не вдохновляла и Леонид Григорьевич уже начал себя жалеть.
- There isn"t stroke sign now. Let"s wait! I think a couple of month later you will be much better.
И расстались на этом.
Окулист, ошарашивший вопросом "Как сторовье?" (оказалось - беглый венгр), выполнив норму тестов, уверенно сообщил (понятно, по-английски), что дефект в четвёртом глазном нерве. Он тут же показал на схеме, где нерв проходит и где заканчивается (в мозге, естественно, обратил внимание Леонид Григорьевич) и заключил, что этот double vision не лечится, а, если и пройдёт, то не ранее чем через полгода. И ещё что-то по-английски, что Леонид Григорьевич не расслышал, но понял как "Не Вы первый, не Вы и последний".
Приходится включаться в новую жизнь - думал он, вернувшись домой. Работа по боку, денег нет уже сейчас, а дальше и вовсе не будет, даже на амплуа "куда пошлют" не гожусь. И раньше то не очень чтили, а теперь совсем обузой стану жене, а детям - тем более. Снова всё в деньги упирается, хотя за деньги зрение не купишь ...А компьютер-то зачем? - вдруг встрепенулся Леонид Григорьевич. Действительно, с этим double vision какой компьютер? Добро бы собственные ботинки найти. Однако...
И тут встрепенулось где-то в немыслимой глубине сознанья, на уровне природы и инстинкта самосохранения, то, что всех нас спасает ежечасно, дарованное нам во благо - надежда. Не шучу. Именно в этот момент, на ранней стадии, произошло подкорковое пробуждение жизни в мозгу Леонида Григорьевича, именно когда злосчастный double vision был на самом пике. Вот уж образец человека, у которого в полупустой бутылке осталось ещё очень много! Боясь спугнуть эту надежду, он мысленно стал уговаривать себя в необратимости явления, а потом так определил ситуацию, что компьютер можно отдать и позже, а вот если зрение возвратится... Ум его говорил чётко, что можно вновь купить другой, даже лучший, но та же предательская подкорковая мысль возражала, впрочем, тоже не без логики, что тогда или денег не будет или супруга, силой характера и ума всегда берущая верх, убедит, что прекрасно можно и без компьютера ...
К зрению Леонида Григорьевича в семье стали проявлять некоторый интерес. Один зять даже спросил, что там, мол, у Вас с глазами. Заказчикам он отказывал, и звонки через короткое время прекратились. Прошла вторая или третья неделя этого double vision. Рано утром, когда супруга ещё спала, Леонид Григорьевич сел в машину и круто опустив свой длинный нос к самому рулю, чтобы видеть дорогу в верхней, не подвергнутой порче, части поля зрения, двинулся в путь. Это было довольно страшно, потому что, едва забыться и чуть-чуть поднять голову, дорога и машины раздваивались, причём так, что машины оказывались одна над другой. Было бы куда хуже, если бы их изображения были рядом, сообразил он с обычным оптимизмом, но и то, что имелось, было так себе ... То и дело, потеряв нужное поле зрения, приходилось вычислять по какой дороге едешь. Но, постепенно приспосабливаясь, временами закрывая то один глаз, то другой, Леонид Григорьевич вырулил на highway и направился в магазин менять дисплей. Вернувшись домой почти незамеченным, он по стародавней привычке к эксперименту отметил на стене уровень глаз и высоту, на которой изображения раздваиваются. И стал ежедневно измерять, как он по научному выразился, "критический угол зрения". Он окончательно поверил в "необходимость и возможность" возвращения к жизни, когда однажды внучка спросила его:
- Grandpa how is your double vision? Do you feel better?
И задумался, и увидел, в который раз увидел, что не так уж далеко и до расставанья со всеми этими хлопотами. А они, "хлопоты" эти, говорят между собой по-английски, не будут знать, откуда взялись, и растворится во времени всё и вся....
Дома, парой часов позже, будучи человеком дела, Леонид Григорьевич, несколько бочком, и по дороге споткнувшись о стул, пробрался к включённому для учёбы компьютеру и написал "To my grandchildren", а ниже, вынырнув на середину страницы, большими буквами "Ancestor"s Stories". И остановился, как бывало в школьные годы, когда писал сочинения и неожиданно спотыкался. А пусть учатся читать по-русски, решил он, не выучатся, тогда дочери или зятья могут внести свою лепту и перевести на английский. Потом, для удобства виденья, прикрыл один глаз и написал первую фразу: "Ваш пра-пра-пра-пра-дедушка, то есть дедушка вашей прабабушки, моей мамы, был николаевским солдатом и имел все права, но так и не стал богатым, а ваш пра-пра-дедушка, то есть дедушка вашей бабушки был инженером путей сообщения и образованным человеком, но не сумел раскусить революцию". И в сознании его, на фоне противоречивой истории России, всколыхнулась череда семейных коллизий и запомнившихся баек. Леонид Григорьевич подумал ещё немного и убрал про богатство и про революцию - всё-таки дети, не поймут ещё ...